«Точка отталкивания»-1

Владимир КАЛИНИЧЕНКО

«ТОЧКА ОТТАЛКИВАНИЯ»-1

«Сегодня много говорят об успехах в работе правоох­ранительных органов по борьбе с коррупцией, взяточ­ничеством, различными злоупотреблениями. А где вы были в годы застоя?»

Из записки при встрече с работниками завода имени Лихачева

В НАЧАЛЕ 80-Х ГОДОВ по Москве ходили разговоры о разоблачении преступлений, совершавшихся в московском метро. Слухи обгоняли домыслы, а правду знали немногие. Да и считали тогда, что обнародовать ее преждевременно и что она может способствовать подрыву авторитета совет­ской милиции.

Прошло несколько лет, и ситуация в стране коренным образом изменилась. Наши люди узнали о моральном разло­жении, коррупции и взяточничестве, процветавших в ряде регионов страны. Страницы газет, журналов запестрели за­головками об арестованных ответственных работниках пар­тийных, советских, правоохранительных органов. Стали из­вестны многочисленные злоупотребления бывшего руковод­ства МВД СССР в лице Н. А. Щелокова и Ю. М. Чурбанова, других ответственных работников министерства. Сегодня написано и рассказано об этом немало, но далеко не все...

НАЧАЛО

В марте — апреле 1966 года в Москве проходил XXIII съезд партии, на котором произошло событие, малозаметное для многих. Кандидатом в члены ЦК КПСС был избран второй секретарь ЦК КП Молдавии Николай Анисимович Щелоков. Осенью того же года он был вызван в Москву, и 17 сентября мы узнали о его назначении министром охраны общественного порядка СССР.

За дело он взялся рьяно. Произошло переименование министерства, существенно повысилась заработная плата, в том числе и с введением надбавок за звание и выслугу лет. По предоставленным льготам милиция фактически прирав­нивалась к армии. Создавались специальные высшие учебные заведения и даже Академия.

Нового министра можно было смело зачислить в мецена­ты. Он стал инициатором создания в Академии МВД СССР университета культуры — его первым ректором назначили Арама Ильича Хачатуряна, а кафедрами руководили изве­стные всему миру кинорежиссеры, художники, писатели.

О коллекционировании в собственной квартире подлинников картин, место которым было только в музеях, узнали позже. В кабинете министра частыми гостями стали известные спортсмены, актеры, космонавты.

Уже через год после назначения, впервые в истории стра­ны, День милиции отмечался в Кремлевском Дворце съез­дов. Торжественное собрание открыл первый секретарь МГК КПСС В. В. Гришин, да и сам состав президиума гово­рил о многом. Пошли упорные слухи о близости министра к «самому». Эту версию не опровергали и ненавязчиво дово­дили до всех. Так, из мемуаров генерал-полковника К. С. Грушевого «Тогда, в сорок первом» советские читатели узнали о том, что ранним утром 22 июня 1941 года на бюро Днепропетровского обкома партии неотложные вопросы оборонных мероприятий решали наряду с другими товари­щами секретарь обкома Л. И. Брежнев и председатель горсо­вета Н. А. Щелоков. Наиболее любознательные, вчитыва­ясь в биографии одного и другого, находили удивительные совпадения по местам их службы.

В печати, по радио и телевидению продолжали греметь овации по поводу замечательных успехов министра. 26 нояб­ря 1970 года в связи с шестидесятилетним юбилеем его наградили высшей государственной наградой — орденом Ле­нина. Через десять лет присвоили звание Героя Социалистического Труда. Приветственный адрес в присутствии членов коллегии торжественно огласил Чурбанов. Золотую Звезду вручил Щелокову лично Л. И. Брежнев.

Теперь можно было подумать и о большем. О создании не подвластной и не подконтрольной никому касты, подчиняв­шейся только ему — Щелокову или подобранному им же преемнику. Оперативная работа в области преступлений в сфере экономики, уголовных проявлений, охраны обще­ственного порядка, вся система предварительных мест за­ключения, исправительно-трудовых учреждений, включая специальные внутренние войска, — все в его руках.

Мешает лишь то, что расследование особо сложных дел, в том числе убийств, изнасилований, должностных преступ­лений, сосредоточено в органах прокуратуры. Ничего, перед ЦК партии, правительством страны поставлен вопрос о пере­даче всего следствия в органы внутренних дел. Правда, против этого возражают Генеральный прокурор, Верховный суд, но к их доводам не очень-то прислушиваются... Министр внутренних дел поначалу добивается решения о передаче всех дел о преступлениях несовершеннолетних в следствен­ные подразделения милиции, а ведь это более половины всех дел, расследуемых следователями прокуратуры. Все идет как задумано, но общую благодушную картину с состоянием правопорядка в стране портит рост количества уголовных дел, возбужденных против работников милиции, и Щелоков делает по этому поводу демарш. Министр внутренних дел внес представление (!) Генеральному прокурору СССР, в ко­тором поставил вопрос о необоснованном возбуждении про­курорами уголовных дел против работников милиции.

Дальше — больше. В ЦК КПСС, Совет Министров СССР направлена докладная записка, в которой предлагалось ли­шить прокуроров городов и районов права возбуждения уголовных дел против работников милиции, а рядовой и сержантский состав привлекать к уголовной ответственности только с согласия начальника УВД. Что же касается офице­ров милиции, то «подступиться» к ним можно только с со­гласия министра. Возможно, мечты Щелокова и сбылись бы, но земля наша не обделена людьми незаурядными.

Виктор Васильевич Найденов имел большой опыт работы в должности прокурора Ульяновской области, а затем — и в аппарате ЦК КПСС. В то время он как заместитель Генерального прокурора СССР возглавлял Главное след­ственное управление Прокуратуры СССР, а значит, и руко­водил теми прокурорами, что надзирали за деятельностью органов внутренних дел.

Понимая, чем чревато предложение Щелокова, Виктор Васильевич решил дать бой всесильному министру: было подготовлено соответствующее обобщение по уголовным преступлениям работников МВД. Через некоторое время его вынесли на обсуждение общего партийного собрания Прокуратуры СССР.

В результате в начале 1980 года в директивные органы пошел не просто ответ за подписью Генерального прокурора, а решение коммунистов центрального аппарата Прокуратуры СССР.

(Это партийное собрание я запомнил хорошо, потому что оно было для меня первым после перевода в Москву.)

Прошел год. Отступать Николай Анисимович не собирал­ся. Но складывающаяся ситуация была чревата «взрывом», и он произошел.

СЛЕДСТВИЕ

27 декабря 1980 года возле поселка Пехорка, недалеко от дороги, ведущей в аэропорт Быково, обнаружили окровав­ленного, практически раздетого и полузамерзшего человека. Одежда потерпевшего валялась рядом. Кроме записной книжки в карманах ничего не обнаружили. Номера телефо­нов и фамилии из записной книжки ничего не проясняли, а потому прибывшие на место происшествия работники милиции позвонили по одному из них.

С этого момента в известном всем здании на площади Дзержинского зазвучал сигнал тревоги. Пострадавшим был заместитель начальника секретариата КГБ СССР Вячеслав Васильевич Астафьев. Через несколько дней, не приходя в сознание, он скончался.

В последующие дни председатель Комитета государствен­ной безопасности Юрий Владимирович Андропов заслушал на оперативном совещании результаты расследования об­стоятельств гибели Астафьева. Мнения сотрудников, зани­мавшихся этим делом, разделились. Одни выдвинули версию об автодорожном происшествии, другие настаивали на том, что Астафьев был убит. Тогда и последовало предложение просить Генерального прокурора поручить расследование дела следователям Прокуратуры, специализировавшимся по делам об убийствах.

ПРОДОЛЖЕНИЕ. КОНЕЦ ШЕСТИДЕСЯТЫХ

В так и не вышедшем на экраны двухсерийном докумен­тальном фильме «Страницы жизни», посвященном Щелоко­ву, один из лучших дикторов страны зачитывал страницы рабочего плана министра: 13 января — заседание Политбю­ро, 17 января — заседание Совета Министров, 18 января — заседание Секретариата ЦК КПСС... И так— по нескольку раз. Все мы должны были проникнуться особой ролью видного государственного деятеля, имя которого (как, впрочем, и имя Юрия Михайловича Чурбанова) упомина­лось в Большой Советской Энциклопедии.

Итак, успех. Он был. Но еще более был он нужен в про­фессиональной деятельности. Результаты в отдаленной пер­спективе не устраивали, и поэтому огромное значение имела реклама. Созданному при МВД СССР пресс-центру выделя­лись значительные денежные суммы. На советских читате­лей и зрителей обрушился поток заказной литературы, кино- и телефильмов о подвигах работников милиции (и, нужно сказать объективно, зачастую действительных, а не мни­мых). Писателей, художников, актеров и кинорежиссеров награждали солидными ведомственными премиями. Что же, кто платит, тот и заказывает музыку...

Из письма Арама Хачатуряна Щелокову:

«Дорогой Николай Анисимович! Этот марш я написал вдохновленный Вами и по Вашей инициативе. Ваше внимание и любовь к искус­ству, музыке — явление необычное, достой­ное восхищения. Мы, музыканты, очень Вам благодарны. Позвольте преподнести Вам в дар рукопись моего марша...»

Ну что же, возможно, бодрящий марш работников мили­ции был действительно нужен, но не сокращалось, а росло число умышленных убийств, изнасилований, грабежей, раз- боев. Подлинным бичом для всей страны становились квар­тирные кражи, возрождалась профессиональная преступ­ность. Это были жестокие реалии нашей жизни, которые никак не вписывались в надуманную да к тому же подкреп­ленную партийными решениями теорию о сокращении пре­ступности при социализме, вплоть до полного ее искорене­ния. Тогда и заявил министр о том, что основная деятель­ность милиции будет заключаться в предупреждении пре­ступных проявлений. Дело нужное и важное, возложенное на все наше общество и его государственные институты, решили подменить вновь созданными в системе МВД круп­ными подразделениями по профилактике правонарушений.

ПОТЕРПЕВШИЙ

В этот роковой день Вячеславу Васильевичу исполнилось сорок-лет. Более недели он «бюллетенил» (врачи обнаружи­ли воспаление легких). Держалась температура, но все же Астафьев решил сходить за праздничным заказом и вечером с друзьями отметить юбилей. Жена перед уходом на работу поздравила его от себя и детей и дала деньги на подарок. Он купил на эти деньги красивые импортные туфли...

Застолье было непродолжительным, потому что из всех приглашенных пришли только двое. Домой решили доби­раться на метро. На станции «Площадь Ногина» Астафьев сел в вагон поезда и тут же задремал. Болезненное состоя­ние и алкоголь сделали свое дело. На конечной станции метро, «Ждановской», перед отправлением поезда в тупик контролеры Воротилина и Мотникова увидели в одном из вагонов спящего человека с коробкой обуви на коленях. Рядом стоял портфель. Спящего разбудили и попросили пройти на перрон.

— Портфель-то ваш? — спросила его Мотникова.

— Нет, — покачал головой Астафьев, пытаясь опреде­лить, где он находится. — Ох, извините, портфель мой...

Астафьев протянул к нему руку, но его оттолкнула в сто­рону Воротилина, раскрыла портфель, и, рассмотрев содер­жимое, спросила:

— Если действительно ваш, что там находится?

Астафьев наморщил лоб:

— Водка, красная рыба, продукты... Что еще?..

— Вот и нет! — торжествовала Воротилина. — Здесь ко­ньяк!

— Да, коньяк,— заговорил Астафьев, — я совсем забыл, ведь ребята подарили мне коньяк...

Эти его заверения были запоздалыми. Воротилина свисте­ла, вызывая наряд милиции. Астафьев еще пытался убе­дить ее не делать этого, более того, предъявил служебное удостоверение, которое контролеры успели внимательно рас­смотреть, но на платформу уже поднимались два работника милиции.

Попытка Астафьева разобраться в конфликте здесь же к успеху не привела. На его удостоверение они не посмотре­ли. Заломили руки за спину и потащили вниз, где под платформой находилась комната милиции — унылое поме­щение со скудным освещением.

Вячеслав Васильевич пробовал слабо сопротивляться. Увы, он не догадывался, что для двух молодых парней в серой форме он обыкновенный «карась» и что на их жаргоне это означает: «Интеллигентный с виду человек, у которого наверняка есть деньги и ценности, а значит, есть чем поживиться во время обыска и затем обвинить самого же задержанного во всех смертных грехах».

Так в этот день, в начале девятого вечера, судьба свела Вячеслава Васильевича Астафьева с постовым нарядом ми­лиции станции метро «Ждановская» 5-го отделения милиции отдела по охране Московского метрополитена в составе Ло­бова, Панова, Емешева, Лозы, Самойлова и возглавляюще­го наряды старшего инспектора службы Масохина. Был еще один, не значившийся в списке наряда, но активно помогав­ший им нести службу. В нерабочее время — внештатный сотрудник милиции, а в рабочее — электромеханик по обслу­живанию автоматов метро Мезляев.

СЛЕДСТВИЕ

Представитель КГБ СССР полковник О. Д. Запорожченко начал разговор со мной о деле несколько необычно.

— Мы совсем не знаем вас, — сказал он, — да и времени познакомиться ближе у нас нет, но полагаю, что ситуация, в которую мы попали, исключительно сложна. Между нами должно быть полное доверие, поэтому прошу вас со мной во всем быть откровенным.

Признаться, такое начало меня несколько обескуражило, но что имел в виду Олег Дмитриевич, я понял только через несколько дней.

— Нами проработаны все станции Ждановско-Краснопрес­ненской линии, на любой из которых Астафьев мог вый­ти, — продолжал Запорожченко. — Удача ожидала нас на «Ждановской», именно там его задержал постовой наряд милиции. С этого момента наш коллега исчез. По нашей информации, в документах 5-го отделения этот факт не зарегистрирован. Протоколы допросов Воротилиной и Мотниковой, а также опознаний Астафьева по фотографиям — в деле. Мы предполагаем, что к его гибели имеют самое непосредственное отношение работники милиции. Более того, у нас есть основания полагать, что происшедшее попы­таются скрыть вышестоящие руководители органов вну­тренних дел. Мы обещаем вам полную поддержку и любую помощь с нашей стороны.

Эта версия действительно представлялась реальной, и реализацию намеченного плана мы начали в семь часов утра 14 января 1981 года. В кабинете начальника следствен­ной части Прокуратуры СССР Германа Петровича Каракозо­ва собрали около тридцати следователей, которым вручали пакеты и называли номера автомашин, рассредоточенных в районе Пушкинской улицы. Краткий инструктаж— и ко­манда: «По машинам!»

В служебных помещениях отдела милиции по охране ме­трополитена, территориальных отделениях и медвытрезви­телях, расположенных недалеко от станции метро «Жданов­ская», шла выемка документов.

Со службы или места жительства в следственный отдел КГБ СССР а Лефортово доставлялись лица, которые в тече­ние вечера 26 декабря 1980 года находились в комнате милиции или возле нее.

Да, свозили именно в Лефортово. Все остальные учрежде­ния подобного рода находились в подчинении Щелокова, а значит, не могли обеспечить надлежащей изоляции пред­полагаемых преступников. Более того, дальнейшая работа с ними могла быть уже бесполезной.

В этот день ни Щелокова, ни Чурбанова в Москве не было. Но происходившее было настолько необычным для столич­ной милиции, что кое-кто пытался не подчиниться требова­ниям работников Прокуратуры. Возникавшие конфликты умело разрешал заместитель начальника следственной части Юрий Николаевич Шадрин.

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО СЕМИДЕСЯТЫХ

Продолжали греметь литавры в честь потрясающих успе­хов советской милиции, особенно службы профилактики. Складывалось впечатление, что это — основное ее подразде­ление, а между тем продолжали хиреть уголовный розыск, служба БХСС. Оказывается, за одну и ту же зарплату можно было работать по-разному. Но какое это имело зна­чение для успеха, который был так нужен? Да никакого!

В уже упомянутом документальном фильме есть кадры, наводящие на невеселые размышления. Одной холодной снежной зимой Николай Анисимович руководил войсковыми учениями вверенной ему дивизии имени Ф. Э. Дзержинского. На плацу стояли боевые машины пехоты, солдаты лихо шли в атаку, утопая в снегу и стреляя на ходу из автоматов. С кем они собирались воевать? — вот в чем вопрос.

В очерке «Кома», опубликованном журналом «Огонек» в начале 1989 года, отдельные высокопоставленные сослу­живцы Щелокова характеризуют его как умного, талантли­вого и способного руководителя органов внутренних дел. Что же, глупым его действительно не назовешь.

Из интервью министра корреспонденту Гостелерадио СССР в период работы XXVI съез­да КПСС.

Вопрос: Мне говорят, что в последние годы изменился облик советского милиционера. Он стал грамотней, культурней. А каким бы вы хотели видеть рядового милиционера, работ­ника органов внутренних дел?

Щелоков: Прежде всего это должен быть культурный, идейно воспитанный человек, по­тому что милиция в любой капиталистиче­ской стране — она подготовлена технически, но, что бы они ни делали, как бы ни оснаща­лись, как бы ни работали, никогда американ­ская или нью-йоркская полиция не справится с преступностью. Это не их вина, это их беда. Для того, чтобы решать эти пробле­мы, нужно решить одну задачу, а эта задача заключается в совершении пролетарской ре­волюции. Только в социалистической стране может быть обеспечен настоящий правопо­рядок для людей.

Вот так, ни много ни мало. Только сейчас начинаешь понимать, какой непоправимый ущерб авторитету и прести­жу нашей страны наносили такие безответственные заявле­ния новоиспеченного доктора экономических наук (и особен­но тогда, когда они соседствовали с известными всему миру фактами присвоения в пользу свою и своей семьи автомоби­лей иностранных марок). Между тем автотранспорта в мили­ции хронически не хватало. В Донецкой области, преследуя бандитов, ограбивших сберкассу, работники уголовного ро­зыска отчаянно размахивали руками, когда у их старенького «газика» на ходу отвалился карданный вал. Лимит на бензин заставлял использовать не по назначению автомобили про­мышленных предприятий, а иногда — и частных лиц. При­митивная криминалистическая техника не обеспечивала ка­чественного ее применения. И при всем при этом министр иронизировал над технической оснащенностью американской полиции.

Правда, он посетил проводившуюся в Москве выставку ведущих фирм Запада, специализирующихся на изготовле­нии кримтехники, но и только. Восторга практиков их руко­водитель не очень-то разделял. Мы оказались одной из немногих стран мира, которая бюджетные ассигнования тратила в основном на увеличение численного состава орга­нов правопорядка и, естественно, в ущерб качеству. Выби­тые у правительства вакансии нужно было срочно запол­нять, и широким потоком полились в милицию «случайные» люди.

Между тем реальная жизнь шла своим чередом. Пробле­мы в экономике и социальной сфере не могли не отразиться на росте преступных проявлений. Но никому не нужна была в те годы правда. За рост преступности били жестоко. В два счета можно было поплатиться и должностью, и карьерой, а потому и стали скрывать все то, что можно было скрыть. В выборе средств не стеснялись, и поэтому ни одна стране в мире не знала такого высокого процента раскрываемости, который был в те годы у нас.

Большое количество черепно-мозговых травм списывалось на «падение с высоты собственного роста» либо по «альтер­нативной формуле» — что «данное повреждение образова­лось от удара тупым твердым предметом или при ударе о такой предмет». Первое, естественно, игнорировалось, вто­рое брали за основу.

Доходило до того, что при выезде для осмотра трупа, обнаруженного в пруду городского парка со связанными веревкой руками и ногами и грузилом-камнем, заместитель начальника Управления уголовного розыска области битый час убеждал меня, что потерпевшая, решившая сыграть с нами злую шутку, сама себя обвязала, привязала на шею камень и прыгнула в воду.

Укрывали все, что можно было укрыть, и для достиже­ния этой цели никакими средствами не брезговали, вплоть до шантажа потерпевших компрометирующими материалами.

Уже работая в Москве, я приехал как-то к себе на родину и в троллейбусе встретил одноклассницу. В разговоре поде­лилась она своей бедой: в плавательном бассейне украли у нее и дочери ценные вещи стоимостью около четырехсот рублей, а милиция кражей заниматься не желает. Договори­лись, что напишет она жалобу прокурору города, а он возь­мет ее под свой контроль. Встретились через год. «Эх, тоже мне, друг детства! — услышал я возмущенный голос одно­классницы. — Лучше бы я тебя ни о чем не просила!» И далее последовал рассказ о том, как работники милиции занялись не кражей, а мужем заявительницы, оказавшимся, к несчастью, директором овощного магазина. Только после нового заявления о том, что никакой кражи якобы не было, эту семью оставили в покое.

Приказы Генерального прокурора СССР требовали самых жестоких мер по отношению к должностным лицам, укры­вающим преступления от учета. Но после очередного вы­явления такого рода злоупотреблений (и как следствие — роста неблагополучных показателей по региону) стали прак­тикой вызовы в обком, в отделы административных органов. Там чересчур ретивому прокурору напоминали, где он состо­ит на партийном учете, и отечески наставляли, что он и начальник милиции «ходят» в одной упряжке и ссориться из-за такой мелочи, как укрытие преступлений, право, глупо. С прокурора спрашивали за рост преступности, а отнюдь не за состояние надзора за деятельностью органов внутренних дел. Насколько принципиальным он оставался после этого, было делом совести каждого конкретного человека.

Укрытия, набирая темп, развращали личный состав ра­ботников милиции. Как следствие, ширились их злоупотреб­ления, выявлялись многочисленные факты рукоприклад­ства, превышения власти, а наказание за это подрывало бы всю создаваемую систему лакировки действительности. Допу­стить этого Николай Анисимович Щелоков не мог.

Неофициально, с соблюдением строгой секретности, на­чался сбор компрометирующих материалов на работников органов прокуратуры, занимающихся расследованием дел о таких злоупотреблениях.

«Ссориться с нами нельзя, — поучал меня, молодого прокурора следственного отдела прокуратуры области, на­чальник одного из райотделов милиции. — Вот был у нас один мальчишка, который только что назывался следовате­лем. Прибежал к нему один ханыга. «Избили, — кричит, — в комнате милиции! Разве это представители власти?» Он со мной не посоветовался и — раз: двух моих в КПЗ. Пришлось ему фотографии показать и кое-какие записи его общения с подругами. Сразу стал, как шелковый. Так-то!»

Укрывались преступления, совершенные гражданами, росло количество жалоб и заявлений об этом. В ход шли шантаж, угрозы, рукоприкладство, злоупотребления по службе. В конечном итоге вседозволенность и безнаказан­ность привели к многочисленным фактам укрытия преступ­лений, которые совершали работники милиции.

СЛЕДСТВИЕ

Первые допросы придали уверенности в том, что мы на правильном пути. Постовые наряда на станции метро «Жда­новская» начисто отрицали факт задержания Астафьева. Опознания, очные ставки, изучение изъятых документов... Постепенно прояснялась картина...

На службу постовые заступили в 1(> часов. Как это делали не раз, занялись грабежом задержанных. Пока еще на свои деньги Мерзляев купил вина. Закуску отобрали у доставлен­ного в комнату милиции пьяного пенсионера, получившего в этот день в магазине праздничный заказ. У троих любите­лей спиртного, которых привели в комнату милиции чуть позже, забрали деньги, и Мерзляев только успевал бегать в магазин. Вскоре опьяневший Масохин заснул в одном из подсобных помещений. Оствльиые продолжали «нести служ­бу».

По свистку Воротилиной за очередным «карасем» побежа­ли Лобов и Емешев. Такого «улова» у постовых со «Жданов­ской» еще не было.

— Это «комитетчик», — на ходу бросил Лобов Мерзляеву, поспешавшему к ним на помощь, и подмигнул, показывая на коробку с обувью, которую держал в руках Астафьев. Внештатный сотрудник тут же рванул ее к себе и забросил в подсобное помещение.

В комнате милиции Астафьева затолкали за барьер и при­ступили к личному обыску, преодолевая силой слабое сопро­тивление задержанного. Астафьев пытался убедить пьяных блюстителей порядка в том, что он — офицер и сам предъя­вит содержимое своих карманов. Особое раздражение посто­вых вызвал отказ отдать служебное удостоверение сотрудни­ка КГБ. Астафьева начали бить... После очередного резкого удара (в живот и потом — ребром ладони по шее) Вячеслав Васильевич потерял сознание.

«Ну а что вы сделали с ним потом?» — именно этот вопрос мы задавали четверым подозреваемым, которые к исходу дня уже не отрицали, что, превысив власть, избивали задер­жанного. Все они твердили одно: «Потом мы его отпустили». Лобова, Емешева, Лозу и Масохина арестовали.

Да, трудным он выдался, этот первый день расследования обстоятельств гибели Астафьева, но самый главный сюр­приз ожидал меня вечером.

В кабинете одного чиновника, к которому зашел по делу, сидели несколько незнакомых мне мужчин, в том числе полковник внутренних войск. Заверив, что рады познако­миться со мной, присутствующие предложили выпить вместе с ними. Ничего, кроме удивления, это предложение не вызвало, и я, сославшись на то, что сейчас не время для застолья, ушел.

«Говорить или не говорить об этом Запорожченко?» — только об этом думал я, собираясь уезжать домой. Вспом­нив наш разговор о взаимном доверии, решился.

— Да, ситуация интересная. — Олег Дмитриевич заду­мался. — Знаешь, домой тебя проводят мои ребята. Так будет спокойнее.

Тут же договорились, что, если наше предположение о возможной провокации не подтвердится, лишнего шума поднимать не будем.

У подъезда меня ожидали двое. Перекрывая вход, они всем своим видом демонстрировали агрессивные намерения. Позже я не раз думал: на что они рассчитывали? Не знаю, но думаю, что между нами могла начаться как минимум перепалка, как максимум — драка... Подоспела бы милиция, и я «в нетрезвом состоянии» оказался бы там, где искали встречи со мной... Комментарии к остальному, как говорят, излишни. От расследования дела меня бы отстранили, а как бы повел себя другой следователь в эти первые и самые трудные для судьбы дела дни — кто знает?

А тогда я остановился в растерянности. Из автомашины вышли сопровождавшие меня работники КГБ.

— Мы надеемся, товарищ может пройти? — спросил один из них.

Последовала пауза. Двое угрюмо посторонились.

— Идите спокойно и, главное, не волнуйтесь, завтра мы за вами заедем.

На этом мы расстались. Но насколько спокойной была для меня эта ночь, догадаться нетрудно.

Наступивший день успокоения не принес. Изучение изъя­тых документов, анализ складывающейся обстановки позво­лили прийти к выводу о том, что мы столкнулись с процве­тавшими в московской «подземке» преступлениями. Но глав­ным было то, что эти преступления систематически укрыва­лись. Стало понятно, что разоблачение происходившего в столичной милиции может быть подобно взрыву, что заин­тересованные лица предпримут все возможное, чтобы на первоначальном этапе расследования, когда доказательства еще расплывчаты и до истины далеко, нейтрализовать следо­вателя и тех, кто работает по делу вместе с ним.

— Похоже, нам объявили «войну», — с грустью сказал мне Олег Дмитриевич Запорожченко и добавил: — Мы полу­чили указание заняться обеспечением твоей безопасности всерьез...

Да, в такие переделки я еще никогда не попадал. Все переезды по городу в рабочее и нерабочее время — только на специальной автомашине. Дочь в школу и обратно — таким же путем. Как-то она даже расплакалась:

— Перестань меня возить, надо мной весь класс смеется. Все спрашивают: «Кто твой папа, что от порога дома и до пороге школы тебя возят?»...

Пришлось объяснить, что такая у меня работа и ничего тут не поделаешь, а успокоил ее тем, что маму тоже охра­няют.

Не обошлось и без курьезов. В один из дней, возвращаясь домой, на лестничной площадке встретил соседа. Поздорова­лись, заговорили. Неожиданно распахнулись створки лифта, и перед нами появились трое плечистых парней.

— Владимир Иванович, все в порядке?

Растерявшись, я только успел кивнуть головой, и они тут же исчезли.

— Это что такое? — спросил, заикаясь, испуганный сосед.

— Так меня охраняют, — объяснил ему.

— Ну у тебя и работка! — услышал в ответ.

Я же с теплотой и благодарностью подумал о товарищах с площади Дзержинского, которые держали слово и обеспе­чивали мою безопасность.

Между тем мы упорно, шаг за шагом, продвигались впе­ред. Факт задержания Астафьева и его избиения в комнате милиции можно было считать догнанным, но кто и как его убил, мы пе знали. Только позже выяснилось, как тщатель­но инструктировали обвиняемых и сколько версий проис­шедшего с ними проработали.

После избиения единственный трезвый среди постовых сержант Самойлов позвонил ответственному дежурному по 5-му отделению и сообщил о задержании Астафьева. После­довала команда или отпустить его, или, действуя по инструк­ции, вызвать представителя КГБ. То же самое предложил сделать прибывший на станцию проверяющий, младший сер­жант Голунчиков. К сожалению, они не знали, что давали команды не подчиненным им постовым милиционерам, — они давали команды преступникам.

— Товарищ майор, уходите отсюда по-хорошему и побы­стрее,— уговаривал Астафьева Самойлов.— Вам лучше с ними не связываться. Они не люди, поверьте мне. Ну, пожалуйста, уходите...

Но негодованию Астафьева не было предела.

— Мерзавцы! Мерзавцы! И отъявленные подонки! Нико­гда, никогда я вам этого не прощу и так этого не оставлю,— повторял он, покидая комнату милиции.

Со злобой в затуманенных спиртным глазах смотрели на него Лобов и Панов.

— Слушай, ну, идиоты! Разве можно так отпускать? — теребил Лобов рукав куртки Панова.— Он же всех нас заложит. Слышишь, заложит! Давай его грохнем! Молчат только мертвые!..

Молчал и Панов, а потом, решившись, кивнул головой. Они побежали вслед за Астафьевым. Улыбнись счастье Вя­чеславу Васильевичу, и, может быть, они бы его не догнали, но он спутал платформы прибытия н убытия, поэтому его не упустили и настигли в подземном переходе.

— Товарищ майор, вы забыли свои туфли,— сказали Астафьеву и предложили вернуться обратно.

Тот отказался и велел вынести похищенное. Его вновь скрутили и потащили в сторону комнаты милиции. Он отча­янно сопротивлялся, взывал к помощи прохожих, но те спешили пройти мимо. Кто мог подумать, что люди в форме, призванные защищать их от преступников, решились сами на совершение тяжкого преступления?

В комнате милиции Астафьева впервые увидел Масохин, который к этому времени проснулся и немного протрезвел. Задержанного затащили за перегородку и снова стали бить, но на убийство никто не решался. И тогда Панов сбегал в ближайший ресторан за водкой. Спиртным он надеялся подбодрить собутыльников, но когда вернулся, все произо­шло проще и оттого — страшнее.

Из показаний обвиняемого Панова:

— Как только я вошел в комнату милиции, за мной кто-то захлопнул дверь. Увидел, что Лобов и Емешев затаскивают Астафьева за барьер. Я приблизился к ним. Кто из них свалил его, я точно сказать не могу. Я увидел, что Астафьев как бы сполз по стене на пол. Он пытался вырваться, но Лобов удерживал его и не давал встать. Я понял, что они не решаются ничего сделать, а Лобову нужна помощь, и подо­шел к ним. Чтобы мне было удобнее, правую ногу прижал к лавочке, а потом протянул ее чуть вперед, так что моя голень полностью лежала на лавочке. Подумал, что нужно подстраховаться и не выронить бутылку, которая могла разбиться. Страхуя себя свободной рукой, чтобы не упасть, другой дотянулся до головы Астафьева, зажал его волосы рукой и два раза, оттягивая голову к себе, ударил затылоч­ной частью головы о стену...

Чем дальше продвигалось следствие по выяснению об­стоятельств убийства, тем ожесточеннее становилось сопро­тивление тех, кто был напуган таким ходом событий. В верх­них эшелонах власти срочно формировали «мнение» о том, что прокуратура и КГБ фабрикуют дело с целью подрыва авторитета органов внутренних дел. От В. В. Найденова тре­бовали объяснений, он от нас — бесспорных доказательств вины Лобова, Панова и других. Мы же пока располагали только их показаниями.

Итак, к исходу двух недель расследования стало более-менее ясно, кто избивал Астафьева, но... Кто и как вывез его к поселку Пехорка? Подозрение пало на бригаду медвы­трезвителя, которую в тот вечер трижды вызывали на «Ждановскую». Согласно журналу регистрации медвытрезви­теля, второй вызов был в тот период, когда в комнате находился Астафьев. Напротив записи о третьем вызове значилось: «Отказались сами...», то есть в 21 час 45 минут бригада прибыла в комнату милиции, но пьяного с собой не забрала, а если быть точнее — никого не доставила для вытрезвления. Почему?

Бригадир Гейко и два его напарника упорно твердили, что ничего не помнят.

Первым, кто рассказал о том, как якобы избавились от Астафьева, был Масохин.

— Я не принимал участия в убийстве,— заявил он,— но когда ребята добавили ему при мне и он потерял сознание, я решил, что нужно от него избавиться, иначе придется отвечать, да и меня уволят. К десяти вечера приехал Гейко, и мы попросили его вывезти Астафьева и куда-нибудь выбро­сить, а там пусть разбираются. В случае чего скажем, что мы его отпустили, пусть докажут другое. Гейко колебался, и тогда я забрал из портфеля Астафьева бутылку коньяка и налил ему стакан. Он выпил и сказал: «Добро». Мы помогли ему вынести Астафьева, и бригада уехала. Что дальше было, пусть сами говорят...

Проверка этих показаний позволила установить, что Гейко был в комнате милиции, видел избитого Астафьева и распил с Масохиным и Мерзляевым бутылку коньяка, отобранную у потерпевшего. Гейко продолжал настаивать на «запамятовании».

В один из дней, когда у нас почти не было сомнений в том, что Астафьева вывезли на автомашине медвытрезвителя, на допрос неожиданно запросился Лобов.

— Знаете,— сразу сказал он,— появились у меня какие-то смутные воспоминания.— Взгляд его стал заискиваю­щим.— Вижу перед собой черную «Волгу», в нее затаскива­ют Астафьева, а рядом — Масохин. Он залезает первым, а потом тащат этого комитетчика...

Ничего, кроме раздражения, заявление Лобова у меня не вызвало.

— Забери свою явку с повинной,— сказал я ему,— и ко­гда у тебя появятся не смутные воспоминания, а желание говорить правду, тогда передашь, чтобы тебя вызвали...

Ох как непросто преодолевать барьер предубежденности, уверенности в том, что ты на правильном пути!

Мы готовились к очной ставке между Гейко и Масохиным, обдумывая различные варианты ее проведения, но меня не покидало состояние внутренней неуверенности в том, что одним из убийц был Гейко. Что-то было не так. И вдруг вспомнил: конечно, запись в протоколе осмотра места проис­шествия! Сам протокол был составлен поверхностно и состо­ял из двадцати предложений. Ни фотосъемки, ни изъятия следов на месте обнаружения тела Астафьева не производи­ли, но была там одна фраза о следах автомашины, напоми­нающих протектор рисунка колес «Волги» ГАЗ-24.

Работники милиции и следователь, первыми прибывшие к поселку Пехорка утром 27 декабря, на допросах вели себя скованно. Видно было, что они знают больше, чем говорят. Недостатки, допущенные при осмотре, объяснили невысо­ким профессиональным уровнем, но вот того, что возле тела Астафьева они видели след развернувшейся автомашины «Волга», не отрицали и довольно убедительно обосновали свои предположения.

К этому времени появился еще один очень интересный свидетель. Это был постовой патрульного дивизиона ГАИ, который вечером 26 декабря дежурил на развилке Рязан­ского шоссе и поворота на аэропорт «Быково». Сразу после Нового года он исчез, и работники КГБ разыскали его на специальных курсах в Краснодарском крае, куда его срочно направили для повышения квалификации.

— В тот вечер,-— пояснил он,— около 23 часов мне по рации передали, что со стороны Москвы в моем направлении движется автомашина «Волга» ГАЗ-24, которую нужно за­держать. Вскоре я ее увидел. Салон автомашины был пере­полнен, но никого я рассмотреть не смог. Мое требование остановиться они не выполнили, преследовать их было не на чем. Автомашина скрылась в сторону Быково, и чуть позже я увидел, как в сторону Рязани проследовали две автомаши­ны городского ГАИ. Мне показалось, что они за кем-то гнались...

Ни тогда, ни после мы так и не смогли установить, кто же передал ему по рации требование о задержании «Волги», какие автомашины ГАИ преследовали нарушителей еще от городской черты. В журнале постов ГАИ значились десятки «Волг», зафиксированных при их проезде по дорогам после 22 часов. Десятки, но не та, которую мы искали. Только позже, когда обвиняемые начнут рассказывать всю правду, выяснится, что при выезде из города, когда они на разворо­те чуть не опрокинулись в кювет, два офицера ГАИ жезлом потребовали остановиться. Именно потому, что в машине был избитый до полусмерти Астафьев, сидевший рядом с шофером скомандовал: «Жми!» В заднее стекло увидели, что их собираются преследовать две спецмашины с мигалка­ми. Но — почему-то все обошлось.

Теперь многое становится понятным. Утром 27 декабря нашли Астафьева. Через несколько часов узнали, кто он, и после этого невидимая, но могущественная рука заставила молчать и скрывать от нас правду десятки должностных лиц.

А тогда, оценивая собранную информацию, мы думали: неужели Масохин и другие лгут, оговаривая своего же това­рища по службе? Многое могла прояснить очная ставка. До сих пор я жалею, что ее не записали на видеопленку.

Гейко несколько испуганно поглядывал на Масохина, ожидая, как потом выяснилось, что тот расскажет, как он пил на службе. Но услышал он другое. Потупив голову, Масохин монотонно излагал, как Гейко вывозил избитого Астафьева.

Реакция Гейко была неожиданной. Вскочив со стула, он упал на колени и закричал:

— Товарищ следователь, миленький, я же отказался!

Столько отчаяния и мольбы было в его голосе, что мне стало не по себе.

— Я видел его еще вечером... Тот, один из них, которого зовут Николай, ну, плотненький такой, он еще часто расска­зывает, как служил десантником, показывал мне удостовере­ние и хвастался, что задержал комитетчика. Я тогда выпил с ними полстакана водки и увез в вытрезвитель двух пьяных. А потом видел того мужика еще раз. Он лежал за барьером и хрипел. Я же сразу понял, что с черепом не в порядке. Они и этот старший лейтенант просят: мол, вывези его. Что тебе стоит? И выбросишь... Налили стакан коньяка. Нет, говорю, братцы, шалишь, я же знаю, что это комитетчик. Как вы здесь с ним разбирались, так и расхлебывайтесь. Отказался я, поверьте мне...

Масохин на Гейко не смотрел. Было видно, что он подав­лен происходящим, допустил оговор и психологически не выдерживает хода очной ставки. Лицо его побледнело, руки дрожали. Тупо уставившись в одну точку, он молчал. И тут я интуитивно понял, что он сломался. Такую ситуацию называют «моментом истины». Срочно вызвал конвоира. Гейко увели. Ставлю стул прямо напротив Масохина. Мы рядом.

— Николай, подними голову. Подними.

— Не могу.

— Николай, ты прежде всего человек, как бы ни был ты виноват, но страшно оговаривать невиновного. Согласен?

— Да! — выдавил из себя глухо.

— Николай, это была «Волга»?

— Да.

— Какого цвета?

— Черная.

— Кто приехал на «Волге»? Коля, кто приехал на «Волге»?

Масохин медленно поднимает голову. Ох как он смотрел на меня! Смертельная тоска была в его взгляде. Теперь я вижу, как дрожат у него губы. Выговорить он не может.

— Ба... Ба... Ба...

— Коля, кто это был? Ты должен сказать правду, как ни тяжело, но должен.

— Ба... Ба... Ба... Нет! Не могу! — Он почти кричит.

Но я уже догадался, хотя и не до конца верил такому повороту событий.

— Коля, это был Баринов?

Масохин кивает головой.

— Если можно— воды...

Стакан ходуном ходит в его руке, зубы стучат по стеклу, вода по подбородку стекает на одежду.

— Если можно— еще...

Постепенно он успокаивается. Расслабился так, как будто свалился с него тяжелый груз.

— Вы сейчас будете писать?

— Если ты не возражаешь, да. Потом будет труднее.

— Хорошо.

Масохин взял себя в руки. Рассказ его был подробным и последовательным.

Когда он понял, что удар, нанесенный Пановым, делает положение совсем печальным, то позвонил дежурному по отделению:

— Ребята грохнули комитетчика.

— Господи, какого? Того, что задержали?!

— Его.

— О, идиоты! Ничего не делайте, я ищу начальство.

В тот вечер начальник 5-го отделения милиции отдела по охране метрополитена Баринов находился на больничном. Дома не сиделось, съездил в больницу, сделал перевязку и заехал к коллеге по работе. Распили бутылку коньяка, потом вторую. О художествах подчиненных во время служ­бы был осведомлен отлично — сам иногда грел на этом руки. Поэтому постоянное ожидание какого-нибудь ЧП не покида­ло Баринова ни на час. Собираясь домой, позвонил дежурно­му по отделению и услышал одну из самых неприятных за все годы службы новостей. Дал команду ничего не предпри­нимать, вызвал служебную автомашину и помчался на «Жда­новскую».

Осмотрев Астафьева, сразу все понял. Посторонних и тех, кому не доверял, выгнал. Оставил старослужащих — Масо­хина, Лобова и Панова.

— Ну и что будем делать, красавцы?..

Масохин предложил отвезти Астафьева в больницу и объ­яснить, что в таком состоянии его доставили в комнату милиции.

— Дурак,— обругал его Баринов,— к утру здесь будет свора комитетчиков, а вы все — пьяные. Да они вас через час расколют, как цыплят.

— Может, вывезем за город и создадим видимость, что его ограбили и убили? — предложил Панов.

— Куда везти? — угрюмо спросил Баринов.

— Есть хорошее место,— оживился Масохин.— По доро­ге на Быково стоит одна дача — он вполне мог там быть.

Все остальное сделали быстро и по-деловому. Автомашина близко. Случайных свидетелей не боялись. Кто заподозрит в плохом людей в милицейской форме? Первым в салон влез Масохин, затем затащили Астафьева, усаживая его, как пассажира. За ним втиснулись Лобов и Панов. Баринов разместился на переднем сиденье. Тронулись. Неожиданные осложнения возникли, как мы уже знаем, на посту ГАИ, но, благо, удалось скрыться. За поселком Пехорка свернули направо и возле ворот одной из дач развернулись. Место удобное. Ни огонька, только чуть светит луна.

Вытащили Астафьева. Верхняя одежда с него частично сползла и се, сняв, разбросали в стороны. Баринов дал команду потоптаться, чтобы имитация нападения была по­убедительней, и предложил Масохину проверить, жив потер­певший или мертв — благо Николай в прошлом был фельд­шером.

— У него есть пульс и он живой,— еле выдавил из себя Масохин.

— Тогда добейте его,— скомандовал Баринов. Потом до­бавил: — И чтобы каждый по очереди.

Из багажника автомашины достали монтировку. Первым взял ее Масохин.

Из показаний обвиняемого Масохина:

— Меня всего трясло от страха, потому что я до этого никогда не убивал человека. Я наклонился и с небольшим полу замахом нанес ему удар по лицу. Целился в лоб, а удар мой пришелся ему в переносицу. Я ужаснулся, поняв свое положение, а также то, что я совершил непоправимое. Я понял, что убиваю человека, которого видел впервые и который мне ничего не сделал. Ударив Астафьева, я пере­дал монтировку Панову. Тут же увидел, что Панов подошел к Астафьеву и ударил его монтировкой один раз, затем — еще раз. Меня всего бил озноб, и я отвернулся. Отворачи­ваясь, увидел, как Лобов ударил Астафьева ногой по го­лове...

Уже на обратном пути, разбираясь, все ли сделано надеж­но, сошлись на том, что если и не добили, то к утру потерпевший все равно замерзнет. Поклялись молчать о слу­чившемся, и Баринов лично проконтролировал, чтобы от похищенных у Астафьева ценностей избавились. Как про­фессионал он знал, что самое опасное — это вещественные доказательства.

ИЗ ПРОШЛОГО

В середине 70-х годов специальная следственно-оператив­ная группа по раскрытию особо тяжких преступлений, в ко­торую, помимо меня, входили начальник отдела Управления уголовного розыска области Евгений Евгеньевич Малышев и старший инспектор по особо важным делам Юрий Борисо­вич Катютин, выехала в один из южных городов Украины, где была убита и ограблена престарелая гражданка X.

Довольно быстро комплекс следственно-оперативных ме­роприятий позволил заподозрить в убийстве офицера ме­стного отдела внутренних дел, но по негласно действующему указанию ни задержать, ни арестовать его до увольнения мы не могли. О происшедшем сообщили руководству УВД и про­куратуры области. Посланники из центра нагрянули неза­медлительно. Оперативное совещание проходило бурио. По­пытки убедить нас в ошибочности выдвигаемой версии успе­ха не имели. Особое раздражение руководства вызвало упрямство Малышева и Катютина, а один из очень уважае­мых мною людей отвел меня в соседний кабинет и сказал: «Парень ты молодой, все у тебя еще впереди. Не артачься. Дело в конечном итоге не в преступнике. Одним больше, одним меньше. Пойми, Володя, это политика...» И он мно­гозначительно показал пальцем вверх.

Все протестовало в нас против предложенной сделки, и мы поступили по-своему. Увы, дело кончилось полным прова­лом. Подозреваемого предупредили и о доказательствах, ко­торыми мы располагали, и о веем ходе подготовленной операции.

Он уехал в другой город, купил дом, автомашину и лет десять назад передал мне через одного нашего работника «пламенный привет», а Малышева Е. Е. и Катютина Ю. Б. тогда же за «увлечение ошибочной версией» от расследова­ния отстранили.

Малышев, Малышев! Умница! Беззаветно преданный службе уголовного розыска и посвятивший ей всю свою жизнь, он был обойден после этого не только в продвижении по службе, но даже и в поощрениях. Пробовал жить и работать в другом городе — не получилось. Уехал в Афганистан. К счастью, вернулся оттуда живым....

Ну, а Катютин? В юности прекрасный музыкант-профес­сионал, он оставил это увлечение и пошел на работу в уго­ловный розыск. Смелость и решительность, тонкий аналити­ческий ум снискали уважение всех, кто знал его и работал с ним. Его успехов старались не замечать, он немало пере­жил, но благо наша милиция состоит не только из щелоковых, чурбановых и подобных им горе-руководителей.

СЛЕДСТВИЕ

О начальнике 5-го отделения милиции мы знали еще с первого дня задержания его подчиненных. Правда, мы не представляли, какую роль он сыграл в этой трагической истории. Баринов настойчиво по телефону добивался встре­чи с нами. Такую возможность ему предоставили 5 февраля 1981 года. В тот день он впервые перешагнул порог Лефорто­ва. Вел себя заметно нервничая, но держался в общем-то неплохо. Подробно рассказывал о своей службе, и постепен­но мы подошли к 26 декабря.

Весь допрос шел, как в детской игре «холодно— горячо».

— Нет-нет, я не верю, что мои ребята могли сделать такое. Здесь какая-то ошибка. Я ие ставлю под сомнение вашу профессиональную порядочность, ио ведь, знаете, и следователи часто ошибаются. Так они дают показания?.. Ничего не понимаю! Может, из страха? (Следует намек, что расследованием занимаются такие могущественные органи­зации, как КГБ СССР и Прокуратура СССР.) Вас интересу­ет, что я делал в тот день? Пожалуйста.— Баринов подроб­но, час за часом, описывает, где был, с кем встречался. Из его пояснений вырисовывается стопроцентное алиби, ибо получается так, что с 21.00 до 24.00 Борис Владимирович был у знакомой женщины — заместителя директора одного из магазинов Москвы.

Неприятный холодок пополз по спине, потому что понят­но: Баринов был готов к этому разговору. Слишком подроб­но и в деталях он описывает события почти полуторамесяч­ной давности. Понятно и другое: без договоренности с по­другой он бы таких показаний не дал.

В магазин срочно выехала группа следователей. Перед ними поставлена задача — одновременно и порознь допро­сить всех работников магазина об интересующем нас дне и возможном появлении там Баринова. Не прошло и часа, как позвонил Юра Жданов.

— Знаете, какая удача! — взволнованным голосом сказал он.— 26 декабря ее не было на работе, у нее был выходной, и это подтверждается рядом документов.

— Ну, а что она сама?

— Сначала говорила, что в тот вечер была с ним и именно в магазине, но сейчас сидит, плачет. Ссылается, что дала такие показания по просьбе Бориса. Директор и второй заместитель утверждают, что Баринова 26-го в магазине не было.

Я принял решение задержать Баринова.

К концу дня меня, Г. П. Каракозова и Ю. Н. Шадрина вызвал В. В. Найденов. Он заметно нервничал и не скрывал своего состояния. Выслушав подробный доклад о доказа­тельствах, которыми располагало следствие, задумался, а за­тем засыпал нас вопросами по делу. Суть их сводилась к тому, что он колебался: хватает ли данных, чтобы дать санкцию на арест Баринова? Несколько раз раздраженно предлагал нам выйти из кабинета и «хорошо подумать».

— Виктор Васильевич, это единственное и правильное в такой ситуации решение,— многократно повторял Карако­зов,— все остальное приведет к провалу дела.

В очередной раз Найденов обратился к Шадрину:

— Юрий Николаевич, они оба горячие по характеру люди, но твоя сдержанность и осторожность известны всем. Ты уверен, что мы не ошибаемся?

Шадрин был тверд. И тогда Найденов в очередной раз предложил нам выйти. На ходу я оглянулся. Рука Виктора Васильевича легла на телефон. Мы так никогда и не узнали, кому он звонил и кому докладывал, но когда пригласил к себе, я увидел, что лицо его покрылось багровым румян­цем. Протянув постановление, которым он санкционировал арест Баринова, Найденов проговорил:

— Учтите, здесь моя голова.

— Наверное, сначала моя? — ответил я ему.

Найденов зло усмехнулся:

— О вашей голове я вообще не говорю. Вы свободны.

От должности заместителя Генерального прокурора СССР Виктора Васильевича Найденова освободили без всякого объяснения причин такого решения чуть позже, а точ­нее — через несколько лет. Тогда он руководил расследова­нием так называемого «сочинско-краснодарского» дела. То­гда и перенес он первый инфаркт. Третьего сердце не выдер­жало.

Арест Баринова обострил обстановку до предела. Водите­ля служебной автомашины, обслуживающего нас, задержа­ли после работы, когда он на своих «Жигулях» добирался домой. Его пытались спровоцировать, но он держался муже­ственно. Было и много других провокаций, мелких и более серьезных. Вспоминать обо всем просто неприятно. Нужно было реагировать на происходившее, и немедленно.

По указанию Ю. В. Андропова с Щелоковым встретился один из заместителей председателя КГБ СССР. Предъяв­ленные министру материалы о противозаконной деятельно­сти его подчиненных были бесспорными, он извинился и за­верил, что необходимые меры примет.

Действительно, обстановка после этого стала поспокойнее, но разговоры о том, что материалы дела фабрикуются, шли на различных уровнях. Психологический прессинг продол­жался.

Мы хорошо понимали, что показания показаниями, но точки в этом деле могли быть поставлены в случае обнару­жения вещественных доказательств. Все наши усилия были направлены на то, чтобы их найти. При работе в этом направлении нас ожидал своеобразный сюрприз.

Во время допросов Лобова обратили внимание на то, что он очень обеспокоен тем, как ведет себя на следствии его жена. У нас крепла уверенность в том, что она располагает информацией о преступной деятельности мужа. Но какой? Поединка со следствием они не выдержали одновременно, в одни день.

— Понимаете, я ведь доподлинно ничего не знаю,— стала рассказывать жена Лобова,— но однажды, лет пять назад, уезжала на несколько дней, а когда вернулась, увидела в ком­нате много следов крови. Виктор сказал, что подрался с приятелем. Я помогала ему эти следы замывать... А по­том, года через два, он пришел домой сильно пьяным и ска­зал, что у нас в квартире убил человека...

Да. это было еще одно убийство...

В декабре 1975 года, работая в 4-м отделении милиции, Лобов во время дежурства на станции метро «Таганская» задержал жителя города Армавира А., находившегося в Москве проездом в командировку. За мзду пообещал отпу­стить его. Распив с задержанным бутылку водки, предложил продолжить пьянку у себя на квартире. По пути заехали в ресторан «Россия». За спиртное расплачивался А., при этом за деньгами полез в плавки. Это и натолкнуло пьяного Лобова на предположение о том, что так можно прятать только большую сумму денег.

Парня он убил, но денег оказалось мало, всего восемьде­сят рублей. Нужно было избавляться от трупа, и, накупив на деньги потерпевшего дешевого вина, Лобов занялся его расчленением. На это у него ушло несколько дней. Первую ходку сделал к станции метро «Октябрьская» и отдельные части тела выбросил там. Остальные стал отвозить на эле­ктричке, разбрасывая в лесопосадках на промежуточных станциях по пути к подмосковному городу, в котором он родился и вырос и в котором жили его родители. Самые большие трудности возникли при транспортировке нижней части туловища, к тому времени начавшей разлагаться. От сумки шел трупный запах, и пассажиры в электричке отсели от Лобова подальше. То ли они сказали об этом милиционе­ру, сопровождавшему электричку, то ли он сам что-то запо­дозрил, но, подсев к Лобову, завел с ним разговор. Оба они хорошо знали друг друга, были земляками и почти в одно время пошли на работу в милицию. Коллега постоянно поглядывал на сумку, Лобов нервничал и пытался отвлечь его внимание. В конце концов от него отстали.

Ему пришлось доехать до конечной станции. От туловища нужно было избавляться в пределах городской черты, и по­тому Лобов решил утопить его в проруби. Опасаясь сойти на лед, бросок сделал с моста и в прорубь не попал. Пришлось убегать, оставив туловище на льду и понимая, что утром его найдут. Несколько дней со страхом ожидал разоблачения. Но обошлось...

Факт обнаружения части трупа в городском отделе вну­тренних дел зарегистрирован не был, хотя мы нашли свиде­телей, помнивших о таком случае. Милиционер, о котором рассказал Лобов, ничего не помнил или делал вид, что не помнит. Как бы то ни было, но Лобов остался безнаказан­ным и продолжал совершать новые преступления.

Раскрытие этого убийства повергло в состояние шока многих ответственных работников МВД. В. В. Найденов каждый день торопил нас с проверкой показаний обвиняемо­го. Мы отбивались, как могли, по крупицам собирая доказа­тельства, и наконец настал день, когда Виктору Васильеви­чу доложили: на диване, находившемся в квартире Лобова, обнаружены обильные и большей частью замытые следы крови и кожного эпителия потерпевшего. Изъятые там же туфли, перчатки, другие предметы одежды опознали род­ственники убитого. В МВД СССР официально сообщили о результатах расследования, и, как говорят, раздался гром среди ясного неба. На сцене внезапно появился Ю. М. Чур­банов. до этого занимавший выжидательную позицию. Была, видимо, у него какая-то выгода в той игре, которую он вел. На коллегии ГУВД Мосгорисполкома Юрий Михайлович снимал и правых, и виноватых. Началась «чистка» среди рядового и сержантского состава. С работой в милиции расстались сотни лиц.

Но возникал вопрос: неужели для подобных оргвыводов нужно было такое серьезное ЧП? Раньше что, ничего не знали и не видели?

Из показаний обвиняемого Масохина:

— У нас в отделении работал милиционер Плечиков. Это был законченный алкоголик, тем не менее на работе его держали и прощали абсолютно все. В декабре Плечиков задержал какого-то мужчину, отобрал шесть рублей и вы­гнал. На собрании милиционер Левштанов написал в прези­диум записку, в которой задал вопрос: «Как может работать в милиции преступник-грабитель?» На эту записку ответил Баринов. Он стал говорить, что мы должны правильно понимать кадровую политику и сейчас, перед Олимпиадой наша главная задача — полностью укомплектоваться лич­ным составом...

ПРОДОЛЖЕНИЕ, НАЧАЛО ВОСЬМИДЕСЯТЫХ

Да, именно тогда для поддержания правопорядка в пери­од проведения в Москве Олимпийских игр было принято решение об увеличении штатной численности столичной ми­лиции, а исполнители на местах, подобные Баринову, обеспе­чивали комплектование личного состава за счет лиц, скомпрометировавших себя и даже совершавших преступления.

Мне могут возразить: зачем все излишне драматизировать? Мол, были единичные случаи... К сожалению, нет. Через наши руки прошли десятки и сотни материалов служебных проверок, подтверждающих иное. Приведу только такой пример. В тот же период времени, с разницей в несколько месяцев, в центре Москвы, на станции метро «Пушкин­ская», офицеры милиции ограбили задержанных. Благо Пе­тровка, 38 рядом и преступников довольно быстро задержа­ли с поличным. И что вы думаете? Передали материалы в прокуратуру? Ничего подобного. Грабителей... заслушали на суде офицерской чести и объявили... общественное пори­цание. Тем самым личному составу отдела милиции по охра­не метрополитена продемонстрировали, как защищается честь мундира. И немудрено, что один из убийц Астафьева, старший сержант Лобов, за шесть лет работы в милиции «заработал» деньги на двухкомнатную кооперативную квар­тиру в столице.

Кому же нужна была эта порочная система подбора и удержания кадров? К тому же в период подготовки и про­ведения Олимпиады... Ответ прост: только тем, кому эта система позволяла докладывать руководителям страны о по­трясающих успехах советской милиции, а взамен, используя личные связи и родственные отношения, получать награды и почести. Разве мало примера Юрия Михайловича Чурбанова, который стал аж лауреатом Государственной премии после завершения Олимпийских игр? К сожалению, это были далеко не все пороки кадровой политики, проводив­шейся в те годы.

Да, Щелоков много сделал для органов внутренних дел. Прежде всего добился значительного увеличения штатной численности милиции.

Но появившиеся вакансии нужно было заполнять, запол­нять немедленно. Где в таких условиях взять людей?

На улицах, на вокзалах отлавливали демобилизованных солдат и предлагали пойти на работу в столичную милицию. Не правда ли, заманчивая перспектива для молодого, часто не имевшего гражданской специальности парня, направляю­щегося домой в Курск, Рязань, Полтаву? А что после этого? Жизнь в общежитии, неустроенный быт, служба, интерес к которой зачастую продиктован только перспективами на постоянное жительство в Москве, формализм в политико­воспитательной работе... Дальше— больше. Ведь возраст большинства новобранцев такой, когда нужно обзаводиться семьей, а жить-то негде, да и зарплата для жизни в столице маловата. Но зато хватает другого — фактически неограни­ченной власти во время несения службы.

Из показаний потерпевшего Рукинова:

— Сержант милиции с возгласом «Люблю клиентов с «дипломатами»!» пригласил меня зайти в комнату милиции. Пройти туда я не отказывался, но, несмотря на это, был втащен за рукав пиджака. Я заявил протест и потребовал вызвать дежурного офицера или врача, так как я находился в трезвом состоянии. На мое требование сержант не отреа­гировал и вызвал машину из вытрезвителя. Прибывший сопровождающий из вытрезвителя взять меня отказался, сказав, что не видит для этого оснований. Обругав сопрово­ждающего нецензурной бранью, сержант пообещал устроить мне «хорошую жизнь», заявил, что он передавил бы всех интеллигентов, «а я что захочу, то с тобой и сделаю». Кроме того, он говорил^- «Передо мной здесь не то что ты — замминистра валялся...»

Итак, вчерашние солдаты становились на путь соверше­ния преступлений. При этом высвечивалась еще одна про­блема, связанная с подбором и комплектованием кадров, которую мы в упор не хотели видеть.

Есть у нас социальное расслоение, есть, никуда от этого не денешься. Кто-то живет лучше, кто-то хуже и не всегда потому, что одни — коррумпированные чиновники, а дру­гие — честные рабочие и служащие Уровень жизни в столи­це достаточно высокий; министерств, ведомств, различных научных и учебных заведений предостаточно. Живут и одева­ются «совслужащие» неплохо. Каково же видеть их, преус­певающих, возвращающихся домой (пусть даже и в подпи­тии), молодому парню, который и в прошлой-то своей, не­столичной жизни мало хорошего видел, а в нынешней пер­спективы на будущее видит весьма туманно? Нет, совсем не случайным был приведенный выше диалог потерпевшего Рукинова с задержавшим его на станции метро «Площадь Ногина» милиционером...

СЛЕДСТВИЕ

Принимавший участие в избиении Астафьева милиционер Лоза родился и вырос в небольшом селе на Днепропетров­щине. Окончил среднюю школу, но большими способностя­ми не блистал Не лишенный честолюбия, мечтал о поступ­лении на учебу в юридический институт. Немного прорабо­тал в колхозе и был призван на действительную военную службу. После демобилизации домой возвращался через Мо­скву. На Курском вокзале с ним заговорили «вербовщики» столичной милиции, и так он оказался в 5-м отделении.

Позже на допросах Лоза рассказывал:

— Во время работы с Лобовым я понял, что у них сложилась система по ограблению задержанных, которых условно называли «карасями», а отобранные деньги — «фа­нерой». Среди милиционеров бытовала фраза: «Поймать в сети карася и отобрать фанеру». Лобов стал обучать меня приемам обирания задержанных. Позже предложил попро­бовать самому...

Лоза попробовал, как и многие другие. Не подчинялись ему — бил. Служба ему нравилась... И не так даже служба, как форменная одежда — она у него всегда была «с иголоч­ки». Особенно любил носить до блеска начищенные сапоги и заправленные в них, плотно облегавшие ноги брюки. За­держанных бил только излюбленными ударами: один — в живот, другой — ребром ладони по шее. Когда потерпев­ший падал, гордо отходил в сторону и за остальным наблю­дал со снисходительной ухмылкой. Кого же копировал этот несостоявшийся юрист? Неужели мы верим в то, что палачи тридцать седьмого года исчезли бесследно? Они были среди нас тогда, сеть кандидаты в них и сегодня.

Все проходило безнаказанно и даже тогда, когда исход избиения был трагическим. Одного из задержанных на стан­ции метро «Пролетарская» отделали так, что испугались сами. На место выехал заместитель Баринова. Избитого доставили в 68-ю горбольницу и оставили без оказания медицинской помощи до утра. За это время у него развился перитонит. Запоздалая операция не помогла...

Да, это именно та, печально известная москвичам, 68-я городская больница, так называемая «спецтравма». Свозили в нее круглосуточно травмированных лиц в нетрезвом со­стоянии. Где и как человек получил травму, значения не имело. Сортировала пострадавших постоянно находившая­ся в больнице милицейская дежурная часть.

Известного советского ученого, доктора юридических наук, профессора В. ограбили недалеко от станции метро «Ждановская». Шел он домой после официального приема, где выпил бокал шампанского. Обмыв дома окровавленное лицо, со следами повреждений он пришел в отделение мили­ции, обеспечивающее охрану общественного порядка в рай­оне станции.

Ограбленного тут же посадили в патрульную машину и стали возить по району с целью поиска преступников. Безрезультатно! Вернулись обратно, но теперь уже в опор­ный пункт милиции, и началась обработка.

— Очень быстро,— пояснял впоследствии В.,— я понял, что от меня добиваются одного — отказаться от заявления об ограблении. Я все-таки юрист, и такое предложение возмутило меня... Своего возмущения я не скрывал. Часа через два мне доброжелательно разъяснили, что нужно произвести судебно-медицинское освидетельствование. По­следнее было естественным, и я согласился. Если бы я знал, какой кошмар впереди!..

В. привезли в 68-ю больницу. Он ждал, когда его осмотрит специалист, но ему заломили руки и стали вытряхивать содержимое карманов. Партбилет швырнули на стол, как ненужную бумажку. В. пытался хоть этим усовестить обы­скивающих. В ответ услышал такое, что и пересказывать подобное стыдно.

— Но это были цветочки,— продолжал свои показания В.— Меня раздели, приподняли со стула и забросили в ка­кое-то отверстие. По желобу я скатился в помещение без окон с искусственным освещением. Двое в белых халатах усадили иа стул, перетянули одну из рук жгутом, и ко мне стал приближаться человек со шприцем в руках. Животный страх охватил меня, но тут к нам подошел четвертый (как я понял, врач) и, успокаивая, сказал, что только возьмут кровь для определения степени алкогольного опьянения. Я не мог не подчиниться. Когда со мной остался один врач, я обратился к нему, взывая к совести, назвал себя. Видимо, врач был хорошим и порядочным человеком. Он объяснил, что помочь ничем не может, но здесь недалеко есть телефон, и он дает мне пять минут на звонок домой или знакомым. Только это и спасло меня. Через полчаса в больнице была жена с друзьями...

На следующий день В. был принят В. В. Найденовым. По личному указанию заместителя Генерального прокурора СССР началась проверка, но она ничего не дала. С одной стороны, был ученый с безупречной репутацией, с другой — все причастные к этой истории должностные лица и исполни­тели. Вывод сделали однозначный: может быть, потерпев­ший и говорит правду, но где доказательства? Нет доказа­тельств. Да и быть не должно. Наша милиция безупречна.

Так ли? На почве безнаказанности процветало пьянство. Пример подавали многие офицеры. Сам Баринов пил в рабо­чее время, пил после работы. По рассказам подчиненных (в том числе технических работников), с утра к нему в кабинет боялись заходить. Проследив, когда дежурный сбегает в ма­газин и вернется обратно, выждав некоторое время, говори­ли друг другу, что «шеф» уже' опохмелился и можно идти подписывать бумаги.

Однажды вечером Баринов позвонил дежурному:

— Саша, мне нужно пять штук,— и бросил трубку.

Что он имел в виду? Указание начальника расшифровыва­ла вся дежурная часть отделения милиции. Учитывая, что Баринов празднует 8 Марта у знакомой, зная его наклонно­сти, единодушно решили, что нужно пять бутылок водки. Купили их за счет денег, полученных от реализации штраф­ных талонов, выписанных за нарушение общественного по­рядка. Гнев и возмущение Баринова были беспредельны. Ему, оказывается, нужны были цветы — пять букетов. Отругав на чем свет стоит водителя дежурной автомашины, водку он все же забрал.

Из показаний обвиняемого Лобова:

— Несколько лет назад меня аттестовывали. Аттестация проходила в кабинете Баринова. В состав комиссии входили сам начальник и другие офицеры. На аттестацию я пришел пьяным. Стоял перед комиссией, покачиваясь, но по уста­ву — «смирно». Мне разрешили идти, зачитав мою положи­тельную характеристику. Я отдал честь, развернулся, но потерял ориентиры, подошел к встроенному шкафу и от­крыл его. Только тут сообразил, что это не дверь, и пошел вправо. Все сделали вид, что ничего не заметили...

Какой кошмар! Так, пожалуй, скажет любой, кто прочита­ет историю позора 5-го отделения. К чему нагнетать страсти и ворошить прошлое, скажут другие.

Но ведь все это было! Было. И называть происходившее частным случаем, право, смешно.

Потерпевшие — вчерашние задержанные — шли с жало­бами на Петровку, в районные и городскую прокуратуры, в советские и партийные органы. Их внимательно выслуши­вали и обещали разобраться... Но дальше была глухая стена.

Когда следователи нашей следственной группы изымали документы в одном из райкомов партии, инструктор со зло­бой сказал одному из них:

— Передайте вашему руководителю, этому новоявленно­му москвичу, что рога мы ему быстро обломаем, не таких здесь видели...

В безнаказанности были уверены и исполнители, и их покровители самого разного ранга. Ведь что могли предъ­явить потерпевшие? Разве только свои доводы, а иногда — следы избиения на лице и на теле. Против них выступал в полном составе постовой наряд, и представлялись липовые документы, истинность которых никто не ставил под сомне­ние. Даже в прокуратуре разводили руками: «Понимаете, мы вам верим, но тут ничего не докажешь...» А хотели ли доказывать?

Доходило даже до такого, что директора одного из москов­ских заводов задержали абсолютно трезвым, а когда он стал возмущаться, обвинили в злоупотреблении спиртным. Сфаб­рикованные об этом документы направили в партийные орга­ны. На бюро райкома директор клялся и божился, что все написанное на бумаге — ложь, и тогда первый секретарь сказал:

— Слушайте, товарищи, ведь мы знаем его много лет, и спиртного он не употребляет, но ведь органы не врут. Я вношу такое предложение: давайте оставим этот вопрос без рассмотрения.

Грязное пятно с человека было смыто только при рассле­довании уголовного дела об убийстве Астафьева. Другим везло меньше. Иногда спиртное насильно вливали в рот задер­жанного, и тогда все было в полном ажуре.

В фальсификации документов доходило до абсурда, до смешного. Так, слегка подвыпившего рабочего Л. задержа­ли на станции метро «Щукинская» и предложили пройти в комнату милиции. Дом его был рядом, и он просил дать ему возможность покинуть метро. Не подчиняешься? Здесь же, на перроне, резкий удар кулаком — и зуба как ие бывало. Вот и задача. Жалующийся гражданин с выбитыми зубами — штука серьезная, да и заключение судебно-медицинского эксперта будет однозначным. Где выход? Выход есть. И принимается решение. Первое: обвиним его в том, что на перроне отправлял естественные надобности (это на «Щукинской», ярко освещенной, многолюдной и хорошо просматривающейся со всех сторон платформе!). Ну, да ладно, стоит ли учитывать такие мелочи? А вот как быть с зубом? И тогда второе — командир взвода офицер Петрук пишет рапорт следующего содержания: «Пьяному гражда­нину Куликов (то есть постовой милиционер) предложил пройти с ним в комнату милиции, но он почему-то стал от него увертываться и махать руками. В это время к ним подошел я и спросил, в чем дело, почему он не выполняет требования милиционера. Неизвестный сказал, что «счас дорву зуб и пойду», и полез руками в рот. Я ему сказал, что этого не нужно делать. Неизвестный гражданин никаких жалоб не предъявлял, а все ковырял во рту, в результате чего измазал губы в крови».

Смешно? Да, смешно. И очень грустно, не правда ли? Десятки, сотни должностных лиц в упор не хотели видеть очевидное.

За год до убийства Астафьева ранним утром недалеко от станции метро «Ждановская» обнаружили труп ограбленного и избитого мужчины. Оказывая сопротивление убийцам, он оторвал одному из них пуговицу. Она осталась у него в руке.

Это была пуговица от милицейского мундира. Такие преступ­ления раскрываются по горячим следам, тем более присут­ствовавший при осмотре офицер 5-го отделения вспомни что вечером отстранил от дежурства двух пьяных постовых. Преступников подняли прямо с постели и в течение двух дней возили по инстанциям, примеряя пуговицу к отстаткам ниток на мундире. Экспертиза, как говорят, была тут делом формальным, да и сами убийцы не отрицали, что совершили это преступление. Они ждали одного — возмездия.

А им объявили: «Вы уволены!» И все! В возбуждении уголовного дела по этому очевидному факту отказали, мате­риалы проверки уничтожили. И, заметьте, сделали это не подчиненные Баринова, а работники территориального отде­ла милиции. Мало того, производившие осмотр места проис­шествия представители районной прокуратуры, отлично знавшие что к чему, «стыдливо» промолчали. Какой же силой власти нужно было обладать, чтобы заставить десятки должностных лиц так бояться за себя и поступать таким образом? А ведь речь — всего лишь о разоблачении двух негодяев. Ни связями, ни высокими покровителями они не обладали. Самой весомой защитой для них оказался мили­цейский мундир, который и проносили-то они около года после демобилизации из армии.

Безнаказанность развращала личный состав, в круг пре­ступлений втягивались все новые и новые лица. Те, кто стремился жить и работать честно, твердо усвоили тактику нейтралитета: ни во что не вмешиваться и о том, что знают, помалкивать. Именно так можно было гарантировать более менее спокойную жизнь.

И жили спокойно, пока не прорвало.

ЭПИЛОГ

Летом 1982 года судебная коллегия по уголовным делам Московского городского суда рассмотрела уголовное дело об убийстве Астафьева В. В.

Баринова, Лобова, Панова и Масохина приговорили к исключительной мере наказания — смертной казни, остальных — к длительным срокам лишения свободы. Не­сколько позже различными судами Москвы были осуждены за тяжкие преступления и их укрытие свыше восьмидесяти работников милиции.

Приговор испугал Щелокова. Он позвонил Александру Михайловичу Рекункову, сменившему Р. А. Руденко в долж­ности Генерального прокурора СССР, и попросил, чтобы о результатах расследования и судебного рассмотрения дела его проинформировали подробней. К Щелокову поехал госу­дарственный обвинитель Ю. Н. Беллевич.

Как рассказывал потом Юрий Николаевич, министр слу­шал его мало и невнимательно, очень нервничал, а затем более двух часов рассказывал о том, как ои принципиально борется с преступлениями, совершаемыми работниками МВД. На прощание заверил, что порядок в своем доме наведет, и высказал пожелание не слишком афишировать то, что выяснилось при расследовании дела.

«Огласке не предавать!»... Ох, как знаком этот прием! Особенно эффективен он вкупе с обещаниями.

Да, непросто быть представителем власти. Кто хоть одна­жды понаблюдает за тем, что происходит в дежурных частях милиции, куда в вечернее и ночное время доставляют задер­жанных, тот наверняка скажет сам себе: трудно сдерживать себя, наблюдая безобразное поведение пьяных, разного рода негодяев и подонков, которые и слов человеческих понимать не желают. Но почему трудностями и спецификой работы милиции пытаются объяснить отступления от тре­бований закона?

Так, бывший начальник отдела милиции по охране Мо­сковского метрополитена (со ссылкой на утвержденные Мос­советом «Правила проезда в метро», запрещающие пользова­ние «подземкой» лицам, находящимся в состоянии опьяне­ния) издал собственную инструкцию для постовых нарядов. Инструкция требовала задерживать в метро всех лиц, от которых исходит запах алкоголя. Так что Вячеслава Васи­льевича Астафьева задерживали на вполне «законных» осно­ваниях. Чем это закончилось для него, вы теперь знаете.

Кого же обманывали Щелоков и иже с ним? Кому рисова­ли мнимое благополучие? И, главное, ради чего? Ради поче­стей и наград, сыпавшихся из рога брежневского изобилия на головы «борцов с преступностью»? Неужели только ради этого? И что мы получили взамен?

Мы довели нашу милицию до такого состояния, когда сотни и тысячи старших офицеров, руководителей крупней­ших подразделений органов внутренних дел лгали сами себе, лгали другим, опасаясь потерять должность, а может быть, и все, чего они достигли в жизни. Не нужно сегодня с легкостью осуждать их. Все мы вели себя не лучшим образом.

Мы довели нашу милицию до того, что сменивший Щелокова новый министр, зная о том, что творится в этом ведомстве, стал наводить порядок, разгоняя кадры по компрометирующим материалам, которые ему представляли. Он пытался выкорчевать гниль с корнем и при этакой поспешности в наведении порядка не мог, кик говорится, не перегнуть палку, из-за чего пострадали многие добросовестные и квали­фицированные работники. Они тоже жертвы политики, дол­гие годы насаждавшейся Щелоковым.

И еще одно. Когда у нас случается какое-либо серьезное ЧП, сразу делаются оргвыводы. Снимают и понижают не только тех, чьи упущения находятся в прямой связи с на­ступившими последствиями, но и тех, кто в силу занимаемо­го положения может (подчеркиваю), лишь может быть наказанным. Опасаясь таких «оргвыводов», руководители делают все возможное, чтобы скрывать правду, не выносить сор из избы. Люди должны наконец понять, что им нужно поменьше думать о чести мундира, потому что сама честь зависит от них самих.

Нам нужна, как воздух, реорганизация правоохранитель­ных органов. И не по количественному признаку, а по каче­ственному и по высокой технической оснащенности.

Я знаю, какое раздражение и гнев вызовет у определен­ной чисти работников милиции (и особенно у отдельных руководителей) рассказанная мной история убийства В, В. Астафьева, Тему-то затронули запретную. Ведь опять подрывает авторитет... Ату его, ату! Но я хочу напомнить, каким беспредельным было прославление милиции при Щелокове и что творилось за лакированным фасадом. Не нужно бояться правды, тем более наше время. Уроки прошлого нужны нам и сегодня.

Ну, и каков же все-таки ответ на записку рабочих ЗИЛа о том, что делали для наведения порядки в стране в застой­ные годы привоохранительные органы?

Летом 1982 года после рассмотрения в суде дела об убий­стве Астафьева А. М. Рекунков направил в ЦК КПСС ин­формацию о результатах расследования.

«Основной причиной, способствовавшей совершению пре­ступления, — докладывал Генеральный прокурор, — была сложившаяся обстановка пьянства, нарушений служебной дисциплины, бесконтрольности и попустительства грубым нарушениям социалистической законности. Дезорганизация работы, фактическое разложение личного состава толкали работников милиции на злоупотребление предоставленной им властью. Многие сотрудники рассматривали работу как источник личного обогащения... Особое озлобление у них вызывали попытки отдельных граждан защитить себя от чинимого произвола. За это они подвергались избиениям, запугиванию, шантажу, фабриковались акты опьянения, протоколы о мелком хулиганстве... Милиционер Лобов за большое число задержанных был занесен на Доску почета, награжден медалью «За 10 лет безупречной службы», имел более пятнадцати поощрений. В ходе следствия выясни­лось, что он хронический алкоголик, в течение пяти лет грабил и избивал задержанных, совершил несколько убийств... Обстановка безнаказанности, нетерпимости к кри­тике, круговая порука, укрывательство беззаконий привели к разложению многих работников, толкали их на путь пре­ступлений...»

Нам известно, что заведующий сектором отдела админи­стративных органов ЦК КПСС А. Иванов должен был дать ход этой информации на самом высоком уровне, и мы очень надеялись на это. Через несколько дней его обнаружили мертвым в коридоре собственной квартиры. Рядом лежал пистолет. Был сделан вывод о самоубийстве.

Шел 1982 год, и до начала перестройки оставалось несколь­ко долгих лет. И все-таки мы чувствовали: о том, что происходит, знают в Политбюро, нас поддерживают и помо­гают нам, насколько это было возможно в тех условиях. Без этой поддержки никогда бы не было дела об убийстве Аста­фьева и других дел того периода, затрагивающих интересы коррумпированных группировок. Точка отталкивания, как луч надежды, появилась именно тогда, в те застойные годы.

10 ноября 1982 года, в День советской милиции, скончал­ся Л. И. Брежнев. Вскоре от занимаемой должности освобо­дили Н. А. Щелокова. Претензий, которые ему предъявили тогда, было более чем достаточно.

Январь— февраль 1989 года