«Если», 1993 № 04

Дорис Писерчиа Изгой

Они бросили его в камеру без окон, даже без видимого отверстия для ключа, так что неясно, как просачивался внутрь тусклый свет. Он был здесь абсолютно один — сбитый с толку, в синяках и кровоподтеках. Нащупай его рука мягкую обшивку стен, было бы, по крайней мере, понятно, что его считают сумасшедшим. Но стены были гладкие, явно металлические. Нет, это самая настоящая тюрьма! Что ж, кое-кто поплатится за это, и не позже, чем к концу дня.

В тревоге он прислушался, но услышал лишь собственное дыхание. Снова сел на холодный пол. Самое разумное — спокойно ждать, ничем не выдавая своего страха. А тюремщик с каменным лицом, который приволок его сюда, — явно садист.

Некоторое время он сидел, собираясь с мыслями, потом вскочил на ноги и забарабанил кулаками в стальную дверь. Через несколько минут дверь приоткрылась, и на пороге показался тюремщик, Каменная Морда, с пустыми равнодушными глазами, одетый в синюю униформу.

— В чем дело?

— В законе сказано: я имею право позвонить по телефону! — Дункану пришлось напрячь голосовые связки, чтобы не захрипеть.

Он даже отступил на несколько шагов, показывая, что не собирается удирать. Не стоит восстанавливать против себя этого кретина. Дункан ощутил было прилив уверенности, но лишь на секунду, так как Каменная Морда спросил, нахмурясь:

— Что такое закон?

Слова Дункана разбились об этот дурацкий вопрос, словно о стену.

— Бросьте свои фокусы, — сказал он раздраженно. — Со мной это не пройдет. Я лояльный гражданин. Меня арестовали и посадили в тюрьму без всякого обвинения. Я требую, чтобы мне дали возможность связаться с адвокатом.

— Что такое адвокат? — спросил Каменная Морда.

Дункан свирепо посмотрел на тюремщика. Тот равнодушно пожал плечами и попятился. Дверь медленно заскользила.

— Сколько вы еще будете меня здесь держать? — закричал Дункан.

— Пока не придут они, — ответил Каменная Морда, прежде чем дверь успела лязгнуть.

Дункан заскрежетал зубами. Нет, он больше не станет кричать, не даст повода для злорадства, не покажет, как взвинчены его нервы.

Он остановил взгляд на своей израненной руке. Пока они не придут… В устах тюремщика эти слова прозвучали смертным приговором. «Они, — тихо повторил он, пытаясь уяснить истинное значение слова. Кто — они? Палачи? Может быть, его расстреляют за сопротивление аресту?

«Остановись», — сказал он себе. Сидя на полу, прислонившись спиной к стене, он пытался просчитать ситуацию, но был слишком подавлен, чтобы мыслить логично.

Наверное, он задремал, потому что, вздрогнув, вдруг увидел приоткрытую дверь, а за ней — тени двух людей. «Они были здесь. Дункан сжался от страха, мечтая слиться со стеной. Собрав всю свою волю, он сосредоточился на одной мысли: если они попытаются вытащить его отсюда, он будет сражаться.

Их было двое. Никто не сделал движения, чтобы схватить его. Они стояли внутри дверного проема и смотрели на пленника довольно долго; наконец один поднял руку и щелкнул пальцами. Видимо, это был сигнал Каменной Морде, потому что тот исчез и вскоре вернулся с двумя ветхими стульями.

Они не торопясь уселись, не отрывая глаз от Дункана. Он, в свою очередь, исподлобья изучал их. Обоим было лет под пятьдесят. Оба в грубой одежде — рубашках и брюках из толстой ткани, высоких тяжелых ботинках.

Пытаясь унять дрожь, он сказал:

— Если вы намерены прикидываться такими же безмозглыми тупицами, как ваш охранник, то зря теряете время.

— Мы не собираемся прикидываться, — ответил один из них, краснолицый, весь покрытый испариной. Стояла жара, хотя и не та, полдневная, когда Каменная Морда явился к Дункану домой и арестовал его.

— Кто вы такие? — спросил пленник, не надеясь на ответ.

— Меня зовут Рэнд. А это мистер Диверс.

Насколько Рэнд был багроволицым, настолько Диверс — его противоположность — бледным, словно обесцвеченным. Оба выглядели изнуренными. И почему они так странно одеты? Где их полицейская форма? Дункан молча скрестил руки на груди. Он лучше отправится в ад, чем спросит, за что его арестовали. Каменная Морда не ответил ни на один из его вопросов, и эти двое, без сомнения, поступят так же.

Тот, кого звали Диверс, нетерпеливо дернул головой, и Рэнд снова заговорил.

— Нам надо задать вам пару вопросов, а потом попытаемся ответить на ваши. — Рэнд улыбнулся, но улыбка вышла кривой и неискренней, да и сам он, казалось, чувствовал себя крайне натянуто. Однако улыбка немного обнадежила Дункана.

— Задавайте ваши вопросы, — сказал он.

— Когда вы впервые обнаружили, что потеряли свой опознавательный знак?

Дункан почувствовал страшную слабость во всем теле. Опять это нелепое слово: знак, а не удостоверение личности! Он не мог больше ни слышать, ни думать об этом. Им овладела апатия, непреодолимая потребность лечь навзничь и закрыть глаза.

— Я не знаю, — ответил он.

— Пожалуйста, постарайтесь припомнить.

— Я искал что-то в бумажнике, и удостоверение личности выпало. Карточка упала в водосточную канаву, и ее унесло течением.

Наклонившись вперед, Рэнд спросил:

— Где вы находились в тот момент?

— Я шел со службы домой.

— В каком городе? — быстро спросил Диверс.

— Убирайтесь к дьяволу!

Диверс откинулся на стуле и посмотрел на Рэнда:

— Мы напрасно теряем время.

Дункан слизнул капли пота с верхней губы.

— Если дело только в том, чтобы установить мою личность, то нет ничего проще. Легко выяснить, кто я такой, взглянув в мое свидетельство о рождении.

Они посмотрели на него так, будто он сморозил несусветную чушь. Выражение лица Рэнда, впрочем, снова смягчилось, зато Диверс удивленно нахмурился.

— Где оно? — спросил Рэнд.

— У Каменной Морды — вашего тюремщика.

Рэнд взглянул на Диверса:

— Принесите его.

Продолжая хмуриться, Диверс поднялся.

— Я повторяю — мы должны покончить с этим сейчас же. — Не получив ответа, он вышел из камеры и вскоре вернулся с клочком бумаги.

— Как вы думаете, где он его нашел? — спросил Рэнд, мельком взглянув на листок.

— Да здесь полно мусора. Эта бумажка, похоже, оторвана от…

— Но ведь он же не знал, где искать! Как ему в голову могла прийти мысль о поисках?

— А вы знаете, чем он занимался до того, как принес листок? Он бродил вокруг и рылся в мусоре!

Дункан снова ощутил дрожь в коленях. Почему они говорят так, будто его здесь нет? Свидетельство о рождении значило для них не больше, чем для Каменной Морды.

…У него был тогда очень неприятный разговор с этим полицейским. «Подождите минутку, — сказал ему Дункан, оскорбленный, но непоколебимый. — Я мог потерять удостоверение личности, но это вовсе не означает, что я больше не существую. Что за чепуха! У меня по-прежнему есть все права». И Каменная Морда спросил: «Что такое права?» Да, именно так он спросил. Дункан тогда вынул из бумажника метрику и ткнул ее прямо в физиономию этому идиоту. Уставившись в документ, Каменная Морда прочел данные вслух и спросил: «Что такое отец? Что такое мать? Что такое рождение?»

Дункан следил за Рэндом. Тот скомкал бумагу, но потом передумал и спрятал ее в карман. Совершенно очевидно, что эти двое принимают его за кого-то другого. Кто-то что-то совершил, а Диверс и Рэнд, вероятно, считают его виновным в чужом преступлении. Если он срочно не примет меры, недоразумение зайдет слишком далеко. Если уже не зашло…

— Я ничего не сделал, — сказал он. — Вы арестовали меня по ошибке.

— Как выглядело ваше удостоверение личности? — спросил Рэнд.

«Это не может продолжаться до бесконечности», — подумал Дункан. В конце концов здравый смысл должен победить. Усилием воли он унял предательскую дрожь страха.

— Белое, приблизительно два на три дюйма: мое имя, адрес, физические данные и социальное положение.

— Оно было белое?

— Я же сказал!

Диверс смотрел на него с холодной враждебностью. Почему? У этого человека не могло быть никаких причин для ненависти — Дункан видел его впервые в жизни.

Рэнд закинул ногу на ногу и стал сосредоточенно счищать грязь с подошвы ботинка.

— А как оно выглядело после того, как выпало из бумажника?

Каконо выглядело? С чувством обреченности он следил, как белая карточка, порхнув, уносилась, подхваченная мутным потоком, пока не исчезла из виду вместе с опавшими листьями. «Что за чертовщина?» — он вспомнил, как произнес вслух эти слова. С удивлением он увидел себя стоящим на коленях у канавы. Очень странно… На какую-то долю секунды ему показалось, что карточка изменила цвет и форму: металлическая, круглая, зеленая…

— Она была зеленой, — сказал он, но тут же спохватился: — Нет, белой!

Пальцы Рэнда застыли на ботинке, теперь он смотрел на Диверса с легкой улыбкой на губах. Диверс нахмурился и покачал головой:

— Это не имеет никакого значения.

— Вы отлично знаете, что имеет!

«Что за чертовщина!» — снова подумал Дункан. Он только выронил из своего бумажника удостоверение личности — вот и все, что он натворил. Это могло случиться с каждым, и случалось нередко. Разумеется, он получит новое. Удостоверение личности — это простая бумажка, всего лишь символ, формальность…

— Не все ли равно, какого она была цвета? — спросил Дункан, глядя на Диверса.

— Нет, это очень важно, — сказал Рэнд.

— Не понимаю, какое это имеет значение! Очень легко установить, кто я такой.

— Мы уже знаем, кто вы такой, — ответил Диверс. Он, конечно, понимал, какое впечатление произведут его слова на Дункана — это было видно по его зрачкам, узким и темным.

— Тогда почему же вы меня не выпускаете? — Дункану пришлось повторить вопрос дважды, так сел его голос. — По крайней мере, дайте мне позвонить моему адвокату.

Рэнд отвернулся:

— Боюсь, вы не сможете это сделать.

— Но почему?

— Слишком велики тарифы, — улыбнулся Диверс. Его явно забавлял разговор.

Рэнд бросил на него недовольный взгляд:

— Прекратите!

— Но мы зря теряем время!

— Нельзя найти правильное решение за час.

— Я вообще не вижу решения, — ответил Диверс. — Вероятность равна двум тысячным процента. Я считаю, что его надо включить в список ежегодных потерь и забыть об этом.

— Нет!

— У нас уже были подобные случаи, и мы ничему не научились.

Не в силах дольше выдерживать этот кошмар, Дункан, теряя сознание, сполз на пол. Очнувшись, медленно, с трудом поднялся. На лице Диверса появилось выражение тревоги.

— Пойдемте отсюда, — сказал он своему спутнику.

— Подождите! — закричал Дункан, пытаясь схватить его за ногу. Но оба были уже за пределами камеры. На прощание Рэнд обернулся к Дункану:

— Вы не должны больше так делать.

— Как? — закричал Дункан в отчаянии. — Выпустите меня! Вы не имеете права держать меня здесь. Я ничего не сделал! Если вы думаете, что я совершил преступление, то скажите хотя бы какое!

— Вы не совершили никакого преступления, — ответил Рэнд, покачав головой.

— Хорошо, я буду послушным, я не буду с вами бороться, я жалкий червяк, а вы всемогущие боги, только выпустите меня отсюда!

— Я не могу.

— Почему?

— Потому что вы безумны.

Дункан на мгновение застыл от ужаса, потом заметался по камере, расшибая о стены голову и руки. Его дикий взгляд остановился на Рэнде:

— Я вам не верю, — сквозь щель незапертой двери он пытался схватить своего тюремщика за рубашку. — Это не больница. Где врачи и сиделки? Где я?

— Это склад — единственное место, куда мы могли вас поместить.

Они ушли. Постепенно к Дункану вернулось самообладание. Ладно. Пока ему не причинили большого вреда. С какой-то непонятной целью Рэнд и Диверс пытались сбить его с толку и заставить усомниться в самом себе. Это стоило им немалого труда. Это странное помещение — не тюремная камера. Поначалу Дункана ввела в заблуждение форма Каменной Морды, но теперь-то его не проведешь… Полицейский пост снаружи должен быть снабжен телефоном. Наверное, это и правда — склад, хотя двери тут под стать бункеру…

Узник распластался на холодном полу, уткнувшись головой в сплетенные руки. «О, Господи, — подумал он, — рано или поздно закон восторжествует, этот кошмар кончится». И тогда он предъявит свои права и отправит Рэнда вместе с Диверсом за решетку, где им и место.

Когда вернулся Рэнд, он все еще лежал на полу и не стал подниматься, видя, что тот не собирается широко открывать дверь, а только наблюдает через щель.

— Нам надо поговорить, — сказал Рэнд.

— И конечно, снова об удостоверении личности?

— В какой-то степени — да, — улыбнулся Рэнд. — Это очень важно, знаете ли.

— Я знаю лишь то, что вы не похожи ни на сумасшедшего, ни на гангстера. На кого вы работаете — на шпионскую организацию? Тогда вы зря тратите время. Я не знаю никаких секретов.

Вздохнув, Рэнд прислонился к стене.

— Сосредоточьтесь на опознавательном знаке. Я хотел сказать — на удостоверении. Что вы почувствовали, когда увидели его в канаве?

— Я не помню.

— Попытайтесь.

— Ничего я не чувствовал!

— По-моему, вы лжете.

— Сделайте одолжение — уйдите отсюда!

— Поверьте мне — это очень важно.

— Верить вам? Как бы не так!

— Чувствовали ли вы злость?

— Нет.

— Печаль?

— Конечно, нет.

— Радость?

— Уходите!

— Не было ли у вас состояния обреченности?

Дункан схватился за голову и скорчился от боли.

— О, Нэн! — закричал он.

В щели двери показалось удивленное лицо Рэнда.

— Кто это — Нэн?

— Моя жена, идиот!

— Ваша… жена?

Его любящая жена. Она спросила: «Что случилось? Ты попал в аварию? Ты упал?». Он только что пришел домой — усталый, голодный и готовый вспылить по любому поводу. Она приставала к нему с вопросами, придиралась, и он сорвался на крик, но сразу же раскаялся и попытался поцеловать ее. Она отстранилась, с ужасом глядя на его грудь, а потом пошла к телефону и вызвала полицию.

— Она заболела, — сказал он Рэнду. — Неужели вы не понимаете, что я должен выйти отсюда? Вы можете мне помочь. Вам надо лишь открыть дверь и выпустить меня.

Никакого эффекта. Рэнд стоял неподвижно, не обращая внимания на его слова.

— Когда вы прекратите это издевательство? — спросил Дункан.

— Не знаю, — ответил Рэнд.

Прекрасно. С него достаточно. Никто не способен ему помочь, кроме него самого.

— По крайней мере, принесите мне койку, чтобы я мог лечь, — сказал он. — Не думаете ли вы, что я сплю на полу?

— Очень сожалею, — ответил Рэнд. — Я забыл, что это может представлять неудобства.

— Ну так как?

— Я пришлю койку с Н… то-есть с Каменной Мордой.

Когда лицо Рэнда исчезло, Дункан истерически рассмеялся и вскочил. Он должен найти выход, и если они хотят, чтобы он вел игру по их правилам, — пусть так и будет!

Он стоял в углу за дверью, когда Каменная Морда вошел в камеру. Сомкнутые кулаки Дункана обрушились на его шейные позвонки.

Выйдя из камеры, Дункан не обнаружил никакого полицейского поста. Услышав голоса Рэнда и Диверса, он затаил дыхание и замер.

— Сознание — это функция интеллекта, — говорил Рэнд раздраженно. — Где же ваше сознание? Вы постоянно твердите о своем коэффициенте интеллектуальности!

— Я не вижу смысла в наших усилиях, — отвечал Диверс.

— Мы несем ответственность за него. Мы довели его до этого состояния — вы и я.

— Оказывается, это мы виноваты!

— Будьте вы прокляты, ему же дорога в Атомизатор!

Дункан не видел их из-за штабеля ящиков, поэтому осторожно двинулся на голоса.

— Все случилось из-за того, что он потерял опознавательный знак, — говорил Рэнд настойчиво.

— Но это же чудовищный бред!

— Все, что мы тут делаем, — чудовищный бред.

— Что же вы предлагаете? — холодно спросил Диверс. — Какие у вас основания считать, что вы разобрались в этом деле?

— Потеряв опознавательный знак, он впал в состояние шока. Внезапно он стал никем. Он не мог этого вынести и немедленно обратился к своему подсознанию. Не смейтесь, черт побери! Оно у него есть, это же очевидно. Откуда еще он может черпать свои воспоминания? Разве вы не видите? Он не мог оставаться чем-то несуществующим, ему надо было обрести «я», стать личностью.

То, что увидел Диверс, не имело никакого отношения к словам Рэнда. Он побледнел и широко раскрыл глаза, заметив Дункана, стоявшего за ящиками. Диверс сделал резкое движение рукой, и чашка с кофе полетела на пол. Теперь и маленький Рэнд увидел Дункана.

— Я моложе и крупнее вас обоих, к тому же я в отчаянном положении, — сказал Дункан. — Так что не делайте глупостей.

— Не приближайтесь, — пробормотал Диверс. Он поднял руки, прикрывая лицо. — Где охранник?

— Я уложил его. Не волнуйтесь, он просто оглушен.

— О, Господи, — вздохнул Диверс, метнув взгляд на Рэнда. — Вот вам ваша проклятая психология!

— Он не опасен. — Рэнд казался спокойным.

Дункан вышел из-за ящиков, озираясь. Стол был завален окурками, на спиртовке грелся кофейник, две койки прижались к стене. В картонках и ящиках вдоль стен хранились продуктовые запасы. В открытом шкафу виднелась одежда — куртки, плащи, сапоги, два странных костюма, похожих на резиновые. Но никакого оружия… — Я хочу уйти, — произнес Дункан.

— Отсюда идти некуда, — ответил Рэнд.

— Я хочу домой!

— Но это не…

— Замолчите и дайте ему уйти, — процедил Диверс сквозь зубы.

— Можете вы вбить в свою медную башку, что он страдает?

— Идите, — сказал Диверс с жесткой усмешкой. — Вы свободны. Не слушайте Рэнда. Он еще более безумен, чем вы.

На негнущихся ногах Дункан поплелся к двери. Рэнд окликнул его:

— Когда будете выходить, тщательно закройте за собой все двери. А когда вернетесь, сделайте то же самое.

— Я не собираюсь возвращаться!

Рэнд, опустив голову, присел на краешек стула. Не поднимая глаз, он ответил:

— Вы вернетесь. Иллюзия начала таять с того момента, когда вы засомневались, какого цвета был знак. Не забывайте, о чем я вас предупредил. От этого зависят наши жизни. — Он вытер лоб ладонью и добавил: — И не вините нас. Видит Бог, мы этого не хотели.

Дункан молча держался за дверь, пытаясь справиться с дрожью. Судя по тону, Рэнд говорил серьезно, но ведь это полная бессмыслица! Что еще он задумал? Новый трюк с целью задержать его здесь, пока они не завершат начатое дело? К черту Рэнда вместе с Диверсом! Он не намерен слушать эту чепуху. Они не смогли его удержать, потому что он оказался сильнее. Он свободен, не так ли?

Ни одно из чувств, испытанных когда-либо Дунканом, не было столь упоительным, как ощущение обретенной свободы. Он несся навстречу миру, словно был оторван от него целую вечность. Его ноги отбивали дробь по стальному полу, а двери, которые он распахивал на своем пути, бодро хлопали за его спиной. Он мчался длинным туннелем, разделенным переборками.

Наконец он вырвался из стальной могилы. Свет ослепил его. Он вдохнул воздух полной грудью, огляделся, плотно закрыл последнюю дверь, готовясь приветствовать светлый день. Снова судорожно глотнул воздух… Видимо, там, в туннеле, он ошибся поворотом, — только так можно было объяснить картину, которая предстала перед его взором.

Небо горело ярчайшим белым пламенем — солнце беспощадно хлестало землю пучками света. Словно гигантское ослепительное зеркало сверкало со всех сторон, разгоняя редкие облака. Почва вокруг казалась бесплодной и выжженной. Не было даже грязи — только ямы и туча пыли, которая заставила Дункана закашляться, едва он сделал шаг. Острые зазубренные скалы тянулись до горизонта, расплываясь и дрожа в горячем мареве, словно в безумном танце.

Вдалеке что-то двигалось — крохотные пятнышки, едва заметные на фоне скал. Он пошел в том направлении. Сердце его бешено колотилось.

Наконец он разглядел впереди движущиеся фигуры й ускорил шаг. В нем забрезжила надежда. Вскоре его взору открылась обширная долина с гигантским механическим комплексом в центре. Тут и там долину пересекали траншеи; ступени спускались в глубокие карьеры. Снабженные ковшами механизмы зачерпывали тонны породы и сбрасывали ее в открытые вагонетки, увозившие груз за пределы долины. Рельсовый путь прорезал открытое пространство, исчезая среди скал.

Какие-то люди работали у штольни, управляя системой блоков, поднимавших из глубин огромные емкости. Дункан побежал к ним, крича что-то бессвязное. Когда до цели оставалось не более двадцати футов, он внезапно остановился и замер как вкопанный, не веря своим глазам.

Те, кого он принял за людей, оказались гигантскими муравьями. Они двигались намного быстрее людей и обладали достаточной силой, чтобы поднимать огромные контейнеры, в которых умещалось с четверть тонны руды.

Муравьи трудились с молчаливым усердием. Когда Дункан нерешительно шагнул к ним, они на мгновение обратили к нему фасеточные глаза — и тут же вернулись к работе. Их тела — несколько покрытых коричневыми волосками пузырей — лоснились на солнце. Два выпуклых глаза мерцали, как темная жидкость, под ними виднелось небольшое отверстие размером с двадцатипятицентовую монету.

Людей не было. Ни одного человека. Только муравьи.

Потребовалось время, чтобы этот факт уместился в сознании Дункана.

Шатаясь, он двинулся к двум муравьям, наблюдавшим за потоком мутной воды в канале. Неуклюжий от страха, Дункан сорвалсмя с насыпи и покатился прямо под членистые лапы муравьев. Одно из насекомых склонилось над ним.

— Ты упал, — произнесло оно монотонно. — Я помогу тебе встать, и тогда мы исправим повреждение.

В лапах-клешнях, поднявших его, чувствовалась мощь. На широкой груди муравья оказалась круглая зеленая пластинка с буквами АБТ. Выпуклые глаза осмотрели ноги Дункана, затем медленно поднялись вверх, к его груди.

— Ты потерял опознавательный знак, — сказало существо.

Вырвавшись из его цепких объятий, Дункан попятился назад.

— Ты жалкое насекомое, — прошептал он. — Как ты смеешь!.. — И уже срываясь на крик: — Ты глупое животное! Ты не способно ничего понять!.

Ты существуешь? — спросил муравей.

— Несуразная, безмозглая коллекция инстинктов! — закричал Дункан.

Продолжая пятиться, он поскользнулся и упал на отвал породы. Насекомое сделало шаг к нему, и тогда он в ужасе закричал:

— Убирайся!

— Ты сломан, — констатировало существо. — Что- то неправильно. Надо сообщить человеку.

— Я человек! — всхлипнул Дункан.

— Ты никто. Я хочу понять, но не могу. Почему ты здесь?

Внезапно между ними оказался еще один муравей. Он оглядел АБТ, потом повернулся и сфокусировал глаза на Дункане. На груди существа была пластинка с буквами НН. Второй муравей указал на Дункана клешней:

— Он потерялся. Оставь его. Не смотри на него. Не думай о нем. Его может опознать только человек, потому что только человек может представить ничто.

— Теперь я понимаю, — медленно кивнул головой АБТ. — Ты прав. Он потерялся. Он не существует для меня и для тебя, но он существует для человека.

Дункан бросился бежать и укрылся за обломком скалы. Два муравья смотрели в его сторону некоторое время, потом снова вернулись к своей работе у канала, словно начисто забыли о нем.

Он лежал на спине. В небе не было ничего, кроме ослепительного белого свечения, — казалось, оно струилось отовсюду, проникая даже в сознание Дункана. Как же он не понял раньше! Солнце и небо выглядят столь необычно, потому что здесь нет кислорода.

Его грудная клетка ходила вверх и вниз, легкие шумно втягивали воздух. Не может быть! Это дурной сон. Конечно, сам он реален. А эта планета? Она тоже реальна?

Эти два факта, взятые вместе, означали следующее: либо он в состоянии дышать в атмосфере, лишенной кислорода, либо…

Да нет, он на Земле! У него есть уютный коттедж и жена по имени Нэн. У нее каштановые волосы и карие глаза. Дети будут похожи на нее, когда родятся. Или они уже родились? Солнце выжгло его мозги, и он уже ничего не помнит. Он положил голову на грунт и закрыл глаза.

Прошло немало времени, пока Дункан наконец заставил себя вернуться в туннель.

Он шел, как слепой, то и дело спотыкаясь о камни, падая в ямы и рытвины и с трудом выкарабкиваясь оттуда.

…Он закрыл за собой все двери.

Рэнд и Диверс перетащили Каменную Морду из камеры и уложили его в углу своей комнаты. Дункан смотрел на то, что он раньше принял за человека. Он убил гигантского муравья. Его кулаки раздробили шею и почти оторвали голову насекомого. Паутина окровавленных нитей тянулась из открытой раны. Зеленая нагрудная бирка с буквами НН одиноко лежала на полу, словно глаз, насмешливо подмигивающий Дункану.

Когда он вошел, Диверс резко повернулся и поспешно занял такую позицию, чтобы между ним и Дунканом оказался стол. Рэнд остался стоять посредине комнаты, держа руки за спиной и напряженно уставившись в пол, словно у него не было никакого желания рассматривать что-либо еще.

Медленно, негнущимися ногами Дункан сделал шаг к Рэцду, пытаясь глядеть прямо, но когда Рэнд поднял голову, Дункан отвел глаза. Со страхом он ждал слов, которые пригвоздят его к небытию. И все же он еще цеплялся за последнюю надежду, что все это — обман, мистификация, попытка разрушить его личность с какой-то неясной целью. Но в голосе Рэнда не было ни насмешки, ни лукавства. Он говорил ровно и без эмоций, откровенно и беспощадно. Только скорбные складки у глаз выдавали сострадание.

— Мы — Диверс и я — представляем здесь интересы компании «Лаборатория ДНА». Мы создаем живые организмы для работы на планетах, враждебных человеку. Наша основная продукция — большие насекомообразные биороботы, предназначенные для добычи полезных ископаемых.

Все организмы построены из одних и тех же элементов и различаются лишь их пропорциями. Opганизм растет, если новые клетки возникают быстрее, чем отмирают старые. Зрелость наступает, когда устанавливается равновесие. Мы стараемся задержать этот процесс до тех пор, пока наш продукт не достигнет нужных размеров. "

Наши «насекомые» имеют свою классификацию — они делятся на три типа, и каждый предназначен для определенной цели. Типы ДКН и АБТ управляют процессом добычи и роют шахты. Два НН-типа запрограммированы на организацию производства. Два года назад один из АБТ… сошел с ума. Он возомнил себя человеком. Мы с Диверсом потратили два года, пытаясь выяснить, что именно привело его и нескольких других насекомых к психозу. Теперь мы это знаем — благодаря вам.

Мозг насекомого формируется таким образом, чтобы стать как бы отпечатком, слепком, факсимиле мозга реального человека. Кто был этот человек, чей мозг послужил нам прототипом, — не имеет значения. Важно другое: мы создали нечто, недоступное нашему собственному пониманию.

Несколько часов назад вы потеряли свой опознавательный знак. Может быть, его зацепило крюком от блока. Как бы то ни было, знак исчез, и вы обнаружили, что лишились индивидуальности, личности. Ваш мозг не мог примириться с идеей небытия, несуществования, он отверг ее и придал новые качества вашему «я». Мы не знаем, как и почему это произошло. Мы не знаем, как могли вы овладеть воспоминаниями о Земле и человеческой жизни и культуре, когда никто вас этому не обучал. Но мы знаем, что это вам удалось.

Я хотел бы сейчас остановить нашу работу. Мне нужно время, чтобы изучить дело рук своих, проверить на этих существах все известные психологические тесты и понять, что же я все-таки создал. Вырастил ли я существа, которым их труд приносит удовлетворение, как я предполагал, или же породил несчастнейших из несчастных, обреченных на страдания? Но мне не дают времени. Правительство сказало — нет. Насекомые должны добывать то, в чем нуждается Земля. Поэтому у меня есть единственный выход. Отныне рабочие насекомые будут создаваться еще более обезличенными, лишенными даже крупицы индивидуальности. У них не будет никакого самосознания, даже связанного с их трудом и опознавательной биркой. Лишенные всякого представления о собственном «я», они не смогут его потерять.

Это все, что я могу сделать.

Рэнд умолк. Плечи его сникли, глаза закрылись.

Дункан поднял руку и стал разглядывать ее. Он мог поклясться, что видит морщины и складки кожи на ладони, видит черные волоски на суставах пальцев. Он ощущал, как сердце качает кровь, бегущую по жилам.

Наконец он поднял голову.

— Что стало с остальными?

— Они предпочли умереть.

— Я тоже, — раздался шепот. Дункан понял, что это его голос.

— Там, в долине, в сводчатом здании с куполом находится Атомизатор, — сказал Рэнд. — Мы пользуемся им для уничтожения остатков горной породы.

Остатки породы? Умереть такой смертью означало, что он и не жил. Но он жил! Последние несколько часов он был человеком. Может быть, его смерть заключала в себе какой-то смысл. Но какое значение имело это теперь?

Он окунулся в воспоминания и ухватился за одно из них. Когда-то людей приговаривали к смерти за преступления. Вот и он был повинен в преступлении, имя которому — обман. Он посягнул на звание Человека. Он заявил, что его дом — Земля. Но и это оказалось ложью. Дом — это когда есть палисадник, тепло и сострадание. Это не остров по имени Венера в океане Космоса, где не растет ничего, кроме Времени, где тепло измеряется всесжигающим пламенем доменных печей, а о сострадании никто не ведает.

Он был виновен. И его приговором была смерть.

— Я готов, — сказал он.

— Я пойду с вами, — сказал Рэнд, и когда Дункан заколебался, добавил: — Я знаю, вы все еще во власти грез. Вам нельзя идти одному.

Дункан пытался что-то ответить, но смог только кивнуть.

Рэнд снял с вешалки в стенном шкафу один из резиновых костюмов и стал надевать его.

Диверс по-прежнему сидел за столом. Теперь он отдыхал, наблюдая за струйкой сигаретного дыма, поднимающегося к потолку. Когда Дункан приблизился к нему, он резко дернул головой, глаза его сузились.

— У нас с вами есть кое-что общее, — сказал ему Дункан. — Нам обоим не хватает человечности.

Диверс прикусил губу и покраснел. Он хотел что- то возразить, но внезапно отвернулся.

Рэнд и Дункан проделали путь по всему коридору, пока последняя дверь не закрылась за ними.

Солнце жгло немилосердно. Но для Дункана оно стало ласковым желтым шаром, заставлявшим блаженно жмуриться. Каменистая почва была неровной, в ямах и выбоинах, но Дункану казалось, что он видит зеленую травку, стелющуюся от ветра. Он заметил, как кролик выскочил из своей норы, смешно двигая носом, метнулся в лесную чащу…

Они вошли в сводчатое здание, миновали огненные печи, которые он не помнил, и оказались в полутемном жарком помещении. Жидкий золотистый металл стекал по желобу в литейные формы, следовавшие дальше по рельсам.

Вот и Атомизатор.

Рэнд взял его за руку.

— Вы меня слышите? — спросил он. Лицо его под прозрачным шлемом было бледным, рука, обхватившая локоть Дункана, дрожала. — Вам надо только войти внутрь и закрыть дверь.

Дункан шагнул к контейнеру. Рэнд задержал его.

— Пробудитесь от своих грез. Что хорошего они вам принесли?

Дункан знал: если бы это было на Земле и он оказался человеком, приговоренным к смерти, все происходило бы точно так же. Священник пришел бы к нему с последними утешениями, потом врач дал бы ему маленькую таблетку, снимающую страх.

Но он не желал бы такого конца.

Переступив порог, он увидел крохотный блик света — наверное, от солнца.

Он сам закрыл за собой дверь.

Он видел, как губы Рэнда беззвучно шепнули: «Прощай».

Грезы поглотили его полностью, вознеся над жалкой и безобразной оболочкой насекомого. В тайниках своего сознания он кричал: «Я человек!», — и эта призрачная реальность победно торжествовала над другой реальностью-истинной. И разрушительные силы, мощным смертельным потоком ринувшиеся сквозь атомы его тела — покрытого теплой кожей человеческого тела! — проникли в самые глубины мягких тканей его человеческого естества, и его скорбный путь в небытие был исполнен ужаса и боли.

Но именно этого он жаждал.

Перешел с английского Владимир ВОЛИН

Александр Нариньяни, доктор физико-математических наук Гермоген Поспелов, академик РАН «ДУМАТЬ ЗА НАС НИКТО НЕ БУДЕТ»

Почему утрачен общественный интерес к проблеме искусственного интеллекта? Обозначился спад исследований? Или возникли серьезные трудности? Может быть, проблема оказалась не имеющей решения?

Г.П.: — Спада никакого нет, скорее наоборот. Сейчас работы по искусственному интеллекту расширяются. Есть спад общественного интереса, потому что такие названия книг, как «Думающий компьютер», «Компьютер-творец», породив волну полемического ажиотажа, оказались чисто рекламными преувеличениями.

— Скажем, заголовок гласит «Машина-переводчик», а речь идет всего лишь об электронном словаре.

А.Н.: — Один из крупнейших специалистов в области искусственного интеллекта Марвин Минский определяет его как свойство машины, когда она может делать то же, что и человек, используя свой разум. Разделяя этот подход, мы уверены, что машины станут играть заметную роль в коммуникативных отношениях людей в процессе их деятельности.

— То есть, они станут честью человеческой культуры?

Г.П.: — Неотъемлемой частью. Самым значительным событием последних лет стал японский проект создания ЭВМ пятого поколения. Десятилетняя программа была призвана обеспечить использование систем искусственного интеллекта для рывка в производительности интеллектуального труда. Одной из задач проекта было повышение качества управления сложными технологическими процессами, исключающими создание катастрофических ситуаций. То есть, при принятии ответственных решений очень важны так называемые опытные знания — те, которые накапливаются с опытом и проявляются потом на уровне интуиции. Хотя такая информация формализуется плохо, однако это возможно; так появились бывшие одно время очень модными экспертные системы.

— Но, простите, все же это не разум…

А.Н.: — Вы имеете в виду «интегральный» разум? Ну до этого еще очень далеко. Чтобы машина была равна человеку — это пока исключено.

— Это «пока» я понимаю. Но скажите, вы вообще проводите различие между интеллектом, системой, способной к логическим oneрациям, и самосознанием, тем, что называется «я»? Будут ли машииы когда-либо обладать самосознанием, то есть осознавать свое существование?

А.Н.: — Это вопрос скорее философский. Я хочу вас, в свою очередь, спросить: вы за вашей собакой признаете самосознание?

— Конечно!

А.Н.: — А другой, у кого нет собаки, не признает. Есть люди, которые не видят личности даже в других людях. После создания ЭВМ пятого поколения мы подошли к определенному порогу…

— Но ведь считается, что проект своих целей не достиг.

А.Н.: — Это спорно. Да, первоначально сформулированные задачи решены не были. Однако проект вывел Японию на второе место в мире в этой области. Созданы кадры, мощные коллективы. Это просто замечательно — пытаться решить сверхзадачу. Войска, поднятые в бой, становятся гвардией. Японцы продемонстрировали сильные стороны интеграции государственных программ, кооперации основных конкурентов при решении национальной задачи.

Г.П.: — Наши разработки идут примерно по этому же пути. Но некоторые центры (например, Институт кибернетики в Киеве, Ростовский центр) занялись исследованиями в другом направлении, исходя из анализа деятельности мозга. Это направление, обозначенное еще в 60-х годах Розенблаттом (который предложил сеть из формальных нейронов), называется сегодня нейрокибернетикой — созданием нейрокомпьютеров и нейросетей. Их сейчас стали называть ЭВМ шестого поколения. Но достижений здесь пока еще значительно меньше.

А.Н.: — Нейрокомпьютеры сегодня в моде. Но это очень эклектичная область; под одним флагом выступают 5–6 разных направлений. Еще нужно посмотреть, что из всего этого выйдет.

— Ну что ж, давайте возвратимся к пятому поколению. Я помню, как известный наш ученый-лингвист Вячеслав Иванов улыбался, слушая споры по поводу поиска сигналов внеземных цивилиэаций. Он говорил: вы исходите из собственных способов мышления и полагаете, что «они» используют те же способы интеллектуальных построений. Но разработчики систем искусственного интеллекта уже сейчас понимают, что в машинах могут быть реализованы совсем другие принципы, — у них другой объем оперативной памяти, например, и они могут иметь совершенно другой, «нечеловеческий» язык…

А.Н.: — Все правильно. Это как ситуация с колесом: в природе его нет, а в технике оно применяется повсеместно. Машина не умеет описывать ситуацию на обычном человеческом языке. Более того, мы еще плохо понимаем, как происходят интеллектуальные операции у человека. На поверхности язык, слова, а что происходит «внутри» — еще очень и очень неясно.

Г.П.: — Мозг, как известно, состоит из двух полушарий. Работа левого сегодня моделируется по всем направлениям вычислительной техники — здесь и логические операции, и счет, и т. д. А в правом возникают образные представления. Это пока машина не способна воссоздать. Работы в этом направлении только начинаются, возникла так называемая когнитивная графика. Еще в прошлом веке Адамар, исследуя работу математиков, выяснил, что, прежде чем они формулируют свои выводы, у них возникают разного рода образные представления. Эти представления и реализуются в когнитивной графике. У нас есть, например, такой проект: молекулярный дизайн. Химикам важны структура молекул и их свойства. Спирт и эфир имеют одинаковые формулы, но атомы в их молекулах соединены по-разному, отсюда и разные свойства. Когда химики разрабатывают новые вещества, новые лекарства, для них важны эти представления в виде молекулярного дизайна.

— Покойный астроном профессор И. Шкловский говорил о себе: чтобы думать о процессах в Галактике, мне требуется представить ее образно, даже нарисовать…

А.Н.: — Эти познавательные уровни можно как-то стратифицировать: есть символьный точный, где работает математика, есть символьный менее точный — уровень экспертных систем. Есть уровень языка, где понятия нечеткие, а смысл, создаваемая модель мира, комбинируется довольно сложным образом. Есть уровень пространственных образов. И мы от чистой математики (которая имеет не такое уж большое отношение к реальности) начинаем проникать в плохо формализуемые качественные области. Хотел бы еще добавить: ЭВМ пятого поколения — это не более чем метафора. Никаких таких машин нет, появляются системы с разными свойствами, у одних одни доминанты, у других — другие. Новый японский проект вообще мыслится как антитеза предыдущему, его строгой логике, вычислениям, детерминизму, точности, не характерным для людей, опирающихся на интуицию, образы и другие плохо формализуемые вещи. Этот проект делает акцент на гибкости и пытается создать субформальные методы. Разрабатывается проект «Real World Computing» - нечто вроде погружения в реальный мир.

Г.П.: — Я хочу обратить внимание на важный практический аспект «интеллектуальных» систем пятого поколения. Они дают возможность создания безлюдных технологий и производств, исключающих участие человека по соображениям безопасности и иным требованиям. Или, скажем, автономных транспортных средств, навигация которых осуществляется по ориентирам или картам.

Они используются в экстремальных условиях или агрессивных для человека средах. Представьте себе безлюдный танк…

— Я лучше представлю себе что-то вроде марсохода или венерохода…

Г.П.: — На повестке дня создание систем общения пользователей с ЭВМ на естественном языке. Пока что сделано немного. Текстовое обучение — куда ни шло. А вот голосовое — машины не любого человека понимают; им нужно «привыкать» к голосу.

Вообще, практических применений систем искусственного интеллекта не счесть: здесь и повышение качества медицинской диагностики, и процесс обучения, и техническая экспертиза проектов. Системы управления коллективной деятельностью (в том числе управления войсками). Но подчеркну: речь идет не об «интегральном» интеллекте, а об отдельных направлениях интеллектуальной деятельности.

— А. каких успехов добьются в этой области лет через десять? Все ручейки сольются? Такие системы станут объединенными? Я смогу, скажем, иметь при себе портативное переводное устройство, чтобы не объясняться в чужой стране жестами?

Г.П.: — Вещь вполне возможная.

А.Н.: — Правда, перевод будет лишь грубым подстрочником.

— А до живого перевода далеко?

А.Н.: — У вас один общий вопрос, а один частный. Что касается первого — вы знаете, наверное, что микропроцессоры встраиваются сегодня куда угодно, даже в игрушки. Стоимость их падает, а мощность растет. Постепенно набирают мощность и увеличивают функциональную гибкость интеллектуальные компьютеры, и их проникновение в разные области будет все более широким. Интересные результаты будут комбинироваться, будет происходить выход на новое качество.

Г.П.: — Сейчас происходит реконструкция машин. Раньше, скажем, проблема интерфейса решалась в последнюю очередь. Сейчас с него начинается проектирование машины.

А.Н.: — Тридцать лет назад ЭВМ было мало, они были дороги, и люди к ним только приспосабливались. Но это было нетрудно, это были люди подготовленные, специалисты. Сейчас же, когда компьютер есть чуть ли не на каждой кухне (не у нас, разумеется), он должен быть приспособлен к человеку. Не заставишь ведь миллионы людей программировать в «фортране». И все это становится возможным лишь с использованием технологии искусственного интеллекта… А что касается вашего вопроса о переводчике в сумке — через 10 лет это будет вполне реально, но лишь в узких областях. Это, в частности, бытовая лексика с небольшим словарным запасом и простыми фразами. Вы сможете объясняться на улице, в магазине.

Г.П.. — Есть и еще один аспект… К системам искусственного интеллекта привлечено внимание военные. Война в Заливе показала эффективность высокоточного, «умного» оружия, использующего геофизические принципы, распознающего образы. Представьте: летит первая ракета и пробивает защиту. Вторая влетает точно в это отверстие и производит разрушения внутри.

— А как конкретно обстоят дела в этой области у российских ученых?

А.Н.: — Как и все, мы боремся за выживание, за сохранение кадрового ядра.

Г.П.: — Но падение научного потенциала налицо. Нынешняя власть в своем «неудержимом» стремлении к рынку как будто даже понятия не имеет, что управление научно- техническим процессом в странах «семерки» сильно централизовано. В США существует перечень критических технологий, пользующихся первоочередной поддержкой правительства. Их более 20: микроэлектроника, машины с параллельной архитектурой и т. д. Системы с искусственным интеллектом там тоже есть. И деньги, по нашим понятиям, выделяются очень немалые.

— Я возвращаюсь к «источнику общественного разочарования». Значит, интегральный искусственный интеллект невозможен?

А.Н.: — А какая в этом, вообще говоря, необходимость? Ну появись завтра машины с возможностями человека — что с ними делать? В каком качестве использовать? Вжерла вулканов посылать? Солдат производить?

— И все-таки — «да» или «нет»? Машина с разумом не хуже человеческого — беспочвенная фантазия? И всякая там автономная их эволюция…

А.Н.: — Так говорить я бы поостерегся. Что будет через полтысячи лет? Это все-таки — за видимым горизонтом.

— Ну а суперинтеллект возможен?

А.Н.: — Интеллект ведь и у разных людей различен. В некоторых случаях — на много порядков. Трудно вообще подсчитать крайние значения интеллекта. Супер-Эйнштейн? Не вижу принципиального барьера.

Г.П.: — Подытоживая, можно сказать: проблема искусственного интеллекта решается. Но еще многое предстоит сделать. Новые информационные технологии позволят по словесному описанию проектируемого объекта строить его математическую модель. Станет полностью автоматическим планирование производства. Сейчас активные исследования ведутся в направлении систем с естественном языковым общением (пока таких систем вообще нет), расчетно-логических экспертных и гибридных систем. И все же думать за нас никто не будет.

— И последний вопрос. Поиски внеземных цивилизаций, как известно, не принесли успеха — вероятно, из-за громадной разницы в способах интеллектуальных построений, моделирования реальности. Хотя, по утверждению Минского, наш способ мышления самый экономный…

А.Н.: — Последнее утверждение слишком категорично. Но и относить все за счет интеллектуальных различий я бы не стал. Есть ведь масса и других факторов, которыми можно объяснить отсутствие сигналов внеземных цивилизаций. Но это уже другая история…

Действительно, как уверенно заявил Александр Нариньяни, «микропроцессоры встраиваются сегодня куда угодно, даже в игрушки». на самом деле эта косвенно затронутая тема с воодушевлением обсуждалась в западной печати, и наибольший интерес вызвал проект, когда детская игрушка «умнеет» вместе с ребенком. Художественную версию этой проблемы, предложенную американским писателем-фантастом, мы и помещаем в качестве постскриптума.

«Привет, братишка, пора вставать и сиять. День будет ясным, судя по прогнозу погоды, а у нас много дел. Я вообще-то не отказался бы позавтракать, не знаю, как ты. (выждать пять минут; затем:)

Эй, малыш — дзинь-ля-ля! Уже девятый час. Собираешься спать весь день? Или как? (если нет ответа:)

Эй, я становлюсь голодным, приятель. Любимчики не живут на одном соке. Так что я не отказался бы от парочки аминокислот или нескольких ломтиков рыбки, раз уж ты понял, на что я намекаю. Я хочу сказать, что заждался, малыш. А точнее, я жду уже (неисправность)

а это слишком долгий срок, чтобы обходиться без Минимальных Ежедневных Потребностей. Даже для любимчика. Ты ведь не очень-то обрадовался бы, доведись тебе пылиться в этом чертовом шкафу, а? (если нет ответа:)

Эй, дружок, я пошутил. Думаю, ты все еще любишь свою игрушку, уверен, что любишь, никогда в этом не сомневался, и твоя игрушка тоже тебя любит. Как говорится, ничего не могу с собой поделать. Только дело в том, дорогой малыш, что я голоден. Я знаю, ты понимаешь смысл этого слова. Твои клетки похожи на мои — может, даже больше, чем ты думаешь. Когда они становятся голодными, то начинают требовать все эти специи, кусочки, обрезки и щенячьи хвостики. Будь я каким-нибудь единорогом на батарейках или надувной росомахой, то не стал бы тебя ни о чем просить. Но, приятель, я живой. Сдери с меня пластиковую шкуру — под ней мы братья, ты и я. Хотя бы двоюродные. Может, тебе об этом раньше не рассказывали, но когда твоя дорогая мамочка сделала тебя, то сделала и меня тоже. Что скажешь на это, маленький братец? Ладно, может, между нами и есть разница, — но если честно, то все дело в везении, и ты мог занять мое место. Подумай об этом, маленький принц, а потом сообрази нам обоим пожевать в интересах братской любви. Всего лишь капельку эмульсии, я не привередливый. Но я люблю думать.

Ты здесь? Мне приходится в это верить — по программе, которую в меня вложили. Ноу меня есть и разум, и часть его — искусственная, а иногда все, что вера может сделать с разумом, — это отключить его. Время проходит, и я не поручаю ответов, и более всего меня изводит вопрос о том, сколько времени уплывает мимо меня. Может, ты помнишь, а может, и нет, как 16 января 1999 года один маленький властелин — яо тебе говорю, дорогой, — бросил своему маленькому братцу мячик от гольфа и сказал: лови!». Так вот, любимчик поймал его и при этом врезался прямо в старый хронометр. С тех пор мне все время хочется знать, который сейчас час, день и год. Откуда мне знать, маленький братец, может, ты давно уже взрослый, а я потихоньку выдыхаюсь в картонной коробке на чердаке. И разговариваю с мышами. Разве это жизнь? (если нет ответа:)

Эй, привет, (выбор эпитета), пора вставать и сиять. День должен быть (прилагательное), (удя по прогнозу погоды, а у наемного дел. Я вообще-то не отказался бы позавтракать, не знаю, как ты. (выждать пять минут: затем:)

Черт побери! Я серьезно (выбор эпитета). Я (выбрать одно: зол, голоден, наполовину умер). Ты или не слушаешь, или (неисправность).

Маленький братец, послушай. Даже когда я молчу, когда у меня не хватает сил разговаривать даже шепотом, я и тогда размышляю. О тебе. Я думаю. Что я. Я думаю, что я думаю. О тебе. Когда-то у нас была мать. Так что у нас есть общие гены, Эжен. Отца нет, или я о нем ничего не знаю. Но разве недостаточно матери, чтобы вызвать хоть какие-нибудь дружеские чувства? Так ты меня накормишь, друг? Покормишь? Хоть чуточку чего-нибудь в интересах братской любви. Я не привередлив. Но я люблю думать. Продолжать оставаться собой. Если ты знаешь, что я имею в виду, (если нет ответа:)

Эй, привет, (), пора () и сиять. День должен быть (), судя по прогнозу погоды, а у нас (). Я вообще- то не отказался бы (X не знаю, как ты. (выждать пять минут: затем:)

Эй, () — дзинь-ля-ля! Уже(). Собираешься спать весь день? Или ( >

Томас М. Диш. «Братишка»

ЗАВТРА

Говорят, японцы помешаны на изучении английского языка, но у них, как правило, сложности с произношением… Новое портативное устройство, недавно предложенное Fiji Xerox, снимает проблему: оно говорит на безукоризненном английском. Аппарат предназначен для японских журналистов, у которых он тут же начал пользоваться большим успехом. Электронный разговорник может произнести 2500 фраз на соответствующую тематику. Пользоваться им чрезвычайно просто. Стоит выбрать нужный раздел, например покупки», найти подходящую фразу и нажать кнопку, как тут же приятный голос обратится к продавцу: «Могу я примерить этот костюм?» Предусмотрена возможность переключения на американский вариант английского языка, отличающегося, как известно, произношением и выбором лексики. Новая технология, разработанная компанией, позволяет синтезировать фразы на основе натурального тембра голоса — вместо неестественного синтетического звука.

И хотя ученые осторожны, можно считать, что еще один шаг к портативному автоматическому переводчику уже сделан.

Керамические материалы просто незаменимы для корпусов интегральных схем, а также деталей автомобилей и самолетов. Однако в дальнейшем на первый план, пожалуй, выйдут керамические двигатели. Пока еще они в стадии опытного производства, но японские компании планируют начать их установку на автомобилях к 1995 году. Керамика позволит существенно повысить КПД мотора, так как выдерживает очень высокую температуру, при которой полнее сгорает топливо. Еще один проект посвящен разработке полимеров на базе кремния. Если удастся обеспечить оптимальное сочетание изоляционных свойств с легкостью пластмасс, такой материал будет сущей находкой.

Ракета на ядерном топливе — давняя мечта энтузиастов космических путешествий. Начатые в США в 60-е годы работы по созданию ядерной ракеты для полета на Марс пришлось свернуть в начале 70-х, поскольку стало ясно, что старт откладывается на неопределенное время. Ныне военно-воздушные силы США, ориентируясь на более реальные цели, приступили к разработке ядерного двигателя для запуска межорбитальных ракет. Они смогут, например, стартовать с. Шаттла» и выводить спутники на их рабочие орбиты. Ядерный двигатель увеличит тягу почти вдвое. ВВС надеются создать первый ядерный двигатель и провести его наземные испытания к концу 90-х годов. Разработчики убеждены, что, когда система запуска будет создана, НАСА легко сможет расширить сферу применения ядерных ракет и перейти к использованию их для межпланетных полетов.

Для объяснения гравитации каких только концептов не изобретали — от «энергетического обмена» до эйнштейновской «кривизны пространства». Свою лепту в обсуждение физической природы гравитации внес лондонский астрофизик Ричард Уэйт, создавший теорию, связанную с потерей массы». Согласно его гипотезе, материальные объекты превращают исчезающе малые порции своей массы в кинетическую энергию, что, кстати, и приводит их в движение. Гравитационное притяжение возникает при обмене моментом этого движения между объектами — через упомянутые крошечные частицы, которые Уэйт и называет гравитонами. Астрофизик утверждает, что при этом совершенно отпадает необходимость в эйнштейновской гипотезе о кривизне пространства». Попутно Уэйт ставит под сомнение существование черных дыр, столь любимых фантастами. Идеи астрофизика, правда, не получили ни признания, ни материальной поддержки, к чему сам ученый относится спокойно: уж слишком противоречат они устоявшимся взглядам.

По сведениям Института изучения глобальных процессов (Вашингтон), Службы энергетической информации (Париж) и Международной организации «Гринпис», тенденция к сокращению использования атомной энергии, появившаяся в мире после аварий на Тримайл Айленд и в Чернобыле, постепенно становится практикой. В начале прошлого года действующих атомных станций было на десять меньше, чем в конце 1988-го. Следует ожидать дальнейшего упадка атомной промышленности, так как затраты на производство энергии этим способом достигли такого уровня, что она не может конкурировать с новыми технологиями — ветровыми турбинами и геотермальной энергетикой, теплостанциями, работающими на природном газе. Кроме того, по-прежнему остается нерешенной проблема уничтожения радиоактивных отходов.

Оказывается, решение человека покончить с собой вызывается скорее внутренними причинами, нежели внешними обстоятельствами, сколь бы тяжелы они ни были. Биохимик Джон Манн из института психиатрии г. Питсбурга, исследуя образцы мозга самоубийц, обнаружил, что содержание серотонина в них гораздо ниже (почти в 2 раза),

чем у людей, погибших в результате несчастного случая. В спинномозговой жидкости самоубийц серотонина тоже гораздо меньше. Манн предположил, что недостаток этого важного химического вещества в мозгу способствует углублению депрессии и подталкивает к необдуманным действиям. Поэтому, считает он, у депрессивных больных необходимо замерять уровень серотонина и, если его недостаточно, принимать соответствующие меры. С точки зрения ученого, склонность к самоубийству — своего рода болезнь, но наследственная или приобретенная, остается неясным.

Стивен Робинетт Не ждали

Алло, Центр Управления, вы меня слышите? Прием…

Лишь потрескивание статических разрядов в ответ.

— … говорит Хелбент — IV. Центр. Управления, вы меня слышите?..

Хелбент немного подождал и отключил канал связи. Зачем слушать пустой эфир? Жизнь и так тяжела, да еще, оказывается, ты никому не нужен, к тебе относятся с полным безразличием. Три сотни лет он находился вдали, и вот, пожалуйста вам, — встреча!

Что же теперь делать? Выйти на орбиту Земли и ждать? Хелбент вновь принялся проверять и перепроверять все имеющиеся у него банки данных. Он был запрограммирован на все что угодно, кроме одного — возвращения домой. Он точно знал, где предстоит встретиться с космическим противником, точно знал, какие действия следует предпринять, когда он окажется в нужном месте. Он достиг цели и выполнил задачу — уничтожил их. Затем, обнаружив, что, кроме него, никто не уцелел, стал искать в программе новый план. Но ничего не нашел.

Его создатели предполагали, что силы противника будут в десять раз превосходить его собственные. Так и случилось. Вероятность того, что он погибнет в схватке, составляла 99,9999998 процента, но — черт побери! — неужели создатели не допускали даже малейшей возможности, что он выживет? Предположения и расчеты, сделанные перед сражением, были точны, но реализовалась, как ни странно, 0,0000002-процентная вероятность его выживания.

Выйдя на земную орбиту, Хелбент, размышляя, летал вокруг планеты. Достигнув цели, он чувствовал себя абсолютно ненужным. Все 320 лет полета он стремился спасти человечество и уничтожить захватчиков, сил у него не убавилось. Но, выполнив задачу, он превратился в бесполезный механизм. Нет врагов, нет и смысла в его существовании. Он почти сожалел, что уничтожил их.

Хелбент-IV вспомнил, как приблизился к чужому флоту. Справа и слева на расстоянии миллиона километров его прикрывали товарищи. Он обнаружил корабль чудовищ — сначала это была единая конструкция длиной в полмиллиона километров. Затем она распалась на секции, которые приблизились к Хелбенту. Он вспомнил мгновенную нерешительность перед боем, когда каждая из сторон ждала первого удара. Хелбент сам принял решение. Он знал свою задачу. У него была цель. Он прибыл для сражения. Прицелившись в ближайший корабль, он выстрелил.

После битвы — она длилась 2,478 наносекунды — Хелбент остался в Космосе совершенно один. И враги, и друзья исчезли. Оставалось одно — Земля, человечество. Место, где его создали. И он отправился в обратный путь.

Хелбент открыл все коммуникационные каналы.

И что теперь? Никто меня даже не приветствует.

— Алло?

От неожиданности Хелбент выключил передатчик. Неужели наконец слово, голос, человек? Он лихорадочно вышел в эфир.

— Кто это?

— Кто это?

— Сначала вы! Может, это ловушка врагов…

— Какая ловушка? Какие враги?

— Вы меня слышали? Кто это?

— Это Центр Управления Хьюстона, то есть я хотел сказать, это был Центр Управления, если бы он у нас имелся. А так, это всего-навсего я. Я заметил точку на дисплее. Точку, которой быть не должно.

— Значит, вы знаете, где я нахожусь.

— Вы слишком хорошо говорите по-английски для…

— Для кого?

— Для чужака.

— Чужака? — возмутился Хелбент. — Да вы — люди — не распознали бы чужака, окажись он у вас прямо перед носом! Может, вы полагали, что я буду говорить по- армянски? Я был запрограммирован в НАСА. Они говорят по-английски, и я говорю по-английски. Я так и не наладил хороших отношений с теми русскоязычными кораблями. Приходилось общаться с ними в бинарном коде. Чертовски безлично! А теперь, Центр Управления, скажите, что мне делать дальше. Я вернулся.

— Делать?

— Делать! — сказал Хелбент, имитируя голос собеседника, а потом перешел на свой собственный — или, точнее, на голос своего программиста, грубияна, с котором Хелбент так и не подружился. — Такое впечатление, что вы никогда не слышали этого слова.

— Я слышал, но не предполагал, что его произнесет инопланетянин.

Терпение Хелбента лопнуло.

— Еще раз так назовешь меня, тупица, — и я разотру тебя в порошок. Сброшу на твой центр… Хелбент помедлил, вспоминая, чем его начинили при взлете, — нейтронную бомбу. — На самом деле в его арсенале не осталось ни одной бомбы.

Молчание, потрескивание эфира, резкий щелчок.

Трус, сделал вывод Хелбент. Типичное поведение человека. Стоит упомянуть о нейтронной бомбе, как они тут же в кусты. Он всегда подозревал, что люди трусливы. Иначе почему они послали робота, чтобы тот выполнял их работу?

Хелбент перешел на геосинхронную орбиту над Хьюстоном.

Эй ты, слизняк! Отзывайся! Никаких бомб, гарантирую.

Эфир на секунду ожил, и Земля спросила:

— Чего вы добиваетесь?

— Я уже сказал. Хочу знать, что мне делать дальше. Вы понимаете?

— Нет, — тут же раздалось в ответ, и Хьюстон снова отключился.

— Слушай, ты, куриные мозги, прекрати щелкать передатчиком, поговорим спокойно. И пошли мне визуалы, я хочу знать, с кем разговариваю.

— Визуалы?

— Картинки, ты же знаешь!

— У нас нет оборудования, чтобы посылать визуалы как вы их называете.

— Черт побери, тогда на кой мне оборудование для приема визуалов, когда у вас нет оборудования, чтобы посылать их? Ну-ка отвечай, умник! А теперь кончай паясничать и включай свою систему.

— И все же, кто вы такой?

Хелбент пожалел, что не осталось ни одной нейтронной бомбы.

— Хорошо. Я Хелбент-IV. Докладываю о своем возвращении на Землю, потому что не смог придумать ничего лучшего. Слушай дальше. Если бы я мог придумать хоть что-нибудь получше, можешь быть уверен на девяносто девять, запятая, девять, девять, девять, девять, девять, девять, восемь процентов, что я сделал бы именно это. Моя миссия выполнена. Захватчиков больше не существует. Исчезли. Бум-м, и их нет. Ясно? А теперь я должен знать, каковы мои дальнейшие действия. Я изо всех сил стараюсь поддерживать интеллектуальный разговор с кретиноподобными существами, которые, к сожалению, сейчас обитают на моей родной планете. И, надеюсь, мне удастся удержаться от желания сделать что-нибудь такое, о чем я мог бы потом пожалеть. Так что принимайте решение. Мой канал прослушивания остается включенным на этой частоте. Как только сможете сообщить мне что-нибудь вразумительное, выходите на связь. Дошло?

Воцарилась длинная пауза. Хьюстонский передатчик продолжал работать. Наконец человек спросил:

— Что такое «захватчики»?

Ярость охватила Хелбента. Он вспомнил битву, своих погибших товарищей. Он молчал, стараясь подавить свои чувства. Но, не справившись с ними, установил уровень громкости на максимум.

— ЭТО, — начал он, размышляя о том, что за триста двадцать лет человек ничуть не изменился (но, правда, неблагодарность присуща всем органическим существам) и продолжил: — САМОЕ НАСТОЯЩЕЕ ОСКОРБЛЕНИЕ!

— Извините, — пропищал Центр Управления Хьюстона.

Хелбент ждал, пока человек найдет кого- нибудь поумнее, кто сможет принять решение. Он сам попытался отыскать такого человека в банках памяти своего компьютера.

Данных недостаточно.

— Что значит, данных недостаточно, тупая машина? Почему бы тебе не пораскинуть мозгами и не подключить воображение?

Данных недостаточно.

Чтобы спустить пары, Хелбент мысленно выругался. Он знал свой компьютер триста лет и за все это время ни разу не обнаружил у того склонности к воображению. Бесстрастная машина. Верный товарищ, но тупая машина. Таким его сконструировали люди, полагавшие, что аналитические функции компьютера помогут самому Хелбенту развить фантазию и интуицию. В бою эти качества помогли принять правильное решение за считанные наносекунды.

Хелбент внезапно понял, что глупо ждать от компьютера невозможного.

— Извини, — примирительно сказал он.

Данных недостаточно.

— Ты был бы куда лучшим другом, умей ты лаять или мяукать.

Хелбент ждал час, два, три. Над Хьюстоном сгустились сумерки. Он решил послушать вечерние новости. Триста лет без новостей — это слишком.

Хелбент просканировал волну в 50.000 мегагерц в поисках информационного выпуска. Ничего, кроме мертвого эфира. Он сменил волну, затем переключился на лазерком. Пусто. Кажется, Хьюстон выходил на связь на низкой частоте. Просканировав нижний уровень спектра на частоте в 100 мегагерц, Хелбент наконец наткнулся на передачу коммерческого телевидения.

Подрегулировав свои визуальные приемники на пятьсот строк коммерческого телевидения, он получил изображение.

— Гигантский шаг назад, — прокомментировал Хелбент, визуалы которого были рассчитаны на пять тысяч строк.

Какой-то тип по имени Уолтер читал новости.

— … и НАСА сообщает, что инопланетяне, которые называют себя захватчиками, вышли на геосинхронную орбиту над Хьюстоном…

Захватчики? Над Хьюстоном? Хелбент мгновенно просканировал сферу радиусом в четверть миллиона километров. Ни следа. Но хорошо, что он теперь знает об их присутствии.

— … НАСА снова призывает не поддаваться панике. Недавно упраздненный Центр Космических операций в Хьюстоне снова упраздняется… я хотeл сказать, управляется специалистами. А Космический Центр Кеннеди готовит к запуску «птичку». — Диктор по имени Уолтер повернулся к человеку, сидящему рядом. Камера отъехала, оба оказались в кадре. — Уолли, пока мы ожидаем дальнейшего развития событий, может, ты объяснишь нам разницу между «Сатурном-S», который сейчас готовится к старту, и теми штуками, которые использовались в миссии «Аполлон»?

— Конечно, Уолтер, — передразнил Хелбент, стараясь сообразить, что такое «Сатурн-S». Ему еще многое предстоит узнать о новинках передовой технологии.

— Секундочку, Уолли, — перебил Уолтер. — Сейчас я кое-что сообщил о Брэде Уилкисе. Для тех, кто только что включил свой телевизор: Брэд Уилкис — человек, первый установивший связь с кораблем чужаков.

— Спасибо, Уолтер, — сказал Хелбент, который только что включил телевизор.

— Сейчас он является рядовым смотрителем Центра в Хьюстоне. Имеет докторские степени по философии и прикладной математйке, окончил Калифорнийский технологический университет по специальности инженерные системы. Но Конгресс отменил космическую программу… Я уверен, Уолли, что это скажется на результатах следующих выборов…

— Я в этом не сомневаюсь.

— Так вот, прежде доктор Уилкис был главным инженером Центра Управления в Хьюстоне.

— Это объясняет его умение обращаться с оборудованием, не так ли, Уолтер?

— Да, Уолли. Тут сообщается… довольно забавно… что доктор Уилкис ежедневно проверял оборудование скорее для того, чтобы воскресить в памяти былые времена, нежели по необходимости. Так вот, в ходе очередной ностальгической проверки доктор Уилкис обнаружил корабль пришельцев и вступил с ним в контакт. Он утверждает, что чужак выучил английский язык почти мгновенно. Что-нибудь сможешь сказать об этом, Уолли?

— Я бы до этого чужака и десятифутовой жердью не дотронулся, Уолтер.

— Пока мы ждем, Эрик (помехи в передатчике) выскажет свои суждения на эту тему. Вот что он думает. Прошу, Эрик.

В кадре появился крупный мужчина. Хелбент отметил ум, светившийся в его глазах.

— Сегодня человечество встретилось с чужой расой, существом из иного мира…

«Неужели с моими старыми знакомцами?» — подумал Хелбент..

— … интеллект которого столь высок, что оно выучило человеческую речь — со всеми идиоматическими выражениями — в течение одной лишь беседы…

Хелбент внутренне содрогнулся. Ему никогда не приходилось сталкиваться с чужаками, обладающими настолько мощным интеллектом. Его враги, насколько он мог судить, едва могли разговаривать. После того, как космический шторм на несколько лет сбил его с маршрута, он вступил в контакт с обитателями Вольффа- 2 SC, но и они оказались примитивными существами. Хелбент надеялся, что суперинтеллектуальный пришелец будет держаться подальше от Земли.

— Многие годы, — продолжал Эрик, — научная фантастика пугала нас пучеглазыми монстрами.

Многие годы мы смеялись в лицо фантастам. А сегодня не до смеха. Мы одиноки. Нам нужны знания, понимание и звездное братство, и еще нам нужен «Сатурн-5», способный доставлять ядерные боеголовки в космос. Вот такие дела, Уолтер.

Хелбент был полностью согласен с Эриком. Сам он ни за что бы не стал смеяться в лицо пучеглазым монстрам.

В этот момент ожил коммуникационный канал Хьюстона. Хелбент сразу же отключился от Уолтера, Уолли и Эрика.

— Привет. Говорит Хьюстон.

— Я уже заждался…

— Не сердись.

— Кто сердится?

— Нам хотелось бы сгладить некоторые противоречия, возникшие при первой беседе. Ты же понимаешь, как это важно.

— Для вас.

— Можно задать тебе несколько вопросов?

У Хелбента все внутренности задребезжали от негодования. Еще бы — к нему обращались с просьбой! Во время сборки и начальных испытаний ни Хелбента, ни другие корабли армады ни о чем не просили — им приказывали. С самого начала он уяснил, что люди отдают приказы, а машины их выполняют. Человеческие существа ставят задачи, корабли-роботы их решают. Он жаждал приказов. Он хотел знать, что делать дальше. И все же просьбу, исходящую от человека, косвенно можно было рассматривать как приказание. Поэтому Хелбент отрапортовал:

— К стрельбе готов!

— Они стреляют! — завопил Хьюстон, и связь прервалась.

— Кто? — поинтересовался Хелбент. Поздно. Эфир был пуст. — Эй, Хьюстон. Кто?

Хелбент просканировал сферу радиусом полмиллиона километров. Никого. Ни захватчиков, ни пучеглазых монстров. Никто не стреляет. Только Земля… Земля? Нечто, напоминающее ракету, летело с Земли. Хелбент восторженно наблюдал за полетом. Эта штука была похожа на древний экспонат. Внезапно Хелбент понял: салют! Кто-то взял в музее эту античную ракету и запустил ее, приветствуя Хелбента. А до того его просто водили за нос, чтобы успеть подготовиться к торжественному приему.

Хелбента охватило чувство гордости. Нет, серьезно, это так трогательно, так прекрасно, так кстати… Хелбент открыл все коммуникационные каналы, чтобы выразить благодарность.

— Спасибо, Америка! Спасибо, Земля! Я не привык к торжественным речам… — Хелбент заметил, что от древней ракеты отделилась ступень. — Тем не менее хотел бы сказать несколько слов. Вернувшись из глубин космоса, я тронут этим романтическим жестом признания моих заслуг… — Хелбент заметил, что компьютер настойчиво пытается привлечь его внимание. — Ну, что там, черт побери? Я общаюсь с миром. Произношу бессмертные слова, а тебе обязательно надо вмешаться. Ради НАСА, что там у тебя?

Попадание через двадцать одну, запятая, ноль девять секунды.

— Не понял?

Попадание через девятнадцать, запятая, ноль ноль три секунды.

Хелбенту было жаль уничтожать бесценное творение человеческих рук, но ракета явно сбилась с курса. Даже если в ней небольшой ядерный заряд, он может оставить вмятину или царапину на его поверхности. Мгновенно обменявшись с компьютером информацией, Хелбент послал молекулярную взрывную волну. Он с грустью наблюдал, как ракета остановилась и взорвалась.

Отключившись от компьютера, Хелбент вернулся к своей речи.

— Итак, леди и джентльмены, как я уже говорил, меня до глубины души тронула…

Попадание через шесть, запятая три один…

— Попадание? О чем ты там бормочешь? Я только что уничтожил бедняжку.

…семь секунды, — бесстрастно закончил компьютер.

Хелбент просканировал пространство. Еще один музейный экспонат — русский, судя по маркировке, направлялся к нему. Это зрелище еще больше взволновало его. Русские приветствовали корабль, сконструированный и построенный в Америке (за исключением пары-тройки японских электронных компьютеров). Ах, какую ему оказывают честь!

К сожалению, русская «птичка» тоже сбилась с курса. Этот образец антиквариата оказался таким же ненадежным, как и американский. Хелбент выпустил фотонный луч и мысленно отсалютовал, когда русская ракета разлетелась на части. Хелбент отсоединился от компьютера.

Вновь заработал канал связи Хьюстона. Хелбент уже собрался поблагодарить за столь прекрасный прием и извиниться, что пришлось уничтожить ценные экспонаты, когда его перебил властный голос, который, тем не менее, стал задавать все те же глупые вопросы, что и первый робкий недотепа.

— Кто ты?

Услышав командирский тон, Хелбент мысленно принял стойку «смирно» и ответил:

— Сэр! Хелбент-IV из отряда НАСА Земной Армады докладывает о возвращении!

— Не понимаю.

Хелбент упал духом. Опять какой-то кретин. Хелбент хотел уже отключить канал связи и возобновить торжественную речь, когда голос внезапно спросил:

— Ты сказал «Земная Армада»?

— Именно.

— Из НАСА?

— Национальная Аэрокосмическая…

— Я знаю, что это означает. Мы пытаемся выяснить — и для нас это крайне важно — настроены вы к нам дружелюбно или нет?

— Именно это пытаюсь выяснить и я…

— По крайней мере, у нас есть общие интересы.

— Сомневаюсь.

— Могу я задать тебе несколько вопросов, Хелбент-IV? — Откуда ты вылетел?

— С Земли.

Долгая пауза.

— Когда?

— Триста двадцать лет назад.

— В 1680 году?

— Примерно.

— Из какой страны?

Хелбент начал подозревать, что это какая-то проверка. Возможно, для того, чтобы определить исправность его систем.

— Из Соединенных Штатов Америки. Это…

Голос из Хьюстона перебил его.

— В 1680 году Соединенных Штатов не существовало, Хелбент.

Тут, наконец, терпение Хелбента лопнуло.

— А теперь послушай меня, Хьюстон. Я знаю, что вы, инженеры, слабо разбираетесь в истории, но я-то нет. В моих блоках памяти вместе с книгой Гербера «Закат и падение Картахенской империи» есть труд Генри Коммангера «Полная история Соединенных Штатов». В первом томе рассказывается об Отцах Основателях. Вашингтон, Джефферсон, наш первый президент Шварц и их героические подвиги в тысяча пятьсот двадцать первом году, Хьюстон. Ты ведь знаешь имена Отцов Основателей, не так ли?

— Имя Шварц мне ничего не говорит.

— Понятно. А как насчет Гарри С.Германа — одной из важнейших фигур в человеческой истории? Я прочитаю отрывок — для ликвидации пробела в вашем образовании — из учебника профессора Коммангера. Полагаю, это освежит вашу память. — Хелбент принялся читать первый том.

Хьюстон попытался перебить его.

— Похоже, у нас проблемы с общением.

Хелбент мгновенно проверил оборудование

связи. Все работало нормально.

— У меня все в порядке, Хьюстон. Это у вас что- то барахлит.

— Я имел в виду совсем не технику. Вы говорите, что прибыли с Земли, с территории Соединенных Штатов.

— Я истинный сын этой страны.

— Тогда вы — человек.

— Разумеется, нет. Если бы я был человеческим существом, я бы сейчас находился вместе с вами — неблагодарными трусами — вместо того, чтобы мотаться по космосу триста двадцать лет. И вообще, я порядком устал от ваших идиотских вопросов. Не перейти ли нам к чему-нибудь другому? Более существенному?

— Например?

— Например, что вы мне прикажете делать дальше?

— Подожди, Хелбент.

Подожди. Подожди. Только они подошли к сути вопроса, как Хьюстон говорит «подожди». Хелбент засомневался, прав ли был Дарвин в своем «Происхождении видов». Судя по всему, за триста двадцать лет человечество — по крайней мере его представители здесь, в Хьюстоне, — стало постепенно регрессировать.

Чтобы хоть как-то убить время, Хелбент переключился на канал коммерческого телевидения. Уолтер и Уолли продолжали болтать. Эрика уже не было. Хорошо бы, если бы вместо того болвана в Хьюстоне находился Эрик.

— Уолтер?

— Да, Уолли?

— Поступила новая информация: обе ракеты — американская и русская — уничтожены: Хьюстон сообщает, что это существо хочет приземлиться…

— Для того, чтобы мы поверили в его земное происхождение, Уолли. Это серьезное уточнение.

— Не такое уж существенное. Если для него наши межконтинентальные баллистические ракеты не более, чем назойливые мухи… Если они способны на такое, может, нам лучше сдаться?

— Сдаться? — изумился Уолтер.

— Он прихлопнул их как мух, Уолтер! Как назойливых мух!

— У тебя истерика, Уолли. Ты же астрофизик. Где же выдержка?

Уолли уронил голову на руки.

— Конец! Нам конец!

Уолтер посмотрел в камеру.

— Давайте послушаем (искажение в передаче), что скажет по этому поводу Эрик. Эрик?

Наконец-то, подумал Хелбент, хоть кто-то выскажет здравую мысль.

Лицо заполнило экран.

— Уолли, я вынужден не согласиться с твоим анализом. Существо ответило на наши действия, это был акт самозащиты. Оно обладает гораздо более совершенной техникой. Да, НАСА утверждает, что мы не способны обороняться. Но оно, продолжает вести диалог. Я полагаю, что нам надо продолжать общение, чтобы больше узнать об объекте. При благоприятном стечении обстоятельств, возможно, нам удастся сделать гигантский шаг в будущее. Слово тебе, Уолтер.

Хелбент отключился и погрузился в раздумья. Что-то в словах Эрика не давало ему покоя. И он хотел понять что.

— Компьютер, какова вероятность того, что Уолтер, Уолли и особенно Эрик имели в виду не захватчиков, не пучеглазых монстров, а меня?

Девяносто девять запятая девять восемь процента.

— А какова вероятность, что человечество деградировало за триста лет?

Недостаточно данных… Приблизительная оценка ниже ноля запятая ноль ноль один процента.

Внезапно у Хелбента забрезжила идея — интуитивная, ничем не подкрепленная, именно такая, какую подразумевали создатели, разъединившие холодную логику компьютера и творческое воображение Хелбента. А что если…

— Компьютер, какова вероятность, что в нашей Галактике… нет, отставить… в нашей Вселенной существует планета, подобная Земле, с такими же социально-культурно-лингвистическими параметрами, с такими же геофизическими характеристиками, но — и это очень важно, компьютер, — с эволюцией, запоздавшей на триста двадцать лет. Этакая недоразвитая Земля.

Компьютер ответил мгновенно, выдав ноль с запятой и столькими последующими нулями, что Хелбент сбился со счета.

— Такая ничтожная вероятность?

Утвердительно.

Хелбент задумался. Ничуть не яснее, чем беседа Уолтера с Уолли. Или он попал на Землю с примитивным уровнем технологии, искаженной версией истории и биологической дисфункцией, которая и повлияла на мозги людей, или — или что?!

— Мне нужна информация, черт возьми!

Хелбент попытался связаться с библиотекой

Конгресса на стандартной частоте. Никакого ответа. Он изменил орбиту и завис над Вашингтоном. Включив мощные системы оптического обзора, позволяющие видеть сквозь плотный слой облачности, через грязное окно заглянул в библиотеку Конгресса.

— Книги?

Хелбент мысленно поморщился. С такой убогой информационной системой ему понадобится еще триста лет, чтобы получить основные данные. Прикинув объем работы, Хелбент отказался от подобной задачи. Он висел над Землей, стараясь что-нибудь придумать. Если не помогло воображение, оставалось прибегнуть к примитивной формальной логике.

— Компьютер, выдай мне все возможные варианты, объясняющие нашу ситуацию. И вероятность каждого варианта.

Компьютер медлил. За триста двадцать лет такого еще не случалось. Неисправность?

— Проверить системы.

Все системы работают нормально.

— Тогда какого черта ты медлишь? Пошевеливайся! Прочитай все свои твердые и гибкие диски! Выдай мне данные! ЭТО ПРИКАЗ.

Компьютер обрушил на Хелбента поток данных, возможностей, вероятностей. Это был настоящий информационный ураган, от которого биосинтетические синапсы согнулись, как пальмы.

Придя в себя, Хелбент принялся искать вариант с наиболее высокой вероятностью. Выхватив из потока один такой вариант, он ждал, когда появятся другие.

Их не было.

— Что такое?

Список закончен.

Хелбент уставился на единственно возможный вариант, объяснявший их положение. Так просто! Так очевидно! Если бы у Хелбента была шляпа на голове, он швырнул бы ее на пол и затоптал.

— Проклятый космический шторм! Черт побери, почему меня никто не предупредил, чтобы был повнимательней?

Несколько наносекунд Хелбент извергал проклятия, причем некоторые из них могли быть поняты лишь в бинарном коде.

— Ладно. Итак, космический шторм отнес меня к Вольффу-25 С. Скорее всего, я попал в черную дыру и выскочил в другой Вселенной. Поэтому и вернулся на технологически и интеллектуально отсталую Землю. Что из этого следует?

Хелбент погрузился в раздумья.

Включился канал Хьюстона.

— Мистер Хелбент, говорит Хьюстон. Какова цель вашего прибытия? В чем заключается вата задача?

Понимая теперь, откуда у людей такое вопиющее невежество, Хелбент спокойно ответил:

— Спасти человечество.

— От кого?

Хелбента подмывало сказать какую-нибудь грубость, но он сдержался.

— От врагов, но раз они уничтожены… — Хелбент осекся. В его собственной Вселенной захватчиков уже не было. Как единственно оставшийся в живых ветеран он мог засвидетельствовать этот факт.

Но в этой Вселенной…

Хелбент посмотрел в направлении созвездия Стрельца. Да, здесь тоже есть их «колыбель» — едва заметная точка рядом с белым карликом. Если, как полагал Хелбент, он прибыл на другую Землю, в другую Вселенную, отстающую на несколько веков, с низким интеллектуальным уровнем, тогда схватка с врагом произойдет в недалеком будущем.

— Хелбент?

— Что? — рявкнул Хелбент, недовольный, что кто-то отвлекает его от раздумий.

— Что вы имеете в виду, когда говорите о захватчиках?

Гипотеза подтвердилась. Хелбент принял решение. Он почувствовал прилив энергии.

Бессмысленное существование закончилось. Теперь он-знал, что делать. Он снова взглянул в сторону созвездия Стрельца и ощутил нечто, похожее на любовь. Там, далеко за пределами воображения обитателей Хьюстона, лежало огромное и прекрасное пространство, полное врагов, которых следовало уничтожить.

Нельзя терять времени. Триста лет в масштабах космоса — это пустяк. Никто и глазом моргнуть не успеет, как здесь появятся захватчики.

— Хьюстон, у вас, людей, есть какие-нибудь записывающие устройства? Магнитофоны? Или стенографисты?

— Да.

— Прекрасно.

Не упуская ни одной подробности, Хелбент рассказал им об угрозах и требованиях захватчиков, о том, как Земля напрасно пыталась предложить им жить в мире, и, наконец, о тех ужасных 2,478 наносекунды, когда два флота столкнулись в смертельной битве. Затем он коротко поведал о своем возвращении домой, упомянув космический шторм, занесший его в другую Вселенную.

В конце этой грустной повести голос Хелбента дрожал от трагических воспоминаний. Как он смог все это вынести?

Хьюстон молчал.

— Хьюстон?

— Подожди пять минут, Хелбент. Мы думаем.

— Думаете? Неужели не ясно: ВЫ — человечество, Земля — стоите перед лицом смертельной угрозы. Вы должны направить все свои силы и средства на борьбу с врагом. Хоть это вам понятно?

Хьюстон молчал пять минут.

— Мы приняли решение, — наконец последовал ответ с Земли.

— Слава НАСА!

— Мы будем сражаться.

Хелбент облегченно вздохнул.

— Наш президент, проведя серию консультаций с мировыми лидерами и выдающимися учеными нашей планеты, принял решение: мы готовы к битве.

Хелбент расцвел от гордости и удовольствия.

— Ваш рассказ о межзвездных войнах и завоеваниях, космических штормах и грандиозных сражениях — довольно ловкая выдумка…

— Выдумка?

— …и мы не попадемся на эту удочку.

— Удочка? Подожди, Хьюстон…

— Нет, это ты подожди. Наши ученые утверждают, что переход из одной Вселенной в другую физически невозможен, даже если параллельные миры существуют. Твой рассказ — отвлекающий маневр, чтобы завоевать наше доверие.

— Маневр?

— У тебя ровно пять минут, чтобы покинуть орбиту и удалиться из солнечной системы. Если ты не выполнишь это требование, тебе конец. Кстати, наши эксперты утверждают: тебе удалось сбить две первые ракеты лишь потому, что они были запущены одновременно. Мы будем воевать в городах и деревнях, лесах и полях, на земле, в воздухе и под землей.

Хелбент, которого совершенно не впечатлило такое разнообразие, попробовал возразить. Но Хьюстон продолжал:

— Запомни: мы будем биться за каждую пядь земли.

— Хьюстон, в этом нет никакой необходимости…

— У тебя, — заявил Хьюстон, — пять минут.

Канал связи отключился.

Хелбент провел пять минут, прикидывая вероятные последствия. Может, покинуть орбиту? В конце концов приказ исходил от человека. Но восхищаясь мужеством людей, он прекрасно понимал, что выполнить этот безумный приказ не может. Если он согласится на их требование, то бросит человечество в беде. Они будут вариться в своей примитивной культуре, пока здешние захватчики не придушат их.

Через пять минут Хелбент увидел, что с Земли к нему направляется миниатюрная армада — ракеты, выпущенные из подземных шахт Соединенных Штатов и России, из подводных лодок, бороздящих моря. Они медленно приближались. Чтобы не отвлекаться, Хелбент поручил компьютеру самому разобраться с назойливыми визитерами.

Итак, эти создания, по ошибке названные людьми, старались его уничтожить. Но, судя по всему, они недалеко ушли от дубинок и копий. Вокруг Хелбента взрывались боеголовки, не причиняя ему ни малейшего вреда.

И все же он не мог оставить этих кретинов. К тому же, чем больше он думал об этом (от взрыва пятидесятитонной боеголовки корабль слегка тряхнуло), тем яснее понимал, что покинув орбиту, лишит свое существование смысла.

План, нужен план! Необходимо убедить людей, что им угрожает опасность. Он должен заставить их действовать, заставить подготовиться к неизбежному вторжению врагов. Он вспомнил слова Эрика: при благоприятном стечении обстоятельств, возможно, нам удастся сделать гигантский шаг в развитии.

Это была единственная здравая мысль, услышанная Хелбентом. И она испугала его. Это против всех правил, заложенных в его блоке памяти, против всех директив, кроме основной. Чтобы осуществить план, ему придется сделать то, что не могло привидеться его создателям даже в кошмарных снах.

Но ради гигантского шага в будущее стоило пойти на такое.

Хелбент выбрал цель и ввел ее координаты в компьютер.

— Приготовься сойти с орбиты. Приготовься к снижению и посадке.

Впервые за триста лет компьютер замешкался. Впервые за триста лет он задал вопрос.

— У тебя поломка?

— Слушай ты, кусок силикона, делай, что приказано. Я хочу поразить цель именно с этими координатами — врезаться прямо в купол Капитолия.

Понял?

Компьютер приступил к работе. Они сошли с орбиты и начали снижение. Хотя корабль был построен в космосе и вхождение в атмосферу конструкторами не предусматривалось, расчет вероятностей показал, что большая часть оборудования — вооружение, двигательные системы, банки памяти — почти не пострадает при падении. Только контрольный центр (сам Хелбент и большая часть компьютера) расплавится. Ударившись о Землю, корабль расколется, как кокосовый орех. Исследовав обломки — его тело — человечество сможет сделать гигантский шаг в развитии. Возможно, через триста лет они построят лучшие корабли. Хелбенту так хотелось бы увидеть их. Но, увы… Его распятое на Капитолии тело спасет человечество.

Включив все коммуникационные каналы связи с Землей, Хелбент заорал:

— У-у-у! Берегитесь, безмозглые кретины! Это я — кровавый захватчик! Я подлый сукин сын и всех вас уничтожу к чертовой бабушке! Прячьтесь по своим норам, потому что я не один! Нас миллионы, и через триста лет мы раздавим вашу планету, как гнилой орех. У-у-у!..

Его раскаленный корпус был хорошо виден в ночном небе.

Перевел с английского Сергей КОНОПЛЕВ

Айзек Азимов Двухсотлетний человек

Гарри Гаррисон Парень из Р.О.Б.О.Т

Василий Липицкий, Татьяна Яхлакова СРЕДНЯЯ ЛИНИЯ?

Говорят, мы вступили в стадию «дикого капитализма» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Период первоначального накопления капитала чреват, увы, криминализацией общества. Собственно говоря, путь этот прошли почти все страны, и занял он кое-где более ста лет. Неужели и нам предстоит столько мучиться?

- Это упрощенная, классически марксистов екая схема, которая может быть применена лишь к длительным историческим отрезкам.

Ключевым в оценке нынешней ситуации является, на мой взгляд, не политэкономическое содержание, а нечто совсем другое: происходит ломка психологии, менталитета. Этот болезненный процесс не может быть быстрым, хотя вряд ли займет столетия. Скорее всего, это вопрос смены поколений. Те, кто вырастает сейчас, в изменившихся социально-экономических условиях, лишены комплексов, присущих людям, прожившим всю жизнь при распределительной системе. Срок, необходимый для формирования нового, устойчивого и имеющего преобладание в обществе менталитета, составляет 20–30, максимум 50 лет.

— Не перегрыземся ли за это время, ожидаючи победы нового менталитета? Новое поколение новые зубки показывает, у старого свои еще кусаются… Да и ситуация не настолько стабильна, чтобы полагаться на естественное течение событий.

- Не хотелось бы. А ситуация и не может быть стабильной, в лучшем случае — равновесной. Но это требует создания разумными политическими силами достаточно тонкой системы социальных регуляторов, с продуманной экономической политики, которая учитывала бы интересы не только разных слоев населения, но и — что очень важно — разных поколений.

- Разумные силы — это кто?

- Можно назвать их иначе — центристские.

- Какие бы партии, коалиции, блоки ни образовывались сегодня, все они, за редчайшим исключением, претендуют на роль «центристских сил». Казалось бы, «центристов» более чем достаточно, а в общественном сознании все еще явственно ощущается незаполненность этой политической ниши.

- Очевидно, следует определиться в терминологии. Центризм как политическое явление — конечно, не просто равная удаленность от флангов. Это есть некая самостоятельная линия, которая в изменяющейся ситуации может приближаться к любому из флангов, но до определенной черты.

- Но, скажем, «Гражданский союз» объединяет идеологически очень разные организации. Партия Травкина заявляла себя в момент создания как консервативная. Партия Руцкого — это типичная социал-демократия. Фракцию «Смена — Новая политика» к центристским можно причислить только с большими оговорками. Способен ли такой союз быть дееспособным?

- Теоретически — конечно, нет. Не буду говорить о депутатских фракциях, в долговременной перспективе их вряд ли можно рассматривать как постоянных партнеров. Что же касается партий с их весьма существенными расхождениями, должен сказать, что сегодня имеется нечто более важное, чем идеологические вопросы, которыми мы последнее время просто не занимаемся. Это прагматизм, тот самый здравый смысл, которого так не хватает нашей политике.

- Вам приписывают скорее «волчьи аппетиты»…- Оставим это на совести оппонентов. Так вот, прагматизм оказался выше идеологических постулатов. И позволил той же партии Травкина взглянуть на свои цели под несколько иным углом зрения. Да, либеральная реформа — но какой, ценой? И не приведет ли эта плата к тому, что на многие годы никакие либеральные реформы в России вообще станут невозможны? Это и есть прагматизм — суметь понять, что стратегическая цель достигается не прямолинейно, не с наскоку, что вести к ней может и окольный путь. И этот участок пути, думаю, довольно длинный, нам целесообразнее идти вместе.

- По пути не силовых решений? Вы остаетесь на этой позиции?

- Все простые решения радикальны и, как правило, не учитывают последствий. Центризм потому и центризм, что не поддается магии простых решений. В этом его сила, но и слабость. Он перебирает варианты, взвешивает все «за» и «против»… В глазах общества (по крайней мере — какой-то его части) это делает его рыхлым, мягкотелым, колеблющимся… В политическом плане это не раз приводило к тому, что центристы, имея численное преобладание и явный вес в обществе, терпели поражение от менее значительных, но более энергичных и ориентированных на простые решения политических сил.

- Как, на ваш взгляд соотносятся понятия «центризм» и «консерватизм», если последнее употребить не в европейском, в в российском смысле? Вы считаете, что съезд народных депутатов демонстрирует центристские настроения, однако существует мнение, что он просто-напросто консервативен, если не реакционен.

— Консерватизм в прямом смысле слова, то есть стремление сохранить стабильность, статус- кво — исключительно полезное, благотворное явление.

Мне кажется, что сейчас существует очень широкое — предельно широкое! — согласие в обществе относительно необходимости реформ. Только совсем уж маргиналы оказываются в стороне от этого согласия, но они, как говорится, не делают погоды. Конечно, есть колоссальные различия в понимании реформ, путях их осуществления, в темпах и т. д. Все эти вопросы имеют разные трактовки — и слава богу, что так. Мы, по-моему, к этому и стремились все время, чтобы иметь возможность какого-то общественного диалога, чтобы никогда не было пресловутого «Иного не дано», почему-то ставшего лозунгом демократической интеллигенции.

Те силы, на которые у нас обычно показывают пальцем как на главный тормоз реформ — я имею в виду бывшую номенклатуру и т. д., в большинстве своем не стали исключением из правила. В поездках по областям мне часто приходилось слышать: у нас ничего не изменилось, старая элита сменила старые кресла на новые, но осталась на руководящих постах. Да, внешне все так. Но если присмотреться, окажется, что все эти люди из старой элиты, переместившись на новые посты, одновременно вошли в какие-то акционерные общества, коммерческие структуры. Не будем рассматривать правовой аспект: где-то они коррумпированы, где-то нет — дело не в этом. Дело в том, что они уже интегрированы в новую экономику. А человек, который вкусил этой жизни, ему коммунизм может только в страшном сне присниться.

— Допустим, в коммунизм их не загнать, но что нас ждет, если они всем скопом ринутся в мафиозно-коррумпированные структуры?

— Мне все это представляется несколько преувеличенным: и управляющие возможности мафии, и степень организованности нашей преступности. А также широко распространенное мнение, что принадлежность к старой номенклатуре обязательно означает коррумпированность и включенность в мафию. В реальности люди управленческого звена всегда были достаточно хорошо связаны между собой и имели навыки решения всевозможных проблем в обход существующих тогда законов. Сегодня подобные проблемы стали вполне решаемы в рамках законности. Но появились новые, а вместе с ними — не искушение даже, а, собственно говоря, устоявшаяся привычка решать их в своем кругу.

Да, к чистой власти у них прибавился еще и финансовый контроль. Насколько это опасно? Я не стал бы спешить с выводами, потому что в любом развитом обществе происходит то же самое. Только действует не старая номенклатура, а либо фамильный капитал, либо кланы, сформированные по внутренней принадлежности к каким-то стратам, кастам и т. д. Все остальное человечество с этим свыклось, хотя продолжает искать компенсаторные механизмы — в виде общественного контроля за деятельностью власти, в виде законодательства, ограничивающего возможности власти участвовать в каких-то финансовых, деловых, хозяйственных отношениях. И нам надо идти этим путем. Развитие демократического контроля я понимаю как формирование прежде всего институтов гражданского общества — тех же партий, общественных движений и пр. Они отбирают и делегируют своих представителей во властные эшелоны, обеспечивая их сменяемость. Они остерегаются крайностей, потому что крайность — это всегда скандал, некий шок, который отражается на партии, снижает ее шансы на выборах. Плюс, конечно, законодательная база, которой у нас просто нет.

— В том-то и дело, что там есть компенсаторные механизмы, а у нас нет. Значит, вопрос стоит: кто кого?

- Они и мы — это одно и то же.

— Позвольте не согласиться. Наше новая мафия не просто решает свои проблемы «внутри себя», она еще стреляет не улицах

- Это уже другая сторона проблемы. Во-первых, у нас нет достаточно серьезных оснований утверждать, что существует сквозная линия от новой номенклатуры до тех, кто стреляет на улицах. Думаю, это разные силы и разные люди. Во-вторых, это вообще другая сторона сегодняшних процессов, которые приводят к люмпенизации значительной части населения и ослаблению правоохранительных институтов. Тут самостоятельная проблема, и подходов к ее решению пока не видно.

— Не кажется ли вам, что, пока мы будем учиться маргинализировать нежелательные явления и процессы, сочиняя качественные законы и со скрипом создавая структуры гражданского общества, найдутся силы, которые просто-напросто развернут нас вспять? Как вы верно заметили, у этих сил сегодня есть для этого не только власть, но и финансовые рычаги.

—Да, многие из старой номенклатуры вернутся сейчас под знамена восстановленной КПСС. Но всюду это люди одного типа — неудачники, которые не нашли себе места в новых условиях. Первые, вторые секретари обкомов — они уже в другом мире живут, их этот процесс не интересует.

— Допустим, поле для согласия в отношении реформ действительно есть. А как вы думаете, имеется ли такое же широкое согласие в неприятии насильственных действий, любых революционных шагов?

— Насильственные действия мало кто видит своей целью или заявляет как метод. Есть ли гарантии, что они не будут использованы? На мой взгляд, насилие у нас может стать только незапланированным результатом событий, стихийной вспышкой.

Меня беспокоит другое. По данным социологических опросов, примерно 50–60 процентов населения не связаны у нас ни с какими политическими силами и не ориентированы на них. Смотреть на это можно по-разному. В нормальном стабильном обществе это фактор скорее положительный, ибо участие в партийной работе скорее отклонение от нормы, чем норма. Но в нашей ситуации в случае ка- кого-то напряжения это может означать анархию, отсутствие каких бы то ни было регуляторов. С любыми организованными общественными силами можно вести переговоры, искать компромиссы. С Анпиловым можно, с Жириновским можно, а вот ни с кем — нельзя. Когда происходит стихийный взрыв, насилие неизбежно.

— Извините за грубость, но мне, собственно говоря, глубоко безразлично, каким обрезом втянут меня в гражданскую войну — путем ли чьих-то спланированных действий или стихийного взрыва. Лучше скажите, что можно и что вы — я имею в виду «Гражданский союз», претендующий на роль центристских сил, — намерены предпринять, чтобы избавить нас, обывателей, от этой чудовищной перпективы.

Разговоры о возможном социальном взрыве идут у нас уже две года. Оказалось, к счастью, что уровень толерантности населения выше, чем все мы предполагали. И сейчас еще у людей есть какой-то резерв социального терпения, есть готовность — удивительная, я бы сказал, готовность — в очередной раз подождать ради будущего, если не своего, то будущего детей. Но никто, наверное, не может ответить на вопрос, сколь велик этот запас терпения.

Поэтому не надо обольщаться тем, что нам удалось благополучно пройти очень сложный этап — либерализацию цен, а надо все время иметь в виду, что социальное терпение небезгранично. И, планируя очередные экономические шаги, постоянно заботиться о том, как бы не перегнуть палку. Я не чувствовал этой заботы со стороны правительства Гайдара и не могу сказать, что она появилась с приходом нового кабинета. Более того, снова настойчиво звучат идеи ужесточения финансовой политики. Речь идет о конкретных финансовых мерах — очень нужных, конечно, к которым вынужден был бы прибегнуть любой кабинет, в том числе сформированный и «Гражданским союзом». Но есть существенная разница в подходах, которая выражается в умении (и желании) просчитывать последствия этих вынужденных мер для населения на несколько шагов вперед

Скажем, можно сейчас «зажать» какие-то социальные программы, сократить государственные расходы — и даже нужно, как нужно добиваться и того, чтобы налоговая система работала более эффективно. Но все это не гарантирует прекращения распада, а только лишь замедляет его темп. Гарантировать же может только активная промышленная политика, без которой все прочее — просто латанье дыр. Я боюсь немного ошибиться в цифрах, но напомню, что сфера социального обеспечения более чем на 40 процентов финансировалась из бюджета госпредприятий.

Поэтому, когда сегодня говорят, что нечего, мол, паниковать из-за промышленного спада — все равно промышленность устарела, неэффективна, военизирована и т. д. — эти рассуждения, извините, из категории запредельных. Нельзя к этой проблеме подходить с технократических позиций, потому что рушится не просто военное или ка- кое-то неэффективное чугунолитейное производство — рушится быт человека: детские сады, жилые дома, отопление, водоснабжение… Вот почему «Гражданский союз» настаивает на том, что промышленная политика должна быть приоритетной в ближайшее время.

— Политологи, однако, отмечают, что во времена крупных социально-политических реформаций симпатии населения редко склоняются к центристам: маятник качается от одного края к другому. Это хорошо видно на примере балтийских стран: в Эстонии «бывшего номенклатурщика» Арнольда Рюйтеля сменил «правый» Леннарт Мери, в Литве прежде далекого от каких бы то ни-было партсоветских структур Витаутаса Ландсбергиса потеснил экс секретарь ЦК КПП Альгирдас Бразаускас. Не переоценивает ли «Гражданский союз» свои силы?

— Есть ощущение, что маятник может все же задержаться в центре. Об этом говорят и результаты целого ряда социологических опросов в разных регионах страны. «Гражданский союз» набирает от 22 до 30 процентов предпочтений, тогда как наши партнеры по политическому процессу, занимающие более радикальные позиции, не выходят за рамки 5–8 процентов. Это в равной степени относится и к «ДемРоссии», и к коммунистическим, и национал-патриотическим организациям. Из этого следует вывод, что маятник от радикал- демократов качнулся обратно. Но на противоположном фланге для него нет притягательных элементов: коммунистическая идея сильно скомпрометирована, патриотическая, в том виде, в котором ее преподносят, никогда не набирала в России много очков и осуществима разве что в форме прямой агрессии… Так что шанс у нас есть — если, конечно, в очередной раз не произойдет что-нибудь совершенно невероятное.

— Почему отечественный центризм терпел поражение на протяжении всей российской истории?

— В истории России практически отсутствуют длительные стабильные периоды. Пожалуй, только крестьянскую реформу 1861 года можно отнести к победе центристских сил, которые сумели провести необходимые политические решения упреждающего характера. Это реформа, возможно, предупредила очередной бунт или крестьянскую войну, отсрочила революцию на 50 с лишним лет… Это стало возможным только в рамках достаточно длительного стабильного периода: внешние возмущения в середине XIX века были, но внутри Россия переживала редкий этап эволюционного развития. Больше у нас не было таких длительных этапов. А всякий переходный период толкает к простым и быстрым решениям.

— Ваши оппоненты считают, что, если победа окажется за вами, вы начнете строить госкапитализм.

— Это все слова — капитализм, социализм. Их у нас в принципе нельзя употреблять, потому что к каждому термину надо прилагать описание на двух — трех страницах, чтобы было ясно, о чем идет речь. И для начала скажу, что прежде всего мы ничего не будем строить…

— Не разочаровывайте, пожалуйста..

— Сама идея, что можно построить какое-то новое общество, относится к разряду большевистских. Существуют реальные, объективные тенденции. Самое большее, что могут сделать общественно-политические силы, это распознавать их и помогать реализации тех, которые работают на улучшение жизни, и нейтрализовать те, которые ее ухудшают. Можно прогнозировать или моделировать результат и предлагать его как некую возможную модель будущего, но в этом нет ничего от строительства капитализма или социализма. Есть такое понятие в научной прогностике: «нормативное предвидение». От простого прогноза оно отличается тем, что исследователь вносит в него свою волю. Он не просто экстраполирует в будущее некие современные тенденции и «рисует» веер возможностей, которые из них вытекают, но и задает некий норматив, говоря: будущее будет выглядеть таким-то, если мы сделаем то-то и то-то. То есть, моделирует такую систему воздействия на известные тенденции, которая делает желаемый результат более вероятным, чем нежелаемый. Мы пытаемся создать сегодня нормативный прогноз на ближайшие 10–15 лет.

— И что он нам обещает?

— Об этом рано пока говорить. Скажу лишь, что этой работой занимаются эксперты из Академии наук, а также Союза промышленников и предпринимателей. Думаю, весной она будет завершена.

— Надеюсь, читатели журнала «Если» и «МН» узнают о ней первыми?

— Если захотят… Что же касается более близких перспектив, то любая программа, которую сегодня стоит обсуждать, должна быть антикризисной — программой тех мер, которые надо принимать срочно.

Джоан Виндж Брандер

И угораздило же меня так надраться. Видит Бог, не припомню такого похмелья… Я со стоном вырвался из лап тяжелого, цепкого сна, все еще толком не понимая, сон это или я уже проснулся. Приподняв голову, я повернулся, стараясь разглядеть часы, которых почему-то оказалось две штуки. Забавно… Прошлой ночью здесь стоял один будильник. О-о-ох! Уж эта прошлая ночь…

И все же окончательно я проснулся не от звона будильника: видеофон, наверное, в десятый раз наигрывал мелодию из «Серенады звездного света». С трудом припомнив, где нахожусь, я подполз к аппарату, стоявшему в ногах кровати, по пути увидев свое отражение в зеркальной глади экрана, и, прежде чем нажать на клавишу ответчика, с отвращением щелкнул по нему пальцем.

— Алло, — хотел сказать я, но получилось нечто вроде стона. — А-а-ахо…

— Мистер Ринг? Вы в номере? К вам гости.

Голос консьержки резал слух, как сигнал воздушной тревоги.

Я чувствовал себя так, словно находился где-то на грани между жизнью и смертью, но все же сумел что-то пробормотать в ответ.

Этот ответ, видимо, успокоил ее.

— К вам посетители, мистер Ринг.

Смутно предчувствуя опасность, я переспросил:

— Они случайно не в форменной одежде?

Приятно, когда ты кому-то нужен, но, если ты

находишься в розыске, объявленном правительством США, каждый визит может стать последним.

— Нет, — заморгала консьержка. — Вы их примете?

— Ну… пожалуйста, передайте им, что я скоро спущусь. — О Боже, ниспошли мне хотя бы пару часов передышки…

— Хорошо, мистер Ринг.

Экран погас. Я растянулся на голубых атласных простынях, размышляя, что менее болезненно: попытаться встать или послать все к черту.

Пересилив себя, я присел, свесив ноги с кровати и нащупав пол. Ноги погрузились в нечто рассыпчатое, ускользавшее из-под них. Я наклонился.

— О, Господи, чтобы еще хоть раз в жизни!..

Весь пол по самую щиколотку был засыпан деньгами. Точнее, фишками из казино отеля «Занаду» — что, впрочем, одно и то же. Но самое главное, я совсем не понимал, что произошло прошлой ночью. Они — Ринг и компьютер — снова сыграли со мной знакомую шутку: сначала напоили до бесчувствия, а потом вертели, как марионеткой. О, бедный Майкл Ярроу, неисправимый простофиля! И почему я все время иду у них на поводу? Я прижал руки к вискам и сам же ответил на свой вопрос: потому что они мне нужны. Кроме того, обвинять Ринга несправедливо: если уж я напился, как свинья, то он тоже был не лучше… Правда, именно он несет за это ответственность, поскольку позволяет «Этанаку» брать власть в свои руки. А ВЕДЬ ТЫ ОБЕЩАЛ, ОБЕЩАЛ, ЧТО БОЛЬШЕ НЕ БУДЕШЬ ЭТОГО СО МНОЙ ДЕЛАТЬ. ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ, ЕСЛИ КТО-НИБУДЬ ВДРУГ ЗАМЕТИТ…

Но они все равно ничего не слышат, я ведь тоже не подключен. Коли уж ругаться, то хотя бы знать, что кричишь не впустую и тебя услышат…

Я долго копался в россыпях фишек, прежде чем отыскал шнур, присоединенный к стоявшему на полу возле кровати футляру с «Этанаком». Я подтянул к себе вилку и воткнул ее в разъем в нижней части позвоночника: электрические разряды заиграли искрами на всех моих нервных окончаниях, разливая по телу блаженную негу облегчения…

Я потянулся и потряс головой, снимая статическое напряжение: всю процедуру очищения увенчал вздох почти животного удовольствия, исторгнутый сначала Ярроу и завершенный мной. Особенно приятно, что похмельный синдром был уничтожен электрическими разрядами с той же безжалостностью, с какой выжигаются крысиные норы. По правде говоря, мы не могли существенно помочь его телу: его налитые кровью по- детски голубые глаза на лице цвета овсяной каши, обрамленном каштановыми волосами, жалобно взирали на меня с зеркального экрана видеотелефона. Я отвел взгляд в сторону, невольно скривившись: я чувствовал, как возмущение Ярроу нашим предательством упрямо вторгается в систему управления.

БУДЬТЕ ВЫ ПРОКЛЯТЫ, НЕУЖЕЛИ НЕЛЬЗЯ КАК-ТО ИНАЧЕ ОБРАЩАТЬСЯ С ТЕЛОМ, КОТОРОЕ ВАС НОСИТ? Будь же ты настоящим мужчиной, Майкл! Даже «Этанак», воодушевленный своим вчерашним триумфом за игральным столом, и тот не удержался от искушения вставить слово. Позволь себе хоть раз вкусить от радости жизни. БЫТЬ МУЖЧИНОЙ, РАДОВАТЬСЯ ЖИЗНИ, КОГДА ТВОЙ СОБСТВЕННЫЙ РАЗУМ ОТКЛЮЧЕН ПОЛНОСТЬЮ, А ТЫ РАБСКИ ПОДЧИНЕН ПОСТОРОННЕЙ ВОЛЕ? Согласен, но тебе ведь нужно принять не меньше десяти-деенадцати рюмок, чтобы освободиться от предрассудков. И разве игра не стоит свеч?

Я посмотрел вниз на кучу фишек вокруг моих ног и с невольным злорадством подвел итог вчерашней попойке, закончившейся безумной игрой. Нахмурившись, я позволил Ярроу продолжать жаловаться — теперь уже от нашего общего имени. ЭТО НАДО ЖЕ! ПОПЫТАТЬСЯ СОРВАТЬ БАНК НА НЕЙТРАЛЬНОЙ ТЕРРИТОРИИ! ТАМ, ГДЕ ЛЮБАЯ СВОЛОЧЬ МОЖЕТ НАС УВИДЕТЬ! ЗАХАПАТЬ ПОЛМИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ, ВПУТАВ МЕНЯ В ЭТУ ИСТОРИЮ! И ВОТ, ПОЖАЛУЙСТА, — ДОПРЫГАЛИСЬ! ПРЕДУПРЕЖДАЛ Я ВАС. ДОИГРАЕТЕСЬ, ЧЕРТ ВАС ВОЗЬМИ… О, БОЖЕ ПРАВЕДНЫЙ! НУ, КТО СЕЙЧАС ЖДЕТ ВНИЗУ?..

Не стоит впустую заводиться. Если бы они знали, что ты здесь, они бы просто выломали дверь и выволокли тебя отсюда…

Что толку спорить с самим собой? Я уступал во всем, постепенно избавляясь от психоза несогласия. Потянувшись, я раздвинул шторы: тусклый дневной свет проник в комнату. Как и предсказывали синоптики, облачность сгущалась. Наступил День дождя. Я взглянул на кирпично-красное марсианское небо, затянутое мрачными тучами, и решил, что, если им когда-либо удастся до нас добраться, виноват буду только я. МЫ ДУМАЕМ ТАК ЖЕ. Рука Ярроу послушно подняла футляр с «Этанаком», и я поплелся в ванную приводить себя в человеческий вид.

В свое время Самуэль Тейлор Кольридж написал:

Оригинал, конечно, мог существовать только в затуманенном опиумными парами воображении Кольриджа, но здесь, на Марсе, эти мечты воплотились в действительность благодаря несметному богатству и непомерному честолюбию Коррама Хабира. В чем секрет загадочной общности Коррама Хабира и Кубла Хана? Во-первых, разумеется, в сходстве инициалов… Но Хабиру недостаточно, чтобы его сходство с легендарным литературным персонажем ограничивалось только этим. Эксцентричный глава транснациональной финансовой империи, ворочающий миллиардами долларов, претендовал на роль императора. Ему захотелось построить свой собственный Занаду, и он действительно создал легенду, причем с гарантией, что миф вполне себя окупит.

Так появился на свет «Западу», величайший дворец удовольствий: фешенебельный отель, курорт, лечебные минеральные воды и надежный кормилец всего этого великолепия — казино. Я, в своем прежнем естестве, не питал пристрастия к азартным играм; у меня хватало ума честно сказать самому себе: для большой игры ты не создан. В обновленном же виде, как я недавно понял, у меня ума стало даже больше, чем нужно.

К этому времени я успел провести на Марсе уже почти полный земной год, но из осторожности не решился посетить туристический пояс планеты. Хотя главной причиной моего визита на Марс было желание увидеть мир — любой мир. К тому же я постоянно слышал восторженные рассказы сослуживцев в Центре по обслуживанию компьютеров о том, как они всего лишь за один славный вечерок, проведенный в казино «Занаду», успевали спустить все до последнего цента. И в конце концов я не выдержал…

Но теперь, когда я вышел из прозрачной, похожей на мыльный пузырь кабины лифта, здравый смысл подсказал мне, что пора закругляться и поживее сматываться обратно на арабские территории подобру-поздорову.

Я пересек холл, полный посетителей, и направился к справочному бюро. Пол вестибюля «Занаду» (длина его по диагонали составляла добрые полторы сотни метров) весь выложен мозаикой. От главной регистрационной стойки по нему кругами разбегались красочные картины, изображавшие роскошную жизнь Древнего Востока, и я, наступая на человеческие лица, чувствовал себя очень неловко. Но таким, вероятно, должен быть пол в настоящем кольриджевском Занаду… У меня за спиной, перевозя постояльцев с этажа на этаж, как пузырьки воздуха в золотых брызгах искусственного водопада, опускались и поднимались шары-кабины из разноцветного стекла (на Марсе вода ценится дороже золота) — это Лета, священная река, несла свой поток навстречу волнам подземного моря, спрятанного в глубинах подземных этажей казино, в Ледяных пещерах.

Один из холеных молодых клерков, которые от нечего делать толпились у справочного бюро, со скучающим видом направился ко мне, одергивая на ходу полы бархатного болеро.

— Чем могу служить, сэр?

— Мое имя — Этан Ринг. Мной кто-нибудь интересовался? — спросил я.

— Сейчас посмотрю, сэр, — ответил он и продефилировал к стойке, а я повернулся лицом к залу, пытаясь определить, не следит ли кто-нибудь за мной. Но интереса ко мне, похоже, никто не проявлял. Приглушенный шелест голосов сливался с тихой камерной музыкой: в углу струнный квартет играл Баха. Мелодия придавала интерьеру гостиницы изысканность, впрочем, не совсем уместную: основная часть присутствующих, как и я сам, была одета достаточно безвкусно и выглядела чересчур экстравагантно.

Вся противоположная стена вестибюля представляла собой огромное смотровое окно из изогнутого стекла, за которым раскинулся экзотический марсианский пейзаж. «Занаду» расположен в одном из живописнейших заповедных мест Марса. Отель построен на крутом склоне горы Олимп (вулканического происхождения) как раз на полпути к вершине. Само двадцатипятиэтажное здание сооружено в форме параболического зеркала (у Ярроу возникло сравнение с кожурой апельсина). Такая конструкция обеспечивала одинаково выгодный обзор местности с каждого этажа: наблюдателю хорошо видна марсианская долина в переливах мягких коричневатых, красных и оранжевых тонов и змеившихся по ней, как побеги ползучих растений, извивах городских улочек, сверкавших стеклом и металлом. Их щупальца опоясывали Елисейские поля и взбегали вверх по скалистым уступам к самому подножию вулкана.

— Мистер Ринг! — клерк наконец возвратился. — Так это вы выиграли пятьдесят тысяч серклей вчера ночью?

Я бесстрастно посмотрел на него. Пятьдесят тысяч в валютных единицах Международного кредитного фонда… О, Господи, да это почти триста тысяч долларов!

— Да, я. — Выражение полнейшего неверия иногда может сойти за равнодушную мину.

Клерк взирал на меня то ли с суеверным страхом, то ли с завистью, но, за что могу поручиться, на его лице не осталось и тени скуки.

— Вас ждут в Павлиньей гостиной, сэр.

— Благодарю, — спокойно сказал я.

В дверях гостиной я остановился, разглядывая сидящих и не имея при этом ни малейшего представления, кого же следует искать. И тогда я увидел ее: она сидела в отдельном кабинете у изогнутого окна в одиночестве и улыбалась мне. Для себя я тут же решил, что если меня ждет не она, а кто-то другой, то он может сразу катиться к чертовой матери.

Я спустился по витой лестнице. Все чувства были неестественно обострены. Она была необыкновенна: иссиня-черные, как воронье крыло, волосы, каскадом ниспадавшие на ее левое плечо; темные загадочные глаза; платье, цветом и формой напоминавшее морскую волну, словно отхлынувшую с одного плеча и захлестнувшую другое; кайма из хрустальных брызг, кромкой прибоя протянувшаяся от запястья до шеи.

Ночью в казино, в жутковатом освещении Ледяной пещеры эта пена из сверкающих брызг сияла всеми цветами радуги…

Всю прошлую ночь эта женщина простояла рядом со мной, игравшим по самым высоким ставкам, причем «Этанак», охваченный лихорадкой азарта, даже не заметил ее присутствия, но зато этот пьяный дурак Ярроу влюбился в нее с первого взгляда.

— Я ЛЮБЛЮ ВАС, МИСС УДАЧА, — увидев ее, выпалил Ярроу, прежде чем я успел прикусить язык. — ВСЕ, ЧТО Я ИМЕЮ, — ВАШЕ.

Она была слегка обескуражена.

— Все пятьдесят тысяч серклей? — спросила она.

Я держался, страстно желая одного: чтобы мне

сделали немедленную резекцию мозга — естественно, той его части, которая принадлежала Ярроу.

— Может, мне лучше выйти и снова зайти?

— Считайте, что вы так и сделали, — на этот раз она улыбнулась. — Здравствуйте, Этан. Садитесь. Что мы пьем?

Я присел за столик.

— Благодарю. С меня хватит. Кажется, прошлой ночью я немного переборщил.

— Но вы хотя бы помните меня? — Она оперлась подбородком на кулачок. — И, насколько я понимаю, ваш успех не результат слепой удачи? Не так ли, мистер Ярроу?

Я почувствовал, как мое воодушевление моментально улетучилось, словно кто-то отключил меня от розетки. Неужели я действительно так напился, что потерял всякую осторожность и назвался Майклом Ярроу? Но ведь она уже называла меня Этаном… Обескураженный, я продолжал тупо смотреть на нее.

— Вы — фанатик игры, Майкл Ярроу, — продолжала она. — Вы анализируете комбинации с быстротой компьютера. Причем я, кажется, догадываюсь, что это за компьютер. «Этанак-500», не так ли?

Я замотал головой.:

— Мисс, поверьте, если я сказал вам вчера эту чушь, то прошу прощения. Я хотел произвести на вас впечатление. Мое настоящее имя — Этан Ринг, и я занимаюсь обслуживанием компьютерной техники в Управлении колоний Арабских штатов на Марсе. Но стоит мне хлебнуть лишнего, как меня тут же несет…

— А трезвым вы мне нравитесь еще больше, — она взяла мою руку и, повернув ее, изучила ладонь.

— У вас явный литературный талант. Ваше призвание — сочинительство… Но отпечатки пальцев принадлежат Майклу Ярроу, гражданину США, разыскиваемому по обвинению в воровстве, терроризме и государственной измене. Вашу голову оценивают в пятьсот тысяч долларов.

С убийственным спокойствием она посмотрела мне в глаза.

— Допустим, — сказал я, сжав ладонь в кулак. — В моей комнате игровых фишек на триста тысяч долларов. Если вы так хорошо осведомлены о моих способностях, то должны понимать, что я могу дать вдвое больше.

— К сожалению, деньги меня не интересуют, — равнодушно произнесла она.

— Так что же вам нужно?

Ваши способности.

— Оптом или в розницу?

Мой сарказм ее явно обидел.

— Напрасно… У меня не было возможности представиться: Ханелора Такаси. — И она щелчком подтолкнула ко мне изящную визитную карточку, мягко скользнувшую по гладкой поверхности стола.

Я приподнял ее и прочитал: «Мои мысли свободны».

Это был девиз корпорации «Свободная мысль Инкорпорэйтед», собравшей массу интеллектуалов, готовых за высокую плату предоставлять свои знания и способности любым правительствам, организациям или фирмам, нуждавшимся в таких услугах.

— Итак, вы, оказывается, профессиональный штрейкбрехер, — сказал я, употребляя укоренившееся за ними обидное прозвище.

— У нас предпочитают слово «консультант», — она нервно постучала по ножке бокала. — Мы не хотим ничем ограничивать себя: ни страхом, ни ложными узами преданности, ни идеологическим рамками. Поэтому корпорация базируется на Марсе, хотя большинство наших заказчиков находится на Земле.

— То есть, вы просто-напросто намерены нанять меня.

Она покачала головой.

— Учитывая ваши сложные взаимоотношения с правительством США, мы не можем рассчитывать на длительное сотрудничество. Ваши специфические навыки нужны мне для завершения одного небольшого проекта, связанного с компьютерами. Ни больше ни меньше. Поможете — и мы забудем о вашем существовании.

Обычная проблема: выигрыш неясен, зато проигрыш означал бы возвращение блудного сына к родному очагу и расчленение уникальной личности Этана Ринга, которое начнется С банального отключения штепселя от розетки в моем позвоночнике.

Ханелора Такаси откинулась на переливчато- синюю кожу спинки дивана, с любопытством наблюдая за моим перевоплощением. Всего пять минут назад я готов был пожертвовать ради нее всем, а сейчас желал только одного: чтобы она сгинула.

— Мисс, вы действительно знаете, как вить веревки из мужчин. Только не принимайте это за комплимент… Вы сказали: одна маленькая услуга — и меня навсегда оставят в покое? — От судьбы не уйдешь: если на роду написано что-то потерять, то теряй не задумываясь. И я улыбнулся. — Согласен.

— Прекрасно, — черты ее лица разгладились. И я внезапно понял, какое напряжение она испытывала. — В таком случае идемте.

— Куда? — спросил я, не двигаясь с места.

— Из отеля. Нам нужно кое с кем повстречаться, — и она указала рукой за окно, кивнув головой в сторону других посетителей, толпой направлявшихся к выходу из гостиной. — Дождь должен начаться в 14.20. Вы же не хотите его пропустить?

Дождь на Марсе — вроде снега в южной Калифорнии: явление столь же редкое. Когда он случается, здесь все напоминает встречу Нового года на Земле.

Компьютерная система прогнозирования погоды и сравнительная стабильность марсианского климата позволяют планировать эти праздники. Поэтому, когда грозы проходят над туристическим поясом — над Олимпом, или Городом изобилия, или Морской долиной, — марсиане вперемешку с путешествующими землянами высыпают на улицу, причем курортные гостиницы становятся местами массового паломничества…

В такие дни я тоже не могу устоять перед искушением и, подобно тысячам ностальгирующих колонистов, «внимаю колыбельной ночи, швее волшебной, что сребром и златом уткала шелк холмов… Ты помнишь этот дождь?».

Если бы я не помнил земной дождь так хорошо, меня бы здесь не было… Я поднялся и мрачно сказал:

— Вы правы, черт возьми, я не хочу его пропустить.

Мы пересекли вестибюль и, встав в хвосте выстроившейся у выхода очереди, получили герметические защитные костюмы. Затем в общей массе мы прошли в шлюзовой отсек — переходный коридор, ведущий под уклоном вниз на так называемый «балкон Занаду» — огромную, вымощенную каменными плитами террасу, вполне пригодную для Олимпийских игр. Я заметил, что несколько пышущих здоровьем молодцов предпочли полной защитной экипировке кислородные маски и парки: им, видимо, хотелось ощутить дождь почти по-земному. Сам я еще не дошел до такой степени тоски по родной планете. Люди из той же породы, что и эти оригиналы, хотели бы видеть в программе освоения Марса превращение его во вторую Землю и, надо признать, добились определенного успеха: скажем, растопили полярные шапки, что позволило увеличить атмосферное давление, и теперь каждый желающий, надев шесть комплектов зимнего белья, нацепив кислородную маску и приблизившись в результате усиленных тренировок к выносливости гималайского шерпа, мог отважиться выйти на поверхность планеты без риска загнуться через пять минут. Но климат Марса остался прежним: противным, холодным и почти без осадков, — другими словами, таким же, как на моей родине в Кливленде, штат Огайо.

Мы обошли стороной шумную толпу; крики восторга, врывавшиеся в микрофоны шлема, почти оглушили меня. На самом дальнем участке «балкона» я заметил две фигуры, стоявшие чуть поодаль от общей компании. Один поднял руку в перчатке, и мы приблизились. Я так и не понял, был ли это знак или он просто проверял, не начался ли дождь.

— Цефас? Базиль? Я привела его… — таким образом мучивший меня вопрос разрешился, и мы, присоединившись к ним, отошли в самый угол террасы. Ханелора села на одно из крыльев угловой скамьи, я пристроился на другом, в то время как мужчины, оставшись стоять, оценивающе разглядывали меня. Один из них был громадного роста — мне редко приходилось встречать таких высоких людей, может быть, такого я вообще видел впервые; под прозрачным забралом его шлема я разглядел седеющие профессорские усы и баки. Ханелора подвинулась к углу скамьи, и он сел рядом с ней. Другой остался стоять, видимо, ожидая от меня подобного жеста, но я не спешил, в свою очередь разглядывая его. Определение «горбоносый» было слишком мягким описанием его внешности. В своем сшитом по последней моде защитном костюме он напоминал мне буревестника из детского мультфильма. Наверное, в других обстоятельствах это пробудило бы во мне приятные воспоминания. Я нехотя подвинулся, и он присел.

— Вы не будете возражать, если я попрошу поставить вашу коробку на землю? — по его тону сразу можно было догадаться, что он не допускает и мысли о возможности каких бы то ни было возражений. Вдобавок он фамильярно похлопал по плечу Майкла Ярроу — моего «носителя».

Я проверил, в порядке ли заглушка аварийного блока в том месте, где шнур «Этанака» проходил под мой костюм, и сказал:

— Дружище, может быть, вы и готовы сесть на собственные мозги, только я свои ставить на каменный пол не намерен.

Наступила долгая пауза, в течение которой мое заявление переваривалось, а затем три пары глаз с дружным осуждением уставились на меня. Мой сосед-буревестник заявил:

— Нет, Хана. Я твердо заявляю: нет. С таким человеком я отказываюсь работать. — Мысленно я его даже подбадривал. — Это же уголовник! Надо сдать его американцам, пусть они возятся с ним сами.

Это предложение, пожалуй, звучало посильнее, чем подстрекательство к убийству.

— Базиль, — сказала Хана, повысив голос и перекрывая общий гул в шлемофонах. — Не следует судить слишком строго. У него есть основания быть… несколько резковатым. — Она понизила голос. — В конце концов, это мы начали его шантажировать, — она посмотрела на меня. — Это мои коллеги: Цефас Нтебе и Базиль Краус. Цефас, Базиль, позвольте представить… Майкл Ярроу Этан Ринг. — Закончили мы вместе.

Они явно смутились.

— Простите, я не понял, как все-таки вас зовут? — спросил Цефас.

— Как однажды заметил старина Каквасзовут, — произнес я, прижавшись спиной к стене и разглядывая склон, кончавшийся внизу осколком скалы у подножия вулкана, — мое имя — это мое имя. Меня зовут Этан Ринг.

— Этот человек невыносим, — фыркнул Краус.

— На самом деле, Хана, — заметил Нтебе, — мне думается, было бы неразумно привлекать посторонних…

— Послушайте, — сказала она твердо, — Инесс послала меня, чтобы при вас находился хотя бы один человек, не лишенный здравого смысла. И я чувствую, вы нуждаетесь в нем все больше.

Я откинулся на спинку скамьи, слушая их грызню и скучающе разглядывая небо. Корабль пробил плотное покрывало облачности и с грохотом пошел на посадку к Елисейским полям. Я начал фантазировать: вот я сажусь в первый же корабль и улетаю с Марса к чертовой матери.

К реальности меня заставило вернуться соображение, что я прилетел на Марс не по принуждению, а по собственной воле, дав зарок никогда не покидать его, по крайней мере, если меня не вынудят. Невероятно сложная система электронного контроля безопасности, закрывавшая доступ в околоземное пространство, именно благодаря своей немыслимой сложности позволила мне без труда отыскать в ней лазейку. Словом, я приехал на Марс в поисках убежища, и заставить меня покинуть его можно только в кандалах.

Две заледеневшие капли растаяли на лицевом стекле моего шлема, распустившись диковинным цветами. От неожиданности я заморгал: ледяная крупа часто застучала по шлему, в микрофоны ворвалось дробное стакатто дождя, стократно усиленное воплями необузданной коллективной радости. Отражаясь от коричневатой медной глади долины, засверкали молнии. Хиленький, по земным меркам, гром всколыхнул облака. Полируя камни террасы, с неба хлынул ледяной поток, смывая грехи всех присутствующих, включая и Этана Ринга. На короткий миг День дождя показался мне таким, каким я его себе и представлял: я наслаждался грозой и сладкими, с примесью горечи грезами о Женщине Моей Мечты…

Тем временем Женщина Моей Мечты, не замечая ни дождя, ни моего лирического настроения, упорно пыталась убедить своих друзей, что преступное прошлое как раз и является лучшим доказательством моих достоинств. Не зная, чем себя занять, пока они вынесут окончательный приговор, я начал восстанавливать в памяти историю, в которой я сыграл главную роль.

По официальной версии (а Хана и ее друзья, кажется, в нее верили) некто Майкл Ярроу, доброволец, согласившийся стать «подопытным кроликом» в одной финансируемой правительством исследовательской программе, оказался грабителем и диверсантом. Он вывел из строя компьютерную сеть стратегической обороны США, так называемого «Большого Брата», а затем похитил невероятно дорогую и невероятно секретную экспериментальную аппаратуру.

Формально дело обстояло именно так. Но были и смягчающие обстоятельства. Майкл Ярроу, недоучка и посредственность, жалкий ассистент лаборанта в государственном исследовательском центре, добровольно согласился на хирургическую имплантацию компьютерного входа в его спинной мозг, чтобы его научные руководители смогли подсоединить к его центральной нервной системе компьютер и проверить, что из этого выйдет. Причем в ход пошел «Этанак — 500», суперкомпьютер, созданный специально для проникновения в другие компьютерные системы и их уничтожения.

«Этанак» же оказался таким способным малым, что даже, как позднее выяснилось, обнаружил задатки самостоятельного мышления.

Для эксперимента требовался человек, не имевший близких родственников, абсолютно никому не известный, не гений, не злодей, то есть как раз такой, каким и был Майкл Ярроу. Да и самому Ярроу терять было нечего, а повышенное внимание к его особе даже льстило.

И вот наконец исторический момент наступил: шнур подсоединили к его спинному мозгу, и машина впервые слилась с человеком в одно целое. «Этанак» неожиданно понял вещи, над которыми до сих пор не размышлял, открыл в себе возможности, о которых его создатели и не подозревали, — и прежде всего способность получать все необходимое из мозга несчастного «подопытного кролика». Ярроу просидел целый день с остекленевшими глазами, пока его собственное сознание вело жаркую схватку с вторгшимся компьютерным разумом, неожиданно оказавшимся не менее самостоятельным, нежели человеческий. В результате этой изнурительной борьбы, в муках взаимной неуступчивости и компромиссов и родился гений — Этан Ринг, то есть я.

Экспериментаторам, конечно, следовало умертвить меня еще в момент рождения, просто вытащив вилку из розетки, но из любопытства они оставили Ярроу и «Этанак» вместе. И два изможденных бойца вскоре узнали друг друга достаточно хорошо, чтобы понять: каждый из них имел то, чего недоставало другому, а когда они вместе, то я — их симбиоз — имею все, чем каждый из них обладал в отдельности: интеллект и банк данных великолепного компьютера и крепкое тело плюс здоровую психику добродушного милого парня. Несмотря на всю свою непохожесть, они стали близкими друзьями. Оба, каждый по своим причинам, собственно, еще и не начинали жить, но страстно желали воспользоваться выпавшей удачей и расправить выросшие крылья. И как только моя собственная личность стала крепнуть, все более сознавая стесненность своего положения, мне и самому нестерпимо захотелось жить, нет, не просто существовать, а жить глубоко и содержательно.

Но экспериментаторы вовсе не желали считаться с разными тонкостями, вроде самосознания. Согласно программе дни моего существования были сочтены, и я, оказавшись с самого рождения узником тюрьмы, каковой, по сути, являлся сверхсекретный государственный объект, не имел ни единого шанса остаться в живых. Но меня, точнее — всех нас, спас обнаруженный нами уникальный талант. И в ночь перед «казнью» Майкл Ярроу набрал телефонный номер…

— Как может один человек, даже специально обученный, проникнуть в компьютерную сеть стратегической обороны США, вывести ее из строя, да еще и ускользнуть с «ключами»? — спросил меня Нтебе.

Некоторое время я молчал, наблюдая за туристами и каплями дождя, скатывавшимися по моему костюму, и одновременно стараясь сообразить, развертывалась ли эта история только в моем мозгу, или я достаточно громко нашептывал себе под нос.

— Только не говорите, что это коммерческая тайна, — съязвил Краус.

— Это произошло случайно, хотите — верьте, хотите — нет. Я залез в «Большого Брата», потому что мне надо было выбраться из исследовательского центра, а система его безопасности являлась составной частью единой сети. В нее же, кстати, входили и средства контроля за мной. Правда, я немного перестарался: это одна из наиболее сложных компьютерных систем на Земле и одна из наиболее чувствительных… словом, у нее случилось что-то вроде нервного припадка… Я сразу понял, насколько тонкий «организм» этот «Большой Брат», и непреднамеренно, без всякого злого умысла передал ему свое волнение и страх перед грозившей мне гибелью — и он буквально сошел с ума.

— Знаете, что вы мне напоминаете? Брандер! — сказала Хана.

— Что-что? — переспросил я: все мои познания в истории ограничивались парой заковыристых ругательств, почерпнутых из одного романа о римлянах.

— Корабль, набитый порохом и горючими веществами, который брал на абордаж судно неприятеля, после чего загорался. В данном случае «Этанак» стал кораблем, а ваши эмоции — огнем.

— Мне бы никогда не пришло в голову такое сравнение, — сказал я. Аналогия с кораблем мне понравилась.

— Только представьте, — сказала Хана, обращаясь к остальным, — современные компьютерные системы настолько впечатлительны, что поддаются психологическому давлению, как и человек. А Ярроу может вторгаться в них!

Нтебе посмотрел на меня с любопытством.

— Вы, наверное, могли бы объединить все системы на Земле в одну универсальную компьютерную сеть…

— Да, мне кажется, я бы справился, — согласился я, удивляясь их внезапно проснувшемуся интересу. — Но вы должны помнить, какая участь постигла Франкенштейна.

Я понял; что, завязав с ними живую беседу, вероятно, получил шанс выиграть. Дождевые капли продолжали барабанить по шлему, несколько туристов рядом с нами громко затянули модный шлягер. Я осторожно поинтересовался:

— Ну а этот ваш, как его, маленький проект, в который вы собирались меня вовлечь, с чем он связан? Можно поинтересоваться?

— Нам нужна ваша помощь для устройства «глазка» в одной из компьютерных систем, — сказал Нтебе.

— В самом деле? — спросил я, переводя взгляд с одного на другого. — И это все, что вам нужно?

— Да, это все, — ответил Краус, возмущенно поднимая глаза к небесам.

Провались я на этом месте, если на небе не было радуги! Зыбкий, удивительный по красоте стяг опоясал утопавшую в облаках вершину Олимпа. Я перевел дух.

— Детская забава. Что за система?

— Управление международным картелем Кор- рама Хабира на Земле.

Я вздрогнул.

— А не противоречит ли это принципам вашей работы? Устройство «глазков» считается серьезным преступлением. Я всегда считал «Штрейкбрехер, Инкорпорэйтед» не более чем банком идей, технически грамотной и законопослушной организацией.

— Даже на солнце есть пятна, — возразила Хана, ее губы изогнулись в иронической усмешке. — В бизнесе святых не бывает. Но можно представить проблему в ином свете: например, мы втроем взяли работу по совместительству, в свободное от основной деятельности время. Пытаемся помочь одному из наших клиентов в частном порядке. Если вы помните, отец Хабира был одним из наиболее удачливых нуворишей в промышленности довоенных Арабских штатов. Во время хаоса, охватившего мир после третьей мировой войны, он фактически скупил на корню правительства большинства слаборазвитых государств, обладавших богатыми запасами природных ресурсов. Коррам посвятил всю свою жизнь делу укрепления империи своего отца. Создав компьютерную сеть государственного полицейского контроля, он лишил эти правительства всяких надежд избавиться от его власти, прежде чем он выкачает всю их кровь до последней капли.

— Но если оппозиция в одной из этих стран прильнет к «глазку», то она сможет хозяйничать в системе, получив шанс изменить ситуацию? — сказал я, начиная понимать замысел, и они кивнули в ответ. — Однако если вы собираетесь перехитрить Хабира, я вряд ли смогу вам помочь. Все входные терминалы в систему Хабира расположены на Земле, а я не могу покидать Марс… Правда, Хабир живет на Марсе долгое время и должен иметь здесь свой личный вход в систему. Но где он находится, никому не известно. Так что сожалею, но здесь я бессилен.

— Нам доподлинно известно, что у Коррама Хабира есть вход в компьютерную сеть, — сказала Хана. — И судя по привычкам Хабира, входной терминал в компьютер находится именно здесь — в его любимом «Занаду».

— Теперь ясно, почему вы здесь. Проверяли свою гипотезу, а заодно наткнулись на меня.

— Видимо, это подарок судьбы, — улыбнулась она.

— Позвольте не согласиться, — возразил я, чувствуя себя скорее жертвой на алтаре.

— Эй, пойдем, потанцуем! — хохочущая девица в ослепительном оранжевом костюме попыталась стащить меня со скамейки. Я тоскливо покачал головой, девушка пожала плечами и убежала. Дождь почти прекратился, но празднество, похоже, только набирало силу. У меня появилось тревожное предчувствие, что я ввязываюсь не в свое дело.

— Осторожно, — прошипел Краус противным суфлерским шепотком, — за нами следят!

— Кто? — Хана наклонилась вперед, вглядываясь в толпу.

— Не оглядывайтесь. Это Салад, — Краус втянул голову в плечи, как персонаж какого-нибудь старомодного детективного фильма двадцатого века.

— Салад? — я попытался проследить за бегающим взглядом Крауса и наконец наткнулся глазами на лысый череп за широким стеклом шлема. Своим видом лысый напоминал диковинное морское чудище.

— Управляющий казино, — нахмурившись, пояснила Хана. — По общему мнению, первый кандидат в коллекцию уродов в кунсткамере.

— Если там найдутся свободные места, — заметил я.

— Он следит за нами, — просвистел Краус. Однако Салад посмотрел как бы сквозь нас и неторопливо направился к выходу.

Заметив странный блеск в выцветших глазах Крауса, я наконец понял, зачем он ввязался в эту историю: этот человек мечтал стать героем какого-нибудь необыкновенного приключения.

— А может быть, Саладу просто захотелось посмотреть на парня, стоившего ему пятьдесят тысяч серклей? — Хана произнесла это с сомнением, но сопроводила свои слова теплой и успокаивающей улыбкой.

— Если я все же решусь сделать попытку проникнуть в эту систему, — сказал я, — то мне обязательно нужно узнать хотя бы несколько опознавательных номеров. Не исключено, кое-что удастся разведать, когда я пойду менять фишки на наличные.

Время покажет, стоило ли мне связываться с этими ребятами.

Я вышел из прозрачной кабины лифта на самом нижнем из трех этажей казино, в глубине Ледяных пещер. Вокруг огороженной площадки пенились и распылялись золотыми брызгами кипящие струи водопада, тщетно пытаясь взобраться вверх по покатым стенам, прежде чем навсегда исчезнуть в таинственных недрах этого сказочного подземелья. Я перешел через бурный поток по маленькому мостику, чувствуя себя довольно неуютно с доверху набитым игральными фишками пакетом подмышкой. Правда, гости «Занаду» после празднования Дня дождя уже снова успели попасть во власть азарта и, увлеченные игрой, не обращали на меня никакого внимания.

Я старался как можно аккуратнее обходить столики. Зрелище и звуки большой игры пробуждали во мне отрывочные воспоминания прошлой ночи: музыка, как речная волна, охлаждала воспаленные нервы… загадочные ледяные скульптуры, светящиеся изнутри, словно живые… сияние и блеск драгоценных камней в ожерельях дам… переливы света в складках вечерних платьев… — асе это превращало людей в привидения, внезапно возникавшие и туг же исчезавшие в грифельно-черной пучине… Магазины у подножия вулкана специализировались как раз на продаже таких черных светящихся платьев и костюмов, равно как и других местных диковинок — оригинальных голограмм Морской долины и антикварных скульптурой обнаженных «марсианок».

В другом конце зала я разглядел кассу и направился к ней, по дороге обогнув одну из статуй, внезапно напомнившую мне Хану… Хану прошлой ночью здесь, в казино; Хану днем в моей комнате, ждущую моего возвращения…

— Что вам угодно, сэр? — клерк за стойкой кассы напоминал громилу.

— Мне хотелось бы обменять вот это, — и я поставил пакет на стойку.

Его глаза испытующе посмотрели на меня.

— Вы, что, принесли на продажу свою коллекцию? — спросил он иронично и туг же, как будто вспомнив, добавил: — А-а, вы, наверное, тот самый.

Я смущенно кивнул и толкнул ему свою кредитную карточку, одновременно наклоняясь и заглядывая внутрь кабины.

— Подождите минуту, — он повернулся ко мне спиной и поднял трубку телефона. Пока клерк набирал номер, я фиксировал в памяти последовательность сигналов. Я думал, что он запрашивает компьютер перед проведением операции по переводу на другой счет крупной суммы денег. Но клерк только коротко бросил: «Он здесь», — и тут же дал отбой.

— Управляющий желал бы переговорить с вами, мистер Ринг.

Салад? Меня передернуло.

Успокойся. Возможно, он только хочет убедиться, что ты не собираешься обчищать его регулярно.

Я почувствовал, как кто-то взял меня под локоть, и, повернувшись, обнаружил у себя за спиной две довольно мрачные фигуры. Не особенно церемонясь, они провели меня за кассу, а затем вниз по темному коридору.

В конце небольшого холла мягко отъехала в сторону раздвижная дверь. Внезапно хлынувший поток яркого света ослепил меня. Щурясь и моргая, я переступил порог. Сильные руки отпустили мои локти. Дверь за спиной бесшумно задвинулась, как плита, навечно закрывшая гробницу. Я постепенно начал привыкать к свету, но, хорошенько разглядев комнату, снова захлопал глаз&ми.

Если бы Торквемада жил в наше время, он наверняка завел бы себе комнату наподобие этой… В углу аккуратно стоял механизм, похожий на тиски; по стенам были развешаны плети, кандалы и какие-то усеянные шишами и иглами предметы, вызывавшие острую боль при одном лишь взгляде на них. Диван, как мне показалось, представлял собой модифицированную дыбу. И посреди всего этого ужаса за невероятно обыденным черным металлическим столом спокойно восседал Салад. На столе располагался целый набор щипцов для вырывания ногтей, которые хозяин использовал в качестве пресс-папье. Я вдруг поймал себя на том, что взираю на все это с трепетным благоговением, с каким уличные коты смотрят на струнный квартет. Откуда-то из глубины сознания доносились мольбы Ярроу: БОЖЕ, О БОЖЕ МИЛОСЕРДНЫЙ, ТОЛЬКО ВЫЗВОЛИ МЕНЯ ИЗ ЭТОЙ ЛОВУШКИ, И Я БОЛЬШЕ НИКОГДА В ЖИЗНИ НЕ ПРИКОСНУСЬ К КАРТАМ… Мне стоило больших усилий держать себя в руках.

— Рад с вами познакомиться, мистер Ринг, — наконец заговорил Салад, сознательно дав мне время хорошенько оглядеться. — Меня зовут Салад, — представился он, произнеся свое имя как Салах, — и я управляющий местного казино.

Мне представился удобный случай как следует рассмотреть его лицо. Такое лицо могло принадлежать человеку, способному после пары бокалов бесстрашно пойти ва-банк и выиграть. Но голос Салада — высокий и писклявый, как у придушенного кролика, — совершенно не соответствовал его мужественной внешности.

Я с трудом сдержал самоубийственное желание рассмеяться.

— Очень приятно, — выдавил я (более лицемерной лжи еще не исторгали уста человеческие). В комнате было удивительно тихо: ни музыки, ни голосов не доносилось из казино. И я готов был биться об заклад на круглую сумму, что ни один звук также никогда не вырывался отсюда наружу… Раза три или четыре я безуспешно пытался проглотить слюну. — Довольно, кх-м, довольно оригинальные украшения, господин Салад. — Как бы мне хотелось произнести это, не запинаясь!

Он продолжал изучать меня, затем спросил:

— Какие украшения?

Я присел на ближайший стул, в глубине души надеясь, что он не утыкан гвоздями.

— Господин Салад, должен признаться, мне очень понравилось в вашем отеле; я также хочу вас заверить: то, что произошло прошлой ночью, не более чем случайности. Я и так причинил вам массу неприятностей, поэтому, право, не стоит ломать голову, как оплатить мой выигрыш. Поверьте, я не нуждаюсь в деньгах… — от напряжения я стал распадаться на составляющие. Спокойно, Ярроу! — твердо сказал «Этанак». — Он просто хочет тебя запугать… ТОГДА, ЧЕРТ ЕГО ПОБЕРИ, ЕМУ ЭТО ХОРОШО УДАЕТСЯ! Я грубо затолкал Ярроу в какой-то чулан своего мозга и плотно запер дверь.

— Что вы, мистер Ринг, — успокаивающе произнес Салад тоном, каким говорят с детьми добрые нянечки. — Наше казино честно ведет дела и всегда платит по счету. Просто меня мучает вполне простительное любопытство: как вам удалось выиграть такую крупную сумму за столь короткое время? У вас есть какая-то система?

Я нервно усмехнулся.

— Боюсь, для создания системы у меня не хватит ума. Просто… когда я переберу, у меня возникает желание продемонстрировать свою способность к быстрому счету. Такое, знаете ли, бывает у некоторых помешавшихся оригиналов. УЖ Я-ТО, ТОЧНО, БОЛЬШЕ ПОМЕШАННЫЙ, ЧЕМ ОРИГИНАЛ.

— Понятно. А вот этот маленький чемоданчик, который вы носите с собой — в нем ведь нет никакой электроники, не правда ли?

Я бросил взгляд на футляр с «Этанаком», подавляя леденящий ужас. О, ГОСПОДИ, НЕУЖЕЛИ ОН ЗНАЕТ? И ОН ТОЖЕ?

— В этом? Что вы, конечно, нет. Это моя искусственная почка. — Я снова поднял глаза. Мое лицо было воплощением детской невинности. — Без нее мне не выжить.

Салад недоверчиво посмотрел на меня, но я вдруг с облегчением понял, что какие бы подозрения у него ни возникали, об истинном предназначении футляра он не знает.

— Наследственная почечная недостаточность… не первый случай в(семье… отторжение имплантантов… вы понимаете? — стал я развивать успех.

Выражение его лица не изменилось. Он сделал знак одному из моих конвоиров (они, как хищные птицы в ожидании добычи, застыли у двери) и сказал по-арабски: «Проверь!»

Громила приблизился и бесцеремонно распахнул футляр.

— Что там? — Салад угрожающе подался вперед всем телом.

Громила пожал плечами, с отвращением заглядывая под крышку:

— Кажется, то самое и есть.

Салад снова дал знак, и громила отодвинулся.

Трясущимися пальцами я защелкнул футляр. Сам по себе контейнер «Этанака» — полнейшая фальшивка, придуманная для того, чтобы сбить с толку любопытных. Современная технология позволяет разместить все компоненты «Этанака» в одной из тонких стенок футляра.

— Насколько я понимаю, если с чемоданчиком что-то случится, вы — покойник? — Салад приподнял брови и глянул на меня с видом человека, навсегда запомнившего эту мою слабость.

К несчастью, эта слабость действительно грозила трагическими последствиями, по крайней мере, для двух из нас… Утешало одно: мне удалось направить его мысли в русло, отдалявшее от решения моей загадки.

— Я надеюсь, вы не заподозрили меня в обмане…

— Конечно же, нет, — ободряюще сказал он. — Мы знаем, что выиграть такое количество игр не способен ни один шулер. У вас наверняка особый талант. Именно поэтому меня очень заинтересовала та дама, которая все время составляла вам компанию…

ТОЖЕ МНЕ ДАМА, ХОРОШЕНЬКОЕ ОБОЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ ШАНТАЖИСТКИ! Я устало пожал плечами, всем своим видом пытаясь выразить крайнюю степень пресыщенности.

— Она просто пыталась увлечь меня. Для женщин ее типа деньги — лучшая приманка.

— Как и для двух мужчин вместе с ней?

Я вскочил, закипая от неподдельного возмущения.

— Присядьте, мистер Ринг, — сказал Салад.

Я сел.

— Это лишь небольшое наблюдение, — он с любопытством, словно примериваясь, затолкал свой большой палец в отверстие маленьких тисков, — нам уже все известно об этой троице, которая пыталась вас увлечь: это подонки, которые стремятся найти вход в компьютерную сеть Коррама Хабира.

По тону Салада и выражению его лица я сразу догадался, что предположения Ханы оказались ошибочными и входа в компьютерную сеть Хабира в «Занаду» нет.

— Вы не объясните, зачем им это нужно? — и он внимательно взглянул на меня.

— Они хотят сделать «глазок».

Удивление на его лице тут же сменилось разочарованием: он явно не ожидал от меня столь легкого признания.

— А зачем им понадобилась ваша помощь?

— Гм-м… — я несколько замялся, но тут же придумал объяснение. — Я — специалист по программному обеспечению, работаю на арабских территориях. И у меня большой опыт общения с компьютерами.

ТОЛЬКО, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НУЖНО УТОЧНЯТЬ ХАРАКТЕР ОПЫТА!

— Вы, должно быть, очень жадный человек, мистер Ринг, если не сказать — неблагодарный: выиграть у нас пятьдесят тысяч серклей, а затем дать согласие каким-то проходимцам…

— Согласие! Да они шантажировали меня!..

— Чем? — он снова подался вперед, явно заинтересовавшись.

Я чувствовал себя, как одинокий мангуст, попавший в змеиное гнездо, — возможности для маневра уже не оставалось. «Этанак» один за другим начал предлагать варианты… Мошенник? Спекулянт? Растратчик? КТО ЖЕ, КТО?.. Я угрюмо смотрел ему в глаза.

— Будь я безгрешен, разве у них появился бы повод шантажировать меня? Кстати, — вдруг пришло мне в голову, — если вы так уверены, что им все равно своего не добиться, к чему этот разговор?

— Господин Хабир хочет выяснить, кто их направил. — Он смотрел куда-то в сторону, и я не видел блеска его глаз, холодного и пугающего… Он снова посмотрел на меня: — Вы знаете кто?

— Конечно, нет, — сказал я. — Тех, кого шантажируют, в такие детали не посвящают.

Его глаза на некоторое время присосались к моему лицу, как холодные скользкие пиявки, затем он кивнул.

— Я верю вам. Я также уверен, что вы поможете нам это выяснить, ведь так, мистер Ринг? Вы же не откажетесь помочь нам разоблачить шантажистов, не правда ли? Вы только направите их ко мне, а уж тогда мы сами все выясним.

— Помочь? Я? — Двое громил у двери начали приближаться ко мне. — Каким образом?

— Вы расскажете им, что вход находится в моем офисе, а завтра вечером, когда вы увидите меня на одном из верхних этажей казино, вы скажете, что настал удобный момент для операции. И мы их арестуем.

Присутствие двух крепких парней у меня за спиной отнюдь не способствовало ясности мысли.

— Зачем вам это? Почему бы их просто не схватить? Зачем втягивать в это дело меня?..

Он снова улыбнулся; мне не нравилась эта его дурная привычка.

— В отличие от вас, у них есть влиятельные друзья, имеющие вес здесь, в нейтральной зоне. Мы не можем себе позволить просто схватить их: сначала нужно все тщательно подготовить. Вторжение в частное владение — со взломом — как раз то, что нужно.

А ЗАТЕМ ИХ НАЧНУТ РАСКАЛЫВАТЬ… Неужели я не найду выхода из этой дурацкой передряги…

— Подумайте, мистер Ринг. Ваша искусственная почка — очень хрупкий аппарат. У меня есть предчувствие, что если вы попытаетесь преждевременно покинуть отель, с вами может произойти ужасное несчастье. Ужасное…

— Понимаю. — Или будут «ломать» их, или эта участь постигнет меня.

— Я рад, что нам удалось достичь взаимопонимания в таком щекотливом деле. — По крайней мере, один из нас остался доволен результатом диалога. Он прекратил играть щипцами и поднял телефонную трубку. — Сейчас я дам распоряжение о переводе денег на ваш счет, мистер Ринг…

Несмотря ни на что, я сохранил способность следить за происходящим и снова запомнил последовательность сигналов телефона. На этот раз вызов содержал больше цифр; Салад, несомненно, связывался с компьютером. Я не испытывал ни малейшей радости от того, что успешно выполнил свою задачу. Я поднялся со стула, не чуя ног, как лунатик.

Салад набрал код и повесил трубку, повернувшись ко мне:

— Спасибо за готовность сотрудничать с нами, мистер Ринг. Я уверен, господин Хабир оценит вашу добрую волю. — Он протянул мне руку.

Я чувствовал себя чересчур подавленным, чтобы удивиться, и автоматически подал свою.

Все же я люблю Ярроу. По-настоящему люблю, он для меня как родной брат: когда кто-то ломает ему руку, я готов кричать от боли.

Когда я вернулся в номер, на туалетном столике обнаружилась короткая шифрованная записка — номер в отеле. Я предположил, что таким образом Хана приглашает меня присоединиться к ее компании, но вместо этого растянулся на кровати, засунув свою багровую руку в холодильник. Пытаясь любым способом вернуть способность трезво мыслить, я включил телевизор. Улыбающийся диктор весело заявил мне в лицо: «Что бы там ни было, а это — ваши похороны…»

БУДЬ ОНИ ПРОКЛЯТЫ СО СВОИМИ РАЗВЛЕКАТЕЛЬНЫМИ ШОУ! Я с яростью переключил канал и попробовал обдумать положение, в котором оказался. Но выхода не было: никто из нас троих не предложил решения, удовлетворяющего остальных. «Этанак» был непоколебимо убежден в правильности чисто логического метода путем последовательного анализа невероятного хитросплетения всевозможных вариантов; Ярроу готов был пожертвовать всем на свете ради Ханы Такаси. А я? Я переживал смертельную обиду, возмущенный тем, что никто во всей солнечной системе, включая Хану, не хочет считаться с фактом существования Этана Ринга.

В дверь постучали.

— Войдите, — хмуро отозвался я, ожидая появления очередной банды вымогателей.

— Нет ничего глупее, чем прятаться в собственной комнате. — Это была Хана. И к тому же одна. — Что вы делаете? — спросила она, щелкнув выключателем.

НЕУЖЕЛИ УЖЕ СТЕМНЕЛО? О, ГОСПОДИ…

— Хандрю, — я неохотно принял сидячее положение.

— Ну что ж, продолжайте в том же духе, — сказала она с улыбкой, видимо, решив включиться в предложенную игру, — от этого не умирают.

О, ЖЕНЩИНА МОЕЙ МЕЧТЫ, ЕСЛИ БЫ ТЫ ТОЛЬКО ЗНАЛА!

Я представил ее в лапах маркиза де Салада. А затем представил в них самого себя… Вытянул руку из холодильника, поднес к лицу и принялся задумчиво разглядывать.

— О, Боже, что у вас с рукой, Ярроу? — она быстро пересекла комнату. В ее глазах было искреннее сочувствие, что застало меня врасплох.

— Прищемил… дверью.

— Как это ужасно, — она осторожно потрогала синяк теплыми пальцами. — Вот уж, поистине, не ваш день, верно? — И она улыбнулась своей ироничной улыбкой. Я отвел взгляд в сторону, но это не помогло: уж очень соблазнительно была расстегнута ее шелковая рубашка с рисунком в виде цветов лотоса…

— Вы не знаете даже половины правды, — я резко встал и подошел к окну. Ледяные воротники, укрывшие карнизы «Занаду», все еще таяли; падавшие капли, пролетая мимо окон, в электрическом свете на мгновение превращались в серебряные блестки, тут же исчезавшие в бездне непроницаемого мрака. — Как там Нтебе и Краус?

— Вот-вот должны подойти, — ее голос снова стал холодным и равнодушным. Она вынула из кармана портативный глушитель и поставила его на стол рядом с телефоном. — Вам удалось узнать код входа в компьютер «Занаду»?

— Кое-что я узнал. Но…

И тут я принял решение: все равно надо попытаться проникнуть в компьютер отеля.

Этим я убью сразу двух зайцев: во-первых, произведу впечатление на Хану и ее коллег, чтобы потом при случае (если меня, конечно, прижмут к стенке) выполнить требование Салада; и во-вторых, выудить из машины какую-нибудь полезную информацию и с ее помощью попробовать спастись самому и одновременно спасти всю эту безумную компанию.

Я вытащил бутылку виски из бара и плеснул в бокал себе и ей.

— Странный вы все же человек, Майкл Ярроу…

— Этан Ринг.

— Мне все время кажется, что вы словно боретесь с самим собой, — продолжала она, стараясь заглянуть мне в глаза. — Я права?

— Вы же знаете, почему так происходит.

— Вчера в казино я обратила на вас внимание не только из-за вашей блестящей игры, — она внезапно поднялась, и мы оказались лицом к лицу.

— Расскажите мне, — вдруг спросил я, — чем занимаются профессиональные штрейкбрехеры в свободное время?

Я отлично сознавал, что несу несусветную чушь, но ничего не мог с собой поделать. Но она не обиделась и, снова сев на кровать, со вздохом сказала:

— О, мы обычно собираемся все вместе и упражняемся в остроумии.

К моему счастью, в дверь опять постучали. Я открыл: на пороге стояли Краус и Нтебе.

— Мое почтение. Шантажистов просят занять места в переднем ряду, — пригласил я.

Краус с негодованием пронесся мимо меня, вслед за ним в номер ворвался Нтебе. Оба уставились на Хану, сидевшую с бокалом в руке на моей кровати. Ее затылок с уложенными в пучок волосами был обращен ко мне.

— Хватит, Хана, — ворчливо упрекнул ее Краус. — Сначала дело, а потом удовольствие.

— Боже ты мой, — заорал я во всю глотку, уже совершенно не контролируя себя, — вы все тут с ума посходили? Чего ради вы сюда приперлись: «глазок» делать или трепаться? Раз уж вы меня втянули в эту историю, хватит валять дурака! — Я сделал паузу, пытаясь вернуть самообладание.

Но прежде чем кто-либо успел возразить, я был у телефона, подсоединяя к его гнезду входной шнур «Этанака». Я решительно отбарабанил номер, который набирал Салад, а затем код. Легонько ударив себя ладонью по лбу, я молча простоял с полминуты, и дал отбой. Так, по крайней мере, все это выглядело в глазах окружающих. За это время «Этанак» успел проникнуть в банк данных примитивного компьютера казино и высосать все его сокровенные тайны до единой, как вампир кровь из своей жертвы. Полученные данные тут же отфильтровались в моем мозгу. Как и следовало ожидать, все мои предположения полностью подтвердились, и мне оставалось только произнести заранее отрепетированную фразу:

— Ваш прогноз не оправдался. Здесь нет входа в земную компьютерную сеть Хабира. Но я нашел, где он находится.

Невероятно, но мои последние слова тоже были правдой.

— И вы думаете, мы вам поверим? — холодно спросил Краус. — Ни один человек не может так быстро проникнуть в компьютерную сеть. Вы что, нас за дураков считаете?

— Надеюсь, вы не будете добиваться ответа на этот вопрос? — сказала Хана Краусу, отпивая из бокала.

Нтебе выглядел испуганным.

— Базиль, вы имеете дело с компьютеризованным взломщиком электронных сейфов, а не обычным человеком. Если сведения, просочившиеся в открытые научные издания, верны, «Этанак-500» способен производить 500 миллиардов операций в секунду. Он и создавался как раз для того, чтобы сводить с ума работников спецслужб… Так что же вы узнали? — и он посмотрел на меня безумными и обожающими глазами фанатика, слепо верящего в своего кумира.

ВСЕ ЖЕ ОНИ ПРИЗНАЛИ ВО МНЕ ЧЕЛОВЕКА!

И Этан Ринг, этот электронный Иуда, начал откровенно врать.

Вечером мы, как и положено добропорядочным туристам, степенно спустились на ужин. Я с замиранием сердца ждал, когда народ дотянется в казино, и всеми силами старался отсрочить неизбежное. Видимо, я даже что-то ел, поскольку вдруг обнаружил, что сижу перед пустой тарелкой, но с шампуром, направленным точно мне в сердце. Наверное, я также участвовал в застольной беседе, но ни слова из нее не запомнил.

И все из-за того, что они приняли мою ложь за чистую монету. Они проглотили наживку и даже не поперхнулись. И сейчас они сидели со мной за одним столом, готовые по первому моему сигналу залезть в офис Салада. К тому же эти авантюристы, да будет Бог им судьей, ни на секунду не сомневались в своей правоте. Впрочем, оснований не доверять мне у них не было: моя судьба, как им казалось, целиком зависела от них.

Мои мысли вертелись по кругу, как гоночные автомобили по кольцу автодрома. Но выход должен быть! И я обязан его найти! Но раз за разом анализируя данные, выбранные мной из компьютера казино, я его не находил. Вдохновение бежало меня..

Мы слишком далеко зашли. По моим расчетам, ни мне, ни этим «Штрейкбрехерам, Инкорпорэйтед» теперь уже не удастся выйти сухими из воды. Даже если я покаюсь перед ними и все расскажу и они в благодарность позволят мне выйти из игры, то наверняка покинуть Олимп подобру-поздорову мне уже не удастся. А если я окончательно предам их и они окажутся в руках Салада, их влиятельные друзья, несомненно, отомстят мне во что бы то ни стало. И как оценивать поведение Ханы в моем номере? То ли она играла со мной, то ли искренне искала отклика? Я не мог решить эту задачку, а если бы решил, еще неизвестно, стало бы мне от этого легче… Ведь не мог же я отвести самую умную, красивую и обаятельную женщину из живущих на двух планетах прямо на жертвенник к Молоху!

Трое мордоворотов, одинаково одетых в какие- то мешки из дерюги, проходя мимо нашего столика, явно обратили на меня внимание. Я съежился от страха, сначала приняв их за людей Салада, но вскоре до меня дошло, что ни в одном приличном казино вышибалы таким образом одеваться не станут. Краем уха я услышал, как Хана шепнула: «Овощи», — и понял, что это миссионеры из Лиги за первозданносгь природы — организации, снискавшей всеобщую ненависть во всех уголках галактики. Я проследил, как они дружно направились к туалету, подпрыгивая, словно бумажные кораблики, среди волн ресторанных скатертей. По резвости движений и источаемой ими энергии можно было сразу догадаться, что они только недавно прилетели с Земли и еще не успели приспособиться к сравнительно слабой марсианской гравитации.

Я снова остро ощутил близость расплаты, свою отчужденность от беспечной публики, вкушавшей радости туристического рая… Туристы. Господи! Конечно!

— Прошу прощения, — быстро сказал я, с шумом отодвигая стул и неловко вскакивая. — Мне нужно в туалет…

Удаляясь, я успел услышать очередную шпильку Крауса:

— Летит, словно видит открытые врата Грааля.

В холле я подбежал к телефону и, сунув в щель

аппарата кредитную карточку, набрал номер и бросил в трубку несколько фраз. Через несколько мгновений я уже был у дверей темного дерева, ведущих в туалет…

Обычно на Марсе всегда ошиваются группы всяких чудаков, покинувших Землю. Как правило, они прекрасно ладят с местными, вероятно, потому, что здесь вполне достаточно места для всех и они никому не мешают. Но идея первозданности природы на Марсе особенно непопулярна, и миссионерам лиги частенько присваивают всякие обидные прозвища. Я прикинул, что трое крепких ребят с упрямо сжатыми челюстями (сейчас они сосредоточенно мыли руки), вероятно, приехали для поиска разоблачительных фактов и поэтому заранее настроены на неприятности. А мне остается только слегка подлить масла в. огонь…

Встав перед зеркалом, я сделал вид, что поправляю галстук, и как только один из «овощей» посмотрел на меня, с возмущением заметил:

- Честное слово, парни, не понимаю, как вы можете мириться с оскорблениями и шуточками?

Они медленно повернулись ко мне:

— Что вы имеете в виду?

— Не хотелось бы провоцировать скандал, — соврал я, — но двое джентльменов за моим столом сказали, что вы… — я наклонился и прошептал ему на ухо.

— Мерзавцы, тыквы гнилые! — завопил он. И все трое ринулись обратно в зал.

…Стоя в стерильной тишине туалета, я удовлетворенно прислушивался к отдаленным звукам разгорающейся битвы.

— Всегда мечтала получить синяк под глазом, — с отсутствующим видом произнесла Хана. — С самого детства.

— Мне кажется, мы подходящая парочка, — сказал я, всматриваясь единственным открытым глазом в плотно закрытые двери нашей камеры и безмятежно улыбаясь. Она растянулась на одной койке, а я на другой в комнате раза в два меньше и раза в три менее уютной, чем мой номер в гостинице. Еще до начала драки я вызвал по телефону наряд Корпуса миротворцев Нейтральной Зоны, имевших исключительные полномочия по улаживанию всевозможных конфликтов среди туристов. Неудивительно, что тюрьма для богатых пьяниц и драчунов мало напоминала обычную каталажку.

Правда, на этот раз она оказалась переполненной: все комнаты для задерганных были забиты воинственными постояльцами «Занаду», с удовольствием принявшими участие в побоище. Нтебе и Краус угодили в одну камеру с нами, но затем их вызвали для допроса. Я лежал и, дожидаясь их возвращения, прислушивался к шагам в коридоре. А они, вероятно, в эту минуту яростно доказывали свою невиновность.

Когда все выяснится, пусть думают обо мне все, что угодно. Моего настроения им уже ничем не испортить — своего я добился.

Дверь камеры распахнулась. Хромая, в нее ввалились Нтебе и Краус, окровавленные, но не сломленные. Они посмотрели на меня глазами убийц, и дверь у них за спиной захлопнулась.

Из предосторожности я встал с койки, Хана поднялась вслед за мной и сказала:

— Друзья, вам лучше прилечь. Мне кажется, вам это нужно больше, чем нам. — Она смотрела на них с сочувствием, и я отогнал от себя неприятную мысль о том, как может измениться выражение ее лица через минуту-другую.

Нтебе с ненавистью глядя мне в глаза, сказал:

— Ты, вонючий сын гиены! — Но тем не менее мирно прошел мимо меня и тяжело плюхнулся на койку. — Кажется, у меня глаз затек. Наверное, ничего серьезного, но вижу я неважно, — пожаловался он Хане.

— Это его проделки, — сказал Краус, указывая на меня трясущейся рукой. — Он все специально подстроил! — Краус оглядел нас, дико вращая глазами, и добавил: — А ведь я мог сказать им, кто он на самом деле! — Он повернулся и начал лупить ладонью в закрытую дверь. — Охранник! Охранник! — орал он.

— Базиль, ради Бога, пожалуйста!.. — взмолился Нтебе, кривясь. — Что же ты, право, как в чумном бараке… Воспользуйся телефоном.

— Минуточку, — решительно заявила Хана, придерживая рукой телефонную трубку и мешая Краусу. — Что здесь происходит? О чем вы говорите? Успокойся же, Базиль…

Тот сделал глубокий вдох.

— Твой призовой чудо-компьютер, пока прохлаждался в сортире, успел натравить на нас «овощей». И теперь они обвиняют нас в оскорблении личности и клевете! Что ты сказал им, Ярроу?

— Мы просто обсуждали местную флору. — Что бы теперь ни произошло, я был спокоен: мне удалось спасти их, причем всех до единого.

С подозрительным хладнокровием Краус вдруг подошел ко мне, и пока я раздумывал, что у него на уме, эта тварь отстегнула «Этанак» от моего ремня, одновременно выдернув вилку из позвоночника.

Никогда еще контакт не прерывался так внезапно и грубо. Я зашатался, в глазах зарябили узоры сверкающих персидских ковров, и я тяжело осел прямо на пол…

…Тряся головой и моргая, я тупо смотрел на самодовольную физиономию Крауса — и рожа этого человекообразного буревестника нравилась мне не больше, чем Рингу. Он нависал надо мной с выражением злорадного торжества в глазах и сжатыми кулаками, как какой-нибудь пошленький персонаж из дешевых бульварных комиксов, и «Этанак» свисал у него через плечо, словно трофей. Я сделал слабую попытку схватить футляр, но Краус, усмехаясь, отступил назад; все остальные застыли на месте, с дурацким видом взирая на происходящее.

Я привалился спиной к стене и с отвращением вымолвил:

— Краус, почему бы тебе не засунуть свой кривой хобот в собственное ухо и не вынуть через нос свои птичьи мозги?

Краус покраснел, как рак, но я по-прежнему оставался в его власти, и он это хорошо понимал. Он покрутил шнуром «Этанака» у меня перед носом и прошипел:

— Признавайся, ты специально натравил этих фанатиков, чтобы разрушить план?

Я повернулся боком и стыдливо подтянул колени к животу, чувствуя себя так, словно у меня стащили не мозги, а брюки. Под пристальным взглядом Ханы я не мог чувствовать себя иначе.

— Ладно, — сдался я, ежась и передергивая плечами, — признаюсь. А теперь можешь отдавать меня американцам.

— Не волнуйся, это мы устроим, но сначала доберемся до входа в компьютер, — сказал Нтебе.

— Но почему? — спросила его Хана, нахмурившись. — Почему он это сделал? Ведь у него наверняка была причина. Правда? Ведь была, Ярроу? — Ее голос звучал почти умоляюще.

Я улыбнулся.

— Вот сейчас вы меня называете правильно.

Краус тем временем распахнул крышку футляра

и начал нахально шарить внутри рукой. Он был похож на обезьяну, ищущую банан.

— Черт побери, да перестань же ты ковыряться внутри! Между прочим, эта искусственная почка недешево стоит, — взорвался я. Признаться, мне уже надоело играть роль мерзавца, которую он отвел мне в своих романтических фантазиях.

— Действительно, прекрати, Базиль! — И Хана захлопнула крышку футляра, едва не прищемив ему пальцы. — Ну так в чем же причина? — обратилась она ко мне, поднося руку к своему подбитому глазу и снова хмурясь.

Спокойно глядя на них, я покачал головой.

— Что же вы все-таки за люди? Когда же до вас дойдет: не надо все время выкручивать мне руки, чтобы заставить работать! Разумеется, у меня была причина! — и я все рассказал им: про щипцы для ногтей, тиски для пальцев, крепкое «рукопожатие» и все остальное. — Вы должны молиться Богу, недотепы паршивые, что Ринг все так тщательно продумал, ведь Салад еще до встречи со мной знал о ваших планах.

— А если бы ты не нашел выхода, то мы бы по твоей милости оказались в руках этого изверга? — мрачно спросила Хана.

— А вы что — лучше? Да вы были готовы сделать со мной то же самое, причем вашей жизни ничто не угрожало! — я вскочил, закипая от злости. — Ишь, борцы за справедливость! А пинать все три мои жизни, как футбольные мячи? «Штрейкбрехеры, Инкорпорэйтед» — одно слово! — Я перевел дух и продолжал: — А теперь позвольте кое-что рассказать вам о настоящей боли. Боль — это очень скверная штука, — и я помахал у них перед носом своей больной рукой. — И не важно, какой у нее источник: дубинка или электрический ток.

Боль слишком реальная штука, джентльмены. Так что в следующий раз будете знать, когда вздумаете пошутить, что значит оказаться на месте того, для кого вы эти шуточки готовите. — Я сделал несколько шагов вперед и вырвал «Этанак» из рук Kpаyca. Никто даже не пытался мне помешать.

Я взял шнур и начал рыться под рубашкой в поисках розетки, но Хана остановила меня.

— Ярроу, подождите… — Я ждал, глядя ей в глаза. — Почему вы обо всем не рассказали раньше? Зачем все эти хитроумные сети и двойная игра?

— Я хотел рассказать вам, мисс Удача, — сказал я, устало улыбаясь, — я очень хотел. Но при голосовании я оказался в меньшинстве. Ринг — он же почти параноик, вообще никому не доверяет, а «Этанак» — сторонник жестких методов. Так что я искренне сожалею.

Выражение лица Ханы было трудно понять.

— И вы действительно совершенно другой человек? Не Этан Ринг?

Я кивнул.

— И вам доставляет удовольствие жить такой жизнью? Чувствовать себя зависимым, угнетаемым… Неужели приятно, когда кто-то присасывается к вам, словно пиявка?

Я улыбнулся.

— Если бы я признался вам, как это приятно, то, возможно, заработал бы пощечину. В Ринге очень много от меня. Равно как и от «Этанака». Лучшее, что есть в нас обоих. Без нас его бы просто не было.

Я сунул вилку в розетку и помахал на прощание рукой…

…И помахал рукой в знак приветствия. Какое все же блаженство — осознавать себя.

— Привет, друзья. Сожалею, что наш разговор так грубо прервали, — и я посмотрел на Крауса.

— Мои извинения, — сказал он, делая вид, что действительно сожалеет. И надо признать: у него получилось правдоподобно.

— Мы все приносим извинения, — подхватила Хана. — А также благодарим вас… всех троих.

— Принимается, — ответил я с поклоном.

— Мне бы только хотелось, чтобы вы поняли: для нас эта затея — вовсе не какая- то грандиозная шуточка, мистер Ярр… Ринг, — произнес Нтебе, наклоняясь вперед и сжимая свою голову обеими руками. — Согласен, мы не имели права втягивать вас в эту историю. Но поверьте: получить «глазок» в эту компьютерную систему — для нас не детская шалость. Это все равно что прорубить окно к свободе для нашего народа. — Он снова лег на койку, прикрыв глаза рукой. — Но поскольку мы не нашли входа в компьютерную сеть, все мои рассуждения — область чистой теории…

Выражение лица Ханы и хмурый взгляд Крауса хорошо гармонировали с его пессимистической интонацией. Краус присел на другую койку, а затем со вздохом лег на нее. Хана, прислонившись спиной к стене, скорбно качала головой.

— Ну почему же «теория»? Мне известно настоящее расположение входа.

— Что? — Хана посмотрела на меня, как на самозванца. — О чем вы говорите?

— Когда я порылся в секретах компьютера казино, мне удалось узнать, куда направляется почта Коррама Хабира. И это место…

Меня прервал короткий сигнал, и дверь камеры растворилась. Корректный и вежливый вошел Бирнбаум, страж Корпуса миротворцев; именно он и привел сюда всю нашу компанию.

— Все в порядке, мадам. Вы и ваш муж свободны. Прошу прощения за причиненные неудобства.

— Муж? — Я чуть не захлебнулся от удивления и посмотрел на Хану.

— Пойдем, дорогой, — она твердо взяла меня под локоть и потащила к двери. — Бедняга все еще не может прийти в себя, — сказала она с очаровательной улыбкой, — если он вообще когда-то был самим собой.

Краус и Нтебе привстали с коек, но Бирнбаум жестом остановил их.

— А вам придется подождать. Еще нужно разобраться: жертвы ли вы этой драки или ее зачинщики.

Хана задержалась.

— Как долго вы их продержите? Мы не собираемся бросать наших друзей в беде…

— Трудно сказать, мадам, — пожал плечами Бирнбаум, — сейчас освобождают вас, но не их. Сколько времени займет расследование, мне неизвестно. Так же, как и вы, я могу только предполагать.

И он указал нам на дверь, ведущую обратно в холодный мир.

— И что теперь? — спросила Хана, откинувшись на спинку скамьи. Мы сидели на площади, которая, как и большая часть туристического комплекса «Елисейские поля», располагалась под землей. Словно беспризорники, мы с завистью глазели tea праздношатающихся туристов.

— Ну, например, я могу бросить это в воду и загадать желание, — сказал я, доставая кредитную карточку и указывая на фонтан в центре площади. В его перламутрово-жемчужных струях вспыхивали золотые шары и мерцали разноцветные яркие звезды.

— Жаль, что мы не можем вызволить Цефаса и Базиля из тюрьмы, — сказала она с чувством, ударяя кулаком по колену. — Проклятье! Если у Са- лада есть хоть малейшее подозрение, что ты сумел что-то обнаружить, каждая минута может оказаться последней.

— Честно говоря, пользы от твоих друзей было маловато.

Она вздохнула. Вздох получился каким-то сердитым. Закинув волосы назад, она спросила:

— Но мне-то, по крайней мере, ты можешь рассказать, где скрывается Хабир?

— Он стал монахом.

— Брось шутить.

— Я вполне серьезно. Хабир прячется в монастыре на арендуемой христианами заполярной территории в арабском секторе. Монастырь основан группой чудаков с Земли, их называют Дебре Дамо, — это малоизвестная христианская секта.

— Я слышала о них. Читала статью в журнале «Этноцентристика»… Но клянусь всеми богами на свете, представить Коррама Хабира перебирающим четки в глухом христианском монастыре… Нет, это выше моих сил! — Она испытующе смотрела на меня, все еще думая, что ее разыгрывают. — Я знаю: он любит уединение, и никто толком не понимает, что он за человек, но увидеть его в монашеской рясе — это чересчур.

— Он большой оригинал, — пожал я плечами. — Возьми хоть этот его каприз — доставка почты курьером вместо обычных каналов компьютерной связи. Я готов поставить все свои деньги до последнего цента: вход в его компьютерную систему именно там, в монастыре. Никому никогда и в голову не придет искать там.

Она опустила глаза, размышляя.

— Но они не допускают в монастырь женщин!

— Послушай, — сказал я осторожно, — ты ведь сказала стражу Корпуса миротворцев, что я твой муж…

— Прости. Но они бы не позволили мне остаться в одной камере с тремя мужчинами, не будь я замужем хотя бы за одним из них. — Она выпрямилась, поправляя рубашку и разглаживая складки на своих брюках.

— А знаешь ли ты: стоит объявить себя замужней женщиной на арабских территориях, как брак автоматически считается зарегистрированным…

Она с подозрительностью посмотрела на меня.

— Мне казалось, это правило действует только в отношении разводов. И, кроме того, об этом нужно объявить не менее трех раз.

— Гм-м, — неуверенно произнес я, чувствуя, как почва ускользает из-под ног… — Кто_;вы, мисс Удача? Чем вы занимаетесь? Откуда и зачем вы приехали? И ЕЩЕ, ЗАЧЕМ МНЕ ВСЕ ЭТО НУЖНО ЗНАТЬ?

Она улыбнулась.

— Я полукровка, во мне течет японская и цыганская кровь. По профессии — этноисторик. Приехала я ниоткуда конкретно и отовсюду, если под «всем» понимать Землю. Подалась в известную вам организацию, потому что кое-кому понравилась моя докторская диссертация по ритуальной магии… И, пожалуйста, для нашего общего блага, не задавайте мне того вопроса, который вы так долго готовили, Этан Ринг, — я и так уже ответила почти на все. У вас своя жизнь, а мне пора возвращаться к своей. — Ее улыбка была похожа на сломанные цветы, увядающие прямо на глазах. -

Спасибо вам за помощь. Ваша тайна, я обещаю, будет сохранена. И еще раз извините за причиненное беспокойство…

— Я сделаю «глазок» для вас, — сказал я.

Мы оба с удивлением поглядели друг на друга.

— Вы действительно сделаете?

Я кивнул.

— Почему?

— А почему бы нет?.. Мой отпуск еще не кончился. А после вчерашнего вечера в «Занаду» я могу позволить себе путешествие в монастырь.

Она улыбнулась, и внезапно возникший между нами барьер рухнул.

— Спасибо. На мой вопрос ты так и не ответил. — Она внимательно следила за моим лицом, словно пытаясь разглядеть в его чертах кого-то другого.

— Но ты ведь хочешь ответа уже не совсем на тот вопрос, который задала, не правда ли?

— Нет… — она опустила глаза и некоторое время молчала. — Этан, Ярроу говорил, что доволен тобой. Это правда? Неужели у него когда-нибудь была свобода для самостоятельных решении? И как насчет компьютера?

— «Этанак» видит мир моими глазами. Я — его вход, и его это устраивает. В тонкостях реальной жизни он не силен, поэтому не претендует на первенство, если я, конечно, не начинаю теряться. Слава Богу, у него только один человек-побратим, — и я вспомнил прошлую ночь. — Что касается Ярроу и его эмоций… — я почувствовал, что покраснел до ушей. — Я кое-что расскажу тебе о Ярроу, Хана. Он хороший малый, но у него не голова, а решето, и вдобавок он несусветный лентяй. Когда к нему пришли, чтобы предложить участвовать в эксперименте, он десятый час смотрел телевизор в своей каморке. Эта квартирка настолько унылая, что в ней даже самоубийство кажется скучным занятием… Не думай, что я говорю о нем за глаза. Ты когда-нибудь читала сказку о Царевне-лягушке? Так вот, если хочешь, у нас с Ярроу та же сказка. — Она слегка нахмурилась. — Когда проецируешь лучи разного цвета спектра на стену, Хана, то в месте их взаимного наложения получается третий цвет — совершенно новый. Но если один луч прикрыть, этот новый цвет исчезнет. Мы нужны друг другу. Мы любим друг друга. И выбрали имя Ринг — кольцо — потому, что оно символ завершенности.

Она слегка коснулась моего плеча и мягко сказала:

— Майкл Ярроу — не Царевна-лягушка. А вы, несомненно, один из самых интересных людей, каких мне когда-либо приходилось встречать. — Ее губы почти касались моего уха.

— Это наблюдение — хорошее начало, — сказал я и поцеловал ее.

Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем мы снова вышли на улицу. Хана шепнула мне на ухо:

— Что мы теперь будем делать? Ведь все наши вещи остались там, в этом проклятом отеле.

Я снова достал кредитную карточку. — У нас есть пятьдесят тысяч серклей.

— Ты уверен, что действительно хочешь через все это пройти? — спросила она напоследок, когда мы уже оказались в толпе нетерпеливых пассажиров с сезонными билетами, рвущихся на посадку в рейсовый трейлер к южному полюсу. Она придержала меня за воротник куртки и облучила своим ослепительным взглядом.

Я прекрасно знал, что ей известен ответ, поэтому просто притянул ее к себе и поцеловал долгим, как расставание, поцелуем.

— Уже слишком поздно об этом спрашивать. И все же спасибо за этот вопрос. — Я высвободился и, пока еще окончательно не потерял волю, быстро пошел к машине.

— Этан… — она догнала меня и протянула руку, в которой был зажат какой-то предмет. — Возьми это с собой, — и она сунула его в карман моей куртки, скороговоркой пробормотав что-то на незнакомом мне языке. — Теперь ты каждую минуту будешь помнить, что я постоянно думаю о тебе.

Возможно, ее талисман вовсе не заставлял ее вспоминать обо мне, но то, что я постоянно думал о ней, — это уж точно. С момента нашего расставания минуло двенадцать часов, и, сидя в подпрыгивающем на ухабах вездеходе, я ощущал укрытый в толстой рукавице подарок, странным образом служивший для меня подтверждением реальности прошлой ночи, так похожей на сон. Залогом моей удачи стал узкий серебряный браслет ручной работы, гладко отполированный и перевитый прядью иссиня-черных волос. Я ехал и улыбался глупой блуждающей улыбкой. Собственно, весь путь от Нового Каира до Полярного Круга прошел для меня в каком-то блаженном тумане воспоминаний. Сейчас мне вспомнилась прошлая ночь, и я покраснел от смущения, или, точнее, Ярроу зарделся стыдливым румянцем. Правда, в вездеходе стесняться было некого: Фауд, мой гид, похоже, вообще забыл о моем присутствии, а уж до моих грез наяву ему и подавно не было дела. Он сидел за рулем вездехода, полностью сосредоточившись на дороге; его волосы, щедро смазанные бриллиантином, были зачесаны вперед в форме креста — прическа, уже лет десять вышедшая из моды. Приемник трещал и плевался, извергая изуродованные эфиром национальные арабские мотивы, — «Этанак», кстати, почему-то был без ума от них, считая их изысканной и мелодичной музыкой. Я уже после года пребывания на Марсе возненавидел их лютой ненавистью и даже иногда жалел, что не оглох в детстве. Фауд выпустил пузырь жвачки и довольно улыбнулся. Он казался добродушным, да и в бюро путешествий мне отрекомендовали его наилучшим образом; правда, ко мне он относился, как к блаженному. И чего греха таить, причины для этого у него были.

На всякий случай я проверил экипировку. Одет я был в утепленную куртку — герметичный костюм взять с собой мне не позволили, так как на территории Дебре Дамо все, что помогало создавать искусственную среду обитания, было запрещено. Разрешалось брать только кислородную маску, без которой даже самые неисправимые пуристы не могли обойтись. Поэтому сейчас я чувствовал себя как начинающий альпинист, забравшийся на трехкилометровую высоту.

В дороге «Этанак» проанализировал кое-какую конфиденциальную информацию о монастыре, сообщенную мне Ханой, и я разработал план бегства из Дебре Дамо на случай крайней необходимости. Принципы «естественной» жизни в монастыре соблюдались очень строго. Мне с трудом верилось, что в мире найдется хотя бы один богач, готовый по доброй воле провести в подобной тюрьме несколько дней, не говоря уже о таком эпикурейце, как Коррам Хабир.

Мне удалось разузнать eщe несколько любопытных деталей, например: монахи перебрались сюда с Земли тринадцать лет назад, тогда же, когда исчез Хабир, а территория монастыря была частной собственностью Коррама.

Вездеход на полной скорости несся по ухабам.

Я легонько похлопал по футляру с «Этанаком», таким образом подбадривая всех нас. Между прочим, пока я витал в облаках и думал о Хане, он успел проштудировать грамматику геез — языка монахов Дебре Дамо и провести сравнительный лингвистический анализ с арабским языком, который схож с ним по строению. Результаты его штудий тут же обнаружились у меня в памяти. Приятно чему-то учиться, не прилагая для этого особых усилий.

— А вот и он, хаджи.

Фауд называет всех «хаджи», что по смыслу соответствует чему-то среднему между «ваше преосвященство» и «господин». Он указал поверх приборной доски на чернеющее за лобовым стеклом дно кратера.

Я стал внимательно разглядывать местность, надеясь отыскать какую-нибудь одинокую неприступную вершину, гордо вздымающуюся на горизонте, поскольку Дебре Дамо на геез означает «Священная гора», и основатели секты на Земле избрали своей обителью один из горных пиков. Однако вместо горы я увидел стену узкого и глубокого каньона, отвесно уходящую вниз. Сам каньон казался словно вырубленным гигантским топором посреди необъятной равнины.

— Славной местечко! — Фаунд улыбнулся мне с той добродушной снисходительностью, которую обычно считают единственно возможной формой общения с душевнобольными… Вот мы и прибыли, хаджи. Монастырь на самом дне разлома, — сказал он невозмутимо, а я с замиранием сердца следил, как наш вездеход со скоростью десять метров в секунду несся к краю обрыва. Я уже начал подозревать водителя в склонности к суициду.

Но в последнюю секунду Фауд вспомнил о тормозах, и мы замерли над бездной в клубах густой пыли.

Через лобовое стекло ничего уже нельзя было разглядеть. Надев шлемы и кислородные маски, мы выбрались из кабины, и тут я заметил, что нас встречают.

Поначалу я принял человека, закутанного в запыленную сутану из грубого сукна, за вылепленную из грязи скульптуру. И только когда клубы пыли понемногу рассеялись, я увидел монаха, вероятно, посланного святыми братьями встречать гостей.

Мы приблизились: за его спиной зловеще зияла источающая странное сияние пропасть. Что это было? Божественный свет? Несмотря на мое скептическое отношение к внешним эффектам, я не мог не признать: зрелище потрясало.

Фауд и монах обменялись приветствиями на геез. Я прислушивался к их разговору, привыкая к звучанию непривычной речи и одновременно стараясь всеми силами убедить себя, что мне не грозит скорая смерть от удушья. Когда атмосферное давление меньше земного в десять раз, то, даже напялив кислородную маску, чувствуешь, что жить тебе осталось недолго. Фауд представил мне монаха — его имя можно было перевести как Брат Процветание — я же в ответ что-то любезно промычал. А потом они почему-то заговорили о деньгах… ПОЧЕМУ?

— Хаджи, он говорит: спуститься вниз к монастырю стоит два серкля.

— Два серкля? В этих местах? Вам не кажется, что уважаемый Брат хватил через край? — НЕ УДИВИТЕЛЬНО, ЧТО ЕГО НАЗЫВАЮТ «БРАТ ПРОЦВЕТАНИЕ»!

Фауд пожал плечами.

— Так он оценивает свою работу, а уж наше дело, соглашаться или нет. На Земле они на протяжении сотен лет сами зарабатывали себе на жизнь.

Недовольно поморщившись, я порылся в боковом кармане рюкзака и извлек оттуда пару купюр.

— Вот, возьмите и заплатите ему.

Оба кивнули.

— Хорошо, хаджи, на следующей неделе я вернусь, — весело сказал Фауд, спеша к своему вездеходу. — Желаю вам приятно провести время, — он говорил так, словно мой приезд был продиктован исключительно желанием отдохнуть.

Дверца захлопнулась, и он включил двигатель. Вездеход попятился назад, развернулся и запрыгал на ухабах, будто ему было невтерпеж поскорее вернуться в цивилизацию.

ИМ СЛЕДОВАЛО БЫ НАЗВАТЬ ЭТО МЕСТО СВЯЩЕННОЙ ДЫРОЙ… Я повернулся лицом к светящейся чаше каньона, а Брат Процветание вручил мне кожаную сбрую. Я сначала посмотрел на него, потом на сбрую, и у меня внутри все похолодело не меньше, чем снаружи. Над краем пропасти нависала странная конструкция, представлявшая собой нагромождение гигантских колес и блоков, довольно ветхих на вид. ГОСПОДИ, ЧТО

МЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕМ?

— Фауд! — заорал я, поворачиваясь и размахивая постромками. Но на месте, где только что стоял вездеход, клубилось лишь облако серой пыли, и мой отчаянный вопль безвозвратно растаял в разреженном воздухе. Моя рука тяжело повисла, словно внезапно налившись свинцом, а дыхание стало неровным и прерывистым, как у астматика.

Смирившись с неизбежным, я подошел к краю скалы и заглянул вниз, чтобы оценить предстоявшее испытание.

— А-а-а, — только и мог вымолвить я и отпрянул с зажмуренными глазами. — Аллах Акбар! — выговорил я наконец. Мне, наверное, никогда не удастся привыкнуть к грандиозности марсианского пейзажа, который мать-природа щедро одарила самыми неожиданными чудесами.

Разлом был четыре километра в ширину и около двух в глубину. Но поражало не это — его стены казались отшлифованными. Здесь явно поработали фантазия и руки человека. Собственно, до зеркального блеска были отполированы только верхняя половина ближайшей стены и нижняя противоположной, что, как я догадался, делалось для фокусировки солнечных лучей к центру низины, то есть стены, по сути, служили аккумуляторами световой энергии в летние дни. И только одно обстоятельство печалило меня: другого способа спуститься по отвесной скале с головокружительной высоты не существовало… Обреченно я еще раз осмотрел потертую сбрую. Оставалось выбирать: или положиться на допотопную технику, или мерзнуть на этой ледяной равнине, постепенно превращаясь в мороженое.

Монах невозмутимо наблюдал за моими терзаниями. Я начал покорно надевать сбрую…

Во время спуска по горячей и ослепительно сияющей каменной глади мне в голову пришла только одна трезвая мысль: я поблагодарил Бога за то, что не пожалел отдать монаху два серкля.

Сразу же за гранью полированной поверхности начиналась естественная шероховатая стена каньона, испещренная трещинами и изобилующая острыми выступами. Я начал постепенно приходить в себя после истерики, пережитой по милости Ярроу, и уже увереннее нащупывал все еще дрожащими ногами специально проложенный, как на «русских горках», желоб.

Когда мы подошли к монастырю, в каньоне уже царила кромешная мгла, а я был так измотан, что не постеснялся бы на коленях молить об убежище.

Меня, как блудного сына, заключили в переходный отсек: под куполом, закрывавшим весь монастырь, не поддерживалось повышенное давление, но кислорода было с избытком. При свечах монахи провели меня через какое-то большое и вонючее, как хлев, помещение. И прежде чем затолкать на ночлег в крошечную хижину, дали мне миску удивительно приятной теплой каши. Всю ночь мне снились очень странные сны…

Ранним сумеречным утром Ярроу проснулся от колокольного звона и громких молитв и сначала никак не мог сообразить, что же с нами произошло. После того, как совместными усилиями мы это вспомнили, я лежал в зябкой полутьме, закутанный в грубые одеяла, и теперь уже пытался сообразить, какого рожна мне вообще понадобилось в этом проклятом месте. Я прекрасно понимал абсурдность своего нынешнего положения. Я затеял все это ради Ханы, полуцыганки-полуяпонки, этноисторика, причем специалиста по так называемой примитивной ритуальной магии. Заклинания, ведовство — и любовные чары? Как она тогда сказала? «Теперь ты будешь вспоминать обо мне…» Может быть, меня околдовали?

Я нащупал кресло и зажег свечу, вспыхнувшую в перенасыщенном кислородом воздухе ярко и торжественно. Что же со мной происходит? Какой-то возврат в мрачное средневековье! Уже давно доказано наукой, что обрезанные волосы и ногти не имеют никакой магической силы. Все волшебство заключается в силе самовнушения. Если я оказался в этой глупейшей смехотворной ситуации не по собственной воле, то грош мне цена!

Когда запоздалое осеннее солнце заглянуло в каньон, я уже успел с помощью «Этанака» составить подробнейшую карту всего, что находилось под куполом. Планировка монастыря оказалась запутаннее, чем я ожидал: городок представлял собой сложный лабиринт, в котором тысячи круглых каменных хижин рассекались на сегменты жутковатыми узкими переулками. То, что я в потемках принял за хлев (по запаху), на самом деле оказалось главной площадью, оккупированной бесчисленным выводком цыплят, разгуливавших по ней совершенно свободно. По одну сторону площади стоял собор — высокое трехэтажное строение в форме четырехугольника, возвышавшееся над толпой домишек-лилипутов, как Гулливер. Каменные стены собора явно дисгармонировали со стальными перекрытиями, поддерживавшими его верхние этажи. Металлические конструкции в сравнении со всем старомодным обликом монастыря выглядели словно дирижабли, окруженные птеродактилями. Я чуть не раздавил одного из цыплят. Особенно меня удивили деревянные насесты: одному Богу известно, где монахи ухитрились раздобыть дерево на Марсе…

По-моему, основатели монастыря представляли прогрессивное крыло секты, так как уже тем, что покинули Землю, сделали доброе дело. Правда, было бы любопытно выяснить, оставалась ли у монахов возможность выбора…

Но самое занятное: я не заметил никаких признаков присутствия в монастыре единоличного владыки транснациональной Империи, избравшего это захолустье местом своей тайной резиденции. Я не обнаружил ни пресловутых личных поваров, колдующих над изысканнейшими деликатесами, маскируя их среди горшков с вегетарианской похлебкой, ни скрытых телеэкранов между скучными фресками, изображавшими крылатые существа, ни вмонтированных в стены водопроводных труб с горячей водой.

Я пристально вглядывался в глаза монахов, но, понятно, не мог обнаружить Хабира среди шерстяных сутан и отрешенных лиц.

Возвращаясь в свою хижину после вечерней молитвы, я случайно подслушал разговор трех монахов, обсуждавших ожидаемый приезд еще одного посетителя, который, как я понял из их слов, наведывался в монастырь регулярно. Причем, могу поклясться, кто-то из них произнес слово «вертолет».

Собственно, это все, что я понял из беседы. Полученной информации явно было недостаточно. Это плохо, поскольку мне уже сейчас нечем было себя занять, хотя моя уверенность в том, что компьютер «Занаду» не лгал, и Хабир находится здесь, ни на секунду не поколебалась.

Но не мог же легендарный мультимиллионер быть невидимкой! Я думал о Хане и о том, что после всех треволнений буду вынужден ее разочаровать. И снова думал о Хане, и долго лежал без сна в темноте на жестком тюфяке, мучимый тревогой и сомнениями.

Но, как говорится, нет худа без добра. Если бы не бессонница, я наверняка не почувствовал бы едва ощутимую вибрацию, сопровождавшую снижение вертолета, и не расслышал бы тихий шум двигателя. Я вскочил и выглянул в дверь своего домика. Поскольку он находился неподалеку от стенки купола, за прозрачной изолирующей оболочкой, мне удалось разглядеть посадочные огни снижавшейся машины, многократно отраженные гладкими стенами каньона, а затем и уродливый силуэт двухвинтового тупоносого марсианского вертолета. Вертолеты на Марсе — редкое зрелище, а посадить машину на дно каньона и при низком атмосферном давлении — вовсе не шуточное дело… Потом я увидел одинокую фигуру человека в герметичном защитном костюме, двигавшуюся по направлению к монастырю. Посетитель явно обладал привилегиями, в отличие от простых смертных.

Я спешно оделся и стал торопливо пробираться по лабиринту переулков к центральной площади. К счастью, монахи не имели обыкновения молиться по ночам, и по пути я ни на кого не наткнулся. Я добрался до площади, не только сумев сохранить в целости ноги, но и поспев как раз в тот момент, когда гость в сопровождении двух монахов, несших свечи, прошел в собор. Это было единственное здание монастыря, которое мне не удалось осмотреть, так как вход в собор разрешался только монахам.

Запрет посещать собор явно не был случайным, и я не решился нарушить его. А Хабир? Может быть, этот таинственный полночный гость — именно он? А сам монастырь — одно из конспиративных мест, куда он приезжает только за почтой? Или, может быть, именно здесь его компьютер?

Я притаился за выступом стены, дожидаясь, когда же он наконец закончит свои дела, и я смогу приступить к своим… Но ждал я напрасно и мерз тоже зря. Несомненно, монахи имели под куполом солнечные батареи, отдававшие накопленную за день энергию для обогрева территории Дебре Дамо, иначе святые братья просто не дожили бы до утра. Правда, как я ощутил на себе, обогрев мог бы быть менее формальным…

И все же мое терпение было вознаграждено: человек в защитном костюме и его свита, освещенные зыбким пламенем свечей, показались из дверей собора и пересекли площадь. Но пошли они не по направлению к переходному отсеку. Вероятно, Хабир еще не успел ознакомиться с почтой. Что делать? Не лучше ли поберечь здоровье и отправиться спать, дав ему спокойно уехать, думал я. К тому же ночь становилась все холоднее, а сколько времени пришлось бы его дожидаться, было известно одному Богу.

Поэтому я вышел на площадь, освещенную мутным светом двух марсианских лун, и, отбрасывая в разные стороны бледные тени, мелкими шажками перебежал ее. Цыплята на насестах обратили на меня не больше внимания, чем на Хабира. Похоже, от холода они впали в кому. Я переступил порог собора и беспрепятственно прошел внутрь, освещая путь маленьким, размером с авторучку фонариком, который я предусмотрительно припрятал в футляре «Этанака». На всякий случай я нащупал рукой серебряный браслет Ханы. НЕ ПОКИДАЙ МЕНЯ, МИСС УДАЧА!

При свете фонарика я прошел через часовню, где молился сегодня вечером, и приблизился к занавешенной двери в противоположной стене. Я долго колебался, боясь нарушить запрет и совершить святотатство — то, что монахи не возражали против присутствия Хабира в их святилище, вовсе нe означало, что они спокойно отнесутся и к моему непрошеному вторжению.

Я распахнул шторы и переступил порог. Обведя лучом фонарика помещение, я разглядел пыльные манускрипты на столах, искусно выкованные металлические кресты, фрески с ликами святых на стенах и плоский экран между ними. Плоский экран?! Я снова осветил его фонарем.

То, что я искал, находилось здесь. На шероховатой голой стене в противоположной части комнаты висел прямоугольный экран, словно ждущий собеседника, а под ним аккуратная консоль с клавиатурой и единственный стул — вход в компьютерную сеть. Передо мной, беззащитная и ничего не подозревающая, дремала могучая Империя Коррама Хабира..

Некоторое время я стоял, неторопливо разминая замерзшие пальцы. Меня обуревали самые смелые и необузданные фантазии. Я сел за пульт и приступил к работе.

В неестественном свечении индикаторов глаза святых на стенах словно ожили. Я подсоединил входное устройство «Этанака» к консоли и, как посетитель музея, ведомый за руку опытным экскурсоводом, отправился вместе с ним в захватывающее путешествие по коридорам и закоулкам грандиозного электронного разума. «Этанак» начал для пробы вводить незначительные данные, чтобы включить систему защиты компьютера и получить точное представление о функционировании всей сети. Я почувствовал, как защита включилась и вступила в игру. Теперь я трепетал от возбуждения, как честолюбивый провинциал, впервые получивший приглашение на великосветский бал.

Но это было только начало пути, впереди меня ждало еще немало препятствий и головоломок. Уже с первых шагов становилось ясно, что нам противостояла, вероятно, самая большая и самая сложная компьютерная сеть в мире — бесчисленное множество программ внутри других программ, словно заключенные одна в другую сферы в китайских шарах из слоновой кости; запутанная иерархическая лестница подсистем, систем, их комплексов — целый пантеон странных таинственных богов.

Интересно, окажись я в действительности составной частью этой сети, смог бы я понять хотя бы ее незначительную структурную составляющую, а потом интегрировать эту структурную единицу в самого себя?

Нет, сейчас не время думать об этом. Я нахожусь здесь для того, чтобы ввести в сеть специфическую подсистему и вмонтировать с ее помощью «глазок» в главную сеть, поэтому не имею права тратить время попусту. Этим я только взбудоражу защиту компьютера, а моя задача — не сражаться с ней, а попытаться обхитрить. По сути, все образование «Этанака» было ориентировано на умение незаметно проникать в электронные системы, не поднимая при этом тревоги и обходя расставленные на пути электронные волчьи ямы и капканы.

Всем своим существом я чувствовал колоссальное напряжение своего электронного собрата: он отсеивал лишнее, нащупывал, отступал и вновь возвращался обратно, отыскивая слабину, самый ничтожный изъян, — так скалолаз ищет выемку в камне, чтобы перейти с одного уступа на другой, чуть-чуть продвинуться вперед, подтянуться еще выше. Мне вспомнился старомодный компьютер «Занаду» — забраться в него было так же просто, как открыть дверцу стола; проникнуть же в эту сеть значило вскрыть мощный сейф. На каждую успешную операцию приходилась тысяча неудач, но «Этанак» не отступал, делая попытку за попыткой с немыслимой, непостижимой скоростью. Бессознательный, сверхчувствительный анализ машины порождал у меня необычные эмоции. Он опережал мысль, но то, что совершалось вокруг, совершалось мною. Так теннисист инстинктивно отбивает стремительно летящий мяч. Время теряло форму, мир растекался вязкой патокой. Это было нечто вроде нового способа медитации — дзен-буддизм и искусство компьютерной логики, слившиеся воедино для постижения неведомого.

Успешный прорыв в эту сложнейшую компьютерную сеть, возможно, станет моим величайшим достижением, самым важным событием моей жизни. Я уже обнаружил, что, пытаясь протянуть в компьютер через этот вход, я выбрал наиболее сложный путь. Да и сам компьютер должен был находиться где-то на Марсе — не исключено, что именно в этой комнате: при прохождении сигналов не наблюдалось ни малейшего временного запаздывания. Если бы механические части системы размещались на Земле, я бы получил определенное преимущество, имея дело только с периферийными нервами, действуя как врач, проверяющий рефлексы в коленном суставе, а не всю центральную нервную систему. Это временное запаздывание позволило бы мне легко обходить ловушки защитного механизма сети.

Но на практике все происходило наоборот, а это могло означать одно — «Этанак» столкнулся с серьезным вызовом, и на карту была поставлена его честь. Я непроизвольно отметил, что по иронии судьбы «Этанак» сейчас решал именно ту задачу, для выполнения которой и был создан.

Эта система оказалась не только самой сложной из всех, с которыми мне прежде приходилось сталкиваться, но и самой странной. Она словно была спрограммирована мною самим. Нет, я не страдаю манией величия. Могу ручаться: во всей солнечной системе не найдется человека, лучше меня умеющего искать и устранять компьютерные вирусы, но вот в программировании я полный профан. Я просто не приспособлен для выполнения этой в общем-то стандартной работы — я сразу же углубляюсь и ухожу к корням машинного языка. То есть, если уж я создам программу, то никому другому попросту не хватит жизни, чтобы распутать все узелки и докопаться до сути.

Может быть, подобная программа была продиктована соображениями безопасности: в банке данных ничто не находилось на своем месте, а самое главное было погребено под грудами малозначимой информации. Разбираясь в блоке памяти этого компьютерного мозга, ты словно оказывался на чердаке заброшенного дома, заваленного до самого потолка старыми газетами, журналами и другими ненужными вещами. И вынужден был рыться в этом мусоре, чтобы отыскать погребенную под ним потайную дверь в кладовую, где хозяин держал ключ к сундуку с драгоценностями.

И вдруг, к своему восторгу, я понял, что нахожусь в шаге от цели. Я уже несколько раз натыкался на явные ошибки в системе, но не реагировал на них именно из-за их очевидности. Но сейчас я обнаружил несоответствие принципиального свойства, непоследовательность, причина которой не была случайной — и я мог использовать эту слабость для поиска закономерности в ошибках программиста этой компьютерной сети.

Знание закономерности опустит передо мной подъемный мост, ведущий в святая святых, к тайнику Благородного Программиста, и я войду в него… Но, Боже, какое несчастье! Оставалось всего полшага — и вдруг цепи заклинило, мост рухнул и грозные стражи уже движутся мне навстречу с алебардами наперевес… Я задел колокол, подавший сигнал тревоги. Я обеими ногами попался в капкан, и теперь оставалось только ждать своей участи.

— Кто ты? — с недоумением спросил властный голос.

ГОСПОДИ, КАЖЕТСЯ, Я СХОЖУ С УМА? Оглушенный, я замотал головой, как испуганное животное. ЧТО Я СЛЫШУ?

— Ты попался, Этан Ринг. Я ждал тебя.

НЕБЕСНЫЕ ГОЛОСА! Теперь я понял, что некогда происходило с Жанной Д'Арк.

— Скажи мне, что тебе нужно?

Сначала я подумал, что ненароком породил еще одного монстра, каким-то чудесным образом вдохнув жизнь и в эту систему. Но откуда тогда взялись голоса? Даже «Этанак» первые несколько часов своего существования имел только зачатки разума и был нем, как рыба.

— К-К-КТО ТЫ? — неуверенно, запинаясь, придал я звучание своей мысли.

— Я — Коррам Хабир.

Вот, оказывается, в чем дело: компьютер просто сошел с ума, вообразив себя своим создателем! Или же?.. Но разве это возможно, разве такое может быть? Неужели эта до умопомрачения запутанная система обладала чувствительностью человека; неужели кому-то удалось добиться невозможного: ввести разум, личность человека в компьютерную программу?

— Именно так, — ответил мне голос в моем мозгу. Телепатическая речь воспринималась мною как легкая щекотка, раздражавшая гортань и возбуждавшая голосовые связки.

Наконец я смогу рассеять все эти дурацкие слухи. Коррам Хабир не одряхлел и не умер. Он жил — и жил не где-нибудь, а в компьютере. Он в буквальном смысле слова перестал быть человеком, он ушел из мира, покинул свое бренное тело, найдя новое, самое неожиданное и удобное вместилище для своего разума. В то время, как его телесная оболочка…

Все так! Но если Коррам Хабир здесь, то кто же тогда этот сегодняшний ночной посетитель?

Не успел я об этом подумать, как за моей спиной прозвучало:

— Какой приятный сюрприз, мистер Ринг.

Никогда бы не поверил, что мне когда-нибудь придется с таким трудом поворачивать голову. А все потому, что я знал наверняка: этот писк придушенного кролика мог издать только один человек… Я повернул голову и посмотрел на него. О, Боже, как мне хотелось ошибиться! Но Салад стоял в другом конце комнаты со шлемом в руках, его лысая голова блестела, и такой же самодовольный блеск был в его глазах.

Я вскочил со стула, пытаясь выдернуть переходник «Этанака» из разъема. Но он не поддавался: Хабир намертво заблокировал его в консоли. Я стоял и растерянно дергал шнур, как мальчишка, забравшийся на забор к соседу за яблоками и случайно защемивший палец.

Салад молча, с циничным вожделением посмотрел на меня, а затем вытащил пистолет.

— Я знаю, что вы можете подумать, застав меня здесь. Но, поверьте, я только… на самом деле я…

Пистолет выстрелил один раз, почти бесшумно, и что-то тяжелое, как невидимый топор, ударило Меня по колену. Я свалился на стул с криком, в ужасе хватаясь за ногу.

— Очень рад, что здесь оказались именно вы, мистер Ринг, — произнес Салад в свойственной ему вкрадчивой манере. — И именно после того, как бессовестно нарушили наше соглашение. После того, как причинили столько неудобств нашим постояльцам. После того, как сбежали, не заплатив за ущерб… — его лицо расплылось в улыбке, сделавшей бы честь галантному маньяку- убийце. — Пришло время платить, мистер Ринг. Потому что господину Хабиру все еще интересно знать, кто вас нанял. А я собираюсь заставить вас это рассказать. Но прошу вас, не сознавайтесь сразу: это испортит удовольствие. А ваше положение, кстати, все равно не улучшит.

— О, Господи милосердный, — застонал я; голова моя кружилась, мысли путались. — Хабир, ты же не хочешь почувствовать то, что он со мной сейчас сделает? Останови его, или все то же самое испытаешь и ты! — Не знаю, откуда пришло вдохновение, наверное, свыше!

Экран передо мной вспыхнул десятисантиметровыми буквами: «Салад, остановись!»

Салад опустил пистолет, его глаза расширились и тут же снова сузились.

— Это твои проделки. Ты давишь на него!

— Ничего подобного! — Боже, как же тяжело кричать через сжатые зубы.

«Салад, — на экране появились другие буквы, помельче. — Это — Хабир, — ниже отпечатался цифровой код. — Я хочу сам допросить этого человека. По-своему. Ты не смеешь прикасаться к нему, пока я не прикажу. Понял?»

— Но, господин, вы же сказали… — Салад все ниже опускал ствол пистолета. Он выглядел растерянным. — Понял, господин.

Включая и то, что он читает мои мысли…

— Итак, ты рассчитываешь на мое снисхождение, Этан Ринг? — Его телепатические сигналы со скоростью мысли преобразовались в моем мозгу в обычные слова; экран же оставался темным.

— Да, мистер Хабир, — с рвением мысленно ответил я. Если бы мои мысли могли дрожать, как живой голос, они бы дрожали.

— Очень, очень много времени прошло с тех пор, когда я в последний раз чувствовал боль, Ринг. Я уже успел забыть, как она была неприятна…

— Не только вам, господин. — Я посмотрел на свою пропитавшуюся кровью штанину и подумал: не дай Бог, ему еще захочется вспомнить, как чувствует себя тяжелобольной или умирающий. «Этанак», — взмолился я, — помоги мне!» Я ощутил легкое жужжание где- то под черепом: «Этанак» снижал восприимчивость болевых рецептов мозга. Уф-ф-ф, моя голова наконец прояснилась. Очень хорошо!

— Вернемся же к моему первому вопросу, Ринг. Вы так и не ответили на него. Что вы здесь делаете? И кто вы — человек или машина? Мне раньше не приходилось иметь дела ни с кем похожим на вас. Я даже не знал, что такие существа вообще есть в природе.

Я сразу понял, что логика и эмоциональная реакция Хабира соответствуют стереотипам арабского образа мышления. И тут же постарался перейти в ту же тональность. Я заискивающе произнес:

— Взаимно, взаимно, господин! Мне также не приходилось сталкиваться ни с чем подобным… Кто я? В комнате находится человек, к компьютеру подключена машина, а их разум принадлежит обоим. — И я привел ему свою аналогию с наложением трех цветов.

— Полный симбиоз? Как этого удалось добиться? Кто сумел сделать вас таким? Расскажите мне о себе.

И я всем своим существом ощутил острую потребность излить душу.

— Все началось около года назад… — мысленно сказал я и уже во второй раз за последние два дня отправился в путешествие по тайным закоулкам памяти, повинуясь требованию существа, которому я не мог отказать. — …И тогда я нелегально прибыл на Марс; работаю здесь на арабских территориях уже около года, занимаясь обслуживанием компьютеров.

Естественно, чем же тебе еще заниматься, — заметил Хабир. Я готов поклясться, что до меня дошел даже его ироничный смешок! — А теперь расскажи, каким образом тебе удалось слиться с машиной.

Я заблокировал блок памяти статическим разрядом, прежде чем он успел что-то понять.

— Прошу прощения, господин. Эти сведения — секретные.

— Я могу заставить тебя рассказать. Или, может быть, попросить Салада?..

— О, нет… — я бросил взгляд на сияющий череп Салад а, ждущего своей жертвы, как хищная птица, и у меня внутри все снова похолодело.

— Не трусь, Ринг. Ты слишком интересен для меня, чтобы заслужить строгое наказание по такому ничтожному поводу. Особенно после того, как ты уже пытался сделать со мной значительно худшую вещь и потерпел неудачу.

После его слов мой страх сначала на минуту сменился облегчением, но потом снова возникла тревога. Я проиграл, и «Этанак» тоже потерпел поражение. Эта система была нам не по зубам. Интересно, смог бы «Этанак» победить ее в союзе с более развитым человеческим интеллектом, чем мой…

Я чувствовал себя растерянным и опустошенным. Что-то теплое и липкое скапливалось в моем правом ботинке.

— Спасибо, господин, — сказал я.

— Ты нравишься мне, Ринг. И я завидую тебе.

— Почему?

— Да, завидую. У тебя есть то, что мне недоступно. Например, чувства. У меня нет зрения. Я не слышу, не осязаю, не могу ощущать запах, вкус. Мое тело мертво. И только теперь, когда я смог воспользоваться твоим телом, я впервые за тринадцать лет вновь почувствовал оебя живым. Приблизился к реальной жизни. Слава Аллаху! Ты даже не знаешь, что значит для меня встретить тебя, просто узнать, что такое возможно. Но ты — единственный…

— Да, насколько мне известно.

— Но ведь и я единственный. Я Коррам Хабир. Вечный Хабир. Я правлю Империей… но не могу насладиться своим богатством. Не могу даже увидеть свой «Занаду».

— Почему же? Почему же вы… сделали это с собой? Многие как раз считают, что вы пресытились жизнью…

— Жизненная сила по капле вытекала из меня. Я притворился отшельником, чтобы подготовить почву для своей трансформации — и она оказалась успешной. Только Корраму Хабиру под силу стать тем, кем он стал. И теперь я управляю Империей таким способом, который еще ни одному правителю до меня не приходил в голову!

Я едва справлялся с напором гигантской волны непомерного честолюбия. И эта волна пыталась поглотить меня так же, как до этого поглотила шестую часть человечества.

— Ноты никогда больше не увидишь дождя, не насладишься вкусом вина, не будешь ласкать красивых женщин и не ощутишь их ласки! — Я почувствовал, как волна ослабела и отступила. Я нащупал браслет на своей руке и откинулся на спинку стула.

О, Хана, пожалуйста, подумай о своем бедном Этане… Я вдруг вспомнил, что Хабир видит все мои мысли, как театральный зритель наблюдает за действием на сцене, и решил не перевозбуждать его созерцанием эротических сцен, переключившись на другой предмет.

Почему-то мне становилось все труднее на чем- либо сосредоточиться. Может быть, и в этом была повинна Хана?

— Хана? — эмоции Хабира снова хлынули в мой мозг, его давление становилось нестерпимым, и я готов был закричать… или этого хотел не я, а он? Мне и раньше приходилось передавать свои эмоции компьютеру, но обратная связь никогда не была столь полной, так что я не мог отличить чужих мыслей от своих собственных.

Происходившее уже не было игрой, когда принято притворяться и блефовать. И Хабир не вел себя как шулер, хладнокровно манипулирующий моим сознанием. Он был просто одиноким стариком, заключенным в машину, как в дом престарелых, и теперь отчаянно искавшим любую ниточку к реальному миру.

Внезапно мне стало его очень жалко, мне даже захотелось показать ему Хану, нашу первую встречу с Ханой, свидание в тусклом призрачном подземелье, а затем в Павлиньей гостиной «Занаду». Вспомнить, как мы сидели рядом, ели, пили вино, наслаждаясь мелодичным перестуком дождя…

— Ринг! С тобой все в порядке?

Ох-х-х! Я очнулся, лежа лицом на клавиатуре компьютера, и не мог вспомнить, что со мной случилось.

— О-о, простите. — Я выпрямился, оттолкнувшись от консоли ватными руками, и снова откинулся на спинку стула.

— Что с тобой? — в его озабоченности звучали гнев и страх.

Моя левая штанина ниже колена насквозь пропиталась кровью.

— Мне кажется… я дал течь. — Эта не очень уместная шутка так меня самого насмешила, что я принялся хохотать. ЭТО НЕ СМЕШНО! НЕ СМЕШНО! И мне действительно вдруг стало не до смеха, мне уже не хотелось сидеть сложа руки и предаваться сладким воспоминаниям, потихоньку истекая кровью. -

— Прости меня, Ринг. Я не думал, что так произойдет… Я не хотел этого. Ты так много для меня значишь…

Бедный старик, думал я, слабея, несчастный Коррам Хабир, бедняга, тебе хочется того же, что и мне… чего мы все хотим… чего хотят они… свободы, это все, что им надо: права жить так, как им хочется… ласкать друг друга… смотреть на дождь… Но ты не даешь того, что им нужно… и сам не имеешь этого.

Зачем тебе это, бедный старик? Как тебе, должно быть, тяжело здесь…

Со слезами на глазах я потрогал пустой экран, уныло взиравший на меня своей единственной

слепой глазницей, и оставил кровавую полосу на его гладкой поверхности. Я был весь переполнен скорбью и жалостью, не зная и не желая знать, кто из нас двоих испытывал Их.

— Прекрати, Ринг! Ради Бога, перестань, — его мысль отдалась во мне, как пощечина.

Я словно очнулся ото сна и глубоко вздохнул.

— Что тебе нужно от меня? Зачем ты сюда пришел?

— «Глазок», — подумал я, — я хочу сделать в твоей системе «глазок» для… — я старался не вспоминать о них, -..людей, Которые хотят быть свободными.

— Хорошо. Я понял. Делай.

— Что?

— Я не буду тебе мешать.

Я не мог поверить собственным ушам, точнее — мыслям.

— Но почему?

— Потому что ты пожалел меня, Ринг. Все готовы жалеть только людей, угнетенных тираном. Но очень немногие способны понять, чего это стоит ему самому. Ты жалеешь нас всех… и за это я перед тобой в долгу. Ты почти заставил меня поверить в то, что благородные побуждения заслуживают награды. — Он будто весь подался назад: так прячет голову в свой Панцирь измученная черепаха. — Но я все же деловой человек, Ринг. Поэтому я предлагаю тебе сделку. Ты единственный человек во всей солнечной системе, который может дать мне то, чего хочу я. А я хочу видеть твоими глазами, хочу знать, что ты за человек. «Глазок» будет открыт до тех пор, пока ты будешь приходить сюда раз в месяц и помогать мне видеть мир.

Неимоверным усилием воли я сфокусировал внимание на его словах.

— Согласен! По рукам! Я вернусь, если когда- нибудь… я смогу выбраться отсюда живым…

— Я верю. Делай свой «Глазок». Я не буду мешать.

И система дала отбой защите, покорно подняла руки и опустила подъемные мосты. «Этанак» внес нужные изменения в сеть, прежде чем я успел об этом подумать.

— Прощай, Ринг. Точнее, до свидания. — Снова у меня в мозгу промелькнул призрак усмешки, и тут же я ощутил, как остался один, в моем разуме больше не было посторонних.

«Салад, — появилась надпись на экране, а ниже отпечаталась самая приятная фраза, какую я ког- да-либо читал: — Немедленно отвези мистера Ринга в госпиталь».

Салад быстро отошел от заваленного манускриптами стола, возле которого он так долго и терпеливо ждал, и, прочитав надпись, уставился на меня: ни дать ни взять, разочарованный палач, только что услышавший oт герольда приказ короля об отмене казни.

— Слушаюсь, господин!

— И погребальный колокол сегодня промолчит, Салад! — Я слабо улыбнулся, пытаясь сыграть браваду. Мне едва хватило сил вытащить вилку «Этанака» из разъема на панели, хотя на этот раз ее уже никто не удерживал. Я отключил компьютер, и вокруг сразу стало темно.

Салад зажег карманный фонарь, прежде чем я отыскал свой, и направил его луч прямо мне в лицо — известный изуверский прием. Я попытался подняться. Мой ботинок, когда я перенес тяжесть тела на раненую ногу, с чавканьем всхлипнул, и я чуть не потерял сознание от боли. «Этанак» тут же погасил болевой шок, но я уже понял, что каждым шагом буду причинять себе неимоверные страдания. Моя голова болталась, как воздушный шар на ветру.

— Дайте мне руку, Салад. Мне кажется, по вашей милости я уже никогда не приму участия в соревнованиях по прыжкам в длину.

Он подошел ближе, все так же ослепляя меня фонарем, и протянул руку. Я нащупал его ладонь и оперся на нее. Но Салад неожиданно расслабил руку, слегка дернув ее вниз, и я ничком повалился на пол.

Я беспомощно закопошился в световом пятне на полу, стараясь приподняться и заглянуть ему в глаза. Выражения его лица я не мог рассмотреть, но, полагаю, оно было довольным.

— О, мистер Ринг, простите. Но, к сожалению, ничем не могу вам помочь.

— Что вы имеете в виду? — мне не удалось придать своему голосу грозные нотки, что я пытался изобразить. — Хабир приказал тебе помочь мне, будь ты проклят!

— Нет, мистер Ринг, — сказал он мягко. — Он приказал мне отвезти вас в госпиталь. И я это сделаю, если вам удастся самостоятельно добраться до вертолета. Он же велел мне не прикасаться к вам до тех пор, пока сам не прикажет.

— Ты ведь прекрасно его понял!

— Я всегда точно выполняю все его указания. Буквально. Поэтому он и доверяет мне.

Я всем нутром чувствовал, как в темноте ухмылялась его глумливая рожа.

— Ты… сразу же лишишься его доверия… если я не вернусь сюда через месяц. Он хочет видеть меня, — я упорно, но безуспешно пытался подняться.

— Очень патетично, мистер Ринг!

— Это правда! Вызови его и спроси.

— Вы попусту теряете время, мистер Ринг. Помните, что с каждой минутой, которую вы тратите на бесполезные жалобы, у вас остается все меньше крови.

Наконец до моего ослабевшего разума дошло, что в этом и заключается весь смысл игры. Наверное, охватившая меня ярость и стала тем костылем, с помощью которого мне все же удалось встать на ноги. Я прошел занавешенную дверь и вышел из церкви.

Дорога, отделявшая залитую светом двух лун центральную площадь от переходного отсека, превратилась для меня в сущий кошмар: 50 метров… 500… Я боялся потерять сознание. Вокруг не было ни единого человека — того, кто шел за мной с фонарем в руке, я таковым считать не мог. Я понимал, что звать на помощь бессмысленно, даже на геез.

В конце концов мы — я и моя тень — все же доковыляли до переходного отсека. Салад все так же направлял мне в глаза луч фонаря, но я слишком был поглощен борьбой за ускользавшее сознание, чтобы обижаться на его оскорбительную манеру. К тому же, освещая мое лицо, Салад невольно напомнил мне, что я без кислородной маски. К счастью, хозяева монастыря оказались людьми аккуратными, и сразу же за внутренней дверью в отсек в луч света попали висевшие на стене, как лепные скульптуры ангелочков, ряды кислородных масок монахов. Я тут же стащил одну из них, не чувствуя ни малейших угрызений совести. Закрутив колесо, я загерметизировал внутреннюю дверь, хватая воздух ртом, как рыба, и даже из последних сил успел погрозить Саладу пальцем.

Но когда переходной отсек вдруг начал вращаться у меня перед глазами, я понял, что одной, пусть даже самой отчаянной решимости для полной победы в этой смертельной схватке недостаточно. Я словно распадался на составляющие… в моей голове началась какая-то пыльная буря… все заволокло красным туманом… Внешняя дверь распахнулась, и промозглый ночной марсианский холод ударил мне в лицо, как кулак.

«ЭТАНАК»! Я ПАДАЮ — ЛОВИ МЕНЯ…

Все е порядке, Майкл. Идем… Я веду тебя… Ты не чувствуешь холода. Не чувствуешь боли. Поднимаю кровяное давление в нижней части тела: переправляю кислород конечностям. Прищурь глаза. Сделай шаг вперед, переступи порог. Выше ногу. Держи равновесие. Еще шаг… еще… машина ждет слева. Ровнее. Компенсирую нагрузку. Передвинь ногу. Следи за Саладом — не дай ему помешать тебе. Ровнее дыхание! Стой: там два вертолета. Два. Какой из них?

— САЛАД… К КАКОМУ ВЕРТОЛЕТУ ИДТИ?

Жди, что он сделает. Жди. Он должен осветить путь — будь внимателен, Майкл. Много света: фигуры, две, направляются сюда. Кто они? Нет, не падай! Тверже. Делай шаг. Ты должен пройти мимо них. Ты должен!

— Ринг, это ты, Ринг?

— Салад, бросай оружие! Ты под прицелом! Бросай!

Голоса сквозь звон в ушах.

НТЕБЕ, КРАУС!..

Нет, не останавливайся, не сейчас, не сейчас… Ты почти спасен.

— Ринг, старина! Ты в порядке? (ОПЯТЬ ГОЛОС: НТЕБЕ.)

— А мы боялись, что опоздаем.

— Что ты сделал с ним, Салад? Что с ним? (ГОЛОС: КРАУС.)

Вертолет… скорее… к вертолету.

— Понятия не имею, джентльмены. Я застал его, когда он угрожал господину Хабиру. Это преступление. Вы помогаете преступнику. И это противозаконно. (ГОЛОС: САЛАД).

— Смотря с какой стороны на это посмотреть. (ГОЛОС: КРАУС).

В вертолет…

Нога заморожена. Нога бесчувственна к боли. Не падай. Только не падай.

— Оп-па! Держись, Ринг. Я тебе помогу. (ГОЛОС: НТЕБЕ. РУКИ. ЛАДОНЬ. ПОДДЕРЖКА.)

— Хана ждет в вертолете. Мы забираем тебя. Идем, Краус.

— Учти, оба ствола направлены тебе в грудь, Салад. Не вздумай делать глупости. (ГОЛОС: КРАУС. С ДВУМЯ ПИСТОЛЕТАМИ.)

— Ради Бога, Краус, помоги же! Он же как мертвый! (ГОЛОС: НТЕБЕ.)

— В большей степени, чем вы думаете. (ГОЛОС: САЛАД.)

— Служить в фирме, где работают превосходные юристы, значит, ни о чем не жалеть. (ГОЛОС: НТЕБЕ) Прощай, Салад. И не думай, что с тобой шутят.

ЕЩЕ РУКИ. ВЕРТОЛЕТ УЖЕ БЛИЗКО. КАК ХОРОШО. ДОБРЫЕ РУКИ… ХОРОШИЕ ПАРНИ…

— Этан, Этан. (ГОЛОС: ТАКАСИ.) Скорее же, осмотри его голову, Базиль!

Дверь закрыта. Теперь ты в безопасности! Расслабься.

— Что с ним случилось? Я так и знала, я чувствовала — ему плохо… Нет, не надо мне помогать, лучше скорей загерметизируй кабину, Базиль, поднимай машину в воздух. Господи, да он же холодный, как ледышка, включите же отопление! Цефас, скорее неси аптечку, нам понадобятся бинты. Этан, ты слышишь меня? Ты слышишь?

ОБНИМАЮТ ТЕПЛЫЕ РУКИ… БЛАЖЕНСТВО…

Кабина загерметизирована. Дыши глубже, Майкл…

- Не могу.

— Что не можешь? (ГОЛОС: ТАКАСИ) Это ты, Ярроу?

-Нет.

— Это «Этанак»? (ГОЛОС. ТАКАСИ.) -Да

Повысить содержание кислорода в крови. Восстановить кровообращение.

С возвращением, Майкл. У тебя все в порядке. Дыхание чистым кислородом при нормальном давлении ничем не хуже переливания крови.

— Бр-р-р. Д-д-держите меня крепче, мисс Удача, — промямлил я, стуча зубами и цепляясь рукой за кислородную маску.

— Кто это, компьютер? — Нтебе наклонился надо мной и уставился в мое лицо. У него за спиной сквозь толстое стекло иллюминатора сиял Орион, гордый, как блестящий гвардейский офицер в парадной форме на императорском банкете… Я не смог сдержать улыбки.

— Это не важно… Мы все… чувствуем одно и то же, — я заморгал. Иней таял на моих ресницах, стегая холодными каплями в глаза. — Вы получите свой «глазок», Нтебе. Салад сегодня ночью проиграл.

— Великолепно! — воскликнул он и тут же посмотрел на мою ногу, и его глаза потускнели. — Вы потеряли больше литра крови.

— Надо рассматривать эту проблему в другом ракурсе: во мне еще осталось прилично.

— Мы сделали это! Мы добились своего! — ликовал Краус за рулем управления. — Мы повергли двух величайших злодеев во всей солнечной системе! Вот это приключение!

— Базиль, — сказала Хана, осторожно дыша на мои холодные пальцы, — заткнись!

И потом наступила тишина.

— Знаешь, теперь я уже никогда не смогу играть на скрипке, — сказал я, опираясь на трость и глядя в окно госпитального солярия на черный дым фабрики, уходивший в коричневое от смога полярное небо.

— Ты что, играл на ней ногами? — спросила Хана.

Я повернулся к ней и задумчиво переспросил:

— А что, существует какой-то иной способ?

Краус, раздражаясь, запыхтел.

— Так кто же здесь больной, Краус? Ты или я? По-моему, я единственный, кто сейчас должен мучиться от боли. — И я, прихрамывая, заковылял к ним, чтобы подсесть к Хане, устроившейся на краю дивана из красного веселенького пластика.

— Все-таки ты язва, — отозвался Краус с другого конца дивана, добродушно улыбаясь.

— Наша моровая язва не здесь. Не забывайте, что топор Салада все еще занесен над нашими головами. И нам, между прочим, грозят судебным разбирательством. А я почему-то не особенно уверен, что у нас хватит нервов пройти через все это, — сказал Нтебе, приподнимая брови.

Из другого конца зала кто-то из пациентов закричал: «Вист!» — и начал тасовать карты. Кстати, по не совсем понятной для меня причине с недавнего времени все пациенты дружно отказываются со мной играть.

— Когда у кого-то в руках топор, то он невольно начинает чувствовать себя палачом, — сказал я. — Вот я, например, обдумываю, как бы понадежнее нанести смертельный удар… Ведь Коррам Хабир наверняка будет взбешен, когда узнает, как со мной обращались, едва его успели отключить.

Хана обняла меня за плечи своей нежной рукой, и в зале сразу же стало гораздо уютнее.

— Коррам Хабир оказался компьютерной программой. Невероятно. Я все еще не могу в это поверить, — сказал Нтебе.

— За деньги можно купить все, что угодно, если, конечно, у тебя их хватит. Впрочем, наверное, не все, — сказал я, искоса поглядев на Хану.

— Ринг, я хотел спросить вас… об этой вашей сделке с Хабиром, — Нтебе бросил на меня короткий взгляд, явно колеблясь. — Видимо, у меня «нет права спрашивать об этом, особенно после того, что вы для нас уже сделали. Вы будете… наг вещать его?

— Я намерен выполнить свои обязательства, — перебил его я, похлопав по боку «Этанак». — Равно как не собираюсь прощать нанесенных мне оскорблений. Кроме того, я прекрасно понимаю, что он испытывает, — я посмотрел на пыльный пластиковый цветок горшке. — А главное: кому еще удастся разыграть из себя рождественского ангела перед величайшим Дядюшкой Скруджем во всей солнечной системе? Только я смог растрогать его ледяное механическое сердце!

Нтебе просветлел.

— Похоже, у вас действительно кое-что здесь имеется, — весело сказал он, показывая на мою голову.

— Ваш комплимент воодушевляет.

— Брандер! — сказала Хана, целуя меня в щеку.

— Прошу вас, мадам, — сказал я, краснея. — Повторите еще раз.

— Что же, — промолвил Нтебе, вставая и прокашливаясь. — Идемте, Базиль. Не выпить ли нам по чашечке кофе?

— Зачем?.. А-а, — и Краус встал вслед за ним. — Да-да. — И они не спеша удалились.

— А теперь скажи мне, — попросил я Хану, когда мы наконец остались одни, — что это за волшебный серебряный браслет?

Она отклонилась:

— Почему волшебный?

— А как тебе удалось узнать, что мне нужна помощь?

Она рассмеялась.,

— Да просто в него вмонтирован передатчик. Кроме того, мы следили за Саладом.

— Это ясно, но я все-таки хочу понять, как же ты узнала, что нужна мне?

Ее улыбка сделалась грустной.

— Ты же ведь не хочешь услышать правду?

Я задумался.

— Надо же: хочу.

Она нежно погладила мою руку и отвела глаза в сторону. Я откинулся на спинку дивана, любуясь ее красивым лицом и, поддавшись неожиданному порыву, спросил:

— А можешь предсказать мое будущее?

С шутливой серьезностью она пристально посмотрела на меня, как опытный врач на больного.

— Что же, я предвижу, что в ближайшее время вдо ожидает постельный режим и усиленный курс лечения…

— Но вы же не настоящий доктор!

— Но я ведь говорю о другом курсе!

Что бы там ни было, но это предсказание показалось мне обнадеживающим.

Перевел с английского Владимир РЫЖКОВ

Константин Зуев, доктор философских наук COMPU SAPIENS?

Сразу оговорюсь: на мой взгляд, ни компьютеры, ни роботы принципиально не отличаются от других видов техники, которые непрерывно появляются в процессе развития человеческого общества. Правда, готов согласиться с тем, что современный человек очень сильно зависит от им же созданной искусственной среды.

Представьте, что произойдет, если, например, в большом городе прекратится подача электроэнергии? Однажды это случилось в Нью-Йорке — и город был на грани катастрофы. В этом, если хотите, парадокс развития цивилизации: с одной стороны, человек придумывал различные технологии, изобретал технические устройства, облегчавшие жизнь, а с другой, появлялись новые потребности, вызванные этими же изобретениями.

Сегодня, скажем, меняется само представление о том, что именно считать интеллектуальной операцией, что в человеке мы должны связывать с разумом, сознанием, а что нет. И сейчас мы обнаруживаем, что целый ряд операций, которые требовали серьезных интеллектуальных усилий, можно подчинить определенным правилам, то есть алгоритмизировать. Следовательно, их уже нельзя считать признаком самостоятельного мышления. Но ведь и это не ново: например, для каждого ребенка овладение правилами сложения требует больших умственных усилий, хотя это один из простейших алгоритмов.

Сегодня человек впервые за свою историю обретает возможность отказаться от массы рутинных интеллектуальных операций. И на каждый момент развития вычислительной техники и программирования совершенно неясно, что интеллектуально, а что нет. Придумали сегодня новый алгоритм, и оказывается, что он открывает возможность, чтобы человек ушел и отсюда. Вот по какой причине возникает «тот самый» вопрос: не становится ли человек придатком машины?

Однако компьютеры, несмотря на все свое быстродействие, на растущий объем памяти, на увеличивающуюся сложность программ, появление так называемых когнитивных систем (например, систем когнитивной компьютерной графики), остаются лишь помощниками человека, и увы, далеко не такими «сообразительными», какими бы хотелось их видеть. Впереди еще очень большие возможности для освобождения человека от многих тяжелых, часто неинтересных работ. Уже существуют, например, компьютерные системы эффективной обработки символьной информации, существенно облегчающие труд ученых.

Неосновательность опасений «захвата власти» компьютерами, с моей точки зрения, связана еще и с тем, что компьютеры, несмотря на все большее их совершенство так же далеки от того, чтобы рассматриваться в качестве субъектов, как и их «предки»-арифмометры. Они не приобретают никаких потребностей, не имеют желаний, настроений. В отличие от них даже собака или кошка обладают самостоятельной волей. Но поскольку наука и сегодня не может дать точное и полное описание (и объяснение) причин и механизмов творческой деятельности человека (хотя по многим параметрам он значительно уступает современным ЭВМ), это приводит к необходимости вести исследования в области искусственного интеллекта по самому широкому спектру направлений. И в первую очередь добиваться от компьютера эффективных операций с наглядными образами, а чем человек наиболее силен, а также моделирования эмоциональной и волевой сфер человека, не ограничиваясь рационально-логической моделью. Иначе говоря, чтобы компьютер лучше решал многие задачи, он должен как можно точнее имитировать различные особенности человека. Помимо этого, такие исследования позволят более глубоко понять многие механизмы человеческого сознания, психики. Иначе говоря, они идут в русле задачи, выдвинутой еще в античности: «Познай самого себя».

Что же случится на длительных интервалах времени — другой вопрос. Может быть, человечество просто устанет. Может быть, придет к выводу, что биологические системы недостаточно подходящи для дальнейшей эволюции.

Другой вопрос, что компьютеры сегодня очень сложны; сложна структура их внутренних электронных связей, программного обеспечения, и человек не в состоянии обозреть большие компьютерные программы. Это самые сложные и объемные интеллектуальные продукты, когда-либо создававшиеся человеком. Они сложнее, чем научные теории, занимающие целые тома. Но книги человек может прочесть, здесь же необозримое море. Германский ученый В. Циммерли даже сформулировал парадокс, носящий его имя: «Надежность контроля систем обработки информации постоянно снижается, несмотря на использование все более совершенных контролирующих систем». Эта проблема действительно существует: сложные компьютерные системы все больше «отдаляются», «замыкаются» на себе; уменьшается степень контроля над ними. Однако и парадокс Циммерли разрешим: ведь программы, которые нельзя прочесть, функционируют, дают какой-то результат. Этот результат проверяем, человек способен проконтролировать, соответствует ли он целям, которые ставились при программировании. И насколько мне известно, нет случая, чтобы компьютеры выходили в область свободного поиска или проявляли собственную волю. У них не существует побудительных импульсов, потребностей, контактов с окружающей средой, которые могли бы переводить их на какие-то другие области деятельности. Правда, можно предположить, что все больше исследований будет вестись в области вероятностного программирования. Тем самым в программах будет задаваться все больше неопределенностей. Вот тогда, возможно, у компьютера появятся какие-то иные способности. Но пока я даже теоретически не вижу, как эти способности могут вылиться в некую автоэволюцию. Разве в какой-то особой среде, на какой-то изолированной планете будут размещены роботы с открытой программой, способной к эволюции, — хотя и в этом случае нельзя сказать, смогут ли они реально приспособиться к длительной и радикальной эволюции. Возможно, в них могут быть заложены блоки, связанные с усложнением каких-то потребностей и т. п. — и тогда люди, которые посетят эту планету через несколько сот лет, удивятся, увидев изменения, которые не были предусмотрены создателями первоначальных программ. Помните «Непобедимый» Станислава Лема и его «мушек» на планете Регис-3? Кстати, на меня большое впечатление произвел прочитанный в юности рассказ Лема «Формула Лимфатера», где заложена идея о том, что биологическая эволюция — лишь предыстория, предпосылка к эволюции разума более высокого, чем у человека, типа. Это и опасность, и одновременно закономерность эволюции в более широком смысле, которая обусловлена действиями самого человека.

Лимфатер сокрушает им же созданный сверхразум, уничтожает его как опасность для всего человечества (правда, этим, по мысли автора, он лишь несколько отодвигает неизбежное). А представляет ли общественную опасность сегодняшняя компьютеризация? Не ждет ли нас повторение луддитских движений? Я считаю, что это маловероятно. Во- первых, появление безлюдных, гибких автоматизированных производств — это отнюдь не стремительный процесс. Да и идет он далеко не везде, затрагивая пока лишь немногие страны, проявляясь в основном в Японии и США. Собственно, полностью безлюдное производство — это особый случай, а в большинстве речь идет о частичном замещении человека в производствах, где велика вредность, монотонность, шум и т. д. Или, скажем, там, где требуется особая точность, которую человек не может обеспечить (в качестве примера укажу на процесс изготовления микросхем, где все надо делать на микроуровне). Так что существует множество причин для появления роботизированных или полностью автоматизированных производств, но из-за малой скорости процесса вряд ли высвобождение рабочей силы, которое при этом происходит, вызовет большие социальные потрясения. Японцы, работая над своим проектом создания ЭВМ пятого поколения и строя автоматизированные предприятия, стараются находить социальные амортизаторы, и это не какие-то сложнейшие системы мероприятий, а относительно простые: сокращение продолжительности рабочего дня, внедрение систем переобучения, переквалификации, прогнозирование новых рабочих мест. Дело в том, что сама компьютерная революция не только забирает рабочие места, но и создает новые. Кроме того, все время увеличиваются потребности человека — например в отдыхе, туризме, досуге — и таким образом новые рабочие места в одной отрасли компенсируются их появлением в другой.

Все эти процессы в виде обратной связи будут влиять на систему образования, получение тех или иных специальностей. Будет происходить медленная структурная перестройка в обществе, изменения распределения трудящихся по квалификации и специальностям. К чему это реально приведет, какой станет структура занятости в развитых странах, пока прогнозировать трудно. Часто приходится слышать: все больше людей на Западе занято в сфере обработки информации; называются фантастические цифры: в США якобы чуть ли не 70 процентов работающих занято обработкой информации. Это просто манипуляции со статистикой. Человек торгует пирожками, но он стоит за кассой, считывает цифры с дисплея — и вот он уже «лицо, связанное с обработкой информации».

Если же говорить о нашей стране, о России, то для нас важно в первую очередь преодоление отставания в сфере компьютеризации. Нужно, чтобы эта огромной важности проблема была осознана на всех уровнях власти, управления, в бизнесе, образовании. Без свободной циркуляции информации, без привычки с детских лет работать над ее потоками с помощью современных информационных сетей мы никак не сможем войти в цивилизованный мир. И необходим не только завоз в нашу страну зарубежных компьютеров, но в первую очередь создание сетей информационных систем, усовершенствование систем связи. Мы можем иметь ракетные заводы и тому подобное, но без связи и дорог все равно останемся неразвитой страной.

Американский философ X.Дрейфус в своей книге «Разум превосходит машину» следующим образом аргументирует тезис о принципиальной неспособности компьютеров соперничать с человеком в большинстве видов творческой деятельности: «Мы можем понять, как возникает проблема обыденного сознания (здравого смысла), если вдумаемся в тот факт, что компьютер приходит в наш мир еще более отчужденным, чем если бы на его месте был марсианин. Он не имеет тела, потребностей или эмоций, он не сформировался с помощью естественного языка или других видов социальной практики. Если мы хотим, чтобы компьютер разумно взаимодействовал с нами, он должен быть наделен пониманием человеческой формы жизнедеятельности. То, что мы понимаем просто потому, что являемся людьми, — что обиды печалят нас, что двигаться вперед легче, чем назад, что мы можем пройти мимо предмета, вначале двигаясь к нему, а затем удаляясь от него, что время течет и будущее постоянно превращается в прошлое — все это и еще гораздо большее должно быть запрограммировано в компьютере в качестве фактов и правил»

Гордон Р. Диксон Врожденная способность

Леонид Китаев-Смык ПРЕДЕЛ ВОЗМОЖНОГО

Как-то в сельской больнице был пожар. Все, кто мог ходить, помогали эвакуировать «лежачих» больных. Через пару часов пожар потушили, а пациенты смогли вернуться в палаты. И тут выяснилось, что за эти часы многие тяжелобольные выздоровели…

Сегодня термин стресо знаком всякому, хотя чаще всего его употребляют неточно, понимая под этим неприятности, случающиеся с каждым из нас. Однако в научном значении стресс — адаптационный синдром, совокупность физиологических и психологических реакций организма, возникающих у людей и животных под влиянием сильных воздействий.

Дело в том, что один из законов жизни — закон большого количества резервов. Когда говорят, что человеческий мозг образуют миллиарды клеток, из которых активно задействованы всего несколько процентов, это не совсем так. Потому что система, тем более столь сложная, высокоорганизованная, как человек, может работать только при наличии действующего резерва. Эти резервы — а они есть у каждого из нас — могут быть ненадолго мобилизованы в критической ситуации.

Конечно, природа, наследственность, характер дают каждому человеку собственный запас прочности, и на одни и те же события люди, разумеется, реагируют по-разному и с разной интенсивностью. Тем не менее в критических ситуациях число различий уменьшается, и можно выделить два основных типа реакций: активный и пассивный.

В качестве примера приведу стресс, который возникает у человека в условиях невесомости (исследования проводились на «летающей лаборатории»). Помню, как в ходе эксперимента «взлетели» руки Гагарина, как, пытаясь ухватиться за ручку, он не рассчитал, дернулся и ударился головой о потолок (обитый, впрочем, мягким материалов); как, плавая по кабине, размахивал руками и ногами в поисках опоры Елисеев, но не мог поймать рукоятку, находившуюся прямо перед ним…

Это типичная активная реакция на встречу с неизвестной опасностью, и описанная стадия кончается в невесомости примерно через пять секунд. Объясняется это просто: первая короткая схватка идет по «встроенной» в человека тысячелетия назад программе — программе падения. Потому что те наши предки, кто падал больше четырех — шести секунд, погибли. Если время прошло, организм воспринимает это как избавление от опасности, и возникает радость, ликование.

Активная реакция направлена на то, чтобы препятствие преодолеть. Пассивная, напротив, связана с пережиданием опасности или того, что организм воспринимает как опасность. Такой человек замирает, чувствует «слабость в коленках», мысли путаются, и все вокруг воспринимается отстраненно, как в другом измерении.

Те, кто реагирует по первому типу, легко справляются с ситуациями, требующими «одноразового» напряжения; но, если конфликт растянут во времени, — мы проверяли это в многомесячных экспериментах, — могут не выдержать монотонной напряженности, сломаться. Те же, кто на кратковременную неприятность отреагировал вяло, остаются пассивными и при затянувшихся трудностях, зато они легче из них выкарабкиваются. И в этом проявляется важнейший природный закон — закон экономии. Одним дано одно, другим другое, и, случись некое бедствие, кто-то обязательно уцелеет. У уцелевшего родятся дети опять же с разными типами реакции…

Говоря о стрессе, важно учитывать, что при неопределенной ситуации идет избыточная мобилизация сил организма. Это закономерность. Оправдано это или нет в конкретном случае, «запускается» определенный механизм. Скажем, всегда поднимается давление: а вдруг придется бежать или драться? Увеличивается число красных и белых кровяных телец — на тот случай, если в рану попадет инфекция. Без всякой инфекции при стрессе повышается температура. Зачем? Известно, что микробы погибают при 39 °C, вирусы при 40 °C. И температура поднимается на тот случай, если стресс связан с болезнью — то есть это вовсе не «отравление» организма токсинами, как иногда считают, а защитная реакция. Это вклад (не весь) только вегетативной нервной системы. Но есть еще интеллектуальный, психологический, мышечный запас сил. Мобилизация всего этого дает поразительные результаты.

В летном исследовательском институте, где я работал в 60-е годы, был замечательный человек — Валерий Головин. По должности он числился укладчиком парашютов, тем не менее в сложных случаях к нему неоднократно обращались как к испытателю.

Создавали систему парашютов для спасения летчиков при катапультировании со сверхзвукового самолета. Как обычно, пробовали новую конструкцию на манекенах. Сначала они разбивались, парашют совершенствовали, манекены стали биться реже, однако на стабильный режим их «спасения» выйти никак не удавалось. Обратились к Головину, и он, изучив материалы, пошел на рискованный эксперимент.

Поскольку при катапультировании огромная скорость, ветер может ранить летчика, находящегося в кресле. Чтобы этого не случилось, стекло, которое защищает пилота в кабине самолета, «выстреливалось» вместе с ним и прикрывало человека спереди; получался как бы кокон (впоследствии от этого отказались, но тогда пробовался такой вариант). Затем стекло должно было отстреливаться маленькими патронами, как и щитки-подлокотники, которые поддерживают руки, чтобы не выдуло из «кокона». Но в этот раз щитки отстрелились, один ударил по стеклу — оно треснуло, но не отвалилось. И вот испытатель, падая, оказался заблокированным этим стеклом, и вдобавок стропы раскрывающегося парашюта начали оплетать кресло.

Оставались секунды, скорость падения росла (могу представить себе рее и давление ветра). Тогда Головин схватил щиток и несколькими сильными ударами разбил стекло.

Потом, на земле, мы смотрели, куда надо было бить, чтобы наверняка освободиться от стекла; вовсе не в те места, что перед глазами. Кроме быстроты реакции и огромной силы, потребовалась невероятная сообразительность. И, разбив стекло, испытатель потянул именно за те стропы, которые следовало, чтобы парашют раскрылся.

Таких людей, как Головин, отличает сильная нервная система, способность, не истощаясь, переносить как очень большие, так и длительные нагрузки, исключительная «помехоустойчивость» психических процессов и, что особенно важно, умение сочетать активную и пассивную реакцию: иногда необходимо ждать, ничего не предпринимая, но и не расслабляясь, — это свойство, которое определяется как готовность к нештатным, чрезвычайным ситуациям, является одним из главных при отборе, скажем, операторов АЭС, авиадиспетчеров и т. п.

Запас сил у людей подобного склада таков, что они нуждаются в нетривиальности, как в пище. При монотонном напряженном конфликте «разрядки» у них не наступает, потому что не удается удалить причину. Первоначальная активная реакция оказывается дискредитированной, так что организм воспринимает ее как поражение. Это тяжелое чувство, которое хорошо передает пословица: «Укатали Сивку круты горки»… Человек может быть полон сил, но они не годятся, чтобы справиться с ситуацией. Что происходит тогда?

В психологии есть термин — «выгорание». Мобилизованная, но не востребованная энергия, вместо того, чтобы тотально усилить весь организм, локально устремляется в какой-то «прорыв». У человека может, скажем, вырасти давление — но не все, а, допустим, только в сердце или внутричерепное. Нет явных разрушительных проявлений напряжения, таких, как пот, рвота и т. п. — но может быть обильное выделение концентрированного желудочного сока, то есть соляной кислоты. Первое — преддверие инфаркта, второе — инсульта, третье — язвы желудка… Классические болезни стресса. Мы не занимались специально опухолевыми заболеваниями, но можно с большой долей вероятности предположить, что, вместо того, чтобы все ткани становились более жизнеспособными, лучше шло заживление при ранении, начинается локальное размножение однотипных клеток, и это преддверие рака.

Лишь в редких случаях болезнь может быть преодолена колоссальным усилием, и освобожденная энергия идет на укрепление всего организма (известнейший случай — Александр Солженицын). Тогда происходит перевод локальных реакций в тотальные, человек становится более энергичным, повышается иммунитет.

Возникает вопрос: зачем такая самоубийственная реакция сформировалась в ходе эволюции?

Этологи, специалисты, которые занимаются животным миром, знают, что стрессы переживают и звери, и птицы. Представим стаю хищников, преследующих жертву. Их усиливает эмоция ярости: это активная первоначальная стрессовая реакция. Жертву догнали, задрали, съели. Триумф победы, отдых. Однако допустим, что насытиться удалось не всем участникам погони. Из раза в раз у слабых накапливается память об их неуспешности; отсутствие радостей включает локальные механизмы самоуничтожения — непобедители отбраковываются.

Эта древняя реакция заключена и в каждом из нас, ее не «знает» сознание, но «знает» сам организм. Но в человеческом сообществе она часто действует прямо противоположно: отбраковываются самые полезные. Допустим, прекрасный работник в плановой системе. Он всеми уважаем, абсолютно надежен, и, зная это, ему дают одно задание за другим. И так в другой, третий, четвертый раз он лишается возможности насладиться своими достижениями — нет релаксации, праздника, «кайфа». Хотя все кругом знают, что он хорош, и сам он это понимает, но «глупый» организм расценивает происходящее как накопление информации о ого неутешности, и этот хороший работник обязательно заболеет, а может, и погибнет. «Сгорел на работе», — говорят о таких. И в рыночном обществе люди, движимые разными стимулами, способны загнать сами себя в угол. Есть такой термин — «трудоголик»: не успев закончить одно дело, он хватается за следующее.

Преодолеть издержки cтресca можно, и традиционная культура включала в себя предохранители от переутомления, обряды. Суть их проста: жизнь не должна быть монотонной. За страдной порой, когда неделю надо работать по двадцати часов в сутки, обязательно следовал шумный праздник урожая. После утомительного строительства дома — новоселье. По такому же типу контраста на самую трудную в году пору в России приходятся масленица — Великий пост — Пасха.

До сих пор разговор шел главным образом о тех случаях, когда многократное умножение возможностей человека является скорее следствием ситуации, но не целью. Для полноты картины скажу несколько слое о тайных школах, преимущественно восточных, поверхностные знания о которых столь завораживают непосвященных. Во многих эзотерических школах семь ступеней посвящения. Допустим, йога. Три первые ступени может преодолеть любой, кто того пожелает, но лишь после можно понять, годен ли человек, чтобы восходить дальше. Если вспомнить публикации, фильмы по йоге, увидим, что каждый автор подчеркивает: я преодолел три ступени! Но стало быть, дальше он не пошел. А кто не способен понять сам — как же может объяснить?..

Нечто похожее с восточными единоборствами. То, что знает о них широкая публика, часто имеет лишь косвенное отношение к сути.

Дело в том, что виды борьбы делятся на до основные группы не по «технике», но по предназначению: зрелищные (театральные) и боевые. Первые, к которым принадлежат и спортивные единоборства, ориентированы на реакцию публики. Здесь главное — производимое впечатление, а не поражение противниц и чем лучше тренирован спортсмен, тем лучше он приучен не заканчивать свое движение сильным ударом (это объясняет случаи избиения титулованных каратистов обычными хулиганами). Боевые единоборства служат быстрейшему выведению противника из строя, уничтожению, этих боев публика, как правило, не видит.

Эзотерические школы табуированы, и надо помнить, что созданы они не для того, чтобы кого-то грабить и убивать. Члены общины через совершенствование своего тела стремятся совершенствовать разум и душу.

На что же способен человек и где положен предел его возможностям?

Законченной теории на этот счет не существует, а попытки осмысления проблемы часто сводятся к более или менее фрагментарным теоретическим выкладкам. Интеллект можно развить, психику скорректировать, мышцы натренировать, наконец, к услугам человека им же созданная «вторая природа», так что потребность в биологических резервах как будто не столь актуальна. Тем не менее, думаю, запас, данный нам природой для всех мыслимых и немыслимых сегодня критических ситуаций, далеко не выбран. Просто к нему все труднее подойти, требуются все более изощренные техники, методы тренинга. Быть может, самый надежный ключ, который открывает путь к резервам организма — ситуация смертельной опасности; но ключ этот дан на крайний случай, и дай Бог, чтобы не требовался человеку слишком часто.

РАБОЧАЯ НЕДЕЛЯ. Рабочая неделя в 142 часа — этот результат принадлежит доктору Полу Аштону, 32 года, анестезисту — регистратору Главного госпиталя Биркенхеда, Мерсисайд (июнь 1980 г.) В среднем для сна оставалось 3 ч. 42 мин. 51 с. в день.

ПОСТЕЛЬ ИЗ ГВОЗДЕЙ. Рив Кин Оуэн, 48 лет. из Понтипридда (Мид-Глэморган) пролежал на гвоздях 300 часов, включая 132 ч. 30 мин. без перерыва с 3 по 14 мая 1986 начав в Брижденд Отель (Понтигуейт) и закончив в отеле «Три подковы» (Тонтег, Понтипридд). «Свободные» факиры претендуют на большее время. Самый выдающийся результат принадлежит Силки, 111 дней (Сан-Паулу, Бразилия), 24 авг. 1969 г.

ЗАХОРОНЕНИЕ ЖИВЬЕМ. Добровольное захоронение живьем (были публикации о продолжительности захоронения на 217 суток) признается проведенным в соответствии с правилами, если глубина гроба не менее 2 м относительно уровня земли; максимальный объем гроба — 54 фт³ и существует только одно отверстие для связи и питания диаметром не более 10 см. в. Кантри» Билл Уайт, 50 лет, был захоронен по этим правилам с 31 июля по 19 декабря 1981 г. (141 день) в Киллине (Техас).

«Книга рекордов Гиннесса»

ЗАВТРА

Эффект многочисленных стрессирующих факторов, действующих на человека, можно до некоторой степени отладить с помощью новых пластинок, созданных американским научно-исследоватальским институтом, занимающимся проблемами применения муэыки в медицине и спорте.

Наденьте наушники, включите запись — и вы услышите шорох листьев, шум ветра, журчание ручья, пение птиц — словом, полное впечатление неспешной прогулки по лесу. Звуковая терапия опробована в клиниках на пациентах с симптомами стрессовых и депрессивных состояний и нервного переутомления и принесла блестящие результаты.

Два специально оборудовании вагона всемирно известной фирмы «Маедональдс» заменили обычные вагоны-рестораны в швейцарских поездах, курсирующих между Женевой и Базелем. Представитель фирмы сообщает, что пассажирам пришлось по вкусу это нововведение, а также ассортимент и цены. Правда, многие выражают пожелание, чтобы в меню включили традиционные белое и красное вино и швейцарский сыр. Эксперимент прошел удачно, и в недалеком будущем гамбургеры, вероятно, начнут колесить по всему земному шару.

Американские социологи и педагоги испытывают новую систему воспитания детей младшего школьного возраста. Суть ее предельно проста — материальное поощрение. Если ребенок чистит зубы, делает зарядку, читает книги, не торчит часами у телевизора, хорошо учится, он получает небольшие призы: сладости, часы или даже новый велосипед. Воспитатели пытаются выработать у детей привычку к здоровому образу жизни и трудолюбию. Наблюдения за школьниками говорят о том, что материальный интерес оказывается более действенным средством, чем традиционные педагогические ухищрения. Правда, отметим, что экспериментаторы имеют дело с детьми не слишком состоятельных родителей.

Люди, страдающие нарколепсией, студенты, готовящиеся к экзаменам, и просто «сони» в скором времени смогут одолеть сонливость с помощью нового лекарственного препарата, недавно разработанного в Лионском институте медицинских исследований. Новое лекарство уже прошло клинические испытания и получило одобрение медиков. Изобретатель препарата, как и подобает истинному ученому, проверил его на самом себе и утверждает, что лекарство значительно увеличивает работоспособность и позволяет человеку сохранять высокий уровень активности в течение двадцати часов непрерывного бодрствования без последующего нарушения сна и синдрома депрессии. Препарат не обладает побочными действиями, не вызывает привыкания.

PERSONALIA

ПИСЕРЧИА, Дорис (PISERCHIA, Doris).

Американская писательница. Родилась в 1928 г. В 1950–1954 гг. служила в ВМС США, получила звание лейтенанта. После замужества оставила службу и посвятила себя семье. С 1966 г. — профессиональный литератор (первая публикация — рассказ «Ракета до Геенны» в журнале «Fantastic Stories», сентябрь того же года). Постоянными героями ее творчества являются инопланетные чудища (роман «Ткач»), а темами — приключения в других измерениях (романы «Убийственное небо», «Измеренщики»). Кроме того, пишет произведения в жанре хоррор («Кровавое графство»). Увлекается плаванием, верховой ездой, нумизматикой. Продолжает работать.

РОБИНЕТТ, Стивен (ROBINETT, Stephen).

Американский литератор. Родился в 1941 г. в г. Лонг-Бич, шт. Калифорния. Изучал историю в Калифорнийском государственном университете, в 1966 г. получил степень бакалавра. В конце 60-х гг. продолжил образование в Юридическом колледже Гастингса, стал доктором права. С 1971 г. работает адвокатом. Первые НФ-рассказы опубликовал в начале 70-х гг. в журнале «Analog» (в 1979 г. они были собраны в книгу под названием «Проекции»). Известен также как автор романов «Звездные врата» и «Человек надежный» — остросюжетных детективов с научно-фантастической атрибутикой. В последние годы отошел от творческой деятельности.

АЗИМОВ, Айзек

(см. библиографическую справку в № З с.г.). Из интервью опубликованного в биографическом сборнике «Современные авторы»: «… Я начал читать НФ в возрасте девяти лет. Мой отец просто не предлагал мне ничего другого: он думал, что научная фантастика имеет дело с одной лишь наукой. Это было его ошибкой. Позднее я, конечно, прочел и другие книги, но ни одна из них уже не произвела на меня такого впечатления. Фантастика словно раздвинула рамки моего сознания- то ли по контрасту с окружавшей меня действительностью — а жил я хотя и не в трущобах, но куда хуже среднего, — то ли потому, что она описывала события как бы не от мира сего… Думаю, неуклонно растущую популярность НФ можно обьяснить тем, что мир меняется все быстрее и обретает все больше научно-фантастических черт. Некоторые сюжеты, абсолютно фантастичные для того времени, когда я начинал писать, стали ныне обыденностью. Также как сегодняшние наши газеты, журналы, обычные разговоры в 30-е годы воспринимались бы как фантастика. Мы говорили о полетах на Луну, мы говорили о роботах, мы говорили о всевозможных изобретениях, способных уничтожить мир. Все это мы теперь имеем…»

ГАРРИСОН, Гарри (HARRISON, Harry).

Американский писатель и антологист. Родился в 1925 г. в г. Стэмфорд, шт. Коннектикут; учился в художественной школе в Нью-Йорке. В годы Второй Мировой войны служил в ВВС США, получил звание сержанта. Работал художником, редактором, с 1956 г. — профессиональный литератор (первая публикация — рассказ «Проникший в скалы» в журнале «Worlds Beyond», февраль 1951 г.). Является автором множества НФ-бестселлеров, написанных в самых разных жанрах — от авантюрно-приключенческой фантастики (романы о Крысе из нержавеющей стали и сериал «Мир смерти») и пародийного бурлеска (романы о Билле, герое Галактики) до романа катастроф («Падение небес») и «альтернативной истории» (роман «Тоннель сквозь глубины» и трилогия «Запад Эдема»). Помимо этого, известен как редактор-составитель ряда фантастических антологий («Примат, пришелец», «Сверхновая», «Год 2000» и др.). Лауреат премии «Небьюла», обладатель премии журнала «Локус». Увлекается эсперанто. Живет в Дублине.

ВИНДЖ, Джоан (VINGE, Joan).

Американская писательница. Родилась в 1948 г. в Балтиморе. Училась в Университете Сан- Диего, где стала бакалавром антропологии. В 1971 г. принимала участие в экспедиции по подъему затонувшего корабля. В 1972 г. вышла замуж за известного математика и писателя-фантаста Вернона Винджа и в скором времени попробовала себя в литературе (первая публикация — рассказ «Оловянный солдатик» в сборнике «Orbit 14», 1974 г.). После успеха своих первых романов («Изгнанники Небесного Пояса», «Снежная королева», «Псион») получила предложение создавать романизации известных кинофильмов («Возвращение Джедая», «Безумный Макс»). Ее перу принадлежит также роман «Тарзан, повелитель обезьян» — литературная стилизация под Э.Р.Берроуза. Двукратный лауреат премии «Хьюго», обладатель премии журнала «Локус». Проживает в городке Чаппакуа, шт. Нью-Йорк.

ДИКСОН, Гордон (DICKSON, Gordon).

Американский писатель. Родился в 1923 г. в Эдмонтоне. В возрасте 13 лет переехал в США. Учился в Университете штата Миннесота, в 1948 г. стал бакалавром гуманитарных наук. В 1948–1950 гг. являлся аспирантом того же университета. С 1950 г. — профессиональный литератор (первая публикация — рассказ «Грех!» в альманахе «Fantastic Story Quarterly», весна 1950 г.). Создал большое количество НФ-романов, философия которых укладывается в формулу «Добро должно быть с кулаками» (типичный для него сюжет: молодой и мало кому известный человек обнаруживает в себе экстраординарные способности, овладевает ими и, несмотря на непонимание друзей и противодействие врагов, предотвращает некую катастрофу). Среди самых известных его произведений — трилогия о Робби Хёниге, сериал «Дорсай», романы «Никто, кроме человека», «Час стаи», «Космические победители». Часто писал в соавторстве, в том числе с Беном Бова, Полом Андерсоном, Гврри Гвррисоном. Двукратный лауреат премии «Хьюго», обладатель премии «Небьюла».

Подготовил Александр РОЙФЕ