«Крокодиленок»

Юрий Вячеславович СОТНИК «КРОКОДИЛЕНОК»

15 февраля.

Этот вечер я провожу дома. Впервые за полгода я не пошел к Кириллу, чтобы готовить вместе уроки. И больше никогда к нему не пойду. Довольно! Я понял, что это за человек!

Все, что случилось сегодня, так важно, что нужно записать поподробней.

Когда окончились уроки, я вышел из класса одним из последних. В коридоре творилось что-то странное.

Большая толпа мальчишек собралась рядом с дверью нашего класса. Ребята вытягивали шеи, приподнимались на цыпочки, давили друг друга. Только и слышно было:

— Не напирайте!

— Чего тут, а? Ребята, чего тут такое, а?

— Погодите! Задавили совсем!

Кое-как я протиснулся и увидел на стене лист бумаги. В верхнем левом углу его было нарисовано нечто похожее на ящерицу. Правее разноцветными буквами было написано:

Как меня ни толкали, я все-таки прочел передовую, озаглавленную «На острие сатиры!». Вот что там было написано:

Газетка была маленькая. «На острие сатиры» попалось пока всего лишь трое ребят.

«Доктор исторических наук Миша Огурцов закончил работу над новым учебником по истории средних веков,

— сообщалось в одной из заметок. —

„Крестоносцам удалось завоевать Сирию в 1781 году, но тут у них появился опасный противник — турецкий султан Барбаросса. Внутри лагеря крестоносцев начались раздоры: английский король Карл Смелый поссорился с Ричардом Львиное Сердце и французским королем Салладином“.»

Затем следовало два рисунка: на одном был изображен богатырь, отважно сражающийся с десятком противников, а на другом — хулиган, таскающий за вихры испуганного малыша.

«Таким Михаил Артамонов воображает себя, когда пристает к слабым ребятам», — гласила подпись под первым рисунком.

«Так он выглядит на самом деле», — было написано под вторым.

Последний рисунок изображал мальчишку, огромным ножом вырезающего на парте свои инициалы. Тут же были помещены стихи:

В правом нижнем углу газеты я увидел подписи:

Теперь мне стало ясно, почему у Кирилла Замятина был в последнее время такой таинственный вид. Теперь я понял, о чем он шептался на переменах с Валеркой Пеликановым и с вожатым Игорем.

Я даже не обиделся на Кирку за то, что он скрыл от меня свое намерение выпускать стенгазету. Я ведь знаю, как он любит производить всякие неожиданные эффекты!

Ребята громко хвалили новую газету. Я был очень рад за Кирилла и побежал разыскивать членов редколлегии, чтобы поздравить их с успехом.

Я нашел их в пионерской комнате. Художник Валерка отскочил от двери, когда я ее открыл: он наблюдал в щелку за толпой читателей. Редактор стоял позади него и, как видно, прислушивался к голосам в коридоре.

— Кирка! — закричал я. — Ой, здорово! Поздравляю!

Художник так и расплылся от удовольствия, а редактор остался серьезным. Они вообще очень разные люди: Валерка — долговязый, рыжеволосый и веселый, а Кира — маленький, довольно толстый, и он всегда сохраняет серьезный вид, даже когда шутит.

— Действует? — спросил он коротко.

— Еще как действует! Мишку Огурцова уже «историком» дразнят, стихи о Прибылове наизусть выучили. А главное, знаешь, чему ребята удивляются: «Как это они Мишку Артамонова не побоялись протащить? Ведь он, мол, Замятина теперь наверняка отлупит. Валерку не тронет — Валерка здоровый, а Замятина — как пить дать!»

— Пусть попробует, — сказал художник.

— Что ж! Может быть, и отлупит, — хладнокровно ответил редактор. — Сатирики всегда наживают много врагов.

— Ага! Я так ребятам и сказал: «То-то, говорю, и ценно, что невзирая на лица. Будь ты хоть Артамонов, хоть кто». Верно, Кирка?

Тут мне показалось, что редактор и художник немного смутились. Валерка сказал «гм», отошел к столу и начал раскрашивать заголовок для второго номера газеты, а Кирилл смотрел на меня исподлобья, насупившись.

— Понимаешь, Семен, я тебя должен предупредить… — заговорил он, помолчав. — Хотя это и редакционная тайна, но так как ты мой друг… я… Одним словом, мы тебя на следующий номер запланировали.

Я сначала ничего не понял:

— Как? Куда запланировали?

— В фельетон, — сказал Кирка. — На тему о болтовне в классе.

— Ловко! Ты… ты это серьезно, Кирилл?

— Такими вещами не шутят.

— Значит… значит, своего друга будете протаскивать, Кирилл Иванович?

— Ты какой-то странный, Семен! Не могу же я других болтунов протаскивать, а тебя нет.

— А очень нужно тебе вообще болтунов протаскивать! Наверное, и без них есть о чем писать.

Кирка немного рассердился:

— Знаешь, Семен… дружба дружбой, а принцип принципом. Болтовня в классе — отрицательное явление, значит, наша сатирическая газета должна его бичевать. Тут дело в принципе.

— Хорош принцип! Над друзьями издеваться!

Валерка вдруг отбросил кисточку и выпрямился.

— Ну, чего ты пришел и ворчишь? — сказал он. — Давай уходи отсюда и не мешай работать!

Я понял, что разговаривать мне больше не о чем. Я только спросил:

— И карикатуру нарисуете?

Редактор кивнул:

— Да. У нас все идет с иллюстрациями.

— Ладно, Кирилл Иванович! Спасибо!.. Запомним! — сказал я и ушел.

Вот до чего доводят неприятности! Писал, писал и только сейчас вспомнил, что нужно выучить формулы сокращенного умножения. Ладно! Авось не спросят!

16 февраля. 7 часов вечера.

Сегодня, войдя в класс, я не сел на свое обычное место, рядом с Кириллом. Я положил перед редактором запечатанный конверт и стал прохаживаться между партами, держа за спиной портфель.

В конверте находилось письмо. Вот что я там писал:

Кирка прочел письмо и сказал:

— Смешно, Семен!

Я молча пожал плечами и продолжал ходить.

Тогда Кирилл показал письмо Валерке. Тот ухмыльнулся, сказал: «Это дело, это нам подходит», и перенес свои книги на парту к редактору. Я сел на его место, рядом с Мишкой Артамоновым — с тем самым, которого нарисовали богатырем.

После звонка, перед началом урока, к нам зашел вожатый Игорь.

— Понравился «Крокодиленок?» — спросил он громко.

— Понравился! — хором ответил класс.

Даже «доктор исторических наук» Мишка Огурцов сказал: «Понравился». Промолчали только мы с Артамоновым да Ваня Прибылов.

— Берегитесь теперь! — сказал Игорь. — «Крокодиленок» — газета оперативная: чуть что — за ушко да на солнышко. Ясно?

— Ясно! — ответил класс.

— Будем помогать «Крокодиленку»? Писать в него будем?

— Будем! — крикнули сразу тридцать ребят.

Целый день я старался не обращать на Кирилла никакого внимания, а он, кажется, и в самом деле не обращал на меня внимания. На всех переменах ребята приносили ему заметки. Он просматривал их с очень серьезным видом и говорил: «Ладно! Это мы обработаем» или: «Не пойдет. Это мелочь».

Ваня Прибылов сегодня три раза открывал перочинный нож, но тут же со смущенным видом прятал его.

Того же числа. 10 часов 30 минут.

Настроение паршивое. Скучно учить уроки одному. Это, должно быть, с непривычки.

Не знаю, может быть, я погорячился и зря поссорился с Киркой? В конце концов, что из того, если он один разок напишет обо мне в газете? И потом, чем он виноват, если у него обязанность такая?

Нужно учить формулы сокращенного умножения, но на завтра много задано по русскому. Придется с формулами подождать.

17 февраля.

Нет, Кирилл Замятин, никогда-никогда Семен Ложечкин больше не скажет с тобой ни слова!

Они нарисовали четырех сорок с разинутыми клювами, сидящих на спинке парты, а рядом изобразили четырех рыб, которые стоят на хвостах у доски, уныло повесив головы. Под этим дурацким рисунком они написали:

И в то самое время, как десятки ребят хохотали надо мной, десятки других мальчишек вытаскивали из пионерской комнаты Кирку с Валерием и кричали:

— Качать редакторов!

Я прямо зубами заскрежетал, глядя, как художник и редактор взлетают чуть ли не до самого потолка. А тут еще Мишка Артамонов подошел ко мне и, мрачно усмехаясь, сказал:

— Ловко твой дружок на тебе почести зарабатывает!

— Он такой же друг, как ты папа римский! — отрезал я.

Мишка помолчал и процедил сквозь зубы:

— Пусть теперь выйдет на улицу! Я ему покажу сороку да рыбу!

Довольно! С завтрашнего дня не скажу ни слова во время уроков.

18 февраля.

Настроение паршивое.

На русском и на физике получил замечания за болтовню. Получил также двойку по алгебре: не знал формул сокращенного умножения.

Сережка Бодров тоже получил двойку. Это у него уже третья. Первые две — по русскому и химии. Он только и делает, что играет во дворе в хоккей.

Ваня Прибылов предложил мне сменять общую тетрадь на его перочинный нож. Сменял.

19 февраля.

Теперь я окончательно понял, какая свинья этот Замятин. Он не придумал ничего умнее, как снова протащить меня, на этот раз за алгебру!

Артамонов тоже попал в «Крокодиленок». Он способный, но учится как-то по-чудному: получит пятерку по русскому — заработает двойку по геометрии; подтянется по геометрии — схватит двойку по биологии.

Третьим пострадал Кузя Тараскин: ходит немытый и нечесаный.

Нам теперь прямо хоть в школу не являйся! Только и слышим:

— Как поживает Сорока?

— Богатырь, много врагов победил?

А Замятин с Валеркой стали настоящими знаменитостями. Стоит им показаться в раздевалке, на лестнице, в коридоре — отовсюду несутся возгласы:

— Привет редакторам «Крокодиленка»!

— Здравствуйте, мастера сатиры! Когда следующий номер выйдет?

Артамонов мечтает, как бы поймать редактора на улице, но это ему не удается: Кирилл с Валеркой живут в одном переулке и всегда ходят вместе. Жаль!

20 февраля.

Ничего интересного.

Получил замечание за болтовню от «англичанки»: поспорил с Сережкой Бодровым, который сидит впереди меня. Уж очень он хвастается своим хоккеем!

Огурцов получил четверку по истории, и его теперь не зовут «доктором исторических наук».

21 февраля.

Опять «Крокодиленок», и снова там я, Бодров и Артамонов. Мы с Бодровым — за болтовню, а Мишка — за геометрию.

Я хоть и не разговариваю с Кириллом, но сегодня подошел к нему и сказал:

— Послушай, у тебя совесть, в конце концов, есть? Что ты все на одних и тех же выезжаешь?

— А что мне делать, если другого материала нет? — ответил редактор. — И, во-вторых, сатирическая газета издается для искоренения недостатков. Если какой-нибудь недостаток не искореняется, значит, нужно бить в одну точку. Газета должна быть действенной. Понимаешь?

Но мы этого дела так не оставили. Мы с Бодровым и Артамоновым пошли к вожатому Игорю и сказали ему, что это безобразие. Больше половины ребят совсем не попало в «Крокодиленок», остальные хотя и попадают, но очень редко, а мы трое словно приклеены к этой газете.

Игорь ответил очень коротко:

— Заметки справедливые? Справедливые. Сами виноваты, что над вами смеются.

22 февраля.

Вот что случилось на уроке физики.

Иван Денисович расхаживал перед классной доской, объясняя нам принцип действия гидравлического пресса. Вдруг он остановился и пристально взглянул из-под очков на Кирку с Валеркой. Посмотрел на них и я. Художник рисовал карикатуру, а редактор, хмуря брови, грыз кончик ручки: перед ним лежал тетрадочный листок с недописанными стихами.

Учитель подошел к столу:

— Итак, повторяю: если на большом поршне мы имеем проигрыш в расстоянии, то зато во столько же раз выигрываем… Пеликанов, в чем мы выигрываем?

Валерка вскочил и покраснел как рак.

— Стало быть, в чем мы выигрываем? — повторил Иван Денисович.

— В воде! — брякнул художник.

Все, конечно, расхохотались.

— Садитесь, Пеликанов!.. В чем же мы выигрываем, Замятин?

— В объеме? — пробормотал Кирка.

— Садитесь, Замятин!.. Выигрываем в силе, — сказал учитель, отметив что-то в журнале.

После уроков Артамонов, Бодров и я постучались в дверь пионерской комнаты. Все мы были в очень веселом настроении, все подталкивали друг друга локтями и перемигивались между собой.

Кирилл открыл нам и переглянулся с художником, который стоял посреди комнаты, держа в одной руке стакан с водой, а в другой — кисточку. Я спросил очень вежливым тоном:

— Извините, мы не помешали?

— Входите, — сказал редактор.

Мы все трое вошли в комнату.

— Тут у нас одна заметочка есть, — снова очень вежливо сказал я и протянул редактору листок.

Тот взял заметку, подошел к Валерию, и они вместе начали читать. Мы стояли тихо-тихо. Только Мишка один раз фыркнул в кулак.

Редактор сложил заметку и спокойно сунул ее в карман.

— Что ж, мы это предвидели, — сказал он.

— Очень приятно, что предвидели, — ответил я. — Теперь позвольте узнать: наша заметка пойдет?

Кирилл посмотрел на меня в упор и отчеканил:

— Не пойдет.

— Ловко! — сказал Артамонов. — Это почему же?

— Неостроумно. У нас на эту тему получше материал. Хотя это и редакционная тайна, но, если желаете, можете посмотреть.

Мы подошли к столу, на котором лежала незаконченная газета.

Там был изображен крокодиленок, держащий за шиворот двух мальчишек: одного — круглого, как шар, другого — длинного, с оранжевыми волосами. Сама же заметка была написана так:

Внизу была приписка:

— Скушали? — спросил Валерка.

Мы промямлили что-то невразумительное и убрались восвояси.

Решил во что бы то ни стало избавиться завтра от двойки по алгебре: формулы сокращенного умножения запишу на гранях карандаша. Представляете себе, что за адская работа мне предстоит? Выцарапывать иголкой буквы и цифры величиной с булавочную головку!

23 февраля.

До сих пор не могу успокоиться, столько было сегодня переживаний.

Во-первых, Киркина заметка про самого себя только увеличила славу «Крокодиленка». Ребята кричали:

— Вот это газета! Вот это действительно невзирая на лица!

Во-вторых, я с помощью карандаша благополучно получил тройку по алгебре.

В-третьих, у Валерки разболелся зуб, он ушел к врачу с последнего урока, и Кирилл остался без телохранителя.

Я уже спустился в раздевалку, но тут вспомнил, что оставил в классе тот самый карандаш. Пришлось возвращаться.

В пустом коридоре третьего этажа я увидел Артамонова, который расхаживал возле двери пионерской комнаты и угрюмо поглядывал на нее. Меня он не заметил, потому что я стоял на площадке лестницы, за углом. Я сразу забыл про карандаш. Я понял, чем это пахнет.

Дверь пионерской комнаты открылась, и оттуда вышел редактор. Конечно, ему стало очень не по себе, когда он увидел Артамонова. Но он сделал равнодушное лицо и неторопливо направился к лестнице.

Артамонов тоже сделал равнодушное лицо и пошел следом. Я притаился между стеной и створкой двери, а когда редактор с Михаилом прошли, стал красться за ними.

В раздевалке Замятин очень долго натягивал шубу, поправлял калоши и старался делать вид, что не замечает Артамонова, а тот, уже одетый, поглядывал в зеркало и напевал:

— «Жил-был у бабушки серенький козлик…»

Наконец они ушли, все с теми же равнодушными лицами.

Через полминуты я, уже одетый, выскочил на улицу.

Переулок, в котором находилась школа, был тихий, почти безлюдный. Вдоль тротуаров тянулись кучи снега, похожие на горные хребты.

Кирилл с Михаилом шагали неторопливо, словно прогуливаясь: впереди — редактор, в черной шубе и шапке с ушами, сзади — Артамонов, в валенках, меховой куртке и кубанке, сдвинутой набекрень.

Метрах в пятидесяти от школы Кирилл вдруг остановился и обернулся.

— Бить собираешься, а? — сказал он вызывающим тоном.

Артамонов что-то ответил, но я не расслышал.

— Ну на, бей! Все равно ты меня этим не сломишь… Ну, что ж ты не бьешь? Бей!

Артамонов бить редактора не стал. Он сгреб его и поставил головой в снег.

И тут… тут я понял, что должен делать. Сейчас Кирилл узнает, что такое настоящая дружба! Сейчас он поймет, над каким человеком издевался он в своей газете!

Я подбежал к Михаилу и остановился перед ним, быстро-быстро приговаривая:

— Чего ты лезешь, чего ты лезешь, чего ты дерешься?

Артамонов так же быстро ответил:

— А чего тебе надо, чего тебе надо, чего тебе надо?

— Ну-ну, петухи! — раздался над нами строгий голос.

Какой-то прохожий развел нас в стороны.

Тут мы увидели, что из школы выходят педагоги.

— Ладно, редактор, попадешься еще! — сказал Артамонов и убежал.

Я обернулся к Замятину. Шапка редактора лежала на тротуаре, голова его была облеплена снегом, но почему-то он все-таки имел довольный вид.

— Больно? — спросил я.

— Чепуха! Я к этому был готов, — ответил редактор, вытирая лицо. — Нас этим не сломишь!.. А тебе — спасибо. Ты благородно поступил. Руку!

Мы крепко пожали друг другу руки. Я так был взволнован, что даже не мог говорить.

Редактор вытряхивал снег из-за воротника. Лицо его снова стало хмурым:

— Только вот что, Семен… Ты только не обижайся, но мы тебя опять запланировали.

Я молчал. Молчал и Кирилл.

— Понимаешь, дружба дружбой, а принцип принципом. Мы тебя запланировали на тему о шпаргалках.

Я плюнул в сторону, повернулся и пошел.

— Хочешь, я тебе по алгебре помогу? — каким-то жалобным голосом спросил редактор.

Я, конечно, даже не оглянулся.

24 февраля.

Настроение паршивое. Сегодня подошел к Михаилу и сказал:

— Артамонов, я вчера был неправ. Теперь я пальцем о палец не ударю, если ты… Ну, в общем, ты понимаешь.

Артамонов опустил голову, подумал и вздохнул:

— Что в этом толку! Его поколотишь, а он только гордиться будет: мол, за принципы пострадал. Заметил? Он даже никому не пожаловался на вчерашнее!

25 февраля. 6 часов 30 минут.

Сережа Бодров ликвидировал двойку по русскому и химии. Теперь у него только одна: по алгебре.

Завтра снова выйдет «Крокодиленок», и снова я буду там висеть. Удивительно, как это у Замятина хватает изобретательности: пишет все об одном и том же да об одних и тех же, и каждый раз по-новому!

Только сейчас у меня явилась интересная мысль: «А что было бы с „Крокодиленком“, если бы Артамонов, Бодров и я перестали получать двойки и заниматься болтовней на уроках? Где бы тогда редакторы нашли материал, чтобы выпускать газету? Ведь, кроме нас, в классе нет больше двоечников!»

Над этим стоит подумать.

6 часов 50 минут.

Нет, это здорово! Представляю себе, какая будет у Кирки физиономия, когда он увидит, что материала для его газеты нет! Сейчас позвоню Артамонову.

7 часов 15 минут.

Ура! План созрел! Артамонов две минуты хохотал по телефону. Сейчас побегу к Сережке Бодрову сообщить ему наш адский замысел.

26 февраля.

Сегодня вышел новый номер «Крокодиленка». На нем вместо рисунка я увидел свой карандаш, исписанный формулами. Он был прикреплен к бумаге ниточками.

Под этим карандашом было написано:

«По самым скромным подсчетам, Сеня Ложечкин затратил на эту ювелирную работу не меньше трех часов.

Не лучше ли было бы затратить один час и честно выучить формулы?»

Ничего, Кирочка! Последний раз вы торжествуете. Вы и не знаете, какие тучи собираются на вашем горизонте. Вы и не знаете, что вчера вечером Артамонов целый час объяснял нам с Бодровым алгебру, а потом мы еще час гоняли его по географии. И вы пока еще не заметили, что Бодров, Артамонов и Ложечкин сидели сегодня на уроках, словно в рот воды набрав. Вы не заметили, что Артамонов на переменах никому не подставил ножку, никого не щелкнул по затылку. Ничего. Скоро заметите!

Оказывается, не так уж трудно молчать, если с тобой не заговаривают.

28 февраля.

Вчера не писал в дневник: сидел над алгеброй. Все эти дни в классе мертвая тишина. Кира с Валеркой удивленно поглядывают на нас, мы молчим и ехидно улыбаемся.

Артамонова вызвала к доске географичка. Редактор и художник насторожились было и приготовили карандаши, надеясь получить материал для фельетона о плохом знании географии, но они просчитались: Артамонову поставили четверку.

Сегодня после уроков Кирилл с Валеркой не пошли в пионерскую комнату делать свою газету. Представляю себе, как они скучают!

29 февраля.

«Крокодиленок» не вышел!!!

В коридоре уже не видно было толпы смеющихся ребят, и никто не качал редактора и художника!

Я ответил по алгебре на пятерку (интересный все-таки этот предмет!), а Бодров — на тройку.

Во время большой перемены безработные члены редколлегии слонялись по коридору с унылыми лицами, а мы с Артамоновым ходили следом за ними и подтрунивали:

— Уважаемые сверхталантливые редакторы! — говорил я. — Позвольте узнать, почему не выходит ваша великолепная сатирическая газета? Материала не хватает? Все хулиганы и лентяи забастовали? Ах, какое безобразие!

— Вы дайте объявление, — советовал Артамонов, — так, мол, и так. «Каждый желающий читать сатирическую газету должен хотя бы раз в месяц получить двойку и нарушить дисциплину».

— Вы установите премию для двоечников, — предлагал я. — Или платите по таксе: за двойку — по гривеннику, а за болтовню на уроке — по пятаку.

1 марта.

Спешу записать сегодняшний день. Важные события!

После уроков в класс вошел Игорь и сказал:

— Внимание! Прошу не расходиться. Вчера вечером состоялось заседание совета дружины. Сейчас председатель совета отряда Лева Курочкин прочтет вам постановление, вынесенное на этом заседании.

Лева поднялся на кафедру и стал читать:

— Ура! — закричал Артамонов.

— Ура-а! — закричал весь класс, и я в том числе.

Я всегда был уверен, что наш класс самый способный, самый дружный во всей школе.

Лева подождал, пока мы утихнем, и продолжал:

Мы с Бодровым и Артамоновым переглянулись и сразу помрачнели, а Лева повысил голос и продолжал:

Лева сбежал с кафедры и сел на свое место.

Все закричали «ура» в честь «Крокодиленка».

Даже Бодров почему-то закричал «ура».

Не кричали только мы с Михаилом.

Игорь переглянулся с редактором и поднял руку:

— Тихо!.. Тишина! Сейчас на ваших глазах будет выпущен экстренный и последний выпуск отрядного «Крокодиленка». Прошу сидеть совершенно тихо и не мешать редакции в ее ответственной работе… Товарищи редакторы, пожалуйста!

Ясно было, что они обо всем условились заранее, но о чем — никто не знал. Весь класс притих. Со своего места поднялся Валерка, взошел на кафедру и, ни слова не говоря, стал рисовать мелом на доске заголовок «Крокодиленка». Внизу он приписал: «Экстренный выпуск». Окончив свою работу, художник по-прежнему молча сел на свое место, а к доске отправился редактор и начал писать заметку. И, по мере того как он писал, весь класс хором по слогам читал написанное:

Редактор кончил писать и вернулся за парту. Все ребята смеялись и весело поглядывали на нас, а мы сидели красные и не знали — злиться нам или тоже смеяться.

— Ну! Редакция ждет ответа на эту корреспонденцию, — сказал Игорь.

Миша Артамонов встал, смущенно улыбаясь подошел к доске и написал:

Мы с Бодровым тоже встали и пошли расписываться…

Кончаю писать. Через полчаса идем с Кириллом в кино.

1950