Лабиринт фараона

22

У Ануны началась лихорадка. С тех пор как яд скорпиона проник в ее кровь, все ее тело горело. Она смутно помнила, что непроизвольно раздавила насекомое пяткой, а потом… А потом сознание ее словно окутал густой туман. Ей грезилось, что она звала на помощь, стучала кулачками по крышке своей раковины. Так ли это было на самом деле? Она не знала. Нет, наверное, потому что никто не дотронулся до саркофага, не открыл его… Или она (к счастью!) делала это позже, когда жрецы уже покинули пирамиду? Выживет ли она? Какой именно скорпион ее укусил?

Она прислушалась, сквозь гулкий стук крови в висках пытаясь уловить какие-либо звуки снаружи. Ей показалось, что вокруг нее царила необыкновенная тишина.

«Я в погребальной камере, — подумала она. — Меня замуровали заживо в пирамиде Анахотепа».

Она нащупала нож, которым должна разрезать ленты, удерживавшие обе половинки глиняной статуи. Начиная с этого момента ей придется все делать вслепую: у нее не было возможности зажечь маленький светильник, находившийся где-то в ногах.

Хотелось пить, не хватало воздуха. Стараясь не поранить пальцы острым лезвием, она принялась разрезать льняные полоски. От движений ножа лишь скрежетал металл. Щель была узкой, работу усложняли затвердевшие шероховатые края. К тому же Ануна боялась, как бы лезвие не сломалось или не погнулось. Льняные полосы поддавались легко, но порой они собирались в эластичную массу, тогда каждую из них приходилось резать отдельно. Усилия быстро утомили ее. От горячки началась тошнота. Наконец ей удалось сдвинуть с места верхнюю часть фальшивой мумии. Оставалось лишь оттолкнуть крышку саркофага, чтобы обрести свободу. Непроницаемый мрак пробкой вошел в горло. Задыхаясь, она ладонями уперлась в крышку, но та не пошевельнулась. Что-то очень тяжелое давило на нее сверху. Должно быть, другой саркофаг…

До Ануны дошло, что жрецы, спеша поскорее выбраться из пирамиды, напичканной ловушками, и не имея достаточного места, сложили саркофаги навалом, вместо того чтобы расставить их вдоль стен, как это обычно делается. Неожиданно она оказалась пленницей гробов, сдвинуть которые у нее не было сил. Усиленная лихорадкой паника заставила ее издать сдавленный крик. Где карлики? Пигмеи… Их тоже завалили саркофагами? В таком случае все они погибли. Ни один из них не сможет освободиться. Нетуб этого не предвидел. Торопящиеся жрецы… Скомканная церемония… Какая насмешка судьбы! Грабители погребений — жертвы своей собственной стратегии! Боги, наверное, хохочут до слез. Ануна ударила в крышку кулаком и ногой. Безрезультатно. Глухой звук подтвердил ее опасения: ее саркофаг лежал под кучей других. У пигмеев, если допустить, что кому-то из них удалось выбраться, не хватит сил разобрать все ящики, которые, может быть, высились до самого потолка склепа.

С трудом переводя дух, растирая онемевшие кулаки, Ануна перестала стучать и еще раз прислушалась. До нее донеслись слабые звуки: царапанье, голоса. Некоторым пигмеям все же удалось вылезти из зловещих коробов, они придут на помощь…

Она окликнула их, забарабанила по крышке, давая о себе знать, но в ответ услышала только приглушенный смех. Эти паршивые карлики прекрасно поняли, что она в западне, но ни один из них не поспешил ей помочь. Они все еще питали к ней отвращение, они никогда не признавали ее авторитет, потому что она была женщиной, а они принадлежали к племени, где женщины ценились еще меньше, чем козы. Они, несомненно, воображали, что смогут найти дорогу в лабиринте без нее. Глупцы! Из-за их безрассудства стены придут в движение; и тогда уж лабиринт постоянно будет менять свою форму.

Она кричала, ругала их, приказывала им помочь ей, но они продолжали смеяться, обмениваясь шутками на своем языке. Они смеялись над ней.

Ануна тяжело дышала. От лихорадки, вызванной ядом, у нее стучали зубы. Она подождала, пока сердце перестанет колотиться, и поменяла стратегию. Если уж ей не под силу поднять крышку, то, может быть, удастся проломить боковую часть саркофага? Ведь она деревянная и довольно тонкая. Нескольких ударов ногой, наверное, хватит… Она перевернулась на бок, повыше подняла правое колено и сильно ударила ногой прямо перед собой. Почувствовала, как треснула деревянная стенка. Ануна упорно продолжала бить по ней, расширяя отверстие, через которое смогла бы выскользнуть наружу. Занозы вонзались ей в лодыжку, но она не чувствовала боли. Снаружи ей виделся желтый мерцающий свет. Пигмеи зажгли масляную лампу. Запах горелого жира заглушил все остальные. Надо было заставить их срочно погасить светильник, пока вонь от просаленного фитиля не заполнила всю гробницу, сделав невозможным отыскание пути по запаху. Ануна проскользнула в расширенное отверстие. Острые края разбитых досок сильно оцарапали ей бока. Очутившись на свободе, она убедилась, что не ошиблась: на ее саркофаг была навалена куча других. Под их весом могла продавиться крышка, и тогда уж она наверняка бы погибла.

Она поползла по гранитным плитам; от их прохлады стало легче, но голова все еще кружилась. Ее потные ладони оставляли темные пятна на сухом камне. Маленький светильник, наполненный бараньим салом, тускло освещал погребальную камеру, и Ануна вначале различила лишь хаотическое нагромождение вещей, кое-как брошенной мебели, среди которой ползали карлики. Они лишь насмешливо взглянули на нее и продолжили свою работу, собирая в джутовые мешки все драгоценности, которые могли найти. Некоторые ножами выковыривали глаза статуй, сделанные из драгоценных камней, другие тщательно соскребали пластинки из чистого золота, прикрепленные к сундукам или колесницам. Эта работа поднимала в и без того густой воздух золотистую пыль, которая оседала на потных телах грабителей, отчего они светились в полумраке. Ануна попросила у них немного воды, но они сделали вид, что не слышат. Она дрожала от холода, в то время как по венам ее тек огонь. Ей хотелось свернуться в клубок и забыть обо всем. Она прислонилась спиной к стене. Гробница не была расписана. Несколько иероглифов, обрядовых фигурок были высечены в грубом камне и не покрыты красками. Статуи богов казались удивительно белыми во мраке гробницы. Ануна вспомнила, что Анахотеп испытывал ужас перед красками из-за исходивших от них естественных запахов и уверял, что не переносит их.

«Где же духи? — спросила она себя. — Знаменитые духи без запаха… Ты их чувствуешь?»

Она стиснула челюсти, чтобы не стучали зубы. Какой-то необъяснимый страх прижимал ее к гранитной стене. Вверху, в пустыне, все казалось более-менее простым. Она даже нашла в себе силы вновь составить таинственный аромат, следуя стихам, но теперь…

Теперь ее окружал рой различных запахов, и сильнее всего пах гранит, сухой, шероховатый… Этот запах вызывал жажду. Запах стены, напоенной солнцем, как ни парадоксально было это ощущение здесь, в сердце тьмы. Она закрыла глаза и откинула голову, чтобы уловить аромат, созданный Дакомоном. Благодаря различным смесям, составленным после смерти архитектора, она рассчитывала найти возможность выделить его среди других запахов. Главное — суметь абстрагироваться от наиболее резких запахов. Запаха пигмеев, например, которых Нетубу не удалось уговорить помыться, несмотря на неоднократные просьбы Ануны. Девушка знала, что затхлый запах жирового выпота, распространяемый карликами-танцорами, будет мешать ей на месте работы. И сейчас она убедилась, насколько обоснованными были ее опасения. Имелись здесь и другие источники запахов: золото, битум, натрон, кедр, медь… тысяча дурно пахнущих вещей, неразличимых для обычного обоняния. И эти запахи облепляли ее лицо, словно рой ос, который нечаянно задели ногой. Здесь, в темной гробнице, все гудело, жужжало, вибрировало, словно множество невидимых насекомых, проникших в ее ноздри. Она даже — наверняка со стороны это выглядело нелепо — махнула рукой, чтобы прогнать их, как отмахиваются от надоедливой мошкары. И тут поняла, что от жара совсем лишилась рассудка. Но где же скрывался желанный запах? Единственный, который необходимо было как можно быстрее уловить? Где? Она вбирала в себя воздух частыми вдохами, но не чувствовала ничего, кроме вони от горячего жира, поднимающегося от светильника… или пота пигмеев, копошащихся среди разбросанных богатств. «Ути, возможно, был прав, — вдруг подумала она. — У меня нет таланта Дакомона. А я вообразила себе невесть что. Мой нос не такой уж чувствительный… Секретный аромат очень легкий, я не смогу его учуять. Я, как собака, буду принюхиваться часами, но он останется для меня неуловим».

Грубые запахи… Да, она станет заложницей грубых запахов и приведет всех к смерти. И это будет карой за то, что она посчитала себя более сильной, чем была на самом деле. Она станет кружить по лабиринту, а подвижные стены, перестраиваясь до бесконечности, будут исполнять вокруг нее танец смерти.

«Не теряй самообладания, — повторяла она себе. — Не поддавайся ни панике, ни горячке. Непахучие духи есть, они где-то там, среди толпы запахов. Ищи».

Она вдруг сообразила, что не все пигмеи на месте. Она насчитала шестерых; значит, двоих не хватало. По ударам, доносившимся из глубины кучи, она поняла, что два танцора все еще оставались в своих саркофагах. Очевидно, их товарищи не очень спешили их освободить. Ануна приблизилась к карликам, чтобы привлечь их внимание; они нетерпеливо отмахнулись от нее, занятые наполнением мешков жемчужинами и аметистами. Один из них даже пригрозил ей оружием. «Ну и твари!» — отходя, подумала девушка. Пошатываясь, она подошла к порогу погребальной камеры, туда, где начинался лабиринт. Нехватка света превращала коридор в необъятную черную дыру; темнота ее была очень плотной, и Ануне показалось, что она находится всего в локте от черной стены. Ей чудилось, что стоит протянуть руку, и кончиками пальцев можно будет коснуться этой холодной, твердой поверхности. Там, в извилистых коридорах, обитала смерть. Она подкарауливала их, притаившись под плитами, которых достаточно было коснуться ногой, чтобы начался танец подвижных стен. Позади раздался скрежет, и Ануна подпрыгнула от неожиданности. Повернувшись, она увидела пигмеев, упирающихся в каменную плиту, закрывающую базальтовую нишу с саркофагом фараона. Девушка не могла сдержать трепета. Привыкнув общаться с мертвыми, она впервые присутствовала при разграблении царского погребения. Она невольно отшатнулась и чуть было не очутилась в темном коридоре, но в последний момент сумела ухватиться за гранитные косяки проема. Не обнаружив таинственного запаха, она не должна была входить в коридор из опасения вызвать наихудшую из катастроф.

Карликам удалось сдвинуть плиту, упавшую на пол с глухим стуком, эхо от которого покатилось по лабиринту. Ануна прикусила губу, подумав, что шум этот, возможно, услышали снаружи, в том мире живых, куда ей вдруг показалось невозможным попасть, как и в чрево богини Нут — иначе говоря, в небесный свод. Пигмеи примостились на краях ниши, чтобы поднять крышку саркофага. Девушка знала, что им было нужно: золотая маска, прикрывающая лицо мумии, нагрудник, а также амулеты, скрытые под льняными лентами. Эти вещи, отлитые из самого чистого золота, ценились очень высоко. Толщиной они были с ладонь земледельца из долины Нила. Амулеты падали на дно мешков с мягким, приглушенным стуком, будто камни на сырую землю.

Когда же пигмеи стали поднимать большую погребальную маску, инкрустированную ляпис-лазурью, мумия Анахотепа приподнялась…

Карлики с крысиным писком шлепнулись на пол, выпустив свою добычу. Ануна увидела, как они запрыгали, словно лягушки, и скрылись под нагромождением погребальных принадлежностей. Саму ее так сильно отбросило назад, что она больно ударилась лопатками о стену. В мерцающем свете оставленного на полу светильника мумия села в саркофаге, обмотанными руками — каждый палец оканчивался золотым конусом — ухватившись за края базальтовой ниши.

«У меня бред, — мелькнуло в голове девушки. — Это все от лихорадки… Яд скорпиона… Не надо бояться, это всего лишь галлюцинация…»

Наклонившись вперед, мумия тяжело дышала. Золотая маска, свалившаяся с лица, лежала на ее тощих бедрах. Она вдруг произнесла два слова, которые, хоть и сказанные чрезвычайно слабым голосом, странно прозвучали в тишине гробницы:

— Хочу пить…

От этого замогильного голоса карлики еще глубже забились под кучу. Ануна машинально схватила бурдючок из козлиной шкуры, висевший у нее на поясе, и приблизилась к саркофагу. Когда до мертвеца оставалось не больше шести шагов, она увидела, как блестят его глаза в перекрестье лент. Девушка повидала немало трупов в Пер-Нефере и не верила, что перед ней воскресший покойник. И хотя она не в силах была понять, что делал здесь этот человек, но тем не менее была убеждена, что он абсолютно живой. Жрецы не могли похоронить его по ошибке, у приготавливаемого к мумифицированию трупа вырезались почти все внутренние органы. Оставалось два предположения: либо этого «мертвеца» приговорили к погребению заживо, либо он сам, добровольно, выбрал себе такую страшную участь по причинам, догадаться о которых было невозможно.

— Хочу пить, — невнятно проговорила мумия голосом старика, находящегося при последнем издыхании.

Ануна подошла. Кем бы он ни был, он напоминал ей стариков, бывших когда-то ее хозяевами. Погонщиков верблюдов, которым она служила и о которых потом заботилась, как о малых детях. Она подняла бурдючок, чтобы смочить повязку, закрывавшую незнакомцу рот. Тот застонал от удовольствия. Тогда Ануна стала разрезать повязки у него на голове. Ленты были сотканы из очень прочных нитей, способных противостоять времени. Вспомнилось, как, посещая Пер-Нефер, номарх обычно требовал изготовить для него ленты, «достаточно прочные, чтобы выдержать вес слона», и называл их «своими доспехами вечности».

Наконец из разрезанных полос показалось лицо Анахотепа. Девушка застыла от изумления. Она ничего не понимала в происходящем. Будь она истинной египтянкой, то, может быть, истолковала бы это воскресение как одно из чудес Осириса, но поскольку она не была ею, то увидела в этом старике живого человека, похороненного по ошибке или с умыслом. И это был Анахотеп, в чем она уже не сомневалась, поскольку лицо воскресшего было точной копией лица номарха, которого ей не раз приходилось видеть в Доме бальзамирования, куда он приходил примерять свой саркофаг.

— Я не мертвый, — глядя на нее, прошелестел старик. — Будь я мертв, я бы не хотел пить так сильно, правда?

Он казался слабее ребенка, и это странно тронуло ее. Перед ней был не жестокий властелин, когда-то царствовавший в Сетеп-Абу, а маленький старичок, тоненькими ручонками цеплявшийся за края саркофага, отчаянно пытаясь оттянуть момент кончины.

— Я ошибся, — повторил Анахотеп, — я считал себя мертвым… и все время говорил об этом жрецам. Как я был глуп…

Его бил озноб. В льняном покрове, подчеркивающем худобу его тела и сутулую спину, он казался совсем беззащитным.

— Помоги мне выйти, — простонал он, пытаясь поймать взгляд Ануны. — Надо уйти из пирамиды, пока жрецы не замуровали гробницу.

— Слишком поздно, — ответила девушка. — Проход уже закрыт.

— Но ты-то что тут делаешь? — удивился старик. — Ты согласилась похоронить себя заживо? Ты — одна из моих жен? Ты меня так любила, что предпочла жизни смерть со мной?

— Нет, — сказала Ануна. — Мы грабители гробниц. Анахотеп широко раскрыл глаза, будто стараясь понять значение этого слова. Вид у него был отсутствующий.

— А ты, — отважилась спросить Ануна, — что ты делаешь здесь, раз ты не мертвый? По всему ному объявлено о твоей кончине. Что это за комедия?

Она не знала, что говорила. Ей казалось, что все это сон, в котором она, скромная благовонщица, разговаривает с номархом Сетеп-Абу как равная.

Старик покачал головой.

— Меня хотели отравить, — плаксиво проговорил он. — Когда я проснулся, я уже не знал, кем я был, но другой «я» умер… Я видел своими глазами… Мой двойник… Злой человек…

«Он свихнулся, — решила Ануна. — Яд, который он выпил, повредил его разум… но почему жрецы похоронили его заживо?»

Эта загадка не давала ей покоя.

Так как старик силился вылезти, она помогла ему выбраться из саркофага и встать на гранитный пол. Он едва не потерял равновесие и уцепился за нее. Он ничего не весил. Совсем ничего. Он мог бы быть привидением… или мумией, очищенной от внутренностей. Казалось, что только жесткий панцирь из лент удерживал его в вертикальном положении.

Покачиваясь, он еле стоял, и Ануна усадила его, прислонив спиной к стене.

— Я не Анахотеп, — бормотал номарх, мучимый навязчивой мыслью. — Я Томак, его двойник, его тайный заместитель… Вам нечего бояться меня. Я совсем не злой. Настоящий Анахотеп умер… Он был слишком слаб и не устоял против яда. А я — бывший рыбак с Нила, я покрепче. Здоровье у меня всегда было лучше, потому-то он меня и ненавидел… Я это чувствовал.

Девушка присела на корточки рядом, пытаясь понять слова старика, явно лишенные смысла. Крючковатая рука номарха легла на ее руку, словно ища поддержки. И это тронуло ее.

— Ты считаешь меня сумасшедшим, правда? — вопросил старик. — Ты ничего не понимаешь. Это было государственной тайной. Было два номарха: один настоящий и один фальшивый. Это все придумал Анахотеп… чтобы защитить себя от покушений.

И он стал рассказывать девушке о двойнике номарха и о том, к чему привела попытка отравления.

— Анахотеп сразу свалился, — заключил он, — но Томак устоял, потому что был здоровее своего господина. Поэтому я и уверен, что я Томак. Жрецы попытались запутать меня, но я обрел ясность ума. Если бы я был Анахотепом, я бы не выжил после яда. Анахотеп был болен, близок к агонии. Его организм не был способен вынести действие отравленного вина.

Потрясенная, Ануна слушала его. Она начинала верить тому, что говорил старик. Нетуб опять промахнулся, он был плохо информирован. Ему и в голову не могло прийти, что у номарха имелся тайный двойник, шут, которого вытаскивали из его тайного убежища, чтобы показывать на публичных церемониях.

— Я Томак, — шептал старичок с упрямством капризного ребенка. — Я не злой, я никогда никому не делал ничего плохого. Я только показывался народу в одежде фараона и с накладной бородой. Я повторял слова, которые меня заставляли заучивать, делал движения, которым обучили меня жрецы. Я был куклой, мне доставались удары ножом во время покушений на номарха. Это все. Я хотел бы выйти отсюда, вернуться в свою деревню на берегу Нила и мирно умереть там.

— А ты помнишь название деревни? — спросила Ануна.

— Нет, — признался старик. — У меня нет никаких воспоминаний. Все угасло — тело, чувства. Ничто для меня не имеет ни вкуса, ни запаха. По этой причине я долго считал себя умершим.

Еле слышным голосом он объяснил, как требовал похоронить его поскорее, чтобы получить возможность возвратиться в поля Иалу.

— Жрецы не осмеливались мне противоречить, — выдохнул он. — Они принимали меня за Анахотепа. Забавно было смотреть, как они повиновались мне, трепетали… А я хотел, чтобы меня оставили в покое. Я был уверен, что уже мертв. Ошибку свою я понял только что, когда меня начала мучить жажда. Думаю, что мои тело и разум оживают после оцепенения от яда.

— Ты голоден? — поинтересовалась Ануна.

— Нет, — прошептал старик. — Я только хочу пить… Налей мне в рот немного воды, моя красавица, а то руки мои слабы и не удержат бурдюк.

Девушка исполнила его просьбу. Старик пил с удивительной жадностью, как будто чувство жизни возвращалось к нему вместе с этой тепловатой водой, вобравшей в себя вкус козлиной шкуры.

Ануна села рядом с ним. Она чувствовала, что силы покидают ее. Кровь стучала в висках, а мозг, казалось, вот-вот взорвется. У нее не было сил осмыслить откровения этого старичка с тонкими ручками и ножками. Анахотеп? Томак? Все это было слишком сложно.

Карлики, видя, что «мумия» не собирается обрушить на них свой гнев, осторожно вылезли из своих укрытий. Они подошли к Ануне и заговорили с ней повелительным, злобным тоном, но девушка не понимала их ломаного языка и знаком показала им, чтобы они оставили ее в покое. Это их разозлило. Один из них сильно схватил ее за руку и указал на еле теплящийся огонек светильника.

— Я знаю… — устало вздохнула Ануна.

Пигмеи были правы: она задерживала их и ставила под угрозу успех операции. Запас горючего был ограничен. Когда догорит последняя капля, светильники погаснут и в гробнице воцарится вечный мрак. А в полной темноте невозможно будет отыскать вентиляционную трубу, через которую должна выбраться вся группа. «Дыра в потолке», — говорил Нетуб. Квадратная дыра размером не больше локтя, то есть расстояния от конца указательного пальца до локтевого сустава у человека среднего роста. Никто из грабителей точно не знал, где находится эта дыра. Ее надо было искать, проходя по коридорам, задрав голову и высоко подняв светильник.

Ануна качнула головой, не отрывая взгляда от дрожащего язычка пламени в маленьком глиняном светильнике. Карлик был прав, нужно идти, преодолеть неимоверную усталость, которая пригвоздила ее к полу, и вести своих сообщников по коридорам с ловушками.

Карлики торопили ее, показывая на мешки, наполненные золотыми слитками, драгоценными камнями и дорогими украшениями, которые они связали попарно, чтобы удобнее было нести. Можно было бы забрать с собой еще много других богатств, но следовало довольствоваться тем, что по силам было унести акробатам. Излишний груз мог бы сделать бегство невозможным.

Старик на все смотрел равнодушно, словно это ограбление не имело к нему никакого отношения. Он легко расстался с массивными золотыми амулетами, засунутыми между лентами, и передал их вожаку карликов.

— А где мумия Анахотепа? — спросила Ануна, пробегая глазами по саркофагам, заполнившим все пространство. Казалось, что в погребальную камеру их внесла какая-то лавина, оставив в самых разных положениях.

— Где-то там, — сказал Томак. — С мумиями слуг и солдат.

Ануна подумала, что в этом, возможно, и заключалась кара, обрушившаяся на номарха, так ревниво оберегавшего свою власть. Смерть лишила его почестей, положенных ему по рангу. Как он сможет царствовать в потустороннем мире, если его похоронили, как безвестного слугу?

Пигмеи собирали веревки с крючьями, методически обертывая их вокруг туловища. Не забыли и про горючее, светильники, запасы воды. Дышать становилось все тяжелее, и Ануна не могла определить — то ли это от горячки, то ли из-за разреженности воздуха.

Пора было идти, приступать к медленному подъему по извилинам лабиринта. До этого момента все напоминало детскую игру. Настоящая же опасность подстерегала их здесь, за порогом погребальной камеры. Часто дыша, Ануна встала и протянула руку Томаку, помогая ему встать.

Вожак карликов уже ждал на пороге склепа с высоко поднятым светильником, пытаясь осветить как можно больший участок уходящего в темноту коридора. Девушка подошла к нему. Тянувшийся перед ней коридор имел около двадцати локтей в длину, а в конце под прямым углом сворачивал налево. Гранитный потолок был низким, давящим. Огонька светильника было явно недостаточно, чтобы хорошо осветить даже этот небольшой отрезок. Расстояние между стенами равнялось четырем локтям, что соответствовало ширине двух плит на полу. Чтобы продвигаться вперед, нужно было обязательно поставить ногу либо на одну, либо на другую… На левую или на правую. И так далее, пока наконец не появится отверстие в потолке.

Закрыв глаза, Ануна глубоко вздохнула. Она не чувствовала никакого запаха, кроме запаха своего пота, запаха затхлости, исходящего от тела Томака, зловония карликов и благовоний, пропитавших льняные повязки.

— Ты что-нибудь чувствуешь? — спросила она старика.

— Нет, — признался тот. — Я даже вкус потерял… Вода, которую ты мне дала, была свежая, но безвкусная. А что я должен почувствовать? Это важно?

У нее не было времени на объяснения. Наклонившись, она понюхала плиты. Пахли они так же, как и сухой камень стен и потолка. Запахом горы.

«Я должна решиться, — подумала она. — Иначе нам не хватит масла, чтобы дойти до конца лабиринта».

Обступивший их со всех сторон мрак приводил ее в ужас. В наступившей темноте карлики образуют человеческую пирамиду, и тому, кто внизу, приходится продвигаться вслепую, тогда как стоящий вверху этой живой лестницы рукою будет ощупывать потолок… Нет, так дело не пойдет. Нельзя забывать о коварных плитах. Рано или поздно самый нижний, держащий остальных, сделает шаг в сторону, чтобы сохранить равновесие. Один неверный шаг, который приведет в действие скрытые пружины… Нет, темнота станет смертью для всех. Она должна быть впереди, победить страх, парализовавший ее у входа в коридор.

Затаив дыхание, она двинулась вперед. Босой левой ногой дотронулась до левой плиты — сперва легонько, а потом наступила на нее всей ступней. Вот жребий и брошен. Ничего не произошло. Она продолжила путь, раздув ноздри, подобно тем предсказательницам, которых окуривали парами лотоса, погружая в транс. Она прошла весь первый коридор, а катастрофы не последовало. Удача? Случаю было угодно, чтобы она ставила ногу на надежные плиты? Пигмеи позади проявляли нетерпение. Если это так легко, почему она медлит? Разве эта глупая самка не понимает, что запас горючего быстро израсходуется?

Ануна сделала над собой усилие, стараясь не думать о маленьких человечках. Она решила действовать так, будто находится внутри гробницы одна. Чтобы вонь от горящего масла не мешала ей, она знаком показала вожаку отодвинуться как можно дальше. Лицо карлика перекосилось от гнева: он воспринял этот приказ как оскорбление. Он был старшим, и ему следовало идти первым. Он стал ругаться на своем языке и от ненависти заикался. Ануне было уже все равно. Направление коридоров менялось. В стенах с обеих сторон появились проемы, выходящие в другие коридоры — тоже с проемами. Из множества маршрутов следовало выбрать один…

«Клянусь богами, — подумала Ануна, — если нам не повезет, придется пройти все коридоры один за другим, чтобы отыскать эту чертову дыру. Мы будем кружить здесь целую вечность… а светильники между тем погаснут».

Она рассмотрела пройденный отрезок и кусочком мела нанесла стрелки на плитах, чтобы обозначить пройденный участок. Но она не очень доверяла этой системе меток, так как Дакомон тысячу раз повторял ей, что она должна бояться ловушек под плитами, приходящими в действие только когда их сдвинет вес человека, идущего в обратном направлении. Довольно было простого выступа или торчащего из пола стержня, чтобы человек попал в ловушку, которую успешно миновал при первом прохождении. Ни в чем нельзя было быть уверенным, даже в уже пройденном пути.

Девушка все же продолжала наносить метки — из суеверия. Сцены, выгравированные на стенах, не могли служить ориентиром; все они были похожи одна на другую. Простой, грубый, нераскрашенный камень, придававший гробнице какую-то незавершенность.

Она уже входила во второй коридор, когда вдруг уловила запах. Ануна уже отчаялась его учуять, и вдруг он появился… ударив прямо в лицо, слабый, но удивительно отличающийся от других. За всю свою жизнь она не встречала ничего подобного. Это было нечто не принадлежащее реальному миру. Запах-фантом, след, оставленный богом, прошедшим сквозь стены. Частичка звезды, упавшая с неба, пахла бы так же. Он был одновременно плотским и божественным, настолько легким, что казалось, будто вдыхаешь запах самого сна, который вот-вот растворится на свету.

— Вот он! — застыв, прошептала она. — Вы его чувствуете?

Она говорила не думая, неспособная совладать с собой. Карлики недоуменно уставились на нее и, гримасничая, громко втягивали воздух, показывая, что с головой у нее не все в порядке. Вожак вытащил из-за пояса металлический стержень и знаком показал, что надо просто постучать по плитам, чтобы найти хитроумное устройство. Ануна догадалась: Нетубу не удалось втолковать пигмеям, что лабиринт Анахотепа устроен сложнее, чем в обычных гробницах.

Карлики считали, что опасность представляли только те скрытые колодцы, которые обычно устраивались под полом. Они абсолютно ничего не знали о меняющем направление лабиринте с подвижными стенками, изобретенном Дакомоном.

Они не понимали, почему Ануна двигалась так осторожно, и видели в этом лишь отсутствие смелости, типичное для женщин.

Девушка жестами попыталась им объяснить, что здесь нет люков и что они приведут в действие пружины, если начнут стучать по плитам железным прутом, проверяя их на прочность. Они не обратили на нее ни малейшего внимания и собрались обогнать ее, чтобы идти первыми. Ануне пришлось достать нож и погрозить им вожаку.

— Не так это просто, как они думают, — бросила она старику. — Плиты-ловушки помечены духами, которые обычный человек не может учуять. Надо обходить их.

Томак покачал головой, но по его испуганному лицу было видно, что ему абсолютно непонятны намеки Ануны.

Девушке пришлось остановиться и переждать неожиданный приступ головокружения. Нервное напряжение и лихорадка отнимали у нее очень много сил. Когда она собралась продолжить путь, то поняла, что больше не чувствует таинственного аромата. Нервное напряжение сказалось на ее обонянии. Она чуть было не поддалась отчаянию.

«Правильно сказал Дакомон, — подумала она. — У меня нет его таланта и никогда не будет. Я могу лишь на короткое время перенять его… но не больше».

Она встала коленями на гранитный пол. Одна из плит, лежащих перед нею, вызовет первое изменение лабиринта, если нажать на нее, но которая? Аромат медленно вплывал в ее ноздри. Она опустила лицо ближе к полу, чтобы определить, какая из двух плит была помечена Анахотепом. Сзади насмешничали карлики.

— Левая, — выдохнула она. — Запах идет оттуда. Значит, надо брать правее. Наступайте только на правую плиту. Понятно?

Преодолев препятствие, они смогли пройти два отрезка коридора, потом аромат появился снова, и пришлось опять обнюхивать плиты, вызывая ярость пигмеев, которые не переставая показывали на светильник, фитилек которого уже начал обугливаться. Ануна была близка к обмороку. На ногах ее удерживала лишь мысль о том, что она упадет на коварную плиту. Сложность задачи пугала ее. Она и не думала, что аромат так разрежен, так… капризен. Что для того, чтобы его почувствовать, следовало концентрировать все свое существо. Как только она позволяла себе отвлечься, он исчезал и плиты становились простыми, ничем не отличающимися друг от друга гранитными квадратами. Она напряглась, сдерживая подступившие к горлу рыдания. Ей удалось миновать три ловушки. Пот стекал по ее лицу и телу, руки тряслись, она еле держалась на ногах. Надо было сделать передышку, чтобы карлики смогли долить масла в светильник. Продвигались в полутьме, которая еще более все осложняла, и часто трудно было различить точное направление плит, настолько идеально они были пригнаны. С тысячью предосторожностей Ануне приходилось становиться на колени и исследовать контуры кончиками пальцев, словно касаясь морды спящего льва. Потные ладони оставляли темные отметины на камне. Она боялась ошибиться, ослабить внимательность… Неужели в самом деле не было никакого запаха, или она просто не сумела уловить его?

В некоторых коридорах не оказалось ловушек, зато в других была «помечена» каждая вторая плита, так что приходилось делать зигзаги, стараясь не надышаться запахами до такой степени, когда уже не различаешь, что спрыснуто духами, а что нет.

На все это уходило много времени, и потрескивание маслянистого фитилька в тишине гробницы было для Ануны постоянным укором.

Катастрофа произошла, когда она позволила себе небольшую передышку, сев у стены и закрыв глаза. Неожиданно вожак оттолкнул ее, чтобы оказаться первым, и начал обстукивать пол уже знакомым девушке бронзовым стержнем. Он стучал изо всех сил, проверяя прочность плит и считая, что так можно определить местонахождение возможного люка. Впавшая в оцепенение Ануна услышала щелчок пружины под полом. Она даже почувствовала его ступней, а отзвук ощутила в животе. Инстинктивно она отшатнулась от стены, чтобы та ее не раздавила, когда начнет вращаться.

Но стенка осталась неподвижной, зато шуршащий шелковистый шум стал наполнять коридор. Вначале Ануна не поняла, что произошло, но, подняв глаза к потолку, увидела невидимое до сих пор отверстие… Из него тек непрерывный поток песка, который с поразительной быстротой заполнял коридор, поднимая облако желтой пыли, затрудняющей дыхание. Струя воздуха задула огонек светильника, и девушка очутилась в полнейшей темноте. А песок продолжал сыпаться, и казалось, конца этому не будет. Ануна сделала движение, чтобы убежать, но скрипящий ковер уже поднялся ей до колен, и девушке с огромным трудом удавалось вытаскивать ноги из все увеличивающейся песчаной массы. Она задыхалась, кашляла; кремневая пыль слепила, забиваясь в глаза, затрудняла дыхание, попадая в рот и легкие. Словно песчаная буря разразилась внутри лабиринта, засыпая все, хороня людей и предметы. Ануна изо всех сил старалась защитить лицо. Плотный слой не переставал расти, надо было двигаться, вылезать из него вслепую, чтобы он не накрыл с головой. А что с карликами? Их маленький рост как раз подходил для подобных ловушек. От кашля у Ануны разрывалась грудь. Она уже не знала, где находится, и слышала лишь непрерывный шорох песка, текущего сверху монолитной колонной.

«Дакомон не рассчитал, — подумала она, стараясь добраться до конца коридора. — Анахотеп спутал его планы; он отказался от перемещающегося лабиринта и заменил подвижные стены резервуарами, устроенными над потолком. Лавина песка обрушивается, когда наступишь на плиту с пружиной. Если в этот момент окажешься под люком, то рискуешь быть оглушенным весом песка, падающего со свода…»

Ануна никогда о таком не слышала. Необычная западня, превращавшая пирамиду в огромную песочницу с гранитными стенами, в песочницу, которая заполнится при малейшей оплошности.

«О боги! — подумала девушка. — Сколько же еще песка над нашими головами?»

Казалось, что в пирамиде скоро окажется половина пустыни. Западня… Текучая, невидимая, она, казалось, способна заполнить все коридоры один за другим.

«А что будет, если мы ошибемся еще раз? — подумала Ануна. — Нас похоронит заживо, раздавит, задушит…»

Она боролась с мягкой сухой массой, захватывающей ее по мере того, как она пыталась от нее отдалиться.

Лавина наконец иссякла, но поднятая ею пыль еще долго не оседала. Ануна лежала на песке, прикрыв голову руками, защищая глаза и ноздри, и безостановочно чихала. Мрак окутывал ее. Она спросила себя: где же светильники? Как найти их в песчаной массе, заполонившей коридор? А где остальные? Томак, карлики? Похоронены ли они под колонной песка, раздавленные ее тяжестью?

Она окликнула их, боясь не услышать ответ. Вдруг в живых осталась она одна?

В ответ она услышала стоны и по скрипу песка поняла, что кто-то пробирался по направлению к ней. Худые пальцы ощупали ее лодыжку. Пальцы старика. Она отругала себя за то, что забыла свой светильник и все необходимые принадлежности в саркофаге, но это случилось из-за скорпиона и горячки, помутившей ее разум. Такая ошибка могла стоить ей жизни. Она позвала карликов, произнеся несколько слов на их диалекте, которым обучил ее Нетуб.

Послышалось далекое ворчание, сопровождаемое кашлем. Прошла вечность, наполненная звуками отбрасываемого песка, потом во мраке засверкали странно слепящие искры. Ануна вдруг подумала, что могла бы учуять запах сталкивающихся частиц кремния.

От пыли нос потерял чувствительность, и это было плохим знаком для дальнейшего продвижения. Девушка задрожала от радости, увидев крохотное пламя на конце промасленного фитилька. Пигмей, возвративший им свет, на три четверти был засыпан песком — только его руки и голова высовывались из скрипящего ковра. Ануна подползла к нему, чтобы помочь освободиться. Нужно было остерегаться резких движений, потому что из очень сухого песка легко вылетало облако пыли.

— Где остальные? — спросила Ануна, когда почти откопала карлика.

Знаком он дал понять, что его товарищи находились где-то внизу, под обрушившейся на них песчаной лавиной. Ануна принялась разгребать песок. Коридор был заполнен наполовину. Если бы девушка не побежала, лавина поглотила бы и ее. Оказавшись под отверстием, она взглянула вверх, чтобы попытаться определить глубину резервуара, но он оказался слишком большим и, казалось, не имел границ. Сколько же их еще над потолком? Имея такую высоту, они, наверное, содержали в себе огромное количество песка, ожидавшего лишь щелчка, чтобы свалиться на голову чужаков, проникших в сердце гробницы.

Раскапывая песок, она наткнулась на чью-то руку, а потом лицо. Вскоре ей удалось откопать еще двух пигмеев, находившихся в бессознательном состоянии. Четвертый вылез на поверхность сам. Потребовалось немало времени, чтобы найти вожака, ставшего причиной катастрофы. Он был мертв, его затылок был разбит большим камнем, множество которых попалось в лавине. Ануна застыла на месте, увидев на своих руках кровь. А вокруг нее неистово рылись в песке карлики. Она поняла, что они искали мешки с золотом и драгоценностями, также погребенные лавиной.

— Светильники и воду… — крикнула она им охрипшим от попавшей в горло пыли голосом. — Не забудьте бурдюки с водой…

Однако здесь их ожидало разочарование. Если мешки откопали без особых проблем, с бурдюками дело обстояло хуже: те из них, в которые попали камни, порвались, и их драгоценное содержимое ушло в песок. Несмотря на отчаянные раскопки, не удалось найти весь запас масла. К тому же поисковые работы в разреженной атмосфере всех чрезвычайно измотали.

Ануна и другие оставшиеся в живых отошли в конец коридора, где он менял направление, и присели отдохнуть, а заодно съесть по сухарю и горсти фиников.

— Нужно ждать, — обратилась Ануна к карликам. — Сейчас я ничего не чувствую. Пыль убила все запахи. Если мы пойдем наугад, можем попасть под другую лавину.

Она сопровождала свои слова красноречивыми жестами, надеясь, что пигмеи ее поймут. Они покачали головами. Катастрофа и потеря вожака немного поубавили у них спеси.

— А что теперь? — поинтересовался Томак. — Мы так и умрем здесь?

Он произнес эти слова на удивление безразличным тоном, как человек, которому больше нечего терять.

— Надеюсь, что нет, — вздохнула девушка, — но обещать ничего не могу. У нас мало воды, масла тоже чуть-чуть, и мы не знаем, где находится вентиляционная труба, которая выведет нас из пирамиды.

— Это не вентиляционная труба, — назидательно произнес старик. — Это дорога, по которой Ба и ка могут уходить и приходить. Такая есть во всех пирамидах. Обычно на нее указывает статуя Упуаута, бога — открывателя дорог.

— Надо же, — удивилась Ануна. — А только что ты ничего не помнил.

— Верно, — подтвердил старик. — Я вспомнил об этом только что…

— Ты уверен, что правильно сказал о статуе Упуаута? — настаивала девушка. — Это очень важно. Увидев эту статую вдалеке, мы сразу узнаем, куда нам идти.

Томак пожал худыми плечами.

— Девочка моя, — простонал он, — как можешь ты увидеть статую вдалеке, если светильник светит не больше чем на пять шагов? Нужно много светильников. Тогда можно осветить все коридоры.

— Ты прав, — проворчала Ануна, — но если мы зажжем все светильники одновременно, у нас скоро не останется ни одного.

Старик устало махнул рукой.

— Приходится выбирать, — проговорил он. — В любом случае, думаю, у нас не хватит масла, чтобы пройти весь лабиринт… Ты двигаешься слишком медленно…

— А ты видел, что происходит, когда идешь быстро? — возразила Ануна, задетая его словами за живое. — Над нашими головами достаточно песка, чтобы образовался приличный холм. Вероятно, пирамида полая на треть, и эта треть только и ждет нашего промаха, чтобы обрушиться на наши головы. При следующей ошибке мы окажемся перед полностью засыпанной галереей, и не будет хода ни вперед, ни назад.

— Делай как хочешь, — пробормотал Томак. — Я слишком стар и не могу командовать вами.

Они замолчали и лишь пристально смотрели на маленький огонек, потрескивавший у носика светильника. Ануна встревожилась. В конце концов, старик был прав. Выказывая чрезмерную осторожность, она уменьшала их шансы на выживание. Но она все-таки колебалась, не решаясь на крайнюю меру. Зажечь все светильники? Да, идея казалась соблазнительной, да вот только существовала ли эта статуя на самом деле? Анахотеп рассказывал о ней своему двойнику? Или все дело было в старческом слабоумии?

Она встала. Песчаный ливень в кровь расцарапал ее плечи. Пигмеи тоже были в крови. У одного из них камнем срезало ухо, и он обмотал голову куском ткани. Но карлик не жаловался, несмотря на кровь, капавшую сквозь повязку.

Нужно было идти дальше — из-за масла, из-за света, из-за темноты… Карлики тяжело ступали, согнувшись под тяжелыми мешками с золотом, и старались идти след в след за Ануной.

Ануна понюхала полутьму, надеясь обнаружить присутствие магического аромата в запахе сухого песка и пыли, устилавших коридоры.

Увы, на них обрушились еще две лавины. Два раза потолок приоткрывался, впуская пустыню в глубины пирамиды. Всякий раз песчаный ливень переходил в песчаную бурю, заполняя коридор за удивительно короткое время. Как ни старались Ануна и ее спутники держаться подальше, всегда приливная волна жидкого скрипящего песка догоняла их, их ноги утопали в ней до колен. Когда песок доходил до бедер, уже невозможно было двигаться, и все превращались в статуй, установленных на цоколях… Оставалось только ждать, молясь, чтобы лавина побыстрее иссякла и не накрыла с головой. Еще один карлик погиб от удушья: когда его отрыли, его рот был забит песком. Пигмеи копали с большим упорством, полные решимости не оставить в пирамиде ни одного мешка с сокровищем, похищенным в погребальной камере. А так как число их уменьшилось, на каждого выжившего отныне приходился более тяжелый груз. И хотя природа не обделила их силой, двигаться им приходилось уже с трудом.

Ануна утратила представление о времени. Каждая пыльная буря вынуждала ее подолгу ждать возвращения аромата. Она вконец обессилела и боялась совершить новую ошибку. Высоко подняв светильник, она всматривалась в темноту лабиринта, силясь увидеть силуэт Упуаута — бога-пса, проводника, открывателя дорог, упомянутого Томаком. Но старик был прав: нужно больше света. Вначале Ануна пожалела, что не запаслась факелами, но потом сообразила, что это было бы неразумно, так как факелы пожирали бы больше воздуха, которого и так было мало, и грабителям пришлось бы продвигаться быстрым шагом.

Девушка колебалась, в темноте лабиринт казался больше, чем на самом деле. Поэтому, не зная, какое направление выбрать, она исследовала каждый коридор, осматривая потолок. При такой работе солнце взойдет раньше, чем она пройдет половину лабиринта. Нужно было решаться… Повернувшись к карликам, она сказала:

— Мы изменим тактику. Зажгите все светильники. Каждый понесет по светильнику, подняв его как можно выше. Нужно найти статую Упуаута… всматривайтесь в галереи, попробуйте разыскать статую бога-пса. Когда мы его найдем, мы наконец перестанем действовать наугад.

Растолковать им это стоило большого труда. Пигмеи наотрез отказались зажечь все светильники. Все они повторяли одно слово — «ночь», видимо, желая сказать, что очень боятся мрака, который неминуемо воцарится, как только сгорит последняя капля масла.

— В любом случае нам будет плохо, — горячилась девушка. — Пыль слишком медленно оседает, а я не могу чувствовать запах, пока она в воздухе. Придется ждать и ждать… Скоро будет светать, и мы не сможем выйти наружу. Вам нельзя будет разбивать известковую облицовку, потому что вокруг пирамиды ходят люди. Найдется один, который сообщит солдатам охраны… И это значит, что, если мы хотим выйти незамеченными, нам придется ждать следующей ночи. А воздуха здесь скоро не останется. Это точно… Разве вы не ощущаете, какой он тяжелый? Надо выходить сейчас, пока солнце не встало. А то будет поздно. Мы задохнемся…

Она говорила очень долго. Пигмеи советовались на своем языке, стараясь понять то, что она им объясняла. Они наконец сдались и, вытащив из мешков светильники, залили в них масло, зажгли фитильки, и каждый поднял свой источник света как можно выше. Теперь видимая часть лабиринта, до сих пор остававшаяся очень ограниченной, значительно расширилась. Сильный запах горящего масла, как и вначале, вызвал у Ануны тошноту, но она не видела другого средства избежать ловушек, придуманных Анахотепом. С поднятыми светильниками они углубились в новый коридор, освещая пространство у каждой встречающейся им двери.

— Там! — вдруг пронзительно закричал Томак, показывая тонким пальцем на силуэт, возвышающийся посреди одного из коридоров. — Это он…

Ануна нахмурилась. Был ли это Упуаут или же то был Анубис? На таком расстоянии трудно рассмотреть — то ли это бог-пес, то ли бог-шакал, так как они были удивительно похожи.

«Ну вот, жребий брошен, — подумала она. — Надо идти туда, другого ориентира нет».

— Запомните это место хорошенько, — бросила она, — а то как бы не сбиться с пути. И погасите лишние светильники, они нам больше не нужны… Их запах мне очень мешает.

Началось медленное продвижение по плитам. Ануна шла первой, стараясь не пропустить возвращения аромата духов, созданных Дакомоном. Она не была уверена, сможет ли уловить его, так как от пыли острота ее обоняния притупилась. Но надо было покончить со всем этим, идти прямо к статуе и не думать ни о чем другом…

Ей удалось обнаружить три коварные плиты. Подходы к изваянию, казалось, были защищены целой сетью пружин. Это убеждало ее в том, что Томак не ошибся. Упуаут указывал дорогу. Его установили здесь, чтобы помочь Ба и кав их непрестанном перемещении между миром живых и миром мертвых. Осталось пройти каких-то двадцать локтей, что соответствовало двадцати гранитным плитам, поскольку длина каждого коридора равнялась четырем локтям, а ширина — двум плитам. Это было и много, и одновременно мало, потому что она подозревала, что Анахотеп увеличил число ловушек вокруг вентиляционной трубы. Требовалась чрезвычайная осторожность. Ей удалось учуять еще пять «ароматизированных» плит, расположенных так близко друг к другу, что трудно было определить их точное местонахождение. Это препятствие надолго задержало ее и стоило ей всей энергии, которая в ней еще оставалась. Когда она наконец положила руку на грудь статуи, то уже еле стояла на ногах.

— Это здесь! — бросил Томак, протягивая худую руку к потолку. — Смотрите!

В гранитном своде зияло квадратное отверстие, но оно было слишком высоко, и рукой до него было не дотянуться.

— О боги! — выдохнула девушка. — Какое же оно маленькое!

Она была поражена… Нетуб говорил о трубе шириной в локоть… Он ошибся! Отверстие, которое рассматривала Ануна, годилось разве что для ребенка, да и то если он сожмет плечи. Пигмеи могли без труда проскользнуть в него, но она?..

Ужасное подозрение закралось в ее сердце. А что, если Нетуб лгал ей с самого начала? Если он заставил ее спуститься в гробницу, заранее зная, что она оттуда не выберется? От страха и отвращения ей хотелось завыть. Что, если он использовал ее, как использовал других? Ведь он был разбойником! Подлец! Она сразу почувствовала, как оборвалась между ними связь, казавшаяся вечной. А может быть, она ошибалась?..

Пигмеи принялись готовить снаряжение. Они разматывали веревки, обмотанные у них вокруг пояса, и привязывали к ним мешки с золотом. Жестами они объяснили Ануне, что будут взбираться первыми, чтобы подготовить и попробовать расширить дорогу и пробить тонкую облицовку, закрывавшую тоннель сверху. Когда все будет готово, ей спустят веревку, чтобы она присоединилась к ним. Покончив с объяснениями, они разделись догола, намазались жиром, потом протянули горшочек девушке, знаками приказывая ей сделать то же самое. Так как она пребывала в нерешительности, один из них сделал вид, что срывает с нее одежду. Ануна кивнула, показывая, что поняла. Если и можно было пролезть в эту дыру, то только голой и скользкой.

Карлики в мгновение ока встали друг на друга. Стоявший наверху тотчас исчез в отверстии, которое жрецы называли «дорогой душ». Он пристроился там, упершись ногами в стенки, и начал делать выбоины, чтобы удобнее было карабкаться наверх. Ануна лишний раз убедилась в выносливости и силе этих маленьких человечков. Теперь-то до нее дошло, почему фараоны старались заполучить их всеми средствами. Неожиданно она подумала, что никогда не могла различить их, даже не знала их имен. Тот, первый, работал быстро. Известковая пыль мелким дождем падала на плечи бога-проводника. Тоннель, уходивший вверх под углом сорок пять градусов, отзывался шумом работающих инструментов. Вскоре карлик исчез из виду. Он продвигался в темном тоннеле, делая выбоины справа и слева и вставляя в них бронзовые крюки, за которые могли цепляться другие. Ануна уселась на пол, прислонившись к стене, чтобы немного набраться сил. Ей ничего не оставалось делать, как ждать и надеяться, что еще не рассвело. От нервного напряжения и страха она уже давно потеряла ощущение времени. Заканчивающаяся ночь казалась ей одновременно и очень короткой, и нескончаемой, как это часто бывает в моменты большого нервного напряжения.

Из трубы выпала веревка. Оставшиеся внизу пигмеи поспешно привязали к ней мешок с золотом. Сокровище для них было самым главным. Они не обращали никакого внимания на девушку и старика, пока все мешки не оказались наверху.

Никогда еще Ануна так не нервничала. Она ощущала свою уязвимость, зависимость от гномов-акробатов. Как они поступят? Что наказал им Нетуб Ашра? Она думала о молодом человеке, о наслаждениях, получаемых в его объятиях, о сладострастии, которое столько раз испытывала, лежа на нем. Она тысячу раз повторила себе: «Я не влюблена в него, я его не люблю. Это всего лишь восхитительная игра…» Но страдания, испытываемые ею сейчас при мысли, что он мог ее предать, заставляли ее усомниться в этом.

Мешки по одному исчезли в тоннеле. При подъеме они терлись о стенки прохода. Ануна предположила, что карлик прикреплял их к крюкам, а потом продолжал восхождение. Она удивлялась, как пигмеям удавалось сохранить столько энергии, чтобы выполнять непосильную для другого задачу. Когда все мешки были подняты, из трубы послышался зов. Оставшиеся карлики поднялись по веревке с поразительной ловкостью. Последний из них, прежде чем исчезнуть, дал понять Ануне, что она должна ждать их сигнала к подъему, потому что проход был таким узким, что в нем можно задохнуться, если оказаться там всем разом.

«Они по крайней мере оставили веревку», — констатировала девушка, глядя на свисавший с потолка пеньковый канат.

Они с Томаком сидели на гранитных плитах, окутанные мраком гробницы. «Я им больше не нужна, — твердила она себе. — Чего ради им поднимать меня… да достаточно ли я худа, чтобы пролезть в эту трубу?»

— Они встретятся с Нетубом Ашрой, не правда ли? — вдруг пробормотал старик, уже часа два не раскрывавший рта.

Ануна вздрогнула. Она никогда не произносила при нем имени главаря грабителей. Откуда старик его знает?

— Как, ты его знаешь? — спросила она. Старик пожал плечами.

— Ах, — вздохнул он, — я знаю больше, чем ты думаешь, потому что именно я организовал это ограбление.

«Он бредит, — подумала девушка. — Не следует с ним спорить».

— Да, — продолжил Томак. — Я придумал это ограбление, я только что вспомнил. План зародился в моей голове, когда я понял, что Анахотеп приказал своим убийцам убрать меня, как только он умрет. Он не хотел, чтобы я пережил его, для него это было невыносимо. Это оскорбляло его… Представь только: простой рыбак с Нила живет дольше фараона, двойником которого он был… Такого быть не может. Следовало разрезать нить моей жизни в тот момент, когда оборвется нить Анахотепа…

Ануна подсела поближе. И тут она поняла, что слышит не старческий бред. О боги! К Томаку вернулась память, в этом не было никаких сомнений. Последствия отравления исчезали, и вместе с этим возвращались воспоминания. Значит, это он все затеял? С самого начала? Она засыпала его вопросами; ее громкий прерывающийся голос звучал в тишине гробницы, и эхо далеко разносилось по переплетениям коридоров.

— Я давно подозревал, что приговорен, — говорил старик. — Я столько лет слушал излияния Анахотепа, что почти научился читать его мысли. Он считал себя хитрым, изворотливым, но на самом деле он был весь как на ладони… Все это время я разыгрывал из себя простачка, чтобы не пробудить в нем недоверия… Ведь дурачка нечего бояться… Я старался казаться глуповатым, чревоугодником и пьяницей, единственными радостями которого были гарем, хорошая еда и питье. Он ежедневно приходил ко мне поздно вечером, потому что в конечном счете был одинок, ненавидимый всеми, и ему не с кем было поговорить. Он садился, пил вино и произносил речь, словно обращаясь к собаке или дрессированной обезьянке.

Томак замолчал, потому что у него пересохло в горле, и попросил воды. Ануна отдала ему все, что оставалось в бурдюке. Из-за песчаных ловушек все в последние часы много пили. Хорошо бы, чтобы их побыстрее вытащили из пирамиды, иначе они недолго протянут без воды.

Томак покачивал головой, пытаясь собрать воедино отрывочные мысли. Хилый огонек освещал его изможденные черты, и он, как никогда, походил на мумию, сбежавшую из саркофага.

— Как только я окончательно убедился, что он велит меня убить, я принял свои меры предосторожности, — продолжал бормотать Томак. — Здоровье мое было лучше, и я знал, что смогу прожить еще много лет… Но богатство меня избаловало, я уже не мог обходиться без той роскоши, к которой привык за три десятка лет. Я знал, что меня не удовлетворит скромное существование… Конечно, можно было бы убежать, захватив с собой кое-что…

— Ты мог бы это сделать? — недоверчиво спросила Ануна.

— Да, — ответил старик. — Это было легко… никто меня не стерег. Я мог бы выдать себя за Анахотепа и приказать носильщикам отнести меня подальше от дворца, а потом уйти украдкой, раствориться в толпе. Но что бы я мог взять с собой? По правде говоря, очень немного. Два или три слитка золота, горсть драгоценных камней. А выйди я из дворца с полными мешками, и стражники сразу захотят меня сопровождать. То же было бы, если бы я переоделся в садовника. Полуголого, в набедренной повязке и с палкой в руке, меня выпустили бы без всяких вопросов, но если бы я нес на плече суму, часовые тотчас бы меня обыскали… И потом, я не хотел довольствоваться малым, пылинкой от всего этого богатства… На какое время хватит трех слитков, если хочешь хорошо пожить? Мне хотелось забрать все. Обчистить этого подлого номарха.

— Когда ты понял, что это возможно?

— Когда Анахотеп сделал глупость, изуродовав Дакомона. Молодой человек был ему очень предан, но номарх был слишком недоверчив, чтобы поверить в это. Отняв у него красоту, он нажил себе злейшего врага. Я же почувствовал, что получил надежного помощника. Я тайно встретился с ним, когда он залечивал свои раны… и обо всем с ним договорился. Я посоветовал ему сговориться с Нетубом Ашрой, потому что ни один из нас не был в состоянии осуществить всю операцию… Но придумал-то все именно я: фальшивые мумии, карликов… Дакомон и Ашра были всего лишь исполнителями.

Ануна поднесла бурдюк к губам, чтобы слизнуть несколько последних капель воды. Ее тоже мучила жажда.

— Вот только не понимаю, как тебя, такого хитроумного, занесло в эту гробницу, — заметила она. — Это было сделано умышленно? Ты, может быть, хотел следить за ходом операции?

Старик беспомощно развел руками.

— Нет, — вздохнул он. — Не все пошло так… как было предусмотрено… Причиной всему отравление… Но я не помню, как все это получилось… Отравленное вино надо было выпить одновременно с Анахотепом… Это нужно было сделать обязательно, так как он был страшно недоверчив. Мне даже следовало осушить свою чашу первым, одним глотком, а затем уже и он… Я знал, что только на таких условиях он соглашался пить со мной… Мне кажется, что я все сделал, чтобы яд на меня не подействовал… но не знаю, в чем заключалась моя уловка… После этого я потерял память.

— Я знаю! — воскликнула девушка. — Ведь это я принесла яд двум мальчикам: они должны были добавить его в вино номарха. А ты сделал как они: ты выпил камедь, чтобы яд не всосался через желудок. Это защитило бы тебя, а Анахотеп свалился бы замертво. Затем ты вызвал бы у себя рвоту, чтобы избавиться от отравленной жидкости. Задумано было хитро… но ты прав: произошло что-то непредвиденное… Кажется, я догадываюсь, в чем дело… Нетуб говорил мальчикам, чтобы они влили в вино лишь немного яда, но им ужасно хотелось убить номарха, и они ослушались… Вылили в вино все содержимое склянки. Вот почему пострадал и ты. Яд был очень сильным, и камедь не смогла тебя надежно защитить… А без нее ты был бы мертв, как Анахотеп. К тому же и врачи помогли тебе.

— Да, — согласился Томак, — возможно, так оно и было… Но тогда-то я и потерял память. Я долго пребывал в таком состоянии… Не знал, кто я. Все перемешалось в моей голове. Я сошел с ума, считал себя умершим… В себя я пришел только тогда, когда вылез из саркофага, и разум мой начал постепенно проясняться.

— Что ты должен был делать после смерти Анахотепа?

— Бежать из дворца, присоединиться к Нетубу Ашре и дожидаться похорон.

— Нетуб никогда не говорил мне о тебе…

— Еще бы, все это было тайной. А тебя, исполнительницу, мы не собирались посвящать в свои планы.

Ануна сжала зубы. Какой же она была идиоткой! Она считала, что сблизилась с Нетубом, а тот кормил ее фальшивыми откровениями, сделал ее своей любовницей, чтобы усыпить ее бдительность.

— А сейчас? — спросила она, схватив старика за плечи. — Что должно произойти сейчас?

— Они оставят тебя здесь, — тихо ответил Томак. — Это тоже было предусмотрено… Сейчас карлики уже вылезли из пирамиды вместе с сокровищами и удирают в пустыню… Мы здесь одни, ты и я… И никто не придет за нами.

Ануна резко поднялась.

— Ты не мог сказать об этом раньше? — вскричала она, и голос ее зазвенел в лабиринте.

Старик съежился на полу, как обиженный ребенок.

— Это мне тогда не вспомнилось, — невнятно проговорил он. — И потом, я слишком стар… Что мы могли поделать с этими ужасными карликами? Я сам себя наказал… Угодил в собственную ловушку. Очевидно, этого хотели боги. Они покарали меня за кощунство. Успокойся, надо готовиться к смерти. Больше нам ничего не остается… Ведь это я велел Нетубу оставить тебя в гробнице, чтобы увеличилась доля каждого… К тому же, как видишь, проход слишком узок для нас…

— Они оставили веревку! — крикнула девушка. — Еще не все потеряно.

— Они обманули тебя, чтобы ты не беспокоилась, — простонал Томак. — Она подрезана… Потяни за нее, и она оборвется. Попытайся, сама убедишься. Я тебе повторяю: все было предусмотрено… Я подстроил нашу собственную агонию… Вина лежит на мне. Надо смириться и молить богов о милосердии. Вернемся в погребальную камеру, найдем мумию Анахотепа и уложим ее туда, где ей подобает находиться… суд Аменти, может быть, зачтет нам это? Я не хочу, чтобы мое сердце бросили адской собаке…

Он уцепился за ноги Ануны, но она безжалостно оттолкнула его.

— Хватит! — крикнула она. — Плевать мне на Анахотепа, я хочу выйти отсюда, хочу свою долю сокровищ, я ее заработала. Не позволю Нетубу издеваться над собой. А ты выйдешь вместе со мной.

— Это невозможно, — захныкал Томак, — у меня нет сил…

Перестав обращать на него внимание, Ануна схватила веревку и сильно потянула за нее. Та сразу оборвалась, как и предсказывал старик. Осмотрев конец веревки, она заметила, что он действительно наполовину надрезан.

— Видишь! — восторжествовал Томак. — Ничего не поделаешь. Вернемся в погребальную камеру и исправим наши ошибки… Милость богов, быть может, оградит нас от мучений ада.

Ануна не слушала его. Подняв голову, она пыталась уловить какой-нибудь звук в трубе. Все было тихо; из этого она заключила, что карлики пробили известковую облицовку, покрывавшую пирамиду, и спустились на землю. Следовало идти той же дорогой, не дожидаясь, пока погаснут светильники и не останется ни капли воды.

Повернувшись к старику, она начала снимать с него ленты, все еще остававшиеся на нем.

— Мы свяжем их, и получится веревка с узлами, — объяснила она. — Я полезу первая и буду тебя тянуть. Ты не толстый, а намазавшись бараньим жиром, легко проползешь по трубе.

— Но как ты влезешь в трубу? — заныл Томак, показывая на зияющее в потолке отверстие. — Даже подпрыгнув, ты не достанешь до нее.

— Я вскарабкаюсь на статую Упуаута, — сказала Ануна. — Если она не опрокинется, мне, может быть, удастся ухватиться за одну из выбоин, которые карлики выдолбили внутри трубы.

— Она сделана из хрупкого известняка, — заметил старик, проведя рукой по статуе бога-пса. — Если она упадет, то разобьется на тысячу кусков.

— А ты будешь держать ее, — проворчала девушка. — Обнимешь ее, как женщину из твоего гарема. Она и не пошевельнется… Давай снимай с себя все, надо намазаться жиром. Скоро рассветет. Если мы не вылезем сейчас же, мы подохнем от жажды до наступления вечера. Я будто наелась натрона, так у меня пересох язык.

Она сняла с себя всю одежду и натерлась жиром с головы до ног, особенно старательно намазывая плечи, которые казались ей слишком широкими. Потом она вытерла ладони песком, чтобы они не были скользкими, из лоскута материи сделала мешочек, наполнила его песочной пылью и повесила на шею. Ею она будет осушать ладони во время подъема. Посчитав себя готовой, она связала полосы материи и соорудила из них нечто вроде упряжи, завязав ее у старика под мышками. Затем она положила весь неизрасходованный жир в другой мешочек, который прикрепила к поясу Томака.

Ануна проделала все это, стараясь не думать о том, что ждет ее наверху. Больше всего она боялась застрять в трубе, не имея возможности двинуться ни вперед, ни назад. Если такое случится, она окажется обречена на смерть в нескольких метрах от свободы и будет лишь смотреть на дневной свет, проникающий в трубу через отверстие, проделанное в облицовке.

— Начали, — выдохнула она. — Я сейчас залезу на статую. Держи ее изо всех сил, чтобы она не шаталась.

Натерев ладони и ступни пылью, девушка взобралась на статую. Та была невысокой, но давала выигрыш в три локтя. Этого было достаточно, чтобы дотронуться до края отверстия кончиками пальцев. И все же, когда она встала на плечи бога-пса, то почувствовала, как статуя закачалась.

— Держи! — крикнула она Томаку. — Держи крепче! Старик делал все, что мог, однако в его худых руках почти не осталось силы.

Ануна, привстав на цыпочки, пальцами шарила в трубе, ища выбоину. Было слишком низко, и ей надо было подпрыгнуть… рискуя потерять равновесие, когда ее ноги вновь коснутся статуи. И все-таки выбоины там были, это она знала точно: она видела, как карлик долбил трубу… Девушка колебалась, не очень уверенная в силе своих рук. Ведь она была благовонщицей, а не каменщиком. Никогда ей не приходилось напрягать мускулы, чтобы заработать себе на жизнь. Впрочем, поздно об этом сожалеть. Сейчас надо прыгать.

Она согнула колени, напряглась, подняла руки и подпрыгнула, царапнув ногтями по внутренней части трубы. Пальцы нащупали трещину, уцепились за нее. Подтягиваясь, она сумела влезть в трубу. Не будь там широких выбоин, проделанных ее предшественниками, такой трюк ей вряд ли бы удался. К счастью, заостренный стержень легко входил в мягкий известняк, и выбоины получились достаточно глубокими. Был, правда, момент паники, когда она подтягивалась и от веса ее тела у нее чуть не порвались сухожилия, но, как только живот ее оказался внутри трубы, она поняла, что все получилось. Ей трудно было дышать в тесном пространстве, и, не намажься она жиром, продвигаться было бы крайне затруднительно. Подниматься она могла только с вытянутыми вперед руками, колени согнуть было невозможно.

«Если проход станет еще уже, я пропала», — подумала она.

Впереди ничего не было видно, и приходилось действовать вслепую. Кое-как она преодолела десять локтей, наткнулась на бронзовый крюк и привязала к нему конец связанных полос, которые тащила за собой, перекинув через плечо. Крюк она использовала в качестве блока для подтягивания Томака. Отодвинувшись назад и освободив пространство, она стала тянуть за «веревку».

— Залезай! — крикнула она, не зная, слышен ли старику ее голос. — Влезай на статую, я буду тебя тянуть.

Она откинулась, работая живым противовесом, и потихоньку стала затягивать Томака в трубу. Не было возможности посмотреть вниз, чтобы увидеть, что там происходит, — настолько узкой была труба. Долгое время веревка беспорядочно дергалась, потом успокоилась.

«Он или рядом со мной, или упал…» — подумала Ануна.

— Томак? — окликнула она. — Ты здесь? Дрожащие пальцы дотронулись до ее лодыжки и легонько сжали ее. Старику удалось взобраться в трубу.

— Упирайся ступнями в выбоины, — крикнула она ему. — Они на расстоянии локтя друг от друга, так ты не скатишься назад. Труба идет наклонно, но если мы сорвемся, то быстро покатимся вниз… Ведь мы намазаны жиром.

Томак пробормотал что-то неразборчивое. Она решила, не теряя времени, продолжать подъем. Проползшие здесь пигмеи оставили на стенках тонкий слой жира, что облегчало продвижение, однако одновременно усложняло задачу удержаться в трубе.

Всякий раз, когда приходилось проползать мимо очередного крюка, Ануна испытывала страшные муки, так как бронзовые штыри пропарывали ей кожу на груди, животе, спине и боках.

Она сжимала зубы; кровь теплыми струйками сочилась из порезов, смешиваясь с жиром и известковой пылью. Но она продолжала ползти, хотя руки ее сводило от боли, а пальцы были ободраны о шершавые края выбоин. Она смотрела только вперед, в дыру, проделанную пигмеями в конце трубы, откуда скоро польется свет начинающегося дня. Если солнце взойдет прежде, чем она доползет до выхода, ей придется, сжавшись, сидеть здесь до ночи, пока судорога не заставит ее отцепиться от стены и скатиться назад в чрево пирамиды. Нет, этого нельзя допустить… Она не выдержит еще один день. Солнце пустыни, бьющее в белую известковую облицовку, нагреет пирамиду, словно кусок металла в кузнечном горне. Тоннель быстро заполнится горячим воздухом и превратится в раскаленную печь.

«Без воды нам не выдержать, — подумала она. — Это все равно, что быть привязанным к скале посреди пустыни».

Ко всему прочему вполне возможно, что какой-нибудь зевака заметит дыру в гладкой поверхности пирамиды. Обычно после похорон сановных лиц много людей приходило к его гробнице — из любопытства или благочестия. Обязательно найдется один, который покажет пальцем на пробитое в пирамиде отверстие и начнет спрашивать: к чему оно?

А пока была ночь, и не все еще было потеряно. Ануна попыталась сосчитать выбоины, продолбленные карликами, и определить расстояние, которое им предстоит проползти. Все ее тело болело; стенки трубы сдавливали ребра, как будто хотели удушить Ануну. Девушка знала, что все это от страха, и старалась не поддаваться ему, однако дышать становилось все больнее, а мышцы сводило судорогой. Томаку, двигавшемуся сзади, было легче, потому что он был потоньше, к тому же она тянула его, значительно облегчая его собственные усилия.

«Смотри не застрянь, — повторяла она себе. — Главное — не застрять».

И тем не менее она чувствовала, что вот-вот застрянет. От тяжелого дыхания у нее распирало грудную клетку, и это еще больше увеличивало ощущение тесноты.

О близости выхода она узнала по прохладному ночному воздуху, вдруг ласково скользнувшему по ее лицу. Вместе с ним до нее донеслись и запахи. Аромат пальм, фиников, влажная прохлада Нила…

— Наконец-то! — выдохнула она. — Добрались! Томак, ты слышишь меня?

Если он и ответил, она все равно не услышала. Трясущимися от напряжения руками она цеплялась за последние выбоины. Не стоило расслабляться, иначе можно было сорваться и скатиться по трубе в обратном направлении.

«Если это случится, — сказала она себе, — то штыри и крюки, может быть, и остановят тебя, но пропорют до потрохов».

И вот она увидела звезды, луну… Отверстие было довольно узким, да еще карлики даже не потрудились сгладить неровности. На краю его были вбиты крюки и кольца, с помощью которых спускали мешки с добычей, но все веревки исчезли. Ануна высунула голову наружу, чтобы наполнить легкие свежим воздухом и прикинуть расстояние до земли. При свете луны ей показалось, что выходное отверстие находилось на высоте ста пятидесяти локтей. Многовато, даже если учитывать наклон поверхности. По такому скату не пройти и даже не проползти. Если не держаться за закрепленную наверху веревку, тотчас сорвешься и покатишься по известняковой облицовке, переворачиваясь на ходу, как камень, летящий по склону горы.

«Хоть она и гладкая, — подумала девушка, — я сдеру себе всю кожу, прежде чем коснусь земли».

Возможно, она и не разобьется насмерть, но будет выглядеть как освежеванное животное.

Насколько она могла судить, внизу не было ни души. Да и что там кому-то делать? Церемония закончилась, и жизнь вошла в свое русло. Жестокий номарх Анахотеп уже принадлежал прошлому.

Повернув голову назад, она подергала веревку, привлекая внимание Томака.

— Начинаем спускаться, — произнесла она, громко и отчетливо выговаривая слова. — Надеюсь, веревка выдержит. Только вот до земли она не достанет. Поэтому в конце концов ее придется выпустить, а дальше уж скользить по склону. Намажемся как следует оставшимся жиром, чтобы уменьшить трение, но не исключено, что кожу мы себе сдерем… Ты понял? Развязывай свою веревку, я распущу ее, чтобы она стала подлиннее. Я не смогу тебе помочь. Как только я вылезу, будешь выпутываться один.

Ануна подождала еще немного, потом дернула за веревку. Она знала, что для обмотки царской мумии бальзамировщикам потребовалось около ста пятидесяти локтей льняной ленты. Сто пятьдесят локтей… Приблизительное расстояние до земли… Но очень рискованно… Если сложить ее вдвое, длина уменьшится, зато увеличится прочность. Она знала, что Анахотеп потребовал для себя лен самого лучшего качества, дабы его похоронное одеяние пережило века. Нужно было принимать решение, потому что ночь начинала бледнеть.

По мере того как лента разматывалась, Ануна через отверстие спускала ее наружу. Ночной ветерок играл с нескончаемой тонкой перевязью, заставляя ее порхать по белой стене пирамиды.

Ануна все-таки решила сложить ее вдвое. Наполовину высунувшись наружу, она споро работала над пустотой, манипулируя с бесконечной лентой, хлопающей на ветру. Посчитав, что части получились равными, она привязала ее к кольцам, оставленным карликами на краю отверстия. Затем как смогла намазалась жиром и, намотав ленту на одну руку, стала вылезать наружу головой вперед. В узкой трубе нельзя было развернуться, так что пришлось смириться с таким положением. Края отверстия ободрали ей бедра, и внезапно она повисла вдоль стены; лента натянулась.

«Спускайся! — кричал ей внутренний голос. — Спускайся, пока не ослабли руки».

Она ойкнула от страха и грудью и животом прижалась к белой известняковой облицовке. Судорожно вцепившиеся в ленту руки отказывались повиноваться. Из отверстия высунулась голова Томака. Ануна начала спускаться, стараясь не делать резких движений. Лен держал хорошо. Наклон стены составлял градусов пятьдесят. Она попыталась подобрать ноги, но лишь ободрала коленки и распласталась, чуть не выпустив ленту. Известняк был очень гладкий, отполированный руками тысяч людей. Если она и заскользит по нему, то пострадает лишь от трения, а не напорется на какие-либо неровности. Девушка продолжила спуск. Ночной ветер, хлеставший по потному телу, казался ледяным; зубы выстукивали дробь. Без каких-либо осложнений она спустилась до конца ленты и вдруг безо всякой опоры повисла над пустотой. От земли ее отделяло семьдесят пять локтей. Собравшись в клубок, она покатилась по склону и удачно приземлилась на смягчивший падение песок. Другого способа спуститься не было. Еще девочкой она часто скатывалась так с вершин барханов на краю пустыни, но там был мягкий песок, а не камень… Падение оглушило ее, и она не видела, как спускался Томак. Когда она пришла в чувство, старик лежал в песке на спине и постанывал. Он здорово ободрал себе кожу. Она взяла его за руку, помогая подняться, но он закричал, как ребенок: у него оказалось вывихнуто плечо.

— Мы смогли… — задыхаясь проговорила она, сама еще не до конца поверив в это. — Мы живы! Пойдем, надо где-то укрыться.

Она поддерживала Томака, пока они шли к глинобитным домишкам на берегу реки.

Голые, безумно уставшие, окровавленные, они все дальше уходили от царства мертвых. Небо посинело, а скоро оно станет розовым. Через какой-то час, когда солнечные лучи упадут на пирамиду, люди, увидев пляшущую на ветру ленту, подумают, что ненавистный всем Анахотеп покинул свою гробницу, чтобы тревожить живых, и вымажут лица илом, взывая к милосердию Осириса.