«Хозяева» против «наемников»

Русско–немецкое противостояние в императорской России

В данной работе русско–немецкий этноконфликт рассматривается исключительно как внутренний для Российской империи, т. е. как конфликт между русскими и «русскими немцами» — немцами, проживавшими в России, либо в качестве подданных империи, либо в качестве подданных других государств, находящихся на русской службе или владеющих какой–либо собственностью в российских пределах. Характерными особенностями этого этноконфликта являются, во–первых, его преимущественно «холодное» протекание (исключение — период Первой мировой войны), а, во–вторых, его локализация в рамках внутриэлитного социокультурного пространства (опять–таки, за исключением 1914–1917 гг., когда он выплеснулся «на улицу»).

Нет сомнений, что привлечение немцев (как и иностранцев вообще) в Россию сыграло важную и нужную роль в процессе модернизации страны, но со временем (во всяком случае, с начала XIX в.) необходимость большого количества нерусских специалистов отпала, воспитались уже достаточно квалифицированные (и весьма многочисленные) отечественные кадры, карьерному продвижению которых иноземцы, обосновавшиеся на самых выгодных местах, и объективно, и субъективно препятствовали. «Ученики» перестали нуждаться в «учителях» (весьма распространенная метафора в русском антинемецком дискурсе). Однако — чем дальше, тем больше — немцы исполняли функцию не только «спецов», но и наиболее надежной «опоры трона», поэтому главной помехой их вытеснению с занятых социально–политических позиций была сама императорская власть. Без ее (почти всегда) твердого и неизменного покровительства «русские немцы», составлявшие 2–3% дворянства империи (против более чем 50% собственно русских), недолго смогли бы сохранять за собой, в среднем, около 20% высших постов в государственном аппарате, армии, при дворе…

С другой стороны, борьба с «немецким засильем», инициированная русским дворянством, явилась одной из важнейших стратегий последнего, направленных на ограничение власти самодержавия в свою пользу[1]. Стратегия эта стала особенно эффективной в националистическую эпоху, когда Романовы воленс–ноленс объявили себя русскими националистами и их симбиоз с немцами (от коего они отказаться не могли) было легко трактовать, перефразируя Милюкова, то ли как глупость, то ли как измену. Кроме того, «антинемецкая партия», нанося удар в это больное место самодержавия, могла оставаться на вполне легальной почве (что, однако, как свидетельствует биография Ю. Ф. Самарина, не избавляло ее представителей от крупных неприятностей), не вступая на путь прямой политической борьбы. Последняя, впрочем, как показывают примеры декабристов и Герцена, также включала в себя в качестве немаловажного элемента германофобскую пропаганду.

Очень серьезный вопрос: кого из «русских немцев» считать «немцами», а кого — «русскими», т. е. окончательно обрусевшими. Для XVIII в. он решается просто: перешел в православие — русский, остался лютеранином — немец. Тогда конфессиональная принадлежность, по сути, сливалась с этнонациональной (характерно, что ни Бирон, ни Миних, ни Остерман в православие не переходили). Но для XIX и (особенно) начала XX в., когда национальность делается политической и светски–культурной категорией, а религиозность верхов становится все более формальной, такой подход уже не работает: лютеране П. И. Пестель и В. К. Кюхельбекер оказываются пламенными русскими националистами; с другой стороны, переход в православие, вызванный, положим, карьерными соображениями, не обязательно отменяет немецкую идентичность (например, депутат Государственной думы, активно защищавший там немецкие интересы, барон А. Ф. фон Мейендорф был православным (и даже русским по матери — тетке П. А. Столыпина), но считал себя немцем[2]). В каждом конкретном случае этот вопрос нужно рассматривать отдельно, — при нынешнем уровне изученности проблемы, обобщающие выводы были бы преждевременными.