Звёздные истории

Заветное желание 1

…Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.

М. Ю. Лермонтов

Утро начиналось как обычно.

Загремела посуда на кухне. Затопали чьи-то ноги. Загудели машины на улице. Истошно запищали на разные голоса автосигнализации, встречая владельцев. Едкий скрип раздвигаемых штор резанул по ушам.

Таня поморщилась.

– Хватит спать, лежебока! – прикрикнула мать – впрочем, довольно ласково. – Подъём!

Мишка, Танин младший братишка, тут же уселся верхом на сестру, деловито бубня и хлопая её по голове плюшевым медвежонком.

Таня постаралась забраться с головой под одеяло, но взгромоздившийся на неё малыш не сдался.

– Уйди! Надоел! – простонала Танька и, раздражённо сморщившись, отпихнула брата.

Мишка заревел и ушёл обиженный. Танька зарылась в подушки, но шум проникал и туда.

Так началось утро, день был ещё хуже…

Она брела по пыльной, загазованной улочке, изнемогая от невыносимой жары и проклиная чёртов город. Слившись в единый поток с обступившей её толпой, Танька глядела по сторонам и думала о том, как она всех их ненавидит.

Люди её бесили, раздражали. Ей хотелось умчаться куда-нибудь подальше от всего этого, в какие-нибудь дикие леса, на необитаемый остров, на Марс! Где никого нет, совсем никого! Исчезнуть прямо сейчас. Как жаль, что это невозможно!

Танька ненавидела абсолютно всех, кто попадался ей сегодня на пути: вонючих бомжей, нищих, просящих милостыню, разодетых дамочек «из высшего общества» с «боевым» макияжем, хнычущих детишек, разморённых жарой продавцов в уличных палатках, шофёров, с упорством и наглостью носорогов прорывавшихся сквозь дорожные пробки. А больше всего – хамоватого кондуктора в автобусе!

Когда же низенькая, высохшая как мумия старушонка попросила уступить ей место, Танька едва сдержалась, чтобы не придушить её. Тон у бабули был такой, что отказа вообще не подразумевалось.

Но девчонка, вместо того чтобы подняться, с самым наглым видом, вальяжно развалилась в кресле и уставилась в окно. Возмущённая старушонка начала стыдить её на весь автобус.

Вскоре к её одинокому душераздирающему монологу присоединился разноголосый хор других пассажиров. Не выдержав, Таня выскочила из автобуса, не доехав до своей остановки. Испугалась, что сейчас её линчуют прямо в общественном транспорте.

Пронёсшийся мимо лихач обдал Таню с ног до головы фонтаном грязных брызг. Спрашивается, откуда в такую жару на дороге взялась лужа? Она отправила проклятие вдогонку, но одежда от этого чище не стала.

Она сжала зубы, потом решила глубоко вздохнуть, чтобы снять стресс. В это время злополучный автобус тронулся, деловито выпуская облачко чёрного смога. Именно этот дым, Таня и вдохнула!

Так проходил её день…

Вечером всё семейство собралось дома. Снова гремела посуда. Топали соседи сверху. Кто-то смеялся заливисто, оглушительно. Кто-то ругался.

Орал телевизор, показывая очередную мыльную оперу – страстные признания Хуана Карлоса в любви Марии Луисе периодически сменялись рекламой «Колгейта», «Комета», памперсов и прокладок.

С улицы доносились крики играющей в футбол детворы – по своим всплескам они напоминали рокот прибоя.

Поминутно звонил телефон, взрывая общий монотонный гул резкой переливчатой трелью.

Столь же пронзительно и громко ревел Мишка.

Таков был Танькин вечер…

И он был невыносим.

Танька вышла на балкон. Ей казалось, что сейчас она взорвётся, как пороховая бочка. Девчонка заткнула уши, чтобы не слышать шума и воплей, но не тут то было…

Звуки… Звуки пробивались даже сквозь пальцы. Таня сжимала голову всё сильнее, словно хотела её раздавить.

– Тишины, Господи! Как я хочу тишины! – простонала она. – Господи Боже, заткни же ты их! Сделай так, чтоб все заткнулись! Пусть они исчезнут с моих глаз! Ненавижу! Как я их всех ненавижу! Господи, чтоб они все сгинули! Как я хочу остаться одна!

Мысль эта показалась ей занятной. Она отправилась спать с мечтой об одиночестве.
И пришла ночь…

Заветное желание 2

Утром Таня долго лежала в постели, нежась в ласковых солнечных лучах. Она потягивалась, жмурилась, зевала, наслаждаясь сонной тишиной...

Тишиной?

Таня удивлённо поднялась, прошлёпала босыми ногами по комнатам. Дома никого не было. Видимо, все домашние ушли рано утром. 

Таня пошла на кухню, чтобы съесть тарелочку свежего супчика, который мама обычно варила по утрам. Но сегодня супа не оказалось. Сделать бутерброды тоже не удалось, в связи с полнейшим отсутствием в доме хлеба. 

Быстро одевшись, Таня побежала в магазин, рядом с домом. Она вошла и замерла на пороге. Там никого не было. Ни покупателей, ни продавцов.

Танька остановилась. Она хотела найти этим странностям какое-либо разумное объяснение, но так и не смогла.

«Может, они сегодня не работают, – нерешительно предположила Таня, – но почему тогда двери нараспашку?». Да, что-то не сходилось… 

Таня вернулась домой с пустыми руками – забрать хлеб тайком не хватило совести. Она угрюмо плюхнулась на табурет. На душе становилось совсем уж скверно.

– Придётся есть без хлеба! – сказала она самой себе в абсолютной тишине.  

И тут что-то нехорошее шевельнулось в её душе. Жуткая догадка! Таня в ужасе вскочила. 

Она не видела сегодня  ни одного прохожего! Тишина стояла в городе.

Вот, что было не так! Люди! Их не стало!

Танька пришла в ужас от осенившей её мысли. Она отказывалась в это верить, но город был пуст.

Танька бросилась во двор – никого! 

– Люди! Люди! Кто-нибудь! – истошно заорала она в пустоту. – Эй, кто-нибудь, отзовитесь!

Но ответом ей была тишина. Напрасно Танька заглядывала в тёмные оконные проёмы, похожие на пустые глазницы черепа. Ни одного лица не возникло за тусклыми стёклами.

Отказываясь верить в очевидное, Танька вбежала в подъезд, позвонила в первую же дверь. Ей не открыли. Она побежала вверх по лестнице, истерично звоня и стучась во все двери.

Никого! Нигде!

Танька запнулась, упала на площадке, зарыдала от бессилия и ужаса.

Что могло случиться? Куда все пропали?

И вдруг она затихла и резко села, стирая слёзы. 

«Стоп! – сказала она самой себе. – А почему ты собственно плачешь? Ведь ты сама этого хотела. Вот и всё. Всё, как ты мечтала. Ты должна быть счастлива, ведь сбылось твоё желание!»

Теперь эта страшная ситуация представилась ей совсем в ином свете. 

Она поднялась, стряхивая пыль с одежды, распахнула окно в подъезде, высунулась на улицу, поглядела на мир с высоты девятого этажа и закричала:

– Я хозяйка всего этого! Я – королева мира! Тут теперь всё моё! Только моё! А вы… идите все к чёрту! Идите к чёрту! Все!

И она засмеялась. Эхо разнесло её смех по пустому двору, потом резко оборвалось.

– Тишина! – выдохнула Танька умилённо.

Следующие две недели Таня прожила в своё полное удовольствие. Она убедилась в том, что в городе действительно никого нет. Но в этом странном безлюдном мире, между тем, работала вся техника, было электричество, газ, водоснабжение, а магазины ломились от продуктов и вещей.

Каждый день Таня исследовала город, наслаждаясь всяческими благами цивилизации, и нещадно грабила магазины и квартиры. 

Шикарная одежда, украшения, лучшие развлечения… А уж, сколько деликатесов она перепробовала! Дискотеки, где она – и ди-джей, и танцор!

Всё теперь принадлежало ей.

Спустя две недели Танька решила научиться ездить на машине. Получилось исполнить замысел быстро – всё равно больше заняться было нечем. Благо, машин в городе осталось много. Разбитые она бросала, находила новые.

Но вскоре город наскучил Тане. И даже стало казаться, что она тоскует по своей семье. Чтобы отогнать эти дурацкие мысли, она решила отправиться в путешествие. Вот и навык вождения пригодится…

По городам и деревням, по свободным трассам, добиралась Таня из родной Самары в Москву.

Всюду её встречали города-призраки. Пустые и одинокие. Лишь бродячие псы иногда выходили на дорогу, провожая машину Тани долгим печальным взглядом, и вновь исчезали. 

Так Таня добралась до столицы. Ещё две недели она жила там.

Первопрестольная безмолвствовала. Исчез даже Ленин из Мавзолея. 

После Москвы Татьяна решила повидать далёкие страны. Больше всего ей хотелось побывать в Париже.

Но причина её турне по миру была не только в любознательности и скуке…

Таня искала людей, хотя сама себе в этом ещё не признавалась. 

По Парижу она бродила, как неприкаянная душа. Город любви и парфюмерии напоминал заброшенное кладбище и был ей противен.

Задержалась Таня только в Соборе Парижской Богоматери. Некоторое время она молчала, глядя с восхищением на величественное строение.

А потом вдруг рухнула на колени и, рыдая, заголосила:

– Господи, прости  меня дуру! Прости! Верни людей обратно! Это ужасно быть одной. Господи, смилуйся! Я хочу, чтоб всё было как прежде! Пусть снова будет шум, гам, крики! Я всё стерплю. Но верни мою семью и всех остальных! Я не могу больше говорить сама с собой. Зачем мне все богатства мира, если мне даже показать их некому? Прости меня, Господи!

Золотой луч солнца пронзил витражное окно и упал к ногам девушки. Таня решила, что это добрый знак.
 

Полгода спустя Таня оказалась на берегу Атлантического океана. За это время она успела объездить всю Европу. Как сумасшедшая колесила она по странам, пытаясь найти хоть какой-нибудь намёк на существование людей. Но все старания были напрасны. 

Таня проклинала себя. Теперь она с любовью вспоминала даже старушонку-мумию, ворчавшую на неё в автобусе. Но люди действительно исчезли повсюду.

Заветное желание 3

Однажды на рассвете, когда отчаяние уже завладело, казалось, каждой клеточкой её тела, Таня, ночевавшая на пляже, услышала шум мотора. Она вскочила и увидела катер, стремительно приближавшийся к побережью. 

– Эй! Эй! – заорала она, бросаясь в полосу прибоя, размахивая руками. 

Катер замолк. Не дождавшись, когда он полностью остановится, с палубы спрыгнул смуглый паренёк в красной бандане, завязанной поверх черных  волос. Он бросился навстречу Таньке. Фонтаны брызг разлетались от него во все стороны, он падал, сбитый мощными волнами океана, вскакивал и снова бросался вперёд.

Танька повисла у него на шее и счастливо рассмеялась. Он подхватил её, сжимая в объятиях, и закружил.

Она целовала его щёки, плакала сладостными слезами и причитала:  

– Миленький мой, миленький мой, откуда же ты взялся?

Она была счастлива видеть его, будто бы он был её возлюбленным или самым-самым близким другом.

– Я Таня! – ткнула она себя в грудь, отстраняясь от парня. – А ты?

Она подумала, что, возможно, её новый знакомый не понимает по-русски. В представлении Тани, симпатичный загорелый парнишка, смахивающий в этой озорной бандане на пирата, походил на жителя Кубы или Мексики…

Но всё оказалось гораздо хуже. Паренёк был глухонемой. Он показывал на горло, открывал рот и молчал, как рыба.

Таня так и села. Она-то думала, что теперь будет с кем поговорить… 

И всё-таки теперь их было двое. А значит, где-то, возможно, есть ещё люди. И они их непременно найдут!

Так решила Таня. 

– Какой ты забавный! Похож на пирата… Я буду звать тебя Роджером, капитаном Роджером… –  сказала она чуть позже. 

Постепенно она научилась более-менее понимать своего спутника, а он – её.  

Они поселились в вилле на берегу моря.

По вечерам оба сидели у кромки воды, любуясь закатом и втайне надеясь увидеть на горизонте ещё один парус. 

Роджер был из Англии, хоть внешне больше и смахивал на испанского корсара. В Британии тоже было пусто. Как и в Ирландии, Португалии, Италии и Греции, где он успел побывать.

– Ты тоже хотел остаться один? – спросила его Танька, помогая себе жестами.

Роджер её понял и угрюмо кивнул. 

– Мы с тобой два идиота, капитан! – сказала Таня грустно.

Время шло. Роджер хотел отправиться на другую сторону Средиземного моря,  в Африку. А пока, время от времени, совершал небольшие вылазки вдоль побережья. 

Проводив  в очередной раз долгим взглядом его катер, Таня посмотрела на синюю гладь океана, туда, где по её мнению находилась Америка. Теперь эта и без того притягательная страна манила Таню в два раза сильнее. Ведь там, за океаном, могла найтись ещё хоть одна живая душа. 
 

Прошло две недели, а Роджер не возвращался. Таня ждала своего капитана, каждый день с тревогой сидя у самой кромки волн. Тоска и отчаяние всё больше одолевали её. Одиночество становилось невыносимым. 

Она скучала по своему «пирату». Но её согревала мысль, что, возможно, Роджер нашёл людей и вскоре приплывёт за ней не один. 

Однажды она увидела следы на песке. Отпечатки  босых мужских ног. Таня удивлённо разглядывала их минуты две, а потом побежала.

Вскоре она догнала высокого человека в сером балахоне. Он целеустремлённо шёл вперёд, не обращая внимания на бегущую за ним девчонку.

– Постойте! – закричала она.

Человек обернулся  – странный пилигрим, покрытый пылью дорог – и спросил:

– Что тебе нужно, девочка?

– Я… я… – запнулась Танька – после долгого бега ей было трудно говорить. – Я людей ищу!

– Зачем? – удивился странник. – Ты ведь хотела быть одна, мечтала о тишине… Вот и сбылось твоё самое заветное желание!

– Но я так больше не могу! – воскликнула Таня. – Я не могу жить одна! Я ошиблась! Пусть всё вернётся!

– Да, ты ошиблась, – согласился человек, – а теперь ты учишься на своих ошибках. Ты сама себя наказала. Я не могу что-либо исправить. Это был твой выбор. Твой удел – одиночество.
   Он отвернулся и пошёл прочь.

– Хотя бы Роджера верните! – взмолилась Таня.

– Не могу! – уныло повторил человек и указал рукой на море. – Ты выбрала одиночество…

Таня обернулась…

На отмели лежал перевёрнутый катер. Волны лениво набегали на берег, пугая чаек, сбившихся вокруг бездыханного смуглого тела мёртвого паренька. 
 

Таня зарыдала и бросилась к морю. Потом кинулась обратно за ушедшим странником, хотела вскарабкаться на дюну, но берег оказался слишком крут.

Таня скатилась по откосу, упала на спину и зашлась в рыданиях. 

А чайки, кружась в лазурном небе, плакали как дети. 

Но Тане казалось, что они кричат с высоты:  «Ты – одна, ты – одна, ты – одна…» 

Тихо вздыхал океан.

Таня в изнеможении закрыла глаза.

Заветное желание 4

Утро начиналось как обычно.

Загремела посуда на кухне. Затопали чьи-то ноги.

– Подъём! – прикрикнула мама шутливо.

Мишка оседлал сестру, с трудом вскарабкавшись на холмик из одеяла и подушек.

Танька проснулась, с облегчением понимая, что весь этот ужас был лишь сном.

Она сгребла братца в охапку и сказала:

– Доброе утро, дружок-пирожок! Какой же ты хорошенький! Ой, Мишутка, как я тебя люблю!

Таня проворно вскочила, потянулась навстречу солнышку, жизнерадостно сиявшему в окне.

– Здравствуй, мамочка! – пропела девчонка, трижды целуя удивлённую такой нежностью мать.

Так начиналось её утро…

Потом Таня шла по улице, со счастливым видом разглядывая прохожих, стараясь влезть в самую толкучку. Люди с удивлением смотрели на странную девицу, которая, улыбаясь каким-то своим мыслям, так восторженно глядела на мир. Она казалась странноватой, но улыбка её была такой милой и искренней, что прохожие непроизвольно отвечали такой же доброй улыбкой этой чудной незнакомой девчонке.

Так прошёл её день…

А вечером Таня стояла на балконе, любуясь закатом.

Внизу играли в футбол дети – гоняли мяч с громкими воплями. На кухне гремели кастрюли – мама готовила ужин. Кто-то из домашних смеялся, кто-то смотрел любимый бразильский сериал. Мишка привычно ревел.

Шум! Гам! Хаос! Неразбериха!

Жизнь!

«Как прекрасен этот мир!» – подумала Таня и зажмурилась от удовольствия.

***

Сказания Побережья 1

*****

Этот рассказ – отрывок из цикла «Единственное желание».

Мне всегда казалось, что эта часть истории

вполне могла бы стать самостоятельной книгой,

и вот – я её немного отредактировала и теперь представляю на ваш суд.

Возможно, после вам захочется прочитать всю серию:

https://litnet.com/ru/book/edinstvennoe-zhelanie-kniga-1-b401628

"СКАЗАНИЯ ПОБЕРЕЖЬЯ"

Серые следы на сером снегу.

Сбитые с камней имена.

Я много лет был в долгу –

Мне забыли сказать,

Что долг заплачен сполна.

Пахнет застарелой бедой,

Солнцу не пробиться

В глубину этих глаз.

Теперь мне всё равно,

Что спрятано под тёмной водой…

Едва ли я вернусь сюда

Ещё один раз!

Есть одно слово,

Которое сложно сказать,

Но скажи его раз,

И железная клетка пуста!

Останется ночь,

Останется снежная степь,

Молчащее небо и северная звезда.

Борис Гребенщиков

– Миледи! Мужчины вернулись! – служанка, влетевшая в комнату, от волнения даже забыла постучать и поклониться.

– Милорд Форсальд? – Ольвин вскочила, отшвырнув золотое ожерелье, что так и не успела надеть.

– Сам! Во главе едет! На белой лошади, как король. Четыре обоза с добычей везут! – ликующе доложила девушка. – Радость-то какая, миледи!

– Да! Счастье в дом. Слава Матери Мира! – Ольвин поспешно набросила на плечи плащ из меха макдога. – Ступай, девочек приведи! Да пусть нарядятся… Торопись!

Ольвин сбежала вниз по длинной лестнице, подобрав расшитый золотом подол. Сердце в груди билось гулко и взволнованно.

У ворот уже собралась добрая половина замка. С крепостной стены окрестности просматривались на много рильинов вокруг, и отряд воинов заметили давно. Однако ей не сказали, пока не уверились, что это господин возвращается домой.

Сразу несколько всадников въехало в ворота. Пар валил от лошадей, тая в морозном воздухе. Но она смотрела только на одного.

На белой кобыле, в полном боевом доспехе и свободном плаще, подбитом волчьим мехом, широкоплечий и могучий, как дикий тур, милорд Форсальд ар Вандар, владетель земли Солрунг, казался сказочным великаном.

Ольвин терпеливо ждала, пока он спустится с седла. От природы невысокая, плотная и коренастая, она не доставала даже до плеча этого исполина, а сейчас и вовсе могла лишь коснуться его стремени.

Она была готова броситься к нему, едва ноги милорда ступили на его родную землю. Но тут Ольвин увидела её.

В седле позади мужа сидела…

Женщина! Странная женщина, одетая в мужскую одежду, какую носят только бессмертные дикари.

Форсальд обернулся к ней, протянул огромные руки и, легко подхватив незнакомку, поставил её рядом с собой.

Ольвин замерла на месте не в силах шелохнуться, улыбнуться, сказать хоть что-то. Лэмаяри! Незнакомка была из «детей моря». Никаких сомнений! Вот откуда эта странная одежда. Рабыня. Пленница.

Ольвин только теперь увидела, что руки девушки связаны, одежда грязна и порвана местами, чёрные как смоль волосы спутались.

И всё-таки она была красива. Невероятно красива! Красива, несмотря на неряшливый вид, злой взгляд исподлобья, несмотря на несколько кровоподтёков, темневших на её безупречном лице.

Ольвин не понаслышке знала, как тяжела рука её милорда. Первое время, только появившись в Солрунге, она, привыкшая, чтобы все её капризы исполнялись немедленно, пыталась спорить с ним и не скупилась на дерзкие слова. Но Форсальд очень быстро отучил её иметь собственное мнение.

Теперь, взглянув в глаза лэмаяри, сияющие неземной синевой, словно небо в ясный зимний день, Ольвин поняла, что та тоже не привыкла молчать и быть покорной. Но, судя по верёвке на запястьях, она пока не уяснила, что иногда смириться легче.

Ни капли жалости не проснулось в Ольвин при взгляде на пленницу, лишь холодный удушающий страх вдруг сдавил её грудь тисками.

Слишком красивая рабыня!

Разве мало их повидала на своём недолгом веку Ольвин: рабынь, наложниц, просто смазливых служанок и не очень смазливых тоже. Её милорд не был слишком разборчив, он брал в свою постель всех подряд. А Ольвин лишь оставалось лежать одной на холодном пустом ложе, гадая в бессильной ярости, с кем она делит любовь своего мужа сегодня. Их было так много, что она со временем сбилась со счёта, просто ненавидя всех этих девиц, что работали и жили в замке. Зачем было делить их на части, знать по именам или в лицо, если можно было в любую ткнуть пальцем, сказав: «Мой милорд спал с этой!», и не промахнуться.

Но сейчас в душе её проснулось нечто тёмное, едкое, как дым погребального костра, отравляющее изнутри, леденящее, как студёные воды Спящего моря зимой.

Форсальд сделал пару шагов навстречу, остановился подле, посмотрел сверху вниз, и пришлось на короткий миг забыть о нежданной беде, пришедшей в её дом.

Сказания Побережья 2

– Рита! – позвал вдруг Форсальд, посмотрев в толпу, поверх голов дочерей.

Народ расступился, пропуская вперёд тёмную худощавую рабыню, которую за глаза звали «Старой волчицей» и слуги, и сами хозяева. Она была старше Ольвин раза в два, и появилась в Солрунге много раньше. Рита всё это время оставалась любимицей милорда, его фавориткой. Сам он нередко говорил, что ни один из его рыцарей не предан ему так, как эта суровая, замкнутая, нелюдимая женщина. Хоть её и прозвали «волчицей», но служила она хозяину будто верный пёс, а потому была на особом счету в замке.

Ольвин не питала симпатии к Рите, но, по крайней мере, она точно знала, что эта рабыня была одной из тех немногих, кто никогда не делил постель с её мужем. Может статься, потому и связывало их с Форсальдом нечто более сильное, чем любовная страсть, что-то сродни дружбе и уважению. Старая волчица никогда не была красива, да и юной её сложно было называть даже на тот момент, когда её привезли  в Солрунг, потому участь стать очередной наложницей похотливого хозяина её миновала. В замке болтали, что верность Риты произрастала из благодарности…

Ходили слухи, что однажды Форсальд спас Риту и её дочь от горького жребия стать потехой для воинов. Их деревню захватили во время одного из походов, и  попавшую в плен бедную женщину вечерком у костра  решили «пустить по кругу» на пару с её пригожей девочкой, совсем ещё ребёнком. Форсальд это увидел  и не допустил насилия, забрав обеих себе. А кто посмеет прикоснуться к добыче владетеля?

Возможно, у него уже тогда были далеко идущие планы, ибо дочь Риты не избежала спальни хозяина. Случилось это не сразу, а пару лет спустя, когда девочка подросла и расцвела во всей красе. Надоела она ему так же быстро, как все остальные, но Старая волчица и за это на милорда зла не держала.

Он был необыкновенно добр к своей бывшей любовнице – даже позволил ей  выйти замуж за свободного ремесленника, а ведь рабам иметь семью по закону  запрещалось.  Некоторые хозяева позволяли,  ведь где семья, там дети, а значит, новые рабы и приумножение богатства. Но таких  здравомыслящих добряков немного находилось на Севере. А дочь Риты не только обзавелась семьёй, так ещё и жила не в замке, а в Мастеровой слободе, у Северной крепостной стены, в своём доме, словно свободная. Нянчила детишек, помогала мужу в его нелёгком ремесле, с которого они исправно платили милорду десятину. Словом, о том, что она рабыня, многие уже забыли.

Ольвин могла бы напомнить и  заставить её работать, как прочих, но не хотелось, чтобы бывшая пассия попадалась на глаза Форсальду в замке, уж больно хороша была дочь Старой волчицы, несмотря даже на прошедшие годы и рождение детей.

И вот теперь, едва вернувшись домой, Форсальд позвал Риту, отвернувшись от законной супруги и своих детей, словно она была кем-то достойным внимания, а не просто вещью, собственностью, имуществом.

– Мой милорд,  с приездом домой! – Старая волчица поклонилась, подняла на хозяина тёмные сумрачные глаза, улыбнулась, и морщины  тотчас  изрезали смуглое лицо. – Мы все молили Небеса за Вас и Ваших воинов.

– Я знаю, Рита. У меня поручение к тебе. Это – Анладэль. Поселишь её в комнату над кухней! Ту, где нет окон и камина.

Женщина покорно кивнула.

Форсальд обернулся к безмолвной пленнице:

– Не бойся, там тепло даже в самую лютую стужу! Жар от печи, когда готовят, греет лучше очага.

Не дождавшись никакого ответа, милорд снова обратился к старой рабыне:

– Всё лишнее убрать! Дверь держать запертой всё время! Есть и пить будет только в твоём присутствии. Никаких ножей, ничего острого, ничего опасного. Верёвки снимешь, но только внутри комнаты! Всё поняла?

– Да, милорд!

– Ступайте!

Рита хотела взять невольницу под  руку, но та дёрнулась и отшатнулась так, словно старуха была прокажённой.

– Тише, милая! – ухмыльнулась Старая волчица, подтолкнув ту в спину. –  Спрячь свой норов! Со мной  это не пройдёт. Доля рабская и не таких ломала. А я не враг тебе. Идём!

Народ расступился, пропуская рабынь, и они скрылись в замке. Хлопнула дверь. Форсальд обернулся, отдавая распоряжения, куда разгружать награбленное добро. А Ольвин так и стояла, словно статуя, безучастно взирая на кутерьму кругом.

– Ну что, моя миледи, домой-то пойдём? Стол накрывай мужу! Я голоден как ронранейяк, – Форсальд, довольный собой и оттого благодушный, обнял жену.

– Сейчас всё будет, – Ольвин нашла в себе силы улыбнуться в ответ.

Они поднялись на несколько ступеней по лестнице, ведущей в верхние покои. Внизу оставались те, что вышли встречать своего господина. Дочери тоже суетились у обозов, с любопытством выискивая что-нибудь для себя.

– Я привёз вам  ткани на новые платья, и ещё тебе подарок  – жемчуга, что носила сама жена Старшего! Лэмаярские жемчуга! Представляешь?

– Ты так щедр, мой милорд! – Ольвин внезапно вцепилась в его руку, заглянула снизу вверх в его лицо, пытаясь разглядеть то, что он прятал  во тьме  карих глаз. – У меня к тебе просьба есть. Не откажи, мой повелитель!

– Ну… Говори! – позволил Форсальд, пряча улыбку в пышной, уже седой  бороде.

– Продай её! – выдохнула Ольвин и зашептала торопливо, страстно, пугаясь собственной смелости: – Избавься от неё, мой милорд! Беду в наш дом принесёт эта рабыня! Чувствую я это. Лэмаяри – все ведьмы! Поверь мне, мой милорд! На что она такая? Дикая! Как зверь лесной. Что ж мы её всю жизнь будем взаперти держать? А ну как сбежит? Или покалечит кого, или себя саму? Вовсе ничего не получишь тогда… А если нынче продать, за неё много взять можно. Лэмаяр ценят, за неё тебе фларенов дадут больше, чем за десять простых рабов.

Сказания Побережья 3

Весна звенела весёлой капелью. Ночью крыши замка припорошило, но теперь солнце пригревало нежно, и подтаявший снежок звонкими проворными горошинками стремился вниз. Ледяные брызги разбивались о резные перила.

Весна заявляла о своих правах во всеуслышание! И долгая, сумрачная, тяжёлая зима уступала ей, впопыхах собираясь в дальний путь, за горы Данаго, туда, где кончается мир. Эта зима для Ольвин казалась бесконечной…

Хозяйка Солрунга стояла в тени навеса, наблюдая сквозь искрящуюся ширму капели за тем, как  посреди двора милорд Форсальд прогуливается рука об руку с рабыней-лэмаяри.

 Она больше не носила свои отвратительные мужицкие тряпки, а платья, в которые обряжал её хозяин, не уступали одеяниям самой Ольвин. Она сплетала в замысловатые косы свои волосы, чёрные, как вороново крыло. И даже издалека Ольвин видела, как сияют магической синевой моря её глаза, когда в них отражается ясное  весеннее солнце. И даже издалека Ольвин видела, как Форсальд нежно сжимает тонкую бледную ладонь, как шепчет что-то нежное, склоняясь к остроконечному ушку проклятой ведьмы, и как дикая тварь улыбается смущённо и ласково, слушая эти глупости.

Ольвин впилась пальцами  в обледенелые перила, не чувствуя холода, не чувствуя вовсе ничего, кроме безбрежной, беспросветной ненависти. С тех пор, как Анладэль стали выпускать из её клетки, с тех пор, как Ольвин не просто знала об её существовании, но вынуждена была сама лицезреть, как мерзкая наложница гуляет у всех на виду в сопровождении  их господина, эта беспросветная ненависть осталась единственным чувством, доступным ей.

– Смиритесь с ней!  – голос за спиной прозвучал так неожиданно, что Ольвин едва не вздрогнула.

Но только смысл слов достиг её разума, она обернулась, готовая в ярости вцепиться в глаза Старой волчицы.

– Что ты сказала? Да как ты смеешь! – зашипела она.

Но старую рабыню таким уж точно было не пронять, она подошла и встала рядом, отрешённо глядя на гуляющую парочку.

– Примите это как данность! И перестаньте терзать себя, миледи! Это мой  совет. Совет  старой, повидавшей жизнь женщины. Есть то, что мы можем изменить. А есть то, что мы можем лишь перетерпеть, свыкнуться и жить дальше. Это Вы изменить не сможете. Так зачем мучить своё сердце? Смиритесь!

– Что ты понимаешь, старая ворона? Ты бы смогла смириться с тем, что твой муж тебе изменяет?

– Мой муж наставлял мне рога, сколько я себя помню, – спокойно продолжила Рита. – Хоть я была хорошей женой, и дочь нашу он любил больше жизни, но он всё равно гулял налево. Видно, такова уж вся их порода. И я плакала от обиды, и ненавидела его. Но в тот день, когда воины милорда Форсальда пришли в нашу деревню, и моего мужа убили на моих глазах, я поняла, что любила его так, как никого и никогда. Что я простила бы ему всё, что угодно, согласилась бы делить его с сотней чужих  женщин, лишь бы он был жив, лишь бы он был рядом со мной! Не гневите Небеса, миледи Ольвин! Будьте благодарны за то, что у Вас есть! И простите его!

– Мой милорд отнял всё, что у тебя было… Разве ты не должна ненавидеть его за это, Рита? За что  ты так любишь его? Я никогда не могла это понять.

– Это не он, миледи. Это судьба. Не пришёл бы он, пришли бы другие. Война всегда ломает жизни людей. А он спас меня от участи гораздо худшей, чем та, что я имею теперь. И он был добр к моей дочери. За это я буду служить ему вечно. Потому что нет ничего важнее для женщины, чем её дети.

– О, да! И к твоей дочери он тоже был добр! – фыркнула зло Ольвин.

– Это было задолго до Вас, миледи, – укоризненно покачала головой Рита. – Вам не в чем упрекнуть мою девочку. Она – моя последняя радость в этой жизни. А у Вас их целых четыре. Счастье Ваше в Ваших дочерях! Их любовь дороже всех пустых клятв мужчины, всех его мимолётных неверных признаний. Это то, что никогда не пройдёт. Это Ваше счастье и утешение.

– Проклятие это моё, а не счастье! – вздохнула Ольвин. – Если бы Мать Мира дала мне сына…

– Да простит Вас Великий Небесный за эти слова! Говорю ещё раз, миледи, отпустите всё это! Смиритесь! Будьте счастливой матерью своим дочерям! Раз уж не вышло стать счастливой женой…

– Уступить своего мужа какой-то ушастой дряни? Не бывать этому! Он только мой!

– Да откройте же глаза! – на невозмутимом лице Риты  впервые промелькнули какие-то чувства. – Неужели Вы не видите?

– Что не вижу? –  спросила Ольвин, недоумевая, и впрямь поглядев в сторону мужа и лэмаяри.

– Да любит он её! – выдохнула Старая волчица.

– Сегодня любит, завтра разлюбит! Она надоест ему, как все прочие. А я останусь. И тогда я заставлю его вышвырнуть эту тварь прочь из замка!

– Скорее он Вас вышвырнет! – безжалостно бросила Рита.

– Да как ты смеешь? Ты место своё знай, старуха! – вспыхнула Ольвин, но следующие слова рабыни заставили её позабыть обо всём.

– Посмотрите на них! Милорд Форсальд рядом с ней счастлив. Он одевает её как королеву, он разгуливает с ней так, как никогда с Вами не гулял, он перестал поднимать на неё руку. И я больше не запираю её комнату. Она больше не узница здесь. Милорд хотел приручить её как дикого зверя, и ему это удалось. Но и она его приручила.

Сказания Побережья 4

Долгое время Анладэль считала Риту кем-то вроде тюремщика, надзирателя. Суровая молчаливая женщина тщательно исполняла приказание своего владетеля и следила за каждым её шагом. И пленница внесла её в список своих врагов, не осознавая, что Старая волчица месяц за месяцем оберегала её не только от козней Ольвин, но и от самой Анладэль.

Ведь единственным желанием несчастной рабыни было умереть – прекратить свои страдания раз и навсегда. Её душа уже давно была мертва, оставалось только оборвать никчёмную жизнь в теле, осквернённом ненавистным врагом.

Но вот как раз это Рита сделать и не давала. И ненависть одной рабыни к другой только росла день ото дня. Хотя… может ли по-настоящему ненавидеть мёртвая душа?

Лэмаяры – народ удивительный. Сородичи Анладэль не были склонны к насилию и кровожадности.

Ещё со времён Войны Бессмертных они избегали стычек и междоусобиц. Да, их мужчины были рослыми, сильными, выносливыми и ловкими, умели обращаться с оружием. Но лишь потому, что все они становились рыбаками и охотниками.

Так было, пока на Побережье не пришли люди.

Лэмаяры первое время просто старались избегать новых назойливых соседей. Но герсвальдцы, в отличие от «детей моря» оказались воинственными и алчными до чужих земель и богатств. И миролюбивым лэмаярам пришлось научиться многому, от чего они бежали прежде – обращению с оружием, жестокости и беспощадности, умению давать отпор.

К себе «дети моря» тоже были беспощадны.

А ещё свободолюбивы до умопомрачения. 

С тех пор, как первые отряды людей стали совершать набеги на поселения «детей моря», у лэмаяр появилась жестокая традиция, непреложный закон. Его свято чтили и соблюдали беспрекословно.

«Лучше умереть живым, чем жить мёртвым!»

«Дети моря» никогда не сдавались в плен. Мужчины всегда сражались до последней капли крови и чаще всего умирали в бою.

А женщины убивали себя, дабы не достаться захватчикам. Если понимали, что окружены, и шансов вырваться нет, «дочери моря» убивали себя прямо на глазах у изумлённых завоевателей. А что ещё страшнее, не только себя, но и тех, кто был им дорог. В первую очередь собственных детей.

А она… она не смогла! Не смогла исполнить заповедь своего народа. И теперь расплачивалась тем, что стала подстилкой для чужака и убийцы своих родных.

Ничего нет позорнее для лэмаяра, чем стать рабом! В невольники попадали лишь те, кто случайно выжил во время бойни, израненные так, что не могли сопротивляться, либо те, кто был захвачен неожиданно. Но даже после пленения «дети моря» не прекращали попыток свести счёты с жизнью. Потому что служить своему врагу – значит, умереть духом. И это худшее, что может произойти с лэмаяром.

А значит, убивая себя или своё дитя, ты совершаешь благо. Спасаешь от позора истинной гибели.

Но Анладэль нарушила закон своего рода. Не смогла убить себя! И горечь от понимания этого была ещё мучительнее и страшнее, чем домогательства её нынешнего хозяина.

Слабо утешало даже то, что она просто не успела…

Всё произошло так стремительно. Она просто растерялась. Всего-то и нужно было выхватить из-за пояса острый мизерикорд, да вонзить в сердце или в шею, но…

Она об этом не думала. Рядом сражался Андиаль, младший братишка, он защищал её, он пытался пробиться сквозь окружение, пытался вытащить её из бойни.

А она не могла глаз отвести от мелькавших рядом с ним ужасающих клинков. Ведь Андиаль совсем мальчишка, разве он устоит против бывалых ратников. Было очень страшно, очень страшно…

У него не вышло. Он мог бы продержаться ещё долго… И кто-то пришёл бы им на помощь – отец или её Дэриаль, и тогда…

Но там оказался Форсальд – практически разрубил брата пополам, у неё на глазах. Одним ударом. Что дальше было, Анладэль помнила смутно…

Она позабыла все непреложные законы лэмаяр. Она хотела лишь одного: успеть помочь, спасти!

Спасать было уже некого. Но это она осознала потом, оказавшись в обозе с пленниками, связанная по рукам и ногам.

Выживших лэмаяр увозили в Левент, на рынок рабов.

Город, Где Умерла Надежда.

Так его прозвали на Севере. Там умели превращать свободных людей и гордых лэмаяр в бессловесное тупое стадо, подвластное воли хозяев. Там умели ломать самых дерзких и непокорных.

Но её надежда умерла ещё до Левента, вместе с её душой.

По дороге, кажется, на вторую ночь, её выдернули из обоза с пленниками и приволокли в шатёр милорда Форсальда.

Он не отдал её надсмотрщикам Левента, он сам учил её смирению и покорности.

И в ту бесконечно долгую первую зиму, когда её лишили возможности даже просто увидеть кусочек мира за стенами крохотной комнаты, её единственным желанием стало исполнить заповедь своего народа.

Анладэль словно оказалась на дне глубокого колодца, из которого невозможно было выбраться, из которого не дотянуться было до неба, до моря. А ведь море – это жизнь любого из лэмаяр, без него она задыхалась, как выброшенная на берег рыба.

И всё о чём оставалось мечтать – это быстрая смерть. Да, когда твои единственные собеседники: тьма, одиночество и твой заклятый враг – слова: «Лучше умереть живым, чем жить мёртвым!» начинают обретать неожиданный смысл.

Сказания Побережья 5

– Слушай меня внимательно! Запоминай! Дважды повторять не стану, – с порога заявила Старая волчица. – Отныне есть  будешь только  то, что я лично тебе принесу. И пить тоже, разумеется. Дверь в комнату запирай изнутри, особенно на ночь! Открывай только милорду и мне! Слышишь? Никому больше! По замку одна не броди!  Если вдруг кто тебе велит идти куда-то, позовёт с собой, прикажет – отправляй всех подальше! Всё ясно тебе?

– Что случилось? – Анладэль смотрела на свою надзирательницу в полнейшем недоумении.

– Ничего не случилось! И не случится. Уж я об этом позабочусь. Я ей не позволю, нет. Будь спокойна! Ишь, чего удумала! Покуда я жива, не допущу!

– Рита, я не понимаю…

– А тебе и не надо! Делай,  как я велела! Больше от тебя и не надобно.

– Если уж начала, то договаривай! Я должна понимать… Должна знать, чего опасаться!

–А то ты не понимаешь! – всплеснула руками Старая волчица. – Так подумай! Ну! Кого тут можно и нужно бояться? Кто тебе зла может желать?

– Любой, – безразлично пожала  плечами лэмаяри.

– Так уж любой, – хмыкнула Рита. – До чего ж ты, девка, глупа! Эх, если б только  тебя дело касалось, я бы смолчала… Она тоже  право имеет. Коли две бабы не поделили чего, так тут уж каждая за себя. Всё по-честному. Да и то не по совести выходит… Ты-то тут как птица в клетке – совсем одна. Что ты против неё можешь? Но она же на дитя замахнулась! Дитя погубить! О, Всеблагая Мать Мира, прости ты её! Нет, не позволю.

– Рита!

– Да что тут непонятного? Ты и прежде для миледи была, что кость поперёк горла. А теперь она и вовсе обозлилась. Только я не дам ей тебя сгубить. Потому что ты нашему милорду счастье подарила. Я хочу, чтобы он своего сына увидел. И чтобы мальчик его стал Солрунгом править, когда настанет его черед. Не должно дочерям получить власть отцовскую! У Ольвин сердце жестокое – не умеет она любить, даже девочек своих не умеет. А дети, когда без любви, как сорная трава! Ничего доброго из них не вырастет… Потому не хочу я, чтобы  место милорда Форсальда однажды Аделина заняла, или вовсе чужак какой, который её в жены возьмёт. Погубят они этот замок. А ты никого не бойся! Если станешь слушать меня, то всё по-нашему будет. Родишь сына милорду, он тебя ещё пуще ценить станет. Как королева жить будешь.

– Умом ты повредилась, Рита! Я никто, – горько воскликнула Анладэль. – И сын мой будет здесь никем! Если успеет на свет родиться… Неужто миледи Ольвин и вправду избавиться от  меня  решила?

– Так и есть. Сама мне сказала давеча, – Рита вздохнула тяжело, села подле лэмаяри. –  Берегись её, девонька! Страшное она удумала…

И Старая волчица поведала без утайки обо всем, что услышала утром от владетельной госпожи.

***

Если бы Аналдэль узнала о замысле Ольвин чуть раньше, когда она только появилась в замке, вести эти не напугали бы её, но скорее обрадовали. Ведь она и сама мечтала только о смерти. О возможности избавиться раз и навсегда от своей горькой участи, от позора, от ненависти, что сводила её с ума.

Все эти долгие зимние месяцы она жила где-то на грани безумия. В сердце её скопилось слишком много противоречивых чувств, и от этого невозможного соседства не было спасения. С каждым днём она всё больше ощущала, как душа её мечется в поисках спасения, но бежать от себя невозможно. 

Она ненавидела Форсальда, как только можно ненавидеть того, кто отнял у тебя абсолютно всё: дом, родину, честь, семью, любовь, гордость, небо над головой. А ещё море…

И вот она – любимая дочь Старейшины, в одночасье потеряла всё. Но злой судьбе и того показалось мало. Небеса распорядились так, что Анладэль полностью зависела от виновника всех её мучений и бед.

Ох, что творилось в её сердце каждый раз, когда она  была вынуждена терпеть любовь своего господина – ненавистные ласки того, кто убил её брата, разорил её дом, изнасиловал её саму! Она умирала каждую ночь.

И если бы Ольвин убила её тогда, она бы приняла это как дар Небес, как спасение от нескончаемой муки.

Но время шло…

И что-то менялось медленно, но неотвратимо. Ведь даже скалы подвластны времени. Пережитое горе сводило с ума, но становилось привычным и обыденным.

Даже к ненависти и стыду можно привыкнуть. И Анладэль постепенно привыкла к своему истязателю. Да и Форсальд стал вести себя иначе.

Нет, он по-прежнему брал её силой, не спрашивая согласия, но больше он не смел ударить её. И смотрел так, что она смущенно опускала взгляд. Он дарил ей красивые наряды, украшения и сладости.

А ещё он стал подолгу говорить с ней. Обо всём, что его тревожило, радовало или волновало. О делах военных, о хозяйственных хлопотах, о том, что зима выдалась особенно суровой, о прочих заботах, а ещё о дочерях, и даже иногда об Ольвин.

Она вначале только слушала угрюмо и отрешённо, потом научилась улыбаться или печалиться в зависимости от того, о чём шла речь, а после и сама говорила, отвечала, советовала.

 И в какой-то момент Анладэль поняла, что перестала быть просто наложницей, вещью, игрушкой для утех. А ещё, к своему ужасу, она поняла, что теперь рядом с колючим чертополохом непримиримой ненависти в её сердце прорастает тонкий, пока ещё слабый росток  иного чувства…

Сказания Побережья 6

Не сказать, что раннее детство маленького полукровки было таким уж тяжёлым и горестным. Он рос в достатке, не нуждался, не голодал, не воровал, не ночевал в  подворотнях, как многие дети той жестокой войны. Его не пороли. И, пожалуй, даже баловали. По крайней мере, он рос не как сын рабыни.

Милорд Форсальд был искренне счастлив, когда мальчик появился на свет. Он щедро одарил Анладэль. Он не стыдился своего незаконного сына, даже был горд. Теперь никто не мог упрекнуть его в том, что он способен только дочерей плодить.

Иногда он возился с малышом, как обычно отцы со своими детьми. А ещё теперь изредка они отправлялись на берег уже втроём, и Анладэль собирала ракушки у самой кромки прибоя, с которыми так любил играть маленький Кайл.

Вдвоём с сыном лэмаяри к морю по-прежнему не пускали.

Статус Анладэль изменился с рождением ребёнка. Её называли теперь «миледи», будто она была настоящей владетельной госпожой замка. Никто теперь не следил за ней так пристально, как раньше. Но милорд, зная, что идти ей некуда, всё-таки не пренебрегал небольшой предосторожностью – он запретил выпускать своего сына из Солрунга.

Анладэль могла теперь покидать крепостные стены, словно свободная женщина, бродить по милому её сердцу морскому берегу, собирая раковины и цветные камушки, но только одна.

После, когда Кайл чуть подрос, ему разрешили гулять за пределами замка с другой детворой, но опять же, только без матери.

При всех переменах между ними, Форсальд не верил Анладэль настолько, чтобы позволить ей быть по-настоящему свободной – он справедливо опасался, что оказавшись на воле вместе с ребёнком, его наложница не устоит перед искушением сбежать.

Разумеется, её никто не принуждал работать, как иных рабынь, но от скуки Анладэль нередко помогала женщинам на кухне или пряла вместе с Ритой.

Форсальд настоял на том, чтобы лэмаяри с мальчиком присутствовали за обеденным столом вместе со всей семьёй. С тех пор трапезы проходили в угрюмом молчании, будто это были поминальные тризны. Но милорд не менял своих решений, хотя Анладэль и просила избавить её от этой почётной обязанности и не искушать понапрасну миледи Ольвин.

Со стороны могло показаться, что хозяйка замка смирилась со своей участью и так устала от собственной ненависти, что решила забыть о коварных планах. Она старалась держаться подальше от Анладэль, но иногда срывалась и начинала кричать на мальчишку или бросать гневные слова в сторону его матери. Тогда Анладэль понимала, как тяжко Ольвин укрощать свои чувства, как ярость и злость разрывают её изнутри.

Другие обитатели замка Кайла не обижали. Пожалуй, некоторые слуги даже любили смышлёного тихого мальчишку. Особенно суровая Рита и старый привратник с безобразным шрамом во всё лицо – самые жуткие и нелюдимые из всех обитателей замка, которыми пугали непослушных чад.

Но всё-таки Кайл оправдывал своё имя и был одиночкой уже тогда.

Детям слуг играть с сыном хозяина родители не позволяли, потому что, так или иначе, в нём текла знатная кровь. И они забывали о том,  он лишь раб, и вообще наполовину  нечисть. Дети слуг не дружили с бастардом, потому что не годились ему в приятели.

А дети рыцарей  не играли с ним по той же причине, только с точностью наоборот. Их родители тоже считали, что они не подходящая для мальчика компания. Но уже потому, что полукровка и сын рабыни до них не дорос. Хоть Кайл и был сыном их предводителя, но нельзя было не заметить его «нечеловечности», закрыть глаза на то, что помимо крови благородной, по жилам мальчика струится грязная лэмаярская.

Что касается дочерей Форсальда, то Ольвин сразу им внушила, что этот мальчишка причина их бед и несчастий. Омерзительная грязная тварь, хуже какой-нибудь крысы или жабы. А ещё из-за новоявленного сыночка отец  теперь перестал любить их и желал бы, чтобы девочек вовсе не было.

Детская ревность  – горькая отрава! Очень быстро сестры научились ненавидеть брата-бастарда так же искренне, как их мать. Разве что младшая, Флорин, иногда снисходила до того, чтобы сказать хоть слово своему брату. Она тянулась к нему, но старшие ей, разумеется, не могли позволить такого предательства. Для трёх других девочек он был пустым местом.

Маленький Кайл искренне не понимал, за что его не любят, ему было обидно и больно, и немало слёз было пролито, а горечь в его душе жила постоянно. Но всё-таки жилось ему вполне вольготно.

Детям, которые рождены несвободными, легче привыкнуть к своей доле, чем взрослым. Они не знают иной участи. Не знают, как может быть по-другому. Лэмаяры помнят всё с самого рождения, но всё-таки запоминать это одно, а понимать – другое.

И Кайл не понимал ненависть сестёр и мачехи. Не понимал, почему его мать так горько плачет каждый день, отчего она тоскует. Сердцем чувствовал, что он тому причина, но не мог постичь эту истину. Но всегда найдутся добрые люди, готовые открыть ребёнку глаза на мир вокруг.

Постепенно и маленькому полукровке тоже разъяснили что к чему. Так он узнал, что он вовсе не гордость своего отца и не счастье своей матери, а выродок, которому среди нормальных людей не место.

Чтобы там не придумывала в своих мечтах Рита, слишком невообразимым казалось, что однажды бастард Кайл может стать хозяином Солрунга. Слишком много нашлось бы недовольных, слишком много нашлось бы тех, для кого он наследником Форсальда никогда не был.

Сказания Побережья 7

Милорд Форсальд отсутствовал уже  несколько дней – повёз рабов на продажу в Левент после очередного своего разбоя, а потому Анладэль была вольна делать, что пожелает. Она ушла на берег моря, оставив Кайла под присмотром Риты.

Старая волчица взялась чесать пух для прядения, негромко напевая себе под нос. Мальчик покрутился рядом и вскоре уснул под этот унылый мотив, прикорнув на одном из тюков с овечьей шерстью.

Чуть погодя лэмаяри появилась на пороге, громко всхлипывая. Рита удивлённо вскинула на неё тёмные глаза, но Анладэль не спешила объяснить, что случилось. Только причитала всё громче, рискуя потревожить сына.

– Ах, Рита, Рита! Что же мне делать? Что делать? – исступлённо повторяла Анладэль и больше не добавляла ничего.

Это начинало злить обычно сдержанную  рабыню.

– Ну, чего ты раскудахталась! – шикнула Старая волчица, отложила чесалку, бросая своё занятие. – Кайл  спит. Разбудишь мальчонку! Садись да говори толком, что стряслось!

Анладэль метнулась по комнате, как случайно залетевшая в дом птица, устало и обречённо рухнула на один из мешков, обхватила руками голову.

– Великая Мать, за что ты так жестока со мной? Где же твоё милосердие? – сквозь слезы проговорила Анладэль. – Рита, Рита, как же быть?

– Хватит на меня страх нагонять, девонька! Что стряслось? Говори! Миледи обидела?

Анладэль затрясла головой, вскинула лицо. Испуганные глаза горели синим пламенем.

– Я видела лэмаяр на берегу. Я пришла туда… А он ждёт меня… О, Рита! Дэриаль! Мой Дэриаль! Одному Великому Небесному известно, как он меня отыскал.

– Постой, постой! Дэриаль, это тот… Суженый твой? Ты ж говорила, что его убили…

– Так я думала. А он выжил! Рита, его выходили. Он на ноги встал и отправился меня искать. Не верил, что живой найдёт, а всё равно отправился! Думал, хоть место отыщет, откуда моя погребальная ладья в море ушла. Они ведь считали, что я убью себя, как положено лэмаяри. А я струсила! Я предала честь моего народа, Рита! Но он простил меня! Мой Дэриаль… Он  простил. Его ведь могли схватить, убить, рабом сделать! А он не побоялся! Искал. И нашёл! Я поверить не могу. Рита, он сказал, отец мой тоже жив остался. И ещё сестрёнка младшая, Талиаль. А братьев всех убили. И маму тоже. Вернее, она сама… Прямо в сердце! Ах, почему я так не смогла? Лучше бы я умерла!

– Да что ты!

– Ты бы видела его глаза, Рита! Он сказал, что пришёл за мной. А я ответила, что не могу уйти с ними… Я сказала ему про Кайла. Рита, ты бы видела его глаза! Мой Дэриаль искал меня столько лет, чтобы узнать, что я родила сына от человека, уничтожившего наш народ. Что же делать, Рита? Они не примут его, никогда не примут! Но ведь это мой сын! Мой! О, Небеса! Да он даже не похож на человека!

Анладэль зарыдала горько, отчаянно.

– Он сказал, я должна выбрать. Выбрать, кто мне дороже. Мои родные, мой народ, мой возлюбленный или полукровка, прижитый от проклятого смертного. Рита, но ведь Кайл не виноват! Он просто дитя. Дэриаль велел мне проститься с ним и возвращаться на берег. Он будет ждать меня ночью… Только меня, – голос лэмаяри задрожал, стал ледяным, как воды зимнего Спящего моря. – Он никогда не признает моего сына. И никто из моего племени. Так он сказал. Но это неправда! Рита, когда они увидят Кайла, они полюбят его! Они всё поймут и простят меня. Ведь так? Они не смогут его не любить, ведь он самый чудесный мальчик на свете! О, Небеса!

– Так и что ты решила-то? – нахмурилась Старая волчица.

– Я не знаю, – растерянно молвила лэмаяри. – Что же нам делать, что делать?

– Послушай старуху, Анладэль! Тут и думать не над чем. Оставь всё, как есть. Не будет тебе жизни без сына. Неужто ты сбежишь и бросишь его?

– Нет, нет, что ты! – всплеснула руками «дочь моря». – Я никогда не брошу его! Никогда! Я должна найти способ вывести его из замка. Рита, заклинаю, помоги нам! Дэриаль будет ждать меня. На берегу, у камня, что похож на большую птицу. Я должна прийти до полуночи. Я могу покинуть замок хоть сейчас. Но Кайла не выпустят вместе со мной. Я должна придумать что-то! Может, спустить его на верёвке со стены? Или спрятать в какой-нибудь мешок и вывези на телеге с надёжным человеком? А там я его встречу…

– Да ты разум потеряла, девонька! Что ты удумала такое? Куда и зачем ты бежишь? Тебе же сказано, сын твой – отродье, Свободному Народу он не нужен! Никто тебя там с ним не примет. Знаю, жизнь у тебя не сахар… Так ведь привыкла уже, вроде! Милорд тебя не обижает. А там, у своих, ты больше никогда не будешь любимой дочерью Старейшины. Хочешь, чтобы тебе в спину плевали? А так и будет. Ты их позор и бесчестье, девонька! Так подумай, на что хочешь сына обречь? Думаешь, они позабудут, кто его отец?

– Я всё ещё дочь своего народа! Я – лэмаяри. Они не могут не принять меня и моё дитя!

– А ну как поймают тебя? Об этом ты подумала? Знаешь, что делают с беглыми рабами?

– Знаю! Вешают, – бросила холодно Анладэль, глядя в пол. – Нас не поймают. У лэмаяр, пришедших за мной, ладья. Мы уйдём по морю. Мой народ  покинул Герсвальд. Они нашли необжитые земли у островов Аишмаяр. Там никакие смертные нам не страшны. Там теперь живут последние из моего рода. Там никто нас не найдёт. Никогда!

– До Аишмаяр ещё добраться надо… Если тебя схватят, ты не только себя погубишь. Или ты позабыла закон короля Мираная? «Беглый раб должен быть казнён безжалостно,  но вместе с ним и каждый, кто в любом родстве с ним состоит, также предан да будет казни без всякого снисхождения. Всякий беглый раб казнён должен быть через повешение и оставлен до трёх дней на обозрение всем, дабы неповадно было другим рабам закон короля  нарушать и владетеля своего ослушаться». Твой единственный родич спит вон там, на мешке, тихонечко. Ты готова жизнью сына своего рискнуть, Анладэль?

Сказания Побережья 8

– Так, так, так… Ты посиди пока здесь,  – Анладэль, вернувшись в свою комнату,  усадила сына на краешек кровати, беспокойно заметалась, хватаясь сразу за всё подряд. – Надо взять твой тёплый плащ, и мой, разумеется. Так, и одеяло прихватим…

Она вдруг замерла, обернулась стремительно, опустилась на каменный пол возле Кайла,  сжала его маленькие ручки, заглядывая в такие же нестерпимо синие глаза, как у неё самой.

– Сердце моё, мне нужно кое-что важное тебе сказать… Я такое задумала…

– Я всё слышал, – признался мальчик, отводя взгляд.

И Анладэль только сейчас осознала, что её и без того тихий ребёнок, сейчас затаился ещё больше, замер испуганно и, кажется, даже дышать боится. Она подхватилась, села рядом на кровать, прижала его к себе, обняла нежно, целуя в макушку и приговаривая:

– Мой славный, мой любимый! Ты всё, что есть у меня. Не бойся! Мы сбежим сегодня. И всё у нас будет хорошо! Я знаю, ты в жизни своей ничего, кроме этого замка, не видел. Но там твой настоящий дом. Наш народ. Они очень добрые. Вот увидишь!

– Мама, а нам нельзя остаться? Я слышал, они не хотят, чтобы я приходил с тобой. Они меня не любят.

– Это потому, что они тебя не знают, – искренне заверила Анладэль. – Как же они могут любить тебя, они ведь тебя никогда не видели. Вот встретитесь, и тебя все будут обожать! Разве тебя можно не любить, маленький мой? Ты же самый красивый, умный и добрый мальчик на свете! И самый храбрый! Нам придётся ночью уходить из замка. Знаешь, что я придумала? Я украду верёвку в кладовой. А когда все уснут, мы поднимемся на стену. И я тебя спущу вниз на ней, а потом и сама. Ты же не испугаешься? Ты никогда не страшился высоты.

– Нет, я буду смелым, – искренне заверил мальчик. – Я ничего не побоюсь, только бы ты больше не плакала!

Побег превращался в увлекательное приключение, и он весь оживился, готовый принять эту игру.

– Я обещаю, что забуду слёзы, как только мы окажемся далеко отсюда. Я очень хочу вернуться к своей семье. Я очень скучаю по ним.

– А давай не будем убегать! Мы попросим отца, когда он вернётся. И он нас отпустит к тебе домой.

– Нет, мой славный, милорд Форсальд знает, что мне здесь плохо. Но если я уйду, ему будет грустно. Он нас не отпустит. Он хочет, чтобы мы жили здесь. Нам надо быть очень осторожными! Дабы никто не прознал, что мы задумали. Иначе мы не сможем сбежать. Нас поймают, и я опять буду плакать.

– И нас повесят, да? Как дядю Роана прошлой зимой? Отец сказал, что он был плохой и украл в замке лошадь. За это его убили?

– Нет, моя радость, – лэмаяри прижала сына к себе, лаская его тёмные волосы. – Дядя Роан не был плохим. Он просто очень хотел домой, совсем как я. Он потому и взял лошадь, чтобы скорее добраться, чтобы его не смогли догнать. А его всё равно поймали и повесили. Потому что твой отец не любит, когда его бросают. Он думает, всё тут только его, и злится на тех, кто не любит Солрунг.

– Мама, а если нас тоже поймают? Я не хочу, чтобы нас повесили! Дядя Роан был такой страшный, чёрный,  когда его оставили там, во дворе. И он  раскачивался на верёвке. Я каждый раз зажмуривал глаза, чтобы его не видеть, если надо было мимо пройти.

– Ну что ты! С нами так не поступят – ты же сын владетеля. И нас никто не поймает. Мы же не станем красть лошадь. Мы с тобой уплывём на красивой ладье. Прямо по морю. А у Форсальда ведь нет такой. Он не сможет нас догнать.

– На ладье? Настоящей? – просиял мальчуган. – Как на том гобелене в обеденном зале? Вот это да!

– Как на том гобелене, – улыбнулась Анладэль. – Верь мне, сердце моё! Очень скоро мы будем свободны. Только смотри, никому не говори, что мы задумали!

Кайл замотал головой, убеждая мать, что он на её стороне.

– А теперь ступай гулять! А я соберу вещи в дорогу и схожу за верёвкой. Смотри, не забудь про наш уговор! Никому ни слова! И вот ещё, поднимись на стену, поиграй там, а сам присмотри место, где нам удобнее будет спуститься вниз! Только осторожнее, сердце моё! Смотри, заподозрят что-нибудь, и никуда мы на красивой ладье не поплывём!

– Не бойся, мама, меня и не заметит никто!

Кайл спрыгнул с постели, готовый сорваться прочь, но напоследок ещё раз обнял лэмаяри, уткнувшись ей в живот.

– Единственный мой, – Анладэль поцеловала шёлк его чёрных волос. – Кайл, я так люблю тебя, больше жизни люблю! Скоро мы будем свободны, ненаглядный мой!

Сказания Побережья 9

– Я смотрю, ты собираешься куда-то… Далеко?

Анладэль вздрогнула. Она даже не слышала, как открылась дверь. И всё-таки взяв себя в руки, она ответила холодно, продолжая  невозмутимо перекладывать вещи:

– Куда я могу собираться? Так, уборку затеяла.

– Сама? Какая молодец! Позвала бы слуг, – Ольвин с ухмылкой захлопнула дверь и привалилась к ней спиной.

– Рабыня слуг зовёт, дабы комнату убрать – забавно! А Вам, миледи,  что угодно?  Вы прежде ко мне заходить гнушались…

– Зато милорд здесь частый гость! – зло хмыкнула Ольвин. – Ну да… не будем об этом сейчас! Я с миром пришла.

Анладэль бросила свои тряпки, подняла  глаза на хозяйку Солрунга, стараясь не выказать свой страх. Если Ольвин сама явилась к ней с разговором, есть отчего встревожиться. А та прошлась по комнате вальяжно, уселась на постель, провела  изнеженной рукой по одеялу и снова усмехнулась криво каким-то своим мыслям.

– Ты  вещей больше тёплых бери! Ночи уже студёные, снег со дня на день ляжет. Ещё просудишь сына…

– Не понимаю я Вас, миледи. Что за загадки? – сдержанно отвечала лэмаяри, украдкой пробежалась взглядом по комнате – нет ли на виду чего-то откровенно её выдающего.

– Хватит меня дурачить! Я всё знаю, – Ольвин не сводила с невольницы глаз. – Мне Рита рассказала  про твои замыслы.

Сердце сжалось в груди Анладэль, сбилось с такта, замерло. Ледяным ужасом сковало всё тело, душа словно ухнула  в Бездну.

Не может быть! Ложь! Чудовищная ложь! Не могла она так поступить! Рита не могла предать её! Только не она!

– О чём рассказала? Может, старуха знает то, чего я сама не знаю? – с трудом проговорила «дочь моря», уже понимая всю тщетность своей попытки обмануть миледи. – Так что она наплела?

– Довольно. Ещё раз повторяю, я знаю всё. Чего смотришь? Не веришь? До чего же ты глупа! Нашла к кому за помощью бежать… Старая волчица  Форсальду собственной дочери не пожалела. Думаешь, ты для неё кто? Любимая кукла хозяина – вот ты кто, понимаешь? – Ольвин ухмыльнулась зло и продолжила издевательским тоном: – Нет, она не со зла, ты не думай! Она хотела как лучше. Не могла допустить, чтобы  ты сына увезла  без ведома милорда. Это ведь так дурно – разлучить дитя с его отцом. Да и, опасается она за вас – вдруг в пути сгинете, или мальчика твои сородичи убьют. Представляешь, как она за вас испугалась? Так струхнула, что ко мне на поклон пришла. А ведь мы с Ритой заклятые враги с тех самых пор, как тебя, дрянь, мой муж в замок привёз. Она просила меня запереть тебя здесь, покуда не вернётся милорд Форсальд. Сначала, разумеется, не сознавалась, зачем ей это. Да я не так глупа, как многие мнят.

Анладэль на долгую эту речь никак не реагировала: стояла молча, глядя прямо перед собой, и чувствовала, как ноги подкашиваются.

Да что уж теперь! Всё пропало. Всё кончено. Всё безнадёжно.

Предали, предали, предали! Будь проклята Старая волчица!

Анладэль даже злиться не могла: её накрыло чёрным покрывалом отчаяния, непроницаемым и тёмным, как беззвёздная ночь. И теперь эта безысходность станет её вечной спутницей – будто солнце в небе угасло навсегда.

Ольвин  расхохоталась звонко и раскатисто, глядя на побелевшую, как снег, «дочь моря».

– Да погоди умирать! Я же сказала, что с миром пришла. Я могу запереть тебя и твоего выродка. Только я не стану этого делать…

Ноги всё-таки подвели, комната внезапно всколыхнулась, и Анладэль без сил опустилась на колени, взглянула снизу вверх в тёмные глаза Ольвин, пытаясь понять хоть что-то из её странных речей.

– Все эти годы я только и мечтала о том, как избавлюсь от тебя. Ты же знаешь это. Я пыталась тебя отравить, да старая ведьма мне не дала. А теперь, когда всё так чудесно сложилось, неужто я упущу шанс? Опять же, и совесть моя будет чиста. Ты сбежишь, заберёшь своего отпрыска, и мы забудем вас, как дурной сон. К тому времени, когда Форсальд вернётся домой, тебя и след простынет. Он никогда не найдёт вас. И я избавлюсь навсегда и от тебя, и от мерзкого полукровки. Я ненавижу тебя всей душой, Анладэль! Но сегодня я готова помочь тебе. Потому что так я помогу себе и своим дочерям. И клянусь, я сделаю всё, чтобы от тебя отделаться!

– Я не верю тебе, – только и смогла выдавить из себя лэмаяри.

– А у тебя выбор есть? – хмыкнула Ольвин. – Или принимай мою помощь или подыхай в неволе! А то ещё смотри, мужу расскажу, что ты учудила, и тогда тебе жизнь точно мёдом не покажется!

– Ты, в самом деле, нас отпустишь? – Анладэль пытливо заглядывала в тёмные омуты глаз миледи ал Форсальд.

– Ещё и провожу в дорогу! Я не допущу, чтобы твой побег сорвался. Если тебя поймают, нам всем достанется от Форсальда. Потому слушай меня внимательно! Сейчас я тебя запру, как и обещала Рите. Старая ведьма не должна догадаться, что мы сговорились. Это ты сбежишь, а я-то здесь останусь. Меня милорд убьёт, если прознает, что это я тебя спровадила. Полукровку твоего приведу позже. Вещи ты уже собрала, еду после  передам. Ночью, когда все угомонятся, я за вами приду. И прощай навеки…

– А как же мы выберемся из замка? Мне верёвка нужна.

– Не нужна. Через ворота уйдёте. Привратника я отвлеку.

Сказания Побережья 10

Вечером пошёл снег, очень быстро он устлал белым невесомым полотном серые камни внутреннего двора. И теперь, несмотря на то, что время близилось к полуночи, на улице было светло, а ещё свежо и по-зимнему морозно. Мерцающие, как драгоценные камни, снежинки кружились в неярком свете нескольких уличных фонарей, развешанных вдоль лестниц и у ворот. Небо тускло светилось. Утонувшая в низких облаках луна никак не могла пробиться сквозь их плотный кокон, но ночь была светла.

– Ах, снег нам не на руку! – размышляла вслух Анладэль. – Следы остаются, да и нас за рильин разглядишь.

Лэмаяри  скользила  вниз по ступеням стремительно и бесшумно, как бесплотный призрак, сжимая крепко ладонь сонного Кайла. Мальчик, впрочем, не отставал, хоть ещё толком не успел проснуться. Он чувствовал, как дрожит рука матери.

– Холодно нынче, верно? – улыбнулась Анладэль сыну, пытаясь унять волнение и тревогу.

У него самого зубы стучали, и вовсе не от ночной стужи, а от страха и предчувствия грядущих приключений.

 Чуть впереди, запахнувшись плотно в тёплый плащ  и натянув почти на нос капюшон, отороченный мехом макдога, крадучись брела Ольвин. Маленькая и коренастая, сейчас рядом с «дочерью моря», она казалось Кайлу неуклюжей, неповоротливой и очень шумной. Её топот любой бы услышал, окажись он в этот поздний час здесь, снаружи замка. Она с опаской оглядывалась по сторонам, боясь этого, и стоило Анладэль  чуть слышно прошептать  несколько слов, зло цыкнула на рабыню – дескать, тише! Хотя сама она была главным источником шума и легко могла выдать всех.

У самых ворот, рядом с конюшней, Ольвин махнула рукой, жестом приказав им спрятаться за тюками с сеном. Сама же отправилась прямиком  в людскую. Через некоторое время оттуда выбежала молоденькая рабыня и, кутаясь в шаль, заспешила к воротам.

– Эрр Долл! Эрр Долл!  – долетел до слуха беглецов её далёкий зов. – Спите что ль? Идём скорее! Миледи зовёт.

– Куда зовёт? Ночь на дворе! Что вам, проклятые, не спится? Где она есть? – ответил ей хриплый голос обезображенного привратника.

– Да к нам явилась. Пойдём скорее!

– Никуда я не пойду! Приказ милорда – мне от ворот уходить не след, – заворчал старик. – Пущай лучше сюда идёт!

– Вы это сами ей скажите! А мне ещё жить охота.

– Ох, чтоб тебя! Пошли! Что стряслось-то?

– Да почём я знаю! Прилетела, злая, как оса! Ругается, топочет, тебя требует немедля! Пойдём, эрр Долл!

– Ох, кровопийца! Ну, пошли, дочка! Узнаем, что там такое? Да мне обратно надо скоренько…

Едва за этими двумя закрылась дверь, Анладэль вскочила, подхватила сына на руки и стремглав кинулась к замковым воротам. Она продолжала бежать, даже миновав их, словно ждала, что кто-то вдруг бросится за ними в погоню, настигнет, вернёт обратно.

А Кайл, обхватив её шею руками, прильнув к плечу, смотрел, как удаляется тёмный провал арки в крепостной стене, беспросветно чёрный на фоне запорошённой снегом дороги, ровной, как лезвие клинка.

***

Не выдержав быстрого темпа, Анладэль споткнулась, едва не упала, но  устояла. Это происшествие на мгновение выбило её из колеи. Лэмаяри остановилась перевести дух, задыхаясь от долгого бега. Даже в ночи Кайл видел, как сияют её глаза,  а ещё ярче – блаженная улыбка.

– Мы выбрались, сердце моё! Мы свободны! – прошептала она, тяжело дыша. – Сможешь идти сам?

Малыш кивнул с готовностью, и она опустила его  на землю.

– Идём, идём, мой славный! Надо спешить! 

И они снова побежали, теперь уже медленнее. Снег поскрипывал под ногами,  от морозного воздуха горело в груди. Теперь их укрывала тёмная тень крепостной стены, вдоль которой они продвигались к  берегу. Она надёжно прятала от чужих глаз, но и дорогу  здесь, в беспросветной тьме, приходилось выбирать наугад. Маленькие ножки мальчика  то и дело спотыкались о камни.

А дальше, там, где начиналось море, мир и вовсе был погружен в абсолютный мрак…

Отсюда, с высокого берега, днём можно было любоваться  бесконечной серебристой гладью солёных волн, тянущихся до самого горизонта. Эта картина поистине завораживала. Кайлу всегда казалось, что это самое красивое, что он видел в жизни. Самое красивое, после лица его матери, разумеется!

Но сейчас на море даже лунных бликов не различить было. Чудилось, что  впереди только жуткая тьма и пустота, словно там сама Бездна раскинулась. Стоит сделать шаг, оступиться – и навсегда окажешься в мире духов тьмы, станешь вечным рабом Владетеля Мрака.

Кайл силился не смотреть туда, но не мог отвести глаз. Ночь надвигалась со всех сторон, пугающая, безмолвная, леденящая сердце.

– Совсем немного осталось. Ты ведь не боишься, маленький мой? – словно читая его мысли, спросила Анладэль.

– Нет, мама!

Ведь он обещал ей, что будет смелым! Обещал, что сделает всё, что она пожелает, лишь бы больше никогда не видеть её слёз!

– Сюда! Осторожно! Здесь должна быть тропа… Надо спуститься к воде!

Нога Кайла поскользнулась на обледенелых камнях, и он едва не улетел вниз, но мать удержала его за руку.

Сказания Побережья 11

– Ты смогла! Моя родная, ты смогла! Ты убежала от них!

– Увези меня отсюда! Увези нас!

Голоса во тьме мешались с шумом волн.

Кайл испуганно замер, озираясь по сторонам, ему почудился какой-то шорох совсем рядом. Может это бродит кто-то из лэмаяр… Страх сдавил горло, ноги приросли к земле.

– Мама… – сдавленно прошептал он осипшим голосом.

– Это ещё что? 

Услыхав едва различимый зов полукровки, Дэриаль отпрянул от своей лэмаяри, оглядываясь.

– Это он. Мой сын. Кайл, иди сюда! – позвала Анладэль нежно и горделиво. – Мне удалось выкрасть его. Теперь мы можем уплыть все вместе. Ты  увезёшь нас, милый мой?

– Да ты умом повредилась, там, среди этих проклятых смертных! – воскликнул Дэриаль, и в голосе его было столько горечи и отвращения, что Кайл невольно сжался, прячась за мать. – Зачем ты его потащила с собой? Оставь этого выродка здесь! Ноги его не будет на нашем корабле! Анладэль, они там опоили тебя, что ли? Это сын человека, который убивал твой народ! Твоих братьев, твоей матери больше нет из-за него! Ты сама! Посмотри, что он с тобой сделал! А ты тянешь за собой этого ублю…

Звонкий хлопок пощёчины разорвал ночную тишь.

– Он – мой сын! Мой! Ещё одно слово, и ты пожалеешь о том, что нашёл меня! – процедила сквозь зубы Анладэль.

– Я уже пожалел! – выплюнул ей в лицо лэмаяр. – Лучше бы мы считали тебя погибшей! Ты предала наш народ! Ты предала меня!

– Так брось меня тут! – не сдержав слёз, закричала «дочь моря». – Если я  твой позор и бесчестье! Зачем ты спасаешь меня? Я без сына никуда не уйду. Или ты нас обоих забираешь на ладью, или я сейчас же возвращаюсь в замок. И будь что будет!

– Ну уж нет! – Дэриаль схватил за руку развернувшуюся к нему спиной женщину. – Этому не бывать! Ты и вправду безумна! Но это поправимо. Я не оставлю тебя здесь. Я знаю, что делать.  Я поступлю, как должно, и потом ты мне будешь благодарна! А теперь… Прости, Анладэль!

– Эй, что ты задумал? – насторожилась лэмаяри. – Что ты делаешь? Нет, Дэриаль! Не смей! Пусти меня! Отпусти! Нет!

– Мама, мама! – заревел в голос Кайл, различив в темноте, что рослый незнакомец скрутил  сопротивляющуюся из последних сил Анладэль и потащил её прочь.

В тусклом лунном свете у левого «крыла» каменного «ворона» на чёрных бархатных волнах качалась сказочная лэмаярская ладья.

– Мама! Мамочка! Пусти её, пусти!

Мальчик бежал следом, цепляясь за одежду бессмертного и матери. Замёрзшие пальчики соскальзывали, он падал, снова вставал, снова бежал, падая, крича, захлёбываясь слезами.

Анладэль тоже не думала сдаваться... Она кусалась, извивалась змеёй, брыкалась и, так же как её сынишка, кричала, плакала, выла в отчаянии.

– Пошёл прочь! – рычал Дэриаль, одновременно пытаясь удержать свою добычу и оттолкнуть путающегося под ногами  мальчугана. – Прекрати, Анладэль! Это всё ради тебя! Отцепись от меня, полукровка! Ступай к своему треклятому отцу!

Споткнувшись в темноте, Дэриаль растянулся, едва не придавив мальчишку. Лэмаяри выскользнула из его рук, подхватилась, готовая броситься наутёк, но мужчина вцепился в её ногу. Они покатились по мокрому песку, барахтаясь в нелепом противостоянии. Кайл с криками прыгал вокруг, колотил обидчика маленькими кулачками.

– Я сейчас сверну шею этому отродью! И всё решится само собой… – зарычал Дэриаль, одной рукой пытаясь удержать «дочь моря», а другой схватить шустрого мальчонку.

– Не смей! Не смей его трогать!

 Анладэль вцепилась зубами в сжимавшую её руку, хватка ослабла.

 – Беги, Кайл! Беги!  – закричала она, сама бросаясь следом.

Куда было бежать в беспросветной ночи? Дэриаль настиг их через несколько шагов, снова вцепился в Анладэль, как гадкий паук.

– Любимая, уймись!  Я хочу тебе только добра.

– Отпусти меня! – рыдала лэмаяри. – Отпусти! Я останусь здесь! С моим сыном!

– Мамочка, не бросай меня! – ревел в голос её сынишка.

За всей этой безумной кутерьмой они не заметили, как у «птичьего камня» в беспросветном мраке мелькнули рыжие всполохи далёких огней.

– Дэриаль! Дэриаль! Анладэль! Скорее! Уходим! – позвал их внезапно кто-то издалека, с той стороны, где причалила ладья.

Лэмаяры замерли, позабыв о своей борьбе, прислушиваясь  к звукам, разорвавшим немоту ночи.

– Люди! Засада! Уходим! – снова закричал кто-то.

– О, нет! – всхлипнула лэмаяри.

Там, у тёмной скалы, похожей на ворона, что-то происходило. Какое-то движение в беспросветной тьме, потом замелькали огни. Послышались крики, звон оружия.

Дэриаль молча выхватил клинок и бросился туда. И Анладэль, вцепившись в руку сына, вместо того, чтобы удрать, побежала следом.

На берегу, у самой кромки воды, несколько лэгиарнов отбивались от атакующих их рыцарей, пытаясь не подпустить их к узконосой лодочке, пришвартованной у самого берега.

Сказания Побережья 12

Дверь приоткрылась со скрипом, и в проёме возник высокий сухопарый силуэт Риты. Старая волчица в одной руке сжимала лампаду, в другой глиняное блюдо, на плече у неё  было наброшено шерстяное одеяло.

– Я принесла поесть. Вы  голодные, наверное? Уже  день на дворе, – сказала она негромко, неуклюже опускаясь подле сидящих на полу лэмаяри и мальчика. – И вот ещё постелить – камни, небось, ледяные!

– Убирайся! И подачки свои забери! – не глядя на неё, глухо отозвалась Анладэль.

– А ты не строй из себя гордую! Сама не станешь, пусть Кайл съест. Держи, сынок!

У мальчика в животе заурчало так предательски громко, что Рита не могла не услышать. Он посмотрел голодными глазами на то, что принесла старая рабыня, но не шелохнулся. Рита теперь была врагом, а брать хлеб из рук врага нельзя, даже если очень хочется.

– Ну, как хотите! Я оставлю, потом съедите.

Она помолчала, поднялась на ноги, постояла немного.

– Я просила миледи в комнату твою вас отправить, но она и слышать не желает ничего.

– Пошла вон, старуха! – Анладэль вскинула на неё горящие сапфировые глазищи. – Хочешь заботой прощение моё заслужить? Не прощу! Никогда тебя не прощу!

– Ты в своих бедах сама виновата, девонька! Я предупреждала тебя. Да кто бы слушал! Ну, скажи, кому ты лучше сделала?  Что ты, глупая, натворила? – покачала головой Старая волчица.

– Я? Да если бы не ты, мы бы уже далеко отсюда были! Если бы ты меня не предала! Никогда тебе не будет прощения! Убирайся! Видеть тебя не могу!

– Вечером принесу ещё что-нибудь из съестного, – будто не замечая её грубости, смиренно сказала Рита и ушла, притворив тяжёлую дверь.

Громко лязгнул замок, и стало очень тихо.

– Поешь! – Анладэль погладила сына по чернявой голове. – Поешь, поешь! Можно! Неизвестно ещё, сколько нас тут продержат.

Кайл замялся в нерешительности, но голод оказался сильнее, и он, схватив ломтик пирога, торопливо запихнул его в рот.

– А потом нас повесят? – спросил  Кайл, силясь прожевать слишком большой кусочек.

– Ну что ты! – Анладэль замолчала надолго,  глядя  на танцующий огонёк лампады. – Потом вернётся твой отец и выпустит нас  отсюда. Никто не посмеет тебя обидеть! Ты – сын милорда, Кайл! Никто нас не тронет.

***

А позже явилась сама Ольвин. Прошлась по каморке, свысока, насмешливо, оглядела узников.

– Ну, как вы тут? Зашла вас проведать, посмотреть, всё ли хорошо.

– Уходи! – Кайл внезапно вскочил,  встал с лицом, перекошенным от гнева, преграждая путь  хозяйке замка. – Уходи! Ты злая! Ты сказала, что нам поможешь! А сама обманула! Злая! Злая лгунья!

– Я? Злая? Да что ты, мальчик! – Ольвин продолжала издеваться. – Экий он у тебя дикий всё-таки, Анладэль! Если кто и виноват, так это ты, милый. Твоя мать могла бы сбежать, да вернулась за тобой. Это из-за тебя  вы оба оказались в западне. Запомни это, выродок! Из-за тебя все беды! А я не обманывала вас. Я обещала, что избавлюсь от вас. И я сдержала обещание. Между прочим,  мучить вас я совсем не хочу. Наоборот. Я же вижу, как в этом подвале сыро, холодно и неуютно. Но вам совсем недолго здесь сидеть, поверь мне, дитя! Скоро все ваши напасти закончатся. Виселицы для вас уже строят, утром они будут готовы. Я повешу вас завтра же, покуда милорд не успел вернуться и предотвратить это! И кто меня укорит? Я поступлю по закону. Исполню указ Его Величества. Ведь нельзя ослушаться короля! Так можно навлечь его гнев на свою голову. Король Миранай велел казнить беглых рабов без всякого снисхождения.  Так что совесть моя чиста! Завтра в полдень вы оба уже будете болтаться на верёвках посреди замкового двора – хладные, безмолвные и свободные. Ты же этого хотела, Анладэль? Я подарю вам настоящую свободу!

Так и не дождавшись ни слова от лэмаяри, миледи Ольвин ушла прочь.

– Мама, так нас всё-таки повесят? – Кайл вернулся к матери, приник к ней, как цыплёнок, что прячется под крыло наседки. – Отец ведь ничего не знает…

– Не слушай её, моё сердце! Она просто пугает. Злится и пугает нас. Миледи не посмеет так сделать, потому что тогда твой отец рассердится и сделает с ней что-нибудь очень плохое. Нет, она не отважится! Не думай об этом! Хочешь, я расскажу тебя сказку? Про трёх волшебных коней и морскую королевну, хочешь? Ну, слушай!

***

К тому времени, когда  Рита пришла второй раз, Кайл, уставший от волнений и бессонной ночи, уснул, положив голову на колени Анладэль. Сквозь дрёму до него долетел  тихий шёпот.

– Виселицы готовы, – без предисловий сказала Старая волчица. – Она бы хоть сейчас вас вздёрнула! Безумная! Я умоляла её, да только она и слушать не желает!

По морщинистым впалым щекам  старой рабыни внезапно покатились слёзы.

– Прости меня, Анладэль! Прости дуру! Хотела как лучше! Если бы я знала, чем всё обернётся! Я бы и сейчас вас выпустила, да только боюсь, ещё хуже сделаю. Догонят – на месте убьют!

– Всё одно теперь, – обронила лэмаяри устало и совсем без гнева. – Поздно сетовать!

– Нет, не позволю! Ольвин требует казнить вас завтра же, как закон велит. Да не все согласны! Милорд Радимар против, которого владетель за старшего оставил в своё отсутствие. Говорит, нельзя так с мальчиком, он всё-таки не просто раб! Да и ты тоже! Только милорду Форсальду ваши судьбы решать! А уж я не молчу, масла в огонь подливаю, твержу им всем, что гнев хозяина на их глупые головы  падёт, ежели посмеют тронуть хоть волосок на голове малыша! Радимар время тянет, надеется, что милорд Форсальд вертается назад, а я Мать Мира молю, дабы он скорее домой  приехал. На одно это уповать осталось!

Сказания Побережья 13

Время остановилось. И жизнь замерла вместе с ним. Кайл мог бы сказать, что это была сама долгая ночь на его веку, но он не знал доподлинно, а  ночь ли это, или вечер ещё не угас, а быть может, на смену им уже пришёл новый  день! Словно они с матерью оказались в каком-то собственном заколдованном мире, где минуты текли совсем иначе. Осталось только ожидание…

Когда дверь со скрипом отворилась в очередной раз, мальчик был уверен, что это злобная Ольвин явилась за ними, дабы отвести на казнь. Но, взглянув на вошедшего, Кайл не поверил своим глазам.

На пороге их узилища, сжимая в руке масляную лампаду, стоял хозяин замка, облачённый в меха и доспехи. Полукровка вскочил и бросился к нему в объятия не в силах поверить в чудесное спасение.  Отец взъерошил ласково  его волосы, и мальчик, сдерживая слёзы, остался подле, прижавшись к  его бедру. А мать медленно поднялась с пола, но осталась стоять на расстоянии, у стены.

– Что же ты сделала, Анладэль? – укоризненно вопросил  Форсальд и вдруг сорвался на крик: – Как ты посмела?! Сбежать хотела? Ты бросить меня хотела? Меня! Меня – милорда Форсальда ар Вандара, владетеля Солрунга, Покорителя Прибрежных земель! Ты хоть понимаешь, кто – я, а кто – ты? Да любая женщина в Герсвальде мечтала бы быть на твоём месте! Чем ты мне отплатила? Дрянь! Как ты посмела меня предать?

От этого грозного страшного рёва Кайл сжался, как от удара хлыстом, отшатнулся в сторону, в ужасе взирая на отца.

– Я не предавала тебя, – спокойно и холодно молвила лэмаяри. – Предать можно только того, кого любишь. А я тебя ненавижу! И всегда ненавидела. Так какое же это предательство?

Она подняла бесстрашные синие  глаза и посмотрела с вызовом на побагровевшего Форсальда. Тот, казалось, онемел от такого ответа. Наверное, он ждал, что лэмаяри станет молить о пощаде, падёт ему в ноги. Но Анладэль, даже прожив столько лет  в плену, смирившись с горькой долей рабыни, оставалась настоящей дочерью своего народа, и гордость её была глубока, как пучина Спящего моря.

– В полдень тебя повесят, – процедил Форсальд, не отводя тёмного взгляда от её каменного лика.

И крикнул, обернувшись назад:

 – Эй! Рита! Забери мальчика отсюда и запри  в их комнате!

– Нет, не отнимай сына!

Бестрепетное лицо лэмаяри мгновенно исказилось от муки и испуга. Она  бросилась к ребёнку, Кайл с криками вцепился в мать. Влетевшая в комнатку Старая волчица засуетилась рядом, не смея забрать мальчика силой. Слёзы хлынули рекой из глаз Анладэль, мальчик забился в рыданиях.

– Уведи его, я сказал! – рявкнул Форсальд, грубо вырывая Кайла из объятий матери.

– Мамочка! Мама! Я хочу с мамой!

Анладэль рванула с шеи свой амулет – красивую витую ракушку на чёрном шнурке – и успела вложить его в крошечную ладонь.

– На память обо мне! – сквозь слезы крикнула она. – Чтобы ты знал, я всегда с тобой, моё сердце! Я всегда с тобой!

Рита силой утащила ребёнка, кричащего диким голосом и брыкающегося изо всех сил. Анладэль ползла за ним следом по холодным каменным плитам до самой двери и так и осталась лежать распростёртой у ног своего хозяина.

Сквозь собственные крики, Кайл успел расслышать её торопливый шёпот:

– Стой, Форсальд! Последнее слово! Ведь осуждённый на казнь  имеет право на предсмертное желание? Исполни моё! Пощади моего сына! Пощади моего сына! Это моё единственное желание! Не смей причинять ему зло! Поклянись, что не тронешь его! Форсальд! Форсальд! Пощади его!

В пустоте подвала громко лязгнула дверь, и эхо, смешиваясь с громким плачем ребёнка,  раскатилось под  притихшими  каменными сводами замка.

***

– Ну что же ты даже не съел ничего? – сокрушённо покачала головой Рита, присаживаясь на постель рядом с Кайлом и поглаживая  по спине широкой натруженной рукой.

Тот лежал, уткнувшись лицом в одеяло, и на появление Старой волчицы никак не отреагировал.

– Ты решил голодом себя уморить, что ли? Ну, скажи мне, может тебе что-то нужно? Чего ты хочешь?

Мальчик подхватился, уселся напротив, преданно заглянув в суровое лицо рабыни.

– Рита, отведи меня к маме! Я очень к маме хочу! Пожалуйста, Рита! Я никому не скажу, что это ты!

– Нельзя тебе к маме, – вздохнула Рита, прижав его к своей груди. – Горюшко ты моё маленькое! Запретил милорд. И не проси меня! Нельзя!

Кайл вырвался из её объятий, насупился, отвернулся.

– Да пойми же ты, глупый! Надо, чтобы ты тут посидел пока! Глаза никому не мозолил.

– Почему это? – не поверил  полукровка.

– Экий ты!  Потому что миледи Ольвин требует повесить тебя, как закон велит. И не только она. Рыцари между собой спорят, как поступить должно! По указу королевскому выходит, что надо. И мать твою, и тебя. Да отец твой пока не поддаётся! А ну как уговорят они его? Что тогда делать? А ежели видеть тебя не будут, так, поди, и успокоятся. Ой, что это у тебя в кулачке такое?

– Не трогай! – мальчик отдёрнул ручку так, словно обжёгся.

– Да я не отниму! Только посмотреть хотела… А, так это амулет Анладэль! Давай я тебе его на шее завяжу, чтобы ты не потерял!