Зови меня Лео

Глава 1. Как в бездну темной ночи

Звонок. Блин, надо убрать эту мелодию. Верещит, словно у меня не смартфон, а допотопная труба, наподобие того артефакта, который папаня носил до последнего, пока я не всучила ему нормальный аппарат на день рождения. Причем, чуть не силой, прикиньте? Сопротивлялся, огр! «Да зачем такие траты, доча!» Доча. Нет, вы только вслушайтесь в это словечко – доча. Тьфу!

Единственное достоинство старого папиного агрегата состояло в том, что им можно было орудовать, как кастетом, чем он иногда пользовался по пьяни. Бац по тыкве! Крепкая была штука. Не то что сейчас, сплошь одни «китайцы». У меня, кстати, тоже «китаец». Пуленепро… то есть, водонепроницаемый, ударопрочный. И тяжелый, падла. Антоха подарил. Это он так вывернулся: и мне, такой красивой, подарок, и кирпич, чтобы мой суровый предок оценил по достоинству. Ему главное чтобы было ладно скроено. Если нет – в топку дрянь!

Трыньк-трыньк-трыньк! Наверное, уже все услышали, даже те кто в наушниках. Даже те, которые глухие, если таковые имеются в этой смердящей и громыхающей на каждой кочке колымаге. Ненавижу автобусы. Наконец, достаю из рюкзачка телефон. Так и думала – Антоха! Едва вспомнишь – тут как тут!

– Слушаю. Чего-чего? Ты серьезно? Как не придешь? Опять работа? И чего я еду, точно дура? Слушай, а ты не ох…

Тут я перехватываю взгляды двух дамочек не первой свежести. Качают головой, грымзы, смотрят с укоризной.

– Простите, – говорю им, а они фыркают и начинают перешептываться. – Слушай, ты! – рычу я в трубу. – Ты сам говорил… Чего? Ну-ка повтори еще раз! Как это «прощай»? В каком смысле «прощай»? Ты чего это удумал?

Грымзы торжествующе усмехаются. Не доставало только пальцем в меня ткнуть – глядите, ее парень бросил! Так ей и надо, стервозе!

И ведь бросил, сукин сын, только представьте! «Прости меня, Настя, но я так больше не могу… Я устал от твоих капризов. Это несерьезно. Тра-та-та…»

Не помню, как выскочила из автобуса. Не помню, как бежала, сшибаясь плечом с прохожими. Раскраснелась, и предательские слезы навернулись, как ни старалась сдержаться.

Ладно, надо успокоиться. Вот, в кафешку зайду, выпью кофейца, остыну, пораскину мозгами. Может, оно и к лучшему? Антоха, он… как бы помягче?

Короче, он урод.

– Чего будете заказывать? – парнишка-официант натянул отработанную улыбку.

– Кофе. С сахаром.

– Еще что-нибудь?

– Нет.

Вот что я не так делаю? И чего он вдруг свалил? Нашел другую? Более покладистую? В который раз так происходит – парни так и валятся к моим ногам, но проходит какое-то время и они бегут. Ладно, пусть я колючая, кусачая. Но и воздыхатели нынче тоже не айс. Не мужики, а мужчинки, как говорит моя бабка.

Эх, а ведь Антоха был первым более-менее серьезным. Порой даже слишком серьезным. Работает начальником в каком-то предприятии, честно, не помню каком. Обращался ко мне: «дорогая». Терпеть не могу, когда меня так называют. Дорогая. Обоссышься. Справедливости ради, и мое обращение – Антоха – тоже частенько выводило его из себя.

«Совместная жизнь – это самопожертвование, надо уметь прощать, Настя», – поучает мама. Ну уж нет, дудки! Я, значит, жертвую собой, несусь, как оголтелая, а он, подлец, меня побоку. Одно слово – Антоха. Ну и пошел он, урод…

Причем, они все так – трусливо растворяются в неизвестности. Никто ни разу в глаза не сказал: прости, Настя, но не пошла бы ты куда подальше! «Так ты же можешь и отоварить! – смеется папа. – По себе знаю! Кто ж решится на такое – быть битым девкой? Забыла что ли, как пацанов во дворе молотила?»

Наверное, в этом и кроется корень проблемы – я выросла, но так и осталась пацанкой. А это целиком папина заслуга. Он бывший военный, из тех, что всё время рвут в атаку, даже сидя за столом, особенно в подвыпившем состоянии. Если он начинает выкрикивать что-то вроде: «Ребята, чистим!», «У нас трехсотый, тяжелый, сука, нужна помощь!» или его любимая тупая, переходящая в звериный рык, команда: «К бою, псы!», то всё – папуля дошел до кондиции.

Естественно, папа всегда мечтал о сыне, но когда на этих ожиданиях в силу возраста и злоупотреблений горячительными напитками был поставлен крест, он решил, глядя на меня, что и так сойдет. А дальше возлюбленный родитель принялся дочурку поколачивать. Нет, вы не поняли – не избивать, или, упаси боже, издеваться, а всего лишь устраивать «шутошные спарринги», как он их называл. Забава у него такая была, понимаете?

«Ну что, доча? – говорил он, принимая стойку. – Ну-ка, покажи, как сильно ты можешь бить! Ну, бей! Это что за удар? Комар и то больней кусается. Врежь как следует! Не умеешь? А я тебе покажу как! Вот так, например, и вот так! А? Как ощущения?»

В конце концов, желая поставить конец этим забавам, я пошла в секцию рукопашного боя. Пара годиков активных тренировок привели в тому, что однажды я… вырубила папулю-весельчака. Признаться, испугалась. Но реакция родителя, после того, как он пришел в себя, изумила еще больше.

«Наконец-то! – плакал папа, обнимая меня. – Наконец-то я вижу – ты можешь постоять за себя, доча, наконец-то способна дать отпор любому обидчику, а в ведь в этой жизни всегда стоит быть начеку, доча… бла-бла-бла…» и всё в таком духе.

С любым мужиком так – сперва они кичатся своей маскулинностью, но получив по носу, тут же превращаются в философов.

Но на этом история не закончилась. Сиё достопамятное сражение сестренка сняла на камеру и выложила в сеть. Вскоре «телега», ВК и «youtube» осчастливились заголовком: «Битва ведьмы с гоблином». Гневу моему не было предела. Не знаю, что я сделала бы с мелкой сволочью, если бы предки, включая бабку, а также соседку тетю Любу, заглянувшую на чаек и сплетни, не навалились бы на меня хором. Решающим стало именно активное участие вышеозначенной тети Любы – бочкообразной дамы, по меткому выражению бабули. Точно заправская сумоистка, соседка обездвижила меня, просто придавив всем своим немалым весом.

Что дальше? А дальше последовала часть вторая: «способы укрощения ведьмы неандертальцами». Это было уже слишком, даже мама не выдержала, влепив мелкой пощечину.

Глава 2. Казни – зрелище для дураков

Открываю глаза и обнаруживаю себя в клетке, запертой на большущий замок. Клетку тянет парочка ленивых мулов. Вокруг клетки важно вышагивают стражники с алебардами, какие-то вельможи в пышных бархатных беретах, украшенных пером не иначе как жар-птицы, судьи в мантиях и священнослужители в громоздких тиарах и волочащихся по земле одеяниях. Старинный город, дома все неказистые, пришибленные что ли. Черепичные крыши, стоки, переполненные гниющим мусором, пестрая толпа, взирающая на меня так, словно я настоящее исчадие ада, мухи, мошкара, духота. Только одно здание выделяется: то, что позади. Ратуша, полагаю я, глядя на развевающиеся на фасаде полотнища с типично средневековой геральдикой.

В клетке, кроме меня, сидят четыре бабы разного возраста. В мятых грязных платьях, руки – в кандалах. Да и сами бабы далеко не первой свежести, если не сказать большего. Вонь стоит такая, что меня чуть не стошнило.

Оглядываю себя – тоже самое: кандалы, измочаленное платье, всё такое. Такая же чувырла, и ссаньем от собственного шмотья потягивает.

Приехали! Вот и верь мужикам! Это и есть тот сверкающий мир, где я, черт побери, Мерилин Монро? Закинул, гад, и не куда-нибудь, а прямиком в страдающее средневековье! Ну, демиург Горацио, ну, сукин сын, я до тебя доберусь!

– Очнулась? – шипит мне в ухо беззубая узколобая карга справа. – Ведьма!

И эта туда же.

– Из-за тебя нас сожгут! – поддакивает такая же уродина напротив, только с красной рожей. Алкашка, точно.

Так, погодите. Сожгут?

– Слыхали ее ведьмовские причитания? – продолжает карга, обдавая меня смрадным запахом изо рта. – «Колдуй, демон, колдуй! Залезь на меня, влезь в меня!»

– «Я буду сосать твой жердь, о безглазый»! – угодливо цитирует алкашка.

Это я в бессознанке такое несла? Надо же…

– Вот-вот! Мы всё слышали! Из-за тебя, паскуда эдакая, нас везут на плаху! Если бы не твои шабашьи заклинания, бурмистр, глядишь и помиловал бы.

– Может, просто изгнали бы, – вторит алкашка. – Побили бы плетьми и выгнали из Пагорга прочь!

– Из-за тебя, из-за тебя! – слышу я злобные шепотки, а карга начинает щипаться.

– Ах ты так! – свирепею я и двигаю локтем карге в ряху. Она стукается затылком о прутья и обмякает. Алкашка растопыривает пальцы, видимо намереваясь вцепится мне в горло, но я долблю ее голой ступней так, что из расквашенного шнобеля вылетает кровь словно из пушки. – Всё, успокоились? Кому еще хочется высказаться?

Молчок. А девка слева плачет.

– Заткнись, – рявкаю на нее, отчего та принимается реветь еще пуще.

– Оставь ее, – говорит единственная здесь женщина, во взгляде которой проскальзывают хоть какие-то крохи ума. А еще она печальная. Так и буду ее звать: печальная. – Девочка плачет уже третий день. Ее суженный обвинил в ведьмовстве.

Знакомый мотивчик. Разглядываю зарёву. Нос картошкой, пухлые губы, слезы в три ручья.

– Какая же она девочка? – возражаю. – Да ей никак не меньше двадцати с лишком! Старше меня!

Печальная вздыхает и отворачивается.

Но тут подает голос один из священнослужителей – осанистый дедок с белоснежной бородой и с посохом, как у настоящего волшебника. Кустистые брови грозно сдвигаются к переносице, а маленькие глазки так и стреляют.

– Вот! – зычно выкрикивает он, адресуясь к толпе. – Глядите, люди добрые! Вот змеюки подколодные! вот аспиды, источающие похоть и разврат! вот бесовские отродья, чьему бесстыдству нет предела! вот поганые малефики, чьи чародейства уже столько погубили душ! Глядите, как змеи, в обличье потаскух, пожирают друг друга, ибо преисполнены злобы такой, что остается только грызть друг дружку! Особенно вот эта диаволица рыжая, особенно она, суккубица! Ибо сказано, что рыжие рождаются посредством соития безглазого с девственницей в полнолуние на горе Ведьм! Вот оно – дитя порока, прелюбодейка и распутница, сама упорствующая в грехе! Глядите, люди добрые, глядите, и молитесь!

Складно кроет дед, ничего не скажешь! Любого профессора в нашем универе заткнет за пояс. А безглазый это что, местный люциферик? К своему сожалению, я опрометчиво показываю дедку язык, что вызывает просто бурю негодования.

– Сжечь ведьм! – воет толпа. – Сжечь их!

– Да ладно, они первые начали, – пытаюсь оправдаться, но меня никто не слушает. И не слышит.

И как вишенка на торте, в нас летят помидоры, гнилые овощи и прочие средства, убедительно доказывающие, что нам здесь не рады.

Зарёва трясется, как осиновый лист, карга с алкашкой в отключке, печальная грустно качает головой.

– Ну ты и скотина, Горацио, – бормочу я, кусая губы. – Ну и подсуропил, колдун херов.

Печальная вздыхает еще сильней.

– Ну что еще? – спрашиваю.

– Не упоминай этого имени, – отвечает она, выковыривая из волос дурно пахнущую субстанцию, похожую по запаху на навоз.

– Какого имени?

– А что вот только-только шептала. Не упоминай ни в коем случае!

– Это почему?

– Потому. Ты ночью в бреду часто говорила это имя. Вот они и ополчились.

Ох, Горацио, и здесь наследил, негодник!

– А какая разница? – пожимаю плечами. – Нам всё равно крышка.

– Крышка?

– Ну, значит умрем, сгорим.

– Если хочешь попасть в рай, не упоминай, – упрямо повторяет печальная.

– А! Теперь понятно.

Значит, друг Горацио здесь почитается как демон. Не дружок безглазого, нет? Прекрасно, просто прекрасно!

Вздыхаю. Если останусь жива, если выберусь из этой дыры, непременно выложу на своей странице в ВК статью с названием: «Способы оболванивания овец. Способ первый: обещание рая и жопа мира в итоге». Что-то вроде того, с фантазией у меня традиционно не очень. Это, скорее, конек сестренки.

Едва вспомнив Верку, чуть не плачу. Никогда не думала, что буду скучать по паршивке.

Между тем мы добираемся до места назначения. Вымощенная брусчаткой площадь, вокруг дома с резными окошками, лавки с деревянными вывесками на цепях, лотки торговцев и прочее. А также пять столбов, щедро обложенных хворостом. Для меня, зарёвы, печальной, карги и алкашки. Две последние уже пришли в себя и озираются со страхом.

Глава 3. Своды нам, а воды вам

Так. Надо обдумать сложившееся положение. Спокойно, хладнокровно. Легко сказать! Уж лучше долбаный Горацио в экскортницы записал, чем вот такое счастье. Сижу ошалевшая, сердечко колотится, мысли мчатся галопом. Дыши глубже, Настя, всё хорошо…

Нет, не получается.

«Я буду сосать твой жердь…» – вдруг вспомнилось. Надо же такое ляпнуть. Что еще я городила в бреду, интересно? И кстати, где мои шмотки, рюкзачок с косметикой и всякой всячиной? Наверное, в казематах остались. Понятно, что в облегающих джинсах здесь разгуливать не получится, так хотя бы смарт… Подожди, Настюха, подожди! А зачем он тебе? Здесь же нет электричества! Рано или поздно разрядится, да и кому тут звонить?

Но в нем мой плейлист, шепчет мне внутренний голосок. Хоть по паре песенок в день слушать, да и пауэрбанк заряженный. «Megadeth», особенно обожаемый мною боевик «Hangar 18», в котором такие заводные соляки, что я каждый раз не выдерживаю – вскакиваю на кровать и начинаю трясти гривой, как самый настоящий металлюга. Или металлючка. И медлячки есть. Душевные, с печалькой, как например «Dreaming Light». Пока не выберусь, может, и протяну…

Ага, музыка, блин. О чем я только думаю? На меня ополчился весь город, а я о музыке! В задницу музыку! Как выбираться – вот о чем думать надо! Тут вообще есть портал в мой прежний мир?

Нет, подруга, ты тут надолго, вмешивается депрессулька. Забудь о прежней жизни! Теперь ты бродячая кошка, питайся объедками и живи на крыше!

Было бы смешно, если б не так грустно.

И что делать дальше? Куда податься осужденной на казнь девушке в неизвестном месте, в неизвестную эпоху? Девушке слабой и ранимой – вы же не думаете, что я бэтмен, правда? Из этой передряги выбралась, а что будет дальше? Всем рожи не разобьешь. Где-то глубоко внутри шевелится слабенькая надежда: может, это мне снится? Протираю глаза, на всякий случай бью себя по щекам. Глупо, понимаю. Никакой не сон. Неотвратимая реальность.

Потихоньку отхожу. Начинаю трезво оценивать ситуацию. Первое: я жива, уже хорошо. Второе: надо найти Горацио. Нет-нет, так не пойдет. Далеко я в этом рванье не уйду. Надо привести себя в порядок. Найти одежду получше. Вот только какую именно? Местные кисейные барышни щеголяют в соответствующих эпохе прикидах – туго зашнурованный лиф, стоячий воротник, широкие юбки и такие же рукава. Нет, мне такое не подходит. Надо рядиться в мужской костюм. Притворюсь парнем, так будет безопаснее. Смущают меня только так распространенные здесь штаны-чулки, в таких фигуру никак не скрыть.

Определимся: выныриваю из укрытия, высматриваю подходящего кандидата и… ну да, незаметно вырубаю, в темной подворотне переодеваюсь. Опять кулаки, что поделаешь, иначе тут нельзя. Только чтоб кандидат был не в чулочках, а то с моей попой во второй раз плахи точно не миновать. И рубашку попросторней – это тоже важно. И берет, обязательно широкий. Со страусиным пером. Атрибут хоть и мужской, но какой красивый! И шевелюру можно спрятать. Хрена с два состригу, не будь я рыжая бестия!

Шпага или рапира, думаю, к жертве прилагается. Вот и хорошо, оружие сносное, не то, что этот бастард.

Кстати, о бастарде. А что с мечом делать? Нахрена я его взяла? Таскаться с такой здоровой железякой не с руки. На первых порах надо быть тихой и незаметной. Спрячу-ка я его пока. На будущее.

Кладу на пол в башенке, прикрываю битой черепицей, присыпаю палой листвой. Здесь всё равно безлюдно. Выглядываю наружу – да, крутовато забралась! Со страху и не на такое пойдешь.

Итак, поехали. Денек в самом разгаре, солнышко припекает, и я осторожно ступаю по крышам. Никого, только голуби и тощие коты, которые смотрят на меня задумчиво, словно размышляя: «а что эта оборванка тут шныряет?»

Осторожно смотрю вниз. Народу полно, кто прогуливается под руку с женщинами, кто торгуется с лавочниками, кто сидит на крылечке в тени, потягивает трубку. И везде разговоры. Из них понимаю, что казнь отложили и осужденных препроводили обратно в кутузку, кроме одной. Самой молодой. Ее разорвали люди, подумав, что вот она, главная виновница. Дьяволица ведь была молода? Вот и убили. Да и трем оставшимся тоже неплохо досталось – сидели в клетке с синими рожами, харкая кровью.

В душе сразу погано стало. Зарёва умерла. Из-за меня. Спутали, черти. А может, и не спутали, надо же было дать выход злости!

А что обо мне судачат – да тут любой конспиролог с зависти сдохнет! И что я дочь безглазого; и его любовница; и ежедневно сношаюсь с сотней мужиков, что потом умирают в муках; и голая летаю по ночам на метле, воя на луну; и такая красивая потому-что пью кровь младенцев; и посевы я уничтожаю; и порчу навожу… А сбежала почему? Безглазый помог, кто ж еще! Нет, это Горацио! (Многие звали его Хорацом, и почему-то черным. На простонародный лад?) Да-да, это он со своей запретной волшбой! Нет-нет! Ведьма обернулась черной птицей и улетела! Превратилась в черную кошку и исчезла! Да нет же! Рыжая изрыгла из огненной пасти, усеянной клыками, огонь нечестивый и спалила площадь! До сих пор тушат, во как!

Да, с фантазией у горожан всё в порядке.

Отгоняю грустные мысли. Так и так зарёва была обречена. Быть сожженной, или пасть от руки обезумевшей толпы – не всё ли равно? А мне надо держаться. Крадусь дальше.

Один раз подбираюсь к парапету совсем близко и – о ужас! – соскальзываю. Пара плиток срывается вниз, но я успеваю ухватиться за карниз. Взвизгивая при этом.

Разумеется, меня замечают.

– Вот ведьма! – раздаются крики. – Вот она, ловите ее! Стража, стража! Она здесь!

Среди стражи есть арбалетчики. Пока я подтягиваюсь, рискуя упасть прямо в лапы врагов, несколько болтов чиркают в опасной близости. Один раз громыхает, как из пушки. Замечаю где-то позади дымок. Из огнестрела шмальнули? Даже так? Час от часу не легче. Забираюсь, залегаю, душа в пятки. Слышу шум, где-то внутри здания топают стражники и особо ретивые граждане. Догадались!

Черт! Уже из чердака лезут. Уноси ноги, Настюха!

Глава 4. Зови меня Лео

– Господин, подайте грошик несчастной калеке, – канючу я, шлепая за жертвой, – смилуйтесь, господин, не ела три дня... И детишки голодные...

Насчёт детишек, конечно, загнула. Что называется, вошла в роль. Но ради дела на что только не пойдешь. Парнишка, стараясь не оборачиваться, говорит сквозь зубы:

– Отстань! Иди отсюда! Отстань, говорю!

Когда мы равняемся с заветным закоулком, я бесцеремонно хватаю его за штанину, придерживая, чтоб не убёг ненароком. Одновременно озираюсь – никого. Только я его собираюсь скрутить, как негодник достает из спрятанной под мышкой кобуры маленький кинжал. Точнее, стилет[1]. Взмахивает им, наивно полагая, что я испугаюсь. Кто-нибудь другой, может, дал бы деру, но не я. Наоборот, такие штучки мне нужны. Люблю кинжальчики, заточки, финки, все такое. У меня дома даже небольшая коллекция есть. Все, с кем я дружу – а это на девяносто процентов парни – знают, что лучший подарок Настьке – это какой-нибудь красивенький ножичек.

Выпрямляюсь, перехватываю руку с оружием, заламываю, и, затыкая рот парню, чтоб не поднял лишнего шума, тащу на место преступления, еще разок посмотрев, всё ли чисто. Обращаю внимание на менестреля, вальяжно шатающегося поблизости и распевающего скабрезные частушки, но он вроде как не просек, так что продолжим.

Припечатываю несчастного к стене, скидываю шляпу, приставляю стилетик к горлу. От изумления и страха у малого глаза чуть из орбит не лезут.

– Вижу, признал, – говорю ему. – Да, это я, рыжая бестия. Надеюсь, ты понимаешь, что надо соблюдать тишину?

Парнишка трясется, как осиновый лист.

– Кивни что ли, а то непонятно, дошло до тебя или нет.

Судорожно кивает. Ну, прямо как маленький мальчик, сейчас штанишки намочит.

– Если будешь делать всё, что скажу – уйдешь цел и здоров, понял? Скажи: понял.

– Понял, – лопочет он.

– Отлично. Теперь давай, раздевайся.

– Че… чего?

– Я тебя граблю, «чего»! Мне одежда твоя нужна. Вся, вплоть до трусов. Дошло? И пошевеливайся, время идет. А то зарежу. Чик под лопатку! Знаешь, как больно? Так что, сладенький, слушайся меня и выполняй требование. Одежду ложи вот на бочку. И кошель туда же. О! Точно! Деньги на бочку, ха-ха! Да не волнуйся ты так, маменька с папенькой тебе новые купят.

Парень оказывается каким-то квелым. Пришлось отвесить пару оплеух, чтобы не дай бог в обморок не упал. Подействовало. Когда стянул рубашку, обнажились кожа да кости.

– Ой, а что ты такой хлюпик? – не выдерживаю я. – У тебя тело, дружочек, как у моей сестренки. Ух ты бедненький мой! Ты продолжай, продолжай – добрая тетя не обидит.

Пока он раздевается, я быстренько стаскиваю с себя нищенское хламье, затем и платье. Обращаю внимание на панталоны. С кружевами и – о боже, какой кошмар! – с разрезом в интересном месте, чтобы посикать не снимая. Более убогое нижнее белье трудно вообразить. Интересно, кто меня, бесчувственную, переодевал в казематах? Неужто стражники? Небось облапали всю. Бррр! От одной только мысли дурно становится. К черту панталоны! Снимаю и остаюсь пред жертвой в чем мать родила. Реакция парня, конечно, забавляет. Он вытягивается так, словно узрел чудовище, жмурится, и бормочет молитву. Набор слов, что-то о каком-то Табе, о черноокой Уйнне, что укажет путь. Не могу удержаться, чтоб не постебать напоследок мальчика.

Хватаю его за шею, касаюсь кончиком стилета щеки.

– Скажи, я красивая? Красивая или нет? Не слышу!

– Красивая, – с трудом выдавливает он. Коленки дрожат.

– Очень красивая?

– Да, – чуть не плачет он.

Я его целую. В губы. Говорю:

– Прости, парень, но так надо.

И вырубаю его. Поддерживаю беднягу, чтоб в грязь не окунулся, сажаю на расстеленный плащ.

Всё, дело сделано. Одеваюсь. Отлично! Шмотки прекрасно подошли, даже штиблеты сидят как влитые. С пряжками, моднючие. Класс! Только с шевелюрой проблемы, пришлось спрятать под рубашку. Выбегаю, довольная…

Вот только парнишку вдруг жалко стало. Сидит он там, голый и несчастный. И чего поперся на рынок? Адреналинчику хлебнуть? От мамкиной опеки сбежать? Ну, вот и получил.

Понимаю, можно было и повежливей. Вошла в раж и теперь любой девичий поцелуй будет вызывать у бедолаги приступы ужаса, не иначе. Со мной часто так бывает – перегибаю. Импульсивная я деваха, что поделаешь.

Был, помнится случай, кончившийся весьма плачевно. Может, и не к месту, но в целом, характерный. На одной вечеринке я, вот как и сейчас, задирала парней, высмеивала их, скажем так, мужесткость. Ну, наклюкалась немного сверх меры, с кем не бывает. Очень обиделись они и решили в темной подворотне отбуцкать по печени пьяную чиксу, чтобы языком поменьше трепала. И не только отбуцкать, но и, видимо, пустить тропою павшей женщины. Так сказать, на деле продемонстрировать, что с мужесткостью у них всё в порядке. Естественно, у них ничего не получилось. Однако, так как я, по причине нетрезвого состояния, не совсем адекватно контролировала свои действия, одному вывихнула плечо. Случайно, перестаралась. Тут же перепугавшись содеянного, я, как распоследняя дура, кинулась спасать чувака, наивно полагая, что могу не только раздавать тумаки, но и устранять последствия. И сломала ему руку.

Сама виновата. Нечего было бухать. Дело замяли, чувак выздоровел, мы в конце концов помирились, но всё же. Я даже заявилась к нему в больницу с огромным букетом цветов. Представляете, да? Девушка идет к покалеченному ею юноше с цветами в знак примирения. Но чувак на трезвую голову оказался с хорошим чувством юмора. «Никак не уймешься, да?» – спросил он со смехом.

С тех пор алкоголь я обхожу стороной.

Вообще, занятия силовыми видами спорта, особенно рукопашкой, самбо и тэ дэ, долгие зависы в качалках и фитнес-центрах дали неожиданно хороший результат. Тренеры вздыхали, глядя на меня, говоря: «Тебе бы на ринг, Настя! Ты бы всех порвала. У тебя талант» и всё в таком духе. Но меня это не привлекало.

Глава 5. …сорвать цветок невинности

– И не стыдно тебе? – уперев руки в бока, спрашивает маман. Как ее там? Лизанька? Полноватая женщина небольшого роста. Про таких говорят – домашняя. Кумушка, единственным предназначением которой является печь пирожки и с умилением глядеть на бородатого мужа-фермера в пропотевшей майке, опрокидывающего кружку с пивом. На владелицу борделя как-то не тянет – не накрашенная, в самом обычном ситцевом платье, в шелковой накидке. То, что она все же штучка не простая, выдают слишком уж громкий и властный голос и злобно прищуренные глазки. Так и стреляют, так и стреляют! Лис прямо скукоживается весь. Даже жалко его стало.

– Ну прости меня, Лизанька… – оправдывается менестрель и тянется ее поцеловать, но она останавливает его на полпути жестом, не сулящим ничего хорошего.

– Сколько я тебя просила, чтобы ты не называл меня так! Мне твои рогульские ругательства уже поперек горла, знаешь ли!

– Прости, Лизэ́, прости.

– И потом, что это было там, на улице? – тут сурового взгляда удостаиваюсь и я. Знаете, так смотрят, когда хотят сказать: «за каким ты привел сюда эту шалаву?», но приличия не позволяют.

Но я видала таких истеричек в гробу. В последовавшей битве взглядов я выхожу победительницей, но Лису достается.

– Подлец! – Лизэ отвешивает менестрелю звонкую пощечину. – От тебя одни беды! Кто она такая? Признавайся! Кто такая?

И она туда же. Что, совсем на парня не похожа? Жопа, что ли, здорова? Или рыжая грива выдает? Вот опять, как ни прячь, непослушные локоны так норовят вылезти наружу. Эх, придется состригать…

– Долго рассказывать, Лизэ…

– А я никуда не тороплюсь.

– Скажем так, ласточке…

– Ласточке? – чуть не задыхается Лизэ от возмущения. – Ты называешь ее ласточкой? Ах ты паршивец! Ничего святого у тебя нет! Да как ты можешь! Ты так каждую свою прелестницу называешь? Или только тех, кто с рыжими волосами…

Я не выдерживаю и вмешиваюсь.

– Послушайте меня, голубки! Может потом пособачитесь, а? Если хочешь знать, как тебя… а, да! Лизэ. Если хочешь знать, это я вырубила тех парней на улице.

– Вырубила? Это еще что значит?

– Побила, милая моя, побила, – поспешает с объяснениями Лис. – Причем голыми руками. Трех вооруженных до зубов головорезов! Ты бы видела! Это было что-то! Дело в том, Лизэ, очаровательная моя супружница, что Лео – так ее зовут – есть воительница с каких-то далеких краев. Настоящая воительница, вот представь себе! Она попала в беду и ищет пристанища… Что с тобой, Лизанька?

Лизэ деланно закатывает глаза, приставляя ладонь ко лбу.

– О Таб Великий, о архангелы, о святые угодники! – причитает она. – Глядите, глядите как юный Лёр, наш преподобный пророк, проливает слезы, глядя на грехи наши…

– Ну прошу тебя, ненаглядная… – заламывает руки Лис.

– Ты привел в мой дом ведьму! О, я так и знала, так и знала, что этот день когда-нибудь настанет! Не в добрый час я повстречала тебя, не в добрый час связалась с тобой! Впустил в мое жилище, к моим девочкам, настоящее отродье… Что с нами будет, что с нами будет!..

– Цветочек, ангелочек, возлюбленная…

– Мало того, что тебя и так ищут люди Блуда, так ты еще и…

– А вот тут надо бы тебе помолчать, дорогая, – спохватывается Лис, хватает супругу в охапку и уводит в комнату, прикрывая за собой дверь ногой. Оттуда сразу же слышится плаксивый бубнеж плутоватого менестреля, прерываемый фальшивыми взвизгиваниями не менее шельмоватой бордельмаман.

Остаюсь одна в коридоре. Стены отделаны панелями из красного дерева, на полу ворсистый палас, картины с пейзажиками, дворцами и портретами дам и повсюду на полках, комодах филигранные подсвечники.

Из двери напротив высовывается миловидное белокудрое личико.

– Здравствуйте, – говорит девушка, глядя на меня со смесью страха и интереса.

– Привет, – отвечаю.

– А вы та… – голосок ее осекается и девушка смущенно опускает глаза.

– Ты хотела сказать, та ли я ведьма, которая дубасила стражников на площади? Нет, это не я. Нас путают, знаешь ли.

Следует разочарованный вздох.

– Меня зовут Лео, ты наверное уже слышала, – говорю ей.

– Да, слышала, – говорит девушка. – Я – Сандра.

– Сколько же тебе лет, Сандра?

Вопрос почему-то пугает ее. Она на минуту скрывается за дверью, но любопытство пересиливает и она снова показывается.

– Не знаю.

– Как «не знаю»?

– Я уже взрослая. Наверное.

– Ничего себе! Да тебе лет семнадцать от силы.

– Ой! – пищит Сандра и дверь захлопывается окончательно.

Это выплывает Лизэ, чтоб ей пусто было. Маман изображает радушие.

– Ну что, – спрашиваю, – разобрались?

– Вполне, милочка, вполне.

– Мне бы покушать. – И правда, только сейчас осознаю, что не ела уже, наверное, целую вечность.

– Сейчас, милочка. Георг, дорогой, распорядись, пожалуйста! А мы уединимся. Тебе, Лео, и правда надо приодеться чуть иначе. Ну не стой столбом, Георг! Кому сказала!

Георг? Вот как его зовут? Однако, как супружница (которая бывшая, вроде) помыкает бедолагой! Прямо как бабка покойным дедом. Тоже литературоведом, кстати.

– Сию минуту, лапуля! – отвечает Лис и убегает.

– Пойдем, – заманивает меня Лизэ, – пойдем, не бойся!

– Да я и не боюсь, – отвечаю я, немного сбитая с толку этой внезапной переменой настроения. – А если боюсь, то у меня дурная привычка пускать в ход кулаки.

– Это мы уже заметили, милочка. Хи-хи…

В будуаре мадам Лизэ находится, как заметила бы моя премудрая бабка, «мебель бесспорно gourmande et authentique»[1]: кушетка, маникюрный столик с зеркалом, шкаф, сундучок в углу, тяжелые синие портьеры на окне, кованные подсвечники. Всё такое резное, с узорчиками. На мой взгляд, несколько тяжеловесно.

Маникюрный столик уставлен вазочками, пудреницами в виде ракушек, бутылочками, духами, розовой водой, щеточками, ложечками всех цветов и расцветок.

– Ух ты, сколько же у вас всего! – невольно вырывается у меня, при взгляде на это причудливое богатство.

Глава 6. Не забудь плетку!

Посреди зала стоит здоровенный лысый качок, с живописно иссеченным шрамами голым торсом. Он держит за волосы бедняжку Сандру и вопрошает, булькая и обрызгивая слюной собственную мочалистую бороду:

– Что это такое, мать? Что это такое, я спрашиваю?

– Чош, прошу тебя… – говорит Лизэ, но Чош не успокаивается:

– Почему, спрашиваю я тебя, эта пигалица не может удовлетворить меня? Она так и сказала – эта мелкая дрянь так, сука, и сказала мне: я, дескать, не для тебя!

– Да потому что она и правда не для тебя! – выходит из себя Лизэ.

– Не для меня? – переспрашивает Чош, приложив свободную руку к уху. – Постой, постой! Ты говоришь: не для меня? Ну-ка громче хрюкни, стерва!

А какой, однако, занимательный ублюдок, думаю я, вытирая жирные пальцы о салфетку.

– Она для Буна.

– Для Буна? Ты имеешь в виду моего хорошего друга Илио?

– Для него. Так что отпусти ее. Она еще невинна…

– Да мне плевать на то, что ты там лопочешь, дура ты старая! – ревет Чош, тряся за волосы девушку так, что та прямо верещит от боли. Сзади потешаются его приятели, все с такими же кривыми рожами. Компашка под стать, да еще и неплохо вооруженная. – Не надо пугать меня Буном! Бун меня уважает, если хочешь знать! Мы с Буном, сука, как братья! Я хочу ее – этот твой невинный цветочек! И возьму ее, хочешь ты или нет! Отымею в крохотную писю прямо тут, на твоих глазах, паскудница! Чтоб она кровью истекла, как какая-нибудь сучка на сносях! Поняла меня, или нет? Отымею! Иначе, что она тут путается, у всех на виду?

Одна из девушек что-то шепчет на ухо Лизэ, та еще больше хмурится.

– Она выполняла одно мое поручение, – отвечает она.

– Какое же? Посверкать своей тощей попкой перед мужиками?

– Нет, она ходила к аптекарю, купить лекарство…

– Так вот оно что! То-то Пегий мандавошек подхватил! У вас оказывается! И она тоже вшивая? А? Ну, отвечай, иначе я ей шею сверну, так и знай! А Буну скажу, что ты за девками своими не следишь!

– При чем тут это?!

– А то за какими лекарствами она бегала? Понятно, что мандавошек выводить! Пегий вот от вас подцепил! От вас, я сразу понял, от вас, сучек немытых!

– Вот не надо мне! Ты знаешь, кто такой твой Пегий…

– Ну-ка повтори? Что ты сказала?

– Ничего, – отводит глаза Лизэ. – Делай, что хочешь. Но я пойду к Буну, так и знай.

– Нет, – вырывается у несчастной Сандры, – не надо, прошу вас!

– Закрой пасть! – рявкает на нее Чош и, спрашивает Лизэ, паясничая, словно шут гороховый: – Что ты там бормочешь? К кому пойдешь? Повтори-ка, а то я глуховат стал с возрастом!

– Я пойду к Буну, – еще тише отвечает Лизэ.

– К Буну пойдешь? Жаловаться? Ой, да пожалуйста! Как страшно! А можно и мне тоже пойти к нему? Так уж и быть, в качестве повинности заломаю и тебя, мать! И в попу! Прямо, сука, в твою морщинистую сраку! Можно, а?

Лизэ заворачивается в шаль, словно ей внезапно стало холодно, разворачивается и собирается уйти, но я преграждаю ей путь:

– И что, ты так и бросишь ее?

– Не вмешивайся, Лео, это не твое дело.

– Не мое дело?! – взрываюсь я. – Да этот твой Чош сейчас изнасилует можно сказать ребенка, причем у всех на глазах, а ты глаза в пол? Нет уж, я этого так не оставлю!

Толкаю маман в сторону и выхожу на ринг. В центр зала, хотела сказать.

– Ты еще кто такая? – спрашивает Чош, окатывая меня оценивающим взглядом.

– Мое имя – Лео. И ты сейчас отпустишь ее, – говорю я, а внутри меня всё буквально клокочет от ярости.

– Охо-хо! – говорит Чош, улыбаясь во весь рот. Так и знала – зубы все черные. Тьфу, какая мерзость. – Какова штучка! А ничего так! Где ты ее прятала, мать? Новенькая, что ли? Глядите, ребята – хороша девка? Хороша, не то слово. Вот это по мне! – Чош отшвыривает от себя Сандру. – Что стоишь, зыркаешь? Раздевайся, Лео!

Так, подруга, успокаиваемся. Дышим, дышим.

– Ты! – говорю я женщине в фартуке и с тряпкой на плече, снимая камзол, отстегивая шпагу и кобуру со стилетом, и отдавая всё трясущейся Сандре. – Разорви тряпку на две полосы, и посодействуй мне.

Чош с интересом наблюдает за тем, как женщина помогает мне бинтовать руки.

– Это еще зачем?

– Чтоб не поцарапать свои нежные пальчики, когда я буду их стесывать о твою шершавую харю, кабан!

– Да ладно! Это, как его там… Это прелюдия такая? Ух ты! Я уже почти возбудился! Ну давай, дорогая, давай помашемся. Не бойся, я буду тихонько бить. Я воспитанный человек и женщин больно не бью. Ха-ха-ха! Зато потом…

«Дорогая…» Меня передергивает от отвращения. Я тебе покажу «дорогая»! Засучиваю рукава до плеч, выпрастываю рубаху из штанов, и завязываю так, чтобы пресс было видно.

– Да смотрите на нее, ребятки! – восхищается Чош. – Никогда такого не видел! Сильна девица, ничего не скажешь. И чего ты рубаху крутишь? Снимай ее! Видишь – я в одних штанишках.

– Да пошел ты! – огрызаюсь я.

– Погоди, ты что, в самом деле хочешь драться? С ума что ли сошла? Ладно, так и быть, сама напросилась. Только уговор – потом я с тобой позабавлюсь, идет?

– Или ты извинишься перед теми, кого оскорблял и уберешься восвояси.

– Ты сама-то веришь в то, что говоришь?

Вместо ответа я двигаю его по носу. Вот – и кровь пошла. Игривое настроение мигом улетучивается. Почувствовал, гад!

– А ведь больно жалится, девка! – вытирая кровь, говорит Чош. – Ну что ж, давай, покувыркаемся, сестричка!

– Покувыркаемся!

Пока боров не опомнился, провожу пару быстрых ударов – правой, левой, – отбегаю, закрываюсь, жду. Из шнобеля кровь течет еще хлеще, что, видимо, наводит его на мысль, что бой не будет легким. Чош тут же свирепеет, рычит, плюется и самым топорным и неуклюжим способом машет своими лапами. Туда, сюда, туда, сюда. Прямо как медведь, да и повадки звериные. Если попасть под такую вот пушку, наступит нехилый звиздец, но я верткая, уворачиваюсь, одновременно прощупывая его.

Глава 7. Для разговоров время есть

Сандра будит меня ни свет ни заря.

– Что случилось? – спрашиваю я, потягиваясь.

– Хозяйка ждет вас… ждет тебя у себя в будуаре, – отвечает она.

– Неприятности?

– К ней пришел… – тут она краснеет.

– Кто пришел-то?

– Дантеро.

Поднимаюсь и начинаю одеваться.

– Кто такой Дантеро?

– Это друг Лиса.

– Так, и что дальше?

– Он принес плохие вести.

– Понятно. Есть хоть, где умыться?

– Вот тут, в тазике, я уже принесла. Мыло, полотенце.

– Ага, – уныло говорю я, посмотрев на предметы туалета на столе. – В тазике.

Понятно, отчего покраснела Сандра. Дантеро отменный красавчик. Из тех, что едва взглянув на тебя, буквально прожигают насквозь. Плечистый черноглазый брюнет, слегка небритый, с аккуратным шрамом на щеке, придававшим ему одновременно и мужественный и немного задумчивый вид, челка непослушно падает, прикрывая один глаз. Одет на первый взгляд скромно, – потертый кожаный плащ, под ним жилетка, серый платок, небрежно подвязанный на груди, давно не чищенная шляпа, – но я тут же отмечаю, что наряд подобран так, чтобы вызвать у искушенного человека мнение, что перед ним не обычный бродяга.

Во-первых, он хорошо вооружен – жилетка выполняет роль боевого арсенала. В ней скрыто, по меньшей мере, два кинжала. Во-вторых, длинные тонкие пальцы выдают парня, никогда не утруждавшего себя тяжелой работой, и, наконец, манера говорить, да еще с таким чуть ироничным прищуром, – спокойная, рассудительная, с тонкими и скрытыми от неподготовленного собеседника шпильками.

Словом, имеем дело с авантюристом из мажоров, по какой-то причине вынужденным прозябать на социальном дне. Я угадала? Посмотрим.

– Садись, милочка, – говорит Лизэ указывая на кушетку, на которой уже расположился, закинув ногу за ногу, Дантеро.

– Я постою, – хмуро отвечаю я, игнорируя то, как меня разглядывает гость. Не скажу, что пожирая глазами, но с интересом. Не люблю, когда меня вот так рассматривают, точно дорогую игрушку. А еще не люблю вставать спозаранку.

– Это Дантеро, – указывает на гостя Лизэ, – Дантеро – это та, о ком я тебе говорила. Ее зовут Лео.

Дантеро сдержанно, но учтиво кланяется, и сохраняет молчание. Я окатываю его холодным взглядом и не реагирую. Да пошел ты, герой-любовник!

– Лео, – вздохнув, начинает Лизэ, – Георга похитили.

– А поподробнее?

– Дело в том, что Дантеро видел его с… ну, ты понимаешь…

– Блуд все-таки добрался до него? – ухмыляюсь. – Чего и следовало ожидать. А чего Георг ушел в такую рань?

– Он часто так делает, – грустно отвечает Лизэ. – Раннее утро вдохновляет его. Он же поэт.

– Даже если с похмелья?

– Он такой…

– Хватит врать, Лизэ.

Красавчик помалкивает. Зыркает.

– Он поднялся еще затемно, – говорит Лизэ, заметно задетая моими словами. – Анике видела, как он ушел из дому в четвертом часу ночи. А полчаса назад заявился вот Дантеро и с ходу… огорошил.

– А вы разве не это? – спрашиваю я.

– Не понимаю, разве не что?

Вот же курица! Не понимает она.

– Разве вы не провели ночь вместе? – прямо так и вываливаю я. – В одной постели?

– О нет, что ты! Мы давно не делим ложе.

– Так он же муж?

– Ну и что?

– Ладно, забудем. Так что с ним, конкретно?

Тут вступает наш сладкоголосый красавчик.

– Я смотрю, твои пальчики так распухли, – курлычет он.

Отчего-то я смущаюсь и спрячу руки под мышки. А когда меня смущают вот такие хлыщи, я начинаю злиться.

– На тебя сил хватит, сладенький!

Дантеро вынимает из внутреннего кармана коробочку и протягивает мне.

– Это что за дрянь?

– Это, милая Лео, – чувственно растягивая слова, говорит Дантеро, – целебная мазь.

От этого голоса меня чуть в дрожь не бросает. М-да, бабы и правда любят ушами.

– Только не говори, что случайно завалялась у тебя в кармане!

– Нет, конечно! Это мазь моего собственного изготовления, зачарованная на ребисе особой выделки. Лечебные травки с чистых загородных лугов, гаратский кунжут, толченное в ступе серебро, кое-какие секретные добавки. Очень хорошо помогает, испытано. Дарю!

Я колеблюсь. Но Лизэ развеивает мои сомнения.

– Дантеро – очень хороший целитель. Бери смело.

– Хорошо, – принимаю подарок. Задобрил Настюху, негодник. – Спасибо, но я повторю вопрос: что с Георгом?

– Его сцапали люди Блуда, – говорит Дантеро. – Как раз те, кому ты, любезная Лео, вчера так премило помяла бока. Ну, и еще парочка холуев.

– А ты откуда это знаешь? – спрашиваю я, вложив все свое недовольство.

– Сам видел.

– В четвертом часу ночи?

– Наблюдал за звездами.

– И что на выручку не пришел, звездочет?

– Я не дурак набрасываться один на пятерых.

– С тобой всё понятно. От меня-то что требуется?

Лизэ кашляет в кулачок и говорит:

– Мне неудобно тебя просить, но не могла бы ты…

– Пойти и отдубасить Блуда и всю его свору? – перебиваю. – Нет, я тебе что, капитан Марвел?

– Кто? – Есть некоторое удовольствие наблюдать за тем, как здешний народ реагирует на незнакомые слова. Лица вытягиваются, типа, о чем ты? Вроде девка адекватная, но иногда как что-то выдаст. Надо бы сбавить обороты, поберегу их, бедолаг.

– Никто, забудь.

Лизэ берет мою ладонь и с чувством говорит:

– Я понимаю, наш союз с Георгом уже давно распался. Но ради нашей покойной дочери, я не могу вот так просто отдать человека, с которым прожила столько лет в горе и радости, на растерзание этому чудовищу Блуду. Не знаю точно, что за делишки у него были с ним…

– Не знаешь, или не хочешь говорить? – убирая руку, говорю я.

– Не перебивай, пожалуйста. Прошу, дай договорить. Итак, вчерашнее событие имело, в некотором роде, далеко идущие последствия…

Дантеро сдержанно смеется.

– Чего? – буравлю его глазками.

– Да так, ничего, – отвечает он.

Глава 8. В тенях кормчего

С ходу вышибаю двоих, видимо, присутствующих тут чисто для статистики – одному достается тычок с ноги точно в репу, другому влетает стилет в бедро. Первый ухается оземь, не забыв при этом хватится башкой о стену (думаю, выбывает надолго), второй воет, ухватившись за кровоточащую ляжку. Бедняжка. Нечего путаться под ногами.

Пока Дантеро скрещивает клинок с Кромтой и еще одним долговязым чувачком (причем, довольно ловко шуруя при этом своим вроде как фальшионом, – тонким, изящным, со скосом обуха, – молодец, красавчик!), оставшиеся решают заняться мною. Вот тут приходится несладко. У обоих сабли и они умеют ими орудовать. Ну как умеют. На начальном уровне, но тем не менее. Учитывая, что я сейчас не на фехтовальной дорожке, под строгим присмотром рефери, а в некоем вонючем заду с пыльными сорняками и переломанными ящиками по углам, и противники – это не приятели, с которыми можно выпить пивка вечерком, а реальные упыри, жаждущие выпустить тебе кишки, то градус вестимо так повышается.

Сосредотачиваюсь, парирую, отхожу, нападаю. Пространства маловато, приходится подныривать, проскакивать между ними. Ох и рискую, бляха-муха! Благо, что стилет есть – полезная штука. Обоих успела кольнуть – одного по касательной, лишь куртку царапнула, а вот другого ткнула по рабочей руке. Больно – вот как рожу скорчил, но саблю держит, подлец. Надо его добить, не забывая, конечно, про другого.

Улучшив момент, толкаю ногой здорового мужика в кучу трухлявых деревянных изделий – грохается так, что пыль заволакивает всё пространство, – и пока второй машет свободной, целой рукой, разгоняя пыль и силясь хоть что-то разглядеть, я колю его в живот. И – о ужас! – протыкаю! Божечки, божечки! Готов голубчик? Надеюсь, жив останется, несчастный. Если честно, мне их даже жалко. Всех.

Не давая опомнится последнему, просто прикладываюсь ногой по его луннолицей физиономии, посылая в бессознанку.

В это время Дантеро бьется с Кромтой – долговязый лежит, хватаясь за окровавленное плечо и стонет.

– Угомонись, Кромта! – говорит Дантеро, держа перед собой фальшион. – Да пойми ты, я пошел на это из чистого сочувствия! Не было еще случая излечения от «песты»!

– Но ты же лечишь Буна и успешно лечишь! – орет, чуть не захлебываясь, Кромта. Да, парень на пределе и лежащие вповалку приятели дополнительно добавляют ему стресса.

– Это совсем другое! Бун никогда не болел этой дрянью! Это другое, Кромта, клянусь тебе!

– Слушай ты, как тебя там! – опять вмешиваюсь я. – Ну убьешь ты его, этого горе-целителя. И что дальше? Может даже пришьешь и меня до кучи. Дальше-то что, спрашиваю? Твою матушку не вернешь! Понимаю, это горе, и охренеть какое горе, но опомнись – Данте хотел помочь, пусть и так паршиво, но всё же! А ты его в расход хочешь пустить? Где справедливость? Он что ли виноват в том, что эта зараза съела ее? А? Ну, ответь, мститель!

Моя гневная отповедь Кромту добивает окончательно. Он разражается плачем, отходит и внезапно направляет острие клинка себе в шею.

– В таком случае мне незачем жить в таком-то вот сраном мире, – говорит он, протыкает себе горло и заваливается, кашляя кровью.

– Нет! – только и успели мы крикнуть напоследок.

Дантеро роняет фальшион, хватается за волосы и садится на землю.

– Нет, нет… – как в трансе, бормочет он. – Да за что мне это, за что?..

Я стою, как дура, хлопаю глазками, не знаю, куда и деваться. У меня ощущение, что не влезь я со своими тараканами, вполне возможно парень остался бы жив. Хотя, как после такого жить?

У Дантеро шок. Трясется весь, родненький. Присаживаюсь рядом, осторожно кладу руку ему на плечо.

– Извини меня, Данте, – говорю я, чуя, что сама вот-вот разревусь. – И за коробочку тоже.

– Ты не виновата, Лео, – отвечает он, покачиваясь. – Ты не виновата…

– Может, пойдем отсюда? – робко спрашиваю.

– Да… пошли, пожалуй.

Дантеро поднимает брошенный Кромтой сверток, сует его в карман, не забывает и фальшион, еще раз окидывает дворик печальным взглядом и идет прочь. Следую за ним, тихая, как мышь.

Какое-то время идем молча. Дантеро погружен в свои невеселые мысли, да и я тоже далеко не на подъеме. Вечно лезу не туда куда следует. Я уже рассказывала, что это приводит к печальным последствиям? Тогда вот вам еще история: когда мне было лет пятнадцать, за мной волочился паренек. И мне он не нравился от слова совсем. И дело не в том, что он был ушастым и носастым нытиком, тихоней и соплёй. Нет, он постоянно доставал меня слезливыми признаниями в любви. В конце концов, в ответ на шантаж: «я покончу с собой!», я просто сказала ему: «действуй!». И он попытался, прикиньте? Откуда я знала, что у него беды с башкой? Депрессия, ПТСР после развода неблагополучных родителей, на регулярной основе устраивавших пьяные драки. Слава богу, парнишку откачали, но в психушку воздыхатель угодил.

Сказать, что я после этого сама погрузилась в депресняк, ничего не сказать. Да еще и мама не переставая чехвостила меня: «ты растешь черствой, холодной, надменной, подумай, Настя, что с тобой будет дальше!». Не помогли и регулярные батины «шутошные» оплеухи. Он первый забил тревогу, надоумив мамку отвести меня к психологу, где в торжественно-скорбной обстановке меня заклеймили, как психопатку. На начальном уровне, типа, все не так плохо, но это слабое утешение. ПРЛ – пограничное расстройство личности. Вот тогда и припомнили мне все мои кривляния, шалости и прочее.

Диагноз перепугал меня не на шутку. Какое-то время я ходила смурная, пока за меня не взялась бабка. Она заставила читать вслух программный опус всех феминисток на свете – «Второй пол» Симоны де Бовуар. Читала, конечно, но в суть не вникала, а во что вникнуть удалось (таких моментов было, если честно, не так много) – не понравилось. Все эти «хрустеть миндальными деревьями и откусывать от радужной нуги заката»… нудятина, бэе… Не люблю, когда меня учат жизни, даже если в этом есть доля правды. Особенно когда учат так скучно и муторно.