«Оно даже не прошло»

VI

‘Господи!’

‘Что?’

Ты посмотрел на меня!’

(Раньше историки занимались совсем другой работой. Они рылись в архивах, добывали крохотные обрывки информации, продирались сквозь завиральные мемуары и искажённые воспоминания очевидцев. Конечно, история как наука старалась полагаться на точные данные, но в конечном счёте всегда сталкивалась с необходимостью примирять противоречия, заполнять лакуны, делать осторожные догадки. Тогда субъективный взгляд проникал в то, что должно было быть строгой последовательностью фактов.)

‘Лиза, мы разговариваем, конечно, я смотрю на тебя.’

Ты знаешь, о чём я говорю!’

(Сеансы решили эту проблему раз и навсегда. Они передают ровно то, что произошло, оставляя минимум пространства для интерпретации. Сбылась мечта любого историка — хотя бы один раз увидеть своими глазами то, что раньше приходилось тщетно разыгрывать в воображении. Теперь он не археолог, восстанавливающий вазу из осколков, а профессиональный зритель, рассматривающий её, нетронутую, пытливым взглядом критика.)

‘Я понятия не имею, о чём ты говоришь.’

Ты посмотрел, будто я не человек, а одна из них!’

‘Неправда.’

(Не всё так просто, конечно. Сеанс передаёт только зримое и слышимое; ничто в нём нельзя потрогать, понюхать или попробовать на вкус. Вычисления долги и дороги, поэтому историку часто приходится довольствоваться куцым фрагментом с воксельными помехами, пока сканнерам не удастся добыть новые данные. Не говоря уже о жёсткой конкуренции: свои данные для сеансов постоянно хотят получить социологи, антропологи, искусствоведы, военные, спецслужбы и прокатные компании.)

‘Кого ты обманываешь, я знаю, как это делают. Приве-ет, это я, твоя жена, я реальный человек!’

‘Прекрати.’

(У сеанса есть ещё один серьёзный изъян: ему недоступны мысли и чувства. Это может показаться блажью, капризом учёного, но, как только вы проникаете внутрь сеанса, такая нехватка быстро начинает ощущаться. Вы знаете всё, что говорит и делает герой сеанса, но не знаете почему. Это последний бастион интерпретации: если бы сеансы позволяли читать мысли, история окончательно бы превратилась в абсолютно точную науку. Пока же историку приходится догадываться о внутренней жизни по косвенным признакам: позе, жестам и особенно мимике — другого способа пролезть в голову к герою нет. Думаю, не ошибусь, если скажу, что больше всего времени историки тратят на изучение человеческих лиц.)

‘На, потрогай мою руку, она настоящая.’

‘Прекрати.’

(В жизни у нас редко есть возможность пристально, неотрывно смотреть кому-то в лицо в течение хотя бы минуты. Теперь попробуйте провести два часа, разглядывая чужое лицо на расстоянии человеческого дыхания.)

Ты сделал лицом вот так.’

‘Я просто смотрел на тебя.’

(И я бы не сказал, что это утомительная или монотонная работа. Напротив, меня завораживает то, насколько люди выдают себя, когда думают, что на них не смотрят. В эти моменты человек расслабляется, его лицо перестаёт быть маской для других — и тогда, при должной подготовке, историк может узнать многое по поджатым губам и вскользь брошенным взглядам.)

Ты надел пенсне, я же видела!’

‘Хорошо, хорошо, ну и что?’

(Со временем это становится рефлексом. Вы погружаетесь в новый сеанс, слушаете разговор двух героев и незаметно для себя начинаете заглядывать по очереди им в лица, будто знаток живописи, вдруг заприметивший интересную деталь. Лёгкий наклон головы и подача вперёд, прищуренные глаза, напрягшаяся шея — историки в шутку называют это «надеть пенсне». Всего лишь профессиональный рефлекс, неминуемо возникающий после тысячи часов, проведённых в сеансе.)

‘НУ И ЧТО?! Это ровно то, о чём я тебе говорила!’

(Представьте себе пару в автомобиле. За рулём сидит муж, который слишком много времени проводит на работе. По правую руку от него сидит жена — допустим, её зовут Лиза — которой кажется, что пропорции в их жизни между семьёй и работой могли бы быть иными. Банальная супружеская ссора в самом разгаре.

Возможно, муж сконцентрирован на дороге и поэтому слишком доверяет рефлексам своего тела. Так что он упускает момент, когда смотрит на жену, бросает на неё тот самый профессиональный взгляд. Стороннему наблюдателю покажется, что он просто повернул голову. Но не историку.)

‘Перестань орать! В ушах звенит.’

‘Никогда так больше не делай.’

‘Хорошо, хорошо. О Господи. Просто посмотрел.’

‘А теперь просто заткнись.’

(Муж пока не понимает, почему жену так взбесила маленькая комичная оплошность. Нетрудно, впрочем, понять чувства Лизы. Неприятно быть под таким взглядом. Он пронизывает тебя насквозь, пригвождает к месту, делает из тебя объект. Настоящий акт насилия. Но Лиза, должно быть, увидела в нём что-то ещё, симптом чего-то большего: потому что он не только разозлил, но и напугал её.)