«Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

Глава 54. Учение о прогрессе

Сам Плеть иностранных языков никогда не учил. Он знал кое-что о таврском — достаточно знал, чтобы не обманывать себя: на Равнине таврским тоже пользуются единицы, большинству ведома лишь помесь его с росским. В Порту и на боях всегда слышались разные наречия, но для Плети они оставались пустым птичьим щебетом.

А Бася щебету подпевал. Он рисовался и гордился этим, но правда была в том, что щебет попросту легко ему давался. Бася неплохо говорил по-британски и по-германски, понимал хитрую баскскую речь и мог связать пару слов на греческом и итальянском. Но больше всего он любил французский. Кабак, при котором он родился и слишком рано начал работать, наполовину принадлежал заезжему французу. Бася своенравно твердил, что это тут ни при чём, а ему просто симпатично французское журчание, но Плеть сомневался в искренности этих слов.

До позавчерашнего дня Бася всегда стригся сам. «В общине цирюльников не сыщешь, — ворчал он, — т-тавры». Цирюльников можно было сыскать в городе, но почему-то он этого не делал. Даже в богатой одежде и с бесценными перстнями на руках венчался Бася всегда кое-как обстриженными лохмами, торчащими из-под шляпы.

Поэтому три дня назад, когда Бася прощался с Революционным Комитетом, это был не Бася.

Хэр Ройш одолжил ему личного цирюльника и личного портного, но конечные штрихи придирчивый Золотце дорисовывал своими руками. Мсье Армавю был ненамного выше Баси, но плотнее телом. Бархатный сюртук его с длинными фалдами ушили, украсили орденами и лентами; перешили и панталоны, и плащ с пелериной. Трудности возникли только с обувью и бижутерией. Драмин сказал, что знает, как растягивать кольца, но не умеет их сужать; в итоге Бася просто отыскал перчатки потолще и нацепил перстень мсье Армавю поверх оных. Обручальное кольцо, как и настоящий владелец, — под низ.

«И как они это делают? — интересовался Бася. — Не снимают перчатки за едой? Или стаскивают все перстни, а потом надевают снова?»

Его отмыли, остригли, надушили и напудрили. Он не был Басей. Сапфир у него под подбородком плескался водой, и поэтому спину Басе приходилось держать непривычно прямо, чтобы ничего не разлить. Золотце учил его правильно целовать руки.

Он даже, скривившись, согласился оставить в Петерберге шляпу, взяв взамен Плеть.

Это было неумно. Тавр в мундире наместнической личной гвардии остаётся тавром.

«А Гныщевич в сюртуке мсье Армавю становится наместником, — отрезал Бася. — И вы, дорогие мои, слушаетесь наместника. Il est en charge».

«Тебе страшно?» — спросил его Плеть позже, когда никто не слышал. Бася возмущённо фыркнул:

«Страшно? Мне?»

«Ты едешь обманыват’ огромное количество людей. Важных людей. Людей, которые наверняка знают, как разобрат’ся с неугодным, не нарушая Пакт о неагрессии».

«Именно поэтому, mon frère, — воздел палец Бася, — нужно делать то, чего они не ожидают. Привезти тавра. Закатить скандал. Потребовать, чтобы на стол не ставили шампанского вина, поскольку я считаю это дурной приметой. Не скрываться».

Басе было страшно.

Плеть говорил об этом с Веней, но недоговорил. Если поручаешь свою свободу одному человеку, неизбежно приходит час, когда этот человек прикажет совершить нечто опасное. Что тогда делать? И что делать, когда он прикажет тебе поступить во вред ему? Из всех вопросов этот первейший. Когда Бася протянет револьвер и велит себя застрелить, должен ли Плеть подчиниться?

Нет, поездка в Столицу — не тот час.

Но тот час настанет, и к нему Плети следует отыскать ответ.

Осмотрев себя в зеркале, непривычно осанистый, подтянутый и даже слегка подросший Бася удовлетворённо хмыкнул.

«Я же говорил, что красоты не бывает. Ещё про Метелина говорил! — Он повертелся. — Красота — это ухоженность. Toilettage. А её можно соорудить из любого».

Наместническая карета катилась до Столицы долго. Лошадей решили менять не в Тьвери, а дважды — в деревнях. Уже на подъезде выяснилось, что у второй повозки — с гвардейцами, торопливо сколоченными в Петерберге из солдат, — треснула задняя ось, но более ничего не приключилось. Это была чинная, мёрзлая, размеренная, европейская поездка. Выспавшийся на перинах Бася критически косился в зеркальце и подкрашивал глаза, как показывал ему Золотце.

Сапфиры на горле призваны были создать иллюзию того, что глаза эти голубоваты. Но игра состояла в ином.

Столица поразила Плеть. Не размерами поразила, не богатством и шириной; поразила она его своей вкрадчивостью — тем, как незаметно начались за бархатными занавесями на окнах кареты домишки, как проросли они вдруг в дома и палаты. Он знал, но не верил, что город может начинаться вот так — исподтишка, что может он растворяться в своих окраинах.

Поразило Плеть и то, что никто не останавливал наместническую карету, не досматривал её, не вносил с хмурым видом в журналы — стража стояла лишь на подъезде к Патриаршим палатам, да и то разве стража? Бася думал о своём и кивнул рассеянно, и Плеть вышел разобраться.

«А потом прыгай в другую телегу и напомни им, чтоб рты не разевали. Не хватало нам тут родной росской брани».

Карету господина петербержского наместника мсье Гаспара Армавю пропустили без лишних слов — Плети не пришлось даже показывать документы, достаточно было лишь одёрнуть спешно перешитый гвардейский мундир. В мнимые гвардейцы отбирали тех, кто способен хоть что-то связать на любом из европейских языков. Но члены Четвёртого Патриархата наверняка говорили на этих языках лучше.

«Они, mon frère, говорят на европейских языках лучше, чем европейцы», — усмехался Бася.

Сильнее же всего Плеть поразили сами Патриаршие палаты. Огромное, невероятное Главное Присутственное было всё — от подножия до парных часовых башен — выложено маленькими блестящими плиточками, на каждой из которых хитро сплетались упругие тёмно-красные стебли. Плиточки различались по цвету, так что узор, увеличившись, оплетал весь фасад, и Главное Присутственное вырастало из земли, как Столица из окрестных деревень. И ещё здесь было очень чисто. Плеть никогда не видел такой чистоты в Петерберге. Даже в поздний уже утренний час на площади трудилось три дворника; жаль, не удалось увидеть, как отмывают плитки.

Взмахнув пелериной плаща, Бася устремился вперёд, и Плеть прилип к его плечу — клеем ему служили лычки начальника наместнической гвардии. Стража, что досматривала их на подъезде, наверняка поспешила предупредить Четвёртый Патриархат о высоком госте, но приветственная процессия перехватила Басю лишь в просторной, начищенной и напомаженной приёмной.

— À pas lents! Медленно, господа, медленно! — несвоим голосом рассмеялся Бася при виде встречающих. Тех было трое: лысый господин с сытыми глазами, молодой человек немногим старше самого новоиспечённого мсье Армавю и улыбчивый мужчина с бородкой, сюртук на котором сидел лучше, чем на прочих.

— Monsieur Armavu? Quel honneur! — учтиво заторопился последний. — Très franchement, nous ne vous attendions pas…

— Сударь, вы меня обижаете, — теперь уже очень своим жестом прервал его Бася. — Затем ли я ехал в Росскую Конфедерацию, чтобы слушать французскую речь?

— Прошу прощения. Я лишь хотел сказать, что ваше прибытие — неожиданная честь, и мы…

— Я вас с первого раза понял, — хмыкнул Бася. — Так и будем беседовать при входе?

— Мы, по всей видимости, вынуждены вновь извиниться, — заговорил молодой человек, кидая на своих спутников полувопросительный взгляд. — Нас не предупредили о вашем появлении, и мы не успели подготовить подобающий приём. Безусловно, распоряжения будут отданы сейчас же… Но, к несчастью, многие члены Четвёртого Патриархата лишатся удовольствия познакомиться с вами, поскольку полным составом мы собираемся далеко не каждый день. Если бы вы только известили нас заранее…

— Оh, non! Нет-нет-нет, так ведь куда лучше! — продолжил лучиться Бася. — Знаете, в Росской Конфедерации есть дурная традиция — а впрочем, почему в Росской Конфедерации? От неё не свободны и Европы. Есть такая манера — к приезду высокого лица всё вычистить, выбелить… Не вернее ли мне воспользоваться моментом и посмотреть, как у вас всё в самом деле устроено? — Подмигнув встречающим, он лихо схватил самого юного под руку и зашагал вперёд; Плеть не отклеился и остался у него за плечом. — Знаете, господа, я отношу себя к прогрессистам. Да, да! Сейчас в Европах набирает силу течение… И должен вам сказать, Петерберг тут меня чрезвычайно освежает! Я прибыл совсем недавно, но уже понял: это моё призвание!

— Вы готовы поговорить с нами о Петерберге? — лысый господин, отдав, видимо, обещанные распоряжения, поспешно подхватил второй Басин локоть. Бася уставился на него с ироническим недоверием.

— Зачем же мне иначе сюда ехать? Ха-ха! Да, как я и сказал, набирает силу течение… Прогресс, господа! Движение вперёд! И знаете, что для него наипервейшая вещь? Ну, знаете?

— Что? — вежливо переспросил самый юный из встречающих. Из-за плеча Плеть чувствовал, что ему неприятна Басина экспансия и особенно неприятен тавр в гвардейском мундире.

— Правда! Правда, сударь, правда! Главное — знать в точности, как обстоят дела. Мне сказали, что о Петерберге до вас долетают дичайшие слухи, и я понял: это моё призвание! Именно я — я сам! — должен приехать в Четвёртый Патриархат, развеять иллюзии… Может, и свои? Ха-ха! Да, эта поездка затруднительна, но зато мы все точно будем знать…

— Я счастлив вас видеть, — мурлыкающим тоном перебил его мужчина в хорошо сидящем сюртуке. — Жаль, что счастье позволило мне на мгновение забыть о манерах. Позвольте представиться: Тарий Олегович Зрящих.

— Зрящих! Вот это имя! — расхохотался Бася.

Плеть знал его и потому знал, чем он занят. Мсье Армавю должен быть неприятным. Тогда зрители будут думать о том, как он им не нравится, а не о том, правда ли это мсье Армавю. Бася всегда делал именно так.

В день отъезда возникло много вопросов, о которых Революционный Комитет прежде не задумывался. Наместнической гвардии дозволено ходить при оружии, но так ли это за пределами Петерберга? Тем более в Патриарших палатах. Судя по наведённым Скопцовым справкам, нет. Поэтому ружья остались в каретах.

Но на тот случай, если господину Зрящих не понравится Басин смех над его фамилией, в сапоге Плети прятался старый верный нож.

Конечно, вслух Зрящих неудовольствия не выказал, только посмеялся над тем, что и правда нелегко ему. Представились и два других: лысого звали Борис Жудьевич Жуцкой («Бжжж!» — пошутил Бася), а молодого — Ильян Асматов («А отчества пока не заслужили?»).

— Ну, моё имя вам наверняка известно, но позвольте соблюсти пустую формальность: Гаспар Армавю, именем Европ и милостью французской короны европейский наместник в Петерберге.

Несмотря на то, что это вроде бы Бася вёл встречающих, препроводили всё же его — в один из заседательных залов, завешенный пурпурными тканями. Продолжая рассыпать оскорбления направо и налево, Бася скинул плащ прямо в руки кого-то из членов Четвёртого Патриархата. В зале же вместо заседания обнаружилась огромная трапеза.

— Прошу прощения, — тронул Жуцкой Басю за плечо при входе. — По традиции уважаемые наместники воздерживаются от услуг своей гвардии в Патриарших палатах. Мы понимаем, что для вас это ново, что вы приехали из Петерберга, да и традиция — не закон, но уж в самом Пурпурном зале…

— Какая чушь! — без злобы отмахнулся Бася. — Я полагаю, что охрана человека должна быть от него неотделима. Разве могу я оставить при входе в зал свою руку? И разве может охрана охранять, не являясь при этом моей рукой?

— Но вам, право, нечего бояться. В конце концов, в зале находится и наш, столичный наместник…

При упоминании столичного наместника Бася на мгновение замер. Известно о нём было очень немного, поскольку был он баском, а баски славятся нелюбовью к сплетням. Черу Сорсано, сорок девять лет, в Росской Конфедерации пятый год, громких указов не издаёт, но однажды с показательным остервенением охотился на отшельническое братство, обосновавшееся в глуши к северу от Столицы. Покосившись в зал, Плеть сразу его разглядел: керамический человек с каплевидной головой, вытянутой к макушке, с нависшими бровями и большим ртом.

— Так и быть, — сокрушённо вздохнул Бася, — оставлю гвардейцев. Но начальник гвардии идёт со мной. Я доверяю этому человеку свою жизнь — неужто вы поскупитесь угостить его патриаршими яствами?

На том спор и завершился.

Пурпурный зал был громаден, величав и в величии мрачен. Потолок его венчался лепниной и росписью, изображавшей некую сцену европейского суда: вершитель закона в парике и мантии протянул грозный перст, а одинаковые люди в скорбных одеяниях уже поднимали серого преступника с колен. За спинами их занимался кровавый закат, очерчивающий фигуры судий красным.

Но Четвёртый Патриархат под этой возвышенной картиной ел. Нескончаемый стол подёрнулся блюдами, как ряской; их было так много, что ни одной изысканно выряженной птице, ни одному графину, ни одной туше с яблоком во рту не удавалось выделиться. Басю с почестями усадили напротив Сорсано, и Плеть устроился рядом; по правую же Басину руку примостился Зрящих.

— Egun on! — немедленно поприветствовал Бася второго наместника, не обращая внимания на прикованные к нему взгляды. Решил брать нахрапом и сразу хвататься за сложное. Он всегда делал именно так.

Сорсано благосклонно кивнул и не ответил.

— Сегодня нас собрал здесь не только долг перед отечеством, но и радостная весть, — провозгласил седобородый старец, восседавший во главе стола. — Четвёртый Патриархат решил почтить своим присутствием мсье Гаспар Армавю, наместник Европ в Петерберге. Уверен, мсье Армавю, что вам оказали достойный приём; позвольте же ещё раз заверить вас в том, что ваш визит для нас жизненно важен. Бесконечно любезно с вашей стороны было приехать именно теперь, когда из Петерберга доносятся тревожные вести. Надеюсь, путь до Столицы не слишком вас утомил? Позвольте представиться: Шурий Шурьевич Памажинный. Но о делах негоже говорить на голодный желудок, не так ли? — Памажинный довольно улыбнулся. — Откушаем, мсье Армавю, и перейдём к нашим беседам.

Сорсано быстро, не дожидаясь слуг, протянулся к рябчику. Мсье Армавю в Басином исполнении на это снисходительно поморщился.

— Не могу не заметить, — услышал Плеть под раскатистый перезвон приборов нежный голос Зрящих, — что начальник вашей гвардии чрезвычайно юн. Из какой он страны, если не секрет?

— Разве не видите? Он тавр! — Бася взмахнул руками, привлекая внимание всех, кто разместился поблизости. — Я сделал в Петерберге потрясающее открытие. Вы знаете, хаун Сорсано? Оказывается, наместников в Росской Конфедерации недолюбливают… И задним числом это кажется вполне естественным, но меня готовили к иному…

— Вы преувеличиваете, — поспешил лысый Жуцкой. — Конечно, некоторое предубеждение относительно власть имущих бродит в умах всегда…

— Но ведь от него так легко избавиться! — опять всплеснул руками Бася, и Плеть невольно усмехнулся. — Зачем так отгораживаться от местного населения? Первым же своим указом я постановил набрать в свою гвардию росов — или вот, как видите, тавров… Конечно, ими заняты не все места, только парочка, но каков косметический эффект! И я сразу перестаю быть для них — для вас, уважаемые господа, — врагом! Перенимайте опыт, хаун Сорсано!

— У меня достаточно своего, — буркнул Сорсано, не отрываясь от рябчика.

— Занимательно, — промурчал Зрящих. — И в остальном вы придерживаетесь столь же прогрессивных взглядов? Нам рекомендовали вас с несколько иных позиций.

— С каких же это? — уставился на него Бася.

— Не сомневаюсь, что вы знаете это лучше нашего.

— Тонкости, — из всех блюд Бася предпочёл рыбу, поскольку её уж точно полагалось есть вилкой с двумя зубчиками. — Что же до взглядов, вы правы. Вот, к примеру, ваши слуги без спросу налили мне вина. А знаете ли вы, что вино стремительно выходит из моды?

— Неужто? — с иронией вопросил даже за пудрой бледный молодой мужчина, сидевший возле Сорсано; ему и представляться не пришлось — Плеть не сомневался, что это пресловутый граф Тепловодищев. — Разве может вино выйти из моды?

— Из моды, мой друг, выходит всё. В одну моду нельзя войти дважды! — Бася был и вне игры доволен своим остроумием. — Разве достойно просвещённого человека ежедневно дурманить свой разум?

— Если слишком его оттачивать, он надломится.

— Значит, нужно не только оттачивать, но и укреплять!

Плеть вздохнул и позволил себе расслабить слух. Рябь воздуха всё равно ловилась телом, тело готово было подскочить в любой момент. Он не знал, грозит ли им опасность. Четвёртый Патриархат ни о чём не спросил, не потребовал подтверждений. Но Зрящих ловил и сверял каждое слово, а Тепловодищев горазд был поболтать про Европы. И почему все они представлялись без титулов? Следовало ли Басе на это отреагировать?

Что делать Плети, когда Бася оступится? Он знал, как защитить в драке или на суде, но не в этой банке с гадами. Плеть мог только следить, приглядываться, ждать, но чего? С каждым словом они оба только глубже вязли в мохнатых лапках, холёных ручках, тонких перчатках, учтивых улыбках. Скоро станет нечем дышать.

И тогда Бася оступится.

Это вновь обратная сторона препоручения своей свободы другому человеку. Ты отдаёшь ему право решать, и тем себя связываешь. А связанному труднее сражаться. Бася отказался продумывать действия на случай неудачи. Сказал, что всего не предусмотришь, а сочинять возможные беды — только звать их на свою голову. Но Плети было бы легче, если бы они всё же заготовили план бегства.

Выскакивая из кареты, Бася по-таврски чиркнул мизинцем по большому пальцу.

Плеть был бы рад, если б его самого успокаивали простые жесты.

Но пока что Бася не оступился. У него интересовались, где мадам Армавю, и он доверительно сообщал: во Франции, и хорошо б ей подольше там и оставаться, стерве. Его расспрашивали о последних веяниях европейской моды, и он без зазрения совести их сочинял. Он мимолётно поминал европейского бога и пересказывал слова настоящего мсье Армавю о прелестях пилюль. Запнулся Бася, лишь когда средний Асматов, Аркадий Ванович, пригласил его на смотр Резервной Армии.

— Вы ведь известный почитатель военного дела как искусства, — напомнил он, оглаживая такую же, как у сына, аккуратную бородку. — Я знаю, в Европах сильно убеждение в том, что росы понимают его дико, но это не так. Напротив! Думаю, вам будет приятно увидеть, что Резервная Армия всё дальше отходит от неизбежной для солдат агрессии и всё ближе оказывается, скажем, к спорту… К воспеванию красоты владения телом, но не ради жестокости. Мы, к слову, уделяем самое пристальное внимание их образованию…

У Баси не было ни малейшего желания отправляться на смотр Резервной Армии. В Резервной Армии служил граф Александр Метелин.

Но у мсье Армавю такое желание наверняка возникло бы, и поэтому Бася сделал то, что делал всегда. Напал.

— Мне начинает казаться, что у нас здесь светский раут, — недовольно протянул он, — не хватает прелестниц и танцев. Господа, я готов смириться с тем, что отдых и стол с дороги всенепременны, но смотр? Я прибыл сюда по делу, а в Петерберге меня ждёт своя армия. Не слишком спокойная, хочу заметить. Не пора ли нам перейти к серьёзной беседе?

Перезвон приборов немедленно оглох. Все здесь ждали этих слов.

— Самое время, — высказался первым Жуцкой. — Петерберг не единственный город, где разгорелись в последнее время недовольства, но без преувеличения самый загадочный. До нас доносятся совершенно кошмарные пересуды — будто там буквально-таки убили Городской совет…

— Во что непросто поверить, — поспешил смягчить его прямоту Зрящих. — Я сам только что вернулся из Кирзани. Там, будем откровенны, бунт, настоящий рабочий бунт, и там действительно погиб один из членов Городского совета… Весть об этом мгновенно разнеслась по соседним городам, почему мы и поспешили действовать. К счастью, выяснилось, что трагическая эта смерть была случайной, она просто совпала по времени с волнениями, но почти не имела к ним касательства. Но я хочу заметить, что сведения подобного рода не могут долго оставаться тайной или пересудами, такие преступления не скроешь.

Если у вас нет хэра Ройша, хмыкнул про себя Плеть.

— Это, конечно, немыслимо, но Петерберг — город своеобразный, наделённый, прямо скажем, известной спецификой, — прогудел во главе стола Памажинный. — Не томите же, мсье Армавю. Каково положение в Петерберге?

Бася выдержал хрустальную паузу.

— Так вы ожидаете от меня отчётов? Я, господа, приехал не за этим. В первую очередь мне нужно согласие Четвёртого Патриархата на то, чтобы признать хэра Людвига фон Штерца не вышедшим из должности наместника в рамках стандартной юридической практики, а уволенным с этой должности по причине некомпетентности. Это снимает с меня ответственность за его возвращение на родину — а возвращение оное сейчас затруднительно. Что же касается некомпетентности… — он развёл руками. — Да, в Петерберге бунт. Я крайне удивлён, что вы до сих пор не послали туда официальное представительство.

— Неужто кого-то в самом деле убили? — с показным испугом, но очень жадно спросил Тепловодищев.

— Разумеется. А вы думаете, Пакт о неагрессии исключает убийства? Ах, мой наивный мальчик! — Бася ничуть не смущался тем, что граф Тепловодищев его лет на десять старше. — Увы, никакой Пакт не может полностью искоренить людские пороки. Но учение о прогрессе гласит, что на проблемы не следует закрывать глаза — их следует сперва осознавать…

— При всём уважении, — перебил Асматов-младший, — так какова же ситуация? Кто и кого именно убил? И как Петербергу удалось это скрыть?

— Военные сняли и арестовали Городской совет. Некоторых его членов расстреляли.

— И хэра Штерца, если я верно понял ваш намёк? — уточнил величественный Асматов-старший.

«Следите за Асматовыми, — твердили Золотце и хэр Ройш. — Дочь старшего из них, сестра среднего и тётка младшего замужем за главой петербержского наместнического корпуса, господином Туралеевым».

Все трое Асматовых сочились благородством — своим у каждого, но единым. У них были свежие лица с правильными чертами, скромные по патриаршим меркам одеяния и хорошая осанка.

— Вы поняли верно, — кивнул Бася, и Четвёртый Патриархат ахнул.

— Преступление! — бухнул некий косматый старик. — Нужны, просто-таки необходимы скорейшие меры!

— Позволю себе согласиться с уважаемым графом Дубиным, — пробормотал Зрящих. — И вы взяли на себя ношу управления этим городом? После такого…

— Quelle… Ваши слова глубоко оскорбительны, — сверкнул сапфиром на горле Бася, — и столь же бесчеловечны. Это слова неумёхи, задающегося вопросом о том, нужно ли лечить больного. Да! Да, господа, Петерберг болен! Тем нужнее ему рука умелого хирурга — моя рука. Охрана Петерберга совершила преступление, и за это преступление её будут судить. Но не раньше, чем мы убедимся в том, что иных преступлений не свершится. Не раньше, чем установим порядок. Если цена этого порядка в том, чтобы перенабрать Городской совет, чтобы подправить законы — что ж!

— Перенабрать Городской совет? Подправить, как вы выражаетесь, законы? — оживился Жуцкой. — Не сильно ли вы хватили?

— Я ничего не хватал. Эти процессы уже начались — без моего ведома и без моей воли, силою некомпетентности хэра Штерца. Моя же задача — и ваша; наша задача, задача скромных слуг народа, состоит в том, чтобы эти процессы обуздать и направить в русло развития и процветания.

— Значит ли это, — вкрадчиво спросил Жуцкой, — что вы готовы объясниться с Европами по вопросу печальной для всех нас кончины хэра Штерца?

В Басе тёплой жилкой забилось понимание.

— Опасаетесь санкций? — пропел он. — Оставьте! Европы уже извещены. Ни я, ни вы не можете нести ответственности за некомпетентность этого человека — человека достойнейшего, но слишком, увы, мягкого… Ах, и не путайте с мягкостью учение о прогрессе. Оно подразумевает ясность, но не попустительство.

— Следует ли предположить, что у Петерберга есть требования? — осведомился Асматов-средний.

— У Петерберга есть новая власть — новый Городской совет. Весьма… как это по-росски? Излагающий весьма связные требования, вы правы. И я думаю, что в интересах Четвёртого Патриархата было бы их выслушать.

Все снова загалдели.

— Что ж, — мелодично прожурчал Тепловодищев. — Полагаю, это разрешает наш затянувшийся многими заседаниями спор о необходимости инспекции.

Бася снова сверкнул — но теперь уже не сапфиром, а своими, Басиными, глазами.

— Однозначно, — улыбнулся он. — Об инспекции не может быть и речи. — Чтобы перекрыть новую волну гвалта, Басе пришлось поднять ладонь. — Опомнитесь! Какая инспекция? Или вас не учили тому, что с сумасшедшими нужно быть предельно серьёзными?

— С сумасшедшими? — Зрящих почти не потрудился скрыть раздражение. — Вы только что сказали, что их требования-де весьма связны.

В отличие от Басиной манеры врать. Но его это никогда не смущало, и противоречия всегда выворачивались в правдоподобие. Всегда.

Чтобы верить в это, Плети не требовалось прикасаться большим пальцем к мизинцу.

— Именно так, — без промедления согласился Бася. — Послушайте, я молод, но даже я понимаю некоторые простые вещи. Люди, которые сейчас называют себя петербержскими властями, новым Городским советом — это всего лишь лидеры бунта. Лидеры бунта никогда не бывают способны управлять… да хотя бы городом. Подыграйте им. Уважьте их. Явите им почтение. Дайте им понять их собственную несостоятельность. Обсудите с ними их требования с самым серьёзным видом и разрушьте их наивную логику. А если где-то она окажется не столь и наивной — скажем, в желании отсрочить введение налога на бездетность, — пусть так! Они уже сделали за инспекцию её работу. Почему бы этим не воспользоваться?

— Потому что логика на местах всегда оказывается предвзятой. Не так ли, Борис Жудьевич? — Зрящих иронически покосился на Жуцкого. — То, что вы предлагаете, придаст преступникам веса в глазах простого народа.

— Подлинных преступников нужно отличать от простых болтунов, — отмахнулся Бася. — Это во-первых. Во-вторых, вы вообще бывали в Петерберге?

— Не имел чести, — смутился Зрящих.

— Так я и думал. Простому народу необязательно даже знать о вашем прибытии. Петерберг закрыт и снаружи, от чужих, и изнутри, от своих…

— О нашем прибытии? — Памажинный неодобрительно затряс бородой. — Помилуйте, вы предлагаете нам ехать и разбираться с какими-то бунтарями?

— Вы должны были отрядить инспекцию месяц назад! — хлопнул Бася вилкой по столу. — А теперь, смотрите, я приехал к вам, хотя вовсе не обязан и ногой ступать за пределы Петерберга!

— Нет-нет, Шурий Шурьевич, мсье Армавю всецело прав, — спохватился Жуцкой. — Но здесь есть свои трудности… Одно дело — инспекция, которая только лишь собирает нужные для вынесения вердикта сведения, и совершенно другое — само это вынесение, некие договорённости и обещания, коих, по всей видимости, жаждут упомянутые вами лидеры бунта. По традиции любые подобные вопросы решаются всё же в Патриарших палатах.

— Да, — поддержал его Зрящих. — Из Кирзани, к примеру, со мной прибыли делегаты.

Бася развернулся к нему всем корпусом. В Басе взыграло слишком много Баси.

— Господин Зрящих, — он наверняка успел забыть, как того зовут, — ça suffit comme ça! Давайте начистоту. Несмотря на то, что скромная моя персона наделена на росской земле некоторыми полномочиями, я являюсь представителем Европ. И несмотря на то, что, хвала Богу, интересы Европ и Росской Конфедерации совпадают, первые всё же остаются для меня и моей короны главными. Думаю, здесь нет вопросов? Так вот: Европам не так важно, что творится в Кирзани и какое решение вы по этому поводу вынесете. Да, Кирзань поставляет металлы и уголь. Да, это значимый город для Росской Конфедерации. Но бунт в Кирзани несопоставим с бунтом в Петерберге — в портовом городе, в городе-достопримечательности, где мечтает побывать каждый второй европеец! Voilà un maigre sujet de discussion. С вашей стороны было крайне недальновидно заняться им в последнюю очередь, и я прилагаю массу усилий к тому, чтобы вашу ошибку исправить. Давайте же вы не будете этому сопротивляться. Acceptez-vous?

Занятно, подумал Плеть. Пока Бася играл француза, говорил он исключительно по-росски, лишь с ловкостью добавляя к тому навязчивый акцент, но стоило ему раздражиться и чуть выскочить из роли, как посыпались французские слова.

Заявление же его произвело должное впечатление. Устами обходительного пустомели Памажинного Четвёртый Патриархат сообщил, что посовещается по данному вопросу и вынесет решение к завтрашнему утру, и начал совещаться сейчас же. Никто не говорил с другим вслух, но каждый шуршал с самим собой. Перекладывал бороду, шелестел расписными рукавами, поводил косматыми бровями.

Старые, седые, мохнатые пауки. Только вокруг Баси собрались молодые; в дальнем же конце стола лениво шевелились бороды. И красота Патриарших палат, красота Пурпурного зала поросла в глазах Плети бородой.

— А вы моложе, чем надо, — сказал вдруг столичный наместник, — и хуже.

— «Худее», хаун Сорсано, — прыснул Тепловодищев.

— Худее. И не пьёте вино, хотя в Европах пили.

Плети показалось, что замер весь зал, что даже борода в нём перестала прорастать, курчавясь; но на самом деле замер только он сам.

— Зато вы столь же неучтивы, как мне представлялось, — спокойно улыбнулся Бася. — Разве мы имеем честь быть знакомыми?

— Я посвящал в веру вашу сестру. Или вы забыли?

— По всей видимости, я забыл и о том, что у меня есть сестра.

— Сестру в вере.

— Ах, вы об этом… Прошу меня простить. В минуту обряда человек перестаёт быть человеком, он выступает лишь как проводник Божьего провидения… Может, поэтому в последние годы я и отошёл от веры к учению о прогрессе. Его и благодарите за то, в какой я форме! — с трудом оторвав взгляд от Сорсано, Бася обернулся к графу Тепловодищеву: — Или, быть может, я неправ? Признаю, все мои помыслы крайне профанны — кажется, вы у нас настоящий знаток богословия. Не святотатствую ли я, когда оказываюсь неспособен запомнить даже лица тех, с кем разделил таинство? Быть может, я тяжкий грешник?

— Напротив, скорей уж святой, — охотно заговорил Тепловодищев. — К тому, о чём вы говорите, многие стремятся — более того, в трактатах Благочестивого Века постоянно встречаются настойчивые замечания о том, что отказ от плотского должен воистину простираться и на столь тривиальные детали, как черты лиц, но, как мы все понимаем, человеческая природа…

И речь полилась. Речь лилась ещё долго, и поздний завтрак перешёл в поздний обед, а тот начал подкрадываться к ужину. Конечно, не всё это время заполнилось щебетанием графа Тепловодищева — возвращался и Петерберг, и бунт в Кирзани, и волнения в Фыйжевске, и их причины, и необходимость выслать делегатов, и отсутствие такой необходимости, и разница между делегатами и инспекцией, и оскорбительность этой разницы, и гипотетическое мнение Европ, и личность мсье Армавю. Но даже заросший бородой Четвёртый Патриархат вскоре понял, что в своей жажде рассказать об идее прогресса мсье Армавю столь словоохотлив, что лучше побольше говорить самим. И речи лились уже без него, волнясь пурпурным бархатом.

Но Плеть видел, что на кончиках мизинца и большого пальца левая Басина перчатка взмокла от пота.

Отказавшись от смотра Резервной Армии, мсье Армавю всё же вынужден был чем-то занять своё время, и ему предложили экскурсию по Патриаршим палатам, на которую он с восторгом согласился. Никто из членов Четвёртого Патриархата отвлечься на оную не мог — им предстояло ещё совещаться и совещаться по поводу Петерберга, и Жуцкой представил мсье Армавю свою дочь, юную, свежую и незамужнюю.

Плеть рад был вырваться наконец из забороженного зала, но гибкая и прекрасная Жуцкая немедленно оплела Басин локоть. А Плети нужно было остаться с Басей наедине хоть на минуту, потому что Басе нужна была передышка. Потому что он целовал Жуцкой ручку вовсе не так, как учил его Золотце, а в самом деле.

Девицы давались Басе так же легко, как иностранные языки. Он не был ни самым красивым, ни самым умным, ни самым сильным, но в нём кипела смесь нахальства и искреннего восхищения, перед которым не могла устоять ни одна. И он этим без лишнего стыда пользовался, но и не кичился слишком своими победами. Девицы были для него завтраками, приятными и нужными, однако ни одна из них не доставляла ему столько удовольствия, как порыкивающая при старте «Метель».

Плети же общинные порядки запрещали заглядываться на росок, но сейчас вера его в порядки дрогнула, затрещала и накренилась: упоительная Жуцкая будила воображение и ускоряла ход крови, тем замедляя ход мысли. Простая белая юбка ниспадала с безжалостно крутых бёдер, а золотое шитьё волос служило лучшим украшением. Но дело было не в том, что она отказалась от корсета, предпочитая не прятать талии и неподдельного девического подъёма маленьких крепких грудей; не в том, как внимательно она следила за Басей и как приоткрывались при этом её губы. Дело было в том, что всю её собрали из мягких и упрямых округлостей, готовых в любой момент раздаться и откатиться, но не проседающих под пальцами, и в том, как легко и по-басиному она танцевала вверх по лестнице.

И Бася падал. Он не замечал даже, как для того, чтобы быть с ним одного роста, она надела мягкие сапожки без каблуков. Он хватал её за лишённую оков талию и улыбался.

— Ваша жена не одобрит, — рассмеялась Жуцкая, когда Басина рука переместилась ниже.

— Моя жена, grâce au ciel, в Париже, — не смутился он, — и, надеюсь, там она и останется.

— Разве? Я слышала, вы собирались её перевезти.

— Я помышлял об этом… пока не увидел своими глазами, как прекрасны росские девушки, — пропел Бася, после чего снова подхватил её за талию, опрокинул и поцеловал.

И дальше они ходили, сплетшись: по Главному Присутственному, по Канцелярии, по Библиотеке законников, по подлинным палатам патриархов древности, сохранённым под специальным кирпичным футляром и одарившим сегодняшний лабиринт строений своим величавым именем. На ночь Басе предложили апартаменты в Доме высоких гостей, и постель в этих апартаментах была достаточно широкой. Когда юная Жуцкая лично пожелала препроводить туда Басю, Плеть понял, что мохнатые паучьи лапы до него добрались.

Он не мудрствовал. Возможно, никто в мсье Армавю не усомнился, и желания Жуцкой диктовал обыденный политический расчёт её отца. Возможно, Бася неверно ответил на вопросы непроницаемого керамического Сорсано. Наверняка Плеть знал только одно: у Баси за голенищем тоже прятался нож, и раздеться так, чтобы этого не заметили, будет очень непросто.

— У вас невероятные глаза, — ворковал Бася, увлекая Жуцкую в свои апартаменты. — А ты не стой над распахнутой дверью! — бросил он Плети.

— О, я на четверть индокитаянка, — Жуцкая пробежала пальцами по Басиному сюртуку и медленно вытащила булавку, которой был заколот его платок. — Папа родом из Фыйжевска. Сам он рос, а вот матушка — наполовину из-за Канала…

Плеть же не стал стоять над распахнутой дверью. Он её запахнул.

— Удивительно, — Бася помог Жуцкой расстегнуть на себе сюртук и сбросил его, оставшись в одной рубахе, а сам потянулся к шнуровке на её спине. — La beauté incroyable!

Жуцкая уже успела нетерпеливо стащить с Баси перчатки — обручальное кольцо со звоном улетело в угол, и оба рассмеялись, — снять сапфир и размотать шейный платок, когда заметила Плеть и с вскриком закрылась. Собственное её платье держалось только на бёдрах.

Неожиданно для самого себя Плеть эти бёдра оглядел с изрядным хладнокровием.

— Вам известны, мс’е Армавю, правила моей работы. Не оставлят’ вас ни при каких обстоятел’ствах.

Бася поднял лицо, и в лице его были округлые бёдра Жуцкой, золотые волосы Жуцкой и — особенно — нежные и налитые ожиданием губы Жуцкой.

— Ни при каких? Помилуй, даже когда речь идёт о прекрасной даме?

— Ни при каких.

Бася шумно выдохнул и сощурился. Отпустил Жуцкую, сделал шаг назад, всплеснул руками. В деланном отчаянии рухнул спиной на кровать и чуть подскочил на её упругих перинах.

Упругих. Готовых.

Жуцкая смотрела на него с возмущённой надеждой, а Плеть смотрел прямо перед собой.

— Ну что ж, — поправив за спиной подушку, Бася устроился поудобнее. — Красота есть красота, а дружба есть дружба. Верный стражник ведь не может не быть другом своему хозяину? И он прав, у нас был уговор. Conformément au contrat я в самом деле никак не могу выставить его за дверь. Оставьте это, mademoiselle Жуцкая, — он похлопал по простыне рядом с собой, — и идите скорее сюда.

— Сюда?! Вот так? А как же он?..

Бася с любопытством склонил голову, и Плеть вдруг понял, что ответ на вопрос о препорученной свободе прост. Не может не быть прост. Басе нельзя не верить.

Смерив Жуцкую насмешливым взглядом с золочёной макушки до обутых в мягкие сапожки пят, Бася пожал плечами:

— Если он захочет присоединиться, он даст нам знать. Вы ведь не против? Après tout, дружба есть дружба!