«Наутилус» у Северного полюса

Тяжелое возвращение

Мы продолжали свое отступление на юг, к Берингову проливу. Постепенно ледяной покров становился тоньше. Изредка попадались льдины толщиной до шести — девяти метров. Однако мы не встретили ни одной огромной льдины, подобной той, которая закрыла нам путь в Арктический бассейн.

В среду, 18 июня, через девять дней после выхода из Сиэтла, все приборы показали, что над нами чистая вода, и мы всплыли без хода на перископную глубину. Море было чистое, льда не было. Я приказал поднять радиоантенну и передать донесение начальнику штаба ВМС. Через несколько секунд мы установили радиосвязь с Пирл-Харбором. Когда радист отстукивал точки и тире, я с сожалением думал о том, что через несколько минут мое донесение будет в Пентагоне.

Видимость была хорошая. Сильный ветер поднимал волны высотой до метра, море было покрыто барашками. Для приема по радио указаний начальника штаба я приказал идти на перископной глубине с выдвинутой радиоантенной. С целью экономии запасов кислорода и дорогостоящего ядерного топлива я разрешил Эрли отключить кислородные баллоны и остановить главную турбину левого борта.

Вскоре, однако, мы опять встретили льды, чем были немало удивлены, так как во время пути на север эта часть Чукотского моря была чистой. Видимо, сильный юго-западный ветер пригнал лед в восточную часть моря. Пришлось опустить радиоантенну и перископы и погрузиться на большую глубину. При нормальных условиях, то есть в глубоководных районах, это был бы наиболее предпочтительный и быстрый способ перехода. Но здесь, в мелководном районе, пришлось двигаться медленно, избегая столкновений с плавающими льдинами, которые встречались на нашем пути. Это было очень утомительное плавание.

Уже к вечеру мы вошли в очень мелководный район, по которому нам предстояло пройти около сорока миль. При движении на север этот путь был свободен, а сейчас покрыт массой глубоко сидящего торосистого сибирского льда. Вскоре мы нашли разводье и всплыли на поверхность для выяснения обстановки. Было очевидно, что единственный возможный для нас путь пролегал подо льдом. Мы были окружены с трех сторон, и могло потребоваться много дней длительного ожидания благоприятной ледовой обстановки для прохода в надводном положении или на перископной глубине. Я приказал вахтенному офицеру развернуться на север по направлению к чистой воде. Затем мы медленно погрузились до безопасной глубины и повернули на юг, пытаясь найти самые глубокие впадины в дне океана. Вскоре мы уже преодолевали ледовое поле, буквально зажатые между льдами и грунтом; до нижней стороны льда и под килем оставались считанные метры. Когда гидролокатор показал, что впереди находятся огромные массы льда, вахтенный офицер начал поиск больших глубин. Пришлось непрерывно маневрировать, используя малейшие углубления в дне океана. Показания эхолота передавались регулярно. Сорокамильный участок нашего пути, проложенный на карте, напоминал плохую горную дорогу с острыми зигзагами и крутыми поворотами. Через несколько часов глубина начала постепенно увеличиваться. Около полуночи мы достигли открытого водного пространства, встали на якорь и, выдвинув антенну, стали ждать ответа от начальника штаба. Вскоре я получил шифровку следующего содержания:

Мы продолжали движение на юг через Чукотское море, прошли сто миль во льдах, пересекли Берингов пролив и вошли в мелководное Берингово море. 20 июня вышли в район, свободный от льдов. Отсюда путь на Пирл-Харбор был обычным, за исключением того, что надо было сохранять полную скрытность. Нельзя было упустить никакой мелочи. Я издал первый в моей жизни приказ с грифом «Совершенно секретно». Он гласил, что никакие подробности, касающиеся похода, не должны обсуждаться как на борту корабля, так и на берегу, а также упоминаться в переписке. Экипаж получил приказ проверить свои вещи и запечатать в пакеты с надписью «Совершенно секретно» все письма, бумаги, заметки и карты, в которых упоминалось об операции. Эти документы должны были некоторое время храниться под наблюдением. Это касалось также всех вахтенных журналов, карт, записей и рапортов.

Вся специальная арктическая аппаратура и снаряжение, включая теплую одежду, были спрятаны. Кроме того, при подходе к Пирл-Харбору мы провели некоторые мероприятия по дезинформации: объявили, что наше отсутствие было связано с походом в район экватора; нанесли на карту маршрут фиктивного похода; я написал короткую статью, чтобы весь экипаж рассказывал о походе одно и то же. В ней было сказано следующее: «Это был обычный несложный поход, в котором проверялось действие регенерационных установок, показавших, что они являются лучшими на сегодняшний день. Были разработаны подробные планы перехода атомной подводной лодки через экватор…» и т. п.

За сутки до прихода в Пирл-Харбор я получил по радио указание вылететь в Вашингтон и Нью-Лондон для доклада начальнику штаба ВМС и командующему подводными силами Атлантического флота о нашем неудачном походе.

Рано утром 28 июня мы обогнули мыс Дайамонд и взяли курс на юго-запад подальше от берега, чтобы наше местоположение соответствовало тому, которое мы имели бы, возвращаясь в Пирл-Харбор из похода к экватору. В шесть часов утра мы направились на север, к входу в Пирл-Харбор. Я старался поставить себя на место человека, который возвращается из южного похода. Чувствовалось, что все на борту старались делать то же самое.

Мы всплыли на перископную глубину, и я увидел сверкающий Оаху. Через несколько секунд «Наутилус» медленно всплыл на поверхность. Группа матросов поднялась на верхнюю палубу, чтобы восстановить наши бортовые номера. Они доложили, что надстройка находится в очень хорошем состоянии, если учесть, что мы только что прошли 6 тысяч миль в подводном положении.

Ровно в десять часов утра рулевой записал в журнале: «Ошвартовались левым бортом у пирса в базе подводных лодок в Пирл-Харборе». Лайон и Роурей не обнаруживали своего присутствия. Через четыре часа меня вместе с некоторыми семейными членами экипажа доставили на самолете в Вашингтон, где я доложил командованию о плавании «Наутилуса».