«Пренебесная гора» Преображения

Празднику Преображения Господня посвящены два канона, один из которых является творением Космы Маюмского, а другой — созданием «кир Иоанна». Именно последний — в силу своей оригинальности — представляется нам особенно интересным. Дело в том, что почти весь он построен на обыгрывании одной-единственной мысли — на многообразном противопоставлении пророка Моисея Христу, на сопоставлении законодателя и законоположника с Самим Спасителем, Который, исполнив «закон и пророки», в то же время упразднил их самодостаточность. Выходит, что богословский «сюжет» канона может развиваться не только «вширь» (это когда переосмысленные автором библейские эпизоды последовательно разворачиваются один за другим), но и «вглубь». Неискусный (и соответственно неискушенный) гимнограф быстро исчерпал бы эту, одну-единственную тему и вынужден был бы перейти к бесплодному схоластическому самоповторению, но вот для поэта вдохновленного, для поэта глубокого добровольно избранная им самим «узость» темы не только не становится помехой, но и, наоборот, представляет особую возможность, блеснув своим мастерством, напитать ум и душу слушателя или читателя.

Сравнение Христа с Адамом и, одновременно, противопоставление Спасителя тому, кто в Эдеме стал пособником губителя-диавола, уже изначально было одним из общих мест православного богословия и церковного песнотворчества: ведь «новый Адам» — воплотившийся в «последние времена» Сын Божий — Своим бытием и воскресением возвращает первозданное достоинство «ветхому Адаму» (то есть всему, в совокупности, человечеству). Тем самым как бы замыкается круг истории и, в то же время, начинается новый ее цикл, открывающий перед потомками «ветхого Адама» неожиданные, невиданные доселе возможности.

Однако, если вдуматься, Христос — Он не только «новый Адам», но и — с неменьшим основанием — «новый Моисей»: если на горе Синай Моисей преподал «избранному народу» закон Божий (и, в то же время, закон человеческого общежития), то Сам Господь на горе Фавор возвестил — одним только фактом Преображения — всемирную, открытую всем народам благодать. Старательно обыгрывая эту мысль, «кир Иоанн» выполняет тем самым двойную задачу, раскрывая сразу две своих ипостаси — богослова-догматиста и богослова-полемиста, продолжающего начатый еще Христом спор с «фарисеями и книжниками», которые, отстаивая самодостаточность Моисеева закона, ставили под сомнение уместность принесенной Спасителем «заповеди новой».

Моисей как один из главных персонажей и вершителей ветхозаветной истории становится, согласно евангельскому рассказу о Преображении Господнем, и одним из персонажей истории новозаветной: ведь именно с ним (а также и с Илией — не вкусившим смерти огневидным пророком) беседовал на Фаворе преобразившийся Христос. Следовательно, гора Синай, на которой Моисею были некогда вручены Богом скрижали закона, как бы совмещается с горой Фавор, где все тот же Моисей (но уже давно закончивший свою земную жизнь) беседует с Христом — исполнителем данного Им же Самим закона, Который, доведя его до совершенства, его же и упразднил. Оказывается, что Тот же самый Бог, некогда явившийся Моисею на Синае «в свете неприступном», теперь в том же (и опять-таки неприступном!) свете предстоит пред ним на Фаворе. Божественная история повторяется, выходит, еще раз — но теперь уже по-новому! «Ты на горе законней и на Фаворстей виден был еси Моисеем во мраце древле, во свете же ныне неприступнем Божества»,— свидетельствует, обыгрывая эту мысль, гимнограф в последнем тропаре первой песни своего канона.

«Странное» (то есть непостижимое уму) слияние и совмещение во Христе двух природ — божественной и человеческой — прообразовано, по мнению «кир Иоанна», Фаворским явлением именно двух ветхозаветных праведников — Моисея и Илии, парным своим предстоянием как бы подчеркивающих непостижимую двусоставность Богочеловека: «Бог Слово сый, весь землен бысть, всему Божеству смесив человечество во ипостаси Своей, юже во двою существу Моисей и Илия же видеша на горе Фаворе» («Бог Слово, полностью восприняв земное, смертное, существо, в полной же мере приобщил его и к естеству божественному, и таким, неслитно единым в обеих этих ипостасях, предстал на Фаворе перед двумя пророками — Моисеем и Илией»).

Таким же образом, каким Синай неслиянно соединяется с Фавором, составляется и единый образ новозаветного Преображения, уподобляемого запечатленной в Ветхом Завете неопалимой купине — тому самому горящему, но несгораемому кусту, который некогда был явлен Моисею «обетования ради будущих благ». Впрочем, «кир Иоанн» изменил бы самому себе, если бы удовлетворился чисто богословским созерцанием. Нет, погружаясь в глубины священно-таинственного, он в то же время не упускает из виду и своих полемических задач, полагая, что явленное на Фаворе неслитное соединение невещественного огня с природой человеческой в то же время запечатлело и. соотношение закона Моисеева (который, аналогично человеческой природе Христа, тоже есть «вещь телесная») с воссиявшей там благодатью. В то же время Фавор становится подобным и храму Иерусалимскому в день Сретения Господня, становясь тем местом, где «ветхий» (то есть данный по снисхождению к человеческим слабостям) закон уступает место новому, упраздняя самого себя.

«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко» — эти слова Симеона Богоприимца мог бы — с тем же успехом — повторить и пророк Моисей, беседовавший на Фаворе с Иисусом. Любопытно, что на сей раз свидетельство о ненужности упраздняемой теперь ветхой законности принадлежит ее же блюстителю и основоположнику: «Прейде убо сень законная, изнемогшая, прииде же яве Христос истина,— Моисей возопи, на Фаворе видев Твое Божество» («Моисей, увидев явившееся на Фаворе Божество, сказал: «Миновала власть закона, который был лишь тенью будущего закона благодати, потому что пришел Христос, Который Сам по себе есть Истина»).

Свидетелями Преображения были, как это известно из Евангелия, в общей сложности пять человек — два персонажа ветхозаветной истории (Моисей и Илия) и три апостола, представляющих в лице своем Новый Завет,— Петр, Иаков и Иоанн.

А это, помимо прочего, свидетельствует и о том, что весть о Преображении обращена всем эпохам и временам — прошедшему, настоящему и грядущему, а восхождение Христа на самый верх горы (Его «верховное» положение на Фаворе закреплено в иконописном каноне) равнозначно утверждению Его царского, вседержительного достоинства. Преобразившийся Господь — это триумфатор Вседержитель, «царь царствующих и господь господствующих»: «Царствующим еси Царь прекрасен и иже всюду владящим Господь силен» («Прекраснейший из царей, Он, царствуя над царями, сильнее всех земных владык»). Оттого-то даже иконописная композиция Преображения во многом подобна не только композиции царственного Вознесения, но и пасхальному нисхождению Христа во ад: как бы возносясь над всем Своим творением, Он на Фаворе одновременно и «принимает» под свою «юрисдикцию» представителей всех областей Вселенной: «Яко небом владущему и землею господствующему, и над преисподними область имущему, Христе, предсташа Ти: от земли убо — апостоли, яко с небесе же — Илия, Моисей же — от мертвых…» («Тебе, владыке неба, земли и преисподней, предстали: во-первых, апостолы как представители живущих на земле, во-вторых, пророк Илия — взятый живым на небо обитатель рая, и, в-третьих, Моисей, покинувший царство смерти»). Владея временем в трех его ипостасях, преобразившийся Богочеловек владеет и всеми тремя «сферами» вселенского бытия.

Таким образом, «кир Иоанн» выказывает удивительное умение включать только в одну, предстоящую пред его мысленным взором, композицию сразу нескольких других и «монтируя» их друг с другом, словно бы совмещать богословский смысл каждой из них с общим смыслом Преображения: здесь, в его каноне, неслитно соединены и Сретение, и Вознесение, и, наконец, само Воскресение с последующим сошествием Христа во ад, причем сам Фавор не только соотносится с Синаем, но уже и прообразует «Святую гору» небесного Иерусалима, которому после Второго пришествия Христова надлежит стать обителью праведников. Таким образом Фавор, становясь вершиной ветхозаветного Синая, в то же время оборачивается и основанием «Града грядущего». Именно здесь — начало Нового Иерусалима, где станут жить те, кто последовал за Христом как за «первенцем мертвых» «Приидите, Мне покоритеся, людие, возшедше на гору святую пренебесную, невещественно станем во граде Живаго Бога» (в данном случае Христос говорит Сам, как бы обращаясь к слушателям уже от Своего имени: «Покорившись Моей власти, взойдите следом за Мной на достигающую небес и превыше небес превозносящуюся гору боговедения, духовно переселившись в город, где властвует Живой Бог»).

Восхождение Христа на Фавор видится «кир Иоанну» и парадоксальным «вторым снитием» (то есть сошествием)! В самом деле: созерцая икону Преображения, непредвзятый зритель мог бы осмыслить предстояние превознесенного над всеми Богочеловека двояко — с одной стороны, Он взошел на гору, вознесшись над миром дольним, но, с другой стороны, Он же и сошел с небес, низойдя в мир и (позволим себе такой каламбур) снизойдя к его немощам. Вот как этот богословский парадокс обыгрывает сам гимнограф: «Да Твое пока жеши яве неизреченное второе снитие яко да Вышний Бог явишися, стоя посреде богов…»

Восхождение Спасителя на «гору святую» становится еще и иным, личностно-мистическим нисхождением Христа (посредством преподаваемого верным причастия — Тела и Крови Христовых) «во уды, составы, сердце» каждого, причем убеленная и просвещенная этим таинством душа уподобляется белым как снег и сияющим как солнце одеждам Богочеловека. Так, завершая канон, «кир Иоанн» просит, чтобы воссиявшим на Фаворе (и одновременно ежедневно воссоздаваемым на литургии) «огнем невещественным» были бы попалены его собственные грехи. Тем самым автор, верный своему обычаю предельно концентрировать свою мысль, «неслитно сливает» исторически-богословское и конкретно-личное, еще раз свидетельствуя о том, что для Бога (а также для просвещенного богопознанием человека) не существует границ — ни во времени, ни в пространстве.