«Эдда» и сага

Предисловие

В работах по истории культуры встречаются два взаимно исключающих подхода. Для одного характерно стремление максимально приблизить культуру прошлого к современности; при этом исходят из предпосылки, что люди всегда, на всех этапах своей истории, были в общем одинаковы, воспринимали и мир, и самих себя приблизительно так же, как мы теперь, и потому ничто не мешает нам понять образ мыслей и поведение людей далеких эпох.

Человек — историческое существо, говорят сторонники второго подхода. Мировосприятие и самосознание людей изменчивы, каждая культурная традиция в высшей степени своеобразна, и о ней можно судить только при условии, что мы постараемся выявить ее специфику и остережемся переносить в другую культуру систему взглядов, которые присущи культуре, более нам близкой. Понятность поступков людей, принадлежащих далекой культуре, может быть обманчива, ибо в действительности ими нередко двигали совсем иные побуждения, чем те, какие движут нами.

Нетрудно видеть, что первый подход к изучению культуры не порождает тех трудностей, которые неотъемлемо присущи второму: судить по аналогии куда проще, нежели искать различия, которые таятся даже там, где, на первый взгляд, налицо сходство. Но опасность этого метода состоит в том, что мы можем навязать людям другой эпохи собственные мысли и эмоции, нашу картину мира. Такой метод антиисторичен. При противоположном подходе исследователь должен разрешать постоянно возникающие перед ним загадки: что означали те или иные поступки или высказывания людей прошлого, если пытаться их оценить не с сегодняшней точки зрения, но в контексте их собственной культуры? Естественно, применение этого метода, исходящего из презумпции инаковости, своеобразия, неповторимости изучаемой культуры, к конкретному материалу требует колоссальных усилий, но, я убежден, только такой метод отвечает требованиям современной исторической науки.

Упомянутые противоборствующие установки стали предметом дискуссии и в скандинавистике. В самом деле, в научной литературе саги нередко трактуют как своего рода романы, авторы которых ничем, по существу, не отличаются от современных романистов. Среди интерпретаторов героической поэзии распространено понимание древнегерманских и древнескандинавских героев как личностей, совершенно свободно принимающих свои героические решения, они являют собой образцы поведения и воплощают идеалы чести, верности и долга. Толкователи песней о богах иногда видят в асах и ванах, двух семьях скандинавских языческих богов, «тех же людей», а в мире «Старшей Эдды» — «реальный человеческий мир», в котором нет ничего потустороннего, ибо эддический миф якобы лишен религиозного содержания. Осмеяние богов в этих песнях сводят к «проявлению радости и веселья».

Так ли это? Выдерживают ли подобные оценки проверку текстами?

В распоряжении скандинавистов имеется обширнейший свод памятников древнеисландской письменности. Среди них выделяются «Эдда» и саги — произведения, которые представляют собой наиболее крупный вклад исландцев в мировую культуру. Вместе с тем эддические песни о богах и героях и саги, прозаические повествования о самих исландцах, полнее всего выражают неповторимые особенности исландской культуры средних веков. Выявить, по возможности, некоторые из этих особенностей — такова цель предлагаемой, читателю книги.

Специфика жанров диктует исследователю метод раздельного изучения саг и песней «Эдды». Но эти произведения входили в состав более обширного и противоречивого целого — духовного универсума народов Северной Европы. Для того чтобы уяснить природу этого целого, того миропонимания, которое лежало в его основе, нужно вскрыть связи между отдельными группами памятников. Только в этом случае мы можем надеяться на то, что в какой-то мере постигнем внутренний мир людей, создавших грандиозный миф, поэтический эпос и великолепную прозу. Только при этом условии нам удастся хотя бы отчасти проникнуть в их систему ценностей.

Поэзия и проза Исландии, острова на далекой периферии Европы, при всей их специфичности не были полностью оторваны от большого мира европейской культуры. Мало этого, исландскую культуру вряд ли можно правильно понять при изолированном изучении. Вопрос заключается в том, имеем ли мы дело только с «заимствованиями» и «влияниями», о которых так много пишут сейчас скандинависты на Западе, или же с более глубоким явлением: не обнаруживаются ли в литературе Исландии в своеобычном преломлении существенные признаки средневековой культуры вообще?

Мою задачу в немалой степени облегчает наличие в советской скандинавистике ряда серьезных работ, в которых изучаются саги, «Эдда» и другие произведения древнеисландской словесности. Прежде всего это книги М. И. Стеблин-Каменского и Е. М. Мелетинского. Читателю теперь доступны в русском переводе многие памятники древнесеверной литературы. Поэтому я мог сосредоточить свое внимание на менее ясных или слабо изученных аспектах исследования саг и «Эдды».

Написать книгу об «Эдде» и саге меня побудило еще одно обстоятельство. В «культурный фонд» современного образованного человека включаются такие произведения высокой словесности древности, как «Илиада» или диалоги Платона, такие памятники литературы западноевропейского средневековья, как «Песнь о Роланде» или «Божественная комедия»; нынешнему широкому читателю известно, что Эсхил — трагик, Гораций — поэт, а Плиний или Абеляр писали прозой. Между тем не знать «Эдды», не уметь отличить «Старшую Эдду» от «Младшей», не прочитать «Сагу о Ньяле», спутать сагу с песнью, видимо, не считается зазорным. Памятники древнескандинавской литературы в упомянутый «культурный фонд» входят отнюдь не часто. Чем это вызвано?

Думаю, прежде всего тем, что до недавнего времени из-за отсутствия переводов читатель был лишен возможности познакомиться с лучшими творениями исландцев и оценить ни с чем не сравнимый культурный подвиг этого небольшого народа на северной окраине Европы. Но есть и иные причины. В отличие от литературы античного мира памятники древнесеверной литературы попали в круг интересов европейцев сравнительно поздно, только в конце XVIII и начале XIX в., и даже в Германии эти произведения довольно долго встречали непонимание. Фридрих II Прусский заявил, что «Песнь о нибелунгах» «не стоит ломаного гроша», и сам Гёте относился к эддическим мифам с предубеждением. Классицизму, усматривавшему корни европейской культуры в греко-римской древности, нелегко было принять Тора и Зигфрида. Романтики во многом расшатали эту одностороннюю традицию, но плоды ее мы пожинаем и по сей день.

Было бы, однако, не всей правдой, если б мы ограничились только констатацией так неудачно для «Эдды» и саги сложившейся историко-литературной ситуации. Дело и в самом характере памятников северной литературы. Ее персонажи совершают поступки и обмениваются репликами, но эти деяния и речи не всегда нам понятны: мотивы, двигавшие людьми, и смысл слов, ими произносимых, подчас скрыты от нас. Эта культура архаична по своему строю и внутреннему содержанию, по своим ценностям. Поэзия и мифология «Старшей Эдды», песни скальдов и даже саги требуют расшифровки. Для того чтобы их понять и оценить, нужен обстоятельный комментарий. Мы возвращаемся к вопросу, с которого начали разговор, — к вопросу о настоятельной необходимости проникновения во внутренний мир людей, создавших эти художественные творения. Собственно, то, что предлагается далее читателю, — это своего рода комментарий к некоторым произведениям.

Книга выросла из лекций, читанных мною на филологическом факультете МГУ начиная с 1975 г., и я посвящаю ее моим слушателям.