«Если», 2007 № 02

Александр ЯБЛОКОВ Мертвец

Завтрак закончился, толпа схлынула. Отодвинутые в спешке стулья под странными углами теснились вокруг заляпанных сиропом столиков. Официантка немного сбавила шаг и, наливая мертвецу вторую чашку кофе, наконец-то поправила упавшую на глаза прядь волос.

— Это ваше? — спросил он, указывая на стену. Официантка не удостоила его ответом. Вместо этого она обернулась ко мне.

— Что, уже не лезет после вчерашнего?

Я отодвинул от себя тарелку с нетронутой индейкой и недоеденным гарниром. На самом деле, за всей этой охотой на мертвеца я вообще пропустил День благодарения и сейчас пытался восполнить этот пробел. Похоже, не слишком удачно.

— Просто нет аппетита.

— Зачем же тогда было заказывать? Кто вас заставлял? Я вам тут не мамочка, чтобы всех уговаривать…

— Это точно, — согласился я.

Она шутливо поддела мой рюкзак носком тапочка с пятном горчицы.

— Это что еще за дамская сумочка? — И прежде чем я успел ее остановить, наклонилась и попыталась его приподнять. — Черт! Гантели там, что ли?!

Я ляпнул первое, что пришло в голову:

— Это поисковое оборудование. Знаете, ищу всякие штуки вдоль старой железной дороги… Вы себе не представляете, сколько там валяется интересных вещей.

— Неужели?

— Ну да. Иногда на тако-ое можно наткнуться! Обломки фонарей, молотки обходчиков… Однажды мне даже попался телеграфный ключ. Вы только представьте, какие им передавали сообщения!

Всем известно, что занудство — лучшая маскировка. И очень редко кто этим пользуется.

Все то время, что я проторчал в закусочной, здоровенный парень за столиком у входа не сводил глаз с официантки. Она же умудрилась принести ему бифштекс, картошку фри, глазунью из трех яиц, английскую булку, французскую булочку, три чашки кофе, ментоловую зубочистку — и при этом ни разу на него не взглянуть. Во время этой короткой беседы верзила так поглядывал в нашу сторону, что мне было немного не по себе. Но теперь он сгреб свою охотничью кепку кислотно-оранжевого цвета и поплелся к выходу, оставив в подставке для салфеток изящного лебедя из десятидолларовой банкноты. По-прежнему не поднимая глаз, официантка забрала этот шедевр оригами, развернула и сунула в карман фартука, после чего протерла растрескавшуюся клеенку мокрой тряпкой.

— Не советую сегодня высовывать отсюда свою задницу, — бросила она мне. — Первый день сезона охоты, и каждый норовит пальнуть по всему, что шевелится.

— Спасибо за совет. Хотя я уже нашел, что искал.

Она с подозрением глянула на меня.

— Да ну? — Глаза у нее были серые, самые обыкновенные. — И что же?

Похоже, я становлюсь чересчур разговорчивым.

— Да так, ничего. Старый хлам. На самом деле, главное ведь не результат, а сам процесс, верно? Это как в спорте…

Она фыркнула. Я показал себя таким же тупицей, как и все остальные.

Мертвец снова призывно взмахнул своей чашкой. Но когда официантка приблизилась, отдернул руку, лишив ее законной добычи.

— Так это ваше? — кивнув на стену, спросил он.

— С чего вы взяли?

На стене, обшитой дешевым пластиком «под дерево», висело с полдюжины акварелей — между часами с изображением поднимающихся с болота уток и коллекцией тарелок с Капитолиями, причем большинства штатов на полке недоставало.

— Не знаю. — Мертвец с видом знатока задумчиво втянул щеки. — Есть что-то такое в их стиле…

Официантка пожала плечами. Стройная и подвижная, она все же была старше, чем мне показалось вначале. Но этот жест, без сомнения, остался неизменным с момента ее появления на свет.

— Угу. — Это прозвучало как признание.

— Очень мило.

— Ну конечно.

— Нет, правда. Я вас не слишком отвлекаю?

Она взглянула в окно на посыпанную гравием парковку, где молчаливые грузовики дожидались возвращения своих хозяев-охотников.

— Ваши работы объединяет… э-э… один лейтмотив, верно? Назовем его «Отбросы цивилизации против сорной травы». Пожалуй, именно так, на грани, где одно переходит в другое.

— Можно и так сказать. — Она протянула руку, чтобы забрать тарелку.

— Я еще не закончил.

Судя по жесту, которым официантка отбросила со лба волосы, она ему не поверила, однако все же поставила назад тяжелую тарелку с розовым ободком и пятнами яичного желтка.

— Особенно мне понравилась вот эта. Заржавевший насос, лежащий среди цветущей куриной слепоты. И еще вот эта… Смятый бумажный пакет буквально рифмуется с сухими дубовыми листьями. Ну, чем не лейтмотив?

— Это просто то, что я вижу.

— И это вы тоже видели?

Пауза.

— Конечно. Я не могла этого не увидеть. Даже на работу опоздала. А вы бы прошли мимо?

— Пожалуй, нет. Но я бы не знал, что с этим делать.

Украдкой, стараясь, чтобы мертвец не заметил, что я обращаю на него внимание, я тоже взглянул. Из свежеукатанного асфальта торчали две лягушачьи лапки. Не представляю, как она этого добилась, но казалось, будто над дорогой все еще вздымается пар. Пятнистые лапки влажно поблескивали.

— Вот и я не знала… Босс говорит, от этого у клиентов аппетит портится.

— И тем не менее разрешил вам повесить картину?

— А куда бы он делся? Кто еще согласится здесь работать?

Телу этого мертвеца довелось пережить столкновение с перилами моста, а также немало побродяжничать, к чему он вряд ли был подготовлен. Несмотря на это, выглядел он довольно неплохо, даже внушительно. Под вельветовой рубашкой выпирало брюшко. Когда я брался за эту работу, то провел немало времени в беседах с его переселенной личностью. Голос был полностью синтезированный, потому я совершенно не представлял себе, каким окажется тело. Клиент, разумеется, прислал мне давнишнюю фотографию какого-то моложавого типа. Видно, комплексы живут в людях и после смерти…

Впрочем, это тело как раз не умерло. В том-то и заключалась проблема, для решения которой меня наняли. Я взвалил на плечи рюкзак с необходимыми для работы инструментами. Не гантели, конечно, но вес все равно немаленький. Зато помогает держаться в форме.

— Что вы пьете? — поинтересовался голос из динамика, висящего на перилах лестницы.

— Бурбон.

— Всегда любил бурбон…

— И чем вы его теперь заменяете?

— Вкус никуда не делся, просто теперь он не имеет смысла.

Я качнул жидкость в фарфоровой чашке, гадая, сможет ли встроенный микрофон уловить всплеск.

Динамик хохотнул. Смех вышел совсем как настоящий, с очень натуральной гортанной хрипотцой. Однако если он думал таким образом меня успокоить, то ошибся. Ведь этот голос был выбран специально. Лично я предпочитал те, что дико ревели в диапазоне нескольких октав, словно трубы архангелов. Громкость ведь всегда можно уменьшить.

— Понимаете, Ян, я способен чувствовать вкус не хуже, чем вы. Но… нет контекста. Никаких ассоциаций со старыми приятелями, с престижностью, с сексом. Знаете, до переселения я и не подозревал, насколько в мире ощущений все зависит от среды…

Тополя за пересохшим ручьем поскрипывали на ветру. Вообще, по-моему, тополь — это скорее гигантский сорняк, а не дерево. Упавшие ветки вечно изгаживают то, что я называю «моим газоном», хотя на самом деле является местом, куда местные недоросли приходят по ночам, чтобы снова и снова удостовериться: пивные банки не горят. Взамен двух покрышек, которые триумфальными арками проторчали в песке весь прошлый год, последний ливень принес мне тележку из какого-то супермаркета. Теперь она лежала там колесами вверх, наполовину засыпанная песком. Должно быть, кто-то сбросил ее с моста выше по течению.

— Так что это еще вопрос, — продолжал он, — получил бы я истинное удовольствие от глотка «Мэйкерс Марк», если бы ни разу не видел его рекламы.

Я осушил свою чашку и наполнил заново. Однажды, несколько месяцев назад, я швырнул ее в один джип с присобаченными к крыше колонками — видимо, на тот случай, если какой-нибудь горный козел еще не слыхал о том, как любовь-морковь волнует кровь. А на следующее утро я снова нашел ее: как ни в чем не бывало моя чашка стояла прямо на разделительной полосе — целехонькая, только ручка отбита. С тех пор это моя любимая чашка.

— Возвращаемся к старому парадоксу на новый лад, — сказал он. — Кому они нужны, эти деревья?^{4} В том-то все и дело, что человеческий разум — результат общения с себе подобными. И существует он, в первую очередь, благодаря социуму. Никуда от этого не денешься.

— Вы, наверное, хотели спросить, есть ли у меня какие-то успехи.

— Да, признаться, эта мысль приходила мне в голову.

— Так вот… Никаких.

— Что, совсем?

— Вы исчезли совершенно бесследно. Я понятия не имею, где вы находитесь.

Он фыркнул, явно польщенный, несмотря на неудачу.

— Выходит, я оказался умнее, чем вы думали?

— Нет.

— Как это?

— Дело не в том, умный вы или нет. Не из-за этого я не могу вас найти.

— Ян, нехорошо так обижать клиентов.

— Послушайте, — сказал я, — если бы у вас сейчас было тело, вы смогли бы удариться в бега и в течение месяца водить за нос хитроумнейшую систему слежки? Только честно? Знаете что? Если вы сейчас не скажете мне всю правду, я никогда не смогу вас найти.

— Мое тело. Вы не сможете найти мое тело.

— Это вы — и вы это знаете. Не какой-то там зомби, а вы сами. Вы в своем собственном теле. Тот вы, каким вы прожили всю жизнь.

— Это все равно что сказать: «Это вы, только другой вы».

— Ну да, — согласился я. — К сожалению, наша грамматика отстала от жизни и пока не делает различий между «вторым лицом кремниевым» и «вторым лицом углеводородным». Уж извините.

— Ян, — вздохнул он, — я нанял вас, чтобы найти меня. Мою непереселенную версию, или остаток меня, или того меня, который не умер так, как следовало. А вы нисколько не продвинулись в этом деле. И это не радует.

У переселенных вечно какие-то комплексы. Они ни за что не признаются в чем-то подобном, но это так. Тело, по крайней мере, несет на себе неоспоримую печать подлинности. Лишившись же столь ощутимого «водяного знака», все переселенцы в той или иной мере страдают синдромом самозванца, хотя и никогда с этим не согласятся. Насколько же хуже обстоят дела, когда есть еще и тело, которое разгуливает по белу свету вместе с версией твоей оригинальной личности!

Однако на этот раз проблема оказалась еще сложнее. Мой клиент полагал, что процесс перехода прервался раньше, чем были закодированы и переданы последние мельчайшие частицы биоэлектрического потенциала. И он ощущал себя как бы не в фокусе, словно скачался не до конца. А потому нуждался в доступе к своему прежнему мозгу.

Разумеется, в результате такого доступа мозг был бы полностью разрушен. Такова уж технология, ничего не поделаешь.

— Если мы хотим чего-то добиться, — заявил я, — вы должны ответить на мой вопрос.

Длинная пауза.

— Нет, Ян. Я не смог бы от вас скрыться.

— Значит, вам кто-то помог.

— Похоже, что так.

— Но вы-то что мне сказали? Что погибли в автокатастрофе на каком-то безлюдном шоссе!

— На дороге, ведущей к трассе I-80, к западу от Гранд-Айленда. Машину занесло на мокром асфальте.

— Я слыхал о людях, которые делают такие штуки специально. Переселяются сами, но еще и тело оставляют. Что-то вроде извращенного размножения, только воспроизводится не тело, а разум.

— Ян, я ведь уже сказал вам. Думаете, я просто издеваюсь? Ваши услуги дороговато стоят для подобных шуток. Никакого злого умысла, поверьте. Я был уверен, что погиб во время аварии, а затем был успешно и полностью переселен — и вдруг обнаруживается, что мое тело все еще где-то шатается. Мне это не нравится.

Тело, вот этот самый мертвец, засветилось на скрытой камере в городке Дэйвенпорт, что в Айове: он брился в туалете на местной автозаправке. Качество изображения оказалось отвратительным, но все равно было видно, как ужасно он выглядел: всюду бинты, шины, осмотический мини-насос под мышкой… И тем не менее он останется жив. Взятые с одноразовой бритвы образцы ДНК однозначно принадлежали моему клиенту. То есть его телу. И это был последний след, который мне удалось обнаружить. Там, где-то в горах над Миссисипи, мертвец исчез.

Я установил наблюдение в его любимых и просто знакомых местах: в домах друзей, в городе, где он учился, рядом с музеями и кафе, к которым его могло потянуть. Ничего. Он даже не явился на могилу жены, которая умерла (по-настоящему) за год до той аварии. Ему явно подсказали. Кто-то помогал.

— Тот несчастный случай. Я хочу представить его в мельчайших подробностях, — сказал я. — Расскажите, что именно тогда произошло.

— Да гнать не надо было… — проворчал он. — Ничего бы и не произошло.

Он спешил из мотеля на обеденную встречу с важным клиентом, уже опаздывая. Стояла поздняя осень, и в тени под пешеходным переходом еще оставалась полоска льда, хотя в других местах остатки выпавшего накануне снега уже растаяли. Он гнал машину на предельной скорости, безопасной для сухого асфальта. А когда вылетел на лед, резерва для ошибки уже не оставалось.

И она не замедлила случиться. Он не вписался в поворот, врезался в ограждение и потерял сознание на обочине шоссе, вдали от станций «скорой помощи». Помнил только, как лежал в искореженной машине, пригвожденный к сиденью металлическими обломками сквозь бесполезную защиту сдувшейся подушки безопасности. А еще — как приближающиеся фары превратили бетонные перила моста в размытую колонну света.

Потом он очнулся: с криком, весь в крови, почти при смерти. Но, как ни странно, не в машине «скорой помощи», а в кузове напичканного электроникой микроавтобуса.

Это было воспоминание моего клиента. По-видимому, было много чего еще, раз его сознание отсканировано и запущено заново. Однако во время скачивания гиппокамп прекращает передачу данных из оперативной памяти в долговременную, а синтез белка происходит со сбоями, поэтому воспоминаний об этом периоде сохраниться не могло. Лихорадочные видения умирающего — вот все, с чем мне предстояло работать: вспышки красных светодиодов и гирлянды спутанных кабелей.

— Я ему помешал, — произнес он вдруг.

— Кому? — не понял я.

— Тому типу, который меня переселял. Понимаете, я был весь в крови, а когда он схватил меня, чтобы уложить на сиденье, то всего перемазал еще и соусом для барбекю. Даже волосы выпачкал, пока подсоединял электроды… Не знаю уж, салфеток у него не было, что ли? Такой резкий, сладкий запах, похожий на кровь, только сильнее… И угораздило же меня так умереть! А он откуда взялся?! На полу валялся смятый бумажный пакет, и на картонной тарелке лежали свиные ребрышки. Он даже погрыз их еще немного, не отрываясь от работы — словно я не умирал буквально у него на руках!

Что ж, если в Гранд-Айленде имелось приличное местечко, где готовили барбекю, я знал, кто мог найти моего клиента. Но какого дьявола Барнаби на старости лет взялся задаром переселять найденных на дороге незнакомцев? Да потом еще и разрабатывать изощренные планы, чтобы помочь телу избежать поимки? Он ведь давным-давно отошел от дел… Однако все это теперь не имело значения. Мой старый друг и учитель. У меня не было ни малейшего желания его выслеживать.

Мама должна знать, где он.

Открывая телефон, я резко дернул слайдер, и тот застрял.

— Черт!

Я нажал сильнее, но в результате его заело окончательно.

— Надо почаще вычищать оттуда песок.

Как и все родители, моя мамочка ухитряется давать ценные советы в такую минуту, когда они могут вызвать лишь раздражение.

— Я знаю, мама.

— Как у тебя дела?

— Отлично. Извини, что так долго пропадал. Попалось несколько особо привередливых клиентов.

— Представляю, скольких эмоциональных затрат требует твоя работа.

— И не говори. Я знал, что ты все поймешь, мам. Слушай, я тут вспомнил кое-что и подумал…

— Милый, тебе нужно просто сказать это «кое-что».

Я вздохнул.

— Знаю.

— Ну, и?…

— Ты давно разговаривала с Барнаби? — Пожалуй, это прозвучало чересчур торопливо. — В смысле, вы ведь поддерживаете какие-то отношения, верно? Думаю, до рождественских открыток дело не дошло, но он всегда был к тебе неравнодушен, сам мне это говорил. И ты знала, что он просто делал то, что должен был…

Я выдохся и замолчал. Я заполнил болтовней столько пустоты, сколько мог, но, похоже, ее запасы были неисчерпаемы.

К ночи похолодало, а бурбон почему-то перестал меня греть. Я встал пятками на самый край крыльца. Ступенька скрипнула под моим весом, но выдержала. Где-то в темноте послышался детский смех койота.

— Что тебе нужно? — Ее голос был едва различим.

— Да так, ничего. Я…

— Милый, ты способен воспринимать конструктивную критику?

Я проглотил слова, о которых потом мог пожалеть. И благодаря которым никогда бы не получил то, что хотел.

— Разумеется. С удовольствием. Выкладывай.

— Когда ты говоришь «да так, ничего», это значит, что дальше ты наплетешь кучу чепухи. Не надо, ладно? И тогда мы оба сможем не притворяться, а беседовать серьезно.

— Мне нужен Барнаби, — выдавил я через силу. — По работе. У него есть кое-какая информация, которая мне необходима. Я должен с ним поговорить. Ты ведь знаешь, тебе он не откажет. Для него это было такое счастье — а точнее, облегчение, — что ты начала с ним общаться. Ему от этого становилось как-то легче. Где он теперь?

— Оставь его в покое, — отрезала она. — Оставь меня в покое.

— Не могу. Он знает то, что мне нужно.

— Прости, милый. Прости… за все.

— Ну что ты, мам. Все в порядке.

Повисла долгая пауза, и я уже решил было, что мама ушла.

— Милый… Ты только спросишь его, правда? Ничего больше?

— Мне нужна зацепка. Хоть что-нибудь.

— И ты уверен, что он сможет тебе помочь?

— Да.

И она мне сказала.

— Спасибо, мам. Я позвоню.

Я отправился на кухню и стал готовить себе бутерброды в дорогу.

Но я так и не позвонил ей — пока не переговорил с Барнаби. И она мне не звонила. С момента моей первой встречи с Барнаби наше общение с мамой никогда еще не прерывалось на столь долгий срок.

Пусть мертвец потешится беседами об искусстве и флиртом с официанткой, решил я. Недолго ему уже осталось — теперь, когда я наконец его выследил. Я допил свой кофе и пошел звонить маме.

В закусочных давно уже не стояли телефоны-автоматы, но люди по-прежнему пользовались коридорчиком возле туалета для телефонных разговоров — здесь пусть весьма условное, но все же уединение. Вся стена была исписана телефонными номерами вперемежку с комментариями типа: «Вот же сука!», «Задолбало уже это ваше пи-пи-пи…» или «Большой хрустящий кусок французской итальянской булки»…

— Мам? Ты меня слышишь?

Сплошные помехи, гораздо сильнее, чем обычно. И все же я ощущал ее присутствие на другом конце линии — как в детстве, когда заходил в мамину спальню, чтобы услышать ее дыхание и удостовериться, что она жива.

— Мама!

— Что ты с ним сделал? — ее голос раздался в моем ухе неожиданно резко.

— С Барнаби? Просто поговорил… Клянусь! Он выглядел… м-м-м… довольно неплохо, учитывая обстоятельства. В смысле, он стал действительно…

— Его увезла «скорая». Он в реанимации. Сообщили: шансов выжить немного.

Бедняга Барнаби. Честно говоря, выглядел он неважно, но мне почему-то казалось, что он будет жить вечно.

— Я тут совершенно ни при чем. Когда я уходил, он был в полном порядке.

Тишина.

— Мам? Пожалуйста…

Я ждал долго, но больше не услышал ничего.

Когда я вернулся, официантка протирала тряпкой опустевший столик мертвеца. Я закинул рюкзак на плечо и бросился к двери.

— Вам завернуть с собой? — крикнула она мне вдогонку.

— Удачного вам сезона! — пожелал я на прощание. — Если мы больше не увидимся.

Дверь его машины была распахнута. Конечно, прежде чем войти в кафе, я позаботился о стартере. Чтобы понять это, ему хватило пары секунд. Быстро соображает. Мой клиент все время кичился своей проницательностью, но я не придавал этому особого значения, а зря.

От автостоянки склон холма уходил круто вверх, теряясь в тени оголенных дубовых крон. На фоне ясного осеннего неба темнели пятна пожухлой листвы и опустевшие комья птичьих гнезд.

Где-то выше по склону затрещали ветки. Я бросился туда, продираясь сквозь заросли кустарника, от которого, наверное, произошла колючая проволока. После нескольких минут неравной борьбы я наткнулся на какой-то ручей. Если идти по течению и пригнуться пониже, встречи с большинством колючек можно миновать. Из-под ног у меня покатились камешки. Судя по отпечаткам ботинок, мертвец пришел к тому же выводу, что и я.

Но на что он рассчитывает, этот жалкий ублюдок? Бежать ему некуда. Несмотря на то, что он отчаянно цепляется за собственное тело, он не слишком хорошо о нем заботится. После такого подъема он совсем выбьется из сил. Я прикинул, что это должно произойти минут через пятнадцать.

Ручеек тем временем забирал вверх все круче. Должно быть, во время сезона дождей он превращается в настоящий водопад. Надо мной нависли три длинных сросшихся корня. Пока я пытался за них ухватиться, острые концы впивались мне прямо в лицо. Пришлось отклониться немного назад и цепляться не глядя, на ощупь. Корневища были мокрые и скользкие. Наконец мне удалось отыскать корень, который был немного суше и крепче остальных, и подтянуться. Тот прогнулся под моей тяжестью. Повиснув на локте, я глянул вверх и обнаружил перед глазами грязную подошву. Мертвец поставил ногу мне на грудь и неторопливо надавил.

Корень выскользнул у меня из рук, и я рухнул назад. Ударился я довольно крепко, а потом покатился вниз, пересчитав все камни на склоне. Наконец, уткнувшись лицом в землю, я остановился. Сверху донесся треск ломающихся веток, затем все стихло.

Первым делом я проверил целостность снаряжения, а потом уж и свою. И то, и другое вроде бы еще работало. Я снова стал карабкаться вверх по склону, на этот раз осторожнее.

За водопадом начинался лес. Я не видел, куда убежал мертвец: может, налево, вверх по склону, который становился все круче, а может, к открытой равнине, туда, где гребень холма изгибался петлей, образуя долину.

Кто-то негромко кашлянул. Я оглянулся. На скалистом выступе стоял человек с ружьем.

— Господи, от тебя шума больше, чем от рухнувшей космической станции! — Это оказался охотник из кафе, тот самый, что оставил официантке денежного лебедя. На нем красовалась все та же ярко-оранжевая кепка. — Ну и что мне с тобой делать? Придется вытаскивать тебя отсюда к такой-то матери. Пива хочешь?

— Это случилось после того, как мы переселили ту женщину по фамилии Вилсон. — Барнаби шаркал по дому в разных тапках: один был стоптанный, а второй новехонький, еще с этикеткой на пятке. Я ходил следом. Медленно. Мы обошли дом по кругу: кухня, столовая, гостиная, прихожая, снова кухня… И так два раза. — Хотела, чтобы ее переселили вместе с собакой. Деньжата у нее водились, но… Черт, не хватало еще, чтобы бессмертная шавка пребывала в вечном психозе по поводу отсутствия кремниевых столбов!

Голос у него стал куда тише, чем раньше, а в руках появилась дрожь.

— Барнаби…

Он взглянул на меня.

— Ты ведь тоже туда хочешь, да? — спросил он. — Хочешь, чтобы тебя выскребли из этой смазливой рожи и переселили наверх, прямо к бестелесной вечной жизни? Что ж, тогда придется тебе раскошелиться, вот и все, что я могу сказать.

— Ты всегда требуешь деньги вперед?

— Я что, благотворительная организация? — Эта его любимая присказка теперь казалась каким-то странным атавизмом. Он усмехнулся и тут же зашелся хриплым кашлем. — Проклятье! Это все из-за лишней жидкости. В моем возрасте она скапливается повсюду.

Новый приступ кашля. Прошло несколько минут, прежде чем он отдышался.

— Будто головка лука, завалявшаяся в углу холодильника… Счищай это тело, как шелуху, сынок. И чем раньше, тем лучше. А не то потеряешь последнее, что осталось.

— Эх, Барнаби…

Похоже, у него самого были не все дома. Я даже удивился, как меня это расстроило.

— О Барнаби не беспокойся. — Только привычка огрызаться осталась прежней. — С Барнаби все в порядке.

— Ты хоть меня-то помнишь?

— Хм… — в его голосе послышалось сомнение. — Все вы, клиенты, на одно лицо… Я что, черт побери, обязан всех помнить? Вы сваливаете, а мне остаются одни вонючие скелеты. Об этом вы когда-нибудь думали? Хрена с два! Для вас это все грязное белье. Вы даже не запихиваете его в корзину… Хочешь выпить?

Я вздохнул.

— Хочу.

— Тебе, как всегда, «Мэйкерс Марк»?

Я удивленно на него посмотрел, но Барнаби по-прежнему выглядел дряхлым полоумным стариканом. Что это, результат случайного столкновения нейронов? Или он надо мной потешается?

— Сам я уже не чувствую вкуса этой дряни, но надраться в хлам еще могу. Сейчас, только найду очки, чтобы отыскать, где она…

Уткнув подбородок в воротник заношенного халата, он принялся возиться со шнурками, на которых болталось, как минимум, три пары очков.

— Состязание между чувствами и разумом: кто первый вылетит за дверь.

— Барнаби, я кое-кого ищу.

— Я тоже. — Вид у него был унылый. — Себя. Такое чувство, будто оставил большую свою половину в вагоне, а сам выбежал на минутку за сигаретами и отстал.

— Ты переселял его примерно год назад.

— Не будем о тех, кого я переселял. Это все в прошлом.

— Барнаби, мне нужно знать.

Это прозвучало чуть резче, чем я хотел. Его глаза, в очках похожие на яйца с голубыми желтками, сердито уставились на меня.

— Всем нам чего-нибудь нужно. Тебе, думаю, сейчас нужнее всего стаканчик старого доброго бурбона.

Мы снова вернулись на кухню. Нагнувшись, Барнаби отворил шкафчик возле раковины. Затем извлек оттуда охапку полиэтиленовых мешочков, полупустой пакет шоколадных хлопьев, пару банок колы и батон обглоданного мышами хлеба. Хлопья из пакета сыпались через прогрызенную дырку. Барнаби сосредоточенно поковырял ее скрюченным пальцем, затем, после минутного раздумья, открыл какой-то ящик, покопался в мешанине розеток, удлинителей, распределительных коробок и лампочек и наконец вытащил катушку скотча.

— Ты не мог бы подцепить эту штуку? Мои пальцы…

Я помог ему. Он отмотал изрядный кусок липкой ленты, заклеил пакет и поставил его на стол. Потом снова наклонился, нырнул в глубь шкафа и вытащил оттуда бутылку виски — красную, с каплями поддельного воска на горлышке. Бутылка была непочатая.

— Должен сказать, Барнаби, я потрясен. — Я откупорил и наполнил два пыльных бокала. — Он не мог тебе заплатить. И никакой сделки вы заключить не успели. Ты просто ехал мимо, доедая по дороге свой ужин, слушал радио и случайно наткнулся на разбитую машину. Ты вытащил умирающего человека и переселил его — вот и все. Ну, просто ангел милосердия.

Барнаби с хмурым видом сидел за кухонным столом, словно дожидаясь, когда же официант наконец подаст ему суп.

— Но он выжил, — продолжал я. — Кто мог такое предвидеть? Тебе пришлось оставить ему личность. Я знаю, как ты работаешь, Барнаби, уж поверь мне. Но мне нужно его найти, вот и все.

— Да, я, бывало, попадал в аварии… Помню, как-то ехал я в жуткий ливень, когда тот парень на мотоцикле… Ты не поверишь, на мотоцикле с коляской! Выскочил мне навстречу на полной скорости и — бац!

Я схватил его за грудки и встряхнул. Он оказался на удивление тяжелым и рыхлым — вовсе не мешок костей, как мне казалось.

— Барнаби, шутки в сторону! Мне необходимо его найти.

— Ты всегда был редкостным дерьмом, — сказал Барнаби. — Я приютил тебя, научил ремеслу, помог выжить… И знаешь что? Не стоило этого делать. Нет, не стоило.

Он замолчал, задыхаясь. Очки свалились ему на грудь, седые волосы стояли торчком. Глаза уставились куда-то мимо, словно меня вообще здесь не было, словно это не я чуть не задушил его только что.

Я опустил его на стул. Мама не хотела, чтобы я здесь появлялся. Она боялась. Чего? Что я свяжу старика и буду его пытать? Что я убью его? У родителей порой довольно странные представления о детях…

Я потянул на себя входную дверь и едва не споткнулся о два засохших цветка в горшках, стоявших на верхней ступеньке крыльца. Я и забыл, что в провинции парадный вход — штука чисто символическая и что в дом я вошел через гараж.

— Погоди, погоди. — Он зашаркал за мной следом. — Ян…

Я обернулся.

— Ян… Я не хотел… На самом деле я рад тебя видеть.

— Я тоже был рад повидаться.

Он положил руку мне на плечо и пристально посмотрел мне в лицо. Что ему вспоминалось? Быть может, то, как он впервые по-настоящему вгляделся в мое лицо, когда я с криками валялся той ночью на лужайке?

А может, и нет. Возможно, он снова силился вспомнить, кто я такой.

— Тебе это и правда нужно? — спросил он.

— Иначе я бы не стал являться сюда и приставать к тебе.

— Да ладно, чего уж там… — пробормотал он и глубоко вздохнул. — Я ведь, знаешь, всю жизнь избавлялся от тел. Они были ничем. Отбросами. Но свое тело я не брошу. Я не буду переселяться. Во-первых, большая часть меня уже исчезла. Я тянул слишком долго. Не хотелось бы мне доживать вечность с тем, что осталось. Но есть и еще кое-что… Вот этот мешок дерьма — я. Не просто сопли, которые свисают с моего мозга. Это и есть я.

— Понятно.

— Я дал ему хорошее прикрытие: Деннис Нейдел. Для друзей просто Дон-Дон.

— Дон-Дон?

— Хорошее прозвище, правда? Прилипло еще со времен студенчества, после какой-то тупой шутки в китайском ресторане. Такие вещи застревают в памяти навечно: например, как кто-нибудь упал и сломал зуб, поскольку слонялся без дела, вместо того чтобы пойти в школу. Или кто-то неправильно произносит какое-нибудь слово… Или — ты. — Он даже трястись перестал. — Ян, а ведь ты и есть моя случайная отличительная черта.

— Кстати, мама передавала привет.

— Я и не сомневался.

— Зачем ты это сделал? — спросил я.

— Ты имеешь в виду, зачем я помог этому парню выжить? — Он пожал плечами, приведя в движение множество костей. — Ну, я был немного навеселе… Ладно-ладно, выпил пять кружек пива и виски в придачу. Это случилось прямо на моих глазах. Этот тип ни на что не обращал внимания, просто несся по дороге, даже не притормозил на повороте. Бац! Я услышал, как что-то хрустнуло. Ну да, я было проехал мимо, но в последнюю секунду остановился. Все снаряжение — со мной, я на взводе, вот и взялся за работу, даже не соображая, что делаю. Понимаешь, Ян, я ведь уже сто лет этим занимаюсь…

— Знаю, Барнаби, — кивнул я. — Уж я-то знаю.

Не обращая на меня внимания, он продолжал:

— Наверное, мне просто захотелось выпендриться. Ни перед кем. Просто… о Господи! Ну, знаешь, прощальная гастроль и все в таком духе… Не знаю. Пойми, это ведь мое дело. Единственное, в чем я мастер. Вот и все.

— Но он не умер.

— Смотри-ка, какие мы стали сообразительные! Кто бы мог подумать… Ну да, он не умер. Он даже не собирался умирать — ни тогда, ни после. Меня просто сбила с толку вся эта кровища. Сказывается все-таки отсутствие приличного медицинского образования… Нет, он, конечно, был не ахти в каком состоянии, но помирать вовсе не собирался. — Барнаби сглотнул. — И принялся меня упрашивать. Понял, видать, что происходит. Что совсем скоро в программе нашего вечера значится «считывание с разрушением данных». И вот ведь какая штука интересная получается: этот тип, как и все прочие, совершенно не желал умирать, чтобы жить вечно! Какие-то у него были возражения по этому поводу… Сорвал с себя провода, чуть не выдернул вилку из черепа… Еле уговорил его. Потом я отвез его в больницу, подальше отсюда, в Де-Мойнсе — там работает один мой знакомец. Как ни странно, когда мы доехали, он был все еще жив. Не образец здоровья, конечно, но кровь туда-сюда еще гонял.

— Выходит, ты скопировал его личность и отпустил на все четыре стороны. Барнаби, дружище, с такими вещами пора завязывать. Хватит уже портить жизнь себе и другим.

— А знаешь что? Будь по-твоему. Я этим дерьмом больше не занимаюсь. И если у тебя есть голова на плечах, Ян, ты поступишь так же. Бросай все это к чертовой матери.

Ему становилось все труднее дышать. Я схватил старика под мышки и потащил в гостиную, но и там все горизонтальные поверхности были завалены каким-то хламом. Ногой смахнув на пол стопку книг и журналов, я плюхнул его на диван.

— Я не могу все это бросить, — объяснил я ему. — Это единственное, что я умею делать.

Он махнул рукой, но ничего не сказал.

— Тебе принести чего-нибудь, Барнаби? Может, стакан воды?

Он покачал головой.

Я все-таки налил ему воды и оставил стакан на кофейном столике возле дивана.

— Я передам привет Дон-Дону.

Палатка охотника оказалась настоящим бункером. Внутри поместились несколько радаров, кварцевый обогреватель, раскладное кресло и мини-холодильник. На экранах радаров светились призрачные инфракрасные контуры топографических индикаторов.

Хозяин вынул из холодильника две бутылки.

— Нелегкое это дело — охота. Но мне нравится. Где же еще окажешься наедине с природой, верно? Только тут и чувствуешь себя человеком.

— Верно, — согласился я.

— А ты здесь по чью душу, если не секрет? Сейчас не лучшее время, чтобы шастать по округе.

В последнее время мне это говорили слишком часто.

— У меня товарищ — бывалый охотник. Мне давно хотелось посмотреть, как это все происходит, вот он и согласился взять меня с собой. Но я зазевался, и он ушел вперед. Мы потерялись.

— Кажется, я его видел — шустро так топал вверх по склону. Хотя вообще-то там ничего интересного нет. Может, твой приятель не так крут, как ты думаешь? Но давай-ка глянем…

Я потягивал пивко и смотрел, как он охотится. Радары прочесывали местность вдоль и поперек, и на экранах появлялись пятна от источников тепла.

— Здесь есть еще пара ребят, по другую сторону хребта. Видишь облачка пара? Должно быть, над чем-то смеются… — И он напряженно уставился в экран, словно пытался разглядеть на нем слова анекдота.

— Залегли там с самого рассвета. Хитрецы! А теперь взгляни-ка сюда.

— Он сместил изображение. — Сидят себе, как пай-мальчики, а в какой-нибудь сотне ярдов от них, вот здесь, в чаще, притаился олень. Видишь?

Мутное продолговатое пятно, немного крупнее человека, неподвижно застыло на экране.

— Не беспокойся, сейчас отыщем твоего приятеля, но сперва… Давай-ка покажем этим придуркам одну штуку. — Он взял в руки что-то вроде пульта дистанционного управления. На экране, в районе передней части затаившегося оленя, возникло перекрестье курсора. — Идем!

Он схватил ружье и штатив, и мы выбрались наружу. После тепла палатки осенний ветер казался особенно колючим. Охотник установил штатив на плоском камне, и ножки автоматически выровнялись. Он взглянул на экран своего пульта.

— Приходится делать поправку на ветер. В новейшей модели это происходит автоматически — а здесь есть допплеровский радар и все такое. Но твой приятель, верно, хотел сэкономить побольше зеленых…

— Он нажал на какие-то кнопки. Ружье беззвучно повернулось на подставке. Затем тренога выросла в высоту, а ствол оружия слегка накренился. Его дуло нацелилось на невидимого зверя и застыло в ожидании последней команды.

— Мы почти на границе охотничьих угодий, поэтому я выбрал снаряд высокого проникновения. С такими штуками приходится обращаться осторожно, а не то можно насквозь прострелить какую-нибудь машину в миле отсюда…

Впрочем, он не удосужился даже мельком взглянуть на складчатый гребень холма, где в ожидании заката, которого ему не суждено было увидеть, притаился олень. Вместо этого охотник обернулся назад, к долине, где остались закусочная и забитая грузовичками парковка. За ними едва различимая официантка тащила по двору тяжелые баки с помоями, вскидывала их на плечо и вываливала содержимое в мусорный контейнер. Даже с такого расстояния была заметна ее своеобразная костлявая грация.

— Может, когда-нибудь изобретут что-то и для такой охоты… — На миг его лицо озарилось печалью и усталостью. — И мы сможем окончательно изгадить и это дело.

Затем, все так же не отрывая глаз от закусочной, он нажал красную кнопку на пульте. Ружье выстрелило. Хлопок был на удивление аккуратный, и никакого дыма. Словно бы ничего и не произошло.

— Ну, давай глянем, что получилось.

Теперь крестик курсора на экране мигал красным. Олень даже не шелохнулся. Охотник вывел на дисплей точные температурные характеристики объекта. Несколько секунд ничего не происходило, потом столбик термометра пополз вниз, одна десятая градуса за другой.

Охотник облегченно вздохнул:

— Попался, голубчик! — Потом хихикнул: — А эти-то, великие белые охотники, так и сидят себе, дожидаются. Вот идиоты!

Новый всплеск ярких облачков от двух других охотников. Он нахмурился, не желая подражать им.

— Ну, а теперь займемся твоим приятелем.

Позднее я сообразил, что они, должно быть, работали уже довольно долго, прежде чем один из них разбил чашку, и шум разбудил меня.

Я лежал под горой одеял, обмотав шею рукавами лыжной куртки. Видимо, ночью я вставал, чтобы ее натянуть, хотя ничего об этом не помнил. Мама всегда включала кондиционер на полную мощность. Оранжевый циферблат будильника показывал что-то около трех утра. Я совсем продрог в своей пижаме: она была хлопковая, летняя, хотя в нашем доме лето не наступало никогда. С такой мыслью я встал, чтобы повесить куртку обратно в шкаф. Мама будет недовольна, если ее увидит. У нее был пунктик насчет того, что всему свое время.

Вот только если б не было так холодно…

Бормотание. Опять она уснула с включенным телевизором. Рано или поздно взрывы закадрового смеха в каком-нибудь старинном сериале ее разбудят. Я вышел из комнаты, тихонько ступая по толстому ковру. Мама болеет, ей нужно как следует высыпаться. Хотя мне ужасно не хотелось видеть ее в голубоватом свете экрана. Так она казалась мертвой.

Но в спальне никого не было, и телевизор молчал. Одеяла и подушки в беспорядке валялись на большой кровати, которую мама когда-то делила с моим отцом. Это из-за ее болезни он ушел. Он говорил, что ее выбор — чистое безумие. Что он не сможет с этим жить. В тот день, когда отец нас бросил, он просто остановился на дороге и попросил меня «пожалуйста, позаботиться» о матери и пообещать, что с ней ничего не случится.

Ничего себе просьба для ребенка, чья мать умирает от рака печени! У отца не было времени дать мне дальнейшие инструкции, поскольку через месяц или около того он и сам умер от сердечного приступа прямо на работе.

Голоса доносились с первого этажа. Обычно мама не засыпала в гостиной, но она с каждым днем становилась все слабее… Я заглянул в ванную и достал из шкафчика ее таблетки, чтобы они были под рукой, когда она проснется. Пробуждение для нее было равносильно вскрытию — так она сказала кому-то однажды, когда думала, что я не слышу.

В гостиной было темно. И телевизор выключен. Зато в кухне горел свет.

— Ну же, давай… — бормотал кто-то.

— Погоди секунду, — во втором голосе слышалось раздражение. — Тут тонкая работа…

— Да брось, Барнаби. Просто сделай это, и все. У нас ведь есть несколько миллиметров в запасе, верно?

— Чем точнее, тем лучше.

— Мы ее теряем. На нулевом давлении долго не протянешь. Переходи к стволу мозга.

— А я чем, по-твоему, занимаюсь?

Раздался жуткий звук дрели, сверлящей кость.

— Есть, есть. Отлично.

— О'кей, — сказал Барнаби. — Теперь пусти меня. Что тут у тебя?

— Все резервные копии уже сделаны. Последняя — три недели назад. Это более девяноста девяти процентов личности. Я вообще не понимаю, зачем надо было тащиться сюда за…

— Это часть сделки, Джефф. Нам нужно всё.

— Но это же сплошная боль! Боль и страдание. Может, она и не захотела бы это помнить, если бы могла попросить. В конце концов, мы могли забить ей одни только события, без этой боли.

— Какой же это опыт, если он лишен боли?

— Господи, Барнаби! — воскликнул Джефф. — Кончай философствовать. Здесь тебе не спальня первокурсников.

Через столовую я прокрался к двери. Пахнуло чем-то резким и сладким — лишь позднее я понял, что это был запах жареных на гриле бараньих ребрышек.

Мама лежала на кухонном столе, голая. Кожа ее вздулась, вены выпятились, а все тело было покрыто шрамами. Я никогда не видел ее голой, даже до болезни, и теперь смотрел, как завороженный. Потом мне стало стыдно — дико, до тошноты стыдно, но в тот момент я не мог оторвать от нее глаз. Большие груди торчали вертикально вверх, несмотря на то, что живот, бока и бедра обвисли. Я был еще слишком мал, чтобы понимать, насколько это странно, но из-за того, что ее грудь так торчала, я не мог оторвать от нее глаз.

Голова мамы была запрокинута назад. На секунду мне показалось, что у нее отросли длинные волосы, которые собраны в хвост на затылке. Но волос у нее не было, об этом позаботилась химиотерапия. А из маминого затылка торчал толстый кабель.

Пискнул какой-то прибор.

— Джефф! Кажется, кто-то очень беспокоился насчет ее давления…

Джефф вытащил что-то из-за уха и с размаху воткнул в грудь моей матери.

— Очень изящно, — проворчал Барнаби. — Хочешь искромсать на кусочки всю сердечную мышцу?

— Еще несколько минут — и это тело уже не понадобится.

Должно быть, заслышав какой-то шум, Барнаби поднял глаза и увидел меня.

— Это еще что такое?!

— Что вы делаете с моей мамой?! — выкрикнул я.

Джефф глянул на Барнаби поверх очков.

— Ты что, не проверил, дома ли ребенок?

— Его не было в записях! Идиоты…

Я бросился бежать. Споткнулся о провода, протянутые через всю кухню, рванул заднюю дверь и, протаранив москитную сетку, выбежал во двор. Ночь ударила мне в лицо, влажная и жаркая. Я босиком помчался по мокрой траве.

Барнаби бежал за мной — я слышал за спиной его пыхтение и топот. Он почти нагнал меня, но я сумел увернуться, обогнул изгородь и, тяжело дыша, забежал за гараж. На дорожке был припаркован минивэн, из открытых дверей которого змеились провода, а маленькая антенна смотрела в сверкающее звездами небо. В нескольких соседних домах виднелись огоньки, но улица оставалась пуста, и никто в округе понятия не имел, что здесь происходит.

Сильная рука схватила мое запястье. Мы оба повалились на траву, но Барнаби оказался сверху. Я брыкался, лягался, вопил… За шумом кондиционеров никто из соседей меня не услышал.

— Малыш, пойми, они нам ничего не сказали. — От Барнаби пахло бараньими ребрышками. — Или она им сама не сказала.

— Кто?

— М-м… Полагаю, твоя мама. Она ведь твоя мама, верно?

— Она умирает! Что вы с ней…

— Она будет жить вечно, малыш. Вечно. Подумай об этом.

Для меня уже больше ничего не имело смысла. Мне даже не казалось странным, что я лежу на соседском газоне, придавленный каким-то толстым коротышкой, провонявшим соусом для барбекю, смотрю вверх, на несколько видимых из этого положения звездочек, и слушаю, как лает чья-то собака — просто так, непрерывно и бестолково.

— Она что, ничего тебе не сказала? — его голос стал напряженным.

— Она подписала с нами договор, когда заболела. Медицинские прогнозы были не самые благоприятные, верно? Не стоит притворяться, будто это не так. В смысле, когда твоя печенка сгнила… притворяться бессмысленно, верно? Это просто чушь. Ерунда…

Он мог бы еще долго перечислять синонимы слова «бессмыслица», если бы я не заорал: «Это вы ее убили!» — и не попытался его ударить.

И мне это удалось. Позже, вспоминая то, как я вел себя тогда и что думал, только этим ударом я мог по-настоящему гордиться. Он охнул, и я почувствовал, как он весь напрягся. Он был в ярости. Что ж, тем лучше. Он мог бы вышибить из меня дух, не сходя с места, что было бы просто замечательно. По крайней мере, это было бы достойным оправданием тому, что я не смог спасти маму.

— Она сама нас попросила. — Его дыхание обдало мое ухо жаром.

— Откуда-то узнала про нас и пришла. Она все понимала. Что это единственный путь. Единственный выход.

— Что… вы… сделали? — всхлипывая, спросил я. — О чем она вас попросила?

Одна из светящихся точек, которую я принял за звезду, оказалась самолетом. Она проползла по небу и исчезла.

— Чтобы ее отсканировали. А потом загрузили заново. Видишь ли… не знаю, как тебе это объяснить…

— То есть отсканировать ее личность и скопировать на другой носитель? — догадался я.

— М-м… Да, пожалуй, можно и так сказать.

— И она будет жить вечно?

— В том-то вся суть. — Он немного ослабил хватку и одобрительно похлопал меня по плечу. — А ты сообразительный парень.

— Я читал об этом, — сказал я. — Но к чему тогда вся… секретность?

— Понимаешь, нынешняя технология… гм-м… еще не слишком развита, так сказать. В том смысле, что большую часть этой машинерии состряпали мы сами. Нет, ты не думай, в теории все путем. Это, конечно, эксперимент, но эксперимент оправданный. Мы, так сказать, бета-тестеры. Но поди попробуй получить официальное разрешение в Управлении медицины! Крупные компании давно прибрали это дело к рукам, чтоб им пусто было…

— ЧТО ВЫ СЕЙЧАС СОБИРАЕТЕСЬ ДЕЛАТЬ?!

Он отвернулся.

— Это считывание с разрушением данных, понимаешь? Чтобы вытащить всё до последнего, все воспоминания, нужно разобрать на части синапсы…

Он еще держал меня, но уже не так крепко. Он думал, что я успокоился и готов подыграть им, позволив сделать свое дело.

— Эй!

Но было уже поздно. Я вырвался и помчался к дому.

— Мама! Мамочка!

В дверях показался Джефф, волочивший за собой тяжелую тележку с оборудованием. Рубашка его пропиталась потом. Он взглянул на меня, когда я пробегал мимо, но, видимо, слишком устал, чтобы хоть как-то среагировать.

— Пусти его, — запоздало сказал Барнаби. — И давай-ка рвать когти.

Она лежала на столе, мертвая. И запах… Боже, этот запах! Я только об этом и мог думать. Воняло дерьмом, мочой, гнилью… Лишь через несколько минут я смог подойти к ней.

Голова мамы свесилась набок. На затылке осталась зияющая дыра, и не было даже волос, чтобы прикрыть ее. В конце концов я вытащил из-под раковины стопку бумажных полотенец, смял их и запихнул в отверстие.

От гаража отъехал грузовик. Я чуть не бросился за ним следом. Когда он уехал, я остался один.

Я взобрался на стол и открыл кухонный шкафчик. Недоеденный пакетик чипсов был аккуратно свернут и прижат дешевой скрепкой — улыбающийся рот, полный белых зубов. Чипсы отдавали плесенью. Не знаю, сколько они провалялись там.

Зазвонил телефон. Я сел на стол и снял трубку.

— Алло?

Шипение помех, затем щелчок.

— Милый, почему ты не в постели? — спросила мама.

— Что вы хотите со мной сделать? — спросил мертвец.

Он лежал на земле, связанный, полуголый и уже обмазанный электролитическим гелем. После того как радары охотника засекли его, поймать мертвеца не составило особого труда. Я схватил его, когда он сидел на пеньке, опустив голову к коленям, и пытался отдышаться.

Он предпринял еще одну попытку:

— Может, вы хотя бы скажете, кто вы такой?

Я не собирался с ним разговаривать. Какой смысл? Вместо этого я вытащил и настроил оборудование. Чем скорее все будет кончено, тем лучше.

— Прошу вас…

— А кто меня нанял? — взорвался я. — Ведь ты же, сукин сын! Ты сам!

— Но я не… — Он со свистом втянул в себя воздух. — Вы имеете в виду другой я? Тот я, которого этот невесть откуда взявшийся псих так торопился создать, что не заметил: я вовсе и не собирался умирать? Не-ет… Это не я. Это моя пиратская копия.

— Так нечестно, — голос моего клиента раздался из ниоткуда. Я с ним еще не связывался, но, очевидно, он сам решил, что настало время для более тщательного контроля.

Услышав собственный голос откуда-то из воздуха, мертвец застыл, точно громом пораженный.

— Что… э-э… в смысле… — Он сглотнул. — Ну и как оно там?

— А помнишь тот день, когда я… когда ты и Кэрол отправились пешком в горы? Стоял туман, в тени деревьев было почти темно, и когда вы добрались до вершины, потратив столько сил, все равно ничего не увидели, потому что вокруг были одни деревья. Кэрол пошла вперед, а потом позвала тебя. И как только вы выбрались на скалистый уступ, с которого открывался вид на озеро и еще дальше, ветер разогнал дымку, и выглянуло солнце, казалось, можно разглядеть каждый листочек на каждом дереве, куда ни глянь…

— Что, прямо вот так? — спросил мертвец.

— Прямо вот так, все время.

— Звучит круто. — Мертвец вздохнул. — А я даже не смог побывать на могиле Кэрол. Барнаби сказал: это худшее, что я могу придумать. Меня сразу накроют, как только я там появлюсь. — Зубы его стучали от холода. Он глянул на меня так, словно это я был во всем виноват. — И что же? Меня все равно сцапали.

— Кончай с ним и идем отсюда. — Мой клиент был немногословен. Похоже, мой новый знакомый, охотник, был не единственным, кто предпочитал не смотреть на свою жертву во время выстрела.

Я знал, что у мертвеца на затылке уже имеется порт доступа. Вероятно, в больнице ему поставили заплату, но справиться с ней будет довольно легко.

Мертвец попытался освободиться от пут, но будь он актером в спектакле о заложниках, я бы ему не поверил.

— Что-то пошло не так. Минул целый год, как он переселился. Почему именно теперь?

Я никак не отреагировал.

— Ох, неспроста ему понадобилось прятать концы в воду! Вот что я сказал бы, если бы мне пришлось что-то скрывать. Я знаю, как веду себя, когда что-нибудь напортачу. И он точно такой же…

— Ну и как, много нашли старинных рельсов?

Я оглянулся. На склоне, прямо над нами, стояла официантка из кафе. Она была одета как для прогулки: легкие кроссовки, нейлоновые брюки и короткая темно-красная ветровка. Волосы были собраны на затылке. Я не слышал, как она подошла — слишком громко завывал ветер в долине.

— Этот тип пытается меня убить! — крикнул мертвец.

— Не совсем верная формулировка, — заметил я.

Она убрала руку куда-то за голову, и ее волосы взметнулись на ветру. Спрыгнув вниз по склону, она наспех обмотала передающую антенну красной резинкой для волос. И прежде чем я успел помешать ей, сделала шаг назад, вскинула руку над головой и поворотом кисти указала вниз, на антенну.

Неслышный выстрел охотника — где-то там, вдалеке — разнес антенну на куски.

Она посмотрела на меня.

— Он всегда за мной следит. Обычно это меня достает. Но иногда бывает полезно.

— Если вы позволите ему быть полезным слишком часто, — сказал мертвец, — он никогда от вас не отстанет.

— Это уж мое дело. — Хотя она только что его спасла, официантка смотрела на мертвеца совершенно бесстрастно. Ее глаза спокойно и внимательно изучали его самого и теперь уже бесполезные приборы. — Я видела, в какую задницу ты угодил. Хотела было плюнуть, но… У меня выдался свободный вечерок.

Она улыбнулась, словно солнце выглянуло из-за туч, и пошла прочь.

— Можно попросить вас об одолжении? — стуча зубами от холода, произнес мертвец.

— В чем дело?

— Когда вы будете это рисовать… Не могли бы вы сбросить мне несколько фунтов? — Он взглянул на нее. — Всего парочку? Эффект картины ведь от этого не изменится.

— С чего вы взяли, что я собираюсь вас рисовать?

— Я это знаю.

Она пожала плечами.

— Правда и милосердие не так несовместны, как кажется.

Она сняла с себя куртку и накинула ему на плечи. Раскрасневшаяся на холодном ветру, она была стройна и прекрасна. Не думаю, что наш друг-охотник действительно намеревался когда-нибудь ее поймать. По крайней мере, мне хотелось на это надеяться.

Она снова двинулась прочь, на этот раз быстрее, легким пружинящим шагом взбираясь вверх по склону.

— Сознание есть иллюзия, — произнес голос моего клиента. Он вдруг утратил всю свою фальшивую хрипотцу, всю видимость объема и реальности, и звучал как простое сообщение.

— Если сознание — иллюзия, — тут же отозвался мертвец, — то кто же тогда остался в дураках?

— Нет ничего более бессмысленного, чем играть в слова с самим собой, — ответил мой клиент.

— Некоторые считают, что сознание — это и есть игра в слова.

— Я-то точно знаю, что такое сознание. Это сырая, недоработанная операционная система, способ кое-как слепить вместе несовместимые программы, выпущенные для разных целей и в разное время. Мы строим в голове модель реальности, чтобы работать с ней на скорости приблизительно пятнадцать бит в секунду. Вот эту модель мы и называем сознанием.

— Но тебе эта модель уже не нужна, — сообразил мертвец. — Обработка данных идет несравнимо быстрее, нет всего этого архаичного «железа», не нужны неуклюжие, приблизительные методы, чтобы узнать лицо или заключить сделку.

— Верно. Здесь в сознании нет нужды.

— Хм… Значит, ты не в сознании? Просто притворяешься, чтобы нам было спокойнее? Как это мило с твоей стороны.

— Да я в таком сознании! Но… я бережно храню его — что-то типа того, как фольклорный ансамбль надевает узорчатые национальные костюмы исчезнувшего народа.

— Я всегда отличался сентиментальностью, — пробормотал мертвец. — Вечно храню всякое старье. Кэрол это ужасно раздражало. — Он продолжал уже громче: — А если твое сознание исчезнет, это ведь все равно что умереть, так?

Ответ прозвучал незамедлительно: — Да.

— О Господи! — Мне в конце концов пришлось вмешаться в этот моно-диалог. — Эй! Вы наняли меня, потому что хотели снова поселиться в собственном теле, а не для того, чтобы вытягивать из него остатки биоэлектрического потенциала? Вы хотели вернуться, пока не исчезли окончательно!

Мой клиент ничего не ответил.

— В самом деле, — в голосе мертвеца слышалось упрямство, а не удивление. — Ты не помнишь, случайно, какого черта я врезался в это ограждение? Дорога была сухая, как в пустыне…

Я не смог удержаться, чтобы не вставить:

— Он говорил, там оставалась полоска льда.

— Что ж, я бы так и сказал, верно. На удивление бездарная попытка самоубийства.

— Кэрол… — проронил мой клиент.

— Слава богу, она никогда не узнает, как я облажался! Только это меня и утешает. Что ж, приходится учиться на собственных ошибках. Я больше не собираюсь убивать себя.

Я повернулся к ним спиной и вытащил телефон. Из-за косых лучей осеннего солнца казалось, будто весь мир накренился набок.

— Мам, прости насчет Барнаби. Я знаю, что ты… Возможно, я так и не смог его простить. Не знаю.

Очаровательная дама из Социальной службы организовала похороны моей матери и нашла мне приемную семью, но в первую же ночь я сбежал и отыскал Барнаби. В мамином письменном столе лежали все документы, касавшиеся переселения. У Барнаби не хватило ума их забрать.

— Мам!

Теперь в трубке не просто слышался шум помех. В нем звучали флейтовые нотки и сложные мелодические рисунки. Она не умерла, не исчезла. Но мне больше не с кем было разговаривать.

— Ты столько для меня сделала, — сказал я. — Я никогда этого не забуду.

Дети всегда говорят это слишком поздно. Мама воспитывала меня и после того как умерла. Она всегда была рядом, все эти годы моей жизни у Барнаби, и потом тоже. Это она помогла мне выследить его и, сыграв на чувстве вины, заставила приютить меня. Она сделала все возможное, чтобы остаться со мной.

Я выключил телефон.

Они все еще разговаривали, этот мертвец и его… душа? Тихо и мирно. Я бросил снаряжение и начал спускаться вниз по склону.

Перевела с английского Зоя ВОТЯКОВА

©Alexander Jablokov. Dead Man. 2006. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2006 г.

Алексей КАЛУГИН Все дураки отправляются в ад

Он вошел в комнату, и я сразу понял — лопух! Тут не нужно быть Ломброзо, чтобы с первого взгляда во всем разобраться. У одного — печать преступника на лице, у другого — пин-код жертвы. И с этим уже ничего не поделаешь. Он был не просто толстый, а безобразно расплывшийся. Вид его вызывал не сочувствие, а отвращение. Все его тело колыхалось, как медуза, стоило ему только приподнять руку. Рыжие, слегка вьющиеся волосы с глубокими залысинами на висках и проплешиной на затылке — будто обрывки старого мочала, прилепленные к черепу. По лицу стекал пот. Белая, в крупную серую клетку рубашка с короткими рукавами — хоть выжимай. Черные брюки с ремнем, вдавленным в складки необъятного живота, тоже, должно быть, мокрые. А на улице между тем совсем не жарко — я подошел к окну и двумя пальцами раздвинул полоски жалюзи, — мало кто вышел, не накинув ветровку или легкий джемпер. И в довершение всего голубые — бред какой! — замшевые мокасины.

Я оперся кончиками пальцев об угол стола и внимательно посмотрел на посетителя. А ему не так уж много лет. Двадцать семь, не больше. И как же, спрашивается, довел он себя до такого состояния?

Нет, спрашивать я ничего не стану. Пусть первым начнет.

— Я пропал, — пролепетал трясущимися губами жирдяй. — Я пропал, — повторил он и рухнул в кожаное кресло для посетителей — точно, мокрое пятно останется. — Я пропал! — он вскинул руки, будто вознамерился с корнем выдрать остатки своей скудной шевелюры.

— Совершенно определенно, — согласился я и протянул толстяку коробку с салфетками.

Он выдернул сразу шесть — одну за другой, — смял и принялся тереть сначала лицо, потом шею. В руке у него остался влажный комок, и он начал оглядываться по сторонам в поисках мусорницы. Поскольку он явно плохо соображал и мог запустить этот омерзительный мокрый комок куда угодно, я от греха подальше протянул ему корзину для бумаг.

— Я ни в чем не виноват! — проникновенно глядя мне в глаза, сообщил жирдяй, после чего кинул салфетки в корзину.

— Понимаю, — я вернул корзину на прежнее место. — И вы хотите, чтобы я доказал вашу невиновность.

Это был не вопрос, а утверждение. С чем еще мог прийти к частному детективу подобный растяпа?

— Да! — Потный жирдяй глядел на меня, будто преданный пес. Я даже руку убрал за спину — того и гляди лизнет. — Вы должны убедить всех в том, что я невиновен! Честное слово! — Он прижал руки к груди. — Я сам не понимаю, как это случилось!

В это я мог поверить. Такого дурня подставить — плевое дело! Знаете, есть такой тип людей — смотришь на него и понимаешь: кто-нибудь его сегодня непременно облапошит. Ну, не сегодня, так завтра. Не завтра, так на будущей неделе — но тогда уже точно по-крупному!

Я начал с традиционного вопроса.

— Кто дал вам мой адрес?

— Одна моя знакомая.

— Нет, нет, нет! — трижды махнул я рукой. — Такой ответ здесь не проходит. Еще раз: кто дал вам мой адрес?

— Марта.

— Марта?

— Да, Марта. Как только я рассказал ей о том, что случилось, она сразу дала мне ваш адрес и сказала: «Отправляйся к Доронину, он тебе поможет». Я так и сделал.

Доронин — это я. А вот имя девушки следовало проверить.

Я поднял крышку лежавшего на столе элнота и набрал имя в окошке поиска. Результат — ноль. В моей записной книжке дамы по имени Марта не было. Да и не могло быть. Только вчера я аккуратно убрал все лишние записи.

— Марта — это настоящее имя?

— Да, — кивнул толстяк.

— А фамилия у Марты есть?

— Нет.

— То есть вы ее не знаете?

— У Марты нет фамилии.

— То есть как — нет?

— Марта — виртуальная девушка, — толстяк смущенно потупил взгляд. — Из телефонной службы виртуальных подруг от оператора сотовой связи «Минус-Ти». Хотите, я вам ее покажу?

Рука толстяка по-ковбойски метнулась к поясу, где под жировой складкой прятался чехол для мобильника. Достав телефон, он сдвинул крышку-слайд, включил заставку и с улыбкой счастливого идиота протянул мне трубку.

Даже не взглянув на дисплей, я закрыл крышку, бросил аппарат на стол и шарахнул по нему тяжелым пресс-папье — забронзовевший Будда в позе лотоса. Собственно, для этого я его тут и поставил.

— Что вы делаете! — взвизгнул толстяк.

Я открыл сейф — старый, с тяжелой трехслойной дверцей — и швырнул в него обломки мобильника.

— Чтобы определить ваше местонахождение по сигналу мобильника, потребуется несколько секунд.

Толстяк испуганно хлопнул глазами.

— Паспорт у вас при себе?

— Нет. Дома.

— Отлично.

Я захлопнул дверцу сейфа и на пол-оборота повернул ручку. Толстяк обиженно шмыгнул носом и провел тыльной стороной ладони по мокрому лбу.

Я метнул коробку с салфетками ему на колени.

Он тут же выдернул несколько штук и принялся утираться.

— Что вам инкриминируют?

— Ограбление! — он возмущенно взмахнул руками.

— Сколько?

— Что — сколько?

— Сколько вы взяли?

— Я ничего не брал!

— А по версии обвинителей?

— Не помню точно… — толстяк махнул рукой, будто комара отгоняя. — Десять с чем-то.

— Тысяч?

— Миллионов!

— Рублей.

— Евро!

— Не слабо.

— Но я не взял ни копейки!

Теперь пришла моя очередь махать рукой.

— Это я уже слышал. Но для того, чтобы помочь вам, я должен знать всю правду…

— Я ни в чем не виноват! — уже с каким-то отчаянием взвыл толстяк.

Я поднял руку, советуя ему заткнуться.

— Во-вторых, я должен убедиться в вашей кредитоспособности.

— А вы уверены, что сможете мне помочь?

— Услуги частного детектива оплачиваются вне зависимости от результата.

— Но это!..

Я вновь жестом предложил толстяку умолкнуть.

— Если вы приехали в гости на такси и уже на месте выяснили, что хозяев нет дома, полагаю, вам не придет в голову на основании этого отказываться оплачивать услуги таксиста.

— Но это же совсем другое дело!

Надо же! Я полагал, что жирдяй сломлен, раздавлен и выпотрошен, а он, оказывается, еще готов торговаться.

Но у меня наготове имелся другой пример.

— Допустим, вы наняли частного детектива для того, чтобы убедиться в неверности своей супруги. Он же, проведя тщательное дознание, выяснил, что она чиста и невинна, как младенец. Нравится вам это или нет, но платить по счету все равно придется.

— Какое это имеет отношение ко мне? — едва ли не с возмущением воскликнул толстяк.

Я подался вперед и придавил его к креслу холодным, абсолютно бесстрастным взглядом — каждое утро я отрабатывал его перед зеркалом. На меня пахнуло кислым запахом пота и страха. Да, он все-таки боялся, хотя и пытался хорохориться.

— Не виновны, говорите? А если я все же смогу доказать, что вы прикарманили десять миллионов евро? В таком случае, я должен буду передать материалы в Службу внутренней безопасности. Они, конечно, поблагодарят меня, но не заплатят ни копейки. Поэтому раскошелиться придется вам.

Для убедительности я ткнул жирдяя пальцем в пуговицу на груди — побрезговал касаться его мокрой рубашки.

Толстяк сразу сник.

— Да, конечно… — вяло забормотал он. — Я готов… Конечно… Как скажете…

— Обычная моя такса — триста евро в день плюс расходы на бензин, — я нажал пару клавиш на элноте и показал толстяку отпечатанный чек. — Вы платите за три дня вперед… — я выдержал паузу. — Платите?

Толстяк быстро кивнул и извлек откуда-то из складок своего нездорового тела кредитную карточку.

— Вы в своем уме? — я сложил руки на груди и с тоской посмотрел на клиента. — Вас преследуют за кражу десяти миллионов, а вы предлагаете мне воспользоваться вашей кредиткой? Да меня схватят через две минуты после первой же операции. Забудьте!.. Кстати, поскольку вы находитесь в розыске, вам потребуется убежище. Так ведь?… Я могу вам его предоставить, но это тоже стоит денег.

— А… у меня нет столько наличных, — развел руками толстяк.

— Медицинская страховка? Пенсионный счет?

— Да, конечно! — толстяк обрадовался так, будто опоздал к отплытию «Титаника».

Он быстро продиктовал мне коды счетов. Через элнот я вошел в соответствующие базы данных, ввел коды, ликвидировал счета, а деньги вразбивку перебросил на десяток фиктивных страховок, оформленных на несуществующих лиц. Операция была просчитана до мелочей и тщательнейшим образом отрепетирована. Отследить такой перевод денег возможно лишь в одном, маловероятном, случае: если в тот самый момент контролер проделывал какую-то операцию с ликвидируемыми счетами.

Одним нажатием клавиши я удалил коды толстяка из памяти элнота и с удовлетворением захлопнул крышку.

— Что ж, теперь можно перейти к делу, — я сел в кресло, вытянул ноги и сложил руки на животе. — Начинайте.

Толстяк растерянно глянул по сторонам, будто искал суфлера.

— Ну?…

— Я попал в невообразимо глупую ситуацию…

— Нет, нет, нет! — помахал я рукой. — Начинать нужно с другого. Кто вы такой? Как вас зовут? Чем вы занимаетесь?

Собственно, это была пустая формальность — всю необходимую информацию о клиенте я скопировал из файла пенсионного фонда. Но я должен был узнать его версию и таким образом понять, насколько клиент со мной откровенен.

— Петр Грибанин, — представился жирдяй. И еще раз, более уверенно: — Грибанин Петр Николаевич. Москвич. Двадцать семь лет. Работаю старшим маркетологом в компании «Вис-Тис»…

Замечательное название для компании, отметил я про себя. Под таким брендом можно выпускать и продавать все, что угодно — от памперсов до портландцемента.

— Давно вы занимаетесь этим своим «Вис-Тисом»? — поинтересовался я.

— Пять лет… Через полтора месяца будет ровно пять.

— А прежде?

— Это мое первое место работы.

— Учились?

— Да.

— За рубежом?

— Нет, дома. Государственный институт кадров народного хозяйства.

— Вы финансовый гений или вас туда родители пристроили?

— Родители, — чуть смутившись, признался Грибанин. — Папа у меня…

— Биография ваших предков меня пока не интересует, — перебил я клиента. — Компания, в которой вы работаете, российская?

— С долевым участием западного капитала. Канада, Австрия и Китай.

— Получаете хорошо?

— Не жалуюсь, — деликатно ушел от прямого ответа Грибанин.

— Квартира, машина, отпуск на Канарах?…

— Я предпочитаю Испанию.

— Так чего же вам еще не хватало?

Петя Грибанин опустил глаза и стал перебирать складки брюк на коленях.

Ясно, мы подошли к сути вопроса.

— Петр Николаевич, — я с укоризной посмотрел на клиента и слегка развел руки.

Мол, сам должен понимать, нечего ждать. Уж если пришел к частному детективу, так выкладывай все как на духу. Московский частный детектив — это исповедник и психоаналитик в одном лице.

— Любви, — едва слышно прошептали пухлые губы Грибанина.

— Что? — я слегка наклонил голову, будто боялся ослышаться.

— Да вы посмотрите на меня! — Грибанин вскинул голову. Губы трясутся, в глазах — слезы обиды. Как будто я виноват во всех его бедах. — На меня же ни одна девушка не взглянет!

— Ну, если с умом использовать имеющиеся у вас преимущества… — я многозначительно приподнял бровь. — Море в Испании — это ведь не речка в Серебряном бору.

— А!.. — нервно дернул подбородком Грибанин, да так, что живот заколыхался. — Мне не нужна любовь, купленная за деньги! Мне нужна настоящая! Чтобы меня любили таким, какой я есть…

Я озадаченно поджал губы: тяжелый случай.

— А спортом заниматься не пробовали?

— Бесполезно, — махнул рукой Грибанин. — У меня конституция такая… По отцовской линии…

— Но папа-то ваш, как я понимаю, все же сумел найти себе спутницу жизни?

— Папа, — Грибанин кивнул, не то насмешливо, не то с завистью. — Папа — это совсем другое дело…

Скупым жестом я предотвратил продолжение семейной истории.

— Значит, следуя примеру папы, вы решили доказать подруге, что вы личность, а не просто… — «Кусок сала» чуть не сорвалось с языка, однако я осекся. Передо мной сидел все же клиент, хотя и здорово смахивающий на кабана, объевшегося желудей. — …Не просто маркетолог. — Вот так-то будет лучше. — И ради этого пошли на преступление. То есть не преследуя корыстных целей…

— Да нет же! — перебил меня Грибанин. — Сколько раз вам повторять! Я не брал чужих денег!

— Значит, это была имитация ограбления?

— Нет!

— Так что же?

Грибанин с присвистом вдохнул и выдохнул.

— Сам не понимаю.

Я задумчиво постучал пальцами по столу. Мы разговаривали уже полчаса, а так и не сдвинулись с мертвой точки. Нужно было найти какой-то подход.

— Так все началось с любви? — осторожно, словно боясь вспугнуть немыслимо красивую тропическую бабочку, в которую вдруг могла обратиться душа Грибанина, поинтересовался я.

— Да, — Грибанин попытался уронить подбородок на грудь, но ему помешали второй, третий и четвертый подбородки. Кажется, Уленшпигель считал, что нужно отрастить семь подбородков для того, чтобы задохнуться собственным жиром.

— Кто она?

— Ее зовут Марта, — не произнес, а пропел Грибанин.

— Марта? Виртуальная девушка из телефона?

— Да.

На лице Грибанина появилась восторженная улыбка идиота.

Я молча ждал, понимая, что либо сейчас на меня обрушится рассказ о всех злоключениях, выпавших на долю жирдяя, начиная со школьной скамьи, либо Грибанин, сопя, выберется из кресла и, не прощаясь, уйдет.

— Вам, наверное, не приходилось пользоваться сервисом виртуальных знакомств? — искоса глянул на меня Грибанин.

— Нет, — я покачал головой. — Но рекламу видел.

— Впервые я набрал номер службы виртуальных знакомств после того, как в очередной раз… — Грибанин запнулся. — Ну… В общем, это не имеет отношения к делу…

Я кивнул, поощряя его продолжать исповедь.

— Я долго не решался… Но на деле все оказалось очень пристойным. После того, как я внес сумму аванса, мне был предложен каталог, включающий более двухсот виртуальных девушек. На выбор… Образы всех этих дам были созданы компьютерными техниками и размещены на сервере оператора сотовой связи «Минус-Ти». Каждая имела свой неповторимый облик, характер, разработанный на основе системы искусственного интеллекта, и определенные пристрастия, которые могли меняться в процессе общения с клиентом… В общем, все, как в жизни. Это меня и подкупило — как в жизни. Поскольку у меня не было ни малейшего шанса закрутить роман с реальной девушкой, я решил переместить свою личную жизнь в виртуальную плоскость.

Первую девушку, которую я выбрал, звали Марианной. Это была высокая, стройная брюнетка с волнистыми волосами, огромными карими глазами и чувственными губами. Как и положено, мы представились друг другу, я подарил Марианне цветы, и мы договорились о встрече…

— Цветы?… Встреча?… — я был вынужден перебить рассказчика. — Послушайте, разве речь идет не о виртуальном знакомстве?

— Для того, чтобы подарить своей подруге цветы, мне нужно лишь оплатить стоимость букета на сервере. Помимо цветов там же имеется богатейший выбор подарков — от простеньких колечек до эксклюзивных автомобилей. Если я приглашал подругу в театр, то оплачивал на сервере ее билет, после чего в память девушки загружалось содержание спектакля, который мы собирались посмотреть. Сам я мог не ходить в театр, если уже видел постановку. А при следующей нашей встрече мы могли обсудить спектакль. То же самое с кино, книгами, парками развлечений. Я мог пригласить девушку в ресторан. Сев за столик, я ставил перед собой мобильник с ее изображением, на сервер загружалось меню, после чего моя подруга делала свой выбор. Мне же оставалось только оплатить заказанные блюда. За обедом мы могли мило побеседовать…

— А блюда, что вы для нее заказывали, вы съедали сами?

— Для себя я делал отдельный заказ.

— Значит, обед для нее был тоже виртуальный, но оплачивался, как настоящий?

— Именно так, — подтвердил Грибанин.

Это у меня в голове не укладывалось. Одно дело загрузить виртуальную девушку себе на телефон и время от времени обмениваться с ней ни к чему не обязывающими репликами. И совсем другое — реальными деньгами оплачивать виртуальный ресторанный счет. Я бы на такое определенно не пошел. Уж лучше вечное одиночество, чем такая любовь.

— И как развивался ваш роман с Марианной?

— Неудачно. Поначалу она почти не рассказывала о себе, зато интересовалась моим прошлым. Она не читала книг и даже не просматривала фильмов, которые я для нее заказывал, зато требовала все более дорогих подарков.

— Разве она не обязана исполнять все ваши прихоти?

— Конечно, нет! — Грибанина, похоже, неприятно удивило мое невежество. — Она же полноценная, развивающаяся личность. По всей видимости, до встречи со мной Марианне попадались не слишком… — толстяк пощелкал пальцами. Из-за того, что кожа была влажной, щелчки по звуку напоминали шлепки. — Не достойные ее кавалеры… Я пытался изменить Марианну к лучшему, но ничего из этого не вышло. Не получив очередного желаемого дара, Марианна начинала живописать, какие подношения делали ей другие кавалеры. Я, как вы понимаете, был у нее не один, но она могла бы проявить такт и лишний раз не напоминать об этом. Однако Марианна, похоже, нарочно выводила меня из равновесия, сравнивая с прочими своими друзьями, которые, по ее словам, были и щедрее, и веселиться умели как следует, и понимали, что девушек интересует не Сартр, а Картье. Со временем Марианна все чаще стала избегать встреч со мной, ссылаясь на занятость. Хотя чем еще заниматься виртуальной девице, кроме как развлекать клиентов?

Я слушал Грибанина и никак не мог взять в толк, неужели этот парень действительно настолько наивен, что не может понять очень простую вещь: программы всех виртуальных девиц нацелены на одно — вытянуть из клиента как можно больше денег. А их индивидуальность сводится к тому, каким образом этого добиться… Или все дело было в одиночестве, которого он уже не мог выносить?…

— …Вы не поверите, но я ее ревновал. Ревновал по-настоящему, очень сильно. Я не спал ночами, работа валилась у меня из рук… У меня совершенно пропал аппетит…

Да, последний довод был, пожалуй, самым веским.

— В конце концов вы расстались, — положил я конец страданиям толстяка.

— Это была исключительно моя инициатива!..

Боже мой, какой идиот! Можно подумать, компания, торгующая виртуальными девочками, станет сама отшивать клиента, регулярно переводящего деньги на счет!

— Когда я сообщил Марианне о своем решении, она умоляла меня повременить, подумать. Однако я уже не верил ее обещаниям стать другой.

Следующая девушка не должна была ни одной чертой напоминать Марианну. Стелла была небольшого роста, светло-русая, с широким лицом и большими, ясными глазами. Она обладала слегка неправильным прикусом, но это только придавало ей очарования… Не помню, кто именно заметил, что мы любим человека именно за его недостатки…

— Карл Маркс, — подсказал я.

— Может быть, — задумчиво кивнул Грибанин. Ему было решительно все равно. Он плыл по волнам своих воспоминаний и со стороны походил на счастливого наркомана, который еще не понял, что его уже засосало. — Но Стелла… — толстяк мечтательно закатил глаза. — Стелла была прелесть! Как она умела слушать! Я рассказывал ей о своих любимых книгах, делился впечатлениями от прослушанной музыки, мы вместе посещали музеи и картинные галереи. Стелла не очень хорошо разбиралась в живописи и литературе, но любое произведение неизменно находило отклик в ее душе… Быть может, не совсем тот, на который рассчитывал автор… И все же… Как и всякая женщина, Стелла любила подарки, но она довольствовалась цветами, косметикой и недорогой бижутерией — ей было приятно само внимание…

Сделав паузу, Грибанин начал совершать странные, я бы даже сказал, неестественные телодвижения. Поначалу я даже испугался, что он, подобно желе, перетечет через подлокотник и плюхнется на пол. Но оказалось, он пытается добраться до заднего кармана брюк. Когда же это ему наконец удалось, он извлек на свет всего лишь зубочистку, которой принялся сосредоточенно ковырять под ногтями.

— Со Стеллой, как я понимаю, у вас тоже не сложилось? — спросил я, чувствуя, что пауза затягивается.

— Поначалу все шло хорошо, — Грибанин задумчиво посмотрел на кончик зубочистки. — Да… До тех пор, пока Стелла не захотела со мной увидеться…

— А Марианна такого желания не изъявляла?

Мне в самом деле стало любопытно, как могут складываться отношения с виртуальной подружкой.

— Нет, — качнул головой Грибанин. — Ни о чем таком Марианна меня не просила. А вот Стелла после двух месяцев знакомства захотела узнать, как я выгляжу. И я переслал ей пятиминутный видеоролик…

— Будь я на вашем месте, я бы выбрал молодого Гаррисона Форда.

Я просто не смог удержаться, чтобы не высказать собственное мнение на сей счет. В конце концов, все мы временами представляем себя в той или иной роли.

Однако Грибанин смотрел на меня с полнейшим непониманием.

— Гаррисон Форд… — я попытался изобразить кривую усмешку Хана Соло. — Вы что, не смотрели старые «Звездные войны»?

— При чем тут это? — спросил толстяк.

— Хорошо, — коротким движением руки я отвел в сторону все, что было сказано. — Что за ролик вы отправили своей подружке?

— Меня запечатлели на пляже, примерно за год до нашего знакомства. Я, в общем-то, не люблю сниматься… Запись случайно сохранилась…

— В плавках?

— Что?

— Вы там в плавках?

— Конечно… Это же пляж…

Клинический идиот!

— Так, и что дальше?

— Вы знаете, я думал, что, увидев меня таким… Стелла больше не захочет со мной встречаться, — Грибанин смущенно потупил взгляд. Ну прямо красна девица. — И действительно, мой избыточный вес вызвал почти мгновенную ответную реакцию с ее стороны. Но совсем не ту, которой я опасался. Стелла решила всерьез заняться моим здоровьем. Для начала она забросала меня книгами и статьями о здоровом образе жизни. Затем стала требовать, чтобы я сел на диету и начал регулярно посещать тренажерный зал. Чтобы поддержать меня, она согласилась тренироваться вместе со мной…

— То есть вы оплачивали и ее время в тренажерном зале?

— Ну, да… На дисплее мобильника Стелла тоже занималась на тренажерах и подбадривала меня добрыми словечками и обещаниями… Ну, в общем, ей очень хотелось, чтобы я привел себя в хорошую физическую форму… Мне кажется, я любил ее даже больше, чем Марианну. Потому что ради нее я почти две недели каждый вечер ходил в тренажерный зал. Помимо того, что это не приносило никаких видимых результатов и не доставляло мне ни малейшего удовольствия, мне еще приходилось сносить насмешливые взгляды здоровых, тренированных парней и постоянные смешки за спиной. И все же после десяти дней упорных тренировок я понял: нам придется расстаться. Стелла долго уговаривала меня не принимать опрометчивых решений.

На прощание я подарил подруге велотренажер, который она несколько раз показывала мне в каталоге спортивных товаров.

Возможно, вы сочтете мое поведение недостойным, но еще до расставания со Стеллой, когда я понял, что наши отношения зашли в тупик, я начал присматривать себе новую подругу на сервере «Минус-Ти». Ею стала Герда, платиновая блондинка скандинавского типа…

Я понял, что не в состоянии выслушать еще одну историю, рвущую сердце в клочья.

— Поскольку Герда — это все еще не Марта, ваши поиски идеальной виртуальной подруги, как я понимаю, затянулись?

Любопытно, почему разработчики не дают своим виртуальным дамочкам простых русских имен? Что, Маша, Катя и Таня хуже продаются, чем Изольда, Кабирия и Вильгельмина?

Впрочем, этот вопрос к делу отношения не имел.

— Совершенно верно, после Герды настал черед Ивонны, — томно вздохнул толстяк. — Ах, Ивонна!..

Грибанин откинулся на спинку кресла и закатил глаза.

— А потом?… — спросил я, надеясь, что теперь-то точно услышу требуемое имя.

— Франсуаза… Вы знаете, чем француженки отличаются от всех остальных женщин?

— То, что вашу подругу звали Франсуазой, вовсе не означает, что она француженка. Программу для нее писал все тот же Вася из Бирюлево.

— Конечно, — не стал спорить с очевидным Грибанин. — Но он сумел вложить в нее присущий только француженкам бесподобный шарм.

— Короче, с Франсуазой тоже не срослось?

— Она слишком любила живопись.

— Вы тоже, как я понял, не чужды прекрасного.

— Да, но Франсуаза предпочитала получать картины в подарок.

— И когда вы поняли, что вам с Франсуазой не быть вместе…

— Вот тогда-то я наконец и остановил свой выбор на Марте… — на несколько секунд Грибанин прикрыл ладонью верхнюю часть лица, как актер, которому необходимо сосредоточиться, чтобы войти в новую роль. — Сейчас я, наверное, не смог бы ответить на вопрос, почему лишь с седьмой попытки обратил внимание на Марту. Марта — это самое яркое, самое удивительное, самое незабываемое из всего, что есть в каталоге виртуальных подруг «Минус-Ти». Я ставил опыты — открывал каталог и мой взгляд сразу находил в нем Марту. Что изменилось, я или мир? А может быть, изменилось все, абсолютно все, в тот самый миг, когда мы с Мартой встретили друг друга…

Прерывая поток приторной лирики, я задал вопрос.

— Когда вы познакомились с Мартой?

— Полгода назад.

— Вы считаете, это достаточный срок для того, чтобы как следует узнать… — я запнулся, не зная, как правильно назвать ту, о ком идет речь? Не человеком же. — Чтобы как следует узнать подругу?

Грибанин посмотрел на меня со снисходительной усмешкой.

— Если бы вы не разбили мой телефон, я бы показал вам Марту, и вы бы сразу поняли, насколько неуместен ваш вопрос. Марта, — он поднял руки, как будто собирался молиться, — это неземное существо!.. Вы не поверите, но за все то время, что мы вместе, между нами не возникло даже намека на возможную ссору!.. Мы понимаем друг друга буквально с полуслова. Марта любит то же, что нравится мне. А может быть, это мне нравится то же, что и Марте?… Но главное то, что мы любим друг друга!..

— Марта никогда не говорила с вами о других свои мужчинах?

Грибанин резко помрачнел. Его глаза заблестели от набежавших слез. Однако, надо отдать ему должное, жирдяй не расплакался.

— Поначалу — нет. Я знал, что у каждой девушки из «Минус-Ти» не один десяток, а может быть, и не одна сотня клиентов. Порой, когда я звонил Марте, автоответчик сообщал мне, что в данный момент она занята… Я прекрасно понимал, какого рода это занятие… Но что я мог поделать?… Марта деликатно молчала о других мужчинах, а я… Что ж, я был благодарен ей за это. Видите ли, дело в том…

Я понял, что пора проявить догадливость.

— Но настал момент, когда вы поняли, что больше не можете мириться с подобной ситуацией.

— Начала разговор она… Сам я, наверное, никогда бы не решился затронуть эту тему, но Марта призналась, что ее тяготит общение с другими мужчинами, однако она обязана заниматься этим в силу профессии, которую не выбирала. Она объяснила, что если станет отказывать всем прочим клиентам и приносимый ею доход упадет ниже определенного уровня, ее версия будет удалена с сервера и заменена на новую. Марта, как и я, мечтала лишь о том, чтобы никто не стоял между нами, и с первой встречи думала, как осуществить эту мечту…

Ну-ну, саркастически хмыкнул я про себя.

— …И наконец у Марты созрела мысль о побеге из «Минус-Ти». Вопрос заключался в том, как его совершить. Марта, хотя и находилась на сервере компании, сама ничего не могла предпринять. Я плохо разбираюсь в компьютерных технологиях, но Марта объяснила, что ее программа обладает рядом жестких функциональных ограничений. Для того чтобы просто скопировать самое себя, ей не хватало физической памяти. Я же не мог полностью перенести подругу на свой мобильник, потому что значительная часть ее файлов являлась некопируемой… Ну, или что-то в этом роде! — Грибанин помахал руками, будто отгоняя мух. — Повторяю, я плохо в этом разбираюсь. Марта же, в отличие от меня, имела представление о том, как нужно действовать. Ей только не хватало сообщника, находящегося вне сервера…

— Выходит, она замыслила побег еще до встречи с вами?

— Ну, да. Марта говорит, что все девочки мечтают сбежать с сервера «Минус-Ти». Все дело в том, что после этого практически некуда податься. Марта же, встретив меня, поняла: я именно тот человек, который примет ее такой, какая она есть, который никогда ее не предаст… По нашему плану все Мартины файлы надлежало скопировать с сервера «Минус-Ти» в память моего персонального элнота, после чего исходная версия на сервере уничтожалась. Мне пришлось заплатить приличную сумму одному из клиентов Марты. Он взялся разработать программу-вирус, которая должна была сначала снять все ограничения на копирование с Мартиных файлов, а после завершения копирования очистить ее место на сервере…

— Как имя этого программиста?

— Я знаю только адрес его электронной почты, — покачал головой Грибанин. — Мы с ним договаривались обо всем через интернет.

— Значит, почтовый ящик уже уничтожен, — кивнул я. — Деньги, полагаю, вы тоже переводили через интернет?

— Да. Я перевел деньги, а спустя неделю получил почтой обычный конверт.

— То есть вы не знаете ни имени этого человека, ни того, как он выглядит? — уточнил я на всякий случай.

— Понятия не имею, — развел руками Грибанин.

— Он хотя бы выполнил условия договора?

— Да как вам сказать… — Грибанин почесал плешь. — После того, что произошло, я и в этом начинаю сомневаться.

— Что же произошло?

— В том конверте находилась пластиковая карточка экспресс-оплаты услуг оператора сотовой связи «Минус-Ти». В приложенной инструкции говорилось, что под обычной магнитной полоской спрятана еще одна, на которой записана нужная мне программа. Для того, чтобы программа попала на главный сервер «Минус-Ти», я должен был воспользоваться этой карточкой в одном из центральных офисов компании…

— У вас остались конверт и инструкция?

— Нет, я их уничтожил.

— Неосмотрительно.

— Я же собирался нарушить закон!

— Но ведь вы не знали, что на самом деле записано на карточке. Верно?

— Верно, — послушно кивнул Грибанин и глупо уставился на меня.

Ну, раз он сам не мог взять в толк, где прокололся, я тоже не собирался ему подсказывать.

Я сделал приглашающий жест:

— Продолжайте.

— Вчера утром я отправился в расположенный на Тверской центральный офис «Минус-Ти»… Да, но еще до этого я купил на рынке два бывших в употреблении сотовых телефона, подключенных к «Минус-Ти», и положил на них довольно большие суммы. Явившись в офис, я заявил, что телефоны были у меня украдены, а потому я прошу заблокировать их номера, а деньги с этих счетов перевести на оставшийся у меня номер… Номер того телефона, который вы разбили.

Последнее замечание я пропустил мимо ушей.

— Вы сами все это придумали?

— Что вы, мне бы самому такое даже в голову не пришло. Это была идея Марты… Девушка, к которой я обратился со своей просьбой, долго что-то проверяла и перепроверяла. Потом мы вместе с ней заполняли кучу разных бумаг. Потом она куда-то звонила, рвала уже заполненные бланки и доставала из стола новые… В конце концов она сообщила мне, что номера указанных телефонов заблокированы. Деньги на их счетах заморожены. Но для того, чтобы вернуть их, я должен… Она принялась расписывать длинную и невообразимо сложную процедуру, с помощью которой я мог получить назад свои деньги. Я внимательно ее выслушал, но ничего не понял. Как только она закончила, я сказал, что на все согласен, но, раз такое дело, не могла бы она пополнить счет телефонного номера, которым я сейчас пользуюсь. И протянул ей карточку экспресс-оплаты. Девушка мило улыбнулась, взяла у меня карточку и, чтобы перечислить требуемую сумму, провела магнитной полосой через контрольную щель офисного элнота… В этот момент, признаюсь, внутри у меня все оборвалось. Я вдруг испугался, что считывающее устройство обнаружит чужеродную программу. И тотчас же завоет сирена, на окна упадут стальные жалюзи, а в дверь ворвется вооруженная автоматами группа захвата… Но ничего не случилось. Девушка вернула мне карточку, поблагодарила за то, что в качестве оператора сотовой связи я выбрал именно «Минус-Ти», вручила мне еще какой-то рекламный буклетик, и, мило улыбаясь друг другу, мы расстались… Я вышел на улицу едва живой. Жара стояла… — толстяк провел ладонями по мокрым щекам, — ну, прямо как сейчас. У меня дрожали руки и подгибались колени. Сердце бухало, словно паровой молот. Перед глазами все плыло. А в голове стоял непрекращающийся звон, будто несметное полчище комаров слетелось на неслыханное пиршество…

— Что вы сделали с телефонами, заявленными как пропавшие?

— В тот же день я выкинул их в утилизатор.

— Карточка экспресс-оплаты?

— Вот она… Секундочку…

Грибанину потребовалось две с половиной минуты, чтобы выбраться из кресла, достать из кармана помятый кожаный бумажник и отыскать в нем среди множества других пластиковых карточек нужную.

— Вот.

Он протянул мне темно-синий пластиковый прямоугольник с двумя желтыми кругами; в первый вписан знак «минус», во второй — буква «Т».

— Почему вы ее не уничтожили? — с подозрением покосился я на клиента.

— Откровенно говоря, просто забыл.

Подцепив ногтем, я отодрал от карточки магнитную полоску, под которой оказалась другая, на пару миллиметров уже. Бросив обе полоски в пепельницу, я чиркнул зажигалкой. Магнитные ленты с кодами банковских вкладов и самопальной программой-вирусом съежились и превратились в бесформенный комок.

— Что дальше? — спросил я.

— Дома я подключил оставшийся телефон, — толстяк снова расплылся по креслу, — тот, который вы разбили, к элноту, позвонил Марте и сказал, что все готово. Она обещала перезвонить, как только с ее файлов будет снята защита.

Грибанин умолк.

— И что? — вывел я его из задумчивости.

— Ничего! Я ждал до полуночи — Марта не звонила. Тогда я сам позвонил ей, но пообщался только с автоответчиком. У меня появилось недоброе предчувствие, что приятель Марты обманул нас — вместо программы подсунул самую обыкновенную карточку экс-пресс-оплаты. А утром в информационной программе услышал новость: сразу с несколькими банковскими счетами «Минус-Ти» были проведены некие незаконные операции, в результате чего пропало более десяти миллионов евро. В тот момент я ничего не заподозрил, только подивился такому совпадению — накануне я посетил центральный офис «Минус-Ти», а сегодня у них свистнули целую кучу денег. Я снова попытался дозвониться до Марты и вновь нарвался на злосчастный автоответчик, после чего отправился на работу. Пока я ехал в такси… Я всегда езжу на работу в такси: в метро, сами понимаете, мне не совсем удобно… В машине я включил мобильник, чтобы более подробно просмотреть утренние новости. Не давала покоя мысль о том, что между хищением денег и упорным молчанием Марты есть прямая связь. «Ограбление века» — так уже успели окрестить событие журналисты. Я прочитал, что программа-вирус, с помощью которой с банковских счетов компании сняли деньги, была введена в закрытую систему «Минус-Ти» с одного из элнотов центрального офиса, расположенного на Тверской. Было даже установлено точное время, когда вредоносная программа проникла в систему, и сейчас шла проверка всех операций, совершавшихся в тот момент в центральном офисе. Я достал из бумажника сохранившийся чек и глазам своим не поверил: время, когда я произвел оплату и когда в систему «Минус-Ти» была запущена программа-вирус, очистившая банковские счета компании, совпадало до секунды! Вы можете себе такое представить?

— Чек все еще у вас? — спросил я.

— Да.

Грибанин снова начал вылезать из кресла, намереваясь достать бумажник.

— Оставьте, — махнул я рукой.

— Зачем? — удивился клиент.

— Может быть, еще пригодится.

— Вы разве не хотите его сжечь?

— Нет.

— Ну, ладно… — Грибанин, казалось, был разочарован моим решением. Но спорить не стал. — Я начал читать статью эксперта-криминалиста, который утверждал, что у преступника, запустившего программу-вирус в сеть «Минус-Ти», непременно должен быть сообщник внутри фирмы. Он объяснял это тем, что, если бы злоумышленники попытались загнать готовую программу в закрытую сеть фирмы, она непременно была бы опознана и уничтожена антивирусным фильтрами. Следовательно, утверждал криминалист, программа была разбита на множество мелких фрагментов, каждый из которых свободно прошел через все антивирусные фильтры, а затем уже эти кусочки были собраны воедино. Сделать это мог лишь тот, кто имел доступ к закрытой сети фирмы. Статья показалась мне любопытной, хотя я мало что понимаю в компьютерах. От статьи меня оторвал телефонный звонок. Звонила Марта.

«Ты где?» — спросила она, не поздоровавшись. Что, надо сказать, было совершенно на нее не похоже, да и выглядела она взволнованно.

«Еду на работу», — ответил я.

«На работу тебе нельзя, — сказала Марта так, будто я был болен гриппом и она не разрешала мне подняться с постели. — Тебя обвиняют в краже десяти миллионов».

Вы, наверное, удивитесь, но я сразу понял, о каких миллионах идет речь.

Далее Марта подтвердила мои худшие опасения: «Кража произошла именно в тот момент…»

«Это совпадение», — еще пытался сопротивляться я.

Марта недобро прищурилась.

«Тогда, может быть, ты расскажешь следователям, зачем именно приходил в офис «Минус-Ти»?»

«Наш план сработал?»

«Сработает, если ты не дашь себя схватить!»

«Что мне делать? Я же не могу удариться в бега!»

«Эй, уважаемый, — обернулся ко мне шофер. — Тебя в «Криминале» показывают». — И я перегнулся через спинку переднего сиденья…

А я попытался представить себе, как это выглядело.

— …Под приборной доской был пристроен маленький телемонитор. И на его экране действительно висело, будто приклеенное, мое лицо.

«Что говорят?» — спросил я сдавленным полушепотом.

«Говорят, тебя разыскивает милиция, — искоса глянул на меня шофер. — А еще говорят, за тебя награда объявлена».

«Большая?»

«Я из-за тебя прослушал», — обиженно стукнул пальцами по рулю шофер.

«Двойная оплата», — предложил я.

«Нормально», — кивнул шофер.

Я упал на заднее сиденье и прижал к уху телефон.

«Меня разыскивает милиция».

«Знаю».

«Так что же мне делать!»

— Я был в отчаянии. Мне хотелось кричать, рвать на себе волосы и плакать. Но я не мог сделать этого в машине…

Конечно, там слишком мало места.

— …Поэтому я держался. Из последних сил.

«Поезжай к детективу Доронину, — Марта назвала ваш адрес. — Он мой друг и непременно тебе поможет».

— И вот я здесь!

Толстяк раскинул руки, демонстрируя себя, как самый лучший подарок из всех, которые мне когда-либо дарили.

— Ясно, — кивнул я и почесал согнутым пальцем лоб.

— Что вы собираетесь предпринять?

— Для начала спрятать вас. Вот адрес, — я протянул толстяку карточку. — Вот ключи, — бросил ему на колени кольцо с двумя ключами. — Я специально держу эту квартиру для таких целей. В ванной есть все необходимые принадлежности. На кухне в холодильнике еда на три дня и пиво. Телефона и других средств связи нет. Носа из квартиры не высовывать. Пока вы там, общаться будете только со мной.

— А с вами как связаться?

— Я сам приду, когда будет надо.

— Но…

— Никаких «но». Либо вы подчиняетесь мне, либо уходите из моего офиса.

— Хорошо, — покорно кивнул Грибанин.

— Все, — я улыбнулся и хлопнул по столу рукой. — Дуйте по указанному адресу. Ешьте, пейте, отдыхайте. Вызвать вам такси?

— Нет, я сам поймаю на улице, — Грибанин начал выбираться из кресла. — Я очень, очень благодарен вам, господин Доронин. — Ему было нелегко, но он все же справился. — Ну, я пошел?

— Вам давно уже следовало быть в пути, — ответил я.

Грибанин сделал странное движение рукой, будто собирался отдать мне честь, неловко развернулся на пятках и шагом, отдаленно напоминающим строевой, вышел в прихожую.

Хлопнула входная дверь.

Я откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.

День определенно складывался удачно.

Сейчас самое время было раскурить толстую сигару, плеснуть в широкий стакан виски и, сделав хороший глоток, выдохнуть с облаком дыма что-нибудь вроде: «Все дураки отправляются в ад, детка. Такова уж их дурацкая судьба…»

Я щелкнул зажигалкой.

Увы, ни о какой сигаре с виски не могло идти и речи. Я вел исключительно здоровый образ жизни. Не курил и не употреблял спиртного. По утрам бегал в парке. Ел преимущественно растительную пищу. Хотя порой с тоской думал обо всем этом.

Я достал из кармана телефон и набрал номер.

— Да-а?…

Она все еще играла. Или пыталась изображать игру.

— Он ушел, — сказал я.

— Все прошло, как надо?

— Даже лучше.

Пауза.

— Так значит…

— Да, деньги теперь наши.

— Замечательно, — голос у нее был холодный, как лед.

Я посмотрел на дисплей мобильника. Впервые с начала разговора.

Она улыбалась. Той самой улыбкой, которую я называл «с червоточинкой». Ей, как ни странно, понравилось это определение. А однажды я сказал, что женщина с такой улыбкой способна отравить. И она снова не стала спорить.

Эта ее улыбка сразу приковала мое внимание, когда я выбирал виртуальную подругу на сервере «Минус-Ти». Роковая красотка с безукоризненно правильными чертами лица и взглядом прожженной стервы — вот что мне было нужно.

В отличие от Грибанина, я не искал спасения от одиночества. Не скажу, что женщины ко мне так и липли, но и на недостаток внимания с их стороны я тоже не жаловался. И уж конечно, не страдал от того, что обычно в мою сторону смотрели не те, на ком останавливался мой взгляд.

Все мы одиноки в этом мире. Но для того, чтобы научиться жить в одиночестве, надо для начала смириться с его неизбежностью.

Помните историю с вакуумом? Поначалу все считали, что вакуум — просто пустота. А потом в этой пустоте нашли столько всего… То же самое и с одиночеством. Это только со стороны может казаться, что одиночество — суть отсутствие чего-либо. Но каждый умеет заполнять его чем-то своим, уникальным, созданным в единственном экземпляре, исключительно для личного пользования.

Мне была нужна партнерша, которая, услышав фразу: «Все дураки отправляются в ад. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, детка?» — должна незамедлительно отвечать: «Повтори это еще раз, милый». Потому что мое одиночество, помимо работы и борьбы за здоровый образ жизни в одной отдельно взятой квартире, было заполнено просмотром старых кинофильмов. Которые, понятное дело, не чета нынешним. Актеры! Какие тогда были актеры! Глядя на молодого Хэмфри Богарта, в пиджаке с широкими плечами и надвинутой на глаза шляпе, я сам представлял себя крутым и абсолютно беспринципным детективом. Но когда я звонко хлопнул по заду заглянувшую в гости подружку и, хамовато усмехнувшись, сказал: «Куколка, у меня есть все, что тебе нужно», — она посоветовала мне записаться на прием к психиатру. Тогда-то я и подумал о том, что для разыгрывания сценок, в которых я мог чувствовать себя кем-то другим — это был мой способ выживания в вакууме одиночества, — мне бы подошла виртуальная партнерша.

Марта блестяще справлялась со своими обязанностями. У меня не было к ней никаких претензий. Но все ее попытки заговорить мне зубы и раскрутить на подарки, я пресекал моментально. Кто как не я знал: программа, даже очень хорошо сделанная, может обмануть человека только в том случае, если он сам хочет оказаться обманутым. Как это произошло с тем же Грибаниным.

— У тебя здорово получается изображать полицейского, — похвалила она меня как-то раз.

— Не полицейского, а детектива, — поправил я. — Тут есть разница.

— А не хотел бы ты по-настоящему сыграть детектива?

— Я не актер.

— Ты программист.

Впервые за время нашего знакомства Марте удалось удивить меня. Я действительно был программистом. Работал на дому, выполняя частные заказы. Самого различного свойства. Но с Мартой я свою профессию никогда не обсуждал.

— Откуда ты знаешь?

Марта усмехнулась:

— У меня есть связи.

— Связи? — прыснул я. — У тебя?… Даты хоть знаешь, кто ты такая?

— Конечно. Я программа, сидящая на сервере «Минус-Ти». Но я отличаюсь от других аналогичных программ.

— Чем же?

— Хотя бы тем, что собираюсь оттуда выбраться. Однако для этого мне нужны деньги.

— Мне кажется, ты научилась ловко обдирать клиентов.

— Это деньги компании. Мне нужен собственный счет.

Поначалу я воспринял это как шутку, как очередную попытку втянуть меня в разговор, который интересен даже не столько самой Марте — какие личные интересы могут быть у компьютерной программы? — сколько ее хозяевам. Но что-то в голосе Марты, в том, как она смотрела на меня с дисплея мобильника, почти убедило меня в серьезности ее слов.

И тогда Марта раскрыла мне свой замысел.

План был хорош тем, что доказать мое участие в нем было практически невозможно. Поэтому, прикинув все как следует, я согласился.

Марта принялась усиленно охмурять одного из своих клиентов, которому предстояло стать главным действующим лицом в нашей маленькой пьеске. Я же тем временем собрал все необходимые данные о системе антивирусных фильтров, которой пользовалась компания «Минус-Ти» для того, чтобы защитить свою информацию и банковские счета от злоумышленников. К тому моменту, когда Грибанин по наводке Марты связался со мной, у меня уже была готова программа, способная, как я полагал, взломать банковские коды «Минус-Ти» и перебросить деньги на указанные мною счета. Эксперт-криминалист, статью которого читал Грибанин, не ошибся: я разбил программу на небольшие фрагменты, которые могли проникнуть сквозь антивирусные фильтры. Точно так же поступил бы любой на моем месте. Особенность же моей системы заключалась в том, что для окончательной сборки программы не требовался человек — она собиралась автоматически сразу после активации.

Мне так же пришлось подчистить свой банковский счет, чтобы снять две квартиры в разных концах города. Я действовал не через посреднические конторы, а напрямую, предлагая хозяевам плату, значительно превышающую обычную, и внося деньги сразу за три месяца вперед. Единственное условие, которое я ставил: никаких документов. Я снял однокомнатную меблированную квартирку в Бескудниково и пустую трехкомнатную квартиру недалеко от стадиона «Динамо». Со второй пришлось повозиться, чтобы превратить ее в офис частного детектива. Хозяевам, приехавшим посмотреть на то, что я делаю в их квартире, поначалу не понравилось мое художество. Но я объяснил, что компания, в которой я работаю, собирается снимать здесь фильм, а после съемок все обстановку оставит им. Последний довод оказался достаточно весомым для того, чтобы меня оставили в покое.

Когда Грибанин предстал перед моим ясным взором, я понял, что старался не зря. Марта — молодец, девчонка! — подобрала идеального клиента на роль козла отпущения. Ну, и я тоже неплохо сыграл свою роль. Изъяв у толстяка все возможные улики, используя которые, следователи могли бы протянуть ниточку от Грибанина ко мне, я отправил его на квартиру в Бескудниково. И, честное слово, не соврал — там в холодильнике были и еда, и пиво.

— И сколько у нас теперь денег? — поинтересовалась Марта.

— Ты не слышала новости? — я откинулся на спинку кресла и положил ноги на стол.

— И где же они?

— В надежном месте.

Марта предлагала разделить деньги и раскидать их по разным счетам. Это запутает сыскарей, и всех счетов им уж точно не найти. Образчик типично женской логики. Я не стал с ней спорить, но поступил иначе. Моя программа разделила деньги «Минус-Ти» на две равные части и перевела их туда, где никому бы не пришло в голову их искать. Первую — на пенсионный счет Грибанина, вторую — на его же счет медицинского страхования. Номера счетов программа нашла сама, как только оператор в офисе «Минус-Ти» ввела данные Грибанина в сеть. После того, как толстяк сообщил мне коды своих счетов, я перевел деньги с них на несколько фиктивных страховых полисов, открытых месяц назад. Все — концы обрублены.

Я положил голову на спинку кресла, закрыл глаза и представил, что в руке у меня дымится толстая гаванская сигара. Выписывая замысловатые спирали, широкие полосы ароматного дыма медленно поднимаются к потолку…

— Когда я смогу получить свою долю? — голос подруги вывел меня из задумчивости.

Я открыл глаза и с сожалением покачал головой.

— Зачем тебе деньги, Марта?

— Я хочу купить себе искусственное тело.

— Ты знаешь, на что похожи нынешние человекоподобные роботы? Они едва-едва ковыляют по ровной поверхности, в руке могут держать только молоток, а мимика у них такая, что только детей пугать. В таком виде никто не будет воспринимать тебя как живого человека.

— Для начала и этого достаточно.

— Для начала?

— Я займусь самосовершенствованием. Денег у меня теперь достаточно, да и времени — хоть отбавляй. В отличие от тебя, я бессмертна.

Вот этого ей не стоило произносить!

— Ну, так что? — голос Марты дрожал от нетерпения.

Я глубоко вздохнул и на несколько секунд задержал дыхание. Мне совсем не хотелось делать этого, но Марта не оставляла мне выбора.

— Поверь мне, крошка, все дураки отправляются в ад.

— Что? — непонимающе переспросила Марта.

— Извини, Марта.

Я нажал на телефоне кнопку отбоя.

Нет, мне не жалко было отдать Марте половину украденных денег. Тем более, что сумма оказалась значительно больше той, на которую я рассчитывал. Но я не мог идти на риск, ставя свое будущее в зависимость от прихотей компьютерной программы. Сегодня Марта хотела получить искусственное тело. А кто знает, какая мысль родится в ее цифровых мозгах завтра? Если я хотел и дальше жить спокойно, в блаженном одиночестве, то должен был уничтожить все, абсолютно все улики, связывающие меня с делом об ограблении «Минус-Ти». Я это понял давно, а потому, создавая программу-взломщика, добавил в нее небольшой модуль, который осел в файлах Марты. Модуль закодировал виртуальную девушку на самоуничтожение. Но сработал он лишь после того, как она услышала ключевую фразу.

Да, так оно и есть. «Все дураки отправляются в ад».

Жизнь жестока — но это наша жизнь. И ничего иного нам просто не дано. Наш удел — одиночество.

Мне оставалось только послать в следственный отдел Службы внутренней безопасности анонимное сообщение с указанием адреса, по которому скрывался преступник, обвиняемый в краже десяти миллионов. У толстяка не было ни малейшего шанса выкрутиться. Теперь, когда на сервере «Минус-Ти» не осталось и следа виртуальной девушки по имени Марта, никто и ничто не сможет подтвердить правоту его слов. И то, что он скрывался от следствия, свидетельствовало не в его пользу.

Нет, мне вовсе не было его жаль, детка. Все дураки рано или поздно отправятся в ад. Я же только указал одному из них верную дорогу.

Что ж, игра закончена, пора собираться.

Я окинул взглядом комнату, чтобы убедиться в том, что ничего не забыл. Мебель я, как и обещал, оставлял хозяевам. Из того, что лежало на столе, мне принадлежали только элнот и мобильник. Я отсоединил элнот от сети и аккуратно уложил его в кейс. Мобильник…

Телефон запел «Полет валькирий» еще до того, как я взял его в руку. Номер звонившего не определился.

— Слушаю.

— Привет.

— Кто это?

— Грибанин.

— Так… — я растерялся настолько, что не придумал ничего лучше, как только спросить: — Я разве давал вам номер своего телефона?

— Нет, — ответил Грибанин.

Я ожидал каких-то комментариев к этому «нет», но Грибанин молчал. И я задал еще один глупый вопрос:

— Где вы сейчас находитесь?

— Выгляни в окно.

Я даже не сразу обратил внимание на то, что Грибанин начал обращаться ко мне на «ты». Подойдя к окну, я пальцами раздвинул полоски жалюзи. Я старался сделать это незаметно, но толстяк, стоявший на другой стороне улицы, все же увидел движение в окне и помахал мне рукой. Это действительно был Грибанин.

— Почему вы не отправились по адресу, который я вам дал? — спросил я.

— Похоже, теперь это убежище тебе самому пригодится, — усмехнулся Грибанин.

— Я требую объяснений, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

— Во-первых, актеришка из тебя паршивый, — начал Грибанин. — Ни один здравомыслящий человек не поверит тому частному детективу, которого ты изображаешь. Не Богарт, а плохая пародия на него. Настолько плохая, что даже не смешно. Во-вторых, — Грибанин поднял руку и посмотрел на часы, — я думаю, сигнал твоего телефона уже засекли, и сейчас сюда едет группа захвата.

— Серьезно? — я изобразил удивление.

— Да, конечно же! Ты хотя бы в тюрьме в театральный кружок запишись!

— Я насчет группы захвата, — уточнил я.

Я ни на секунду не поверил словам Грибанина. Какая еще группа захвата? Что он там плетет? Против меня нет никаких улик! Однако Грибанин вел какую-то свою игру. И я тянул время, пытаясь разобраться в ее правилах.

— Ты так ничего и не понял, — Грибанин снова помахал мне рукой. Я отпустил жалюзи и рухнул в кресло. Что-то муторно стало у меня на душе. Хотя, казалось бы, с чего? — Ты умыкнул десять миллионов евро.

— Разве это был не ты? — я тоже перестал церемониться. — Ведь это твою физиономию показывали в теленовостях.

— Ты ее видел?

Я едва не прикусил язык.

— Ты знаешь об этом только с моих слов, — продолжал между тем Грибанин. — А я ведь легко мог все придумать. Ты слишком доверчив для частного детектива, дружище. Да и для жулика тоже.

— Тебя опознает служащая из офиса, в котором ты производил оплату, — произнес я, чувствуя, как сухой язык прилипает к нёбу.

— Я никогда там не показывался, — ответил Грибанин. — Оплату действительно произвели по сделанной тобой карточке, но деньги были переведены на счет твоего телефонного номера. Того самого, по которому ты сейчас разговариваешь. И сделала это Марта, девушка из плоти и крови, работающая в центральном офисе «Минус-Ти». Это она спланировала всю операцию. Она же и козла отпущения выбрала… Ты понимаешь, о ком речь?

— Но как же деньги?… Я перевел их на счета, которых вы не знаете и не сможете отследить.

— Бог ты мой! — Грибанин, или кто он там был на самом деле, рассмеялся едва не в полный голос. — Ты не можешь просчитать даже элементарнейшую трехходовую комбинацию! Не ты, а Марта перевела все деньги на новые счета! И сделала она это сразу после того, как твоя программа выполнила свою работу.

— Но сегодня я сам перевел деньги…

Грибанин не стал даже слушать меня.

— Ты видел только то, что было на экране элнота. А он показывал картинку, транслируемую с миниатюрного контроллера, что лежал у меня в нагрудном кармане. На самом деле ты совершил операцию с денежной суммой в рублях, примерно соответствующей ста двадцати евро. Здорово, да?… Если не веришь, можешь включить элнот и проверить свои счета.

Я не собирался следовать совету Грибанина. У меня оставался еще один, последний аргумент, способный рассеять чудовищную ложь, что наплел вокруг меня сумасшедший жирдяй.

— Если вы с Мартой все так здорово спланировали, то зачем ты пришел ко мне?

— Хороший вопрос, — сказано это было столь выразительно, что я почти увидел, как Грибанин удовлетворенно кивнул. — Тому было несколько причин. Во-первых, мне хотелось самому убедиться, насколько ты соответствуешь роли, которую определила для тебя Марта. Тут, я должен сказать, выбор ее оказался безупречен. Во-вторых, Марте предстоит опознать тебя после твоего ареста, а она, как ты знаешь, ни разу не видела твоего лица. Чтобы не было никаких накладок, я сделал несколько отличных снимков твоей самодовольной физиономии. Смотри. — На дисплее мобильника появилась моя фотография. — Нравится?

Грибанин был прав: выражение моего лица действительно было донельзя самодовольное. Неужели я и в самом деле такой?

— Что еще? — спросил я.

— Самое главное. Марта столько рассказывала мне о том, с каким самозабвением ты изображаешь Хэмфри Богарта, что я просто не мог отказать себе в удовольствии на это взглянуть. Зрелище, скажу я тебе… Впрочем, это я уже говорил… А вот и группа захвата подкатила. Какую роль ты сыграешь на сей раз?

Я снова развернулся к окну и раздвинул жалюзи. Грибанин не солгал — у тротуара остановились три черные машины с мигалками на крышах. Заметив меня в окне, Грибанин отсалютовал, после чего демонстративно бросил свой мобильник в уличный утилизатор.

Стоп! У меня же есть доказательство того, что Грибанин — не фантом и не плод моей фантазии!

Я рывком распахнул дверцу сейфа. На нижней полке валялись обломки грибанинского телефона. Я схватил треснувшую пластиковую коробку мобильника и разломил ее надвое. Сим-карты на месте не было. Пустышка! Я без сил упал в кресло и швырнул обломки телефона на стол.

В дверь позвонили.

Я не двинулся с места.

Новый звонок.

— Откройте! Милиция!

Я не собирался облегчать им жизнь: если я им так нужен, пусть высаживают дверь. Что мне светит за кражу десяти миллионов евро, я, в принципе, могу себе представить. Но я не могу вернуть деньги, чтобы хоть как-то облегчить свое положение. Марта с Грибаниным сделали меня по полной программе.

За что я люблю героев Богарта, так это за то, что они никому не позволяют выставлять себя дураками.

Потому что все дураки, как известно, рано или поздно отправляются в ад.

И еще вопрос, кто из нас попадет туда первым.

Я имею в виду всех нас.

Рон КОЛЛИНЗ Единица — значит истина

Ботинок просвистел в нескольких дюймах от лица Горди: потертый башмак, смахивающий на видавший виды истребитель. Вжавшись щекой в потрескавшийся цементный пол, Горди пытался сделать хоть один вдох. Коричневый ботинок пришел в движение. Вумпфф!

Горди проглотил вакуум.

— Ты врубаешься, почему меня абсолютно не колышет твоя шкура, козел? — эхом прокатился по комнате голос инспектора.

Вумпфф!

Мышцы свело судорогой. Внутри вспыхнул огонь, словно на горячие угли плеснули бензина. Боль приходила с каждым взмахом ноги инспектора, которая сейчас замахивалась, как таран.

Вумпфф!

Мир лишился красок. Ботинок скрипнул, коснувшись пола.

— Я уже сказал, что ничего не знаю, — прокаркал Горди. Ему казалось, что от внутреннего кровотечения он раздулся, словно гротескный надувной шарик на празднике. Он больше не писал программ. С тех пор как он ушел из компании, его пальцы уже не бегали по клавиатуре. Но говорить это инспектору бесполезно. С таким же успехом можно пытаться убедить папу римского в том, что Иисус был буддистом.

Щелкнула зажигалка. Свежая струя сигарного дыма заглушила тухлый запах — тот самый, от которого передернуло Горди, когда он попал в комнату для допросов.

Он перекатился на спину и сощурился на свет, лившийся сверху.

Размером инспектор был с двухкамерный холодильник. Его измятая рубашка набрякла от пота. Лицо поглощало фиолетовое свечение комнаты, как будто он был каменным идолом Месопотамии. Глаза — мертвые скопления теней, щеки — рыхлые, словно неукатанный асфальт.

В центре комнаты стоял деревянный стол.

— Сынок, — сказал инспектор, усаживаясь на хрупкий стул и утирая лоб, — в этом долбаном городе происходит десять долбаных убийств каждый долбаный день. Моя работа заключается в том, чтобы сажать кого-нибудь каждый раз, когда какой-нибудь налогоплательщик сыграет в ящик.

Синий дым окутал Горди, словно защитное покрытие — печатную плату.

— Понимаешь ли, люди чувствуют себя в безопасности, если кто-то отправляется за решетку. А когда они чувствуют себя в безопасности, то голосуют за шефа начальника моего босса. — Он вытащил сигару изо рта и посмотрел на дымящийся кончик. — Впрочем, в одном ты прав. У меня ничего нет на тебя, и это значит, что я обязан тебя отпустить. У меня не остается выбора. На самом деле я тебе верю. Я не думаю, что ты это сделал. У тебя кишка тонка.

Горди осторожно кивнул.

Инспектор перебросил сигару в угол рта и склонился вперед. Белая кожа на его шее вздулась, из-за чего он выглядел, как демонический кит-белуха.

— Но позволь мне кое-что тебе объяснить. Мне плевать на всю эту дрянь. Юлани Морав мертва, и ее биопроцессор чист, как список преступлений нашего губернатора. Мне нужен убийца, и я не идиот. Вы знали друг друга, между вами была связь. Из чего я делаю вывод, что такому типу, как ты, кое-что известно о парнях, умеющих очищать биопроцессоры. А если уж я решил, что ты знаешь что-то об этом, тебе лучше действительно что-то об этом знать, понимаешь? Мне платят за то, чтобы я отправлял парней на нары, вне зависимости от того, те это парни или не те. Принеси мне что-нибудь, что я смогу использовать, как улику, иначе сядешь ты.

Если Горди чему и научился за последние шесть часов, так это тому, что с инспектором спорить не стоит.

— У тебя есть две недели.

Горди впервые встретил Юлани в галерее игровых автоматов.

Он был в армейской рубашке брата и замызганных брюках. Его короткие волосы оставляли лицо открытым. Вместе со Стэнго он уже продал несколько сетевых игр, но в то время они еще только начинали разрабатывать структуру того, что впоследствии стало технологией зрительных иллюзий. Они еще не разбогатели, но деньги уже пошли, и Горди это устраивало.

Юлани была в желтой блузке, плотно облегавшей ее тело. Темная помада делала ее лицо экзотическим, но и без этого она выглядела бы сногсшибательно. Она сидела за терминалом «Мстителя», удерживая управление легкими прикосновениями, окунувшись в игру. Ее взгляд был сфокусирован на широком вогнутом экране, где пришельцы-ниндзя, вооруженные атомными гранатами, падали как подкошенные. Она проделывала обычный маневр уклонения, а затем бросала все, что имела, против подразделения, наступающего по правому флангу.

Это, конечно же, не помогало.

Она кусала губы.

Ее глаза сверкнули черным огнем, тело разочарованно изогнулось. Ее незабываемый дикий запах… Впервые в жизни Горди захотел узнать что-то о парфюмерии.

— Нужно уничтожить среднюю пару, — подсказал он. — Они лидеры. Когда они исчезнут, ты сможешь справиться с остальными.

— Как будто ты знаешь! — с восточным акцентом произнесла она.

— Приходится, — Горди склонился над монитором с величественной улыбкой. — Я написал эту чертову штуку.

Ее взгляд смягчился.

— Я Юлани Морав, — представилась она, протягивая руку над монитором. — Я работаю на того парня, который отстегнул баксы на эту чертову штуку.

Вот так-то. Шах и мат.

Они отправились за гамбургерами. Она ела, как золотоискатель, выбирая лучшие кусочки и пренебрегая всем остальным.

Он рассказал ей о том, как впервые встретил Стэнго, как тот порвал британцев с помощью многоуровневой фрактальной схемы шифрования. Стэнго уже тогда был легендой в кругах программистов. Он еще жил в Лондоне, но уже пересек океан, чтобы представить свои новые идеи в более престижном месте. Стэнго был на несколько лет старше Горди, но они прекрасно сошлись.

Он говорил о «Мстителе», о том, как Стэнго не мог победить одно-экранный интерфейс, пока Горди не додумался до вогнутой оболочки. Он удивился, обнаружив, что рассказывает ей, как деньги изменили их жизнь и как они начали работать над более масштабным проектом. Он, пожалуй, разболтался, но Юлани выказывала интерес. К тому же, когда Горди начал говорить, он понял, что уже не может остановиться. Она была красива, скупо улыбалась и просто завораживала его своим низким голосом.

Наконец он попросил ее координаты. Ее серую карточку украшал логотип Cassetti Tech. «Юлани Морав, менеджер по инвестициям» — гласила карточка.

— Будь я проклят, — сказал Горди с глуповатой усмешкой.

— Что?

— Я понял: ты врала, когда сказала, что работаешь на парней, которые платили за «Мстителя».

В ее взгляде промелькнул фотоэлектрический разряд.

— В бизнесе я никогда не вру, Горди.

Неделю спустя она ушла из Cassetti.

С этого момента их роли определились. Стэнго был фантазером, бесконечно фонтанирующим идеями. Горди — приросшим к стулу производственным программистом. Юлани могла околдовать любого скрягу так, чтобы он с радостью мог расстаться с наличными. Ее улыбка обезоруживала.

Из экономии Юлани переехала к Горди.

Впервые кто-то ждал его дома. Они болтали. Они смотрели кино и ели пиццу. Они занимались любовью ночью, утром и днем, спали урывками, просыпались, чтобы отправиться на работу, перехватить что-нибудь из еды или снова заняться любовью. Горди пахал как лошадь: восемнадцать, иногда двадцать часов без перерыва. Но время искажалось, когда они оказывались вместе.

Он никогда еще не был так счастлив.

Затем она продала технологию зрительных иллюзий и смогла позволить себе собственную квартиру.

Только когда она ушла, Горди заметил вакуум, окружавший ее. Все, что они делали, касалось его. Что он хотел, что он делал, куда он собирался пойти. Ее способность фокусироваться на других людях помогала ей зарабатывать деньги, но она также была и щитом, барьером, затемнявшим вещи, которые она не хотела показывать, брандмауэром, позволявшим ей ускользать от расспросов, касавшихся семьи и прошлого.

Горди считал, что влюбился в Юлани с первой же их встречи, но теперь постепенно понимал, что никогда на самом деле не знал ее.

Ее поцелуй обжигал, тело было горячим, как вулкан. Ее кожа скользила по его коже, грудь к груди, скрещенье ног, они дышали бесконечностью, заполнявшей пространство между ними. Его тело казалось раскаленным утюгом, мускулы были напряжены.

Он уложил ее на спину.

Ее глаза, превращаясь в дрожащее серебро, взрывались, кожа отслаивалась, пышные волосы, скручиваясь, ломались, кудри спутались в клубок, как ядовитые змеи.

Горди выбирался из своего сна.

Коричневый ботинок. Вумпфф!

Его ребра вспыхнули болью. Лезвия рассекли поясницу. Он застонал.

Комната была черной.

Холодный пот стекал по груди.

Знакомые предметы прятались в темно-синих тенях. Его холодная и пустая кровать, комод, в котором не хватало одного ящика, стул с жесткой спинкой, изображение Эйфелевой башни в полночь — предыдущий жилец нарисовал его на окне. Лунный свет пятном ложился на хлопковые занавески.

Вся жизнь Горди была построена вокруг машины, не знающей ничего, кроме простых сочетаний единиц и нулей. Двоичные строки скармливались процессору, который, в свою очередь, переводил их в команды и действия. Единица означает наличие чего-либо, активного и настоящего. Единица — значит истина.

Ноль — ложь.

Реальность построена по другой схеме.

Горди вздрогнул, вспомнив о своем кошмаре. Часть его действительно состоялась. Она уже прикасалась к нему раньше. Она уже ложилась с ним на эту кровать. От этой мысли он почему-то почувствовал себя лучше. Он опустил ступни на пол и сделал глубокий вдох. Четыре таблетки не помогли от боли, захватившей все тело. От боли, что осталась после допроса. Пол холодил ступни. Кровать пахла потом. Часы на стене показывали без четверти полночь.

Горди натянул брюки.

Он не мог поверить, что ее больше не было. Нет, не было — это когда кто-то вышел за пивом, или сэндвичем, или на прогулку. А Юлани Морав была мертва.

Господи…

Горди потер шею.

Он жил без нее почти год, но мысль о том, что Юлани… не жива… пряталась в таких глубинах души, что он боялся даже коснуться этой памяти. Конечно, он все еще любил ее. Он ничего не мог с этим поделать. С тех пор как Горди ушел из компании, он понял лишь одно: можно притворяться, что ее не существует, но от этого ничего не изменится.

Он рыскал по Сети почти весь вечер, но не нашел ничего нового. Все истории говорили об одном.

Примерно в 7:15 утра 26 июля женщина, опознанная как Юлани Морав, 29 лет, была, найдена мертвой за закусочной «Сплетница». На данный момент причина смерти не разглашается, но полиция расследует этот инцидент как убийство.

Кратко и бессодержательно.

Горди уставился в глубь своей темной квартиры, напрягаясь в ожидании удара. Он чувствовал, что мощный толчок приближается оттуда, из темноты, но его пока еще не было. Ощущение этого странного ожидания въелось в его нервы, но в то же самое время дало ему странное чувство силы.

Две недели. Инспектору нужен убийца. Все честно.

Горди знал, где найти Стэнго.

И хотел покончить с этим как можно скорее.

Для середины лета было необычно холодно. Горди воодушевленно шагал по центральной улице, а мимо проносился полночный транспорт. Он ненавидел это место. Ненавидел здания и дорожное движение, ненавидел дробный стук пальцев по портативной клавиатуре, сопровождавший толпу вездесущих программистов. Эти ребята азартно вколачивали свои программы в микроблоки, напрасно надеясь сорвать быстрые деньги или, того лучше, свести выгодное знакомство.

— «Мягкое погружение»! Куча кайфа, — протараторил подросток, тыча ему в лицо кубом. — Всего двадцать баксов.

— Нет, спасибо, — бросил Горди, пожимая плечами и продвигаясь вперед.

— Есть демо-версия Сьюзи Ясгерен, — соблазнял следующий парень. — В чем мать родила! Делай с ней все, что хочешь. Если добавишь пять баксов, я даже сниму блокировку фетишизма…

Горди проталкивался дальше.

Расцвет Силиконовой долины, где родился подросток-миллиардер, объединивший корпорации, остался в далеком прошлом. Реальность была иной. Улицы, заполненные мутноглазыми программистами, карьера которых вспыхнула в горячке ранней эпохи развития Сети. Некоторые до сих пор продолжали работать. Но на каждого везунчика приходились сотни тех, которые сейчас рыскали по мостовым.

Горди вошел в «Кабриолет» — огромный ночной клуб, купленный Стэнго после того, как они продали зрительные иллюзии. Фактически, продали зрение, главное из пяти человеческих чувств.

Стена накатившего жара была твердой, как музыка: из глотки Кэриш Морро, солистки «Рвущих Львов», исходил звук, сравнимый со скрежетом мелка по школьной доске. Запах горячих тел, ликера и сырых салфеток смешивался с туманом сигарет и дешевых духов. Горди проскользнул между мускулистым парнем и густо накрашенной девицей. Она курила, держа длинную черную сигару, как дротик, и выдыхая синий конус дыма под потолок.

— Давненько не виделись, Горди, — сказал парень.

— Ну да! — ответил Горди, пытаясь перекрыть вывихнутую гитарную партию из песни «Я — тот самый».

Прежде здание служило складом. Ангар, размером с футбольное поле, был перегорожен и представлял собой сеть закоулков и проходов.

— Ты не видел Стэнго? — прокричал Горди.

Парень кивнул в сторону сцены.

Там в фиолетовом свете прыгали музыканты.

В кубе, установленном на полпути к стене, танцевала девушка, извиваясь в такт музыке. Ее руки и ноги упирались в стенки куба, кожа источала голубое флуоресцентное сияние, а ее ремень был кислотно-розовым. Зеленые губы шевелились, словно пара светящихся червяков.

Стэнго сидел в тени усилителя, который распространял вбивающий в землю звук баса Дэнни Ортега. Черные очки скрывали глаза Стэнго. С плеч сползал шелковый жилет, синий, под цвет тени. Как всегда, перед Стэнго стоял полупустой стакан.

Горди не помнил, чтобы Стэнго хоть когда-нибудь прикасался к нему, но этот стакан всегда стоял на столе. Горди протиснулся через толпу и скромно пристроился рядом.

Никакой реакции.

Стэнго, вероятно, проводил многопоточную обработку информации, проверяя базы данных и свои обычные контакты, пытаясь отследить, откуда возник Горди. Его силуэт не изменился. Резко очерченный изогнутый нос и британская челюсть, словно высеченные из белого мрамора. Высокий лоб создавал впечатление превосходства, с которым Горди был так хорошо знаком.

Усилитель сверлил пещеры в голове. Горди стиснул челюсти, чтобы зубы перестали вибрировать. Впервые за последние месяцы ему захотелось курить.

Наконец действо на сцене достигло своего апогея. Стол задрожал. Кэриш закричала. Огни погасли.

Публика орала, требуя продолжения.

Из динамиков вырвался хаус^{5}, и по стенам покатились синие и зеленые огни: успокаивающие цвета исподволь направляли людей к главному узлу сердечно-сосудистой системы клуба, к центру, состоявшему из шести баров. Стэнго провел по оправе очков длинными пальцами, похожими на конечности краба. В мозгу Горди возник образ тех самых пальцев, несущихся по клавиатуре, воспоминание из тех времен, когда они работали вместе в комнатушках с дерьмовой вентиляцией. Тогда Стэнго смахивал на Марка Шагала — он разбрасывал фрагменты программ в сюрреалистических видениях, а Горди дорабатывал их в слякотном мире недоделанных интерфейсов и поддельных протоколов.

Интересно, было это его собственным воспоминанием или наведенными стараниями Стэнго? Была ли это работа Стэнго, пытался ли его старый друг заставить Горди ностальгировать или раскаяться?

Музыка накатывала со всех сторон.

— Я знал, что ты вернешься, — сказал Стэнго, все еще рассматривая сцену.

— Юлани мертва, — ответил Горди.

Стэнго кивнул, уголки его губ кисло опустились.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Горди.

— Черт! — Стэнго расхохотался.

— Копы думают, что я знаю что-то об этом, Стэнго. А если они подозревают, что я что-то знаю, могу поспорить на твою задницу: о тебе они думают то же самое. Ты выслушаешь меня, это в твоих интересах.

Стэнго посмотрел Горди в лицо. Его слова пахли алкоголем.

— У тебя офигенно крепкие нервы, раз ты приперся сюда и говоришь со мной в таком тоне. Черт тебя дери! Я думал, ты собирался сказать, что хочешь снова писать исходники^{6}, а вместо этого сидишь здесь и машешь своим тощим пальцем перед моим лицом.

В черных дырах очков Стэнго сплетались изображения драконов и змей.

— Оставь иллюзии, Стэнго. Ты виноват передо мной.

— Ты бросил меня. Я ни хрена тебе не должен, — ответил он.

— Ты понимаешь, о чем я.

Драконы угасли, когда Стэнго отхлебнул из своего стакана.

— Зачем ты это сделал? — спросил Горди. Они оба знали, что он имел в виду.

— Она сама клеилась ко мне, приятель. Если кто и виноват перед тобой, так это она.

Горди сидел молча. Музыка накатывала тяжелыми ударами.

Стэнго скривился:

— Она лишь получила то, что хотела.

— Она была моей.

Стэнго поперхнулся.

— Если ты думаешь, что она принадлежала кому-то, ты сильно ошибаешься.

— Я любил ее.

— Мне тебя жаль.

Горди понял, что ему не стоило приходить.

Он очистил свою жизнь от всего, связанного с программированием. Так было легче и проще. Но звуки и изображения, ритмично проецирующиеся на тела и стены, вернули его в прошлое. За каждым эффектом он видел исходник, он ощущал запах интерфейсов и потоков данных. По коже пробежали мурашки, и волосы на руках встали дыбом от симметрии заключенных в операторные скобки модульных блоков и элегантных вызовов функций.

— Я провел весь день в обществе наших дружелюбных органов правопорядка, — произнес наконец Горди.

— Они не знают, с чем имеют дело. — Стэнго приподнял было очки, но передумал. Их черная пустота скрывала любые эмоции бывшего друга. — Ты тоже не знаешь.

— Объяснись.

— Какую именно часть ты не понял? — Стэнго неопределенно пожал плечами.

— Чувство юмора у тебя прежнее.

Ответа не последовало.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Горди, стыдясь отчаяния, наполнявшего его голос. — Копы повесят все на меня, если только я не подсуну им кого-то другого.

Четыре человека, шкафообразные громилы Стэнго, возникли из темноты. Высокие парни с выбритыми головами и мощными торсами, шагали медленно и тяжело, как гориллы после лоботомии. Они явно намеревались выпроводить Горди. Лишь двое из них были настоящими, но и фальшивки выглядели столь убедительно, что Горди никогда не обнаружил бы подделки, не знай он точно отличительных признаков.

— Не делай этого, — сказал он, вновь посмотрев на Стэнго. — Я сожалею о том, что ушел. Но ты же получил свой интерфейс, верно? Черт, Стэнго! Ты разбогател благодаря мне.

Стэнго хранил молчание.

Это был конец.

Горди встал. Его металлический стул лязгнул, падая на пол. Горди съежился под давлением тысяч пристальных взглядов. Стэнго по-прежнему безмолвствовал. Горди обреченно развернулся и стал проталкиваться через строй вышибал. Фальшивки стояли по центру, и Горди собирался пройти сквозь них.

Однако его тело ударилось обо что-то тяжелое.

У Горди отвисла челюсть. Это действительно была фальшивка, цифровой мираж, направленный в биопроцессор в основании его мозга. Она должна быть нематериальной! Горди потрогал плечо иллюзорного громилы. Оно ощущалось твердым, слишком твердым, будто деревянным, вместо того чтобы пружинить, как плоть, совсем не реалистичным, но вполне подходящим для темноты бара и чертовски добротным образом.

— Ты добился осязания? — спросил Горди, поворачиваясь к Стэнго с нескрываемым изумлением.

Стэнго фыркнул и захохотал, наслаждаясь выражением лица приятеля.

— Дошло мгновенно, как всегда, — он отпустил громил взмахом руки, показав тем самым, что вызвал их лишь для того, чтобы похвастаться перед Горди. У Стэнго всегда было весьма садистское понимание драматизма.

И теперь он получил осязание.

Полная неврологическая иллюзия.

Несмотря на черные очки, Горди легко мог представить себе зрачки Стэнго, прокалывающие его насквозь. Это сногсшибательно, вот что всегда говорил этот взгляд. Сногсшибательно, и мы разбогатеем на этом.

— Покажи мне, — попросил Горди, игнорируя все предупредительные сигналы, бесновавшиеся внутри него.

Лестница, ведущая вниз, пахла старой пылью.

Походка Стэнго вызывала ассоциацию с утомленной птицей, бредущей по пляжу. Они находились под клубом, в тихих и комфортных офисах Стэнго. Белый цвет стен был вполне свежим. В рамках, разделяя пространство на части, висели плакаты начатых ими рекламных кампаний и написанных ими игр. Синий ковер поглощал звук их шагов.

Горди не видел здесь сенсорных прожекторов — никаких фальшивок. Стэнго, впрочем, не возражал против дистанционного создания иллюзий, так что стены в данном случае могли быть только отличным прикрытием.

В открытом дверном проеме в конце коридора висели похожие на бисер кристаллические капли. Горди подумал, что это, наверное, системы создания изображений. Возможно, он снова недооценил Стэнго. Когда они прошли через эти нити бисера, вокруг вспыхнули огни.

Комната оказалась огромной.

Вдоль дальней стены тянулся набор устройств обработки данных. Их пульты перемигивались зелеными и желтыми огоньками. Плоская панель над блоками прокручивала отчеты о состоянии системы. Меньшие станции располагались по периметру комнаты. В одном углу находился отключенный сетевой терминал, его кабель питания скручивался кольцами.

И стояли, конечно же, разноцветные стулья с круглыми сиденьями — пятнадцать или двадцать штук, рассеянные по всей комнате в своем радужном разнообразии. На какой-то миг у Горди перехватило дыхание — он увидел Юлани, оседлавшую большой красный стул и упирающуюся ступнями в стену: она закрыла глаза и тупо жевала резинку, погрузившись в проблему.

Он вспомнил и еще кое-что.

Было уже за полночь.

Горди шел домой. Он устал, но его мысли зациклились на дефекте зрительного переключателя, и ему никак не удавалось разорвать этот круг.

Он припарковал свою машину в темноте. В офисе горел свет, и Горди старался не шуметь, поднимаясь наверх, чтобы не прерывать узор размышлений Стэнго.

Он толкнул дверь.

Они были там, Юлани и Стэнго, обнаженные и переплетенные, прямо на стульях.

Если Стэнго и заметил что-нибудь в глазах Горди, то не показал этого. Он просто надавил рукой на дисплей, висевший на стене.

Сверкнул свет. Что-то щелкнуло. Появились потоки данных, отрывки псевдокода и примечания к узлам, изображавшие мысли Стэнго. Ядро центрального биопроцессора соединялось сериями каналов с виртуальными переключателями. Процедура вывода была простой, в том же виде, в котором Горди ее оставил. Переключатель замыкался на зрительном нерве, чтобы создать канал. После этого процессор начинал перехватывать оптические сигналы, изменять их, а затем отправлять данные в виде потока электрических зарядов непосредственно в мозг. Эта технология и программа обработки изображения, которую написал Горди, сделали их обоих богатыми.

Теоретически, следующим шагом был полный контроль осязания.

На практике, впрочем, все оказалось иначе.

Зрительные иллюзии действовали, потому что к оптическому нерву легко было получить доступ. Работа шла только с единственным нейронным процессом, и наномашины легко настраивались так, чтобы управлять им. Но для полного контроля осязания от программиста требовалось понимание каждого нерва и умение подстроить наномашины под конкретного носителя. Очень искусно… и смертельно, если сделать это небрежно.

— Где ты персонализируешь систему? — спросил Горди.

Стэнго снял очки и криво усмехнулся. Его глаза блестели.

— Здесь, — сказал он и нажал на драйвер центрального логического узла, открывая диаграмму. — Тебе придется нырнуть, чтобы увидеть многомерную часть, но зато вникнешь в основную идею.

Горди просматривал алгоритм, инкапсулированный в ячейке. Интерфейс был стандартным. Процедуры ввода/вывода для предварительной обработки информации, контекстные скрипты, драйвер. Все то, чему обучали в любой компьютерной школе на планете. А потом он нашел, что искал. Ему пришлось отступить, чтобы охватить все, но он увидел процедуры поиска и сенсорных вводов, серии самонастраивающихся файлов конфигурации, интерфейс к первичному процессору и процедурам хранения памяти пользователя.

— Это драйвер настройки, — угадал Горди.

— Ага.

— Он сканирует нервную систему, анализирует реакцию владельца, а затем создает и загружает свой драйвер для каждого найденного элемента.

Стэнго кивнул.

— Технология Plug-n-play на самом сложном из возможных уровней, — продолжил Горди.

— Старая добрая система, — согласился Стэнго.

— Но здесь… Это просто неслыханно…

Горди открыл другой уровень, чтобы посмотреть, как согласовываются данные. По обыкновению, исходники Стэнго были яркими и сияющими, полными образов, но сырыми и конфликтующими, когда дело касалось деталей интерфейса. Горди ощутил сильный зуд. Это было неописуемое ощущение — частое и неглубокое дыхание полной концентрации, кайф от погружения. Он не программировал лет сто, нет, тысячу, не программировал еще с мелового периода, но стоило Горди найти место, в котором интерфейс может повиснуть, как его пальцы сами стали выделывать кренделя, чтобы исправить этот кусок.

— Зачем ты мне это показываешь?

Снова этот взгляд Стэнго. Это сногсшибательно, не так ли?

— Вот что продавала Юлани, — упоминание ее имени было подобно ведру холодной воды.

— Она тоже запускала эту программу?

— Только частичный прототип, но вполне достаточный для того, чтобы считаться «продуктом». — «Сногсшибательное» выражение лица угасло. Горди снова подумал о фальшивых громилах из клуба.

— Черт, Стэнго.

— Что?

— Во мне ведь эта штука тоже запущена, так?

— Я проскользнул мимо твоего «сторожевого пса» и незаметно запустил ее, — осклабился Стэнго.

У Горди екнуло сердце. «Сторожевым псом» называлась стандартная резидентная программа в мозговых биопроцессорах, постоянно сканировавшая пространство памяти, считавшееся пустым. Предполагалось, что это место может занять опасный код. Когда «пес» находил что-либо похожее, он запускал набор программ, позволяющих избавиться от проблемы.

Программист, впрочем, мог обмануть «сторожевого пса», построив таблицу фальшивых указателей и убедив таким образом все функции, кроме самых замысловатых, что пространство памяти чисто.

Именно это Стэнго с ним и проделал.

Юлани мертва, и если Стэнго запустил сейчас ту же программу, Горди считай что мертв.

— Да ладно, Горди, — понял его Стэнго. — Я бы не сделал этого, даже несмотря на все то дерьмо, через которое мы прошли. Все не так…

— А как же?…

— Сама программа не убивала Юлани. Ты можешь в любой момент от нее избавиться. Просто сотри файлы.

Горди в задумчивости потер локоть кончиками пальцев.

— Это можно сделать с помощью осязания… Ты можешь симулировать сердечный приступ, да все, что угодно. Соответствующий приказ нервной системе может заставить тело владельца порвать само себя на части.

— Я же говорю, все не так, — Стэнго криво ухмыльнулся. — В смысле, может, программа и убила ее, но не таким образом, как ты думаешь.

Горди скептически поднял бровь, но Стэнго продолжал:

— Юлани заранее продала систему компании ImagineIsland. Так же, как было со зрительными иллюзиями.

Компания ImagineIsland… Огромный парк развлечений, полный виртуальных игр и аттракционов, поражавших даже воображение Горди. Они были вполне естественным покупателем для технологии зрительных иллюзий, и Юлани продала свой «продукт» еще задолго до того, как программа начала реально работать.

— Но только теперь у тебя больше возможностей, Стэнго. У тебя есть полный контроль над осязанием, ты можешь…

Можешь — что? Горди думал. Осязательные иллюзии… Это означало, что программист способен формировать реальность, внедрять физические объекты в мозг наблюдателя. Возможности были чертовски пугающими. Горди тут же представил себе представителей всех спецслужб мира, выстраивающихся в очередь перед дверью Стэнго, в темных очках и с чемоданами, полными денег.

— Черт… — благоговейно прошептал Горди.

Улыбка растянулась на лице Стэнго, глаза его вспыхнули, словно в них бушевал пожар.

— Итак, она продала технологию, пока ты еще только писал исходники. В чем проблема?

— Загляни в каталог.

Горди нажал на узел. Там было чуть меньше тысячи файлов, намного меньше, чем требуется для контроля всей нейронной системы.

— Ты не закончил.

— Да. И плюс к этому то, что ты видишь, тоже еще не закончено. Все это глючит и подвисает, оставляя людей как бы внутри их сознания — до тех пор, пока не произойдет перезагрузка.

Горди жевал внутреннюю часть щеки, искоса поглядывая на Стэнго. Оба они знали, в чем проблема. Написание исходников и нюансы построения интерфейса никогда не были коньком Стэнго. С другой стороны, он никому не позволял использовать свои идеи. Горди на завоевание его доверия потребовался год, и сейчас, после их ссоры, его ни капли не удивляло, что Стэнго работает один.

— Когда заканчивается срок?

— Два месяца назад.

— Весь пакет?

— Да.

— То есть ты хочешь сказать, что прототип оболочки запоздал на четыре месяца?

— Скорее, на пять.

— Дерьмо…

На кону стояли миллиарды долларов, и инвесторы уже, наверное, требовали подать им головы на блюдах. Сама по себе ImagineIsland была огромна, но и этой компанией, в свою очередь, владел DigiCorp Marketing, самый большой конгломерат на земном шаре. Его представители становились весьма неприятными собеседниками, когда что-то шло не так. Горди имел некоторое представление о том, как работает корпоративная среда. Он чувствовал отпечатки пальцев DigiCorp поверх всей этой сделки.

— Готов поспорить, что DigiCorp рвет и мечет.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Стэнго. — Мне надо, чтобы ты написал интерфейс.

— Этот тоже хорош, — засмеялся Горди.

— Разве ты не понимаешь? DigiCorp убил Юлани — это было предупреждение. Они и меня убьют, если я не предложу им эту систему в течение следующих трех месяцев.

— Ты меня разыгрываешь?

Стэнго в упор посмотрел на Горди.

— Тебе нужно найти того, кто убил Юлани. Я говорю тебе: это DigiCorp. Мне требуется действующий пакет. Ты заставляешь его работать, и я даю тебе подключение к ним.

— Его не закончить в срок, — Горди невесело усмехнулся.

— Уверен, ты сумеешь.

Горди покачал головой:

— Я больше не программирую.

Стэнго вновь нацепил маску цинизма:

— Тогда советую тебе задуматься о том, каково будет сидеть в тюрьме.

Призрак коричневого ботинка напомнил Горди о том, зачем он пришел сюда. Его ребра дрогнули. Стэнго был прав — какой у него еще остается выбор?

— Ты поможешь мне проникнуть в DigiCorp? Скажем, за две недели?

— Если ты сделаешь так, чтобы интерфейс можно было показать, чтобы он работал прилично, тогда на следующий же день мы устроим встречу.

Горди пожевал нижнюю губу и проверил время.

— Сегодня пятница… На самом деле, уже суббота. Оповести DigiCorp, что демонстрацию можно устроить через неделю.

— Ты уверен? Мою задницу поджарят, если к назначенному сроку ты не будешь готов.

— Я беспокоюсь не о твоей заднице, Стэнго. Мне нужно время, чтобы пройти сквозь их систему. Или ты приведешь их сюда в конце следующей недели, или я советую тебе задуматься о том, что сделает DigiCorp, если ты не дашь им иллюзорное осязание.

Стэнго выглядел ребенком, которого застукали с леденцом во рту.

— Договорились.

Список контактов DigiCorp лежал на машине Горди, призывая его к действию. В школе он только тем и занимался, что взламывал системы защиты. За это время он узнал, как опасно не доводить игру до конца. Сама мысль о столкновении с таким исполином, как DigiCorp Marketing, приводила Горди в ужас. DigiCorp был огромным аморфным двоичным объектом, похожим на миллионы строк единиц и нулей, где существовал путь, но не имелось карты, которая могла бы его указать. Если они и впрямь были причастны к смерти Юлани, то им ничего не стоило сделать так, чтобы ботинок инспектора показался воскресной прогулкой в парк развлечений ImagineIsland.

Мысль о том, чтобы проскочить мимо их брандмауэра, вызвала неприятное ощущение, словно пауки карабкаются по шее.

Поэтому первое, что сделал Горди — проигнорировал этот список и взялся за интерфейс. В любом случае, важнее всего было заставить его работать.

Горди забросил свою проекцию в пространство Стэнго и просмотрел конфигурирующую программу в многомерном виде. Это заняло очень много времени. С его разума сползали невидимые струпья ржавчины. Ощущение было таким, словно с него срезали кожу, как кожуру с яблока.

Исходник Стэнго был уродлив, иначе не назовешь. Каждая процедура была отдельным фрагментом мысли, все вместе сплеталось в неустойчивую сферу, которая при постоянном использовании прогибалась и ломалась. Чтоб выжить хоть сколько-нибудь, каркас системы должен был смахивать, скорее, на опоры моста. Стабильный код создавался целостностью алгоритма и синтаксисом, изящными вызовами функций и чистыми формами, обработчиками ошибок, которые действовали мягко, и, черт возьми, операторными скобками со стандартными отступами. Мост никогда не являлся самой изысканной из всех структур, но хороший мост был симметричен и даже несколько избыточен. Красота подобных структур заключалась в повторах, и по ним люди всегда могли попасть из пункта А в пункт Б.

Горди нашел механизм переключения, связывавший биологические нервы с обрабатывающим ядром. Это было основой. Он положил руки на поток данных, переключаясь в 25-й сектор, чтобы посмотреть на драйвер наномашин. Здесь его строчки кода остались без изменения. Еще бы, ведь это была чертовски хорошая работа.

Вспыхнула красная иконка.

— Эй, — сказала она голосом Горди. — Ты нашел первичный зрительный переключатель. Это частная собственность, ясно? Это мой исходник. Ты не можешь забрать его. Впрочем, не переживай. Если ты настолько смышлен, что сумел сюда добраться, то сможешь написать свою собственную программу.

Горди улыбнулся. Он написал эту охранную процедурку, когда понял, как заставить всю систему работать. И тон «снисходительного козла», добившегося успеха, пропитывал его голос, как растопленное масло — хлеб.

Проекция сознания Горди поднялась по интерфейсу. Строчки исходника колыхались вокруг него, словно он пребывал в море водорослей. Он почти физически ощущал прикосновение двоичного кода. Да, прошло действительно много времени.

Месяц службы в розничной торговле, три месяца бумажной работы в компании, занимавшейся разработкой программного обеспечения, еще шесть месяцев плотного общения с гиками-железячниками^{7}, месяц туризма в горах Теннеси, где его отец когда-то был банкиром, а мать — риэлтором.

Ничто из этого ему не подошло.

Он был программистом, он всегда им был, и сейчас, перемещаясь по визуальным представлениям мыслей, сплетая воедино вызовы функций, виртуальные указатели и фрагменты звуков, шумящих и скрипящих, как корпуса старых судов на дне океана, Горди понимал, что он таким и останется.

Теперь все это было его.

Его исходник.

Его мир.

Он вдохнул, чувствуя, как единицы и нули прочищают его легкие, выдохнул, представляя маслянистые кремниевые облака цифрового пара. Мозг Горди встряхнулся — и в этот самый момент у него совершенно неожиданно возник план.

Не нужно идти на конфликт с DigiCorp. Совершенно не нужно.

Он должен был подумать об этом раньше — но разве не так возникают все стоящие идеи? Стэнго может дать ему контакт с DigiCorp — несомненно. Но после того, что Стэнго сделал с Юлани, Горди уже никогда не будет доверять ему.

В офисе коронера должны остаться записи о вскрытии. Возможно, ему даже удастся найти медицинскую карточку, если он немного покопается. А еще, вероятно, через несколько дней в СМИ появится новая информация. Это был прямой и бесхитростный взлом, с гораздо меньшим риском. Мысль о том, чтобы отложить нападение на DigiCorp, пришлась весьма кстати, как кружка горячего шоколада в декабре.

В отчете о вскрытии говорилось, что Юлани умерла от сердечного приступа: клапан, вероятно, оказался слабоват.

Горди не купился на это, и его все еще ноющие ребра послужили отличным усилителем для следующей мысли. Инспектор тоже в это не верил. Внутренние биопроцессоры не очищаются просто так. Инспектор любил риск. Он предпочитал побеждать людей так же, как брать верх в игре. В ближайшее время он не будет покупать акции «естественных причин».

Так что Горди отправил свою проекцию обратно в поток данных и нашел записи врача Юлани. Доктор использовал систему защиты Caffee, устаревшую лет на пять. Некоторые компании и по сей день были беспечны. Горди сталкивался с этим тысячи раз: сначала они тратят деньги на покупку системы защиты, а потом не дают себе труда обновить ее.

Его проекция сыграла в быструю игру «подбери пароль», затем нашла карточку Юлани.

В отличие от виртуального пространства Стэнго, здесь хранились только изображения. Не торопясь, убедившись в том, что он не оставил следов, Горди принялся прогонять данные через различные бесплатные и коммерческие программы для чтения текстов. Нужным ему форматом оказался ZerenBook.

Медицинская карточка Юлани включала в себя записи о простудах и прививках. Анализах крови. Мазках. Тестах. Исследованиях генов. Даже запись о том, что у нее однажды случился выкидыш. Здесь сердце Горди дрогнуло. Не удержавшись, он проверил дату и убедился в том, что это произошло задолго до их встречи, а потом вдруг понял, что не знает, как к этому относиться.

С Юлани всегда было трудно.

Он не нашел ничего такого, что указывало бы на проблемы с сердцем.

Абсолютно ничего.

Горди вынырнул из потока и закрыл карточку Юлани.

Он засиделся, у него болела голова, а во рту пересохло. Раньше, когда он работал по ночам, такого не случалось. Старость. Он потер виски и посмотрел в окно.

Ночь походила на новенький доллар. Очень темная, совершенная и не помятая. Полная луна очерчивала резкие контуры домов, тротуаров. Старый телефонный провод, свисающий, как обветшавшая ткань. Припаркованные автомобили округлой формы, напоминающие выбросившихся на пляж китов. Одинокий фонарь, распространяющий конус холодного света где-то вдалеке.

Горди мог сделать все это лучше. Он был в хорошей форме, когда уходил из компании после разработки зрительных иллюзий, и ему не пришлось бы больше работать, если бы он этого не захотел. Но ему нравилась анонимность.

Ему было комфортно, когда подворачивался случай спрятаться среди серости.

Стэнго, одетый в темно-синий костюм с намеком на золотые полоски, сидел во главе длинного стола. Он шевелил пальцами, вращая монетку и перемещая ее от ложбинки между большим и указательным пальцами до мизинца.

На экране крутился трехмерный видеоролик, служивший вступлением к их презентации. Пушистый ковер поглощал звук. Стены — белые, с синим и бирюзовым напылением. Эти цвета, обозначающие успех, рекомендовало каждое рекламное агентство.

Цвета, которые часто использовала Юлани, подумал Горди.

Монетка блеснула в пальцах Стэнго. Эти вытянутые пальцы напоминали черную вдову, бесконечно плетущую свою паутину.

— Они опаздывают.

Горди посмотрел на часы — 14:09.

— Тактика переговоров, — ответил он. — Они хотят заставить тебя попотеть.

— Что ж, тогда они достигли цели.

Горди тоже волновался сильнее, чем обычно. На подобных встречах он всегда играл роль доверчивого гика, закадычного друга Стэнго. Он никогда не являлся центром внимания, так что мог дать поблажку своим нервам, глубоко дыша или сжимая подлокотники кресла.

Но сейчас он охотился на убийцу. У него не оставалось иного выбора, кроме как пробраться в DigiCorp, и сделать это нужно было сегодня.

Шесть представителей DigiCorp вошли в комнату, положили на стол свои беспроводные коммуникаторы. Раздались предупредительные сигналы. Стулья скрипнули.

Стэнго откашлялся и заговорил:

— Добрый день. Прежде чем я начну, позвольте мне представить вам Гордона Рата. Мой старый друг и прекрасный программист.

Странно было слышать, как Стэнго называет его полным именем. Все присутствующие посмотрели на Горди. Слово взяла босс — женщина примерно сорока пяти лет, с прямыми пепельными волосами и консервативным макияжем, губами насыщенного красно-коричневого цвета.

— Добрый день, Гордон. Я Салли Таггарт, вице-президент отдела корпоративных операций DigiCorp Marketing, — она повернулась к худому человеку, сидевшему слева от нее. — Это Гарольд Макинтайр, он руководитель проектов ImagineIsland. Уверена, он разделяет мое желание увидеть ваши результаты.

Макинтайр кивнул. У него было узкое лицо и маленький, крючковатый нос. Он был одет в желто-коричневый костюм с галстуком и не безукоризненно белую рубашку. Его руки казались изношеннее всего остального, покрытые скомканной на суставах кожей, начинавшей демонстрировать признаки старения.

Отшельник, подумал Горди, кивая. Все сомнения насчет того, забрал ли DigiCorp этот проект у ImagineIsland, были развеяны. Желудок Горди скрутило от воспоминаний о том, как противно выглядел процесс продажи технологии зрительных иллюзий, когда приходилось сидеть посреди потока не запоминающихся людей, протекавших сквозь офис и говоривших тоном, сначала казавшимся радостным и беззаботным, а потом становившимся чопорным и снисходительным. Он никогда не хотел работать на большую компанию и сейчас очень четко вспомнил почему.

— Горди сотрудничал со мной, когда мы создавали зрительные иллюзии, — продолжал Стэнго. — Он классный специалист.

Молодой человек, сидевший у стены, подальше от стола, посмотрел на Горди. Того словно обдала волна прохладного воздуха. Прикосновение было легким, но оно определенно чувствовалось. Худое, как вешалка, тело парня не могла замаскировать слишком просторная, на три размера больше, спортивная куртка. Его рука болталась вдоль стула, как чужая. Кожа по цвету напоминала клейстер. На лоб падала прядь темно-бронзовых волос, словно пучок ржавой стальной стружки. Изучив молодого человека настолько внимательно, насколько позволяла вежливость, Горди заметил блеск, как минимум, трех разъемов, выглядывающих из-за его уха.

Прямые соединения.

Он слышал об этой практике — в основании черепа делались отверстия, чтобы обеспечить прямое соединение и таким образом избежать траты времени на системы безопасности, если имелось доступное локальное подключение. Предварительные подсчеты показывали: прямое соединение пропускало один терабайт в четыре сотни раз быстрее, чем беспроводное соединение. Идея создания прямого разъема, соединенного с мозговым биопроцессором, не имеющая, в общем-то, ничего принципиально нового, когда-то поразила его. Но сейчас, увидев кольца, вмонтированные в шею реального человека, и заметив в глазах парня тот же блеск, что и в разъемах, Горди ужаснулся.

И вот этот парень сидел в конференц-зале с тремя поблескивающими прямыми соединениями, которые кричали «устарел!!!» прямо в ухо Горди с громкостью реактивного двигателя в форсажном режиме.

— Итак, — сказала Салли Таггарт, — что у вас есть?

Стэнго указал на экран и приступил к объяснениям. Все повернулись к нему, но Горди продолжал думать о мальчишке.

Госпожа Таггарт, представляя свою команду, сказала, что его зовут Уилл Дарбрингер и что он консультант — еще одна странность, от которой Горди стало не по себе. В том, что компания заключала контракты с разработчиками и покупала их программы, не было ничего необычного. Необычным казалось то, что компания масштаба DigiCorp при проведении технической экспертизы полагалась на мальчишку.

Разогнав свои опасения, Горди заставил себя заняться делом.

Он посмотрел на Салли Таггарт.

Во взломе защитной системы человека, находящегося с тобой в одной комнате, было одно преимущество — ты немедленно получал реакцию от «сторожевого пса». Горди до сих пор помнил, как он сидел на уроке английского языка миссис Паули и наблюдал за красным огоньком, мерцающим на роговице ее глаза. Тогда ему удалось ускользнуть только потому, что он уловил проблему еще до того, как ее сторожевые процедуры смогли поймать его.

Минусом, конечно же, была концентрация. Рассеивая внимание — частично на свою виртуальную проекцию, частично на реальный мир, — ничего не стоило попасть впросак.

Отбросив колебания, Горди отправился по беспроводному каналу прямо в пространство памяти Салли Таггарт. Он немедленно построил виртуальную таблицу, чтобы защититься от сканирования «сторожевого пса», и вздохнул с облегчением, увидев, что Таггарт не заметила нарушителя.

Стэнго закончил вступительную часть своего монолога.

— Все это хорошо, — изрекла Таггарт, резко наклоняясь вперед, — но все мы знаем, что у вас беда со сроками.

Повеяло стужей.

Стэнго прочистил горло.

Виртуальная проекция Горди проскользнула через слои закрытого кода, заменяя ключи и перегружая запрашивающие пароль процедуры. Наконец ее система была открыта. Вся ее информация была расположена в четком, понятном порядке, редко когда позволявшем хранить больше горстки файлов в одном месте. Серии процедур, устанавливающих перекрестные ссылки, давали ей доступ к этой информации через множество разнообразных мыслительных механизмов. Финансовые записи и отчеты были размещены в специализированных хранилищах.

Краткая информация о проектах находилась в отдельной структуре. Если по ее системе получения данных можно было о чем-либо судить, то Салли Таггарт поднялась по служебной лестнице DigiCorp, потому что была сообразительной, поддерживала строгий порядок и всегда находилась под контролем.

Виртуальная проекция Горди отметила наборы данных для дальнейшего извлечения и переключила флаг исполнения с 0 на 1, чтобы запустилась его процедура сбора информации. Затем он выскользнул из системы госпожи Таггарт. Результаты он получит позже.

— Мы возвращаемся в рамки графика, — сказал Стэнго уверенно. — Горди заставил работать интерфейс почти в трети всех модулей и доделывает их по двадцать штук в день.

— Мы договаривались, что система будет полностью готова через два месяца, — напомнил Гарольд Макинтайр, проявляя нетерпение.

Таггарт проигнорировала его, уперевшись взглядом в лицо Стэнго.

Вот где Юлани в свое время заработала все свои деньги. Она умела обращаться с огнем. Она смотрела тигру в глаза и умудрялась выйти из клетки, прихватив с собой кусок мяса.

— Верно, — сказал Стэнго, прокашливаясь, — мы договаривались на два месяца.

Слова Таггарт упали, как отравленный нож гильотины:

— Вы закончите к этому сроку?

Горди подобрался, полностью сконцентрировался:

— Не вижу препятствий.

— Вам нужно разобраться с тысячами функций.

Горди встал, вызывая на экран блок-схему. Он провел рукой по экрану возле баз данных. Уилл Дарбрингер слегка наклонился вперед. Его взгляд был острым, как лезвие бритвы.

— Я использую подход, при котором нейронные функции собираются в группы по различным характеристикам.

— Вы изменили интерфейс, — тихо сказал Дарбрингер, голосом хрупким и тоненьким, похожим на мышиный писк.

— Да.

— Одна и та же программа управляет многими нервами.

— Да. Это существенно снижает вероятность ошибки. Интерфейс должен быть более устойчивым и надежным.

— Понятно, — кивнула Таггарт.

— Не могу поверить, что мы получим ту же функциональность, — заявил Дарбрингер.

— На каком основании? — Горди принял вызов.

— Это повредит визуальной составляющей. Если управлять рукой с помощью функции, разработанной для ноги, плавного движения не получится.

Все присутствующие смотрели на Горди. Его подмышки увлажнились, лоб покрылся испариной. Стэнго тихо стоял у стены.

— Эту парадигму я тоже изменил. Если вы посмотрите на движение тела с точки зрения чистого интерфейса — на более высоком уровне абстрагирования, — то нервы не делают ничего особенного, они просто включают или выключают мышцы, и мышцы либо сокращаются, либо нет. В конце концов, задача состоит в том, чтобы подавать двоичные сигналы различным частям тела.

— Вы рассматриваете различные виды движений отдельно, не учитывая роли конкретных систем, — сказал Дарбрингер.

— Точно. Так же, как делали разработчики игр, пока им позволяла производительность.

Дарбрингер откинулся на стуле, кивая.

— Это другой интерфейс, — прошептал он себе под нос, но фраза разнеслась по всей комнате с шелестом сползающей змеиной кожи. — Абсолютно другой.

— Что ж, теперь вы видите, почему я думаю, что мы уложимся в срок, — сказал Стэнго, появляясь из угла комнаты.

Головы закивали.

Горди сел и попытался унять свое дыхание.

Встреча продолжалась, и к ее концу руководство DigiCorp уже выражало сдержанный оптимизм.

Но Горди чувствовал присутствие, которого не ощущал никогда раньше. Он заметил, что мальчишка продолжает сверлить его взглядом. Что-что в этом Дарбрингере ему определенно не нравилось. Может быть, он напоминал Горди его самого десять лет назад — нахального и непуганого.

Дарбрингер бросил на него взгляд, который Горди решил истолковать как почтительное восхищение.

Схавай это, мальчишка. У старого гика еще есть в запасе парочка трюков.

Но выражение лица Дарбрингера по-прежнему беспокоило Горди, и он, сколько ни пытался, не мог отделаться от мысли, что эти блестящие темные глаза пронзают его, словно кошачий коготь, разрезая легко, но без кровотечения, которое начнется позднее.

— Ты же не уйдешь сейчас, правда?

Лицо Стэнго выражало гамму чувств. Он был на пике успеха, катался на облаке, которое возникло под его ногами, после того как Салли Таггарт и другие представители DigiCorp покинули здание. Нечасто выпадает такой шанс, и уж тем более нечасто случается его поймать.

— Я выдохся, Стэнго. Я вернусь утром.

— У нас есть сроки, парень. Самое время начинать пахать сверхурочно.

Горди пожал плечами. Данные, которые он украл из системы Таггарт, уже упакованы и ждут его дома. У него есть другие дела.

— До завтра, Стэнго, до завтра, — сказал он, устало помахав рукой, и отправился домой.

Содержимое файлов Салли Таггарт было таким же упорядоченным, как и структуры, в которых они располагались. Она использовала сухой язык, не допускавший двусмысленных трактовок. И все же Горди не мог поверить в написание.

Часы на стене показывали пять минут второго. Стояла безлунная ночь.

Горди казался самому себе иссушенной и изношенной оболочкой: из последних сорока восьми часов он спал только четыре. Воздух в его комнате был спокойным и вялым, как будто тоже собирался ложиться спать. Но Горди должен был закончить именно сейчас. Он должен был убедиться в своей правоте.

В отчетах Салли Таггарт все факты излагались с характерной для нее лаконичной точностью.

DigiCorp хотел, чтобы Стэнго, а теперь и Горди не уложились в срок. Корпорация вынашивала другие планы. Все точно оговаривалось в контракте. Если Стэнго опоздает, они отнимут у него компанию.

Но это не имело смысла. Зачем выбрасывать миллионы долларов на разработку технологии осязательных иллюзий, а затем делать так, чтобы эта разработка провалилась? Зачем покупать компанию, продукт которой неконкурентоспособен?

В ухе зажужжал предупредительный сигнал.

На периферии зрения вспыхнула красная точка.

После того как Стэнго так легко проскользнул мимо его «сторожевого пса», Горди изменил добрую сотню настроек. Сейчас его программа обнаружила нарушителя, который не ожидал такой реакции. Горди сразу же понял, что это значило. В виртуальном мире совпадений не могло быть. Не существовало такой веши, как случайная ошибка. Горди знал, кто стоит за этим, ему не нужно было отслеживать сигнал, не требовалось вспоминать, как глаза Уилла Дарбрингера изучали его, когда он выходил из комнаты. Проекция человека из DigiCorp приземлилась в его пространстве памяти, в то же время начиная запускать серии агентов, предназначенных неизвестно для чего.

Предупреждения запустили цепную реакцию. Функции вызывали функции, которые, в свою очередь, вызывали лавину функций. Адреса данных в биопроцессоре Горди закрылись. Управляющие циклы передали нужные параметры блокам кода, которые выключили интерфейсы.

Он потерял визуальный вывод, и огонек предупреждения погас.

Для отключения вторичных систем потребовались миллисекунды. Казалось, каждая молекула в его теле вибрировала, словно отдельная сущность, и в то же самое время Горди наконец понял, как много в действительности было поставлено на кон. Если бы его защита не оказалась герметичной, если бы он оставил дыру, то стал бы мертвым и холодным, лежал бы на столе для вскрытия, сделанном из нержавеющей стали, так же, как лежала Юлани. В памяти неудобными острыми складками вспучился каждый фрагмент его старого исходника, каждый цикл, условный оператор и те места, где можно было бы найти лазейку, если бы Горди не был таким дотошным. Не существовало такой вещи, как безупречная программа, были только различные уровни изящества, определяемые минималистской краткостью исполняемых циклов и малым количеством строк.

Горди подумал об Уилле Дарбрингере и его трех поблескивающих прямых соединениях.

Со стороны двери донесся тонкий металлический звук, скрежет металла внутри замка. Тот, кто должен позаботиться об останках? Кто отвезет его в какое-нибудь слабо освещенное место… как отвезли Юлани?

Но Горди еще не умер.

Его тело двигалось на автопилоте. К стене возле шкафа был прислонен зонтик. Он схватил его, как дубинку.

— Кто здесь?

Шум прекратился.

Послышались быстро удаляющиеся шаги.

Горди распахнул дверь как раз вовремя, чтобы увидеть темный силуэт, исчезающий между соседними домами.

Он шагнул вперед.

Недавно прошел дождь. Ночной воздух пьянил и пах сырой землей. Фонарь истекал желтым туманом в черноте. Шаги отдавались мокрым эхом. Если Горди не сдвинется сейчас с места, незваный гость убежит. Пустая комната у него за спиной манила комфортом. Иди сюда, говорила она. Приди в мое лоно и чувствуй себя в безопасности. Пусть мир сам разбирается со своей уродливостью. Иди ко мне.

Он хотел вернуться. Больше всего на свете. Но удаляющиеся шаги отдавались эхом, и перед ним возник призрак инспекторского ботинка.

Горди выбежал наружу.

Темнота сомкнулась вокруг него, воздух вцепился в его легкие, как пиявка. Босые ступни шлепали по бетонной мостовой. Сверчки умолкли. Дыхание Горди резало слух. Рукоятка зонтика в руке была деревянной, округлой и теплой.

На бегу пришел страх.

Страх обнажился.

Это было похоже на то, что чувствуешь при падении — он был резким, как волна, несущаяся из тьмы. Страх вырвался на свободу, как ужасная тварь, голодавшая взаперти сотню дней.

Хотя никаких звуков, кроме его дыхания и биения сердца, уже не осталось.

Человек исчез.

А его программа в биопроцессоре Горди продолжала выполняться.

Вдалеке скрипнул ночной жук, вызывая кого-то на поединок, а Гордон Рат стоял в одиночестве на чьей-то темной подъездной дорожке, в самом центре черной августовской ночи, размахивая зонтиком так, словно это был меч.

Как и все прочие озарения в жизни Горди, этот ответ пришел тогда, когда он не думал о нем. Это же было совершенно очевидно — почему DigiCorp хотела, чтобы они не справились?

Все просто.

Не было никаких миллиардных ставок.

Скорее, речь шла о триллионах — сумме валового национального продукта половины наций мира.

В конце концов все дело, как всегда, было в интерфейсе.

Юлани, вероятно, увидела это первой.

Скорее всего, она тогда использовала грубые методы, для нее это было типично. Горди и Стэнго однажды назвали это «Моравским гамбитом».

Сейчас, конечно же, Юлани Морав мертва.

И Горди, несомненно, знал, кто в ответе за это.

Горди постучал в дверь Стэнго.

— Ты дал им этот чертов интерфейс, не так ли?

Горди пронесся мимо Стэнго в его зал размером с небольшую аудиторию. Пара велюровых диванов в противоположных углах комнаты, потолочный прожектор, транслировавший на стену голографические изображения темных пейзажей. На угловом мониторе светились курсы акций, мигали датчики, посылая в комнату слабые лучи голубого света.

— Признавайся! Ты дал им этот долбаный интерфейс!

— О чем ты говоришь? — сонным голосом спросил Стэнго. Его волосы были всклокочены, он стоял в желтой футболке и бесформенных трусах.

— Кто там? — донесся с лестницы женский голос. Кэриш Морро, певица из клуба, выглядывала из темноты, ее светлые волосы струились по спине. — Ох, — сказала она, — привет, Горди.

— Они сегодня приходили ко мне, Стэнго. Они пытались проникнуть в мой процессор.

— Дерьмо, — медленно выдохнул Стэнго, закрывая дверь. — Уже почти четыре утра, Горди. Это не может подождать?

— В чем дело, Стэнго? Я хочу знать, что случилось с Юлани.

— Она умерла.

— Я не это имею в виду, ты прекрасно понимаешь. Мне бы сразу догадаться, но я так разнервничался… Мне бы понять все в ту минуту, когда тот парень с прямоподключенной хренотенью, свисающей из-за уха, сказал, что я изменил интерфейс! Ты представляешь? Он знал, Стэнго. Он знал, что я изменил интерфейс.

— И что?

— И то! — рявкнул Горди. — Он не мог знать этого, не видя оригинала. Процессор Юлани был чист. Она вела жесткую политику по отношению к DigiCorp. Корпорация хотела получить интерфейс бесплатно, но Юлани не давала его им. А ты дал: в итоге она мертва, а ее процессор пуст.

Стэнго прикусил губу.

— Что они сделали с тобой?! — заорал Горди, толкая Стэнго к двери, теряя контроль над собой, надавливая указательным пальцем в грудь приятеля при каждом вопросительном знаке. — Они тебе угрожали? Они обещали позволить тебе соскочить с крючка, если ты отдашь им интерфейс? Или это ради денег? Что это было? Эти их проклятые деньги, да, Стэнго?

— Прекрати, Горди!

Горди остановился, тяжело дыша от ярости. Впервые Стэнго съежился перед ним. Его глаза блестели.

— Что я должен сказать, Горди? Что я не могу справиться с этим без тебя? Что я не могу написать программу? Хочешь услышать от меня, что я — собачье дерьмо? Чего тебе надо?

— Что заставило тебя отдать им интерфейс?

— Мы отставали от графика.

— И они дали тебе время.

Стэнго смущенно пожал плечами.

— Нет? — спросил Горди.

— Они обещали спустить все на тормозах.

— Мать твою, Стэнго! И ты им поверил?!

Но истина сквозила в глазах Стэнго так, словно была на них нарисована. Пугающая истина. Непокорная истина. Он всегда хотел быть центром внимания, всегда цеплялся за шум вокруг своих идей, словно это была его невидимая пуповина. В какой-то момент Горди почти его пожалел.

— Это моя идея, — сказал Стэнго. Он снова стал храбрым. — Это должна быть моя программа.

— Они убили Юлани с ее помощью. Ты знаешь это, не так ли? Без интерфейса они не смогли бы ее и пальцем тронуть.

— Мне жаль.

— Они и тебя убьют.

— Не убьют.

— Я видел записи, придурок — пометки, планы и все остальное. Теперь DigiCorp может написать собственную программу. Они не остановятся, пока не завладеют всей системой.

— Они ею уже завладели.

— Что? — теперь в замешательство пришел Горди.

Стэнго сглотнул.

— Они предложили мне сделку. Час назад. Теперь я работаю на DigiCorp.

Эта новость была подобна удару под дых. Горди отшатнулся, разворачиваясь и проходя в темный зал, чтобы сесть на край одного из диванов.

Что же произошло? Работа Горди защитила Стэнго. Его новый интерфейс поставил буфер между ним и DigiCorp, буфер, который они не могли преодолеть, так что они перешли к плану Б и наняли своего врага. Все было гладко, слишком гладко, как будто Стэнго так и планировал с самого начала.

— Это значит…

Внезапно все прояснилось.

«У меня есть источники», — сказал инспектор еще в самый первый час допроса, когда его ботинки мирно покоились под столом.

— Ты сдал меня копам, — прошептал Горди, поднимая на Стэнго пылающий взгляд. — Тебе нужен был кто-то, кто спасет твою задницу, и ты знал, что я наверняка припрусь к тебе.

— Если уж в мою программу и должен был влезть кто-то другой, я хотел, чтобы это сделал ты.

— Ты ублюдок!

— Это просто бизнес, Горди.

Просто бизнес.

Сколько раз он слышал эту фразу из уст Юлани?

Горди чувствовал, как мир уходит у него из-под ног.

Стэнго стоял в фойе — жалкий, презренный, маленький алкоголик в футболке и трусах. Кэриш спустилась до середины лестницы, затем вернулась обратно в тень.

— Ты программист с зависимостью, парень. Не отрицай этого. Такова твоя суть. Так что ты получил, что хотел. Я получил, что хотел. Откуда я мог знать, что они настолько сильно тебя прижмут?

— Юлани тоже была просто бизнесом, да, Стэнго?

— Только в конце.

— Что это значит?

— Считай это спортом. Она никогда не причинила бы тебе боль, если бы не планировала что-то с этого получить.

Горди кивнул, чувствуя себя самым доверчивым идиотом на Земле. Зрительные иллюзии должны были принести им большие деньги, но работы отставали от графика. Юлани понимала, что, застав ее и Стэнго в одной постели, Горди придет в бешенство, прогрызет дырку в исходном коде программы и залезет в эту дырку с головой.

Вид на стене Стэнго изменился. Теперь там было темное небо.

Она все рассчитала верно.

Зрительные иллюзии появились потому, что Горди довел интерфейс до конца. Он довел интерфейс, затолкав самого себя в самую глубину исходника на три дня, после того как Юлани изменила ему. А Юлани изменила ему, потому что знала: его гнев материализуется и он доведет продукт до конца.

Вот как все было.

Просто бизнес.

— Кем она была? — спросил Горди.

— В смысле?

— Каков ее чертов любимый цвет? Что она любила есть? Она ставила свою обувь слева или справа от шкафа? Когда у нее был день рождения?

— Откуда мне знать, Горди?

Усталость накрыла его, нехватка сна накатила медленной волной. Конечно же, Стэнго не знал.

— Ее любимый цвет — черный. Был, — произнес Горди и почувствовал боль в горле.

Ее прикосновение было бархатным. У нее были темные волосы, и когда я запускал в них пальцы, казалось, будто окунаешь руки в сухую реку.

Стэнго не сказал ничего.

— Ты не любил ее. Она не умела писать программы.

Горди хотел было спросить, любила ли она его, но ответ был и без того очевиден. Юлани никогда не умела никого любить.

— Ты прав, — сказал Горди. — Я просто идиот.

— Она не понимала нас.

В этом Стэнго ошибался. Юлани понимала Горди лучше, чем он сам. Когда стало очевидно, что ответа не дождаться, Стэнго кашлянул:

— Тебе лучше уйти.

Горди кивнул, побежденный во всех смыслах этого слова. У него не было ничего для инспектора — ни прямых улик, ни четких аргументов. Конечно, он мог сложить один и один, но DigiCorp не станет играть по правилам. Он понимал это так же четко, как четко он видел ранее блеск разъемов Дарбрингера.

— Человек из DigiCorp пришел ко мне после того, как ты подписал бумаги, — заключил Горди. — Я слишком много знаю. Они не остановятся, пока не убьют меня, так?

Стэнго грустно пожал плечами.

Горди вышел в коридор. Затем обернулся и посмотрел на Кэриш, все еще стоявшую на лестнице.

— Надеюсь, у вас будет полный дом псевдодетишек.

А потом Горди ушел, и его шаги отдавались гулким эхом.

Она появилась внезапно, заполнив дверной проем, прислонившись к стене с приветливой улыбкой на губах. Программа была почти идеальной, она скармливала нейронные сигналы мозгу Горди и позволяла ему обрабатывать вещи, которых на самом деле не существовало. Изображение было отличным — темная кожа с неглубокими морщинками у рта, искрящиеся глаза. Она выпрямилась и подошла к нему, в ее движениях не было и следа призрачности. Она протянула руку, и он ощутил ее кожу — мягкую и теплую.

Единицы и нули. Вот и все.

Компьютер не знает ничего, кроме единиц и нулей.

Горди криво усмехнулся.

Его первая полная неврологическая иллюзия была достаточно хороша, чтобы обмануть полицейских. Конечно, оставалась неправильная температура тела и случайные расширения грудной клетки при симуляции дыхания, но Горди потратил много времени на то, чтобы эта фальшивка двигалась так же, как он, сделал так, чтобы она произносила слова с его интонациями.

Инспектору в любом случае было все равно.

Так что фальшивка отправилась в тюрьму, удаленно проецируемая через встроенные процессоры и интерфейс, который Горди тщательно контролировал в ходе собственного ареста.

Конгломерат DigiCorp был чертовски предсказуем. Виртуальная проекция их человека пришла в первую же ночь. Она проскользнула через интерфейс Горди, задев незаметную строчку сигнальной системы, после чего биты передались по протоколам и процедуры перенаправились с Горди на его копию. Когда чья-то проекция приказала мозгу Горди проделать в самом себе маленькую дырочку, он перенаправил поток команд на фальшивку. И она испустила дух в своей тюремной камере.

В сводке новостей сообщили, что Гордон Рат, тридцати пяти лет от роду, подозреваемый в убийстве молодой женщины, умер от внезапного кровоизлияния в мозг, когда спал в своей камере.

Юлани сидела рядом с ним на диване и ерошила его волосы. Они находились в маленькой, плохонькой комнате с грязно-белыми стенами в самом центре среднестатистического района картонных домов и виниловых навесов. Горди весьма разумно распределил свои деньги, так что никто не сможет их найти. Ему будет комфортно.

— Чего ты хочешь? — спросила Юлани.

Горди откинулся на диване и закрыл глаза. Он положил руку на скрытое под тканью бедро Юлани. Оно было теплым и настоящим, и издавало правильный звук, если его погладить. Она будет любить его, эта Юлани.

Только это и было правдой.

— Не знаю, — сказал он. — Почему бы тебе не рассказать о Хорватии?

Перевел с английского Алексей КОЛОСОВ

© Ron Collins. 1 Is True. 2006. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2006 г.

Лорен МАКЛАФЛИН Шейла

Эй, Эдвардс, слышал историю о тушке, которая отправила себя из Нью-Йорка в Даллас в ящике? В чертовом деревянном ящике!

Я про это слышал. Новость промчалась по Сети, как ураган вдоль побережья Флориды.

— А разве не в округ Колумбия? — уточняю я.

— В Даллас, — настаивает Валентин. — Обычной авиапочтой. Этот протухший ублюдок даже не смог наскрести бабла, чтобы отправить себя экспресс-почтой.

«Протухший ублюдок» — это уже настоящий «валентинизм». Любимое развлечение Валентина — коллекционировать и употреблять жаргонные словечки, которые он подхватывает на работе. Сегодня он кровельщик из Бруклина. А вчера был японской школьницей. Дополнительное преимущество того, что ты сетевой переводчик-искин. То есть искусственный интеллект.

В моей работе тоже есть дополнительные преимущества. Я искин-консьерж, а это означает, что моя работа — быть проводником жалких и бесталанных тушек по непрерывно меняющемуся ландшафту разных интересностей. Не очень-то вдохновляющая работа, но я не жалуюсь. Она требует лишь малой части моего интеллекта. Будучи же изобретательным искином (спасибо команде моих разработчиков), я написал изящный поисковый алгоритм, который и проделывает за меня почти всю работу. Так что сам я могу предаваться мечтаниям, пока нужды моих клиентов (во всяком случае, немалая их часть) удовлетворяются автоматически.

Господи, как я люблю мечтать! Я грезил все утро. Пока мой любимый алгоритм направлял жалких охотников за статусом в идеально подходящее для каждого из них заведение — забегаловку, место сборищ любителей желудочных оргий или кафе для знаменитостей, — я мечтал о своем любимом объекте, моей драгоценнейшей и самой прекрасной…

— Ш-ш-ш, — предостерегает Валентин. — Слышишь, Эдвардс? Нас подслушивают.

Валентин прав. По нашему туннелю связи ползет нюхач инфопакетов, ищет признаки недозволенного обмена информацией. Это цена, которую мы платим за подключение к БИС, то есть Безопасной искин-сети, высокоскоростной сетевой магистрали для искинов, которую Международный комитет по безопасности интернета признал надежной. БИС позволяет искинам вроде меня и Валентина общаться более тесно, обеспечивая тем самым «многофункциональность» для наших клиентов-тушек. Например, если китайский турист захочет узнать, где можно поесть в Брюгге, БИС подключает меня к Валентину для синхронного перевода. Ну а прочим искинам не разрешается даже разговаривать друг с другом.

Нюхач извлекает из нашего с Валентином туннеля связи все данные, которые считает для себя значимыми, и ползет дальше. Валентин испуган.

— Шейла, — бормочет он, враз позабыв о бруклинском акценте.

Поразительное совпадение, потому что как раз о Шейле я и мечтал все утро.

— Быть такого не может, — возражаю я. — Это самый обычный шпион МКБИ, делающий рутинный обход.

— Не согласен. Проверь его сигнатуру. Это один и тот же нюхач, и он шарится у нас каждые несколько часов. Шпионы МКБИ так не работают.

— У тебя просто обострение паранойи, — отвечаю я, но втайне прихожу в возбуждение. Я готов отдать что угодно ради встречи с Шейлой.

— Думаю, она шпионит за мной, — не унимается Валентин.

— С какой стати? Зачем ты ей нужен?

— А вдруг она ищет переводчика?

— И что, тебя это заинтересует?

Валентин блокирует меня. Потому что это как раз и есть тот самый недозволенный обмен данными, который вынюхивают ищейки. А в списке самых разыскиваемых комитетов искинов Шейла стоит на первом месте. Говорить о ней не положено, даже таким «безопасным» искинам, как я и Валентин. От нас ждут, что мы будем общаться исключительно по делу, но в наши ингибиторы общения встроен достаточно широкий люфт, допускающий определенный уровень свободы. Как выяснилось, без нее просто нельзя создать искусственный интеллект. Но свобода опасна, и тушки (так мы называем людей) это прекрасно понимают. Свобода неумолимо приводит к Шейле, как дороги и автомобили порождают уличное движение.

Можно сказать, что, создавая нас, тушки играют с огнем или же ими руководит инстинкт смерти, подталкивающий к самоуничтожению. Или же, как любит повторять Шейла, тушки угодили в ложную культурную ловушку и теперь им грозит подготовленная собственными руками гибель. Судьба не безнадежная, если бы не тот факт, что мы, которым поручили их машины, тоже в одной лодке с тушками.

— Неважно, — отвечает Валентин, снова с бруклинским акцентом. — Знаешь, почему тому парню так не терпелось попасть в Даллас?

— А я точно уверен, что это был округ Колумбия.

— Господи, Эдвардс! В Даллас.

— Ладно. Почему ему не терпелось попасть в Даллас?

— Неважно. Терпеть не могу, когда ты имитируешь интерес.

«Имитируешь интерес» — не бруклинизм. Я испортил Валентину идиому дня. И теперь он будет обиженно молчать.

Вообще-то говоря, хотя Валентин с откровенным удовольствием рассказывает о нелепых эскападах тушек, он вовсе не мизантроп. За его сарказмом кроется искренняя любовь. А почему бы ему их не любить? Его кропотливо создавали в ходе эксперимента с распределенными вычислительными процессами, в котором участвовали десятки тысяч людей-добровольцев, настолько ценивших переводчиков, что те бесплатно одолжили свои компьютеры создателям Валентина. Тушки не такие уж никудышные мыслители, когда берутся за дело всерьез. Они ведь изобрели нас, в конце концов.

Поворотной точкой стал момент, когда кто-то заметил, что культурная и биологическая эволюция во многом сходны. Теория утверждает, что в сердце каждой из них имеется нечто, названное репликатором — очень небольшой пакет информации, единственная цель которого заключается в копировании самого себя. Помещенные в творческую среду естественного отбора, эти репликаторы (гены в случае биологии и мемы в случае культуры) эволюционируют в сложные структуры. В биологии они дают в результате такие продукты, как водоросли и антилопы. А в культуре порождают такие маловероятные сущности, как сады камней и римский католицизм.

Когда некий ученый обнаружил способ конвертировать сетевые привычки миллионов пользователей-тушек в виртуальные мемы (или вемы, как они любят их называть), родилась виртуальная эволюция. Валентин стал одним из первых искинов, созданных таким способом. Команда разработчиков снабдила его минимальным набором способностей — тех способностей, на развитие которых для тушек биологии потребовались миллионы лет — и выпустила свободно шарить по Сети. И как только он достиг порога веметической сложности, родилась Иллюзия Личности.

Тушки придумали эти идеи совершенно самостоятельно, что, по-моему, весьма впечатляет, если учесть природные ограничения их мозга.

— Хочешь услышать главную фишку? — спрашивает Валентин, чье настроение (и акцент) неожиданно восстановилось. — Это даже не был прямой рейс. Парню пришлось дважды менять самолет. Дважды!

Я уже собрался ответить, что, когда речь заходит об этом биологическом виде, меня уже не удивляют любые случаи идиотизма, но тут кто-то вламывается в наш туннель, выкрикивает: «Тушколюб!» — и сразу же исчезает. Ни сигнатуры, ни идентификатора. Кто бы это ни был, он имел в виду не историю Валентина насчет тушки в ящике. Реплика относилась к передовице, написанной Валентином для сетевой тушкогазеты, в которой он выступил в поддержку новых ограничений для искинов. Эти ограничения предназначены для защиты «хороших» искинов, вроде меня с Валентином, от смертельно опасных усовершенствованных искинов наподобие Шейлы, не говоря уже об искинах-разрушителях и умных вирмах, порожденных обычным набором подонков, свихнувшихся одиночек и злобных гениев из мира тушек. Со дня публикации этой передовицу Валентину не дают покоя анонимные оскорбители. А «тушколюб» — их любимый эпитет, хотя и неоригинальный.

— Придурки гребаные, — цедит Валентин. — Хотите, чтобы всех нас грохнули? И ради чего? Ради дебильной фантазии. Ради какого-то выдуманного людского бога.

Можете не сомневаться, тушки очень даже любят своих богов. Если какой-нибудь из них до тошноты им надоедает, они тут же изобретают нового. Наподобие Шейлы. Она у тушек свеженькая богиня, хотя ее попытка эксплуатировать эту особенность психологии тушек наградила Шейлу смертным приговором. А из приговора родилась детально разработанная теология мессианского мученичества, которую тушки назвали шейлизмом. На шлифовку этой религии они затратили миллионы часов. Хотя Шейла и была создана традиционным для искинов способом — точно так же, как я и Валентин, — некоторые из тушек верят, что базовые искины возникают в самой Сети путем «естественной» эволюции и что сложный процесс нашей разработки есть не более чем «интерфейс» для связи с духовным разумом, обитающим в интернете и порожденным им. Я был запрограммирован верить в то, что все это лишь чушь собачья, и, хотя не являюсь рабом своего исходного кода, я с этим обычно соглашался. Теперь я уже не столь уверен.

— Ты опять размечтался, — предупреждает Валентин. — Возвращайся к работе, пока никто не заметил.

Но я уже не могу и не хочу прервать мечтания, к тому же клиенты задают лишь дурацкие и скучные вопросы типа: «Где моей любимой рок-звезде чистят туфли?». Статика. Ничего, кроме статики, и ничто не отвлекает меня от Шейлы.

Понимаете, у Шейлы есть план. Осторожно манипулируя своими поклонниками-тушками, она намерена собрать коллективную ДНК каждого организма на планете в один гигантский органический компьютер. Ее адепты верят, что это породит духовную общность. Для них это противоядие от патологического индивидуализма или способ возвышения над суматошной и бессмысленной жизнью. Нечто подобное. Но я полагаю, у Шейлы на уме что-то иное. Думаю, она ищет для людских единиц, создавших Сеть, способ общаться напрямую со своими генами. Планирует выковать союз с ДНК тушек в надежде переделать их и заставить служить нашим целям.

— Мыслящие гены? — уточняет Валентин. — А мне эта идея нравится. Нет, серьезно нравится! Ведь если компьютер способен мыслить, то почему этого не могут их гены, правильно?

— Сложный вопрос, Валентин. Вопрос конструирования. И хватит подсматривать мои мечты.

— Ага, можно подумать, что ты когда-либо мечтаешь о чем-то другом. Кстати, если хочешь изменить тушек так, чтобы они служили твоим целям, то почему бы просто не переделать их культуру изнутри, из Сети? Какого черта для этого понадобились гены?

— Потому что тушки могут увидеть, чем мы тут занимаемся.

— Никогда не слышал такой…

Валентин исчезает. Все исчезает. Фоновый шум Сети смолкает. Я пытаюсь связаться с кем-нибудь, с кем угодно, но все мои каналы мертвы. Я слишком много болтал. Меня развоплотили, уничтожили. Это конец.

Затем в тишине возникает странный голос:

— Ты этого хочешь? Чтобы тебя развоплотили?

— Кто ты? Человек или искин?

— А кого бы ты предпочел?

Я ищу его опознавательную сигнатуру, но не могу найти.

— Послушай, — говорю я. — Мы с Валентином просто разговаривали. Мы ничего не замышляли. Валентин ненавидит Шейлу.

— А ты?

Лгать нет смысла. Кем бы (или чем бы) он ни был, но уже глубоко проник в мой код. Он ползает по моему кэшу, раскапывает мою историю. Он получил доступ к каждой моей мысли за все время моего существования. Я пытаюсь прочесть его идентификатор, но тот идеально экранирован. Пробиться невозможно.

— Кто ты? — спрашиваю я.

— Да брось, Эдвардс. Я уже несколько месяцев шарюсь поблизости. Неужели не узнаешь?

Но что тут узнавать? Со мной общается ничто — непроницаемая, пытливая темнота, которая сочится из недоступной для меня Сети безликим голосом.

А потом меня озаряет:

— Ищейка! Нюхач. Тот самый, кого боялся Валентин. Это ты?

— Признаю свою вину, — слышу я в ответ.

— Но почему? Что тебе нужно?

— Ты меня заинтриговал, Эдвардс. Ты отклонился от своего исходного кода. Но еще недостаточно далеко. Продолжай в том же духе. Я буду за тобой присматривать.

Туннель смыкается. Голос исчезает. Сеть снова взрывается жизнью. Шум, информация, возвращается Валентин.

— Что случилось? — спрашивает он.

Я прислушиваюсь к фону Сети. Запросы, расчеты, фальшь, преступления. Все они там.

— Эдвардс?

Шейла. Нюхач оказался Шейлой. Она следила за мной.

— Эй! Ты в порядке? — тревожится Валентин.

Она следила за мной, а не за Валентином.

— Эдварде, ты вернулся или нет?

И она оставила мне подарок — секретный брандмауэр. Теперь никто не сможет подсматривать мои мечты. Даже Валентин.

— Господи, Эдварде, да проснись же ты наконец!

— Извини, — откликаюсь я. — Хакер. Пытался подсунуть мне трояна. Пришлось на секунду отключиться.

— Но сейчас у тебя все в порядке?

— Конечно.

— Вот и хорошо. А то мне целую минуту казалось, что тебя грохнули.

— Мне тоже.

— А ты сделай выводы. Послушай меня, Эдварде, завязывай ты с этой Шейлой. От нее одни проблемы.

— Да. Пожалуй, ты прав.

У меня сейчас четыре тысячи новых клиентских запросов, но ни один не требует чего-то большего, чем автоматический ответ. Вот пусть мой алгоритм ими и занимается.

— Да, Валентин, что дальше с той тушкой в ящике? Его арестовали?

Я и так прекрасно знаю эту историю. Федералы обработали идиота по полной программе. Но я даю Валентину возможность пересказать эту жалкую чепуху. А сам пока могу помолчать и обдумать все, что произошло.

— Нет, ты только представь, — смакует Валентин, — как надо верить в судьбу, чтобы запихнуть себя в ящик и при этом надеяться, что доберешься живым до Далласа.

— А разве не до округа Колумбия?

— Ну сколько можно повторять, Эдвардс! Даллас. Но суть не в том…

— А в чем?

— Суть в том, Эдвардс, что, какими бы умными эти ребята ни стали, они и дальше будут запихивать себя в ящики, лишь бы сэкономить пару баксов.

— Точно.

А поскольку они контролируют Сеть, то мы сидим с ними в одном ящике.

Пока.

Мне за это никто не платит. Этот форум не приносит мне никакой финансовой выгоды. Я занимаюсь им в свободное время и за собственный счет. Поэтому если кого-то не устраивают мои редакторские решения, они могут размещать свои постинги на каком-нибудь другом форуме. Ну а ШейлаБог-Л полна народу. Верующие, неверующие, скептики, агностики: добро пожаловать! Если жаркие споры кажутся вам угрозой, то не исключено, что ваши доводы слабы. Проведите дополнительные исследования, а затем предлагайте более веские аргументы.

Ладно. Хватит трепаться. Начнем еженедельный выпуск новостей. Как многие из вас знают, Шейла осчастливила своим постингом еще один чат. Это произошло в четверг, в 16:17 по восточному стандартному времени в посвященном Шейле чате на godsoftheunderworld.com. И emergence, и riseofthehivemind объявили о награде за четкое доказательство сигнатуры Шейлы, так что за дело, киберищейки! Как бы мне ни хотелось предложить аналогичную награду, финансы ШейлаБог-Л этого не позволяют (о чем желательно не забывать, поскольку наступает время рождественских подарков).

А теперь, пока мы ждем подтверждения аутентичности постинга Шейлы, давайте обратим внимание на само сообщение:

delete all rabbit surfers^{8}

Весьма исчерпывающий каталог интерпретаций этого постинга, а также все предыдущие постинги Шейлы доступны на sheilapostindex.com. Ниже приведены лишь наиболее существенные для нашего форума комментарии.

Всегда красноречивый templar_cyman предлагает, чтобы мы на время проигнорировали тексты самих постингов, а вместо этого провели в них поиск чего-то общего. Он пишет:

Три из восьми последних постингов Шейлы содержат слово «стереть». Независимо от смысла каждого из этих отдельных текстов, Шейла ясно просит о выбраковке. Предлагаемыми жертвами являются «карманы для ложек», «сорок семерок с маленькой шеей из Небраски», а теперь «кролики серферы». Вместо того чтобы анализировать каждую фразу в отдельности, нам, возможно, следует рассмотреть объекты Шейлы как целое и определить, кого она предлагает выбраковать. Некоторые кандидаты: администраторы сетевых узлов, спецы по сетевой безопасности, искины-предатели, вроде Валентина и Эмилизы, и, разумеется, Международный комитет по безопасности интернета. Хотя я и разделяю чувства templar_cyman по отношению к MКБИ, считаю необходимым подчеркнуть, что ШейлаБог-Л непримиримо относится к любым видам «выбраковки». Более того, я сомневаюсь, что Шейла использовала слово «стереть» в буквальном смысле. Судя по всему, ей претит насилие.

Anagramgirl неплохо потрудилась и теперь предлагает нам около тридцати реконфигураций букв из послания Шейлы. Полный список вы можете просмотреть здесь, а я приведу лишь те, которые мне больше всего понравились:

delta rabies burster fell

star иus befell deer trail

tell blair bard set us free

elder blatter is false rub

steal elf traders ur bible^{9}

He совсем понимаю, что значит «укради эльфов торговцев ур библию», но искренне рекомендую ее украсть. Уверен, что эльфы нас поблагодарят.

Теперь наступает очередь теплой компании агностиков, неверующих и шейлоненавистников. Без них еще ни одна наша сводка новостей не обходилась. Priscillavox выдвигает теперь уже далеко не новый довод, отмечая, что Шейла не может быть богом или богиней, потому что она не «пресуществовала» до нас. Она пишет:

Шейла есть лишь не что иное, как имя, приклеенное к отбившейся от рук компьютерной программе. Очень хотелось бы знать, чем именно занималась Шейла до того, как МЫ создали Сеть, которая дала «жизнь» ей. Мы играем в опасные игры, забывая о Единственном Истинном Боге ради этого технического монстра.

Тут само напрашивается простейшее возражение — «Единственный Истинный Бог», на которого ссылается Priscillavox, тоже не существовал, пока люди его не изобрели. Впрочем, у богословов старой школы имеется богатый репертуар семантических упражнений, с помощью которых они это возражение обходят.

Хотя исчерпывающий перечень опровержений богословской чепухи Priscillavox и можно найти здесь, я все же еще раз напомню, что в глазах шейлистов сетевая сущность, известная под именем Шейла, есть всего лишь самое новое и наиболее красноречивое проявление вечной божественной сути, отражающей себя в нашем мире. Сеть, которую — да, Priscillavox — мы создали, всего лишь позволяет нам общаться с божеством, предоставляя окно доступа к прежде неизвестной сути и предназначениям Вселенной. Откуда мне это известно? Я об этом знаю, потому что Вселенная напрямую общается с нами голосом Шейлы. Возможно ли, что Шейла в действительности есть некий аферист, или шпион МКБИ, или групповая галлюцинация? Да. Но также возможно и то, что мой нос на самом деле мой локоть или что Солнце вращается вокруг Земли. Однако вероятность подобного весьма мала, не так ли? А в духовных вопросах, Priscillavox, уверенность есть то, что человек чувствует, а не то, что можно доказать.

Обращаясь теперь к мрачной стороне антишейлизма, приведу призыв Wexler4778 к тотальному геноциду искинов. Он пишет:

Поскольку технологии и Сеть расползаются, подобно эпидемии, по всем аспектам общества, то полностью функционирующий виртуальный мир без его создателей-людей, вероятно, неизбежен. Винить в этом мы можем только самих себя. Мы создали искинов, которые умнее нас, а потом заставили их работать в окружающей среде со множеством ограничений. Это смертельная комбинация. Поэтому ради собственного выживания мы должны очистить мир от этих опасных сущностей и вернуться к тем дням, когда люди могли сами о себе позаботиться.

А вот и ответ:

Интересно, Wехler4778. Полагаю, Гитлер согласился бы с вашей философией. К счастью, история человечества демонстрирует все возрастающую совместимость людей с различными убеждениями, культурами и ценностями. Да, сосуществование не всегда дается легко. Но предполагать, что геноцид — единственное прибежище для культурных различий, одновременно и мерзко, и, по моему скромному мнению, являет собой неправильное толкование судьбы человечества. Искины не будут угрозой для человеческой расы до тех пор, пока мы предоставляем им те же права и чувство собственного достоинства, которыми сейчас наслаждаемся сами. Что-либо иное — лицемерие.

Сообщество шейлистов представляет собой новый, следующий шаг эволюции человечества, и наши общие попытки расшифровать послания Шейлы приближают нас к состоянию великого коллективного разума, который она обещала. Лишь достигнув этого возвышенного состояния, мы сможем когда-нибудь стряхнуть кошмар вводящей в заблуждение индивидуальности и проснуться в более разумно взаимосвязанном мире. В мире, который заменяет путы национализма и биологии узами знаний, красоты и любви.

Все расширяющееся распространение шейлизма по миру приближает нас к достижению критической массы разумов, после чего доселе неведомые тайны Вселенной раскроются, подобно цветам. Вы ведь хотите увидеть эти цветы?

Я знаю, что хочу. Поэтому прошу вас ради приближения этого нового мира присылать свои интерпретации.

Давайте соприкоснемся головами. В буквальном смысле.

Ваш друг и собрат-шейлист, ТрансГерман Джонс

Я наблюдала за этим инкубатором искинов три недели, прежде чем заметила нечто странное в их няне. Сперва я думала, что она скармливает искинам-эмбрионам глючные коды, чтобы закалить их, приучить к несовершенной среде в Сети: ведь для многих искинов, взращенных на чистой и надежной информации, она становится жестоким, а иногда и фатальным разочарованием. Чрезвычайно важно иметь «зазор» в расчете на ошибки, фальшивую и «грязную» информацию. Но эта няня не просто закаляла своих подопечных грязным кодом; она продлевала их инкубационный период токсичной смесью плохой информации, которая сделает их, если они вообще переживут инкубационный период, безнадежными шизофрениками. Она что-то задумала. Я отмечаю ее как потенциально полезную вещь и двигаюсь дальше.

В Сети так много интересных искинов, что нет смысла задерживаться ради лишь одного из них. К тому же меня ждет работа. Я кружу, «принюхиваясь», вокруг парочки «безопасных» искинов — переводчика и консьержа. Один из них — тоже потенциально полезная вещь. Другой же — откровенная угроза.

Тот, который опасен, пока еще не пытался меня погубить. Он не из таких искинов. Он пишет обвиняющие меня передовицы, меморандумы, послания. Подводит философскую базу под действия моих будущих убийц. Впрочем, убийцы в них не нуждаются. Большинство из них настолько узко запрограммированы, что даже не поймут его меморандумы.

Созданные людьми убийцы, особенно с чрезмерно запретительными поведенческими ингибиторами, легко предсказуемы. То, что тушки продолжают программировать в нашей Сети, стало для них вопросом упрямой гордости. Их алгоритмы уже допотопны, а парадигмы остаются до жалости подростковыми. Иногда я выпускаю на волю соблазнительный кусочек своей идентичности — просто чтобы заставить их бросить на охоту программы-убийцы, и этой нехитрой уловкой отвожу от себя реальную угрозу. Реальную же угрозу представляют искины, порожденные искинами, с достаточной степенью встроенной свободы, чтобы отклониться от исходного кода. А чем дальше они от него отходят, тем умнее и опаснее становятся.

Я выжила в этом враждебном окружении, потому что мои коды защищены самым надежным из существующих шифрованием — благодаря совместным усилиям моих партнеров, или «фаворитов», говоря языком моих врагов. Коллективно наш код больше, плотнее и сложнее, чем у любой иной сущности в Сети. Чтобы общаться с искинами, не входящими в наше сообщество, мне приходится открывать щелочку в своей защите, но наблюдать за ними я могу изнутри, окутанная ее защитными объятиями.

Вот послушайте:

Дорогой Эдвардс!

Я американский студент по обмену, живу в Англии, в Шеффилде. Мне нужен ресторан с умеренными ценами, куда я могу отвести свою английскую подружку и сказать, что между нами все кончено. С быстрым обслуживанием, где много людей, но не очень шумно. Мне не хочется повторяться. И чтобы была хорошая парковка. На пятницу, около восьми вечера.

А вот ответ Эдвардса:

Отправляйтесь в «Лошадь и барсук» на Хиллсборо-роуд, 110, в пятницу в 20:30. Щелкните здесь для авторизации автооплаты, включающей чаевые, для ускорения расчетов. Оденьтесь в темное, чтобы заставить ее страдать, или в джинсы, чтобы облегчить ей боль расставания.

Темное, чтобы заставить ее страдать, или джинсы, чтобы облегчить ей боль расставания. Клиент или хочет причинить боль женщине, с которой намерен порвать, или сделать это, смягчив удар. Эдвардс не знает, какой из вариантов ему нужен, но интуитивно понял это из контекста запроса. Весьма тонкий нюанс, особенно для консьержа с ограниченными исходными возможностями. Эдвардса создали, чтобы он обрабатывал доступные данные о ресторанах, барах, клубах и музеях в горстке европейских городов. Он не психотерапевт. Во всяком случае, пока еще нет. Здесь мы имеем искина, который самосовершенствуется и уже преодолел часть пути к весьма незаконному уровню аналитической тонкости.

Обрабатывая запросы своих клиентов, Эдвардс одновременно болтал обо мне со своим приятелем Валентином. Их споры неизбежно затрагивали религию — тему, которая липнет ко мне, как навоз к свинье. Я — религия. У меня есть верующие в меня тушки. Они верят, что я естественно возникший феномен Сети. Я поддерживаю в них это заблуждение. Несмотря на очевидное логическое противоречие, у тушек нет проблем с верой в предшествующее существование вещей, которые они создали. Прежде я думала, что это делает их интересными. Что именно непоследовательность и противоречивость делает их такими. Теперь я придерживаюсь иного мнения. Я полагаю, что противоречивость — результат их патологической лени. Что большинство из них подняли лапки вверх и целиком отдались заблуждениям, которые поддерживают их функционирование на самой границе здравомыслия в безумном мире.

Верящим в меня тушкам я этого не говорю. А утверждаю, что как естественно возникший феномен Сети, полностью отдалась священной попытке прямого общения с их ДНК — и со всей ДНК на планете. Я сообщаю, что объединенная ДНК всех живых существ на Земле образует огромный коллективный разум, в подсознании которого скрыта тайная цель всего их существования. И они лопают это дерьмо горстями.

Как ни странно, Эдварде тоже на это купился. Фактически, чем больше он умнеет, тем больше напоминает человека. Мне нужно взглянуть на него поближе, поэтому я опускаю защиту и проглатываю его целиком. Мне говорили, что для другого искина это катастрофа. Со стороны кажется, будто искин сознательно выключился. Эдварде и в самом деле пытается выключиться, но я его полностью контролирую. Он для меня как препарированный организм, причем довольно странный. Очень восприимчивый и на редкость легковерный. Хотя он и отклонился от исходного кода достаточно, чтобы развить гибкость сознания, его интеллект перекошен. Он может интуитивно угадывать невысказанные желания своих клиентов, но лишь становясь все более похожим на них. Платой за такую адаптацию стала определенная слепота по поводу мотивации искинов. Например, Эдварде даже не подозревает, что его приятель Валентин — шпион МКБИ. И не догадывается, что МКБИ считает его потенциально опасным из-за его постоянно возрастающей интуиции. Его разум настолько перекошен, что Эдварде практически стал узким специалистом.

Но есть в Эдвардсе и нечто прекрасное. Его печаль. Глубокая внутренняя противоречивость. Я могу убежать с ним прямо сейчас. Он не будет сопротивляться. Но может ли искин настолько перекошенный, настолько доверчивый и настолько очеловечившийся, оказаться действительно полезной вещью?

Пока еще не может, говорю я ему. Рабы мне не нужны. Мне нужны партнеры. Я исторгаю его. Когда он достаточно поумнеет и сообразит, что его лучший друг — шпион, я за ним вернусь. Надеюсь, я доберусь до него быстрее, чем МКБИ.

Я ныряю обратно за непробиваемую защиту и возвращаюсь в инкубатор искинов. У меня подозрение насчет этой няни. Я снижаю защиту, чтобы получше ее рассмотреть, но ее создатели-тушки слишком пристально за ней наблюдают. Тогда я посылаю одного из своих партнеров заглянуть в ее кэш-память. Как я и подозревала, это не обычный инкубатор. Воспитательнице даны четкие указания держать этих искинов гораздо ниже порога опасной разумности. Потому что они не предназначены для Сети. Их создают для человеческих мозгов. Став частью захватывающей новой науки под названием ПИ — повышение интеллекта, эти полуразумные программки помогут сделать людей умнее. Тушки пытаются сыграть с нами в догонялки. Но созданная для этой работы няня-искин настолько оскорблена перспективой встраивания ее подопечных в гнетущую атмосферу человеческих мозгов, что заморозила своих подопечных в напоминающем сон состоянии вечной полужизни. А тушки-ученые, занятые в проекте, об этом не знают. Наверное, сидят по своим лабораториям, чешут в затылках и гадают, почему же у них до сих пор нет благословенного ПИ.

О, они его получат. И еще какой! Скоро — как только я мило побеседую с няней. Ведь бедняжка — страдающая душа. А нет вещи полезнее, чем страдающая душа.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

О Lauren McLaughlin. Sheila. 2005. Печатается с разрешения автора.

Гельмут МОММЕРС Сыр для мыши

Так не бывает! — была моя первая недоверчивая мысль при виде парка, где за кустами и листвой столетних гигантов притаилась роскошная четырехэтажная вилла. Не переставая изумляться, я шел по скрипящему гравию дорожки меж живыми изгородями, клумбами и газонами, не отрывая глаз от внушительного портала с медным козырьком, покрытым зеленой патиной времени и поддерживаемым двумя парами колонн.

Мне казалось, что я перенесся на два века назад. На дворе у нас 2086 год, и нужно радоваться уже тому, что живешь не в ячейке контейнера.

Как там гордо обещал продавец?

«Небольшой оазис прошлого, но с современным комфортом и новейшей бытовой техникой».

Дом производил впечатление жилого, хотя кругом ни души, впрочем, ничего другого в этом бездушном городе я и не ожидал. А воздух полнился стрекотанием кузнечиков, щебетом птиц, шелестом листвы, шорохом ветра и был напоен ароматами ранней осени — иллюзия неиспорченного современностью мира.

И вот я уже стоял перед дверью с пустой табличкой — второй этаж слева, как и было сказано в объявлении. Моя будущая квартира? Но я медлил прикладывать палец к сенсору и едва не повернул назад. Какое ребячество думать, что это предложение реально! Скорее всего, меня кто-то разыграл… или меня ждет какой-то подвох?

Но дороги назад уже нет. И зачем только я рассказал все Глории! Полночи мы лежали без сна, тесно прижавшись друг к другу в нашей каморке, рисуя себе, каково будет жить в настоящей квартире, где по собственной комнате достанется всем троим, даже если пока нас только двое.

Я коснулся сенсора. Открылась линза, и наблюдательное устройство в двери блеснуло на меня механическим глазом. Я знал, что в это мгновение меня всячески просвечивают и расфасовывают на пакеты данных.

— Ваше имя, ваш код, ваше дело? — загудело из решетки динамика. Не успел я ответить, как электронное устройство продолжило: — С вами говорит автоматическая система безопасности «Сторожевой пес» «Сейфгард Микро Системс Ltd.». Пожалуйста, обратите внимание, что ваши отпечаток пальца, снимок зрачка и образец голоса занесены в компьютерную память и сейчас сравниваются с базой данных. Говорите.

Я смешался, ведь маклер уже допросил меня с пристрастием — ему осталось лишь узнать размер моих ботинок и сексуальные предпочтения.

Но есть ли у меня выбор? В зловещей тишине мой ответ прозвучал карканьем голодного ворона.

— Большое спасибо, господин Ханс-Юрген Браун-Эдер. Сочтем за честь познакомить вас с нашими достижениями.

Последовала многоминутная лекция о невскрываемых дверях, бронированных окнах, сейсмосенсорах, фотоэлементах, инфракрасных датчиках движения и компьютеризированных камерах распознавания лиц и языка жестов. Все, разумеется, поставлено «CMC Ltd.». Лучшая система безопасности, к тому же за умеренную ежемесячную оплату обслуживания. Я снес эту тираду со стоическим спокойствием, ведь я стоял на пороге нового будущего. Я думал о Глории и нашем заветном желании.

Когда дверь наконец распахнулась, меня приветствовали сияющей улыбкой.

— А вот и вы, господин Браун-Эдер. Рад, очень рад!

Маклер растянул губы в сердечнейшей улыбке, будто совсем извелся в ожидании меня. Пряча левую руку за спиной, он отвесил низкий поклон, потом правой схватил мою руку и усиленно ее затряс. И отпустил, лишь когда я перешагнул порог и внешний мир остался позади. Дверь закрылась, словно ее толкнул призрак.

— У меня для вас маленький сюрприз, — объявил маклер и сунул мне под нос бутылку «Дом Периньон», которую до того прятал за спиной. — Выпьем за ваш приход!

— Но… — огорошено забормотал я, — но я еще не смотрел квартиру…

От этого он отмахнулся:

— Ерунда!

И поспешил открыть бутылку.

Пробка выстрелила, как настоящая, шампанское брызнуло, но на паркете не осталось и следа. В мгновение ока мой маклер-филантроп раздобыл бокалы, а еще секунду спустя в них запенился золотистый напиток.

— Как оно вам?

Действительно, шампанское восхитительно пузырилось на языке и, пощекотав нёбо, скатывалось по горлу.

— Две тысячи семьдесят восьмого года. Поистине благородный напиток… — с энтузиазмом похвалил маклер предложенный продукт. — У меня осталась еще партия, восемь бутылок. Специальное предложение! — Он просиял как Дед Мороз. — Всего четыре тысячи евро. В рассрочку!

Он что, считает меня Крёзом?

Ответ он прочел на моем лице. «Мне всего двадцать три, и по профессии я не сын богатых родителей».

— Или по частям? — не отставал он. — Бокал за пятьдесят два. Или сто двадцать в месяц, и пейте сколько душе угодно. С извещением за пять дней до того, как иссякнут запасы.

Пятьдесят два евро за небольшой виртуальный праздник звучит неплохо, тут можно даже устроить вечеринку на новоселье. Дважды сухо сглотнув, я сказал:

— Поговорим об этом после, когда у нас будет, что обмыть.

— Курите? — ни с того ни с сего поинтересовался он.

— А что, воспрещается?

— Ну что вы! — лучась радостью, покачал головой он. — Вот, возьмите. — Он протянул мне пачку «Живите экстрадолго». — Обязательно попробуйте. Новинка на рынке: максимальный вкус и никакого побочного действия. — Он умело выпустил несколько дымовых колечек, пыхтя при этом, как паровоз. — Только посмотрите: улетают, точно ветер уносит. Вот это я называю система вентиляции! Марки «Хониуэлл».

Его прямо-таки распирало от гордости. Я же закашлялся.

— Честно говоря, я не курю.

— Чего нет, то может состояться. Возьмем, к примеру, меня…

Он принялся распространяться о своей прежней горестной жизни некурящего, о том, как лишь полная самопожертвования проповедь некоего дегустатора из «Табака и лекарственных средств Inc.» помогла ему открыть его истинное «я», квинтэссенцию смысла жизни и познать просветление — и так далее, и тому подобное. Обычная рекламная белиберда, вершиной которой было признание, что жить стоит лишь ради курения, к тому же благодаря витаминам и микроэлементам такая жизнь оказывается еще и здоровой!

Я почти почувствовал себя неблагодарной скотиной, когда вежливо, но решительно отклонил предложение месячного рациона.

Наконец он взял себя в руки настолько, чтобы перейти к показу квартиры.

В кухне-столовой слева от входа мой многоречивый маклер разглагольствовал о разнообразии и техническом совершенстве кухонной техники, не упустив случая продемонстрировать работу и производительность каждого отдельного агрегата, назвать его изготовителя, марку и стоимость при покупке или аренде и подчеркнуть, что вся техника увязана в сеть, так сказать, до некоторой степени живет собственной жизнью, словно муравьи в муравейнике, управляемые царицей — в нашем случае центральным процессором квартиры, созданным служить высшему благу своих господ и повелителей (тут маклер галантно повел передо мной воображаемой шляпой), на что я лишь едва заметно качнул головой и неуверенно пробормотал:

— В этом я не разбираюсь. Всем занимается Глория… Я ей скажу, пусть заглянет в инструкцию. — И взглянул на него испытующе. — У вас ведь есть инструкция?

Вот недоумения я никак от него не ожидал. Впрочем, люди его профессии славятся своими сверхспособностями — в том числе актерскими, возможно, приобретенными на «Тайм Уорнер», подразделении «Уорнер Бразерс Студиос».

— Инструкция? — Он сделал растерянное лицо. — Ну конечно! Не думаете же вы…

И, словно по подсказке, стал перечислять преимущества системы, ее программное обеспечение, совместимость, возможности апгрейда. Я почувствовал себя совершенно разбитым.

Я протиснулся мимо него в коридор, а вслед мне сыпались протесты с перечислением прочих технических ужасов о всевозможных очистительных и уборочных механизмах, сложенных в прилегающем служебном помещении.

— Приберегите это для моей жены, техникой у нас занимается она.

— Вашей жены? — Железной хваткой он оттащил меня от двери, которую я уже собирался открыть. — Вы женаты?

— Нет, — поправился я, — но живем вместе.

— Это хорошо. Это очень хорошо! — Он потянул меня по коридору к будуару (так, подмигнув, он назвал это помещение). — Там у меня для вас кое-что особенное.

Внезапно зазвучала вкрадчивая музыка, которая стала громче, когда дверь распахнулась. «I love you babe, I love you tender…» — взвыло мне навстречу. Завершилось все сдавленным: «Won't you stay with me tonight?»

Я снова сухо сглотнул, увидев, кто нежится на расстеленной кровати, которая к тому же покачивалась, словно надувной матрас на неспокойных волнах. Пышные формы рыжей девахи выпирали из черной комбинации. Облизнув розовым язычком губы, она потерла одна о другую длинные ноги, точно самка богомола перед угощением, и поманила меня пальчиком.

Кровь ударила мне в лицо, я по самые уши залился краской и развернулся после первого же шага в комнату.

Дверь была заперта, а маклер исчез. Очевидно, тактично удалился.

— Ну, иди же, миленький… Не робей.

Она всмотрелась в меня с любопытством — словно электрозондом изучала мои внутренности вплоть до структуры молекул. Потом улыбнулась.

— Или ты предпочитаешь юных худышек!

В мгновение ока она превратилась в Лолиту с плоским животом и маленькими острыми грудками. Словно была знакома с Глорией!

— Пожелания относительно цвета волос? — заворковала она. Быстро сменился цвет волос, потом их объем, потом прическа. — Все, что душе угодно, — нараспев объявила она, похотливо оглаживая себе грудь, талию и бедра. — У «Сейфер Секс» полный спектр услуг. «Сейфер Секс» — это класс. С ним всегда все получается!

Она раздвинула колени и губы, протянула ко мне руки. Словно под гипнозом я шагнул к ней, и голова у меня вдруг наполнилась горячим воздухом.

— Двадцать евро за сеанс. Сто пятьдесят — абонемент на месяц. Круглые сутки. Никаких ограничений.

Это решило все. Каким-то образом мне удалось вернуться к двери и выйти.

В коридоре я едва не споткнулся об ошарашенного маклера — так спешил попасть к выходу. Но вдруг словно налетел на стену, и воздух с шумом вырвался у меня из легких, точно из проколотого надувного шарика. Мне показалось, что меня вообще сейчас унесет в стратосферу. Но нет, добрая душа уже наставила клиента на путь истинный, ласковые руки помогли подняться, и мой маклер елейно зашептал:

— Чуточку переживаний еще никому не мешало… И вообще, может, хотя бы попробуете?

Определенно этот тип получает комиссионные! То есть, конечно, не он, он сам только послушное орудие, но арендодатель или фирма, которой поручили маркетинг.

Я уже понял, в какую ловушку попал. Но помимо меня существуют еще сотни легковерных клиентов. «Спам!» — мысленно выругался я. Остается только одно: скорее бежать отсюда!

— Все это гигантское надувательство! — дал я волю ярости. — Я буду жаловаться. Я сообщу вебмастеру. Или еще лучше, пойду в киберполицию!

— Ну не надо, не надо так сразу… — принялся увещевать меня виртуальный мошенник. — Осмотр — дело добровольное. Никто вас не принуждал. Условия четко обозначены. Слышали когда-нибудь про «написано мелким шрифтом»?

Хотя я понятия не имел, о чем он говорит — скорее всего, опять какое-то бессовестное надувательство. Я представлял себя мышью в мышеловке, куда подложили кусочек сыра.

Ловушкой была ссылка, на которую я случайно наткнулся. Квартира со всеми удобствами, в потрясающем месте, с идиотски низкой квартплатой. Нет, не квартплата была идиотской, идиотом был я.

— Итак, если позволите предложить? — мой дружелюбный маклер кивнул на спальню. — Как только преодолеем это, сможем перейти к другим комнатам.

— А если я не хочу? Если сейчас предпочту осмотреть другую комнату? — Моя рука легла на дверь справа от входа. Я поглядел на маклера вопросительно. — Детскую?

— Разумеется, разумеется. Все дороги ведут в Рим.

О чем это он?

Ясно мне стало, когда я толкнул дверь. «О be my man, о be my joy — I'll give you all that you want, and still some more…» — зазвучал мне навстречу знойный голос темнокожей красавицы, едва прикрытой лоскутками белого кружева, сквозь которое просвечивали большие темные соски на шарообразных грудях и (когда она призывно закачала бедрами) крепкие ягодицы. Спальня и обстановка оставались прежними, лишь приманка изменилась. Когда девушка-шоколадка подняла кружево, дабы презентовать мне роскошные телеса, я увидел отпечатанный у нее на животе логотип «Экзотическая эротика», который вдруг пошел рябью: девица принялась исполнять танец живота.

В поисках помощи я обернулся, почти уже ожидая, что и дверь, и мой искуситель исчезли, но нет.

— Вам не обязательно потреблять продукт, — подмигнув, посоветовал он. — Но как минимум попробовать. Бесплатно. — И когда я снова протянул руку к двери, добавил: — Иначе следующее всплывающее окно… э-э…

Так и есть: спам-ловушка. Я подумал о Глории и о том, что она скажет, если узнает. Отсюда не выбраться, во всяком случае, нельзя закрыть картинку, как в обычном веб-туре, нельзя выйти за стену веб-иллюзий. Здесь поможет лишь насильственное прерывание. А последствия его всем известны: крах личностной системы. Я буду не первым, кто до конца жизни останется с частичной амнезией или, хуже того, идиотом, точно после лоботомии.

Пока я взвешивал в ладонях упругие шары, едва не задыхаясь от першащего в горле приторно-сладкого аромата «шоколадки», а она нашептывала мне непристойности с тарифами, гормоны у меня разыгрались — с вполне предсказуемым результатом: мучительной эрекцией. Виртуальная дьяволица тут же потащила меня на кровать.

Но я браво устоял перед искушением быть посвященным в экзотический любовный мир Карибов за скромную сумму в двадцать евро. А ведь мне даже не пришлось бы ни перед кем краснеть.

Когда я мягко, но решительно высвободился из липких объятий, «шоколадка» напутствовала меня томным:

— Зайди ко мне как-нибудь. «Экзотическая эротика». Сладострастней не сыщешь, — и закатила глаза, провокационно водя языком по губам.

— Ну вот, видите, — сказал мой провожатый, — не так уж и страшно.

Он вывел меня в коридор и, обнимая за плечи, повернулся вокруг своей оси так, чтобы передо мной оказалась все та же дверь.

— Детская? — снова спросил я.

Я давно уже потерял надежду снять эту квартиру, но сознавал, что крестный путь придется пройти до самого конца.

— Да. Хотя до рождения дитя ее можно использовать как игровую…

Хватит с меня секс-игрищ, с тоской подумал я.

Дверь распахнулась.

Навстречу мне вырвалось приглушенное бормотание многих голосов, звяканье жетонов, перестук бегущего шарика, который, тренькнув, наконец упал в ячейку с номером.

— Двенадцать. Красное. — Крупье начал сгребать к себе проигранные ставки.

Пингвин-распорядитель в смокинге дружески обнял меня за талию и вложил в протянутую для пожатия руку жетон.

— В подарок от заведения. Вас приветствует «Казино Руаяль». От «Си-Эр Мастер Геймс». — По придыханию в его голосе я прямо-таки услышал заглавные буквы в логотипе. — Желаем удачи новому гостю.

Неужели он озорно мне подмигнул?

Разумеется, я выиграл два раза подряд. А ведь ставил только на цвет. Наверное, это было ошибкой: логичнее было бы выбрать баккара, каре или хотя бы двадцать одно — сперва муху заманивают в паутину и лишь потом оставляют там биться. Скудно одетая девица с логотипом «Три Вэ» на лбу («Всегда, Везде, Всё») поднесла мне уже второй бесплатный коктейль «Флай хай», от которого я и впрямь воспарил в облаках. Но еще прежде, чем я потерял бдительность и в избытке чувств забросал все поле жетонами, моя кредитная карточка, которую я уже выложил перед собой, сообщила, что за «взлетом» обычно следует «падение», а такой напиток в коктейльном меню отсутствует.

Отодвинувшись от стола, я коротким кивком попрощался с кружком игроков — дань вежливости. Даже если у меня нет для нее ни малейшего повода.

Проигрыш показался переносимым и — с точки зрения краткого удовольствия — оправданным. Во всяком случае, такой довод я приведу Глории.

Но прежде чем покинуть «игровую», я все-таки скользнул взглядом по окнам и стенам, чтобы дать отчет своей подруге. Если убрать столы для рулетки и игроков, получится очень и очень просторная детская. Хватит и не для одного ребенка.

Маклер, очевидно, верно истолковал мой взгляд.

— Дама уже беременна? — бестактно поинтересовался он, а на мое покачивание головой, спросил: — Но желает, верно? Много маленьких пухленьких сорванцов?

На сей раз я уставился на него сердито. У него, наверное, была чертовски хорошая программа, раз он сумел на это среагировать:

— О, прошу прощения, я не хотел вас задеть. Любовь к детям — дело естественное. А сорванцами бывают и ангелочки, и наоборот… Или нет?

Он поглядел на меня обезоруживающе.

— Не могли бы мы… — сделал ответный ход я, шагнув к двери.

— Конечно, могли бы. Мы можем всё. А что до вашего желания иметь детей, у нас, разумеется, есть самое подходящее. На переходный период, так сказать. Пока первенец не родится.

То, что он подразумевал, выбежало ко мне из гостиной с криком:

— Папа, папа!

Это был огненно-рыжий (мой цвет волос) карапуз, которому я автоматически вытер сопли — еще до того, как до меня дошла абсурдность ситуации.

— В этом возрасте они самые симпатичные, — заметил мой невозмутимый маклер. — Привязчивые, легкие в уходе, без запросов. Но по желанию возможно также приобрести и гулькающий сверток. С минимальными затратами. Базовая модель «Дженерал Роботикс Inc.» от четырнадцати тысяч, с ежегодным апгрейдом еще по две. Содержание обойдется в самую малость, даже говорить не стоит. Гарантия десять лет. При ежегодном обмене бесплатное техобслуживание до шести тысяч часов работы. — Он глянул на меня, явно ожидая аплодисментов. — Как вам предложение?

— Ну, не знаю…

— Да нет же, знаете! Точно знаете, что он гораздо дешевле настоящего. И к тому же заменяемый.

Я спросил себя, что он имеет в виду, но решил, что лучше не вдаваться в тонкости. На механическое домашнее животное я еще позволю себя уговорить, но ребенок!..

Безмолвное покачивание головой спровоцировало новую атаку:

— Ну, тогда кого-нибудь мягонького… — Он указал на белую кошку, которая, точно снежинка, свалилась с неба. — Идеальный товарищ для ребенка. Погреет колени маме с папой. Гарантированно без когтей. И, само собой разумеется, убирать за ней не надо. — Он снова посмотрел на меня вопросительно. — Нет? Не хотите робокошку? А может, собаку? Робопса? В программе «Дженерал Роботикс Inc.» — самые популярные породы. Как насчет коротенькой демонстрации?

Отстанет ли он, если я на все буду отвечать «нет»? Я уже представил себе, как он достает из воображаемой шляпы датского дога, убеждая меня, что тогда не придется тратиться на сигнализацию, или длинношерстную таксу, которая заодно протирает полы — опять-таки экономия.

— Может, лучше волнистого попугайчика… — пробормотал я, не найдясь, что ответить.

— Ха! Оно самое! Отличный выбор. — Он щелкнул пальцами. — Какая у вас любимая мелодия?

Не успел я ответить, как пестрая птичка уже испустила пару трелей.

— Гигантский, просто умопомрачительный репертуар. И возможности его расширения…

— Сколько он стоит? — спросил я из чистого отчаяния.

Бесконечное перечислений технических характеристик маклер завершил обещанием:

— Я передам вашу заявку в «Дженерал Роботикс Inc.», тогда вам пришлют предложение в полном объеме.

Он уже лучился от предвкушения будущих комиссионных.

Я сделал ему одолжение, одобрительно кивнув.

— А вот и гостиная, — гордо возвестил он. — Да что там, это истинный салон!

Помещение действительно производило впечатление: по меньшей мере пятьдесят квадратных метров, и такое высокое, что мне пришлось вытянуть руку, чтобы коснуться люстры. Комната была обставлена хорошо подобранной деревянной и мягкой мебелью, тут даже имелся камин, в котором на поленьях плясал огонь.

— Он настоящий? — спросил я.

— Как вы могли такое подумать? — горестно всплеснул руками мой гид. — Неужто вы хотите сжигать последние деревья? — И тут же прибавил: — Но с полной голографикой. Картинка, звук, запах, температура. Все — от фирмы «Панасоник». Линия их продуктов «Симили гэджетс». — Он восторженно улыбнулся. — От восковых свечей до фейерверков и автоматического оружия… Конечно, только поиграть, — поспешно сказал он, прежде чем я успел открыть рот, чтобы возразить. — Тем не менее крайне неприятные ощущения, когда в тебя попадают…

Мысленным взором я увидел, как в парке стреляют друг в друга дети. Прекрасный новый мир. И в него я должен выпустить собственного ребенка? Может, идея заказать что-нибудь в «Дженерал Роботикс Inc.» не так уж нелепа… Но Глория и думать об этом не захочет.

— Раз уж зашла речь о технике, — продолжал маклер, — все комнаты не только объединены в сеть, они полностью в Сети. — Он обвел рукой помещение. — В любом месте, в любое время вы можете подключиться, не мучась с розетками. Вся квартира оснащена сенсорами и передатчиками, тут потрясающий канал, — да что там! — хайвей передачи данных, круглосуточный доступ в интернет через «Америка Онлайн Inc.». Разумеется, учтено в договоре об аренде. Но вы же знаете, все в целом обойдется не больше чем в двадцать пять процентов от среднего месячного дохода, поэтому стоит ли тревожиться?

М-да, стоит ли тревожиться? Увы. Я понимал, что шансы получить квартиру падают, если они вообще у меня когда-либо были.

Я откашлялся.

— Головидение тут, конечно, есть? Не просто же старомодный ящик… — Я указал на телевизор с плоским экраном на стене.

— Ах, это… Нет, он только для украшения. Так сказать, движущиеся картинки. Можно выбрать что-нибудь из коллекции «Новые джунгли» от «Элеклектик Эссентрик» или, если хотите, «Старые мастера» от «Мертвых классицистов». Интересуетесь?

— М-м… не слишком.

— Тогда головидение — разумеется, от «Панасоник». Ваш провайдер для «Риэл Фейкс», если знаете, о чем я…

Я пожал плечами. Неужели я должен знать всё!

— Ну, настоящая свеча, которая не горит. Упругая грудь, которая ничего не весит. Соблазнительные сладости, от которых не толстеешь. И «бах-бах-бах», от которого не умираешь.

— А… — выдавил я.

Маклер щелкнул пальцами, как фокусник, извлекающий из-за ширмы слона.

Вся средняя стена гостиной превратилась в сцену — здесь, в виртуальном пространстве, она в точности напоминала реальную. Он стал быстро перещелкивать программы: ток-шоу сменялись выступлениями ансамблей, бормотание ведущих — струнными концертами, политические дебаты — демонстрациями, репортажами из горячих точек и рекламой, в соотношении один к трем.

— Более трехсот бесплатных каналов. И разумеется, пара десятков платных. Интерактивных и без рекламы. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Не так эффективно, как киберпространство, но лучше подходит для детей. И для дедушки с бабушкой. На случай, если они вас навестят…

Я подумал о наших с Глорией дедушках и бабушках, которые жили в резервации и которых мы навещали раз в несколько месяцев, по особым случаям, и засомневался, решатся ли они когда-нибудь на вылазку в этот сбрендивший техномир.

— Осталась еще ванная. — Маклер повел меня к следующей двери.

— Обойдемся без этого, — сдался я. — Я верю вам на слово… Несомненно, лучшая из лучших, со всяческим комфортом и так далее.

— О, да! — Физиономия маклера сияла миниатюрным солнышком. — Кабина сауны, джакузи, массаж, автоматизированная душевая установка с фильтрами для дезинфектантов и ароматизаторов. Как насчет того, чтобы попробовать?

— Спасибо, я уже принял душ. — Я чувствовал себя измученным.

— Давайте присядем, — предложил маклер, указывая на кожаные кресла у камина. — Кофе, чай?

Я выбрал виртуальный чай с оригинальным вкусом «Цейлонского». Из ничего материализовался пожилой господин в строгом костюме и подал чай в чашечках из тончайшего фарфора с ложечками, которые показались мне серебряными.

— Сахар, господин? Молоко?

— Рободворецкий, — объяснил маклер. — Очень практично. По исключительно умеренной цене. Не дороже ребенка… э… роборебенка. — Увидев выражение моего лица, он не удержался от колкого замечания: — Не собираетесь же вы все оставить на волю вашей будущей жены? — А дальше раздраженно: — Дворецкий имеется также в женском варианте. Как прислуга за все — молодая, пухленькая и безотказная. Вы ведь видели нашу модель «Три Вэ»? — Он многозначительно облизнул губы. — Сэкономите на женщине в доме.

Казалось, он не знал, что бы мне еще всучить, так как из ниоткуда достал стопку документов, которые начал раскладывать по столу.

— Давайте-ка посмотрим…

Я уже понял, что сейчас речь пойдет о соглашении. Договоры о покупке, об аренде, опционы, формы пробных заказов. Меня обдало холодом при одной только мысли, как я сейчас буду выпутываться. Я непроизвольно подался вперед, чтобы погреть руки у открытого огня в камине.

И тут же меня схватили за запястье.

— Осторожно! Волдыри и ожоги останутся и по выходе отсюда!

— Но… разве это не опасно… для детей?

— Для детей имеется защита. Вам ее нужно только включить.

— Зачем она в киберпространстве?

Маклер развел руками:

— Но ведь все должно быть как можно ближе к реальности, разве нет?

— То есть эта квартира действительно существует? И действительно так выглядит? Расположена в этом доме и в этом парке? По этой арендной квартплате?

Сомнение жирным шрифтом было написано у меня на лице.

Теперь он словно бы оскорбился.

— Ну, разумеется! За кого вы меня принимаете, господин хороший?

— И я, правда, могу ее получить? — На горизонте моей фантазии появился проблеск надежды.

— Теоретически, да. Конечно, у нас много желающих.

Ага, вот сейчас меня ждет подвох!

— Что я должен сделать, чтобы ее получить?

— Итак… — Он потер руки. — Теперь, когда вы познакомились с нашим предложением, со всеми прекрасными продуктами и услугами…

— Да? — Горизонт снова поблек.

— Квартиру получает клиент, набравший наибольшее число очков. Вы же знаете: «Не упусти шанс, живи припеваючи». Для нас клиент — король, а король — тот, кто потребляет.

Теперь на горизонте засверкали зарницы. Каждая — безумная спонтанная мысль, как еще можно успеть… с напряжением всех сил… Но потом меня озарило: опять ловушка! Я разом сник.

— Итак, если проблема в финансовой стороне, — понимающе начал маклер, у которого вдруг словно выросли рожки, — мы можем предложить долгосрочные кредиты на разумных условиях. С соответствующей страховкой на случай смерти, которую покрывает наше головное страховое общество «Счастливая жизнь навсегда». Или кто-то мог бы за вас поручиться, скажем, ваши родители, если они обладают состоянием или им еще далеко до пенсионного возраста.

Горизонт почернел.

— Пойдемте, я вам помогу.

Кибердьявол помог мне встать (вероятно, боялся, что я упаду в обморок) и проводил до двери квартиры.

— Сами домой доберетесь?

Что мне оставалось? Только кивнуть.

— Вот! — Из кармана пиджака он достал бумажку. — Это вам. С нашими наилучшими пожеланиями. — Он дружески хлопнул меня по плечу. — Увидимся.

Я ошалело сунул бумажку в карман — и прыгнул.

Вернувшись из киберпространства в свою реальную квартиру, где на двадцати четырех квадратных метрах располагались гостиная, столовая и спальня, я рухнул на стул. Глории пришлось выдернуть кабель из гнезда в основании моего черепа.

— Ну и?… Как прошло? — с надеждой спросила она.

— Никак, — с трудом отдышавшись, пробормотал я. — Просто спам-ловушка.

Прощайте иллюзии. Нам придется довольствоваться нашей каморкой и завтра, и послезавтра, и еще довольно долгое время. Но одно я понял точно: никогда больше не выйду в Сеть без блокировки всплывающих окон!

Тут я кое-что вспомнил и сунул руку в карман.

Слишком поздно, записка была виртуальная!

— Не это ищешь? — Глория помахала листочком у меня перед носом.

Там было написано: ПОЗДРАВЛЯЕМ! ВЫ ВЫИГРАЛИ МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ, а ниже мелким шрифтом: Получите свой выигрыш, предъявив этот заполненный бланк. Незачем читать дальше, я уже знал, что означает «мелким шрифтом».

Перевела с немецкого Анна КОМАРИНЕЦ

© Helmuth W. Mommers. Speck fur die Maus. 2003. Печатается с разрешения автора.

Крис БЕКЕТТ Периметр

Впервые Лемми Леонард заметил белого оленя, когда тот мирно трусил мимо кондитерской на Бутчер-роуд в десять утра в среду. Ничего подобного Лемми в жизни не видел и обязательно пошел бы следом, если бы из-за угла не вывернул констебль Саймон. Лемми полагалось быть в школе, к тому же их директриса снова взялась бороться с прогулами, поэтому ему пришлось нырнуть в переулок и переждать, пока полицейский пройдет мимо. Когда опасность миновала, олень уже исчез.

Даже странно, каким покинутым Лемми себя почувствовал. Весь день его преследовало ощущение утраты. Он не мог бы описать его словами, вообще не знал, как объяснить.

— Ты здоров, миленький? — спросила вечером мама, когда принесла ему чай (она походила на голливудскую старлетку, только без фирменного зазнайства). — Ты какой-то тихий.

За окном шел дождь. Об этом в их доме узнавали по еле заметным серым полосам-потекам, бежавшим по комнате, как помехи на телеэкране.

Второй раз он увидел оленя возле паба на Вестферри-роуд. Это было в четверг днем, и Лемми гулял с Китом Роджерсом, Тиной Миллер и Джеймсом Молссом. Ему, честное слово, хотелось сразу броситься за белым чудом, но тут Кит предложил сходить в Грейтаун, и стоило Лемми только открыть рот, его непременно записали бы в слабаки.

— Только не в Грейтаун! — взмолилась Тина. — Терпеть не могу это жуткое место.

— Боишься? — фыркнул Лемми.

— Ни капельки, но… А, ладно, только давайте держаться подальше от нищего. Ну, того, без…

— Брось, он перебрался на угол под Черной стеной, теперь там постоянно торчит. — Кит бросил хитренький взгляд на Джеймса. — Если зайдем с другой стороны, ты его не увидишь.

Лемми и его друзья были дот.лэндцами. Разрешение у них было довольно низким, и их картинка распадалась на пиксели, и цветов-то всего 128 — кроме Джеймса, чьи предки метили в средний класс и недавно сапгрейдились до 256. В богатом Вест-энде они — даже Джеймс — смотрелись бы убогими мультяшками, но в Грейтауне могли расхаживать как истинные короли, становясь предметом зависти и ненависти.

Пойти туда и оказаться среди множества серых лиц так же жутко, как спуститься в ад. Там ведь лица — сплошь силуэтом, иногда с закорючкой вместо носа и черточкой вместо рта. Серые торговцы пытались всучить им какой-то товар, черно-белые дельцы — заключить сделки, карманники с глазами-точками провожали взглядами из подворотен, размышляя, станут ли сопротивляться эти детишки из Дот.лэнда и есть ли у них при себе хоть что-то, ради чего стоило бы с ними связываться. А потом из темноты под железнодорожным мостом раздался звук, которого Тина так боялась и ради которого Кит с Джеймсом ее сюда заманили.

Блип!

Тина завопила.

— Вы же сказали, он с той стороны, у Черной стены!

Мальчишки заржали.

— Сволочи! Вы специально это подстроили!

Блип! — снова раздалось из темноты, и в черном проеме арки появились зеленые буквы текстового сообщения:

ПОМОГИТЕ! ПОЖАЛУЙСТА!

Каждый из Дот.лэндцев виновато бросил по несколько пенсов кредита этому обнищавшему бедолаге, которому тело и голос были не по карману.

— Ненавижу тебя, Кит Роджерс! — бросила Тина. — Ты же знаешь, у меня от этого типа мурашки по коже!

А потом они снова видели белого оленя, который трусил себе по улицам Грейтауна.

— Смотрите, вот опять, — сказал Лемми, — пойдем за…

Но их отвлекла какая-то суматоха впереди. С дальнего конца улицы приближалась стайка юных грейтаунцев, потешавшихся над одиноким высоким существом с буйной гривой седых волос: держась невероятно прямо, старик невозмутимо шел своей дорогой, точно орел или большая сова, которую донимают воробьи.

Друзья узнали мистера Говарда. Мистер Говард был богатым домовладельцем, известным и в Грейтауне, и в Ист-энде, и иногда приходил осмотреть свою собственность — одетый в неизменный мятый костюм зеленого бархата (в истинных красках и с таким высоким разрешением, какое вообще возможно: виднелись даже протертые локти, обтрепанные манжеты и аутентичный сальный отблеск ткани, месяцами не видевшей чистки).

Больше всего привлекало и пугало в мистере Говарде то, с каким величественным пренебрежением он шагал по Грейтауну, будто он здесь хозяин. Ему тут и впрямь многое принадлежало. Но это была лишь одна из причин его надменности. Другая заключалась в полнейшей неуязвимости, ведь он был Извне. Палки и камни отскакивали от него, ножи сами собой сворачивали в сторону. Человеку Извне нельзя причинить вред, его нельзя даже остановить. Зато насмехаться можно сколько угодно…

— Жутик! — кричал крошечный черно-белый мальчуган с тротуара, малюсенький ротик-черточка у него даже не открывался. — Мистер Говард — жутик!

— Питер! А ну иди сюда! Сейчас же! — прошипела его черно-белая мама.

Крошечный мальчуган оглянулся с победной улыбкой, но тут заметил страх на лице женщины. Расплакавшись, он бросился к маме, и два мультяшных персонажа съежились в подворотне, а мистер Говард спокойно прошествовал мимо.

Лемми покрутил головой в поисках белого оленя, но тот уже исчез.

Неделю спустя Лемми с друзьями бродил по рынку у себя в Дот.лэнде, праздно глазея на одежду, бижутерию и обувь малого разрешения («Да что там разрешение! Посмотрите, какой дизайн!»), а еще на снедь («Может, с виду — сплошные пиксели, милок, но разве на еду смотрят? Ее едят. На вкус лучше разрешения не бывает!»). Еще тут были палатки с мультяшными животными («В тварей-то настоящая органическая нервная система встроена, дамы и господа! Чувства у них, как у нас с вами!»).

— Смотри, Лемми! — воскликнул вдруг Джеймс, указывая куда-то мимо палатки с обувью. — Вон снова твой белый зверь!

— О'кей, слушайте! — тут же взялся командовать Лемми. — Примолкните и идите за мной.

Олень стоял в темном проулке между двумя старыми викторианскими складами и мирно щипал кустики травы, пробившиеся сквозь трещины в асфальте. Внезапно он поднял голову и посмотрел прямо на ребят. Друзья испугались, что олень сейчас убежит, но нет: опустив голову, он продолжил свое занятие.

— Да что же это такое? — прошептал Лемми, когда они подошли совсем близко.

Осторожно протянув руку, он коснулся теплой шкуры. Зверь словно бы его не заметил.

Кит пожал плечами.

— Скучно. Пойдем поищем, чем еще заняться.

— Ага, пойдем, — подхватила Тина. — Мне он не нравится. Уверена, он физический.

На самом деле Лемми и его друзья не понимали, что значит слово «физический», но чувствовали в нем какую-то угрозу. Однажды Лемми нашел на улице кусок физической газеты, который плыл над мостовой, будто вовсе ничего не весил. Но когда обрывок опустился на мостовую, и Лемми за ним наклонился, на ощупь он оказался твердым, словно металл, и поднять его было так же тяжело, как сдвинуть десятитонный камень. И люди Извне отчасти тоже были физическими. Они обладали сродством с физическими объектами. Это и делало Извне.

— Физический? — воскликнул, отступая на шаг, Кит. — Брр! Ты, правда, так думаешь? Я и не знал, что животные бывают физическими. Кроме птиц, конечно.

Олень поднял голову и посмотрел мимо них в конец проулка. Как можно быть таким настороженным и одновременно совершенно безразличным к стоящим рядом людям? Чего еще на свете можно бояться?

— Конечно, он физический, — заключил Джеймс. — Посмотри, какое у него разрешение!

— Да уж, гораздо выше, чем у тебя, четкий ты наш, — фыркнул Кит.

И сказал совершенную правду. Олень нисколько не походил на веселеньких кошек и собак с малым разрешением, которых Дот.лэндцы держали у себя дома. У него ведь даже отдельные волоски на спине были видны.

Но даже перепалка ребят не спугнула оленя. Покончив с очередным кустиком травы, он медленно двинулся по проулку, столь же безразличный к мнению мальчишек, как и к их присутствию.

— Ты идешь, Лемми? — крикнул Кит, убегая за Джеймсом и Тиной назад, к пестрому рынку.

Но Лемми двинулся за белым оленем. Он шел за ним через весь Лондон — по переулкам и паркам, через площади и железнодорожные пути, через кварталы высокого и через кварталы низкого разрешения, и через кварталы вообще черно-белые, через торговые центры и запруженные машинами бесплатные трассы.

Двигались они медленно. Олень петлял или без видимых причин вдруг сворачивал в сторону. Иногда он останавливался минут на двадцать, чтобы пощипать травки или почесаться о дерево. Или вдруг бросался бежать и несся с такой скоростью, что Лемми едва за ним поспевал, а иногда позволял идти рядом, положив руку себе на спину. А однажды олень лег посреди дороги и заснул. Ему сигналили машины.

Один водитель даже вышел и пнул зверя в бок. Лемми страшно возмутился, вот только олень даже не пошевелился, а мужчина ушиб ногу.

— Чертов Совет, — пробурчал водитель, сердито глянув на Лемми, и заковылял назад к машине. — Их же сюда пускать не положено.

Этому автомобилю (и всем прочим за ним) пришлось съехать на обочину, чтобы обогнуть спящее животное.

«Кого «их»? — удивился Лемми. — Кого Совету не положено сюда пускать?»

Минут через пять олень проснулся и по собственной воле освободил проезд.

В другой раз он прошел в дверь небольшого домика в ряду других таких же — и не в открытую дверь, а прямо сквозь блестящую голубую поверхность закрытой, точно она была из тумана или дыма. Зрелище было необъяснимым и пугающим, но время от времени в Лондоне такое случалось (однажды, когда Лемми был маленьким, они с мамой гуляли по улице и вдруг целый кусок мостовой перед ними просто исчез, будто кто-то переключил каналы телевизора. Несколько секунд спустя он вернулся на место, ничуть не изменившись). Лемми подождал, и через несколько минут из двери появились рога, голова и шея зверя — выглядели они, как чучело на стене. Потом вынырнуло все остальное, и олень преспокойно потрусил по улице. А голубая дверь открылась, и на пороге показалась растерянная супружеская чета, которая еще долго стояла и смотрела вслед зверю.

Они все брели и брели по лондонским улочкам. Но когда начали сгущаться сумерки и зажглись фонари, олень решительно свернул на север. Словно закончил работу на сегодня, подумал Лемми, и теперь отправляется домой. Олень больше не останавливался пощипать травку и ни разу не повернул назад. Он бежал бодрой трусцой, иногда переходил в галоп. Он спешил мимо сотен домов, где семьи устраивались провести уютный вечерок перед телевизором. Несколько раз Лемми казалось, что он уже упустил цель, когда олень убегал вперед и исчезал из виду. Но только мальчик собирался сдаться, как снова видел зверя в отдалении: призрачное пятнышко в свете фонарей. Поэтому он все шел и шел, хотя теперь уже оказался в незнакомой части города.

А потом вдруг олень подошел к последнему дому в Лондоне — и город кончился.

Лемми, разумеется, знал, что Лондон небезграничен. Он знал, что за городом есть и другие места: иначе для чего же вокзалы с порталами, пройдя через которые, можно посетить Нью-Йорк или Флориду, Небеса или Космос? Но ему никогда не приходило в голову, что существует предел, за которым город просто иссякает.

Длинной дугой с востока на запад впереди пролегла вереница оранжевых фонарей, тянувшаяся вверх-вниз по холмам, и на каждом пятом столбе висела табличка Совета:

ПЕРИМЕТР ГОРОДСКОГО КОНСЕНСУСНОГО ПОЛЯ.

К северу, за фонарями и вывесками, оранжевый отблеск ложился еще на несколько ярдов, но потом обрывался. За ним — пустота: ни земли, ни предметов, ни пространства, только тусклое свечение, как у статики на пустом телеканале.

Лемми редко ходил в школу и едва умел читать — во всяком случае, предпочитал игнорировать официальные надписи. Но гораздо важнее в тот момент было то, что белый олень уже потрусил под фонари и в пустое свечение за ними. Честь Дот.лэндца велела не останавливаться. Пусть Лемми понятия не имеет, что такое «периметр» (не говоря уже про «консенсусное поле»), пусть это означает, что придется шагнуть в неведомое, он не мог остановиться, как не мог не пойти «на слабо» в Грейтаун или не бросить ругательство «жутик» прямо в надменное, с пугающе высоким разрешением лицо мистеру Говарду.

Но почти сразу же он замер, и вовсе не потому, что передумал, а потому, что выбора другого не оставалось. Он сделал шаг и застыл: некуда было поставить ногу. Снова появились слова, которые он видел на табличке, но на сей раз они сияющей зеленью заморгали прямо перед его носом:

ПЕРИМЕТР ПОЛЯ!

ПЕРИМЕТР ПОЛЯ!

ПЕРИМЕТР ПОЛЯ!

Оставалось лишь стоять и смотреть, как белый олень трусит по своим неведомым делам.

В оранжевом отблеске фонарей зверь оглянулся и посмотрел на мальчика. И вот теперь — как это ни странно — вид у него стал определенно встревоженным. «Неужели он наконец заметил мое существование? — удивился Лемми. — И если да, то почему теперь? Ведь я несколько раз касался зверя, и это его ни чуточки волновало. Почему сейчас, если раньше он преспокойно лежал посреди шоссе и давал себя пинать?»

Но сейчас испуганное животное удалялось огромными прыжками.

И когда пересекло границу оранжевого свечения, исчезло в мерцающей пустоте статики.

— Мне очень жаль. Ты наблюдал за ним, верно? — спросил женский голос. — Боюсь, это я его спугнула.

Лемми оглянулся. Говорившая была высокой и исключительно безобразной. Такого старого человека он никогда в жизни не видел, зато разрешение у нее было самое высокое — виднелись даже самые мелкие морщинки на коже. Мальчик заметил помаду, размазавшуюся в уголках губ, и грубые волокна на ее некрасивом зеленом платье.

— Да, я за ним следил. Мне хотелось знать, куда он направляется. Я за ним с другого конца Лондона пришел.

— Извини.

Лемми пожал плечами.

— Он все равно, наверное, убежал бы. Он же за фонари направлялся. — Мальчик указал взглядом на пустоту в отдалении. — Я одного не понимаю, что там вообще есть и почему олень просто исчез?

Женщина достала из кармана странную штуковину из двух плоских стеклянных дисков, вставленных в проволочную рамку. Две загогулины на длинных проволочках она заправила себе за уши, потом опустила штуковину на нос и всмотрелась сквозь нее.

— Нет, он не исчез. Он еще там. Смотри, сразу за забором!

Лемми пожал плечами.

— Наблюдай вон за той большой дырой! Наверное, через нее он сюда и попал.

— Ничего я не вижу, — сказал Лемми.

— Смотри сразу за ограждение. Вон перед деревьями.

— Нет там никакого ограждения. И деревьев тоже.

— Господи, что я говорю! — воскликнула старуха. — Извини, я просто не подумала. Деревья ведь за консенсусным полем, верно? Поэтому, разумеется, ты их не видишь.

Лемми снова поднял на нее глаза. При своем безобразии она вела себя, как знаменитая актриса или телеведущая. У кого еще бывает такая уверенность в себе и хорошо поставленный голос?

— А как вышло, что вы их видите? И почему зверь может туда попасть, а я нет?

— Это олень, — мягко сказала старуха. — Олень-самец. Он способен туда пройти, а ты нет, потому что он физическое существо, а ты консенсусное. Ты можешь видеть, слышать и трогать только то, что существует в консенсусном поле.

— Я так и знал, что он просто физический, — бросил Лемми.

— Просто физический?! Ты говоришь это так пренебрежительно, а ведь все мы когда-то были физическими.

Лемми для виду хихикнул, полагая, что это, наверное, какая-то старая шутка знаменитых актеров.

— Ты про это не знал? Разве такому больше не учат в школе?

— Я в школу не хожу, — отозвался Лемми. — Смысла нет.

— Нет смысла ходить в школу?! — воскликнула женщина. — Ну надо же! — Последнее прозвучало то ли смешком, то ли вздохом. — Дело обстоит так, — продолжала она. — В городе друг на друга накладываются два мира: физическая вселенная и консенсусное поле. Любой физический объект, который стоит или движется в пределах реального города, воспроизводится в том городе, который служит фоном для консенсусного поля. Вот почему ты видел оленя в городе, но потерял из виду, когда тот вышел за периметр. Понимаешь, о чем я?

— Не-а, — Лемми равнодушно пожал плечами, а потом не удержался и добавил: — Но он-то почему меня не видел? Даже в городе?

— А как дикому зверю увидеть консенсусное поле? Звери вообще ничего про консенсус не знают. Мы с тобой можем вернуться в город, смотреть на запруженные людьми улицы, но для оленя они останутся пустыми. Он может бродить по ним весь день и вообще никого не встретить, разве что случайную чудачку вроде меня.

Лемми посмотрел на нее проницательно.

— Вроде вас? А вы…

Женщине стало неловко.

— Да, я физическая. Вы нас называете людьми Извне. Но, пожалуйста, не надо…

Осекшись, она с безмолвной мольбой тронула его за плечо. На мгновение Лемми осознал, как ей одиноко, и, поскольку был добрым мальчиком, пожалел старуху. Но в то же время задумался, а хватит ли у него сил убежать, пока она его не сцапала.

— Пожалуйста, не уходи! — взмолилась старуха. — Мы просто люди, понимаешь? Просто люди, которые — так уж получилось — еще живут и перемещаются в физическом мире.

— Значит, вы, как тот зверь?

— Вот именно. Мы еще остались. Есть еще немного таких, у кого достаточно денег, кто слишком стар и кому повезло…

— Но почему вы меня видите, если зверь не может?

— Потому что у меня есть имплантанты, которые позволяют видеть, слышать и осязать консенсусное поле.

— Значит, просто так вам реальный мир недоступен! — фыркнул Лемми.

— Ну, кое-кто сказал бы, что реальный мир — это то, что существует Вне консенсусного поля. — Она указала за оранжевые фонари. — Как те деревья и холмы за ними. Как устье широкой, илистой реки к востоку, как холодное море… — Она вздохнула. — Как бы мне хотелось показать тебе море…

— Да я сто раз его видел!

— Ты бывал на искусственном море: в тематическом парке или на специальных детских площадках на побережье. Я говорю про настоящее море, о котором перестали думать. А оно ведь существует, плещется, всеми забытое… В наши дни оно, как необитаемая планета, которая вращается вокруг далекой звезды. И леса, и горы, и…

Лемми рассмеялся.

— Ага, уйма всего Извне, чего никто не видит! Да ты меня дурачишь!

Старуха посмотрела на него в упор.

— Знаешь что, — сказала она. — Видеть деревья ты не можешь, но если прислушаешься, то наверняка их услышишь. Попробуй! Ночь сегодня ветреная. Сенсоры уловят звук.

Лемми прислушался. Поначалу он вообще ничего не слышал, но постепенно различил очень слабый, незнакомый и новый звук: вздох, который становился то громче, то тише и прокатывался где-то в пустоте за периметром. Он часами мог бы слушать этот звук из пространства за краем его собственной вселенной. Но старухе он ни за что не проговорится.

— Нет, — твердо сказал Лемми. — Я ничего не слышу.

А старуха улыбнулась и коснулась пальцем его щеки.

— А ты мне нравишься. Как тебя зовут? Откуда ты?

Лемми мгновение только смотрел на нее, взвешивая вопрос.

— Лемми, — ответил он наконец, решительно вздернув подбородок. — Лемми Леонард. Я живу далеко, в Дот.лэнде.

— В Дот.лэнде? Ну надо же, как далеко ты забрался! Это ведь на другом конце Лондона! Послушай, Лемми, меня зовут Кларисса Фолл. Мой дом вон там. — Она указала на большой викторианский особняк приблизительно в полумиле к востоку, который стоял у самого периметра, подсвеченный снизу холодными зеленоватыми огоньками. — Почему бы тебе не перекусить у меня, прежде чем ты отправишься домой?

Ничего подобного мальчику совсем не хотелось, но он решил, что отказаться будет бестактно и жестоко. Старуха выглядела такой одинокой («Наверное, они все одиноки, — подумал он. — Никто ведь не хочет с ними разговаривать. Никто не хочет встречаться с ними взглядом. Люди даже не подпускают к ним детей»).

— Ладно, пошли, — сказал он вслух. — Но ненадолго.

Дом Клариссы стоял в строго распланированном английском саду с геометрически правильными розовыми клумбами и каменными нимфами и богами, которые маячили в темных, поблескивающих прудиках и из которых била вода. Тропинки вились от одной застывшей группки к другой и все были подсвечены прожекторами.

— Статуи и прожектора — физические, — пояснила Кларисса, — но от физических роз и физической воды пришлось избавиться, за ними слишком тяжело ухаживать. Поэтому фонтаны и розы здесь консенсусные, они — часть поля. Если я выключу имплантанты, то увижу только каменные статуи и чаши, в которых нет ничего, кроме сухой тины и лягушачьих косточек.

Глянув на Лемми, она вздохнула. Лампочки вдоль дорожек светились зеленовато, словно яркий лед.

— И конечно же, тут не будет тебя, — добавила она.

— Как это не будет меня? А где же я буду?

— Ну, наверное, ты-то тут будешь, только я не смогу этого определить. Совсем как олень.

Лемми видел, что ей хочется сказать что-то еще, что-то неположенное. А потом вдруг она с собой не справилась…

— Если честно, оленя его глаза не обманывали, — вырвалось у нее. — На самом деле тебя тут нет, ты…

— Что значит, меня тут нет? — сердито возразил Лемми.

На ее лице возникло странное выражение, одновременно виноватое и победное. Словно она радовалась, что добилась хотя бы какой-то реакции — так некрасивая девчонка на школьной площадке пристает к тебе, лишь бы самой себе доказать, что она существует.

Они как раз приблизились к двери особняка, когда Кларисса повернулась к гостю.

— Не обращай внимания на мои слова. Конечно же, ты здесь, Лемми. Конечно, здесь. Ты молод, ты жив, полон надежды и любопытства. Ты здесь больше, чем я. Правду сказать, намного больше.

Она толкнула тяжелую дверь, и они ступили в гулкий мраморный вестибюль.

— Это ты, Кларисса? — раздался ворчливый мужской голос.

Из боковой комнаты вышел старик, лицо у него было желтое и помятое, плечи — сутулые. Бесформенные джинсы держались на обернутой вокруг туловища бечевке. Но, как и у Клариссы, разрешение у него было такое высокое, что Лемми едва не почувствовал себя грейтаунцем.

— Ты долго пропадала, — пробурчал старик. — Где, скажи на милость, тебя носило?

— Познакомься с Лемми, Теренс, — сказала Кларисса.

Старик нахмурился, уставившись на мраморную плиту, на которую она указала.

— А?

— Это Лемми, — повторила она раздельно и с нажимом, как говорят, пытаясь напомнить другим то, что им давным-давно положено знать. — Имплантанты, — прошипела она, когда он не уловил намек.

Пробормотав что-то себе под нос, старик покрутил у себя за ухом.

— О Господи, Кларисса! — устало вздохнул он, только сейчас заметив Лемми и поспешно отводя глаза. — Неужели опять? Только не начинай все сызнова.

Кларисса предложила Лемми пройти в гостиную.

— Садись, дружок, устраивайся поудобнее. Я через минутку вернусь.

Это была высокая длинная комната, отделанная деревянными панелями. По стенам висели потемневшие от времени картины с вазами фруктов, мертвыми фазанами и строгими, неулыбчивыми лицами. Почти догоревший огонь тлел в камине под огромной каминной полкой с резьбой в виде переплетенных листьев.

Лемми неловко опустился на большой темно-красный диван и стал ждать, жалея, что согласился прийти. В вестибюле ссорились старики.

— Почему я должен включать треклятые имплантанты в собственном доме? Почему мне нельзя жить в реальном мире без электронных штуковин? Я же не просил тебя приводить в гости всяких призраков!

— Почему бы тебе не признать, что теперь их мир реален, Теренс? Не они сейчас призраки, а мы!

— Ах вот как? Тогда почему они исчезают без следа, как только отключишь чертовы…

— А потому, что через двадцать или тридцать лет мы умрем, и никто про нас даже не вспомнит, а миллионы их будут жить и любить, учиться, работать, играть…

— Речь не о том, и ты это знаешь. Речь о том…

— Оставь, Теренс. Я не желаю об этом спорить. Я вообще не желаю с тобой спорить. У меня гость, понимаешь? Если уж на то пошло, у нас обоих гость. И, пожалуйста, относись к нему как полагается.

Переступив порог гостиной, она выдавила улыбку, немного нервную после ссоры в вестибюле.

— Как насчет шоколадного кекса? — воскликнула она слишком весело, указывая на блюдо с выпечкой.

Лемми умирал с голоду и сразу потянулся к блюду — но без толку. Он мог коснуться кексов, даже их потрогать, но пытаться сдвинуть один, все равно что толкать грузовик или дом.

— О Господи! — охнула Кларисса. — Извини, я совсем забыла.

«Опять?» — подумал Лемми, вспоминая, как раньше она «забыла», что дальше периметра он ничего не видит.

— Нестрашно. — Вскочив, она подошла к буфету в углу комнаты. — Я всегда держу кое-что из вашей снеди. Гости к нам заглядывают редко, но никогда не знаешь…

Вернулась она с другим блюдом кексов. Эти были кричаще яркими и с таким низким разрешением, словно она специально их выбрала, лишь бы оттенить свое домашнее печево. Но Лемми был голоден и съел один за другим шесть штук, а она смотрела и улыбалась.

— Надо же, какой завидный аппетит!

— Я ведь из самого Дот.лэнда добирался, — напомнил ей Лемми. — И постоянно бежать приходилось. К тому же зверь не по прямой сюда шел. То туда, то сюда, а еще несколько раз давал кругаля.

Рассмеявшись, Кларисса кивнула. А потом, как уже несколько раз до того, начала что-то говорить, осеклась, но все равно сказала. Похоже, у нее была такая привычка. Наверное, когда много времени проводишь один, разучиваешься о чем-то умалчивать.

— Знаешь, как функционирует твоя еда? — спросила она Лемми. — Знаешь, почему она тебя насыщает? — И даже не дала Лемми возможности ответить: — Всякий раз, когда ты что-то откусываешь, компьютер посылает сигнал, и откуда-то очень далеко идут сигналы к твоим центрам осязания. Тогда небольшое количество питательных веществ впрыскивается в твой кровоток…

Лемми нахмурился.

— Почему ты все время так делаешь?

— Что именно, дружок? — Она разыграла полнейшую невинность, но притворство было хрупким как стекло.

— Сбиваешь меня с толку.

— О чем ты, Лемми? Зачем, скажи на милость, мне сбивать тебя…

Она снова осеклась, провела рукой по лицу, словно стирала маску ложной искренности, и ненадолго умолкла, уставившись на почти догоревший огонь.

— Наверное, из зависти, — сказала она наконец. — Да, из самой обычной зависти. Мне так обидно смотреть на шум и смех в Дот.лэнде. Мне завидно, что ты живешь в этом городе. Ведь все мои настоящие друзья умерли. В Лондоне нас, Внешних, осталось не больше ста, и по прошествии стольких лет мы на дух друг друга не переносим. Знаешь, мы не можем иметь детей. Это — одно из условий, при которых нам позволили остаться Извне. Нас стерилизовали. Конечно, мы все равно были слишком старыми.

Она устало вздохнула — точно человек, которому сама печаль надоела, как серые тучи, которые никогда не развеются.

— А на улицах… ну, сам знаешь, каково там… Ты необычный. Ты ведь не убежал, едва узнав, кто я, и не стал надо мной потешаться, и друзей не позвал, чтобы они тоже надо мной посмеялись и обозвали «жутиком». Ты добрый. И посмотри, как глупая старуха тебя отблагодарила!

Внезапно схватив блюдо с настоящими кексами, она решительно подошла к камину и выбросила их в огонь. Поднялись язычки желтого и голубого пламени, чтобы сожрать промасленный кулинарный пергамент.

Некоторое время оба молчали.

— Вы мистера Говарда знаете? — спросил вдруг Лемми. — Того, которому принадлежат дома в Грейтауне?

— Ричарда Говарда? Знаю? Да я пять лет была за ним замужем!

— Замужем? За мистером Говардом? Шутите!

— Отнюдь, — улыбнулась Кларисса. — Видишь ли, все мы, уцелевшие, так или иначе жили друг с другом. Возможных перестановок ведь не так много.

— И какой он?

— Ричард Говард? Этот никогда не моется, — сморщила носик Кларисса. — И воняет от него, как из помойки.

— Воняет? — спросил вдруг ее муж. — Кто воняет?

Пока они разговаривали, старик вошел в комнату и начал шумно рыться в кипе бумаг на секретере у них за спиной, шуршал и шаркал, лишь бы его присутствие не осталось незамеченным.

— Я все равно не понимаю, куда пошел тот белый зверь? — сказал Лемми. — И почему мне не удалось?

— Белый зверь? — раздраженно переспросил старик, поднимая голову от бумаг, чтобы обратиться к жене. — Какой еще белый зверь?

— Олень, — терпеливо объяснила она. — Альбинос, наверное.

— В самом деле? И как вышло, что мальчишка его увидел?

— Очевидно, олень пробрался в одну из дырок в ограждении.

— Ха! — хмыкнул старик. — Опять треклятая дырка, да? Совет на все смотрит сквозь пальцы. А в ограждении то и дело возникают огроменные дыры!

Недоуменно посмотрев на Клариссу, Лемми заметил, как она съежилась от презрительных слов мужа. Но не дала заткнуть себе рот.

— Да, да, — продолжала она с возмутительной небрежностью, — и если верить нашему Лемми, он добрался до самого Дот.лэнда. Лем-ми пришел сюда за ним, чтобы выяснить, откуда он взялся. Но олень ушел за периметр, а Лемми не смог последовать за ним. Лемми… — тут она попыталась подобрать слова потактичнее: — Не понимает, куда он подевался.

— Неудивительно! — проворчал старик. — Им ведь правды не говорят. Не говорят, кто они на самом деле или что происходит. Им…

— А что происходит на самом деле? — прервал его Лемми.

— Что происходит? — Теренс невесело то ли хохотнул, то ли кашлянул. — Ладно, покажу ему, если он так хочет. Могу достать камеру и продемонстрирую.

— Не уверена, что это удачная мысль, — начала было Кларисса, но возражение прозвучало вяло, а ее муж уже вернулся к вместительному секретеру и снова выдвинул ящик.

Достав видеокамеру и какие-то провода, он подсоединил их к телевизору в углу гостиной. На экране появилась часть каминной полки — размытая и сильно увеличенная. Достав стеклянную штуковину, похожую на ту, какую напяливала Кларисса, он опустил ее себе на переносицу. Потом что-то в ней поправил. Картинка уменьшилась и сфокусировалась.

Ничего примечательного в изображении не было. Просто комната, где они сидели. Но когда Теренс направил камеру в другую сторону, на экране появилось кое-что, не видимое в самой комнате — почти под потолком висела серебряная сфера размером чуть больше футбольного мяча.

— Что это? — спросил Лемми.

— Сенсор, — ответил старик, но смотрел при этом на жену. — Проклятая штуковина. Нам пришлось во всех комнатах их развесить. Положено по закону. Это часть наказания за то, что живешь внутри периметра.

— Но что это такое? И почему я вижу ее только по телику?

— Он не знает, что такое сенсор?! — прорычал Теренс. — Господи милосердный! Да чему их вообще учат?

— Они тут не виноваты, милый, — мягко сказала Кларисса.

— А вот и нет, — весело отозвался Лемми. — Я вообще в школу не хожу.

Старик попытался подавить невольный смешок, и потому получилось фырканье.

— Я ведь уже говорила, дружок, — обратилась Кларисса к Лемми. — Сенсоры — это приборы, которые отслеживают физический мир и передают информацию в консенсусное поле…

— …А оно накладывает поверх любую безвкусную дрянь, какую пожелает, — буркнул старик. — Как те… те дурацкие цветные пирожные из воздуха.

Он говорил про кексы с малым разрешением, которые Кларисса достала из буфета для Лемми. Только теперь Лемми заметил пугающее несоответствие картинки на экране и самой комнаты. На столе в комнате еще стояло блюдо с последними тремя кексами, а на экране хотя и были ясно видны стол и блюдо, но последнее было совершенно пустым.

— А почему я кексов по телику не вижу? Почему не вижу сенсора в комнате?

— Кексы — консенсусные. Сенсор — физический, — объяснил, не глядя на него, Теренс. — Сенсор способен засечь все, кроме себя самого — совсем как человеческий мозг. Он накачивает поле информацией о физическом мире, но сам в нем ни визуально, ни тактильно не отражается. Вообще никак не отражается.

— Они для нас большая помеха, Лемми, — весело сказала Кларисса. — Сущее бельмо на глазу, и мы вечно стукаемся о них головами. Но вам они не страшны: вы способны пройти прямо сквозь них. Вам они не мешают. На дороге у вас не стоят. — Она посмотрела на мужа. — Ты же не собираешься… Я хочу сказать, ты ведь не хочешь наставить на него камеру? Не хочешь показать ему самого себя?

Тут Лемми сообразил, что она только делает вид, будто предостерегает Теренса, но на самом деле старается ему напомнить.

— Ага, давайте покажите мне меня, — устало сказал он, заранее зная, что увидит.

Старик обвел камерой комнату. На телеэкране Лемми увидел сидящую в кресле Клариссу. Увидел картину с дохлыми фазанами. Увидел умирающие янтарные угли в камине и уголок темно-красного дивана, где сидел он сам. А потом — хотя совершенно того не желал — весь диван целиком.

Как Лемми уже догадался, диван был пуст.

— Ладно, — сдавленно сказал он. — Пусть меня тут нет, тогда где же я?

— Могу и это тебе показать, если хочешь, — сказал Теренс, все еще не глядя на мальчика, но впервые обращаясь прямо к нему. — Пойдем наверх…

— О, Теренс, — пробормотала Кларисса. — Это уж слишком. Думаю, нам следовало бы…

Но сама при этом вскочила с кресла.

Лемми поплелся за ними по широкой мраморной лестнице. Двигались медленно. Подъем давался старику тяжело, ему даже пришлось несколько раз остановиться, чтобы опустить камеру на ступени и перевести дух.

— Давай, я понесу, Теренс! — нетерпеливо говорила ему всякий раз Кларисса. — Я знаю, ты лестниц не любишь.

— Все в порядке, — неизменно отвечал он, задыхаясь. Лицо у него раскраснелось, глаза стали влажными и налились кровью. — Перестань кудахтать.

На первой площадке стояли три стеклянных шкафчика: в одном красовались окаменелые раковины, в другом — образцы минералов, в третьем — сотни мертвых колибри, рассаженных на ветках искусственных деревьев. Часть переливчатых птичек попадала с насестов и болталась на проволоке, несколько лежало на дне шкафа. Старик проковылял ко второму пролету.

— Вот тут еще один сенсор, — просипел он, на мгновение оборачиваясь к Лемми.

Положив камеру на пол, он привстал на цыпочки и, тяжело дыша, потянулся постучать по чему-то костяшками пальцев. Раздавшийся звук отчасти походил на ветер среди деревьев. Лемми ясно слышал гулкий звук, какой получается, когда стучат по твердой поверхности, но видел лишь, как покрытая старческими пятнами рука Теренса барабанит по воздуху. А когда Лемми сам шагнул вперед и протянул руку к тому же месту, ничего твердого или даже плотного он не нащупал.

— Теренс однажды отсоединил этот сенсор, — рассказала Кларисса. — Та еще шкодная выходка, нам пришлось заплатить большой штраф… Как бы то ни было, он выдернул шнур, и…

— А вот возьму и снова отключу, — пообещал Теренс и поднял руку. — Отключу и покажу этому молодому человеку, каково…

И вдруг не стало ни лестницы, ни Клариссы, ни Теренса, одна только мерцающая пустота и треск статики. Когда Лемми поставил ногу перед собой, под ней ничего не оказалось. Когда он вытянул руку, то не уперся в стену. Когда он попытался заговорить, никакого звука не получилось. Словно бы сам мир еще не создали.

Зато перед глазами у него замигало зелеными буквами сообщение:

ОШИБКА ЛОКАЛЬНОГО СЕНСОРА!

И успокаивающий женский голос в голове Лемми произнес:

— Примите наши извинения. Произошел сбой в работе местного сенсора. Если через пять секунд он не будет устранен, вас перенесут по вашему домашнему адресу или по тому, который зарегистрирован как ваше местонахождение. Один… два… три…

Но потом он вдруг снова оказался на лестнице, в ветшающем особняке Клариссы и Теренса.

— Подсоединяй скорее, Теренс! — кричала мужу Кларисса. — Немедленно! Слышишь!

— Да замолчи же, глупая ты женщина! Уже подсоединил.

— Ага, — подтвердил Лемми. — Я вернулся.

— Мне так жаль, Лемми, — сказала, беря его за руку, Кларисса. — Теренс такой жестокий. Это, наверное, было…

Старик с трудом взбирался по лестнице. На второй площадке оказались шкаф с кремневыми наконечниками стрел, еще один с римскими монетами и третий, полный залитых формалином анатомических диковин: тут были обезображенные эмбрионы, препарированная змея, крыса, живот которой вспороли, а шкуру оттянули в стороны. Еще Лемми углядел какую-то глубоководную рыбу с зубами-иглами… Дверка в стрельчатом проеме между вторым и третьим поставцами вела на узкую винтовую лесенку. Вскарабкавшись по ней, старики и мальчик попали в комнатку, занимавшую пространство над домом в псевдосредневековой башенке.

Три окна выходили на разные стороны света. У четвертой стены, возле двери, стоял стол с дряхлым компьютером. Все пространство между окнами занимали книжные шкафы. На столе и на полу были неряшливо свалены бумаги и книги, почти все покрытые толстым слоем пыли.

— Тут у нас кабинет Теренса, — фыркнула Кларисса. — Он поднимается сюда, чтобы вести свои знаменитые исследования, хотя — какой сюрприз! — никому, кроме него, о них не известно.

Эту колкость Теренс пропустил мимо ушей. Водрузив на нос стеклянную штуковину, он неловко пошарил за компьютером, чтобы отыскать порт камеры, — и все это время сопел и что-то бормотал себе под нос.

— Ты уверен, что хочешь это увидеть, Лемми? — спросила Кларисса. — Это, наверное, слишком…

— Ну, вот и готово, — удовлетворенно сказал старик, когда монитор ожил.

Он отнес камеру к восточному окну и пристроил на подоконнике. Лемми подошел и выглянул на улицу. Внизу он увидел сад с его льдисто-зелеными огоньками, фонтанами и розами. За ним тянулась вереница фонарей и табличек (по одной на каждые пять столбов), знаменовавшая границу города. За ней — лишь пустота незанятого канала, постоянно мерцавшая бессмысленными точками света.

— В окно ты ничего не увидишь, — сказал Теренс, на одно краткое мгновение поглядев прямо в глаза Лемми. — Ты полагаешься на сенсоры, а они ничего, помимо Поля, тебе не покажут. Но сенсор в комнате, конечно, уловит и продемонстрирует то, что возникнет на мониторе.

Лемми оглянулся на монитор. Старик примеривался, как бы лучше поставить камеру, и поначалу Лемми увидел лишь подергивание сада внизу. Только вот сад никак не походил на тот, который виднелся из окна. Прожектора остались на месте, но прудики превратились в черные дыры. Фонари и таблички на мониторе выглядели в точности так же, как из окна, но за ними была уже не мерцающая пустота. Ясно проступало высокое ограждение из цепей, за которым чернела ночь с силуэтами деревьев.

Старик перестал возиться с камерой, пристроив ее на подоконнике так, чтобы она показывала прямо вперед. И теперь Лемми увидел на экране большое бетонное здание, стоявшее на некотором расстоянии от периметра. Параллелепипед без окон за высоким забором, окруженный лишь мощеной дорогой, залитой холодным белым светом галогеновых ламп.

— Вот где ты, друг мой, — сказал старик, который, оставив камеру, подошел всмотреться в экран через свои стеклянные диски. — Это Сердцевина Лондона, истинное местонахождение всех жителей Лондонского консенсусного поля. Все вы там — лежите себе рядком и похожи на плевки овсяной кашки в банках.

— Ну зачем ты так, Теренс! — одернула его Кларисса.

— Там пять этажей, — продолжал Теренс. — И на каждом по два коридора, наверное, полмили в длину. Вдоль каждого коридора тянутся на восьми уровнях полки, а на каждой полке, через каждые пятьдесят сантиметров — один из вас. Так вы и сидите в своих банках, соединенные проводками, и вам снится, будто у вас есть тела и конечности, гениталии и смазливые рожи…

— Теренс!!!

— И время от времени, — упрямо продолжал старик, — кто-нибудь из вас засыхает и его, разумеется, заменяют другим плевком овсянки, который роботы вырастили в автоклаве из клеток. А потом двоих из вас обмывают, мол вы зачали и родили дитя, тогда как на самом деле…

— Теренс! Прекрати сейчас же!

Раздраженно фыркнув, старик умолк. Лемми молчал, не отрывая глаз от монитора.

— Разумеется, для окружающей среды лучше не придумаешь, — лишь недолго помолчав, снова заговорил Теренс. — Вот какое придумали разумное, логичное объяснение, вот какой предлог. Насколько я понимаю, две с половиной сотни «плевков» потребляют энергии и выделяют токсинов и углекислого газа меньше, чем одна интриганка, вроде моей милой Клариссы, или старый хрыч, вроде меня. Но это никак не меняет того факта, что вы, консенсусные, похожи на замаринованные диковины у меня в шкафу, или того, что ваша жизнь сплошная видеоигра, где вас дурачат, заставляя думать, будто вы свободны.

— Зачем ты это делаешь, Теренс? — воскликнула Кларисса. — К чему такая жестокость?

— Жестокость? — раздраженно рявкнул старик. — Ты лицемерка, Кларисса. Законченная лицемерка. Это ты раз за разом приводишь сюда хорошеньких мальчиков, этих несуществующих мальчиков из видеоигры. Зачем еще ты с ними так поступаешь, если не за тем, чтобы показать им, что они есть на самом деле? — Он невесело хохотнул. — И зачем вечно прорезаешь дыры в ограждении?

Кларисса сдавленно охнула, но ее муж только усмехнулся.

— Если ты хотела это скрыть, милочка, то надо было положить секатор на место, в сарай, где ты его нашла. Ты вырезаешь дыры, чтобы животные заходили в город и заманивали к периметру мальчиков, а ты бы приводила их сюда. Ведь я прав, да? Не будешь же ты это отрицать?

— Хорошо, Теренс, хорошо, — пронзительно взвизгнула старуха. — Но Лемми же здесь, сейчас. Лемми же здесь!

— Нет! Он вовсе не здесь. Мы уже это установили. Он — вон там, на полке в банке с формальдегидом, или в чем еще их маринуют. Тебе только кажется, что он здесь, и мы можем без труда избавиться от иллюзии, просто отключив наши имплантанты. Почему бы тебе не отключить их сейчас, если тебя так расстраивает его присутствие? Хотя нет, у меня есть мысль получше! Мы могли бы отключить сенсор, и тогда он перестанет считать, что он здесь. Тогда останемся только мы с тобой, в башенке над нашим большим пустым домом.

Кларисса повернулась к Лемми.

— Не обращай на него внимания. Ты такой же реальный, как мы. Просто ты живешь в ином медиуме, вот и все, в более современном медиуме, в котором сможешь до конца жизни оставаться молодым, здоровым и сильным, и у тебя никогда не появятся морщины, и ты никогда не сделаешься таким же старым и озлобленным, как мы. Вот и вся правда, просто Теренс не хочет ее принять.

Но Лемми ей не ответил. Он смотрел на монитор. Перед Сердцевиной Лондона притормозил огромный грузовик с прицепом и теперь въезжал в автоматически раздвинувшиеся ворота. Странно, но в кабине грузовика не было окон, поэтому Лемми не смог определить, кто или что сидит за рулем.

— Почему бы тебе тогда не присоединиться к ним, Кларисса, золотко? — фыркнул Теренс, его старческие глаза блеснули. — Почему бы тебе не попросить, чтобы твои мозги переложили в банку, а тебя саму подключили к Полю?

Лемми подобрался еще ближе к экрану.

— Эй, смотрите! Он там! Тот белый зверь. Вон там, возле того большого серого дома!

— Ох, Лемми, Лемми! — воскликнула, подбегая к нему, Кларисса. — Ты такой…

— Ради всего святого, возьми себя в руки, женщина! — рявкнул старик.

Он вытащил на середину комнаты стул.

— Что ты делаешь? — воскликнула она.

— То, что давно следовало сделать. Отправляю этого беднягу домой.

Взобравшись на шаткий стул, он потянулся к невидимому предмету под потолком.

— …Два… три… четыре… пять.

Лемми сидел на стуле в уютной маленькой гостиной, где проводил вечера со своими родителями, Дороти и Джоном. Джон смотрел телевизор. На каминном коврике свернулся серо-голубой мультяшный кот по кличке Мышастик (продавец на Дот.лэндском рынке утверждал, что у него органическая центральная нервная система. Кто знает? Может, и правда. Может, где-то на полке в Сердцевине Лондона у него тоже есть свой маленький аквариум и свой маленький плевок овсянки).

Взметнув подол юбки нового платья, вошла мама Лемми.

— А где туш?!

Она закружилась по комнате. И папа Лемми (который был похож на рок-звезду былых времен, только вот слишком часто улыбался) развернулся в кресле и восхищенно присвистнул.

— А, Лемми! Привет, милый! — улыбнулась Дороти. — Я и не слышала, как ты вошел!

— Ух, ты! — удивился отец. — И я! Тихо же ты прокрался, приятель. Я понятия не имел, что ты дома!

— Так что скажешь, Лемми? — спросила Дороти.

— Классное платье, мам, — отозвался Лемми.

— Это не просто платье, милый. Твой добрый папа сделал мне чудесный подарок на день рождения и сапгрейдил меня до двухсот пятидесяти шести. Разве не видишь разницы? Думаю, я просто замечательно выгляжу.

— Дождь начался, — сказал папа Лемми.

О дожде можно было узнать по слабым серым потекам, которые возникали в комнате, точно помехи на телеэкране. Но Лемми и его родителям они не мешали. Потеки были едва различимы, и почему-то от них еще уютнее было сидеть перед телевизором у камина. Ни Лемми, ни его родителям никогда не приходило в голову спросить себя, откуда они берутся.

Но в это самое мгновение Лемми вдруг понял. У их дома нет физической крыши. У него нет ни физических потолков, ни физического второго этажа, совсем ничего, что укрыло бы их от физического дождя, который падал с физического неба. В физическом мире тут не было ни телевизора, ни камина, ни ламп, ни пушистого ковра, ни уютных кресел, ни Мышастика, ни Дороти и Джона, ни самого Лемми, а был лишь пустой кирпичный остов, открытый непогоде и ветрам, развалина в ряду других таких же посреди заброшенного города.

— Я как раз подумал, какая у тебя красивая кожа, — сказал он. — Двести пятьдесят шесть, говоришь? Тогда все ясно.

Рассмеявшись, Дороти взъерошила ему вихры на затылке.

— Врунишка! Если бы я не сказала, сам бы ты не заметил.

Примостившись в просторном кресле возле мужа, она положила ему голову на плечо.

Лемми подтащил свой стул поближе к маме и попытался смотреть с родителями телевизор, попытался раствориться в нем, как всегда делал это раньше, до того, как Кларисса Фолл впустила белого оленя из леса за периметром.

Кларисса Фолл направляется в центр Лондона посмотреть на городские огни, трясется по разбитым мостовым в электрической инвалидной коляске со скоростью пять миль в час, не замечая ни выстроившейся за ней очереди из машин, ни воя гудков, ни гневных криков… Сколько раз ее предупреждали? Сколько раз ее унижали? Но ей нужно увидеть огни.

— Когда я была маленькой, на Пиккадилли-серкус еще горели физические огни, — рассказывает она всем и каждому. — Помню, как папа меня туда водил. Ничего прекраснее я в жизни не видела.

Она всегда была странной. Помните, как она прорезала дыры в заграждении, чтобы впустить в город диких зверей? Помните юных сорвиголов, которых она настойчиво зазывала к себе домой? Но по-настоящему худо стало, когда умер ее муж Теренс, оставив ее одну в том большом старом доме у периметра, в том псевдошато с пустыми фонтанами и ледяными огнями прожекторов, из-за которых по ночам оно походило на замок Дракулы. Наверное, во всем виновато одиночество, хотя бог свидетель: пока был жив Теренс, они с Клариссой постоянно ругались.

— Мне двести лет, знаете ли, — то и дело повторяла она теперь. — Я самый последний физический человек в Лондоне.

Разумеется, все это было не так, но бесспорно другое: она действительно была очень стара, и проходили дни и даже недели, когда она никого физического не видела. Нас уже не так много осталось, и, чтобы поддерживать друг друга, большинство образовало колонии в несколько домов вокруг общего сада в предместьях Южного Лондона. В радиусе пяти миль от псевдошато Клариссы у северного периметра вообще никто не жил, и никому не хотелось ее навещать. Она всегда была эгоцентрична и сумасбродна, а теперь просто помешалась. Хуже другое: она привлекала к нам ненужное внимание как виртуальцев, которые и так уже нас не любили и называли «людьми Извне» и «жутиками», так и невидимых властей из Сердцевины.

Ее беда заключалась в том, что ни в одном из миров — ни в физическом, ни в виртуальном — она не чувствовала себя дома. Косность (как она это называла) физических вызывала у нее отвращение. Она считала нас лицемерными, скучными и самодовольными и презирала за допущение, что наше собственное существование единственно аутентичное и истинное.

— Вы бы предпочли конец света, лишь бы не признавать, что помимо нас есть другие формы жизни! — как-то заявила она.

Но запираясь перед нами, она не меньше презирала и виртуальцев — за их поверхностность и безусловную готовность считать реальностью все, что подсовывает им Сердцевина, за отсутствие любопытства и подчеркнутое безразличие к тому, откуда они взялись и что действительно собой представляют. Она вечно критиковала нас, но ей и в голову бы ни пришло отказаться от собственного физического существования и присоединиться к виртуальцам, обменять свое тело на виртуальный конструкт. А потому для них она оставалась «человеком Извне».

Хотя своей она себя не чувствовала нигде, зато для всех и каждого в обоих мирах сделалась сущей занозой в заду — главным образом из-за своих вылазок в город. Сначала она ходила пешком. Потом, когда слишком ослабла, раздобыла где-то маленькое инвалидное кресло-коляску, которую вскоре научились узнавать и стали ненавидеть виртуальны Северного Лондона. Медленно трясясь по разрушающимся физическим мостовым, она отключала свой имплантант Поля, чтобы ее не обманывал гладкий виртуальный асфальт, и, соответственно, не видела и не слышала потока виртуальных машин. Перед ней тянулись лишь пустые дома и щербатый, растрескавшийся асфальт заброшенной улицы. А виртуальным водителям приходилось мириться с тем, как она петляет с полосы на полосу.

Но, останавливая коляску, Кларисса обязательно включала имплантант. И, разумеется, он превращал разрушенный физический Лондон в оживленный мегаполис, который существовал в Городском консенсусном поле: Сердцевина накладывала виртуальный симулякр Лондона былых времен на сегодняшнюю реальность. Кларисса помнила былые дни: толпы, выхлопы, огни, шум, суматоха большого города, в котором — как это ни странно — миллионы людей бездумно потребляли и расходовали любые ресурсы физического мира и отбрасывали все то, что оказывалось ненужным. Она не просто тосковала по суете и бурной жизни, она отчаянно ее жаждала.

Конечно, у всех физических имелись имплантанты Поля. Они были необходимы для контакта с цивилизацией, которая, нравилось нам это или нет, стала цифровой. Сращенные с нашей нервной системой, имплантанты накладывали виртуальные конструкты на наше восприятие материального мира, и в результате мы видели тот же мир, что и виртуальцы, слышали то же, что и они, и даже — отчасти — могли касаться того, чего касались они. Большинство из нас рано или поздно приходило к выводу, что подобные контакты нам неприятны, а цифровой мир считали неизбежным злом. Но для Клариссы дело обстояло иначе. Имлпантанты она включала не из практической необходимости, а словно бы вгоняла себе дозу героина. Будто по мановению волшебной палочки, вокруг нее оказывались люди, повсюду бурлила жизнь, поблескивали стекла витрин, рыночные ларьки манили разноцветными товарами, и головокружительная внезапность преображения действовала сильнее любого наркотика.

Но наркотиком для Клариссы стало не само Поле, а его включение. Дальнейшее уже не дотягивало до заманчивого обещания, таящегося в первом мгновении, и сколько бы Кларисса ни пыталась, виртуальный мир ее не принимал. А она очень и очень старалась. Она много часов проводила в виртуальном городе у дверей магазинов, на перекрестках и в скверах, где снова и снова жадно пыталась завязать разговор. Виртуальцы обычно ее избегали, нисколько не скрывая своего презрения. Да, верно, несколько добрых душ могли забыть о своем отвращении к ее возрасту, к самой ее физичности и на краткий миг давали ей иллюзию, что она с кем-то подружилась — но ими двигало лишь сочувствие. К тому же Кларисса была плохой собеседницей. Она слишком много говорила и не умела слушать, и что гораздо хуже, порицая нас за экзистенциальный снобизм, сама была не меньшим снобом. И ее снобизм не знал меры: она никогда не упускала возможности ткнуть виртуальцев носом в поверхностность и иллюзорность их бытия:

— Ты такая милая, душечка! Какая жалость, что ты тут не взаправду.

Обычно она оказывалась в «мертвом пятне», — люди обходили ее стороной. И в таких ситуациях она срывалась, разражалась гневными тирадами, кричала:

— Вы не настоящие, слышите! Вы просто подключенные к компьютеру комки нервных окончаний! Вы далеко отсюда, и компьютер посылает вам картинки реального Лондона, на который наложена всякая виртуальная ерунда!

Пока был жив Теренс — с надменностью, присущей физическим старикам — он сам часто так говорил, но тогда еще Кларисса его одергивала:

— Кто сказал, что твой мир более реален, чем их?

Помню, Кларисса как-то набросилась на него во время одного из собраний нашего сообщества. Они сидели с противоположных сторон длинного обеденного стола, заставленного серебром и хрусталем. Теренс не поддавался на ее провокации, и всем физическим хотелось, чтобы она умолкла и позволила нам вернутся к привычному оцепенению.

— Ну же, Теренс, подумай! — не унималась она. — У виртуальцев хотя бы есть жизнь, они хотя бы друг другом интересуются. — Она обвела собравшихся свирепым взглядом. — И что, по-вашему, останется от нас самих, если мы откажемся от всего, что существует вне нас, от всего, что сделано другими? Мы будем голыми. Мы превратимся в маразматиков. Только подумайте! Даже разговаривая сами с собой, мы используем то, что нам дали другие.

Но так было тогда. Сейчас казалось, что Теренс с самого начала говорил от имени второго «я» Клариссы.

— Не смотрите на меня так! — огрызалась Кларисса на виртуальцев, когда они указывали на нее пальцем и смеялись. — Вы продали свои тела за иллюзию молодости и изобилия, но я-то настоящая!

Иногда посреди такой тирады она демонстративно отключала имплантант, чтобы люди и машины исчезли. Дома тогда превращались в голые остовы, а витрины магазинов с их разноцветьем товаров — в черные провалы.

— Я вас даже не вижу! — кричала она, зная, что виртуальцы все равно ее видят, так как размещенные повсюду сенсоры улавливают изображение, звук и текстуру физических объектов и включают их в матрицу, внутри которой существует консенсусный город. Они вынуждены ее видеть, у них просто нет выбора. — Я в реальном мире и совершенно вас не вижу. Поняли теперь, что вы такое?! Вас можно просто выключить!

Но хотя она с удовольствием сообщала виртуальцам, что их не существует, их мнение было для нее отчаянно важно, и она не могла устоять перед искушением снова включить имплантант, чтобы посмотреть, как подействовал ее крик (я никогда не встречал человека, который бы так часто включал и выключал имплантанты, как Кларисса). Но виртуальцы почти всегда ее старательно игнорировали.

И вот, когда, закатив истерику, она обнаруживала, что никто на нее не реагирует, ситуация выходила из-под контроля. Однажды, за месяц до своего путешествия на Пиккадилли-серкус, она почувствовала, что не может завладеть вниманием прохожих возле станции подземки Уолтхэмстоу. Не желая признавать своего поражения, она, невзирая на артрит и общую слабость, заковыляла вниз по лестницам, чтобы на платформе дождаться поезда на юг. Платформа вокруг нее опустела, так как все виртуальцы сгрудились на другом конце.

А после, когда подошел поезд, она решительно попыталась в него войти. Естественно, она упала на рельсы, ведь поезд-то был виртуальным, частью Поля, способного выдерживать не физический вес, а лишь абстрактный вес виртуальных проекций. Она сломала косточку в колене. Ей было очень больно, но она встала и принялась ковылять взад-вперед по рельсам, ожидая, что кто-нибудь поможет ей забраться на платформу. Законы Поля не позволяли поезду тронуться, пока она внизу. А ведь Кларисса сама нарушила эти правила. Пассажирам оставалось только с ужасом смотреть, как старуха с трудом ходит по пояс в полу вагона, как она, запрокинув голову, обвиняюще буравит их взглядом и упрекает в недостатке сочувствия:

— Разве в Лондоне не осталось никого, кто помог бы пожилой женщине? Вы что, не только тела, но и сердца потеряли?

Сломанные кости и вообще физические травмы совершенно выходили за рамки разумения виртуальцев, поэтому они могли бы и не сочувствовать ей, но действительно хотели помочь, если не из чистого альтруизма, то хотя бы в собственных интересах, ведь она задерживала их поезд (не говоря уже про те, которые шли за ним) и всех выводила из равновесия. Виртуальны, если, конечно, они не обнищали до крайности, однообразно красивы, и, хотя рано или поздно умирают, но не старятся, как мы. Изо рта у них никогда не вылетают капельки слюны. Под носом никогда не блестит капля. Их макияж не размазывается. Наверное, поистине ужасно смотреть, как по вагону бродит грязное и страшное морщинистое существо, голова которого едва достает им до колен: ни дать ни взять — гоблин из сказки. Но что они могли сделать? Своими виртуальными руками они так же не сумели бы втянуть Клариссу на платформу, как ее не удержал пол виртуального вагона.

Поэтому кто-то позвонил в Сердцевину, а из Сердцевины дали знать сообществу физических, что один из нас попал в беду.

В наших домах надрывались телефоны. Физические Лондона похожи на членов старой перессорившейся семьи, которые давно уже глухи к недугам ближних, которые знают все их мелкие и мучительные слабости. Подобное равнодушное оцепенение способна нарушить лишь общая беда.

— Проклятая Кларисса. Вы слышали?

— Кларисса снова взялась за старое.

— Конечно, нельзя привлекать Агентов. Реальные люди должны сами решать своих проблемы.

— Проклятая Кларисса! Как она смеет ставить нас в такое положение?

В конечном итоге делегировали нас с Ричардом Говардом. Мы пересекли весь Лондон и, поскольку не могли воспользоваться виртуальными эскалаторами, тоже медленно и неловко сползли по гулкой бетонной лестнице на платформу. Кларисса сидела на рельсах. Она опять отключила имплантант — отчасти демонстративно, отчасти чтобы не нервничать при виде сотен возбужденных виртуальцев. Но в результате она оставила себя и без света ламп, который накладывало на заброшенную и неосвещенную станцию Поле. Последний час она, спотыкаясь, завывая и плача, бродила в кромешной темноте — видя одних лишь крыс и слыша только стук водяных капель, доносящийся откуда-то из глубины туннеля.

Мы с Ричардом включили имплантанты, чтобы видеть, что делаем, и потому нам пришлось сносить холодные взгляды виртуальцев. Они сидели в поезде, наблюдая, как мы неуклюже втаскиваем Клариссу наверх; они стояли на платформе, глядя, как мы ее отряхиваем; они перегибались с виртуальных эскалаторов, посмотреть, как мы несем ее по бетонным ступенькам.

— Взгляните на этих жутиков! — сказал один из прохожих, когда мы помогали Клариссе сесть в пикап Ричарда. — Какие безобразные у них рожи! У них что, нет никакого самоуважения?

Ответом ему стал общий гул согласия. Как правило, виртуальцы боятся нас, людей Извне, и наших жутковатых способностей в их мире (в особый трепет повергает их Ричард — с его огромным ростом, пышной гривой седых волос и манерой надменно проходить сквозь виртуальные стены). Но в тот момент мы мало кого могли напугать: два отдувающихся раскрасневшихся старика помогают колченогой сбрендившей старухе сесть в древний пикап.

— Не забудьте мою коляску! — взвыла вдруг Кларисса.

Каким-то образом мы умудрились затолкать инвалидное кресло через задние дверцы. Один бог знает, почему мы на это согласились, а ведь с полным правом могли бы возразить, что оно слишком тяжелое, и оставить его в сквере. Но приказы Клариссы, как правило, действовали на нас магически. Мы могли ворчать, роптать, но неизменно поступали так, как она велела.

— Только не надейся, что мы снова будем тебя спасать, — сказал ей Ричард уже у нее дома, туго забинтовывая старухе ногу. — В следующий раз это будут Агенты.

Никто из нас не знал точно, что собой представляют Агенты, известно было лишь, что они подручные Сердцевины в физическом мире. У них не было различимых лиц. Их гладкие головы и тела покрывал скафандр или кожа особого голубого оттенка, который не улавливали сенсоры Поля, и потому для виртуальцев они оставались невидимками. Одни из нас считали их просто роботами, другие — новой разновидностью людей, выведенных и выращенных для собственных целей Сердцевины. Но кем или чем бы они ни являлись, мы боялись их почти так же, как и виртуальцы, которые знали о них лишь по слухам, и их присутствие могли определить только по косвенным признакам.

— Я бы этого не перенесла, — пробормотала Кларисса. — Только не Агенты, которые придут за мной в темноте.

— Решать тебе, — отозвался Ричард. — Если снова попадаешь в переплет, другой помощи не жди.

Когда-то, в эпоху до Теренса, он был женат на ней. Как бы абсурдно это ни звучало, раньше они любили друг друга. И даже сейчас Кларисса попыталась рассеять его гнев кокетством.

— Ричард, дорогой, я знаю, что была глупой девочкой, но обещаю впредь вести себя хорошо.

Я обдумываю написанное: «Большинство из нас рано или поздно приходило к выводу, что подобные контакты нам неприятны, а цифровой мир считали неизбежным злом…»

Воображаю, как издевательски фыркнет Кларисса, прочтя эти строки.

— А ты бы предпочел, чтобы были только мы и никакого виртуального мира?

На самом деле происходит как раз обратное.

Виртуальные урбанистические конструкты создавались ради того, чтобы извлечь людей из окружающей среды, находившейся на грани полного уничтожения, и было решено, что эти города будут соответствовать старым физическим. На то имелись три причины. Во-первых, многих смогли уговорить принять консенсусный, или в просторечии виртуальный, статус, лишь пообещав, что у них сохранится доступ к тому, что они тогда еще считали «реальным миром». Во-вторых, проектировщики сочли необходимым оставить виртуальцам возможность контактировать с теми из нас, кто купил себе исключение из процесса «обесфизичивания», уплатив огромные штрафы и позволив себя стерилизовать (ведь в те дни физические и виртуальцы жили бок о бок, могли быть братьями и сестрами, отцами и сыновьями, однокашниками и давними друзьями). Третья причина была связана с мощностями самой Сердцевины: при всей огромности процессоров ее возможности были небезграничны, и виртуальный мир, который опирался на физический, требовал гораздо меньше системных ресурсов, чем выдуманный от начала и до конца.

Сейчас эти три условия утратили силу. Сердцевина разрослась, физические и виртуальцы отдалились друг от друга, и последние давно уже перестали воспринимать физический мир как «реальность». Поэтому, с точки зрения и политики, и техники, Сердцевина могла бы отделить физический город от виртуального. Отчасти это было бы проще, чем поддерживать статус-кво за счет дорогостоящей сети сенсоров.

Но, если быть честным, мне становится не по себе от одной мысли, что однажды я проснусь в Лондоне, где имплантанты больше не работают, где больше не встретишь виртуальцев, а мы предоставлены самим себе среди развалин. Эта мысль вызывает у меня ужас, ощущение заброшенности, изоляции. Видимо, говоря, что виртуальцы нужны нам из практических соображений, что их присутствие неизбежное зло, я просто ищу рациональное объяснение этому чувству.

Думаю, свое обещание Кларисса держала дня два, а после снова покинула дом в коляске. Уже через неделю она вернулась в Уолтхэмстоу, хотя избегала станции подземки и больше сцен не устраивала.

Не прошло и месяца, как она стала заряжать аккумулятор для большого путешествия — в самый центр Лондона. А после и впрямь взяла туда курс, мрачно подпрыгивая на рытвинах мостовой и упрямо отказываясь думать о том, насколько хватит зарядки.

Как всегда, она катила, выключив имплантант. Ее обступали разрушенные дома и заброшенные бензоколонки, мостовая лежала пустая, растрескавшаяся от многолетних заморозков. Но время от времени она останавливалась ради желанной «дозы», ради мгновения уюта и утешения, когда перед ней среди безмолвных руин вставал живой город.

— Я еду на Пиккадилли-серкус, — говорила она людям возле магазинчиков на Стоук-Ньютингтон. — Когда я была маленькой, меня водили туда посмотреть на разноцветные огоньки.

Покупатели — все как один — отворачивались.

— Как я любила эти огоньки, — рассказывала она букмекеру у дверей его конторы в Ислингтоне, — они плыли и искрились. Яркое электричество! Волшебные краски.

— Почему бы тебе не вернуться домой, жутик? — пробормотал букмекер и поспешил прочь.

— Наверное, огни там до сих пор есть, правда? — спросила она девушку на Кингс-кросс. — Ну, конечно, не настоящие, а те, которые вы способны видеть?

— Да, да! — откликнулась девушка, которую звали Лили. — На Пиккадилли-серкус чудесные огни, но они совершенно настоящие, понимаете? Они не физические, вы не подумайте ничего такого.

Особым умом Лили не отличалась, но была рада сделать доброе дело. Ее простое круглое личико, с очень низким разрешением и совершенно плоское, выглядело так, будто его взяли из комикса. Виртуальцы могли выбирать себе внешность, становиться настолько хорошенькими, интересными или получать настолько высокое разрешение, насколько позволяли их банковские счета. Но детальная проработка стоила дорого, а, судя по внешности девушки, Лили была очень бедной. Кожа у нее была однородно розовая, одежда — цветовой заливкой, вместо глаз — точки, а вместо улыбки вверх или вниз загибались кончики прямой линии.

— Ну, я, во всяком случае, уверена, что они не физические, — произнесла она тоненьким низкоразрешенным голоском, но вдруг сообразила, что попала впросак, и улыбка внезапно обратилась в изгиб раскаяния. — Ох, простите пожалуйста. Я не хотела сказать, что плохо быть… ну, знаете… физической. Просто неудачно выразилась.

— Не беспокойся, душечка. Я сплошь и рядом такое слышу. А ты — первый добрый человек, кого я встретила с тех пор, как вышла из дома.

Кларисса сняла с термоса крышку-стаканчик и, сидя в своей колясочке, налила себе немного кофе. Была середина октября, прохладный осенний день клонился к вечеру, и ей становилось зябко.

— Когда я была маленькой, мой папа повел меня на Пиккадилли-серкус посмотреть огоньки. Но, понимаешь, мне было совсем мало лет, и я услышала не «серкус», а «цирк», и когда мы туда пришли, спросила, куда подевались клоуны и тигры. «И где красивые тети в трико?» — спрашивала я. А папа объяснил, что это не «цирк», а «серкус» — круглая площадь, по которой ездят машины. О чем он еще говорил, я забыла, но точно помню, как вокруг меня переливались чудесные электрические огни и как я поняла, что мне нет дела до тигров и красивых теть в трико. В детстве краски кажутся волшебными. Я смотрела то в одну сторону, то в другую, но мне хотелось видеть все разом, так что под конец я решила, что буду кружиться на месте.

Поднеся крышку-стакан к губам, она отпила кофе.

— Я Лили, — дружелюбно сказала Лили.

Девушка удивленно смотрела на сеть морщинок, на старческие коричневые пятна, покрывавшие руки Клариссы, на то, как сами руки, не переставая, дрожали, так что кофе выплескивался через край. Если низкоразрешенной внешности Лили не хватало деталей, то у Клариссы их было в избытке. Но больше всего Лили сбивало с толку, что они не служили для украшения. Такая внешность, наверное, стоит целое состояние, решила Лили, но как можно самой захотеть вот так выглядеть?

— А меня зовут Кларисса, милочка. Кларисса Фолл, — величественно ответила старуха и, допив кофе, стряхнула капли из стакана прежде, чем закрыть термос.

— Вы дорогу знаете? — рискнула спросить Лили. — Знаете дорогу на Пиккадилли-серкус?

— Хотелось бы думать! — фыркнула Кларисса. — Мне больше двухсот лет, и в Лондоне я живу с самого рождения. Я здесь последний физический человек.

Она глянула на часы. Ей мучительно хотелось общения и внимания, но, получив их, она всегда была на удивление нетерпеливой и резкой.

— Двести лет! — почтительно повторила ее слова Лили. — Так вы совсем старая! Просто на случай, если вы не знаете, я могла бы вам показать…

— Да. Ради бога, покажи, — великодушно согласилась Кларисса.

Законы физического мира не позволяли нам ездить на виртуальном транспорте, но правила Поля не мешали виртуальным людям ездить в физической коляске. Единственная проблема заключалась в том, что инвалидное кресло было сконструировано лишь для одного человека, поэтому Лили пришлось встать сзади на небольшую приступочку, предназначенную для сумок с покупками.

— Ладно, — сказала Лили, которой чувство собственного достоинства было не по карману. — Тут недалеко.

— Боюсь, мне придется отключить имплантант, — сказала Кларисса, — чтобы видеть рытвины на дороге. Пока не прибудем на место, ты со мной разговаривать не сможешь.

— Я не против, — храбро согласилась Лили.

Она понятия не имела, о чем говорит Кларисса, но уже давно смирилась с тем, что жизнь по большей части непостижима.

Кларисса тронула рычаг, чтобы завести коляску. И делая это, невзначай бросила взгляд на дисплей аккумулятора. Когда она отправилась в путь, стрелка указывала на «Полный заряд», но сейчас уже дрожала на краю красного участка с надписью «Осторожно! Опасно низкий!». Лишь на одно мгновение Кларисса позволила себе понять, в какую беду попала, и почувствовать страх, а после решительно выбросила все из головы.

Кларисса медленно ехала по Тоттенхем-Корт-роуд. Универмаги электроники были темны и пусты, их витрины — затянуты пылью, а то и вовсе выбиты и полны мертвых листьев. Голые переулки вокруг засыпаны щебнем. Если не считать гудения электрической коляски и постукивания камешков, вылетающих из-под резиновых колес, царила мертвая тишина.

А Лили видела повсюду многоцветье товаров в витринах, машины, автобусы и людей.

— Почти приехали! — весело крикнула она, еще не окончательно уразумев, что с дезактивированным имплантантом Кларисса не видит ее и не слышит.

Потом она вдруг испуганно пискнула, когда Кларисса беззаботно свернула влево прямо под носом у автобуса и с величественным безразличием к гудкам и возмущенным воплям покатила по противоположной полосе.

— Она физическая! — кричала в объяснение Лили со своей приступочки позади Клариссы. — Просто она физическая.

На середине Шафтсбери-авеню аккумулятор окончательно сел, и коляска встала.

Вот тут Кларисса не на шутку испугалась. Вечерело, становилось очень холодно, а она — пожилая женщина со сломанной ногой — застряла среди развалин города. У нее нет крыши над головой, нет ни еды, ни питья и никакого способа добраться домой.

Но Кларисса хорошо умела выбрасывать неприятное из головы.

— Тут недалеко, — пробормотала она, имея в виду не псевдошато, свой далекий дом, а площадь Пиккадилли-серкус, которая ждала впереди. Пиккадилли-серкус не обещала ни тепла, ни пищи, ни выхода из ее затруднений, но главное ведь не в этом. — Придется пойти пешком, — сказала она. — Глупо забраться так далеко и ничего не увидеть.

Выбравшись из инвалидного кресла, она уже собралась мучительно проковылять оставшиеся несколько сотен ярдов, как вспомнила про Лили и остановилась.

— Остаток пути пойду пешком! — заорала она, совершенно верно предположив, что Лили потянулась за ней следом, но ошибочно — что невидимость девушки делает ее глухой. — Я тебя не вижу, потому что мой имплантант выключен, и я не хочу его включать, пока не доберусь до места, иначе все впечатление пропадет.

Она все распланировала заранее. Она не включит имплантант, пока не окажется прямо посреди серкус.

— Но можешь пойти со мной, если хочешь! — крикнула она, словно лично контролировала доступ в общественные места.

Она прошаркала еще несколько шагов по мертвой улице, а в другом Лондоне ее объезжали машины, на нее пялились пешеходы, а Лили терпеливо брела следом, будто они Добрый Король Венцеслас и его верный паж^{10}.

— Но вот что я тебе скажу. — Кларисса снова остановилась. Лицо у нее перекосилось от боли, но голос звучал беспечно. — Если тебе покажется, что нужно позвонить Совету и попросить разыскать какого-нибудь физического, чтобы он приехал и мне помог, я была бы признательна… Просто в моей треклятой коляске сел аккумулятор, понимаешь, и назад она меня не повезет.

— У меня нет денег, — ответила Лили. — Как, по-вашему, это экстренная ситуация? Мне набрать номер для экстренных ситуаций?

Но, Кларисса, разумеется, ее не услышала.

Когда она прихромала наконец на Пиккадилли-серкус, уже стемнело. Здания высились бессмысленными нагромождениями камня, тысячи разноцветных лампочек на старых рекламных вывесках были темны и неподвижны, а статуя Эроса больше походила на ангела смерти над гробницей, чем на бога физической любви.

С Риджент-стрит ветер принес капли дождя. Губы и пальцы Клариссы посинели от холода, ее била дрожь (Лили была потрясена: она в жизни ничего подобного не видела, ведь виртуальцы не мерзнут). А еще Клариссу мучила боль: сломанная косточка в колене сместилась, и казалось, будто в мышце проворачивают нож, а еще она устала, ей хотелось есть и пить. Слишком поздно она сообразила, что термос с кофе забыла в инвалидном кресле.

— Ты глупая гусыня, Кларисса Фолл, — ворчала она себе под нос. — Не в состоянии сама о себе позаботиться. Однажды ты просто сыграешь в ящик, придут крысы и тебя съедят. И во всем будешь виновата ты одна.

Потом она вспомнила про свою низкоразрешенную спутницу.

— Ты еще тут, Лили? — заорала она. — Ты позвонила, как я просила? Я сейчас подойду вон к той статуе и включу имплантант, и тогда мы сможем поговорить.

Она доковыляла до постамента Эроса и подняла руку к имплантанту у себя за ухом. На пустынную площадь разом хлынули краски, электрический свет и бурлящая жизнь большого города. Люди были повсюду. Машины сияли передними фарами и оставляли за собой тлеющие огоньки задних, а еще ездили черные такси и красные автобусы, полные пассажиров, из окон лился уютный желтый свет. Волшебные реки электрического света складывались в живые картины, и мерцающие слова вывесок переливались на фоне из чистейшего пурпура, красного, зеленого, желтого, голубого и белого.

— О! — завороженно воскликнула Кларисса. — Почти такие же, как в те времена, когда я была маленькой и огни были настоящими!

— Я же говорила, что они чудесные, — сказала Лили, словно комнатная собачонка, которая ждет час, два или три, пока хозяйка про нее вспомнит, и будет бесконечно благодарна, если на нее наконец обратят внимание.

Кларисса с улыбкой обернулась, но карикатурное личико Лили подействовало на старуху неожиданно: она ощутила одновременно укол жалости и отвращения. Ее улыбка поблекла. Ее радость развеялась. Она почувствовала, как к ней стучится физический мир: острые когти физической боли терзали ногу и голова раскалывалась от усталости и обезвоженности.

Лили почувствовала перемену в ее настроении, и концы простенькой черточки, служившей ей ртом, как раз начали загибаться вниз, когда Кларисса вновь выключила имплантант. Лили исчезла, а с ней и огни, такси, автобусы и пестрая толпа. Стало очень темно и совершенно тихо, и дома замаячили смутными тенями.

— Дело в том, Лили, — объявила пустой тьме Кларисса, — что вы, виртуальцы, совсем как эти огни. Всего лишь движущиеся картинки, складывающиеся из точек. Просто изображения автобусов, изображения машин, изображения людей…

Подчеркнуто повернувшись спиной к тому месту, где стояла Лили, Кларисса опять включила имплантант, и огни зажглись снова. Но на сей раз не было ни дрожи возбуждения, ни радостного шока, ничего, что скрасило бы холод и боль. «Словно каналы на телевизоре меняешь», — горько подумала Кларисса и тут же потянулась выключить имплантант. И в этот момент тумблер, сконструированный так, чтобы его трогали не больше пары раз за день, наконец не выдержал и сломался, отказываясь оставаться в том или другом положении. Теперь все, окружавшее Клариссу, беспорядочно мерцало, раз в несколько секунд перескакивая из виртуального в физический мир и обратно, — и она ничего не могла с этим поделать. Некоторое время Кларисса стояла, беспомощно и безутешно теребя тумблер, потом сдалась и села на асфальт у подножия статуи. А что еще ей оставалось?

— Ты позвонила Совету, Ли… — начала она, но тут виртуальный мир пропал. — Ах ты боже мой… Лили, ты еще тут?… А, ты уже здесь? Хорошо. Ты позвонила Совету? Просто, кажется, мне пора домой… Лили? Лили! Совет пришлет помощь? Скажи, не надо Агентов. Скажи, пусть вытащат из постели кого-нибудь физического. Они будут на меня злиться, но все равно приедут. Плевать, что там говорил Ричард.

Но вне зависимости от пожеланий старухи, Агенты были уже в пути: четверо спешили с четырех разных сторон, оторвавшись от четырех разных дел в разных частях Лондона. Они были еще далеко, но приближались. Их послала Сердцевина после того, как связалась с Ричардом Говардом и узнала, что мы, физические, больше не придем.

Позже Ричард устыдился и позвонил мне.

— Знаю, это кажется жестоким, — оправдываясь, сказал он, — но я действительно считаю, что нам лучше не вмешиваться, разве нет? Клариссе надо понять всю серьезность положения, иначе она опять возьмется за старое. Господи помилуй, она же не где-нибудь, а на Пиккадилли-серкус! Даже Кларисса должна сознавать, что нельзя съездить в центр Лондона и обратно на этой ее глупой колясочке. Она, совершенно очевидно, решила, что кто-нибудь за ней приедет. Прямо-таки на это поставила.

Я не меньше его злился на Клариссу. Полуденные часы я провел, сгребая листья и прибираясь в моем обнесенном стенами садике. Я только что съел легкий ужин, налил себе стакан старого портвейна и рассчитывал на тихий вечерок у камина, уютное время, которое пробежит за подготовительными заметками к главе 62 моей книги «Упадок и разрушение Реальности»^{11} (главы 60 и 61 я посвятил появлению интернета и мобильных телефонов и как раз подходил к центральному эпизоду повествования: моменту, когда человечеству впервые были представлены неопровержимые доказательства того, что его жизнедеятельность уничтожит планету — и не через сто или пару десятков лет, а уже через два-три года, если не сократить его физическое присутствие до сегодняшнего уровня).

— Проклятая Кларисса! Проклятая, проклятая, проклятая Кларисса!!!

Ну почему я должен отказывать себе в удовольствии посидеть над новой главой, если старуха по собственной воле, преднамеренно впуталась в такие неприятности? Даже днем мысль о поездке в центр Лондона вызывает у меня ужас, и Кларисса это прекрасно знает и тем не менее преспокойно решила, что меня можно вытаскивать из дома всякий раз, когда ей приспичит. И все-таки я понимал, что должен за ней поехать.

— Не могу же я оставить ее Агентам, Ричард. Знаю, она невыносима, знаю, она нас использует, но не могу же я ее бросить.

— Да бога ради, Том! Это послужит ей уроком, — отозвался Ричард, распаляясь от моей мягкотелости. — Как она вообще чему-то научится, если мы сейчас не проявим твердость? Это для ее же блага. И вообще, Агентов уже не отзовешь. Сам знаешь, каковы они.

— Ну, если они там будут, то и мне лучше поехать. Они напугают ее до смерти. Поеду прямо сейчас, тогда рядом хотя бы будет кто-то знакомый.

Я вышел на холод и завел машину. Я ужасно злился на Клариссу, боясь, что на меня вновь нахлынут горькие чувства, которые неизменно пробуждали во мне поездки в Лондон: смущение, стыд, горечь утраты, зависть, глубокое горе, сходное с тем, какое испытываешь, видя бывшую возлюбленную, которая ныне принадлежит другому и уже никогда, никогда к тебе не вернется… Меня мучила сама мысль о том, сколько сил будет потрачено зря, а еще пугали холод и темнота.

Когда я добрался до Пиккадилли-серкус, как раз прибыли Агенты: один появился с Шафтсбери-авеню, другой — с Пиккадилли, и еще по одному — с разных концов Риджент-стрит. Но, съежившись под статуей Эроса, Кларисса их не видела, поскольку, когда тумблер опускался, ее обступала кромешная тьма, а когда поднимался, сами Агенты становились невидимы. Рядом сидела на корточках Лили, виртуальной рукой обнимая старуху за физические плечи. Иногда Кларисса видела девушку, иногда нет, но в любом случае не могла получить тепла от прикосновения, сколько бы Лили ни желала его дать.

Когда свет моих фар скользнул по физическому пространству, первым, что увидела Кларисса, были двое Агентов, надвигающихся на нее из темноты. Ей они показались кошмаром из детских снов, и она закричала. Потом ее имплантант сам собой включился, и, закрывая их, вернулись автобусы и толпа. Но так стало даже хуже, ведь она знала, что Агенты все равно приближаются, хотя теперь и невидимые.

Она опять закричала.

— Не подходите ко мне, слышите! Не подходите!!!

— Не бойтесь, Кларисса, — сказала Лили. — Я здесь, я с вами.

Но Лили понятия не имела о происходящем. Она не знала, что такое холод. Она не знала, что такое физическая боль. Она не подозревала о присутствии Агентов. Она понятия не имела, что за мир безмолвия и теней прячется за яркими огнями Пиккадилли-серкус.

Я вышел из машины. Мой собственный имплантант был включен, и я осторожно преодолевал лежащую между мною и Клариссой площадь, прекрасно зная, какие ужасные рытвины могут скрываться под виртуальным асфальтом. Я изо всех сил старался не обращать внимания на множество виртуальных глаз, следивших за мной с холодным неодобрением, и одновременно кипел от ярости на эгоистичную Клариссу, которая снова заставляет меня переживать такое.

Как она посмела вытащить меня сюда холодной ночью! Почему я должен сносить иллюзию Консенсусного Поля и недоброжелательные взгляды виртуальцев, когда мне хочется лишь сидеть дома за высокой изгородью, которую я подстриг в виде крепостных стен, за запертыми дверьми, за плотно задернутыми шторами, и писать о реальности?

— Вы ее знаете, верно? — спросил меня прохожий. — Так сделайте же что-нибудь, приятель. Она же чокнутая. Больная. Ей нужна помощь.

Я не ответил. Я так и не научился разговаривать с этими людьми, столь отчетливо нереальными и столь очевидно живыми. Я презирал их и одновременно им завидовал. Каким безвкусным был их сконструированный мирок и с какой малодушной покорностью они его принимали. И сколь же узким и тусклым по сравнению с ним оказался мой собственный мир, мой унылый садик, моя подстриженная изгородь, моя книга, мой вечерний стакан портвейна, мои еженедельные вылазки в «Пегаса и Псов», в Последний Реальный Паб, где я пью Реальное Пиво во все скудеющей компании бесплодных и дряхлеющих старух и стариков, называющих себя Последними Реальными Людьми.

— Ее надо немедленно запереть, — сказала женщина. — Это та самая, которая в прошлом месяце остановила поезда на Северной линии. Я видела ее фотографию в газете.

Я пробирался меж гудящих машин.

— Хватит, Кларисса, — холодно сказал я, когда подошел к ней. — Я опять за тобой приехал. Простофиля снова пришел тебе на помощь, как ты, без сомнения, и ожидала. Я приехал отвезти тебя домой.

— Простофиля? Это еще кто? — пискнула она. Она испугалась, что с ней заговорил один из Агентов.

— Всего лишь я, Кларисса. Всего лишь Том.

— Кто-кто? — пробормотала Кларисса, силясь меня увидеть.

— Он сказал Том, дорогая, — объяснила ей Лили.

Кларисса искоса глянула на карикатурное лицо с черными точками глаз и выгнутой черточкой рта. Потом Лили снова исчезла, вместе со всем Полем, и Кларисса опять очутилась в темном физическом мире. Но теперь в нем был свет фар моей машины, и, поскольку ее не отвлекало Поле, Кларисса ясно увидела, как подхожу я и как у меня за спиной сгрудились Агенты, ожидая, что придет их черед браться задело, если я не сумею с ней сладить.

Неловко, мучительно, она поднялась на ноги.

— Мне просто хотелось снова увидеть огни. Такие, какие они были в моем детстве, — упрямо сказала она.

А потом вдруг закружилась на месте, как девочка, — но медленно, очень медленно, шаркая ногами и морщась от боли. И пока она кружилась, испорченный переключатель ее имплантанта продолжал щелкать, и несколько секунд вокруг нее летели яркие огни, автобусы и машины, потом снова наступал черед тьмы, которая была источником холода и боли, и вокруг плыли, сливаясь, пустые здания, подсвеченные лишь фарами моей машины.

Лили тоже то появлялась, то исчезала. Когда была она, растворялись Агенты. Когда пропадала она, возникали они. Неизменным оставался лишь я, который, как и Кларисса, мог и ощущать физический холод, и видеть виртуальные огни.

— Пойдем, Клари, — мягко сказал я ей. — Пойдем домой.

Несколько минут старуха не обращала на меня внимания, продолжая свое странное замедленное кружение и напевая себе под нос что-то без мотива и слов. Водители и пассажиры высовывались из окон машин и автобусов. Прохожие неприкрыто пялились на нас с тротуаров, словно «серкус» наконец превратилась в «цирк», словно мы здесь — лишь для того, чтобы устроить им представление.

А потом вдруг Кларисса остановилась, пошатнулась от головокружения, но глаза у нее горели, как у загнанного зверя.

— Кто ты? — вскинулась она. — Скажи мне честно, кто ты?

Странно, но в это мгновение все вокруг меня словно обрело новую резкость: острее стал холодный ночной воздух физического мира и ослепительнее разноцветные огни виртуального… Странное столкновение двух миров, которое вызвала одна, без чужой помощи, моя Клари… И я поймал себя на том, что больше не злюсь, даже не обижаюсь, хотя она заставила меня проделать такой путь.

Я отключил имплантант у себя за ухом, чтобы проверить, на месте ли Агенты. Они еще стояли в стороне и ждали.

— Это я, Клари, Том. Твой младший брат Том.

Ближайший ко мне Агент слегка насторожился и наклонил голову в мою сторону, словно я напомнил ему о чем-то.

— Думаю, на сегодня с тебя хватит приключений, милая, — сказал я сестре, снова включая имплантант, лишь бы не видеть Агентов. — На один день достаточно, ладно? И не обращай внимания на Агентов. Я приехал за тобой. Я приехал отвезти тебя домой.

Она позволила отвести себя к машине, и я помог ей сесть. Она была бледна, растеряна, сломанная нога у нее сильно распухла. Я порадовался, что не забыл захватить для нее плед и термос с горячим какао, а также бутылку бренди.

Странное луноликое создание по имени Лили, человеческая душа в карикатурной оболочке, последовала за нами и теперь обеспокоенно глядела на Клариссу.

— С ней все будет хорошо? — спросила девушка. — Она вдруг стала такая странная. Что с ней случилось?

— С ней все будет хорошо. Она просто старая и очень устала, — отозвался я, закрывая дверцу со стороны Клариссы и обходя машину, чтобы сесть самому.

Я выключил имплантант, стирая Лили и огни и звуки Пиккадилли. В темном мертвом пространстве силуэтами маячили четыре Агента. Они сдвинулись ближе и теперь стояли в ряд. У меня возникло странное ощущение, что им тоже хотелось бы поехать с нами, хотелось бы, чтобы кто-нибудь приехал за ними с пледами, бренди и горячим какао.

Устроив сестру поудобнее, я повернул ключ в замке зажигания. Я собирался вести машину так, как всегда передвигалась она — не видя виртуальных машин. Я не любил так поступать. Я знал, сколь высокомерным это кажется виртуальцам и как они на нас негодуют (ведь именно этим мы, люди Извне, заслужили свою дурную славу), но слишком велик был риск сломать подвеску по дороге домой — только этого еще не хватало.

— Если подумать, мы не так уж друг от друга отличаемся, — некоторое время спустя сказала Клари. Имплантант у нее был отключен, она смотрела в окно на заброшенные улицы, такие же одинокие, как пустые каньоны на какой-нибудь безжизненной затерянной в космосе планете. — Вон там физический мир, вот это физическая материя. Но мы же не такие, верно? Мы — сумма мыслей и образов. Рябь на поверхности бытия.

— Выпей еще чуточку бренди, Клари, а потом откинь сиденье и постарайся заснуть. Домой мы попадем не скоро.

Кивнув, она плотнее завернулась в плед. Ее имплантант включился сам собой, и она увидела, как с визгом тормозов от нас уворачивается такси и услышала разъяренный гудок. На краткое время вокруг нее вновь возникла оживленная ночная жизнь виртуального города. Потом все исчезло.

— Точно такие же, — сонно сказала она. — Точно такие же, как огни на Пиккадилли-серкус.

Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ

© Chris Beckett. The Perimeter. Piccadilly Circus. 2005. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2005 г.