«Если», 2008 № 01

Тед Косматка Пророк острова Флорес

Когда Поль был мальчиком, он играл в Бога на чердаке над гаражом родителей. Отец так это и назвал: «играл в Бога» — в тот день, когда все обнаружил. И разнес вдребезги. Поль смастерил клетки из досок два на четыре дюйма, найденных за гаражом, и металлической сетки с ячейками в четверть дюйма, купленной в местном хозяйственном магазине. Когда отец уехал выступать на конференцию по теологической эволюции, Поль начал сооружать собственную лабораторию по эскизам, выполненным в последний день школьных занятий.

Он был еще слишком мал, чтобы воспользоваться отцовскими электроинструментами, поэтому доски для клеток ему пришлось пилить ручной пилой. Для резки проволочной сетки он взял у матери большие черные ножницы. Петли открутил от дверец старого шкафа, а гвозди взял в ржавой банке из-под кофе, что висела над заброшенным верстаком отца.

Как-то вечером мать услышала стук молотка и подошла к гаражу.

— Что ты там делаешь? — спросила она на правильном английском, глядя на прямоугольник света, льющегося с чердака.

Поль высунул в окошко голову — торчащие черные волосы, усыпанные опилками.

— Просто играю с инструментами, — ответил он, что в определенном смысле было правдой. Ведь он не мог солгать матери. Солгать осознанно.

— Какими инструментами?

— Молотком и гвоздями.

Она смотрела на него снизу вверх, ее изящное лицо напоминало разбитую китайскую куклу — кусочки фарфора, склеенные не очень точно.

— Будь осторожен, — сказала мать, и он понял, что она говорит и об инструментах, и об отце.

— Хорошо.

По мере того как Поль мастерил клетки, дни превращались в недели. Исходные материалы ему достались крупные, поэтому и клетки он делал приличными — так меньше приходилось пилить. И они получились огромными, сложными конструкциями, абсурдно большими по сравнению с животными, для которых предназначались. Не клетки для мышей, а целые мышиные города — площадью с крышку стола, — в которых легко разместилась бы немецкая овчарка. Он потратил на эту затею почти все карманные деньги, покупая разные необходимые мелочи: листы плексигласа, пластиковые бутылочки для воды и деревянные штырьки, которые он приспособил на задвижки для дверец. Пока соседские дети играли в баскетбол и догонялки, Поль работал.

Он покупал беговые колеса и прокладывал дорожки. Подвешивал веревочные петли, чтобы мыши могли вскарабкаться на разные платформы. Самих мышей он купил в зоомагазине. Прежде всего он приобрел белых мышей, которых продавали на корм змеям, но иные из них оказались с разноцветными шкурками. Попалось даже несколько английских — с гладкими лоснящимися шкурками, вытянутыми тельцами и большими тюльпанообразными ушами. Ему требовалась разнообразная популяция, поэтому он старался приобрести различные виды.

Трудясь над постоянными мышиными домами, он держал грызунов в маленьких аквариумах, поставленных один на другой на столе в центре комнаты. И в тот день, когда Поль закончил последнюю большую клетку, он выпустил мышей в их новое обиталище одну за другой — первых исследователей нового континента. Решив отметить это событие, он привел на чердак своего приятеля Джона, который от такого зрелища просто остолбенел.

— Ты сам все это сделал? — изумился Джон.

— Да.

— Наверное, много времени ушло.

— Несколько месяцев.

— А мне родители не разрешают держать дома животных.

— Мне тоже. Но это мыши, а не домашние зверушки.

— А кто же они?

— Эксперимент.

— Какой такой эксперимент?

— Пока не придумал.

Мистер Финли стоял возле проектора, рисуя маркером красный эллипс на листе прозрачного пластика. Спроецированный на стену, он напоминал кривую полуулыбку между осями X и Y.

— Это отображает количество дочерних атомов. А это… — он нарисовал зеркальное отражение первого эллипса, — количество родительских атомов. — Положив маркер на проектор, он обвел взглядом ряды студентов. — Может кто-нибудь сказать, что означает точка пересечения?

Дарен Майклз в переднем ряду поднял руку:

— Время полураспада элемента.

— Совершенно верно. Джонсон, в каком году была изобретена радиометрическая датировка?

— В 1906-м.

— Кем?

— Резерфордом.

— Какой метод он использовал?

— Ураново-свинцовый…

— Нет. Уоллес, а ты можешь сказать?

— Он измерял количество гелия как промежуточного продукта распада урана.

— Хорошо. Так кто же тогда использовал ураново-свинцовый метод?

— Болтвуд, в 1907 году.

— И как были встречены эти первые результаты?

— Со скептицизмом.

— Кем?

— Эволюционистами.

— Хорошо. — Мистер Финли повернулся к Полю. — Карлсон, можешь нам сказать, в каком году Дарвин написал «О происхождении видов»?

— В 1867-м.

— Правильно. И в каком году теория Дарвина окончательно утратила доверие большей части научного сообщества?

— Это произошло в 1932 году. — Предвидя следующий вопрос, Поль продолжил: — Когда Кольхорстер изобрел калий-аргоновую датировку. Новый метод доказал, что Земле меньше лет, чем полагали эволюционисты.

— В каком же году теория эволюции потерпела окончательный крах?

— В 1954-м, когда Уиллард Ф.Либби из Чикагского университета изобрел датировку по углероду-14. Он получил Нобелевскую премию в 1960 году, когда с помощью углеродной датировки раз и навсегда доказал, что возраст Земли составляет 5800 лет.

Приходя на чердак, Поль надевал белый лабораторный халат. То был один из старых отцовских халатов, поэтому ему пришлось обрезать слишком длинные рукава. Отец Поля был доктором философии, крупным и успешным блондином. С матерью Поля он познакомился после аспирантуры, когда его пригласила консультантом китайская исследовательская фирма. Некоторое время они работали над одними и теми же проектами, но никто и никогда не сомневался, что именно отец Поля был в семье научным светочем. Гением, знаменитостью. И еще он был сумасшедшим.

Отец Поля любил все крушить. Он калечил телефоны, пробивал стены и ломал столы. Нарушал обещания ничего не трогать. Однажды он сломал кости; полицию вызвали врачи «скорой помощи», не поверившие в байку о том, как мать Поля упала с лестницы. Они не поверили рыдающей фарфоровой женщине, клявшейся, что муж ее и пальцем не тронул.

Отец Поля был стихийным явлением, катаклизмом. Таким же непредсказуемым, как удар кометы или извержение вулкана. На чердаке было удобно прятаться, и Поль целиком отдался своему увлечению.

Поль изучал мышей так, словно они были шимпанзе Гуделл[19]. Наблюдения за их «общественной жизнью» он записывал в зеленом перекидном блокноте. Он обнаружил, что, существуя большими группами, мыши образуют стаи наподобие волчьих, с доминантным самцом и доминантной самкой — структурированную социальную иерархию, включающую сексуальные привилегии, четкую собственную территорию и почти ритуальные демонстрации подчиненного положения самцов рангом ниже. Доминантный самец совокуплялся с большинством самок. Мыши, как узнал Поль, могут даже убивать друг друга.

Природа не терпит пустоты, и мышиная популяция разрасталась, заполняя все новые миры, которые он для них создавал. Мышата рождались слепыми и розовыми, но как только у них вырастала шерстка, Поль записывал ее цвет в блокноте. Были мышата желтовато-коричневые, черные и серые. Иногда золотистые. Попадались крапчатые, полосатые и со смесью окрасок. В следующих поколениях появлялись цвета, каких не было у купленных мышей первого поколения, и ему хватило знания генетики понять, что это пробиваются на поверхность рецессивные гены.

Поля восхищала сама концепция генов — стабильных элементов, с помощью которых Бог обеспечил перенос наследуемых характеристик от одного поколения к следующему. В школе этот процесс называли Божественным Переносом.

Поль продолжал исследования и узнал, что локусы[20] пигментации у мышей хорошо картированы и хорошо понятны. Он разбил мышиную популяцию на категории по фенотипу — набору внешних признаков — и обнаружил одну мышь, темноглазую и бледно-кремовую, у которой должны были присутствовать трижды рецессивные гены: bb, dd, ее. Но ему было уже недостаточно просто разводить мышей, наблюдать за ними, заполнять квадраты Паннета[21]. Ему хотелось заняться настоящей наукой. А поскольку настоящие ученые пользуются микроскопами и электронными весами, Поль попросил, чтобы ему подарили их на Рождество.

Он быстро обнаружил, что мыши не очень-то любят находиться под микроскопом и сразу убегают с предметного столика. Зато электронные весы оказались полезны. Поль взвешивал каждую мышь и скрупулезно записывал результаты. Он стал задумываться над идеей выведения собственной инбредной[22] линии — мышей с определенной комбинацией четких признаков, — но никак не мог придумать, какие признаки выбрать.

Он перелистывал блокнот, и тут его осенило. Январь-17. Не дата, а мышь — семнадцатая мышь, родившаяся в январе. Поль подошел к клетке и открыл дверцу. Комочек песочного цвета метнулся в сторону, но Поль ловко ухватил за хвост мышку — пятнистую и с большими ушами. В принципе, ничего особенного в ней не было. От сестер она отличалась лишь пометкой в блокноте. Поль взглянул на пометку и записанную рядом цифру. Из более чем девяноста мышей, занесенных в блокнот, Январь-17 была самой крупной из всех, что ему довелось взвешивать — на целых два грамма.

В школе его учили, что с помощью науки можно расшифровать истинное значение Божественных Слов. Бог записал язык жизни четырьмя буквами — А, Т, Г и Ц[23]. Но Поль занимался этим не для того, чтобы приблизиться к Богу. А по самой простой причине — он был любопытен.

Уже наступила ранняя весна, когда отец поинтересовался, чем его сын занимается на чердаке.

— Так, всякой всячиной.

Они возвращались в отцовской машине с уроков игры на пианино.

— Твоя мать сказала, что ты там что-то мастеришь.

Поль струхнул:

— Я там строил крепость, уже давно.

— Тебе почти двенадцать лет. Не поздновато ли играть в крепости?

— Да, наверное.

— Я не хочу, чтобы ты все время там торчал.

— Хорошо.

— И не хочу, чтобы это отразилось на твоих оценках.

— Хорошо, — согласился Поль, не получивший за два года ни единой четверки.

Оставшуюся часть пути они проехали молча. Поль исследовал стены только что сформировавшейся реальности. Потому что умел распознавать толчки, предвещающие землетрясение.

Он разглядывал руки отца на руле. Хотя Поль и был весь в отца — крупным для своего возраста мальчиком, чертами лица он больше походил на мать-азиатку и нередко гадал, не это ли причина, из-за которой он не может преодолеть разделяющую их с отцом пропасть. А стал бы отец иначе относиться к веснушчатому и светловолосому сыну? Нет, решил Поль. Отец был бы таким же. Тем же стихийным бедствием, тем же катаклизмом. Он не мог не быть таким, какой он есть.

Поль смотрел на руки отца, и годы спустя, думая об отце, даже после всего, что случилось, он вспоминал именно тот момент. Отец ведет машину, его руки на руле, миг предчувствия беды, которое потом оправдалось, но и этот же миг сам по себе — лучший из всех, что когда-либо будет между ними.

— Что ты сделал? — изумленно спросил Джон. Поль тайком провел его на чердак и теперь демонстрировал Берту, держа бедняжку за хвост. Шкурка у нее была в чудесных золотистых пятнышках, длинные усики шевелились.

— Она из последнего поколения, Ф4.

— И что это значит?

Поль улыбнулся:

— Она родственница сама себе.

— Какая большая мышь!

— Пока самая большая. Пятьдесят девять граммов, взвешена в стодневном возрасте. А средний вес мышей — около сорока.

Поль положил мышь на ладонь Джона.

— Чем ты ее кормил?

— Тем же, чем и остальных. Взгляни на это. — Поль показал ему графики, которые начертил подобно мистеру Финли: слегка направленный вверх эллипс между осями X и Y, отображающий медленное увеличение веса тела в каждом новом поколении.

— Один самец из поколения Ф2 потянул на сорок пять граммов, поэтому я скрестил его с самыми крупными самками, и они родили более сорока мышат. Я взвесил их всех в возрасте ста дней и выбрал четырех великанов. Потом скрестил их между собой и проделал то же самое в следующем поколении. И получил такую же кривую распределения веса в форме колокола, только колокол был немного смещен вправо. Берта оказалась самой крупной из всех.

Джон с ужасом взглянул на Поля:

— И это работает?

— Конечно, работает. Ведь люди почти пять тысяч лет проделывали то же самое с домашними животными.

— Но тебе не понадобились тысячи лет.

— Нет. Меня даже немного удивило, что все так хорошо получилось. Ничего сложного здесь нет. Взгляни на нее — она всего лишь Ф4, четвертое поколение. И представь, как будет выглядеть Ф10.

— Очень похоже на эволюционизм.

— Не болтай чепуху. Это всего-навсего направленный отбор. Если имеется достаточно разнообразная популяция, то просто поразительно, к чему может привести легкий толчок в нужном направлении. Ведь если подумать, то я пять поколений подряд обрубал нижние 95 процентов кривой распределения веса. Конечно же, мыши стали крупнее. Наверное, при желании я смог бы пойти и в другую сторону, уменьшая их. Но вот кое-что меня удивило, хотя я заметил это лишь недавно.

— Что?

— Когда я начинал, более половины мышей были альбиносами. А сейчас таких лишь одна из десяти.

— Ну, и?

— Я никогда специально не проводил отбор по этому признаку.

— И что?

— А то, что когда я делал выбраковку… когда решал, каких именно размножать, то иногда вес двух мышей оказывался одинаковым, и я выбирал наугад. Думаю, просто так уж вышло, что мышей одной разновидности я выбирал чаще, чем других.

— К чему ты клонишь?

— А что если в природе тоже так происходит?

— Как это?

— Ну, как с динозаврами. Или с мамонтами, или с пещерными людьми. Ведь они когда-то существовали, мы про них знаем, потому что находим кости. Но теперь-то их нет. Бог сотворил все живое примерно шесть тысяч лет назад, правильно?

— Да.

— Но каких-то животных больше нет. Они вымерли.

Это произошло в выходные. Берта была беременна, непристойно и чудовищно. Поль отсадил ее в один из аквариумов, создав островок спокойствия на столе в центре чердака. В уголке стеклянной клеточки стояла коробочка с бумажными салфетками, и Берта превращала кусочки бумаги в уютное гнездышко, чтобы произвести в нем на свет очередное поколение гигантов.

Поль услышал, как в гараж въехала отцовская машина. Он рано вернулся домой. Поль задумался, не выключить ли на чердаке свет, но понял, что это лишь привлечет внимание отца. И стал ждать, надеясь на везение.

В гараже было странно тихо — лишь негромко работал мотор в машине. У мальчика похолодело внутри, когда он услышал, как потрескивают ступени лестницы под весом отца.

Тут его на секунду охватила паника — на единственную отчаянную секунду, пока он лихорадочно искал взглядом, куда можно спрятать клетки. Глупый порыв — деваться все равно некуда.

— Что за вонь? — вопросил отец, когда его голова показалась из отверстия люка. Родитель замер и осмотрелся. — Ого…

Он только это и сказал. И повторил, когда поднимался в комнату. Он стоял там, как исполин, и смотрел. Единственная лампочка без плафона замаскировала его глаза тенями.

— Что это? — произнес он наконец.

От его мертвого голоса желудок Поля превратился в ледышку.

— Что это? — Теперь громче, и что-то изменилось в глазах-тенях.

Отец протопал к нему, навис над ним.

— Что это?! — завопил он, брызгая слюной.

— Я… я думал…

Большая рука метнулась вперед, ударила Поля в грудь, смяла в кулаке футболку, рванула в воздух.

— Это еще что за гадость? Разве я тебе не говорил: никаких животных в доме! А ты притащил эту мразь в дом! В мой дом!

Рука распрямилась, швырнув Поля на клетки, перевернув один из столов — дерево и сетки с треском рухнули, запищали мыши, отлетели покореженные петли. Погибли месяцы и месяцы работы.

Отец заметил аквариум с Бертой, схватил его. Поднял высоко над головой — и настал момент, когда Полю показалось, что он почти видит Берту и мышат внутри нее, бесчисленные поколения, которым уже не суждено родиться. Затем руки отца пошли вниз — как стихийное бедствие, катаклизм. Поль зажмурился, чтобы в глаза не попали осколки, а в голове его вертелась только одна мысль: «Вот как это происходит. Именно так это и происходит».

Когда Полю исполнилось семнадцать, он поступил в Стэнфордский университет. Два года спустя отец умер.

В Стэнфорде он выбрал двойную специализацию по генетике и антропологии, взяв восемнадцать часов за семестр. Он изучал переводы свитков Мертвого моря и апокрифические тексты, прошел курсы по сравнительной интерпретации и библейской философии. Изучал фруктовых мушек и половое размножение. Еще студентом он завоевал право на престижную летнюю интернатуру под руководством знаменитого генетика Майкла Пура.

Поль сидел в аудиториях, где преподаватели в темных костюмах излагали теории о Кибре и Т-вариантах, микроцефалине-1 и гаплоидной группе D. Он узнал, что ученые идентифицировали структуры внутри семейства протеинов под названием ААА+, которые, как было показано, инициируют репликацию[24] ДНК, и что эти генетические структуры были сохранены во всех формах жизни, от людей до самых древних бактерий, став визитной карточкой самого великого проектировщика.

И еще Поль изучал запрещенные тексты. Он изучал сбалансированные равновесия[25] и Харди-Вейнбурга[26], но в одиночку и по ночам, бродя по темным залам внутри собственной головы, потому что больше всего его восхищали компромиссы. Поль был юношей, который понимал компромиссы.

Он узнал о недавно открытом гене АРОЕ4, общем почти для всех живущих на планете людей, и прочел теории о том, каким образом вредоносные гены стали встречаться в популяции с такой высокой частотой. Оказывается, хотя АРОЕ4 и вызывает болезнь Альцгеймера, он также защищает мозг от разрушительных для него последствий недоедания в раннем детстве. Ген, уничтожающий мозг в семьдесят лет, защищает его в возрасте семи месяцев. Он узнал, что люди с серповидно-клеточной анемией невосприимчивы к малярии, а носители гетерозиготных генов кистозного фиброза менее восприимчивы к холере, что во время эпидемий чумы люди с кровью группы А выживали чаще, чем люди с кровью других групп, и это всего за одно поколение навсегда изменило процентное соотношение групп крови среди населения Европы. Некоторые утверждали, что этот процесс теперь медленно имитируется геном CKR5[27] и вирусом ВИЧ.

На лекциях по антропологии Поль узнал, что все его современники могут проследить свою родословную до предков из Африки, живших почти шесть тысяч лет назад, когда все человечество существовало в пределах единственной небольшой популяции. И еще профессора говорили: было не менее двух миграций людей из Африки — узкое место генетики в пользу теории Всемирного потопа. Но каждая культура имеет собственные верования и убеждения. Мусульмане называют это Аллахом, евреи — Яхве. Научные журналы проявляют осторожность и больше не называют это Богом, а говорят о разумном создателе — архитекторе, со строчной «а». Впрочем, в глубине души Поль решил, что все это сводится к одному и тому же понятию.

Поль узнал, что ученые сканировали мозги монашек, пытаясь отыскать отметку Бога, но не смогли ее найти. И узнал о теории эволюции. Хотя официальная наука давно ее развенчала, приверженцы этой теории еще существовали — их убеждения обрели почти бессмертный статус по соседству с родственными областями псевдонауки, прозябая на задворках рядом с более старыми системами убеждений наподобие астрологии, френологии и акупунктуры. Современные эволюционисты считали, что все различные системы датировок ошибочны, и предлагали целый набор ненаучных объяснений того, почему изотопные методы дают неправильные результаты. Кое-кто из них даже поговаривал о фальсификации данных и мировом заговоре.

Эволюционисты игнорировали общепринятую интерпретацию геологической хронологии. А также чудо плаценты и идеальную сложность глаза.

На младших и старших курсах Поль изучал археологию — древние останки Homo erectus и Homo neanderthalensis. А также останки нелюдей — афаренсиса, австралопитека и Пана[28].

В мире археологии граница между людьми и не-людьми могла быть расплывчатой — но всегда оставалась важной. Для некоторых ученых Homo erectus был расой давно вымерших людей, засохшей веткой на древе человечества. Для их более консервативных коллег он вообще не был человеком — просто неким «другим», отрыжкой творца, независимым существом, изготовленным с помощью того же набора инструментов. Но это была уже крайняя точка зрения. Официальная наука, разумеется, приняла в качестве индикатора принадлежности к человечеству использование каменных орудий. Люди изготовляли орудия. Лишенные души животные — нет. Конечно, и в официальной науке все еще шли споры. Ископаемые останки KNM ER 1470, найденные в Кении, выглядели настолько безупречно сбалансированными между человеком и не-человеком, что была даже изобретена новая категория: почти-человек. Споры обещали стать весьма жаркими, спорщики приводили в качестве доказательств антропометрическую статистику.

Подобно благосклонному учителю, внезапно явившемуся на детскую площадку, чтобы разнять драчунов, на сцене появилась наука генетика. А потом, заняв точку пересечения между двумя страстями в жизни Поля — генетикой и антропологией, — родилась наука палеометагеномика.

Поль получил степень бакалавра в мае и начал дипломную работу в сентябре. Через два года, получив ученую степень, он переехал на восточное побережье, чтобы работать в «Вестинг геномикс», одной из передовых лабораторий, занимающейся генетическими исследованиями.

Три недели спустя он уже находился в Танзании, осваивая в полевых условиях разработанную лабораторией методику извлечения ДНК из костей возрастом 5800 лет. Более древних костей в мире не существовало.

Двое мужчин вошли в ярко освещенную комнату.

— Значит, здесь и проводятся анализы? — произнес незнакомый голос с акцентом австралийца-горожанина.

Поль оторвался от микроскопа и увидел своего руководителя в сопровождении мужчины постарше, облаченного в серый костюм.

— Да, — ответил мистер Лайонс.

Незнакомец переместил вес тела на тиковую трость. Волосы у него были коротко остриженные и седые, с аккуратным косым пробором.

— Меня никогда не перестает изумлять, — продолжил незнакомец, оглядываясь, — насколько похожи лаборатории по всему миру. Даже культуры, которые ни в чем не могут согласиться между собой, сходятся в том, как сконструировать центрифугу, где разместить стойку с пробирками, какой краской покрасить стены. Всегда белой. А лабораторные столы — черной.

Мистер Лайонс кивнул. Он был из тех, кто носил свой авторитет как униформу (на два размера больше), которую требовалось непрерывно поправлять, чтобы выглядеть прилично.

Поль встал и стянул с рук латексные перчатки.

— Гэвин Макмастер, — представился незнакомец, протягивая руку. — Рад с вами познакомиться, мистер Карлсон.

Они пожали друг другу руки.

— Поль. Можете звать меня Поль.

— Извините, что прервал вашу работу.

— Я все равно в это время делаю перерыв.

— Не буду мешать вашей дискуссии, — сказал Лайонс и вышел.

— Прошу вас, — Поль указал на ближайший рабочий стол. — Присаживайтесь.

Гэвин опустился на стул.

— Обещаю не отнять у вас много времени, — сказал он. — Но мне необходимо с вами поговорить. Мы последние несколько дней оставляли сообщения для вас, и…

— А-а… — Поль изменился в лице. — Так вы из…

— Да.

— То, что вы связались со мной здесь, весьма необычно.

— Могу вас заверить, что и обстоятельства весьма необычны.

— Тем не менее не могу сказать, что мне понравилось, занимаясь одной работой, получить предложение заняться другой.

— Теперь я вижу: случилось недоразумение.

— Каким образом?

— Вы назвали наше предложение работой. Считайте, что мы просим вас о консультации.

— Мистер Макмастер, я очень занят. Я сейчас в середине нескольких проектов и, если честно, удивлен, что Вестинг позволил вам войти в эту дверь.

— Вестинг уже «на борту». Прежде чем связаться с вами сегодня, я взял на себя смелость поговорить с руководством.

— Как вам удалось?… — Поль уставился на визитера, Гэвин приподнял бровь. Когда имеешь дело с корпорациями, вопрос «как?» обычно бывает риторическим. Ответ всегда один. И всегда включает долларовые знаки.

— Разумеется, вас тоже ждет премия. — Макмастер пододвинул к нему через стол чек. Поль едва взглянул на бумажку.

— Повторю, я сейчас в середине нескольких проектов. Возможно, кого-нибудь из наших специалистов по анализу образцов ваше предложение заинтересует.

Макмастер улыбнулся:

— При обычных обстоятельствах я предположил бы, что это ваша тактика заключения сделок. Но ведь это не так?

— Не так.

— Когда-то я был таким же. Черт, может быть, я и сейчас такой.

— Тогда вы меня поймете. — Поль встал.

— Я вас понимаю лучше, чем вы думаете. Но иногда деньги бывают куда красноречивее людей. Кстати, бренность денег способны ощутить лишь те, кто соглашается их принять.

— У меня такого опыта не было. Прошу меня извинить. — Вежливость подобна стене. Этому он научился у матери.

— Прошу вас… Прежде чем мы расстанемся, я хочу вам кое-что показать.

Гость открыл портфель и достал пачку глянцевых фотографий.

На секунду Поль замер. Потом взял снимки из протянутой руки Гэвина. Поль смотрел на фотографии. Долго смотрел.

— Эти ископаемые останки найдены в прошлом году на острове Флорес в Индонезии, — пояснил Гэвин.

— Флорес, — прошептал Поль, все еще разглядывая карточки. — Я слышал, там нашли странные кости. Но не знал, что уже есть публикации.

— Потому что мы ничего не публиковали. Пока, во всяком случае.

— Эти размеры не могут быть правильными. Шестидюймовая лучевая кость.

— Они правильные.

Поль взглянул на собеседника:

— Почему я? — После этих слов защитная стена рухнула, выпустив на волю азарт ученого.

— А почему нет?

Теперь настала очередь Поля приподнять бровь.

— Потому что вы хороший специалист, — пояснил Гэвин.

— Есть и другие.

— Потому что вы молоды и пока не обрели репутацию, которой побоитесь рискнуть.

— Или на которую смогу опереться.

Гэвин вздохнул:

— Потому что я не знаю, суждено ли было археологии стать такой важной, какой она стала. Удовлетворит ли вас такой ответ? Мы живем в мире, где религиозные фанатики становятся учеными. Скажи, парень, ты религиозный фанатик?

— Нет.

— Вот почему. Или примерно поэтому.

Перелет до Бали занял семнадцать часов, еще два они летели до острова Флорес на зафрахтованном самолете. Затем четыре часа ехали на джипе через крутые горы в самое сердце джунглей. Полю это могло показаться путешествием в другой мир. Пошел дождь, перестал, затем пошел снова, превратив дороги в нечто такое, с чем пришлось считаться.

— Здесь всегда так? — поинтересовался Поль.

— Нет, — сообщил Гэвин. — В сезон дождей дороги намного хуже.

Флорес — остров цветов. С воздуха он выглядел наподобие длинной ленты джунглей, брошенной в синюю воду, частичкой в ожерелье островов, протянувшемся между Австралией и Явой. Линия Уоллеса[29] — более реальная, чем любая линия на карте — находилась западнее, в направлении Азии и империи плацентарных млекопитающих. Здесь правил странный император.

К тому времени, когда они въехали в Рутенг, Поль сильно устал и тер слипающиеся глаза. Рядом с джипом бежали дети, в чьих лицах сочетались черты малайцев и папуасов — коричневая кожа, крепкие белые зубы, мечта стоматолога. Городок стоял одной ногой в джунглях, другой — на склоне горы. На его окраине начиналась долина, спускавшаяся вниз на несколько километров.

Мужчины разместились в отеле. Комната Поля оказалась с минимальными удобствами, но чистая, и он заснул как убитый. На следующее утро он проснулся, принял душ и побрился. Гэвин встретил его в вестибюле.

— Отель простоват, ты уж извини, — сказал Гэвин.

— Нет, все в порядке. Там есть душ и кровать. Это все, что мне нужно.

— Мы используем Рутенг как своего рода базовый лагерь для раскопок. Наше следующее жилье уже не будет таким роскошным.

Подойдя к джипу, Поль проверил свое снаряжение. И, лишь усевшись на пассажирское сиденье, заметил пистолет — черная кожаная кобура была закреплена изолентой на дверце водителя. Вчера ее там не было.

Гэвин заметил его взгляд:

— Мы живем в безумные времена, приятель. А про эти места история просто забыла — до недавних событий, которые заставили вспомнить.

— Что еще за недавние события?

— С точки зрения одних — религиозные события. Для других — политические. — Гэвин помахал рукой. — Ставка у этой находки больше, чем просто амбиции ученого.

Они ехали на север, спускаясь в долину и проезжая мимо последних остатков цивилизации.

— Вы боитесь, что кто-то может похитить кости? — спросил Поль.

— Да, это одно из моих опасений.

— Одно?

— Легко делать вид, будто мы играем лишь теориями — идеями, придуманными в некоей башне из слоновой кости соперничающими группами ученых. Словно все это лишь какое-то интеллектуальное упражнение. — Гэвин взглянул на него серьезными темными глазами. — Но потом ты видишь эти кости, берешь, ощущаешь их вес, и иногда теории умирают у тебя в пальцах.

Дорога в долину шла ломаными зигзагами, время от времени сменявшимися округлыми поворотами. На прямых участках нависающие ветви превращали ее в туннель, а джунгли — во влажную ткань, бьющую в ветровое стекло. Но время от времени эта ткань отдергивалась, и за краем обрыва показывалась долина во вкусе Голливуда — архетип всех долин, где сквозь дымку тропических испарений проглядывали джунгли. На таких участках грунтовой дороги резкий левый поворот руля сделал бы их поездку очень быстрой… и последней.

Гэвин назвал пункт их назначения — «Лиандж буа», в переводе «Холодная пещера». И объяснил, как все, возможно, произошло — сценарий. Вокруг жаркие джунгли, поэтому двое или трое вошли в пещеру, чтобы посидеть в прохладе или поспать. Или же, возможно, шел дождь, и они вошли в пещеру обсохнуть, но только дождь не прекращался, реки вышли из берегов, как это иногда происходит, и они оказались в ловушке, отрезанные водой, а потом их утонувшие тела оказались погребены под илом и осадками.

Они некоторое время ехали молча, пока Гэвин не произнес третий вариант:

— Или же их там съели.

— Кто съел?

— Homo homini lupus est, — ответил Гэвин. — Человек человеку — волк.

Они пересекли набухшую от дождей реку, вода в которой поднялась до самых дверей. На несколько секунд Полю показалось, что течение схватит джип, утянет вниз, и они были на волосок от этого — Гэвин, ругаясь сквозь зубы и вцепившись в руль побелевшими пальцами, с трудом удержал машину на мелководье. Когда они выехали на берег, он сказал:

— Надо править строго на север, если отклониться от прямой линии хоть на несколько футов, то машина так и пойдет кувыркаться вниз по течению.

Поль не стал спрашивать, откуда ему это известно.

За рекой находился лагерь. Ученые в широкополых шляпах или банданах. Молодые и в возрасте. Двое или трое без рубашек. Темноволосая женщина в белой рубашке сидела на бревне возле своей палатки. Но одно было общим у всех — хорошие ботинки.

Все головы повернулись на звук мотора, и когда джип остановился, собралась небольшая толпа, чтобы помочь разгрузиться. Гэвин познакомил его со всеми: восемь ученых и двое рабочих. В основном австралийцы. Индонезиец. Один американец.

— Герпетология, приятель, — сказал один из них, пожимая Полю руку. Невысокий, коренастый, с рыжей бородой, никак не старше двадцати двух лет. Его имя Поль забыл уже через секунду, но слова «герпетология, приятель» застряли в памяти. — Это моя специальность, — продолжил коротышка. — Я в это ввязался из-за профессора Макмастера. А сам я из Австралии, из университета Новой Англии. — Улыбка у него была широченной, а крючковатый острый нос указывал на подбородок. Полю он понравился.

Когда они кончили разгружать джип, Гэвин повернулся к новенькому:

— А теперь, думаю, настало время для самого важного знакомства.

Пещера оказалась неподалеку. Из джунглей торчала зазубренная глыба известняка с навесом из лиан, а под ним — темный зев. Камень имел беловато-коричневый оттенок старой слоновой кости. Его обволок прохладный воздух, пол заметно понижался от входа. Глаза Поля вскоре привыкли к темноте. Пещера оказалась шириной в тридцать метров, в форме полумесяца, развернутого к джунглям — глинистый пол, низкий куполообразный потолок. Сперва он ничего не увидел, потом заметил в дальнем углу две торчащие из глины палки. Привыкнув к сумраку, глаза различили яму.

— Это здесь?

— Здесь.

Поль снял рюкзачок и достал из пластиковой упаковки белый бумажный костюм.

— Кто прикасался к костям?

— Тэлфорд, Маргарет и я.

— Мне понадобятся образцы крови всех вас для сравнительного анализа.

— На примесь посторонних ДНК?

— Да.

— Мы прекратили копать, как только поняли значение этой находки.

— Все равно. Мне будут нужны образцы крови всех, кто здесь копал. Любого, кто приближался к костям. Завтра я сам возьму образцы.

— Понял. Нужно что-нибудь еще?

— Уединение. — Поль улыбнулся. — Не хочу, чтобы кто-либо входил в пещеру, пока я работаю.

Гэвин кивнул и ушел. Поль достал брезент и крючки для его крепления. В идеале образцы должен брать тот, кто выкопал кости. А еще лучше, если образцы ДНК будут отобраны, пока кости все еще в земле. Это снижает степень загрязнения. А оно есть всегда. Какие бы меры предосторожности ни принимались, как ни закрывай раскоп брезентом, даже при минимуме людей, работающих на площадке, загрязнение все равно будет.

Поль пролез в яму, закрепив на голове фонарик. Бумажный костюм легко скользил по мокрой земле. Он не мог сказать, какие это кости — только то, что это кости, полуприкрытые землей. Для него это было главным. Материал оказался мягким, не окаменевшим. Придется работать осторожно.

Работать пришлось целых семь часов. Он сделал два десятка фотографий и тщательно записал, из каких костей были взяты конкретные образцы. Кем бы ни оказались эти существа, они были маленькими. Поль герметично упаковал образцы ДНК в стерильные пакетики для перевозки.

Когда он выбрался из-под брезента, уже наступила ночь.

Гэвин встретил его у костра возле пещеры.

— Закончил?

— На сегодня. Я взял шесть различных образцов минимум у двух разных индивидуумов. На завершение уйдет еще дня два.

Макмастер протянул ему бутылку виски.

— Не рановато ли праздновать?

— Праздновать? Ты всю ночь проработал в могиле. Разве в Америке не пьют после похорон?

Той ночью возле лагерного костра Поль слушал звуки джунглей и голоса ученых, ощущая, как вокруг него сгущается история.

— Предположим, что это не так, — сказал Джек, худой и очень пьяный американец. — Предположим, что эти существа не были нашими предками. Тогда что это будет означать?

Рыжебородый герпетолог по имени Джеймс простонал:

— Ну сколько можно мусолить эту идиотскую доктрину о происхождении?

— Тогда что же это? — спросил кто-то.

Они передавали бутылку по кругу, время от времени поглядывая на Поля так, словно он был священником, приехавшим отпустить всем грехи, а его комплект для взятия образцов — всего лишь атрибут сана. Когда подошла очередь Поля, он сделал большой глоток из бутылки. Виски они допили уже давно и сейчас употребляли какой-то местный рисовый самогон, принесенный рабочими. Поль проглотил жидкий огонь.

Желтоволосый мужчина сказал: «Это истина», — но Поль пропустил часть разговора и впервые осознал, насколько все они пьяны. Джеймс рассмеялся после чьих-то слов, а женщина в белой рубашке повернулась и сказала:

— Некоторые называют их хоббитами.

— Кого?

— Человек с Флорес — хоббит. Они ростом в три фута.

— Толкин бы гордился, — вставил кто-то.

— Нижняя челюсть, почти целый череп, части правой ноги… а объект так и остался безымянным.

— Но кто это?

— Слушай, ты с нами?

Только через несколько секунд Поль сообразил, что вопрос задали ему. Через пламя костра на него смотрели карие женские глаза.

— Да, — ответил он. — Еще несколько дней.

— Но кто это? — повторил тот же голос.

Поль сделал еще глоток, пытаясь заглушить голос паники у себя в голове.

За следующие два дня Поль кое-что узнал о женщине в белой рубашке. Ее звали Маргарет. Двадцать восемь лет. Австралийка. Аборигенка по материнской линии, судя по линиям рта. Остальными ее предками могли быть голландцы, англичане, кто угодно. Зато этот полный рот… зубы, как у детей из Рутенга, мечта стоматолога. Каштановые волосы она связывала на затылке, чтобы они не падали на лицо во время раскопок. Она рассказала ему, что это ее шестые раскопки.

— Мои главные, — сказала она, сидя на стуле, когда Поль брал у нее кровь, вытянув тонкий указательный палец, на котором набухала красная жемчужина, готовая раскрыть ее секреты. — Большинство археологов работает всю жизнь, так и не сделав крупной находки. Может быть, тебе повезет. Вероятно, нет. Но это главные раскопки, в которых мне довелось участвовать.

— А как же братья Лики[30]? — спросил Поль, вытирая ее палец.

— Фу! — Она с притворным отвращением махнула на него рукой. — На них вкалывала куча рабочих. Чертовы Кеннеди от археологии.

Поль не смог не рассмеяться.

В тот вечер Поль помог Гэвину нагрузить джип для поездки в Рутенг.

— Я отвожу наших рабочих обратно в город, — сказал ему Гэвин. — Они работают здесь неделю, потом неделю отдыхают. Хочешь, я отвезу твои образцы?

Поль покачал головой:

— Не могу. Есть очень строгий протокол, касающийся передачи образцов.

— Где они сейчас?

Поль похлопал по карману на штанине.

— А когда ты вернешься с образцами, что будет дальше?

— Передам их группе аналитиков.

— Так ты не будешь анализировать их сам?

— Я буду помогать, но тут строгие правила. Я постоянно исследовал ДНК животных, и оборудование точно такое же. Но для изучения человеческого генома требуются лицензия и контроль.

— Ладно, приятель, тогда я вернусь завтра вечером и подвезу тебя. — Гэвин подошел к джипу и протянул Полю спутниковый телефон. — На случай, если что-нибудь произойдет, пока меня не будет.

— Думаете, что-нибудь произойдет?

— Нет, — ответил Гэвин и, помолчав, добавил: — Не знаю.

Поль провел пальцем по телефону, темному блоку из пластика размером с ботинок.

— Что вас тревожит?

— Если честно, то, когда я привез тебя сюда, это привлекло внимание, к которому мы не были готовы. Сегодня я получил тревожный звонок. До сих пор нам удавалось лавировать и уклоняться от радара, но теперь… теперь мы привезли специалиста со стороны, и кое-кто захотел узнать — зачем.

— Кто именно?

— Официальные лица. Индонезия неожиданно очень заинтересовалась.

— И вас тревожит, что они закроют раскопки?

Гэвин улыбнулся:

— Ты изучал теологию?

— А что?

— Меня давно восхищала личность Авраама. Ты знаешь, кто это?

— Конечно, — ответил Поль, не понимая, в каком направлении пошел разговор.

— От этого овечьего пастуха происходит вся история монотеизма. Он заложил фундамент трех «авраамических» религий — иудаизма, христианства и ислама. Когда евреи, христиане и мусульмане преклоняют колени перед их Единственным Истинным Богом, то молятся они богу Авраама. — Гэвин закрыл глаза. — И все равно они грызутся между собой.

— А какое это имеет отношение к раскопкам?

— Слово «пророк» происходит от греческого prophetes. На иврите оно звучит как «наби». Думаю, никто не выразился лучше Абрахама Гершеля, когда он написал: «Пророк есть человек, который чувствует яростно». А ты как считаешь, Поль? Думаешь ли ты, что пророки чувствуют яростно?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— О, не обращай внимания. — Гэвин снова улыбнулся и покачал головой. — Всего лишь ворчу по-стариковски.

— Вы не ответили: полагаете ли вы, что раскопки прекратят?

— Мы пришли на их землю, их территорию. Приехали сюда и нашли кости, которые противоречат их верованиям. Что, по-твоему, может произойти?

— Противоречат их верованиям? А чем, по-вашему, являются эти кости? Вы никогда не говорили.

— Не знаю. Они могут быть человеческими, но с патологией развития.

— Так говорили о первых костях неандертальцев. А потом находили все новые и новые.

— Это может быть микроцефалия.

— И какая же микроцефалия делает человека ростом в три фута?

— Странная форма черепа и малый размер тела могут и не иметь связи. На этих островах пигмеи тоже есть.

— Таких маленьких пигмеев не бывает.

— Но вдруг здесь сработали два фактора сразу… допустим, это кости микроцефального представителя… — Гэвин замолк и вздохнул. Вид у него стал такой, словно он внезапно признал поражение.

— Вы ведь думаете совсем не так? — уточнил Поль.

— Это самые маленькие из найденных костей, которые похожи на человеческие. Могли они принадлежать людям с патологическими отклонениями? Не знаю. Возможно. Патология может возникнуть где угодно, поэтому мы не можем ее исключить, когда у нас для работы есть только несколько образцов. Но я все время думаю о том, что данные кости найдены здесь неспроста.

— То есть?

— Эти кости не были найдены в Африке или в Азии. Их нашли на маленьком острове. Рядом с костями карликовых слонов. Это совпадение? Господи, да ведь они охотились на карликовых слонов.

— Но если это не патология, то кто они, по-вашему? Вы так и не сказали.

— В этом и заключается мощь генетики, друг мой. Мы уже не обязаны верить. Мы можем точно узнать. А как раз это и представляет главную опасность.

— На островах происходят странные вещи.

Белой рубашки на Маргарет не было. Она сидела в комбинезоне с открытыми руками, и влажная кожа глянцевито поблескивала. Свет костра отгонял ночь, зажигая крохотные свечи в их глазах. Приближалась полночь, ученые сидели вокруг костра, слушая потрескивание пламени. Слушая джунгли.

— Как на Галапагосских островах, — сказала она. — Зяблики.

— Да брось, — возразил Джеймс. — Мы нашли маленькие черепа, с мозгами по размеру примерно как у шимпанзе. Островная карликовость рода Homo — ты это объяснение предлагаешь? Нечто вроде местной адаптации за последние пять тысяч лет?

— Ничего лучше у нас нет.

— Эти кости слишком отличаются. Они не из нашей линии предков.

— Но они моложе, чем другие архаики. Это вам не хомо эректус — одна из ветвей, обрубленных еще на заре времен. Эти существа выжили и существовали здесь очень долго. Кости даже не окаменели.

— Неважно, все равно они — не мы. Или они делят с нами общее происхождение от Человека, или с самого начала были созданы отдельно. Никаких промежуточных видов нет. И не забывайте, что они всего лишь в метр ростом.

— Это лишь оценка их роста.

— Точная оценка.

— Ахондроплазия[31]…

— В этих черепах не больше ахондроплазии, чем в моем. Я бы даже сказал, что скошенная передняя кость является антиахондропластической.

— Определенный дефицит гормона роста мог бы…

— Нет, — сказал Поль, заговорив впервые. Все повернулись к нему.

— Что нет?

— У пигмеев нормальный уровень гормона роста. Во всех исследованных популяциях — негритосов, туземцев Андаманских островов, пигмеев из Конго. У всех он нормальный.

Все молча смотрели на него.

— Отличается область их рецепторов, — продолжил Поль. — Пигмеи вырастают пигмеями из-за их рецепторов гормона роста, а не из-за самого гормона. Если даже делать ребенку пигмея инъекции гормона роста, он все равно вырастет пигмеем.

— И все ж я не вижу, как это влияет на то, являются ли кости останками наших предков, — сказала Маргарет.

Джеймс обвел взглядом сидящих вокруг костра:

— Итак, они на нашей линии предков? Они — мы или другие?

— Другие.

— Другие.

— Другие.

— Но ведь у них были каменные орудия, — прошептала Маргарет, не веря услышанному.

Все уставились на Поля, но он лишь смотрел на огонь и молчал.

Следующее утро началось с ливня. Раскопочная команда забилась в палатки или сидела под брезентовым навесом возле костровой ямы. Лишь Джеймс наплевал на дождь и отправился в джунгли. Он вернулся через час, улыбаясь до ушей.

— Взгляни-ка на это, — сказал он, протягивая что-то Полю.

— Что это?

— Недоеденный варан. Этот вид встречается только здесь.

Теперь и Поль разглядел, что Джеймс держит лапу с когтями.

— Крупная ящерица.

— О, нет. Эта еще молодая. По эту сторону линии Уоллеса мать-природа ведет себя странно. Мало того, что большинство видов нашей стороны больше нигде не встречается. Многие из них не имеют даже отдаленных родственников где-либо еще. Такое впечатление, что Бог здесь начал с нуля, решив заполнить все экологические ниши.

— Как ты заинтересовался герпетологией? — спросил Поль.

— «Через Его творения познаем мы Бога»…

— Макмастер упоминал карликового слона.

— Да, стегадон. Они уже вымерли.

— А что их погубило?

— То же, что убило много древней фауны на этом острове. Классический катастрофизм[32] — извержение вулкана. Мы нашли слой пепла чуть выше самых молодых костей.

Однажды, лежа в постели с женщиной, Поль смотрел через окно на луну. Женщина гладила пальцем шрамы на его теле.

— У тебя был жестокий отец.

— Нет. Он был сломленный человек, вот и все.

— А есть какая-то разница?

— Да.

— Какая?

— Он всегда сожалел о содеянном.

— А это имело значение?

— Да, каждый раз.

Они заявились на следующее утро под видом полицейского патруля. В сияющих новеньких «дайхацу» с трубчатыми каркасами вместо крыши. С оружием.

Поль услышал их до того, как увидел — выкрики и команды на непонятном языке. Он находился с Джеймсом у входа в пещеру. Увидев первую штурмовую винтовку, Поль бросился к палаткам. Он сунул пакетики с образцами в поясную сумку и набрал номер на спутниковом телефоне. Гэвин отозвался после второго звонка.

— Здесь полиция, — сообщил Поль.

— Боже милостивый, ведь я только сегодня разговаривал с чиновниками, — сказал Гэвин. За стенами палатки раздавались сердитые крики. — И меня заверили, что ничего подобного не произойдет.

— Они солгали.

— Дело скверно. Очень скверно, — пробормотал Джеймс за спиной Поля.

— Вы где? — спросил Поль.

— Все еще в Рутенге.

— Тогда все уже кончится, пока вы сюда доберетесь.

— Поль, тебе опасно там оста…

Поль оборвал связь.

Он взял нож из набора для работы с образцами и разрезал заднюю стенку палатки. Выскользнул наружу, за ним — Джеймс. Поль заметил Маргарет — она в нерешительности стояла на краю леса. Их глаза встретились, Поль жестом указал на джипы. На счет «три» они побежали к ним.

Они забрались в машину и захлопнули дверцы. Солдаты — теперь Поль знал, что это именно солдаты — не заметили их, пока Поль не завел мотор. Малайские лица повернулись на звук, яростно вопя.

— Наверное, вам захочется пристегнуть ремни во время этой поездки, — сообщил Поль. Затем надавил педаль, разбрызгивая грязь из-под колес.

— Не стреляйте, — прошептал Джеймс на заднем сиденье, молитвенно закрыв глаза.

— Что? — не понял Поль.

— Если они стреляют, то это не полиция.

Пуля пробила заднее окно и вышибла кусок ветрового стекла, украсив его паутиной трещин.

— Черт! — взвизгнула Маргарет.

Быстро взглянув в зеркало заднего вида, Поль увидел, как солдаты забираются в один из «дайхацу». Он крутанул руль вправо.

— Не сюда! — крикнула Маргарет. Поль проигнорировал ее и вжал в пол акселератор.

Джунгли проносились мимо на расстоянии вытянутой руки. Ухабы грозили вышвырнуть с усеянной ямами дороги. Сзади их нагонял «дайхацу». Китайским фейерверком захлопали выстрелы, звякнул металл. Они свернули за поворот и увидели впереди реку — большую и тупую, как небо. Поль добавил скорости.

— Нам реку не переехать! — крикнул Джеймс.

— Нужно лишь добраться до середины.

Еще одна пуля врезалась в джип.

Они въехали в реку — вода с ревом захлестнула капот, хлынула сквозь пробитое ветровое стекло. Сильно и внезапно запахло илом.

Поль уперся ногой в пол.

Джип запыхтел, немного продрейфовал, уцепился за гравий на дне. Они добрались примерно до середины, затем Поль крутанул руль влево. Мир начал разворачиваться. Правое переднее крыло приподнялось, раскачиваясь от течения. Мотор заглох. Они поплыли.

Поль обернулся. Машина преследователей резко затормозила у самой воды, из нее выпрыгивали солдаты. Джип развернуло — одно из колес ударилось о подводный камень.

— Плавать умеете? — спросил Поль.

— Нашел, когда спрашивать!

— Я бы на вашем месте расстегнул ремни.

Джип ударился о другой камень, заскрипел металл, затем небо поменялось местами с водой, и все вокруг потемнело.

Они выбрались на берег несколькими милями ниже по течению, где реку пересекал мост. Грунтовая дорога вывела их к местечку под названием Pea. Там они сели в автобус. У Маргарет были при себе деньги.

Беглецы не разговаривали, пока не приехали в Баджаву.

— Думаю, они не собирались причинять вред тем, кто занимался раскопками. Им были нужны только кости.

— Они в нас стреляли.

— Потому что предположили, будто у нас есть то, что им нужно. Они стреляли по колесам.

— Нет, — сказала она. — Не по колесам.

Они провели несколько дней в номере отеля — Джеймс не мог покинуть его стен: рыжие волосы выдавали его моментально. Поль, скуластый полуазиат, сливался с толпой, хотя и был сантиметров на пятнадцать выше местных.

В тот вечер, лежа на одной из двуспальных кроватей и глядя в потолок, Джеймс сказал:

— Если это не кости наших предков… то хотел бы я знать, как они выглядели.

— У них был огонь и каменные орудия, — отозвался Поль. — Наверное, они очень походили на нас.

— Знаешь, мы ведем себя так, слово мы избранные. Но что если все было не так?

— Не думайте об этом, — сказала Маргарет.

— Что если Бог вначале создал все эти разные виды, разные варианты… а мы всего лишь тот вид, который убил остальных?

— Заткнись, — велела она.

— Что если был не один Адам, а сотня Адамов?

— Да заткнись же, Джеймс!

Наступило долгое молчание, которое нарушал лишь уличный шум, просачивающийся сквозь тонкие стены.

— Поль, — спросил Джеймс, — если ты привезешь образцы в лабораторию, ты ведь сможешь это узнать?

Поль молчал. Он думал о тех, кто будет делать анализы, и гадал.

— Победители пишут учебники истории, — сказал Джеймс. — Быть может, они пишут и библии. Хотел бы я знать, какая религия умерла вместе с ними.

На следующий день Поль вышел купить еды. Когда он вернулся, Маргарет в номере не было.

— Где она?

— Пошла искать телефон. Сказала, что сразу вернется.

— Почему ты ее не остановил?

— Не смог.

День сменился вечером. Когда стемнело, оба поняли, что Маргарет не вернется.

— Как мы попадем домой? — спросил Джеймс.

— Не знаю.

— И твои образцы… Даже если мы доберемся до аэропорта, тебя ни за что не пустят в самолет вместе с ними. Тебя обыщут. И найдут их.

— Придумаем какой-нибудь способ, когда все уляжется.

— На это можешь не надеяться.

— Все успокоится.

— Нет, ты все еще не понял. Когда вся твоя культура опирается на идею, ты не можешь себе позволить оказаться неправым.

Вынырнув из глубин сна, Поль услышал это. Нечто.

Он знал — это случится, хотя до сего момента и не сознавал, что знает. Потрескивание дерева, легкий ветерок от приоткрывшейся двери. Шок и страх были бы лучше — ворвавшиеся солдаты, арест, высылка, депортация, юридическая система. Молчаливый человек в темноте означал многое. И ничего хорошего. Сразу вспомнились слова «наемный убийца».

Поль медленно вдохнул. Внутри него был холод — та его часть, которая уже умерла и никогда не сможет испугаться. Та часть, которую в него вложил отец. Взгляд Поля обшарил тени и отыскал место, где тень двигалась, словно подгоняемая через комнату ветерком. Если убийца один, у него еще есть шанс.

Поль решил было спастись бегством — броситься к двери, оставив здесь образцы. Но его остановил все еще спящий Джеймс. Тогда он принял другое решение.

Он метнулся с кровати, выбросив перед собой простыню и обернув ею сгусток темноты. Силуэт переместился, темный, как пятнышки на шкуре пумы, темные на темном — они там есть, хотя их нельзя увидеть. И Поль знал, что застал убийцу врасплох, но мгновенно понял — этого будет недостаточно. Сильный удар едва не сбил его с ног, отбросив к стене. Разбилось зеркало, осколки со звоном посыпались на пол.

— Что за черт? — Джеймс включил свет, и мир появился с внезапностью фотовспышки. Убийца оказался индонезийцем, противоестественная тишина исходила от него волнами, как жар от печи. Он нес с собой финал, небытие в длинном лезвии. Он был в шоке. В шоке застигнутого врасплох профессионала, стоящего на полусогнутых ногах с блестящим лезвием в руке. На зеркальной стали — кровь. Только в тот момент Поль ощутил боль. Только тогда понял, что ранен.

Индонезиец двигался быстро. Очень быстро. Настолько, что Поль не успевал следить за его движениями, покрывая расстояние со скоростью мысли, через комнату к Джеймсу, который успел лишь дернуться в сторону, прежде чем нож рассек воздух. Глаза Джеймса удивленно распахнулись. Поль рванулся вперед, пользуясь только тем, что у него было — ростом, силой, инерцией. Он врезался в убийцу, как футбольный защитник, стиснул руками, впечатал в стену. В груди индонезийца что-то хрустнуло подобно сломанной ветке, и враги расцепились. Убийца делал что-то руками, металл заскрежетал по кости… новая темнота, и Поль ощутил, как из его глазницы выходит сталь.

Гнева не было. Вот что самое странное. Сражаться за свою жизнь и не испытывать гнева. Убийца снова бросился в атаку, и Поля спасли только его габариты. Он схватил противника за руку и вывернул ее, перенося схватку на пол. И втиснул всю свою волю в три квадратных дюйма горла индонезийца, сминая его как пустую алюминиевую банку. В него снова вошла сталь, но Поль держался и давил, пока черные глаза не погасли.

Поль скатился с тела и рухнул на пол. Добрался ползком до Джеймса. Там была не лужа крови, а целое болото — пропитался весь матрац. Джеймс все еще оставался в сознании.

— Не капай на меня кровью, слышишь? — сказал Джеймс. — Никогда не знаешь, какую заразу можно подцепить от вас, американцев. Не хочу потом объясняться с подружкой.

Поль улыбался умирающему, плакал, закапывал кровью из своих ран, вытирал наволочкой кровь с его бороды. И держал руку Джеймса, пока тот не перестал дышать.

Очнувшись, Поль увидел белизну. Он моргнул. На стуле рядом с госпитальной койкой сидел мужчина в костюме. Возле двери стоял полицейский в форме.

— Где я? — спросил Поль. Он не узнал своего голоса. То был голос гораздо более старого человека. Наглотавшегося стекла.

— В Маумере, — ответил мужчина в костюме — белый, лет тридцати пяти, типичный юрист.

— Давно?

— Один день.

Поль коснулся повязки на лице:

— А глаз?…

— Сожалею.

Поль воспринял новость кивком.

— Как я сюда попал?

— Вас нашли на улице, голого. А в вашем номере — двух мертвецов.

— И что теперь будет?

— Ну, это зависит от вас. — Мужчина в костюме улыбнулся. — Я представляю здесь неких лиц, заинтересованных в том, чтобы все завершить тихо.

— Тихо?

— Да.

— Где Маргарет? И мистер Макмастер?

— Сегодня утром их отправили самолетом в Австралию.

— Я вам не верю.

— Мне все равно, верите вы мне или нет. Я лишь отвечаю на ваши вопросы.

— Что с костями?

— Конфискованы для сохранности, разумеется. Индонезийцы закрыли раскопки. Это ведь их пещера, в конце концов.

— А образцы ДНК в номере отеля, в пакетиках?

— Они были конфискованы и уничтожены.

Поль промолчал.

— Как вы оказались на улице? — спросил костюм.

— Вышел.

— А почему голым?

— Решил, что только так меня оставят в живых. Это был единственный способ показать, что у меня нет с собой образцов. Я истекал кровью. И знал, что за мной все равно придут.

— Вы умный человек, мистер Карлсон. Значит, вы решили, что надо оставить им образцы?

— Да.

Мужчина в костюме встал и вышел.

— Большую часть, — прошептал Поль.

По дороге в аэропорт Поль попросил таксиста остановиться. Расплатившись, вышел. Приехал на автобусе в Бенгали, а там нанял такси до Pea.

В Pea он сел на автобус, и когда тот покатился по дороге, Поль крикнул:

— Стой!

Водитель нажал на тормоз.

— Извините, — объяснил Поль. — Я кое-что забыл.

Он вышел из автобуса и зашагал обратно в город. Слежки за собой он не заметил.

В городе, на одной из боковых улочек, он отыскал его — цветочный горшок со странным розовым растением. И принялся выковыривать из горшка землю.

На него закричала старуха. Он протянул ей деньги:

— За цветок. Я любитель цветов.

Она могла не понимать английский, но язык денег поняла.

Он зашагал по улице с горшком в руке. Джеймс был кое в чем прав. А в чем-то ошибался. Не сотня Адамов, нет. Всего два. Все австралоидные существа были созданы как некий параллельный мир. «И ты познаешь Бога по творениям его…» Но зачем было Богу создавать двух Адамов? Вот вопрос, который не давал Полю покоя. А ответ: Бог не стал бы этого делать.

Два Адама. Два бога. По одному с каждой стороны линии Уоллеса.

Поль представил, что это началось как соревнование. На песке провели линию, чтобы посмотреть, чьи творения будут доминировать.

Поль теперь понимал, какую ношу взвалил на себя Авраам, став свидетелем рождения религии.

Шагая по улицам, Поль рыхлил пальцами землю в горшке. Коснулся пакетика, вытащил его. Этот пакетик никакие аналитики не увидят никогда. Уж он об этом позаботится.

Он прошел мимо стоящей в дверях пожилой женщины, у которой был полный рот прекрасных зубов. Подумал о костях в пещере и о странных людях, которые когда-то обитали на этом острове.

Он протянул ей цветок:

— Это вам.

Потом остановил такси и сел.

— Отвезите меня в аэропорт.

Пока старая машина тряслась по пыльным улицам, Поль снял наглазную повязку. Заметил, как водитель посмотрел в зеркало заднего вида и брезгливо отвернулся.

— Понимаете, они солгали, — сказал Поль водителю. — Насчет сложности глаза. О, есть разные способы…

Водитель включил радио и уставился вперед. Поль морщился, разматывая повязку над раной и вытягивая белую марлю длинными полосками. В черепе взрывалась боль.

— Пророк есть человек, который чувствует яростно, — сказал он и сунул пакетик в пустую глазницу.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

© Ted Kosmatka. The Prophet of Flores. 2007. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2007 году.

Святослав Логинов Встречная полоса

— Это и есть дорога? — спросил Тирлич.

— Она самая! — мальчишка, вызвавшийся проводить приезжего, с готовностью кивнул.

Лента дороги лежала перед ним. Серое покрытие (язык не поворачивался назвать его асфальтом), белые строки разметок. Три ряда движения в одну сторону, три — в другую. И никаких ограждений, отбоек, дорожных знаков. Обочина никак не обустроена: ни съездов, ни кювета… ничего. Просто серое покрытие заканчивается, и начинается земля. Здесь она вытоптана, серая, под стать дороге, а в других местах, говорят, растет трава или лес подступает вплотную к дорожному полотну.

— А вон переход, — мальчишка махнул рукой в сторону невысокого красного столбика. — Идемте покажу.

Столбик был не металлический, а словно бы пластмассовый. Впрочем, Тирлич знал, что эта пластмасса не поддается никакому инструменту. Столбик несокрушим, как и вся дорога.

— Это он цвет меняет?

— Ага. Он сейчас красный, чтобы никто через дорогу не ходил. Скоро машина пойдет, сбить может.

— А животные как же? Корова у кого-нибудь потеряется и выпрется на трассу. Ей на цвет столбика плевать.

— Не… ничего не будет. Животные, знаете, как дороги боятся? То есть не боятся ни капельки, но сами по себе на дорогу в жизни не ступят. Наши, когда на волков охотятся, знают, что со стороны дороги можно флажками не обкладывать, туда они и так не пойдут. А деревенские коров у самой дороги пасут и стадо, когда нужно, через дорогу гонят — и ничего. Только телята к матери жмутся.

— Это что, машина? — спросил Тирлич, указав на черневшее вдали пятно.

— Не… — парень прищурился, приложил ладонь козырьком ко лбу. — Из хуторских кто-то едет. Не иначе, на ярмарку намылился. На возу едет, и волы запряжены. Кто — не разобрать, далеко еще.

— Он что, на волах прямо по трассе? — ужаснулся Тирлич.

— И чего такого? Он же по правой стороне. Там можно.

— А волы машин не пугаются?

— Не… Это кони могут понести, а волам по фигу.

Сзади донеслось негромкое гудение — звук работающего мотора. Тирлич не успел оглянуться, как мимо пронесся автомобиль. Рассмотреть его толком не удалось, но что это именно автомобиль, сомнений не было. Стремительные обводы, низко поставленный мост, красные стоп-сигналы в два ряда. Фигуру водителя не различить за тонированными стеклами, хотя на такой скорости все равно ничего бы не удалось рассмотреть.

«Километров двести пятьдесят, — прикинул Тирлич. — Хорошо идет…»

Несколько секунд автомобиль дразнил взгляд красными огнями, затем исчез из виду.

— Сейчас еще будет, — сказал мальчишка. — Видите, столб красным остался.

Тирлич оглянулся, ожидая увидеть еще одну летящую машину.

— Никого…

— Так она еще далеко. Не видать. Столбики с запасом время показывают, чтобы можно было неспешно дорогу перейти.

— А если кто на красный пойдет?

— Это как повезет, — рассудительно ответил мальчишка. — Иной пробежит, а кого и собьет, всяко бывает.

— И часто люди тут погибают?

— Случается. У пацанов игра есть дурная. Пропустят машину и, не глядя, какой цвет, через дорогу бегут. А следующая машина, может, за первой впритык идет, у них на это никакого правила нет. Повезет перескочить, он и хвастает смелостью. А случается, что и хоронить нечего.

— Сам небось тоже бегаешь?

— Я ученый. Я еще шкетом был, когда при мне Котьку машиной сшибло. Дало так, что только брызги полетели. А я у самого края стоял, так меня всего кровью изгваздало. Я ажно зашелся, без памяти домой принесли. С того я даже при зеленом столбе через дорогу иду с опаской.

— Правильно делаешь. А на месте взрослых я бы и вовсе вдоль дороги ограду поставил.

— Ага… удержит она, как же.

Там, где лента магистрали сливалась с горизонтом, возникло неприметное поначалу движение, блеснули притушенные солнечным днем фары, запоздало возник нарастающий звук мотора. Черный автомобиль мелькнул и исчез. Придорожный столбик сменил окраску, засветившись зеленым.

— Хотите, можно на ту сторону сходить, — предложил гид. — Только там ничего интересного нет.

— Погоди. Ты вот что скажи: если машина кого собьет, она что же, не останавливается?

— С чего ей останавливаться? Нешто там люди сидят? Говорят, будто там вовсе никого нет, сама по себе едет.

— Я слыхал, что если встать у дороги и голосовать… ну… стоять с поднятой рукой, то машина может остановиться. Это правда?

Мальчишка в сомнении пожевал губами, потом вздохнул и сплюнул в придорожную пыль.

— Я так и знал, что вы будете про это спрашивать…

— И все-таки?

— Я откуда знаю? Мне еще жить не надоело… Говорят, правда.

— А сам видел, как другие уезжали?

— Не… Сам не видел.

— И никто из тех, кто уезжал, назад не вернулся?

— Может, кто и возвращался, только мы про такое не знаем. Наши вообще редко уезжают, все больше приезжие, вроде вас.

На этот раз звук послышался с другой стороны. Неспешный, деревенский. Скрипели колеса, глухо тупали по твердому копыта волов. Повозка, которую они разглядывали издали, достигла наконец стоящих при дороге людей.

— Здрасьте, дядька Маган! — громко поздоровался мальчишка.

Усатый возница прикоснулся двумя пальцами к полям шляпы, молча кивнул. Повозка проследовала мимо, один из волов на ходу ронял лепехи жидкого навоза.

— Что же, с той стороны машины никогда не едут?

— Нет, конечно. С чего бы им с той стороны ехать?

— А с этой с чего?

— С этой они всегда едут. А зачем да почему — вы лучше не думайте, а то с непривычки с ума сойти можете.

— Вы, значит, привычные…

— Мы — привычные. Вон хуторские знай себе катаются в город да обратно, но только по этой обочине. У них в город и дороги другой нет; зачем, если тут такая благодать. Они так полагают, что с паршивой овцы — хоть шерсти клок. А если спросить у мужика, зачем ему дорога, так он и в хрюкало заехать может.

— Чистит дорогу кто? — спросил Тирлич, скользнув взглядом по навозным лепешкам.

— Она сама чистится. Вот увидите, через полчаса от этих лепех и следа не останется. Вы только не вздумайте на дорогу ничего кидать. Говорят, она мстит тем, кто нарочно гадит. Волам ничего не будет, а человеку не простит.

— Как она может мстить?

— Так и может. Задумается человек и попрется на красный. А машина тут как тут, да и не одна. Косяком пойдут, так что тело никто достать не может, пока его дорога нацело не сожрет.

— Жуткие вещи ты рассказываешь…

— Уж какие есть. Не я их придумал.

Тирлич взглянул на часы.

— Пожалуй, мне пора. Номер в гостинице, должно быть, уже готов. Пойду отдыхать.

Он достал пару серебряных монет, протянул их провожатому. Пацан, не ожидавший такой щедрости, просиял.

— Знаете, что еще здорово? Ночью сюда прийти. Особенно, если тучи низкие. Машины фарами издали светят прямо на облака: вжик! — как молния или зарница. Тут до вас был один, так он говорил, что в жизни ничего красивее не видал. Хотите, я вас отведу? Хоть бы и сегодня ночью…

— Честно говоря, не знаю. Устал с дороги.

— Тогда вот что сделаем. Я вам покажу, где живу, а вы, как надумаете, стукните мне в окошко. Я мигом выскочу и провожу.

— Ты прирожденный чичероне, — сказал Тирлич.

Судя по всему, мальчишка не знал этого слова, но возражать не стал. Не ожидая особой платы, он проводил Тирлича до дверей гостиницы, указав по дороге свой дом и отметив крестиком окно, в которое следует стучать, когда потребуется ночная экскурсия.

— Как тебя зовут, чичероне?

— Корш, — кратко ответил пацан.

— Парни тебя Коржиком не дразнят?

— Я им подразнюсь… — пообещал Корш, показав неожиданно большой костистый кулак.

— Тогда я тоже остерегусь дразниться.

— Дразнитесь как угодно. Вы только без меня ночью к дороге не ходите.

— А что так?

— Место смутительное, мало ли что может случиться.

— А с тобой, значит, не случится.

— Со мной — не случится. Я против ейных прелестей стойкий.

— Ну, тогда я спокоен, — Тирлич одарил Корша дополнительной мелкой монеткой и вошел в гостиницу.

Номер и впрямь был готов. Тирлич оглядел выделенные ему апартаменты и заторопился объясниться с хозяином.

— Я же просил дешевый номер, не дороже талера за ночь. Поймите, я не миллионер, царские палаты мне не по карману!

— Не извольте беспокоиться! — вскричал владелец заведения. — Все, как заказывали, ровно талер в сутки. Лишнего не беру.

— Сколько же тогда стоят дешевые номера?

— Талер в сутки, — отчеканил хозяин. — В моей гостинице любой номер стоит такую сумму. Но для уважаемых туристов — лучшие комнаты.

— Странно, — сказал Тирлич, но спорить не стал. В конце концов, хозяину виднее, почем сдавать номера. Если он до сих пор не разорился, то знает, что делает. А у приезжего постояльца есть более интересные темы для размышления.

О таинственном шоссе рассказывали во всех странах и землях. Рассказы рознились как раз настолько, чтобы всякий понимал: все это сказки, и не надо требовать от них большего. Притча, аллегория, иносказание… при чем тут плотная лента автобана, белый пунктир разметки, светофоры странной конструкции и автомобили, стремительно летящие из ниоткуда в никуда?

Из пункта N в пункт N выехал автомобиль. Спрашивается, зачем он это сделал, что ждет его в пункте назначения и почему навстречу ему не выехал другой автомобиль? В школьных задачниках непременно кто-нибудь выезжает навстречу.

«Жизнь — это не школьный задачник, — снисходительно объясняли Тирличу. — А время всегда идет из пункта N в прошлом в тот же самый пункт, находящийся в будущем. И никто и никогда не движется в прошлое. Это же такая простая аллегория, поэтический образ!»

Вот только аллегория не бывает столь грубо вещественна и не давит мальчишек, вздумавших перебежать наперерез поэтическому образу.

Ах, эти аллегории! Что угодно можно толковать как угодно. Скажем, такой троп (чтобы не сказать труп): черный лимузин олицетворяет власть, и либо человек ложится власти под колеса, и тогда судьба его неотличима от судьбы навозной кучи, либо рано или поздно автомобиль с затененными стеклами приедет за ним.

«Фи! — сморщится эстет. — Только не надо политики! Дорога, в противовес вашим кучам, символ экзистенции…»

«Дорога — прорыв в грядущее…»

«…путь к Богу…»

Путь к себе. Недаром никто не едет по ней в обратную сторону. Можно уйти от политики, от грядущего и от Бога, но нельзя от себя.

Но почему? Если дорога олицетворяет политику, почему она проходит здесь, где нет никого важней благодушно-ленивого мэра? Если это символ будущего, то откуда он взялся в глуши, где до сих пор ездят на волах? Если это путь к Богу, почему на нем убивают детей и уезжают, не оглянувшись? Если это путь к себе, зачем нужен такой путь?

С подобными мыслями или сразу засыпаешь, или до утра комкаешь простыни бессонницей. Промаявшись пару часов, Тирлич поднялся и вышел в гостиничный холл. Там было темно, лишь на ресепшене горел огонек. Настольная лампа, старомодная, но все же электрическая, хотя Тирлич не удивился бы, увидав свечу или газовый рожок. Пожилой администратор, примостившись к лампе, читал книгу.

— Доброй ночи, — поздоровался Тирлич.

— Здравствуйте, — ответил консьерж. Было заметно, что он чувствует себя неловко, не зная, о чем говорить с постояльцем.

— Не спится, — пожаловался Тирлич. — Слишком много впечатлений, все так необычно. Должно быть, переутомился.

— Вообще у нас город тихий, достопримечательностей почти нет, туристов мало…

— У вас — дорога. Я ходил сегодня смотреть.

— Это да, — нехотя признал консьерж. — Поначалу она впечатляет. Хотя на самом деле в ней ничего особенного. Едут себе и едут. Если под колеса не соваться, считай, что их и нету.

— Вам, должно быть, надоело, а мне пока в диковинку.

— Хотите чаю? — предложил консьерж.

— Не откажусь.

Консьерж зажег спиртовку под серебряным чайничком, достал из шкафчика жестяную коробку с чаем. Как же это было непохоже на современные чаепития с электрокипятильниками, напоминающими больничную утку, и чайной пылью в пакетиках… в презервативах, как презрительно говорил Тирлич. Чай, который заварили для постояльца, наверняка доставили со сказочной Ланки быстроходным чайным клипером или привезли из Китая караванами по Великому шелковому пути. Такой чай располагает к доверительной беседе, и Тирлич, погрев руки о тонкий фарфор чашки, спросил:

— Я, наверное, задам бестактный вопрос, но почему хозяин гостиницы так сильно скинул для меня плату за номер?

— Дело в том, — оглянувшись на двери, ответил консьерж, — что сейчас мертвый сезон. Вы назвали цену, которую готовы платить. Вообще, это нормальная цена за дешевый номер, но для приезжих у нас только номера люкс, так что хозяину оставалось либо сдавать люкс за талер в сутки, либо уступить вас конкурентам, в то время как люксы будут пустовать.

— А просто номер за нормальную цену…

— Это невозможно. В обычных номерах останавливаются жители окрестных сел, а это народ суеверный. Хозяин опасается, что вы хотите уехать по дороге, а после этого никто из прибывших по торговым делам в вашем номере не остановится.

— Боятся, что страсть к дороге заразна?

— Нет, просто дурная примета. Удачи в делах не будет.

— Я так и знал, что это как-то окажется связано с дорогой. Осмелюсь предположить, что все странности вашей жизни от того, что рядом проходит дорога. Так что вы напрасно делаете вид, будто ее нет.

— Это дорога делает вид, будто нас нет.

Чай оказался под стать фарфоровым чашкам, серебряному чайничку, спиртовке, жестяной чайнице позапрошлого века с изображением зеленого куста на фоне гор. Безо всяких добавок и отдушек, чистый чайный аромат, запах экзотических стран, сказочных приключений, дороги. Странно, как могут люди, пьющие такой чай, всю жизнь просидеть на одном месте, особенно, когда совсем близко гудит моторами овеществленная метафора. С другой стороны (а любую мысль можно рассматривать по меньшей мере с трех сторон), аромат хорошего чая навевает мечты о нехоженых тропах, а не о пробензиненном автобане.

— Я слышал, что ночью автострада представляет собой изумительное зрелище.

— Вполне возможно. Только я не рекомендовал бы ходить туда ночью одному.

— Тоже дурная примета или ночью что-то не так?

— Вот именно — или… Завораживает она, особенно тех, кто непривычен. Некоторые под колеса бросаются, другие уезжают. Одно время в мэрии даже лежал законопроект, по которому ночная прогулка к дороге приравнивалась к попытке самоубийства и наказывалась довольно ощутимым штрафом. Единственный раз, когда в мэрии обсуждалась проблема дороги. Разумеется, дебаты ни к чему не привели, а жаль. Я придерживаюсь либеральных взглядов, но поймите, одно дело — свободный выбор, совсем иное — самоубийство под влиянием случайного импульса. А ведь это иначе как самоубийством не назовешь.

— Даже когда человек не бросается под колеса, а уезжает?

— Особенно, когда человек уезжает. Так что, если угодно, останавливайте машину днем, предварительно распорядившись своим имуществом, и не ходите к дороге ночью один.

— Не буду ходить один, — пообещал Тирлич. — Меня уже предупреждали, но я решил, что парнишка просто напрашивается на чаевые.

— Вы говорите о Корше?

— Совершенно верно. Вы его знаете?

— Городок маленький, поневоле будешь знать всех. А Корш хоть и мальчишка, но ходить с ним безопасно.

— Я уже заметил. Очень здравомыслящий молодой человек.

Тирлич допил чай, поднялся.

— Благодарю за чай и беседу. Пожалуй, я пройдусь немного. Если потянет к дороге, то господин Корш показал, в какое окошко я должен постучать. На улицах-то у вас ночью спокойно?

— На улицах спокойно. Приятной прогулки.

На улицах и впрямь оказалось тихо, спокойно, безлюдно. Вой моторов сюда не долетал, лишь отсветы фар скользили по низким тучам. По словам чичероне Корша именно в это время суток дорога всего красивей. Ой, хитрец! Сначала расписал красоты, а потом — «вы туда не ходите…»

Тирлич постоял возле окна, помеченного крестиком, усмехнулся и, не постучав, пошел к дороге.

Дорога не спала. Меняли свет пешеходные столбики, зеленовато светлела флюоресцирующая разметка. Машины шли с неровными интервалами, иной раз по десять штук кряду. Временами движение замирало на несколько минут, тогда наступала хрупкая тишина, тревожная, заставляющая вслушиваться, когда же раздастся звук мотора. Потом вдалеке вспыхивали фары, свет нарастал, следом рождался гул, ровный, мощный; в то мгновение, когда машина пролетала мимо, звук менялся, словно автомобиль тонко вскрикивал, жалуясь на бесцельную езду. И, хотя понимаешь, что это всего лишь обман слуха, простейший акустический эффект, но когда стоишь у дороги ночью и слушаешь стоны убегающих автомобилей, в это не слишком верится.

Тирлич осторожно коснулся носком ботинка дорожного покрытия. Не отпускало дурное предчувствие, что, едва он ступит на дорогу, субстанция, так похожая на асфальт, вцепится в ноги и начнет жадно жрать. Навозные лепешки, оставленные волами, истаяли за десять минут. А сколько времени потребуется дороге, чтобы поглотить человека? Юный гид, рассказывая о развлечениях местной пацанвы, обмолвился, что иной раз от сбитого машиной и хоронить нечего. Судя по всему, это не фигура речи, так оно и бывает. Испугаются пацаны, убегут, не вытащив тело неудачника, а когда придут взрослые, мостовая уже чиста, как в день постройки.

Но ведь люди через дорогу ходят, а жители окрестных деревень и хуторков, собравшись в город, едут на телеге прямо по автотрассе. И ничего, волы копыта не стаптывают, и тележные обода остаются целы. Значит, система утилизации в дорожном покрытии включается не мгновенно. Дорога на то и дорога — двигаться по ней можно безопасно. Она уничтожает только неподвижное.

И все-таки ступить на твердое было страшно.

Пропустив три или четыре машины и дождавшись очередного зеленого периода, Тирлич внутренне сжался и перебежал на ту сторону. Разумеется, ничего особого не произошло, столбик зеленел еще минуты полторы.

Перейдя дорогу, он оказался совсем рядом с полосой, по которой двигались машины, и каждый раз, когда автомобиль проносился мимо, Тирлич чувствовал толчок воздуха, направленный от дороги, но заставляющий качнуться вперед. Так человека, стоящего рядом с железнодорожными путями, затягивает под колеса проходящего поезда.

Теперь Тирлич понимал, что значит «смутительное место» и как оно завораживает. Нестерпимо хотелось поднять руку, чтобы неведомое хотя бы на минуту прекратило свое коловращение и обратило внимание на человека. Пропасть всегда манит к себе, заряженный пистолет гипнотизирует черным зрачком дула, и нужно быть горцем или профессиональным военным, чтобы не слышать смертельного зова. Нужно быть рассудительным мальчиком Коршем или сонным дядькой Маганом — тогда сможешь жить рядом с дорогой, воспринимая ее как нечто само собой разумеющееся.

Столбик зеленел, обещая, что машины пока не будет. Тирлич неуверенно поднял руку, но тут же быстро опустил ее, спрятал обе руки за спину, крепко сцепил пальцы, словно боялся, что рука самовольно поднимется и остановит спешащий автомобиль.

— Эй!..

Тирлич вскинул голову и увидел Корша. Мальчишка бежал, размахивая руками. Перед самым носом бегущего столбик переменил цвет, предупреждая, что через дорогу идти нельзя. Мальчишка заметался вдоль обочины, а потом рванул поперек трассы.

Хотя Тирлич помнил, что столбики показывают время с запасом, в расчете на неспешного пешехода, внутри у него все оборвалось в ожидании неминучей беды. Однако мальчишка перебежал благополучно и, тяжело дыша, остановился рядом с Тирличем.

— Вы чего? Жить надоело?

— По-моему, это тебе жить надоело, — заметил Тирлич.

— Это я из-за вас. Так и знал, что умотаете сюда один.

Черный автомобиль просвистел мимо, позволив Тирличу выдержать паузу и не отвечать.

— Во, зеленый зажегся, — сказал Корш. — Пошли отсюда.

— Погоди… ты мне вот что ответь: если не останавливать машину, а просто пойти по дороге, по безопасной стороне, то куда придешь?

— Никуда.

— Как это?

— А вот так. Не будешь же век шагать, когда-нибудь устанешь, а останавливаться на дороге нельзя. Сойдешь на обочину отдохнуть, тут-то дорога и потеряется. Раз — и нет ее, как не было. Выбирайся потом лесом.

— А на автомобиле никто не пробовал? Не на этих, а на своем.

— Думаете, вы один такой умный? Люди по-всякому пробовали, да обломались. На своей машине ехать — бензин кончится, а заправок тут нет. В позапрошлом годе один такой приезжал. Рванул прямо по опасной стороне с черными наперегонки. А толку?… Все равно пришлось затормозить, и, пока он из канистры в бак бензин переливал, дорога ему колеса проела. Пришлось пешком возвращаться, благо, что запасы еды были. За неделю дошел, хорошо, что живой, а то некоторые так и пропадают. В городе на этот счет болтают всякое, что, мол, и на своей машине можно доехать до конца дороги, но я тому не верю. Они или спать на дороге улеглись, или в лесу сгинули. По-моему, так выходит.

— Слушай, а на вертолете никто не пробовал над дорогой пролететь?

— Не… вертолетов у нас не было.

Наступил долгий красный период, машины шли с завидной регулярностью, через каждые полминуты. Отблеск на облаках, свет фар, вой пролетающего автомобиля. Зрелище, конечно, впечатляет, но ничего особо красивого в нем нет. Соврал приезжавший прежде Тирлича турист или просто допустил поэтическое преувеличение.

Дождались зеленого, перешли дорогу.

— Если я проголосую, — не унимался Тирлич, — а когда машина остановится, не стану в нее садиться… что, меня туда силком потащат?

— Она просто не остановится, — хмуро ответил мальчишка. — Они как-то знают, кто всерьез голосует, а кто из баловства. Тут об этом такую историю рассказывают… Жила у нас одна девица. Красивая, многие за ней ухаживали, но все впустую, потому как характер у нее был взбалмошный. Очень ей хотелось, чтобы парни по ней страдали, а она перед ними выкобенивалась. Знаете, бывают такие девки, что со всеми заигрывают, но никому «да» не говорят. В конце концов народ это понял, и стали от нее ухажеры отпадать. Один только и остался, самый затруханный. Стало ей это обидно, и объявила она, что нет для нее в городе ровни и, раз все такие изменщики, она уедет отсюда навсегда. Вышла к дороге и подняла руку. И что бы вы думали, простояла на виду у всего города с поднятой рукой целых два часа. Никто не притормозил. Делать нечего, вернулась домой и послала к последнему убогому кавалеру сказать, что согласна за него замуж. Только тут уже он отказался. Кто к дороге с поднятой рукой выходил — хуже порченного считается, у нас с ним никто дела иметь не будет.

— И чем все кончилось?

— Да ничем. Помаялась она сколько-то времени да и бросилась под машину. Так ее дорога и тут не приняла, откинула на сторону. Пришлось ее за кладбищем закапывать. Так-то у нас самоубийц нету, только она за оградой лежит.

— Что-то твои истории одна мрачней другой, — заметил Тирлич.

— Как же иначе? — удивился Корш. — По-другому неинтересно будет.

— Что же твоя девица просто не уехала из города? На поезде.

— На поезде можно по делам съездить, а потом вернуться. Навсегда наши из города на поезде не уезжают. У нас — дорога.

Дальше шли в молчании. В голове у Тирлича теснилось множество вопросов и предположений, но все они начинались с инфантильного зачина «а если…», который и без того слишком часто звучал в последнее время.

Возле гостиницы Тирлич остановился и протянул Коршу серебряный талер.

— Считай, что это за спасение моей жизни. Но больше через дорогу на красный не бегай.

— Вы бы лучше мне часы подарили, — сказал Корш, шмыгнув носом.

— Ничего себе! Часы двадцать талеров стоят. И потом: что же, я сам без часов останусь?

— Я ведь вижу, вы все равно по дороге уедете, и останавливать вас бесполезно. Сегодня я успел, так вы завтра сбежите и пропадете ни за грош. Так что часы вам больше не понадобятся. А мне бы они пригодились.

— Вот что, — произнес Тирлич, указательным пальцем приподняв за подбородок голову Корша и заглядывая ему в глаза, — часы мне и самому пригодятся, потому что уезжать я не собираюсь. Хочешь знать, почему?

— Ну…

— Сколько, ты говоришь, людей уезжает каждый год?

— Человек пять, может, больше.

— Так вот, я не хочу быть ни шестым, ни десятым. Быть первым — куда ни шло, а на шестого я не согласен.

Тирлич кивнул Коршу и направился к гостинице. Двери оказались заперты, пришлось довольно долго стучать, прежде чем заспанный консьерж отворил припозднившемуся постояльцу.

— Не ожидали, что вернусь? — приветливо спросил Тирлич.

— Почему же? Я знаю, что вы пошли гулять, а слишком долго на наших улицах делать нечего. Ночных заведений нет, жители спят, магазины закрыты. А просто ходить быстро надоедает.

— Мне почему-то кажется, что окружающие смотрят на меня, как на потенциального самоубийцу, который ищет удобного случая, чтобы броситься под колеса.

— Вы много общались с местными?

— Практически ни с кем.

— Так и не делайте поспешных выводов.

— Фермер, когда здоровался с Коршем, на меня и не взглянул. Словно я уже мертвец.

— Хуторяне вообще неприветливы. А вот я, если бы полагал, что вы не вернетесь, попросил бы вас оставить ключ от номера. Вы заплатили вперед за три дня, это ровно три талера. Сменить замок на двери за такую сумму не получится.

— Вы меня убедили! — со смехом ответил Тирлич. — Три талера, это серьезно. Так что я непременно проживу у вас три дня, а перед отъездом обязательно сдам ключ.

Консьерж улыбнулся, показывая, что понял шутку.

Проснулся Тирлич поздно, когда на ресепшене сидела миловидная дама средних лет. Тирлич сдал ключ и осведомился, где в городе можно прилично позавтракать. Выяснилось, что по утрам большинство кафе открыты и кормят во всех пристойно. Поначалу показалось странным: кто же может ходить в кафе утром? Но стоило заглянуть в первое же заведение, как несложная тайна открылась. Городские дамы предпочитали пить утренний кофе не в одиночестве, а сбившись в маленькие говорливые коллективы. Стараясь не замечать потаённых взглядов, Тирлич позавтракал и отправился осматривать город. К дороге он твердо решил сегодня не ходить. Сначала следовало осмыслить впечатления минувшего дня. А если ходить к трассе как на службу, можно впасть в подобие гипнотического транса. Хорошим подобные вещи не кончаются.

Городок оказался уныл и однообразен. Мэрия, перестроенная в конце девятнадцатого века в псевдоготическом стиле, две церкви, скучные, как протестантский проповедник, пожарная команда, перед которой на постаменте выставлена позеленевшая от времени помпа, с какими сто лет назад разъезжали борцы с огнем. Десяток двухэтажных особнячков, составлявших исторический центр города, и пригоршня домов поновее. Многоквартирных громад в городке не водилось, да и кому они могли тут понадобиться?

Мэрия по совместительству была и картинной галереей; в коридорах первого и второго этажей висели полотна, под каждым из которых была привинчена табличка с именем художника и датой. Даты не впечатляли, имена ничего не говорили. Во всяком случае, можно быть уверенным, что здесь нет ни одной подделки. На полотнах красовались мертворожденные итальянские пейзажи и физиономии уважаемых граждан — мэров и членов исправы. И никакого намека на то, что поблизости гудит дорога.

Больше смотреть в городе было решительно нечего, разве что отправиться на кладбище, где сторож, несомненно, продемонстрирует пару любопытных надгробий начала восемнадцатого века, а быть может, и могилу той дуры, о которой рассказывал Корш. Впрочем, подобные вещи высмеял еще Джером К.Джером, так что на кладбище Тирлича совершенно не тянуло.

Зато на одном из относительно новых домов он обнаружил мемориальную доску. Вырезанные на мраморе буквы сообщали, что в этом доме с 1936 по 2005 годы проживал Трэш Граух, а чтобы никто не обознался, чуть выше в овальный картуш был врезан профиль настолько заурядный, что даже инструмент скульптора не мог придать ему значительности. Все это очень напоминало могильную плиту, да и кто в городе, кроме автора кладбищенских шедевров, мог выполнить такую работу?

Тирлич пожал плечами и пошел обедать. Он выбрал другое кафе и снова не прогадал.

Вернувшись в гостиницу и получая ключ, он спросил у консьержки:

— Вы не подскажете, кто такой Трэш Граух?

— Вы его знали? — оживилась дама.

— Нет. Я увидал в городе памятную доску, и мне стало любопытно. Никогда не слышал этого имени. Чем он прославился?

— Он торговал скобяными товарами. Хороший был магазин, я туда часто заходила.

— И за это ему поставили памятник?

— Нет, что вы… Он завещал свой дом городу при условии, что там установят мраморную доску с надписью. Он сам ее заказал, потом пришлось только дату смерти добавить. Дом хороший, кто ж от такого откажется? Конечно, власти согласились. Вот и висит доска.

— Понятно, — сказал Тирлич, не ожидавший такого, но ничуть не удивившийся.

— Вы не понимаете, — возразила консьержка, — он же одинокий был, ни жены, ни детей. Прожил жизнь, а зачем? Надо же после себя хоть что-то оставить, даже таким способом. Мне, например, его жалко.

В номере было также нечего делать, как и на улице. Тирлич повалился на заправленную горничной постель и задумался.

И чего, спрашивается, он узнал? Какую истину постиг? Чего ради стремился сюда?… Только для того, чтобы увидеть, как машины скрываются за горизонтом?

Вопросы, вопросы… сорок тысяч риторических вопросов.

Тирлич был так же одинок, как и Трэш Граух, тоже ничем не прославился. Прямо хоть мемориальную доску заказывай.

Была в жизни одна даже не мечта, а уверенность: есть на свете дорога, и там он постигнет смысл жизни. Как же, постиг… Дороге нет никакого дела до тех, кто стоит на обочине, хоть на пену изойди в поисках смысла жизни. Она обратит на тебя внимание только в ту минуту, когда ты поднимешь руку, чтобы уйти навстречу неизвестности. Но и это ничего не изменит. «Еще один», — скажут люди и забудут.

Тирлич не хотел быть «еще одним».

Поселиться в городе, посвятить остаток жизни наблюдениям за дорогой, ее изучению… Ничего не выйдет, сюда приезжали настоящие ученые, специалисты во всех мыслимых областях, но ничего не выяснили и очень быстро теряли интерес. Должно быть, так дорога защищается — еще одна система самоочистки, растворяющая излишнее любопытство окружающих. Потому и городок тут сонный, безразличный ко всему. Так что думай, пока тебе не стало наплевать. Поселившись в этом городе, станешь таким же, как все.

Интересно, пробовал ли кто-нибудь остановить проезжающий автомобиль силой? Скажем, внезапно перегородить дорогу… Наверное, пробовал, недаром же Корш рассказывал, что дорога мстит тем, кто нарочно гадит.

И все-таки зачем существует эта дорога, чего ради мчится по ней поток машин, почему все они едут в одну сторону и зачем в таком случае нужна встречная полоса?

Природа не знает слова «зачем». Мы не спрашиваем, для чего течет река и с какой целью горы стоят на своем основании. Только героя Мопассана мог интересовать вопрос: «Зачем ночами светит Луна?» Телеологические принципы неприменимы к природе, они имеют смысл лишь для того, кто во всякой мелочи видит промысел Божий. «Река течет для того, чтобы уносить грязную воду и доставлять нам для питья чистую. Горы стоят для того, чтобы мы могли пасти на склонах своих баранов». Глупцы, у природы есть один вопрос: «Почему?» — и один ответ: «Потому что». Зато там, где просматривается воля Создателя, вопрос «зачем?» неизбежен, и ответ на него непременно следует искать. Только Господни пути неисповедимы, да и то потому, что Бога нет.

Тирлич спустился вниз, спросил у дежурной:

— Простите, нет ли у вас писчей бумаги и пары конвертов?

— Да, конечно, — ответила женщина.

Конверты были с фирменной надпечаткой отеля, а бумагу сверх того украшал рисуночек: дорога и спешащий по ней автомобиль. Конечно, ведь письма отсюда пишут только туристы, приехавшие поглазеть на чудесную магистраль.

Тирлич написал письмо приятелю, единственному, кто знал, куда он уехал. На втором конверте сделал надпись: «Чичероне Коршу на память», — потом снял с руки часы и вложил в конверт.

Свои вещи Тирлич оставил в номере, а ключ, как и обещал, сдал администраторше.

— Почта ближайшая где?

— Можете оставить письма у нас, почтальон заходит по утрам, а раньше письма все равно не уйдут.

— Лучше я сам.

На почте Тирлич отправил письмо приятелю. Второй конверт остался в кармане.

Пока не закрылись кафе, Тирлич поужинал в еще одном городском заведении и снова остался доволен. Когда стемнело, а кафе начали закрываться, не торопясь вышел на улицу.

Окно, отмеченное крестиком, было открыто, в комнате темно. Тирлич осторожно положил пакет с часами на подоконник и не оглядываясь пошел к автостраде.

Нагретое за день покрытие дышало теплом, словно большой зверь лежал неподалеку. Мерцала разметка, светились красным столбики переходов. Прошла одинокая машина, зажегся зеленый. Можно безопасно переходить на ту сторону. Тирлич покачал головой и остался стоять. Он и в самом деле не желает быть ни шестым, ни десятым. Иное дело быть первым. Первый неизбежно приносит в мир нечто новое, а люди рождаются на свет именно для этого.

Столбик сменил цвет на запрещающий. Тирлич шагнул вперед, остановился на самом краю и поднял руку. Он стоял у встречной полосы, где ни разу не прошла ни единая машина, и голосовал у пустой дороги — человек, посмевший бросить вызов притче. Слева прошел автомобиль, сразу за ним второй и третий. Поднятая рука затекла и налилась усталостью. Спрашивается, чего он ждет? Что сейчас из темноты появятся волы, впряженные в повозку, и дядька Маган, коснувшись пальцами полей шляпы, скажет: «Садись, подвезу».

Глупо, все глупо. Но раз у дороги есть встречная полоса, на это должна быть причина.

По низким облакам зарницей скользнул отблеск, потом на той стороне, где ночами царила темень, вспыхнуло слепящее пятно. Тирлич переступил с ноги на ногу и выше вздернул уставшую руку.

Невидимый водитель переключил фары на ближний свет, автомобиль затормозил.

Кори Доктороу Когда сисадмины правили Землей

Когда служебный телефон Феликса зазвонил в два часа ночи, Келли повернулась на бок, ткнула его в плечо и прошипела:

— Почему ты не выключил эту проклятую штуковину, когда ложился спать?

— Потому что я должен оставаться на связи.

— Ты же не долбаный врач, — продолжила она, пиная его, когда он сидел на краю кровати, натягивая брюки, которые бросил на пол, перед тем как лечь спать. — Ты чертов системный администратор.

— Это моя работа.

— На тебе пашут, как на правительственном муле! И ты знаешь, что я права. Господи, ты же теперь отец и не можешь убегать посреди ночи всякий раз, когда накрывается чей-то источник порнухи. Не отвечай на звонок.

Он знал, что жена права. Он ответил на звонок.

— Главные роутеры не отвечают. BGP не отвечает.[33] — Механическому голосу системного монитора было все равно, если его проклянут, и Феликс тут же это сделал. Хоть немного полегчало.

— Может быть, я смогу все наладить из дома, — сказал он. Феликс мог подключиться к источнику бесперебойного питания «клетки» и перезагрузить роутеры. ИБП находился в другом сетевом блоке и имел собственные независимые роутеры, питающиеся от своих ИБП.

Келли уже сидела на постели, он мог различить очертания ее фигуры на фоне изголовья кровати.

— За пять лет нашего брака ты ни разу не смог наладить что-либо отсюда, из дома, — заявила она. На сей раз она была не права: он постоянно решал разные проблемы из дома, но делал это незаметно, не привлекая ее внимания, потому она об этом и не знала. Но Келли все же попала в точку — судя по его журналам событий, после часа ночи уже ничто и никогда нельзя было исправить и наладить, не приезжая в «клетку». Закон бесконечной вселенской извращенности, он же Закон Феликса.

Пять минут спустя Феликс уже сидел за рулем. Из дома он ничего сделать не сумел. Сетевой блок независимого роутера тоже оказался недоступен из сети. В последний раз такое случилось, когда один строитель-идиот перерубил ковшом экскаватора оболочку главного кабеля, ведущего в информационный центр, и Феликс стал одним из полусотни разъяренных сисадминов, которые неделю торчали над образовавшейся в результате ямой и кляли на чем свет стоит несчастных бедняг, сидевших в ней круглосуточно, сращивая десять тысяч проводков.

В машине телефон звонил еще дважды. Он переключил его на стереосистему и выслушал через большие басовые динамики автоматические сообщения об отключении от сети новых критических элементов инфраструктуры.

Затем позвонила Келли.

— Привет, — отозвался он.

— Не подлизывайся. Я по голосу слышу, как ты подлизываешься.

Он невольно улыбнулся:

— Проверь — не подлизываюсь.

— Я тебя люблю, Феликс.

— А я от тебя без ума, Келли. Ложись поспи.

— 2.0 проснулся, — сообщила она. Находясь в ее лоне, ребенок получил имя Бета-Тест, а когда у нее отошли воды, Феликс, узнав об этом по телефону, выскочил из офиса с криком: «Повелитель Золота отправился в путь!» Они начали называть малыша 2.0 раньше, чем он завершил свой первый крик. — Этот мелкий паршивец родился, чтобы меня сосать.

— Извини, что разбудил тебя. — Он уже почти добрался до инфоцентра. Никакого уличного движения в два часа ночи. Феликс притормозил и свернул ко въезду в гараж. Ему не хотелось прерывать звонок Келли, въехав в подземный гараж.

— Дело не в том, что ты меня разбудил. Ты работаешь там уже семь лет. У тебя в подчинении трое молодых парней. Отдай телефон им. Ты свой долг выполнил.

— Мне не хочется просить своих подчиненных делать что-либо, чего я не могу сделать сам.

— Все, что от тебя требовалось, ты уже сделал. Пожалуйста… Я ненавижу просыпаться одна среди ночи. По ночам мне тебя не хватает больше всего.

— Келли…

— Я уже не сержусь. Мне просто тебя не хватает, вот и все. Ты навеваешь мне сладкие сны.

— Хорошо.

— Что, так просто? Ты согласен?

— Именно так. Очень просто. Не могу допустить, чтобы тебе снились плохие сны, и я выполнил свой долг. Отныне я буду на ночных дежурствах только для того, чтобы заработать дополнительный отпуск.

Она рассмеялась:

— Сисадмины не берут отпуска.

— А этот возьмет. Обещаю.

— Ты прелесть. О, замечательно… 2.0 только что выполнил аварийный дамп системы по всей моей ночнушке.

— Весь в меня.

— Кто бы сомневался.

Она повесила трубку, и он завел машину на стоянку инфоцентра, сунув в щель пропуск и приподняв усталое веко, чтобы сканер сетчатки хорошенько разглядел его все еще сонный глаз.

Феликс задержался у автомата в «чистой комнате» и взял себе энергетический батончик с гуараной и убойной крепости кофе в чашке-непроливайке. Он быстро проглотил батончик и выпил кофе, затем позволил внутренней двери прочесть геометрию его ладони и измерить параметры тела. Дверь с шипением отворилась, из шлюза за ней его обдуло потоком воздуха (внутри поддерживалось избыточное давление), и он наконец-то оказался допущен во внутреннее святилище.

Там царил бедлам. «Клетки», где стояли серверы, были рассчитаны на то, чтобы внутри перемещались два-три сисадмина. Все остальное свободное пространство, до последнего кубического дюйма, было отдано гудящим стойкам с роутерами, серверами и дисковыми полками. Сейчас туда плотно, как селедки в бочке, втиснулись не менее двадцати сисадминов. То было настоящее сборище черных маек с непостижимыми лозунгами, орава нависающих животов над поясами, увешанными мобильниками и чехольчиками с универсальными инструментами.

При обычных обстоятельствах в «клетке» царил едва ли не мороз, но теперь все эти тела перегревали небольшое замкнутое пространство. Пятеро или шестеро взглянули на него и скривились, когда он вошел. Двое поздоровались с ним по имени. Феликс втиснул свой живот в узкий проход между стойками и начал пробираться в дальний конец помещения, где располагались серверы «Ардента».

— Феликс. — Это был Ван, и этой ночью он не дежурил.

— Что ты здесь делаешь? Хочешь, чтобы завтра утром мы оба превратились в невыспавшиеся развалины?

— Что? А, ты об этом… Там стоит мой персональный сервер. Он «упал» примерно в половине второго ночи, меня разбудил монитор процессов. Надо было позвонить и сказать, что я сюда еду — избавил бы тебя от хлопот.

Собственный сервер Феликса — корпус, который он делил с пятью друзьями — находился в стойке этажом ниже. Интересно, не «упал» ли и этот?

— Что произошло?

— Массированная атака флэш-червя. Какая-то сволочь заставила все серверы Windows в сети гонять проверки по методу Монте-Карло по каждому блоку интернет-протоколов, включая IPv6. А у больших роутеров «Циско» все административные протоколы работают через v6, и все они «падают», если запускается более десяти проверок одновременно, а это означает, что практически все обмены данными снизились почти до нуля. DNS[34] тоже накрылись — такое впечатление, что вечером кто-то отравил передачу данных между зонами. Да, и еще есть некий почтовый компонент, рассылающий весьма правдоподобные сообщения всем, кто находится в твоей адресной книге, выплевывая при этом Элиза-диалог, который отключает электронную почту и сообщения, чтобы заставить тебя запустить троян[35].

— Господи!

— Вот-вот.

Ван относился к сисадминам второго типа — выше шести футов ростом, волосы собраны в длинный «конский» хвост, торчащий кадык. Его грудь с выступающими ребрами прикрывала майка ВЫБЕРИ СВОЁ ОРУЖИЕ на фоне многоугольных игровых костей для ролевой игры.

Ну а Феликс оставался админом первого типа — семьдесят или восемьдесят фунтов лишнего веса вокруг талии и аккуратная, но длинная борода, которой он прикрывал лишние подбородки. На его майке значилось ПРИВЕТ, КТУЛХУ и красовалось изображение симпатичного безротого Ктулху в стиле «Привет, Китти». Они с Ваном были знакомы более пятнадцати лет, пересеклись сперва через Usenet, потом в реале на пивных вечеринках Freenet в Торонто, затем на парочке сборищ фанатов «Звездного пути», а кончилось тем, что Феликс взял Вана работать в «Ардент» под своим началом. Ван был надежен и методичен. Электротехник по образованию, он имел привычку заполнять один спиральный блокнот за другим подробными записями всех своих действий с указанием даты и времени.

— На этот раз даже не ПЕМКИС, — мрачно заключил Ван.

«Проблема Есть Между Клавиатурой И Стулом». Почтовые трояны попадали как раз в эту категорию — если бы у людей хватало ума не открывать подозрительные почтовые вложения, то трояны давно бы канули в прошлое. Но «черви», которые грызли сейчас роутеры «Циско», не были проблемой, связанной с людской дуростью — они были просчетом некомпетентных инженеров.

— Нет, тут виноват «Майкрософт», — подтвердил Феликс. — Всякий раз, когда я оказываюсь на работе в два часа ночи, причиной тому или ПЕМКИС, или «Майкроленивец».

Кончилось все тем, что они взяли и отключили чертовы роутеры от интернета. Не Феликс, разумеется, хотя ему до зуда в кончиках пальцев хотелось это сделать, а потом перезагрузить роутеры, предварительно отключив их интерфейсы IPv6. Это проделали два Ублюдочных Оператора из Ада, которым пришлось повернуть два ключа одновременно, чтобы получить доступ в свою «клетку» — как охранникам в пусковой шахте ракеты «Минитмен». Через это здание проходило девяносто пять процентов внешнего трафика Канады. И система безопасности здесь была покруче, чем в большинстве пусковых шахт «Минитменов».

Феликс и Ван выводили серверные стойки «Ардента» в оперативный режим один за другим. Серверы подвергались бомбардировке вирусами, и едва очередной роутер снова выходил в онлайн, все расположенные за ним серверы оказывались открыты для атаки. Каждый сервер в интернете или тонул в потоке «червей», или порождал вирусные атаки, или делал и то, и другое одновременно. После примерно сотни тайм-аутов[36] Феликс смог пробиться на сайты NIST и Bugtraq и скачать некоторые патчи для ядра[37], которые могли снизить нагрузку на порученные ему компьютеры. К десяти утра он так проголодался, что был готов съесть задницу дохлого медведя, но он все же перекомпилировал ядра своих операционных систем и снова вывел их в оперативный режим. Длинные пальцы Вана порхали над клавиатурой системного администратора — высунув кончик языка, он выводил статистику нагрузок по каждому серверу.

— У меня на Гридо было двести дней аптайма[38], — сообщил Ван. Гридо был самым старым сервером в стойке, еще с тех дней, когда они называли каждый серверный корпус в честь персонажей «Звездных войн». Теперь они именовались в честь Смарфов, но Смарфы уже кончались, и они перешли на персонажей из «Макдональдса», начав с лэптопа Вана по имени Майор Макчиз.

— Гридо восстанет вновь, — пообещал Феликс. — У меня внизу стоит 486-й, у него больше пяти лет аптайма. Если придется его перезагружать, это разобьет мое сердце.

— Да для какой хренотени ты используешь 486-й?

— Ни для какой. Но у кого поднимется рука выключить компьютер с пятью годами аптайма? Это все равно что подвергнуть эвтаназии собственную бабушку.

— Есть хочу, — заявил Ван.

— Я тебе вот что скажу, — решил Феликс. — Мы сейчас «поднимем» твой сервер, затем мой, потом я отвезу тебя в «Лейквью ланч» позавтракать пиццей, и до конца дня можешь взять отгул.

— Согласен, — быстро отозвался Ван. — Шеф, ты слишком добр к нам, работягам. Тебе надо бы держать нас в яме и регулярно бить, как поступают все остальные боссы. Мы все этого заслуживаем.

— Это твой телефон, — сказал Ван. Феликс выбрался из потрохов 486-го, который упорно отказывался включаться. Он выпросил запасной блок питания у парней, занимавшихся борьбой со спамом, и теперь пытался установить его в корпус старого компьютера. Ван протянул Феликсу его телефон, выпавший из пояса, когда Феликс, согнувшись, пытался добраться до задней стенки компьютера.

— Привет, Кел, — отозвался он. В трубке слышалось какое-то фоновое сопение или шуршание. Может, статика? Или это 2.0 плещется в ванне? — Келли?

Связь оборвалась. Он перезвонил, но не добился ничего — ни сигнала соединения, ни голосового сообщения. Вскоре время соединения кончилось, и на экранчике телефона высветилось: ОШИБКА СЕТИ.

— Проклятье, — негромко процедил он и повесил телефон на пояс. Келли захотела узнать, когда он вернется домой, или попросить, чтобы он купил что-нибудь на обратном пути. Она оставит голосовое сообщение.

Он тестировал блок питания, когда его телефон зазвонил вновь. Феликс схватил трубку:

— Келли, что случилось?

Он постарался изгнать из голоса даже намек на раздражение. Потому что ощущал за собой вину: говоря технически, он выполнил свои обязательства перед «Ардент файненшиал», как только серверы компании снова заработали. Последние три часа он потратил исключительно на себя — хотя и собирался выставить за них счет компании.

В трубке раздалось всхлипывание.

— Келли? — Он ощутил, как от лица отхлынула кровь, а большие пальцы на ногах онемели.

— Феликс, — он еле разобрал свое имя сквозь всхлипывания. — Он умер… господи, он умер.

— Кто? Кто, Келли?

— Уилл.

Уилл? Какой еще Уилл?… И он рухнул на колени. Имя Уильям они вписали в свидетельство о рождении малыша, хотя и продолжали называть его 2.0. Феликс хрипло застонал.

— Я больна, — услышал он. — Я даже стоять больше не могу. О, Феликс. Я так тебя люблю.

— Келли! Что происходит?

— Всё… всё… В телевизоре работает только два канала. Господи, Феликс, за окном валяются мертвецы… — Он услышал, как ее вырвало. Телефон стал работать с паузами, возвращая издаваемые ею звуки наподобие эхоплекса[39].

— Никуда не уходи, Келли! — крикнул он, и тут линия схлопнулась. Он набрал 911, но едва нажал кнопку соединения, как на экране снова появилась надпись ОШИБКА СЕТИ.

Феликс выхватил у Вана Майора Макчиза, воткнул в него сетевой кабель от 486-го, запустил Firefox из командной строки и вышел через Google на сайт полиции города. Он стремительно начал искать на сайте бланк интерактивного заявления в полицию. Феликс никогда не терял головы. Он решал проблемы, а когда впадаешь в панику, это не решает проблему.

Отыскав бланк, он изложил подробности своего разговора с Келли, как составлял бы отчет о найденной ошибке: пальцы работают быстро, описание исчерпывающее, — и щелкнул кнопку ПОСЛАТЬ.

Ван заглянул ему через плечо и прочитал текст.

— Феликс… — начал он.

— Боже мой… — пробормотал Феликс. Он осознал, что все еще сидит на полу, и медленно встал. Ван взял у него лэптоп и попробовал выйти на несколько сайтов новостей, но все они оказались в тайм-ауте. Невозможно было судить о причине: или происходит нечто ужасное, или сеть зашаталась под ударом суперчервя.

— Мне домой, — заявил Феликс.

— Я тебя отвезу, — сказал Ван. — А ты продолжай звонить жене.

Они подошли к лифтам. Рядом находилось одно из немногих в здании окон — маленькое и круглое, с толстым бронированным стеклом. Дожидаясь лифта, они выглянули в окно. На улицах маловато машин для среды. И больше, чем обычно, полицейских машин?

— О, господи… — Ван показал Феликсу, куда смотреть.

К востоку от них находилась башня службы новостей «Канадиен ньюс» — гигантское здание-игла цвета слоновой кости. Теперь эта игла торчала наклонно, словно воткнутая в мокрый песок ветка. Неужели она двигается? Да. Она все больше наклонялась, медленно набирая скорость, падая на северо-восток, в сторону финансового центра. Через секунду она миновала последнюю точку наклона и рухнула. Они ощутили толчок, когда всё их здание качнулось от ударной волны, потом услышали грохот. Из обломков поднялось облако пыли, затем послышалась канонада — это самая высокая в мире отдельно стоящая конструкция обрекла на гибель массу близлежащих зданий.

— Трансляционный центр падает… — сказал Ван.

И он падал — небоскреб «Си-Би-Си», канадского аналога «Би-Би-Си». Люди разбегались во все стороны, их давило падающими обломками бетона и кирпичами. Увиденное сквозь круглое окошко зрелище походило на искусно сделанный графический ролик, скачанный с какого-нибудь сайта.

К этому моменту вокруг них уже столпились сисадмины. Пихаясь, они выглядывали в окошко, пытаясь увидеть разрушения.

— Что случилось? — спросил один из них.

— Упала башня «Канадиен ньюс», — ответил Феликс. Собственный голос доносился до него словно издалека.

— Это был вирус?

— Червь? Ты о чем? — Феликс уставился на парня, молодого админа второго типа, пока еще с небольшим животиком.

— Я не о черве. Я получил по электронной почте сообщение, что во всем городе объявлен карантин из-за какого-то вируса. Говорят, это биологическое оружие. — Он протянул Феликсу свой наладонник.

Феликс настолько погрузился в чтение сообщения, разосланного министерством здравоохранения Канады, что даже не заметил, как во всем здании погас свет. Потом сунул наладонник в руку владельцу и всхлипнул.

Минуту спустя врубились генераторы. Сисадмины бросились к лестнице. Феликс схватил Вана за руку и потянул обратно.

— Наверное, нам лучше переждать все это в «клетке», — сказал он.

— А как же Келли?

Феликс ощутил, как к горлу подступает тошнота.

— Нам надо вернуться в «клетку», и немедленно. — Воздух туда подавался через фильтры, удаляющие микрочастицы.

— Феликс, тебе нужно домой…

— Это биологическое оружие. Супервирус. А здесь, я думаю, нам ничто не грозит, пока держатся фильтры.

— Что не грозит?

— Подключись к IRC[40].

Они подключились. Ван воспользовался Майором Макчизом, а Феликс вышел в сеть через Смарфетку. Они пробежались по каналам чатов, пока не отыскали тот, где мелькало несколько знакомых «ников».

› Пентагона нет. белого дома тоже

› МОЙ СОСЕД В САН-ДИЕГО БЛЮЕТ КРОВЬЮ СО СВОЕГО БАЛКОНА

› Кто-то разрушил здание «Геркин». Банкиры бегут из Сити как крысы.

› Я слышал, что вся Гинза — сплошной пожар

Феликс напечатал:

› Я в Торонто. Мы только что видели, как упала башня CN. Я слышал сообщение о биологическом оружии, которое убивает очень быстро.

Ван прочитал это и сказал:

— Ты ведь не знаешь, насколько быстро. Может быть, мы все заразились еще три дня назад.

Феликс закрыл глаза:

— Будь это так, мы сейчас ощутили бы какие-то симптомы. Наверное…

› Похоже, электромагнитный импульс накрыл Гонконг и, может быть, Париж — съемки со спутников в реальном времени показывают, что там полный мрак, а через все их сетевые блоки роутинг[41] не идет.

› Вы в Торонто?

Это спросил незнакомый Феликсу ник.

› Да. На Фронт-стрит.

› у меня сестра в университете Торонто и я не могу с ней связаться — можете ей позвонить?

› Телефоны не работают

— У меня в Майоре Макчизе есть обычный телефон, — сказал Ван, запуская программу голосовой связи через интернет. — Только что вспомнил.

Феликс взял у него лэптоп и набрал номер домашнего телефона. Послышался один звонок, который тут же сменился кваканием, похожим на сирену «скорой помощи» в итальянском фильме.

› Телефон не работает

Он взглянул на Вана и увидел, что его худые плечи трясутся.

— Дерьмо, — пробормотал он. — Миру приходит конец.

Час спустя Феликс с трудом заставил себя выйти из чата. Атланта горела. Манхэттен был «горячим» — настолько радиоактивным, что вышли из строя веб-камеры, смотрящие на площадь Линкольна. Все обвиняли исламистов, пока не стало ясно, что Мекка превратилась в дымящийся кратер, а членов саудовской королевской династии повесили прямо перед их дворцами.

Руки у Феликса дрожали. Ван тихонько плакал в дальнем углу «клетки». Феликс снова попытался дозвониться домой, затем в полицию. Результат оказался таким же, как и в предыдущие двадцать попыток.

Он вышел по локальной сети на свой сервер, стоящий этажом ниже, и стал смотреть почту. Спам, спам, спам. Опять спам. Автоматические сообщения. Вот — срочное сообщение от системы обнаружения вторжений на серверы «Ардента».

Он открыл его и быстро прочитал. Кто-то грубо и настойчиво пробивался на его роутеры. Но и сигнатуре червя эти попытки не соответствовали. Он выполнил трассировку[42] и обнаружил, что атака производится из того же здания, где находится он — из системы в «клетке» этажом ниже.

На такой случай у него имелись наготове кое-какие процедуры. Он просканировал порты атакующего и выяснил, что порт 1337 был открыт — на жаргоне хакеров, использующих буквенно-цифровой заместительный код, этот порт назывался «лит», или «элит». Это был порт того типа, который червь оставляет открытым, чтобы выскальзывать наружу или пробираться обратно. Феликс поискал в сети известные вирусы, которые оставляют «слухача» у порта 1337, сузил список подозреваемых на основе «отпечатков пальцев» операционной системы компрометированного сервера и в конце концов отыскал.

Это был древний червь, против него на всех серверах уже много лет назад должна быть установлена защита. Неважно. У Феликса имелся для него программный клиент, и он воспользовался им, чтобы создать на том сервере корневой раздел для себя, к которому он затем и подключился, а потом осмотрелся.

К системе был подключен еще один пользователь — scaredy. Феликс проверил монитор процессов и увидел, что этот scaredy и запустил все те сотни процессов, которые пробивались на его сервер, и множество других.

Он открыл чат:

› Прекрати пробиваться на мой сервер

Он ожидал хвастовства, вины, отрицания. Но ответ его удивил.

› Ты в инфоцентре на Фронт-стрит?

› Да

› Господи я уже думал что в живых больше никого не осталось. Я на четвертом этаже. Я думаю что снаружи проведена атака биологическим оружием. И не хочу покидать чистую комнату.

Феликс громко и облегченно выдохнул.

› Так ты меня сканировал, чтобы я проследил, откуда идет атака?

› Да

› Умный ход

Сообразительный парень.

› Я на шестом этаже, со мной еще один.

› Что тебе известно?

Феликс скопировал для него журнал чата, послал и выждал, пока собеседник усваивал новости. Ван встал и принялся расхаживать по комнате. Глаза у него остекленели.

— Ван? Что с тобой, приятель?

— Мне надо отлить.

— Дверь не открывай. Вон в том мусорнике я видел пустую бутылку из-под минералки.

— Точно, есть.

Вышагивая, как зомби, он подошел к мусорнику и вытащил пустую двухлитровку. Потом отвернулся.

› Я Феликс

› Уилл

Когда Феликс подумал о 2.0, у него медленно сжался желудок.

— Феликс, мне нужно уйти, — заявил Ван и направился к двери шлюза. Феликс бросил клавиатуру, вскочил, подбежал к Вану и вцепился в него.

— Ван, — сказал он, заглядывая в тусклые и невидящие глаза друга. — Посмотри на меня, Ван.

— Мне нужно, — повторил Ван. — Надо попасть домой и накормить кошек.

— Там, на улице, что-то есть, быстрое и смертельное. Может быть, его унесет ветер. Может, там уже все рассеялось. Но мы будем сидеть здесь, пока не узнаем об этом наверняка. Или когда у нас не останется иного выбора. Сядь, Ван. Сядь.

— Мне холодно, Феликс.

В помещении действительно было очень холодно. Руки Феликса покрылись гусиной кожей, а ноги словно превратились в куски льда.

— Сядь напротив серверов, возле вентиляторов. Оттуда идет теплый воздух.

Ван подошел к ближайшей стойке и пристроился возле нее.

› Ты еще там?

› Пока на месте — занимаюсь кое-какой логистикой

› Как долго мы еще не сможем выйти?

› Понятия не имею

После этого никто из них долго ничего не печатал.

Феликсу пришлось дважды воспользоваться бутылкой из-под минералки. Потом Ван употребил ее снова. Феликс попытался дозвониться Келли. Сайт городской полиции уже давно «упал».

В конце концов он пробрался обратно к серверам, сел, обхватил колени руками и зарыдал, как ребенок.

Через минуту подошел Ван, сел рядом, обнял Феликса за плечи.

— Они мертвы, Ван. Келли и мой сын. У меня больше нет семьи.

— Ты не знаешь этого наверняка.

— Я знаю вполне достаточно. Господи, неужели всему пришел конец?

— Мы посидим здесь еще несколько часов, а потом выйдем. Скоро все должно вернуться к нормальной жизни. Пожарные справятся. И еще армию мобилизуют. Все будет хорошо.

У Феликса болели ребра. Он не плакал с тех пор… с тех пор, как родился 2.0. Он еще крепче обхватил колени.

И тут дверь открылась.

Вошли два сисадмина с покрасневшими от усталости глазами — один в майке с надписью ГОВОРИ СО МНОЙ ЗАНУДНО, а второй в форменной рубашке Electronic Frontiers Canada.

— Пошли, — сказал Говори Занудно. — Мы все собираемся на верхнем этаже. Поднимайтесь по лестнице.

Феликс поймал себя на том, что затаил дыхание.

— Если в здании есть биоагент, то мы все инфицированы, — «порадовал» Зануда. — Так что просто вставайте и идите. Встретимся наверху.

— Есть еще один парень на четвертом этаже, — сообщил Феликс, вставая.

— Да, Уилл. Мы его нашли. Он уже наверху.

Зануда был одним из тех Ублюдочных Операторов из Ада, которые обесточили большие роутеры. Феликс и Ван поднялись по лестнице медленно, их шаги гулко отражались от стен пустой лестничной шахты. После ледяного воздуха «клетки» им казалось, что на лестнице жарко, как в сауне.

На верхнем этаже располагалось кафе, где все еще работали туалеты, из кранов лилась вода, работали и торговые автоматы, продающие кофе и разную еду. Перед ними выстроились очереди встревоженных сисадминов. Никто не хотел встречаться взглядом с другим. Феликс задумался над тем, кто из них Уилл, потом встал в очередь к автомату.

Прежде чем у него кончилась мелочь, он раздобыл пару энергетических батончиков и гигантскую чашку ванильного кофе. Ван занял место за столом, и Феликс поставил перед ним чашку и положил батончик.

— Просто оставь мне немного кофе, — сказал он, направляясь занимать очередь в туалет.

К тому времени когда все они более или менее устроились, облегчились и подкрепились, в кафе вернулись Зануда и его друг. Они сняли кассовый аппарат в конце прилавка с подогреваемыми лотками для горячих блюд, и Зануда забрался на прилавок. Все разговоры медленно стихли.

— Я Ури Попович, а это Диего Розенбаум. Спасибо всем, что пришли. Вот что нам известно точно: энергия в здание уже три часа поступает от генераторов. Визуальное наблюдение показывает, что это единственное здание в центральной части Торонто, где имеется электричество — и оно у нас будет еще три дня. Снаружи выпущен на волю биологический агент неизвестной природы. Он убивает быстро, в течение нескольких часов, и распространяется аэрозольным путем. Инфицирование происходит при вдыхании зараженного воздуха. Начиная с пяти утра сегодняшнего дня никто не открывал наружные двери этого здания. И никто не откроет, пока не получит от меня разрешение.

Нападения на главные города по всему миру повергли аварийные службы в хаос. Атаки были электронные, биологические, ядерные и с использованием обычных взрывчатых веществ, а объекты агрессии рассеяны очень широко. Я инженер службы безопасности, и там, где меня обучали, атаки подобного рода обычно рассматриваются как оппортунистические: то есть группе Б удается взорвать мост, потому что все силы брошены на ликвидацию последствий грязного ядерного взрыва, устроенного группой А. Это умный ход. Самым ранним событием, какое мы смогли обнаружить, стала газовая атака в метро Сеула, проведенная местной ячейкой «Аум синрикё» около двух часов ночи по восточноевропейскому времени. Возможно, это событие и стало той соломинкой, которая сломала спину верблюду. Мы совершенно уверены, что «Аум синрикё» не может стоять за всемирной катастрофой подобного масштаба — у них нет истории информационной войны, и они никогда не демонстрировали той организационной хватки, которая необходима, чтобы поразить столько целей одновременно.

Мы заперлись здесь ради будущего, во всяком случае до тех пор, пока биологический агент не будет опознан и рассеян. Мы будем обслуживать серверы и поддерживать сеть в рабочем состоянии. Это критически важная инфраструктура, и наша работа — обеспечить ей пять девяток аптайма. Во времена национального бедствия мы несем за это двойную ответственность.

Один из сисадминов поднял руку. Он смотрелся очень дерзко в зеленой майке НЕВЕРОЯТНАЯ ГРОМАДИНА и был одним из самых молодых.

— Кто сделал тебя королем?

— У меня под контролем главная система безопасности, ключи от каждой «клетки» и пароли для наружных дверей — кстати, все они сейчас заперты. Я тот, кто собрал вас всех здесь и объявил собрание. Я не желал этой работы, потому что она дерьмовая. Но кому-то нужно ее делать.

— Ты прав, — согласился парень. — И я могу делать ее не хуже тебя. Меня зовут Уилл Сарио.

Попович взглянул на него сверху вниз:

— Что ж, если позволишь мне договорить, то я потом, может быть, вручу тебе бразды правления.

— Бога ради, заканчивай. — Сарио повернулся к нему спиной и подошел к окну. Он внимательно смотрел наружу. Взгляд Феликса тоже переместился туда, и он увидел, что в городе поднимается несколько маслянистых столбов дыма.

После того как Зануду Поповича прервали, он утратил прежний напор.

— Короче, этим мы и займемся, — только и сказал он.

После затянувшейся паузы парень обернулся:

— О, теперь моя очередь?

Послышались доброжелательные смешки.

— А вот что думаю я: весь мир скоро окажется по уши в дерьме. Произошли скоординированные атаки на все критические узлы инфраструктуры. И есть только один способ всё это скоординировать: через интернет. Даже если мы согласимся с тезисом, что атаки были оппортунистическими, нам надо задать вопрос о том, как нападение может быть организовано за несколько минут. Ответ один — интернет.

— Значит, по-твоему, нам нужно выключить интернет? — рассмеялся Попович, но смолк, когда Сарио не ответил.

— Этой ночью мы увидели атаку, которая едва не убила интернет. Немного DoS-атак на важнейшие серверы, немного манипуляций с DNS[43], и он падает, как дочка проповедника. Копы и военные — просто банда технофобных лузеров, они вообще практически не полагаются на сеть. Если мы вырубим интернет, то создадим непропорционально большую помеху нападающим и лишь небольшую помеху защитникам. А когда придет время, мы сможем его восстановить.

— Да ты гонишь, — пробормотал Попович, у которого буквально отвисла челюсть.

— Это логичное решение. Многие не любят смотреть в лицо логике, когда она диктует тяжелые решения. Но это проблема людей, а не ее.

Начавшиеся после этих слов разговоры быстро перешли в гвалт.

— Заткнитесь! — взревел Попович. Шум стих примерно на один децибелл. Попович рявкнул снова и топнул по прилавку. Наконец какое-то подобие порядка восстановилось. — Говорить по одному, — сказал Зануда. Лицо его раскраснелось, руки он держал в карманах.

Один админ был за то, чтобы остаться. Другой — чтобы уйти. Им нужно отсидеться в «клетках». Провести учет имеющихся запасов и назначить главного по снабжению. Выйти и отыскать полицию или пойти добровольцами в госпитали. Надо назначить охранников, чтобы обеспечить неприступность входной двери.

Феликс вдруг с удивлением обнаружил, что стоит с поднятой рукой. Попович дал ему слово.

— Меня зовут Феликс Тремонт, — сказал он, забравшись на один из столов и достав из кармана наладонник. — Хочу вам кое-что прочитать.

«Правительства Промышленного Мира, изнуренные гиганты из плоти и стали, я прибыл из Киберпространства, нового дома Разума. В интересах будущего я предлагаю вам, чье место уже в прошлом, оставить нас в покое. Вам нет места среди нас. У вас нет места там, где собираемся мы.

У нас нет выбранного правительства, и вряд ли оно у нас будет, поэтому я обращаюсь к вам, обладая лишь теми полномочиями, с какими всегда говорит сама свобода. Я объявляю глобальное общественное пространство, создаваемое нами, независимым от тирании, которую вы стремитесь навязать. У вас нет морального права властвовать над нами, равно как нет методов принуждения, которые вы могли бы использовать.

Правительства черпают свою юридическую силу из согласия тех, кем они управляют. Вы не просили нашего согласия и не получали его. Мы не приглашаем вас. Вы не знаете нас, как не знаете и наш мир. Киберпространство вне пределов ваших границ. Не думайте, что вы можете построить его, словно это общественный строительный проект. Не сможете. Это естественный процесс, и мы растем за счет наших коллективных действий».

Это цитата из «Декларации независимости киберпространства». Она была написана 12 лет назад. Я думал, что никогда не читал ничего прекраснее. Я хотел, чтобы мой сын вырос в мире, где киберпространство свободно и где эта свобода влияет на реальный мир, тоже делая его свободнее.

Феликс сглотнул и потер глаза. Ван неуклюже похлопал его по ботинку.

— Мой чудесный сын и моя чудесная жена сегодня умерли. И миллионы других тоже. Город буквально пылает. Многие города вообще исчезли.

Он всхлипнул и снова сглотнул.

— Но по всему миру люди вроде нас собрались в подобных зданиях. Они пытались справиться с ночной атакой червя, когда разразилась катастрофа. У нас есть независимый источник питания. Еда. Вода.

У нас есть сеть, которую плохие парни использовали таким образом, какой хорошие парни не могли и предположить.

Нас объединяет любовь к свободе, которая рождена нашим неравнодушием и заботой о сети. Мы отвечаем за самый важный инструмент организации и управления в истории человечества. В данный момент мы самое близкое подобие правительства, которое осталось в мире. На месте Женевы сейчас кратер. Вашингтон в огне, а здание ООН эвакуировано.

Распределенная республика киберпространства пережила эту бурю практически без последствий. И теперь мы — хранители бессмертной, огромной и чудесной машины, потенциально способной возродить мир. Лучший мир.

Мне незачем больше жить — только ради этого.

В глазах Вана блестели слезы. И не только у него. Феликсу не стали аплодировать. Долгие секунды, растянувшиеся до минуты, все хранили полное и уважительное молчание.

— И как мы это сделаем? — абсолютно серьезно спросил Попович.

Группы новостей заполнялись быстро. Они объявили их в news.andim.net-abuse.email, где собирались все борцы со спамом и где существовала устойчивая культура товарищества при отражении полновесных атак.

Новой группой стала alt.november5-disaster.recovery, с подгруппами recovery.goverance, recovery.finance, recovery.logistics и recovery.defence. Да будет благословенна «мохнатая» иерархия alt и все те, кто по ней плавает.

Сисадмины появлялись в ней один за другим. Остался в онлайне гигант Google, где доблестная Королева Конг руководила командой помощников, которые раскатывали на роликах по огромному инфоцентру, заменяя в стойках умершие жесткие диски и нажимая клавиши перезагрузки. Сайт «Интернет-архив» в Президио выпал из сети, но его зеркало в Амстердаме оказалось живо, и они переадресовали DNS так, что разницы практически никто и не заметил. Amazon упал. Paypal работал. Blogger, Typepad и Livejournal работали и заполнялись миллионами сообщений от уцелевших и перепуганных людей со всего мира, сбивавшихся вместе ради толики электронного тепла.

Ленты фотографий на сайте Flickr оказались ужасны. Феликсу пришлось отписаться от них, когда он увидел фото женщины и младенца, лежащих в кухне и переплетенных мучительной смертью в жуткий иероглиф. Они не были похожи на Келли и 2.0, но этого и не требовалось. Феликса затрясло, и он не мог остановиться.

«Википедия» работала, но шаталась от нагрузки. Спам лился потоком, словно ничего не случилось. По сети бродили вирусы.

Основные события происходили в recovery.logistics.

› Для проведения региональных выборов мы можем воспользоваться механизмом голосования групп новостей

Феликс знал, что это должно сработать. Голосования в группах новостей Usenet проводились уже более двадцати лет и без серьезных проблем.

› Мы выберем региональных представителей, а они выберут премьер-министра

Американцы настаивали на президенте, что Феликсу не понравилось. Его будущее не будет американским будущим. Американское будущее ушло навсегда вместе с Белым домом. А он строил дом побольше этого.

На связь вышли французские сисадмины из «Франс телеком». Инфоцентр «Европейского союза радиовещания» уцелел после атак, разрушивших Женеву, и оказался полон настороженных немцев, чей английский был лучше, чем у Феликса. Удалось установить хорошие отношения и с остатками команды «Би-Би-Си» на Канарских островах.

В recovery.logistics общались на многоязычных диалектах английского, и Феликс имел на своей стороне движущую силу. Некоторые админы занимались тем, что остужали слишком горячие головы, затевавшие неизбежные и дурацкие перебранки; они пускали в ход опыт, накопленный за долгие годы. Другие слали полезные предложения.

И удивительно: лишь немногие сочли, что Феликс слегка рехнулся.

› Думаю, нам надо провести выборы как можно скорее. Самое позднее — завтра. Мы не можем управлять законно без согласия тех, кем управляем.

Через несколько секунд пришел ответ:

› Ты что, серьезно? Согласие управляемых? Если я все поняла правильно, то большинство людей, которыми ты предполагаешь управлять, сейчас или мучаются перед смертью, или прячутся под столами, или потрясенно бродят по улицам городов. И когда ОНИ смогут проголосовать?

Феликсу пришлось признать ее правоту. Королева Конг была умна. Женщин-админов оказалось немного, и это стало настоящей трагедией. Такими женщинами, как Королева Конг, просто нельзя разбрасываться. Надо будет пробить решение о том, чтобы сбалансировать число женщин в его новом правительстве. Потребовать, чтобы каждый регион выбрал по одному мужчине и по одной женщине?

Он охотно подбросил ей этот аргумент. Выборы состоятся завтра, уж он за этим проследит.

— Премьер-министр киберпространства? Почему бы не назваться Великим Пуба[44] глобальной информационной сети? Это более почетно, звучит круче и даст тебе примерно столько же полномочий. — Уилл лег спать в кафе рядом с Феликсом, а Ван примостился с другого бока. В помещении изрядно попахивало: в него набились двадцать пять сисадминов, которые не мылись уже минимум пару-тройку дней. А некоторые и гораздо дольше.

— Заткнись, Уилл, — сказал Ван. — Ты хотел вырубить интернет.

— Поправка: я хочу вырубить интернет. Настоящее время.

Феликс приоткрыл один глаз. Он так устал, что даже это показалось тяжелой атлетикой.

— Послушай, Сарио, если тебе не нравится моя предвыборная платформа, то предложи свою. Есть множество людей, которые считают меня полным кретином, и я их за это уважаю, потому что они или выставили свои кандидатуры против меня, или поддерживают тех, кто выставил. Это твой выбор. Но хныканье и жалобы в меню не включены. Так что либо спи, либо вставай и опубликуй свою платформу.

Сарио медленно сел, развернул куртку, которой пользовался вместо подушки, и надел ее.

— Ну и хрен с вами. Я ухожу.

— Я думал, он никогда не исчезнет, — буркнул Феликс и отвернулся. Не в силах заснуть, он еще долго лежал и думал о выборах.

Кроме него имелись и другие кандидаты. Некоторые из них даже не были сисадминами. Один американский сенатор оказался в тот день в своем уединенном летнем доме в Вайоминге, с автономным генератором и спутниковым телефоном. Каким-то образом он отыскал нужную группу новостей и вбросил шляпу на предвыборный ринг. Какие-то хакеры-анархисты из Италии яростно атаковали группу всю ночь, публикуя написанные на корявом английском пространные статьи о политическом банкротстве «управления» в новом мире. Феликс взглянул на их сетевой адрес и определил, что они, вероятно, сидят в небольшом институте интерактивного дизайна возле Турина. Италия пострадала очень серьезно, но в небольшом городе эта ячейка анархистов сумела отыскать прибежище.

Удивительно много кандидатов выступали за отключение интернета. Феликс сомневался, возможно ли такое вообще, но решил, что понимает их стремление покончить разом и с работой, и с миром. Почему бы и нет? Судя по всему, заботы админов до сих пор сводились к каскаду технических проблем, нападениям и оппортунизму, и все они в совокупности завершились Большим Обломом. Атака террористов здесь, жесткая контратака правительства там… Не успеешь опомниться, как они добьют то, что еще уцелело.

Он заснул, думая о логистике отключения интернета, и ему снились кошмары, в которых он был единственным защитником сети.

Проснулся он от какого-то шуршания. Повернувшись на бок, Феликс увидел сидящего Вана. Бросив скомканную куртку на колени, тот энергично расчесывал свои худые руки. Кожа на них стала цвета солонины и чешуйчатой. В лучах света, льющихся сквозь окна кафе, летали и клубились облачка кожных чешуек.

— Что ты делаешь?

Феликс сел. Он вида того, как ногти Вана раздирают кожу, его тело тоже зачесалось. Он уже три дня не мыл голову, и иногда у него возникало ощущение, что голову буравят маленькие насекомые, откладывающие в волосах яйца. Вечером, когда он поправлял очки, то прикоснулся к задней стороне ушей, и на его пальце оказалась блестящая пленка сала. Когда он пару дней не принимал душ, на задней стороне ушей у него появлялись угри, а иногда и огромные глубокие фурункулы, которые Келли в конце концов выдавливала с каким-то извращенным удовольствием.

— Чешусь, — ответил Ван и принялся за голову, выпустив в воздух облако перхоти, где оно присоединилось к чешуйкам с рук. — Господи, у меня все тело зудит.

Феликс достал Майора Макчиза из рюкзачка Вана и подключил к нему один из кабелей локальной сети, которые змеились тут по всему полу. Затем принялся искать через Google все, что считал подходящим запросом. На слово «чешется» он получил 40 600 000 ссылок. Тогда он испробовал составные запросы и получил более конкретные ссылки.

— Думаю, это экзема на нервной почве, — констатировал он.

— Нет у меня никакой экземы.

Феликс продемонстрировал ему несколько впечатляющих фотографий красной раздраженной кожи, покрытой белыми чешуйками.

— Экзема, — сказал он, указывая на подпись ниже фотографии.

Ван осмотрел свои руки.

— Похоже, — согласился он.

— Тут написано, что надо увлажнять кожу и смазывать ее кортизоновой мазью. Загляни в аптечку на втором этаже в туалете. Кажется, я видел эту мазь.

Подобно всем остальным сисадминам, Феликс обыскал кабинеты, офисы, туалеты, кухню и кладовые, после чего его рюкзачок пополнился рулоном туалетной бумаги и четырьмя энергетическими батончиками. По негласному соглашению еда в кафе считалась общей, при этом каждый сисадмин приглядывался к другим — не страдает ли кто из них обжорством и не прихватывает ли что-либо про запас. Все были убеждены, что втихаря происходит и то, и другое.

Ван встал, и когда на его лицо упал свет, Феликс увидел, как набухли его веки.

— Я напишу в рассылку, спрошу про другие антигистамины, — пообещал Феликс.

Через несколько часов после первого собрания они организовали четыре почтовые рассылки и три форума на «Википедии» для тех, кто уцелел в здании, но за последующие дни решили, что хватит и одной. Феликс все еще был членом небольшой рассылки вместе с пятью своими верными друзьями, двое из которых были заперты в таких же «клетках», но в других странах. Он подозревал, что другие админы поступают так же.

Ван, волоча ноги, направился к двери.

— Удачи тебе на выборах, — сказал он, похлопав Феликса по плечу.

Феликс встал и принялся расхаживать по кафе, время от времени останавливаясь, чтобы выглянуть в грязные окна. В Торонто все еще бушевали пожары, их стало еще больше. Он пытался отыскать почтовые рассылки или сетевые дневники горожан, но нашел лишь те, которые вели другие админы в других инфоцентрах. Возможно — и даже вероятно, — что у тех, кто выжил в городе, имелись более важные дела, чем посылать сообщения через интернет. Его домашний телефон все еще работал время от времени, но он перестал звонить домой уже на второй день, когда, в пятидесятый раз услышав голос Келли, читающий автоматическое сообщение, заплакал прямо на совещании по планированию.

И не только он.

День выборов. Пора держать ответ.

› Ты нервничаешь?

› Нет

› если честно, то меня мало волнует, одержу ли я победу. Я просто рад, что мы это делаем. Альтернатива торчать здесь, сходить с ума, ожидая, пока кто-нибудь не выломает нашу дверь.

Курсор долго не перемещался. Королева Конг отвечала с большой задержкой, потому что управляла своей командой гуглоидов в «Гугльплексе» и делала все, что могла, лишь бы ее инфоцентр оставался в онлайне. Три оффшорные «клетки» «Гугля» отключились, а два из шести их резервных сетевых каналов были уничтожены. К счастью для нее, число запросов в секунду постепенно сокращалось.

› Есть еще Китай

У Королевы Конг имелась большая доска с картой мира, раскрашенной в цвета, обозначающие число запросов к «Гуглю» в секунду, и она творила с ней чудеса, показывая на цветных диаграммах динамику падения числа запросов во времени. Она загрузила на сайт много видеоклипов, показывающих, как чума и бомбы вымели планету: первоначальный шквал запросов от людей, желающих понять, что происходит, а затем мрачное и резкое падение, когда болезнь начинала косить свои жертвы.

› Китай до сих пор выдает девяносто процентов от номинала

Феликс покачал головой.

› Ты ведь не думаешь, что это они во всем виноваты?

› Конечно, нет.

Потом она стала набирать что-то и остановилась.

› Я верю в гипотезу Поповича. Каждая сволочь в мире использует других сволочей для прикрытия. Но в Китае их прижали к ногтю быстрее и решительнее, чем в других странах. Может быть, мы наконец-то выяснили, какая может быть польза от тоталитарного государства.

Феликс не смог удержаться от искушения и напечатал:

› Тебе повезло, что твой босс не может это прочесть. Ведь вы были весьма активными участниками строительства Великого Китайского Брандмауэра.

› Это была не моя идея. И мой босс мертв. Наверное, они все мертвы. По всему району Залива нанесли серьезный удар, а потом произошло землетрясение.

Они видели автоматический поток данных Службы геологического наблюдения США, поведавшей о землетрясении в 6,9 балла, которое превратило в развалины Северную Калифорнию от Гилроя до Севастополя. Некоторые веб-камеры показали масштаб разрушений — взрывы газопроводов, сейсмически модифицированные строения, падающие, словно конструкции из детских кубиков после хорошего пинка. Здание «Гугльплекса», установленное на гигантские стальные пружины, тряслось, как тарелка с желе, но серверные стойки остались на месте, а худшим ранением у них оказался сильно поврежденный глаз одного из админов, которому в лицо угодил нож для обжима кабеля.

› Извини. Я забыл.

› Ничего. Мы ведь все потерянные люди, верно?

› Да. В любом случае, выборы меня не волнуют. Кто бы ни победил, мы делаем хотя бы ЧТО-ТО

› Нет — если они проголосуют за одного из слизняков

«Слизняками» некоторые из админов называли тех, кто хотел отключить интернет. А ввела термин в обращение Королева Конг — очевидно, он описывал невежественных IT-менеджеров, сквозь строй которых она пробивалась на протяжении всей своей карьеры.

› Не проголосуют. Они просто устали и огорчены, вот и все. Те, кто тебя одобряет, одержат победу

Среди уцелевших гуглоиды были одной из самых многочисленных и влиятельных группировок, наряду с командами спутниковой связи и оставшимися трансокеанскими командами. Поддержка Королевы Конг стала для него сюрпризом, и он послал ей письмо, на которое она коротко ответила: «не могу допустить, чтобы командовали слизняки».

› мне надо идти — напечатала она, и тут связь с ней прервалась.

Феликс запустил браузер и набрал google.com. Браузер выдал тайм-аут. Он повторил запрос на соединение, потом снова и снова, пока на экране не появилась главная страница сайта. Какой бы ни была причина обрыва связи — отказ питания, вирусы, еще одно землетрясение, — она ее восстановила. Феликс фыркнул, увидев, что они заменили буквы «о» в логотипе Google маленькими изображениями глобуса Земли с торчащими из него грибовидными облачками.

— Есть что-нибудь пожевать? — спросил Ван. Была вторая половина дня, но на время в инфоцентре особого внимания не обращали. Феликс похлопал по карманам. Сисадмины все-таки назначили интенданта, но к тому времени все уже успели запастись кое-какой едой из автоматов. Феликс раздобыл дюжину энергетических батончиков и несколько яблок. Он взял еще и парочку бутербродов, но мудро съел их в первую очередь, пока те окончательно не зачерствели.

— Остался один батончик, — сообщил он.

Этим утром он заметил, что брючный ремень стал просторнее, и даже ненадолго порадовался этому. Потом вспомнил, как Келли дразнила его за лишний вес, и расплакался. Затем съел два батончика, и у него остался всего один.

— О-о… — протянул Ван. Его и без того худые щеки запали еще больше, а плечи над цыплячьей грудью поникли.

— Держи. И голосуй за Феликса.

Ван взял у него батончик и положил на стол перед собой.

— Ладно, я хочу вернуть его и сказать: «Нет, не могу», но я зверски голодный, поэтому просто возьму его и съем, хорошо?

— Не возражаю. Валяй.

— Как продвигаются выборы? — спросил Ван, срывая с батончика обертку.

— Не знаю. Давно уже не проверял.

Пару часов назад он выигрывал с небольшим преимуществом. В подобной ситуации отсутствие лэптопа серьезно ограничивало возможности Феликса отслеживать информацию. В разных «клетках» находился десяток таких же бедняг, как и он сам — тех, кто рванул из дома по срочному вызову, не прихватив с собой что-либо со встроенным WiFi.

— Тебя прокатят, — заявил Сарио, усаживаясь рядом с ними. Он стал печально знаменит в инфоцентре тем, что никогда не спал, подслушивал разговоры и затевал в реальной жизни стычки того же накала страстей, что и мгновенно вспыхивавшие в Usenet перебранки. — Победителем станет тот, кто понимает несколько фундаментальных истин. — Он поднял кулак и принялся отсчитывать пункты, разжимая палец за пальцем. — Первый: террористы используют интернет, чтобы уничтожить мир, и мы должны опередить их, уничтожив интернет. Второй: даже если я не прав, вся эта затея яйца выеденного не стоит, потому что у нас скоро кончится горючее для генераторов. Третий: если оно не кончится сейчас, то кончится потом, потому что старый мир скоро вернется, а ему наплевать на ваш новый мир. Четвертый: жратва у нас исчезнет быстрее, чем силы на споры о причинах, почему нам не следует выходить наружу. У нас есть шанс сделать хоть что-то, что поможет миру восстановиться: мы можем убить сеть и ликвидировать ее как инструмент в руках плохих парней. Или же мы можем переставить несколько кресел на мостике твоего личного «Титаника», на котором ты плывешь к прекрасной мечте под названием «независимое киберпространство».

Проблема заключалась в том, что Сарио был прав. Горючее у них кончится через два дня — время от времени в городской сети появлялся ток, и это сэкономило им часть горючего. И если согласиться с его гипотезой о том, что интернет в первую очередь использовался как инструмент для организации нового хаоса, то его отключение станет верным решением.

Но жена и сын Феликса были мертвы. Он не хотел заново отстраивать старый мир. Он хотел построить новый. В старом мире для него больше не было места.

Ван почесал свою воспаленную, шелушащуюся кожу. Облачка чешуек закружились в душном, наполненном испарениями воздухе. Сарио брезгливо выпятил губу:

— Отвратительно. Мы дышим рециркулированным воздухом, если ты этого не знаешь. И какая бы проказа тебя ни пожирала, забивать своей дрянью фильтры весьма… антиобщественно.

— Ты сам главный авторитет по антиобщественному, Сарио, — ответил Ван. — Катись отсюда, или я тебя забью плоскогубцами. — Он перестал чесаться и похлопал по чехольчику с универсальным инструментом, совсем как стрелок по кобуре с револьвером.

— Да, я такой! У меня болезнь Аспергера, и я не принимал лекарства уже четыре дня. А у тебя какая гребаная причина?

Ван еще немного почесался.

— Извини, — сказал он. — Я не знал.

Сарио расхохотался:

— О, вы все бесценны! Готов поспорить, что три четверти собравшихся здесь пребывают на грани аутизма. А я просто-напросто задница. Зато я не боюсь говорить правду, и это делает меня лучше тебя, недоносок.

— Пошел на хрен, слизняк, — отрезал Феликс.

У них оставалось топлива меньше, чем на день, когда Феликса избрали первым в истории премьер-министром Киберпространства. Но сначала подсчет голосов запорол чей-то сетевой робот, посылавший письма с ложными бюллетенями для голосования, и они потеряли целый драгоценный день, пересчитывая голоса заново.

К тому времени идея начала все больше походить на шутку. Половина инфоцентров замолкла. Карты запросов в «Гугль», составляемые Королевой Конг, выглядели все мрачнее по мере того, как все больше мест в мире уходило в оффлайн, но одновременно она вела статистику по новым и все более многочисленным запросам — в основном связанным со здоровьем, жильем, санитарией и самообороной.

Вирусная нагрузка на сеть падала. Многие пользователи домашних компьютеров остались без электричества, поэтому их «зомбированные» компьютеры, прежде рассылавшие вирусы, выпали из сети. Магистрали[45] на схемах все еще светись и мерцали, но послания из этих инфоцентров становились все более отчаянными. Феликс не ел целый день, и персонал на одной наземной станции трансокеанской спутниковой связи — тоже.

Вода тоже заканчивалась.

Попович и Розенбаум пришли к Феликсу сразу, едва он успел ответить на несколько поздравительных писем и разослать по группам новостей уже заготовленную «тронную» речь.

— Мы собираемся открыть двери, — сообщил Попович. Как и все, он похудел, а кожа у него стала жирной и грязной. Пахло от него примерно как от мусорных баков за рыбным рынком в жаркий день. Феликс не сомневался, что у него запашок не лучше.

— Хотите сходить на разведку? Поискать горючее? Мы можем создать рабочую группу. Отличная идея.

Розенбаум грустно покачал головой:

— Мы собираемся отыскать наши семьи. Что бы там ни было снаружи, оно уже рассеялось. Или не успело. В любом случае, здесь нет будущего.

— А как же обслуживание сети? — спросил Феликс, хотя уже знал ответ. — Кто не даст роутерам «упасть»?

— Мы оставим тебе главные пароли ко всем, — сказал Попович. Руки у него дрожали, глаза потускнели. Как и многие курильщики, застрявшие в инфоцентре, он всю неделю страдал без сигарет. Все, что содержало кофеин, тоже кончилось два дня назад. Но курильщикам пришлось тяжелее всего.

— И я просто останусь здесь и буду поддерживать систему в онлайне?

— Ты и все те, кого это еще волнует.

Феликс знал, что бездарно потратил свой шанс. Выборы казались поступком благородным и отважным, но, если подумать, они стали всего лишь предлогом для соперничества в то время, когда им следовало решать, что делать дальше. Проблемой оказалось то, что дальше делать было нечего.

— Я не могу заставить вас остаться.

— Да, не можешь. — Попович повернулся и вышел.

Розенбаум посмотрел ему вслед, потом схватил Феликса за плечо:

— Спасибо, Феликс. Это была прекрасная мечта. А может, все еще есть. Может быть, мы раздобудем еду, горючее и вернемся.

У Розенбаума была сестра, с которой он поддерживал контакт по сети в первые дни кризиса. Потом она перестала отвечать. Админы разделились на тех, у кто был шанс попрощаться, и на тех, у кого его не было. Каждый считал, что другому повезло больше.

Они написали сообщение для внутренней группы новостей — в конце концов, они все еще оставались админами, — и вскоре на первом этаже собрался небольшой почетный караул из сисадминов, решивших посмотреть, как два их товарища будут выходить через двойные двери. Уходящие набрали код — поднялись стальные заслонки, затем открылись внутренние двери. Они шагнули в вестибюль и закрыли за собой двери. Открылись наружные двери. На улице было очень ярко и солнечно, и, если не считать непривычной пустоты вокруг, все выглядело нормально. Душераздирающе нормально.

Двое сделали робкий шаг в новый мир. Затем еще один. Повернулись, помахали оставшимся. И внезапно схватились за горло, рухнули и начали корчиться и дергаться.

— Господи-и-и!.. — только и успел выдохнуть Феликс, как парочка шутников отряхнулась и встала, хохоча так, что вскоре оба ухватились за бока. Затем они помахали им снова, повернулись и ушли.

— Господи, вот придурки-то, — сказал Ван и почесал руки, на которых виднелись длинные кровоточащие царапины. Его одежда была до такой степени усыпана чешуйками кожи, что казалась посыпанной сахарной пудрой.

— А по-моему, было очень смешно, — возразил Феликс.

— Боже, как я хочу есть.

— К счастью для тебя, в нашем распоряжении вся еда, какую мы сможем достать.

— Вы слишком добры к нам, простым работягам, мистер президент.

— Премьер-министр, — поправил Феликс. — И ты не работяга, а заместитель премьер-министра. Ты мой официальный разрезатель ленточек и вручатель чеков на огромные суммы за инновации.

От шуток им обоим полегчало. А зрелище того, как уходят Попович и Розенбаум, подбодрило всех. К тому времени Феликс уже знал, что вскоре уйдут остальные.

Исход был предопределен запасом горючего, но кто захочет ждать, пока оно кончится?

› Половина моей команды утром ушла

Разумеется, «Гугль» держался очень хорошо. Нагрузка на серверы стала гораздо меньше, чем была с тех пор, когда весь «Гугль» умещался в нескольких самодельных персоналках, стоящих под конторским столом в Стэнфорде.

› а нас осталась четверть

Прошел всего лишь день после ухода Поповича и Розенбаума, но трафик групп новостей упал почти до нуля. У них с Ваном тоже не имелось много времени, чтобы играть в республику Киберпространство. Они были слишком заняты, изучая системы, которые передал им Попович — большие роутеры, продолжавшие работать как главный пункт обмена данными для всех сетевых магистралей Канады.

Но все же время от времени кто-то посылал сообщения в группы новостей, обычно желая попрощаться. Старые сетевые войны из-за того, кто станет ПМ, нужно ли отключать сеть или кто берет слишком много еды, отошли в прошлое.

Феликс перезагрузил группу новостей и увидел типичное сообщение.

› Свихнувшиеся процессы на Solaris ТК

› Привет. Я всего лишь мелкая компьютерная сошка, но я остался тут один, а четыре наших DSL-сервера только что упали. Похоже, на них работает какая-то клиентская учетная программа, которая пытается подсчитать, какие счета надо выставить нашим корпоративным клиентам, и она порождает тысячи запросов и жрет весь обмен данными. Я хочу ее прихлопнуть, но у меня не получается. Какой магический ритуал мне надо совершить, чтобы заставить этот проклятый думатель грохнуть подобное дерьмо? Один черт, ведь вряд ли кто из наших клиентов когда-нибудь оплатит счета. Я запросил парня, который написал эту программу, но он уже давно покойник, и все, кто мог помочь, тоже.

Феликс перезагрузил группу снова и увидел ответ. Он был коротким, авторитетным и по существу — такой, каких почти никогда не увидишь в группах новостей крупного калибра, когда новичок задает глупый вопрос. Апокалипсис разбудил во всемирном сообществе системных администраторов дух терпеливой взаимопомощи.

Ван заглянул ему через плечо.

— Черт, кто бы подумал, что он на такое способен?

Феликс взглянул на имя отправившего ответ. Он пришел от Уилла Сарио. Феликс перешел в окошко чата.

› сарио я думал что ты хотел отключить сеть почему же ты помогаешь салагам налаживать их сервера?

› мистер ПМ, а вдруг у меня просто сил нет смотреть как компьютер страдает в руках любителя?

Феликс перешел на канал, где он общался с Королевой Конг.

› Давно уже?

› С тех пор, как я спала? Два дня. Когда кончится горючее? Через три дня. Когда у нас кончилась еда? Два дня назад.

› Господи. Я прошлую ночь тоже не спал. У нас здесь не хватает рук.

› есть тут кто? я моника и живу в пасадене и мне до смерти надоело делать уроки. ХОчешь скаЧать мою фотку?

Троянские роботы теперь трудились во всех IRC, перепрыгивая на любой канал, где имелся хоть какой-то трафик. Иногда пять-шесть ботов начинали флиртовать друг с другом. Когда Феликс наблюдал за тем, как одна вирусная программа пытается уговорить другую свою версию загрузить трояна, ему становилось немного не по себе.

Они одновременно вышибли бота из канала. У него теперь для этого имелся скрипт. Количество же спама практически не уменьшилось.

› Как получается, что спама не становится меньше? Ведь половина чертовых инфоцентров уже не работает

Королева Конг долго не отвечала. Как и всегда, когда ожидание ответа затягивалось, он уже привычно перезагрузил главную страницу «Гугля». И точно, сайт завис.

› Сарио, у тебя хоть какая-то еда есть?

› Вам не помешает парочка лишних обедов, ваше превосходительство?

Ван снова перешел на Майора Макчиза и находился на том же канале.

— Вот ведь скотина… А ты сегодня неплохо выглядишь, чувак.

Ван смотрелся далеко не так хорошо. Вид у него был такой, словно его может повалить хороший порыв ветра, а речь стала флегматичной и вялой.

› привет конг все в порядке?

› все хорошо пришлось отойти и дать кое-кому пинка под зад

— Как трафик, Ван?

— С утра упал на 25 процентов. — Имелось определенное количество сетевых узлов, соединение с которыми осуществлялось через их роутеры. Предположительно, большую их часть составляли домашние или коммерческие пользователи из тех мест, где еще имелось электричество, а центральные АТС телефонных компаний пока работали.

Время от времени Феликс подключался к каналам связи и прослушивал их, надеясь отыскать кого-нибудь с новостями из большого мира. Но почти весь трафик оказался автоматическим: пересылались резервные копии данных или обновления. И спам. Много спама.

› Количество спама растет потому, что службы по борьбе со спамом отключаются быстрее серверов и компьютеров, на которых спам генерируется. Все службы по борьбе с сетевыми червями централизованы и собраны в нескольких местах. А генерируется спам на миллионах зомбированных компьютеров. Жаль, что у лузеров не хватило здравого смысла выключить свои домашние компьютеры перед тем, как откинуть копыта или смыться.

› если так пойдет и дальше то к обеду мы уже не будем пересылать ничего кроме спама

Ван хрипловато и с натугой кашлянул.

— Как раз хотел об этом поговорить, — сказал он. — Я думал, что этот момент наступит раньше. Феликс, по-моему, если мы просто возьмем и уйдем отсюда, этого никто и не заметит.

Феликс посмотрел на его изможденное лицо, кожу цвета говядины с длинными незаживающими расчесами. Пальцы у Вана дрожали.

— Ты пьешь достаточно воды?

— Весь день, каждые десять секунд. Что угодно, лишь бы брюхо не было пустым. — Он показал на стоящую рядом с ним полную воды двухлитровку от «Пепси».

— Надо устроить совещание, — решил Феликс.

В первый день их было сорок три. Теперь осталось пятнадцать. Шестеро отреагировали на сообщение о сборе своеобразно — просто ушли. Все и так знали тему совещания.

— И ты допустишь, чтобы всё попросту развалилось?

Только у Сарио еще осталось достаточно энергии, чтобы разозлиться по-настоящему. Он будет злиться до самой могилы. На горле и лбу у него даже выступили вены. Он потрясал кулаками. Завидев его, остальные сразу встрепенулись и не сводили с него глаз, забыв о необходимости поглядывать в окошки чатов или журналы трафика.

— Сарио, ты что, издеваешься? — вопросил Феликс. — Ведь это ты хотел прикончить сеть!

— Я хотел сделать это чисто! — рявкнул Сарио. — И не желал, чтобы она истекла кровью и померла навсегда, дергаясь и задыхаясь. Это должно было выглядеть общим решением глобального сообщества тех, кто ее поддерживал и обслуживал. Утвердительным поступком, совершенным руками людей. А не победой энтропии, хакерских программ и вирусов. Черт побери, вот что сейчас происходит в сети!

В кафе на верхнем этаже по всему периметру имелись окна из закаленного стекла, отклоняющие свет. Обычно жалюзи на них были опущены. Теперь Сарио промчался вдоль окон, поднимая жалюзи. Феликса изумило, что у Сарио еще осталась энергия, чтобы бегать. У него едва хватило сил подняться по лестнице в кафе.

Помещение заливал резкий дневной свет. За окном был ясный солнечный день, но куда бы ни падал взгляд из этой высокой точки над горизонтом Торонто, везде поднимались столбы дыма. Башня в центре города, гигантский модернистский кирпич из черного стекла, извергала в небо пламя.

— Сеть разваливается, как и все вокруг. Слушайте, слушайте. Если мы бросим сеть умирать медленно, какие-то ее части останутся живы еще несколько месяцев. А может, и лет. И что будет по ней гулять? Трояны. Черви. Спам. Системные процессы. Зональные пакеты данных. То, чем мы пользуемся, разваливается и требует постоянного обслуживания. То, что мы отвергаем, не используется и может жить бесконечно. Мы собираемся оставить после себя сеть, похожую на мусорную яму, набитую промышленными отходами. Это и станет нашим наследием — памятью каждого удара по клавиатуре, которые делали вы, я и кто угодно и когда угодно. Дошло? Мы собираемся бросить ее подыхать медленной смертью, как раненую собаку, вместо того, чтобы прервать ее мучения одним выстрелом в голову.

Ван почесал щеки, и Феликс увидел, что он вытирает слезы.

— Сарио, ты и прав, и не прав, — сказал он. — Оставить сеть ковылять понемногу дальше — правильно. Мы все еще долго будем понемногу ковылять, и, может быть, она еще кому-нибудь пригодится. Если где угодно в мире хотя бы один пакет данных будет передан от одного пользователя другому, то сеть сделает свое дело.

— Хочешь убить ее чисто, можешь это сделать, — заявил Феликс. — Я премьер-министр, и я так решил. Я сообщу тебе корневые пароли. И всем вам тоже. — Он повернулся к белой доске, на которой работники кафетерия обычно писали название текущего фирменного блюда. Теперь доску покрывали останки жарких технических дебатов, которые вспыхивали между админами с первого дня.

Он расчистил на доске рукавом кусочек места и стал писать длинные и сложные буквенно-цифровые пароли, сдобренные знаками препинания. У Феликса был дар запоминать пароли такого рода. Он сомневался, что это ему когда-нибудь еще пригодится.

› Мы уходим, конг. Горючее все равно почти кончилось

› да что ж тогда правильно. Для меня было честью работать с вами, мистер премьер-министр

› какие у тебя перспективы?

› я поручила молодому админу позаботиться о моих женских нуждах и мы нашли еще одну кладовочку с едой которой нам хватит на пару недель ведь нас теперь осталось всего пятнадцать

› ты потрясающая, Королева Конг, серьезно. Но не изображай из себя героя. Когда надо будет уйти — уходи. Там снаружи обязательно что-нибудь найдется

› береги себя Феликс, серьезно кстати я тебе писала что количество запросов из Румынии увеличилось? Может быть они там постепенно становятся на ноги

› в самом деле?

› да, в самом деле. Мы ведь как чертовы тараканы, нас трудно убить

Связь прервалась. Феликс вышел в Firefox и перезагрузил Google. Сайт не отзывался. Он еще несколько раз щелкал кнопку перезагрузки, но безрезультатно. Он закрыл глаза и услышал, как Ван чешет ноги, потом набирает на клавиатуре что-то короткое.

— Они снова на связи, — сообщил он.

Феликс облегченно выдохнул. Затем послал в группу новостей сообщение — то самое, которое он переписывал пять раз, пока текст его не удовлетворил.

— Ты тут береги все, ладно? Мы еще вернемся. Когда-нибудь.

Уходили все, кроме Сарио. Он отказался. Но все же спустился их проводить.

Админы собрались в вестибюле, Феликс поднял бронированную дверь, и внутрь ворвался свет.

Сарио протянул руку.

— Удачи, — сказал он.

— Тебе тоже, — отозвался Феликс. Рукопожатие у Сарио оказалось твердым. — Может, ты и был прав.

— Может быть.

— Все еще собираешься выдернуть пробку?

Сарио взглянул на подвесной потолок, словно пытаясь разглядеть сквозь усиленные потолочные перекрытия гудящие серверные стойки на верхних этажах.

— Посмотрим, — сказал он наконец.

Ван почесался, и облачко белых чешуек заплясало в солнечных лучах.

— Пошли найдем тебе аптеку, — сказал Феликс и двинулся к двери. Остальные админы последовали за ним.

Они подождали, пока за ними закроются внутренние двери, затем Феликс открыл наружные. Воздух был на вкус, как скошенная трава, как первые капли дождя, как озеро и небо, а мир казался старым другом, от которого целую вечность не было весточки.

— Пока, Феликс, — сказали другие админы. Они постепенно расходились, пока он стоял наверху короткой бетонной лестницы. От яркого света у него слезились глаза.

— Кажется, на Кинг-стрит была аптека, — сказал он Вану. — Разобьем окно кирпичом и добудем тебе кортизон, хорошо?

— Ты у нас премьер-министр. Вот и действуй.

За пятнадцать минут они не встретили ни единого человека. И не услышали ни единого звука, если не считать птичьего чирикания и гудения ветра в электрических проводах над головами. Все это очень напоминало прогулку по Луне.

— Готов поспорить, у них там есть шоколадные батончики, — сказал Ван.

Желудок Феликса непроизвольно сжался. Еда.

— Угу, — буркнул он. Рот наполнился слюной.

Они прошли мимо небольшого трехдверного автомобиля. На переднем сиденье они увидели высохшее тело женщины с высохшим младенцем на руках, и рот Феликса наполнился горькой желчью, хотя сквозь поднятые окна запах едва пробивался.

Он уже несколько дней не думал о Келли и 2.0. Феликс упал на колени, к горлу снова подкатило. Здесь, в реальном мире, его семья мертва. Все, кого он знал, мертвы. И ему захотелось лечь на тротуар и замереть, пока он тоже не умрет.

Худые руки Вана скользнули ему под мышки и слабо потянули вверх.

— Не сейчас, — сказал он. — Когда мы окажемся под надежной крышей и что-нибудь поедим, вот тогда и сможешь это сделать, но не сейчас. Ты меня понял, Феликс? Не сейчас, черт побери!

Ругань Вана привела его в чувство. Он встал. Колени дрожали.

— Еще один квартал, и все. — Ван положил руку Феликса себе на плечо и повел его дальше.

— Спасибо, Ван. Извини.

— Не за что. Кстати, тебе очень нужно под душ. Только не обижайся.

— Я не обижаюсь.

Витрину аптеки защищала металлическая решетка, но ее уже давно сорвали, а стекло выбили. Феликс и Ван пролезли в дыру и забрались в полутемную аптеку. Несколько стендов были опрокинуты, но в целом все выглядело нормально. Возле кассы Феликс одновременно с Ваном увидел стойки с батончиками, и они бросились к ним, схватили по горсти и сразу набили полные рты.

— Вы едите, как свиньи.

Они резко обернулись на голос. Перед ними стояла женщина, облаченная в лабораторный халат и удобные туфли. Она держала пожарный топор почти такой же длины, как и сама.

— Берите, что вам надо, и уходите, договорились? Никому из нас проблемы не нужны. — У нее был острый подбородок и проницательные глаза. На вид — лет сорок или чуть старше. Она совершенно не походила на Келли, и это было хорошо, потому что Феликсу хотелось подбежать к ней и обнять. Еще один живой человек!

— Вы врач? — спросил Феликс.

— Так вы уйдете или нет? — Она подняла топор.

Феликс поднял руки:

— Серьезно, вы врач? Фармацевт?

— Я была медсестрой, лет десять назад. А теперь веб-дизайнер, в основном.

— Вы шутите? — изумился Феликс.

— Никогда не встречал девушку, которая разбирается в компьютерах?

— Вообще-то моя подруга руководит инфоцентром «Гугля»…

— Вы шутите? — теперь уже изумилась она. — Инфоцентром «Гугля» руководила женщина?

— Руководит, — поправил Феликс. — Он все еще в онлайне.

— Быть не может. — Она немного опустила топор.

— У вас есть кортизоновая мазь?… Могу рассказать вам эту историю. Меня зовут Феликс, а это Ван, которому нужны все антигистамины, которыми вы сможете поделиться.

— Поделиться? Феликс, старина, да у меня здесь столько лекарств, что хватит на сто лет! И срок годности у них кончится гораздо раньше, чем они сами. Но ты говорил, что сеть все еще работает?

— Работает. Более или менее. Именно этим мы и занимались всю неделю. Поддерживали ее работу. Но все же долго она не протянет.

— Да, я тоже так думаю. — Она опустила топор. — У вас есть что-нибудь в обмен? Я мало в чем нуждаюсь, но пытаюсь не закиснуть, и поэтому обмениваюсь с соседями. Это как играть в цивилизацию.

— У вас есть соседи?

— Не менее десятка. Люди из ресторана через дорогу варят очень хороший суп, хотя овощи у них консервированные. Но они выменяли у меня почти все бумажные полотенца.

— У вас есть соседи, и вы с ними торгуете?

— Ну да. Без них мне стало бы совсем одиноко. Лечу им насморк и разные болячки, какие могу. Наложила шину на сломанное запястье… Слушайте, хотите диетический хлеб с арахисовым маслом? У меня его целая тонна. А то ведь у твоего дружка вид такой, что он сейчас умрет на месте.

— Да, пожалуйста, — сказал Ван. — У нас нет ничего на обмен, но мы трудоголики в поисках нового ремесла. Вам помощники не нужны?

— Не очень-то. Но от компании не откажусь.

Они съели бутерброды, затем суп. Люди из ресторана принесли его и обслужили их по всем правилам, хотя Феликс и заметил, как они морщатся, и удостоверился, что канализация в задней комнате работает, душ — тоже. Ван мылся долго, Феликс поступил так же.

— Никто из нас не знает, что делать, — сказала женщина. Ее звали Роза. Она отыскала бутылку вина и несколько одноразовых пластиковых чашек в отделе товаров для дома. — Я думала, что в городе появятся вертолеты, или танки, или хотя бы мародеры, но у нас все тихо и спокойно.

— Но и вы вели себя очень тихо, — заметил Феликс.

— Не хотела привлекать к себе лишнее внимание.

— А вы никогда не думали, что многие здесь поступают так же? Может быть, собравшись, мы придумаем, что делать дальше?

— Или же нам перережут глотки, — возразила она.

— Она права, — кивнул Ван.

Феликс возбужденно вскочил:

— Нет, нам нельзя так думать. Послушайте, мы сейчас на распутье. Мы можем или опуститься на дно, махнув на все рукой, или хотя бы попробовать создать нечто получше.

— Лучше? — Она презрительно фыркнула.

— Ладно, пускай не лучше. Но что-то. Создавать что-то новое — все больше пользы, чем дать миру зачахнуть и погибнуть. Господи, ну что вы собираетесь делать, когда прочитаете здесь все журналы и съедите все чипсы?

Роза покачала головой:

— Красивые слова. Но что же нам все-таки делать, черт побери?

— Что-нибудь, — ответил Феликс. — Мы будем делать что-нибудь. Что-нибудь — это лучше, чем ничего. Мы возьмем кусочек мира, где люди разговаривают друг с другом, и станем его расширять. Найдем всех, кого сможем, позаботимся о них, и они позаботятся о нас. Наверное, мы сломаемся. Возможно, у нас ничего не получится. Но я скорее проиграю, чем сдамся.

Ван рассмеялся:

— Знаешь, Феликс, ты еще более чокнутый, чем Сарио.

— А мы завтра с утра пойдем и вытащим его. Он тоже станет частью нового. Все станут. В гробу я видал конец света. Никакой конец не наступил. Человечество не такая неженка.

Роза снова покачала головой, но теперь она слегка улыбалась:

— А ты кем станешь? Папой-императором мира?

— Он предпочитает должность премьер-министра, — сообщил Ван театральным шепотом. Антигистамины сотворили чудо с его кожей, ставшей из ярко-красной нежно-розовой. — Хотите стать министром здравоохранения, Роза?

— Мальчишки, — протянула она. — Играете в свои игрушки. А как насчет такого предложения: я стану помогать всем, кому смогу, но при условии, что вы никогда не попросите меня называть его премьер-министром, а меня никогда не назовете министром здравоохранения?

— Договорились! — сказал Феликс.

Ван наполнил всем чашки и перевернул бутылку, чтобы вытекли последние капли. Они подняли чашки.

— За мир, — сказал Феликс. — За человечество. — Он задумался. — За возрождение.

— За что угодно, — вставил Ван.

— За что угодно, — согласился Феликс. — За все.

— За все, — поддержала его Роза.

Они выпили. Феликс хотел прийти домой, посмотреть на Келли и 2.0, хотя его желудок сжимался от одной мысли о том, что он там может увидеть. Но на следующий день они начали Возрождение. А через несколько месяцев начали все сначала, когда противоречия разорвали на части небольшую и хрупкую группу, которую им удалось собрать.

А год спустя они вновь начали все сначала. И пять лет спустя — еще раз.

Миновало почти шесть месяцев, прежде чем он пришел домой. Ван помогал ему в пути, держась немного сзади и прикрывая ему спину, пока они ехали на велосипедах. Чем дальше на север они ехали, тем сильнее становился запах горелой древесины. Они видели много сгоревших домов. Иногда мародеры сжигали ограбленные дома, но чаще виновником была природа, начинавшая пожары примерно так же, как в лесах и в горах. Прежде чем они доехали, им попалось шесть кварталов, где все дома сгорели дотла.

Но жилой район, где стоял дом Феликса, все еще был оазисом зловеще нетронутых зданий, выглядевших так, словно их немного обленившиеся владельцы ненадолго вышли, чтобы купить краски и новые лезвия для газонокосилок и привести дома в исходное состояние.

В каком-то смысле видеть такое оказалось даже хуже, чем пепелища. Они слезли с велосипедов около микрорайона и молча зашагали дальше, катя рядом велосипеды и прислушиваясь к шелесту ветра в деревьях. Зима в этом году запаздывала, но все же приближалась, и вскоре Феликс начал дрожать от холода.

У него не было ключей. Они остались в инфоцентре, несколько месяцев и миров назад. Ручка на двери не поворачивалась. Тогда он ударил дверь плечом, и она с громким треском выломилась из сырой, прогнившей рамы. Дом гнил изнутри.

Дверь упала в воду. В доме было полно стоячей воды, в гостиной набралась вонючая лужа глубиной в четыре дюйма. Он осторожно пересек ее, ощущая, как на каждом шагу под ногами проседают прогнившие до губчатого состояния доски.

На втором этаже его ноздри заполнил запах отвратительной зеленой плесени. Он вошел в спальню, где мебель была знакома, как друг детства.

Келли лежала на кровати вместе с 2.0. По тому, как они лежали, было ясно, что умирали они в мучениях — скрюченные тела, Келли свернулась калачиком над младенцем. Тела вздулись, сделавшись почти неузнаваемыми. А запах… боже, какой там стоял запах…

У Феликса закружилась голова. Он подумал, что сейчас упадет, и ухватился за шкаф. Эмоция, которую он не мог определить — ярость, гнев, скорбь? — заставила его жадно глотать воздух, словно он тонул.

А потом все прошло. Мир остался в прошлом. Келли и 2.0 — тоже. Осталось дело, которое надо сделать. Он завернул их в одеяло, ему помог угрюмый Ван. Они вышли на лужайку перед домом и стали по очереди копать могилу лопатой, которую Келли держала в гараже для садовых работ. К тому времени они стали уже опытными могильщиками. И набрались опыта в обращении с покойниками. Они копали, а настороженные собаки наблюдали за ними из высокой травы на соседних лужайках, но и собак они хорошо научились отгонять метко брошенными камнями.

Выкопав могилу, они положили в нее жену и сына Феликса. Он поискал слова, чтобы произнести их над свежим холмиком, но в голову ничего не пришло. Он выкопал так много могил для жен стольких мужчин и для мужей стольких женщин… слов просто не осталось.

Феликс копал канавы, искал консервы, хоронил мертвых. Он сажал и собирал урожай. Починил несколько машин и научился делать дизельное биотопливо. В конце концов он оказался в инфоцентре маленького правительства — маленькие правительства возникали и распадались, но у этого хватило ума понять, что нужно вести учет, и ему понадобился человек, чтобы его вести и поддерживать все в рабочем состоянии. Феликс взял с собой Вана.

Они проводили много времени в чатах и иногда встречали там старых друзей из того странного времени, когда они правили Распределенной республикой Киберпространства. Встречали тех, кто упорно называл его премьер-министром, хотя в реальном мире его никто больше так не называл.

Большую часть времени жизнь была не очень-то хороша. Раны Феликса никогда не заживали, как и у большинства других. Были болезни, затяжные и внезапные. Трагедия сменяла трагедию.

Но Феликс любил свой инфоцентр. Здесь, среди гудящих серверных стоек, он никогда не испытывал ощущения, что живет в первые дни лучшего мира. Но что живет в последние дни мира — тоже.

› иди спать, Феликс

› скоро, конг, скоро. Резервное копирование почти закончилось

› да ты трудоголик, приятель

› кто бы говорил

Он перезагрузил главную страницу «Гугля». Королева Конг держала его в онлайне уже два года. Буквы «о» в слове Google постоянно менялись, когда ей это взбредало в голову. Сегодня они были мультяшными планетками — одна улыбалась, другая хмурилась.

Он долго смотрел на них, потом вернулся в режим терминала — проверить, как идет резервное копирование. Хотя бы сегодня оно шло, как по маслу. Архивы маленького правительства были в безопасности.

› ладно спокойной ночи

› береги себя

Ван помахал ему вслед, когда он направился к двери, потягиваясь и хрустя позвонками.

— Спокойных снов, босс.

— Только не сиди здесь опять всю ночь, — сказал Феликс. — Тебе ведь тоже надо спать.

— Ты слишком добр к нам, работягам, — отозвался Ван и забарабанил по клавиатуре.

Феликс закрыл за собой дверь и вышел в ночь. За домом тарахтел генератор на биотопливе, выплевывая едкий дым. Луна стояла высоко, и он ею полюбовался. Завтра он вернется, наладит еще один компьютер и опять станет бороться с энтропией. А почему бы и нет?

Этим он занимался всю свою жизнь. Ведь он был сисадмином.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

© Cory Doctorow. When Sysadmins Ruled the Earth. 2006. Публикуется с разрешения автора.