Лабрис

Глава 3

Держалась на воде на месте и разглядывала своего неожиданного собеседника. Как ему ответить-то? Просто кивнула.

– Да, потерялась, – сказала вслух. Ноль реакции. Смотрит и ждет.

Если от его треска в голове рождаются образы, может, так же и отвечать надо?

Закрыла глаза и попыталась вспомнить дом, маму, отца. Как всегда – ничего. Щемящая пустота. Наполнила мысли этой горькой тоской по воспоминаниям о родных и повторила:

– Да, я потерялась.

Дельфин сразу нырнул. Спустя пару секунд на меня смотрело уже две мордочки. Затрещали и засвистели наперебой. Каждый образ, возникающий в мозгу, имел сразу множество значений.

«Стая/семья рядом. Потерялась/уплыла твоя, но в глубине/в море/в доме есть другие. Плыви с нами».

– Глупышки, – грустно улыбнулась я. Они были хоть и разумны, но совсем как маленькие дети. – Я вам не русалка. Мне в глубину нельзя. Я утону.

– Ни-ки-ки, – возразил тот, что осмелился приблизиться ко мне первым.

Решила так его и называть – Никки. Дельфин опустил голову в воду, подплыл, уперся своим большим резиновым лбом мне в грудь и запел.

В этой песне не было слов, но я понимала ее. Это был поток ассоциаций, чистая эмоция, которая проникала сразу в душу, минуя мозг. Никки пел о том, как он рад, что в этой закрытой бухте много рыбы и быстрых шумящих зверей. Он также поведал и о радости встречи со мной. Я первая смешная двухвостая без ласт, которая умеет говорить с ним. Но я не такая, как те, на суше. Они тверже, а я как вода. Настоящая.

Тут я не поняла, что он хотел сказать.

Молодая дельфиниха тут же подхватила песню и поделилась со мной восторгом от того, как она наперегонки плавала с каким-то быстрым катером сегодня рано утром. Я схватила образ из песни и поняла, что это за быстрый твердый зверь носился по бухте – в голове возникла картинка катера.

Протянула руку и погладила ее теплый резиновый бок. Как странно. В мире людей я чужая. Выброшенная на обочину старая пустая кукла, которую никто не хочет замечать. А здесь – своя. Меня понимают, жалеют и хотят помочь.

Они почувствовали мою грусть и поняли. Говорить слова было необязательно. Никки снова спел, что я потеряла свою стаю и теперь живу среди этих странных двухвостых, которые не понимают ни меня, ни дельфинов, и вновь позвал в глубину. Он рассказывал, что только там настоящая радость. И там так много семей, что я точно найду свою.

Тяжело вздохнула и похлопала его по плавнику. Мою потерю точно не найти посреди моря. Вода – моя стихия, это точно. Вон и эти, с лукавыми мордочками, приняли за свою. Это значило, что я, скорее всего, не на Земле. Здесь по суше ходят рептилоиды, а в океане обитают говорящие дельфины. Конечно, я точно не помнила, но почему-то была уверена, что в моем родном мире люди их не понимают.

Никки опять подставил под руку плавник. Я наконец поняла, покрепче обняла его, и мы помчались! Брызги били в лицо, и я с трудом могла вдохнуть, но все равно это был чистый восторг. Дельфин перевернулся на спину, я схватилась сразу за оба плавника и приникла к теплой коже. Никки нырнул вместе со мной и неожиданно выпрыгнул из воды. Мы вместе сделали сальто в воздухе и аккуратно вошли в воду – удара я почти не почувствовала. На проплывающем вдали катере люди чуть не свешивались за борт, показывая в нашу сторону пальцем. Интересно, что они видят? Двух резвящихся дельфинов или же и русалку вместе с ними?

Никки хотел меня развеселить. Он пел, что нельзя же быть такой невыносимо грустной. Вскоре это ему удалось. Я смеялась и визжала, как маленькая девчонка. Мы гоняли по бухте, брызгались друг в друга, ныряли настолько глубоко, насколько у меня хватало дыхания, и даже вместе охотились на медленных и неуклюжих рыб. Он учил меня плавать. Даже не знаю как, но от образов, которые он посылал в мою голову, мышцы сами двигались как надо. Тело изгибалось так, как привыкли плавать дельфины. Я уже могла двигаться под водой, даже не шевеля руками!

Очнулась, только когда солнце перевалило зенит и начало сползать к темным, покрытым лесом горам. Я хотела же город сегодня посмотреть! Похлопала дельфина по боку и попросила отвезти к берегу. На сегодня хватит.

Как сошла на сушу, помахала им рукой.

– До завтра! – крикнула, стараясь передать им радость от встречи и ожидание следующей. Мне показалось, что они поняли.

Чуть обсохла на солнце, надела платье, вышла на неширокое шоссе и потопала в ту сторону, где на склоне горы было рассыпано множество домов.

С противоположной от моря стороны дорога ограничивалась почти вертикальными светло-бежевыми скалами, с которых на старый асфальт постоянно осыпались мелкие желтоватые камешки. Раздавленные в пыль колесами машин, они окрашивали всю дорогу в непривычный бежево-желтый цвет. Прямо дорога из желтого кирпича. Вот только в какой такой изумрудный город она меня приведет и будет ли там Великий Гудвин, который сможет вернуть меня назад к маме?

Редкие домики пригорода постепенно слились в один ряд, а от шоссе появились ответвления вверх. Скорее всего я уже шла по городу. Шлепала по пустым улицам, разглядывая редких, в основном пожилых, прохожих и закрытые в рабочее время магазины и грустнела с каждой минутой.

Этот город умирал. Чтобы поставить такой диагноз, не нужно было быть крутым специалистом. Все было понятно даже с первого взгляда. Слишком много стариков на улицах и табличек «продается» на окнах домов. Судя по выцветшим краскам, многие из них безнадежно зазывали наивных покупателей уже несколько лет. С изобилием объявлений о продаже могли поспорить только не менее старые надписи о сдаче жилья. Найти дом, в котором просто жили люди, не мечтающие избавиться от своей недвижимости, было нелегкой задачей. Жизнь вливалась сюда на летнее время вместе с толпой отдыхающих, заполнявших сдающиеся посуточно виллы, и затихала после окончания бархатного сезона, когда даже хозяева домов паковали чемоданы и перебирались куда-то за горный хребет.

Когда-то город процветал, и это было заметно, но с тех пор какая-то далекая столица или даже, возможно, соседнее государство прогрызли тоннели, дотянулись до него своими щупальцами дорог, опутали и начали высасывать соки. Теперь здесь обитали только постаревшие женщины и усталые мужчины с потухшим взором.

Немногочисленные дети с радостью заканчивали учиться в полупустых классах, паковали вещи, умилялись прощальным слезам на щеках матери, обещали писать и исчезали насовсем. Их забирала к себе столица, чтобы переварить и через несколько десятилетий выплюнуть изнеможенных, опустошенных стариков обратно. Те возвращались в свой родной городок «к корням», как, наверное, они говорили. Приходили сюда доживать и умирать. Вместе с ними постепенно погибал и город.

Я, как детектив или доктор, поняла диагноз по мелким, незначительным деталям и симптомам. Мне не встретилось ни одной детской коляски или площадки для игр, не говоря о беременной женщине. Столько домов прошла и не увидела работающей школы или детского сада. Только одно заброшенное здание без окон и перекрытий, очень похожее на то, где полагалось учиться детям. Конечно, какие-то подростки здесь жили – как минимум уже трех я прогнала из своего сарайчика, но их было неприлично мало для такого большого города. Ни одного детского голоса за всю прогулку я так и не услышала.

Лет через десять это поселение окончательно вымрет. Будь я на Земле, то, возможно, начала бы переживать, но этих, с мутными неживыми глазами, мне было не жаль. Это не мои проблемы. Это не мой мир.

О… только подумала о детях – и вот на тебе. Мальчик лет восьми сидел на бордюре у дороги и плакал. Хотела было подойти, узнать, что случилось, и, только уже сделав пару шагов в его сторону, вспомнила: бесполезно. Не увидит.

Вообще рептилоиды в городе все-таки походили на зомби. Внешне вроде почти как люди, если не считать потухшего взгляда, только вот бродили они как-то бестолково, словно единственной их целью было пройтись привычным, одним им ведомым маршрутом. Да и их пустые, безжизненные глаза пугали меня до холодных мурашек по коже. Словно человек уже умер, выгорел весь, а тело еще не поняло этого и продолжает ходить, есть и испражняться, но ни мозг, ни душа в этом процессе уже не участвуют. Ну или их загипнотизировал кто, и они ходят во сне или под действием какого-то дурмана. Впрочем, пару раз я видела достаточно молодых женщин, которым не страшно было взглянуть в глаза. Совсем как обычные живые люди, но и они меня не замечали, и взгляд даже у них казался каким-то серым. Безжизненным.

Я окончательно расслабилась, поняв, что абсолютно невидима, и без опаски гуляла по городу до вечера. Только когда солнце нырнуло за гору, поняла, что стоит срочно идти домой. Шоссе-то не освещается, и топать по нему в темноте мне совсем не хотелось. Еще, чего доброго, не узнаю свой пляж и пройду мимо.

В городе мне ночевать почему-то совсем не хотелось. Хотя заброшенных домов и полно, но все они были тщательно заколочены досками или закрыты ставнями на замках. Если взломать такое окно, то, скорее всего, у соседей возникнет нездоровый интерес, кто же залез в дом. Вызовут полицию или сами придут проверять. Зачем оно мне? Сарай на берегу был как-то роднее и безопаснее. Спустилась чуть ближе, чтобы увидеть море, сориентировалась, в какую сторону идти, и быстро потопала по улицам туда, где должно начинаться мое шоссе из желтой пыли.

Темнело тут стремительно, а освещение не работало вообще. Идти в темноте было страшновато, но я успокоила себя, что бояться мне нечего. Никакие хулиганы меня не тронут, потому как попросту не заметят.

Настолько привыкла не обращать внимания на редких прохожих, что когда рядом со мной заголосила какая-то тетка, то сначала не придала этому значения. Визжала она уж больно противно, так что я все же обернулась. Сухая, тощая женщина лет шестидесяти в каком-то цветастом халатике с пошлыми розочками вылупилась прямо на меня. Даже пальцем показывала. Помятое лицо, обрамленное жиденькими кудряшками, исказила гримаса такого ужаса, что я сначала сама чуть со страху не померла. Подумала, за моей спиной что-то страшное. Обернулась, но дорога была пуста.

И только тогда поняла, что эта истеричка испугалась меня.

На всякий случай попятилась, приготовившись бежать.

На шум выскочил из соседнего подъезда какой-то мужик. Видимо, муж или сосед. Проследил за теткиным пальцем, тоже вперился в меня взглядом, присмотрелся и побледнел.

Вот тут мне серьезно стало страшно. Лихорадочно пыталась понять, что я сделала не так. Почему они внезапно научились меня видеть и чем же я их так пугаю? Через пару секунд мне стало не до философских размышлений, потому что мужик ненадолго скрылся за дверью и выбежал оттуда с лопатой в руках.

Я взвизгнула и побежала. Оборачиваться было страшно. По грохоту каблуков по мостовой и так было понятно, что преследователь все ближе и ближе. Липкий страх сковал все мышцы. Казалось, ватные ноги еле-еле передвигаются и я бегу, как муха в киселе. Медленно и обреченно. С каждой секундой все отчетливей понимала, что мне не скрыться. Сердце грохотало в груди и грозило в любой момент лопнуть, как воздушный шарик. Каждый вздох превращался в судорожный всхлип, а воздуха все равно не хватало. Еще немного, и я умру, как выкинутая на берег рыба, или споткнусь и упаду, а этот маньяк с разбегу долбанет мне лопатой по голове. И все. Меня не станет. Мамочки!

Метнулась, как заяц, в узкий проем между двумя домами, увидела какую-то лесенку в подвальное помещение, сбежала по ней, присела и замерла. В этом закутке было совсем темно, и я очень, очень надеялась, что преследователь меня не заметит и пробежит мимо. Сердце колотилось до боли, а страх в голове шептал, что не увидеть белое платье на темных камнях невозможно.

Мужчина с лопатой остановился в двух шагах. Он в ярости оглядывался, бешено раздувая ноздри, а я старалась не дышать. Сделать это, если секунду назад несся, как испуганная лань, просто невозможно. Мне казалось, что вот-вот потеряю сознание то ли от удушья, то ли от страха. Откуда-то помнила, что люди чувствуют на себе чужой взгляд, но не могла не смотреть на него. На то, как он медленно поворачивается, опускает голову и смотрит прямо на меня.

И тут я отчаянно завизжала.

Его взгляд скользнул по мне, как по пустому месту. Мужчина отвернулся. Еще раз огляделся по сторонам, плюнул под ноги, выругался и ушел.

Теперь он опять меня не видел и не слышал.

Я решилась вылезти из своего убежища только где-то через полчаса. Руки и ноги все еще дрожали. Мне сразу стало холодно, потому что, оказывается, платье промокло от липкого противного пота. Больше всего пугало то, что я ничего не поняла. Что изменилось? На меня днем не обращали внимания, а ночью чуть не убили.

И тут в голове как будто что-то щелкнуло. Как же я сразу не догадалась?

Ключевое слово «ночью». Какие там органы чувств используют эти маскирующиеся под людей рептилоиды, непонятно, но это и не важно. Они то ли чувствуют тепло, то ли у них ночное зрение, но в темноте эти твари меня видят гораздо лучше. Судя по агрессии и этой погоне, они воспринимают меня как добычу или угрозу. Мужчины уж точно. Нет! Это у людей мужчины, а у этих пусть будут самцы.

Самое главное, что даже в темноте они видят меня только в движении. Если замереть, не шуметь и вообще не шевелиться, то я для них по-прежнему невидимка. Там, на дороге, перед визжащей теткой я же постоянно дергалась. Сначала шла, потом вертелась, оглядываясь, и, как дура, пятилась. Если бы сразу замерла, то, может, мужик меня бы и вовсе не заметил. Отвесил бы бабе подзатыльник за истерику и увел бы с улицы.

Теперь я пряталась и двигалась короткими перебежками. Выглянула, посмотрела, что на улице никого, и – бежать метров сто до следующего укрытия, чтобы сразу присесть и замереть.

К сараю я добралась уже, по-моему, глубоко за полночь. Плюхнулась на матрасы и тут же от таких нервов отключилась.

За мной мчится чудовище. Я убегаю что есть сил по дороге, стучусь в запертые дома, зову на помощь, но большой город будто вымер. Темные витрины, погасшие вывески, пустые глазницы окон. И абсолютная тишина, разрываемая только грохотом шагов монстра.

Оборачиваюсь и вижу, как страшилище вылетает из-за угла. Добрая сотня лап, острые когти, гигантские жвала. Гигантская металлическая сороконожка еле помещается на широченной четырехполосной дороге.

Я вскрикиваю и мчусь дальше. От ужаса и понимания того, что мне от нее не убежать, ноги резко становятся ватными, а сердце готово разорваться на куски.

Нужно найти переулок. Хоть какой-нибудь проход между домами – туда этот здоровенный монстр точно не втиснется! Но дома, как назло, стоят впритык друг к другу. Лязг металлических когтей по асфальту уже совсем близко.

Я плачу и кричу от страха. Из-за сбившегося дыхания крик больше походит на стон или судорожный всхлип. Наконец вот она – спасительная щель между двух строений. Рвусь туда, но спину, а затем и грудь пронзает страшная боль.

Монстр успевает раньше.

Мир плывет, и через пару мгновений головокружения и тошноты я вижу свое мертвое тело, над которым склоняется сороконожка. Я стою рядом и равнодушно смотрю на все происходящее. Неожиданно чудовище поднимает голову и устремляет на меня свои фасеточные глаза.

Я же призрак! На что она смотрит? Вон оно, мое тело. Я уже стала ее добычей!

Неожиданно сороконожка прыгает вперед, хватает меня – не тело, которое лежит перед ней, а именно меня – своими мерзкими жвалами, и я опять захлебываюсь от боли.

Все повторяется. Теперь на асфальте лежит два тела, а монстр, который, казалось, ошарашен не меньше меня, опять смотрит на то, как я стою рядом.

«Нет!» – кричу я и все-таки прыгаю в спасительную щель между домами.

Металлические челюсти беспомощно щелкают за спиной.

Бежать! Куда бы ни вел этот извилистый переулок, кем бы я теперь ни являлась – все равно бежать прочь как можно быстрее!

Проснулась в холодном поту, уставшая и выжатая как лимон. Долго лежала на матрасах и пыталась отдышаться, как будто только что пробежала стометровку.

Что ж это за жизнь-то такая, если кошмары преследуют меня и во сне и наяву?

Решиться выползти на улицу было нелегко, после того как меня вчера чуть не убили. Пока я мысленно кричала в панике: «Нехочунебудуникогдатуданепойду!» – более рациональный второй голос зудел, что помирать на бывшей скотобойне он не намерен и когда-нибудь выйти все равно придется. Лучше это сделать днем, пока эти существа плохо видят, чем пытаться повторять ночной эксперимент.

Он победил. Но не потому, что звал на улицу. Лучший способ снять страх – попытаться его логически проанализировать, а именно этим второй голос все это время и занимался. Он трезво рассуждал о случившемся и нашел еще несколько важных вопросов к бытию. Например, почему я понимаю этих существ? На Земле, как только границу пересечешь, так с аборигеном только жестами поговорить и сможешь, а тут вообще какие-то инопланетные существа, только прикидывающиеся людьми, а болтают на моем родном языке. В том, что я говорила на нем с детства, сомнений у меня почему-то не возникало.

По здравом размышлении выходило, что я все-таки на родной планете и, более того, в своей стране. Может, пока я была в отключке, инопланетяне захватили тела людей и готовят большое вторжение? А что, если вторжение уже произошло и я – единственный оставшийся в живых человек? Например, меня заразили каким-нибудь вирусом, который должен был превратить меня в рептилоида, а мой иммунитет его неожиданно победил. Я провалялась без сознания несколько суток, потеряла память, но очнулась собой. У остальных чуда не случилось, и теперь вся-вся Земля заселена вот этими человекообразными жабами, а я последняя выжившая.

Это было так реально и похоже на правду, что я поежилась от пробежавшего по спине холодка.

Но тут возник второй вопрос, который не дал мне испугаться по-настоящему: а почему они меня не слышат? Не видят – ладно, разобрались. Таковы особенности зрения жабо-людей. Но слух! Друг с другом же они разговаривают! И рептилии обладают отличным слухом. Меня что, нарочно игнорируют? Даже те мальчишки: речь почему-то не слышали, а напугали их ведро и особенно скрипящий шкаф, который они не могли видеть из-за занавесей.

Загадки множились с каждым днем, а ни одного ответа я так и не нашла. Просидела, наверное, целый час, ковыряя пальцем линии лабиринта и ворочая в голове новые факты и так и эдак, но ничего толкового не придумала.

Шума моря сегодня вообще не было слышно. Наверное, там царил полный штиль. Представила, как здорово было бы рассекать идеальную, как зеркало, водную гладь, превращая ее в миллиард сверкающих на солнце брызг, вспомнила о дельфинах, и настроение сразу улучшилось. Выбежала на пляж, скинула одежду и с разбега нырнула там, где поглубже. Для меня погружения в соленую воду – это каждый раз чистый восторг. К возможности плавать в море я, наверное, никогда не привыкну.

Не знаю, ждали они меня или почувствовали, что зову их, но приплыли почти сразу. Отвезли далеко от берега и вновь начали играть и учить. Сегодня я плавала уже намного лучше, на мой взгляд, но Никки требовал тренироваться еще, чтобы не быть медленной, как глупая рыба.

Мы резвились, наверное, часа два. С дельфинами было так хорошо, что я позабыла про все ужасы вчерашнего дня. Когда солнце вышло в зенит, я попросила их отвезти меня к берегу, и мы попрощались.

Немного посидела под теплым солнцем и принялась натягивать платье. Кожа еще не до конца высохла, и надевалось оно с трудом. Пока я вообще ничего не видела и пыталась высунуть наружу хотя бы голову, рядом раздались чьи-то шаги.

– Как вода, неужели теплая? – спросил девичий голос.

– Да, сегодня очень! – ответила я на автомате и застыла. Она же не меня спрашивала?! Она же меня не видит?! Я ждала, что кто-нибудь еще ответит этой девочке. Сейчас. Кто-нибудь что-нибудь скажет.

– Тоже, что ли, тогда искупнуться, – с сомнением произнес все тот же голос.

Я лихорадочно завозилась, наконец вынырнула из платья и смогла взглянуть на неожиданную собеседницу. Смуглая девочка лет двенадцати-тринадцати с абсолютно черными волосами смотрела точно на меня угольно-черными глазами.

– Ты чего так уставилась? – спросила она напряженно.