«Gaudeamus»

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

Зима. Меблированные комнаты Фальцфейна на Тверской. Комната Старого Студента, очень чистенькая, содержимая в большом порядке. Шведская гимнастика, под диваном гири.

Утро; по окнам видно, что на дворе сильный мороз. Светит красноватое зимнее солнце. В комнатке тепло.

За дощатой, не доходящей до потолка перегородкой ворочается проснувшийся Тенор — он тут ночевал; крякает, пробует голос. На небольшом коротком диванчике смятая подушка и студенческое пальто. Только что принесен номерной, сильно кипящий самоварчик со сломанной ручкой крана; на столе свежий хлеб, газета. Старый Студент, умытый, чистый, заваривает ложечкой чай и ставит чайник на конфорку.

Ст. студент. Ну, вставай, Саша, вставай, довольно ворочаться. Соберись с духом и встань. Я уже и гимнастикой успел позаняться… Вставай, чай готов. Ты какой хлеб любишь, я твоего вкуса еще не знаю? — Я взял французскую булку. Но, может быть, ты любишь сладкий хлеб, так говори, я сейчас пошлю.

Тенор (сердито). Отстань!

Ст. студент. Ну, ну, не сердись, какой ты сердитый. Вставай, голубчик. Оттого, что ты валяешься, тебе еще хуже. Умойся и иди. Ты и спал-то одетый, чудак.

Тенор. Не хочу умываться.

Ст. студент (тихо смеется). Ну не надо, не умывайся. Иди так. Я тебе налил, слышишь? Хлеб, брат, какой удивительный, совсем теплый.

Тенор. Ну ладно, иду. Хлеб! Эх! (Выходит из-за перегородки, не умыт, волосы в беспорядке, вид крайне мрачный.)

Ст. студент. Вот твой чай.

Тенор. Ладно, вижу.

Молча пьет чай, глотая хлеб огромными кусками. Старый Студент читает «Русские ведомости». Молчание.

Тенор (прожевывая). Что нового?

Ст. студент (предупредительно). Да ничего особенного. Хорошая передовая статья, очень смелая — хочешь, прочту, пока ты будешь пить?

Тенор (жуя). Ну ее к черту! Про нас ничего нет?

Ст. студент. Кажется, ничего. А то я прочел бы, а?

Тенор. Не надо. Который час?

Ст. студент (смотрит). Без десяти одиннадцать.

Тенор. Ага! Покажи-ка часы. Подарок, что ли? Хороши. Сколько в ломбарде дают?

Ст. студент. Не знаю, это подарок жены. Ну, как спал, Саша? Постой-ка, я подушку отнесу, чего ей тут валяться.

Тенор. Спал ничего. А ты тут на диванчике? — Короток диванчик-то, велел бы подлинней поставить.

Ст. студент. Ничего, я привык. У меня часто ночуют. Третьего дня Онуфрий с Блохиным ночевали: слышу, уже ночью стучит кто-то в дверь…

Тенор. Ну их к черту, я бы на твоем месте их выгнал. Расскажи лучше, старик, про вчерашнее собрание.

Ст. студент. Что же еще рассказывать, я все тебе рассказал.

Тенор. Еще расскажи, ты вчера что-то путал. Так, значит, и решили: всем идти на сходку?

Ст. студент. Так и решили.

Тенор. Ослы!

Ст. студент. Нет, Саша, это несправедливо, по-своему они логичны. Но повторяю, что вчера и им говорил: я не могу понять того упорства, с которым они отстаивают самые крайние меры. Факты, мой собственный опыт, да, наконец, вся история подобных волнений учит нас, что мы могли бы избежать этого огромного числа бесплодных жертв, если бы не отказались прислушаться к голосу благоразумия. Вот, например, любопытный факт, которому я сам был очевидцем. В тысяча восемьсот…

Тенор. Ну ладно, ладно. Ты вот что скажи: все решили?

Ст. студент. Нет. К моему удивлению, Онуфрий Николаевич оказался очень благоразумным человеком и присоединился к моему голосу…

Тенор. Хорошо большинство: ты и Онуша! Ха-ха-ха! А он тоже речь говорил? — Воображаю, какие это были перлы.

Ст. студент. А зачем же ты не пришел на cобрание — вот нас было бы трое.

Тенор. Затем не пришел, что не хотел. А разве про меня говорили?

Ст. студент. Козлов сказал: струсил наш Тенор — но на его слова, кажется, никто не обратил внимания. Ах, да, вспомнил: кто-то, чуть ли не Петровский, засмеялся, и Дина сказала, что ты болен, что она у тебя только что была. Потом, когда я провожал Дину домой…

Тенор. Ты ее провожал?

Ст. студент. Да, так случайно вышло. Я ее спросил, чем ты болен, она сказала, что уже три дня как не видала тебя, что ты и дома не ночуешь. Где ты пропадал? И я очень удивился, Саша: прихожу, а ты здесь.

Тенор. До самого дома провожал?

Ст. студент. Да, конечно… И я должен тебе, Александр Александрович, сказать по-товарищески, что она была очень расстроена твоим отсутствием. Она первая подала голос за сходку.

Тенор. Первая?

Ст. студент. Да… Но вот что вчера меня очень удивило и, признаюсь тебе, даже огорчило: я заметил какое-то странное и совсем необычайное к себе отношение со стороны товарищей. Как будто я чужой и даже совсем лишний — представь себе! Вдруг Паншин — такой неприятный и развязный юноша — заговорил зачем-то о моих годах; правда, его остановили, и сам я ответил, что нет двух логик: для старшего и младшего возраста, а есть только одна, общая и обязательная… все же осталась какая-то неловкость, такой неприятный осадок. Меня, признаюсь тебе, речь Паншина прямо-таки возмутила. Куда ты, Саша?

Тенор. Пойду, опять лягу, буду весь день лежать. Я болен. Если кто будет спрашивать, скажи — Тенор болен. У меня голова болит.

Ст. студент. Хочешь фенацетину? — у меня есть.

Тенор. Нет, не надо. (Уже из-за перегородки.) О чем же вы говорили с ней дорогой?

Во все время, как речь идет о Дине, лицо Старого Студента выражает волнение, тем более сильное, что голос свой он вынуждает быть спокойным; и даже смеется.

Ст. студент. Так, о всяких пустяках… я ей кое-что рассказывал. Между прочим, ей не хотелось идти прямо домой, и мы немного погуляли.

Тенор громко смеется.

Ст. студент. Чего ты?

Тенор. Петровский рассказывает всем, что ты влюблен в Дину. Верно, старик, сознайся?

Ст. студент (встает и снова тихо садится, руки его дрожат). Какой вздор! Если это шутка, то очень… некрасивая. Я же прекрасно знаю, что Дина Абрамовна… любит тебя, и это вполне естественно. И если я и думаю о чем-нибудь, так только о том: сумеешь ли ты, Александр Александрович, оценить эту прекрасную и гордую любовь. Должен откровенно сказать тебе, надеясь, что ты не поймешь меня дурно: такую чистую и обворожительную девушку, как Дина Абрамовна, с такой лучезарной огненной красотой, одаренную таким богатством душевных сил, я встречаю впервые… И я… искренно поздравляю тебя.

Тенор. А скажи, старик: твоя жена была похожа на Дину?

Ст. студент (мучаясь, но голосом спокойным). Наташа? Нет, она была совсем другая. Это была скромная, пожалуй, даже не особенно красивая девушка, очень робкая на людях, — застенчивая, да. Мимо нее можно было пройти сто раз, не заметив ее, но если кто узнавал ее ближе…

Тенор. Помнится, ты вначале что-то другое говорил — что она была красива…

Ст. студент. Разве? Это так тебе показалось. Я не мог говорить другого. Как же я мог говорить другое, когда я так хорошо ее помню. Конечно, помню! И глаза, и ее улыбку, и тихий голос, все помню. Правда, вся та моя жизнь как-то посерела, почему-то лучше всего я вижу наши серые бесконечные заборы, серые дома, — но ее!

Тенор. Ха-ха-ха! А я подумал, что ты уже забыл. Ты, ей-Богу, что-то другое рассказывал. Финтишь ты, старик!

Ст. студент. Да нет же, как тебе не стыдно! Забыть — это значило бы изменить Наташе, как же это возможно! Что же тогда значит этот год, который я провел в сумасшедшем доме, — или это была симуляция? (Смеется.) Чудак ты, Тенор, вот что я тебе скажу! Чудак!

Не стучась, входит заиндевевший с мороза Онуфрий. На нем драповое потертое пальто и башлык; руки держит в карманах. Подходит прямо к столу и молча смотрит, не поворачивая закутанной головы. Очень мрачен.

Ст. студент. А, Онуша! Ты?

Онуфрий. Я. Дома? (Идет в переднюю, чтобы раздеться, и заглядывает за перегородку.) А, это ты, Тенор? И лохмат же ты, братец.

Ст. студент. Дома, дома, Онуша, чай пьем. Раздевайся скорей, чайку выпьешь. Замерз? Сегодня, кажется, морозно?

Онуфрий. Замерз… А у тебя, Тенор, пальто-то с барашком… хорошо вы, тенора, живете. (Входит.) Где тут печка? А, черт, забыл: центральное отопление. Электричество, центральное отопление, тенора с барашком, только не хватает веревки, чтобы повеситься. Чаю давай, старик!

Ст. студент. Готово, налил. Сахару сам положи, я не клал — вон, в мешочке. Да ты что так мрачен, Онуша?

Онуфрий. Ничего. Водки пошли взять, полбутылки. Деньги есть? Тогда вели еще полбутылки взять, на всякий случай. Два дня маковой росинки во рту не было.

Ст. студент. Сейчас, Онуша, я сам с удовольствием выпью с тобою рюмочку.

Онуфрий (сердито). Зачем врешь, старик? Ведь совсем не можешь пить, а тоже, притворяешься! Тебя никто пить не заставляет — ты и молчи.

Ст. студент (смущенно). Да нет, я иногда с удовольствием.

Онуфрий. Ну ладно — иногда! Я и один выпью, не беспокойся, мне посторонней помощи не надо. Постой… Вели еще две головки луку взять да папирос «Бальные», десять штук шесть копеек.

Ст. студент. Хорошо.

Выходит. Онуфрий лениво пьет чай, морщится, потом иронически смотрит на перегородку.

Онуфрий. Тенор?

Тенор. Ну что?

Онуфрий. Тенор!

Тенор. Да что тебе надо?

Онуфрий. Ну и попадет же тебе, Тенор.

Тенор. От кого это?

Онуфрий. От кого следует, от того и попадет. Ты зачем вчера на собрание не пришел? Уклоняешься? На постельке отлежаться хочешь, мамон свой бережешь? Ну погоди, она тебе покажет!

Тенор. Ха-ха-ха! Не испугался!

Онуфрий. Она тебе покажет! Она тебе пропишет! Ты у нее запоешь, откуда голос возьмется!

Тенор (сухо). Ты говоришь глупости. Ты шут гороховый!

Онуфрий. Она тебя приободрит! Она тебе кудри-то расчешет, волос к волосу положит! Полежал на теплой постельке и достаточно, иди-ка на мороз, братец. Она тебя, подлеца, в чувство-то приведет…

Тенор (раздраженно). Прошу оставить меня в покое!

Онуфрий. Я-то оставлю, а вот погоди, придет она — и такое тебе святое беспокойство устроит, что лезь ты, Тенор, заранее под кровать. А я на кровати полежу: у меня нервы расстроены!

Ст. студент (входя). Развеселился, Онуша? А сейчас и водка будет.

Онуфрий (мрачно). Отошло немного… Это что у тебя за обновка? Гимнастика?

Ст. студент. Да, вчера купил. Я люблю по утрам гимнастику, освежает как-то. Советую и тебе, Онуфрий.

Онуфрий. Я и так свеж. Молодеешь все, старик?

Ст. студент (краснея). Молодею.

Онуфрий. Так… Шиллера-то, значит, по шапке, а вместо того — шведская гимнастика и массаж лица? Так! Из университета, значит, в гимназию поступишь, а из гимназии прямая дорога в детский сад… до чего ж ты думаешь дойти? Мой трезвый ум не в силах этого постичь.

Ст. студент (скрывая смущение, развязно). А вот выпьешь сейчас и поймешь. Эх, Онуша — жизнь для жизни нам дана!

Онуфрий. Скажи, пожалуйста, какая свежая новость. Это ты где же, в нынешних «Ведомостях» прочел?

Тенор (выходя из-за перегородки). Ха-ха-ха! Онуша трезв и мрачен, привязывается ко всем. Налей-ка чаю, старик!

Ст. студент (торопливо). Ну, пустяки… Водка сейчас будет. Послушай, Онуфрий Николаевич, я хотел тебя спросить… Вчера я ушел раньше: о чем они еще говорили? Обо мне говорили? Я боюсь, что вчера я многих восстановил против себя, кажется, я был немного резок, особенно в ответе этому Паншину…

Онуфрий. Нет, не говорили. Чего им говорить?

Ст. студент. Но ведь я же один выступил против… ведь ты не говорил, ты только голосовал со мной, чему я очень рад, Онуфрий Николаевич.

Онуфрий. Ну и выступил, — дальше?

Ст. студент. Я и говорю: они должны быть… ну, возмущены, что ли?

Онуфрий. Нет.

Тенор. Старик все беспокоится, утешь его, Онуша.

Онуфрий. Нет. О тебе не говорили. А вот обо мне действительно говорили, хотя я тут же присутствовал… Смеялись, что я с тобою голосовал.

Ст. студент. Смеялись? Разве это так смешно?

Онуфрий. Должно быть, что смешно — смеялись весело. А кто говорит, что и грустно, хотя плакать и не плакали. Да не желаю я об этом говорить! И без тебя тошно, а ты, как балерина, перед носом прыгаешь. Садись и пей чай, я тебе налью. Сам налью, только сядь ты, пожалуйста! Ты мне горизонты закрываешь, а мой географический ум не может без горизонтов, как твой исторический — без фактов! Ну — пей!

Ст. студент (садясь, тревожно). Ты меня беспокоишь, Онуфрий Николаевич.

Онуфрий. Нет, это ты меня беспокоишь! И зачем я к тебе пришел? Да будет проклят тот день, неделя, месяц, год, когда… А, Капитон, наконец-то пожаловали!

Коридорный Капитон, лохматый и мрачный человек, вносит водку и закуску и ставит на стол.

Капитон (кладет мелочь на стол). Сдачи.

Онуфрий. Холодно, Капитон?

Капитон. На этом, как его… градуснике, что около генерал-губернатора, двадцать три показано. Не то двадцать шесть, не разберешь. К ночи еще холоднее будет, мороз лютый.

Онуфрий. Мрачный оптимист. Не верит в человека и раза три в году ловит чертей. Эй, мистик, почем дюжину чертей продаешь? Или у тебя оптовая торговля?

Капитон (оборачиваясь, обиженно). Сами как станете ловить, тогда узнаете. (Уходит.)

Тенор. Не миновать тебе белой горячки, Онуша.

Онуфрий. Белая горячка требует, братец, фанатизма, а я человек холодный. За твое здоровье, старик!.. И не смотри ты на меня глазами загнанной газели, не терзай ты моего сердца! Я сейчас выть начну!

Ст. студент. Ты меня тревожишь, Онуфрий. Кроме шуток: они что-нибудь плохое говорили обо мне? Для меня это очень важно, Онуфрий, пойми меня. Ты же человек умный.

Онуфрий. Нет, не говорили.

Ст. студент. Ничего?

Онуфрий. Ничего.

Ст. студент (улыбаясь). Как будто меня и не было?

Онуфрий (пьет). Как будто тебя и не было… Да о чем ты беспокоишься, дядя? Ей-Богу, не стоит, серьезно тебе говорю. Наши все тебя любят и даже уважают, а если иногда кто посмеется, так без этого нельзя, прокиснуть можно, сам понимаешь.

Ст. студент. Паншин говорил глупости!

Онуфрий. Да его никто и не слушал. Эх, дядя, я бы на твоем месте и в ус не дул, раскрыл бы себе книжку да и читал — гляди все, какой я есть и какое во мне неудержимое влечение к идеалу! (Мрачно.) Эх, Блоха мне изменила, вот что гнусно! Ведь она тоже на задние ноги становится, на сходку идти хочет. (Пьет.) Души у нее нету, у Блохи! Я ему говорю: мне наплевать, что у тебя римский нос, у меня у самого греческий нос, пойдем к Немцу. А он говорит: иди один, потому что ты… с… стареть начинаешь, — я к Онучиной иду, почву подготовлять будем. Слыхал? И это Блоха, ничтожнейший из зверей, микроорганизм, почти бактерия. А что же остальные? Эх! (Пьет.)

Тенор. Сердиты?

Онуфрий. Сердиты.

Тенор. И на меня? Ведь я же не голосовал?

Онуфрий. Знают они, как ты свой голос бережешь! Лучше и на глаза им не показывайся, наикротчайшего Кости, и того тщательно избегай — он тебя в один раз уставом пристукнет! А там и еще кое-кто есть… похуже.

Тенор встает и беспокойно шагает.

Тенор (останавливаясь). А на сходку пойдешь?

Онуфрий (мрачно). Пойду — как же не идти!

Ст. студент. Странный ты человек! Так зачем же ты голосовал против сходки?

Онуфрий. По убеждению. Ибо убежден, что несвоевременно. Хоть на кол меня посади, от убеждений не отступлюсь. (Наливает.)

Ст. студент. Так зачем же ты идешь?

Онуфрий (пьет). По принципу. Раз товарищи идут, так как же я могу не идти? Да после этого у меня не греческий нос, а просто безносие какое-то, шарообразная плоскость, ничем не прикрытая канализация! Что ты, опомнись!

Тенор мрачно уходит за перегородку.

Ст. студент (вставая). Но ведь это же вопиющая нелепость! Не понимаю!

Онуфрий. И понимать тут нечего… Дело ясное.

Ст. студент. Или я действительно что-нибудь просмотрел, не заметил, не оценил как следует — даже не в фактах, не в выводах, а вот в этой вашей психологии, которой я не понимаю.

Онуфрий. Вот именно: просмотрел.

Ст. студент. Да что? Объясни, пожалуйста. Ведь я же старался стать именно на вашу точку зрения, я отрешился от своих привычек, я изменил свой характер, даже манеру говорить… и кланяться! Ведь если бы… Наташа увидела меня, она бы не узнала… так я слился с вами настолько одною жизнью живу. И все-таки… (Смеется.) Какие пустяки! Я разволновался и говорю Бог знает что, ты не слушай. Выпей-ка лучше рюмочку да налей и мне, что-то захотелось.

Онуфрий. Если серьезно, то изволь, налью. Не расплескай, — руки-то у тебя дрожат.

Ст. студент (ставит рюмку назад, говорит серьезно, наклонившись к Онуфрию). Так как же, идти мне или нет? Будь друг, Онуфрий Николаевич, посоветуй мне, я серьезно прошу тебя об этом.

Онуфрий (смотрит на него после некоторого молчания). Чудак!

Входит Лиля. Одета очень бедно, в легонькой старой шубенке, у которой очень низкая талия — по-видимому, шубка взята у женщины высокого роста. Окоченела так, что не может ни снять рваных перчаток, ни раздеться.

Онуфрий (мрачно). Лилька пришла.

Ст. студент. Что же вы стоите, Лиля! Раздевайтесь, я так рад, что вы зашли. Что? Я не слышу!

Лиля. Я не могу. Я замерзла.

Ст. студент. Ах, Господи, да как же это можно! Такой мороз, а вы… Ах, вы, бедная моя! Ну, давайте, давайте, помогу. Пальцы-то, пальцы-то, ах, Господи! Где тут у вас пуговицы?

Лиля. Английская булавка, пуговицы нету. С утра бегаю.

Онуфрий. Ну и я: давай вместе распеленывать. Ах, Лиля, будь я вашей кормилицей, я бы вас в таких пеленках на мороз не отпустил… Пальцы-то не отморожены? Три ей пальцы, старик. И куда вас черти носят? Почву подготовлять? Так без вас подготовят. Раз нечего надеть, так сидели бы дома… Ну вот, теперь слезы!

Ст. студент. Что с вами, Лилечка, ну что вы? Случилось что-нибудь?

Лиля (плача). Пальцы на ногах очень больно… Нет, нет, калош не снимайте, мне сейчас опять идти.

Онуфрий. Как же! Так я вас и пустил!

Лиля. Калоши Верочкины.

Онуфрий. Не пропадут Верочкины калоши, тут народ честный. Ну, вот и готово. Печки нет, не ищите, тут центральное отопление, чтоб черт его побрал!

Лиля. Я на трубе руки погрею. У нас хозяйка совсем не топит.

Онуфрий. Ну, это уже другая система… старая.

Ст. студент. Сейчас новый самовар будет. (Идет.) Капитон, Капитоша!

Онуфрий. Отогрелись?

Лиля. Да, теперь ничего… Ах, как хорошо у нас дела идут, я так рада, так рада! Вначале даже трудно было, знаете, рассчитывать на такое согласие. Из всех землячеств только два оказались против сходки… Впрочем, вы едва ли можете сочувствовать: вы также против сходки?

Онуфрий (мрачно). Против.

Лиля (сухо). Очень жаль.

Онуфрий (так же). Что же поделаешь?

Лиля. Я от вас этого не ожидала.

Молчание.

Лиля. А Стамескин здесь еще не был?

Онуфрий. Стамескин? А он еще зачем? Нет, пока Бог миловал. (К входящему Старому Студенту.) Слыхал, старик, Стамескин сюда должен прийти.

Ст. студент (польщенный). Стамескин? Я очень рад. Но вчера ничего не говорили…

Лиля. Ах, вы не знаете: я же должна вас предупредить! Дело в том, что Стамескин — с одной стороны, и наши: Козлов и Кочетов — с другой стороны, должны вместе выработать резолюцию. Дело в том, что сегодня у нас опять собрание, и я почти всех уже известила…

Ст. студент. Позвольте, Лиля, я не совсем понимаю. Значит, Козлов и Кочетов также придут?

Лиля. Ну да, конечно, как вы не понимаете! Так как они будут ругаться, то они решили у вас, потому что у вас нейтральная почва.

Ст. студент. Ах, вот что!

Онуфрий (смеется). Какой тебе почет, старик! Ты теперь у нас вроде как бы нейтральное государство Швейцария. На тебе и съезды, и конференции устраиваются, и… эмигранты у тебя ночуют, а ты себе знать ничего не знаешь.

Лиля (не понимая). Какие эмигранты?.. Онуфрий Николаевич, что это такое? Водка?

Онуфрий. Водка.

Лиля. В такой день? Вы плохой товарищ, Онуфрий Николаевич.

Онуфрий (отшучиваясь). Стоило вас после этого спасать!

Лиля. И шутки ваши мне совсем не нравятся. Уж этого от вас я совсем, совсем не ожидала. (Энергично.) Свинство, Онуфрий Николаевич.

Онуфрий (мрачно). А ну вас всех! Эй, Тенор, кровать у тебя двухспальная? Я с тобой лечь хочу.

Лиля. Тенор? Да разве он здесь? А у меня сейчас только Дина про него спрашивала… Ах, Господи, который час? Мне еще в десяти местах быть надо, не успею я! Ох, не успею я! Где моя шубка, куда вы ее дели?

Онуфрий. Опять, значит, на мороз?

Лиля (одеваясь, то в той, то в этой комнате). Я не хочу с вами разговаривать! Разбросали-то как, не соберешь ничего. Господа! Собрание у Дины в половине восьмого, не опоздайте.

Ст. студент (понижая голос). Ну что Дина? Как?

Лиля (не понимая). Прекрасный товарищ! От нее, с ее богатством, красотою, никто этого даже не ожидал, все очень довольны…

Ст. студент. Да, да, товарищ хороший! Вообще она удивительный человек.

Лиля. Ну, удивительный не удивительный, а… Не лезут! У, проклятые! А, вот и Стамескин. Слушайте, Козлова и Кочетова еще нет, не приходили.

Стамескин. Я подожду. Здравствуйте, Петр Кузьмич.

Ст. студент. Очень рад вас видеть, товарищ, раздевайтесь. Сегодня очень холодно.

Входит Стамескин, сухо здоровается с Онуфрием и в дальнейшем делает вид, что не замечает ни его, ни водки. Лиля, одетая, входит за ним.

Лиля. Вот что, Стамескин… Какие рваные перчатки! Неужели это мои? Мои!.. Мне нужно сказать вам несколько слов. Вот в чем дело… (Что-то шепотом рассказывает ему.)

Онуфрий (Старому Студенту тихо). Пришел твой римский нос. Ну и строг, ну и строг! Ты заметил, как он на меня поглядел: как удав на маленькую птичку. Нет, легче бы мне с тигром в одной клетке, нежели…

Ст. студент. Оставь, Онуфрий! Я его уважаю.

Онуфрий. А он тебя?.. Ну и беспокойно же у тебя, старик, и черт меня сюда принес!

Лиля (громко). Так не забудьте же… До свидания, Петр Кузьмич. С вами, Онуфрий Николаевич, я и прощаться не хочу… свинство, свинство!

Уходит. Студенты одни. Неловкое молчание.

Ст. студент. Не хотите ли чаю, Стамескин?

Стамескин. Нет.

Онуфрий (демонстративно наливает рюмку и пьет). Как скоро водка согрелась. Терпеть не могу теплой водки! (Молчание. Вновь наливает, говорит неуверенно.) А ты что же, старик? Так и стоит твоя налитая.

Ст. студент (не зная, как поступить). Не знаю… Нет, спасибо, Онуша, я по утрам как-то не могу.

Онуфрий. Света боишься? Темноты ждешь? А мы вот света не боимся.

Ст. студент (торопливо). Я сейчас вернусь, Стамескин; я хочу приготовить вам свободный номер для беседы; Лиля мне уже говорила, в чем дело… Тут не совсем удобно… по соседству есть свободный номер.

Стамескин. Хорошо.

Онуфрий (умоляя). Отчего, старик, можно и тут! Я выйду.

Ст. студент (не понимая, указывает глазами на перегородку). Нет, Онуфрий, тут неудобно. Я сейчас… Одну минуту, господа.

Выходит. За перегородкой притаился и не дышит Тенор. Стамескин делает вид, что не замечает Онуфрия — Онуфрий делает вид, что не замечает Стамескина. Оба неподвижно смотрят в стену — впрочем, мучится один только Онуфрий. Длительная пауза.

Ст. студент (входя). Ну вот и устроил! Прекрасный номер — там никто вам не помешает, беседуйте сколько хотите… Кстати, уважаемый товарищ, по поводу вчерашнего: я еще не имел удовольствия выслушать ваше мнение относительно сказанного мною. По решению землячества я могу (улыбаясь) судить, что моя речь успеха, так сказать, не имела, но мне хотелось бы выслушать вас, я так привык уважать ваше мнение.

Стамескин. Вы говорили недурно, вероятно, прежде вы много ораторствовали.

Ст. студент (польщенный). Представьте, никогда — это, можно сказать, первое мое выступление… а по существу, по существу, Стамескин?

Стамескин. И по существу недурно. По-видимому, вы довольно много читали, кое-что знаете, есть у вас и свой достаточно обширный опыт… некоторые из приведенных фактов были положительно любопытны…

Ст. студент (радостно). Да, да! Конечно, факты! Простите, что перебиваю!

Стамескин. Но только все это лишнее. Это была лекция, а не речь, вам бы ее откуда-нибудь с кафедры произнести, и у нее был бы успех, вам бы и молодежь хлопала.

Ст. студент (огорченно). Но позвольте, Стамескин! Я не понимаю вашего деления на лекцию и речь. Что, собственно…

Стамескин. В то время, когда люди действуют, вы рассуждаете о действиях, какие бывают действия, плохие и хорошие, — это нам не нужно.

Онуфрий иронически смотрит на Старого Студента.

Ст. студент (в отчаянии). Но что же нужно? — Я не понимаю.

Стамескин. Мне некогда сейчас объяснять, да это и все равно, сейчас это лишнее.

Ст. студент. Да как же все равно! А факты, Стамескин? А логика? Ведь есть же логика, Стамескин, и я даже не могу себе представить такого случая… Ты что, Онуфрий, с ума сошел?

Онуфрий, глядевший на перегородку, вдруг хохочет и говорит, глядя на стол.

Онуфрий. Она, брат, тебе покажет! Она тебе пропишет! Она тебя петь заставит!

Ст. студент (сердито). Да ты с ума сошел? Про кого ты говоришь?

Онуфрий (мрачно). Про логику, про кого же?

Ст. студент (волнуясь). Это нехорошо, Онуфрий Николаевич! Я говорю о совершенно серьезных вещах, а ты позволяешь себе такое… странное отношение.

Молчание. Онуфрий сердито пыхтит папиросой. Входят Козлов и Кочетов.

Козлов. А вы уже здесь, Стамескин? Сейчас разденусь…

Кочетов. Запоздали, нужно было с К.И. повидаться. Вы слыхали, Лохаридзе арестован? Здравствуйте, Петр Кузьмич.

Стамескин. Да, я знаю.

Ст. студент (уныло). Раздевайтесь.

Козлов (входит). Ну, вот и я! Здорово, ребятки! А ты уже за водкой? Какая же ты свинья, Онуфрий!

Онуфрий. Тебя не спросился!

Козлов. Как же тебе не стыдно, а? С тобой и разговаривать после этого не стоит… свинья!

Онуфрий. И не разговаривай!

Козлов. Свинья!

Онуфрий. Да что ты привязался, в самом деле! Мне твоей указки не надо.

Кочетов (качая головой). Да, нехорошо, Онуфрий Николаевич. Фу-ты, как холодно, рук не согреешь. Ну, так как же, Петр Кузьмич, побеспокоим вас?

Ст. студент. Пожалуйста, прошу вас следовать за мной. У вас будет свободный номер, вам никто не помешает, я все устроил. Пожалуйста! А у меня там… лежит один больной… Нет, нет, из моих знакомых…

Уходят. Из-за перегородки тихонько выбирается Тенор и становится в мефистофельскую позу над мрачным Онуфрием.

Тенор. Ха-ха-ха! Как он тебя, Онуша! Говорит, что ты, Онуша, свинья! Ха-ха-ха!

Онуфрий сперва сердито, потом иронически смотрит на Тенора.

Тенор. Выпей еще рюмочку, Онуша! Ха-ха-ха!

Онуфрий (серьезно). Знаешь что, Тенор?

Тенор. Что?

Онуфрий. Надевай-ка, брат, пальто с барашком — и удирай отсюда, пока путь свободен.

Тенор (беспокойно). Ты думаешь?

Онуфрий. Предчувствую. В твоем идиотском смехе я слышу дыхание рока. Спасайся, Тенор!

Тенор. Пожалуй, я уйду. Это будет лучше.

Ст. студент (входя, говорит, волнуясь). Там в коридоре — идет какая-то дама… кажется, Дина Штерн. Кажется, она! (Суетливо прибирает комнату.) Ах, Боже мой… это все твои окурки.

Онуфрий хохочет. Тенор быстро прячется за перегородку, закрывая за собою дверь. Слегка постучав, входит Дина.

Дина. Можно?

Ст. студент (сияя). Да, конечно! Простите, у нас такой беспорядок…

Дина. У вас много народу — в передней столько шинелей.

Ст. студент. Да, Стамескин, Козлов и другие… Этакое совещание… на нейтральной почве! (Радостно смеется.)

Дина (разочарованно). Ах, вот что! Так вот вы как живете, Петр Кузьмич, совещания у вас… Что это, водка?

Онуфрий. Водка.

Ст. студент (руки его дрожат, растерян). Как я счастлив, Дина! Наконец-то вы посетили мою одинокую убогую келью. Сердечно благодарю вас, Дина, вы и представить не можете, какую высокую радость вы мне доставили. Да благословит вас Бог!

Дина. (смущенно и ласково). Ну что вы, дорогой мой, я сама так рада… Я уже давно собиралась навестить вас, но так занята… а тут еще это.

Ст. студент (умоляя). Разденьтесь!.. Онуфрий, позвони, чтобы скорей чаю… Ужасно холодно.

Дина (незаметно морщась). Право, я не знаю… Я спешу…

Ст. студент. Разденьтесь! Позвольте вашу муфточку… И сахару вели дать, сахару нет.

Дина. Ну хорошо. Но только чаю я не хочу, я на минуточку. (Раздеваясь.) Ну, как вы хозяйничаете, Петр Кузьмич, расскажите! У вас очень хороший номер.

Ст. студент (весело). Управляюсь! Я всегда сам хозяйничал, Дина, я не хотел, чтобы тяжесть хозяйства ложилась на одну жену, — это несправедливо. Я и на базар с корзиночкой бегал, конечно, только по праздникам, так как в будни…

Дина. Неужели? Какой вы милый, вас нельзя не любить. А это ваша спальня? Да вы совсем как настоящий студент… Вы дома всегда в тужурке ходите? К вам тужурка идет.

Ст. студент (тихо). Я — студент… Дина. Пусти на диван, Онуша.

Дина. Да и здесь хорошо, не беспокойтесь.

Ст. студент. Нет, нет, садитесь на диван. Впрочем… там одна пружина… Сиди, Онуша, голубчик! Вот кресло.

Онуфрий. Что же, звонить или нет?

Дина. Нет, не надо, я чаю не хочу. Так вот как у вас… и не скучно вам всегда одному?

Ст. студент. Почему вы думаете, что я один? Я всегда с товарищами. Вот Онуфрий Николаевич, милейший человек. Блохин… Козлов часто заходит. Мы такие ночи проводим, Дина! Пьем!..

Дина (с ужасом). Неужели вы пьете, Петр Кузьмич?

Ст. студент. Нет, Дина, то есть да. Рюмку, так, иногда две хватишь… хочется разгула, Дина. Наша жизнь коротка!

Онуфрий. Разгула! Ну и фарисей же ты, старик!

Ст. студент (смеется и хлопает Онуфрия по плечу). Не ворчи, товарищ. Водка-то вся, тащи другую бутылку.

Дина (изумленно). Да что с вами, Петр Кузьмич? Вот не ожидала! Неужели вы будете пить? Тогда я сейчас же уйду. Ну да — две рюмки!

Ст. студент (падая духом). Нет, это я так, это я для Онуфрия Николаевича. Посидите, Дина.

Онуфрий. Ну и фарисей же ты, старик! (Молчание)

Ст. студент. Ну, как вы спали вчера, Дина? Я вас замучил своими рассказами… и все такое грустное. Вы должны останавливать меня, когда я загрущу, — хорошо, Дина?

Дина (с легким кокетством). Нет, ни за что! Мне так нравятся ваши рассказы и ваша грусть… Вы себя мало цените, Петр Кузьмич! Вы много читаете, — но почему же я не вижу книг?

Ст. студент. Представьте! Совсем забросил книги, да и некогда как-то.

Онуфрий. Он шведской гимнастикой занимается.

Ст. студент. Не ворчи, Онуша! И вы подумайте, Дина, я веду дневник!

Онуфрий. Мемуары.

Ст. студент. Нет — самый настоящий дневник. Мемуары, Онуша, это история, а дневник — это лирика, тайны души, вздохи сердца, которых никто не смеет подслушать. Да ты прозаик, ты не поймешь.

Дина. У вас электричество? А о чем же вы пишете?.. Да, кстати: к вам не заходил сегодня Александр Александрович? К нему есть поручение от одного знакомого, насчет музыки.

Ст. студент (опоминаясь). Александр Александрович?

Дина. Ну да. Что вы так смотрите? Послушайте, Петр Кузьмич, что вы так смотрите? Что-нибудь случилось?.. Да говорите же.

Онуфрий. Да ничего не случилось — почему, как только человек глаза вытаращил, так сейчас же должно что-нибудь случиться? (Крайне одобрительно.) Таращи, старик, таращи!

Ст. студент. Да ничего не случилось. Александр Александрович… он не совсем здоров.

Дина. Что с ним?

Ст. студент. Ничего, ничего особенного. Ах, Дина, да успокойтесь же! У него слегка болит голова. Он здесь, у меня.

Онуфрий. Лежит. Тенор — лежишь, брат?

Молчание.

Ст. студент. У него голова болит.

Бледный, но уже причесанный, выходит Тенор и молча здоровается.

Дина. Вы нездоровы, Александр Александрович?

Молчание.

Тенор. Нет, здоров. Они шутят.

Ст. студент. Александр Александрович действительно не совсем здоров.

Дина. Я вижу… Как вы хорошо устроились, Петр Кузьмич, — вы не скучаете по вашей Сибири? Это ваши лекции? Какой прилежный — учитесь. Онуфрий Николаевич, он читает лекции. Однако мне надо идти, я совсем и забыла, что меня ждет извозчик. Где же пальто? Это все вы, Петр Кузьмич, с вашим гостеприимством.

Онуфрий. Посидите, Дина, куда торопиться. Сегодня ужасный холод. А извозчика вашего мы отпустим. Верно, дядя?

Дина. Вы думаете, что на извозчике холоднее?

Онуфрий. Неизмеримо! (Берет Старого Студента под руку.) Да пойдем, дядя, что стал!

Ст. студент (упираясь). Вы меня извините, Дина, если я на несколько минут…

Дина. Пожалуйста.

Онуфрий. Ну, идем, идем. Стамескина, кстати, проведаем, да я еще тебе свеженький анекдот из римской жизни расскажу. Когда Тарквиний Гордый… (Уходя, тихо.) Нельзя так, дядя, а то и лохмач этот будет над тобой смеяться. Дневник, лирика, эка куда ты забрался!..

Дина и Тенор одни. Молчание.

Дина. Я все понимаю, Александр Александрович.

Тенор. Тем лучше.

Дина. Вы давно здесь прячетесь?

Тенор. Со вчерашнего, кажется, вечера… Да — со вчерашнего вечера.

Дина. И все лежите… там?

Тенор. Да, преимущественно. Немного и хожу.

Дина. И когда я пришла, вы продолжали лежать? И когда услыхали мой голос, продолжали оставаться там? Вы подумали, Александр Александрович, в какое положение перед этими господами вы ставите меня? Вы подумали, в какое положение вы ставили меня вчера, когда на собрании говорили: Тенор трус, Тенор прячется, а я должна была лгать, что вы больны?

Тенор. Самолюбие, Дина?

Дина. Да, самолюбие, которого, к сожалению, у вас нет. Прятаться от меня, здесь за перегородкой, на чужой постели, сдерживать дыхание, чтобы не услыхали. (Смеется.) Вчера при голосовании смеялись, что Тенор и здесь бережет свой голос, — теперь я понимаю, что это значит. (Презрительно.) Подайте мне пальто.

Тенор. Я избегал объяснения, Дина, — знал, что сейчас оно ни к чему не приведет, но если вы хотите… Я на сходку не пойду.

Дина. А? Мне казалось, что вы пойдете.

Тенор. Нет, не пойду. Вы знаете, Дина, что ради таланта я превратил свою жизнь в тюрьму?

Дина. Знаю.

Тенор. Что я создал для себя режим хуже арестантского режима? Ха-ха-ха, что такое арестант? Я был несвободнее арестанта. И я не хочу для какой-то вздорной истории, в которой не вижу смысла, — я не хочу жертвовать своим талантом.

Дина. А мне всегда казалось, что талант — это свобода. И мне… непонятен талант, для развития которого необходимы арестантские роты.

Тенор. Я всегда знал, что ты не любишь меня. Только самолюбие и ни на йоту ни жалости, ни понимания. Ты не любишь меня.

Дина. Кажется… вы правы.

Тенор. Ты сама должна была сказать мне: «Не ходи. Им нечего терять, а твоя жизнь, твой талант нужен для них же».

Дина. Да? Так вот как. А мне казалось, что есть минуты, когда все мы должны идти рядом, даже и таланты. Как вы думаете, Александр Александрович?

Тенор. Это говорит Стамескин! Ты повторяешь слова Стамескина, Дина! Ха-ха-ха!

Дина (вставая). Нет, это говорю я! А Стамескин говорит другое — что вы трус и карьерист.

Молчание.

Тенор. И ты не ударила его, Дина?

Дина. Нет, за что ж? Я с ним согласна.

Молчание.

Тенор. Прикажете подать пальто?

Дина. Пожалуйста. Нет, не трудитесь, ботики я сама надену.

В двери стучат.

Дина. Войдите! А, Петр Кузьмич! А я ухожу.

Ст. студент. Не смею удерживать.

Дина. Как у вас мило! Благодарю вас, Онуфрий Николаевич, да, это моя муфта. Очень мило! Это ваша спальня?

Тенор. Да. Тут спит наш старик. (Неуверенно хохочет.) Ха-ха-ха!

Онуфрий. Эка развеселился наш Тенор.

Дина (весело). Я ему сказала, что он трус и карьерист, и он не может прийти в себя от радости. Прощайте!

Быстро выходит, Старый Студент поспешно накидывает пальто и устремляется за нею.

Ст. студент. Дина! Подождите, я вас провожу. Ах, Господи — Дина!..

Уходит. Молчание.

Онуфрий. Какой проворный стал. Вот что значит шведская гимнастика. Без калош побежал — какое неблагоразумие!.. Ну как, Тенор, плохо?

Тенор с силою ударяет кулаком по столу, так что падают рюмки.

Тенор. Я ей покажу! (Всхлипнув.) Я ей покажу!

Онуфрий. Покажи, покажи.

Тенор. Я всем вам покажу, что значит Тенор. Вы еще придете просить прощения, что обидели человека. За что? За что она меня оскорбила? Я думал, что она мне просто скажет, и я ей объясню, и она поймет… ну, не согласится, — а это что же? Ведь она же меня знает.

Онуфрий. Кроваткой повредил, кроваткой. Поза некрасивая.

Тенор (садится и опускает голову). Неужели я такая свинья! Онуша, ты человек справедливый, скажи ты мне!.. Онуша, неужели я такая свинья?

Онуфрий (гладя его по спине). Свинья, братец, свинья! Свинья, да еще такая большая…