Лабиринты ума

Явление импринтинга впервые было описано О. Хейнротом и К. Лоренцем. Импринты (буквально, от англ. imprint – запечатлевать, оставлять след) – это структуры мозга, которые определяют характер восприятия, расшифровки и реакции в отношении стимулов окружающей среды. Их включение обусловлено врожденными генетическими программами. Эти практически неизгладимые «впечатления» закладываются в моменты так называемой импринтной уязвимости. Импринтинг происходит в конкретные отрезки жизни, т. е. строго лимитирован по времени. В эти периоды мозг становится особенно восприимчив к специфическим сигналам, ключевым стимулам окружающей среды. В дальнейшем запечатленные образы играют ведущую роль в специфических поведенческих реакциях животного (включая человека). Импринтирование, в отличие от кондиционирования (обусловливания, научения[35]), не требует многократного стимулирования мозга для запоминания «образца поведения», «биопрограммы». Если в период импринтной уязвимости не поступает ключевого стимула, то соответствующая биопрограмма не запускается либо запускается искаженно или не полностью. Считается, «…что запечатлен может быть почти любой предмет, как бы он ни отличался от самого животного. Лоренц приводит в качестве примера случай, когда попугайчик запечатлел целлулоидный шарик для пинг-понга. Попугайчик воспринимал его как полового партнера и ласкал шарик, как будто это была голова самки. У других птиц диапазон возможностей запечатления не столь широк. Так, воронята не будут добровольно следовать за человеком, поскольку у него отсутствуют некоторые специфические черты, свойственные взрослым воронам, – способность летать и черная окраска; возможно, здесь важна и иная форма тела. Фабрициус, работавший с различными видами уток, обнаружил, что в первые часы жизни ни характер движения, ни размеры, ни форма не являются определяющими. Более того, это же можно сказать и о кряканье, которому Лоренц придавал особое значение; тот же результат дают самые разнообразные короткие звуки, следующие один за другим. В первые часы жизни утята реагируют на самые грубые и простые раздражители, но в последующие часы реакция в значительной степени специализируется и утенок фиксирует характерные признаки повстречавшегося первым предмета. Чувствительность ограничивается какими-нибудь несколькими часами…».[36]

Да уж, любовь зла… Явление импринтинга может даже объяснить патологическое влечение набоковского Гумберта к Лолите, а также массу других извращений, о которых наглядно можно узнать из гигантского порносодержимого Интернета.

В некоторых случаях импринтирование одних программ запускает другие программы. Например, у гусят и утят импринтинг запускает одновременно механизм:

а) за кем надо следовать, чтобы быть под защитой, чтобы научиться правильным технологиям выживания;

б) с представителем какого вида надо спариваться после полового созревания.

Когда вместо матери импринтируется другой предмет (мяч, механическая игрушка, что угодно, включая и самого экспериментатора), последний также становится объектом полового влечения. Такая закономерность прослеживается не только у птиц, но и у млекопитающих.[37]

Импринтинг обусловлен тремя ключевыми факторами – генетической программой, эндокринной[38] (гормональной) регуляцией и определенной ситуацией в момент импринтной уязвимости. Механизм импринтинга зависит от временных параметров, и в том случае если в соответствующее время отсутствовали значимые стимулы, необходимые для запуска той или иной биологической программы, эта программа не будет инсталлирована в будущем. Живое существо в таком случае теряет способность к адаптации в среде обитания, не может адекватно общаться с сородичами, спариваться, участвовать во внутривидовой конкурентной борьбе, исполнять родительские функции.

В ряде экспериментов было установлено, что импринтинг тесно связан с увеличением белкового синтеза. В опытах с цыплятами Стивен Роуз и его коллеги устранили все возможные посторонние влияния. Синтез белка в мозгу цыпленка увеличивается в течение первых двух часов после воздействия стимула. Исследователи перерезали у цыпленка нервные пути, которые служили для передачи зрительной информации из одного полушария в другое, и закрывали один глаз цыпленка. В итоге в той половине мозга, которая была связана с открытым глазом, белковый синтез был выше, чем в половине мозга, связанной с закрытым глазом. Возможно, что в процессе запоминания синтезируемые белки транспортируются к синапсу[39] и изменяют его структуру.[40]

Энграмма

Помимо изменений в синаптической структуре в процессе «оформления» сознания важную роль играет модификация мозговой ткани. Этот процесс связан со стойким запечатлением в долговременной памяти так называемых энграмм. Буквально в переводе с греческого энграмма означает «внутреннюю запись». Так в древности называли покрытую воском дощечку, на которую наносили знаки для сохранения обозначаемой ими информации. Проблема энграммы интересовала ученых с давних пор. Сам термин в научный оборот был введен немецким биологом Ричардом Симоном (Semon). Он предполагал, что энграмма является биохимическим проявлением памяти, постоянным изменением нервной ткани, возникающим в процессе научения. Еще сравнительно недавно, несмотря на усиленные поиски энграммы, не было прямых доказательств модификации мозговой ткани, возникающей в результате индивидуального опыта организма. Вопросы о связи энграммы с субъективными переживаниями интересовали в свое время и К. Г. Юнга. Он полагал, что энграмма является изначальным образом и представляет собой осадок в памяти, образовавшийся путем бесчисленных, сходных между собой процессов. Изначальным образом Юнг называл образ, которому присущ архаический характер и который обнаруживает значительное совпадение с известными мифологическими мотивами. Энграмма, в процессе психической деятельности выступающая как образ, выражает себя в коллективно-бессознательных материалах.[41]

В нейробиологии энграмма скорее относится к области личного опыта. Считается, что наиболее устойчивые энграммы возникают в процессе импринтинга.[42]

Ученые долго искали связь между процессом индивидуального научения и нейронной модификацией. В 1950 году Карл Лешли, учитель Прибрама, занимавшийся исследованием энграммы, с грустной иронией писал: «Анализируя данные, касающиеся локализации следов памяти, я испытываю иногда необходимость сделать вывод, что научение вообще невозможно. Тем не менее, несмотря на такой довод против него, научение иногда происходит».[43]

В настоящее время, после интенсивных, упорных исследований, положение изменилось. Оказалось, что под влиянием индивидуального опыта происходят изменения в соединительных аппаратах мозговой ткани. Несмотря на то что зрелые нейроны не делятся, было экспериментально доказано, что можно вызвать направленный рост новых нервных волокон, которые меняют пространственную структуру связей между нервными клетками. В отличие от процесса импринтинга, для появления энграмм необходимо достаточно длительное повторение сигналов, связанных с информацией, находящейся в регистре первичной (кратковременной) памяти. «Следовательно, – пишет Прибрам, – долговременная память является скорее функцией соединительных структур, чем функцией процессов в самой нервной клетке, генерирующей нервные импульсы».[44]

Тем не менее до сих пор нет полной уверенности в том, что информация, полученная в ходе опыта, хранится в определенных структурах мозга. Медицинская практика свидетельствует о том, что не существует ограниченных участков высших отделов мозга, поражение которых полностью лишает человека памяти. Вместе с тем диффузные поражения значительной массы мозга могут привести к потере как кратковременной, так и долговременной памяти. В 1929 году в своей книге «Механизмы мозга и разума» Карл Лешли высказал идею, что «хранилищем» долговременной памяти в морфофункциональном отношении является вся кора головного мозга. Прибрам, пытаясь разрешить ряд вопросов, возникших в ходе экспериментов, как раз и пришел к выводу, что мозг работает на голографическом принципе (см. выше).

Не будем также забывать об исследованиях Станислава Грофа, в ходе которых было выяснено, что человек может актуализировать переживания, выходящие за границы его «биографического» опыта. Если допустить, что мозг играет роль своеобразного посредника между физической реальностью и разумом, в котором как раз и содержится память, тогда многое может проясниться. И в таком случае нам придется признать, что гипотезы античности не были столь наивными и лишенными смысла.

Программирование мозга

С помощью импринтинга мозга и научения сознание человека настраивается на оптимальное выживание в физическом мире. Выдающийся нейролог ХХ века, д-р психологии Гарвардского университета Тимоти Лири выделил семь импринтов (в дальнейшем идею этих импринтов подхватил и развил д-р Роберт Антон Уилсон). Лишь первые четыре программы имеют непосредственное отношение к борьбе за выживание; в совокупности эти программы определяют модель личности взрослого человека (которая, по выражению д-ра Лири, представляет собой личиночную стадию эволюции человека), типичного биоробота, жестко зафиксированного в западне заданных рефлексов[45]. Три другие программы относятся к дальнейшей эволюции человеческого существа. Они связаны с правым полушарием мозга, которое у среднестатистического человека остается практически неосвоенным. К этим трем последним программам относятся:

– программа наслаждения, открывающая тело как инструмент наслаждения свободой, когда управление телом становится гедоническим искусством; однако зацикленность на этом контуре может стать «золотой клеткой»;

– программа экстаза; запускается, когда нервная система освобождается от диктата тела и осознает лишь свою деятельность (мы, с точки зрения Лири, – это наши нервные системы); нервная система впадает в экстаз, наслаждаясь интенсивностью, сложностью и новизной информационного обмена нейрологическими сигналами;

– высшая программа, по Тимоти Лири, реализуется тогда, когда сознание ограничивается исключительно «пространством» нейрона, в которое втягивается сознание. Центр синтеза памяти нейрона ведет диалог с кодом ДНК внутри ядер клеток, от чего, к примеру, возникает эффект переживания «прошлых жизней», то есть идет процесс чтения генетической информации.

Д-р Уилсон выделил восемь программ сознания. Первые семь практически совпадают с контурами, описанными Тимоти Лири. Уилсон добавил еще один контур – метафизиологический. Кратко описание последних четырех программ, расширяющих сознание, можно свести к следующему:

Нейросоматическая (психосоматическая) программа (пятый контур). Для нейросоматического импринта характерно ощущение гедонического «кайфа», чувственного блаженства, космической, вселенской радости, всепоглощающей любви. Многие мистические переживания д-р Уилсон отождествляет с запуском именно этой программы. Шаманизм, элевсинские мистерии, культ Диониса, раннее христианство, гностицизм, тантра и т. д., по Уилсону, содержали в себе технику трансмутации, т. е. раскрытия пятого контура.

В целом, импринтирование пятого контура сопровождается радикальной перестройкой всего организма, который открывается новым энергетическим потокам, что и ведет к новому восприятию действительности, к новой холистической, «пантеистической» (единотелесной, по выражению Е. А. Торчинова) реальности (реальностям). Этот импринт привязан к коре правого полушария и нейрологически связан с лимбической системой (первый контур) и гениталиями.

Лимбическая система (от лат. limbus – край) – сложный набор структур переднего мозга, представленный таламусом, гипоталамусом, поясной извилиной коры мозга и гиппокампом. Первоначально этот комплекс носил название – круг Пайпеца. Позднее, учитывая, что поясная извилина как бы окаймляет основание переднего мозга, и было предложено название – лимбическая система. Полагают, что источником возбуждения для этой системы является гипоталамус. Лимбическая система является основой для возникновения эмоций. Ее функция заключается в мониторинге переживаемого нами опыта и в выделении особо значимых моментов при помощи эмоциональных маркеров, сигнализирующих нам о важности получаемой информации. Отметим также, что в опытах с крысами выяснилось, что эмоции (и связанный с ними «центр удовольствия» в лимбической системе) играют важную роль в стимулировании рассудочной деятельности у животных (элементарных рассудочных актов)[46]. По мнению нейрологов, во время интенсивно переживаемого религиозного опыта лимбическая система существенно активизируется, сообщая получаемому нами в эти моменты опыту особое значение (хотя скорее – открывая доступ к таким переживаниям, когда, по выражению Алистера Кроули, «любое действие становится оргазмом»), т. е. осуществляя позитивное нейросоматическое включение.

Это обстоятельство объясняет, почему людям, пережившим мистический опыт, зачастую так трудно его описать. «Содержание пережитого – его визуальные компоненты, сенсорные компоненты – ничем не отличаются от повседневного переживаемого нами опыта, – говорит Джеффри Сэйвер, нейробиолог из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. – Однако лимбическая система маркирует эти моменты как особо важные для данного индивидуума, чаще всего сопровождая их ощущением радости и гармонии. Когда человек, переживший подобный опыт, пытается рассказать о нем окружающим, он чаще всего передает только его содержание, не отражая в своем рассказе сопровождавший этот опыт эмоциональный подъем».

Роль лимбической системы при переживании религиозного опыта подтверждается многочисленными свидетельствами. Например, ощущения людей, страдающих эпилепсией, связанной с лимбической системой или височными долями мозга, – иногда во время припадков эти люди переживают опыт, сходный с религиозным. В результате, отмечает Сэйвер, эпилептики всегда считались людьми, склонными к мистике.

Нейрохирурги, стимулирующие лимбическую систему во время операций на мозге, отмечают, что их пациенты время от времени говорят о религиозных чувствах, пережитых ими в ходе операции. Кроме того, болезнь Альцгеймера, сопровождающаяся потерей интереса к религии, уже на ранних своих стадиях травмирует лимбическую систему.

Вероятнее всего, как полагает Уилсон, нейросоматический контур располагается в задней части коры правого полушария.

Нейрогенетическая программа. Шестой контур мозга у д-ра Уилсона в целом соответствует седьмому у Тимоти Лири. Эта программа запускается, когда нервная система начинает «слышать» диалог внутри отдельного нейрона в системе нейрогенетических связей. Архивы ДНК при активизации нейрогенетического контура становятся доступными для сознания в виде архетипических образов юнговского коллективного бессознательного, памяти «прошлых» жизней (отметим, по генетической линии). Генетические архивы содержат информацию, начиная со времен зарождения жизни и включая планы будущей биологической эволюции. Уилсон отождествляет с этим контуром «филогенетическое бессознательное» в трансперсональной теории Станислава Грофа.

Отметим лишь, что теория генетической памяти не может объяснить всего многообразия трансперсональных воспоминаний. Например, чех может вспомнить себя как древний китаец или негр с берегов Конго и т. п.[47] Подобные воспоминания ставят большой вопрос о локализации памяти «прошлых» жизней, но однозначно лишь то, что такая память не может передаваться на генетическом уровне.

Нейрогенетическое сознание позволяет заглянуть в программу эволюции биологической жизни на Земле (если, конечно, считать критерием эволюции все большее структурное усложнение биологических систем). Образы генетических архивов, «коллективного бессознательного» присутствуют в человеческих снах (персональных ночных мифах) и в мифах народов мира (имперсональных видовых снах).

По предположениям д-ра Уилсона, нейрогенетический контур располагается в новой коре правого полушария.

Программа метапрограммирования. Обычный представитель голых обезьян, homo sapiens (I—IV контуры) не осознает, что его мировосприятие, его виґдение и ощущения – результат моделирования его собственного мозга. Он видит бессознательно, механически, считает воспринимаемое им внешним по отношению к себе.

Сознание же, осознавшее свою зависимость от способов восприятия, моделей, парадигм (т. е. всех программ мозга и не только мозга!), понимающее относительность этого восприятия (и данной реальности), а также готовое и способное к самоперепрограммированию, такое сознание – результат запуска контура метапрограммирования. Когда освоен контур метапрограммирования, человек освобождается от единственной реальности, в которой он был заточен как в тюремной камере. «Душа» (Сознание) этого контура – суть «Творящая пустота», принимающая в себя сознания всех предыдущих контуров; зеркало, меняющее угол отражения; инструмент, изобретенный Вселенной с целью увидеть саму себя, хотя с тем же успехом можно сказать, что Сознание само творит Вселенную. Структурирует ее, чтобы познавать и получать опыт самого себя через свое творение, самообъективацию (на манер Гегеля, с той разве что разницей, что, в отличие от гегелевской модели, процесс этого творчества бесконечен и неисчерпаем). «Я» и «Мой мир» становятся единым целым. «Сознание и его функционирование идентичны».

Предположительно локализация контура метапрограммирования – лобные доли головного мозга.

Метафизическое космическое видение. Чтобы понять, что такое нелокальный квантовый контур, д-р Уилсон предлагает рассмотреть следующую модель. «Представьте, что ваш мозг – это компьютер. Теперь представьте, что весь мир в целом – это большой компьютер, мегакомпьютер, по выражению Джона Лилли. Затем представьте, что субквантовая сфера <…> состоит из мини-мини-компьютеров. Аппаратное обеспечение каждого „компьютера“ – мира, вашего мозга, субквантовых механизмов – локализовано. Каждая его часть находится в определенной точке пространства-времени, здесь, а не там, сейчас, а не тогда. Но программное обеспечение – информация – нелокально. Оно находится здесь, там ивезде; сейчас, тогда ивсегда». Информационная система, которая охватывает уровни, все системы, все компьютеры, и есть метафизиологический контур. Это Единство со «Всем», «Все во всем» школы Хуаянь.[48]

Подведем итог краткому описанию высших контуров (импринтов, программ) по Лири–Уилсону. Очевидно, что Лири и Уилсон предпочитали «компьютерное» видение мира. Но все же, несмотря на кибернетичность и даже некую материалистичность в таком понимании человеческого сознания, компьютеризированное восприятие души (сознания) человека – это всего лишь метафора (на что неоднократно обращает внимание д-р Уилсон). Метафора это и тогда, когда Лири утверждает, что сознание – это энергия, Дух, Бог, информация, интерпретируемая (расшифровываемая) системой (структурой, формой, компьютером, контуром, программой). И тогда это лишь метафора, когда Уилсон видит в сознании «зеркало» мозга. Это всего лишь модели. Безусловно, как об этом уже было сказано выше, модели, в которых нет места душе или духу, выглядят несколько роботизированными.

Однако в воззрениях Лири–Уилсона существует явная тенденция к спиритуализации энергии. Энергия, интерпретируемая системой, больше напоминает Дух, обретающий свое Сознание (сознания) в разумно (программно) оформленной материи. Ведь для работы обычного компьютера помимо программиста, программного и аппаратного обеспечения необходимо и ЭЛЕКТРИЧЕСТВО.

С давних пор дух воспринимался шаманами как сознательная энергия, сознательная сила. Ведь мы можем утверждать в равной степени, что, с одной стороны, сознание обладает энергией, а с другой – что энергия обладает сознанием.

Как писал поэт Максимилиан Волошин:

Ученые смотрят на мир как на совокупность физических явлений. Архаический человек смотрел на те же явления, но только «под другим углом», в большей степени сообщаясь с сознательным аспектом этих явлений.

Все есть вода, и все полно богов – утверждал еще Фалес, отразивший в своем учении «переходное сознание», переходное от мифопоэтического к логическому типу восприятия действительности.

Нам известно, что натурализм архаических времен также не был лишен метафоричности: прана (одушевляющее начало, «жизненное дыхание») в индийской традиции, пневма у греков, сила-мана[49] народов Океании или даосская ци по существу представляют собой одну метафору, метафору «дыхания», питающей силы всего сущего. В тибетской медицине слово «лунг» имеет такое же значение, как и санскритское слово «прана», а именно «ветер». Не удивительно, что практически все восточные психопрактики были связаны с контролем над дыханием («пранаяма» в Индии, «цигун» в Китае).

Эта метафора неслучайна. «Дыхание», «воздух» – та субстанция, которая невидима для обычного восприятия, но без которой жизнь невозможна (не считая, конечно, анаэробных организмов). «Дуновение», «ветер» мы не видим, так же как и дыхание, однако можем ощущать их как силу, энергию, мощь, способную валить огромные деревья, срывать с домов крыши или давать движение парусным судам. Тоже, кстати, можно сказать и об электричестве. Как и ветер, мы его не видим. Однако в современной цивилизации переоценить роль электричества невозможно.

Архаическому сознанию свойственно понятие о некой универсальной силе-энергии и одновременно первосубстанции, дающей жизнь и вскармливающей все живое. Эта сила действует как в физическом, так и в сверхъестественном, магическом мире. Североамериканские индейцы племени дакота называли эту силу «вакан», ирокезы называли ее «оренда». «Эта сила свойственна всем вещам… скалам, воде, морским приливам, растениям, животным, людям, ветру и буре, облакам, грому и молнии… Первобытная ментальность видит в этой силе достаточную причину всех явлений, всех действий окружающей человека среды».[50]

Анимизм (anima – душа как жизненнoe, животное начало или animus – разумное начало), видящий душу не только в человеке, но и в любом живом существе, аниматизм, т. е. представления о тотальной одушевленности, жизненности, отсутствии «мертвой» материи, и пантеизм – в сущности родственные друг другу явления. И как бы ни обстояли дела в вопросе о древнем мировосприятии (о чем у нас еще пойдет речь ниже), отметим лишь, что «дыхание», как и «сила», имеет смысл лишь в отношении структуры-тела, существование и преобразование которого это «дыхание» делает возможным.

Дух может проявляться как дух, лишь когда он участвует в процессе дыхания. И именно в связи с процессом дыхания, т. е. жизни, имеет смысл говорить о душе. Поэтому противопоставление духа (души) разуму и материи (т. е. физической структуре, организованной материи), безусловно, неправомерно.

Идеи противопоставления души телу (вплоть до восприятия тела как темницы для души в орфико-пифагорейской традиции, а потом в гностицизме и его наследии в манихействе; идея «ниспадения в тела животных и человека») не могли вытеснить идеи душевно-телесного единства, получившего свое развитие в пантеистических идеях эпохи Возрождения (самые яркие ученые-маги-натурфилософы этого времени – Джордано Бруно и Парацельс), а затем и в русской религиозной философии. Восточному христианству в основном были чужды представления о материи как источнике зла[51]. Не материя, а «грех», согласно христианскому учению, причина искаженного восприятия божественного единства Духа и Материи. Нечто общее, но лишенное идеи «греха» как ослушания перед Богом мы видим и в буддийском понимании этого вопроса. Не материя и не «плотное тело» – причина страдания. Причина страдания – омрачение, болезнь сердца-ума (подробнее об этом см. ниже).

Сходное понимание вопроса мы обнаруживаем в буддийских и индуистских тантрических учениях, согласно которым не материя дурна, а ум, пребывающий в заблуждении относительно своей изначальной природы, создает иллюзию дробления Духа и Материи.

В конечном итоге, современная западная наука – не что иное, как порождение натурфилософии, корни которой уходят в древние представления первых философов.

К слову, в этом контексте античные суждения о душе (Гиппократ, Гален и т. д.), представляющей собой пневму, циркулирующую по телу, вполне согласуются с моделями Лири–Уилсона.

Все же если модели высших контуров могут показаться кому-то уж слишком фантастичными, то четыре первых контура практически любой может проследить в повседневном поведении людей.

Оральный импринт. Поскольку питание для появившегося на свет млекопитающего (в том числе и человека) связано с матерью как с первым источником питания, а точнее – с материнским соском, первая биопрограмма получила название «оральная». Мать – это для млекопитающего теплое, уютное, безопасное место. Поиск такой комфортной и безопасной зоны запрограммирован у новорожденного на уровне ДНК. Например, вылупившийся в инкубаторе цыпленок отождествляет первый увиденный движущийся объект (в опытах Конрада Лоренца – мяч) с матерью. В современном человеке такая программа заложена на уровне ствола головного мозга. Многое в дальнейшем поведении примата зависит от того, при каких условиях протекает первое импринтирование. По мере роста младенца и все большего отдаления от соска область вокруг матери (зоны безопасности и источника питания) расширяется. В зависимости от того, какой будет эта зона – враждебной или дружелюбной, во многом зависит программирование поведения труса или храбреца (с различными вариациями и оттенками), то есть будет определена наступательная или отступательно-оборонительная стратегия выживания в физическом мире.

Территориально-эмоциональный импринт (программа соперничества). Вторая биопрограмма, вероятно, связана с таламусом («задним», «старым мозгом») и с мышцами. Запуск этой программы осуществляется на стадии процесса обучения прямостоянию и ходьбе, а следовательно, освоению территории и утверждению своего статуса в среде соплеменников. Опять-таки, в зависимости от событий окружающего мира этот импринт определит сильную (доминирующую) роль (статус) альфа-самца, либо роль слабого, притесняемого в стае (семье) неудачника, «омега». Причем оба типа поведения, в зависимости от обстоятельств в период импринтной уязвимости, определяются интересами выживания. Если примату в условиях враждебной среды оказывается более «выгодным» поведение подчиняющееся, то и в дальнейшем он будет проигрывать свой «успешный» сценарий поведения. Напротив, в случае удачи в агрессивно-наступательной политике и побед в сражениях за территорию, признания в стае закрепится стратегия альфа-самца. Благодаря этой биопрограмме примат выясняет, какие силы действуют в иерархии его сообщества: кто сильнее его, кто слабее, кому надо повиноваться, а кого можно подчинять и эксплуатировать самому. Такая программа характерна как для диких приматов, так и для приматов одомашненных, т. е. для «человека разумного». Но если первые метят территорию выделениями желез, мочой и калом, вторые в борьбе за географическое и интеллектуальное пространство (интеллектуальную собственность) метят территорию пограничными столбами и авторскими правами.

Семантический, вербальный импринт. Импринтные участки третьей программы расположены в коре левого полушария и связаны с тонкими мышцами гортани и правой руки. От этой биопрограммы зависят способность к распознаванию символов и, следовательно, речь и мышление. Благодаря этой программе человек учится коммуникации посредством знаков и осваивает житейскую логику: вешает ярлыки на пристрастно воспринимаемый (через программы выживания) мир, а также устанавливает всевозможные отношения между символами. Ментальное конструирование – моделирование и парадигмы – связаны именно с этой программой.

Социополовой импринт. С программой этого типа связаны сексуальные пристрастия, сексуальная, семейная и общественная роль (поскольку любая социальная форма – наследница родового строя) и, следовательно, общественная мораль. Каким будет сексуальное поведение, опять же зависит от обстоятельств данного периода импринтной уязвимости. На генетическом уровне лишь запускается определенная биопрограмма; как она реализуется – зависит от условий окружающей среды. Этот импринт (в случае «удачного» импринтирования) привязывает тело к видам деятельности, которые связаны с хозяйством, ответственностью и выращиванием потомства. Неслучайно практически во всех архаических сообществах половая зрелость совпадает со вступлением подростка в полноценные социальные отношения.[52]

Естественные биосоциальные системы у животных и социальные образования в человеческом сообществе имеют массу поразительных сходств. Подобную конвергенцию можно объяснить все теми же интересами выживания. Любая социальная группа как устойчивая надорганизменная система должна обладать собственным потенциалом к адаптации: способностью к самоподдержанию своих основных качеств (гомеостазу), способностью к восстановлению (регенерации), способностью к размножению (самовоспроизводству). Иногда такие биосоциальные системы оказываются способными к «спонтанному» (эволюционно-адаптивному) совершенствованию, усложнению, необходимому в целях конкурентной борьбы за жизнь.

«Дети-колдуны»

Запуск всех четырех программ у некоторых народов считался окончательным этапом утраты «паранормального» восприятия. Дети в возрасте до 6 лет считались колдунами, и контакты с ними строго регламентировались[53]. Отголоски таких представлений можно обнаружить и в сказках – в них дети способны общаться с миром, который для взрослых уже нереален.

Легенды эпоса киче «Пополь-Вух»[54] сохранили память о «детстве» человечества. В них говорится, что первые люди были «наделены проницательностью: они видели, и их взгляд тотчас достигал своей цели. Они преуспевали в видении, они преуспевали в знании всего, что имеется на свете. Когда они смотрели вокруг, они сразу же видели и созерцали от верха до низа свод небес и внутренность земли. Они видели даже вещи, скрытые в глубокой темноте; они сразу видели весь мир, не делая даже попытки двигаться; и они видели с того места, где они находились. Велика была мудрость их, их зрение достигало лесов, скал, озер, морей, гор и долин»[55]. Первые люди увидели все, что существовало в этом мире. Но творцы человека, узнав о способностях их созданий, решили ограничить восприятие. Великий отец и Великая мать человека не хотели, чтобы их творения были равны своим творцам, поскольку полагали, что только творцы могут видеть далеко, знать все и видеть все. Посовещавшись, они решили напустить туман на их глаза: «Тогда Сердце небес навеял туман на их глаза, который покрыл облаком их зрение, как на зеркале, покрытом дыханием. Глаза их были покрыты, и они могли видеть только то, что находилось близко, только это было ясно видимо для них. Таким образом была потеряна их мудрость, и все знание четырех людей, происхождение и начало народа киче было разрушено».[56]

Возможно, что в таком тумане как раз отразилась память об импринтировании человека. Случайно ли совпадение метафоры затмения человеческого восприятия в эпосе киче и метафоры неспособности знать истину у апостола Павла, который говорит: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» (1 Кор 13: 12). Если учесть, что апостол Павел имел визионерский опыт путешествия на третье небо (2 Кор 12: 2–4), то такая связь, может оказаться, была не случайной.

Как бы то ни было, к моменту полового созревания человек получает все базовые импринты. Кстати, по эпосу киче, человек познал радость секса именно после того, как «туман» опустился на его глаза.

Как правило, четыре биопрограммы и определяют весь ход жизни человека, его интересы, цели и ценности. Успешно удовлетворяя набор сообразных программам потребностей, человек ощущает комфорт, который лишь изредка омрачается непонятно откуда доносящейся тревогой и мучительным вопросом (который иногда вырывается из глубин подавленного сознания): «И что – это все? И в этом весь смысл жизни?»

Иерархия и «дети цветов», или «Забор соседа» как двигатель прогресса

С точки зрения современных зоопсихологов, есть четыре важнейших проявления организации биосоциальных систем:

1) иерархия и доминантность, которые обеспечивают в сообществах организованность потоков информации, распределение функций и целесообразность (целеустремленность) действий членов группы в самых различных ситуациях;

2) социотомия (явление «расщепления» сообщества животных, достигшего предела плотности населения), важнейший из механизмов, обеспечивающий оптимизацию численности группы и во многом объясняющий механизм возникновения ересей и сект;

3) социальное партнерство – механизмы кооперации особей, обеспечивающие достижение целей частью членов сообщества (группой или отдельным членом) в условиях конкуренции или конфликта целей с другими его членами. Проще говоря, механизмы возникновения семейных союзов, братств и бандитских группировок;

4) клубы – организованное социальное пространство для релаксации и игр членов сообщества и некоторые другие формы.

В работе доктора биологических наук В. Р. Дольника «Непослушное дитя биосферы», посвященной исследованию поведения человека в контексте биовыживательных программ животных, мы читаем:

«Беседуя об эволюции, мы часто невольно представляем себе естественный отбор как некую мудрую, рачительную, добрую силу. Поэтому, столкнувшись с негуманными его решениями, мы зачастую недоумеваем и возмущаемся. Но естественный отбор – бездушная и безжалостная статистическая машина, ей не присущи гуманистические принципы. Раз на основе соподчинения найдена возможность образовывать упорядоченные отношения, от которых популяция в целом выигрывает, значит, эта возможность будет использоваться».

В сообществах животных царит жесткий иерархический порядок. Иерархия может устанавливаться в малых группах, например в небольших семьях. Но наиболее выражена она в больших группах животных, занимающих общую территорию. Не все «теплые и сытные места» одинаково доступны всем особям. Следовательно, иерархия – это производное от необходимости делить территорию, пригодную для жизни. Среди позвоночных иерархическая организация сообщества наиболее развита у приматов. Выраженность иерархической организации тем сильнее, чем больше опасностей угрожает данному виду.

Сущность иерархически упорядоченной организации состоит в организации «пирамиды субординации». Вершину такой ступенчатой пирамиды занимает наиболее агрессивная, хитрая и опытная особь, иногда – особи. Животных, занимающих господствующие места, называют доминантами, а располагающихся на ступеньку ниже – субдоминантами. Ранги животных, в зависимости от занимаемых ступенек в пирамиде, обозначаются буквами греческого алфавита (от альфы до омеги, причем омегой называют особей низшей ступени независимо от того, сколько реальных ступеней такая пирамида содержит). Доминирующие члены группы захватывают лучшие участки, лучшую еду, лучших самок. Если животное заняло доминирующее положение, то оно всеми силами стремится сохранить его, прибегая как к физическим средствам наказания, так и к знаковым средствам устрашения или подавления по отношению к непокорным (или к потенциальным конкурентам – субдоминантам). Утверждая свое превосходство, доминирующее животное всеми способами демонстрирует самоуверенность, подчеркивает важность своей персоны – стремлением находиться на возвышенных местах, походкой, показной агрессивностью. Это особенно заметно, когда подчиненные ему особи начинают волноваться и нервничать. Важно, что видимая, подчеркнутая (возведенная в ранг знаковой формы) самоуверенность вожака психологически необходима для всех членов сообщества, свидетельствуя для них об общем благополучии ситуации, их защищенности от внешних и внутренних неприятностей. Поведение доминанта все время отслеживается остальными животными, и когда он перемещается, они спешат изменить свое местоположение.

Иерархический порядок устанавливается в результате агрессивных стычек, а заканчивается демонстрацией позы подчинения или бегством побежденного. Победитель умиротворяется и может заменить действительное избиение ритуальным – потрепать за волосы, похлопать лапой, толкнуть, ущипнуть, обгадить. Такой ритуал – имитация агрессии, позволяющая удовлетворить инстинкты без пролития крови.

Символические акции агрессии, демонстрации агрессивности, могут подменять настоящую агрессию. Демонстрация агрессии включает выставление напоказ собственной вооруженности (зубов, рогов, копыт), силы (щелканье зубами, битье копытами земли, бодание неодушевленных предметов), преувеличение размеров собственного тела (ощетинивание, раздувание, вставание на дыбы). Иногда применяется прием – смотреть прямо в глаза (выпучивать глаза).

Наконец, преувеличение размеров достигается и занятием более высокой точки в пространстве. Программа так глупа, что достаточно заставить соперника смотреть на тебя снизу вверх, как она решает, что он меньше тебя. Когда птицы садятся на дерево, доминанты занимают самые высокие ветви, а за верхушку часто происходят стычки. Постаменты, троны, трибуны и прочие возвышения – обязательный атрибут власти во все времена. Ни один царь или вождь не придумал в качестве места для своей персоны углубление.[57]

Все названные акты рассчитаны на то, чтобы предоставить подчиненным возможность смотреть на тебя снизу вверх – самое верное и действенное средство «заставить уважать».

Кстати, символы власти в человеческой культуре имеют ту же природу. Инстинкт приматов заставлял трепетать перед леопардами, хищными птицами, змеями и прочими заклятыми врагами. Неудивительно, что символы этих и других животных появлялись в атрибутах власти и геральдических знаках правящих особ.

К тому же классу явлений принадлежат человеческая брань и матерные ругательства. Истоки нецензурной брани можно проследить в демонстрации мужских половых органов у приматов, в сексуальном доминировании как способе утверждения собственного статуса.

Даже новорожденные самцы приматов, включая человека, выпячивают половой член как при копуляции. У взрослых самцов эти рефлекторные телодвижения приобретают смысл знака, становятся жестами. Так, у обезьян саймири, которых наблюдали Д. Плоог и П. Маклин, демонстрация эрегированного полового члена другому самцу – жест агрессии и вызова. Если самец, которому адресован такой жест, не примет позы подчинения, он тут же подвергнется нападению. В стаде существует жесткая иерархия в отношении того, кто кому может показывать половой член. По мнению ученых, эта иерархия служит куда более надежным показателем статуса и ранга отдельных животных, чем даже последовательность приема пищи. Сходная система ритуалов и жестов существует у павианов, горилл и шимпанзе… «Отпугивающая» сила полового члена применяется и против внешних врагов. Вольфганг Виклер (1966) описал так называемых караульных павианов и зеленых обезьян в Африке: стадо кормится и отдыхает, а такие самцы сидят на видных местах, расставив ноги и демонстрируя частично эрегированный половой член. Это служит как бы предупреждением чужакам, чтобы они не тревожили стадо. Связь такого поведения с древними фаллическими культами очевидна.[58]

В матерной брани проявляется древний обезьяний атавизм, а также демонстрация агрессии, замещающая в воображении реальное действие. Поэтому в таких выражениях, как: «Помериться хуями», «Пошел на хуй» и т. д., заставляющих краснеть дам и интеллигентов, нет ничего необъяснимого. Кстати, обратите внимание, что мат распространен в средах с ярко выраженной агрессивностью и конкуренцией: рабочие, военные, уголовники. В уголовном мире зачастую воображаемая демонстрация агрессии переходит в действительные акты «опускания» (гомосексуального изнасилования), т. е. к той же самой демонстрации власти и способу подчинения старыми, дедовскими, то бишь обезьяньими, методами. И если фрейдовская теория «зависти к фаллосу» у женщин и детей верна, то причина ее кроется в зависти к социальному статусу обладателя пениса.

Агрессивное поведение включает и акции (позы) подчинения. Проигравший противостояние или поединок должен умиротворить победителя. Складывающий оружие поступает противоположно тому, что делает нападающий. Он преуменьшает свои размеры, прячет когти, зубы, рога. Падает ниц – ложится на спину, подставляя самые уязвимые места. Такие позы снижают агрессивность нападающего, отменяют акции агрессии.

Как проигравшему остановить распаленного в драке победителя? Отбор нашел блестящее решение: пусть слабый предложит сильному нарушить запрет. И запрет остановит его. Проигравший волк, лев и олень вдруг прыжком отскакивают от противника и встают к нему боком, в положение, самое удобное для нанесения удара. Но именно этот-то удар противник и не может нанести. Проигравший мальчишка закладывает руку за спину и, подставляя лицо, кричит: «На, бей!»… Этот мальчишка никогда не слышал о Библии, в которой несколько тысяч лет назад безвестный психолог написал загадочную фразу: «Если ударят по одной щеке – подставь вторую». Зачем?[59]

Не этим ли объясняется специфика молитвенных поз в основной массе религий? Можно также вспомнить, как ретивые набожные люди выражают свое отношение к «небесным силам». Распространяя, проецируя свои иерархические отношения на сферу метафизическую, такие люди склонны воспринимать богов, или Бога, как доминантов в своем стаде. Вспомните, как в некоторых священных текстах описывается заискивание богобоязненных людей перед «высшими силами», их умиротворение и задабривание своих повелителей. Хотя, конечно, мотив потусторонней иерархии нельзя объяснить лишь механизмом психологического переноса, проекции отношений между людьми на мир иной. Возможно, иерархическая проблема (буквально – проблема священноначалия) значительно глубже. И у нас нет оснований отрицать идею того, что, напротив, отношения в физическом мире являются воплощением отношений на метафизическом (сверхфизическом) уровне. А может быть, корень иерархического зла не в том и не в другом, а в нашем фундаментальном Сознании, пораженном «космической болезнью»?

В своей глубинной природе животные – мирные и добрые существа, желающие любви и согласия. Такая мысль подтверждается тем, что, как правило, в условиях, когда всем хватает пищи, пространства и сексуальных партнеров, животные ведут себя миролюбиво и приветливо в отношении представителей своего вида. «All You Need Is Love» («Все что нужно – любовь») – замечательный бренд «Битлз». И это было бы именно так, не будь у нас нужды делить что-либо между нашими «братьями» и «сестрами», а заодно и с представителями других форм жизни. Да вряд ли представители этих других форм жизни, которые входят в рацион миролюбивых животных, живущих в любви и… достатке, посчитают последних «добрыми». Увы, в условиях земной жизни, построенной на принципах эгоцентрической вселенной, ярость и агрессия – это не грех, а один из способов выживания.

Агрессия связана с внутривидовой конкуренцией.

Как однажды заметила известная исследовательница древних народов Нового Света профессор Галина Ершова, человек должен включать свои мозги и начинать совершенствовать свою жизнь, когда у него под боком есть агрессивный сосед, который готов занять его территорию. Как это ни печально звучит, но это основной символ для того, чтобы мобилизировать силы и начать что-то делать. Пока идет медленный процесс освоения территории, тут необходимости особой нет: можно поесть травки, орехов, сорвать банан, поймать какую-нибудь игуану и выжить. Но как только надо биться за свою территорию, чтобы прокормить с этой ограниченной территории растущее население, тут человек начинает двигаться к цивилизации очень быстро.

Обычно агрессия не направлена на уничтожение объекта нападения. А вот яростная охота (межвидовая конкуренция), напротив, предполагает убийство и поедание жертвы. Все это механизмы «естественного» отбора. Конечно, не будь у нас нужды делить «жирную и аппетитную землю», не было бы и этого «естественного» отбора со всеми его «негуманными» последствиями. Но сейчас мы имеем то, что имеем.

У замечательного американского фантаста Филипа К. Дика есть рассказ, в котором один ученый, по имени Лабиринт, изобрел машину, сохраняющую шедевры мировой культуры – музыкальные произведения Моцарта, Брамса, Вагнера и других великих композиторов. «Сохраняющая машина» превращала гениальные произведения в… живых существ. В зависимости от характера произведения, получались то причудливые птицы, то милые и резвые овечки, то трудолюбивые жуки. Но потом животные начинали жить своей собственной жизнью в лесу за домом доктора Лабиринта. Однажды, когда ученый решил проведать творения, воплощения возвышенного духа, он обнаружил… свирепых, ядовитых тварей, жадно пожирающих друг друга. Да, животные, оказавшись в суровых условиях земной жизни, были вынуждены адаптироваться к условиям среды обитания, им нужно было ВЫЖИВАТЬ! «Да, – печально вздыхает доктор Лабиринт. – Чтобы сохранить себе жизнь, собака становится волком. Закон джунглей». Выживание музыкальных существ, созданных, чтобы защитить Прекрасное от внешнего зверства, превратило их в ужасных и беспощадных хищников. И для этого достаточно всего нескольких факторов: желание выжить, зависимость этого выживания от питания, способность адаптироваться к условиям среды обитания и ограниченное пространство, пригодное для жизни. Так яйца становятся «роковыми». Не стоит себя обольщать, но перенаселенность ограниченной территории (будь это хоть целая планета) обязательно приводит к убийству себе подобных и тотальным войнам под знаменем очередной «высшей справедливости».

Охота обеспечивает пищу, а агрессия гарантирует жизненное пространство, необходимое для пропитания особи или группы особей, служит отбору лучших брачных пар, обеспечивает защищенность потомства, обеспечивает структуру взаимного подчинения. В человеческом сообществе лидер или тот, кто претендует на этот статус, обязан проявлять акты агрессии. В обратном случае он будет обречен встать в позу подчинения или же удалиться с поля конкурентной борьбы (как это обычно делали духовные учителя, такие как Иисус и Сиддхартха Гаутама). Пока будут существовать поля, на которых нет конкурентной борьбы, будут появляться святые, битники и хиппи. Но правда нашей жизни в том, что этих полей становится все меньше и меньше. «Make love, not war» («Занимайтесь любовью, а не войной»). Но где сейчас хиппи? А вот высказывание античного философа Гераклита: «Война – отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других – свободными» – актуально и по сей день. Однако нельзя утверждать, что недостаток пищи и пространства является изначальной причиной агрессии.

Показательна буддийская история происхождения нашего мира. После того как в результате космогонического процесса возникает земля, появляются люди, во многом подобные богам. Срок их жизни равен 84 000 лет. В это время земля покрыта особым земляным пирогом, источающим несравненный аромат. У людей нет необходимости в питании, но аромат земли настолько велик, что они постепенно, и вначале понемногу, начинают уплетать пирог и в конце концов съедают его весь. По мере потребления пирога срок жизни людей сокращается, тела их грубеют, формируются органы пищеварения, и к моменту, когда весь земляной пирог оказывается съеден, люди уже не могут обходиться без пищи. Люди начинают выращивать рис, но его не хватает на всех. Тогда люди начинают делить территорию и устанавливать границы своих владений. Для обеспечения порядка избирается самый мудрый и достойный. Так появляется первый царь со своими помощниками. Однако нравы все более ухудшаются, люди деградируют, и настает момент, когда они уже не испытывают по отношению друг к другу ничего, кроме ненависти. Срок жизни сокращается до десяти лет, люди разбредаются по лесам, не желая видеть себе подобных, а повстречавшись, тут же затевают смертный бой. Однажды появляется человек, который понимает, что так жить нельзя, и начинает среди сородичей проповедь дружелюбия. Нравы улучшаются, срок жизни увеличивается до 84 000 лет. Но потом процесс деградации повторяется вновь. Эта история говорит нам о том, что не недостаток пищи и жизненного пространства является коренной причиной агрессии и общества, построенного на иерархическом принципе. Если бы люди не поддавались соблазну «ароматов земли», им не пришлось бы заботиться о пропитании вообще, а значит, и прибегать к насилию в отношении представителей своего вида и других форм жизни.

Здесь, конечно, возникает другой вопрос – откуда у человека, первоначально не нуждающегося в пище, возникает само желание есть? Почему «ароматы» земли для него столь соблазнительны?

Но вернемся к приматам. Статус должен непрерывно подтверждаться (выверяться), а в случае гибели, старости, ранения и даже «потери лица» доминанта его место занимает один из субдоминантов (особей ранга «бета»). Это жесткая, но очень эффективная система организации, где каждый знает свое место, каждый подчиняет и подчиняется. Важнейшее ее назначение – избегать постоянных конфликтов каждого с каждым, борьбы всех со всеми за первенство, в результате чего формируется внутренняя сплоченность как основание для совместных действий всей группы.

Доминантом становится не обязательно самое сильное или умное животное, а то, которое более настырно и агрессивно, много и умело угрожает другим и легко выдерживает чужие угрозы. Ему начинают привычно уступать по той причине, что «неохота связываться». Способность к доминированию – настырность – и яркость фенотипических проявлений лидера являются биологически целесообразной психической функцией, но способностью к ней обладают не все животные в равной мере. Некоторые сильные и уравновешенные павианы-субдоминанты ни при каких обстоятельствах (даже самых благоприятных) не становятся доминантами. С другой стороны, известно, что хирургическое повреждение «центров агрессивности» в головном мозге ведет к моментальной потере животным своего ранга и отбрасывает его в самый низ иерархической пирамиды.

Группа животных или людей, предоставленных самим себе, самопроизвольно организуется по иерархическому принципу. Это объективный закон природы, которому крайне трудно противостоять. Можно лишь заменить спонтанную, «зоологическую» самосборку на другую, построенную по разумным человеческим законам. Иерархическая организация сообществ, построенная не на принципе доминантности, всегда неустойчива и требует информационной поддержки, значительных усилий на поддержание ее целостности. Внешне такие усилия могут проявляться довольно странно.

Обратимся к голубям. Если в группе их мало, между ними устанавливается ряд соподчинения. Побеждающий всех голубь будет доминантом, ниже расположится субдоминант, и так далее до самого нижнего ранга. Неизбежно наступает момент, когда доминант клюнет субдоминанта (из-за спонтанной вспышки агрессии). Тот ответит не ему, а клюнет голубя, стоящего ниже его на иерархической лестнице (переадресует агрессию, ведь доминанта трогать страшно). Переадресуясь, агрессия дойдет до стоящего на самой низкой ступени голубя. Тому клевать некого, и он переадресует агрессию земле. По цепочке как бы пробежал сигнал. В данном случае он ничего не сообщил, просто подтвердил иерархию. Но по этой же цепочке можно послать и команду. Например, если взлетит доминант, то за ним и остальные. А можно посылать и очень сложные команды, как это происходит у людей.[60]

В социальной группе иерархическая структура выступает в качестве «несущей конструкции». Реально их может существовать несколько – мужская модель иерархии, женская, подростковая и другие.

Японские биологи Миияди и Иманиси (Киото), изучавшие социальную организацию у приматов (Масаса fuscata) в естественных условиях, подметили интересные особенности поведения животных.

У макак существует некая социальная структура, нашедшая свое отражение в концентрическом размещении популяции на территории. Центр занят почти исключительно самками и молодняком обоего пола, здесь же иногда находятся несколько крупных самцов. В популяции обезьян, обитавших на невысокой горе Такасакияма, таких самцов было шестнадцать, но только шестеро из них – самые крупные и наиболее сильные – имели право на пребывание в центре. Остальные самцы, в том числе те, которые не достигли половой зрелости, находились только на периферии – на скалах или на деревьях. Но и здесь их расселение было не произвольным: не вполне зрелые самцы были оттеснены ближе к границам участка, а взрослые селились поближе к центру. Зато совсем молодые обезьяны могли сколько угодно носиться повсюду, и они широко использовали эту возможность. То же самое наблюдал Тинберген у лаек в Гренландии.

Такое размещение не меняется в течение всего дня. Животные кормятся на месте. С наступлением вечера группа отправляется на ночлег, и при этом возникает настоящая церемония. В процессии, всегда в одном и том же порядке, шествуют сначала самцы-главари; при них – несколько самок с детенышами; и только потом, окончательно убедившись, что все «главари» уже проследовали, в «священный центр» группы проникают взрослые самцы более низкого, непосредственно подчиненного главарям ранга. Они уводят за собой оставшихся самок и молодых обезьян, разыгрывая ту же роль, какую только что исполнили их вожаки: бдительно охраняют группу от возможного нападения врагов, поддерживая дисциплину, в частности разнимая дерущихся, а затем подают сигнал к отправлению. Вскоре центр пустеет, здесь остается разве кое-кто из запоздавших, и тогда сюда осмеливаются в свою очередь проникнуть полувзрослые, не достигшие зрелости самцы; последние замешкавшиеся взрослые самцы пропускают их, позволяя им помочь в сборе отставших самок. Еще некоторое время могут порезвиться здесь полувзрослые самцы и молодняк, но в конце концов и они уходят. Тогда появляются самцы-отшельники (на Такасакияме их было трое); они вступают на территорию, к которой не приближались в течение дня, и собирают валяющиеся здесь объедки.

Различие в рангах проявляется и в том, как относятся обезьяны к непривычной пище. Наблюдатели, конечно, не могли полностью оградить Такасакияму от посторонних, не могли запретить им бросать обезьянам конфеты. Но, в отличие от обезьян зоопарков, прекрасно знающих, что такое конфеты и как их разворачивать, обезьяны с Такасакиямы никогда не видывали конфет. А непривычная пища считается здесь недостойной главарей, и подбирают ее только детеныши. Позже ее отведают матери, еще позже – взрослые самцы (в тот период, когда самки готовятся произвести на свет новых детенышей, а самцы присматривают за годовалыми малышами). Наконец, в последнюю очередь с конфетами знакомятся самцы, не достигшие зрелости: они живут вдали от других и не общаются с центром. Весь процесс привыкания оказывается сильно растянутым: потребовалось почти три года, чтобы младшие самцы привыкли к конфетам![61]

Зоопсихологи выяснили, что каждая популяция имеет свои особенности. Нравы обезьян Такасакиямы оказались самыми суровыми, «спартанскими», по сравнению с двадцатью другими популяциями, изученными японскими учеными. И здесь они имели дело как бы с разными «субкультурами», разными «традициями». Например, среди обезьян из Миноотами младшие самцы иногда объединялись в «банды», совершая вылазки далеко за пределы обитания стада, и пропадали даже на несколько дней. Когда этим обезьянам давали еду, они бросались к ней с веселыми криками все вместе, не соблюдая «табели о рангах». В сообществе обезьян из Миноотами с их мягкими нравами «афинян» очень редко провинившихся низкоранговых особей наказывали укусами. Обезьяны высокого ранга для поддержания своего достоинства ограничивались притворным, демонстративным нападением на подчиненное животное. В сообществе Такасакиямы дело часто доходило до настоящих укусов, и низкоранговые особи были сплошь покрыты шрамами – следами наказаний. Вожаку тут было достаточно посмотреть в глаза провинившемуся, и тот бросался наутек, не дожидаясь продолжения. По-разному происходило и привыкание к конфетам. На полное завершение этого процесса обезьянам из Миноотами потребовалось не более двух месяцев.

Заметим, что у приматов особи женского пола, как правило, не конкурируют с самцами за иерархический ранг, а образуют свою, чаще всего слабовыраженную и весьма неустойчивую пирамиду. На время связи с самцом ранг самки соответствует рангу самца в мужской иерархии.

Если детеныш обезьяны из Такасакиямы находится при матери, он имеет тот же ранг, что и его мать. Когда он перестает зависеть от матери, то он сам, в драках со сверстниками, завоевывает среди них ранг, уже не относительный – по матери, а свой, абсолютный. В принципе, абсолютный ранг выявляется лишь тогда, когда две обезьяны остаются наедине. Вместе с приобретением ранга в своем социальном страте начинаются процесс вытеснения подростка на периферию и потеря ранга, связанного с положением матери. Иначе выглядит этот процесс в колонии из Миноотами. По словам японского этолога Кавамуры, два основных принципа определяют здесь ранг: первый состоит в том, что ранг детеныша соответствует рангу его матери, а второй – в том, что младший из братьев и сестер получает более высокий ранг, чем старший. К этому следует добавить важное наблюдение: детеныши доминирующих самок автоматически усваивают «поведение господ», а детеныши подчиненных – навыки повиновения! И что особенно важно – детеныши животных «из центральной зоны», живя рядом с вожаком, принимают его в качестве образца для подражания, стремятся получить признание вожака и его приближенных и, в конце концов, стать их преемниками.

Жизнь доминантов совсем не такая сладкая, как может показаться постороннему наблюдателю. Особенно когда реальная сила каждой отдельной пожилой особи (да и всех их вместе) невелика. Приходится суетиться и поддерживать почтение за счет чрезмерной знаковой активности – то и дело грозя кулаками, хмуря брови, скаля зубы и заставляя субдоминантов принимать позы подчинения. Геронты «по привычке и обычаю» считают самок стада своей собственностью, но их собственная сексуальная активность уже не высока. Однако забота о сохранении и приращении территории своего стада, удержании самок от спаривания с другими самцами, убеждение в почтительности и страхе со стороны сородичей – это и есть власть. Инстинктивное влечение к ней смертельно опасно, но на бессознательном уровне оказывается непреодолимым искушением.

Обычно геронтократия возникает, когда официальный лидер сам стар и не уверен в себе, когда он боится молодых. Он подтягивает к себе столь же властолюбивых стариков, для которых страх потерять власть важнее единоличного правления. Следуя инстинктам, властители способны сохранять власть, даже… впав в старческий маразм.

Доминанты и их «государства» постоянно сталкиваются как с внутриполитическими, так и с внешнеполитическими проблемами. Доминанты должны быть бдительны и изобретательны для поддержания своей власти. Однако рано или поздно, независимо от воли деспотов и тиранов, аристократов и олигархов, тоталитарных лидеров и увядающих геронтов, включается естественный процесс размежевания. Одна из таких головных болей доминантов – дестабилизирующие группы.

Бандитизм и терроризм в животном мире, обезьяньи революции

Дестабилизирующие группы – к таким объединениям можно отнести союзы молодых нетерриториальных самцов, готовых на открытый конфликт с доминантом и «законопослушными» членами стада. У высших обезьян такие сообщества этологи называют бандами. Банды не могут физически и психологически противостоять авторитету всего сообщества или доминантов, но способны оказывать давление на отдельных его членов. Мотивом к созданию таких «союзов» является нестерпимая социальная неустроенность, социальный стресс.

Молодые животные уходят искать новые территории. Нерешительные поодиночке, они объединяются в группы. Внутри них устанавливается иерархия доминирования и подчинения, часто в ужесточенной форме. Сплоченность группы снимает нерешительность – вместе им не страшно. Пустую территорию займут, занятую постараются отнять силой. Бродячие группы ищущих себе место молодых особей – обычное дело у многих социальных видов. Сплоченные, образующие внутри себя жесткую иерархию, «банды» очень агрессивны, возбудимы. Вспышки гнева в них так сильны, что могут обращаться в слепое разрушение (вандализм). Вспомните «банды» молодых слонов, без всякой причины вытаптывающих деревни. Образование банды подростков прекрасно описано в «Повелителе мух».[62]

Другой вариант социального объединения равных по рангу особей, связанный с попытками изменить «status quo» в стаде обезьян, был обнаружен у собакоголовых обезьян (павианов) – антабусов. Они «изобрели» способ революционного (насильственного) изменения иерархической организации стада в свою пользу.

Открыли они вот что: более агрессивного и сильного самца можно понизить в ранге, если найти для этого дела союзника, такого же слабого, как ты сам. Если удастся создать союз из нескольких самцов, можно посягнуть и на стоящую еще выше особь. Для образования союза один самец обхаживает другого и старается с ним не конфликтовать. У молодых самцов, занимающих низший ранг, эти союзы не очень прочны, потому что обезьяны все время предают друг друга, особенно когда дело доходит до драки с самцом более высокого ранга. Особенно если окажется, что у этого самца есть свой союзник. Но постепенно какая-то часть самцов одного возраста создает более устойчивый союз, и тогда они могут свергнуть самцов более высокого ранга. Обычно стадо павианов образует иерархическую пирамиду по возрастному признаку. Но союзы могут изменить ее путем «революции снизу».[63]

Здесь, судя по всему, имеет место своеобразный силовой вариант реализации программы встраивания социализированных особей в существующее сообщество.

Любопытная программа использования социально-психологических установок в «политических» целях обнаружена в сообществах макак.

Их доминанты не нуждаются в союзе, потому что у макак есть одна очень гнусная инстинктивная программа (встречающаяся и у некоторых других стайных животных, например у собак). Стоит доминанту начать наказывать одного из подчиненных, как другие спешат ему на помощь: кричат, кидают в наказываемого калом, норовят ткнуть чем-нибудь сами. Этологи разобрались, как возникает такое поведение. Это переадресованная агрессия, накопившаяся из-за страха перед доминантом. Она по обычному иерархическому принципу переносится на того, кто слабее нас. А таким во время наказания выглядит наказуемый. На это способны все макаки, но особенно «подонки», занимающие низ пирамиды: ведь они боятся всех и обычно могут переадресовать агрессию лишь на неживые предметы, а в этом мало радости. И вдруг наказуемый оказывается как бы ниже дна, слабее их, его можно безнаказанно ударить. Интересно, что самки, обычно в самцовые иерархические игры не играющие, в это дело не только втягиваются, но и действуют усерднее самцов. Такой простой механизм позволяет доминанту без особого риска для себя подавлять нижестоящих. Стоит только начать, а дальше общество докончит.[64]

Если мы сравним механизм обезьяньих расколов и процесс возникновения контркультурных объединений и религиозных сект, то найдем много общего. Альфа-самцы того или иного социального или религиозного объединения не желают упускать власть и поэтому устанавливают все новые и новые правила, законы, нормы и догмы.

В какой-то момент молодые самцы уже не могут терпеть гнета своих религиозных доминантов и начинается процесс отмежевания. Даже такая хитрость, как «демократия», когда субдоминантам внушается, что это не альфа-самцы, а все сообщество обладает властью в социуме, однажды дает сбой. Возникают трения, идеологические противоречия, взаимные осуждения, открытый конфликт и… естественный разрыв, или переворот. В некоторых случаях активные мыслящие лидеры изначально не вписываются в сообщество «геронтократов и фарисеев» и пытаются создать альтернативные «идеальные» союзы. А поскольку гнет старых доминантов беспощаден, это ведет (согласно естественному закону: выраженность иерархической организации тем сильнее, чем больше опасностей угрожает данному виду) к установлению культов личности в этих «идеальных» новых религиозных объединениях.

Исторические моменты хаоса (войны, природные катаклизмы) – та благодатная почва, когда революционная борьба между власть имущими доминантами и нетерриториальными лидерами может обернуться возникновением новых режимов и установлением новых образцов мышления – парадигм, догм и законов. Поэтому, если вы потенциальный лидер, дождитесь хаоса (или создайте его искусственным образом), и ваши шансы стать новым доминантом невероятно увеличатся.

Так в целом можно охарактеризовать социальную структуру приматов, основанную на программах биологического выживания. Как нетрудно заметить, общественное поведение животных во многом напоминает поведение людей. Конечно, люди любят запутывать и скрывать настоящие мотивы своего поведения. Животные – существа более наивные. Но именно животные позволяют нам взглянуть беспристрастно (и с определенной долей безопасности для себя) на базовые структуры биологической жизни и, следовательно, дифференцировать биологический и мистический опыт.