«Джоконда» Мценского уезда

Город гордился своей картинной галереей. Казалось бы, что тут особенного? Ну картинная галерея. Так ведь не Лувр и не Третьяковка. Да, не Лувр! Однако если учесть, что город наш находится в глубокой провинции, а это, увы, для родного отечества всегда было синонимом глубокой дыры, и, строго говоря, вовсе не город, а так — небольшой городишко, то станут понятны причины подобной гордости. К тому же коллекция картин весьма и весьма приличная. Расположена галерея в старом купеческом особняке постройки начала XX века. Купец был не из бедных, денег не пожалел, да и архитектор, на счастье, попался талантливый. Вот и появилось на берегу реки каменное провинциальное диво в стиле модерн. Изящные и легкие контуры здания напрочь лишены помпезности, до сих пор обожаемой «денежными мешками». Полукруглые вытянутые окна своей необычной формой напоминают большие прозрачные капли, сползающие по стене. Простой и выразительный орнамент вьется по фасаду в строго продуманной асимметрии. Украшают здание небольшие лепные панно, выполненные в стиле мозаик Врубеля. Должно быть, хозяин был вполне продвинутым человеком, коль согласился на такой облик жилища. Небось и барышни здесь жили образованные, даром что провинциальные. Так и представляю себе юную особу, которая, хлопнув дверью отеческого дома, бежит в душевном волнении к реке через старый сад, чтобы в уединении почитать новые стихи Бальмонта. Ветер холодит молодое лицо, которое вопреки неясным сердечным томлениям сияет здоровым деревенским румянцем, и развевает модный газовый шарф.

Но это все в прошлом. А сегодня, преодолев мраморное крыльцо, через тяжелые дубовые двери посетитель попадает в просторный холл с высоким потолком. Наверное, в прежние времена здесь горничная встречала гостей, принимала у них шубы и калоши, а в отсутствие хозяев гости, почти как в столице, оставляли на расписном подносе свои визитные карточки. Но теперь от прежнего облика прихожей мало что сохранилось. Только все тот же узор лепнины, местами осыпавшейся, да огромные напольные часы, которые вовсе не предмет интерьера, а музейный экспонат за номером 172/3.

У правой стены холла притулилась будочка с надписью: «Касса». Купив за вполне умеренную цену входной билет (военнослужащим и студентам скидки) и миновав строгую Галину Петровну, любитель изобразительного искусства начинал свое путешествие по анфиладе гулких залов. Экспозицию, как и положено в приличных музеях, открывала коллекция классической живописи. Ее гордостью были подлинники Айвазовского, Репина и Куинджи. Славу с ними делили зарубежные живописцы, в том числе так называемые малые голландцы — тоже подлинные. Затем классика, слегка запнувшись о новаторские поиски начала XX века, плавно перетекала в соцреализм. Усталые, но счастливые герои труда у мартеновских печей, крепкие грудастые спортсменки, без всяких усилий разрывающие финишные ленточки, благообразные старики в окружении почтительных пионеров вызывали у людей старшего возраста сладкую ностальгию и слезу умиления.

На втором этаже, куда вела довольно широкая скрипучая лестница с резными перилами, залы были скромнее и потолки ниже. Здесь располагались образцы современного живописного искусства, и здесь же регулярно сменяли друг друга разнообразные тематические выставки, как привозные, так и формируемые из музейных фондов.

Но ведь дом-то строился в первую очередь для жизни, а потому по бокам от главных, так сказать, представительских помещений находилось множество небольших уединенных и даже почти потайных комнат, комнатушек и коридорчиков. В старые годы в них звенели детские голоса, хозяин встречался с деловыми партнерами, заключая выгодные контракты, а кухарки к Пасхе стряпали пышные куличи. Тут и теперь кипела жизнь, незаметная посетителям торжественных и слегка сонных выставочных залов. Все, что может происходить в маленьком и преимущественно женском коллективе, происходило именно в этих комнатах. За долгие годы существования «картинки» не раз пресловутые межличностные проблемы нарушали покой старинного дома. Однако директор галереи, милейший Сергей Сергеич, или Си-Си, как называли его между собой молодые сотрудницы, насмотревшиеся «Санта-Барбары», умело «разруливал» все конфликты. Одним словом, ничто не мешало музею быть образцовым, хотя и малобюджетным учреждением и высоко нести знамя культурного просвещения масс. И если чьи-то руки вдруг ослабевали по причине возраста или неприлично маленькой зарплаты, то всегда находился доброволец, который тут же хватался за древко вышеуказанного стяга.

Итак, город гордился своей картинной галереей. А я гордилась тем, что являюсь ее сотрудницей. Хотя, по справедливости, этого факта надлежало стыдиться и всячески его скрывать, по мнению моей подруги Зойки, которая вообще твердо уверена, что я абсолютно не вписываюсь в повороты современной жизни.

— Сима, очнись! Вокруг столько возможностей, а ты за полторы тысячи нюхаешь картинную пыль, — заводит она очередную воспитательную беседу.

— Люди искусства должны быть голодными, — вяло отбиваюсь я.

— Это ты-то люди искусства?! — возмущалась Зойка. — Торчишь целыми днями в музее, устраиваешь дурацкие выставки, а потом проводишь никому не нужные благотворительные экскурсии. «Ах, дети, посмотрите, как прекрасно передает настроение художника голубая красочка, намалеванная им в левом нижнем углу», — блеет дурным голосом подруга. — А дети только и мечтают вырваться побыстрее из твоих культурных объятий и слинять в компьютерный салон, чтоб заняться всякими «стрелялками-мочилками».

Я обреченно вздыхаю:

— Но ведь кто-то же должен сеять разумное, доброе, вечное.

— Нет, вы посмотрите на эту сеялку начала конца развитого социализма! Не заглохни от голода, устаревший образец сельхозтехники. Знаешь, Сима, ты точно не от мира сего. Одно слово — Серафима Шестикрылая.

Это Зойка мне такое прозвище придумала — Шестикрылая Серафима. В том смысле, что я вечно витаю в облаках вроде ангела. И все-таки она в воспитательных целях несколько преувеличивает. Я вполне научилась свои полторы тысячи зарплаты примирять с действительностью. И если уж быть честной, то я еще дважды в неделю подрабатываю в колледже культуры. Читаю лекции по истории живописи.

Но сегодня мне к лекции готовиться не надо, а поэтому я самым бесстыдным образом уже целых лишних двадцать минут нежусь в постели и наблюдаю, как солнечный зайчик, пробившись сквозь неплотно задернутые портьеры, весело скачет по стоящим на полке фарфоровым статуэткам. Эти статуэтки — мое небогатое наследство. Они достались от мамы. Сколько себя помню, статуэтки всегда были у нас, пополняясь то одним, то другим экземпляром. Очевидно, таким образом мама пыталась хоть как-то украсить свою трудную, не богатую впечатлениями жизнь. В детстве я любила перебирать эти фигурки и придумывать разные истории. Но мама умерла несколько лет назад, и с тех пор коллекция не пополнялась.

Зайчик медленно пополз по стене и замер в центре картины. Довольно большое прямоугольное полотно висело прямо напротив кровати. Художник изобразил кусочек весеннего леса. Ничего особенного: несколько прозрачных, подернутых зеленью деревьев, то ли просека, то ли аллея, уходящая вдаль. Однако картина странным образом завораживала, притягивала взгляд. Казалось, изображенный пейзаж колышется, то растворяясь, то выплывая из нежно-зеленой дымки. Голова начинала тихо кружиться, и чем больше человек смотрел на картину, тем сильнее впадал в некий транс, схожий со сном наяву. Окончательно зритель обалдевал, когда в правом нижнем углу полотна рядом с росчерком художника он читал название работы: «Осень». И каждому новому гостю приходилось рассказывать историю этого произведения.

Дело в том, что моя мама всю жизнь проработала фельдшером в психиатрической лечебнице. Будучи от природы человеком мягким и жалостливым, она всей душой сострадала несчастным, оказавшимся на ее попечении, и, как умела, старалась облегчить их незавидную участь. Больные люди, насколько могли в своем состоянии, платили ей привязанностью. Как-то среди ее питомцев оказался художник, которого уже давно и безуспешно лечили от шизофрении. Все время, кроме процедур, он тихо сидел в своей палате, не разговаривал, почти ничего не ел и бесконечно рисовал. Краски, кисти, холсты ему бесперебойно поставлял брат, поскольку при отсутствии оных художник впадал в страшное волнение.

Мама, по своему обыкновению, очень его жалела и потихоньку носила из дома пирожки и котлетки, пытаясь хоть как-то подкормить бедолагу. Больной совершенно безучастно съедал кусочек, не выказывая при этом никаких чувств. Но, видимо, что-то все-таки происходило в его бедной голове.

Вскоре больницу решили закрыть на капитальный ремонт. Часть пациентов забрали по домам родственники, остальных распределили по другим лечебницам. За день до отъезда художник зашел в комнату фельдшеров, поставил перед мамой картину и сказал всего два слова: «Это вам!» Затем молча вышел и, хотя мама, обрадованная таким проявлением живого человеческого чувства, пыталась поблагодарить его и даже завязать беседу, словно потерял к ней и к картине всякий интерес. Так и появился этот пейзаж в нашей квартире. Почему он назывался «Осень», думаю, не смог бы объяснить и сам автор. Видимо, в том мире, где пребывала его душа, осень выглядела именно так. Случалось, что иные из наших знакомых, попав под колдовское очарование необычного пейзажа, просили маму продать картину и даже предлагали серьезные деньги. Но она, несмотря на нашу хроническую бедность, всякий раз решительно отказывалась.

Наверное, постоянное созерцание волшебной игры света и тени на полотне безумного художника и привело в конце концов к тому, что я стала искусствоведом.

— Свихнула свои мозги, — обычно в этом месте комментирует Зойка. — Только золотая медаль даром пропала. Нет чтобы выбрать хлебную профессию. Стоматолога там или юриста. Обзавелась бы богатой клиентурой. Денег — навалом. Купила бы в центре квартиру, — начинает мечтать подруга, закуривая сигарету, — и вылезла из своего гнилого угла.

По совести сказать, район и дом, где я живу, оставляют желать лучшего. В прошлом добротная рабочая окраина с уютными зелеными скверами, добросовестными дворниками и размеренной жизнью медленно, но верно превращалась в жутковатые трущобы. Обширные по размерам, но бедные по содержанию помойки не привлекали даже бомжей. Лучшие времена серых угрюмых пятиэтажек прошли еще в середине прошлого века. Изуродованные палисадники, жалкие остатки асфальта и потухшие фонари довершали печальную картину первозданного хаоса.

Солнечный зайчик исчез, и в комнате стало совсем светло. Дверь спальни еле слышно скрипнула.

— Муся, это ты?

— А кто еще? — возмутилась Муся. — Безобразие, завтрак сегодня будет вообще или нет?

Забыла сказать, что живу я не одна, а с Мусей. Муся — это кошка. Два года назад я совершенно случайно забрела на кошачью выставку. Ухоженные экземпляры всех мыслимых и немыслимых пород с высокомерным видом томились в клетках. В углу шла бойкая торговля элитными котятами. Возле коробки с пушистыми малышами образовалась даже небольшая толкучка. Исключительно из гуманитарного интереса протиснулась и я. И тут увидела Мусю. Маленький дрожащий комочек одиноко и печально сидел в углу небольшой коробки, задвинутой под стул. Огромные голубые глаза без всякой надежды взирали на белый свет.

— Этот котенок продается?

— Какой? — не поняла хозяйка. Я невежливо ткнула пальцем:

— Да вот этот!

— Вообще-то продается, но… — Она замялась. — Честно говоря, я должна вас предупредить. Кошечка последняя в помете, слабая и бракованная. Для выставок не годится. Если только для себя… Да и то могут быть проблемы.

Ну конечно, судьба Муси тут же решилась. Ведь я всю жизнь, по словам моих друзей, только тем и занимаюсь, что ищу проблемы.

А через год произошло чудо. Свежая рыбка с овсянкой, «Вискас» по воскресеньям, густо сдобренные нежностью и заботой, превратили кошачьего заморыша в роскошную красавицу — сиамку с гордым и самостоятельным характером. Выяснилось, что Муся не просто сиамка, а балинезка. Кошки этой разновидности отличаются пушистой шерстью, но так же, как сиамы, голубоглазы и болтливы. Муся разговаривала с утра до вечера, и я в конце концов вполне научилась ее понимать.

Вообще-то она — животное деликатное. Раз пришла с возмущением — значит, и вправду пора вставать.

Так, быстро под душ, потом на кухню.

Кошка с голодным урчанием набрасывается на любимые кусочки говяжьей печени. А я радуюсь тому, что в банке еще остался кофе. День начинал раскручиваться, все быстрее набирая обороты. Пара бутербродов — и вот я уже стою на пороге, гремлю ключами и даю последние наставления Мусе:

— На форточке не сидеть и циперус не жрать! — Для верности я погрозила пальцем.

— Каждый норовит обидеть бедную кошку, — оскорбленно «прокричала» Муся и скосила глаза на цветочный горшок, — очень мне нужен твой циперус!

— Ладно, ладно, знаю я тебя, хитрованку сиамскую. Ну все, до вечера.

Дверь с лязгом захлопнулась, и теперь как можно быстрее надо пройти зону. Зоной я зову наш подъезд, такую же мрачную и мертвую территорию, как в «Сталкере» Стругацких. В нос ударяет запах мочи, ноги запинаются о выщербленные ступени. Металлические прутья перил скручены с такой силой, словно здесь резвился Годзилла. Стены сплошь покрыты наскальной живописью. Эдакое непечатное граффити, из которого самым приличным можно считать загадочное слово ХРНСЕЙ, начертанное красным спреем. Правда, Зойка считает, что это не что иное, как «хрен с ней», сокращенное ради экономии краски.

Ага! Вот и свеженькое! «Петрова ты лутшая». Ну это еще по-божески, даже романтично. Только русский язык не мешало бы подучить. Помню, в пору незабвенного развитого социализма было модным повсеместное братание городов. Их так и называли — «города-побратимы». Если бы сейчас возродился этот чудный обычай и началось братание, скажем, между подъездами, то наш подъезд, несомненно, был бы объявлен самым близким братом бразильских фавел [1].

С этими мыслями пулей вылетаю на улицу.

Весна медленно, словно опасаясь, входила в город. Вообще-то весна — не мое время года. «Весну я не люблю. Весной я болен» — так, кажется у Пушкина. Я не то чтобы больна, просто кучи мусора и многочисленные следы собачьей жизнедеятельности, постепенно вытаивающие из-под снега, приводят меня в глубокое уныние. Да и одеться не знаешь как. С утра лед похрустывает, а к обеду так припечет, что впору пальто скидывать.

Но сегодня в природе произошел какой-то перелом, кризис, что ли, как во время болезни. Небо быстро набирало глянцевую синеву. Фиолетовые ночные тучи резкой полосой теснились на западе. Воздух был по-особому, по-летнему свежим и теплым. Настроение вдруг без причины улучшилось, и даже грязь уже не так раздражала. А кроме того, по дороге на работу меня ждала встреча!

Если у вас сложилось впечатление, что наша провинция застряла в прошлом веке, то это не так. Будьте спокойны — мы идем в ногу со страной. И все признаки дикого капитализма на своих местах. Несколько лет назад улицы, как и положено, были сплошь обсижены жуткими ларьками с ярко выраженной манией величия. Потому что назывались они поголовно супершопами, супермаркетами и прочими суперами. Постепенно ларьки исчезли, уступая место более-менее приличным магазинчикам. Но мания величия сохранилась. Только теперь магазинчики гордо именовались бутиками. А еще в городе открылось множество кафешек и ресторанов. Было даже свое казино, закрытый клуб, филиал столичного банка и прочие атрибуты сладкой капиталистической жизни. А уж наглядная агитация, то есть реклама! Здесь попадались просто шедевры. Особенно мне нравился огромный щит, на котором был изображен сияющий парень, с ног до головы вымазанный какой-то черной гадостью. Надпись призывала: «Позволь себе все!» А чтобы никто не сомневался, что же такое себе можно позволить, крупными буквами через весь плакат было начертано, «Сантехника». Вот и выходило, что жизнерадостный извращенец позволил себе с головой окунуться в вышеупомянутую сантехнику и теперь наслаждался полученным эффектом. Всякий раз, проходя мимо щита, я подмигивала смельчаку.

Но было во всей этой торгово-рекламной вакханалии и кое-что приятное. Быстрыми шагами с легким волнением в груди я приближалась к знакомому магазину. Каждое утро по дороге на работу я встречалась со своей тайной и, увы, безответной любовью. В самом центре сияющей обувной витрины стояли Они. Чистая Франция. Цвет темный бордо. Натуральная кожа. Цена… ах, мадам, не будем о грустном!

Я смотрю на эти туфли, на секунду закрываю глаза и мечтаю. Париж… Благоухающий весенний вечер. Открытое кафе на Елисейских Полях. Спешить некуда. Так приятно наслаждаться покоем, комфортом, ароматом свеже-сваренного кофе. Нога закинута на ногу, и, чуть покачивая носком изящной темно-бордовой туфельки, я разглядываю гуляющую публику. Мужчины бросают на меня восхищенные взгляды, впрочем, я к этому давно привыкла. А потом… Стоп, хватит! Господи, к чему только не приведет безнаказанное созерцание обычной пары туфель. И вообще. Мне рассказывали, что парижанки в основном носят удобную старую обувь вроде растоптанных кроссовок. Невольно опускаю глаза вниз и разглядываю свои ноги. Да уж, как говаривал Киса Воробьянинов, почти парижанка.

Старые часы в вестибюле, хрипя и кашляя, пробили десять раз, и точно с последним ударом в кабинет заглянул наш директор Си-Си.

— Сима, детка, — сдвигая брови, озабоченно сказал он, — зайди ко мне через пару минут.

Наш Си-Си всех женщин моложе сорока называет детками. Я догадываюсь, о чем пойдет сегодня речь. О выставке портретной живописи. Дело в том, что и у искусствоведов тоже существует своеобразная специализация. Каждый работник как бы курирует свой вид искусства. Я, например, специалист по портретной живописи. И диплом писала на эту тему. Портрет — удивительная вещь! В нем словно заложена двойная энергетика: художника и модели. Хорошо написанный портрет может сказать о человеке многое и даже сделать явными потаенные стороны его характера. Это мистическое свойство портретов давно подмечено. И даже отражено в литературе. Вспомним хотя бы Гоголя и Уайльда. Работая над дипломом, я перерыла кучу материалов и наткнулась на пару подобных таинственных историй.

В нашей галерее довольно неплохая коллекция портретной живописи. Правда, основная часть ее хранится в запасниках и извлекается на свет божий только во время выставок. А подготовка выставки — всегда хлопотное и волнительное дело. Надо отобрать экспонаты, привести их в порядок, описать каждую работу, подготовить каталог, заказать афиши, разработать текст экскурсии, оповестить общественность и прочая, прочая… А потому каждая выставка — событие в жизни и музея, и искусствоведа-куратора.

Я оказалась права.

— Вот что, Сима, — Си-Си задумчиво почесал переносицу, — посмотрел я проект каталога и имею тебе сообщить следующее.

Директор любил вставлять в свою речь витиеватые выражения. В таких случаях наша бойкая Леночка, сохраняя почтительное выражение лица, еле слышно цедит сквозь зубы: «Друг Аркадий, не говори красиво».

— Экспонатов-то маловато.

— Сергей Сергеич, — развела я руками, — все самое интересное.

— Ты пойми, детка, выставка юбилейная. Много гостей, пресса. Опять же из Москвы обещали быть! А мы что? Работ кот наплакал.

— Ну уж сразу и кот! По-моему, вполне пристойно.

— Сима, надо расширяться. Не спорь, надо, надо! Ты давай вот что. Отправляйся сейчас к Васе, и подберите с ним еще штук пять-семь поприличнее.

Си-Си брякнул на стол ключи от подвала и поднялся, давая понять, что встреча закончилась в его пользу. Я только вздохнула. Разговор с директором означал следующее. Сейчас я должна тащиться к Васе. Потом мы вдвоем потащимся в подвал, в музейные запасники. Под непрерывное Васино ворчание я буду перебирать пыльные картины, чтобы отыскать дополнительные экспонаты для будущей выставки. А вечером у меня начнут чесаться руки от пылевой аллергии.

Вася нашелся, как всегда, в плотницкой. Так именовалось маленькое помещение, в котором хранились старые рамы, куски багета, различная бытовая химия и много еще чего. Тут и обреталась Васина хмурая похмельная личность неопределенного возраста. Вася был у нас «прислугой за все». В его обязанности входил весь мелкий бытовой ремонт. Как говорится, «он и столяр, и плотник, и до мышей охотник». Правда, наш плотник был охотником совсем до другого, а именно — до водочки. Время от времени он впадал в запои и держался на работе только благодаря золотым рукам да безотказному характеру.

Плотник побухтел для порядка, и мы отправились «шерстить» музейный фонд, чтобы добыть для выставки еще пару-тройку шедевров. Коллекция музея, как водится, значительно превышала возможности выставочных залов. К тому же она регулярно пополнялась: иногда экспонаты передавали в дар, иногда музею удавалось наскрести деньжат и самому прикупить кое-что. Все эти накопленные ценности хранились на стеллажах в обширном подвале бывшего купеческого особняка. Вообще-то стеллаж с портретной живописью я просматривала не один раз и все самое ценное уже выбрала. Но теперь приходилось снижать требования и из худшего еще раз отобрать лучшее, что, по мнению Конфуция, и есть хорошее.

После часового копания и глубоких размышлений я остановилась на четырех работах: портрет ребенка и портрет председателя колхоза — советский период, парадный семейный портрет — конец девятнадцатого века, и портрет дамы в черном — предположительно начало века двадцатого. По обыкновению чертыхаясь, Вася перетащил картины в плотницкую.

— Через неделю открытие выставки, Васенька, — голос у меня стал льстивым и заискивающим, — ты уж постарайся картинки побыстрей в порядок привести. Рамы отремонтировать надо, почистить. В общем, как всегда.

— Знаю, знаю, — ворчал Вася, — вечно у вас горит. Живопись — штука деликатная, тут одним топором и рубанком не обойдешься. Вон и краска-то поотстала, укрепить надо.

— Васюня, не пугай! Ты же знаешь, за мной не заржавеет.

— Ладно, — подобрел плотник, — иди уже, без тебя сделаю. А то, может, останешься? — Вася подмигнул заплывшим глазом и попытался состроить эротическую улыбочку. Вышло, как всегда, неубедительно, но я понимающе захихикала. Так, чтобы ему приятно было. Наш плотник любил немножко поиграть в игру под названием «крутой-парень-сексуальный-гигант-ого-го-еще».

— Потом, Вася, пото-ом, — пропела я голосом записной кокетки и шаловливо выпорхнула за дверь.

Прямо на лестнице меня поймала за руку Вера Николаевна и страстно зашипела в ухо:

— Сима! Нет, вы видели, что сегодня наша Ленуся на голове у себя сотворила? Понаделала каких-то хвостиков, утыкала всю башку невидимками. Думает, что они и впрямь невидимые. Позорище! И это в учреждении культуры! Киви притащила в пакетике, я, дескать, пост держу. Пожалуйста, держи капустой. Так нет! Вот вам всем — киви! Это безобразие, она ведет себя просто вызывающе!

От густого запаха дешевой помады Веры Николаевны меня слегка затошнило.

— Вера Николаевна, а вы подарок купили? — озабоченно спросила я, чтобы перевести разговор.

Лицо сослуживицы зарделось краской застенчивой гордости и удовольствия:

— Еще позавчера. Полгорода обежала и, представляете себе, нашла-таки премиленький кухонный набор. Недорогой, еще и на цветы хватит.

Сегодня у нас был день Большого Водяного Перемирия. По правде сказать, в нашем коллективе отношения не всегда складывались гладко. Многие сотрудники относили себя к людям творчества, а потому, как и полагается в таких случаях, атмосфера в музее частенько становилась взрывоопасной. Но бывали дни Большого Водяного Перемирия, как и в дикой природе во время засухи. Например, когда давали зарплату. Волки и агнцы, аспиды и голуби веселой стайкой тянулись к заветному окошечку, дабы испить несколько живительных капель из скудного денежного источника. Такое же перемирие наступало, когда мы собирались за чайным столом по какому-либо поводу.

В навороченных фирмах это, кажется, называется корпоративной вечеринкой. Сегодня у нас корпоративная вечеринка по поводу проводов на пенсию Галины Петровны. Строго говоря, она уже давно на пенсии. Но Галина Петровна была из породы тех «железных» старушек, которые уверены, что с их уходом родное учреждение рассыплется в прах. Однако всему приходит конец. И с завтрашнего дня стул в центральном зале, столько лет любовно согреваемый нашей главной смотрительницей, займет другая.

Все прошло на высшем уровне. Мы пили чай с нехитрыми домашними лакомствами, в том числе с каким-то удивительно вкусным печеньем.

— Галина Петровна, как эта стряпня называется? — Я потянулась к вазочке.

— «Утопленница», — спокойно сказала смотрительница. От неожиданности рука дернулась, и печенюшка упала на пол. Все в ужасе уставились друг на друга.

— Эт-то в каком смысле? — пролепетала побледневшая Лена.

— А в том, что тесто перед выпечкой надо в воде подержать, пока не всплывет.

— Ну и фантазия у наших хозяек, — расхохотался Си-Си. — Нет чтобы там «Русалка» или «Дельфин».

— Какая жизнь, такая и фантазия, — мрачно резюмировала Вера Николаевна.

Все наперебой стали вспоминать необычные названия блюд.

— Вот я помню, в столовой УВД супчик подавали, «Кучерявый» назывался. Я им говорю: он у вас что, с волосами, что ли? А оказывается, в нем яйцо разболтано лохмотьями. Потому и «Кучерявый». И еще рыба у них фирменная была — «Ментай в кляре». Так и в меню написано — «ментай». Ну и повеселились же мы. Понятное дело — раз менты, значит, и рыба — «ментай». — Пухленькая Жанна Афанасьевна разрумянилась то ли от чая, то ли от веселых воспоминаний.

День постепенно угасал. Вокруг особняка стали сгущаться сумерки. Ветки старой липы жалобно и безнадежно стучали в окно. Все притихли, словно кто-то невидимый вошел в комнату. Мне было знакомо это чувство. Оно часто возникает, когда я остаюсь одна в окружении картин. Кажется, герои живописных полотен оценивающе смотрят на живых, думают о своем, а иногда… Я уверена, иногда они меняют нашу судьбу.

Сегодня последний день выставки. Слава богу, все прошло без сучка без задоринки. Ввиду особой культурной значимости выставку, против обыкновения, разместили на первом этаже в центральном зале. На открытии присутствовали представители мэрии. Беляков, самый маститый художник города, толкнул прочувствованную речь. Затем уважаемые гости благосклонно выслушали мой рассказ, изо всех сил сохраняя умные выражения лиц. Пунцовый от волнения Си-Си делал мне исподтишка таинственные знаки. Его беспокойство было понятно: культурная истома слегка затянулась. Притом что, как говорится, водка греется, пельмени стынут. В кабинете директора с утра ждал гостей небольшой, но пристойный фуршетец. Фрукты, икра, коньяк — короче, все путем. Бухгалтер поднатужился и превзошел сам себя в смысле выделенных денег.

Местная пресса разразилась благосклонными публикациями, полными штампов типа «выдающееся событие в культурной жизни города», «живописное наследие», «в наше сложное время». Газетчиков распирала законная гордость, мол, не лаптем шти хлебаем. Экскурсии проходили каждый день. И неорганизованных посетителей тоже было немало. Книга отзывов (не беспокойтесь, все как положено!) радовала литературными перлами, написанными в основном округлым детским почерком. Но среди них встречались и вполне серьезные отзывы, в том числе один на французском языке. Леночка, которая в школе учила французский, с помощью словаря перевела, что свое восхищение выставкой выражал некий Мишель Селье — член благотворительного детского фонда города Марселя. Ничего удивительного. Время от времени и к нам наезжают представители различных иностранных гуманитарных фондов и миссий, а также бизнесмены на предмет сотрудничества. Как-никак в городе наскребалось с десяток весьма перспективных предприятий, вызывающих потенциальный интерес у инвесторов.

Завтра выставка закрывается. Картины спустятся в подвал, я напишу отчет для истории. Еще одна страничка моей жизни перевернется.

Дребезжащий звонок допотопного телефонного аппарата прервал мои сентиментальные размышления.

— Серафима, — возбужденно кричала в трубку Зойка, — сегодня мы пойдем в один дом! Не напрягайся, ты там никого не знаешь. И будем учиться зарабатывать настоящие деньги, а не те слезы, что ты получаешь.

Моя любимая подруга трудилась на местном фармацевтическом заводе химиком-технологом. Вопреки всем законам империалистического рынка лекарственные гиганты почему-то еще не сожрали этот завод. Наоборот — предприятие процветало, и зарплата работников по меркам нашего города была вполне приличной. Что и позволяло Зойке относиться ко мне со снисходительным сочувствием. И сочувствие это было весьма активным. Она постоянно стремилась улучшить мое материальное положение путем втягивания меня в различные сомнительные негоции, как сказал бы наш директор.

— Зоя, я сегодня закрываю галерею, извини.

— Ты что, с ума сошла! — взвилась подруга. — Такой шанс упускать. Ну не дура ли ты после этого? Короче, как хочешь, хоть умри! В пять я за тобой зайду.

В трубке запикали сердитые короткие сигналы.

Сколько себя корила за мягкотелость! Даже специальные брошюры покупала с психологическими советами типа «умей сказать „нет“!». Все без толку. Рефлектирующая интеллигентка! Тряпка! — обзывала я себя распоследними словами по дороге в кабинет.

Лена возилась с какими-то бумагами и была на удивление тихой и грустной.

— Леночка, миленькая, закроешь вместо меня сегодня «картинку», а? — заныла я просительно. — У меня деловое свидание срывается.

— Лучше бы любовное, — вяло оживилась она.

Я застыла в тревожном ожидании.

— Ну ладно, — согласилась Лена неожиданно легко. — Мне сегодня спешить некуда.

И многозначительно добавила со вздохом:

— Учти, с тебя причитается!

В пять часов Зойка, как разрушительный смерч, ворвалась в кабинет. Подхватила на лету падающую лампу и заорала:

— Ты еще не готова? Я тебя прибью сейчас! Быстро собирайся, никто нас специально ждать не будет.

( — Зоечка, — говорю я ласково в таких случаях, — вот что я ценю в тебе больше всего, так это твою врожденную интеллигентность!)

И она, словно паровоз, потащила меня в сторону нового микрорайона.

В типовой трехкомнатной квартире собралось человек пятнадцать. Чувствовалось, что компания мало знакома между собой. Люди стеснительно жались по углам и чего-то ждали. Наконец хозяйка звенящим от волнения голосом представила главную гостью — бойкую бабенку лет сорока, которая сразу взяла быка за рога. По ее словам выходило, что сейчас она покажет нам некие замечательные предметы, способные любого нищего в мгновение ока превратить в Рокфеллера. И после этого с таинственным видом достала из коробки металлические блестючие бокалы. Следующие полчаса были посвящены описанию достоинств сих волшебных сосудов.

Делали их, оказывается, на специальном заводе с использованием секретных космических технологий. И поэтому вода в бокалах приобретала лечебные свойства, а вино не портилось. Пока я размышляла, каким образом может испортиться в бокале вино, тетенька шустро вставила кассету в видеомагнитофон. На экране мужчина и женщина с неестественным оптимизмом рассказывали, как чудесно преобразилась их жизнь после покупки бокалов. Но я уже все поняла. Сейчас тетенька будет нам впаривать эту железную дрянь, чтобы мы потом впаривали ее другим и ужасно богатели. В общем, что-то вроде пирамидки, только не финансовой, а торговой.

Весь фокус был в том, что капитализм в нашей благословенной провинции развивался с опозданием, как опаздывает эхо в глубоком ущелье. И если в столичных городах такие номера уже набили оскомину и люди с лету просекали, какой такой бизнес им предлагают, то в нашем городе подобные презентации, а также «лохотронщики», «утюги» и прочие пока еще процветали. Наивные горожане в безумной надежде заработать деньги по-легкому сглатывали наживку, подаваемую под разными соусами. Увы, время от времени, и я попадала на подобные мероприятия, влекомая неугомонной Зойкой. Только фейерверк красноречия распространителей меня уже давно не вдохновлял, и всякий раз было безумно жаль потраченного времени.

По дороге домой Зойка сконфуженно молчала. Я тоже молчала. Пусть помучается! Наконец подруга не выдержала:

— Ну ладно, Сим! Хватит дуться. Они же, паразиты, не предупредили, что это опять сетевой маркетинг.

И резко сменила тему:

— Смотри, что у меня есть.

Из необъятной Зойкиной сумки выпорхнул красочный журнал. Он сиял глянцевой обложкой, завораживал разноцветным блеском, словно магический кристалл колдуна. Это был свежий номер «Космополитена».

— Сегодня купила, сама еще не успела посмотреть. На, почитай. — Великодушие подруги вышло из берегов.

«И возьму, — сердито подумала я, — должна же у меня быть хоть какая-то компенсация за потерянный вечер».

— Завтра позвоню. Спокойной ночи. — Каблучки Зойки бойко зацокали за угол. Ярко-желтый шарф мелькнул на прощание, как предупредительный сигнал светофора, и исчез.

Муся ждала меня у порога.

— Где ты была? — строго спросила она. Теперь уже пришлось оправдываться мне.

«Космополитен» кошке предлагать было бесполезно. Чтобы загладить вину, я бросилась на кухню. Муся сопровождала меня гневной тирадой:

— Это безобразие! Ужин опять не вовремя. И зачем я только живу в этом доме? Такая умная и красивая кошка могла бы рассчитывать на большее внимание. Боже, какая ужасная судьба.

— Муся, ты не знаешь, что такое ужасная судьба.

Чтобы рыба быстрей растаяла, я сунула ледяной кусок под горячую воду. Кухня наполнилась мерзким запахом, который, впрочем, Муся находила восхитительным.

— Ужасная судьба — это когда кошка живет в подъезде и питается на помойке. Злые мальчишки привязывают к ее хвосту всякую дребезжащую гадость. Ты же родилась с серебряной кошачьей ложкой во рту и еще возмущаешься. Забыла, что бракованная? — нанесла я запрещенный удар.

Это было слишком. Муся холодно взглянула на меня. Ах, как ты груба и бестактна, должно быть, означал этот взгляд. Гордо помахивая пушистым хвостом, она вышла из кухни.

Когда я через несколько минут заглянула в комнату, то увидела, что война из холодной перешла в горячую стадию. Муся сидела на окне и демонстративно объедала циперус. Она даже не смутилась при моем появлении. Если кошку не кормят, оскорбляют, то что ей остается делать! Только жрать этот чертов циперус. Но я так устала, что не было желания ругаться.

— Муся, ужин на кухне. — Я включила торшер, взяла журнал и плюхнулась на диван.

Глаза сразу же стали сладко слипаться, тело обволакивала приятная истома. Вдруг в комнате погас свет. В конце концов, розетку надо поменять, торшер барахлит постоянно. Я потянулась к стене, чтобы зажечь верхнюю люстру. И в это время по комнате словно пронесся легкий сквознячок. Я отчетливо услышала печальный вздох и оцепенела на месте.

— Муся, это ты? — Но кошка не отзывалась.

Какая-то безотчетная тревога заползла мне в сердце, и под ложечкой заныло. Я опрометью кинулась к выключателю. Свет послушно вспыхнул, в комнате не было ничего необычного.

Нервы. Надо выпить пустырника и ложиться спать.

Через двадцать минут лекарство сделало свое дело. Я сладко уснула.

Разбудил меня резкий телефонный звонок. Часы показывали 5 утра. Продолжая спать, я сняла трубку и услышала сдавленный голос. Сразу даже и не поняла, что это голос нашего директора.

— Сима, у нас ЧП! Надо срочно быть в галерее.

Сон слетел моментально. Лихорадочно одеваясь, я строила всякие предположения, но ничего определенного не приходило в голову.

У здания музея стояла машина вневедомственной охраны и толпился народ. Здесь были уже почти все сотрудники. Си-Си, похожий на сдувшийся шарик, увидев меня, сказал трагическим голосом:

— Серафима, беда! Нас обокрали!

Люди переговаривались похоронными голосами, разглядывая окно первого этажа. В окне чернела дыра, на земле валялись осколки битого стекла. Из отрывочных фраз присутствующих я поняла ситуацию. В целом происшествие выглядело следующим образом: вечером Лена, как всегда, в определенное время сдала помещение «на пульт». Надо сказать, дело это хлопотное. Сдающий должен обойти все залы, заглянуть во все уголки и потаенные места, чтобы выявить спрятавшегося злоумышленника. Если оный, слава богу, отсутствует, необходимо проверить все створки окон, все форточки и двери — закрыты ли. А сделать это вовсе не так просто, принимая во внимание размеры особняка и количество окон. Короче, считайте, что вам крупно повезло, если с первого раза сдали объект. Дважды сигнализация срабатывала и, наконец, как в сказке — только на третий раз, — музей был принят под охрану. Однако в четыре утра сигнализация сработала снова. Да притом, словно на беду, у ребят из охраны по дороге забарахлила машина, еще несколько минут пропало. А поэтому когда они наконец прибыли, то застали только картину «Разбитое окно в интерьере». Ну, разумеется, первым делом обежали все помещение. Как же, ищи-свищи! Внутри было пусто. Теперь предстояло выяснить, что же все-таки произошло в старом купеческом саду: просто хулиганство или внутри здания все же побывали? А если побывали, то с какой целью? Тут же охранники связались с Сергей Сергеичем, а он, в свою очередь, оповестил сотрудников. И сейчас нам предстояло проверить наличие всех музейных экспонатов.

Скорбной толпой мы вошли в галерею. Нам приказали пока для верности ничего не трогать руками, а только все осмотреть. В главном зале «картинки» на полу под окном валялся увесистый булыжник. Было понятно, что именно он и произвел ужасное стекольное разрушение. Бедный Си-Си кинулся к экспонатам.

— Слава богу, слава богу, — бормотал он и, забыв про запрет, стал хвататься за рамы картин. Все наши ценности были на местах.

Пока директор оглаживал шедевры, я пошла в глубь зала. И тут меня словно толкнули в грудь. На стене, где располагались экспонаты моей выставки, в ряду картин зияла брешь. Вместо портрета дамы в черном — пугающее пустое место. Полотно исчезло, испарилось, не оставив ни малейшего следа. Вместе с ним испарилась и надежда, что окно разбили невинные хулиганы. Я стояла потрясенная, растерянно переводя взгляд со стены на дырку в окне. Моя необузданная фантазия тут же принялась рисовать жуткую картину: злодей со зверским лицом, пугливо озираясь, стягивает «Даму в черном» со стены и тащит ее к разбитому окну. Вот он занес ногу, перехватил половчее портрет… Видение было таким ясным, что я, словно зачарованная, подошла к окну поближе, дабы разглядеть все как следует. И в этот самый момент резкий порыв холодного весеннего ветра тряхнул старую оконную раму. Она жалобно скрипнула, и огромный кусок стекла, нависавший сверху, вдруг стремительно полетел вниз. В то же мгновение чьи-то сильные руки довольно бесцеремонно схватили меня за плечи и толкнули в глубь зала. Это было весьма кстати. Стекло рухнуло с устрашающим звоном, осыпав все вокруг блестящими осколками и мелкой серебристой пылью.

— Какая вы неосторожная! — сердито произнес незнакомый мужской голос.

— Спасибо, — пробормотала я сердитому баритону, не оборачиваясь, поскольку вся заледенела от ужаса. Хорошенький был бы у меня сейчас видок, задержись я у окна на секунду дольше. Бр-р!

Через час подвели последние итоги. Выяснилось, что, кроме «моей» дамы, ничего больше не пропало. И это было странно. Получается, что вор с риском для себя пробрался в зал только для того, чтобы пробежать мимо Репина и Айвазовского, мимо «голландцев», схватить картину весьма посредственного и практически неизвестного художника Старицкого и вместе с ней исчезнуть в мгновение ока. Да он ненормальный!

— Просто дилетант, — будто угадав мои мысли, подытожил Си-Си и покачал головой.

— Или наркоман, — раздался за спиной спокойный, чуть глуховатый голос, уже слышанный мной сегодня. Я обернулась — так вот он, спаситель беспечной Симы! Незнакомый крепкий мужчина с интересом взглянул на меня и продолжил:

— Схватил, что под руку попалось. Сейчас многие наши скоробогатенькие картины коллекционируют. Мода такая. Мол, мы уже не в малиновых пиджаках и с цепями. Мы, в натуре, высокое искусство понимаем. А где же на всех раритетов набраться? Вот и не брезгуют краденым, не привыкать. А наркомана когда припрет, ему не до размышлений. Хватает все, что продать можно.

— Да ведь с этой картины сильно не разбогатеешь, — директор пожал плечами.

— Им лишь бы на дозу хватило.

Жанна Афанасьевна, которая с интересом прислушивалась к разговору, вдруг встрепенулась.

— Нет, вы мне объясните, как же вор так быстро смог картину уволочь, — обратилась она к говорившему.

Охранник, а я догадалась, что это был один из них, улыбнулся:

— Это как раз несложно. За двенадцать минут можно не только картину утащить — до канадской границы добежать.

О. Генри цитирует! Я взглянула на мужчину внимательней. Ничего, симпатичный. Волосы седые, даже не седые, а скорее соль с перцем. Взгляд спокойный, немного ироничный. А кроме того, охранник чем-то неуловимо напоминал моего любимого французского киноактера Трентиньяна, только был покрупнее.

— Ну и как вы теперь собираетесь воров искать? — не унималась Жанна.

— А никак. Сейчас следователь придет, вот он и будет искать. А мы только охраняем. — Мужчина снова улыбнулся. В ответ на его улыбку Жанна Афанасьевна кокетливо поправила прическу, и меня неожиданно кольнуло что-то вроде ревности.

— Не очень-то вы хорошо охраняете, — съязвила Вера Николаевна.

Улыбка на лице охранника погасла, он развернулся и вышел на улицу.

И только тут до меня дошло! Следователь, о боже! Ведь галерею должна была вчера закрывать я. Дежурным на пульте все равно, кто сдает объект на сигнализацию, они только фамилии сдающих сверяют по спискам. А у нас нарушение графика не приветствуется. Сима, Сима! Теперь понятно, какой вздох ты слышала вчера ночью. Это судьба твоя вздыхала по утраченной репутации. И что же мне теперь будет?

Весь день прошел как в тумане. Сначала приехала следственная группа, пытались снять отпечатки пальцев с булыжника, осматривали дом и сад. Потом следователь, усталый и недовольный, опрашивал всех сотрудников «по поводу произошедшего». Когда наш директор услышал, что галерею закрывала Лена, он дернулся, но промолчал. На сослуживице не было лица. Думаю, на мне тоже. Я чувствовала себя если не преступницей, то по крайней мере соучастницей. Наконец следователь уехал, и Си-Си вызвал меня в кабинет. На ватных ногах я ползла на второй этаж, проклиная себя, Зойку и весь сетевой маркетинг мира.

— Садись, Серафима. — Директор смотрел в угол и барабанил пальцами по столу. Начало не предвещало ничего хорошего. — Ты, наверное, догадываешься, зачем я тебя вызвал?

— Догадываюсь, Сергей Сергеевич, — пролепетала я, не поднимая глаз.

— Обсуждать твой поступок я не буду и читать тебе нотации не собираюсь. Ты не школьница. И даже более того — этот вопрос закроем, особенно для посторонних. Но не мечтай, не ради твоих прекрасных глаз. Подумать только, такой скандал — и когда? В последний день выставки! — Директор застонал и обхватил голову руками. — Не хватало, чтобы руководство узнало, что у нас графики нарушаются, а директор ничего об этом не знает. Бардак, безобразие! — От велеречивости Си-Си не осталось и следа. — И как ты могла! Такая опытная сотрудница, на прекрасном счету. Позор! — не удержался он от нотаций. — Пошла вон с глаз моих долой! О премии забудь!

Серенькой мышкой выскочила я из кабинета. Фу-у, пронесло! Премию, конечно, жалко. Но все по справедливости. Спасибо, что еще с работы не вылетела. А то пришлось бы железными рюмками торговать.

Я спустилась на первый этаж и снова уперлась глазами в злополучный пробел на стене. Почему вор схватил именно эту картину? Память услужливо нарисовала облик дамы, изображенной на полотне. Смуглолицая сухощавая женщина, не старая, но и не очень молодая, одетая в черное тугое платье (очевидно, на корсете) с глухим высоким воротником, внимательно и сурово смотрит на зрителя темными глазами. Губы крепко сжаты, никакого намека на улыбку. И только немного смягчают впечатление пышные вьющиеся волосы, уложенные в затейливую прическу. Работа не датирована, но по облику дамы, по художественному стилю можно предположить, что это конец XIX — начало XX века. О живописце, кроме фамилии, четко выведенной на обратной стороне холста, ничего не известно. Во всяком случае, я ничего не смогла найти в доступной мне литературе. Уровень мастерства средний. Не шедевр. Типичная работа, написанная явно на заказ и за небольшие деньги. Висел небось когда-то на стене особняка средней руки или небогатой квартиры. Сейчас представляет интерес только как образец жанровой живописи того периода — не более. По правде говоря, для картинной галереи потеря небольшая. Хотя все равно очень обидно.

Вася уже привез из мастерской новое стекло и счищал стамеской старую замазку, чтобы вытащить разбитое. Уборщица тетя Маша осторожно подметала осколки. Я стояла посреди зала, не зная, что предпринять дальше. Взгляд бесцельно блуждал по стенам. И вдруг внутри меня возникло легкое беспокойство. Какая-то неопределенная мысль, даже не мысль, а смутное ощущение засвербело в мозгу. Но в это время плотник чертыхнулся. Он порезался о большой осколок, алые бусинки крови закапали на пол. Мысль улетела, а я побежала за йодом.

Разумеется, в этот день никто уже не работал. Галерея была закрыта для посетителей. Сотрудники сбивались стайками в кабинетах и залах и обсуждали произошедшее. В истории нашего музея еще не было ни одного случая воровства, даже бытового. Немудрено, что событие потрясло всех до основания. Наконец совершенно расстроенный Си-Си велел всем идти домой, а сам остался, чтобы лично закрыть «картинку».

Муся ужасно обрадовалась моему раннему приходу. Чтобы привести в порядок пострадавшую нервную систему, надо было срочно подкрепиться. Уж слишком много сегодня погибло нервных клеток в моем организме. В утешение себе по дороге домой я купила незапланированную толстую плитку шоколада.

Муся уплетала сырую кильку, а я грызла шоколад и размышляла. Что же смутило меня сегодня, когда я разглядывала стенку в зале? Мысль ускользала и не хотела оформиться. Надо было переключить внимание. Мне это всегда помогает. Я вспомнила про «Космополитен». Зойка знала, чем меня задобрить, сама же на эту «иглу» и посадила. Когда я первый раз, стесняясь саму себя, стала просматривать блестящий и совершенно несерьезный шедевр современной полиграфии, то испытала странное чувство. Сначала было просто любопытство, потом — раздражение. Журнал принадлежал какой-то параллельной жизни. Он давал советы, где можно купить лифчик всего за двести долларов, как правильно нарезать авокадо, на какой заграничный курорт модно ехать в этом сезоне и что из косметики лучше взять с собой. Его страницы были заполнены интервью с высокооплачиваемыми офис-менеджерами, диджеями, продюсерами и переводчицами.

— А почему тут нет ничего для простых работающих женщин обычных профессий, словно их и на свете не существует? — вопрошала я Зойку, потрясая журналом.

— Работницы пусть читают «Работницу», — отрезала та.

— А крестьянки — «Крестьянку»?

— Вот именно.

— Хорошо. Ну а небогатые служители искусства и культуры? Например, такие, как я?

— А ты смотри канал «Культура». Кстати, там и рекламы нет.

Журнал раздражал, но оторваться от него было невозможно. Стоило только его раскрыть, как ты погружался в сладкий сон наяву. Просто опиум для народа какой-то! Точнее, для женщин. Однажды, давным-давно, в пору моего детства и тотального дефицита, наши знакомые из-за границы привезли товарный каталог. Он был битком набит фотографиями сказочной мебели и посуды, изящной обуви и совершенно потрясающей одежды. Самое удивительное, что возле каждого образца была пропечатана вполне земная цифра. То есть цена, правда, не в наших денежных единицах. Это переводило снимки из разряда фантастики в сферу обычного быта. Голова отказывалась верить, хотелось себя ущипнуть. И тогда одна из маминых подруг, перелистывая очередную страничку, мечтательно сказала:

— Замечательный каталог! Ведь все эти прекрасные вещи где-то действительно существуют, и даже я В ПРИНЦИПЕ могу их иметь.

Видимо, нечто сходное происходило у меня и с «Космополитеном». Вещами из того давнего каталога уже были забиты все магазины. При известной степени экономии кое-какие из них можно было иметь реально, а не только в принципе. А вот доходы в тысячу долларов и веселые проблемы вроде нарезки авокадо для основной массы женщин, особенно провинциалок, таких, как я, все еще существовали в принципе. Какое авокадо, какие курорты! Достаточно было разок пройтись вечером по нашей темной разбитой улице и сломя голову проскочить вонючий подъезд. А в сумке у тебя горбулка с пакетом молока. И это все на ужин и на завтрак. И еще хорошо, потому что до зарплаты три дня, а в кошельке ровно три рубля.

Вероятно, изнемогающим от борьбы с жизнью необходимо, чтобы кто-то навеял «человечеству сон золотой». Таким легким, приятным наркотиком и стал для меня журнал. Во власти его красочного дурмана я чувствовала себя женщиной, которой В ПРИНЦИПЕ доступно все: и романы с импозантными богатыми мужчинами, и походы в суши-бары, и отдых на Сейшелах. Хитрый журнал вещал доверительным тоном, словно обращаясь лично ко мне. Вернее, к одной моей затаенной половине души. Этой половине было наплевать на трудовые достижения и политические проблемы. Ей хотелось красивых шмоток и женского успеха. И просто отдыха. А работа только как хобби — что хочешь, когда хочешь и сколько хочешь. Но кто же в подобном признается всерьез? Это неприлично, это мещанство и потребительство, — строго говорила мне другая половина души. Человек должен неустанно работать, в том числе и над собой, жить высокими мыслями и духовными запросами. Интеллект и культура — вот наши приоритеты. А набитая деньгами сумочка вторична. Но когда я раскрывала журнал, моралистка во мне умолкала и только жалостливо и презрительно смотрела, как я брожу по иллюзорному миру. Вот и сейчас пестрые блестящие листочки залопотали в моих руках о беззаботном. Как продвинуться по карьерной лестнице, кто должен быть умнее в семье — мужчина или женщина, какие духи нынче в моде и кое-что о нетрадиционном сексе. Откровенно развлекательные материалы сменяли друг друга. Надо отдать должное — сделаны они были на хорошем профессиональном уровне, с юмором. Поэтому читались легко. И даже присутствовала маленькая «сахарная косточка» для зануд вроде меня — архивная статья об известной русской балерине прошлого века.

Я взглянула на часы — ого! — уже половина первого. Муся блаженно дремала, прижавшись к моему боку. Мягкий свет торшера распугивал темноту по углам. Привычная уютная обстановка — часы, книги, картина на стене. Картина… Сознание медленно возвращалось в реальную жизнь. И вдруг мысль, которую я пыталась ухватить сегодня весь день, ясно высветилась в мозгу, как на экране монитора. И ошеломила своей простотой и пугающей сутью.

У моих товарищей по работе явный посттравматический синдром. Никак не могут прийти в себя после кражи, хотя прошло уже несколько дней. Никто никому не моет косточки, не выясняет отношений. Разговаривают вполголоса, как будто в доме покойник. Даже Си-Си изъясняется просто и односложно. Мы с Леночкой стараемся не попадаться ему на глаза. Сослуживице тоже морально напинали за пособничество нарушительнице дисциплины, то есть мне. Директор даже пригрозил, что отныне он не будет закрывать глаза на регулярные Леночкины опоздания. Конечно, Си-Си пытается облегчить свои душевные страдания поисками козлов отпущения. Сегодня козлы — это мы с Леной. А в остальном жизнь продолжается. Выставка моя закрыта. Экспонаты вернулись: какие в хранилище, какие на места своей постоянной дислокации. Все, кроме несчастной «Дамы в черном».

Следователь больше не появлялся. Наверное, раскинул невидимую сеть и ждет, не всплывет ли где наша потеря. Возобновились экскурсии. И по правде говоря, после скандала с кражей посетители просто валом повалили в галерею. Не каждый день в городе нагло воруют произведения искусства, а потому всем интересно — как да что. Новоявленные любители живописи тупо бродят по залам, а потом начинают приставать к сотрудникам с расспросами. Особенно достается Оле, которая пришла на место Галины Петровны. Как только очередной доморощенный Шерлок Холмс заводит с ней разговор о краже, она вся покрывается красными пятнами, а хвостик русых волос, перехваченный дешевой заколкой, начинает испуганно вздрагивать. Совсем замучили нашу тихоню. Оля, худенькая и невзрачная, стесняется, кажется, даже экспонатов. Вера Николаевна, которая знает все и обо всех, рассказывала, что Оля приехала в город из какой-то богом забытой деревни. Нашлись знакомые, которые помогли определить ее на проживание в общежитие. С работой у нас, мягко говоря, сложно. Все хлебные места вроде посудомоек в ресторанах и уборщиц в банке давно заняты и передаются строго по наследству. О продавщицах и говорить нечего — это элита с образованием не ниже высшего. А потому даже такие захудалые должности, как смотрительница зала галереи, ни дня не бывают вакантными. Вот Оля по каким-то своим жиденьким блатным каналам и попала к нам. Все ее жалели и старались чем-нибудь угостить во время обеда. Обед у нас «скользящий». Галерея, как все музеи, работает без перерыва. Мы договариваемся о времени, чтобы по очереди перекусить и отдохнуть. Сейчас как раз очередная партия сотрудников обедала. В том числе и я. В основном все приносили еду с собой. Была, правда, через дорогу вполне приличная пиццерия. Но туда никто из наших не ходил. Как говаривала насмешливая Лена, по причине зарплаты, не совместимой с жизнью. Вот и сегодня я дожевала свой бутерброд, выпила кефир и решила подышать свежим воздухом.

Весна окончательно утвердилась в нашем городе. Земля быстро подсыхала, кое-где уже проклюнулась зеленая щетинка травы. Деревья в саду стояли по-особому прозрачные, полные напряженного ожидания и внутренней жизненной силы. Яркий солнечный свет заливал улицу, воробьи совсем ошалели от счастья и гомонили, как цыгане, которым удалось облапошить очередного простачка.

Я присела на скамейку у входа в сад, закрыла глаза и стала неторопливо размышлять обо всем и ни о чем. Скамейка чуть дрогнула — кто-то неслышно подошел и уселся рядом. Просто нигде нет покоя бедной одинокой женщине! И, о господи! — раздраженные слова застряли в горле. Рядом со мной сидел Трентиньян. Ну, тот самый, из охраны.

— Здравствуйте, — приветливо улыбнулся он. — Вы можете дремать дальше, я просто посижу рядом.

Какое там — дремать! Сердце вдруг заколотилось как безумное, а в горле разом пересохло, да так, что я не могла выдавить из себя ни слова. Должно быть, так выглядят полные идиотки. Охранник молча улыбался. «Любуется произведенным эффектом, черт бы его побрал!» — мелькнула в голове сердитая мысль.

— Вас ведь, кажется, Серафимой зовут? — Он достал пачку сигарет. — Можно, я закурю?

Мне удалось только слабо кивнуть.

— Серафима, — продолжал охранник задумчиво, — старинное имя и довольно редкое. Серафим — это ведь ангел? Значит, вы — ангел, только женского рода.

И этот туда же — ангел. Во всяком случае, вполне грешный.

— А меня зовут Борис. Борис Валевич. — Лицо охранника было абсолютно невозмутимым, словно он и не замечал моего ступора.

Борис… Какое удивительное имя! Боже, я совсем «тронулась», что же в нем удивительного? Очнись, Сима! Это весна, гормоны разгулялись, изо всех сил цеплялась я за жалкие остатки здравого смысла.

Над скамейкой повисла напряженная тишина. Как перед грозой, мелькнуло в голове.

— Сима, — вдруг сказал Борис, словно мы были много лет знакомы и только вчера расстались, — мне сейчас ужасно некогда. В самом деле, я уже опаздываю. Вы во сколько заканчиваете работу?

Я, будто под гипнозом, безропотно ответила:

— В семь.

— Подождите меня после работы минут десять, хорошо? Я вас встречу.

От неловкого движения пальцев сигарета, которую так и не зажигали, переломилась. Не дожидаясь моего ответа, охранник встал и быстро пошел прочь.

Я очнулась. В мир постепенно возвращались краски, запахи и звуки. Разум метался, отчаянно размахивая запрещающим сигналом. Проезд закрыт, рельсы разобраны! Кондуктор, нажми на тормоза, ну или хотя бы вели сбавить скорость! Но все было бесполезно. Что-то внутри сладко и тревожно заныло. Это был дурной признак. Локомотив мчался по шаткой дороге, и безумному машинисту стало наплевать на возможную пропасть впереди. Мой бедный, измученный ангел-хранитель, мой шестикрылый серафим демонстративно умыл руки и с укоризной во взгляде растаял в сияющей бездне.

Не помню, как прошел остаток дня. Я отвечала на какие-то вопросы, звонила по телефону, разбирала бумаги. И даже, по-моему, дважды спускалась в хранилище. Все на автомате. Время и ползло, и летело одновременно. Наконец старые часы прохрипели семь раз. Народ потянулся к выходу. Я сосредоточенно копалась в ящике стола и с дежурной улыбкой кивала уходившим. Десять минут восьмого ноги сами вынесли меня на крыльцо. В саду и у ворот никого не было. Прошло еще пять минут и еще пять. Совсем некстати в памяти всплыл недавно виденный фильм «Плащ Казановы» и его главная героиня, нелепая и наивная, то ли переводчица с итальянского, то ли тоже искусствовед.

— Эта романтическая дура прямо с тебя, один в один, — сказала тогда Зойка по ее поводу. — Ты также все веришь в бескорыстную неземную любовь, а в результате всякий раз получаешь в лоб!

Ну уж вряд ли Борис принял меня за богатую иностранку. Да и он не красавец-итальянец. А вот что касается несбывшихся иллюзий… Господи, а что вообще произошло? Подумаешь — назначил свидание и забыл. А я, дура, нафантазировала невесть чего. Так мне и надо! Пора бы уже в тридцать три года научиться в кармане держать фигу. И вообще, у меня много дел дома. Журнал, например, недосмотрен, да и обдумать кое-что необходимо.

Вдруг ржавые ворота сада жалобно скрипнули. Борис быстро шел, почти бежал по дорожке к крыльцу.

— Ради бога, простите за опоздание! Сам терпеть не могу необязательных людей. Я так боялся, что вы уйдете. А вы не ушли — это здорово! — говорил он быстро и взволнованно. — Я даже загадал… — Борис осекся и замолчал.

— Загадали что?

— Нет, это так… Ну а теперь, — мой пакет с бумагами незаметно перекочевал в его руку, — мы пойдем пить кофе.

Охохошеньки! Все фонтаны Рима, все каналы Венеции вспыхнули в лучах угасающего провинциального дня. Великому итальянскому любовнику не надо было особенно стараться. Синьора безропотно, собственными руками накинула на себя ажурную любовную сеть.

Уже глубокой ночью я, как загулявшая старшеклассница, осторожно, на цыпочках пробиралась по коридору в спальню. Нащупала рукой выключатель — шелк! Так и есть: Муся — древнее египетское изваяние — сидела посреди комнаты и молчала.

— Ладно, Муся, нечего на меня так смотреть! Подумаешь, задержалась немножко.

Кошка выразительно повела головой в сторону часов. Ничего себе немножко, должно было означать это движение. Печальный укоризненный взгляд, и она неслышными шагами медленно двинулась из спальни, не выходя из образа маленького египетского сфинкса;

Через несколько минут я была уже в постели. Итак, что же мы имеем, как говорится, в сухом остатке? Картинка выходила тревожная. Налицо ярко выраженный любовный угар (и к гадалке не ходи — по образному выражению соседки Полины Ивановны). И это очень неосторожно с моей стороны. А вдруг он женат?

Луч фар от проехавшей запоздалой машины полосой пробежал по стене и высветил узор на обоях. Узор сложился в ироническую ухмылку, словно кто-то удивлялся моей дремучей наивности. Ну конечно, женат. Скорее всего женат. У него типичный кризис среднего возраста. Мужчина самоутверждается, ищет романов на стороне. К молоденькой сунуться самолюбие не позволяет — боится отлуп получить. Кстати, в этом случае и потрудиться надо больше. Цветы, подарки, то да се… К тому же молодые, как правило, хотят или денег, или замуж. А мой герой, видать, не может предложить ни того, ни другого! И тут как раз Шестикрылая Серафима — бац! Вчера с небес на землю шлепнулась — на все готова, ничего не требует. Не очень старая еще, опять же о живописи разговаривает. Ничего, сойдет для самоутверждения. Язвительные мысли довели меня до полного изнеможения, и я тихонько заскулила в подушку. Стоп, хватит! А то так додумаюсь черт знает до чего. В конце концов, надо успокоиться и заснуть. Но сон никак не шел. У меня было несколько банальных приемчиков на случай затянувшейся бессонницы. Например, можно выползти из-под одеяла и лежать так до полного замерзания. А потом юркнуть в пуховую теплоту. Но двигаться совершенно не хотелось, и я решила посчитать серых слонов. Когда количество слонов перевалило за две тысячи, они построились печальным клином и полетели в Африку. А я «упала в объятья Морфея», как любил выражаться Си-Си.

Начало нового рабочего дня не предвещало ничего необычного. Все как всегда, если не считать утреннего Зойкиного звонка.

— Сима, ты где была? Я весь вечер тебе звонила, — устроила она допрос с пристрастием. — Я уже просто беспокоиться начала, кому ни звоню — никто не знает.

— Да так, погуляла немного, по магазинам прошлась.

— Это по круглосуточным, что ли? — Голос в трубке стал откровенно ехидным. — Тебя в полпервого ночи дома не было. Так, давай, подруга, колись по-быстрому!

Я вдруг поймала себя на мысли, что, против обыкновения, мне совсем не хочется колоться.

— Наверное, с телефоном что-то. — Мое вранье прозвучало неубедительно. Во всяком случае, Зойка явно не поверила и подозрительно замолчала. — Зоя, мне некогда сейчас. Работы — море. Потом поговорим, ладно?

В трубке раздались обиженные короткие гудки.

В моей жизни происходило что-то очень важное, непохожее на все другие случаи. Я должна была сначала разобраться сама. Да, именно так, разобраться, — передразнила я сама себя.

Жалкая, трусливая старая дева, обросшая с ног до головы комплексами! Даже простого романа завести не могу. Во всем надо разобраться, до всего докопаться. С этими мыслями я и шла по музейному коридору, когда на меня вдруг налетела Леночка. Нашу хохотушку было не узнать. Лицо зеленоватого оттенка, губы молча хватают воздух.

— Там, там… — Она слабо и неопределенно махала рукой. Было понятно, что произошло нечто ужасное.

— Что, Леночка?! Где?

— Там… Оля… — Сослуживица вдруг из зеленой стала пунцовой и разразилась истерическими рыданиями. Ничего не соображая, я кинулась в зал и увидела зрелище непонятное и пугающее. Оля не сидела, как всегда, на стуле в углу у входа. Она, словно тряпичная кукла, валялась на полу. Юбка задралась, бесстыдно обнажив худенькую ногу в дешевых колготках. Заколка расстегнулась, очевидно, при падении, и светлая прядь волос упала Оле на лицо. Но даже через эту прядь были видны остановившиеся глаза, алебастровая бледность кожи и отчетливая синева вокруг рта. Мне стала понятна причина Леночкиной истерики — живой человек так выглядеть не мог. И лежать он так не мог. В зале было пусто, только метрах в трех от Олиного тела оцепенели от страха два подростка.

Я кинулась к лежащей девушке, на ходу лихорадочно вспоминая школьные уроки по оказанию первой помощи при несчастных случаях. В голове были какие-то обрывки про искусственное дыхание по типу «рот в рот» и непрямой массаж сердца. Тихо, только не суетиться! Так, сначала платок на губы, потом зажать нос и попытаться вдохнуть воздух через рот потерпевшего («потерпевшей», — машинально поправилась я). Как мяч надуваете, — поучал нас физрук. Грудная клетка при этом вроде бы должна приподняться. Хорошо, приподнялась. А теперь изо всей силы следует на нее надавить. Я дышала и давила, дышала и давила. Время остановилось, а я стала вся мокрая, как после дождя. Мне хотелось только одного — чтобы Оля перестала быть такой страшной и неподвижной, но она не подавала признаков жизни. Вдруг меня взяли за плечи и осторожно, но настойчиво отодвинули в сторону. В зале уже было полно народу, и какие-то люди в белых халатах суетились вокруг лежащего тела. До меня не сразу дошло, что это медики из «Скорой». Пожилая женщина в очках держала Олю за руку и что-то спрашивала у Леночки. Потом она печально покачала головой и отошла. Как из воздуха появились носилки, на них два крепких парня уложили Олю и укрыли ее с головой белой простыней. Зачем они так сделали? Оля очнется, и ей под простыней будет трудно дышать. И тут истинный смысл этого действия пробежал по коже ледяными мурашками. Я вспомнила, что в кинофильмах именно так укрывают труп, я сто раз это видела. В кинофильмах, но не в жизни. В жизни я впервые так близко и неожиданно столкнулась со смертью. Если не считать смерти мамы, но тогда все было по-другому. «Скорая» уехала, сотрудники потихоньку стали отходить от шока. Леночку напоили валерьянкой, она повздыхала, посморкалась и рассказала следующее. Только что закончилась экскурсия со школьниками, и детей надо было проводить в гардеробную. В зале оставалась только Оля, как всегда, на своем стуле, да мальчишки замешкались, разглядывая экспонаты. И тут Лена услышала короткий и громкий вскрик, скорее всхлип. Она обернулась и увидела: смотрительница пыталась встать со стула, белые от ужаса и боли глаза буквально выкатились из орбит, одна рука пыталась расстегнуть кофточку у горла, другая судорожно хватала пустое пространство. Через пару секунд девушка рухнула на пол. А Лена в страхе бросилась за помощью. Вот и все.

Да, многовато потрясений свалилось на нашу «картинку» за последнюю неделю. Не успели еще прийти в себя после ночного ограбления, как тут эта странная и неожиданная смерть. Вот уж точно — беда не ходит одна.

Так размышляла я вечером, тупо сидя перед телевизором. После пережитого меня знобило и подташнивало. А тут еще, как нарочно, глупые рекламные ролики с отвратительными физиологическими подробностями: то парень в девушку пивом плюнет, то влюбленная пара мятную таблетку изо рта в рот передает. Это какая должна быть степень доверия, чтобы делиться слюнявой конфеткой, да еше изо рта в рот. Бр-р-р! Я вспомнила свои попытки сделать Оле искусственное дыхание, и мне стало совсем плохо. «Телеящик» достал окончательно, лучше уж сходить на кухню и напиться горячего чая. Голову все сильнее сжимала боль, как будто невидимый палач-изувер закручивал пыточный обруч. Сердце вдруг стало покалывать. Наверное, у меня начинается грипп. Или ОРЗ. Или еще какая-нибудь простудная дрянь. Пожалуй, стоит сегодня лечь пораньше и попытаться уснуть, пока соседей нет дома.

Соседи снизу — отдельная печальная история. Примерно год назад «двушку» прямо подо мной купила молодая семейная пара с собакой. Я сначала с удовольствием смотрела на них, таких веселых и неунывающих и уже имеющих собственное жилье. Они сразу взялись за обустройство своего гнездышка. Стук молотка и вой дрели продолжались ежедневно до глубокой ночи. Все относились к шуму с терпеливым пониманием. Ремонт — стихийное бедствие, его надо просто пережить. В конце концов ремонт закончился, а стихийное бедствие осталось. Этим бедствием, как выяснилось, были сами соседи. Вроде бы ничего особенного: ни драк, ни диких пьянок. Просто обычная полноценная жизнь во всех ее проявлениях, но только… по ночам. Часов до 11 вечера в их квартире стояла блаженная тишина. Затем по подъезду разносился громкий топот и веселые голоса. На весь засыпающий дом противно лязгала металлическая дверь, и голоса перемещались в квартиру. Соседи беззаботно перекрикивались из комнаты в комнату и громко хохотали. Хозяин включал телевизор, щедрой рукой прибавлял звук и затевал возню с собакой. Гладкий холеный стафф визжал, очевидно от восторга, оглушительно лаял, что-то с грохотом падало на пол. А потом наступало время Большого Секса. Не знаю, как уж там с техникой самого процесса, но то, что соседи могли успешно и за хорошие деньги озвучивать порнофильмы, не вызывало сомнения. Томные завывания, стоны и крики будоражили воображение ближайших трех этажей.

Пятнадцать минут обманчивой тишины, и снова грохот железной двери, похожий на звук разорвавшейся противопехотной мины. Это хозяин повел выгуливать пса. Просто невероятно, сколько шума производят человек и собака в два часа ночи. Полное ощущение, что стадо американских бизонов скачет по лестнице вниз. При этом бизоны еще и лают басом. Собака делает кучку прямо у крыльца, и потом с таким же звуковым сопровождением они возвращаются с прогулки. Еще немного хохота, телевизора и музыки — только к четырем утра все затихает. Кошмар продолжался каждую ночь. На робкие попытки соседей сделать замечание молодые отвечали искренним удивлением что такого? Первобытный животный эгоизм светился в их незамутненных глазах. С этим ничего нельзя было поделать.

Иногда, в очередной раз лежа без сна, я рисую себе мрачные и кровожадные картины. Как врываюсь к ним в квартиру и из автомата Калашникова расстреливаю в упор телевизор и музыкальный центр. А потом еще одиночный контрольный выстрел в кинескоп. Соседи плачут от страха, а я, безжалостная и неумолимая, словно Терминатор, велю отныне ходить только на цыпочках и разговаривать только шепотом. А собаку в деревню, на вольный воздух. Пусть пасет коров и делает свои кучки на полях.

Или, может быть, господь сжалится надо мной и пошлет молодым много денег. Они купят квартиру в элитном районе. А сюда переедут тихие старички — мечтаю я. Мой дом — моя крепость! Легко англичанам изрекать подобные афоризмы. Им бы пожить в наших хлипких панельных многоэтажках! Я себя чувствовала защищенной примерно так, как если бы жила в картонной коробке.

Сон не шел, хотя в доме было на удивление тихо. Эдак я, пожалуй, скоро начну кропать статейки в «Космополитен» под общим названием «Все, что вы хотели знать о неврозе, но стеснялись спросить». Занудная монография о кубизме не помогает, слоны не помогают, а тем временем за окном подозрительно светлеет. Придется прибегнуть к «наркозу».

Маленькая блестящая коробочка вынырнула из-под подушки. Это были «сонные таблетки», как называла их Зойка. Когда у меня появились первые серьезные проблемы со сном, она купила в аптеке при своем заводике упаковку снотворного. Лекарство производилось здесь же, в смысле на этом самом заводике, и своим работникам продавалось со значительной скидкой. Я боялась привыкания и принимала таблетки только в особо тяжелых случаях. Сегодня как раз такой случай. Минут через сорок снотворное подействовало — что ни говори, а против химии не попрешь.

Сегодня с утра в городе настоящий мусорный торнадо. Все последние дни стояла теплая, ясная погода. Откровенное апрельское солнышко изрядно подсушило уличную грязь.

А тут еще, как назло, подул сильный сухой ветер. Наверное, долетел из какой-нибудь близлежащей пустыни. Что же касается чистоты и благоустройства, то у нас в провинции (как, впрочем, и по всей стране) исторически так сложилось, что вся зимняя грязь остается нетронутой до праздника Великой Уборки, то бишь субботника. Такое особое табу — вроде Яблочного Спаса. Пока Спас не наступит, яблоки собирать нельзя. Так и с мусором. Только во время субботника происходит спорадический выброс коллективной энергии, и город приобретает мало-мальски пристойный вид. До субботника еще далеко, а мусор уже весь отклеился от просохшей грязи, снялся со своих мест и в свободном полете носится по городу. То здесь, то там возникают разноцветные смерчи — любо-дорого посмотреть! Всю дорогу до работы мне приходилось уворачиваться от назойливых пластиковых мешков и пустых молочных пакетов.

Оля, оказывается, умерла от внезапной остановки сердца. Так сообщили из больницы. Бедную девушку похоронят на сельском кладбище, за телом уже приехал брат из деревни. А нам надо сдать по стольнику на венок — с порога поведала мне последние новости Жанна Афанасьевна.

— Надо же, никогда бы не подумала, что у Оли больное сердце. Ну худенькая, ну немножко бледненькая. Так это больше от недоедания. Не жаловалась, ничего не говорила — и на тебе! Так вот и мы все под богом ходим. Чего-то суетимся, суетимся, и вдруг — хлоп! — пожалте в яму, — философски подвела она итог печального рассказа. — Кстати, Сима, директор просил вас зайти к нему.

Си-Си стоял спиной к двери и смотрел в сад.

— Можно, Сергей Сергеевич?

— Заходи, Серафима. Видишь, какая беда-то. — Он не оборачивался. — Врачи говорят, она умерла мгновенно, помочь уже нельзя было. Но ты молодец, делала все правильно. — Тут директор наконец взглянул на меня. — И… вот еще… тут такое дело. От Оли там вещички остались в гардеробе, надо бы собрать и отнести. Родственникам или друзьям. Короче, узнай у Надежды Терентьевны адрес и займись, пожалуйста.

Надежда Терентьевна — это наш отдел кадров и особый отдел в одном лице. Она сидит в крошечной комнатушке первого этажа в обществе старомодного шкафа. У шкафа стеклянные дверцы, закрытые изнутри зелеными атласными занавесками. Я думаю, что раньше он стоял в горкоме партии или в кабинете местного КГБ, а потом прямо со всем содержимым переехал к нам в музей. Но на самом деле за зелеными шторками нет никаких особых тайн: папки с личными делами сотрудников, бланки и прочие нужные и ненужные бумаги.

Надежда Терентьевна нашла Олино личное дело, сделала выписку и завела все ту же, приличествующую случаю философскую канитель о бренности земного. Я топталась у порога и сокрушенно поддакивала. Но кадровичка никак не отпускала меня. Казалось, она что-то недоговаривает. Вдруг Надежда Терентьевна почти без всякого перехода таинственно понизила голос:

— А я ведь знаю, Симочка, от чего наша Оля умерла. Вовсе не от остановки сердца. То есть, может, и от остановки сердца, но по причине ужасной душевной трагедии.

И кадровичка, загадочно округляя глаза и поднося палец к губам, как женщина со старого советского плаката «Не болтай!», поведала мне следующую историю.

Дня за три до Олиной смерти Надежде Терентьевне пришлось задержаться на работе, чтобы оформить один срочный документ. Все, кроме уборщицы и дежурной сотрудницы, уже ушли домой. Засобиралась наконец и Надежда Терентьевна. Тетя Маша отперла входную дверь особняка и выпустила ее в сад. Кругом было тихо и пустынно. Кадровичка заспешила было к воротам, как услышала чьи-то возбужденные голоса. Один голос был явно женский, а второй вроде бы мужской. Более того, в женщине кадровичка опознала Олю. Девушка говорила сердито, требовательно, совершенно не в своей обычной манере. Любознательная Надежда Терентьевна слегка притормозила и прислушалась.

— Я тебя предупредила, что больше ждать не буду! Что ты меня за нос водишь! Смотри, пожалеешь!

Мужчина что-то пробурчал в ответ. Оля стояла, прислонившись к стене дома, а ее визави прятался за углом. Его слов было не разобрать, но, по-видимому, он пытался успокоить девушку. Это ему удалось.

— Ну ладно, — смягчила интонацию Оля, — но учти, мое терпение может лопнуть, — в ее голосе послышались угрожающие нотки.

Девушка резко повернулась и пошла к воротам сада. Выждав для приличия пару секунд, сгорающая от любопытства Надежда Терентьевна бросилась за угол. Но за домом уже никого не было, мужчина успел скрыться.

— Вот и выходит, что какой-то подлец девушке сердце-то и разбил. Может, она ребенка от него ждала, а он жениться не хотел. Мало ли таких дурочек деревенских. А куда ей одной с ребенком? Денег нет, родственников в городе нет, из общежития погонят. Вот сердце-то и не выдержало. Жаль, что я его тогда не успела рассмотреть. А то бы сейчас ему показала! — ожесточенно закончила свой рассказ-Надежда Терентьевна. — Сима, ты там порасспрашивай в общежитии, может, кто знает подлеца. Еще не поздно его на чистую воду вывести.

Я согласно покивала и в задумчивости пошла к гардеробной собирать немудрящее барахлишко покойной. Так, ничего особенного: потертая курточка да старый вязаный шарф.

— Ты еще в ящике посмотри. — Тетя Маша смахнула слезинку кончиком платка.

За стойкой раздевалки в углу стоял колченогий письменный стол. В его ящиках смотрительницы держали свои мелкие пожитки. В Олином ящике обнаружилась щербатая керамическая кружка с логотипом (такие дарят на улице во время рекламных акций), пара засохших галет и дешевая китайская косметичка. В сумочке что-то прощупывалось. Я осторожно расстегнула грубую железную застежку-«молнию». Внутри косметички лежала только губная помада. Ничего больше. Конечно, я не очень хорошо разбираюсь в косметике. Но рекламу в журналах смотрю и в магазины дорогие, бывает, захаживаю. Хватило одного взгляда на изящный перламутровый патрон, чтобы понять — цена вещички равняется всей моей зарплате, ну или, по крайней мере, двум ее третям.

Ничего себе! Откуда у бедной деревенской девчонки такие штучки? Напуганный хахаль подарил, чтобы умаслить? Не похоже. За такие деньги можно туфли приличные купить или еды на месяц. Да мало ли еще чего, гораздо более необходимого для откровенно нуждающейся Оли. Я вывернула тюбик. Помада новая, ею пользовались всего раз или два. Или Оля ее сильно берегла, или дорогая косметика появилась у девушки совсем недавно. Это увязывало мою находку и вечерний разговор, подслушанный кадровичкой. Размышляя, я собрала вещи умершей смотрительницы в пакет и поехала по указанному адресу.

Рабочее общежитие, в котором обитала бедная Оля при жизни, располагалось в приземистом облупившемся здании времен первых пятилеток. По сравнению с ним наша пятиэтажка выглядела просто царскими хоромами. Двери выдраны «с корнем», из черной дыры подъезда несет какой-то дрянью. Кое-где в окнах вместо стекол были вставлены куски фанеры. Чтобы попасть внутрь дома, требовалось преодолеть огромную и явно бездонную лужу у входа. Но и внутри не было ничего хорошего. Длинный темный коридор привел меня к обшарпанной двери рядом с загаженной бытовкой. После настойчивого стука дверь отворилась, и в щель высунулась заспанная женская физиономия.

— Чего надо?

— Скажите, Оля Стрельцова в этой комнате жила?

— Ну и что? — Девица, похоже, была не расположена к разговорам.

— Я ее сослуживица, с работы.

— И что надо?

— Тут Олины вещи. — Я торопливо просунула пакет в узкий проем.

— Так брат уже уехал.

— Вдруг он еще за чем-нибудь вернется, вот и отдадите при случае. — Вместе с пакетом в руку женщины перекочевала аккуратная денежная бумажка. Эх, прощайте, новые колготки!

Обитательница комнаты стала заметно любезнее.

— Может, войдете? — И даже дверь распахнула пошире.

— Ой, что вы, времени совершенно нет. Бедная Оля, — я сложила наивно-горестную мину, — такая молодая! А вы не знаете, от чего она умерла?

— Вроде сердце…

— Болела, наверное, часто?

— Ничего она не болела, — пожала плечами девица, — даже простуды сроду не было. В бане парилась по три часа. Мы месяц назад в соседний город на вещевой рынок поехали — там барахло подешевле, ну и выбрать есть из чего. Так автобус сломался, и пришлось семь километров по грязи чапать. Я думала — все, умру! А Ольге хоть бы что. Вечером еще с Любкой на дискотеку в «монтажку» пошли. Она худая была, зато трехжильная. Деревенские все такие, знаете, как они там на огородах пашут.

— Парень-то, наверное, сильно переживает. — Я со вздохом переменила тему.

— Какой парень? — Брови Олиной соседки удивленно подскочили вверх. — Не было у нее никакого парня. Откуда ему взяться, на нее особо никто не западал. Так, с Любкой тусовались, и все.

— Любка — это кто?

— Подружка, из одной деревни они.

— А можно с ней поговорить?

— Она не наша, не общежитская. А где живет — не знаю. Ольга говорила, что приемщицей в ателье работает, что ли.

Женщина стала нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. Я поняла, что действие моей волшебной бумажки заканчивается, и торопливо попрощалась.

Мой поход в общежитие только еще больше все запутал. Во-первых, у Ольги не было парня. Тогда с кем она так сердито разговаривала за три дня до своей смерти и кто подарил ей дорогую губную помаду? Во-вторых, по словам соседки, девушка никогда не жаловалась на здоровье. Ну, допустим, она могла не знать о своей болезни. Все равно, такая внезапная и мгновенная остановка сердца в молодом возрасте на фоне прекрасного самочувствия выглядит странно.

Мимо меня по пыльной улице резво «пропилил» автобус с яркой рекламой турфирмы на боках. Огромные красные буквы складывались в короткую призывную фразу: «В Египет!» Это выглядело как указание маршрута, по которому двигался раздолбанный «Икарус». А что, здорово было бы сесть в него на остановке, купить билет за шесть рублей и — в Египет! Там сейчас жара, пирамиды, Красное море… Красота!

Рабочий день заканчивался, и я не стала возвращаться в галерею, а сразу пошла домой. Во всяком случае, задание директора было выполнено. Возле входной двери я потянула из кармана связку ключей, а вместе с ней выскочил и упал на пол небольшой предмет. О господи! Да это же французская помада! Очевидно, я, собирая вещи смотрительницы, по рассеянности сунула тюбик в карман. Фу, Сима, как некрасиво получилось. Можно подумать, что я нарочно оставила себе дорогую вещицу. Завтра же пойду и отнесу ее в общежитие. Пусть хоть соседка попользуется. Я положила помаду на видное место и пошла готовить ужин. Чайник уже начинал плеваться кипятком, когда в дверь два раза коротко позвонили. Так звонит только моя подруга. Придавит пальцем кнопку и сразу отпускает. До меня дошло — я ведь так и не позвонила Зойке. Ох и влетит же мне сейчас! Но, вопреки опасениям, подруга была настроена вполне миролюбиво. Наскоро чмокнув меня в щеку, она проскочила на кухню и стала выкладывать на стол всякие кульки.

— Ты еще не ужинала? Вот и хорошо! Будем ужинать вместе. Я сейчас окрошку приготовлю.

— Помилуй, Зоя, кто же на ужин окрошку ест? И потом, для окрошки нужны огурец, редиска, квас, наконец.

— У меня все с собой: картошка вареная, яйца. Вот видишь! — Зойка торжествующе помахала перед моим носом небольшим огурчиком. — Редиску заменим редькой, а квас — кефиром. Специальный зимний рецепт. В принципе, можно вообще без огурца. А что касается ужина, то это все предрассудки. Овощи с кефиром очень полезны для пищеварения.

Подругу было не переспорить. Я у Зойки вроде подопытного кролика для испытания новых рецептов. Или собаки Павлова. Окрошка, к счастью, оказалась очень даже пристойной. Запах свежего огурца будил смутные детские воспоминания о солнечном летнем дне и деревенском дедушкином доме. С аппетитом прихлебывая разведенный водой кефир, я пересказывала волнующие события последних дней. Только про Бориса умолчала. Тем более что он и не появлялся больше на моем горизонте. Зойка сокрушенно ахала и всплескивала руками. Потом она помыла посуду, сгребла свои баночки и коробочки в сумку и потащила все в прихожую. В следующую секунду оттуда раздался восхищенный вопль. Подруга влетела в комнату с тюбиком в руках.

— Ну, Сима, ты даешь! Вот тихушница! Ясное дело, у богатых свои привычки.

Я не успела и рта раскрыть, как она сняла крышечку, выкрутила яркий столбик и кинулась к зеркалу. И тут у меня в голове словно что-то лопнуло. Компьютер заработал со скоростью миллион вариантов в секунду. Честное слово, сама не знаю, как и почему это произошло. В два прыжка я подскочила к Зойке и с силой выбила у нее тюбик из рук. Помада упала на пол. Зойка тоже. А дальше немая сцена.

Подруга молча сидела на полу и потирала ушибленный локоть. По выражению ее лица было понятно все, что она обо мне думает. Сима или сошла с ума, или ее задавила огромная жаба. Пожалеть для самой близкой подруги?! И чего? Два-три мазка помады, пусть даже и очень дорогой. Это переходило все границы.

— Зоенька, ты только не обижайся. И ничего такого не думай. Помада не моя. Можешь считать меня чокнутой… Одним словом, я хочу тебя попросить… Возьми этот тюбик в свою лабораторию и сделай химический анализ. И пожалуйста, не надо таких глаз! Я в своем уме — Сбивчиво и не совсем убедительно я попыталась объяснить Зойке свои смутные подозрения. Та смотрела на меня с жалостью, как на умственно отсталого ребенка.

— Ладно, чем бы дитя ни тешилось. — В конце концов она примирительно завернула злополучный тюбик в бумажную салфетку. — Только я вот что тебе скажу, Серафима! Совсем ты сдурела. И я знаю от чего — от маленькой зарплаты и от скучной жизни. У тебя эмоциональный голод.

Какой там голод! Да я просто облопалась впечатлениями за последнюю неделю. Но даже Зойке совершенно незачем знать обо всем.

Договорившись встретиться завтра, мы расстались, обе слегка обеспокоенные: Зойка — моим поведением, а я — тревожными мыслями.

А назавтра было вот что. Вечером, как всегда, раздались два отрывистых звонка в дверь, и подруга, суровая и сосредоточенная, выставила на кухонный стол бутылку водки. Под моим изумленным взглядом Зойка ловко свинтила крышку и набулькала в чайные чашки граммов по пятьдесят.

— Сима, — голос был торжественный и слегка замогильный, — давай выпьем за мой день рожденья.

Опа! Теперь крыша поехала у моей подруги. Уж что-что, а священную Зойкину дату я помню даже во сне. Дева она, а потому до ее дня рожденья, как до луны пешком.

— Да, Сима, — продолжала Зойка все более надрывно, словно в плохой трагедии, — выпьем! Потому что вчера ты мне жизнь спасла.

Она замахнула свою порцию. Я молча ждала разъяснений. Зойка достала из хлебницы кусок нарезного батона, горестно занюхала выпитое и поведала следующее: она сделала-таки химический анализ губной помады. Результат оказался зловещим. Яркая палочка была пропитана сильным отравляющим веществом. В микроскопических дозах яд оказывал очень даже лечебное воздействие, а потому использовался как обезболивающее средство наружного применения. Иначе говоря, входил в состав мазей, поскольку хорошо удерживался жирами. И напичкать жирную губную помаду этой отравой не составляло труда, — объяснила подруга. Эффект же, если учитывать дозу, получился в прямом смысле убийственный. Достаточно было пару раз накрасить губы, чтобы получить сильнейший сердечный спазм и даже полную остановку сердца.

Что, вероятно, и произошло с бедной смотрительницей, добавила я про себя.

Выходит, что Оля не сама умерла, а ее отравили, и потому, по мнению Зойки, мне надо срочно идти в милицию.

Я задумалась. Нет, идти в милицию глупо и бессмысленно. Что я скажу? Суну под нос милиционерам дурацкую губную помаду и объявлю, что девушка отравлена? А как докажете, что помада принадлежала ей? И почему вы решили, что она отравлена? Кто делал анализ? Ах неофициально, в рабочее время с использованием казенных реактивов! Тогда пожалуйте получить за это по шапке вместе с вашей подругой.

Нет, нет, все неубедительно. Да и кто вообще этим будет заниматься? Меня просто поднимут на смех. Есть заключение врачей о причине смерти, девушка похоронена, причем даже не на городском кладбище. Сейчас работники милиции все бросят, потащатся черт-те куда делать эксгумацию и потом кучу анализов. А потом еще заводить дело, собирать доказательства… И все потому, что какая-то малахольная трясет французской помадой. А не сами ли вы ее и отравили, голубушка?

Зойка от такой перспективы сразу впала в уныние. Было видно, что в милицию ей идти уже расхотелось.

— Сим, а что же делать? Мы-то знаем, что на самом деле произошло. Как-то неправильно, нечестно получается. Олю убили, и никто за это не отвечает.

— Может, стоит попробовать разобраться самим? — пробормотала я неуверенно. — Скажем, для начала хотя бы выяснить, как попала эта проклятая косметика к Ольге.

— Ой, только, пожалуйста, не строй из себя мисс Марпл. Раз не хочешь идти в милицию, то выход один — придется оставить все как есть. — Зойка не на шутку разволновалась.

— Ты права, какой из меня сыщик. Так, глупость сболтнула. Не обращай внимания.

Не знаю, поверила ли мне подруга, но, уходя, уже в дверях она еще раз повторила:

— Сима, я тебя умоляю, не предпринимай никаких действий, а то влипнешь в историю!

— Хорошо, хорошо! А кстати, вот это вещество… ну, яд то есть… у вас на заводе имеется?

— Конечно, имеется.

— И достать можно?

— По закону нельзя. Но сейчас все можно, были бы деньги.

Дверь захлопнулась, и я, как пишут в романах, осталась наедине со своими мыслями. Мне вспомнилась мертвая Оля и то как я делала ей искусственное дыхание. А ведь губы смотрительницы были накрашены! Платок… Платок! Вероятно, он и спас меня от сильного отравления. Хотя потом весь вечер тошнило и голова раскалывалась. Так что спасибо нашему физруку. Он настоятельно советовал делать искусственное дыхание через платок «во избежание всякой непредвиденной заразы» — так и слышала я его командирский голос.

Зойку я, конечно, обманула. И оставлять все как есть не собиралась. А начну я с того, что попытаюсь все-таки выяснить, кто подсунул отраву в дорогой французской упаковке.

Следующим днем был понедельник, а понедельник в музее выходной. Очень удобно, можно начинать расследование. Я решила действовать. Помнится, обитательница общежития упоминала некую Любу, подругу Оли, которая работает приемщицей в каком-то ателье.

Я достала телефонный справочник. Итак, в городе двенадцать ателье, включая трикотажные. Мне предстояло обзвонить их все. По пяти номерам Любы не оказалось. Две Любы на мою фразу «я знакомая Оли Стрельцовой» сказали, что такой не знают. И наконец на восьмом звонке сработало!

— А что вы хотели? — настороженно спросил молодой женский голос.

— Видите ли, после Оли осталась одна вещь и письмо. Мне сказали, что вы дружили. Больше передать некому. Можно к вам заехать на работу? Мне по пути.

— Хорошо, заезжайте. Вы адрес знаете? Еще бы не знать, когда телефонная книга под рукой. Ателье имело привычное социалистическое название «Силуэт». В те времена все ателье были «Силуэтами», все парикмахерские — «Волшебницами», все кафе-мороженое — «Снежинками» или «Льдинками». Это теперь разгул фантазии. Один мебельный цех, например, называется «Бахус». Представляю, какую мебель делают поклонники этого бога.

По дороге в ближайшем ларьке я купила недорогой косметический набор и уже через пятнадцать минут с интересом разглядывала невысокую плотную девушку с рыжими кудряшками. Наскоро повторив свою версию о вещичке, которая якобы осталась от Оли, я полезла в сумочку. Люба оживилась, но, увидев дешевенький ширпотреб, как-то разочарованно сникла. Она явно ждала другого. А следовательно, знала о дорогой косметике.

— Люба, у Оли в ящике осталось еще письмо для какого-то парня, — продолжала я вдохновенно врать.

— Для Толяна, что ли?

— Да, да, для него. — Я боялась спугнуть удачу. — Надо передать.

— Странно, чего она ему писать надумала? Ну привезите, я передам, — нехотя сказала девушка, и было понятно, что, скорей всего, письмо Толяну не светит.

— Вы не беспокойтесь, письмо я сама передам. Скажите только, где его найти.

— Да я адреса-то и не знаю. Мы на дискотеке в «монтажке» недавно познакомились. Ну, в клубе «Монтажник», — поправилась девушка. Буквально дня за два, как Оля… как с Олей… — Она замялась. — Он там всегда тусуется. Парень клевый. И не жадный. За Ольгой стал ухаживать. Всего-то и проводил пару раз.

Люба замолчала и бросила взгляд на мою сумочку. Наверное, думает, что я дорогой подарок Толяна для себя утаила. И правильно думает.

— Может, сходим завтра в клуб, и вы мне его покажете?

— Завтра не могу, — поспешно отказалась девушка. Похоже, ей не улыбалась перспектива провести со мной вечер на дискотеке. — Да вы его сами легко узнаете. У него на щеке пятно родимое. Заметное, как луна. — Люба нарисовала в воздухе пальцем что-то вроде полумесяца. — Его там многие знают.

Ну что ж, хоть какая-то зацепка. А относительно Любиной компании у меня тоже были большие сомнения. В одиночку выяснять щекотливые вопросы спокойнее.

Впереди меня ждал незабываемый танцевальный вечер.

Следующим вечером я собралась на дискотеку. Это была единственная возможность встретиться с Толяном и попытаться пролить хоть какой-то свет на загадочные события. Тыщу лет уже не бывала на дискотеках. Конечно, ни по возрасту, ни по внешности я не тянула на роль постоянной обитательницы молодежных увеселительных заведений. Ладно, в случае чего прикинусь журналисткой нашей местной газеты, пишущей материалы о досуге современной молодежи. Соответственно, надо придумать наряд, или прикид, выражаясь языком героев моего будущего репортажа, — все больше вживалась я в роль газетчицы. Чтобы было сдержанно, но не тоскливо. В конце концов я остановилась на темных брюках и облегающем свитерке салатного цвета. Салатный, если верить «Космо», нынче в особой моде. Немножко косметики, на шею — пестрый шарфик в зеленых тонах. В общем, вполне пристойно для не слишком богатой журналистки.

Был десятый час вечера, когда я подошла к клубу «Монтажник». Судя по всему, дискотека к этому времени уже достаточно разгорелась, как лесной костер на пикнике. Из дверей доносилась громовая музыка, а у входа толпились представители той самой молодежи, о которой якобы и должен быть мой репортаж. Тоже уже разгоряченные, и не только музыкой, судя по блестящим глазам и неуверенным движениям. Пришлось купить билет, поскольку корреспондентского удостоверения у меня, естественно, не было. Парни в дверях посмотрели в мою сторону с насмешливым удивлением и заржали вслед. Дескать, ты-то, тетка, куда — уж не заблудилась ли? Ничего-ничего, главное — не выходить из образа. Журналистов, как известно, их трудная судьба «по всей земле мотает».

Внутри зала был полумрак, по стенам и лицам танцующих метались лучи разноцветных прожекторов. В центре с отрешенными лицами ожесточенно топтались с полсотни парней и девиц. Музыка на несколько секунд стихла, затем диджей что-то бодро прокричал в микрофон, забухали басы, и топтание возобновилось. Дискотека в «монтажке» не была элитной. Девчонки — все сплошь школьного возраста, но зато с яркой косметикой — безостановочно громко хохотали, кричали визгливо и нарочито развязно и торопливо стреляли глазами по сторонам. Все это должно было, очевидно, привлекать внимание парней, среди которых я заметила немало обладателей коротко стриженных затылков и широких спортивных штанов.

Теперь надо объяснить свое присутствие здесь и попытаться найти Толяна.

Я стала пробираться к рабочему месту ди-джея. Он, к моему удивлению, оказался вполне зрелым мужчиной лет тридцати пяти с разочарованным и мятым лицом. Зато в пестрой майке и с косматой головой. Вероятно, чтобы соответствовать профессии. Стараясь перекричать шум, я бодро впарила диджею домашнюю заготовку про репортаж и про то, что мне надо набраться побольше впечатлений. Он благосклонно кивнул:

— Забирайтесь ко мне, отсюда все хорошо видно.

Но когда я оказалась на возвышении среди пультов, динамиков и микрофонов, до меня дошла вся бесперспективность этой затеи. Да, толпу в целом было видно хорошо. Однако разглядеть отдельные лица в этом мраке и толчее просто невозможно. Как же я его здесь найду? Неужели придется весь вечер бродить по залу и приставать к танцующим с дурацким вопросом: «Где мне найти Толяна с родимым пятном на щеке?» Я не на шутку приуныла. И тут мой ангел-хранитель сжалился надо мной в очередной раз.

— Слышь, Вадик, давай что-нибудь медленное, душевное. Пивка надо попить. — Типичный стриженый затылок подскочил к диджей-скому пульту. Невысокий плотный парень с очень светлыми, будто линялыми глазами и красным родимым пятном на щеке, по форме напоминающим полумесяц с неровными краями, хлопнул Вадика по руке и стал ловко пробираться к барной стойке.

Господи, неужели это он? Не веря своей удаче, я ринулась вслед за парнем.

— Тебя зовут Толян?

«Затылок» успел ухватить кружку пива и был в хорошем расположении духа.

— Да вроде с утра так звали.

Ишь ты, шутник! Что-то не похож он на убитого горем возлюбленного.

— Я сестра Оли Стрельцовой, поговорить надо.

Толян попытался придать лицу соболезнующее выражение и пробормотал явно для приличия:

— Да, я в курсе. Жалко девчонку. А че говорить-то? Мы с ней только познакомиться и успели, ничего у нас не было. — Он заскучал и зарыскал глазами по толпе.

— Толик, хай! — Девица с обесцвеченным «конским хвостом» и лиловыми губами кокетливо повертела ладонью. Похоже, мой собеседник пользовался здесь популярностью.

— Сейчас подгребу. — Он грохнул пустую кружку на барную стойку и сделал движение в сторону девицы, напрочь забыв про мое присутствие.

— У меня один вопрос. — Я резво схватила Толяна за рукав. — Это ты подарил Оле губную помаду?

— Ну я, — неожиданно легко согласился парень, — а в чем дело-то? Понравилась девчонка, вот и подарил. Что, нельзя? — В голосе послышалось раздражение.

На такое везение я даже и не рассчитывала.

— Где ты ее взял?

— Кого?

— Помаду.

Наверняка Толян решил, что я совсем ополоумела, допрашиваю его о какой-то помаде. Он сдерживался из последних сил.

— Купил в магазине.

— В каком? Что, и чек есть?

— Слушай, хорош! Вали отсюда, достала уже. Тебе не все равно? Что ты привязалась с этой помадой, твою мать! Совсем о…ела! — Терпение парня лопнуло, он перестал церемониться.

Ну ладно, я тебе сейчас покажу «о…ела»! Отравитель хренов. Я сгребла Толяна за рубаху, притянула к себе и сказала тихо, но внятно прямо в лицо:

— То и привязалась, что Оля умерла от отравления. А яд был в твоей помаде. И если ты, обалдуй, сию секунду не скажешь, где взял помаду и зачем дал ее Оле, то завтра будешь в «ментовке» давать показания.

Я, конечно, сильно рисковала. Будь Толян потверже умишком — послал бы он меня куда подальше. Но мне сегодня просто везло. Или упоминание о «ментовке» оказалось магическим. Парень остолбенел, захлопал ресницами, а его светлые глаза стали совсем белыми от страха.

— Ты че гонишь? При чем тут я? Меня попросили, я и передал.

— Кто попросил?

— Да тут это… — парень запнулся, — ну короче, мне сказали, чтобы я познакомился вроде как случайно. А потом чтоб помаду. Сказали, что сюрприз от родственника. Ну, чтоб она, значит, не догадалась. В ссоре они, что ли.

— Да кто, кто сказал?

Но Толян уже пришел в себя и вырвал рубаху из моих рук.

— Пошла ты… — Он грязно выругался и через мгновение исчез в толпе.

Та-ак! И чего я добилась? Узнала, что Толян выполнил чей-то заказ? Это же с самого начала было ясно. Типичному «быку», у которого на лбу крупными буквами написано, что он получил неполное восьмилетнее образование, незачем убивать девушку, да еще таким изощренным способом. Тогда кто убил? Тот, с кем она беседовала у крыльца? Возможно, но зачем? И почему орудием убийства был выбран Толян? Что их связывает с убийцей?

Ясно одно, что ничего не ясно. И я так неосторожно оборвала сегодня тоненькую ниточку, которую смогла ухватить. Да, Сима, ты точно не мисс Марпл. Примерно в таком духе я рассуждала по дороге домой. А тем временем темнота сгустилась в переулках и проходных дворах. И хотя ночь была уже по-летнему теплой, ветер стих, и запахло влажной землей — мне стало неуютно.

Ну, слава богу, вот и мой двор. Поход на дискотеку закончился провалом. Даже материала на незатейливый репортажик и то не наскрести. Хоть бы его могла предложить газете в качестве моральной компенсации. Скажем, как внештатный автор. Сейчас домой — и спать. Но его величество случай распорядился по-другому. От стены дома отделился темный силуэт и двинулся мне навстречу. Я застыла на месте. В ушах тоненько зазвенели сверчки, сердце сначала ухнуло вниз, а потом подскочило и застряло в горле.

Популярные женские журналы иногда печатают статейки на тему, как себя вести в случае предполагаемого нападения. Например, советуют втянуть злоумышленника в разговор. Но только что-то мне в голову не приходило ни одной темы для светской беседы. Еще можно двинуть между ног нападающему изо всей силы и попытаться убежать. Но так, чтоб не догнал. Иначе точно хана! А как тут убежишь, если тело стало совершенно ватным от страха? Ну все, Сима, догулялась по дискотекам!

— Не бойтесь, это я. Где вы были, Сима? Я вас тут уже часа три дожидаюсь. — Слова с трудом пробились сквозь звон в ушах.

Ужас разжал свои душные объятья, ожили заледеневшие руки и ноги. Сердце вернулось на место, чтоб сладко замереть. Это был Борис Валевич.

— На дискотеке, — честно объявила я. Брови Бориса поползли было вверх.

— Нуда… Хотя… ну конечно. — Он изо всех сил вежливо сдерживал удивление. И еще какое удивление. Дама, которая находится — чего уж там греха таить! — в возрасте Христа, таскается по молодежным дискотекам. И, видать, бесцельно, поскольку даже провожатого для нее не нашлось. Ему будет над чем поразмышлять. — А я думал, может, в кино сходим. Или опять кофе попьем. Есть одно симпатичное местечко… А вас нет и нет. Я начал немного беспокоиться.

— Попьем кофе, обязательно попьем, Боря. Молодец, что ты меня дождался!

Ну а дальше… Дальше мы сидели на моей кухне (Мусю пришлось выставить в коридор, чтобы не подслушивала), й я, торопясь, рассказывала обо всем сразу. Между прочим, и о последних событиях, и о моем неудачном расследовании тоже. Вот такой сеанс душевного стриптиза. Было боязно, что Борис примет меня за городскую сумасшедшую, но он слушал очень внимательно и совсем не смеялся. Вот что значит профессионал, все понимает с полуслова — воодушевление мое росло с каждой минутой.

— Сима, я думаю, тебе надо все прекратить. — Сердечное «ты» слегка подогрело ушат ледяной воды, ухнувшей на голову. Значит, все-таки городская сумасшедшая. — Только не обижайся. Если все так, как ты рассказываешь, то, возможно, дело серьезное и может быть небезопасным. Я сам попробую этого Толяна пробить по своим каналам и что-нибудь выяснить. А ты никуда больше не лезь. И вообще… что-то я за тебя боюсь. Может быть, мне пока с тобой… у тебя… — Борис покраснел так сильно, что даже кончики ушей стали алыми. Вот это да! А как же семья, жена? Так, значит, нет никакой жены. Или все-таки есть? Ой, я не готова, кажется, к такому стремительному развитию ситуации! Мысли метались в голове, как зайцы, застигнутые охотником врасплох. Моя физиономия, наверное, сделалась чересчур красноречивой, потому что Борис покраснел еще больше (хотя куда уж больше!) и посмотрел на часы.

— О-о! — ненатурально удивился он. — Как поздно! Я, пожалуй, пойду. Ты закрой за мной получше. Я позвоню завтра. И ничего не предпринимай, прошу тебя!

Хлопнула входная дверь, и шаги Бориса постепенно затихли в ночи. А мое состояние можно было охарактеризовать как близкое к панике. Я подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на себя, любимую. Вот теперь можно поговорить по душам. Сима, Сима, не сама ли ты о таком предложении втайне мечтала, признайся честно. Что же тогда паникуешь и хлюздишь? Отражение в зеркале жалобно моргнуло. А как же та, последняя, история? Да, у меня уже была в жизни одна история, как говорила героиня фильма «Служебный роман». И дело не в том, что он не мог отличить Моне от Мане и путал Кандинского со Стравинским. (Это ерунда. Я уже давно поняла, что эрудиция — вовсе не залог личного счастья.) И даже не в том, что он храпел. А в том, что избранник мой милый беспрестанно врал, сначала по мелочи, а потом и по-крупному. Когда это сделалось очевидным, я еще на что-то надеялась. Но потом устала стесняться его лжи. И все кончилось. Все кончилось, а недоверие осталось. И психоаналитика с удобной кушеткой как раз поблизости не оказалось. Вот я и застряла в своих страхах. По словам Зойки, везде ищу подвох и второе дно.

Комплексы надо срочно изживать — зеркальная Сима сокрушенно вздохнула.

«Она лежала в своей одинокой, холодной постели, и противоречивые чувства обуревали страдающую душу» — так закончила бы эту главу сочинительница любовного женского романа. Чувства обуревали мою душу еще какое-то время. Потом из темноты всплыл серый слон. На нем сидел Борис и крепко сжимал в руках портрет дамы в черном. Портрет вдруг ожил: дама сердито посмотрела на меня и погрозила пальцем.

— Вставай, уже шесть утра! — прокричала она голосом Муси, и я проснулась.

У нас в галерее опять большая неприятность. Можно подумать, что Пандора уселась на крыльцо особняка и открыла свой гнусный ящик. На этот раз несчастье настигло Васю. Ясное дело, водка до добра еще никого не доводила. Плотника избили до бесчувственного состояния. И он находится в больнице. Надо сказать, что несколько дней назад, как раз после трагического происшествия с Олей, Вася ушел в запой. Это был уже не первый случай. Нежная и легкоранимая Васина психика подобным образом реагировала на различного рода потрясения. Так сказать, отстранение от действительности. Сослуживцы и в первую очередь Си-Си с пониманием относились к этому факту и терпеливо пережидали очередную алкогольную бурю, сотрясающую естество плотника. С вычетом из зарплаты, разумеется. Но на этот раз все закончилось весьма плачевно. Директору галереи позвонили из милиции и сообщили, что накануне рано утром жестоко избитого Васю нашли недалеко от музея. Хорошо, что документы были при нем и что ночи стоят теплые. А то потерявший сознание плотник умер бы от переохлаждения. Сейчас он лежал в реанимации, а наш коллектив опять гудел, как растревоженный улей.