«Царь сердец», или карамзинистский панегирик

*

В юбилей Романа Тименчика хочется пропеть ему оду. Но скажу словами своего героя: «Лишь безумец зажигает / Свечку там, где Феб сияет». Поэтому вместо панегирика адресую дорогому юбиляру статью о чувствительном панегирике.

1

Мы не будем касаться проблемы шуточной или комической оды, а также «вздорных» полемических од Сумарокова и др. авторов.

2

Тема обыграна Державиным в послании «Храповицкому» (1793): «за средственны стишки» «был — гудком —/ Давно мурза с большим усом» (Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957. С. 197). Отсюда — проблема так называемых «присяжных одописцев» и «шинельных од», высмеивавшихся представителями разных литературных лагерей конца XVIII в. (из актуального для нас материала напомним «Чужой толк» И. И. Дмитриева).

3

Лотман Ю. М. Поэзия Карамзина // Карамзин Н. М. Полн. собр. стихотворений. Л., 1966. С. 36, 45. (Далее все ссылки на это издание будут приведены в тексте в скобках с указанием номера страницы после имени автора.) Ю. М. Лотман объяснял появление жанра оды изменением взглядов Карамзина на политику.

4

Ломоносов М. В. Избранные произведения. Л., 1986. С. 207. Ср. также: «Чудясь делам его <Петра. — Л. К.>, превысшим смертных сил, / Не верили, что он един от смертных был, / Но в жизнь его уже за бога почитали» (Там же. С. 208).

5

Державин Г. Р. Указ. соч. С. 89.

6

Ломоносов М. В. Указ. соч. С. 116.

7

На следующем этапе трактовки темы человека — в «Московском журнале» Карамзина (1791) — человеческие слабости и недостатки уже поэтизируются. Об этом писал Ю. М. Лотман в специальной главе «Что такое человек?» своей книги «Сотворение Карамзина», анализируя статью «Из записок молодого человека»: «именно обыкновенный, наделенный всеми слабостями, <…> человек и есть человек в подлинном значении этого слова» (Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 223). Однако, переходя в одический дискурс и говоря о «человеке на троне», тот же Карамзин делает добродетель обязательной составляющей облика царя. Он пишет, обращаясь к Александру I: «Но ты отечества отец, / Для подданных второй творец, / С тобою бог и добродетель» (Карамзин: 269). В оде 1814 г. («Освобождение Европы и слава Александра I») он вменяет добродетель и в обязанность подданным, считая, что тираны порождаются падением нравов народов: «Питайте в сердце добродетель, / Тогда не будет ваш владетель / Святых законов попирать» (Карамзин: 310).

8

Этот аспект хорошо разработан исследовательской традицией, что дает нам возможность на нем не останавливаться.

9

Державин Г. Р. Указ. соч. С. 108.

10

Там же. С. 101.

11

Ср. называние Фелицы «небесной ветвью» — там же. С. 104.

12

Там же. С. 102.

13

Ср. «одическую» составляющую элегии «На кончину Ея Величества Королевы Виртембергской» Жуковского.

14

См. замечательное стихотворение П. А. Вяземского «Петербург» (1818), снабженное подзаголовком «Отрывок» — типичный функциональный аналог оды, с ярко выраженным оппозиционным подтекстом (Вяземский П. А. Стихотворения. Л, 1986. С. 118).

15

Подробнее см. об этом: Лотман Ю. М. Указ. соч. С. 19—21.

16

Заметим, что и прямой отказ от панегирика («Ответ моему приятелю, который хотел, чтобы я написал похвальную оду Великой Екатерине», 1793) пишется в форме завуалированного панегирика:

17

Справедливо говоря о том, что в первый период творчества «Карамзин в принципе отбрасывал противопоставление интимной и политической лирики», Ю. М. Лотман настаивает на том, что «это приводило к принципиальному отказу от архаизмов и „высокой“ лексики» (Карамзин: 36), что, на наш взгляд, неточно. В «К Милости» (как и в других текстах) мы находим немало примеров церковнославянизмов и высоких риторических конструкций.

18

См. об этом у Ю. М. Лотмана: Карамзин: 21.

19

«Сентиментальность» новой карамзинистской оды была замечена современниками, что проявилось и в замечательной сатире — «Оде в громко-нелепо-новом вкусе» (1802) Панкратия Сумарокова, остроумно объединившей традиции и Державина, и карамзинистов. (см.: Поэты 1790—1810‑х гг. Л., 1971. С. 186—188).

20

В следующей — александровской — оде Карамзина эта мысль сформулирована прямо: «Россия есть твое семейство: / Среди нас ты среди сынов» (Карамзин: 262).

21

Ср. также: «Россия, мира половина, / От врат зимы, Камчатских льдов, / До красных Невских берегов, / До стран Колхиды и Эвксина, / Во всей обширности своей / Сияет… счастием людей!» (Карамзин: 267).

22

Эти идеи развиты затем в оде на победу над Наполеоном (1814): «Народы! власти покоряйтесь; / Свободой ложной не прельщайтесь: / Она призрак, страстей обман» (Карамзин: 310).

23

Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем. В 20 т. М., 1999. Т. 1: Стихотворения 1797—1814 годов. С. 228. В дальнейшем ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием в скобках тома и страницы. Нельзя не подчеркнуть, что из 672 стихов «Певца во стане…» Александру I посвящена только одна 12-строчная строфа.

24

По мнению исследователей, оно представляет собой новую жанровую разновидность — высокое гражданское послание (см.: I: 723).

25

Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла…: Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001. С. 295. Далее ссылки на это издание даются в тексте в скобках.

26

К сожалению, до сих пор не откомментирована библейская и литургическая символика текста.

27

Ср. первые строки: «Когда летящие отвсюду шумны клики, / В один сливаясь глас, Тебя зовут: Великий!»

28

Это подчеркнуто в описании коронации: «державная десница», «багряница», «венец», «пламенная в руке твоей держава».

29

Полагаем, что образ северного Германа (Арминия) в строке «К ним Герман с норда нес свободы знамена» — это тоже своеобразное напоминание о топике державинского стихотворения «На рождение в Севере порфирородного отрока». Ср. также: «Раздались Громовы звуки,… / Растворен судеб чертог» у Державина — и «священный храм при громах растворился» у Жуковского и др.

30

См.: «Ниспосылаемый им <Провидением> Ангел разрушенья» (I: 367); «О Провидение! Твоя Россия встала, / Твой Ангел полетел» (I: 370); «Ты от Небес молил благословенья… / И Ангел их, гремя, на щит Твой низлетел» (I: 371).

31

Самое «скользкое» место здесь: «Во сретенье Тебе народы потекли, / И вайями Твой путь смиренный облекли» (I: 371), которое А. Зорин интерпретирует однозначно: «Вступивший в Европу русский император прямо уподоблен Спасителю», т. е. Христу (Зорин: 291). Однако обратим внимание на то, что перед этим у Жуковского сказано: «Как к возвестителю небесной благодати», т. е. Александр вступает в Европу как вестник спасения, которое дарует Небо (что также вполне отвечает мистическим настроениям Александра, о которых подробно пишет А. Л. Зорин). Поэт явно осторожен с подобными двусмысленными конструкциями. Один раз Александр в тексте назван спасителем («…спасителем грядет / Твой Царь к низринувшим Царей Твоих столицу» — I: 374), но этот случай никак нельзя трактовать как уподобление Христу.

32

Об Александре говорится: «В Себе весь свой народ Ты в руку Провиденья / С спокойной на Него надеждой положил» (I: 367), а о Наполеоне: «Сказав: нет Промысла! гигантскою стопою / Шагнул с престола он» (I: 368).

33

При этом и здесь есть уточняющая предшествующая строка: «Уполномоченный от неба судия —/ О, сколь…» (I: 376).

34

То, что для Жуковского это не случайно, доказывается аналогичным ходом развития мысли в «Орлеанской деве» (см. об этом в нашей статье).

35

Величие Александра, изначально Жуковским декларированное, это, конечно, величие военных побед, которым уделено достаточно внимания. Причем, вопреки исторической правде, конечно, поэту известной, царь изображен как полководец, не покидавший поля битвы. Ср.: «Зря бодрого Тебя впреди Твоих дружин» (I: 371) и особенно «свидетельство», приписанное воину, участнику сражений:

Однако характерно, что ореол, окружающий Александра в послании Жуковского, и называние его Агамемноном («Несметный ряд полков, вожди перед полками, / И громы впереди с подъятыми крылами, / И на холме, в броне, на грозный щит склонен, / Союза мстителей младой Агамемнон» — I: 373) были подхвачены Пушкиным в одном из его последних стихотворений «Была пора: наш праздник молодой…»:

(Параллели между пушкинским текстом и посланием «Императору Александру» можно было бы продолжить, но это увело бы нас в сторону от нашего основного сюжета.)

Но еще более, чем военные доблести, Жуковским, как уже говорилось, подчеркнуто величие христианской души царя (кроме уже приводившихся примеров, вспомним строку: «Ты предстоишь благий семьи врагов отец» — I: 374).

36

Ср.: «Давно ль одряхший мир мы зрели в мертвом сне? / Там, в прорицающей паденье тишине, / Стояли царствия, как зданья обветшалы…» и т. д. (I: 367).

37

Ср.: «Ниспосланный им Ангел разрушенья / Взрывает, как бразды, земные племена, / В них жизни свежие бросает семена» (Там же).

38

См.: I: 368. Ср. аналогичную трактовку темы Наполеона в оде Карамзина «Освобождение Европы и слава Александра I» (Карамзин: 301—302). Отметим и преемственность в описании торжественного молебна в Париже на месте казни Людовика XVI. Ср.: Карамзин: 308 и I: 374.

39

Он был закреплен тогда же и в «Молитве русского народа», и в «Певце в Кремле».

40

Напомним известные слова Вяземского, писавшего Тургеневу: «Знаешь ли, что в Жуковском вернейшая примета его чародействия? — Способность, с которою он себя, то есть поэзию, переносит во все недоступные места. Для него дворец преобразовывается в какую-то святыню, всё скверное очищается пред ним; он говорит помазанным слушателям: «Хорошо, я буду говорить вам, но по-своему», и эти помазанные его слушают» (письмо Вяземского к А. И. Тургеневу 7.08.1819 // В. А. Жуковский в воспоминаниях современников. М., 1999. С. 216).