«Соболь» оставляет след

Соболь оставляет след

Приключенческая повесть

Ранним утром одинокое такси съехало с Садового кольца на набережную у Крымского моста. Зевающий таксист, сбавив ход, обогнал медленно ползущую поливочную машину, и сидевший сзади пожилой человек с загорелым лицом под выцветшей жокейской шапочкой попросил:

— Ещё подальше... Там, знаете, справа на углу универмаг. Так мне напротив.

Лицо таксиста выражало сонное презрение. Прибавив скорость, он проскочил два светофора, лихо развернулся и притормозил на другой стороне.

Подав деньги, пассажир вышел, извлёк из машины связанные вместе сачок и удилище, подхватил пластмассовое ведёрко.

Такси рвануло с места, покатило по набережной, а рыболов подошёл к гранитному парапету и начал развязывать удилище.

Грязная вода реки маслянисто лоснилась, жёлтое солнце поднялось ещё невысоко, и белесое небо снова обещало жаркий день.

В затенённой комнате на тумбочке у тахты негромко заворковала телефонная трубка гонконговского происхождения. Она успела издать несколько трелей до того, как её на ощупь нашла рука лежавшего на тахте молодого человека с разлахматившимися кудрями. Подняв трубку и тем самым оборвав трели, он встал, голышом вышел на балкон, а телефонный шнур, извиваясь, тянулся за ним.

— Да, — отозвался уже на балконе и присел на табуретку. — Да нет, проснулся, чего ты... А сколько щас? Ну... Ну... Я не нукаю, я слушаю. Так... Во сколько? Наверное, успеем... Нет, успеем, успеем. Да чего ты жмёшь, я понял — в семь сорок... Нормальное настроение. Ну, давай...

Молодой человек вернулся в комнату, положив трубку на аппарат, посмотрел на продолжавшую спать женщину и, нагнувшись, потянул с неё простыню:

— Киска, подъём! Встряхни бюстом... Ну? Время уже!

Жмуря веки, киска потянула на себя сползающую простыню, быстро забормотала:

— М-мм... Ну лялечка, ну котенька, еще чутинку посплю, самую крошечку, миленький!

Покачав головой, котенька взял с тумбочки стоявший подле боржомной бутылки стакан, и его содержимое выплеснулось на грудь страдалицы.

— Ох, е-о...!—подскочив, села и откинулась к стенке она. — Да ты что, охренел, да? Ну, придурок костлявый, придурок и есть... Ещё лыбится, как трамвай на повороте...

— Не возникай, охрипнешь, — он бесстрашно бросил ей на колени стакан, посмотрел на заспанное, разгневанное лицо с остатками расплывшейся тонировки вокруг глаз и золотыми блёстками на скулах и рассмеялся.

И, продолжая смеяться, пошёл в ванную.

Через некоторое время на пустынную улицу из глубины двора вышла пристойная парочка: на лице женщины не было даже следов косметики, волосы туго забраны в скромную «учительскую» причёску, а шевелюра мужчины была приведена в соответствие с костюмом, на лацкане которого уместился значок общества «Знание». Увидев красный «жигулёнок», молодой человек резко выскочил на проезжую часть, замахал рукой. Машина сбавила ход и остановилась. Нагнувшись к окошку, мужчина начал в чём-то убеждать водителя. Видимо, это ему удалось, и он взмахом подозвал подружку.

Одинокий рыболов на пустынной набережной оглянулся на журчание воды под шинами автомобиля. Увидел красные «Жигули», которые, расплёскивая натёкшую от поливки воду, подкатили к краю тротуара.

Хлопнули дверцы, машина отъехала, а двое молодых людей перебежали дорогу, направляясь к дому солидной постройки на другой стороне набережной.

Лифт поднялся на шестой этаж, стоя в нём, оба молчали с серьёзным видом, но, когда подошли к обитой двери с блестящими шляпками гвоздей и он, вздохнув, позвонил, лица их вдруг приняли выражение радушного оживления. Во всяком случае, такими их увидел, открыв дверь, плотный старик в шерстяном тренировочном костюме, и его румяная физиономия озарилась улыбкой.

— Ба! Боря, Валечка... Ранние гости! Прошу, прошу.

Они вошли, и Боря приложил руку к сердцу:

— Алексей Захарович, ради бога, извините за ранний визит! Но мы, знаете...

— Нам сегодня к сестрёнке в лагерь надо успеть, вы уж извините, а Боря, говорит, обещал что-то взять, и мы без звонка, нигде двушки не найти, — встряла и затараторила Валя.

— Ну какое рано! — развёл руками хозяин.— Я после сна прошёлся, знаете, ходьба, оказывается, полезнее бега, да мне бегать и нельзя, так я пешочком свою дистанцию меряю, и не жарко пока... Прошу! — указал он в глубь квартиры. — Завтракали? Успели? Не то чайку, кофеёк растворимый... Яишенку, а? С помидорами.

Квартира была просторной и, явно зная ее расположение, Боря направился в дальнюю комнату. На ходу отозвался:

— Ну, стоит ли затруднять... Мы потом на дачу, так я решил часть записок забрать и там посидеть, поработать. А если кофе, так она соорудит, вы не беспокойтесь.

В большой комнате одну из стен занимали застеклённые фотографии, на многих из них красовался Алексей Захарович разного возраста, непременно в военной форме. И по знакам различия прослеживалось его продвижение по службе.

— Это хорошо, что про мою заботу помните. — Хозяин подошёл к письменному столу, положил руку на пухлую папку. — Всё тут, всё-о, и всё святая правда, без прикрас, как на духу, а то теперь писаки всякое льют. Это я не о вас, Борис, вам от меня будет благодарность великая, увидите!

Борис украдкой взглянул на часы, поспешив заверить с возможной убедительностью:

— Я ведь не из-за чего-нибудь, Алексей Захарович, мне самому интересно. Живые страницы, можно сказать, мы только в школе проходили, а тут голая правда... Валюша, ты давай на кухню, сообрази кофейку. Иди, иди.

— Да, там чайник на плите, в холодильник загляни, дочка, я после сам помогу. — Алексей Захарович раскрыл папку и, сев в кресло, взял со стола и надел очки. — Мы прошлый раз до шестидесятой дошли? Та-ак... Вот она, — отлистав страницы, он хлопнул по рукописи. — Волынская операция! Ложный штурм по фронту и глубокий обходный манёвр... Можете представить — конница участвовала!

В очень чистой кухне Валя налила и поставила на газ чайник. На столике в вазе стояло печенье, взяв одно, разломила и, бросив в рот половинку, лениво жевала, глядя в окно.

— ...И неверно, будто штрафники составляли ударную силу! — полемизировал с кем-то, сидя за столом, Алексей Захарович. — Лично я им не доверял, безответственный разгильдяй, он всегда и во всём разгильдяй... А на главном направлении действовал у меня полковник Рязанцев, можно сказать, слуга царю, отец солдатам. Умница! Ну про царя это я словами поэта...

— Я понимаю, понимаю, — уверил Борис. И опять взглянул на часы. — Вы мне сегодня страниц двадцать дайте, а в понедельник просмотрим, что получилось.

— Я дам, дам... Ты сюда смотри, вот: против нас противник сосредоточил до шести тысяч пехоты при поддержке тяжёлых танков типа «Тигр» и самоходные орудия «фердинанд». Левый фланг у него был прикрыт надёжно, я провёл разведку боем на правом и прояснил обстановку...

Молодой человек снова прервал:

— Извините, Алексей Захарович, я ей скажу, чтобы мне покрепче...

— Что? — взглянул над очками старик. — A-а... Дада...

Быстро ступая, Борис прошёл коридором, подойдя к кухне и приоткрыв дверь, сказал шёпотом:

— Замри здесь, не высовывайся! Поняла?

Верхняя часть кухонной двери была застеклённой, и Валя, встав сбоку, смотрела через стекло. Она видела, как он оглянулся из прихожей на дальнюю комнату, взглянул на часы и, взявшись за замок, потянул дверь на себя. И та сразу распахнулась. Ворвавшиеся с лестничной площадки трое промелькнули, исчезли в коридоре. Борис с бледным, обострившимся лицом задержался, глядя им вслед, затем быстро шагнул к кухне.

— Пошли! Скорее! Ну?!

Полуоткрыв рот с прилипшими крошками печенья, Валя тупо смотрела на него. Одними губами беззвучно выругавшись, Борис схватил её за руку, потащил, и, пока волок к выходу, она слышала из дальней комнаты звуки какой-то возни, сдавленное мычание и хрип.

Лица двоих обтягивали маски из чулок, лицо третьего снизу до глаз закрывала чёрная повязка — его светлые, холодные глаза не выражали ничего.

Рот Алексея Захаровича был заткнут кляпом, руки скручены веревкой. Плотный малый в блестящей куртке, подталкивая его коленом, вывел в начало коридора и распахнул дверцу чулана. Алексей Захарович втиснулся спиной, осел на картонный ящик, и тот прогнулся под ним. Грабитель в куртке закрыл дверь, задвинул защёлку и вернулся в комнату.

Работали сноровисто и быстро. На руках у двоих были обычные кожаные перчатки, у того, что с повязкой, — тонкие, резиновые.

Рывшийся в глубине шкафа услышал звуки из коридора, прислушался и подошёл к дверце чулана. Она вздрагивала под тупыми толчками, и задвижка на ней шевелилась.

— Ну? — открыв дверь, грабитель угрожающе поднял кожаный кулак. — Угостить тебя, дед?

— У-ухршш... Ушш-с... — хрипел старый человек с побагровевшим лицом. Из выпучившихся глаз катились слезы. — О-охр-р...

Продолжая держать кулак над его головой, грабитель другой рукой выдернул кляп, и Алексей Захарович жадно втянул воздух:

— Н-ах... Хх-ха... Сердце... Я не буду кричать... Сердце... Таблетки у кровати... Нитро... глицерин...

— Стой здесь!

Оказалось, что тот, в повязке, подошёл и стоял рядом, а теперь неспешно пошёл в другую комнату и, взяв со столика у кровати стеклянную колбочку с белыми таблетками, вернулся назад.

— Сколько тебе? Одну, две? — он встряхнул колбочку, высыпая таблетки на ладонь.

— Од... Одну... Не надо рот... Я не буду... Рот не на-до...— тяжело дышал Алексей Захарович.

— Ешь.

Желтая в резине рука бросила в открытый рот то, что было на ладони. Старик судорожно дернулся глотая, и тут же в рот сунули кляп.

— Всё! Закрывай... «Скорая» уехала. Работать надо.

Через некоторое время в прихожей стояли два чемодана, кожаный баул и объёмистая брезентовая сумка.

Тот, что был с повязкой, вернулся в большую комнату, подойдя к окну и встав сбоку у портьеры, глянул вниз.

За палисадником перед домом остановилась светлая «Волга». Он подождал, пока та медленно тронулась, вышел в прихожую.

— Нарик подъехал. Двигаем.

Руки в перчатках поднялись к лицам, зашуршали стягиваемые маски. Затем входная дверь распахнулась и тут же закрылась.

В наступившей тишине можно было расслышать, как тикают старинные напольные часы, а больше не доносилось никаких звуков, и оставалась недвижной белая дверца чулана в коридоре.

В вагоне вообще было жарко, а к тому же его угораздило попасть в одно купе с грудным ребёнком, и тяжёлая духота настоялась запахом мокрых пелёнок.

Баскаков вышел в коридор. Здесь было несколько прохладнее.

Дверь купе слева шумно отодвинулась. Явно преодолевая чьи-то усилия её задержать, оттуда вышла женщина и встала рядом с Баскаковым. Он отметил бледность лица и то, как дрожат её пальцы, поправляющие растрепавшиеся волосы.

Краем глаза он заметил, как из купе вышли двое, встали вплотную к женщине и один попытался её обнять, но руку сразу отбросили. Попытки не то грубого ухаживания, не то насильственного завлечения в купе продолжались. Посмотрев туда, Баскаков встретил взгляд, явно просивший о помощи, и отвернулся. Но сзади что-то происходило, потому что раздался молящий возглас:

— Боже мой, да отстаньте от меня наконец!

Обречённо вздохнув, он повернулся и шагнул к соседнему окну.

— Слушайте, юноши, может, стоит успокоиться?

— А ты что, козёл, несчастья ищешь? — сразу отреагировал один.

— Да нет, просто надоели ваши игры.

— Покурить не хочешь? Так выйди в тамбур, — предложил второй. — Как раз прикурить поднесём.

— Вообще, я стараюсь с утра не курить. Но если компания хорошая, можно и подымить.

Едва начав двигаться в сторону тамбура, Баскаков проклял свою отзывчивость, но двое сразу последовали за ним, и оставалось поскорее разрешить инцидент.

Как только оказался на площадке, рука сзади попыталась обхватить, надавливая на горло. Резко двинув локтем назад и попав куда надо, он с разворотом стряхнул с себя обмякшее тело противника и, легонько подбросив левой подбородок второго, лишь обозначил тычок в солнечное сплетение.

— Не стоит продолжать, верно? — спросил, глядя в растерянное лицо. Рядом никак не мог разогнуться другой, пытался втянуть воздух широко разинутым ртом. — Проветритесь тут как следует, и чтобы в дальнейшем всё тихо, без детских криков на лужайке.

Когда возвращался, его встретили испуганно-вопрошающие глаза, и он невольно отметил:

— Весёлые у вас приятели.

— Они мне не приятели. Один оказался соседом, а сегодня из другого вагона объявился второй. Даже место ухитрился поменять... У вас нет сигареты?

— Да, пожалуйста.

Она отвернулась к окну, затем опять поглядела на него.

— Тогда, может быть, вместе? Мне будет спокойнее.

— Хорошо. Только идёмте в тот тамбур.

Баскаков шёл за ней, разглядывая высокую шею под узлом волос. В грохоте тамбура подождал, пока она встанет к окну, и щёлкнул зажигалкой.

— Прошу.

— Спасибо.

— Не стоит. Тоже из отпуска?

— Разве похоже? — усмехнулась она. — Из командировки... Семь дней в замечательном городишке, где главное достижение цивилизации — новая гостиница с уже прочно обосновавшимися тараканами. А в магазинах всё по талонам.

— Но может, хоть съездили удачно? — предположил он.

— Вполне. В том смысле, что нашла нужный завод. К сожалению, там даже не слыхали слова «дизайнер».

— А дизайнер — это вы.

— Как это вы угадали?

Она часто затягивалась, лицо было печальное, и Баскаков чувствовал себя не слишком уверенно, хотя ему нравилась эта женщина.

— Ничего, — сказал, чтобы что-нибудь сказать. — Зато скоро дома...

— Вы когда-нибудь жили в коммуналке?

— Н-нет, не приходилось.

— И не дай бог. Гостиница с тараканами — это место обетованное в сравнении с моей средой обитания. — Она смяла окурок о металл двери: — Ладно, всё! Довольно канючить. Знаете, мне, в общем, не свойственно, просто...

— Я понимаю: ретивые попутчики и всё прочее, — поспешил успокоить Баскаков. И заметил, что она держит окурок в пальцах. — Дайте я выброшу... Давайте.

Открыв межвагониую дверь, выбросил окурки в щель на стыке перехода и вернулся в тамбур.

— Если вам надо идти, то идите, — спохватилась она. — А я ещё постою.

— Да о чём речь... Я бы пригласил вас в своё купе, но там выдающееся по вокальным данным дитя. И неутомимое.

— Я слышала... Очень неловко представляться самой, но меня зовут Еленой Григорьевной. Можно просто без отчества.

— Это я должен извиниться, — поспешил возразить он. — Баскаков Андрей Сергеевич. Сергеевич, наверное, тоже лишнее.

— Вот и познакомились, — снова усмехнулась Елена Григорьевна. — И спасибо за помощь... Как вы думаете — они угомонились? Я, дуреха, сумку оставила, не станут они в паспорт лезть?.. Всё домогались, где живу.

— Вряд ли полезут, но сумку без присмотра бросать не стоило, — он помолчал. — А где вы живёте?

— В Кунцево.

Ему показалось, что ответила нехотя.

— Мне на Юго-Запад, и можно проехать через вас. Это, в общем, по пути.

— Буду вам очень благодарна. Я всё-таки боюсь этих, — кивнула она в сторону двери, отделявшей их от вагона...

Пока ехали в такси по Садовому кольцу, оба молчали. Елена Григорьевна нарушила это молчание на Бородинском мосту.

— В общем-то нелепое здание, архитектура нелепая, — сказала, глядя на гостиницу «Украина». — Но как-то вписалось и даже смотрится в ансамбле...

— Вы рассуждаете как специалист. А мне нравятся высокие дома. И широкие улицы.

— Вы где отдыхали? — без всякой связи с прежним спросила она.

— В Гагре.

— Я там была один раз. Не совсем там, а рядом.

— В Пицунде?

— Да. В пансионате. Давно. Ещё во времена замужества.

Таксист взглянул на неё в зеркало заднего вида, и Баскаков это заметил.

И снова молчали, пока не приблизились к Кунцеву и Елена Григорьевна стала указывать дорогу: «Здесь направо... Теперь налево... Сейчас прямо и снова налево... Там чуть дальше будет поворот... Вот здесь... И к тому корпусу».

Когда остановились, Баскаков вышел первым. Взяв свою сумку с сиденья, но продолжая сидеть, она спросила:

— Вы не хотите записать мой телефон?

Таксист снова взглянул на неё.

— Хочу...

— У меня нет телефона. Если найдёте чем и на чём, то запишите мне ваш.

Он записал на листке из записной книжки, оторвал и протянул ей.

— Первый домашний, второй рабочий. Лучше по рабочему, с девяти до шести...

Елена Григорьевна вышла из машины, и он только сейчас отметил, что они почти одного роста.

— Ну что же, до свидания, — кивнула она. — Я вам очень признательна.

— Всего хорошего.

Держась очень прямо, она прошла к подъезду старой пятиэтажки, и дверь с разбитым стеклом закрылась за ней.

— Теперь на Юго-Запад... Улица Волгина, — откинулся на заднем сиденье Баскаков.

— Во дают! — оценил, отъезжая, таксист. — Сразу тебе и не замужем, и телефон, прямо щас готова... Чирик отдам, что сегодня позвонит, увидишь! Разгорелась.

— Тебе подстричься надо, — сказал Баскаков. — Подстрижёшься, помоешься и приходи обсуждать. А пока крути молчком, я тишину люблю.

В этом Управлении внутренних дел веяния нового выразились в том, что часть собравшихся на оперативку сотрудников была в цивильной одежде, остальное проходило по-старому. Так же, как и прежде, сидел за своим столом начальник управления Железняков и, как было всегда, разместились по обе стороны другого, перпендикулярного к начальственному стола его подчинённые.

— Что у нас по кафе, Самсонов? — вопрошал Железняков. — Глухо?

— Наоборот, громко, — поднялся с места Самсонов.— Даже очень громко, я бы сказал.

— Это как понять?

— Мы вышли на грабителей... Ими оказались четыре сотрудника милиции. Всё похищенное хранилось у них.

— Уже интересно жить, — невесело констатировал Железняков. — Просто большой подарок к моему юбилею... Признались?

— А куда им деваться? Думаю, всё закончим быстро.

Полковник переложил лежавшие на столе бумаги справа налево, придвинул к себе папку, открыл и захлопнул.

— Значит, это... Самсонов. Вы ещё поработайте с ними, чтобы полная ясность... А я пока доложу по инстанции.

— Товарищ полковник, они должны отвечать по закону, соответственно совершённому преступлению, — напористо сказал Самсонов.

— А кто против? — оглядел собравшихся полковник. — Я сказал: доложу по инстанции — посоветуюсь, поставлю в известность. Меня от этого не убудет. А вы — работайте, раз порадовали результатом... Певцов!

— Я! — легко вытянулся поджарый крепыш с ровным пробором в коротких волосах.

— Что по Фрунзенской набережной?

— Прошли всего сутки, товарищ полковник... Жена позвонила с дачи, никто не отвечал, она разволновалась, приехала. Нашла мужа в подсобке, связанного и уже неживого... Врачи определили остановку сердца. Вчера уточнили с ней список похищенного, в числе прочего именное оружие, список у вас на столе. Скончавшийся — Гриднев Алексей Захарович, генерал-лейтенант в отставке, Герой Советского Союза, через месяц исполнилось бы семьдесят шесть лет...

— Тут, я вижу, два пистолета, — заметил Железняков, просматривая список.

— Револьвер системы Нагана и, судя по описаниям Гридневой, пистолет калибра шесть тридцать пять. Оба именные.

— У них и видео было? — удивился полковник, читая. — Вот здесь... так... меховые шубы, ордена... кольца, брошки. И вот: видеотека неустановленной системы.

— Сын и невестка за границей. Недавно прислали, стояла нераспакованной.

— И какие намётки?

Певцов слегка пожал плечами.

— Ведь сутки всего... Жили обособленно, из дома на дачу, жена большее время там. Приходила раз в неделю женщина, убирала. Её проверяем.

— Ясно. Ясно, что пока глухо... А ведь там — оружие, и вообще, дерзко совершено. И квалифицированно, судя по справкам. — Полковник обвёл взглядом собравшихся: — Что-то я давно Баскакова не вижу... Ещё купается?

— Так точно, — подтвердил Певцов. — Послезавтра должен на работу выйти.

— Послезавтра должен, значит, сегодня может приехать... Найдите, оповестите и подключите. В том смысле, что пусть этим займётся, а вы помогайте.

Двое молодых людей, те самые, которые вчерашним утром первыми навестили покойного Гриднева, встретились у кафе «Лира» на Пушкинской площади.

И её и его опять-таки не сразу можно было узнать, поскольку она принарядилась в ультрамодные фирмовые вещи и обильно навела макияж. И он был разодет не без шика, прижав кудри клетчатой, «а-ля Кэш», повязкой на голове и нацепив серьгу в левое ухо.

— Приветик... Какие дела? А то я к Томке намылилась.

— Перетерпишь. Надо заскочить к... Ну, туда. Хочу вместе.

Она взглянула испытующе.

— Я думала, развязал узелок... Нет?

— А ты думай меньше... Твоё хобби другое! — раздражённо огрызнулся кавалер. — Идём сюда.

— Ты что, на кругленьких?

— Бубусь подвёз... И туда докинет.

За рулём новой «девятки», к которой они подошли, сидел юнец с нежным личиком над мощной шеей. На руке, державшей баранку, желтело массивное кольцо.

— Привет, Зинон... Благоухаешь потихоньку?

— Бубусик, солнышко, вижу опять экипажик новьё?

— Куда едем, Тубик? — спросил тот, кого назвали Бубусь, не удостоив женщину ответом.

— В Бибирево.

— Ох, ё-опс... Тогда накинешь на бензин, пупсик не фраер.

— А железки забыл?

— Ладно, — включил передачу Бубусь. — Пупсик шутит, но там ждать не станет. Оттуда тачек навалом.

Баскаков в одних плавках разбирал разбросанные подле чемодана вещи, а мать, стоя на пороге комнаты, говорила без умолку:

— ...Девочке нужны витамины, нужен свежий воздух, солнце, движение, наконец, ей просто необходимо внимание! А Зоя занята собой, и хотя в её возрасте это естественно, но кто будет думать о ребёнке? Эгоизм никого не доводил до добра, теперь созревают быстро, через восемь — да что я? — через пять-шесть лет Лика способна будет предъявить счёт и по-своему будет права... Андрей!

— Да, мама...

— Что за манера, я с тобой говорю!

— А я хочу скорее убрать барахло и влезть в ванну... Но всё слышал: Лике нужны витамины, свежий воздух, солнце, движение... Наконец, ей просто необходимо внимание. Так? Я согласен со всем абсолютно и хотел взять её с собой... Мне не доверили. А тебе — доверяют. Вот возьми и побудь с внучкой, предоставь необходимое. Деньги я дам.

— Зачем такой меркантилизм? — ужаснулась Серафима Ильинична. — Для Лики я не считаюсь с затратами. Но всю жизнь не покладая рук я работаю на своём участке деятельности и вправе иметь...

— Зоя вправе, её родители вправе, ты вправе... У меня прав нет, и поэтому я иду в ванну, — разогнулся Баскаков.

Его тело было загорелым, на фоне загара слева под ребрами косым зигзагом выделялся белый шрам.

— Подожди, я тебя прошу...

— Я хочу скорее под душ и вообще не могу говорить с тобой неглиже, это неприлично, согласись. И тоже прошу: если будут звонить с работы, то ещё не приехал.

— Но если ты очень нужен? — всплеснула руками мать.

— Там я всегда нужен. Но я ещё в отпуске...

Она была готова продолжить, но он скользнул в ванную, и оттуда раздалось шипение сильно пущенной воды, всплески и фырканье.

Японскую видеотехнику подсоединили к обычному телевизору, и поэтому изображение шло чёрно-белым, да и качество записи было не ахти.

Но те двое, что находились в одной из комнат запущенной двухкомнатной квартиры, с упоением следили за деяниями Рэмбо, в пух и прах разносившего небольшой американский городишко в отместку злосердечному шерифу.

В комнате было душно и накурено, пахло неубранной со стола едой и спиртным, и поэтому третий обитатель квартиры, подойдя к порогу и иронично понаблюдав происходящее на экране, вернулся в другую комнату, сел и, положив ноги на подлокотник дивана, углубился в чтение «Огонька».

По худому смугловатому лицу можно было заметить, насколько чтение занимало его — один раз сверкнули в полуулыбке крепкие широкие зубы. И только светлые глаза не меняли своего холодно-бесстрастного выражения.

Зазвонил стоявший на полу телефон и успел позвонить трижды, прежде чем он взял трубку и спросил:

— Ну?

— Вроде бы гости, — сказал голос в трубке. — Лох с путаной... Когда подменишь?

— Погуляй, погуляй ещё. Не замёрзнешь, погодка тёплая.

Повесив трубку, встал и вышел в прихожую. Из соседней комнаты доносились звуки взрывов и автоматные очереди. Он подошёл вплотную к входной двери, медленно отодвинул задвижку замка и замер.

Звонок жалобно звякнул, дверь плавно отворилась, Зина и Гена вошли в квартиру, а дверь быстро и мягко захлопнулась. Стоя у них за спиной, впустивший усмешливо спросил:

— Что это так загорелось, соколик? Без звонка прямо в гости, и с барышней... Или звон есть?

— Нет, что ты, — попытался улыбнуться Гена. — Всё тихо, всё путем... Поговорить надо. Здорово!

— Плывите сюда. — Так и не заметив протянутой руки, хозяин прошёл в недавно оставленную им комнату, сел на диван и откинулся на спинку. — Ну?

Гена тоже сел в кресло, тоже попытался отвалиться к спинке, но выпрямился. А его спутница вольно расположилась в другом кресле, сразу приняв наиболее эффектную позу.

— Я это... насчёт доли хочу, — начал Гена. Ему никак не удавалось прямо взглянуть в лицо сидящего напротив, и он всё больше нервничал. — Получился мизер, а я ведь сколько дело готовил, рассчитывал... А получил не по курсу. Нет, ну верно, Валёк... И двое мы были с ней!

— Всё? — спросил Валек. Верхняя губа слегка дёрнулась, когда было произнесено его имя. — Не по делу чирикаешь, фарцмагон. Тебе за наколку не доля, а процент положен, но раз на присутствие напросился и хату открыл — решили дать. А что с ней, так с-под забора можно и кодлу набрать для храбрости, это твои дела.

— Но ведь...

— А нам надо линять поскорей, — продолжил Валёк, не обращая внимания на попытку возразить. — Ты голдовое и камушки за пятнашку сдать обещал, так? Я за срочность пятёрку с тебя снимаю, а десять штук жду. Когда?

Лицо Гены взмокло, серьга в ухе дрожала.

— Ну... Раз такой расклад... К субботе справлюсь.

— Не пляшет! Пять — завтра, а пять — сегодня. Беги и принеси!

Со всхлипом вздохнув, Гена хотел что-то сказать, но посмотрел на приказавшего и встал.

И Валёк встал. Улыбнулся. Положив руку, прижал плечо вознамерившейся подняться девицы и радушно предложил:

— Посиди, посиди... Отдохни.

И подтолкнул Гену к двери.

— Она останется, — объяснил, выйдя в прихожую. — Нам бегать да искать ни к чему. А без любви скушно, сам знаешь. И ты шустрей поторопишься. Верно?

— Не дело, Валёк, — нашел мужество запротестовать Гена. — Мы же с ней вроде...

— Значит, под чужих за зелёные — дело, а под своих и по дружбе — нельзя? — сощурился Валёк. — Обижаешь, кирюха... Паш-шёл!

Входная дверь открылась, Гена как ошпаренный выскочил на площадку и услышал, как щёлкнул замок.

Валёк вернулся в комнату, опёршись рукой о стол, наклонился к сидящей. Подняв лицо, она улыбнулась в ответ.

— Ну что, лялечка, — сказал Валёк. — Устроим забег в ширину?

Обедали, как обычно, на кухне.

Собственно, обедала, и со вкусом, Серафима Ильинична, а Баскаков пил кофе, обречённо выслушивая непременные наставления.

— ...И ты неправильно поступаешь, разговаривая с ней как со взрослой. Она — ребёнок! В её возрасте вопросы закономерны, это пора вопросов, но нельзя отвечать на них с грубой прямотой, это пагубно отразится на её мировоззрении...

— Ну, положим, на моём мировоззрении пагубно отразились ваши красивые сказки.

— Но зато вырос человеком и достиг прочного положения, а неустройство в быту зависит только от тебя. Я, разумеется, не в претензии, что ты здесь живешь, но давно можно было бы поставить вопрос на работе о новой жилплощади. — Серафима Ильинична покончила со вторым, отставила тарелку и налила себе чай. — И ты ничего не ешь, у тебя будет сужение пищевода, увидишь! Один кофе дуешь.

— Говорят, что ножом и вилкой человек копает себе могилу, — отшутился Баскаков. — Когда Певцов звонил, ничего не просил передать?

— Нет. Он назвался, спросил о моём здоровье, и я чувствовала себя очень неловко, бормоча, что тебя ещё нет...

Телефон опять залился звонкими трелями.

— Мам, подойди! — кивнул Баскаков.

— Иду, — недовольно проговорила Серафима Ильинична. — Если тебя, врать не буду, учти... Алло-о! Андрея Сергеевича?.. А кто его просит? Что? Какая Елена Григорьевна? Он ещё не приехал.

— Стоп! — он взметнулся и прыгнул к телефону. — Дай мне, я здесь... Да, Лена, да! — Мать, поджав губы, отошла и уселась на диване. — Нет, как раз ждал отчего-то... Скорее — надеялся. Что? Ну о чём вы, я рад... Что? Неважно слышно, но я вполне способен быть там через... — он взглянул на часы, — через тридцать минут... Нет, нет, ничего переносить не будем, я этого не переживу! И уже еду, слышите? Всё.

— И что же это значит? — трагически спросила Серафима Ильинична. — Кто такая Елена Григорьевна?

— Консультант нашего министерства по вопросам защиты окружающей среды... Где мой серый костюм?

— Ты наденешь новый костюм? — её глаза округлились. — Понима-аю... Ещё не виделся с дочерью, мы не поговорили всерьёз, я вру сослуживцам, что тебя нет, а появляется какая-то Елена Григорьевна — Лена! — и ты опрометью бежишь на свидание!

Он уже был в коридоре и, раскрыв стенной шкаф, потрошил его содержимое.

Стоя сбоку от вестибюля станции метро «Кропоткинская», Елена Григорьевна увидела, как по ту сторону бульвара притормозил «Москвич»-фургон, как выскочил из него Баскаков и «Москвич» уехал.

Баскаков перешёл бульвар, на ходу поворачиваясь кругом и оглядываясь, прошёл ниже ступеней, затем начал подниматься к вестибюлю.

Она обошла строение и встала с другой стороны, позади трёх подростков, самозабвенно смакующих мороженое.

Баскаков ещё огляделся, взглянул на часы и спустился ниже.

Елена Григорьевна стояла, наблюдая, как он прошёлся взад-вперед, опять посмотрел на часы, снова медленно поднялся наверх, остановился, осмотрелся и даже топнул ногой от досады.

Тихо засмеявшись, она подошла к нему, дотронулась до локтя, но, когда он обернулся, на её лице не было улыбки.

— Давно меня не заставали врасплох, — сказал Баскаков, внимательно глядя на неё. — Ишь как подошла... Только что? А то мне казалось, что вы где-то здесь, а я не вижу.

— Чуть было не ушла в последний момент. — Елена Григорьевна взяла его под руку и повела в глубь бульвара. — Как-то стыдно за себя стало. Не стыдно, а... неловко. С утра на помощь напросилась, к концу дня — на встречу. Но вернулась домой, и хоть вой от пустоты. Позвонила подружке, той ещё нет — тоже в командировке... И — никого. Пошла бродить, а на людях совсем расклеилась. Увидела автомат и позвонила.

— А трудящиеся это очень высоко оценили! — сказал Баскаков. Посмотрел на женщину и плотнее прижал ее руку. — Знаете, мне свойственна такая шутливая ерепень, не обращайте внимания, ладно? Это от некоторой зажатости... Я очень рад, что позвонили. Действительно — очень.

— Ну и хорошо. Мы сейчас...

Он остановился и осторожно развернул Елену Григорьевну к себе лицом.

— Мы сейчас пойдём в одно место и там посидим. Я не гурман и стараюсь держать форму, но три чашки кофе за день — маловато даже для такого аскета, как я. И надо отметить знакомство. Принято?

— Ну... Я не против.

— Тогда — вперёд и выше! Идёмте и улыбайтесь, поскольку жизнь прекрасна.

...Неестественно расталкивая страждущих попасть в кафе и по возможности ограждая Елену Григорьевну, Баскаков добрался до дверей, приоткрыв створку, бросил надутому швейцару:

— Вениамин Павлович предупредил? Нас двое.

— Да будто бы... Я спрошу, — зашевелился привратник.

— Не стоит беспокоиться, мы сами.

Спустились вниз, затем из вестибюля — направо. И уже в первом зале стало ясно, что сегодня — битком.

Баскаков посмотрел влево-вправо и увидел у стойки бара монументальную фигуру.

— Так, Лена, нам туда...

Метрдотель был на голову выше них и едва глянул сверху вниз, когда его окликнули.

— Вениамин Павлович, здравствуйте.

— Добрый вечер, мест нет.

Елена Григорьевна взглянула на Баскакова, а тот улыбнулся и тихо позвал:

— Веня...

Метр удивлённо всмотрелся в Баскакова, и привычная мина недоступной солидности на его лице дала трещину.

— Вот как, — он растерянно покивал головой. — Бывает, но редко... — затем обозрел Елену Григорьевну и улыбнулся. — Милости просим! Прошу за мной.

В следующем зале усадил за столик на двоих у стены, сам включил настольную лампу, забрал у соседей и подал меню. Потрепал по плечу Баскакова, опять улыбнулся Елене Григорьевне и, отойдя, остановил спешащего официанта.

— Столик на двоих, красивая женщина и серый костюм... Обслужи по люксу.

— Ладно...

Отойти официант не успел, его крепко придержали за локоть.

— Мои гости, ты понял? — спросил Вениамин Павлович. — Пусть Егоровна особые запасы потрясёт... И займись вплотную, твои столы другие обслужат.

«Девятка» вошла в поворот чересчур резво, её слегка занесло, и поспешно отвернувший слева «Запорожец» длинно засигналил.

— Что вопишь, дешёвка, лапоть, халява! — высунувшись в окошко, отозвался Бубусь. И покосился на соседа. — Ох, связался я с тобой...

— Кончай трёкать, не за так связался, — хмуро напомнил Гена. Он как-то совсем усох и сутулился больше обычного. — А застанем его?

— Всегда в норке, крыса... Я нарочно не звякнул, не любит, когда прямо к нему. Всегда свиданку назначает, чтоб прощупать что почему.

— А далеко ещё?

— До Вашингтона и направо... Не потей, приехали уже.

Взвизгнув тормозами, машина повернула, въехала в колодец двора и встала.

Гена открыл дверцу, но Бубусь спросил:

— Ты куда?

— Вместе пойдём.

— У тебя совсем крыша течёт? — Бубусь покрутил пальцем у виска. — Меня бы пустил, а с двумя и разговаривать не станет... Давай припас.

Гена посидел, тупо глядя перед собой, затем молча вынул из-под рубашки плоский пакетик.

— Кончай гноиться, не кину, — усмехнулся Бубусь, забирая пакет, и вышел.

Легко взбежав по обшарпанной лестнице на третий этаж, позвонил три раза у двери, обитой металлом. Спустя какое-то время из-за двери спросили:

— Кого надо?

— Я от Ашота Суреновича, записку привёз.

Погремев засовами, дверь открыл низкорослый человек в старой тюбетейке на лысой голове, сказал укоризненно:

— Я всегда прошу сначала звонить. Существует порядок.

— Значит, с меня процент сверху, — предложил Бубусь. — Здесь станем базарить?

Человек в тюбетейке выглянул на лестницу и вернулся обратно,

— Хорошо, проходите. Но я ограничен временем.

Когда Елена Григорьевна смеялась, лицо становилось совсем молодым, и вообще она сейчас мало походила на печальную женщину в поезде.

А Вениамин Павлович явно подпал под её обаяние, и Баскаков с удовольствием наблюдал за обоими.

— ...Ему говорят: оценка снижена за нечистый выход из сальто в замок... А он в скандал: выход был — класс, это у ловитора скользкие руки, этот нижний алкаш, весь дрожит, я с ним работать не могу! А нижний-то я... А ещё Аркашке арбуз бросил.

— Какой арбуз? — прыснула Елена Григорьевна. — Просто арбуз?

— Если б просто... Он в конце номера должен был мяч бросать. А Аркашка у него одну девочку... Ну, словом, подъел его Аркашка. Так вот, они работают, Андрей кричит: «Ап!» — и тот ловит. Солёный арбуз, вот такущий, только сок зашипел во все стороны! Зрители — наповал, а Аркашке только улыбаться, хотя вся рожа заляпана..,

— Да, вы, оказывается, ещё и хулиган, — с ласковой усмешкой посмотрела она на Баскакова.

— Это всё в прошлом, в училище давно было. Затем я резко переквалифицировался.

— В кого?

— В нынешнее качество, — Баскаков мельком глянул на метрдотеля, и тот понял предостережение. — Он ещё порасскажет, поразоблачает меня... А я ненадолго отлучусь позвонить.

— Возьми ключи от директорского, — полез в карман Вениамин Павлович. — Только сейф не ковыряй и со стола ничего не стащи.

— Спасибо, что напомнил.

В тесном кабинете присел к телефону, набрал номер, подождал.

— Мама? Всё в порядке, я в кругу сугубо ответственных лиц, пьём боржом и кефир, чтим моральный кодекс... Хорошо, помню. А ты возьми записную книжку и прочти телефон Алексея. Жду.

В нетерпении барабаня пальцами по настольному стеклу, успел разглядеть под ним томную красотку в приблизительном купальнике.

— Как? Нет, этот я знаю, он сменился, ниже прочти... Сорок восемь? Спасибо... Да, позвоню, не волнуйся. Все!

Нажал рычаг, быстро набрал номер снова.

— Алло. Алексей? Ф-фу, отлегло... Здравствуй. Боялся не застать... Сегодня. Честное слово, сегодня! Леша, тут, понимаешь, образовалось такое, что, может быть, стану просить об укрытии...

Ночью жара-таки разразилась грозой, опустевшие улицы шумно прополаскивал ливень.

За открытой балконной дверью протяжное глухое ворчание в очередной раз разразилось гулкими ударами грома, слепящая вспышка ярко высветила окна в доме напротив.

Горящий торшер кругом света захватывал голову медвежьей шкуры на полу, блестели белые клыки и навсегда раскрытые стеклянные глаза.

— Дай мне сигарету, — попросила Елена.

Завернувшись в простыню, она сидела, прислонившись к стене. Баскаков потряс пачку, выудил сигарету, протянул.

— Последняя...

И поднёс прикурить.

— Спасибо. Роскошное жильё... То есть обычная квартира, но выглядит шикарно, каждая вещь и на месте, и со вкусом.

— Каков хозяин, такое жильё. Другого такого не знаю, хотя многие считают, не от мира сего. В городе редко — то в лес умотает, то в горы... Бродит, охотится. Вот таких зверюшек привозит.

— Ты его тоже с циркового училища знаешь?

— Не-ет... Алексей — литератор. Что-то пишет, куда-то сдаёт. А я училище кончил и вскоре с цирком завязал... Были обстоятельства,

— И кто теперь?

Баскаков посмотрел в потолок.

— Изыскатель... Что-то вроде этого.

— А путь и далёк, и долог, и нельзя повернуть назад, да? Помню, в детстве пели песню про геологов.

— Назад нельзя, это точно, — он приподнялся на локте. — Эй, эй! Это ведь последняя. Дай хоть по-цыгански покурить...

— Как это?

— Вот так: дохни... — он открыл рот.

Засмеявшись, Елена затянулась, пустила ему в рот струю дыма, и Баскаков изобразил блаженство на лице.

— Ещё?

— Конечно...

Она затянулась, нагнулась к нему, он обнял её и привлёк к себе...

Баскаков открыл глаза и, когда звонок повторился, резко сел на тахте.

— Кто это? — спросила Елена. — Хозяин?

— Нет, Алексей бы сначала по телефону... Я посмотрю, — он пошёл к двери. — Сюда никто не войдёт, не бойся... Там в ванной халаты есть.

Пока шёл в прихожую, позвонили ещё раз.

Он открыл, за дверью стоял Певцов.

— Привет!

— Приве-ет... Как это ты меня?

— Ты же матери звонил, телефон сюда спрашивал... Остальное дело техники. Можно войти?

— Ну, давай... Нет, сюда, на кухню, — направил Баскаков и прошёл следом. — А я думал, ты мне товарищ.

— Я тебе друг, кретин! — сел у стола и поставил кейс рядом Певцов. — Запросто мог вчера отловить, а ждал до утра... Причём сначала заехал к мамане, нашёл в куртке корочки, вот, — он положил на стол удостоверение. — А потом смотал к нам за сбруей. — Щёлкнул кейс, и на стол легла кобура с пистолетом. — Поясню кратко: шеф велел найти, чтоб возглавил расследование. Ограбили отставного генерала на Фрунзенской, хозяин умер в подсобке с пробкой во рту, кроме прочего, взяли два ствола. Теперь моя легенда... Я тебя вызвонил ещё там, на отдыхе, и ты отзывчиво прилетел утром, хотя билет был на вечер. Начальство будет довольно. За всё с тебя чашка кофе и бутерброд.

— Ладно, спасибо, Игорь, — оценил Баскаков. — Сейчас накину одежку.

— Да уж хватит в плавках бегать, Аполлон!

Оставшись один, Певцов оглядел кухню, открыв холодильник, присел перед ним, достал огурец и, откусив, сел на место.

Вошла Елена в большом не по росту халате.

— Извините... Здравствуйте. Я думала, Андрей здесь.

— Он... вышел. Здравствуйте, — Певцов посмотрел на кобуру на столе, и она глядела туда же.

Певцов встал, наклонил голову с чётким подбородком:

— Певцов Игорь... Игорь Васильевич. Я товарищ Андрея по службе.

— В таких случаях принято говорить «очень приятно». Меня зовут Елена Григорьевна.

Баскаков появился с пиджаком под мышкой, застёгивая манжет на рукаве, сразу всё понял и не стал ничего объяснять. Навесил оружие, закрепил ремешок, натянул пиджак.

— Лена, нам всем, если можно, кофе... И что-нибудь пожевать типа бутербродов. Мы пока выйдем, чтобы не мешать, а ты позовёшь.

— Хорошо, я позову.

Оба вышли, а она, сложив руки на груди, ещё постояла, глядя на дверь, а затем начала хозяйничать.

Он разгуливал по квартире, словно примеривающийся к обмену клиент, и, хорошо зная эту манеру, Певцов молча ждал за письменным столом.

Вернувшись в большую комнату, Баскаков постоял перед стеной с фотографиями и, глядя на ту, где Гриднев был запечатлён в кругу смеющихся солдат, спросил не оборачиваясь:

— Всё отработано тщательно?

— Да, и следов никаких... Знаешь, они его заперли, а нитроглицерин оставили. Но руки были связаны, вот в чём дело... Хотя пробирка лежала открытая. Может, собственноручно давали?

— А что? Гуманные ребята, чистоделы... Получается, он им сам открыл, Игорёк!

— Получается...

— А где вдова?

— На даче. Говорит, что не может здесь быть. Но она ничего существенного не дала.

— Всё равно поехали на дачу, — упрямо мотнул головой Баскаков. — Это где?

— Архангельское. Там полно отставников.

Баскаков ещё раз посмотрел на фотографию. За окном прояснилось, в разрывах туч показалось солнце, и на фотографию на стене легли светлые блики.

Выйдя на улицу, уселись в машину, «Волга» вырулила на набережную, развернулась и тут Баскаков сказал:

— Стоп! Я на минутку...

Певцов и шофёр смотрели, как он подошёл к рыболову в линялой жокейской кепочке и встал рядом.

Загорелый рыболов, видимо, привык к любопытствующим и отвечал доброжелательно.

— ...Да, всякий день ловлю. Утром, знаете, тут рядом труба, из неё льёт, а рыбка кормится... А после обеда во-он туда, к мосту перехожу.

— Позавчера утром тоже здесь ловили?

— Это в воскресенье? Ловил... Утро тихое было.

— Тем утром никого здесь не видели? Или там, напротив.

— Так я туда спиной, — удивился рыболов. — А здесь утром только пробегают иногда, кто трусцой... А после всякие ходят.

— Понятно. Извините.

— Стойте! — позвал рыболов.

Баскаков не успел отойти и сразу вернулся.

Рыболов двинулся от парапета к краю тротуара.

— Вот тут лужица была... Поливочная проходила и налила. Так подъехала машина, и парень с девушкой вышли... Пошли как раз напротив.

— Какая машина, как они выглядели? — быстро спросил Баскаков.

— Ну, машина «Жигули», а выглядели... Обыкновенно, — припоминая, рыболов стал серьёзным. — Он такой высокий, худой... Горбился слегка. А деваха симпатичная вроде. Другого не вспомню.

— Во сколько всё было?

— Да как раз в полвосьмого, наверно... Я приехал, закинул, и подъехали они.

— Спасибо большое. Удачи вам.

— К чёрту! Это, извините, присловье такое.

Пелагея Николаевна Гриднева до их появления занималась закруткой компота. Отвечая на вопросы, изредка вытирала слёзы:

— ...Он сказал: «К обеду приеду», а всё нет и нет. Я звонить, от соседей, — никого! Ну, думаю, едет... А он, мой бедный, уж в чуланчике страдал, связанный...

— Пелагея Николаевна, кто у вас бывал в последнее время? — спросил Певцов.

Баскаков сидел у перил террасы, задумчиво глядя в сад.

— Так спрашивали уже... Никто не бывал. Саша, племянник, месяц назад гостил и к себе в Воронеж уехал. А так осенью мы своих в отпуск ждали, вот компоты готовлю. В этой... В Уганде работают.

— А домработница ваша... Которая убирать приходит, к ней не захаживали знакомые?

— Диля? Татарка она... Десять лет приходит, нет — одиннадцатый уже. Какие знакомые? Она в нескольких домах убирает, в нашем в трёх квартирах. Покойный сослуживец мужа рекомендовал. Диля монетку найдёт и покажет, смеётся, это моя, говорит, раз упала. Только сперва покажет...

Баскаков развернулся и положил сцеплённые руки на стол.

— Этот молодой человек... Ну, высокий, худой такой — он кто вам будет?

— А-а, Боря? — Гриднева отёрла лицо фартуком.— Так ведь Алексей Захарович книгу писал. Про себя, про войну, как всё было и где воевал... Боря ему помогать взялся, насчёт грамотности и литературы поправить. Они с Валей и сюда разок приезжали, я их вареньем угощала...

Певцов с изумлением смотрел на Баскакова, а тот, слушая, кивал головой.

— Он что, писатель? Откуда Алексей Захарович его взял?

— Кажется, на улице познакомились... А не писатель он, журналист, — Пелагея Николаевна отодвинула банку. — Где-то наверху карточка есть, оставил при знакомстве... Принести?

— Да, пожалуйста. Если вас не затруднит.

Женщина ушла, и Певцов достал сигареты, протянул пачку Баскакову.

— Вот что значит цирковое училище! Но ведь ты не в чародеи готовился, как я помню... Откуда?

— От верблюда... Боря и Валя! Милые крошки. Хотел бы я с ними познакомиться. Очень!

Гриднева возвратилась, неся в пухлой красной руке белый кусочек картона.

Вот, на столе лежала...

Слёзы опять потекли по ее лицу.

— Афанасьев Борис Владимирович, журналист, — прочитал Баскаков. — И ни телефона, ни адреса. Скромненько эдак, простенько... Ничего, Боря, перевидимся ещё!

Часть обратной дороги молчали. При подъезде к Волоколамскому шоссе Певцов не выдержал:

— О чём мечтаешь, отец-командир? Поделись, если есть чем.

— На душе гадко... Завёз её домой, оставил и уехал. Ты бы видел эту квартирку!

— Домишко старый, верно...

— Домишко! Не в этом дело... Плохо, когда своего угла нет. Ну куда я мог? К маменьке? Так сам там на птичьих правах... Хоть комнату снимай.

— А может, оно и к лучшему? — осторожно предположил Певцов. — Встретились и разошлись, бывает.

— Оно бывает, — тяжко посмотрел на него Баскаков, — что осёл по небу летает... Дай трубку, деятель. Набери к нам.

Когда в телефоне ответили, Баскаков сказал:

— Гвасалия? Нодар, мне срочно нужен Афанасьев Борис Владимирович, журналист... Где работает, в какой редакции, если свободный художник, то адрес, и вообще все данные. Прокрути срочно и сразу свяжись со мной... Да, всё правильно. Жду!

— Ты думаешь... — начал Певцов.

— Думаю. Визитка исполнена тушью, от руки. Мог он и с потолка имя-фамилию взять, а мог и знакомца журналиста иметь. Проверим, нас не убудет.

— А сейчас что?

— А сейчас у нас коллекционеры и ювелиры. В скупках оповещены, но ведь и надомники есть... Ты Сафина помнишь?

— Это по делу «Японца»? Помню.

— Он мне должен. А я незлопамятен, но незабывчив. Гриша, мы в центр едем, в район Пятницкой.

— Вас понял, — пошевеливая баранку, отозвался шофёр.

Поднимаясь по лестнице, Певцов провёл пальцами по исчирканной стене.

— Ты не знаешь, откуда у нас такая тяга к похабщине?

— От необычайно высокой культуры души и тела, — пояснил Баскаков. — Вот его бункер. Ну-ка, кто в тереме живет?

Звонить пришлось трижды.

— Кто там? — наконец спросили из-за двери,

— Я не знаю ваш нынешний пароль, но моя фамилия Баскаков.

— Кто-кто?

— Не тяните время, обдумывая, Руфат Талгатович, меня вы не забыли.

Дверь открыли, однако человек в тюбетейке не спешил освободить проход.

— Я не люблю, когда ко мне приходят вдвоём. И согласно правам могу вообще не впустить.

— Можете. Но не стоит. У меня мало времени, мой друг подождёт внизу, а вы проведите куда пожелаете, я не задержу.

Руфат Талгатович пожевал губами и отступил в глубь квартиры:

— Проходите... Один.

Они вошли в полутёмную кухню, и хозяин прислонился спиной к высокому подоконнику.

— Что вам надо?

— Почти ничего, — Баскаков вынул блокнот, вырвал листок и положил на стол. — Здесь список кое- каких вещиц, которые я ищу. Если дадите искреннюю справку, не предлагал ли кто нечто подобное, я дам честное слово, что забуду две ваши ошибки по недавнему делу и забуду ваш адрес. Но если пойму, что темните... Словом, я считаю обмен взаимовыгодным.

Сафин молчал.

Баскаков повернулся и пошёл из кухни.

— Подождите... Заберите вашу бумажку, — не отходя от окна, сказал Сафин.

Баскаков вернулся, взял и сунул листок в карман.

— Вчера один юноша случайно встретил меня на улице и кое-что предложил. Вы знаете — я ничего ни у кого не беру... И у него не взял. И даже не видел. Но он обрисовал два кольца, браслет и, по-моему, зубное золото. Одно кольцо с красным камнем.

— Кто такой? Фамилия? Имя? Кликуха?

Сафин тихо хихикнул:

— Я мальчиков никогда не любил... Пупсиков-бубусиков модных. Даже имени не спрашивал... Я девочек люблю. Иди, начальник... И помни, что обещал! А я всё сказал.

— Всё?

Сафин молчал,

Баскаков понял, что это действительно всё, и пошёл прочь из тёмной квартиры.

Нодар Гвасалия стремительно шёл по длинному, устланному ковровой дорожкой коридору редакции и читал таблички у дверей. Заглянув в нужную комнату, увидел мужчину и женщину за противоположными столами и ещё один стол, пустой.

— Будьте любезны, мне нужен Борис Владимирович.

Мужчина не отреагировал, а женщина подняла лицо с квадратными очками.

— Он у ответственного. Во всяком случае, сказал, будто идёт туда.

— Благодарю вас.

Кабинет ответственного секретаря находился несколько дальше, Гвасалия нашёл его, столкнулся на входе в приемную с коренастым мужчиной и отступил:

— Прошу вас.

Мужчина вышел, а Гвасалия не вошёл, а спросил ему в спину:

— Борис Владимирович?

Тот обернулся:

— Да... А вы кто?

— Отойдём на минуточку. — Гвасалия огляделся, увидел холл с креслами и показал рукой: — вот сюда.

— Ну, отошли. — Афанасьев сел в кресло. — И что?

— Моя фамилия — Гвасалия. Я из Управления внутренних дел. Показать документ?

— Допустим... А при чём здесь я?

— Хочу выяснить, нет ли среди ваших знакомых молодого человека следующей наружности: высокий, худой, несколько сутулый...

Афанасьев тихо засмеялся:

— Наша милиция не перестаёт радовать... С какой стати я за здорово живёшь стану рассказывать о своих знакомых? Это раз... А два заключается в том, что, окажись у меня таковой, вы начнёте о нём расспрашивать... А я ни о ком никаких справок не даю. Ясненько?

— Предельно.

У Гвасалии прозвучало «прэдельно», и он, глядя сверху вниз, сказал:

— Теперь для абсолютного понимания ситуации: произошло, можно сказать, убийство, и у ныне покойного в доме обнаружена ваша визитная карточка. Вы это обдумайте, потому что вас обязательно вызовут.

— Постойте, — приподнялся и снова сел Афанасьев. — Какая карточка? У меня никогда не было карточек... Я могу посмотреть?..

— Я сказал: вас вызовут и предъявят. Просто времени мало, и я рассчитывал на содействие. Сожалею, что ошибся.

— Да погодите же! Сядьте... — Афанасьев еще поразмыслил и облизал губы. — Ну... Однажды меня попросили достать кассеты для видео. Кто и что — не существенно... Как я с ним познакомился — тоже... Мне их продал некий Гена, и он похож на ваше описание. Это всё.

— Нет не всё. Думаю, вы знаете фамилию или где его найти, должны знать, — Гвасалия дотронулся до руки Афанасьева. — Лучше сказать, Борис Владимирович, уверяю вас.

— Только не вздумайте мне угрожать! — отдёрнулся и вскипел Афанасьев. — Не те времена, дорогуша, совсем не те... И покажите-ка документ.

Гвасалия сунул руку в верхний карман пиджака.

— Прошу.

Афанасьев раскрыл удостоверение:

— Да, похожи... Ну и что? Возьмите... Мы виделись два раза, и он звонил сам. Где-то был его телефон, но я выбросил... Больше года прошло!

— Как вы познакомились? Борис Владимирович, право, неразумно хоть что-то скрывать. Я надеюсь, что вы ни при чём и всего лишь стесняетесь или просто нас не любите. И то и другое можно понять. Но мой непосредственный начальник очень торопится, а когда он захочет встретиться с вами... В общем, он — не подарок. Проще сказать мне.

Афанасьев опять попробовал вскипеть, но голос его дрожал.

— Да идите вы, знаю я вас! Ну девушка, девушка одна познакомила, Космынина Зина, раза три виделись, и всё... Поймите, если вы мужчина!

— Я грузин, значит, безусловно, мужчина, — очень серьёзно ответил Гвасалия. — Дайте её телефон и я не стану вас больше задерживать.

«Волга» с Баскаковым и Певцовым шла по набережной Москвы-реки, когда прерывисто зажужжала рация.

— Я «Радуга», приём, — ответил Баскаков.

Раздался искажённый, сопровождаемый шумами и потрескиваниями голос Гвасалии:

— «Радуга», я «Озон». Афанасьев знает юношу по имени Гена, давно не встречал, координат не имеет... Познакомила Космынина Зинаида Фёдоровна. — Певцов уже достал блокнот, ручку, записывал. — Установлен адрес: Ташкентская улица, дом десять, корпус два, квартира тридцать пять...

— У-у, это другой край, — сразу среагировал Гриша и взглянул в боковое зеркальце.

«Волга» заложила крутой вираж, развернулась через осевую и пошла в обратном направлении.

— ...Работает дежурной стройуправления сутки через двое, сегодня на работе отсутствует. Как слышите? Прием.

— «Озон», я «Радуга», слышу вас хорошо. Космынина Зинаида Федоровна, Ташкентская, десять, корпус два, квартира тридцать пять. Выезжаю на место... Вам следовать космодром, находиться на связи. Как поняли? Приём.

— «Радуга», я «Озон». Следовать космодром, находиться на связи. Вас понял. Отбой.

Баскаков положил рацию и повернулся к Певцову: — А?

— Сработала твоя версия! — радостно оценил Певцов. — Сработала... Теперь бы Зинулю повидать.

— И Гену, — напомнил Баскаков. — И тогда возникнет некая ясность.

— Некая?

— Некая. Если Зина и Гена его скрутили и вынесли багаж, то, считай, завтра утром можно победно рапортовать. Очень удачно складывается... Слишком!

— Слушай, а этот паучок сказал что-нибудь? — поинтересовался Певцов. — Ювелир этот.

— Сафин! Сказал и не сказал... Ребусом! Про мальчиков-игрунчиков, пупсиков-бубусиков. Всё время в голове держу, и ничего не сплетается пока.

Тем временем «Волга» проскочила на красный, обогнула квартал с магазином «Грузия» и выехала на Волгоградский проспект.

Старый дом был недавно выкрашен в нелепый зелёный цвет, у подъезда сидели старухи, проводили глазами прошедших.

Пятый этаж, без лифта, открытая дверь в тамбур с четырьмя квартирами. Тридцать пятая — первая справа.

Дверь отворила сухонькая женщина с усталым лицом, рукава закатаны по локоть.

— Здравствуйте. Зина дома?

— Дома, проходите... Вон там её комната.

В кухне варится что-то с капустой, открытая дверь в ванную демонстрирует стирку, стены коридорчика увешаны всякой всячиной. За дверью прямо играет тихая музыка. И за этой же дверью — уголок рая. Кожаный диван, кожаные кресла, стереосистема «Акаи», низкий столик с хрусталём, фарфоровые чашки, бутылка ликёра «Парадиз». И две девы в креслах полулёжа глядят на вставшего в дверях загорелого в сером костюме мужчину.

— Зина?

— Ну-у... — начала лениво распрямляться одна из них, неся чашку на стол.

Два шага вперёд, и Баскаков подсел на широкий кожаный подлокотник.

— Так где же ты была, хорошая моя, позавчера, в воскресенье, часов в восемь утра?

— А-а-а-а!!!

Чашка с кофе опрокинулась на колени, она закричала так страшно, что подруга вскочила и бросилась к двери, но проход загораживал Певцов.

А в коридоре на пороге ванной застыла маленькая женщина, с мокрого белья в её руке капало на пол.

Он вошёл в кабинет, и Железняков поднял голову от бумаг.

— Вы меня вызывали? Здравствуйте.

— А-а, пропащий! Говорят — вышел, работает, а я его не вижу, не слышу и не в курсе всего. С возвращением... И рисуй обстановку. Это дело на контроле.

Баскаков, склонив голову набок, посмотрел на начальство.

— Это дело на контроле с воскресенья. Сегодня у нас вторник... Я вышел на работу с утра и сейчас пятнадцать двадцать девять. Даже переодеться не успел, видите костюм? А он у меня единственный. Только-только доставлен первый объект, с ним занимаются... Так мне что — вполне туманную обстановку рисовать или можно работать дальше?

Во взгляде Железнякова были и интерес, и даже некоторое удовольствие.

— Не хватало мне тебя, Баскаков, ой как не хватало! Всё как положено: докладывают, делятся, так мол и так, даже совета просят, помощи... А тебя вызвал поинтересоваться и сразу — р-раз! — с размаху в ухо получил. И опять интересно жить и трудиться,

— Павел Харитонович, просто я считаю бессмысленным делиться предположениями и домыслами. Будут факты — предъявлю.

— Вы мне поскорее преступников предъявите, Баскаков! И будет славно... Идите, работайте.

Стремительно пройдя к себе, Баскаков вошёл в первую комнату, и поднявшийся с места Долгушин доложил:

— Товарищ майор, только что был на связи Баранов. В квартире на Масловке никого не обнаружено... Одни следы пребывания. Они произвели осмотр, возвращаются сюда.

— Хорошо. То есть следовало ожидать, я имею в виду... И — отставить официальность!

— Слушаюсь! Ещё вот, Андрей Сергеевич, — протянул листок Долгушин, — звонили в четырнадцать десять.

— Угу... — Он прочёл, сняв пиджак, повесил его на стул и сел к телефону. — Знаешь, Саша, не сочти за подлость, расстарайся чайку погорячей. И покрепче.

— Сей секунд... У машинисток индийский со слониками видел. Они вас любят.

— Давай.

Баскаков набрал номер.

— Здравствуйте. Можно попросить... Лена, ты? Конечно узнал. Слу-ушай... Я в замотке, собственного носа не вижу, и по протяжённости она непредсказуема. Будет окно хоть на час — сразу позвоню или заеду... Как куда? Позвоню на работу, а заеду домой. Что? Ах, оставь, правильно сделала, что позвонила... Да. Да. И я очень хочу увидеть тебя... Очень! Ладно, вешаю.

Посидел, крепко зажмурившись, встряхнул головой и вышел в соседнюю комнату.

Зинаида Космынина с распухшим от слёз лицом стонала перед столом Певцова. Позади неё расположился Гвасалия.

— ...Они что хотите могут, им всё нипочем... Гена его боится, жалеет, что связался... и я говорила-а-а, говорила ему-у...

— Тише, спокойнее, слёзы горю не в помощь. — Певцов подвинул по столу бланк с записями, и Баскаков, нагнувшись, читал. — Значит, как он ушёл, вы его больше не видели?

— Да-а... А они со мной... Они мне такое устроили... Трое... Домой не пускали... О-о-ой!

— Спокойно, Космынина, спокойно! Если было покушение на вашу честь, значит, в общих интересах, чтобы мы как можно скорее задержали и наказали насильников. Правда?

— Да-а-а... Что?

— Гена по этому адресу постоянно проживает? — потряс бланком Баскаков.

— Та-ам, да... На Лесной...

— И пупсики-бубусики его навещают?

Заплаканные глаза расширились.

— Вы его тоже... Тоже взяли?

— Кого? Ну, кого — быстро! — Баскаков сел перед ней на корточки, его лицо стало неприятным.

— Вы же сказали... Бубуся.

— Это ты сказала! Говори дальше, себе на пользу. Фамилия? Имя? Где найти? Он кто? Деловой? Фарца? Ну!

— О-ой, не знаю... Да везде он... Дима... У «Космоса»... «Дружба»... Кафе в Доме туриста... Там всегда тусуется... Голубо-ой...

Баскаков выпрямился и кивнул Гвасалии.

— Нодар, ты со мной... Работай, Певцов, мы поехали. На Лесную я Долгушина отправлю... И кого бы с ним?

— Пусть Баранов поедет. Он шустрый, и ребята у него ничего.

Баскаков и Гвасалия вышли в комнату рядом, где Долгушин из термоса разливал чай по стаканам.

— Ай да Саша, — Баскаков взял один, отхлебнул. — М-м, горячо, вкусненько... Сейчас бери Баранова с его группой и жми на Лесную. Жуков Геннадий, всё у Певцова... Если дома нет — затаитесь и ждите. Связь постоянно! Плесни ещё... Спасибо, Готов, Нодар?

— Я всегда готов, Андрей Сергеевич.

— Не умрёшь от скромности, генацвале... И аккуратней, Долгушин, без особого шика!

— Не беспокойтесь, Андрей Сергеевич, который год в школу ходим.

Баскаков, обжигаясь, торопливо допил чай, ощупал кобуру под плечом, сдёрнул со стула пиджак и, натягивая его на ходу, пошёл к двери.

В торце Центрального Дома туриста, выходившего на улицу 26 Бакинских комиссаров, в левом углу за стеклянными стенами с плетёной металлической сеткой расположилось заведеньице, где бойко торговали соками и ядовито-розовым мороженым из автоматов два молодца в белых рубашках.

Все столики здесь были заняты, и, купив мороженое, Гвасалия перешёл к другому углу, в котором разместилась «Кулинария».

В её помещении, слева от входа, протянулась стойка кафе, и народа хватало. Как и в заведении рядом, преобладали латиноамериканцы и негры из общежитий Университета имени Лумумбы. И так же, как и там, входили, выходили, как бы бесцельно прохаживались, изредка переглядываясь или вдруг перебрасываясь фразой-двумя, юркие разномастные мальчики и подмалёванные девочки из начинающих.

Из «Волги», втиснувшейся между туристскими «Икарусами», Баскаков видел, как Гвасалия вышел на улицу, постоял на углу, покончил с мороженым и, обтерев руки платком, что-то спросил проходившего юнца, потом скрылся из виду.

А Гвасалия вернулся туда, где торговали мороженым.

Встал у стойки, подождал, пока рядом окажутся только алчущие лакомства детишки, и спросил у продавца:

— «Мальборо» в захоронке не найдёшь?

— Откуда? У халдеев за углом спроси... Или у привратников.

— А Бубуся не видел?

— Да недавно возникал. — Продавец глянул по столикам. — Вон Миня сидит, значит, и Бубусь недалеко.

Щуплый подросток в широких розовых шароварах и балахонистой кофте сидел с застывшей улыбочкой на бледном лице, синие глаза были слегка подведены тушью, на тонких запястьях сцепленных рук блестели браслеты.

Вскоре помещение заполнила группа голоногих туристов, послышалась немецкая речь. И как не перекрывали их фигуры сидевшего Миню, Гвасалия успел заметить, как тот посмотрел в сторону входа, поднялся и вышел.

Наблюдавший из машины Баскаков сначала опять увидел Гвасалию, потом перенёс внимание на двоих юнцов, впереди него огибающих угол здания. Тот, что был в головной повязке — плотный, рослый и загорелый, — что-то говорил семенящему соседу.

Бубусь и Миня прошли мимо «Берёзки» у входа в гостиницу, миновали прозрачные стены ресторанного вестибюля и завернули в широкий проезд-тоннель, где стояло несколько машин.

Гвасалия нагнал их, когда Бубусь открывал дверцу «девятки».

— Подожди, Бубусь, к тебе дело есть.

— Дело? — удивлённо распахнулись красивые, в густых ресницах глаза. — Какие дела, дорогой, ты вывеской ошибся... Мы не деловые, мы сознательные.

— Гена привет передал, — подошёл ближе Гвасалия. — Он...

— И-я-аа!!

С пронзительным выкриком, сломавшись в пояснице, Бубусь развернулся на опорной ноге, а другая, описав дугу, с маху ударила Гвасалию в голову. В последний момент и скорее инстинктивно тот успел подставить ладонь, но сильный удар всё равно сбил его на асфальт.

— Миня, в тачку! Миня, сучка, садись!

Подпрыгнув, Бубусь двумя ногами попытался попасть на лицо упавшего. Но Гвасалия рывком откатился в сторону.

— Стоять! — приказал вбежавший в сумрак тоннеля Баскаков. Ствол пистолета взглянул на Бубуся, на Миню, опять на Бубуся. — Руки, ну!

— Не станет он, слышишь? — пятясь к машине, крикнул Бубусь, поводя вскинутыми в боевой стойке руками. — Не выстрелит... Беги!

Успев подняться, Гвасалия заходил ему за спину, а Миня быстрым шёпотом уверял Баскакова:

— Всё, начальник, всё... Я стою. Я ни при чём, просто подружка его. Не надо!

Сблизившись, Гвасалия сверху вниз быстро охлопал крепкое под одеждой тело Бубуся, и тот с кривой улыбкой на девичьем личике позволил ему это, улыбаясь даже тогда, когда из нагрудного кармана извлекли плоский пакетик.

Баскаков подошёл, сунул пистолет под пиджак, забрал у Гвасалии найденное, развернул плотную бумагу. На его ладони лежали два кольца и бесформенный, сплющенный ударами кусочек золота.

— Это не зубное, — медленно произнёс Баскаков, поднося зажатый в пальцах желтый металл к нежному лицу с сузившимися от ненависти глазами. — Он эту звезду не придумывал себе, как некоторые, он её своей и чужой кровью добыл... Слышишь?

— Только не надо меня лечить, мусор, — раздался тихий ответ. — Всё равно вас скоро развесим на столбах... Твари!

Светлые «Жигули» третьей модели стояли с раскрытым капотом на Лесной улице, мужчина в безрукавке замасленными руками менял очередную свечу.

Сидящий в салоне Баранов увидел остановившееся наискось через улицу такси, подождал, пока выйдет пассажир, вгляделся.

Пассажир вошёл в арку дома, такси отъехало, и Баранов сказал в рацию:

— Похожий объект прибыл. Направляется к вам. Как поняли?

— Вас понял, объект прибыл, — ответила рация. — Находитесь в готовности.

Менявший свечу посмотрел на Баранова, понял его знак и быстро сделал несколько оборотов ключом. Накинул провод, вложил ключ в сумку, отер тряпкой руки и захлопнул капот. И сел в машину.

Через окно лестничной клетки дома в том же дворе Долгушин и его напарник увидели Гену, когда он проходил от арки к подъезду. Сутулую фигуру слегка перекрывали кусты, но подъезд был как раз с той квартирой, в которой жил Геннадий Жуков, и Долгушин был уверен, что прошедший именно тот, кого они ждут.

— Он? — спросил напарник.

— Оч-чень похоже, — отозвался Долгушин, — Сообщи «Озону».

Гена поднялся на свой этаж, не сразу попав ключом в скважину, отворил дверь. Войдя в прихожую, сбросил кроссовки и, не надевая тапочек, в одних носках зашёл на кухню. Достав из холодильника бутылочку пепси, сдёрнул крышечку об угол стола, прямо из горлышка звучными глотками отпил половину и с бутылкой в руке побрёл в комнату. Вошёл и застыл на пороге.

— Привет, фраерок, — сказал Валёк. Он сидел у окна, портьера рядом была слегка отодвинута, оставляя щель для просмотра двора. — Засёк клиентов на улице? По твою персону клиенты, я так рассуждаю.

— Какие клиенты... — заикнувшись, протянул Гена. — А ты как... Зачем?

— Так ведь должок за тобой. А я тороплюсь. Придётся разобраться.

И Баранов, и его напарник увидели «Волгу», показавшуюся в конце улицы. Она подошла, завернула под арку дома, где жил Геннадий Жуков, и остановилась под аркой, не въезжая во двор.

Баскаков включил рацию:

— «Эфир», я «Озон». Как слышите? Приём.

— «Озон», слышу вас хорошо, — отозвался Баранов.

— «Эфир», я «Озон», продолжайте наблюдение, — Баскаков отключился и включил рацию снова: — «Космос», я «Озон», доложите обстановку, приём.

— «Озон», я «Космос». — Долгушин смотрел на окно и балкон квартиры на третьем этаже дома напротив. — Объект прибыл на место минут пятнадцать назад...

— Один?

— Один.

— «Космос», слушай меня: продолжать наблюдение, выхожу на место... В случае моего отсутствия через пять минут — выходить на объект самим. Как поняли?

— «Озон», вас понял, продолжать наблюдение, в случае отсутствия через пять минут — выходить самим... «Озон»! Разрешите поддержать ваш выход! — с тревогой попросил Долгушин.

— «Космос», вас понял. Исполняйте приказ! — Баскаков отложил рацию. — Гриша, я пошёл. Держи связь с Певцовым, ларевидери...

Его должно было насторожить то обстоятельство, что Жуков открыл сразу, с началом звонка, и без всяких вопросов. Но, глядя в бледное лицо хозяина квартиры, Баскаков решил, будто тот собрался уходить, и не насторожился.

— Жуков Геннадий?

— Да. А вы... откуда?

Вопрос был нелеп, и Баскаков едва сдержал улыбку.

— Очень рад встрече.

Он вошёл, а Гена отступил назад, и, по его взгляду поняв свою ошибку, Баскаков попытался среагировать, но не успел: Валёк стоял сзади и рука с кастетом опустилась на затылок Баскакова. Он осел на пол. Упираясь руками в шероховатость паласа и опершись спиной о стену, попытался разогнуть ноги, встать, и это ему удалось.

Валек усмехнулся и коротко ударил сбоку в подбородок.

— Ты его... Не надо. Уйдём... — лепетал Гена, глядя на лежавшего.

— Уйти хочешь? Куда? — удивился Валёк. — Ты же дома, зачем уходить?

Баскаков зашевелился, подтянул руки к груди, оперся на них и, медленно отжавшись от пола, начал подниматься. Ноги едва держали обмякшее тело, но он всё-таки распрямился и стоял шатаясь.

Удар с широкого замаха снова отбросил его, Баскаков сполз по стене и затих.

— Видел, сявка, что значит дух? — спросил Валёк вконец обомлевшего Гену. — Ему лежать бы и лежать, в он всё нас взять норовит... Боец! А ты гнида, порчь! Через тебя завалились, точно...

Резкий удар снизу в живот согнул Жукова пополам, и, пока он с разинутым ртом пытался восстановить дыхание, Валёк шагнул за порог, прислушался и мягко побежал по ступенькам наверх.

А Гена со всхлипом задавился вдохом, отер рукой слюну, тянувшуюся изо рта, и, согнувшись, продолжал сипло втягивать воздух, тоже выбрел на лестничную площадку. Хватаясь за перила руками, медленно начал спускаться.

На светящемся экране телевизионного монитора, сменяя одна другую, демонстрировались фотографии молодого человека с решительным лицом. Анфас, профиль слева, профиль справа... Затем пошли другие фотографии.

Голос полковника Железнякова сопровождал изображение:

— Сомов Валентин Степанович, 1960 года рождения, город Ростов-на-Дону. В 1979 году был осуждён за разбойное нападение сроком на шесть лет. Наказание отбывал в колонии особого режима. Освобождён в 1985 году. Он же Гришин Алексей Игнатьевич, место постоянной прописки — город Железноводск Ставропольского края, клички «Соболь», «Волына», «Валёк». По имеющимся данным, подозревается в нескольких особо дерзких ограблениях на территориях Северо-Осетинской АССР, Кабардино-Балкарской АССР, а также в Краснодарском и Ставропольском краях... — Железняков оглядел собравшихся в его кабинете сотрудников управления. — Вот такой гость пожаловал в столицу и ушёл, можно сказать, из наших рук благодаря самоуверенной халатности майора Баскакова...

Кое-кто посмотрел на того, чью фамилию назвал полковник. Виновный сидел в углу между Певцовым и Долгушиным, он так и не успел сменить костюм, багровое пятно под левой скулой почти не выделялось на фоне загара.

— ...В нашей работе излишняя самостоятельность и так называемая храбрость являются помехой делу. В основе должны лежать взаимострахуемые коллективные действия, и никак иначе! — Теперь Железняков взглянул в дальний угол. — Поэтому есть мнение Баскакова от ведения дела освободить, поручив дальнейшую работу капитану Певцову.

Певцова словно подбросило, так быстро он распрямился вставая.

— Товарищ полковник, считаю это мнение ошибочным! Практически менее чем за сутки Баскаков вышел на преступников. И ни я, и никто из нас не возьмёт на себя ответственность заменить Андрея Сергеевича, поскольку такая подмена пусть и станет воспитательной акцией начальства, но принесёт один вред...

— Разрешите дополнить? — Долгушин встал рядом с Певцовым.

— Ну, попробуйте.

— Основная вина за исход операции лежит на нашей группе... На мне, — поправился Долгушин. — Этот Сомов пришёл и ушёл через чердачные помещения. Квартал старый, мы были обязаны предусмотреть такую возможность. Обязаны...

— Ясно, что обязаны, ясно, что не предусмотрели, и совсем ясно, что оба выгораживаете своего... Баскакова. — Железняков покачал головой. — Хотел сказать «своего любимчика», да язык не повернулся, стало стыдно за вас. Садитесь! А вы, Баскаков, доложите, как намерены действовать дальше. Конкретно!

Было заметно, что разбитый рот мешает Баскакову говорить внятно, произносимые слова звучали с лёгким пришепетыванием:

— В настоящий момент по этому делу задержаны трое. Возвращена часть пропавших ценностей, хотя доля их от объёма похищенного невелика... Стал известен главный объект розыска, и намечены действия по его обнаружению. Работа продолжается. У меня — всё.

— Предельно конкретно и оч-чень обстоятельно! — оценил Железняков и тяжело вздохнул.

Пока он бесцельно перекладывал бумаги перед собой, собравшиеся молчали и никто не смотрел в его сторону. Хотя несколько человек переглянулись украдкой.

А Баскаков продолжал стоять.

Наконец полковник опять посмотрел на него с выражением некоторой безысходности.

— Ну что же, продолжайте дело, Баскаков. Надеюсь, что случившееся явится для вас уроком, очень надеюсь... Хотя совсем не уверен! Все свободны, благодарю.

Она опять звонила с работы, и блондинка за соседним столом изо всех сил делала вид, будто занята своим делом. Правда, Елене было всё равно.

— ...Но какое-то время на сон тебе разрешается? Уже хорошо... Ну, так я хочу его разделить... Почему, в конце концов жильё есть у меня... Да. Во сколько? Хорошо, я позвоню.

Подруга не смогла долго выдержать стороннюю позицию и с досадой отложила чертёж.

— Всё-таки дура ты, Ленка! Ну чего сама вешаешься? Знаешь, как он на тебя смотреть будет? Тьфу!

— Лишь бы смотрел, — глядя в стол, сказала Елена, — Лишь бы смотрел.

Тёплые потоки с улицы высоко вздымали лёгкую занавеску над балконной дверью, и она, колыхаясь, плавала в воздухе, словно пласт ночного тумана.

— Я... Я спросила, что у тебя с лицом, ты засмеялся, сказал — «следы жизни», и дальше расспрашивать не дал. Из-за меня не дал, я поняла. Но у тебя и здесь страшный след, — Елена осторожно потрогала его тело, — и на спине... Я смотрю — и мне жутко. Прости, что об этом говорю, но невольно в чём-то понимаю твою бывшую жену: всё время ждать и всё время бояться... Ужасно! И ужасна зависимость от этого страха. Унизительна. Разве нет?

Лёжа на спине, Баскаков глядел в потолок, где в светлом пятне темнели очертания перекрестий торшера.

— Знаешь, странно, что он родился в Ростове.

— Кто?

— Один человек... У нас первые гастроли как раз там были. Отработали три дня. На четвёртый после представления вышли и решили до общежития пешочком пройтись... Наскочила шпана, слово за слово, у них — ножи, и их много. Меня с Веней врачи кое-как откачали, заштопали, а Аркашка погиб. И нету нашего трио... Как я их возненавидел тогда!

— Тогда? А сейчас?

— Сейчас нет, это очень мешает. И не только... Но вот ты сказала, что понимаешь Зою. А как быть мне? Хотим того или не хотим, но, если у тебя профессия всерьёз, она диктует образ жизни. И с этим ничего не поделаешь. Я не умею и не хочу ничего другого, никаких высоких идеалов, пойми, просто не хочу другого. То ли привык, то ли вжился, но это — моё...

— Обязательно ловить мерзавцев?

— Я так не рассуждаю, поскольку не все мерзавцы. У многих просто тоже способ жизни по ряду причин, и мы теперь знаем, сколько респектабельных и увенчанных наградами граждан поступали хуже. И потом, как известно, преступники есть продукт общества. И если преступность растёт, значит, у общества не всё в порядке, согласись.

— Наверно... Даже наверняка.

— Кстати, этот, что родился в Ростове, учился на филфаке, со второго курса ушёл или выгнали. Какая-то история, разрешённая таким образом при участии партбюро и общественности... Глубоко копать не хочу, это чревато, а мне желательно попроще, но не все способны терпеть, когда по ним ходят. И у каждого свой кодекс, хотя я обязан во всём руководствоваться ещё и общепринятым.

— Мне кажется, ты себя упрощаешь, с одной стороны, и идеализируешь — с другой. Ты не можешь относиться к ним с пониманием... В конце концов понять — это действительно значит простить.

— Простить — не для меня. А понять... — он приподнялся и посмотрел на неё. — Слушай, ты пришла философствовать? Мне представлялось, что начальные намерения были иными.

— Они были. И есть. Но где-то я прочла, что любовь — это ещё и беседа... М-м-м.

Осёкшись и даже застонав от досады, Елена резко отвернула лицо и схватила зубами подушку.

— Что такое? — Баскаков лбом прислонился к её щеке. — Ну вырвалось громкое слово, ничего... Ночью это бывает. Сам боюсь высокого штиля, хотя ближе тебя у меня нет сейчас никого.

Она обняла его.

— А мне хватит. Знаешь, мне этого хватит. Даже слишком...

Железноводск для столичного жителя был совсем не город, а так, нечто вроде очень раскинувшегося посёлка. Преобладали в основном одноэтажные дома и домишки, вокруг каждого — сад, ветки деревьев гнулись под тяжестью абрикосов, яблок и слив: в этом году урожай фруктов выдался отменным.

Милицейский «уазик» пропылил переулком, выехал па более широкую улицу и покатил, набирая скорость.

— У вас там, наверно, этих нет в хозяйстве? — похлопав по рулю, спросил сержант-водитель сидевшего рядом Баранова. — Не пустят «козлика» рядом с Кремлём раскатывать.

— Всякие есть, — рассеянно отозвался Баранов. — Случается такая запарка, на чём ездишь, не видишь.

— Конечно, раз столица! Все к вам тянутся, и с хорошим, и с худым. Где есть что взять — туда и едут. Бывают у нас разные чепе, так всё одно с вашими не сравнить.

«Уазик» подкатил к райотделу милиции, и, пройдя недавно окрашенным коридором с зелёными стенами и ярко-жёлтыми дверями, Баранов вошёл в кабинет начальника.

Грузный майор с одутловатым лицом сидел за столом, рядом стоял молоденький лейтенант в новеньком необмятом кителе.

— Ну, как съездили? — спросил майор. — Садитесь к окну, прохладнее... Чаю хотите?

— Нет, спасибо... Съездил впустую. Там одна бабка старая, не понять, что бормочет. А соседи, они соседи и есть: не видели, не слышали, ничего не знаем.

— Я же говорил — второй год про него не слыхали, — как бы даже обрадовался майор. — Но зато вот, познакомьтесь, — он кивнул на лейтенанта, — участковый Привальцев... Так он утверждает, будто Минасяна видели вчера утром.

Баранов взглянул на Привальцева, и тот, ещё более вытянувшись, заговорил, обращаясь то к нему, то к майору:

— Так точно, видели. Трое соседей и ещё двое в кафе... Его не было, не было, а вдруг появился — снова пропал. То есть пока не обнаружил я его...

— А Минасян не иначе этого Гришина корешок, — пояснил начальник райотдела. — Три ходки в места отдалённые, та-акой резвый, мерзавец, намучились с ним! Правда, с год, как у нас не художничает. Верно, Привальцев?

Лейтенант вздрогнул и подтвердил;

— Так точно! Я, в общем, недавно, но знаю, что за ним чисто.

— А скажите... — начал было Баранов.

Загудевший на столе аппарат связи прервал его вопрос, и майор переключил рычажок:

— Балбошин слушает!

— Балбошин?! — закричала рация. — Бекоев беспокоит. Наш москвич просит вашего, он где?

— Здесь он, здесь, сейчас... Это Пятигорск, — пояснил Балбошин.

Но Баранов уже подскочил к столу и нагнулся над динамиком:

— Баранов на связи!

— Долгушин говорит, — оповестил динамик. — Анатолий Петрович, выезжай срочно! Два часа назад всплыли вещи из квартиры Гриднева...

— Понял, хорошо, выезжаю!

Самолёт шёл на посадку в предутренней мгле, под хвостовым оперением ярко вспыхивал проблесковый фонарь.

Чиркнули по бетону колёса, подпрыгнули, снова ударились о покрытие полосы, и справа и слева от окошек тяжёлой машины побежали огни ограждения.

Долгушин и Баранов издали увидели своих в толпе пассажиров: в куртках, с кейсами, Баскаков и Певцов походили на двух командировочных, хотя отличие всё-таки было.

Плотной группой вышли из аэровокзала — на площадке перед ним, несмотря на раннее время, царила обычная сутолока большого аэропорта.

— ...Она живет почти на окраине. Отдельный дом, не её, а матери, но сейчас одна, — рассказывал Долгушин. — По ощущению — не скупщица, и по справкам тоже... Но это здешние коллеги прояснят. Правда, попозже, они тут с самого ранья не очень, строго к девяти являются, если особого пожара нет.

— Зато гостиницу приличную сообразили, — сообщил Баранов. — Вода идёт, а в буфете даже позавтракать можно... Нам сюда, Андрей Сергеевич, во-он машина стоит, это полковника здешнего, водитель всю дорогу сопел, недоволен, что рано подняли.

Баскаков постоял, словно прислушиваясь к себе:

— А мы к девяти успеем, раз они аккуратисты. Ты подстрахуешь, в случае чего, объяснишь, будто моемся-бреемся с дороги, а Долгушин нам дорогу покажет. Пошли!

— Так хотя бы машину возьмите, — предложил Баранов. Было заметно, что он обижен отставкой.

— Обойдёмся, пускай досыпает, — отходя от стоянки такси, отозвался Баскаков. — Потратимся разок, а то привыкли за государственный счёт.

Окружённый дощатым забором дом оказался весьма солидным сооружением, сад при нём рос ухоженным, внутренняя обстановка говорила об изрядном достатке хозяев — в кухне наличествовал финский гарнитур, а минский холодильник оказался последней модели.

Хозяйка — Нелли Самсоновна Ногайцева, как было известно всем троим, — женщина лет тридцати и приятной наружности, разговаривала с непрошеными визитёрами, облачённая в изумрудного цвета спортивный костюм, на пальцах посверкивали кольца, и начальное смущение постепенно покидало её.

— Что предложили, то и купила... Бабство наше подвело, решила знакомой похвастаться, показала, — она криво усмехнулась, — а та взяла и стукнула.

— Тогда два вопроса, — сказал Певцов. Он не без удовольствия разглядывал хозяйку, и было похоже, что та тоже выделяла его из троих. — Почему ваша знакомая стукнула? Это раз. И где вы познакомились с продавцом?

— Так по этим вещам, оказывается, розыск объявлен. У них в комке описание есть, она там и работает... А предложили купить на базаре, когда я у самошвейников шмотки глядела. Очень просто.

— Предложили на базаре, а покупали где? — спросил Долгушин.

Баскаков сидел отвернувшись, глядя в открытое окно, за которым на ветру лепетала листва.

— Здесь, дома... Он сюда пришёл и принёс, — Ногайцева снова усмехнулась. — Интересно, какой он, да? Чёрный, худой, думаю, армянин, а там чёрт разберет, у нас тут национальностей, как шерсти на собаке.

— Он один был?

— Один, — она встала и подошла к плите. — Угощу вас кофе. И сама с вами выпью, хотя рано ещё завтракать... Ой, у меня подружка такую книжку где-то раздобыла, но не книжку, а перепечатку с неё... Так в ней один дед из-за бугра голодать советует и диету особую — для здоровья и красоты. Ну ничего нельзя! Ни масла, ни мяса, соль и сахар — яд, и кофе тоже. Фамилию забыла... А я пью, и ничего.

— Его фамилия — Брегг, — повернулся на стуле Баскаков. И Нелли с чезвеем в руке полуобернулась к нему. — Когда вы должны с ними встретиться?

Чезвей не выпал из её руки, просто рука ослабила хватку, и латунная посудинка стукнулась донышком о решётку плиты.

— С кем...

— С ними, с ними, с теми, кто вещи вам продал? Кстати, как назвался тот, сероглазый, приятной наружности?

— Валентином... О-ой, дура я, дура!

Ногайцева вернулась на место и тяжело опустилась на стул. Певцов взял чезвей из её руки, взглянул на Баскакова, поставил на плиту. Долгушин тоже смотрел на Баскакова.

— Сигарету хотите? — предложил тот, и женщина молча кивнула. — Пожалуйста... Это я не только из любезности, а чтобы самому подымить... Вы милиции рассказать рассказали, поскольку от факта не отопрёшься, да рассказали не все. Так сказать, не соврали, а умолчали. А вот нам уже пришлось врать! И поэтому слегка засмущались, заболтали про кофе, про Брегга, про диету, неловко стало. А имя он настоящее назвал, смотри-те-ка... Кольцо — изумруд в брильянтиках—предлагал?

— Да.

— Понятно, вы кольца любите. Когда ждёте?

— Сегодня...

— Когда, я спрашиваю!

— В... десять!

Трое мужчин одновременно посмотрели каждый на свои часы.

— Семь сорок две, — сказал Баскаков. — Вторая калитка есть?

— Сзади... К соседям, — раз за разом затягивалась Ногайцева сигаретным дымом и ни на кого не смотрела.

— Долгушин, перекроешь тот вход. Мы с Певцовым останемся тут. Нелли Самсоновна будет вести себя хорошо, за это забудем, как она хотела нас обмануть, и ничего не расскажем местным товарищам... Как, поладили, Нелли Самсоновна?

Баскаков стоял сбоку у окна кухни, а Певцов около входной двери. Ногайцева сидела у стола, там же, где два часа назад.

Баскаков глянул на часы: ровно десять.

За прямой, выложенной кирпичом дорожкой отворилась калитка, и на дорожку ступил Валёк. Шёл уверенно, челюсти пережёвывали жвачку. Но остановился, не доходя нескольких шагов до крыльца.

— Нелли!

Баскаков взглянул на женщину и показал рукой: отвечай. И сразу понял, что она не может — её сковал страх.

Валёк стоял и смотрел на дом, продолжая жевать.

Затем резко повернулся и пошел к калитке.

А Баскаков выпрыгнул из окна.

— Стой! — он выстрелил в воздух.

Человек впереди прыгнул, открылась и закрылась калитка, но это Баскаков увидел уже на бегу. Позади из дома выскочил Певцов.

Они бежали очень быстро, на улицу выбежали один за другим, но такси уже сорвалось с места, дверца захлопнулась на ходу. В заднем стекле виднелась кудлатая причёска, и, когда, припав на колено, Певцов выстрелил, Баскаков крикнул:

— Не стреляй, там женщина!

Сам он опять бежал, и Певцов побежал за ним. Бежать вниз было легко, но такси уходило намного быстрее и скоро ушло за поворот.

А они всё бежали.

В переулке, куда свернули, трое прохожих поочерёдно шарахнулись в стороны, увидев в руках пистолеты.

Далеко позади, безнадёжно отставая, бежал Долгушин.

В самом конце переулка из ворот слева выдвинулся капот синего «Москвича» новой модели. И Баскаков сделал рывок.

«Москвич» выехал, вышедшая следом женщина закрывала ворота. Подбежав к машине, Баскаков распахнул дверь, ввалился на сиденье и прерывисто бросил:

— Друг... милый... выручай... Уходят бандиты. Одолжи машину... Сейчас я удостоверение...

— Н-не надо... Я вам верю... Верю я вам, — сравнительно молодой человек смотрел на пистолет, потом посмотрел на пистолет подбежавшего Певцова и стал вылезать. — Только как же... Как же потом?

— Певцов — за руль! Вернём... Слышишь? Вернём обязательно! Жми, Игорь, жми, дорогой... Ну!!!

«Москвич» взял с места так, что завизжали покрышки.

Улица вела из города и переходила в подобие шоссе. — Не видно их, — процедил Певцов.

— Жми!

Дорога пошла на подъём, и на гребне Баскаков торжествующе выкрикнул:

— Видишь?!

На обочине стояла брошенная «Волга»-такси. Совсем недалеко, за узкой полосой сжатого поля, зеленела стена неубранной кукурузы, и в эти заросли вбегали двое. Голова третьего мелькала в зарослях.

Баскаков выскочил раньше, обогнув «Москвич» и пробегая мимо такси, что-то выкрикнул, поддав ногой кудлатый парик, выбежал на поле. Певцов быстро догонял его, и оба сначала не расслышали выстрелов, просто увидели взлетевшие фонтанчики пыли.

Но три следующих раздались громче, и Певцов, подпрыгнув, заковылял косо, присел и лёг на бок.

— Что?! — обернулся Баскаков. И бросился назад, упал на колени рядом. — Что, Игорь, что?

— Ничего... Нога, — сквозь щупающие ногу пальцы Певцова проступала кровь. — Не в кость... Ничего...

— Тогда извини... Перетянешь? — Баскаков выпрямился.

— Сделаем. Аккуратней, Андрюша.,,

Он вбежал в кукурузу, под ногами пружинила влажная, скользкая тропа, сломанные стебли хлестали по лицу. Скоро впереди забрезжил просвет.

Выскочив на пахоту, позади которой виднелись два недостроенных коттеджа за бетонными заборами, Баскаков не учёл вязкости почвы и споткнулся. Падая, увидел, как из ложбинки впереди и сбоку поднялась тёмная фигура, сверкнул видный даже на ярком свету огонёк, и ещё в падении сам выстрелил в него. Стрелявший опрокинулся и замер.

Поднявшись и пробегая мимо, Баскаков отметил мордастое лицо, бежал дальше, хорошо различая следы на пахоте.

Следы вели к одному из коттеджей.

До бетонного забора оставалось метров тридцать, не больше, когда над забором появилась голова и щёлкнул выстрел.

Он прыгнул в сторону, затеям вперёд и опять в сторону.

Ещё два выстрела, и две пули шмякнулись туда, где он только что был.

— Умеешь стрелять? Уме-ешь...

Двадцать метров до забора.

Вперёд — влево... Выстрел! Вперед — вправо... Выстрел!

Последняя пуля пропела рядом с виском.

Снова выстрел! В метре впереди маленьким взрывом взлетела земля.

— Умеешь стрелять?

Он поднял пистолет, держа его двумя руками, четырежды подряд нажал на спусковой крючок, и там, где на фоне яркого солнца темнела круглая голова, по кромке забора разлеталась бетонная крошка.

Стреляя, не переставал идти, кончив стрелять, побежал, на ходу достав обойму, перезарядил пистолет.

До забора оставалось метров десять, пять, два и — вот он, забор.

Баскаков подпрыгнул, уцепился, перемахнул через забор, упал. Падая, ощутил, как ожгло скулу. Лежа на земле, перекатился несколько раз, всё время держа в поле зрения недалёкую фигуру стреляющего, не поднимаясь и не целясь, навскидку выпустил пулю.

Стрелявший осел и привалился к забору.

Баскаков вскочил, глазами и стволом пистолета обвёл пространство двора и пустые окна коттеджа. Никого. Привалившийся к забору застыл не шевелясь, нац его левой бровью темнело аккуратное пятнышко.

Это застыл не Сомов, не Валёк, не тот, кто был сейчас ему нужен больше всех и всего на свете.

— Сомов! — яростно крикнул Баскаков. — Ты здесь, Сомов! Где? Выходи!

Крикнул от беспомощной злости, понимая, что тот мог и должен был уйти куда-то туда, в поля за строениями.

Но Валёк вышел из-за ближайшего угла, вышел со стороны солнца и виделся очень большим на ярком, слепящем фоне.

Они медленно пошли навстречу друг другу.

— Брось оружие! Конец! Бросай!

— На!

Баскаков не слышал выстрелов, просто понял, что тот выстрелил дважды, и тогда выстрелил сам.

Затем уже совсем медленно подошёл и посмотрел на упавшего. Валёк лежал, смежив веки, и оттого, что не оказалось на лице ледяных глаз, оно смотрелось очень юным и совсем не опасным.

На белом халате врача проступали обширные пятна пота, и было видно, что под халатом до брючного ремня голое тело.

Круглое лицо под белой шапочкой тоже взмокло, и ещё на нём читалось выражение озабоченности.

— Ну что? Как? — спросил Долгушин.

Он встал со скамьи в коридоре, а Баскаков, Баранов и двое сотрудников из местных остались сидеть.

— Ваш в полной норме. Отдохнёт, полежит, и вскоре выпишем. Думаю, даже можно транспортировать, если есть нужда... А другой был очень плох.

— Был? — быстро переспросил Баскаков. — А как сейчас?

— Пулю извлекли, и ранение... удачное, определим так. Но потерял много крови, консервант не помогает, нужна свежая донорская кровь. Будем перевозить в городскую больницу. Думаю, что спасём, — врач слегка развёл руками. — Не всё зависит от нас.

— От вас зависит отправить его как можно скорее, — сказал Баскаков.

— Придёт машина — отправим.

— Когда? Когда он даст дуба? — резко спросил Баскаков. — Мы его заберём. Я отвезу его сам, — он тяжело встал. — Куда надо идти?

Самолёт шёл в безбрежном голубом пространстве, и далёкие внизу облака казались заснеженной поверхностью огромного озера,

Он сидел у окна, рядом спала девочка лет десяти, за ней подрёмывала толстая мама.

Баскаков видел обширное многолюдное помещение, слышались знакомые звуки, но, где это и что происходит, было не разобрать. А он очень старался, особенно потому, что сквозь шевелящуюся толпу кто-то пробивался навстречу, и даже различалась фигура, но никак не проявлялось лицо...

Девочка зашевелилась, толкнула соседа коленом, и, сразу открыв глаза, Баскаков бросил правую руку к левой подмышке.

В салоне шипели воздухоподатчики, большинство пассажиров спали.

Баскаков взглянул на часы: стрелки показывали девятнадцать двадцать.

Он опять закрыл глаза, и как бы из тумана снова выделился знакомый зал аэровокзала, и обычная суета в нём продолжалась всё так же. Но та, чьё лицо раньше не мог различить, уже прошла сквозь толпу, подходила все ближе, улыбаясь ему, и он тоже улыбнулся.

Проходившая с подносом стюардесса задержала взгляд на улыбающемся во сне пассажире с наклейкой пластыря на скуле и пошла дальше, предлагая напитки неспавшим.

Главный редактор Л. Головнев

Редактор Г. Ильина

Художник В. Долуда

Художественно-технический редактор С. Чернышова

Адрес редакции: 123831, Москва, ГСП, Д-7, Хорошевское шоссе, 32-а.

Сдано в набор 11.02.1991 г. Подписано в печать 25.02.1991 г. Формат 84 × 108/32.

Бумага типографская № 2. Гарнитура «Литературная». Печать высокая.

Печ. л. 5,0. Усл. печ. л. 8,4. Уч.-изд. л. 8,96. Усл. кр.-отт. 8,72. Тираж 75 000 экз.

Изд. № п/6481. Заказ 231. Цена 1 руб.

ISBN 5-203-01322-5

Ордена Трудового Красного Знамени

Военное издательство Министерства обороны СССР

1-я типография Воениздата.

103006, Москва, К-6, проезд Скворцова-Степанова, дом 3.

Имя Артура Сергеевича Макарова хорошо известно поклонникам приключенческого жанра. Его произведения [как правило, остросюжетные] публиковали журналы «Смена», «Звезда», «Москва», «Новый мир». В 1982 году в издательстве «Московский рабочий» вышел сборник писателя «Много дней без дождя», а в 1986 году издательство «Современник» выпустило в свет его книгу «Накануне прощания». Артур Макаров окончил Литературный институт имени А. М. Горького. С 1965 года работает в кино. Член Союза кинематографистов СССР.

Цена 1 рубль.

_____________

72991