Лагери смерти в СССР

VI. В Соловках

13 рота. 14 рота. Карцер с глиномялкой. Штрафная командировка «Овсянка». «Секирка»-штрафной изолятор и. лобное место. «Дело № 9».

Остров Соловки, бывший первым лагерем и местонахождением управления СЛОНа, теперь упал в своем значении. В 1929 году УСЛОН перебрался в гор. Кемь и Соловки теперь являются лишь частью территории 4-го отделения (или легеря) СЛОНа и местонахождением штаба этого отделения. В силу своего островного положения и особого назначения в системе лагерей он, однако, и теперь заслуживает специального внимания и особой главы... Как я уже указал, на остров направляются каэры, которые выделяются силой своего характера и, по мнению ОГПУ, будут пытаться бежать. Выделяются заключенные острова и значительным количеством среди них людей высокой интеллигентности (профессора, инженеры, артисты, бывшие офицеры, академики, писатели и т. д.) и затем духовенство — православного и других исповеданий. Как только такие заключенные попадают на Соловки, они направляются в 13 роту, называемую «карантинной». Ее командиром был долгое время чекист Чернявский.

13 Рота. Тринадцатая рота находится в бывшем Успенском соборе (думаю, я не ошибаюсь в названии собора). Громадное здание из камня и цемента, теперь сырое и холодное, так как печей в нем нет; с его высоких сводов беспрерывно падают капли, образующиеся от человеческого дыхания и испарений. Оно вмещает до 5000 человек и всегда битком набито заключенными. По всему помещению устроены трех ярусные нары из круглых, сырых жердей. Огромное количество заключенных в этой роте ведет к тому, что утренние и вечерние поверки в ней начинаются за два — три часа до прихода дежурного по лагерю, принимающего поверку. Ранним утром, зимой затемно, командиры взводов и командир роты ходят между нар и пинками поднимают спящих заключенных к утренней поверке, крича: — «А ну-ка, вставай, защитники царя — батюшки! Слетай с нар, пулей! Становись на поверку!» и т. д.

Заключенный накануне работал часов двенадцать; придя с работы в роту, он потратил минимум два часа на стояние в очереди за получением хлеба и обеда и на самый обед; потом сушил свою одежду и обувь, или онучи; через час, полтора после обеда начинается вечерняя поверка; на ней он тоже стоит часа два. Лишь после нее он может лечь спать. Но шум и гам кругом не прекращается: кому — нибудь «бьют морду», надзиратели во все горло вызывают наряжаемых на ночную работу, ходят оправляться и разговаривают заключенные. Через несколько часов его поднимают на утреннюю поверку и снова начинается изматывающая силы и нервы канитель с расчетом, «здра» и неизбежною отвратительной руганью надзирателей. Если на Поповом острове командиры рот велят заключенным отвечать «здра» так, «чтобы в Соловках было слышно», то в 13-й роте, на острове Соловки они должны отвечать так, «чтобы было слышно в Кеми». — Чекисты из ИСО всегда заставляли Чернявского ставить священников («длинногривых») в первую шеренгу для того, чтобы они рассчитывались. Кроме них в первую шеренгу для рассчета Чернявским всегда ставились те интеллигенты, в отношении которых было предписание от ОГПУ «держать на строгом режиме и на тяжелых физических работах». Вообще же, чем человек интеллигентнее, чем он чище одет, чем у него лучше манеры, тем он будет несчастнее в заключении, ибо такой заключенный получает в первую очередь «в морду», и пинки, и матерную брань; таких заставляют выносить ушаты с нечистотами и ставят на самые грязные и унизительные работы.

У входа в 13-ю роту, справа и слева, стоят громадные деревянные ушаты высотою в метра полтора, заменяющие уборную. Заключенный, желающий оправиться, должен об этом заявить дневальному, тот доложит дежурному по роте, а дежурный по роте разрешит итти в «уборную» тогда, когда наберется целая партия желающих. Дневальный ведет их к ушатам и ставит в очередь. Чтобы оправиться, заключенный должен влесть на высокий ушат с положенной на него поперек доской, где он будет оправлять свою нужду на глазах у всех стоящих внизу, выслушивая: «А ну-ка ты, гнилой профессор! Защитник царя — батюшки! Слезай с кадушки пулей! Довольно! Засиделся!» и т. д.

Чтобы вынести такие ушаты, наполненные нечистотами, два человека продевают палку в ушки его и несут на плечах в «центроуборную». Несущие должны спускаться около 100 метров по ступеням собора. Чернявский заставлял (обязательно священников, монахов, ксендзов и наиболее чисто одетых или отличающихся своими манерами интеллигентов) выносить их по несколько раз в день. При этом, чтобы поиздеваться над «барами» и «длинногривыми», он заставлял уголовных преступников толкнуть наполненный до краев ушат, чтобы содержимое расплескалось и попало на впереди идущего; или же учил сбить с ног переднего или заднего из идущих, чтобы потом заставить интеллигентов и священников вытирать пролитое тряпками. Один из таких интеллигентов написал и ухитрился передать начальнику лагерей Эйхмонсу рапорт об этом. В результате, жаловавшийся был отправлен на штрафную командировку «Овсянка» на «загиб».

Словесно ИСО приказывало Чернявскому размещать всех священников, ксендзов, раввинов на нарах, устроенных в бывшем алтаре, — пусть они втихую Богу молятся, — хохотали чекисты. А вместе с духовными лицами ИСО приказывало Чернявскому помещать в алтаре десятка два отпетой «шпаны». Если в 13-й роте таких не оказывалось, то ИСО присылало их специально для этой цели из других рот. «Шпана» это ходила обыкновенно раздетой — в одних кальсонах, только рубашке, а иногда и буквально голыми. Чернявский подстрекал их «банить» по ночам, священников, красть у них вещи, ругаться при них в «Бога» и вообще всячески издеваться над ними. Если кто — нибудь из священников осмеливался жаловаться на них Чернявскому, последний отправлял жалобщика в карцер, а официально писал в рапорте, что такой — то «длинногривый» посажен в карцер за «стукачество» или за «будирование масс».

Беспрерывный в течении круглых суток гам и шум в огромном гулком здании, кощунственная отвратительная ругань, мордобитие, грязь, недоедание, непривычная и непосильная работа, а главное, невыносимые моральные условия, являются причиной многочисленных случаев сумасшествия и самоубийств в 13-й роте.

В 13-ой роте новые заключенные находятся месяца два—три. Затем опасные каэры переводятся в 14-ую роту и в ней находятся годы.

14 Рота. Она помещается в другом бывшем соборе, метрах в ста от 13-й роты, называется «запретной» и служит местом постоянного пребывания заключенных, способных по мнению ИСО к побегу. Главный контингент ее составляют интеллигенты и лица духовного звания; кроме того в ней, в течение нескольких лет, было много туркмен и киргизов. Командиром роты в мое время был некто Сахаров, Владимир Алексеевич, — сам из «ка-эров», бывший офицер.

Заключенные 14 роты находятся под непрерывным и неослабным надзором командира роты и командиров взводов. Даже в «центроуборную» их водят под конвоем. Они не имеют права выходить на работы вне стен Кремля и работают на самых тяжелых и грязных работах. Из наиболее интеллигентных заключенных 14 роты в 1929 году был организован ассенизационный обоз.

В мое время в этой роте находилось человек 250 туркмен, но думаю, что теперь уже ни одного из них в живых не осталось: туркмены не выносят соловецкого климата и за время моего пребывания в СЛОНе не было дня, чтобы не умирало двух-трех туркмен. Сосланы они были по обвинению в басмачестве, или как «баи», т. е. богачи и «кулаки». Вспоминается еще один монах, очень старый, лет 85-ти (может быть и старше), весь седой и совершенно слепой. Другой, такой же старый, но зрячий монах водил его, под конвоем дневального, в «центроуборную». Сослан он был на 10 лет за «антисоветскую агитацию», выражавшуюся в том, что живя где — то в глухой провинции, он деятельно проповедывал учение Христа.

В 1929 году всем священникам 14-й роты через командира роты Сахарова было предложено остричься и снять рясы. Многие отказались сделать это и они были отправлены на штрафные командировки. Там чекисты с мордобитием и кощунственной бранью остригли их насильно и на — голо, — сняли с них рясы, одели в самую грязную и рваную одежду и отправили на лесные работы. Польских ксендзов тоже переодели в такую одежду и отправили в лес. Вообще, надо сказать, что польским гражданам в СЛОНе достается больше, чем лицам других национальностей. При малейшем политическом осложнении с Польшей, их сейчас же начинают всячески прижимать: они идут в карцеры или на штрафные командировки, где надзиратели быстро доводят их до «загиба».

Карцер и глиномялка. Соловецкий карцер находится в Кремле, рядом с южными кремлевскими воротами. Он причислен к 11 роте, именующейся «ротой отрицательного поведения». Ее командиром был одно время Воинов и он, как никто до и после него, издевался над сидящими в карцере,

По СЛОНовским порядкам, как только заведующий карцером появлялся на пороге, полагается подавать команду «Карцер, смирно! Встать!» Заключенные, раздетые до белья и ослабевшие (они получают в карцере только 300 грамм хлеба в сутки, а горячую пищу только два раза в неделю) лежат на цементном полу. Если кто — либо из них не сразу проснулся или просто не успел достаточно быстро вскочить и стать в строй, Воинов поднимал их яростными пинками ноги, а потом в наказание обязательно отправлял в глиномялку или вонючую уборную. О глиномялке скажем ниже, а в уборной Воинов заставлял его нагнуться, засунуть голову в дыру над ямой и так стоять несколько часов. Бывали случаи, что заключенные при этом лишались сознания с застрявшей в дыре головой. Помню случай: в карцере сидел заключенный Корнеенко, украинец. Посажен был за неоднократное невыполнение урока. Корнеенко настолько изголодался (и до карцера и в карцере), что решил из карцера бежать, чтобы достать у своих знакомых «хоть кусочек», как он говорил, хлеба. Когда из карцера выпустили его оправиться, он спрыгнул в яму, очутился по пояс в нечистотах, но все таки из ямы выбрался благополучно. Кое — как очистив себя, он пошел по темным местам, доставать хлеб. Но не успел дойти до своих знакомых, как выводной чекист Брук задержал его и доставил обратно в карцер. Воинов велел ему раздеться до нага и поставил его в глиномялку. В глиномялке оказалось ведро для доставания воды для глины из Святого озера (теперь оно называется «Трудовое» озеро); Корниенко снял с него веревку и повесился на крюке в стене. Так его и нашли — висящего над глиной, совершенно голым, с приставшей к худым ногам глиной.

Я пришел однажды в соловецкий карцер, желая лично видеть условия, в которых там содержатся заключенные. Чтобы не всполошить заключенных зычной командой дежурного: «Карцер, смирно. Встать.» я вызвал дежурного по карцеру наружу и сказал ему, чтобы он никаких команд не подавал. Войдя затем в коридор карцера я открыл потихоньку «волчек» в двери и начал наблюдать.

В карцере, рассчитанном максимум на 30 человек, их находилось не менее 80. Все они лежали вповалку на холодном цементном полу, тесно прижавшись друг к другу. Там лежали крестьяне, каэры, беспризорные и два старых священника. Все они были полуголые—одежда с сажаемых в карцер всегда снимается; собственная возвращается по выходе из карцера, а казенная отнимается совсем и заключенный, не имеющий собственной одежды, выходит из карцера в одном белье даже на мороз.

Как раз в это время им принесли обед — пшенную кашу в грязном деревянном ушате. Староста камеры велел всем стать в очередь и начал раздавать ее. У большей части заключенных не во что было ее брать и они получали ее в пригоршни, в подолы грязных и вшивых рубашек, в засаленные шапки. Когда «обед» был роздан, вокруг ушата на полу образовалось кольцо просыпанной каши и, когда ушат вынесли, заключенные — поистине как шакалы! — бросились собирать ее руками с пола и вместе с грязью быстро запихивать себе в рот. Староста камеры, сам заключенный, принялся «наводить порядок», разгоняя коленкой, кулаком, ногой. Поднялся шум. Его услышал Воинов, открыл дверь карцера, влетел туда и начал избивать всех, виновных и невиновных, плетью, висевшею у него всегда у пояса. Потом, по указанию старосты камеры, выделил пять «особенно виновных» и поставил их в глиномялку,

Глиномялка является как бы отделением карцера. Она представляет собой абсолютно темный и сырой подвал, вырытый под южной стеной Кремля. На дне ее лежит полуметровый слой глины, которую заключенные месят ногами для строительных работ. Зимой глина замерзает; тогда на нее ставят маленькие железные печки, оттаивают и заставляют заключенных месить... С попадающих в глиномялку снимают буквально все и совершенно голые — зимой и летом — они по несколько часов стоят в мокрой глине по колени... Глиномялка законно пользуется широкой и страшной славой в Соловках. С ней конкурирует только «Овсянка», а превосходит ее только слава «Секирки».

«Овсянка» — Штрафная командировка. В двадцати километрах от соловецкого Кремля, находится штрафная командировка «Овсянки». Она имеет три барака для заключенных и один для надзирателей (бывшее помещение для монахов). Расположена она у самого берега моря. Долгое время начальником на ней был чекист Ванька Потапов. Все заключенные острова, которых по директиве «Лубянка 2» надо было перевести в «белые списки», т. е. поскорее «загнуть», направлялись к нему... Ванька Потапов знал свое палаческое дело хорошо, и никто из присылаемых в его распоряжение заключенных, с «Овсянки» никогда не возвращался: они или замерзали на беспрерывной, без отпуска в барак, работе в лесу, или рубили себе кисти рук и ступни ног, или становились под срубленную падающую сосну, которая и приканчивала их мученическое существование; или вешались на соснах, захватив с собой, идучи на работу, кусок веревки; или Ванька Потапов, в пылу своего чекистского гнева, их убивал выстрелом из винтовки, штыком или прикладом ружья, донося ИСО, что заключенный «пытался обезоружить конвоира и бежать» — это замерзшим то морем за 60 километров от материка!

Сотрудники ИСО, списывая на основании потаповских донесений убитых заключенных, с удовлетворением говорили: «Ну и парень же этот Ванька! Не парень, а сундук с золотом. Стопроцентный чекист!...»

Этот Потапов, зверь в образе человека (не только морально, но и по наружности), не удовлетворялся «дрыном», он отвинчивал ствол винтовки и им бил заключенных за невыполнение урока. Потом он оставлял их в лесу до тех пор, пока они не заканчивали полностью своего урока. Ставя на пень, он заставлял кричать: «Я филон! Я паразит советской власти! Дремучий лес «Овсянки» примет меня в свои объятия и похоронит на веки! Я филон! Я филон!» и т. д. Потапов хвалился в ИСО, что он заставляет кричать на пне «я филон» не менее 5.000 раз.

«Филонов нам не надо», говорил Потапов с кощунственной бранью... «Для филонов у меня на «Овсянке» не одна канава есть! Обходя места работ, он любил говорить: «Попы на «Овсянке» у нас есть! Панихиду отслужим!»

Как то по делам ИСО мне пришлось быть в районе «Овсянки». Не вполне веря в зверства Потапова, о которых слышал по работе в ИСО по рассказам самого Ваньки Потапова, я решил поехать туда самому, чтобы узнать правду на месте.

— Командирррровкааа, смирррноооо!» — свирепо заорал Потапов, увидя меня подъезжающего на лошади. — «Товарищ уполномоченный, — начальник командировки «Овсянка», стрелок Потапов», — представился он мне. — «На командировке все благополучно; вчера в лесу загнулось восемь человек шакалов, о чем я рапортом донес в ИСО».

— Почему это заключенные, как сумасшедшие, вылетают из бараков и куда то бегут? — спросил я у Потапова, увидя выбегающих, как на пожар, из бараков заключенных — грязных, худых, изможденных, в рваных лаптях, некоторые с кусками хлеба, в покрытых струпьями, худых руках и тут же поспешно строящихся в две шеренги.

— А это, товарищ уполномоченный, шакалы услышали мою команду и становятся в строй. Они у меня, товарищ уполномоченный, дисциплинированы: знают, что начальство приехало.

Поздоровавшись с заключенными, я велел Потапову распустить строй, но он, желая показать мне вымуштрованность «шакалов», стал подавать зычные команды; «Кррру — ГОМ!... Напрррааа — ВО!.. Налеее — ВО»!..

Когда я приказал ему во второй раз распустить строй, он гаркнул: Пулей влетай в барак! Ни один не показывай из барака своего рыла, а то дрыновать буду»!

Получив от Потапова интересовавшие меня сведения, я собрался уезжать.

— Товарищ уполномоченный, не хотите ли посмотреть на моих шакалов? — предложил мне Потапов.

Шагах в пятидесяти от домика, в котором он жил сам и шагах в пятнадцати от барака № 2, в котором жило более половины всех заключенных «Овсянки», Потапов показал мне большую яму, прикрытую обмерзшими и покрытыми снегом досками и сообщил «Тут лежит четыреста шакалов. — Адъютант!» — заорал он.

— Петровский! — послышался сейчас же не менее зычный голос «стукача» — дневального: — гражданин начальник зовет, пулей лети к нему!»

Через несколько мгновений к Потапову подлетел Петровский. На него было больно смотреть: это был подросток, на вид лет шестнадцати — семнадцати; на ногах у него болтались окончательно истрепавшиеся лаптишки, на голове что-то отдаленно похожее на шапку, одет но был в два грязных мешка с дырами для головы и рук.

Что прикажите, гражданин начальник! — спросил он, глядя еще детскими, впалыми от худобы, страдальческими глазами на грозного Потапова и стараясь угодить ему каждым своим движением.

— Петровский, ну-ка покажи товарищу уполномоченному своих приятелей! — сказал Потапов, показывая на яму.

Петровский сбросил с ямы тонкие доски и перед моими глазами открылась груда голых тел...

— Сколько в этой яме людей? — переспросил я.

— Почти четыреста, получил я в ответ. — Немного дальше есть еще одна яма. Хотите посмотреть? В ней немного поменьше».

Я отказался.

— Ну, тогда я вам покажу «шпанское ожерелье», — предложил он, и я заметил, при этом на его лице какую то странную не человеческую улыбку. И показал!

По обеим сторонам дверей каждого из трех бараков для заключенных я увидел то, что Потапов называл «шпанским ожерельем»: оно было сделано из отрубленных пальцев и кистей рук, нанизанных на шпагат. «Ожерелья» висели у дверей так, что должны были бросаться в глаза каждому заключенному... Кто это делал? — спросил я у Потапова.

— Мой адъютант, — ответил он, кивнув в сторону Петровского.

— Это ты делал? — спросил я у этого несчастного, глядя пристально в его выстрадавшиеся его глаза.

— Гражданин начальник мне приказал нанизать на шпагат пальцы, я и сделал, ответил Петровский — сам кандидат в яму...

На его глазах сверкнули быстрые слезинки, которые он поспешно вытер своей грязной и в струпьях рукой.

Потапов, ты, пожалуйста, убери это свое ожерелье. На днях помощник начальника лагерей должен объезжать командировку, может выйти неприятность, — постарался я воздействовать на изверга, хотя и знал, что не только помощник начальника лагерей, но и начальник и сама Лубянка 2 таким вещам особого значения не придает.

— Товарищ Мартинелли знает об этом, — поспешил сообщить мне Потапов: — на днях я видел его в Управлении. Он меня расспрашивал о ходе у меня лесозаготовок и я, между прочим, сказал об ожерельи. Он одобрил меня, сказал, что через ожерелье шакалы будут поменьше рубить себе руки».

Таких штрафных командировок, как «Овсянка», в СЛОНе не одна, не две — 1-го мая 1930 г. их было 105.

«Секирка» — штрафной изолятор и лобное место. Слово «Секирка» не продукт большевистского сокращения слов, не какой нибудь спецефический СЛОНовский термин: это старое монашеское название одной из самых высоких гор на острове Соловки. На ней монахи когдато построили церковь, она превращена в штрафной изолятор.

Слова «Секирка» наводит ужас на СЛОНовского заключенного: от него увеличиваются и замирают глаза, раскрывается рот, дрожат ноги и люди шопотом спрашивают друг-друга — кого и на кокой срок отправляют на «Секирку».

На Секирку заключенный попадает, преимущественно, за частое невыполнение уроков, за попытки к бегству, протест и другие проступки. Попадающего туда встречают сорокаэтажной матерной бранью специально подобранные надзиратели «Аааа! Прибыл! Ну, хорошо, очень хорошо!... Здесь мы научим тебя есть пролетарский хлеб!... Здесь мы выбъем из тебя каэрскую дурь»!.. Затем заключенного раздевают до белья. Многих и не приходится раздевать: одежда, если она казенная, снята с заключенного уже при отправке на Секирку.

Раздетые заключенные должны сидеть в громадном и холодном помещении по 12 часов в день, сидеть на скамье в ряд один около другого, вытянув руки на колени и молча глядя перед собой. Они не смеют разговаривать друг с другом, оглядываться или шевелиться. Если заключенный пошевелится, почешет тело или сгонит муху с носа, неотступно наблюдающий все время надзиратель молча подходит к этому заключенному, молча бьет его прикладом винтовки по спине и молча отходит. Не имеющие собственной одежды спят прямо на голом цементном полу, имеющие ее получают из нее на ночь какую — нибудь одну вещь — бушлат, телогрейку, подушку, но что - нибудь одно. Все получают 300 грамм в день хлеба и три раза в неделю горячую воду в которой варилось пшено.

Если заключенный в течении двух недель ничем не нарушит такого режима, его посылают на работу и выдают ежедневно 400 грамм хлеба и горячую пищу. Если он на работе выполняет полностью свой урок, его из Секирки отправляют на штрафную командировку. Там в течение недели он должен выполнять уроки на трехстах граммах хлеба и горячей пище, выдаваемой два раза в день. Если он сможет при таком питании выполнять свой урок целиком, его переводят на 1000 грамм хлеба. Во время работы секирочник одет в мешки, которые ему выдает СЛОН и которые он сам приспособляет для одевания.

Ни один заключенный, попадающий на Секирку, а оттуда на штрафную командировку, больше двух месяцев не выживает. Секирка является также лобным местом. Там было расстреляно 125 человек заключенных, писавших на досках экспортного леса за границу письма с призывом о помощи. Там все время расстреливаются заключенные, на которых ОГПУ находит новый обвинительный материал после того, как они уже получили определенный срок заключения. На Секирке расстреливаются все заключенные, пытающиеся бежать. Летом 1929 года на Секирке было расстреляно 58 человек интелигентов, якобы за попытку к бегству. На самом деле они были расстреляны потому, что на них ОГПУ нашло новый обвинительный материал и заочно, когда они уже сидели в СЛОНе, приговорило их к расстрелу. На «Секирке» же были расстрелены 24 женщины по так называемому «делу Кука». Кук (профсоюзный деятель в Англии) в один из приездов в Москву, получив от «товарищей» крупную сумму денег, начал кутеж с проститутками. Те во время «пьянки» похитили у него все деньги. ОГПУ арестовало и сослало в СЛОН по этому делу 48 женщин. Половина из них по заочному приговору ОГПУ была расстреляна, вторая половина в 1930 г. работала на вывозке из леса дров... Работая в ИСО я интересовался числом расстреляных на Секирной горе. По документам ИСО за 1926-1929 годы на Секирной горе было расстреляно 6736 Человек. В нелегальной песне СЛОНовския заключенных поэтому поется:

«ДЕЛО № 9». Дело № 9 находится в Инспекционно-Информационно-Следственном отделе УСЛОНа. ИСО — это Лубянка 2 в миниатюре. Разница между ними лишь в районах действия и еще в том, что на Лубянке 2 во внутренней тюрьме имеется пробковая камера с нагревательными электрическими приборами и специальным штатом крыс, а во внутренней тюрьме ИСО, так называемом след-изоляторе, вместо пробковой камеры была только глиномялка. В дело № 9 содержатся списки тех заключенных, которых по предписанию Лубянки 2 надо быстро уничтожить без вынесения смертного приговора. В отношении таких заключенных из коллегии ОГПУ имеется официальное предписание — «держать исключительно на тяжелых лесозаготовительных работах», а устно и так сказать, неофициально, приказывается их немедленно «загинать».

Таких заключенных в СЛОНе на 1 мая 1930 г. было около 20.000 человек. Все это люди с характером, чувством собственного достоинства и с сильной волей. Одни из них во время сидения под следствием в ОГПУ объявляли голодовки, другие скандалили со своими следователями, третьих ОГПУ подозревало в большем, чем знало о них. За все эти они расплачиваются в СЛОНе. Расскажу об одном случае, имевшем место на острове Соловки в 1928 году, когда ИСО направило на лесные работы в Овсянке 100 таких заключенных. Все сто человек, по прибытии в СЛОН попали случайно не на самые тяжелые лесные работы, как это было предписано коллегией ОГПУ, а на так называемые общие. Случилось это по халатности заключенного Знаменского Николая, заведывавшего столом нарядов первого (в то время, а теперь четвертого) отделения СЛОНа. Знаменский всячески выслуживался перед чекистами, ревностно работал и был в ИСО на хорошем счету. Но промахнулся. За такую халатность ИСО понизило Знаменского до простого канцелярского работника в отделе труда, а сто человек «злостных» каэров срочно поместило в 14-ю запретную кремлевскую роту и организовало из них гужевой транспорт по вывозке из леса глины для ремонтировавшегося в то время соловецкого дока. Понадевали себе злостные каэры на шею веревочные хомуты, впряглися в тяжелые сани и стали за шесть километров возить из леса глину. Старшим у них был некто Шредер. Так продолжалось две недели. В одну прекрасную ночь, когда в небе то рождались, то куда то исчезали красивые ленты северного сияния, судьба их резко изменилась.

В 12 часов, когда уставшие и голодные заключенный спали в Кремле, положив под голову, вместо подушки, грязный и в струпьях кулак, а вши и клопы грызли их, вдруг завыл тревожный гудок соловецкой электрической станции. Красноармейцы 4-го полка ДОН быстро выскакивали из своего помещения. В четыре минуты они были в полной боевой готовности. К месту, где они выстроились прибыло 25 человек чекистов — сотрудников ИСО. Начальник ИСО Борисов дал распоряжение оцепить весь монастырский Кремль, где в бывших церквах помещены пятнадцать рот заключенных первого отделения СЛОНа. Кроме этого приказано было еще оцепить каждую роту в отдельности и особенно 14-ю, где находилось сто «злостных каэров». Выходивших в это время на ночную работу заключенных, красноармейцы загоняли обратно в роты. Все это делалось, чтобы потренировать красноармейцев в несении службы.

Пробужденные от сна тревожным гудком и шумом, наделанным в роте пришедшими, заключенные 14-й роты с ужасом на лице ждали беду... Командиру 14-й роты, приспешнику чекистов Сахарову, чекисты из ИСО приказали поднять с нар всех сто человек. Сахаров ходил между нарами и указывал их, а красноармейцы и чекисты из ИСО, толкая их прикладами винтовок и коленями приказывали — «пулей» приготовляться с вещами. После тщательного обыска, сто человек выгнали из роты во двор Кремля.

— «Ррразберись по четверкам!» — кричали отделенные командиры. — «Перррвая четверка! Три шага вперед, шагом марш! Вторая! Третья!

Поверка окончилась. Все сто человек оказались налицо.

— Заключенные! Кого буду вызывать, отвечайте имя и отчество, горланил пропитым голосом чекист Залкинд: — «Иванов!

— Иван Макарович!

— Петров!

— Николай Иванович!

— Макаренко!.. Ты что — же... (следовала страшная брань)... молчишь? Смотри, тебя быстро пробужу от сна — гарланил Залкинд.

— А, в рот мазаный шакал! — подскакивал к «непробудившемуся» заключенному отделенный командир и бил кулаком в подбородок...

После поименной поверки всех сто человек повели в 13-ю роту, расположенную в бывшем Успенском соборе. Там их еще раз обыскали, на этот раз красноармейцы; начальник ИСО Борисов предоставил им возможность поучиться этому, необходимому в социалистическом строительстве, делу.

По окончании второго обыска, заключенных вывели опять во двор Кремля, построили по четверкам и после громового предупреждения: «Шаг вправо, шаг влево — будет применено оружие», повели в тесном кольце ощетинившихся штыков на командировку Овсянка. Никто из ста человек не знал, куда его ведут. Одни думали, что на расстрел, другие — на Секирку, И что иное можно было подумать, если сотню заключенных сопровождали 130 до зубов вооруженных красноармейцев.

«Партия заключенных в сто человек прибыла ночью», писал и ИСО рапорт чекист Гусенко, начальник командировки Овсянка и приемник знаменитого Ваньки Потапова, «после тщательного обыска» (это уже в третий раз!), заключенных разместили в двух бараках. За недостатком места в бараках, многие ночевали на дворе. Рано утром отправили всех на работу по вывозке из леса баланов. Урок дал полуторный. Никоких жалоб никто не заявляет». Какие там жалобы на Овсянке!... Их вообще в СЛОНе никто не заявляет: жалобщик быстро, «без пересадки», направляется к праотцам. От многих чекистов — надзирателей, хваставшихся тем, что их «шакалы» дисциплинированы «на ять», я слышал такие рассказы:

— Бью дрыном шакала, а сам спрашиваю: Кто тебя бьет?

— Не знаю,—говорят, гражданин начальник.

— Ну, а может быть я тебя бью? Подумай!

— Нет, говорит, не вы меня бьете, гражданин начальник.

— Ну, а кто же? — опять спрашиваю.

— Не знаю, гражданин начальник.

Ха-ха-ха-ха-ха! — смеялись чекисты из ИСО, когда выслушивали такие рассказы надзирателей.

В одном километре от помещений «Овсянки», на самом берегу моря находился склад баланов. От этого места тянется в лес узкоколейная дорога. Проложена она по болотистому месту. От складов баланов у моря до склада их в лесу — три с половиной километра. На узкокелейке имеется всего лишь две вагонетки. На этих вагонетках «злостные каэры» должны были возить к морю баланы. Каждому полагалось вывезти шесть баланов. Так как узкоколейка проведена не по ровному месту, а с горы на гору, то на одной вагонетке должно было работать минимум шесть человек. Это значит, что одной вагонеткой надо было вывезти 36 баланов, т. е. сделать шесть рейсов (на вагонетке помещается шесть баланов), а каждый рейс туда и обратно равняется 7-ми километрам. Значит, чтобы выполнить урок «злостные каэры» должны были ежедневно прошагать 42 километра. Они шагали по 18-20 часов в сутки и кричали: «Раааз, два, ВЗЯЛИ! Раааз, два, ВЗЯЛИ! Ееееще ВЗЯЛИ!... Друууужней ВЗЯЛИ»...

В числе ста человек на Овсянку были посланы и лица со второй категорией трудоспособности, т. е. совершенно неспособные к физическому труду. Среди них помню Калмыкова, Василия Васильевича и Головачева, Николая Николаевича. Первый родом из Новочеркасска, был совершенным калекой: у него одна нога была короче другой; кроме того он имел уже 56 лет от роду. У Головачева, бывшего морского офицера и командира во время войны подводной лодки, был порок сердца. Оба они, и Калмыков и Головачев, умерли на Овсянке, Из всей партии в сто человек осталось в живых человек восемь — преимущественно евреев. Они откупились деньгами, до которых Гусенко был большой охотник.

Отмечу еще одного из партии «СТО»: это некто Гай-Меньшой, Адольф Георгиевич. С 1905 г. он был членом коммунистической партии. Работал в подпольи вместе с Троцким. До революции жил в Америке, работал там маляром. В революцию приехал в Россию. У большевиков он в последнее время перед ссылкой работал в Народном Комиссариате Иностранных дел. Когда то он писал в «Известиях» передовицы. Как человек грамотный он писал статьи и за малограмотного Калинина. В СЛОН он был сослан за «правый уклон» на десять лет. При встречах со мною он всегда называл себя «бедным Гаем». Поистине, он был бедным: совершенно не приспособленный для физического труда, с большим брюшком, которое мешало ему нагибаться при работе, он на «Овсянке» нажил еще фурункулы по всему телу и его, больного, все таки каждый день гоняли в лес. Много раз Гай -Меньшой просил меня помочь ему, но я ничего не мог сделать для него.