«Тихие» американцы

В. Кассис Б. Крымов ОХОТНИКИ ЗА ЧУЖИМИ СЕКРЕТАМИ

Две эти истории, рассказанные в очерках «Любопытство не порок?» и «Охотники за чужими секретами», — давние. Но, как видит читатель, «дипломаты»-шпионы не перевелись и по сей день.

Перед нами кипа вещественных доказательств, а проще говоря, шпионских материалов, полностью изобличающих всю неблаговидную деятельность высокопоставленных чиновников из аппарата военных атташе — американского и английского посольства в Москве. Нам порекомендовали проехать на Ярославский вокзал и побеседовать с бригадой скорого поезда Владивосток — Москва.

Мы встретились с ними прямо на вокзале и показали газету «Известия», где была опубликована нота МИД СССР о несовместимой с дипломатическим статусом деятельности военного атташе США полковника Дж. А. Обри, его помощника подполковника К. Р. Ливера, помощника военно-воздушного атташе США майора Дж. Ф. Смита и помощника военно-морского атташе Великобритании Н. Лавиля. Железнодорожники выглядели усталыми после шестнадцатидневной поездки, но, узнав, в чем дело, они с возмущением стали говорить о «путешествии» четырех иностранцев и сразу же согласились рассказать, как все было. Восстановим же по этим рассказам все события.

К скорому поезду Москва — Владивосток спешили пассажиры. Минут за пятнадцать до его отправления на перроне Ярославского вокзала у вагона № 5 появилась группа иностранцев, отъезжающих и провожающих. Бросилось в глаза большое количество мест: чемоданы, сумки, коробки, целлофановые мешки с верхней одеждой и т. д. Четверо иностранцев, говоривших по-русски с акцентом, предъявили проводнику проездные билеты до Хабаровска и заняли шестое купе.

Как правило, люди в поезде быстро знакомятся, находят темы для разговоров, особенно когда им предстоит вместе проделать не одну тысячу километров. Так было и в пятом вагоне. Исключением были пассажиры шестого купе. Знакомства с советскими гражданами-попутчиками они всячески избегали.

Затворничество иностранцев вызывало, естественно, некоторое недоумение у пассажиров вагона. Кто они, эти люди? Куда и зачем едут? Любой мало-мальски наблюдательный человек не мог не обратить внимания на нервозность в их поведении. Более того, то один, то другой пассажир из этого купе постоянно находился в проходе вагона возле окна. И вот что странно: в то время, когда остальные пассажиры смотрели на красивые пейзажи, иностранцы из шестого купе обращали свои взоры в другую сторону. Нельзя было не заметить, что интерес у них разгорался именно тогда, когда на горизонте появлялся военный или промышленный объект. Они входили и выходили из купе, обменивались многозначительными взглядами, репликами.

Необычным в поведении иностранцев было и то, что они просыпались и вставали еще до наступления рассвета, а запирались в купе с наступлением темноты. Но, видимо, сразу спать не ложились, потому что еще долго из-за двери купе разносились по всему вагону иностранная речь и звуки джаза — туристы крутили транзистор. Работники вагона-ресторана предлагали пассажирам горячие обеды, кондитерские изделия, приглашали в ресторан. И многие, естественно, пользовались этими услугами. Только четверо иностранцев хранили гробовое молчание и никак не реагировали на приглашения. Лишь на четвертый день двое из них отправились обедать.

Обстановка в вагоне-ресторане располагает не только к еде, но и к. беседе с соседями по столику. В данном случае инициатива принадлежала советским пассажирам, которым, естественно, хотелось узнать, куда собрались иностранцы. С видимой неохотой, лишь бы отвязаться от дальнейших расспросов, они представились американскими спортсменами, едущими на Олимпийские игры в Токио. При этом один выдал себя за боксера, а другой — за тяжелоатлета. Некоторое сомнение вызывал возраст этих «спортсменов». Уж если кто и мог претендовать на это звание, то это англичанин Лавиль — высокий, худощавый блондин. Однако почему-то в числе посетителей ресторана его не было. Теперь-то уж понятно, почему. Представитель английского военного атташе и в данной ситуации оказался на положении младшего партнера, коему, по-видимому, была отведена незавидная роль охранника «имущества» янки. Оставаясь в одиночестве в купе, он был вынужден еще и кухарить, разогревая на спиртовке кашу-концентрат. В вагоне пахло подгорелой крупой.

Во время стоянок поезда, когда пассажиры выходили на перрон поразмяться, иностранцы попеременно оставляли свой наблюдательный пункт у окошка и тоже спешили на «прогулку». Их тянуло туда, где находились советские военнослужащие. При этом вояжеров интересовали знаки различия родов войск на их погонах.

Пассажиры возвращались в вагон, поезд трогался. И вот однажды из купе иностранцев показалась труба, напоминающая телескоп. Сомнений почти не оставалось: в шестом купе ехали отнюдь не иностранные спортсмены, спешившие на Олимпийские игры…

— Да, кстати, — вспоминает проводница Нина Стоколева, — я, заходя в шестое купе, обратила внимание, что иностранцы уж больно много пишут. Поначалу я подумала, что это письма на родину. Я даже полюбопытствовала: «Наверно, вы очень любите своих жен, что так много пишете им». Обычные пассажиры привычны к тому, что мы заходим к ним в купе подмести пол, сменить постельное белье, предложить горячего чаю. Но эти… Их почему-то раздражали наши услуги.

Мы поинтересовались у Нины, почему она не предупредила иностранцев о том, что фотографировать из вагона не полагается.

— Да как же! Я предупреждала их, — ответила Нина.

— Натерпелись мы с ними, — перебивает проводник Юрий Фионов. — На одной из станций трое из них чуть было не отстали от поезда. И почему бы вы думали?..

Да потому что на железнодорожных путях этой станции стоял эшелон с военной техникой. Рассвет едва забрезжил. Но от опытного взгляда шпионов эшелон не ускользнул. Они выскочили впопыхах из вагона и бросились в хвост поезда, чтобы детально рассмотреть зачехленную технику и сделать снимки с близкого расстояния.

— Но поезд тронулся, — продолжает Юрий, — и господа иностранцы были вынуждены, как зайцы, бежать за составом, с трудом вскочили в последний вагон.

А между тем поезд приближался к Хабаровску, где иностранцы должны были сойти. Накануне вечером один из них зашел в служебное купе проводников и попросил книгу жалоб и предложений.

— Сначала я подумал, что мы чем-то не угодили избалованным иностранцам, — рассказывает Фионов. — Однако на их лицах не было неудовольствия. Наоборот, они заискивающе улыбались. И тут я подумал, что книга им, видимо, нужна для того, чтобы узнать фамилии и адреса, которые оставляли некоторые военнослужащие.

А через некоторое время все тот же иностранец в очках протянул мне лист бумаги. Это была благодарность иностранных «туристов». Если хотите, можете взять ее, нам их похвала не нужна, — и Юрий протянул официальный бланк аппарата военного атташе при посольстве США в Москве. Под текстом стояли подписи Обри, Ливера, Смита и Лавиля.

— Мы показали эту бумагу бригадиру поезда, — заметили Нина и Юра, — заодно и рассказали о всех своих подозрениях.

— Я и сам замечал, что иностранцы из пятого вагона не те, за кого они себя выдают, — говорит бригадир Юрий Петрович Нестеров. — А когда я услышал рассказы товарищей, у меня сложилось твердое убеждение, что эти люди делали в пути какое-то грязное дело. Мы написали заявления и передали их в органы КГБ.

Итак, наше первое интервью закончено. Теперь снова беседуем с представителем Комитета государственной безопасности. Он рассказал нам, что благодаря бдительности советских людей эта шпионская операция сорвалась. Работники Хабаровского краевого управления КГБ изъяли у «дипломатов» два длиннофокусных объектива к фотоаппаратам, разведывательный приемник, карты, 26 блокнотов с разведывательными записями и 26 отснятых пленок (более 900 снимков). Шпионы были пойманы с поличным. Высокопоставленные чиновники из посольств США и Англии в Москве выражали недовольство и всячески пытались выгородить своих разведчиков. Не осталась в стороне и западная пресса, которая раздувала шумиху вокруг якобы зря обиженных «дипломатов». Впрочем, эта шумиха уже обернулась против ее организаторов. Напрасно старались адвокаты шпионов в Вашингтоне и Лондоне: факты — упрямая вещь.

Перелистываем блокноты. Их много. Четыре книжки содержат записи разведывательных заданий Пентагона и представляют собой перечень объектов, расположенных по Транссибирской магистрали, в которых наиболее заинтересованы империалистические разведки.

Все блокноты со шпионской скрупулезностью испещрены записями и пометками. Они делались через каждые 3–5 минут, через каждые 3–4 километра. Вот одна из них, привязанная к местности: «Высоковольтная линия электропередачи (фотоаппарат № 2, катушка А, кадр 21); мост через реку, две казармы, военный аэродром (фотокамера № 6, катушка В, кадр 21–21)».

А вот еще одна любопытная запись: «12 неустановленных тягачей для межконтинентальных ракет большого диаметра класса «земля — земля» (камера 4, катушка Е, кадры 5–7). Выдержка сделана на скорости 1250 при диафрагме 2. Следовало бы сделать при скорости 14 000 при диафрагме 4, 3 снимка передержаны».

Разве похожи эти записи на пометки туриста, любующегося красотами русской природы?! Нужны еще примеры? Их. можно приводить бесконечно. Как мы уже указывали, мелким почерком испещрены 26 блокнотов!

Знакомясь со всеми этими материалами, невольно задумываешься над тем, что эти «дипло-маты»-шпионы могли бы нанести безопасности Советского государства немалый ущерб, если бы наши чекисты с помощью советских людей вовремя не пресекли эти действия.

Н. Волков Б. Федоров ЛЮБОПЫТСТВО НЕ ПОРОК!

Известная поговорка «Любопытство — не порок» представляется нам несколько спорной, особенно когда дело касается представителей некоторых иностранных держав, аккредитованных в нашей стране. Дело в том, что есть среди них такие, кто никак не может определить грань, отделяющую любознательность от действий, имеющих совсем иное название.

Это убедительно подтверждают похождения двух помощников военного атташе США в Москве подполковников X. Мэтсона и Г. Джекобсона, «случайно» оказавшихся в расположении воинской части под белорусским городом Борисовом.

Надо же! Ехали дипломаты в Борисов и Вильнюс познакомиться с достопримечательностями этих городов, а уже на следующий день после выезда из столицы очутились в запретной зоне.

Когда их присутствие было обнаружено, они, памятуя, что нападение — лучший вид защиты, учинили скандал.

Что же произошло в Борисове?

…На привокзальной площади в пригородный автобус села группа людей в военной форме и пятеро в штатском, из них три женщины. На остановке «Зеленый бор» водитель автобуса объявил пассажирам:

— Граждане! Мы выехали за черту города. Лиц, не имеющих специальных пропусков в военный городок, прошу выйти здесь.

(Заметим, что такое объявление всегда делается именно для того, чтобы избежать случайностей и недоразумений.)

Все остались на местах, только один мужчина в очках, похожий на пастора, подтолкнул другого локтем и недвусмысленно показал взглядом на военную технику, которая уже «просматривалась» впереди. Соблазн оказался велик. Мэтсон и Джекобсон (а двое в штатском были именно они) преступили границу любопытства и оказались на стезе порока. Они не сошли и на следующей остановке.

Миновав ворота контрольно-пропускного пункта, автобус остановился, и патруль попросил предъявить пропуска. Они оказались у всех, кроме военнослужащих… из армии США, которые вместо пропусков предъявили только заискивающие улыбки.

Патрульные потребовали, чтобы неизвестные покинули машину. И вскоре улыбки Мэтсона и Джекобсона сменились оскалом. Они что-то лихорадочно комкали в карманах, грубили, демонстрируя превосходное знание бранного лексикона.

— Что у вас в карманах? — спросил их патрульный.

Незваные гости после настойчивого требования извлекли из карманов несколько блокнотов. В них, как выяснилось несколько позже, оказались записи разведывательного характера.

Вдруг Мэтсон и Джекобсон резко изменили тактику. Они заявили, что являются иностранными дипломатами и попали в автобус и гарнизон «по ошибке».

Но это была ложь. В одном из блокнотов оказалась предварительно сделанная запись, относящаяся к тому самому объекту, на котором «случайно» оказались американцы.

Наконец они предъявили дежурному офицеру свои дипломатические карточки и потребовали вызова «представителя властей».

Вскоре из Борисова прибыл капитан милиции. Выслушав рассказ патрульных о происшедшем, он приступил к составлению акта, причем каждый его пункт тут же опровергался «дипломатами». Они потребовали вызвать шофера, который, по их словам, не делал при выезде из города никаких предупреждений. Это было опровергнуто как прибывшим с очередным рейсом Вашкевичем, так и другими пассажирами, ехавшими в автобусе. Тогда дипломаты, пошептавшись, заявили, что не понимают по-русски и требуют переводчика. После такого «дипломатического сальто» никто не мог удержаться от смеха. Брань, беспрестанно извергаемая американцами на чистом русском языке, еще звенела в ушах. Правда, теперь они замолчали.

Одним словом, Мэтсон и Джекобсон делали все, чтобы затянуть время, что, видимо, входило в их расчеты. Переводчика поблизости не оказалось. Пришлось обратиться за помощью к учителю английского языка.

Потом они заявили, что «не видели границы города». Прогулка к уже знакомой остановке «Зеленый бор», где на прочном бетонном основании был установлен щит с надписью «Борисов», казалось бы, развеяла последние сомнения, но высокопоставленные джентльмены стали утверждать, что щит появился лишь сию минуту.

Неуемная фантазия Мэтсона и Джекобсона истощалась. Они с трудом сдерживали нервную дрожь. Факты недозволенной деятельности военных дипломатов были налицо.

Быть может, найдутся наивные люди, которые поверят в случайность происшествия под Борисовом? Должны их разочаровать. МИД СССР уже указывал посольству США в Москве на действия Джекобсона в Чугуеве, также несовместимые с его дипломатическим статусом.

Более того, похождения двух американцев в районе Борисова превзошли их коллеги из аппарата американского военно-морского атташе Ричардс, Хаммер и Чэннел. Они совершили кавалерийский наскок на судостроительные заводы в Ленинграде. Их застали в момент фотографирования территории одного из них. Они грубили представителям охраны предприятия, показывая поразительное сходство характеров с участниками эпизода в Борисове и категорически отказались выдать заснятые фотопленки. На свои подозрительные «экскурсии» американцы прихватывали «младшего партнера» — помощника атташе вооруженных сил Канады подполковника Уотсона. Он выполнял функцию «наблюдательной вышки». Его завидный рост помогал без особых усилий заглядывать через высокие заборы и корректировать наблюдения своих американских коллег, подсматривавших в щели заборов.

Не слишком ли много «случайностей»? Нам кажется, что некоторым дипломатам пора научиться видеть границу между деятельностью, определенной их статусом, и шпионажем.

П. Демидов МАСКА

Запомним дату 19 августа 1975 года. Шесть часов утра. Дэнни Мак Артур Лофтин вышел из дома. Постоял у подъезда, словно раздумывая, что делать. Взгляд его скользнул вдоль улицы и ни на чем (или ни на ком?) не остановился. Да и что могло бы привлечь его внимание в такой ранний час. Дворник, который усердно орудовал метлой возле подъезда? Так ведь они уже успели привыкнуть друг к другу за столько времени, слава богу, не первый год соседи. Только вот зачем пунктуальный иностранец раньше обычного вышел из дома?

Лофтин повернул направо, дошел до угла, где обычно стоял его автомобиль. Хлопнула дверца, мягко завелся мотор, и темно-синие «Жигули» тронулись с места. Почему он не воспользовался представительным голубым «доджем», своей основной машиной? Впоследствии мы убедимся, что на то были веские основания. Впрочем, почему впоследствии? Вице-консул генерального консульства Соединенных Штатов Америки в Ленинграде Дэнни Мак Артур Лофтин, он же кадровый сотрудник Центрального разведывательного управления, должен был встретиться с человеком, которого предполагал завербовать. Встретиться предстояло, разумеется, тайно. Потому американский дипломат предпочел респектабельному лимузину скромную малолитражку, каких в городе тьма, логично полагая, что на номер машины Д 04-035 мало кто обратит внимание.

Итак, Лофтин вышел из дома, сел в «Жигули» и уехал. Запомним дату — 19 августа 1975 года…

Миша рос один. Нет, не сиротой. Детство его прошло при папе и при маме. Во время войны Петр Петрович Казачков занимал довольно видное положение, и семья жила в достатке. К тому же он и жена, Мишина мама, имели ученые степени кандидатов наук. Поэтому, когда в 1944 году у Казачковых родился сын, будущий Михаил Петрович, с судьбой наследника особых проблем не предвиделось. Спустя некоторое время Казачковы переехали в Ленинград, глава семейства увлекся коллекционированием произведений живописи. Это я к тому, что хочу объяснить, в какой обстановке проходило становление юной жизни.

Миша рос один — без братьев и сестер. Но в окружении академических изданий Пушкина и Толстого, полотен Левитана и Коровина, Кончаловского и Рериха. С детства он слышал о великих именах, и Миша научился легко обращаться с ними, как если бы они жили по соседству. Когда, в какой момент Миша Казачков пришел к выводу, что эстетическая и художественная ценность произведений искусства очень плодотворно переводится в денежные знаки, сказать трудно. Во всяком случае, к двадцати двум годам он успешно совершил свою первую финансовую операцию, чьей жертвой оказались как раз академические Пушкин и Толстой. Событие это совпало с другим, которое проложило еще одну линию в русле его жизни. Михаил Казачков окончил Ленинградский университет и занял место младшего научного сотрудника в Физико-техническом институте имени А. Ф. Иоффе. Физики и лирики сосуществовали в его душе вполне благополучно.

В школе он был отменным учеником. К пятнадцати годам вполне сносно, по словам товарищей, изъяснялся по-английски. В университете — далеко не на последнем счету. Сессии — досрочно. Зачетка — в порядке. Так что его приход в институт был естествен и, как многие считали, заслужен.

Те, кто бывал у него дома, на Пушкинской улице, потом долго и с восхищением рассказывали, какая у Казачкова великолепная коллекция пластинок, «дисков». На стенах — работы русских живописцев XIX–XX веков. Иконы. Уютно мурлычет в углу магнитофон. Вот Миша посмотрел на часы («Сейко» — последняя модель), включил транзисторный приемник, безошибочно поймал нужную станцию, и «нерусская русская» речь раздвигает горизонты ваших представлений о мире и, главное, о вашей же стране. Здесь можно было полистать относительно свежие «Тайм» или «Лайф», узнать из западногерманского или какого иного справочника цены на товары, при мягком свете торшера выпить рюмочку-другую виски или джипа. И почувствовать себя почти там. Полумрак. Полусвет. Полужизнь.

Контактов с нужными людьми у Миши было тьма. Как на хорошей распределительной подстанции. Знакомые менялись часто. Ну а те, кто был в особом доверии, хоть и замечали, но вроде бы не замечали, что иные картины очень быстро уступали место другим, книжные полки обновлялись, как экспозиции в магазине, вместо стереофонического «Грюндига» вдруг появлялся не менее стереофонический «Сони», а голоса, что звучали раньше из динамиков «Сателлита», теперь окрашены медовым тембром другого радиоприемника, «Нейшнл» или «Шарп». Однако на то оно и доверие, чтобы, замечая, не замечать. Не замечать, например, как неизменно возникал Миша Казачков в домах, где недавно кто-то умер и осиротевшая семья собирается продать кое-что из ценных вещей. Вазочку там или сервиз, или книги, или те же картины. Художественные Достоинства, как мы помним, Миша Казачков успешно переводил в иной, универсальный, с его точки зрения, эквивалент. Однажды, купив вазочку из китайского фарфора за двадцать пять рублей, продал ее какому-то эстету за пятьсот. А картину, приобретенную в Ленинграде за 600 рублей, уступил киевскому ценителю искусства за полторы тысячи.

Я написал: однажды. Если бы! Путь, который Казачков прошел по цепочке преступлений, нанизывая одно звено за другим, составляет не один год. За это время он совершил сотни махинаций — спекулировал, занимался контрабандой, валютными сделками, вступал в отношения с людьми сомнительными и откровенными негодяями, обманывал доверчивых и облапошивал несведущих.

Предприимчивый и ловкий, умеющий направить свои способности лишь на одно — личное благо, не гнушаясь при этом ничем (как говорится, его бы энергию да в мирных целях!), Казачков, понятно, чувствовал себя стесненно в рамках нашего строя, нашей морали. И произошла любопытная трансформация. В детстве и отрочестве, объективно отмеченный печатью незаурядности и субъективно утверждаемый в этом мироощущении матерью (отец Казачкова умер), он вошел в зрелость с твердым сознанием собственной исключительности. Вы думаете, проза жизни поставила его на место? Не было прозы! Сплошное порхание, легкий полет, скольжение по поверхности и — малыми затратами — большие дивиденды.

Переступив порог института имени Иоффе, Казачков очень быстро создал себе репутацию весьма полезного человека. Без гостей в институте обходилась редкая неделя, значит, кому-то нужно отрываться, значит, будет страдать работа, а тут — Миша. И специалист, и в общем-то человек без определенных занятий, потому что который год работает над темой, а толку — ноль, стало быть, и отрывать-то не от чего, и ему самому все это в охотку, за чем же дело стало? А оно и не стало. Визит — Миша. Культурная программа для гостей — Миша. Встречи-проводы — опять же он, Миша.

А вскоре ленинградская таможня сделала представление институту: была задержана контрабанда, которая, как выяснилось, предназначалась Казачкову. Конфуз! Постановили: избавить от общения с иностранцами.

Но не нуждался к тому времени Михаил Петрович Казачков ни в зарубежных контактах с помощью института, ни в больших и малых радостях, вытекающих из них. К тому времени он освоил не только технику спекуляции, но и технологию контрабанды, овладел существующими и изобрел (представьте!) новые способы контактов с зарубежными партнерами. К тому времени он уже превратился из мелкого деляги в крупного, с размахом, дельца.

Одним из его заочных клиентов был владелец крупного книжного магазина в Париже. Для него Казачков подобрал весьма неплохую библиотеку: первое издание Большой Советской Энциклопедии, Энциклопедический словарь Граната (74 тома), первое издание Литературной энциклопедии, Толковые словари Даля и Ушакова, академические издания Толстого (90 томов) и Пушкина. (Заметим: эти и другие книги, которые будут упоминаться в дальнейшем, а также картины в большинстве своем запрещены к вывозу из Советского Союза, так как они отнесены к раритетам.) Посредниками в этой операции были некто Бушовски, словак по национальности, и гражданин Республики Заир Жозеф-Жюльен Нтумба Нканда. Поскольку гонцы не могли осилить всего груза литературного наследия, Казачков прибегнул и к помощи почты — через подставных лиц, на подставные адреса.

Не менее плодотворными были контакты Казачкова с гражданами Соединенных Штатов Америки. Заведующий славянским отделением Колумбийского университета Роберт Карлович приобрел у Казачкова 226 томов — энциклопедии, словари, академические издания русских классиков. Через Уильяма Челсму переправил за океан некоему Джорджу Маэске редчайшую книгу — «Лимонарь, или Цветник Духовный», изданную в Киеве в 1628 году.

Но широкая душа Миши вмещала далеко не одну пламенную страсть. За 10 лет через его руки прошли магнитофоны «Дайнако» и «Филиппе», «Ревокс» и «Акай», с наушниками и без, с усилителями и без оных, оснащенные стереофоническими колонками и системой «Долби». Он получил от своих поставщиков не менее 390 «дисков» (которые продал, нажив при этом около 20 тысяч рублей). И еще две тысячи французских франков, но об этом чуть позже. Его контрагенты — уже знакомые нам Нтумба и Карлович, да еще Фредерико Мутомбо, сын дипломатического представителя Республики Заир в Москве, да Фрума Готтшалк (США), да… может, хватит? Ведь нам предстоит рассказать еще и о других контактах Казачкова с уголовным кодексом, без которых портрет его будет неполным.

27 июля 1975 года вблизи советско-финляндской границы в заброшенном доте был обнаружен сверток. В нем оказались картины и иконы. В частности, «Батальная сцена» ван Хуфа и «Николай Чудотворец» с «Иоанном Предтечей». Сверток анонимный — ни от кого, никому. Ясно: все сведения хранила чья-то память. Но чья?

Розыскные меры, которые были предприняты следственными органами, не дали ответа на этот вопрос. Ни владелец, ни посредник, ни адресат не появились. Но когда через четыре месяца против Казачкова будет возбуждено уголовное дело и в его квартире произведут обыск, найдут журнал с записями, сделанными рукой Михаила Петровича (это установит графическая экспертиза). В журнале отыщутся и святые, и ван Хуф, против которого будет поставлена стоимость — десять тысяч рублей. Там же будут и точно такие же метки, что стояли на упаковке, и еще другие, означающие предметы, ушедшие безвозвратно (у Казачкова была своя система кодирования). Черновики писем, изъятые тогда же, помогут установить, какие и сколько антикварных книг Казачков подготовил к контрабанде. Но все это будет. Пока же — бурная деятельность.

За тысячу рублей он сбыл двум финнам картину Владимирского «Летний день с купальщицей» и икону. Сделка состоялась прямо в его квартире накануне Нового года, и это должно было служить доброй приметой на будущее.

Так что Михаил Петрович чувствовал себя на коне. В активе — операции с картинами Клодта, Окономо, Клевера, Рериха, Броерса, Кустодиева, Бурлюка, Лорена, Иванова; махинация с коллекцией палехских изделий: пусть невелика прибыль — каких-то двести рублей, но все-таки… Не будь Михаил Петрович столь неприхотлив, разве удалось бы ему нажить на подобных спекуляциях и сделках почти двадцать тысяч рублей? А размер контрабандных операций, которые он намеревался осуществить, но не успел? В одном лишь 1975 году почти на тридцать тысяч рублей.

Не будем подсчитывать доходов Казачкова. Этим достаточно занималось следствие. Столь же тщательно, сколь и объективно. Следствие не хотело идти по пути ужесточения вины. Но есть косвенные признаки, как бы дополнительные штрихи к портрету, и они порой могут сказать больше, чем иная очная ставка.

Чуть было не написал привычную фразу: Казачков жил не по средствам. Всё так, если иметь в виду зарплату. Но это Корейко у Ильфа и Петрова жил так. А Михаил Петрович — как раз по средствам. Было, например, у него к моменту ареста три жилища. Одно — где обитал с матерью, женой и сыном. Другое — трехкомнатную квартиру — снимал для дела (платил он за нее, кстати, ровно столько, сколько получал в институте). А еще одну снял для любовницы. Жена не работала, но заботливый глава семейства охотно отправлял ее и сына на курорт. Сам — с дамой сердца — предпочитал отдыхать в Крыму. Одевался неброско, но, как говорили о нем приятели, люксово. Не стыдилась своих туалетов и жена. Когда один из его приятелей — некто Владимир Велле — выехал на постоянное жительство во Францию, Казачков легко дал ему взаймы двадцать пять… тысяч. По средствам, очень даже по средствам жил Михаил Петрович. Вот только каким способом эти средства добывались…

У читателя готово сорваться возмущенное: да что же это такое, в самом деле?! Куда все смотрели? Есть ли на них управа? Управа есть. А что касается куда смотрели, то тут разговор особый.

То, о чем рассказано выше, было известно и до того, как Казачкова поймали на месте преступления с поличным. Но, прежде чем предъявить Казачкову всю сумму обвинений, нужно, чтобы каждое ее слагаемое стало доказанным, неопровержимым фактом. Девять долгих месяцев шло тщательнейшее расследование каждого преступного шага, каждого преступного действия, каждого преступного намерения или подготовки к нему. На одну чашу весов легли поступки, а на другую лишь помыслы, ибо первые имеют противоправное содержание, а вторые не наказуемы. В материалах следствия не осталось ни одной позиции, которая вызывала сомнение. Осталось лишь то, что было подтверждено самим Казачковым, свидетелями и документами. Ну хорошо, а могло ли все это если не быть совсем, то хотя бы не доведено до такой крайней степени? Наверное. Если бы…

Мы — о бдительности, которая не есть синоним подозрительности, но которая сродни таким понятиям, как заинтересованность, забота, внимание. Касается ли это судьбы Родины в целом или каждого человека в отдельности. Благополучия всего нашего огромного хозяйства или крохотного цеха. Бдительность, о которой речь, — это собственная настроенность, восприимчивость ко всему, с чем неблагополучно и внутри, и вокруг нас, с ближними и дальними, со знакомыми и чужими. Отсутствие такой бдительности — это равнодушие.

А тут порою, что скрывать, не все у нас бывает складно. Разве не было видно чуть ли не с первых самостоятельных шагов Михаила Казачкова, что нормы его жизни, мягко говоря, отличаются от общепринятых? А реакция? Ироническое отношение к нему в институте, в лучшем случае — отчужденность, нередко — и мы в этом уже убедились — стремление использовать его, казачковские, «слабости», чтобы избавить от лишних хлопот себя.

Случай с таможней. В коллективе его даже не обсуждали. Отдел кадров лишь попросил Казачкова написать объяснение. Он «объяснил». На том все кончилось. Кончилось, по сути, формально. А ведь милиция возбудила против Казачкова уголовное дело. Однако он выкрутился, доказал свою непричастность. И в дальнейшем, по разным другим поводам и в других обстоятельствах, Казачков попадал в поле зрения органов правопорядка. Но не был пойман за руку — и не вор. И всех это успокаивало, хотя должно бы насторожить его жену, друга.

Казачков был отнюдь не безвинным ягненком. У него была довольно гибкая тактика поведения. Все тихо — Казачков предприимчив и активен; сгущаются тучи — он тише воды и ниже травы. Взять его за руку было не так-то просто… Природные данные и семья развили в нем комплекс исключительности. Комплекс, который вырос в порок и полностью подчинил себе Казачкова.

Казачкову легко давались коммерческие махинации. Достижения в сфере спекуляции и уголовщины он объяснял собственными заслугами и талантом. Коллеги деликатно попробовали поставить ему в укор научное бесплодие — он воспринял однозначно: завидуют и потому не дают хода. У Казачкова появился комплекс неудовлетворенности. Но участью гениев, которых не понимают, Миша довольствоваться не хотел. И пришел к выводу, что ему здесь душно, тесно. В этом коллективе. В этой стране. На этой земле…

Мыслью уехать за границу Казачков поделился с женой. Осторожно, вскользь, чтобы в любой момент можно было обернуть в шутку. Татьяна Васильевна не воспылала негодованием, правда, и не бросилась в восторге мужу на шею — отнеслась спокойно.

— Может, и вправду там нам будет лучше, — согласилась она. — Как-никак оба с высшим образованием.

Практичный и хваткий, он понимал, что там ему вряд ли удастся воспользоваться простодушием и добротой людей, понимал, что там будет мало справки из жэка, что он единственный кормилец в семье и потому не может быть уволен даже по сокращению штата. Казачков Михаил Петрович отлично разбирался не только в магнитофонных системах — в социальных тоже. И, зная, что не отягощен научным багажом, логично рассудил: нужен багаж иного свойства. Багаж, который позволит обществу, куда он стремится, оценить, сколько он, Казачков, стоит.

У него стали меняться не только масштабы операций, но и их содержание и даже стиль. Он сделался более взыскателен к выбору предметов для торговли. Часть вещей пытался переправить через границу не для продажи, а чтобы, оказавшись там, вступить во владение ими. Если клиент внушал доверие, он говорил ему, что предпочитает подождать и получит деньги там. Все — там, все — будущее… Стал меняться и круг его зарубежных знакомых. Все больше в поле зрения попадают люди, примыкающие к дипломатическим кругам, имеющие солидные связи, то есть способные как-то ему помочь. Он заручается согласием одного, поддержкой другого, протекцией третьего… Оказывает большие и малые, в зависимости от обстановки, услуги.

Вот что рассказывал сам Казачков (из протокола допроса):

— Александр Коновалофф — атташе по вопросам культуры и печати Посольства Бельгии в СССР. У меня было с ним пять или шесть встреч. Большей частью в сквере возле посольства, одна в кафе «Националь». Я хотел заинтересовать его, поскольку рассчитывал на помощь с выездом. Предлагал рисунки одного ленинградского художника, вещи, книги. Коновалофф сказал, что финансовая сторона его не интересует. Попросил ноты церковных песнопений. Я обещал. Я попросил его передать моему другу Владимиру Велле кое-какие из его документов, а у него, у Велле то есть, взять деньги, которые я когда-то дал ему в долг, и привезти их мне. Просил, чтобы Коновалофф свел меня с кем-нибудь из своих знакомых, кто поедет за границу раньше его. Обычно Коновалофф отвечал на мои вопросы не сразу, а при следующей встрече. Не знаю, может, консультировался. Я предлагал ему более тесные контакты, но он уклонялся. Говорил, что в посольстве уже есть представления нашего МИДа по поводу того, что Коновалофф занимается деятельностью, не совместимой с дипломатическим статусом. А второй раз ему бы попадаться не хотелось…

Из материалов другого допроса Казачкова:

— Андрэ Голованов — представитель одного из зарубежных банков в Москве. Встречался с ним не меньше десяти раз. Познакомился через Владимира Велле (он тогда еще не уехал). Пользовался уже отработанным способом связи — звонил по телефону и, ничего не говоря, клал трубку. Это означало, что через 15 минут мы должны встретиться в условленном месте. Обедали в ресторане на Чистых прудах. Как-то в вестибюле театра «Современник» он передал мне магнитофон «Сони», присланный из Парижа Владимиром Велле. Одна из встреч была на похоронах отца Велле. Я попросил Голованова отвезти Велле письмо, но он отказался, сказал, что лучше выучить его наизусть. Письмо касалось моих требований к Велле вернуть долг. Я, в частности, хотел, чтобы он прислал через Голованова десять тысяч американских долларов. У нас с Головановым была договоренность: по телефону мы говорим только по-английски, я называюсь Бронштейном…

На первый взгляд — лишь бытовая возня вокруг тряпок, статуэток, псалмов. Но лишь на первый взгляд. По сути — незаконные встречи, противоправные действия, контакты со связными, которые способны были заниматься не только коммерческой деятельностью. Казачков, казалось ему, ловко цеплял клиентов на крючок наживкой в виде картин — Кандинского или ван Хуфа, икон или серебряных рублей петровского времени. Но кто кого цеплял в действительности, у нас еще будет возможность убедиться.

Чеки серии «Д»

Казачков спешил. Время шло, в его воображении за рубежом кипела прекрасная и заманчивая жизнь, а он был все еще только на подступах. Казачков хотел переселиться с комфортом. Вот когда потребовались все краски его коммерческо-уголовного таланта!..

Наконец ему удалось получить вызов оттуда, и он стал оформлять документы на выезд и требовать в институте характеристику. Но к этому времени Михаил Петрович Казачков уже вполне созрел для прокурорской санкции на арест. Так что в основе дела Казачкова лежит вовсе не политика, как хочет это представить сам Казачков вкупе с иными поборниками прав человека, а самая примитивная уголовщина.

Следует сказать — и это очень важно — вот еще о чем. Есть у Казачкова сын, Петя. Когда Казачков окончательно решил уехать и стал готовить документы, Пете было три года. Понятно, ему еще было рано самому решать свою судьбу. Тем более что речь шла не о выборе детского сада. Речь шла о Родине. Речь шла о том, как сказал поэт, куда идти, в каком сражаться стане. Могло ли общество оставаться безразличным к решению Петиного отца, Михаила Казачкова, — человека, у которого в представлениях о правах и обязанностях гражданина перед своим Отечеством явное смещение? Сын Казачкова обладает не меньшим, чем любой другой гражданин, правом иметь свою Родину. Общество, которое считает своей главной заботой благо людей, не может оставаться равнодушным, если чье-то недомыслие, или злая воля, или низменный интерес ломает другие судьбы. Это, так сказать, к вопросу о правах…

В случае с Михаилом Казачковым было еще одно существенное обстоятельство. Родственники, которые прислали ему вызов, на деле оказались вовсе не родственниками. Стало быть, ни о каком воссоединении семьи речь идти не могла. К тому же в присланном документе стояла другая фамилия. Казаков. Весьма возможно, произошла ошибка. Но документ есть документ, и от факта никуда не денешься. Как поступил Михаил Петрович? В своей обычной манере. Обратился за помощью к иностранным друзьям, в частности все к тому же Коновалоффу. Подчистили, подправили, но подлог впоследствии вылез на свет.

А время шло. И Казачков засуетился еще активнее. И теперь самый момент вернуться к началу нашего рассказа, к тому самому раннему утру 19 августа 1975 года, когда вице-консул генерального консульства Соединенных Штатов Америки в Ленинграде и сотрудник Центрального разведывательного управления Дэнни Мак Артур Лофтин вышел из дома и сел в темносиние «Жигули» под дипломатическим номером Д 04-055.

Хлопнула дверца, мягко завелся мотор, и темно-синие «Жигули» тронулись с места. Дэнни Мак Артур Лофтин ехал на встречу с Михаилом Казачковым.

Эта встреча была не первой, и она не будет последней. Дипломату-разведчику еще предстоят контакты с Михаилом Казачковым — впоследствии завербованным им агентом. Пока же ограничимся одним: Лофтин искал такого человека — человека, готового служить ЦРУ, готового продать самое святое — Родину. И Лофтин такого человека нашел.

10 ноября 1975 года уже известный нам Александр Коновалофф, атташе по вопросам культуры и печати Посольства Бельгии в СССР, пришел к матери Владимира Велле — Фаине Ильиничне и оставил ей конверт, на котором было написано: «М. Казачкову от А. Г.» (Андрэ Голованов). В конверте были чеки серии «Д» на сумму 350 рублей. Голованов получил от Владимира Велле две тысячи французских франков, обменял их на чеки, а Коновалофф выполнял в данном случае роль связного. Деньги предназначались Казачкову в счет погашения долга.

Это было прямым нарушением закона о валютных операциях. Следственные органы возбудили против Казачкова уголовное дело. Нужно сказать, что к этому моменту Казачков совершил немало противозаконного. Это были не только финансовые махинации. Он вступил в контакт с представителем ЦРУ, стал, по сути, его агентом и собирался передать ему важную информацию, которая могла бы нанести серьезный ущерб нашему государству. Казачкова нужно было остановить.

В квартире Казачкова был произведен обыск, в результате которого обнаружились улики, свидетельствовавшие о его незаконной коммерческой деятельности.

Прокурор города Ленинграда дал санкцию на арест гражданина Казачкова в связи с его незаконной валютной сделкой с бельгийским дипломатом Александром Коновалоффом.

В процессе следствия будет установлено все: не только деятельность Казачкова, крупного спекулянта и контрабандиста, но — и самое главное — шпионская деятельность Казачкова в пользу американской разведки.

Итак, встреча. Конечно же Лофтин стремился к ней. Успех мог существенно поднять его акции в конторе. Но была и опасность. Казачков, правда, говорит, что недоволен жизнью, что его не устраивает здешняя система, оттого хотел бы уехать. А может быть, что-нибудь другое? Может… Но там, за Потомаком, в окрестностях Вашингтона, в местечке под названием Лэнгли, где разместилось Центральное разведывательное управление, там от него ждут работы. Там нет дела до того, что он еще и дипломат, Дэнни Мак Артур Лофтин, что генеральное консульство призвано способствовать развитию отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки, что он как вице-консул призван заниматься тем же. А он? Едет на встречу с будущим агентом. Деятельность, уж точно несовместимая с дипломатическим статусом. Он, Лофтин, отлично это понимает.

Однажды он уже сделал скользкий шаг. Когда выставили из страны Шорера: коллегу поймали в момент получения им информации. Не выручили ни дипломатический паспорт, ни положение вице-консула. Дернула его тогда нелегкая помогать при отъезде! Объяснить, конечно, можно: он — вице-консул, который как раз занимается административными и финансовыми делами. Только объяснять некому, а ненужной активностью сам впаял себя в шореров-скую цепочку. С тех пор и не оставляет мысль, что за ним следят. Правда, он ни разу не находил ей подтверждения, но уж в этих вещах он, будьте уверены, разбирается. Как ни старался, не находил. Неожиданно менял маршруты передвижения, знал лучше иных горожан проходные дворы старого Ленинграда (этим его знанием восхищались знакомые), вызывающе вел себя, чтобы хоть как-то привлечь внимание, — никакого результата! Несколько недоуменных взглядов прохожих, смех детей — вся реакция.

Ну кто еще, кроме него, Лофтина, отправлялся на лужайку к памятнику Пушкина и прямо на траве пил из термоса кофе? Кто садился на ступени движущегося эскалатора и читал газету? На приемах не брал в рот спиртного, цепко следя за окружением, и если и обращал на себя внимание, так, пожалуй, как раз этой странностью. И Лофтин нервничал еще больше. Именно оттого, что все вокруг было спокойно и не внушало подозрений. Разумеется, он ничем не выдавал своего состояния, разве только кулаки — проклятая привычка, никак не избавиться! — сжимал чаще и стремительнее.

…Очень уж откровенен этот парень. Подозрительно откровенен. А почему, собственно, подозрительно? Ну, сосед. Ну, частенько встречал его на улице, когда тот гулял с сыном. Так ведь это же ты сам, Дэнни Лофтин, первым как-то поклонился ему! Так с тех пор молча и раскланивались, встречаясь на Пушкинской. И вот однажды…

Время близилось к обеду. Казачков знал, что Лофтин вот-вот должен появиться дома: он был пунктуален. Вскоре действительно подкатила машина. Теперь оставалось ждать…

Казачков прошел коротким путем — проходными дворами и оказался возле нужного подъезда. Постарался встать так, чтобы не привлекать ничьего внимания. В два часа дня на площадке этажа, где жил Лофтин, хлопнула дверь. Послышались шаги. Казачков вышел из укрытия, подошел к вице-консулу и представился. Назвался и Лофтин: Дэн.

— Я хотел бы встретиться с вами в более подходящей обстановке. У меня есть для этого квартира, не очень далеко, на канале Грибоедова.

— Зачем?

— Дело связано с выездом, и мне хотелось бы обговорить кое-какие вопросы. Уверяю вас, это безопасно.

Казачков дал адрес. Лофтин сказал, что свяжется с ним позднее. На том и разошлись.

Шли дни. Лофтин не объявлялся. Казачков нервничал. Но каждый при этом продолжал заниматься своим делом. Один — спекулировал. Другой…

30 июня 1975 года Дэнни Мак Артур поехал в Москву, где пробыл до 3 июля. Что делал — нам неизвестно. 12 июля Лофтин поехал в Хельсинки, где за вывеской американского дипломатического представительства разместился крупный разведывательный центр. 15 июля вернулся в Ленинград. С 14 по 16 августа он вновь побывал в Москве, а через три дня, то есть 19 августа 1975 года, у него наконец состоялась обещанная встреча с Казачковым.

Итак, мы знаем, что Лофтин вышел из дома в шесть часов утра, на что, естественно, обратил внимание дворник. Куда он поехал — неизвестно. Известно лишь, что милиционер видел стоящую у Обводного канала автомашину марки «Жигули» темно-синего цвета с дипломатическим номером Д 04-055. В машине никого не было. Часы показывали десять утра.

Двумя часами раньше в квартиру Казачкова, адрес которой он сообщил Лофтину, кто-то позвонил. Михаил Петрович не имел обыкновения отворять двери на случайные звонки — обычно его заранее предупреждали о визите по телефону. Так он поступил и на этот раз. Неизвестный был настойчив, но Казачков дверь так и не открыл. В десять часов утра Казачков и Фаина Ильинична Велле (она в это время гостила в Ленинграде, а жена с сыном отдыхали в Эстонии) вышли из дома, и в садике напротив Михаил Петрович увидел вице-консула. Они издали поприветствовали друг друга, и вдвоем с Лофтиным вернулись на квартиру, оставив Фаину Ильиничну в саду.

— Вы, наверное, уже потеряли надежду увидеть меня? К сожалению, не было никакой возможности. Скажите, нас не подслушивают?

Казачков включил радио.

— Давайте объясняться письменно, — для большей безопасности предложил Лофтин.

Из показаний Михаила Казачкова:

— Лофтин попросил меня ответить на вопросы анкеты, которую принес с собой. Он сказал, что как только я это сделаю, с того же дня начнется срок, необходимый для получения американского гражданства. Анкета была отпечатана на машинке по-русски, состояла из двух небольших листков. Вверху была строчка: «Бумага растворяется в воде со всем, что на ней написано». Помню, что Лофтин достал ее из блокнота, в котором листы были такого же размера и цвета. Помимо обычных вопросов, касающихся времени и места рождения, состава семьи, работы, там были такие: Есть ли автомобиль? Отношение к воинской обязанности. Были ли отношения с КГБ? Отношение к секретным работам. Подал ли на выезд, когда? И еще один вопрос, который поразил меня больше всего; кого еще знаю из американцев, кроме профессора Дункана Райта?

Здесь необходимо пояснить, почему этот последний вопрос так удивил Казачкова. Дело в том, что Михаил Петрович как-то познакомился с американским профессором в академической библиотеке. Райт выразил желание побывать у Казачкова дома. Но встреча тогда не состоялась.

Михаил Петрович и думать забыл о случайном знакомстве, никому о нем не рассказывал, а уж Лофтину во время их первой встречи и подавно. Между тем американский разведчик располагал этой информацией. От кого?

Из показаний Михаила Казачкова:

— Я ответил письменно на все пункты. Лофтин сказал, что нужно только ставить номер каждого вопроса и сразу писать ответ. Писал, кажется, шариковой ручкой, которую дал мне Лофтин. Лофтин интересовался, чем занимается наш институт, есть ли у него закрытые направления. Спросил об одной очень важной теме, поинтересовался, не знаю ли я, какое учреждение занимается ею. Я ответил на его вопрос, назвал один из институтов, где он находится. Есть ли у меня знакомые в том институте. Я сказал, есть. Кто? Я написал фамилию этого человека, моего друга, которого я давно знаю. В это время вернулась Фаина Ильинична, но она Лофтина не видела, была в кухне. Я вновь попросил Лофтина помочь мне уехать и отправить некоторые картины и книги дипломатической почтой. Он ничего не ответил, но сделал какую-то пометку в блокноте. Когда мы прощались, Лофтин спросил, не нуждаюсь ли я в деньгах. При нем были триста рублей, которые он мне предложил. Он сказал, что мог бы помочь открыть счет в заграничном банке, Я отказался, сказав, что это несвоевременный разговор. Лофтин еще раз спросил, смогу ли я собрать информацию по секретной теме, и если да, то нужно будет передать ее ему при следующей встрече. Он же предложил систему встреч. Каждую среду, начиная с третьего сентября, между 10 и 11 часами утра я должен быть возле магазина «Старая книга», на углу Герцена и Невского. И ждать появления машины с американским дипломатическим номером. Машина должна либо медленно проехать мимо, либо припарковаться и постоять минут десять. Это значит, что в этот же день, в полночь, Лофтин будет ждать меня в подъезде своего дома. Своей приятельнице я сказал, что встречался с американским дипломатом. Встреча носила коммерческий характер. В действительности же я сразу понял, что имею дело с представителем разведывательной службы.

Оставим в стороне сомнительную законность этой встречи: к лицу ли дипломатическому представителю иностранной державы, к тому же работнику консульства, устраивать ее с гражданином страны пребывания? Разве нет для этого иных — общепринятых форм, которые не бросали бы тень на дипломатический статус? Допустим, Лофтин настолько сердоболен, что решился помочь Казачкову даже в ущерб собственному престижу. Допустим… и глянем в корень.

Чем интересовался Лофтин? Научной тематикой Казачкова, его института, других научных подразделений и — особо — проблемой, имеющей оборонное значение.

Какие люди из окружения Казачкова интересовали американского вице-консула? Те, кто мог стать источником, научной секретной информации. (Лофтин даже хотел знать их поименно.)

Почему Лофтин предложил Казачкову заполнить анкету на бумаге, которая «полностью растворяется в воде со всем, что на ней написано»? Да потому, что характер вопросов и соответственно ответов полностью изобличал, что речь идет о чем угодно, только не о выезде за границу.

Как реагировал Лофтин на настойчивые стремления Казачкова вернуть американца в круг его, казачковских, проблем? Лофтин последовательно добивался своего — информации, а на «дела» Казачкова не обращал особого внимания.

Какую цель преследовал Лофтин, предлагая Казачкову деньги и счет в банке? Он явно хотел дать Казачкову аванс, полагая, что тот будет вынужден отрабатывать-его.

И, наконец, последнее. Чем закончилась встреча? Казачков ответил на все интересующие Лофтина вопросы и передал ему другие шпионские сведения. И еще получил два совершенно конкретных задания. Лофтин проинструктировал Казачкова об условиях новых тайных встреч.

Не пора ли переходить к выводам?

Встреча вице-консула генерального консульства Соединенных Штатов Америки в Ленинграде Дэнни Мак Артура Лофтина и младшего научного сотрудника Ленинградского физико-технического института имени А. Ф. Иоффе Михаила Казачкова, состоявшаяся 19 августа 1975 года, была, встречей профессионального разведчика с человеком, которого он собирался завербовать и сделать своим агентом. Что, собственно, и произошло. При этом следует подчеркнуть, что если вначале инициатива знакомства исходила от Казачкова, то впоследствии ею завладел Лофтин, а Казачков послушно пошел у него на поводу по пути шпионажа и предательства. Делал это Лофтин очень ловко, но на то он и профессионал…

Итак, жизнь Казачкова наполнилась новым содержанием. Он нашел нового хозяина и кинулся ему служить. Уже через десять дней М. Казачков начинает искать людей, которые могли бы стать для него источником нужной информации. Особый интерес представляет близкий друг (назовем его Ванин). Какие струны его души рассчитывал затронуть Казачков? Прежде всего болезненное самолюбие Ванина. У того не ладилось с диссертацией, переносились сроки утверждения, и человек, понятно, нервничал. Ему начинало казаться, что кто-то специально действует против него, а Казачков подливал масло в огонь.

Как-то друзья встретились на теннисном корте. И когда отдыхали на скамейке в перерыве между играми, Казачков прямо предложил:

— Могу помочь установить контакт с ЦРУ. Не прогадаешь.

Из показаний свидетеля Ванина:

— Казачков трижды уговаривал меня сотрудничать с американской разведкой. Убеждал передать секретную информацию. Уверял, что там будут все условия для жизни и для работы. Я был дружен с Мишей Казачковым и потому никому не рассказал о его попытках склонить меня к измене. Правда, нужно сказать, был период, когда я начал колебаться, но, к счастью, взялся за ум и не совершил трагической ошибки.

Научный сотрудник одного из ленинградских институтов Ванин действительно едва не разгласил информацию, которая, по заключению экспертизы, является совершенно секретной. Одумавшись, он наотрез отказался от каких бы то ни было контактов с представителем иностранной разведки. Поэтому по делу Казачкова Ванин проходил лишь в качестве свидетеля. Учитывая его искреннее раскаяние, суд счел возможным не привлекать Ванина к ответственности, хотя он и заслуживал наказания за то, что скрывал преступные действия Казачкова. Ванин по-прежнему занимается научной деятельностью, к нему нет претензий, всем своим поведением он доказывает, что сожалеет о случившемся, и старается искупить свою вину. Вот почему мы решили не называть истинную фамилию этого человека.

Между тем близился день условленной встречи, а Казачков еще не справился с заданием. Но не мог же он явиться к своему новому шефу с пустыми руками — ведь Лофтин был так настойчив! Тетрадь, правда, Михаил Петрович уже завел. Это была обыкновенная тетрадь для заметок с изображением Дома-музея Максима Горького на обложке. Но записано в ней было пока до обидного мало — всего несколько фамилий: люди, которые, по мнению Казачкова, могли представить интерес для ЦРУ. (Татьяна Васильевна, жена Казачкова, правда, теперь уже бывшая, подтвердила на следствии, что тетрадь появилась у мужа после ее возвращения из Эстонии. Это значит — после второй встречи Казачкова с Лофтиным.)

Так вот, список. При обыске найдут и его. К тому времени он будет состоять из 166 фамилий. Казачков не просто вносил в него людей, а с разбором, по определенной системе. Он всех их рассортировал и против каждой фамилии проставил определенный условный знак. Дополнительные индексы означали, что одних он знает только по работе, с другими состоит в личных отношениях, третьи — партнеры по финансовым делам. Особое место занимали сотрудники ведущих научно-исследовательских институтов. И были еще пометки: уверен, предполагаю, подозреваю.

Нет сомнения, надежды, которые возлагал Казачков на этот список, — плод его фантазии. Скорее всего, он лишь набивал себе цену в глазах ЦРУ, чтобы скорее добиться собственной цели. Но давайте представим, что список попал по назначению (к счастью, этого не случилось — не успел Казачков). Ничего не подозревающие и ни в чем не подозреваемые люди, достойные и заслуживающие доверия, вдруг оказались бы объектом внимания дипломатов и недипломатов из ЦРУ, объектом их провокаций. А ведь Казачков имел самое серьезное намерение вручить список Лофтину или, как утверждает он сам, переправить его за границу.

Битый час проторчал Казачков возле «Старой книги», но Лофтин так и не приехал. В полночь он все же не выдержал, выбежал к подъезду и послушно дежурил у входа. Лофтин не пришел. То же повторилось через неделю. И еще. И еще… Что же Лофтин? Неужели он в самом деле бросил своего подопечного на полпути в рай? Может быть, он охладел к Казачкову? Потерял интерес? А может, испугался его настырности? Все проще. Казачков нарушил инструкцию, которую ему дал Лофтин, ослушался, проявив излишнюю и непредусмотренную инициативу. В планы Лофтина отнюдь не входило принимать условия Казачкова, он предпочитал диктовать их сам. И делал это, надо сказать, отнюдь не по дипломатическому протоколу. Казачков же не давал себе труда пускаться в аналитические изыскания. Он просто нервничал. Нервничал и спешил. Но при этом продолжал заниматься своим делом: потихоньку шпионил и крупно мошенничал. А Лофтин? Он тоже занимался своим делом.

Через четыре дня после встречи с Казачковым у него дома, то есть 23 августа, Лофтин вновь выезжает в Хельсинки и пребывает там до конца месяца. Какие уж административно-финансовые вопросы американского консульства, находящегося в Ленинграде, решал он в Финляндии, — не нам судить. Известно лишь, что, вернувшись, он опять выдерживает Казачкова, чем, правда, повергает того в панику и вынуждает нарушить инструкцию Лофтина (непредусмотренная встреча в подъезде). Но как бы то ни было, Лофтин проводит и третью встречу, а спустя непродолжительное время — и четвертую. Она стоит того, чтобы рассказать о ней особо.

В Ленинград пришла осень. И в один из ее истинно црекрасных дней, все так же во время юб'еда вице-консула, Михаил Казачков вновь вошел в знакомый подъезд. Хлопнула дверь. Но это был не вице-консул. Казачков ждал. Наконец появился Дэн. Высокий, спортивного склада, он легко спускался по лестнице и, судя по всему, пребывал в отличном настроении.

Вначале они шептались на лестничной площадке. Потом, когда внизу зашаркали шаги, Лофтин отомкнул квартиру и втолкнул Казачкова в тамбур между первой и второй дверьми. И втиснулся туда сам. Там их собеседование продолжалось. Его основной смысл состоял в том, что Лофтин предлагал встречаться через посредника, сказав, что «не имеет права» на прямые контакты. Поинтересовался, нет ли у самого Казачкова таких людей.

Из показаний Михаила Казачкова:

— Я сказал Лофтину, что у меня есть знакомый бельгийский дипломат. Коновалофф. (Помните? Связной в коммерческих сделках. — Авт.) Оказалось, что Лофтин его знал. Он сказал, что связь через этого человека возможна.

Во время обыска квартиры Казачкова был найден журнал, в котором он вел учет своим финансовым операциям.

Был найден и список из 166 человек, помеченный условными значками. Казачков сказал, что это — предполагаемые клиенты для коммерческих сделок. Что составил он список, с одной стороны, для памяти и упорядочения дел, а с другой — чтобы познакомить с ним американского вице-консула. И в подтверждение бросил на стол сложенный вчетверо лист бумаги.

Рукой Лофтина (это не отрицал Казачков и подтвердила графическая экспертиза) по-английски было написано, что к нему, Лофтину, Казачков обращался с просьбой оказать помощь для оформления выезда за границу и что этим, собственно, объясняется встреча его, Лофтина, с Казачковым. Бумага была изрядно потерта на сгибах, поскольку Казачков таскал ее все время с собой. Оба рассчитывали, что бумага надежно прикроет, если вдруг возникнут какие-то недоразумения.

Объяснение Казачкова звучало, говоря мягко, неубедительно. Если вице-консул действительно хотел помочь Казачкову в этом, и только в этом, Лофтину логично было бы препоручить Казачкова тому, кто занимается этими вопросами по должности.

А потом появились на свет два номера журнала «Тайм», в которых были обнаружены искусно замаскированные под текст статей вклейки с именами людей из списка, составленного Казачковым. Отпечатано это было на портативной пишущей машинке марки «Смит-Корона» (установлено экспертизой), которая принадлежала Казачкову (признание самого Казачкова). Были изъяты при обыске также шифрограммы и кодовые таблицы, составленные Казачковым для… чего? В самом деле, для чего понадобилось ему изобретать сложную систему шифровки текстов, если в своих коммерческих упражнениях он порой действовал на грани открытой безрассудной наглости?

Когда Казачкову было предъявлено обвинение, он вдруг обратился к следователю: «У меня есть важное заявление».

К любым заявлениям положено прислушиваться, к важным — тем более. Прислушались и к Казачкову. К его признанию в преступной связи с Лофтиным, сотрудником Центрального разведывательного управления США, о чем Казачков догадался сразу, к готовности Казачкова всячески помочь следствию в разоблачении разведчика-дипломата и к предложению Казачкова… освободить его для этой цели из-под ареста. Два первых заявления Казачкова были приняты к сведению и дали следствию дополнительное направление. Третье заявление, естественно, было отклонено.

1 октября 1976 года судебная коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда рассмотрела дело по обвинению Казачкова Михаила Петровича в совершении ряда тяжких преступлений — контрабанда и спекуляция в крупных размерах, валютные сделки, а также особо опасного — измена Родине в форме шпионажа.

Если бы за каждое из них Казачков отбывал наказание в отдельности, ему бы пришлось провести в заключении тридцать девять лет. И это при том, что судебная коллегия учла в качестве смягчающих обстоятельств, что Казачков судим впервые, искренне раскаивается в содеянном и что он частично способствовал следствию в раскрытии преступлений. Поскольку советским уголовным законодательством предельный срок лишения свободы ограничен, судебная коллегия приговорила Михаила Петровича Казачкова к 15 годам пребывания в исправительно-трудовой колонии строгого режима с конфискацией имущества, без ссылки.

Итак, дело помер сорок девять было закончено. Но не закончилось падение Михаила Казачкова. Изменилась траектория. На какую новую орбиту она вывела его?..

Читатель, вероятно, помнит, что судебная коллегия отметила в приговоре: «Учитывая искреннее раскаяние…» И, надо подчеркнуть, это обстоятельство весьма существенно повлияло на судьбу Казачкова: он мог бы получить и более суровое наказание. Вот что написано его рукой в кассационной жалобе: «Сейчас мне страшно подумать о том, что стало бы со мной, если бы меня не арестовали. Несмотря на годы наказания, которые мне предстоят, я рад случившемуся, ибо меня остановили на пути, который, как я вижу сегодня, вел от преступления к преступлению». Есть там и такие слова: «Я горд тем, что сумел убедить суд в искренности моего раскаяния… Я искренне благодарен работникам следствия за такт и внимание, с которыми они вели разъяснительную работу со мной. Подумать только, что ни слово — сплошная искренность…

Но в колонии он вел себя вызывающе, занимался активной антисоветской пропагандой, оскорблял персонал, старался спровоцировать его. Сейчас Казачков в тюрьме. Его пришлось перевести из исправительно-трудовой колонии в одиночную камеру. Это была вынужденная мера, но предпринятая по вине самого Казачкова.

Когда одно из посольств СССР подверглось провокационному нападению сионистов, наутро Казачков поспешил обрадовать своего приятеля: «Поздравляю, Славик, наши сожгли посольство Советов!» Казачков не скрывал, что очень хочет разрыва отношений и даже войны между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки. От него отвернулись самые отпетые, однако это не смущало Казачкова, он продолжает гнуть свою линию.

Нетрудно догадаться, чего добивался Казачков. Изо всех сил он стремился попасть в прорезь прицела западных радетелей о правах человека, надеть на себя вериги диссидента. Ведь две предыдущие его ставки принесли сомнительный доход — кому нужен банальный спекулянт или шпион-неудачник? А вот диссидент — дело другое. Тут можно кое-что и выгадать. При условии, конечно, что ему удастся придать своим прошлым похождениям не уголовную, а политическую окраску.

Есть такой антисоветский журнал — «Посев». Появился он еще при Гитлере, когда германский фашизм вот-вот должен был рухнуть под ударами наших войск. Потом «Посев» перешел на содержание к американской и западногерманской разведкам. Что он пишет все эти годы — можно представить. На страницах одного из номеров Казачков «посеял» и свою статью (вероятно, передал рукопись с кем-нибудь из тех, кто вышел из заключения). Напечатана она под значительной рубрикой «Международная политика». Еще, как говорится, не улеглись гипертонические стрессы у обманутых им торговых партнеров (а Казачков ни одной сделки не провел себе в убыток), а Михаил Петрович уже сменил специализацию. Теперь ему захотелось стать политическим деятелем, которого заметят и оценят на Западе. С легкостью необыкновенной, всего на каких-то двух страницах автор препарирует сложнейшие проблемы межгосударственных отношений. И тут же, естественно, дает рецепты и делает прогнозы: «Давайте посмотрим, в чем суть наших противоречий с Западом…» Впрочем, не довольно ли?

На западном политическом рынке всегда была в особом ходу спекуляция на правах человека. Стало быть, надо учитывать конъюнктуру. Ведь Казачков, что ни говорите, а коммерсант. Но не той гильдии. Вот если бы он опубликовал, допустим, «Записки уголовника» или, на худой конец, «Как я стал шпионом», там, верно, можно было бы обнаружить и знание предмета, и логику. А тут… Видно, негусто в редакционном портфеле «Посева», коли приходится отдавать его страницы таким хилым всходам. Как, верно, жидковато и у «борцов» за права человека, если уж они пытаются срочно перекрашивать в политического страдальца пойманного с поличным американского шпиона и обыкновенного спекулянта.

Почему мы столь подробно говорим о Казачкове? Да потому, чтобы ни у кого, в том числе у самого Михаила Петровича, не оставалось иллюзий по части его истинного и мнимого лица. Чтобы никому, в том числе и Михаилу Петровичу, не пришло в голову задуматься: а вдруг им в самом деле руководит идея? Вдруг он просто вынужден был ее скрывать и лишь теперь раскрылся по-настоящему? Раскрылся-то он в принципе давно, а по-настоящему до конца — действительно сейчас. Ну а суть Казачкова как была, так и осталась прежней.

Всего лишь несколько дополнительных штрихов к портрету.

До 1975 года в паспорте Михаила Петровича Казачкова в графе о национальной принадлежности было написано: русский. И это соответствовало истине, поскольку отец его был русским. Когда же Казачков решил эмигрировать, то немедленно причислил себя к евреям. И это в общем тоже не противоречило истине, поскольку мать Казачкова — еврейка. Казачков для вида собирался в Израиль — значит, ему нужно было найти там родственников, а какая могла быть родня у русского Казачкова. Следовательно, надо переквалифицироваться. Чем же, как не коммерческой операцией, можно назвать этот шаг?

Когда в 1971 году у Казачкова были неприятности, связанные с ленинградской таможней, и в институте над ним сгустились тучи, то своего научного руководителя, далекого от подобных коллизий, он пытался запугать всяческими возможными неприятностями. Обычный прием шантажиста.

В 1974 году защитился один из коллег Казачкова (Михаил Петрович был в это время занят реализацией икон и «Летнего дня с купальщицей»). Руководитель, с которым занимался Казачков, имел неосторожность обратить внимание своего подопечного на этот факт и выразить сожаление по поводу скромных успехов самого Михаила Петровича в сфере науки. А подопечный — жалобу на своего руководителя. А в жалобе — обвинения в зажиме, в умышленном создании трудностей для плодотворной деятельности (на научном поприще, разумеется). Как видим, и клеветой не брезговал Михаил Петрович, ибо десять лет институт все же терпел Казачкова, все ждал, что он образумится. Нет, никак не скажешь, что Казачкова третировали в институте. Осенью 1975 года (за какой-то месяц до ареста) Казачков отдыхал в Крыму со своей подругой. Михаил Петрович чувствовал себя, как бегун на старте, все в нем дрожало от предвкушения близкого триумфа. В общем, с ним в забеге предполагалась и подруга, ибо там они собирались сочетаться («Знаешь, на нашей свадьбе будет посаженым отцом сам Генри Киссинджер!»). Посаженным (правда, в тюрьму)’ вскоре оказался сам Михаил Петрович. А в Крым Казачков ездил, даже не взяв отпуска за свой счет, продолжая числиться при исполнении. Когда же всплыла на свет и эта история, в институте нашлись сердобольные, которые утверждали, будто видели в это время Казачкова на работе. А его поездки в Москву по два-три раза в месяц, которые тоже нигде не фиксировались?

Прозрение пришло позже. Не к нему. К сослуживцам. Когда коллектив института проинформировали о «подвигах» Казачкова, в зале, где проходило собрание, стояла гробовая тишина. Что ж, было о чем помолчать, над чем подумать людям честным, совестливым.

Один из работников института, выступая в тот самый вечер, сказал:

— Его раскаяние не может быть искренним. Не верю!

Где, когда, по каким новым «волнам» поплывут голоса «борцов» в защиту уголовника и изменника Родины Михаила Казачкова? В каких «посевах», на каких «континентах» прорастут новые зерна, брошенные его нечистой рукой?

Вот, собственно, и вся история жизни и падения этого человека.

«Свидетельствуя свое высокое уважение, имеем честь сообщить следующее…

…7 февраля 1978 года генеральный консул США Т. Бьюкенен и вице-консул О. Клайат во время официального приема в городе Вентспилсе дали высокую оценку условиям, которые созданы работающим в городе американским специалистам. Но позже, уже за рамками протокола, они же охарактеризовали действия советской стороны как «грубое вмешательство и нарушение моральных прав американских специалистов». Допускал шантаж и угрозы и руководитель группы американских специалистов в Вентспилсе господин Сойер, который видел поддержку своих соотечественников».

(Из заявления в МИД Латвийской ССР директора Вентспилсского припортового завода В. Ермолина.)

«…23 октября 1978 года в общежитии № 2 ЛГУ, в комнате № 51, где живут американские стажеры, граждане США супруги Валенти и Жаклин Кукирман, было обнаружено, в их присутствии, несколько печатных изданий антисоветского и порнографического характера, ввоз которых в СССР запрещен, и диссертация по вопросам технологических процессов в металлургии, принадлежащая советскому автору, реферат и фотоснимки к этой работе. (Заметим: Кукирманы — филологи и к технике отношения не имеют.)…»

(Из заявления дипломатического агентства МИД в Ленинграде генеральному консульству США в Ленинграде.)

«…С консулом по культуре и печати генерального консульства США Гайсом встречался неоднократно… Во время каждой из встреч Гайс задавал мне разные вопросы. Спрашивал, как относятся друг к другу русские и латыши, много ли в Риге антисоветски настроенных людей, чем отличается Рига от других городов страны, много ли здесь заводов, каких, что выпускают… Спросил, не смог бы я выполнить какую-нибудь маленькую просьбу, если потребуется. Гайс познакомил меня с корреспондентом ЮПИ Свейлисом, который тоже интересовался моей жизнью. Свейлис спрашивал у меня, были ли бунты в Риге, есть ли сейчас «лесные братья», существуют ли в городе дома в аварийном состоянии, есть ли грязные неприглядные места…»

(Из объяснения Гунара Бекманиса, проживающего в Риге и осужденного в 1978 году к шести месяцам лишения свободы за тунеядство.)

«…1 июня 1979 года в аэропорту Пулково гражданка США Р. Рутчайлд во время таможенного досмотра отказывалась выполнять правила досмотра. Свои действия Р. Рутчайлд сопровождала громкой нецензурной бранью на русском языке, ударила по лицу одну из сотрудниц таможни и офицера пограничной службы».

(Из ноты дипломатического агентства МИД в Ленинграде генеральному консульству США в Ленинграде.)

«Пользуемся настоящей возможностью, чтобы выразить уверения в своем глубоком уважении…»

Эти последние строки — непременная часть дипломатического протокола. Стоит лишь сожалеть, что слова эти, учтивые не только по форме, но и по существу, вынуждены обрамлять поступки и действия, которые никак не вяжутся с уважением к стране пребывания дипломатического представительства. А если говорить проще — генеральное консульство США в Ленинграде и отдельные американские граждане занимаются деятельностью, которая не всегда отвечает их прямому назначению и отнюдь не способствует укреплению и развитию добрых отношений между нашими странами. И если бы наш вывод подкреплялся только этими примерами…

В журнале «Америка» (№ 247, июнь 1977 года) есть публикация, посвященная консульству США в Ленинграде. Там, в частности, сказано: «Консульство представляет интересы американских граждан, находящихся в Ленинграде и его окрестностях». Справедливость этого утверждения сомнений вроде не вызывает. Правда, к тому времени уже и вице-консула Шорера пришлось выдворить из пашей страны за разведывательную деятельность, и вице-консул Лофтин был уличен в поступках, не совместимых со статусом и задачами дипломата. И задаешься вопросом: интересы каких же «американских граждан» представляли и Шорер, лазавший в тайник за нашими секретами, и тот же Лофтин в его несостоявшихся отношениях с преступником Казачковым? Иными словами, «пользуемся настоящей возможностью, чтобы выразить…» и прочее.

В. Снегов ПРОВАЛ ОПЕРАЦИИ «СОСНОВЫЙ ПЕНЕК»

История разведки США тесно связана с именем А. Даллеса — американского шпиона № 1. Одержимый патологической ненавистью к Советскому Союзу, закоренелый противник мирного сосуществования, он превратил ЦРУ в инструмент, по существу, неподвластный президенту, не говоря уже об американском конгрессе. Известен случай, когда конгресс попытался было учредить специальную комиссию, контролирующую деятельность ЦРУ. Однако конгрессмены потерпели позорное фиаско. Глава шпионского ведомства с сарказмом заметил: людям, страдающим «хроническим недержанием речи, доверять государственные секреты противопоказано». И его многоглавое детище продолжало бесцеремонно вмешиваться во внутренние дела суверенных государств, личную жизнь соотечественников, поставлять в конгресс подтасованную информацию о Советском Союзе, других социалистических государствах. Дезинформаторы из ЦРУ преследовали этим одну цель — срывать на международной арене любое политическое урегулирование, пугая «советской угрозой», подстегивать гонку вооружений.

В Соединенных Штатах осталось немало «достойных» продолжателей политики Даллеса. Как не раз отмечала сама американская печать, ЦРУ — это отнюдь не независимая, сеющая зло организация. По словам одного из его бывших шефов, С. Тэрнера, оно действует «в качестве орудия американской внешней политики». Разве не показателен тот факт, что подстегивание военных бюджетов и сегодня прикрывается в США затасканным мифом все о той же «советской угрозе».

И было бы наивным полагать, что ЦРУ находится в стороне от постоянно раздуваемого в Соединенных Штатах антисоветизма, с помощью которого кое-кто намерен прикрыть противозаконные действия некоторых сотрудников американского посольства в Москве и отвлечь внимание общественности от разведывательноподрывной деятельности, проводимой американскими спецслужбами против СССР с использованием помещения посольства.

Профессия шпиона, так сказать, в первозданном виде уже канула в былое. Ей непременно должны сопутствовать еще какие-то «занятия». Это в полной мере относится к двум бывшим представителям американского посольства, кадровым сотрудникам ЦРУ — Ветерби и Корбину. Атташе Ветерби довольствовался в Москве скромной ролью «помощника начальника хозяйственного отдела» посольства. Корбин получил от ЦРУ более респектабельное кресло: секретаря-архивиста секции по закупке литературы политического отдела. Попутно заметим, что Ветерби занимался в свое время осуществлением тайниковых операций с небезызвестным С. Липавским. Вскоре Ветерби и его разоблаченный напарник по грязным похождениям Корбин перебазировались для продолжения привычной «работы» в другие страны.

Теперь коротко расскажем о характере этой «работы», взяв за основу документальные материалы и вещественные доказательства, предоставленные органами советской контрразведки, людьми, непосредственно принимавшими участие в пресечении одной из антисоветских акций преступников в 1980 году.

В свое время Ветерби и Корбин, согласно существующим правилам процедуры, уведомили советские власти о своем скромном намерении совершить поездку на автомашине в пригород столицы. Мотивировалась просьба вполне естественным (для непосвященного) желанием иностранцев глубже познакомиться с историческими памятниками России.

И хотя принадлежность «любителей старины» к ЦРУ была давно известна и даже несмотря на то, что облюбованный ими (не в первый раз!) маршрут проходил недалеко от расположения воинских частей, просьба «дипломатов» была уважена. Учли и то обстоятельство, что к Ветерби приехали из США его родители, которых он также попросил разрешения взять с собой в моторизованный турпоход.

Но с самого начала это «культурно-массовое мероприятие» американцев вызывало, мягко говоря, недоумение. Во-первых, погода в день загородной прогулки никоим образом не могла способствовать ни осмотру исторических мест, ни запланированному пикнику на лужайке. С раннего утра лил проливной осенний дождь, хлестал холодный ветер, развезло проселочные дороги. Во-вторых, в дипломатической машине с номерным знаком Д 04-348 места благочестивых родителей вдруг оказались заняты собственными женами «дипломатов».

Презрев решительно все дорожные знаки, не обращая внимания на сигналы работников Госавтоинспекции, Ветерби выжимал из лимузина максимум лошадиных сил. Было похоже, что этот экипаж участвует в международных ралли, когда он на скорости 130 километров в час лихо обходил «Волги», «Жигули» и МАЗы… Вот уже где-то в стороне остались исторические памятники, исчезли за мокрым облетающим лесом златоглавые маковки уникальной архитектуры.

Около 11 часов утра, поднимая мутные фонтаны брызг, преодолевая ухабы, машина иностранцев проскочила через угодья одного из подмосковных совхозов. Но от глаз полеводов не скрылся ни заляпанный грязью номер автомашины, ни само направление ее движения — незнакомцы торопились выбраться на магистраль из официально закрытого для посещения иностранцев района.

В этой обстановке чекистам лишь оставалось завершить задачу по вскрытию операции противника. Именно противника. Надо называть вещи своими именами. Обнаглевшего, потерявшего всякую совесть противника. Распространяя лживые версии о каких-то «кознях Москвы», пресловутой «шпиономании», спецслужбы в лице посольских резидентур ЦРУ и РУМО (военной разведки), прикрываясь дипломатическим иммунитетом, пытаются творить на нашей земле самое откровенное беззаконие.

Подчеркнем: пытаются. То, что сегодня они еще, допустим, могут записать в сомнительный актив своих «удач», не далее как завтра оборачивается для них провалом. Так было и будет!

После выполнения шпионского задания Центра (автогонщики справились с ним за час с небольшим) Ветерби и его сообщники выбрались на шоссе и, заметая следы, принялись за туристическую программу — прикрытие. Театральные жесты восхищения и умиления, наигранные улыбки возле памятников старины. Завершить маскарад решили, несмотря на дождь, блицпикником и, наследив порядочно (в полном и переносном смысле слова), удовлетворенные сделанным (шпионы не сомневались в успехе), они вернулись в Москву…

Нам лишь остается показать, что представляют собой эти «следы», и хотя бы вкратце прокомментировать их. За последнее время спецслужбы США значительно расширили применение новейших технических средств для сбора разведывательной информации о нашей стране. Эта эскалация идет по линии радиотехнической разведки из зданий дипломатических представительств США в Москве и Ленинграде, с американских кораблей, заходящих в советские порты, и самолетов, прибывающих спецрейсами в СССР. Применяется и портативная радиоэлектронная техника, которую американские разведчики-«дипломаты» используют как во время «туристических» поездок по Советскому Союзу, так и в некоторых иных случаях.

Шпионская задача Ветерби и К^о, например, состояла в том, чтобы установить портативную, запрятанную в искусственный пень радиоэлектронную аппаратуру длительного действия в районе одного из оборонных объектов Подмосковья.

Можно с полной достоверностью назвать промышленные фирмы и компании США, принимавшие участие в создании этого высокочувствительного прибора, но, к сожалению, останется неизвестным имя дизайнера пластикового камуфляжа, в который авторы проекта поместили радиоэлектронное устройство. А ведь изготовленный по его макету «сосновый пенек» кровно обидел бы славное племя лесорубов! Изготовители этого «пенька» не знают русской природы: сосновый пень, господа, в осиновой роще — редкостный феномен.

Советские специалисты досконально разобрались в интегральных схемах поистине золотого содержимого пенька (оно оценивается в несколько сотен тысяч долларов). Прежде всего обратил на себя внимание серийный номер прибора, который, стало быть, может быть запрятан не только в фальшивые пеньки. Все зависит от фантазии…

Устройство предназначено для ведения электронной разведки в диапазонах сверхвысоких частот с последующей трансляцией накопленной информации в закодированном виде по радио на расстояние до 450 км (искусственные спутники Земли, самолеты), равно как и для передач на наземные средства приема информации, включая американское посольство в Москве. Что же касается названного пенька, то он был установлен американцами в осиновой роще в зоне радиовидимости оборонного объекта для получения подробной информации о радиоизлучающих средствах этого объекта.

Суть не в технических деталях и микросхемах устройства, а в возмутительном факте грубого нарушения американскими «дипломатами» элементарных норм поведения.

В. Бурмин ЗА КУЛИСАМИ «КОБРА ЭЙС»

Для ведения радиоэлектронной разведки американские спецслужбы используют сложную многоцелевую систему. Эта шпионская аппаратура предназначается для ведения разведки в автоматическом режиме с последующей передачей накопленной информации в закодированном виде по радио как на искусственные спутники Земли, самолеты, так и на «наземные средства съема информации».

Что же представляют собой эти «наземные средства»? К ним относится, например, поднятая на высоту одного московского десятиэтажного дома система коротковолновых (КВ) и ультракоротковолновых (УКВ) антенных устройств.

Крыша дома, как известно, прежде всего предназначается для защиты его обитателей от непогоды. А крыша дома 19/23 на улице Чайковского в Москве вот уже более тридцати лет безраздельно находится во власти американских спецслужб. Там буквально яблоку негде упасть. Каждый квадратный сантиметр на строгом учете. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на снимок крыши этого дома, под которой с 1954 года функционирует посольство США.

Напомним, что весь этот «лес» антенн, будок, надстроек, напоминающий научно-исследовательский радиоцентр, вырос незаконно. Его появление не предусмотрено ни изначальным соглашением об аренде дома 19/23, ни в последующих документах. Более того, советские органы власти неоднократно обращали внимание американского посольства на беспардонную партизанщину, чинимую его персоналом на крыше дома. Уточним: определенной части персонала, который относится к кадровым сотрудникам резидентур Центрального разведывательного управления и военной разведки.

Заселение здания работниками посольства США в 1954 году по времени совпало с составлением доклада комиссии Гувера, во введении к которому, в частности, речь шла о совершенно секретных операциях ЦРУ. Процитируем его: «…в такой игре нет правил. Общепринятые нормы поведения здесь неприемлемы… Мы должны… научиться вести подрывную и диверсионную работу и уничтожать наших врагов более умными, более изощренными и более эффективными методами…»

По существу, это была прямая директива спецслужбам США к эскалации разведывательной деятельности против Советского Союза и других стран социалистического содружества. На них с еще большей интенсивностью стали работать засекреченные конструкторские бюро, лаборатории, фирмы. Используя научно-технические достижения, они создавали разного рода шпионское оборудование, в том числе и для радиотехнической разведки. Именно их антенны и специальные посты уже в 1955 году «украсили» крышу посольского дома США в Москве.

Так создавалась программа радиотехнической разведки, ведущейся из здания посольства США против Советского Союза, под кодовым названием «Кобра Эйс». Все ее посты курируются подразделением министерства обороны США, именуемым Агентством национальной безопасности (АНБ). АНБ было учреждено секретным меморандумом президента Трумэна в 1952 году. В неопубликованном уставе агентства указывалось, что его аппарат должен заниматься электронным наблюдением за системами международной связи. В задачи АНБ также входил контроль за международными телеграммами, прочими формами связи, учет различных ведомственных правительственных посланий, содержащих фразы, слова, которые могут рассматриваться в качестве «условных».

Надо отметить, что конгресс США не утверждал создание АНБ. Не утверждаются поныне и фонды агентства, так как оно полностью содержится за счет бюджета министерства обороны. В 1975 году глава АНБ в своем первом публичном выступлении в палате представителей США заявил, что возможность АНБ контролировать междугородные телефонные переговоры вытекает из полномочий президента как верховного главнокомандующего и не лимитируется конституцией…

Шеф АНБ оказался явно не в ладах с американской конституцией, которая, во-первых, требует, чтобы конгресс издавал законы и создавал различные правительственные учреждения. И во-вторых, конституция требует публичного отчета о всех правительственных расходах. Но американская конституция и американская действительность — разные вещи… Лишним подтверждением тому служит и вся подрывная деятельность АНБ, на каждом шагу вступающая в противоречие с американской конституцией. Характеризуя тайные операции АНБ, председатель комиссии по расследованию деятельности разведорганов сенатор Черч как-то заявил: «Правительство США усовершенствовало технические средства до такой степени, что теперь возможно контролировать передачи, которые осуществляются по воздуху между судами в море, между военными подразделениями на суше… Однако эти же возможности могут быть использованы и внутри страны против американских граждан. У американцев не остается никакого права на неприкосновенность личной жизни, так как появилась возможность контролировать все — телефонные разговоры, телеграммы. Скоро не будет места, где можно было бы от этого укрыться!»

Здесь мы не собираемся касаться проблемы внутреннего шпионажа, ведущегося в США, и постоянного нарушения прав граждан Америки. Это тема специального разговора, к которой, однако, причастно и АНБ, и она связана с антисоветской программой посольства США в Москве «Кобра Эйс».

Создав на крыше арендованного здания центр по радиотехнической разведке и радиоперехвату каналов связи, АНБ регулярно проводит сеансы перехвата, направленные на определенные районы Москвы и Подмосковья. Показательным является тот факт, что антенные сооружения и будки не имеют никакого отношения к организации связи, скажем, с Вашингтоном или Нью-Йорком, а тем более к приему программ московского телевидения, хотя выглядят они внешне как телевизионные антенны. Безраздельные хозяева верхних этажей посольства категорически, запретили обитателям дома 19/23 использовать для приема телепрограмм имеющиеся на крыше антенны или самовольно устанавливать дополнительные. Им предложено довольствоваться для этих целей «исключительно комнатными», причем распоряжение «обжалованию не подлежит».

Информация о деятельности резидентур посольства неоднократно появлялась в самой американской печати. Сообщалось, например, что посольство подслушивает радиотелефонные переговоры в автомашинах ответственных работников КПСС и Советского правительства. Причем ни ЦРУ, ни прочие ведомства США публично не отрицали этих возмутительных фактов, тем самым демонстрируя свое молчаливое согласие с деятельностью радиотехнической разведки. Бомба разорвалась в 1973 году, когда Белый дом, по сообщению американской прессы, распорядился прекратить публикацию материалов о работе ЦРУ по подслушиванию. Газетам заткнули рот, но объем разведывательных работ стал еще шире.

В одном из сообщений ТАСС в 1978 году особо подчеркивалось, что специальными постами в здании посольства США длительное время проводится радиоэлектронная разведка по перехвату линий связи, в том числе радиотелефонных. Напоминалось также, что в руках советских компетентных органов имеются подлинные разведывательные задания и операторские журналы указанных постов.

Приведем отдельные выдержки из этих документов.

Общие задачи постов радиотехнической разведки (РТР):

«…ежедневный контроль состояния и режимов работы средств ПРО Московской зоны:

— тщательная разведка радиоэлектронных средств систем ПВО, особенно таких их элементов, как сигналы радиолокаторов поиска и сопровождения цели, систем управления зенитными ракетами;

— изучение работы систем навигации, связи и управления огнем самолетов различных типов, как находящихся на вооружении, так и по новым моделям, проходящим испытания в Подмосковье».

(Особое значение при этом придается определению параметров излучений и характеристик излучающих систем, с тем чтобы иметь возможность в случае необходимости нарушить их нормальную работу с помощью направленных помех. — Авт.)

Методические указания оператору поста РТР: «…перехватываемые сигналы следует записывать на магнитную ленту и отражать все их параметры: частоту, вид модуляции, форму импульсов, направления на их источник и т. п.;

— задача разведки средств и линий связи включает в себя такие элементы, как перехват радиообмена спутников и орбитальных станций с подмосковным пультом управления; контроль за радиорелейными правительственными и оборонными линиями связи, в том числе и с использованием системы космической связи через спутник «Молния-3».

Следует заметить, что некоторые линии связи представляют особый интерес. В одной из шифротелеграмм на пост из Центра говорится:

«Даррел (имя сотрудника аппарата военно-воздушного атташе при посольстве США в Москве сержанта ВВС Д. Нормана. — Авт.), нами получено официальное задание по линии связи, работающей в азимутах 205 и 200, которое вступает в силу в полночь. Задача состоит в проведении записи излучения с 3 до 6 часов утра по местному времени. Следует делать то же количество копий, что и сейчас. Мы оценим содержание этих дополнительных записей и примем решение… Мы понимаем, что начинать работу в такую безбожную рань тяжело, но нам остро необходимо получить хорошие перехваты этой линии связи…»

(Отметим, что результаты перехвата были направлены в Центр для адресата, имеющего условное наименование А-654.)

Конкретные задания постам РТР.

По самолетам:

«Полностью исследовать все сигналы, связанные с полетами самолетов, имеющих на борту телеметрическую аппаратуру. Наибольший интерес представляют излучения новых систем вооружения и новые варианты известных сигналов. Необходима одновременная запись сигналов телеметрии и всех других излучений данного самолета, представляющих разведывательный интерес».

По зенитным ракетным комплексам:

«Записывать в течение всего времени перехвата как можно большее количество сходных сигналов, определить взаимосвязь между ними в процессе проведения учебных или боевых стрельб и последовательность смены режимов работы».

Из отчета поста:

«Сигнал появился, когда самолет развернулся и пошел к базе в 13.44 и пропал в 13.55, ровно через 3 минуты после того, как летчик доложил, что в 13.52 начал снижаться. В 14.10 с азимута 120 перехватил еще один такой сигнал, однако он ни с чем не связан. Через четыре минуты после посадки самолета с телеметрической аппаратурой сигнал все еще находился в эфире».

Затрудняемся сказать, кто конкретно составлял этот отчет. Однако достоверно установлено, что за последние годы в составе резидентуры РУМО в Москве орудуют квалифицированные специалисты в области электроники и спецаппаратуры, владеющие русским языком. Высокие чины РУМО, например, особо отмечали шпионскую «работу» сержанта Кула.

Анализ имеющихся в распоряжении советской контрразведки документов позволяет сделать еще один вывод: не все, оказывается, обстоит благополучно в западном шпионском сообществе. Несмотря на то что существуют объединенные разведывательные бюро, в которые входят США, Англия, Канада и другие страны НАТО, на многих шифротелеграммах и данных постов РТР стоят специальные отметки, строжайше запрещающие знакомить с ними вышеуказанных партнеров по шпионажу, кроме спецслужб США. Недоверие, так сказать, налицо.

Здесь можно было бы поставить точку. Однако бросается в глаза и другое. Во-первых, давно замечено, что администрация США всячески пытается оправдать шпионские операции американских спецслужб ссылками на «советскую военную угрозу».

Между тем даже из приведенных выше документов видно, что американские спецслужбы уделяют пристальное внимание разведке объектов ПВО и ПРО, которые, как известно, относятся к оборонительным системам Советского Союза. Это со всей очевидностью свидетельствует об агрессивных замыслах самих США, для обеспечения которых активная роль отводится американской разведке.

Одним словом, профессионалы из спецслужб США, выполняя указания официальных лиц, делают свое дело, предоставляя политикам и средствам массовой информации разглагольствовать о «советской военной угрозе» и пр.

И кажется странным, что, несмотря на заверения тогдашнего заместителя помощника президента США по вопросам национальной безопасности Аарона в ноябре 1977 года об отсутствии каких-либо планов восстановления (после пожара) будок-постов и спецантенн на крыше посольства, все вернулось «на круги своя». Теперь самая высокая часть кровли (площадью в 120–150 м²) сделана из так называемого «радиопрозрачного материала», что позволяет разместить часть антенных устройств разведывательной аппаратуры под общим прикрытием на чердаке. Строительные работы давно закончились. На фундаментах сгоревших будок-постов появились три новых сооружения четырехметровой высоты, объемом до 30 кубических метров каждое. Похоже на то, что сеть антенных устройств коротковолновых и ультракоротковолновых диапазонов полностью вошла в строй.

Судя по всему, воссоздание наружных антенн спешно понадобилось резидентурам и АНБ в связи с поставкой из США новой автоматизированной системы радиотехнической разведки, снабженной ЭВМ с большой памятью для управления системой и обработки информации. Словом, все подтверждает мысль о том, что незаконная подрывная деятельность посольства США против Советского Союза не ослабевает. Похоже, что она даже рекламируется Вашингтоном в качестве своеобразной «компенсации» за утрату разведывательных позиций США в других точках земного шара. Авиационными спецрейсами вместе с дипломатическими грузами в нашу страну из США забрасывается современная разведывательная аппаратура; «дипломатами»-разведчиками предпринимаются попытки проведения операций по закладке радиоэлектронной автоматической аппаратуры для сбора разведывательных данных в районах оборонных объектов. Руководствуясь беспринципностью, спецслужбы США, видимо, решили ввести в грязную антисоветскую игру (к чему призывал еще в 1954 году доклад комиссии Гувера) весь арсенал своих средств. Напрасно, господа! Провокаторов и шпионов, в какие бы одежды они ни рядились, в нашей стране ждет бесславный конец.

М. Степичев ЧЕЛОВЕК С «ДВОЙНЫМ ДНОМ»

В Ригу приехали туристы из-за границы. Шумная, многоголосая компания быстро растеклась по городу: одни направились в музеи, на выставки, к памятникам истории, другие автобусом уехали на взморье, третьи встречались с родственниками… Особняком держался невзрачный с виду человек — невысокий, худощавый, с темными, гладко зачесанными волосами. На нем были старое серое пальто, поношенный костюм и шапка, в руках тяжелый портфель. Турист бродил по городу, заглядывал в магазины, на базары, во дворы.

— Забыл, что ли, об отце-то? — удивленно сказал Ян своим товарищам чекистам, которые наблюдали за поведением «тихого туриста». Петляет, как заяц. Запутывает следы…

Так оно и было. У туриста оказалось более «важное» дело, чем встреча с отцом. Этот человек числился преподавателем гимназии, где обучаются дети проживающих за границей латышей. Мартиньш Зандберг, по гражданству американец, старался быть «другом эмиграции из Латвии», чтобы легче скрывать свое основное занятие — агента секретной службы США.

Во многих местах мира им оставлены грязные автографы шпиона и террориста. Они, кстати, запечатлены на фотографиях, которые теперь лежали на столе у Яна. Сверху снимок Зандберга с группой молодчиков, горланящих, машущих пестрыми листовками и плакатами. Снято в Мадриде, где он устраивал антисоветские провокации, шумные манифестации перед зданием, в котором проходила встреча представителей государств — участников Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Вид у Мартиньша тут не тихий, а развязный, наглый. Верховодя разгулом отпрысков предателей, он кричал: «Мы от имени латышского народа требуем…» От имени народа… Ни больше ни меньше.

Сегодня же он ходил заискивающе-смирный, настороженный, уступая каждому дорогу. Но в органах госбезопасности хорошо знали подлинное лицо «учителя гимназии». И когда он собрался в Ригу «навестить старика отца», в Комитете госбезопасности Латвии задумались: а только ли к отцу он едет? Зандберг слишком зачастил в СССР. Зачем?

В это время чекисты занимались проверкой одной по меньшей мере странной ситуации. В руки контрразведчиков попала старинная книга, которую, в нарушение советских законов, пытался тайно вывезти за границу один из иностранных туристов. После тщательного анализа на 17-й странице эксперты нашли тайнопись со шпионскими сведениями для ЦРУ. Кто это посылал, где притаился человек, снабжавший вражеские спецслужбы материалами, пока не было известно. Не к нему ли стремился Зандберг?

…Под вечер в день приезда Зандберг зашел в телефонную будку и позвонил. Наблюдение за ним было усилено. Вскоре он вместе с отцом появился на станции Майори. Но уходить с перрона не спешили. Прохаживались, ожидая следующий поезд. Выйдя из вагона и отделившись от толпы, мимо «гостя» быстрой походкой прошел неизвестный. Они на ходу что-то сказали друг другу. Потом неизвестный вернулся, и Зандберг повел его на квартиру некой Скайдрите.

Вот так чекистам стал известен человек, встретившийся с Зандбергом, — это был Юрис Бумейстер, научный сотрудник института рыбного хозяйства.

На квартире у Скайдрите Зандберг сообщил Бумейстеру новые условия связи для передачи секретных сведений, вручил очередное шпионское задание ЦРУ, малогабаритный фотоаппарат «Агфа» новейшей марки, средства тайнописи, пачки денег.

— Знаете, как пользоваться? — кивнув на аппарат, спросил Зандберг.

— Да. Давно его жду…

Потом выяснилась и другая подробность: в предыдущий приезд в Ригу Зандберг по дворам, стараясь не привлекать к себе внимания, пробрался на работу к Бумейстеру. Хозяин был польщен визитом. Он провел зарубежного эмиссара в свой кабинет, договорившись с ним на всякий случай, что при необходимости представит его своим знакомым.

— Вот мое хозяйство, — торжествующе сказал Бумейстер, раскрыв перед посланцем ЦРУ огромную карту Балтийского моря.

На карте было множество пометок, в частности по запретным зонам. Такое обилие информации поразило даже опытного агента Зандберга, — и, не теряя времени, он жадно стал щелкать фотоаппаратом, делать торопливые записи…

Когда Бумейстер находился под следствием, Зандберг вновь появился в Риге. Воспользовавшись его приездом, следователи предложили Зандбергу как свидетелю дать показания по делу Бумейстера. «Да, встречался с Бумейстером, — говорил он. — Да, передавал ему задания ЦРУ». В конце разговора со следователем Зандберг собственноручно написал объяснение: «…Я не отдавал себе отчета в возможных последствиях своей деятельности. Сожалею, что моя деятельность оказалась враждебной Советской Латвии». Клялся, что этого больше никогда не повторится. Кажется, ясно: шпион-связник признается, что его деятельность была враждебной для Советской страны. Его отпустили.

Но, оказавшись за границей, Зандберг по указке своих хозяев из ЦРУ заговорил по-иному. Дал интервью радиостанции «Свобода» о том, что в Риге притесняют туристов, что его поездка была «кошмарным сном» и что никакими шпионскими делами он не занимался, а приезжал всего-навсего в гости к отцу. Жалкие потуги провалившегося шпиона!

Но вернемся к знакомому Зандберга — Бумейстеру. Кто же он такой? Седой, обычно задумчивый, в золоченых очках, пожилой человек небольшого роста. На людях общителен, улыбчив, внимателен и внешне кажется добрым человеком, если бы не колючие, злые взгляды, которые он подчас бросает по сторонам. Но это заметно, если пристально и долго наблюдать за ним. В компаниях был «душа-человек». Защитил кандидатскую диссертацию. За ним утвердилась слава «незаменимого специалиста».

В процессе оперативно-следственных действий выяснилось, что он выходец из семьи банкира. У отца были свои дома, виллы, поместья. Двухэтажная дача в живописном месте на взморье осталась сыновьям. Бумейстер-отец был депутатом сейма в буржуазной республике. Слыл ярым недругом нашей страны. Не изменил он своих антисоветских позиций и после восстановления Советской власти в Латвии, когда республика вошла в состав СССР.

Своему сыну Юрису он завещал не мириться с потерей капиталов и имений. Годами отец пробуждал в нем жажду власти, страсть к миллионам. Говорил не раз: нужно будет — бросай бомбы и стреляй из-за угла. Шаг за шагом Ян и его товарищи чекисты прослеживают жизнь Юриса Бумейстера.

Еще в предвоенные годы, когда учился в сельскохозяйственной академии, Юрис подружился с сыном богача Фредисом Лаунагсом. Их свели, как теперь стало известно, ненависть к коммунистам, общность взглядов, борьба за восстановление буржуазного строя в Латвии. Лаунагс сразу же начал действовать, а Бумей-стер выжидал «своего часа». Может, так было условлено?

В 1940 году Лаунагс вступил в подпольную контрреволюционную организацию, Бумейстер же руководил профсоюзным комитетом на факультете академии. При ликвидации подпольной группы Лаунагс скрылся. Потом связался с гитлеровской разведкой, а после освобождения Латвии от гитлеровцев возглавлял банду националистов. В конце 1945 года с группой бандитов ночью на лодке перебрался в Швецию, где установил связь с американской и шведской разведками. Через несколько лет Лаунагс принял американское гражданство, получил чин капитана и стал работать в разведоргане США. Готовил шпионов для заброски в Советский Союз.

То, что говорили в институте рыбного хозяйства о Бумейстере, не вязалось с тем, что знали о нем чекисты. Сотрудники КГБ побывали в рыбколхозе «Банга» Талсинского района, где одно время в филиале института работал Бумейстер. Беседовали с рабочими, специалистами. Хотелось получить все данные о человеке, который стал на преступный путь.

Полезной была встреча чекистов с председателем рыбколхоза коммунистом Микелисом Лисментом. Когда кто-то из заместителей председателя заговорил о Бумейстере как об «общительном, деятельном, контактном» человеке, Лисмент резко встал из-за стола и возмущенно сказал:

— Раньше не замечал, а теперь, обдумывая, яснее вижу: это у него маска, двуличие. Бумейстер — человек с «двойным Дном». Обещаний, идей хоть пруд пруди, а дел мало. Пыль в глаза умеет пускать. Рабочие прозвали его «бум» — прозвище не от фамилии, а от стремления создавать шум по всякому поводу и срывать дело. Пришлось Бумейстеру предложить уехать из колхоза. Вилкосыс он. По-русски — оборотень. Вот кто, — заключил председатель.

Ноябрьским вечером с туго набитым портфелем Юрис Бумейстер выехал в командировку в Астрахань. Но не доехал… Уже у самой Москвы соседи по купе — два сотрудника КГБ — предъявили Бумейстеру ордер на арест. Он пытался сопротивляться, но, увидев в дверях третьего чекиста — рослого, сильного латыша (это был Ян), сразу присмирел. Немного отдышавшись, обронил:

— Да, я проиграл. Надо было еще глубже уйти. Преклоняюсь перед вами как профессионал перед профессионалами.

«Чтобы уйти глубже», он жил двойной жизнью, с постоянной маской на лице. Рассчитывал, что забудут о его прошлом, вотрется в доверие к людям, приобретет общественное положение, знакомства. Ради этого готовил диссертацию, писал брошюры, читал лекции. «Друзьям» на Западе нужны данные о ракетах и базах подводных лодок, описания советских самолетов, сведения об экономике. Секреты эти придется доставать. Бумейстер готовился тщательно, проявлял изворотливость.

И вот наконец, решив, что пришел «его час», вступил в контакт с иностранными разведцентрами. Помог это сделать выехавший за границу приятель, сотрудник института Вульф Стернин. Он отвез в США письмо Фредису Лаунагсу, единомышленнику еще «со школьной скамьи». Сотрудник американского разведоргана Лаунагс будто ждал такого момента, быстро привел в действие нужные каналы…

Вскоре Бумейстера навестил связник из-за границы, передал материалы с указаниями для действий от ЦРУ, деньги и «подарки» от заокеанских «друзей». Летом 1978 года на квартире Бумейстера раздался телефонный звонок. На сей раз с ним пожелала встретиться агент ЦРУ Рута Штробль, отрекомендовавшаяся по телефону как туристка из ФРГ. Обрадовавшись приглашению, Юрис быстро согласился.

Встреча была назначена в Юрмале, на перекрестке дорог…

Придя в условленное место, он увидел довольно миловидную особу, маленькую, худощавую. Длинные светлые волосы до плеч. Одета скромно, в легком платьице и босоножках. Она назвала пароль и, услышав ответ, энергично пригласила следовать за собой. Рута привела Бумейстера на известную уже квартиру Скайдрите. Сразу же стала задавать вопросы: как обстановка в Риге, где имеются военные объекты? Бумейстер не удивился, наоборот, охотно рассказывал.

— Говорите, прибыли новые скоростные самолеты? — спросила Штробль и тут же властным тоном распорядилась:

— Сфотографируйте на старте! Сами понимаете, разведку США интересуют аэродромы, морские базы, стоянки подлодок, новые дороги, узлы связи. Вот адреса для передачи сведений почтой…

На суде Бумейстер сообщил, что выполнил поручения и направил по адресам за границу ряд тайнописных сообщений о военных объектах в Прибалтике.

Вскоре Штробль вновь появилась в Латвии. Встретились опять в Юрмале. Она первой завела разговор о самолетах, их характеристиках. Юрис называл технические данные, скорости, их число на аэродромах.

— Откуда узнали?

— Работал как-то с группой в колхозе. Познакомился там с бывшим военным летчиком. Он рассказывал о самолетах с большими скоростями. «Не верю, — подзадоривал я его, — кто тебе сказал? Трепач, наверно, какой-то». Разгорячился авиатор: «Да я сам летал». И пошел выкладывать цифры. На рыбалке еще один военный дополнил рассказ. Собрал все, отпечатал на машинке, сделал снимок текста, уменьшил его и послал вам под почтовой маркой.

Штробль заметила:

— Пленку получили. Но действуете рискованно, будьте осторожнее.

— Знаю, с чекистами шутки плохи.

Штробль передала агенту специальные средства для тайнописи, адреса, деньги, а также список конкретных заданий по сбору шпионской информации.

Бумейстер стал искать себе помощников. Ему удалось завербовать конструктора рыболовецкого колхоза «Банга» Дайниса Лисманиса, с которым по долгу службы часто встречался. После нескольких бесед на политические темы да изрядно выпитого вместе коньяка Бумейстер понял: дело имеет с единомышленником, и стал готовить его к шпионской работе.

Позднее Лисманис признался, что он только собирал сведения, а Бумейстер передавал их за границу, получал деньги, частицу отдавал напарнику. И все время подогревал его разговорами о том, что скоро произойдут «важные события».

— Тогда я займу пост президента, — заявил он как-то Лисманису, — а кем бы ты хотел быть?

Лисманис не ответил, видимо, еще не решил, какой пост ему подойдет. Но к «важным событиям» готовился, недаром у его тещи на хуторе чекисты нашли склад разного оружия. Они вдвоем ездили на машине по республике, кружили возле военных объектов, фотографировали их, делали схемы, выведывали у знакомых — случайных и не случайных — интересующие американскую разведку сведения. Не доверяя своему подручному, Бумейстер лично принимал зарубежных эмиссаров.

Побывал у Бумейстера и Вилнис Залькалис — агент ЦРУ, провокатор и клеветник, числящийся для отвода глаз редактором эмигрантской газетенки «Бривиба». Он раскрыл перед Бумейстером длинный список того, о чем хотела бы знать иностранная разведка. Тут и военные базы в Прибалтике, и места подводных лодок и радарных установок, и военные склады, и сведения о состоянии дорог. Мол, спецслужбы США хорошо платят за сведения подобного рода. Артур — такую шпионскую кличку дали Бумейстеру — с готовностью согласился выполнять новые задания.

В тот вечер, положив в карман крупную сумму денег, агент получил от американской разведки еще одно неотложное задание. Ему поручили написать «меморандум» от имени латышского народа (всего-навсего!) с требованием независимости для республики. Этот меморандум должны были переправить на мадридское совещание. День и ночь потели Бумейстер и Лисманис, по-лакейски готовя редкое по лжи и пакостной галиматье письмо. Зачитываемые на суде отрывки из него вызывали у людей чувство брезгливости. «Раздробление нации продолжается. Игнорирование нации — также. Мы практически бесправны». И лозунг: «Латвия — только латышам!» В письме все поставлено с ног на голову. Каждая фраза пропитана ядом ненависти к трудовому народу республики, его славным завоеваниям в экономике, науке, культуре, традициям, братской дружбе с советскими республиками.

Лисманис как-то вечером позвонил «хозяину» и спросил:

— Меморандум отправили?

— Да.

— Но под ним нет же подписей.

— Не твоя забота, — сказал Бумейстер. — Я сообщил, что подписали триста представителей предприятий и учреждений, — И добавил: — Обсуждено в Риге, Лиепае, Гулбене, Елгаве…

— Ведь это неправда.

— Не дрожи, Дайнис, — жестко прогудел в трубку Бумейстер. — Кто узнает? В нашем деле все средства хороши. Не раз ведь так сходило.

На следствии он показал: «Я многие факты экономической и политической жизни страны, сообщаемые за границу, умышленно искажал, а часто давал и заведомую ложь». Так Бумейстер и Лисманис подлаживались под интересы и запросы иностранных разведок.

Следствие шло полгода. Шаг за шагом, добывая новые материалы, опрашивая свидетелей, следователи выявили новые грани «дела». И вот наконец в материалах следствия не осталось ни одной позиции, которая бы вызывала сомнение…

На суде первым давал показания Юрис Бумейстер. Его нелегко было узнать. Словно с него сбросили маску. Тихим, дрожащим голосом он подробно рассказывал о своей преступной деятельности. Чувствовалось: понимает, что проиграл, все карты его биты. Сгорбленный, с отвисшим подбородком, нервно сжатыми кулаками, раскрывал он свою двуличную жизнь. Сникший, поблекший, он метил в кресло президента, а угодил за тяжкие преступления перед Родиной на скамью подсудимых. После оглашения обвинительного заключения в ходе допроса председатель спросил, признает ли подсудимый себя виновным. Бумейстер глуховатосиплым голосом ответил:

— Да, полностью признаю себя виновным во всех предъявленных мне обвинениях. Я совершил тяжкие преступления перед Родиной, занимаясь шпионажем, сбором и передачей за границу сведений, составляющих государственную и военную тайну, клеветнических материалов, порочащих советский строй. Этим я стремился нанести ущерб Советской стране, способствовать восстановлению в Латвии капиталистического строя.

Помолчав, добавил:

— Но я прошу учесть, что многие годы работал в советских учреждениях.

Нет предела цинизму предателя!

Рядом — Лисманис. Его бьет нервная дрожь. «Виноват, полностью признаю предъявленные мне обвинения, совершил тяжкие преступления перед Родиной. В это темное дело втянул Бумейстер — «прожженный интриган». Думал, что он товарищ, старший, опытный, потому и сошелся с ним, а теперь вижу: волк в овечьей шкуре, готов на любые подлости».

Лисманис вслух высказывает запоздалые признания. На что отданы годы? Говорили: способный рационализатор. Что-то мог бы полезное сделать, а потратил умение и силы во вред своему народу. Тяжело подводить итоги. Но он и тут пытается юлить, разжалобить судей. Но судья вносит ясность. Был агентом иностранных разведок? Был. Собирал сведения о военных базах? Собирал. Составлял пасквиль-меморандум? Да. Вел валютные сделки? Да, да, да… «Я жил под постоянным страхом перед зарубежными разведцентрами». На это прокурор заметил:

— А вы не задумывались, что подумает и скажет наш, советский народ, которому вы в спину наносили удары, торговали оптом и в розницу интересами и секретами Советского государства?

Подсудимый молчит, еще ниже склоняя голову. В заключительном слове он клянет ловцов душ из ЦРУ, втянувших его в пропасть, просит дать возможность трудом искупить тягчайшую вину…

За преступления перед Родиной — строгий ответ. Такова воля народа. Заседание Верховного суда Латвийской ССР длилось несколько дней. Оглашается приговор: за измену Родине в форме шпионажа, передачу иностранным разведкам сведений военного, политического и экономического характера, другие действия, направленные против советского общественного и государственного строя, суд приговорил Бумейстера Ю. К. к 15 годам и Лисманиса Д. А. к 10 годам лишения свободы с содержанием в исправительно-трудовой колонии строгого режима и с конфискацией имущества.

В. Мартынов ФОТОГРАФЫ ОТ ПЕНТАГОНА

…Ленинград. Май 1983 года. Водитель трамвая 28-го маршрута едва успел затормозить. Ему и в голову не могло прийти, что стоявшая перед красным сигналом светофора на улице Газа вишневая «Нива» сорвется с места и, рискуя столкнуться с трамваем, лихо вывернет на проезд Огородникова, хотя такой поворот в этом месте запрещен. Как оказалось, прыткая «Нива» совершила этот рискованный маневр, пытаясь «удрать» от грузовика, водитель которого имел веские причины для объяснения с ее пассажирами.

Послушаем тех, кто находился в кабине грузовика. Водитель Б. В. Поселенков и инженер аккумуляторного завода В. И. Линник, подъезжая к Калинкину мосту, обратили внимание на стоявшую на мосту «Ниву». Остановка в таких местах запрещена, и В. И. Линник подумал, что с этой машиной произошли какие-то неполадки. Желая помочь, они остановились рядом, но то, что увидели, повергло их в изумление. В «Ниве» сидели двое мужчин, один из них держал на уровне груди завернутый в пеструю тряпку фотоаппарат, телеобъектив которого был направлен на завод.

Суть действий пассажиров «Нивы», имевшей иностранный номерной знак, была столь очевидной, что В. И. Линник решил вмешаться. Но не тут-то было. Грубо нарушая правила дорожного движения, «Нива» кинулась наутек.

И все-таки водителю грузовика удалось остановить «Ниву».

Но пора сказать и о тех, кто удирал. В автомашине, номерной знак Д 04-929, принадлежащей генеральному консульству США в Ленинграде, находился военно-морской атташе при посольстве США в СССР Самуэль Колборн. Его попутчиком и помощником оказался коллега из канадского посольства. Два официальных представителя военно-морских сил стран НАТО. Да, американский военный дипломат явно не желал быть одиноким в этой недозволенной деятельности.

Американский военный персонал, служащий при посольстве США в Москве, очень любит путешествовать по Советскому Союзу. Особенно полюбился им Ленинград. Теперь, когда уже известны многочисленные факты откровенно разведывательных акций военных дипломатов из американского посольства в Москве во время посещений ими города на Неве, невольно напрашивается вывод, что пристальное внимание к нему американской разведки привлекают вовсе не исторические и архитектурные памятники мировой культуры.

Впрочем, об этом с завидной прямотой поведал помощник военно-морского атташе США Липскомб, когда его вместе с коллегой по НАТО англичанином Харви Самуэлем застали при фотографировании очередного промышленного объекта. Во время разбирательства Липскомб, «забыв» о дипломатических приличиях, бесцеремонно заявил, что его руководством ему вменено в обязанность «контролировать обстановку» на промышленных предприятиях Ленинграда. Неизвестно, что бы еще наговорил этот разудалый лазутчик, если бы более умудренный в дипломатических тонкостях британский коллега не одернул его…

В Вашингтоне имеют собственную точку зрения о нормах поведения в международных делах. Кое-кто там убежден в своем особом праве на вседозволенность. Такая уверенность характерна и для направляемых на работу в СССР военных дипломатов. Некоторые их действия при поездках в Ленинград — наглядное тому подтверждение.

В 1983 году частым «гостем» в Ленинграде был помощник военно-морского атташе США Джеймс Ферлей. Его похождения в Ленинграде, манипуляции с фото- и другой аппаратурой, маскируемой в плащах, куртках, других атрибутах одежды, могли бы дать богатый материал для профессиональных фокусников. Фотосъемка производилась как стрельба в голливудских боевиках: лежа, стоя, с колена, через заднее и боковые стекла автомашины, на ходу, с короткими остановками и на «полном скаку». С мостов, виадуков, а порой и через щели заводских заборов.

Ленинградцы и многочисленные гости города любят ездить в Петродворец. Не лишены этого желания и представители военно-морского атташе США, наезжающие в Ленинград. Но их привлекают не знаменитые парки, красота дворцов и фонтанов, а совсем другое: поездка на борту «Метеора» в Петродворец и обратно, чтобы с борта можно было лучше обозревать и фотографировать ленинградские предприятия.

Но не только морские прогулки на «Метеоре» манят кое-кого из американских гостей; другое излюбленное занятие таких «туристов» — катание на ленинградском трамвае, но только по определенным маршрутам. Есть среди них настолько «популярные», что лица заезжих гостей уже примелькались ведомственной охране тех предприятий, мимо которых следуют трамваи.

Странное отношение к географии проявилось у Ферлея и тогда, когда ему доводилось ездить по Ленинградской области. Не раз этого господина и его коллег останавливали при попытках проникнуть в закрытые для посещения иностранцев районы. Однажды Ферлей и другой помощник военно-морского атташе — Вильям Генри — поставили своеобразный «рекорд», оказавшись по пути из Ленинграда в Москву почти в ста километрах в стороне от маршрута, которым положено следовать иностранцам.

Неужели же Ферлей и Генри, опытные профессионалы в своем деле, действительно «заблудились», как они пытались утверждать, когда были задержаны в окрестностях города Луги сотрудниками автоинспекции? Вовсе нет, их привлекло сюда стремление проникнуть в интересующий американскую разведку район.

Пусть у читателя не создается впечатление, что советская сторона безучастно относилась к подобного рода деятельности. Противоправные действия некоторых американских «туристов» от Пентагона — любителей фотографировать и совать свои нос куда не положено — решительно пресекались. Только в 1983 году генеральному консулу США в Ленинграде трижды пришлось выслушивать устные заявления советских официальных представителей по этому поводу. Неоднократные предупреждения делались и посольству США в Москве. Кажется, пора бы заокеанским путешественникам стать попонятливее.

И. Андреев Р. Сергеев СПЕКУЛЯНТ С ДИПЛОМАТИЧЕСКИМ ПАСПОРТОМ

Неприглядная история, происшедшая с американским дипломатом Брюсом Розенбергом

В один из весенних вечеров 1984 года, обходя территорию стройки на юго-западе Москвы, сторож из внутриведомственной охраны увидел в сгустившихся сумерках группу людей, действия которых показались ему подозрительными. Они с лихорадочной поспешностью, пугливо озираясь по сторонам, перегружали из одной машины в другую какие-то пакеты и коробки. Когда же эти странные незнакомцы стали торопливо раскладывать на сиденье автомашины и пересчитывать пачки денег, подозрения сторожа переросли в уверенность: происходит какая-то темная история, в которую надо вмешаться. Прикинув свои силы и возможности, решил, что одному не справиться, и вызвал подмогу.

Подозрения сторожа оказались обоснованными. Нет, незнакомцы не посягали на строительные материалы, которые доверили охранять сторожу. Их не интересовали ни кирпич, ни цемент, ни дефицитная облицовочная плитка — под покровом темноты, вдали от людских глаз совершалась спекулятивная «коммерческая» сделка.

В качестве продавца крупной партии иностранных товаров выступал второй секретарь экономического отдела посольства США в Москве Брюс Ли Розенберг. В качестве покупателя — советский гражданин Б. Этот спекулянт получил по заслугам в соответствии с советскими законами. А вот главного участника сделки — американского дипломата Розенберга — от наказания в Советском Союзе уберег только дипломатический паспорт.

Проданный советскому гражданину Б. «товар» — комплекты радио- и фотоаппаратуры, видеомагнитофоны, часы — говорил о «масштабности» сделки. Общая сумма «выручки» должна была составить свыше 17 тысяч рублей. Дипломат все рассчитал до деталей — сколько он получит за фотоаппарат и сколько за часы, сколько за магнитофон, какую прибыль сулит ему продажа каждой вещи. Все было аккуратно расписано и скалькулировано в особом реестре, который господин Розенберг составил в порядке подготовки спекулятивной сделки, памятуя, очевидно, о своем амплуа экономического работника.

Но кое-что из переданного Розенбергом гражданину Б. в ходе состоявшейся встречи в реестр не вошло. Наряду с партией «коммерческого» товара Розенберг передал ему изрядное количество «товара» идеологического. На столе в опорном пункте милиции оказался целый ворох тенденциозно подобранных книг и журналов, призванных опорочить нашу страну, ее государственный и общественный строй, а также множество экземпляров издающейся на деньги ЦРУ и других западных разведок антисоветской газетенки «Русская мысль».

Попавшийся с поличным американский дипломат неуклюже изворачивался. На территории стройки он оказался, видите ли, для того, чтобы почитать книгу! Нет, никакой спекулятивной сделки он не готовил и не собирался совершать, а вещи привез просто для того, чтобы показать их своему «другу». Представителям посольства, прибывшим в опорный пункт, чтобы вызволить незадачливого коллегу, при виде приунывшего второго секретаря и многочисленных улик его противоправных действий — «коммерческого» товара, пачек денег, обилия антисоветской подрывной литературы — оставалось только смущенно оправдываться…

Возможно, господину Розенбергу очень хотелось бы сыграть роль «героя», а кое-кому поддержать его в этом. Как же, ведь он помимо коммерции выполнял и другую миссию — пытался распространять антисоветские материалы в СССР. А за это, похоже, можно ведь и посмотреть сквозь пальцы на спекулятивно-коммерческие занятия дипломата. Но это, как говорится, уже другой разговор.

Так кто же этот господин: дипломат или делец-спекулянт, а в придачу еще и идеологический диверсант, беззастенчиво использовавший на территории нашей страны предоставленные ему дипломатические привилегии для совершения грязных дел? Ответ ясен.

Остается только добавить, что Розенберг после решительного демарша советских властей посольству США вынужден был убраться из нашей страны. Не знаем, большая ли это потеря для посольства США и, в частности, для его экономического отдела, ставшего в последние годы притчей во языцех в связи с рядом скандальных шпионских дел. В них весьма и весьма «отличились» сотрудники этого отдела, а в действительности шпионы из ЦРУ — Питер Богатыр, Джозеф Макдональд, Питер Сэмлер, Ричард Осборн. В одном есть полная уверенность: отъезд из Москвы сотрудника этого отдела, а по совместительству спекулянта и распространителя антисоветских пасквилей Б. Розенберга не сопровождался добрыми напутствиями со стороны советских людей, гостеприимством которых он и ему подобные так бесцеремонно злоупотребляли.