Ладейная кукла

ЯНИС ЛАПСА ОРАНЖЕВАЯ ШЛЮПКА

Над океаном еще висели густые сумерки, лишь на востоке проглядывала, вернее, угадывалась розовая полоска зари, когда команда «Гарши» подняла трал. На палубу высыпалось тонн восемь сельди, отчего траулер слегка накренился на бок. Рыбаки проворно сортировали и солили улов, чтобы к следующему поднятию трала большая часть рыбы была уже в бочках.

Палуба слегка вибрировала, вторя ритму двигателя, судно вовсю молотило винтом воду, но, сдерживаемое тралом, вперед продвигалось медленно, будто боролось с невидимым течением.

В сумеречной рулевой рубке лишь отсвет компаса помогал различить обожженные солнцем и ветром лица. Рулевой матрос Стидзинь, плечистый круглолицый парень с черными, под южанина, усиками всего второй раз был в море, и впервые — так далеко от берегов. Он отправился в путь, полный заманчивых надежд увидеть заморские страны, испытать незабываемые впечатления, и теперь был слегка разочарован, видя вокруг лишь бесконечную синевато-серую гладь воды, по которой бежали несчетные, до надоедливости одинаковые волны. А тут еще неистребимый рыбий запах, от него не было спасу даже в койке под одеялом. Рыбой на траулере пропахло все от рыбацких сапог до судового журнала. Работа рулевого, правду сказать, костей не ломала. Судно хорошо держалось на курсе, и вахтенному матросу лишь изредка надлежало бросить взгляд на компас да полуоборотом штурвального колеса исправить отклонение.

Стидзинь привалился спиной к переборке, за которой спал радист, пригладил усики, и большими, несколько печальными глазами уставился в серую бесконечность в надежде, не покажутся ли там огни встречного судна. Острое приключение в этой однообразной жизни было бы очень кстати. Ну почему бы, скажем, какому-нибудь подслеповатому суденышку эдак легонько не боднуть в бок их «Гаршу»? Разумеется, легонько, чтобы она могла своим ходом дойти до порта и стать на ремонт. Да, это было бы стоящее приключение, он хранил бы его в заветном уголке памяти, извлекая на свет только для достойных слушателей.

Была вахта старшего помощника капитана. Старпом взглянул на мерцающий зеленоватым диск локатора и, убедившись, что на ближайших пяти милях нет никаких препятствий, приник к эхолоту, экран которого как раз начал искриться, как костер, в который подбросили сухих дров. Шла сельдь. Роберт Цинис не отличался высоким ростом, зато был проворным и выносливым, он принадлежал к разряду штурманов, кому некое шестое чувство точнее всяких приборов подсказывает, где есть рыба. «Маленький да удаленький», добродушно подсмеивались над ним. На самом деле никакой такой особой удали он не проявил. Вот уже который год все еще ходил в старших помощниках; его сокурсники по мореходному училищу кто командовал средним морозильным траулером, а кто и того больше — утвердился на капитанском мостике большого морозильного траулера, только он по-прежнему вдыхал пары кислых щей в двухместной каюте напротив камбуза.

А как было бы хорошо самому командовать судном! Только, увы, получить нашивки капитана Цинису всегда мешало нечто. Порой казалось, вот она, удача, но в самый последний момент сущий пустяк, какая-нибудь досадная мелочь оказывались на его пути к заветной цели.

Разве плохо он вел лов? С тех пор как капитан «Гарши» слег с воспалением аппендикса и теперь, уже прооперированный, покачивался на лазаретной койке базового судна, уловы на траулере почти удвоились. Что ни говори, а на рыбу у Циниса был нюх.

Вот и сейчас он, пожалуй, единственный чуть отделился от экспедиции и забрел в этот квадрат, где под легкий вест они уже вытянули не один трал сельди.

По радиотелефону было слышно, как идут дела на других судах. Кто поднял тонну скумбрии, кто две, а большинство в первом тралении только зря снасти мочили. Зато на «Гарше» палуба полна была жирной сельди, каждая рыбина блестела, как круп хорошо ухоженного жеребца.

На горизонте показался краешек солнца, и Цинис вышел на крыло мостика оглядеть окрестности. Едва приметно темнели силуэты судов, среди которых, подобно горе, высился корпус базового корабля, тускло отражавшего утренние лучи. Полной грудью вдохнув прохладного воздуха, Цинис вернулся в рулевую рубку. Экран эхолота в этот момент засветился, будто по нему рассыпались огни праздничного салюта. Значит, «Гарша» опять наткнулась на косяк рыбы.

— Поднимаем! — приоткрыв дверь рубки, крикнул старпом.

На палубе несколько матросов сортировали и солили рыбу. Сверху они в своих желтых проолифенных куртках походили на диковинных животных. Рыбаки, как по команде, подняли головы, и стали видны их заросшие лица, которых со дня выхода из порта не касалась бритва. Желтые фигуры зашевелились и разошлись по своим местам на поднятие трала. Заскрипела лебедка, наматывая на катушку идущий из пучины стальной трос.

Мастер по обработке рыбы Пелекс с двумя матросами продолжали проворно заполнять бочки, потому что солнце начинало пригревать, и с обработкой улова надо было поторопиться.

Пелекс — мужчина плотного сложения, лет пятидесяти с лишним. За долгую жизнь, в которой хватало и радостей и забот, волосы на его голове сильно поредели, зато пышно разрослась борода, отчего на лице особенно выделялись лоб да спокойные, чуть грустные глаза. Пелекса постоянно мучили боли в пояснице и в суставах, трижды оставлял он в правлении рыболовецкого колхоза заявление с просьбой списать его с судна и перевести на более легкую работу, и трижды председатель колхоза уговаривал его еще разок, «последний», сходить в рейс, потому что Пелекс знал свое дело, и на него можно было положиться.

— Перекур! — скомандовал мастер и, откатив очередную наполненную бочку, стал снимать шершавые брезентовые рукавицы. Тыльной стороной ладони он смахнул с бровей прилипшие крупинки соли и, присев, стал шарить под курткой, нащупывая во внутреннем кармане сигареты.

Младший матрос Абеленс, цветущего здоровья парень, подававший рыбу с сортировального стола на засолку, только и ждал этого момента. Не снимая рукавиц, он повалился на брезент, покрывавший люк трюма, вытянулся на нем и уставился в небо воспаленными от усталости и недосыпания глазами.

Поммастера Швейцарс воспринял перекур равнодушно, как воспринимает пассажир постукивание колес на стыках рельсов. Таков уже который год был ритм его жизни: рыба, бочка, крышка, перекур — и опять все сначала. Могучего роста, Швейцарс в желтой спецодежде напоминал вставшего на задние лапы медведя, которого природа по ошибке выкрасила в желтый цвет. Настоящее его имя было Юкум Свейцарс, но выговорить это было труднее и поэтому все его звали просто Швейцарс. Возможно, была и другая причина: вдали от берега приятно было услаждать память воспоминаниями о некоем уютном заведении с облаченным в униформу стражем у дверей.

Швейцарс закурил сигарету, сердито сплюнул на присыпанную чешуей и рыбьей мелкотой палубу и заговорил низким голосом, шедшим, казалось, из пустых бочек.

— В первый заход вынули семь тонн, — задумчиво соображал Швейцарс, — это будет примерно по четвертаку на пай. Если сейчас вытащим еще столько, то станет по полсотни. Ого! — оживился он, пораженный результатом собственных подсчетов. — А если так пойдет до вечера?..

Пелекс ничего не ответил. Он посмотрел на пустые бочки, на кучу необработанной сельди и тихо простонал, ощутив в пояснице знакомую колику. Потом бросил окурок и так же молча стал натягивать слипшиеся от пота рукавицы. Швейцарс сделал еще пару затяжек, размахнулся было, чтобы выбросить окурок за борт, но передумал, поплевал на палец, примял дымящийся кончик сигареты, нащупал в кармане алюминиевый портсигар, бережно положил туда окурок и не спеша, вразвалку, пошел к бочкам.

Последним поднялся Абеленс. Он мрачно добрел до своего места и нехотя стал ворочать тяжелой лопатой, насыпая в ящик рыбу для сортировки.

Доска трала стукнулась о корпус судна, лебедка ненадолго затихла, и на палубе стало слышно, как в радиорубке попискивают непонятные чужому уху сигналы Морзе. Казалось, там отчаянно рвется на свободу попавшая в силки птица.

Когда показался куток трала, с правого борта раздалось многоголосое «ура» — было снова тонн пять. Невесть откуда появившиеся чайки концами крыльев почти касаясь воды, с резкими криками таскали рыбу из ячеек трала, выхватывали друг у друга еще непроглоченную добычу.

— Чтоб вам подавиться! — крикнул Швейцарс и запустил в чаек доской от бочки. Одна из птиц, кувыркаясь, свалилась в воду.

— Так вам и надо! — довольный прогудел Швейцарс и вновь принялся подсчитывать. — Если полсотни чаек что ни день станут уносить по рыбине каждая, это же сколько наберется за весь рейс? Пожалуй, по десятке с пая, точно!

— Все есть хотят, — вздохнул Пелекс, потирая поясницу, терзаемую старой болью.

— Провалился бы ты со своим паем! — неожиданно подал голос Абеленс. — Дурной, ну и дурной же я был, что подался на эту каторгу. Заработок… Да к черту заработок, если рыбьи кишки даже по ночам снятся.

— Раскис, неженка, — пробасил Швейцарс. — Лучше уж рыбьи кишки, чем патлы длинноволосых.

Удар попал в точку, и Абеленс замолчал. До ухода в рейс он работал парикмахером, а в море отправился в надежде заработать побольше денег. Парень принялся ожесточенно кидать лопатой рыбу, срывая на ней злость за мрачный поворот в своей судьбе.

Раз пять поднимали куток на палубу, и всякий раз ящики до краев наполнялись жирной, отливающей стальным блеском сельдью. Но вот на дне отмели трал за что-то зацепился, и теперь в нем зияла брешь метров пяти в длину. Тралмейстер торопливо штопал ее, поэтому ловлю пришлось приостановить.

Цинис вышел на крыло «разведать обстановку» и примерно в миле от «Гарши» неожиданно увидел траулер. Он взял бинокль и вгляделся: ну конечно — «Цирулис». У его капитана нос чуткий, соображает, что делает. Цинис по радиотелефону снесся с соседом. Да, и у того на палубе уже было тонн десять.

Матрос Стидзинь сдал рулевую вахту. Уходя, он робко заметил:

— Пока мы дрейфуем, послать бы на «Цирулис» шлюпку и обменяться фильмами. Может, у них есть что стоящее. — Что именно, он не сказал, но имел в виду фильмы о других странах или о войне.

«Почему бы и не послать», — подумал Цинис и вновь вызвал «Цирулиса».

Соседи были не прочь меняться, и Цинис велел спустить на воду оранжевую рабочую шлюпку, ту, что лежала в конце палубы кверху килем. В нее сел боцман, Стидзинь подал ему коробки с фильмами, и тот налег на весла. Лодчонка быстро удалялась, покачиваемая легким дыханием океана.

Все, кто был свободен от вахты, помогали на палубе сортировать рыбу. Цинис надел резиновую спецовку и тоже присоединился к ним. Помощник из него был не ахти, но уже то, что главный по должности на судне человек делает ту же работу, что все, придавало остальным бодрости. И опять команда погрузилась в тот железный, несколько отупляющий ритм, когда мир ограничивается пределами: ящики с рыбой — бочка, спущенная в трюм.

— Перекур, — через некоторое время объявил Пелекс и принялся стаскивать брезентовые рукавицы. Он закурил. Швейцарс тоже достал свой алюминиевый портсигар и раскочегарил припрятанный окурок. Один только Абеленс не курил и не принимал участия в разговоре. Мрачно вздохнув, он растянулся на брезенте.

Цинис всмотрелся вдаль, туда, где дрейфовал «Цирулис». Он заметил, как в оранжевую шлюпку, прилепившуюся к борту траулера, по штормовому трапу спустилась маленькая фигурка. Значит, боцман с фильмами скоро вернется.

— Ну, довольно тянуть резину, — прогудел Швейцарс. Он бросил за борт обсосанный кончик сигареты и мысленно стал прикидывать, по сколько вышло бы на пай, если бы удалось быстро заштопать трал и вытащить не меньше прежнего.

Пелекс надел рабочие рукавицы и встал на засолку рыбы, нехотя поднялся с брезента Абеленс. И вновь железный рабочий ритм возродил поток рыбы из ящиков в бочки и далее в трюмы.

Океан был спокоен, словно лесное озеро в знойный полдень, солнце обжигало спины рыбаков, как вдруг в одно мгновение траулер заволокло туманом. То был туман с континента, который настигает внезапно, как пират, и охватывает судно целиком — от носа до кормы. Туман был такой густой и вязкий, что казалось, даже выстреленное пушечное ядро увязло бы в нем, как камень, брошенный в кипу ваты.

— Пора бы уж боцману быть на месте! — бросил кто-то. Людская цепь от ящиков до трюма насторожилась и на миг замерла. Цинис сбросил брезентовые рукавицы на перемешанную с солью сельдь и поднялся в рулевую рубку.

— Почему не подаете сигналы? — строго спросил он и со злостью дернул шнур тифона. Два зычных гудка перелетели через палубу и увязли в тумане.

Вахтенный штурман включил локатор. Цинис прильнул к экрану и стал наблюдать, как стрелка антенны вращается по зеленоватому кругу, обозначая контуры ближних и дальних судов. Но локатор был не из лучших, и маленькая лодка из стеклопласта нигде не просматривалась, хотя прошло уже не меньше часа с того момента, как боцман спустился с «Цирулиса» по штормовому трапу.

Цинис подошел к радиотелефону.

— «Цирулис», вызывает «Гарша»! «Цирулис», вызывает «Гарша»! — заговорил он в микрофон.

— «Цирулис» слушает.

— Как там наш, фильмы взял?

— Конечно. Как договорились. Две коробки. Цветной вариант «Войны и мира»…

— Спасибо, — буркнул Цинис и положил трубку. Так… теперь не будет покоя, пока не отыщется боцман. Его охватило предчувствие несчастья. Наверняка в тумане боцман заблудился и шлюпку отнесло бог знает куда. Цинис с досадой рванул шнур тифона.

Опять помеха, опять это проклятое нечто! Оно возникало всякий раз, когда казалось, вот-вот будет и на его улице праздник. Ну и заваруха начнется, если боцман, чего доброго, пристанет к чужому берегу, а то и того хуже — отправится кормить акул. Хоть бы спасательный пояс взял с собой. А уж с него теперь спросят, почему отпустил в море, как на деревенскую вечеринку. И еще сотни «почему» зададут.

Оранжевая шлюпка не показывалась, и люди на палубе забеспокоились. Несмотря на то, что рядом с ними работали второй помощник капитана и старший механик, угрюмые взгляды рыбаков все чаще обращались не к ним, а к Пелексу. В этих взглядах не было ни просьбы, ни приказания, и все же старый мастер понимал, что именно он должен что-то предпринять. Пелекс не спеша стянул рукавицы, сполоснул в бочке мокрые от пота руки и поднялся в рулевую рубку.

— Выдь на минутку — надо поговорить. — Он взял Циниса за локоть.

Они вышли на шлюпочную палубу.

— Как бы это тебе сказать… — начал Пелекс, словно подбирая тон. — Надо бы начать поиски. Люди волнуются. — И мастер по привычке тыльной стороной ладони вытер лоб, хотя на нем не было ни капли пота.

Цинис закусил губу.

— Самое главное — не терять хладнокровия, — нарочито спокойно ответил он.

— Хладнокровия мы, может быть, и не потеряем, а вот боцмана — пожалуй, — сказал Пелекс, и рука его опять сама собой потянулась ко лбу.

Цинис помрачнел, но тут же широко улыбнулся и сказал почти весело:

— Успокойся, о туман пока еще никто не расшибся…

— Может, и не расшибся, но, как бы тебе сказать… заблудиться случалось, а потом — кого волной захлестнуло, кто от жажды погиб. Может, все-таки выйти на поиски?

Цинис в раздумьи наморщил лоб, но тут же энергично вскинул голову.

— А где гарантия, что мы, как раз наоборот, не уйдем от него еще дальше?

— Что верно, то верно, такой гарантии не было. Может, сообщить по радио другим судам? Чтоб следили за морем, искали.

На этот раз Цинис решительно замотал головой.

— Раньше времени поднимать панику? Ну уж нет!

И Цинис представил, какая началась бы суматоха, если бы они сообщили в эфир об исчезновении боцмана. Сигналы тревоги понеслись бы на все ближайшие суда, организовали бы поиски, и на все лады повторяли бы имя его траулера. Слух дошел бы и до берега. И опять беспощадное нечто встало бы на его пути. И когда! Как раз теперь, когда он опередил всех с уловом.

— Погоди трезвонить на весь мир, — Цинис положил руку Пелексу на плечо, — погодим немного. Ветра нет. Что тут может случиться!

Это была правда, и Пелекс, несколько успокоенный, спустился к своим бочкам.

Цинис приказал бросить якорь, траулер как бы нехотя вошел в тихое течение и застыл. Теперь по крайней мере они сами не уйдут в сторону.

Между ящиками уже проглядывала палуба, дело близилось к концу, и Швейцарс, беспокойно поглядывая на туманное море и причмокивая, опять стал что-то высчитывать. На всю палубу прогудел его бас:

— Что мы тут торчим, будто ждем святого причастия? Пора делать заход!

— Боцмана надо дождаться, — ответил Пелекс.

— Боцмана, боцмана… Такой случай, сельдь сама идет в трал, это надо быть дураками…

— Как бы это тебе сказать… — Пелекс с трудом разогнул ноющую спину и посмотрел на Швейцарса. — Ты и впрямь швейцар… плохой швейцар, из тех, кто думают только о чаевых.

— Ну и ты не за здорово живешь в море пошел, — осекшись, пробурчал Швейцарс и принялся заколачивать бочку.

После того как последняя бочка скрылась в трюме, лишь кое-кто из матросов ушел в кубрик досыпать. Большинство сидели на палубе и курили, с надеждой вглядываясь в туман, из которого должна была показаться оранжевая шлюпка с боцманом. Абеленс развалился на брезенте и равнодушно наблюдал, как с проводов антенны падают на палубу капли сгустившегося тумана. Тишину время от времени разрывала судовая сирена, но звук этот, казалось, затухает сразу же за бортом, и никто на него не отзовется.

Стидзинь, чувствуя себя виноватым, — это он ведь подал идею обменяться фильмами — ушел на верхнюю палубу, сел там на мешки с картошкой и уставился в серую бесконечность, забравшую в свои вязкие лапы оранжевую шлюпку и боцмана. Уж он-то, Стидзинь, не испугался бы, окажись он на месте боцмана. Возможно, его подобрало бы какое-нибудь судно дальнего плавания и высадило в шумном иностранном порту, возможно, течение вынесло бы одинокую лодку на дикий берег, и пока бы его искали, он жил бы там, как Робинзон.

По палубе разнесся зычный голос Швейцарса:

— Надо тралить, а не богу молиться. Подумаешь, велика беда — бывалый моряк погуляет немного по морю.

Никто ему не ответил. Тогда кто-то смачно плюнул, — и послышались тяжелые шаги в резиновых сапогах, отдаляющиеся от того места, где только что звучал голос Швейцарса.

Часа два спустя с запада подул легкий ветер, по воде пробежала мелкая рябь, и туман исчез, как исчезает пар над кипящим котлом, когда на него опускают крышку. Цинис поднялся на верхнюю палубу и приложил к глазам двенадцатикратный бинокль. Неподалеку был виден «Цирулис», там как раз опорожняли куток, дальше, у горизонта, маячило, похожее на двугорбого верблюда, базовое судно, а вокруг него, как муравьи, сновали покрытые ржавчиной селедочники. Только шлюпки, оранжевой шлюпки из стеклопласта, нигде не было видно.

Когда Цинис спустился на палубу, к нему подошел Швейцарс и, как бы извиняясь, как бы подлащиваясь, сказал:

— Капитан, ну грех сейчас стоять на якоре. Такая рыба! За пару часов — четвертак на пай.

Цинис не ответил. Швейцарс откашлялся и продолжал:

— Кому на роду написано утонуть, тот и в тазу утонет, а кому суждено быть повешенным, того уж в море никакая лихоманка не возьмет…

Цинис молчал. Он смотрел мимо говорящего, туда, где сильный бриз легонько, как бы на цыпочках, пробегал по водной глади и постепенно начинал поднимать волну. Старший помощник подумал, что действительно можно бы тралить, по ветерку, куда, может статься, снесло и шлюпку.

Когда спустя два часа подняли куток, на палубу высыпалось еще несколько тонн сельди и скумбрии. Матросы, хоть и отдохнули, и пообедали, однако разошлись по своим рабочим местам неохотно. От острого нюха старпома не укрылась перемена в настроении команды. Он взял нож, спустился на палубу и занялся разделкой скумбрии. Хотя никто не обмолвился ни словом, Пелекс вновь почувствовал на себе испытующие взгляды матросов, пронзавшие его, будто иглами.

Когда Цинис на минуту собрался было отойти от разделочного стола, Пелекс задержал его:

— Пожалуй, медлить с сообщением в эфир больше нельзя. Поднимется ветер, тогда уж беде не поможешь.

Цинис и теперь отмахнулся от него:

— Не будем спешить садиться в калошу. До ночи еще далеко.

А про себя подумал: «Если и вправду случилось самое страшное, то не все ли равно, когда сообщить — с него-то так и так шкуру снимут. А если боцман жив-здоров, никуда он не денется. И к чему лишний шум?»

Пелекс помял в руках бороду и, смущаясь, как человек, не привыкший говорить официальным тоном, продолжал:

— Видишь ли, как бы это тебе сказать… Может, созвать собрание партгруппы? Потому что я считаю, ты поступаешь неправильно.

Цинис побагровел.

— Созывай на здоровье. За судно отвечаю я. И учти, что меня на этом собрании не будет. Я беспартийный. Беспартийный большевик.

— Что ты беспартийный, это я знаю. — Пелекс кивнул головой. — А вот большевик ли?..

— Ну, не будем затевать перебранку, — сказал Цинис уступчивее, почувствовав, что на палубе уже навострили уши. — Подождем еще немного, тогда и решим, что делать.

— Капитан давно бы решил, что делать, — холодно ответил Пелекс и пошел к своим бочкам.

Цинис опять поднялся на верхнюю палубу — взглянуть на море. Что бы действительно в таком случае предпринял капитан траулера? Наверное, сообщил бы. Ему-то что не сообщить — старый морской волк с заслугами. Ну пропесочили бы его, даже выговор дали, а с капитанского мостика не спихнули бы. И он, Цинис, тоже не стал бы осторожничать, будь у него этакие надежные капитанские погоны со стажем. Эх, если бы да кабы…

Со стороны на судне все выглядело как обычно, но в мыслях люди каждый на свой лад были там, с боцманом. Стидзинь откидывал в сторону нестандартную рыбу и думал о том, что, может быть, именно в этот миг волна опрокидывает шлюпку, и вокруг боцмана начинают кружить голубые акулы, которых здесь, на отмели, было видимо-невидимо. Стидзинь часто мечтал о приключениях, но никогда не думал о смерти, и с удивлением отметил, что был бы не прочь оказаться в подобной ситуации… Он матросским ножом вспарывает брюхо первой акуле, и пока ее собратья пожирают хищницу, Стидзиня замечают с белоснежного пассажирского теплохода, спешащего на помощь к месту схватки. Под восторженные крики толпы, с ножом в зубах он по специально спущенному трапу поднимается на борт и ступает на палубу.

В самом деле, почему бы ему не отправиться на поиски боцмана? Спустить спасательную шлюпку. Там есть компас, сигнальные ракеты, неприкосновенный запас. Захваченный этой мыслью, он предложил:

— Может, спустить шлюпку и прощупать ближайший квадрат? Тут много людей не потребуется. Мы с Абеленсом легли бы на весла…

— Ну и ложись на здоровье, — буркнул в ответ розовощекий Абеленс. Он размахнулся и закинул, не глядя, попавшуюся среди сельди морскую звезду, и украдкой покосился на вожделенный брезент.

— Тоже мне, искатель, хе-хе! — прокряхтел Швейцарс, — это надо надраться чернил, чтобы от такой сельди кататься по морю, как с дамой по Киш-озеру.

— Как бы это тебе сказать… — прогудел Пелекс, и не ясно было, говорил ли он сам с собой, или хотел ответить Стидзиню.

Судно вновь шло с тралом по ветру. Последняя бочка была спущена в трюм, и палубная команда отдыхала.

Цинис отпустил штурмана, и теперь сам вел судно. Он повернул до отказа громкоговоритель радиотелефона и слушал перекличку судов. Рулевой, привалившись спиной к переборке, вяло трогал колесо, радист возился у локатора, пытаясь выжать из него невозможное. Радист траулера отличался медлительностью, и было удивительно, как этот человек, которого считали неисправимым меланхоликом, может с таким проворством действовать ключом Морзе.

Шлепая тяжелыми рыбацкими сапогами, в рулевую рубку вошел Пелекс. Он облокотился на обшивку гирокомпаса, прислушался к треску радиотелефона, к бормотанию далеких голосов, и ощущение гнетущей пустоты охватило и его. Никто не говорил об этом, но каждый с тайной надеждой ждал, не вызовут ли с какого судна «Гаршу», чтобы сообщить, что боцман вместе со шлюпкой поднят на борт. Волна заметно поднялась, было, пожалуй, балла три, траулер ощутимо покачивало.

Пелекс наблюдал, как о борт траулера разбиваются волны, а думал о маленькой шлюпке, которую такая вот волна швыряет, как скорлупку…

— Как бы это тебе сказать… только медлить больше нельзя. Надо сообщить о боцмане в эфир.

Цинис отрицательно покачал головой.

— Что ты за человек, Цинис? Скажи, ну что ты за человек? — Пелекс чувствовал, как обычное спокойствие покидает его, как в нем разгорается жгучий гнев.

— Без моего разрешения в эфир не выйдет ни единого звука, — жестко сказал Цинис, но в голосе его не было прежней уверенности.

— Ошибаешься, выйдет, — неожиданно вмешался радист. — Я сообщу через судовую радиостанцию. По всем волнам, и без твоего разрешения. Потом делай, как знаешь.

Цинис застыл, будто от внезапного удара, и обеими руками вцепился в ручки эхолота, чтобы сгоряча не сотворить какую-нибудь непоправимую глупость. В этот момент в громкоговорителе радиотелефона вдруг послышались голоса. По всей видимости, двух штурманов:

— «Звайгзне», «Звайгзне», это «Приеде». Вижу какой-то оранжевый предмет. Рядом с вами, посмотри, что там.

— А-а, — устало протянули на «Звайгзне».

— Вижу. Кажется, обычная рабочая шлюпка. Кверху дном.

— Ты бы вытащил. Она ведь совсем рядом с тобой.

— Не могу, я иду с тралом.

— И у меня не чулок на ниточке.

— А, невелика беда. Людей там наверняка нет. Кому надо, тот и подберет.

Радиотелефон умолк. Траулер немного отклонился от курса, вахтенный матрос резко повернул рулевое колесо, скрипнули его невидимые механизмы, будто раздался чей-то жалобный стон. Люди в радиорубке на миг замолкли, словно оглушенные громом.

— Цинис! — Голос Пелекса прозвучал гулко, а его сработанные руки стали сжиматься в кулаки. — Ты за все ответишь, за все…

Его перебил радиотелефон.

— «Приеде», это «Энкурс», «Приеде», это «Энкурс»… Вы что-то говорили про оранжевую шлюпку…

— Да-да, наша… Прошлой ночью потеряли… Координаты, дайте координаты… Спасибо, идем искать.

Опять простонало штурвальное колесо «Гарши», а люди в недоумении переглянулись.

Рулевой, единственный из всех не спускавший глаз с моря, вдруг радостно закричал:

— Боцман! Смотрите, вон наш боцман!

В неполной миле по курсу судна прыгала на волнах оранжевая лодчонка. Она то высоко поднималась на гребень волны, то, как в пропасть, проваливалась к ее подножию.

Цинис и Пелекс одновременно схватились за бинокли. Да, это был боцман с «Гарши». Он стоял в лодке и размахивал руками, в руках он держал коробки с фильмами.

— Ну, вот видите! — Цинис было засмеялся, по смех вышел ненастоящий, какой-то булькающий. — Ну, видите, я же говорил, нечего зря поднимать панику!

Ему никто не ответил. Радист не спеша отправился в радиорубку и хлопнул за собой дверью, за ним, тяжело шлепая рыбацкими сапогами, ушел Пелекс, и Цинис остался вдвоем с рулевым.

Его охватило такое пьянящее чувство облегчения, что он даже не сразу заметил, как мастер и радист покинули рубку. А когда заметил, то почувствовал себя незаслуженно обиженным. Оттого, что они не радуются вместе с ним. Почему? Ведь все в порядке. Сейчас боцмана поднимут на борт, и никто ни в чем их не упрекнет. Сельдь идет косяками, люди зарабатывают, как никогда. В чем же дело? Неужели опять на его пути встало это неведомое нечто?..

Перевод Р. Золотовой