«В минуты музыки печальной…»

«Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…»

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,

Неведомый сын удивительных вольных племен!

Как прежде скакали на голос удачи капризный,

Я буду скакать по следам миновавших времен…

Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,

И сам председатель плясал, выбиваясь из сил,

И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,

И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил!

И быстро, как ласточки, мчался я в майском костюме

На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке,

А мимо неслись в торопливом немолкнущем шуме

Весенние воды, и бревна неслись по реке…

Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно

Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!

Пустынно мерцает померкшая звездная люстра,

И лодка моя на речной догнивает мели.

И храм старины, удивительный, белоколонный,

Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, —

Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,

Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..

О сельские виды! О дивное счастье родиться

В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!

Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,

Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,

Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,

Что, все понимая, без грусти пойду до могилы…

Отчизна и воля – останься, мое божество!

Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!

Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!

Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы

Старинной короной своих восходящих лучей!..

Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье

И тайные сны неподвижных больших деревень.

Никто меж полей не услышит глухое скаканье,

Никто не окликнет мелькнувшую легкую тень.

И только, страдая, израненный бывший десантник

Расскажет в бреду удивленной старухе своей,

Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,

Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей…

Подорожники

Топ да топ от кустика до кустика —

Неплохая в жизни полоса.

Пролегла дороженька до Устюга

Через город Тотьму и леса.

Приуныли нынче подорожники,

Потому что, плача и смеясь,

Все прошли бродяги и острожники —

Грузовик разбрызгивает грязь.

Приуныли в поле колокольчики.

Для людей мечтают позвенеть,

Но цветов певучие бутончики

Разве что послушает медведь.

Разве что от кустика до кустика

По следам давно усопших душ

Я пойду, чтоб думами до Устюга

Погружаться в сказочную глушь.

Где мое приветили рождение

И трава молочная, и мед,

Мне приятно даже мух гудение,

Муха – это тоже самолет.

Всю пройду дороженьку до Устюга

Через город Тотьму и леса,

Топ да топ от кустика до кустика —

Неплохая в жизни полоса!

На ночлеге

Лошадь белая в поле темном.

Воет ветер, бурлит овраг,

Светит лампа в избе укромной,

Освещая осенний мрак.

Подмерзая, мерцают лужи…

«Что ж, – подумал, – зайду давай?»

Посмотрел, покурил, послушал

И ответил мне: – Ночевай!

И отправился в темный угол,

Долго с лавки смотрел в окно

На поблекшие травы луга…

Хоть бы слово еще одно!

Есть у нас старики по селам,

Что утратили будто речь:

Ты с рассказом к нему веселым —

Он без звука к себе на печь.

Знаю, завтра разбудит только

Словом будничным, кратким столь.

Я спрошу его: – Надо сколько? —

Он ответит: – Не знаю, сколь!

И отправится в тот же угол.

Долго будет смотреть в окно

На поблекшие травы луга…

Хоть бы слово еще одно!..

Ночеваю! Глухим покоем

Сумрак душу врачует мне,

Только маятник с тихим боем

Все качается на стене.

Только изредка над паромной

Над рекою, где бакен желт,

Лошадь белая в поле темном

Вскинет голову и заржет…

На реке Сухоне

Много серой воды, много серого неба,

И немного пологой нелюдимой земли,

И немного огней вдоль по берегу… Мне бы

Снова вольным матросом

Наниматься на корабли!

Чтоб с веселой душой

Снова плыть в неизвестность, —

Может, прежнее счастье мелькнет впереди!..

Между тем не щадят

Эту добрую местность,

Словно чья-нибудь месть, проливные дожди.

Но на той стороне под всемирным потопом

Притащилась на берег —

Видно, надо – старушка с горбом,

Но опять мужики на подворье примчались галопом

И с телегой, с конями

Взгромоздились опять на паром.

Вот, я думаю, стать волосатым паромщиком мне бы!

Только б это избрав, как другие смогли, —

Много серой воды, много серого неба,

И немного пологой родимой земли,

И немного огней вдоль по берегу…

Родная деревня

Хотя проклинает проезжий

Дороги моих побережий,

Люблю я деревню Николу,

Где кончил начальную школу!

Бывает, что пылкий мальчишка

За гостем приезжим по следу

В дорогу торопится слишком:

– Я тоже отсюда уеду!

Среди удивленных девчонок

Храбрится, едва из пеленок:

– Ну что по провинции шляться?

В столицу пора отправляться!

Когда ж повзрослеет в столице,

Посмотрит на жизнь за границей,

Тогда он оценит Николу,

Где кончил начальную школу…

Добрый Филя

Я запомнил, как диво,

Тот лесной хуторок,

Задремавший счастливо

Меж звериных дорог…

Там в избе деревянной,

Без претензий и льгот,

Так, без газа, без ванной,

Добрый Филя живет.

Филя любит скотину,

Ест любую еду,

Филя ходит в долину,

Филя дует в дуду!

Мир такой справедливый,

Даже нечего крыть…

– Филя! Что молчаливый?

– А о чем говорить?

«В полях сверкало. Близилась гроза…»

В полях сверкало. Близилась гроза.

Скорей, скорей! Успеем ли до дому?

Тотчас очнулись сонные глаза,

Блуждает взгляд по небу грозовому.

Возница злой. Он долго был в пути.

Усталый конь потряхивает гривой,

А как сверкнет – шарахнется пугливо

И не поймет, куда ему идти.

Скорей, скорей! Когда продрогнешь весь,

Как славен дом и самовар певучий!

Вон то село, над коим вьются тучи,

Оно село родимое и есть…

Журавли

Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…

Вот наступит октябрь – и покажутся вдруг журавли!

И разбудят меня, позовут журавлиные крики

Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…

Широко по Руси предназначенный срок увяданья

Возвещают они, как сказание древних страниц.

Все, что есть на душе, до конца выражает рыданье

И высокий полет этих гордых прославленных птиц.

Широко на Руси машут птицам согласные руки.

И забытость болот, и утраты знобящих полей —

Это выразят все, как сказанье, небесные звуки,

Далеко разгласит улетающий плач журавлей…

Вот летят, вот летят… Отворите скорее ворота!

Выходите скорей, чтоб взглянуть на высоких своих!

Вот замолкли – и вновь сиротеет душа и природа

Оттого, что – молчи! – так никто уж не выразит их…

Вечернее происшествие

Мне лошадь встретилась в кустах.

И вздрогнул я. А было поздно.

В любой воде таился страх,

В любом сарае сенокосном…

Зачем она в такой глуши

Явилась мне в такую пору?

Мы были две живых души,

Но неспособных к разговору.

Мы были разных два лица,

Хотя имели по два глаза.

Мы жутко так, не до конца,

Переглянулись по два раза.

И я спешил – признаюсь вам —

С одною мыслью к домочадцам:

Что лучше разным существам

В местах тревожных – не встречаться!

Видения на холме

Взбегу на холм

и упаду

в траву.

И древностью повеет вдруг из дола!

И вдруг картины грозного раздора

Я в этот миг увижу наяву.

Пустынный свет на звездных берегах

И вереницы птиц твоих, Россия,

Затмит на миг

В крови и в жемчугах

Тупой башмак скуластого Батыя…

Россия, Русь – куда я ни взгляну…

За все твои страдания и битвы

Люблю твою, Россия, старину,

Твои леса, погосты и молитвы,

Люблю твои избушки и цветы,

И небеса, горящие от зноя,

И шепот ив у омутной воды,

Люблю навек, до вечного покоя…

Россия, Русь! Храни себя, храни!

Смотри, опять в леса твои и долы

Со всех сторон нагрянули они,

Иных времен татары и монголы.

Они несут на флагах черный крест,

Они крестами небо закрестили,

И не леса мне видятся окрест,

А лес крестов

в окрестностях

России.

Кресты, кресты…

Я больше не могу!

Я резко отниму от глаз ладони

И вдруг увижу: смирно на лугу

Траву жуют стреноженные кони.

Заржут они – и где-то у осин

Подхватит эхо медленное ржанье,

И надо мной – бессмертных звезд Руси,

Спокойных звезд безбрежное мерцанье…

«Сапоги мои – скрип да скрип…»

Сапоги мои – скрип да скрип

Под березою,

Сапоги мои – скрип да скрип

Под осиною,

И под каждой березой – гриб,

Подберезовик,

И под каждой осиной – гриб,

Подосиновик!

Знаешь, ведьмы в такой глуши

Плачут жалобно.

И чаруют они, кружа,

Детским пением,

Чтоб такой красотой в тиши

Все дышало бы,

Будто видит твоя душа

сновидение.

И закружат твои глаза

Тучи плавные

Да брусничных глухих трясин

Лапы, лапушки…

Таковы на Руси леса

Достославные,

Таковы на лесной Руси

Сказки бабушки.

Эх, не ведьмы меня свели

С ума-разума

песней сладкою —

Закружило меня от села вдали

Плодоносное время

Краткое…

Сапоги мои – скрип да скрип

Под березою.

Сапоги мои – скрип да скрип

Под осиною.

И под каждой березой – гриб,

Подберезовик,

И под каждой осиной – гриб,

Подосиновик…

В горнице

В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмет ведро,

Молча принесет воды…

Красные цветы мои

В садике завяли все.

Лодка на речной мели

Скоро догниет совсем.

Дремлет на стене моей

Ивы кружевная тень,

Завтра у меня под ней

Будет хлопотливый день.

Буду поливать цветы,

Думать о своей судьбе,

Буду до ночной звезды

Лодку мастерить себе…

Душа хранит

Вода недвижнее стекла.

И в глубине ее светло.

И только щука, как стрела,

Пронзает водное стекло.

О вид смиренный и родной!

Березы, избы по буграм

И, отраженный глубиной,

Как сон столетий, Божий храм.

О, Русь – великий звездочет!

Как звезд не свергнуть с высоты,

Так век неслышно протечет,

Не тронув этой красоты,

Как будто древний этот вид

Раз навсегда запечатлен

В душе, которая хранит

Всю красоту былых времен…

По вечерам

С моста идет дорога в гору.

А на горе – какая грусть! —

Лежат развалины собора,

Как будто спит былая Русь.

Былая Русь! Не в те ли годы

Наш день, как будто у груди,

Был вскормлен образом свободы,

Всегда мелькавшей впереди!

Какая жизнь отликовала,

Отгоревала, отошла!

И все ж я слышу с перевала,

Как веет здесь, чем Русь жила.

Все так же весело и властно

Здесь парни ладят стремена,

По вечерам тепло и ясно,

Как в те былые времена…

Старая дорога

Всё облака над ней,

всё облака…

В пыли веков мгновенны и незримы,

Идут по ней, как прежде, пилигримы,

И машет им прощальная рука.

Навстречу им июльские деньки

Идут в нетленной синенькой рубашке,

По сторонам – качаются ромашки,

И зной звенит во все свои звонки,

И в тень зовут росистые леса…

Как царь любил богатые чертоги,

Так полюбил я древние дороги

И голубые

вечности глаза!

То полусгнивший встретится овин,

То хуторок с позеленевшей крышей,

Где дремлет пыль и обитают мыши

Да нелюдимый филин-властелин.

То по холмам, как три богатыря,

Еще порой проскачут верховые,

И снова – глушь, забывчивость, заря,

Все пыль, все пыль да знаки верстовые…

Здесь каждый славен —

мертвый и живой!

И оттого, в любви своей не каясь,

Душа, как лист, звенит, перекликаясь

Со всей звенящей солнечной листвой,

Перекликаясь с теми, кто прошел,

Перекликаясь с теми, кто проходит…

Здесь русский дух в веках произошел,

И ничего на ней не происходит.

Но этот дух пойдет через века!

И пусть травой покроется дорога,

И пусть над ней, печальные немного,

Плывут, плывут, как мысли, облака…

Природа

Звенит, смеется, как младенец.

И смотрит солнышку вослед.

И меж домов, берез, поленниц

Горит, струясь, небесный свет.

Как над заплаканным младенцем,

Играя с нею, после гроз

Узорным чистым полотенцем

Свисает радуга с берез.

И сладко, сладко ночью звездной

Ей снится дальний скрип телег…

И вдруг разгневается грозно,

Совсем как взрослый человек!

Как человек богоподобный,

Внушает в гибельной борьбе

Пускай не ужас допотопный,

Но поклонение себе!..

Утро

Когда заря, светясь по сосняку,

Горит, горит, и лес уже не дремлет,

И тени сосен падают в реку,

И свет бежит на улицы деревни,

Когда, смеясь, на дворике глухом

Встречают солнце взрослые и дети, —

Воспрянув духом, выбегу на холм

И все увижу в самом лучшем свете.

Деревья, избы, лошадь на мосту,

Цветущий луг – в?езде о них тоскую.

И, разлюбив вот эту красоту,

Я не создам, наверное, другую…

«Доволен я буквально всем!..»

Доволен я буквально всем!

На животе лежу и ем

Бруснику, спелую бруснику!

Пугаю ящериц на пне,

Потом валяюсь на спине,

Внимая жалобному крику

Болотной птицы…

Надо мной

Между березой и сосной

В своей печали бесконечной

Плывут, как мысли, облака,

Внизу волнуется река,

Как чувство радости беспечной…

Я так люблю осенний лес,

Над ним – сияние небес,

Что я хотел бы превратиться

Или в багряный тихий лист,

Иль в дождевой веселый свист,

Но, превратившись, возродиться

И возвратиться в отчий дом,

Чтобы однажды в доме том

Перед дорогою большою

Сказать: – Я был в лесу листом!

Сказать: – Я был в лесу дождем!

Поверьте мне: я чист душою…

В глуши

Когда душе моей

Сойдет успокоенье

С высоких, после гроз,

Немеркнущих небес,

Когда, душе моей

Внушая поклоненье,

Идут стада дремать

Под ивовый навес,

Когда душе моей

Земная веет святость

И полная река

Несет небесный свет, —

Мне грустно оттого,

Что знаю эту радость

Лишь только я один:

Друзей со мною нет…

Промчалась твоя пора!

Пасха под синим небом,

С колоколами и сладким хлебом,

С гульбой посреди двора,

Промчалась твоя пора!

Садились ласточки на карниз,

Взвивались ласточки в высоту…

Но твой отвергнутый фанатизм

Увлек с собою и красоту.

О чем рыдают, о чем поют

Твои последние колокола?

Тому, что было, не воздают

И не горюют, что ты была.

Пасха под синим небом,

С колоколами и сладким хлебом,

С гульбой посреди двора,

Промчалась твоя пора!..

Песня

Отцветет да поспеет

На болоте морошка, —

Вот и кончилось лето, мой друг!

И опять он мелькает,

Листопад за окошком,

Тучи темные вьются вокруг…

Заскрипели ворота,

Потемнели избушки,

Закачалась над омутом ель,

Слышен жалобный голос

Одинокой кукушки,

И не спит по ночам коростель.

Над притихшей деревней

Скоро, скоро подружки

В облаках полетят с ветерком;

Выходя на дорогу,

Будут плакать старушки

И махать самолету платком.

Ах, я тоже желаю

На просторы вселенной!

Ах, я тоже на небо хочу!

Но в краю незнакомом

Будет грусть неизменной

По родному в окошке лучу.

Жаль мне доброе поле,

Жаль простую избушку,

Жаль над омутом старую ель…

Что ж так жалобно плачет

На болоте кукушка?

Что ж не спит по ночам коростель?

В минуты музыки

В минуты музыки печальной

Я представляю желтый плес,

И голос женщины прощальный,

И шум порывистых берез,

И первый снег под небом серым

Среди погаснувших полей,

И путь без солнца, путь без веры

Гонимых снегом журавлей…

Давно душа блуждать устала

В былой любви, в былом хмелю,

Давно понять пора настала,

Что слишком призраки люблю.

Но все равно в жилищах зыбких —

Попробуй их останови! —

Перекликаясь, плачут скрипки

О желтом плесе, о любви.

И все равно под небом низким

Я вижу явственно, до слез,

И желтый плес, и голос близкий,

И шум порывистых берез.

Как будто вечен час прощальный,

Как будто время ни при чем…

В минуты музыки печальной

Не говорите ни о чем.

Ночь на Родине

Высокий дуб. Глубокая вода.

Спокойные кругом ложатся тени.

И тихо так, как будто никогда

Природа здесь не знала потрясений!

И тихо так, как будто никогда

Здесь крыши сел не слыхивали грома!

Не встрепенется ветер у пруда,

И на дворе не зашуршит солома,

И редок сонный коростеля крик…

Вернулся я – былое не вернется!

Ну что же? Пусть хоть это остается,

Продлится пусть хотя бы этот миг,

Когда души не трогает беда,

И так спокойно двигаются тени,

И тихо так, как будто никогда

Уже не будет в жизни потрясений.

И всей душой, которую не жаль

Всю потопить в таинственном и милом,

Овладевает светлая печаль,

Как лунный свет овладевает миром…

Листья осенние

Листья осенние

Где-то во мгле мирозданья

Видели, бедные,

Сон золотой увяданья,

Видели, сонные,

Как, натянувши поводья,

Всадник мрачнел,

Объезжая родные угодья,

Как, встрепенувшись,

Веселью он вновь предавался, —

Выстрел беспечный

В дремотных лесах раздавался!..

Ночью, как встарь,

Не слыхать говорливой гармошки, —

Словно как в космосе,

Глухо в раскрытом окошке,

Глухо настолько,

Что слышно бывает, как глухо…

Это и нужно

В моем состоянии духа!

К печке остывшей

Подброшу поленьев беремя,

Сладко в избе

Коротать одиночества время,

В пору полночную

В местности этой невзрачной

Сладко мне спится

На сене под крышей чердачной,

Сладко, вдыхая

Ромашковый запах ночлега,

Зябнуть порою

В предчувствии близкого снега…

Вдруг, пробудясь,

По лесам зароптали березы,

Словно сквозь дрему

Расслышали чьи-то угрозы,

Словно почуяли

Гибель живые созданья…

Вон он и кончился,

Сон золотой увяданья.

«Седьмые сутки дождь не умолкает…»

Седьмые сутки дождь не умолкает.

И некому его остановить.

Все чаще мысль угрюмая мелькает,

Что всю деревню может затопить.

Плывут стога. Крутясь, несутся доски.

И погрузились медленно на дно

На берегу забытые повозки,

И потонуло черное гумно.

И реками становятся дороги,

Озера превращаются в моря,

И ломится вода через пороги,

Семейные срывая якоря…

Неделю льет. Вторую льет… Картина

Такая – мы не видели грустней!

Безжизненная водная равнина,

И небо беспросветное над ней.

На кладбище затоплены могилы,

Видны еще оградные столбы,

Ворочаются, словно крокодилы,

Меж зарослей затопленных гробы,

Ломаются, всплывая, и в потемки

Под резким неслабеющим дождем

Уносятся ужасные обломки

И долго вспоминаются потом…

Холмы и рощи стали островами.

И счастье, что деревни на холмах.

И мужики, качая головами,

Перекликались редкими словами,

Когда на лодках двигались впотьмах,

И на детей покрикивали строго,

Спасали скот, спасали каждый дом

И глухо говорили: – Слава богу!

Слабеет дождь… вот-вот… еще немного…

И все пойдет обычным чередом.

Наступление ночи

Когда заря

Смеркается и брезжит,

Как будто тонет

В омутной ночи

И в гробовом

Затишье побережий

Скользят ее

Последние лучи,

Мне жаль ее…

Вот-вот… еще немножко…

И, поднимаясь

В гаснущей дали,

Весь ужас ночи

Прямо за окошком

Как будто встанет

Вдруг из-под земли!

И так тревожно

В час перед набегом

Кромешной тьмы

Без жизни и следа,

Как будто солнце

Красное над снегом,

Огромное,

Погасло навсегда…

Зимняя ночь

Кто-то стонет на темном кладбище,

Кто-то глухо стучится ко мне,

Кто-то пристально смотрит в жилище,

Показавшись в полночном окне.

В эту пору с дороги буранной

Заявился ко мне на ночлег

Непонятный какой-то и странный

Из чужой стороны человек.

И старуха-метель не случайно,

Как дитя, голосит за углом,

Есть какая-то жуткая тайна

В этом жалобном плаче ночном.

Обветшалые гнутся стропила,

И по лестнице шаткой во мрак,

Чтоб нечистую выпугнуть силу,

С фонарем я иду на чердак.

По углам разбегаются тени…

– Кто тут?.. – Глухо. Ни звука в ответ.

Подо мной, как живые, ступени

Так и ходят… Спасения нет!

Кто-то стонет всю ночь на кладбище,

Кто-то гибнет в буране – невмочь,

И мерещится мне, что в жилище

Кто-то пристально смотрит всю ночь…

Куда полетим?

– Мы будем свободны, как птицы, —

Ты шепчешь. И смотришь с тоской,

Как тянутся птиц вереницы

Над морем, над бурей морской!

И стало мне жаль отчего-то,

Что сам я люблю и любим…

Ты – птица иного полета, —

Куда ж мы с тобой полетим?

Прощальное

Печальная Вологда

дремлет

На темной печальной земле,

И люди окраины древней

Тревожно проходят во мгле.

Родимая! Что еще будет

Со мною? Родная заря

Уж завтра меня не разбудит,

Играя в окне и горя.

Замолкли веселые трубы

И танцы на всем этаже,

И дверь опустевшего клуба

Печально закрылась уже.

Родимая! Что еще будет

Со мною? Родная заря

Уж завтра меня не разбудит,

Играя в окне и горя.

И сдержанный говор печален

На темном печальном крыльце.

Все было веселым вначале,

Все стало печальным в конце.

На темном разъезде разлуки

И в темном прощальном авто

Я слышу печальные звуки,

Которых не слышит никто…

Скачет ли свадьба…

Скачет ли свадьба в глуши потрясенного бора,

Или, как ласка, в минуты ненастной погоды

Где-то послышится пение детского хора, —

Так – вспоминаю – бывало и в прежние годы!

Вспыхнут ли звезды – я вспомню, что прежде блистали

Эти же звезды. И выйду случайно к парому, —

Прежде – подумаю – эти же весла плескали…

Будто о жизни и думать нельзя по-другому!

Ты говоришь, говоришь, как на родине лунной

Снег освещенный летел вороному под ноги,

Как без оглядки, взволнованный, сильный и юный,

В поле открытое мчался ты вниз по дороге!

Верил ты в счастье, как верят в простую удачу,

Слушал о счастье младенческий говор природы, —

Что ж, говори! Но не думай, что если заплачу,

Значит и сам я жалею такие же годы.

Грустные мысли наводит порывистый ветер.

Но не об этом. А вспомнилось мне, что уныло

Прежде не думал: «Такое, мне помнится, было!»

Прежде храбрился: «Такое ли будет на свете!»

Вспыхнут ли звезды – такое ли будет на свете! —

Так говорил я. Я выйду случайно к парому, —

«Скоро, – я думал, – разбудят меня на рассвете,

Как далеко уплыву я из скучного дому!..»

О, если б завтра подняться, воспрянувши духом,

С детскою верой в бессчетные вечные годы,

О, если б верить, что годы покажутся пухом, —

Как бы опять обманули меня пароходы!..

Березы

Я люблю, когда шумят березы,

Когда листья падают с берез.

Слушаю – и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез.

Все очнется в памяти невольно,

Отзовется в сердце и в крови.

Станет как-то радостно и больно,

Будто кто-то шепчет о любви.

Только чаще побеждает проза,

Словно дунет ветер хмурых дней.

Ведь шумит такая же береза

Над могилой матери моей.

На войне отца убила пуля,

А у нас в деревне у оград

С ветром и с дождем шумел, как улей,

Вот такой же поздний листопад…

Русь моя, люблю твои березы!

С первых лет я с ними жил и рос.

Потому и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез…

Зимовье на хуторе

Короткий день.

А вечер долгий.

И непременно перед сном

Весь ужас ночи за окном

Встает. Кладбищенские елки

Скрипят. Окно покрыто льдом.

Порой без мысли и без воли

Смотрю в оттаявший глазок

И вдруг очнусь – как дико в поле!

Как лес и грозен, и высок!

Зачем же, как сторожевые,

На эти грозные леса

В упор глядят глаза живые,

Мои полночные глаза?

Зачем? Не знаю. Сердце стынет

В такую ночь. Но все равно

Мне хорошо в моей пустыне,

Не страшно мне, когда темно.

Я не один во всей вселенной.

Со мною книги, и гармонь,

И друг поэзии нетленной —

В печи березовый огонь…

По дрова

Мимо изгороди шаткой,

Мимо разных мест

По дрова спешит лошадка

В Сиперово, в лес.

Дед Мороз идет навстречу.

– Здравствуй!

– Будь здоров!..

Я в стихах увековечу

Заготовку дров.

Пахнет елками и снегом,

Бодро дышит грудь,

И лошадка легким бегом

Продолжает путь.

Привезу я дочке Лене

Из лесных даров

Медвежонка на колене,

Кроме воза дров.

Мимо изгороди шаткой,

Мимо разных мест

Вот и въехала лошадка

В Сиперово, в лес.

Нагружу большие сани

Да махну кнутом

И как раз поспею к бане,

С веником притом!

«Давай, Земля…»

Давай, Земля,

Немножко отдохнем

От важных дел,

От шумных путешествий!

Трава звенит!

Волна лениво плещет,

Зенит пылает

Солнечным огнем!

Там, за морями,

Полными задора,

Земля моя,

Я был нетерпелив, —

И после дива

Нашего простора

Я повидал

Немало разных див!

Но все равно

Как самый лучший жребий,

Я твой покой

Любил издалека

И счастлив тем,

Что в чистом этом небе

Идут, идут,

Как мысли, облака…

И я клянусь

Любою клятвой мира,

Что буду славить

Эти небеса,

Когда моя

Медлительная лира

Легко свои поднимет паруса!

Вокруг любви моей

Непобедимой

К моим лугам,

Где травы я косил,

Вся жизнь моя

Вращается незримо,

Как ты, Земля,

Вокруг своей оси…

Осенние этюды

1

Огонь в печи не спит,

перекликаясь

С глухим дождем, струящимся по крыше…

А возле ветхой сказочной часовни

Стоит береза старая, как Русь, —

И вся она как огненная буря,

Когда по ветру вытянутся ветви

И зашумят, охваченные дрожью,

И листья долго валятся с ветвей,

Вокруг ствола лужайку устилая…

Когда стихает яростная буря,

Сюда приходит девочка-малютка

И робко так садится на качели,

Закутываясь в бабушкину шаль.

Скрипят, скрипят под ветками качели,

И так шумит над девочкой береза,

И так вздыхает горестно и страстно,

Как будто человеческою речью

Она желает что-то рассказать.

Они друг другу так необходимы!

Но я нарушил их уединенье,

Когда однажды шлялся по деревне

И вдруг спросил играючи: «Шалунья!

О чем поешь?» Малютка отвернулась

И говорит: «Я не пою, я плачу…»

Вокруг меня все стало так уныло!

Но в наши годы плакать невозможно,

И каждый раз, себя превозмогая,

Мы говорим: «Все будет хорошо».

2

И вот среди осеннего безлюдья

Раздался бодрый голос человека:

– Как много нынче клюквы на болоте!

– Как много нынче клюквы на болоте! —

Во всех домах тотчас отозвалось…

От всех чудес Всемирного потопа

Досталось нам безбрежное болото,

На сотни верст усыпанное клюквой,

Овеянное сказками и былью

Прошедших здесь крестьянских поколений…

Зовешь, зовешь… Никто не отзовется…

И вдруг уснет могучее сознанье,

И вдруг уснут мучительные страсти,

Исчезнет даже память о тебе.

И в этом сне картины нашей жизни,

Одна другой туманнее, толпятся,

Покрытые миражной поволокой

Безбрежной тишины и забытья.

Лишь глухо стонет дерево сухое…

«Как хорошо! – я думал. – Как прекрасно!»

И вздрогнул вдруг, как будто пробудился,

Услышав странный посторонний звук.

Змея! Да, да! Болотная гадюка

За мной все это время наблюдала

И все ждала, шипя и извиваясь…

Мираж пропал. Я весь похолодел.

И прочь пошел, дрожа от омерзенья,

Но в этот миг, как туча, над болотом

Взлетели с криком яростные птицы,

Они так низко начали кружиться

Над головой моею одинокой,

Что стало мне опять не по себе…

«С чего бы это птицы взбеленились? —

Подумал я, все больше беспокоясь. —

С чего бы змеи начали шипеть?»

И понял я, что это не случайно,

Что весь на свете ужас и отрава

Тебя тотчас открыто окружают,

Когда увидят вдруг, что ты один.

Я понял это как предупрежденье, —

Мол, хватит, хватит шляться по болоту!

Да, да, я понял их предупрежденье —

Один за клюквой больше не пойду…

3

Прошел октябрь. Пустынно за овином.

Звенит снежок в траве обледенелой,

И глохнет жизнь под небом оловянным,

И лишь почтовый трактор хлопотливо

Туда-сюда мотается чуть свет,

И только я с поникшей головою,

Как выраженье осени живое,

Проникнутый тоской ее и дружбой,

По косогорам родины брожу

И одного сильней всего желаю —

Чтоб в этот день осеннего распада

И в близкий день ревущей снежной бури

Всегда светила нам, не унывая,

Звезда труда, поэзии, покоя,

Чтоб и тогда она торжествовала,

Когда не будет памяти о нас…

Над вечным покоем

Рукой раздвинув темные кусты,

Я не нашел и запаха малины,

Но я нашел могильные кресты,

Когда ушел в малинник за овины…

Там фантастично тихо в темноте,

Там одиноко, боязно и сыро,

Там и ромашки будто бы не те —

Как существа уже иного мира.

И так в тумане омутной воды

Стояло тихо кладбище глухое,

Таким все было смертным и святым,

Что до конца не будет мне покоя.

И эту грусть, и святость прежних лет

Я так любил во мгле родного края,

Что я хотел упасть и умереть

И обнимать ромашки, умирая…

Пускай меня за тысячу земель

Уносит жизнь! Пускай меня проносит

По всей земле надежда и метель,

Какую кто-то больше не выносит!

Когда ж почую близость похорон,

Приду сюда, где белые ромашки,

Где каждый смертный свято погребен

В такой же белой горестной рубашке…

«Село стоит…»

Село стоит

На правом берегу,

А кладбище —

На левом берегу.

И самый грустный все же

И нелепый

Вот этот путь,

Венчающий борьбу,

И все на свете, —

С правого

На левый,

Среди цветов

В обыденном гробу…

Плыть, плыть…

В жарком тумане дня

Сонный встряхнем фиорд!

– Эй, капитан! Меня

Первым прими на борт!

Плыть, плыть, плыть

Мимо могильных плит,

Мимо церковных рам,

Мимо семейных драм…

Скучные мысли – прочь!

Думать и думать – лень!

Звезды на небе – ночь!

Солнце на небе – день!

Плыть, плыть, плыть

Мимо родной ветлы,

Мимо зовущих нас

Милых сиротских глаз…

Если умру – по мне

Не зажигай огня!

Весть передай родне

И посети меня.

Где я зарыт, спроси

Жителей дальних мест,

Каждому на Руси

Памятник – добрый крест!

Плыть, плыть, плыть…

Экспромт

Я уплыву на пароходе,

Потом поеду на подводе,

Потом еще на чем-то вроде,

Потом верхом, потом пешком

Пройду по волоку с мешком —

И буду жить в своем народе!

Тост

За Вологду, землю родную,

Я снова стакан подниму!

И снова тебя поцелую,

И снова отправлюсь во тьму,

И вновь будет дождичек литься…

Пусть все это длится и длится!

Вологодский пейзаж

Живу вблизи пустого храма,

На крутизне береговой,

И городская панорама

Открыта вся передо мной.

Пейзаж, меняющий обличье,

Мне виден весь со стороны

Во всем таинственном величье

Своей глубокой старины.

Там, за рекою, свалка бревен,

Подъемный кран, гора песка,

И торопливо – час не ровен! —

Полощут женщины с мостка

Свое белье – полны до края

Корзины этого добра,

А мимо, волны нагоняя,

Летят и воют катера.

Сады. Желтеющие зданья

Меж зеленеющих садов

И темный, будто из преданья,

Квартал дряхлеющих дворов,

Архитектурный чей-то опус,

Среди квартала… Дым густой…

И третий, кажется, автобус

Бежит по линии шестой.

Где строят мост, где роют яму,

Везде при этом крик ворон,

И обрывает панораму

Невозмутимый небосклон.

Кончаясь лишь на этом склоне,

Видны повсюду тополя,

И там, светясь, в тумане тонет

Глава безмолвного кремля…

О Московском Кремле

Бессмертное величие Кремля

Невыразимо смертными словами!

В твоей судьбе – о русская земля! —

В твоей глуши с лесами и холмами,

Где смутной грустью веет старина,

Где было все: смиренье и гордыня, —

Навек слышна, навек озарена,

Утверждена московская твердыня!

Мрачнее тучи грозный Иоанн

Под ледяными взглядами боярства

Здесь исцелял невзгоды государства,

Скрывая боль своих душевных ран.

И смутно мне далекий слышен звон:

То скорбный он, то гневный и державный!

Бежал отсюда сам Наполеон,

Покрылся снегом путь его бесславный…

Да! Он земной! От пушек и ножа

Здесь кровь лилась… Он грозной

был твердыней!

Пред ним склонялись мысли и душа,

Как перед славной воинской святыней.

Но как – взгляните – чуден этот вид!

Остановитесь тихо в день воскресный —

Ну не мираж ли сказочно-небесный

Возник пред вами, реет и горит?

И я молюсь – о русская земля! —

Не на твои забытые иконы,

Молюсь на лик священного Кремля

И на его таинственные звоны…

Привет, Россия…

Привет, Россия – родина моя!

Как под твоей мне радостно листвою!

И пенья нет, но ясно слышу я

Незримых певчих пенье хоровое…

Как будто ветер гнал меня по ней,

По всей земле – по селам и столицам!

Я сильный был, но ветер был сильней,

И я нигде не мог остановиться.

Привет, Россия – родина моя!

Сильнее бурь, сильнее всякой воли

Любовь к твоим овинам у жнивья,

Любовь к тебе, изба в лазурном поле.

За все хоромы я не отдаю

Свой низкий дом с крапивой под оконцем…

Как миротворно в горницу мою

По вечерам закатывалось солнце!

Как весь простор, небесный и земной,

Дышал в оконце счастьем и покоем,

И достославной веял стариной,

И ликовал под ливнями и зноем!..

Поэзия

Теперь она, как в дымке, островками

Глядит на нас, покорная судьбе, —

Мелькнет порой лугами, ветряками —

И вновь закрыта дымными веками…

Но тем сильней влечет она к себе!

Мелькнет покоя сельского страница,

И вместе с чувством древности земли

Такая радость на душе струится,

Как будто вновь поет на поле жница,

И дни рекой зеркальной потекли…

Снега, снега… За линией железной

Укромный, чистый вижу уголок.

Пусть век простит мне ропот бесполезный,

Но я молю, чтоб этот вид безвестный

Хотя б вокзальный дым не заволок!

Пусть шепчет бор, серебряно-янтарный,

Что это здесь при звоне бубенцов

Расцвел душою Пушкин легендарный,

И снова мир дивился благодарный:

Пришел отсюда сказочный Кольцов!

Железный путь зовет меня гудками,

И я бегу… Но мне не по себе,

Когда она за дымными веками

Избой в снегах, лугами, ветряками

Мелькнет порой, покорная судьбе…

Последний пароход

…Мы сразу стали тише и взрослей.

Одно поют своим согласным хором

И темный лес, и стаи журавлей

Над тем Бобришным дремлющим угором…

В леса глухие, в самый древний град

Плыл пароход, разбрызгивая воду, —

Скажите мне, кто был тогда не рад?

Смеясь, ходили мы по пароходу.

А он, большой, на борт облокотясь, —

Он, написавший столько мудрых книжек, —

Смотрел туда, где свет зари и грязь

Меж потонувших в зелени домишек.

И нас, пестрея, радовала вязь

Густых ветвей, заборов и домишек,

Но он, глазами грустными смеясь,

Порой смотрел на нас, как на мальчишек…

В леса глухие, в самый древний град

Плыл пароход, разбрызгивая воду, —

Скажите, кто вернулся бы назад?

Смеясь, ходили мы по пароходу.

А он, больной, скрывая свой недуг, —

Он, написавший столько мудрых книжек, —

На целый день расстраивался вдруг

Из-за каких-то мелких окунишек.

И мы, сосредоточась, чуть заря,

Из водных трав таскали окунишек,

Но он, всерьез о чем-то говоря,

Порой смотрел на нас, как на мальчишек…

В леса глухие, в самый древний град

Плыл пароход, встречаемый народом…

Скажите мне, кто в этом виноват,

Что пароход, где смех царил и лад,

Стал для него последним пароходом?

Что вдруг мы стали тише и взрослей,

Что грустно так поют суровым хором

И темный лес, и стаи журавлей

Над беспробудно дремлющим угором…

Тихая моя родина

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

– Где же погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу. —

Тихо ответили жители:

– Это на том берегу.

Тихо ответили жители,

Тихо проехал обоз.

Купол церковной обители

Яркой травою зарос.

Там, где я плавал за рыбами,

Сено гребут в сеновал:

Между речными изгибами

Вырыли люди канал.

Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил…

Тихая моя родина,

Я ничего не забыл.

Новый забор перед школою,

Тот же зеленый простор.

Словно ворона веселая,

Сяду опять на забор!

Школа моя деревянная!..

Время придет уезжать —

Речка за мною туманная

Будет бежать и бежать.

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Русский огонек

Погружены в томительный мороз,

Вокруг меня снега оцепенели.

Оцепенели маленькие ели,

И было небо темное, без звезд.

Какая глушь! Я был один живой.

Один живой в бескрайнем мертвом поле!

Вдруг тихий свет (пригрезившийся, что ли?)

Мелькнул в пустыне, как сторожевой…

Я был совсем как снежный человек,

Входя в избу (последняя надежда!),

И услыхал, отряхивая снег:

– Вот печь для вас и теплая одежда… —

Потом хозяйка слушала меня,

Но в тусклом взгляде

Жизни было мало,

И, неподвижно сидя у огня,

Она совсем, казалось, задремала…

Как много желтых снимков на Руси

В такой простой и бережной оправе!

И вдруг открылся мне

И поразил

Сиротский смысл семейных фотографий:

Огнем, враждой

Земля полным-полна,

И близких всех душа не позабудет…

– Скажи, родимый,

Будет ли война? —

И я сказал: – Наверное, не будет.

– Дай Бог, дай Бог…

Ведь всем не угодишь,

А от раздора пользы не прибудет… —

И вдруг опять:

– Не будет, говоришь?

– Нет, – говорю, – наверное, не будет.

– Дай Бог, дай Бог…

И долго на меня

Она смотрела, как глухонемая,

И, головы седой не поднимая,

Опять сидела тихо у огня.

Что снилось ей?

Весь этот белый свет,

Быть может, встал пред нею в то мгновенье?

Но я глухим бренчанием монет

Прервал ее старинные виденья…

– Господь с тобой! Мы денег не берем!

– Что ж, – говорю, – желаю вам здоровья!

За все добро расплатимся добром,

За всю любовь расплатимся любовью…

Спасибо, скромный русский огонек,

За то, что ты в предчувствии тревожном

Горишь для тех, кто в поле бездорожном

От всех друзей отчаянно далек,

За то, что, с доброй верою дружа,

Среди тревог великих и разбоя

Горишь, горишь, как добрая душа,

Горишь во мгле – и нет тебе покоя…

Вечерние стихи

Когда в окно осенний ветер свищет

И вносит в жизнь смятенье и тоску, —

Не усидеть мне в собственном жилище,

Где в час такой меня никто не ищет, —

Я уплыву за Вологду-реку!

Перевезет меня дощатый катер

С таким родным на мачте огоньком!

Перевезет меня к блондинке Кате,

С которой я, пожалуй что некстати,

Там много лет – не больше чем знаком.

Она спокойно служит в ресторане,

В котором дело так заведено,

Что на окне стоят цветы герани,

И редко здесь бывает голос брани,

И подают кадуйское вино.

В том ресторане мглисто и уютно,

Он на волнах качается чуть-чуть,

Пускай сосед поглядывает мутно

И задает вопросы поминутно, —

Что ж из того? Здесь можно отдохнуть!

Сижу себе, разглядываю спину

Кого-то уходящего в плаще,

Хочу запеть про тонкую рябину,

Или про чью-то горькую чужбину,

Или о чем-то русском вообще.

Вникаю в мудрость древних изречений

О сложном смысле жизни на земле.

Я не боюсь осенних помрачений!

Я полюбил ненастный шум вечерний,

Огни в реке и Вологду во мгле.

Смотрю в окно и вслушиваюсь в звуки,

Но вот, явившись в светлой полосе,

Идут к столу, протягивают руки

Бог весть откуда взявшиеся други:

– Скучаешь?

– Нет! Присаживайтесь все.

Вдоль по мосткам несется листьев ворох —

Видать в окно, – и слышен ветра стон,

И слышен волн печальный шум и шорох,

И, как живые, в наших разговорах

Есенин, Пушкин, Лермонтов, Вийон.

Когда опять на мокрый дикий ветер

Выходим мы, подняв воротники,

Каким-то грустным таинством на свете

У темных волн, в фонарном тусклом свете

Пройдет прощанье наше у реки.

И снова я подумаю о Кате,

О том, что ближе буду с ней знаком,

О том, что это будет очень кстати,

И вновь домой меня увозит катер

С таким родным на мачте огоньком…

Философские стихи

За годом год уносится навек,

Покоем веют старческие нравы, —

На смертном ложе гаснет человек

В лучах довольства полного и славы!

К тому и шел! Страстей своей души

Боялся он, как буйного похмелья.

– Мои дела ужасно хороши! —

Хвалился с видом гордого веселья.

Последний день уносится навек…

Он слезы льет, он требует участья,

Но поздно понял важный человек,

Что создал в жизни ложный облик счастья!

Значенье слез, которым поздно течь,

Не передать – близка его могила,

И тем острее мстительная речь,

Которою душа заговорила…

Когда над ним, угаснувшим навек,

Хвалы и скорби голос раздавался, —

«Он умирал, как жалкий человек!» —

Подумал я и вдруг заволновался:

«Мы по одной дороге ходим все. —

Так думал я. – Одно у нас начало,

Один конец. Одной земной красе

В нас поклоненье свято прозвучало!

Зачем же кто-то, ловок и остер, —

Простите мне, – как зверь в часы охоты,

Так устремлен в одни свои заботы,

Что он толкает братьев и сестер?!»

Пускай всю жизнь душа меня ведет!

– Чтоб нас вести, на то рассудок нужен!

– Чтоб мы не стали холодны как лед,

Живой душе пускай рассудок служит!

В душе огонь – и воля, и любовь! —

И жалок тот, кто гонит эти страсти,

Чтоб гордо жить, нахмуривая бровь,

В лучах довольства полного и власти!

– Как в трех соснах блуждая и кружа,

Ты не сказал о разуме ни разу!

– Соединясь, рассудок и душа

Даруют нам – светильник жизни – разум!

Когда-нибудь ужасной будет ночь.

И мне навстречу злобно и обидно

Такой буран засвищет, что невмочь,

Что станет свету белого не видно!

Но я пойду! Я знаю наперед,

Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,

Кто все пройдет, когда душа ведет,

И выше счастья в жизни не бывает!

Чтоб снова силы чуждые, дрожа,

Все полегли и долго не очнулись,

Чтоб в смертный час рассудок и душа,

Как в этот раз, друг другу

улыбнулись…

В гостях

Трущобный двор. Фигура на углу.

Мерещится, что это Достоевский.

И желтый свет в окне без занавески

Горит, но не рассеивает мглу.

Гранитным громом грянуло с небес!

В трущобный двор ворвался ветер резкий,

И видел я, как вздрогнул Достоевский,

Как тяжело ссутулился, исчез…

Не может быть, чтоб это был не он!

Как без него представить эти тени,

И желтый свет, и грязные ступени,

И гром, и стены с четырех сторон!

Я продолжаю верить в этот бред,

Когда в свое притонное жилище

По коридору в страшной темнотище,

Отдав поклон, ведет меня поэт…

Куда меня, беднягу, занесло!

Таких картин вы сроду не видали.

Такие сны над вами не витали,

И да минует вас такое зло!

…Поэт, как волк, напьется натощак.

И неподвижно, словно на портрете,

Все тяжелей сидит на табурете

И все молчит, не двигаясь никак.

А перед ним, кому-то подражая

И суетясь, как все, по городам,

Сидит и курит женщина чужая…

– Ах, почему вы курите, мадам! —

Он говорит, что все уходит прочь

И всякий путь оплакивает ветер,

Что странный бред, похожий на медведя,

Его опять преследовал всю ночь,

Он говорит, что мы одних кровей,

И на меня указывает пальцем,

А мне неловко выглядеть страдальцем,

И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.

И думал я: «Какой же ты поэт,

Когда среди бессмысленного пира

Слышна все реже гаснущая лира

И странный шум ей слышится в ответ?..»

Но все они опутаны всерьез

Какой-то общей нервною системой:

Случайный крик, раздавшись над богемой,

Доводит всех до крика и до слез!

И все торчит.

В дверях торчит сосед.

Торчат за ним разбуженные тетки,

Торчат слова,

Торчит бутылка водки,

Торчит в окне бессмысленный рассвет!

Опять стекло оконное в дожде,

Опять туманом тянет и ознобом…

Когда толпа потянется за гробом,

Ведь кто-то скажет: «Он сгорел… в труде».

Стихи

Стихи из дома гонят нас,

Как будто вьюга воет, воет

На отопленье паровое,

На электричество и газ!

Скажите, знаете ли вы

О вьюгах что-нибудь такое:

Кто может их заставить выть?

Кто может их остановить,

Когда захочется покоя?

А утром солнышко взойдет, —

Кто может средство отыскать,

Чтоб задержать его восход?

Остановить его закат?

Вот так поэзия, она

Звенит – ее не остановишь!

А замолчит – напрасно стонешь!

Она незрима и вольна.

Прославит нас или унизит,

Но все равно возьмет свое!

И не она от нас зависит,

А мы зависим от нее…

«О чем шумят…»

О чем шумят

Друзья мои, поэты,

В неугомонном доме допоздна?

Я слышу спор.

И вижу силуэты

На смутном фоне позднего окна.

Уже их мысли

Силой налились!

С чего ж начнут?

Какое слово скажут?

Они кричат,

Они руками машут,

Они как будто только родились!

Я сам за все,

Что крепче и полезней!

Но тем богат,

Что с «Левым маршем» в лад

Негромкие есенинские песни

Так громко в сердце

Бьются и звучат!

С веселым пеньем

В небе безмятежном,

Со всей своей любовью и тоской,

Орлу не пара

Жаворонок нежный,

Но ведь взлетают оба высоко!

И, славя взлет

Космической ракеты,

Готовясь в ней летать за небеса,

Пусть не шумят,

А пусть поют поэты

Во все свои земные голоса!

Посвящение другу

Замерзают мои георгины.

И последние ночи близки.

И на комья желтеющей глины

За ограду летят лепестки…

Нет, меня не порадует – что ты! —

Одинокая странствий звезда.

Пролетели мои самолеты,

Просвистели мои поезда.

Прогудели мои пароходы,

Проскрипели телеги мои, —

Я пришел к тебе в дни непогоды,

Так изволь, хоть водой напои!

Не порвать мне житейские цепи,

Не умчаться, глазами горя,

В пугачевские вольные степи,

Где гуляла душа бунтаря.

Не порвать мне мучительной связи

С долгой осенью нашей земли,

С деревцом у сырой коновязи,

С журавлями в холодной дали…

Но люблю тебя в дни непогоды

И желаю тебе навсегда,

Чтоб гудели твои пароходы,

Чтоб свистели твои поезда!

Левитан (По мотивам картины «Вечерний звон»)

В глаза бревенчатым лачугам

Глядит алеющая мгла,

Над колокольчиковым лугом

Собор звонит в колокола!

Звон заокольный и окольный,

У окон, около колонн, —

Я слышу звон и колокольный,

И колокольчиковый звон.

И колокольцем каждым в душу