«Вечер, проведённый в доме Блэка» и другие «чёрные» новеллы

Альгис Бюдрис ОБЕР-ЕГЕРМЕЙСТЕР

Начинаясь у Национального шоссе, дорога из белого песка петляла между редкими соснами и уходила вдаль. Не было видно следов от шин, но Малькольм сразу заметил собачьи следы или, может быть, следы только одной собаки, которые отпечатались в самом центре дороги в направлении к перекрестку, где возвышалась бакалейная лавка, выполнявшая также функции заправочной станции.

— Действительно, достаточно далеко от всего, — констатировала Виржиния.

Это была очень тоненькая брюнетка, с вытянутым лицом и высокими скулами. Они поженились десять лет назад, когда она была еще достаточно пухлым подростком.

— Да, — подтвердил Малькольм.

Несколькими днями раньше, когда он не получил стипендии имени Гугенхейма, на которую Малькольм рассчитывал, он покинул службу в агентстве и решил провести лето в самом дешевом месте, чтобы самому убедиться, есть ли в нем талант художника или только определенный коммерческий талант. Теперь они приехали осуществлять задуманное.

Он нажал на акселератор; сбоку от машины проплывали электрические столбы, стоявшие редко и имевшие только один провод. Агент по продаже недвижимости предупредил их, что телефона не будет, и Малькольм тогда подумал, что это, пожалуй, было преимуществом; однако он совсем не оценил этого единственного провода, висящего между столбами.

Колеса машины глубоко проваливались по обе стороны от линии собачьих следов, которые служили ему ориентиром, как если бы он шел, следуя камешкам Мальчика-с-пальчика в лесу.

Несколькими сотнями метров дальше они заметили плакат в самом центре возвышенности:

Отсюда перед ними расстилался треугольник земли примерно в пять гектаров, верхней своей частью упирающийся в воды Лауар Нью-Йорк Бей. Дорога перешла в неровную улицу, ведущую прямо к морю и заканчивающуюся тремя цементными тумбами, одна из которых обвалилась, оставив достаточно места, чтобы худо-бедно могла проехать машина. Дальше земля уходила к заливу, который северной своей стороной поднимался к Нью-Йорку, а противоположной стороной теряйся в Атлантическом океане.

Там и сям на этом участке дороги земля, выровненная с помощью бульдозера, была засажена деревцами сумаха. Вдоль улицы тянулись ряды больших квадратных ям; в некоторых из них был наполовину построен фундамент. Там и тут стояли недостроенные дома, остов которых был теперь перекошен.

На фоне этой общей разрухи в самом конце улицы, друг напротив друга, стояли два полностью отстроенных дома, судя по всему, по одному и тому же проекту. У одного из них был жалкий вид: земля вокруг дома была вскопана, но не засеяна газоном. Другой дом, стоявший на другой стороне улицы, был, напротив, в прекрасном состоянии. Покрашенный в серый цвет, он имел крышу из дранки, пропитанной битумом, и возвышался в центре великолепной лужайки, которую окружала решетчатая загородка примерно метр двадцать высотой. Декоративные ставни ослепительно белого цвета окаймляли высокие узкие окна. Перед домом ряд камней, покрашенных в белый цвет и имевших размер с человеческую голову, указывали границу нечто похожего на тротуар. Малькольм почувствовал себя приободренным.

— Ну вот мы и приехали, моя красавица, — сказал он Виржинии. — Я провез тебя, целой и невредимой, через заколдованный лес в эту мирную гавань!

— Замечательно, — согласилась Виржиния.

В то время как Малькольм ставил машину там, где должен был бы находиться тротуар перед домом, два красавца породы доберман-пинчер внезапно появились из-за серого дома, с другой стороны улицы, и остановились, как вкопанные, рядом с калиткой, чтобы рассмотреть вновь прибывших. Они не лаяли. Не было никакого движения за окном фасада и никто не вышел из дома. Собаки просто следили за Малькольмом, в то время как он шел по глинистой почве, отделявшей его от дома, снятого им внаем.

Дом был меблирован… то есть в нем были стулья и кресло в салоне, но не было дивана, металлический хромированный стол, покрытый пленкой под дерево, стоял ближе к кухне. Хотя одна из комнат была абсолютно пуста, в другой были кровать и комод. Малькольм быстро осмотрел дом, затем вернулся к машине, чтобы забрать вещи и продукты.

Качнув головой в сторону собак, он сказал Виржинии:

— Это — последняя новинка для украшения садов!

Он испытывал желание шутить, так как Виржиния упорно смотрела в другую сторону улицы.

Как и большинство людей, включая, конечно, и Виржинию, он хорошо знал, что доберман-пинчеры являются нервными и злыми собаками и что их надо остерегаться. Впрочем, главное, что он теперь знал, как ему заработать ту сумму денег, которую нужно заплатить агенту недвижимости.

— У них идеальная линия, потому что им отрезают хвост и уши, когда они еще щенки, — сказала Виржиния прежде чем взять пакет из бакалеи, который она привезла из дома.

Малькольм хлопнул крышкой багажника, закончив разгружать машину. Неподвижные до сих пор, собаки, казалось, восприняли это как сигнал. Синхронно развернувшись, они побежали рядом друг с другом за дом, где и исчезли.

Малькольм помог Виржинии разложить вещи в шкафах и в единственном комоде спальной комнаты. Это заняло у них несколько часов, и уже наступил вечер, когда Малькольм очутился у окна салона. То, что он увидел, заставило его застыть на месте. На четырех углах серого дома с другой стороны улицы зажглись прожектора. Их свет освещал весь участок. Какой-то калека двигался вдоль решетки, нагнув торс вперед, опираясь на костыли с двойной регулировкой, которые называют «английскими палками». В то время как Малькольм наблюдал за ним, человек с какой-то странной точностью в движениях повернул за угол решетки и продолжал двигаться параллельно улице. Глядя прямо перед собой, он продвигался вперед в одном и том же ритме, без малейших сбоев; перед ним, рядом друг с другом, шли две собаки. Казалось, никто из них не видел Малькольма.

Позже Виржиния подала холодное мясо в маленьком алькове, предназначенном для еды. Необходимость привести дом в порядок, казалось, укрепила ее дух.

— Честное слово, я думаю, что нам здесь будет очень хорошо, — сказал Малькольм. — А ты как считаешь?

— Я, — ответила она рассудительно, — мне будет хорошо там, где ты сможешь взять себя в руки.

Это был не совсем тот ответ, которого он ждал. В Нью-Йорке он был убежден, что это лето станет для него решающим и что через четыре месяца он вновь войдет в форму. Он представлял, что они с Виржинией снимут дом на берегу океана, в маленьком городе с муниципальной библиотекой, кинотеатром и другими развлечениями. Он испытал что-то вроде шока, узнав, как дорого стоит снять дом на лето и насколько заблаговременно это нужно делать. Когда последний агент по продаже недвижимости, которого они посетили, описал им этот дом, подчеркнув простоту жилища, Малькольм не колебался ни секунды. И Виржиния тоже, хотя рассчитывать на какие-либо развлечения было нечего. Она попросила уточнить расположение дома; и агент, крупный, седеющий мужчина с пеплом от сигарет на рубашке, ответил ей убежденно:

— Мадам Лоуренс, если вы ищете место, где ваш муж может спокойно работать, то, я думаю, что вы не найдете лучшего.

И Виржиния тотчас же согласилась. То, что он бросил агентство, мучило его жену, и это было понятно. А он хотел видеть ее счастливой и был уверен, что знал точно, чего Хотел. Он был уверен, что к концу лета ситуация поправится.

Виржиния в этот момент внимательно и напряженно смотрела на него. Малькольм стал искать что-нибудь, что могло бы ее заинтересовать и разрядить обстановку. Вспомнив о сцене, свидетелем которой он стал в начале вечера, он стал ей рассказывать о калеке и его собаках.

Виржиния приподняла брови:

— Ты помнишь, чтобы агент по недвижимому имуществу нам говорил о нем? — спросила она. — Я нет.

Роясь в памяти, Малькольм вспомнил, что агент упомянул сторожа, к которому они могут обращаться, если столкнутся с какой-нибудь проблемой. Тогда он не обратил на это внимания. Сейчас он подумал, что сторож очень может пригодиться, если вдруг потечет кран или случится короткое замыкание.

— Должно быть, это сторож, — сказал он.

— А…

— Кажется, я понял, в чем дело… Если бы некому было следить за всем, люди могли приезжать, селиться здесь и уносить с собой все, что им понравится…

— Да, конечно… Я думаю, что владельцы участка поселили его бесплатно, видимо, он с собаками следит за их домом.

— Но мне кажется, что он здесь уже давно, — заметил Малькольм. — Тот, кому пришла в голову мысль застраивать этот угол, рассчитывал на целое десятилетие. Я не представляю себе, чтобы кто-нибудь захотел жить здесь, если есть хоть минимальная возможность поселиться где-нибудь поближе к Нью-Йорку.

— То есть, он живет здесь постоянно, — прокомментировала Виржиния, ставя тарелку перед мужем.

Она взглянула через плечо Малькольма в направлении окна салона; ее глаза расширились, и инстинктивным жестом она подняла руку к декольте платья.

— Он не может видеть нас, — сказал Малькольм. — В салоне, да; но чтобы видеть нас здесь, ему нужно переместиться в самый отдаленный угол участка; к тому же, он вернулся в дом.

Произнося это, он повернул голову и смог убедиться в правоте своих слов. Было только одно «но»: одна из собак стояла в том месте, о котором он только что говорил, и смотрела в сторону их дома; глаза ее блестели в темноте. Затем контуры ее головы изменились; она повернула ее, чтобы посмотреть на дорогу. Затем, повернувшись вокруг себя, собака отошла от решетки и, взяв разбег, прыгнула через нее, приземлилась на улице и исчезла. Она вернулась спустя мгновенье, идя рядом со своим компаньоном, челюсти которого аккуратно держали ручки маленького бумажного пакета. Собаки виляли обрубками хвостов, терлись друг о друга, оказавшись в нескольких шагах от решетки, перепрыгнули вместе и помчались по лужайке.

— Боже! Он живет там один с этими собаками! — воскликнула Виржиния.

Малькольм быстро обернулся к ней:

— Почему ты так думаешь?

— Честное слово, это очевидно. Ты видел, что только что делали эти собаки. Они у него в качестве слуг. Он не может передвигаться сам, и они бегают в магазин вместо него. Если бы у него была жена, то это делала бы она.

— И все это ты логически вывела в мгновение ока?

— Ты не заметил, как они счастливы? Да, они, по-видимому, очень счастливы оттого, что вместе.

Подумаешь! Это же собаки… Что они могут знать?

— Они знают, что такое быть счастливыми, — возразила Виржиния. — И они знают, что им делать в жизни.

В эту ночь Малькольм долго не мог заснуть, думая о том, как будет приятно жить и работать здесь в течение всего лета. Затем его мысли вернулись к агентству, и он спрашивал себя, почему у него нет особого чувства интуиции, которое позволяет человеку сделать карьеру в рекламе.

К четырем часам утра Малькольм сказал себе, что это, вероятно, было вызвано его боязливым характером. Он боялся всего. Все эти размышления не были чем-то новым для него, и он знал, что будет чувствовать себя в своей тарелке только к середине полудня.

Когда Виржиния попыталась разбудить его рано утром, он попросил оставить его в покое. В два часа дня она принесла ему чашку кофе и потрясла его за плечо. Минуту спустя, он вошел в кухню в пижаме и увидел, что жена приготовила взбитые яйца.

— Каковы твои планы на сегодня? — спросила она, когда он закончил завтрак.

— А что? — сказал он, подняв голову.

— Так вот, пока ты спал, я перенесла все твои принадлежности для живописи в другую комнату, которая выходит на фасад, я думаю, что там будет неплохая мастерская. Ты можешь там работать уже сегодня вечером.

Иногда Виржиния бывала настолько резкой, что поражала Малькольма. То, что она могла подумать, что он собирался ничего не делать в течение дня, вывело его из себя.

— Послушай, — сказал он, — ты знаешь, что мне необходимо акклиматизироваться, привыкнуть к месту…

— Да, я все это знаю. Поэтому я ничего не устанавливала. Я — не художник: я только перенесла все твои вещи на место.

Поскольку Малькольм сидел, не произнося ни слова, Виржиния убрала со стола, потом ушла в комнату. Она вернулась одетой, причесанной и с подкрашенными губами.

— Делай, что хочешь, — сказала она. — Я иду на другую сторону улицы, чтобы представиться.

Его охватило раздражение, но он взял себя в руки и сказал:

— Если ты подождешь минутку, я оденусь и пойду с тобой.

Он пошел в спальню, надел там тенниску, джинсы и мокасины. Он чувствовал, что жена подавляла его. Он всегда подчинялся, и сейчас Малькольму было ясно, что Виржиния уже спланировала его день.

Они стояли перед решеткой на узкой полоске газона — и ничего не происходило. Лужайка занимала практически весь участок. Казалось, что дом был поставлен на свое место с помощью вертолета. Малькольм более внимательно посмотрел на газон и, обнаружив следы, оставленные костылями калеки, почувствовал что-то вроде поддержки.

— Ты видишь звонок или что-нибудь похожее? — спросила его Виржиния.

— Нет.

— Мне казалось, что собаки должны залаять.

— Не думаю.

— Посмотри, — сказала она, дотрагиваясь пальцем до затвора решетки. — Краска едва слезла. Можно подумать, что он практически не выходит за пределы участка.

Коснувшись затвора, она зазвенела им, и тотчас же возникли собаки за домом. Одна из них застыла, затем сделала пол-оборота, в то время как другая подошла прямо к решетке и стала наблюдать за ними, повернув слегка голову набок.

Дверь дома открылась. В проеме двери заиграло солнце, затем появился человек и застыл на пороге. Когда он их узнал, он нагнул голову, улыбнулся и пошел к ним навстречу. Собака шла рядом с ним, и Малькольм заметил, что вторая собака, которая находилась у решетки, даже не повернула головы к своему хозяину.

Человек продвигался быстро, помогая себе костылями. Его болезнь, казалось, была локализована не в позвоночнике, а именно в ногах, потому что он пытался передвигаться с их помощью. Нельзя было утверждать, что он мог ходить, но он и не был совершенно неспособен к этому.

Ему, видимо, было около шестидесяти, но он так же хорошо выглядел, как и его владение: сухой, нервный, с загорелым лицом и глубокими морщинками вокруг маленьких голубых глаз и в уголках тонких губ; его седые волосы с желтым отливом были зачесаны назад, как это принято в британской армии; тонкие усы. На нем была твидовая куртка с кусками кожи на локтях, которая казалась слишком теплой для этого времени года, рубашка из тонкой светло-серой фланели и светло-голубая бабочка. Достигнув решетки, он оперся локтями на палки и протянул посетителям сильную руку, короткие ногти которой были цвета старой кости.

— Как поживаете? — спросил он с той интонацией, которая сразу обнаруживала прекрасное воспитание. — Я горю желанием узнать моих новых соседей. Я — полковник Ритчи.

Неподвижные собаки стояли по обе стороны от него, направив черные морды в сторону решетки.

— Очень рада, — сказала Виржиния. — Мы — Малькольм и Виржиния Лоуренс.

— Счастлив познакомиться с вами, — заявил полковник Ритчи. — Я уже чуть было не подумал, что в это лето Кортлью не удастся найти мне кого-нибудь.

— Какие изумительные собаки! — воскликнула Виржиния, улыбаясь. — Я наблюдала за ними вчера вечером.

— Да. Их зовут Макс и Мориц. Я очень горжусь ими.

В то время, как они болтали и обменивались любезностями, Малькольм спрашивал себя, почему полковник упомянул Кортлью, агента недвижимого имущества как поставщика клиентов. И что-то ему было очень знакомо в лице собеседника.

Виржиния сказала:

— Вы — знаменитый полковник Ритчи?

О да, конечно! Теперь Малькольм вспомнил все статьи, опубликованные в иллюстрированных журналах в момент выхода фильма на экраны, много лет тому назад.

Полковник Ритчи улыбнулся без малейшего стеснения:

— Да, я — известный полковник Ритчи. Но вы заметили, я в этом уверен, что я совсем не похож на того милого мальчика, который изображает меня в фильме.

— Какого черта вы здесь? — спросил Малькольм.

Обратив наконец свое внимание на него, Ритчи ответил:

— Надо где-то жить.

Виржиния тотчас сказала:

— Я смотрела на собак вчера вечером, они, судя по всему, вам служат помощниками.

— Да, это так. Макс и Мориц оказывают мне большие услуги. И все же лучше, когда есть люди. Я начал уже ставить под сомнение способности Кортлью.

Малькольм спросил себя, осмелился ли бы агент недвижимого имущества называть Ритчи «сторожем» в его присутствии.

— Входите, пожалуйста.

Так как затвор немного заело, полковник ударил по нему кулаком и поднял.

— Не бойтесь Макса и Морица… Они никого не обидят без соответствующей команды.

— О, я их совсем не боюсь, — уверила Виржиния.

— Вот это — напрасно, — заявил ей полковник. — Доберманы — собаки, с которыми нельзя обращаться фамильярно. Нужно несколько месяцев, прежде чем можно довериться им без страха.

— Вы их дрессировали сами, не так ли? — спросила Виржиния.

— Да, — подтвердил полковник, удовлетворенно улыбаясь. — Когда я их приобрел, они были совсем крошками.

Когда он обращался к собакам, в его голосе появлялись повелительные нотки, которых не было слышно в разговоре. Команда: «в конуру», и собаки исчезли.

Гостиная полковника Ритчи была такой же чистой, как витрина выставки, с мебелью, немного вышедшей из моды, но в хорошем состоянии. Диван, покрытый ковром и украшенный лепкой, относился к тем вещам, которые Малькольм скорее ожидал бы увидеть в дамском салоне. Перпендикулярно одной из стен стояло кресло со спинкой, регулируемой таким образом, чтобы можно было расслабиться, наблюдая за улицей, или, легко повернув голову, дать отдохнуть глазам, взирая на отдаленные огни Нью-Йорка. Картины, написанные маслом, в тяжелых золоченых рамах изображали пейзажи, какие-то невероятно широкие пространства. Комната показалась Малькольму почти пустой, прежде чем он понял, что Ритчи нуждался в максимуме пространства чтобы передвигаться; ему не нужны были стулья для возможных посетителей.

— Садитесь, прошу вас, — сказал полковник. — Я сейчас схожу за чаем.

Когда он покинул комнату, Виржиния заметила вполголоса:

— Вот ведь кого не думала здесь встретить! И он мне кажется очень предупредительным.

— Очаровательным, — согласился Малькольм.

Вновь появился полковник, держа между большим и указательным пальцами каждой руки серебряный поднос, другие же пальцы обхватили ручки его английских палок из черной резины. Он принес на подносе чай и пирожные.

— Я приношу извинения за мой чайный сервиз, но это — единственный, который у меня есть.

Когда Ритчи поставил поднос, Малькольм увидел, что сервиз, о котором шла речь, был сделан из обыкновенного металла, как консервные банки. Когда он рассмотрел свою чашку ближе, он констатировал, что прежде чем ее покрыли эмалью, она была, действительно, сделана из консервной банки. То же самое было и с заварочным чайником: ручка, крышка, носик — буквально все.

— Черт возьми… Это вы сами сделали в лагере военнопленных, не так ли?

— Да, совершенно точно. В то время я очень гордился моей работой, и, как видите, сервиз еще может служить. При моем образе жизни нет необходимости заменять его другим. Трудно представить себе все то, что можно смастерить в лагере, и ту важность, которую придают потом этим вещам. Я могу вам только сказать, что я всегда получаю удовольствие, когда пью чай из этих чашек. Но мне не хотелось бы, чтобы вы обожгли пальцы.

— Ах, нужно всегда бояться обжечь себе пальцы! — возразила Виржиния, улыбаясь.

Малькольм был ошеломлен. Он не представлял себе, что Виржиния еще способна на такое кокетство. В глубине души она оставалась девушкой, ловящей взгляды на вернисажах, но тщательно скрывала это.

В ответ голубые глаза полковника Ритчи хитро блеснули, потом он повернулся к Малькольму:

— Какая приятная перспектива — провести лето в компании такой очаровательной женщины, как миссис Лоуренс.

— Да, — согласился Малькольм, все внимание которого было привлечено к чашке, которая не только обжигала пальцы, но и имела очень острые края. — Во всяком случае, у меня никогда не было повода жаловаться на нее.

— Я заметила надпись, — живо сказала молодая женщина, показывая на аккуратно выгравированные буквы на подносе, и громко прочитала: «Полковнику инженерных войск Дэвиду Н. Ритчи от его товарищей по концентрационному лагерю для пленных офицеров XXXI в, в память об их освобождении 14 мая 1945 года. Без его руководства многие из них не смогли бы вручить ему этот залог дружеской признательности».

Когда она взглянула на полковника, глаза Виржинии блестели:

— Они все выражают вам большую любовь.

— Не все, — сказал Ритчи с тонкой улыбкой. — Я был во главе очень различной по составу группы. Там были молодые офицеры самого разного происхождения. Одни были недисциплинированными, другие — апатичными, третьи — отчаявшимися; некоторые полезными, другие — нет; моя работа заключалась в том, чтобы сделать из них единый и слаженный коллектив, назвать тех среди них, которые не должны были подвергаться никакому риску, и Тех, которые, на мой взгляд, были способны держать фрицев в напряжении, так как начиная с Дюнкерка до самых последних дней войны мы ни разу не ослабили наших усилий.

Полковник сделал гримасу, затем снова улыбнулся:

— Это блюдо мне было подарено теми, кто выжил, само собой разумеется. Они поручили одному из фрицев, который уже сотрудничал с нами, стащить поднос в посудном шкафу коменданта лагеря за несколько дней до этого, что дало им возможность сделать дарственную надпись. Но даже она дает понять, что не всем удалось избежать смерти.

— Значив, это произошло не так, как показано в фильме? — спросила Виржиния.

— Нет, и однако…

Ритчи пожал плечами, как будто вспоминая изменения, на которые он должен был тогда согласиться.

— В фильме необходимо увеличивать драматическую напряженность, чтобы удерживать внимание публики. Большое число эпизодов фильма имели место в действительности, но не в таких же условиях. Рождественский туннель, действительно, существовал. Я им пообещал, что по крайней мере один из них да окажется на Рождество у себя дома, если будет активно рыть туннель. Но это обещание нельзя было принимать всерьез, и они это хорошо знали. И я это сказал тогда ироничным тоном, а не с верой в голосе, как это сделал актер в фильме. Война тогда шла к концу. В этом случае нормальный и умный человек стал бы только ждать освобождения, не подвергая себя риску. И таково было чувство большинства из них. Многие из них начали рассуждать, как гражданские, и говорили лишь о своих семьях, и о том, что они будут делать после войны. Таким образом, говоря им с сарказмом о Рождественском туннеле, я им напоминал, каково было их настоящее положение. Тактика оказалась превосходной — я не дал им опуститься и стать бесполезными.

Отсутствующее выражение появилось на лице Ритчи:

— Были и такие, которые звали меня «Зануда», — прошептал он. — Это тоже можно увидеть в фильме, но они это произносят в тот момент, когда все смеются.

— Ваш долг состоял в том, чтобы использовать все средства и не дать им, как говорится, плыть по воле волн, — сказала Виржиния понимающим тоном.

Судорога искривила лицо полковника настолько сильно, что можно было подумать, что у него в чае оказался стрихнин. Но это длилось какую-то долю секунды.

— О, да, да, мне удалось помешать им идти по воле обстоятельств. Никто среди них не осмелился бы не подчиниться моему приказу на свободе, во время военных действий. Но в лагере они могли всегда найти какой-нибудь способ, чтобы мешкать, заниматься личными делами. Люди так устроены. Они всегда ищут возможность проехать зайцами, если только дисциплина не заставляет их подчиняться.

— Вам необходима была поддержка нескольких вооруженных людей. Не так ли, полковник? Вы хотели, чтобы немцы разрешили вам возвести в лагере ваши собственные сторожевые вышки с пулеметами?

Малькольм любил рассуждать вплоть до абсурда.

Но Ритчи невозмутимо ответил ему:

— Я не имел, однако, такой свободы действий в Германии. Но есть маленькая история, которую я хочу вам рассказать и которая некоторым образом имеет отношение к этому вопросу.

Устроившись поудобнее в своем кресле, он начал рассказывать:

— Вероятно, вас заинтриговали Макс и Мориц. Немцы, как вам это хорошо известно, всегда любили заниматься дрессировкой собак. Во время войны немцы охотно использовали доберман-пинчеров, создав дополнительное подразделение в лагере для военнопленных. Дрессированная собака, господин Лоуренс, может наводить больший ужас, чем солдат с автоматом. Это — только животное, на которое не действуют ни мольбы, ни уговоры, ни угрозы.

В каждом лагере сторожевые собаки находились в ведении обер-егермейстера, функция которого заключалась в том, чтобы после того, как он становился хозяином и начальником собак, он должен был следовать очень простому правилу — вести их туда, где в них нуждались. Собаки обучались некоторым правилам патрулирования. Обер-егермейстеру достаточно было дать простую команду: «Искать!» или «Остановить!», и собаки знали, что от них требуется. И я могу вас уверить: если однажды вы увидите, как они действуют, вы не сможете забыть этого!

Видите ли, доберман-пинчер, будучи собакой, не имеет сознания. Доберман, прошедший курс дрессировки, не способен принимать самостоятельное решение. В принципе, его «запрограммировали», когда он был еще щенком. Дрессировка трудна, и здесь обязательна неограниченная власть дрессировщика. Когда приказ дан, он должен быть выполнен любой ценой. Кроме того, собака должна быть обучена тому, что такое-то лицо имеет право с этого момента и навсегда отдавать ему приказы. И если доберман-пинчер прошел такую дрессировку, ничто уже не заставит его сменить хозяина. Когда американцы были уже совсем близко, немцы, находившиеся на сторожевых вышках, бросали оружие и пытались скрыться, но собаки должны были быть уничтожены. Я наблюдал за ними из окна санитарного корпуса, и я никогда не забуду, как они продолжали прыгать на решетку псарни до тех пор, пока последняя из них не была убита. Их обер-егермейстер до этого убежал…

Малькольм заметил, что он немного ослабил внимание, но Виржиния тотчас же спросила:

— Почему вы оказались в санитарном корпусе? Это — из-за аварии в Рождественском туннеле?

— Да. Как я уже сказал, мадам, единственной целью этого туннеля было дать какое-нибудь занятие людям. Поскольку война подходила к концу, было бы безрассудством пытаться устроить побег. Но мы упорно продолжали начатую игру. У нас был спрятанный люк, туннель, прорытый с помощью перекладин от кроватей, действующий блок для прохода, лампы, которые мы сделали из коробок из-под ваксы, наполнив их маргарином… Короче, все необходимые в таком случае элементы. В это время немцы стали очень ловко обнаруживать подобные виды деятельности, поэтому, чтобы иметь хотя бы какую-то надежду на успех, надо было работать быстро и на определенной глубине. Рыть туннель — это всегда риск…

Что бы там ни было, к концу ноября некоторые из людей уже не стеснялись говорить, что наступил мой черед порыть немного. Однажды ночью я спустился в отверстие и принялся за работу. Выемка почвы проходила сравнительно хорошо, условия работы были достаточно нормальными. Работали мы… хм… без всякой одежды. Так было безопасней. При медицинском осмотре на одежде заметили бы следы, и операция была бы провалена. А на коже, если хорошо почиститься, песок не оставался. Никаких следов.

Я был внизу примерно полтора часа и уже готовился выходить, когда часть потолка туннеля обрушилась на мою грудь. К счастью, лицо не было покрыто грунтом. Я отчетливо помню, какова была моя первая мысль: отныне никто из моих людей не сможет сказать, что их командир не разделял все тяготы их общего дела. Я понял, что избавиться от песка, который меня частично завалил, будет чрезвычайно трудным делом. Единственное, что я мог делать, это вращать головой из стороны в сторону, что вызывало сползание дополнительной партии песка на мое тело. Вдруг, лампа с жиром, прикрепленная к подпорке, перевернулась мне на бедра. Вы можете себе представить боль, вызванную этим потоком горящего жира; но самое худшее было то, что фитиль не погас при падении, а нижняя часть моего тела оказалась покрытой растопленным жиром от пупка до колен…

Ритчи замолчал в замешательстве, но через секунду продолжил:

— Короче, я оказался в скверной ситуации, потому что я ничего не мог сделать, чтобы погасить огонь, — мне не удавалось прорыть проход в песке, покрывавшем мою грудь. Наконец мне все же удалось это сделать. После того, как пламя погасло, я смог кое-как вылезти наружу. У тех, кто сторожил у люка, не было причин волноваться — из туннеля всегда шел противный запах. И только услышав меня, они послали человека на помощь.

Конечно, мы были вынуждены все рассказать фрицам, так как было невозможно скрывать мое состояние, требующее срочной медицинской помощи. Меня перенесли в санитарный корпус, где я оставался до окончания войны, где мне ничего не оставалось делать, как размышлять о ситуации, в которую я попал. У меня была даже возможность продолжать осуществлять определенный контроль за моими людьми. Я бы не удивился, узнав, что комендант лагеря поработал в этом плане. Я думаю, что он пришел к выводу, что может с моей помощью прекратить волнения в лагере. Это — почти конец истории. Мы были освобождены американской армией, и люди вернулись к себе домой. Я пробыл в различных военных госпиталях до тех пор, пока не был в состоянии вернуться к матери-родине, где, живя то в одной, то в другой гостинице, я играл отставного офицера. Когда этот журналист опубликовал свою книгу и когда были получены права на киносъемку, меня пригласили в Голливуд в качестве технического советника во время съемок фильма. Я должен вам признаться, что прекрасно жил, получив такое предложение, — офицерская пенсия не так уж велика — не считая того, что мое имя стало известно и различные организации стали обращаться ко мне, что позволило вашему покорному слуге сколотить небольшое состояние.

Конечно, нечего было и думать о возвращении в Англию, где финансовый инспектор помог бы мне освободиться от большей части этих денег. Поэтому, завязав связи с господином Кортлью, затем купив и выдрессировав Морица и Макса, я чувствую себя вполне удовлетворенным. Человек должен сделать все возможное, чтобы выбраться из трудной ситуации и чтобы выжить. Вы так не считаете? — добавил Ритчи, наклонив немного голову в сторону, чтобы взглянуть на Малькольма и Виржинию.

— Д-да, — медленно сказала молодая женщина.

Малькольму не удалось расшифровать выражение лица своей жены. Он никогда еще не видел ее такой. Глаза ее блестели, но были осторожны. Ее улыбка выражала симпатию, возбуждение, но и некоторое напряжение. Казалось, ее раздирали два противоположных чувства.

— Прекрасно! — сказал полковник, хлопнув в ладоши. — Мне было очень важно, чтобы вы поняли ситуацию.

Он поднялся и поставил английские палки так, чтобы они поддерживали его. Опершись на них, немного наклонившись вперед, он улыбнулся:

— Вот, теперь, когда вы услышали мою историю, я думаю, что цель нашей беседы достигнута и нет необходимости удерживать вас здесь дольше. Я провожу вас до решетки.

— О, это не нужно, — сказал Малькольм.

— Нет-нет, я хочу! — уверил полковник со всеми проявлениями чрезвычайной обходительности.

Виржиния посмотрела на него, медленно опустив ресницы.

— Простите нас, прошу вас, — сказала она. — У нас не было намерения так долго вам надоедать. Спасибо за чай и пирожные, которые были превосходны.

— Что вы, моя дорогая, это ничего, — уверил ее Ритчи. — На самом деле, это очень приятная перспектива — видеть, когда я буду смотреть на другую сторону улицы, такое соблазнительное существо, занятое домашними делами. Конечно, я все тщательно убрал после отъезда предыдущих дачников, но всегда можно внести личную фантазию… И я предполагаю, что вам захочется посадить что-нибудь перед домом, не так ли? Столько маленьких инициатив, которые мне будут очень ценны… такая очаровательная женщина… в летней одежде, отдыхающая на солнце… Да, действительно, я надеюсь провести чрезвычайно приятное лето. Я полагаю, вы собираетесь провести здесь все лето. Кортлью сдает дачу только тем, у кого есть средства оплатить за весь сезон.

Взгляд полковника стал более колким, несмотря на его учтивость.

— Но, я думаю, что ваши средства и не столь велики, иначе вы поехали бы куда-нибудь еще, а не в эту дыру?

— Доброго вечера, полковник, — сказала Виржиния с ледяной вежливостью. — Пойдем, Малькольм.

— Очень интересная беседа, полковник, — сказал Малькольм, повинуясь.

— Интересная и необходимая, господин Лоуренс, — уточнил Ритчи, следуя за ними, когда они вышли.

Виржиния внимательно смотрела на хозяина, направлявшегося к решетке, и Малькольм заметил, что у ее рта появилась складка легкого разочарования.

— Вы чувствуете себя немного неуютно, мадам Лоуренс? — спросил Ритчи заботливо. — Будьте уверенны, что я приму вашу чувствительность во внимание настолько, насколько позволит мне забота о моем собственном комфорте. Не в моих привычках обижать даму, во всяком случае (у него появилась выразительная улыбка) с момента того несчастного случая в Рождественском туннеле средств не достает, даже если ум продолжает жить.

Полковник посмотрел отсутствующим взглядом на костыли, слегка нахмурил брови, затем продолжил, отечески наклонив голову:

— Нет, мадам Лоуренс… Может ли чувствовать себя обиженным цветок, если вдыхают его аромат? А культурное растение, за которым ухаживают, внося удобрение, имеет ли оно больше шансов, чем дикий цветок, расцвет которого никто не видит? Не сожалейте слишком о вашем нынешнем социальном положении, мадам Лоуренс… некоторые нашли бы его заманчивым. В течение ближайших недель ваше положение может очень измениться.

— Черт возьми, что вы там рассказываете моей жене? — вмешался Малькольм.

— Мы поговорим об этом позже, мой дорогой, — быстро сказала Виржиния.

Полковник ей улыбнулся:

— Но прежде я хочу кое-что показать вашему мужу.

Немного возвысив голос, он позвал:

— Макс! Мориц!

Собаки появились рядом с ним.

— Ах, господин Лоуренс, я хотел бы вам показать сначала, насколько подчиняются мне эти животные и как они рассудительны.

— Мориц, — скомандовал он одной из собак с легким наклоном головы в сторону Малькольма. — Убей!

Малькольм не поверил своим ушам, затем ощутил резкий удар в грудь. Собака стояла, задними лапами упершись в землю, а передними — в Малькольма. Животное находилось чуть выше его рук, и поэтому все, что он попытался бы сделать, еще больше приковывало бы животное к нему. Малькольм попытался отвести руки назад, чтобы оттолкнуть изо всех сил собаку, но это легкое изменение равновесия заставило его покачнуться, и он понял, что если будет продолжать в том же духе, то упадет. Все это произошло в считанные доли секунды, затем собака лизнула его лицо и вновь встала на четыре лапы, заняв место рядом с Ритчи.

— Вы видите, господин Лоуренс? — спросил полковник обычным тоном. — Собака не реагирует на команду буквально. Я могу сказать Морицу «Убей», не придав голосу нужной окраски, и произойдет то, что произошло только что с вами. И, наоборот, приказ «Лизни», сказанный с интонацией, соответствующей «Убей», сами понимаете, к каким приведет последствиям. Ну… чтобы вам было понятней… Собака Павлова, например, реагирует на звонок, у нее начинает отделяться слюна. Если той же собаке сказать «суп», рефлекса не будет. Да, и еще одна немаловажная деталь: никто, кроме меня, не может отдавать команды собакам. Они действуют только по моей команде — таково искусство дрессировки. А теперь, я думаю, что вы тоже господин Лоуренс начнете действовать… Итак, до свидания. Я уже говорил, что у вас много дел впереди.

Они прошли решетку, и Ритчи закрыл за ними, сказав: «Макс, охраняй». Собака тотчас же застыла на месте. «Мориц, со мной!» Он сделал пол-оборота и пошел к дому в сопровождении собаки.

Малькольм и Виржиния совершенно нормальным шагом вернулись к себе, потому что Малькольм пошел тем же шагом, что и его жена. Он спрашивал себя, шла ли Виржиния непринужденно потому, что не была уверена в том, что сделает собака, если она бросится бежать. Впервые за многие годы Виржиния в чем-то сомневалась.

Оказавшись наконец Дома, Виржиния прежде всего проверила, закрыта ли дверь, затем села в кресло спиной к окну.

— Не сваришь ли ты немного кофе, прошу тебя, — попросила она.

— Да, конечно. Сейчас принесу, через несколько минут. Отдохни пока.

— Да, мне нужно несколько минут… Несколько минут, и все будет нормально.

Когда Малькольм вернулся с кофе, Виржиния начала говорить:

— Кортлью в его руках, я могу поспорить, что и люди, которые держат лавку на углу улицы, не очень-то счастливы. Видеть этих ужасных собак, которые бесконечно бегают взад и вперед, — невеликое удовольствие. Мы тоже загнаны в угол. Мы — его пленники.

— Э, нет, полегче! Там, снаружи, существует штат Нью-Джерси, и Ритчи не может…

— Нет, может. Иначе, он не рискнул бы это сделать. Поверь мне: нет ни грамма лжи в том, что он сказал.

— Но что он может нам сделать?

— Все, что пожелает.

— Это невозможно, — сказал Малькольм, сдвинув брови. — Он нас вывел из равновесия этим ужасным трюком, но, подумав, мы должны найти способ, чтобы…

— Собака все время там? — спросила Виржиния.

Малькольм подтвердил.

— Скажи, что ты подумал, когда она бросилась на тебя? На это было жутко смотреть. Я боялась, что она тебя опрокинет на спину. А ты? Что ты подумал?

— Честное слово, это удивительно сильное животное. Но, по правде говоря, у меня не было времени думать о чем бы то ни было. Понимаешь, человек, который вот так просто говорит «Убей!», это просто немыслимо. Особенно сразу же после чая и пирожных…

— Это чрезвычайно ловкий и проницательный человек. Я понимаю, почему он так хорошо разбирался с охранниками. Он действительно был достоин того, чтобы о нем написали книгу.

— Да, но после этого его должны были бы поместить в звуконепроницаемую камеру.

— Попытаться поместить, — поправила Виржиния.

— О! Не будем преувеличивать… Здесь он — хозяин, и он раздал карты, прежде чем мы узнали, в какую игру будем играть. Но это все же старый калека, притом совершенно свихнувшийся. То, что он повелевает супружеской парой в бакалейной лавке и третьеразрядным агентом недвижимого имущества, согласен… Но мы все-таки другого поля ягоды. И мы не служим в его полку.

— Мы — в его лагере для пленных.

— Послушай, Виржиния. Когда мы пойдем к Кортлью и скажем ему, что знаем все о полковнике Ритчи, нам не составит труда вернуть деньги за найм дома. Мы найдем какое-нибудь другое местечко или же вернемся в город. Мы вместе должны хорошенько подумать, как выбраться из этой ситуации. Тем более, что сидеть сложа руки и тупо повторять, что мы пленники, не в твоих правилах.

— Сознание того, что ты пленник, действует на тебя, Малькольм, просто магически. Ты уже разрабатываешь стратегию, создаешь организационные комитеты и все остальное, что положено делать в подобной ситуации.

Лоуренс тряхнул головой. Именно в тот момент, когда они так нужны друг другу, Виржиния вдруг потеряла всякую способность размышлять и действовать. Выход один — ускорить ход событий.

— Хорошо, — сказал он, — садимся в машину. Он почувствовал, как пот выступил у него над верхней губой.

— Что?

— Надо попытаться, по крайней мере, сдвинуть ее с места.

— Ты думаешь, что собака позволит нам приблизиться к машине?

— Ты предпочитаешь оставаться здесь? Хорошо, согласен, но закрой как следует дверь. Я рискну, и если мне удастся пробежать, я вернусь сюда с полицейским, вооруженным револьвером. Не знаю, как поступят с полковником и его двумя собаками, но, во всяком случае, я увезу тебя отсюда со всеми нашими вещами.

Лоуренс взял ключ от машины, вышел из дома и быстрым шагом направился к машине. Собака подала голос один раз. Дверь Ритчи точас же открылась, и полковник крикнул: «Макс! Останови!». Собака перепрыгнула решетку, и, хотя Малькольм бросился бежать, она сомкнула свои челюсти на кисти беглеца, прежде чем он достиг машины. Человек и животное застыли на месте. Собака дышала ровно и спокойно, ее глаза блестели. Ритчи и Мориц подошли к калитке.

— Теперь, господин Лоуренс, — сказал Ритчи, — я попрошу Макса привести вас сюда, ко мне. Не пытайтесь ему противиться, иначе ваша кисть будет разодрана. Макс! Веди сюда!

Малькольм твердым шагом подошел к полковнику. Макс ни на секунду не отпускал свою жертву.

— Очень хорошо, Макс, — сказал Ритчи спокойно, когда они дошли до калитки. — Теперь отпусти его.

И собака выпустила кисть Малькольма. Малькольм и Ритчи прямо посмотрели в глаза друг другу.

— Теперь, господин Лоуренс, вы отдадите мне ключи от вашей машины.

Малькольм протянул ключи через отверстие в решетке, и Ритчи спрятал их в карман.

— Спасибо.

Казалось, Ритчи раздумывал, что же еще сказать — так стоит преподаватель перед учеником, который должен сделать сообщение.

— Господин Лоуренс, я хочу, чтобы вы хорошо поняли, что происходит. Оказалось, что мне нужна банка свиного сала весом три фунта. Если вы мне отдадите все деньги, что у вас в карманах, это упростит многое.

— У меня нет с собой денег. Хотите, я принесу из дома?

— Нет, господин Лоуренс. Я — не вор. Я только делаю все, чтобы ограничить поле вашей деятельности, используя одно из тех средств, которые мне доступны. Выверните карманы, пожалуйста.

Малькольм вывернул свои карманы.

— Отлично, господин Лоуренс. Не хотите ли доверить мне ваш бумажник, вашу записную книжку с адресами и эти тридцать пять центов: Вам все будет возвращено, когда в этом возникнет необходимость.

Ритчи все спрятал в карманы своей куртки, затем сказал:

— Банка сала «Криско» весом в три фунта стоит девяносто восемь центов. Вот доллар. Макс вас будет сопровождать до лавки, где вы купите ту банку и затем принесете мне. Собаке очень неудобно нести ее в мешке, а мне нужно ждать еще три дня, пока прибудет месячная поставка продуктов на дом. К тому же, вы скажете в бакалейной лавке, что мне больше не нужны будут эти поставки, так как, начиная с этого момента, вы будете покупать мне все, что нужно. Я рассчитываю, что вы все это сделаете быстро, господин Лоуренс. Макс!

Полковник сделал движение головой в сторону Малькольма:

— Охраняй! Лавка!

Собака затряслась и тихо зарычала.

— Я не рекомендую вам медлить, господин Лоуренс. Собака уже начинает злиться, ведь вы выказываете неповиновение моему приказу. Идите же, прошу вас. Мориц и я составим компанию госпоже Лоуренс в ожидании вашего возвращения.

Лавка представляла собой маленькую комнату в очень ветхом доме. Разнообразные продукты с этикетками фирм, о которых Малькольм никогда не слышал, находились на полках из белого дерева.

— О, вы в сопровождении одной из этих замечательных собак! — сказала толстая женщина с усталым лицом, которая стояла за прилавком; она нагнулась и погладила Макса.

Малькольм огляделся и понял, что здесь он ни у кого не найдет поддержки.

— Полковник Ритчи хочет купить трехфунтовую банку свиного сала «Криско», — сказал он, сделав ударение на названии, чтобы увидеть, какова будет реакция.

— О, вы помогаете ему?

— Если хотите, да.

— Он — смелый человек, не так ли? — сказала женщина тихо, доверительным тоном, как если бы она не хотела, чтобы собака услышала ее. — Знаете ли, он из тех людей, которых нельзя жалеть, а можно только уважать. Ведь он прекрасно справляется со всеми трудностями, и у него гораздо больше гордости в характере и сердечности в душе, чем у многих совершенно здоровых людей. И я рада, что теперь ему есть кому помочь. Ведь кроме нас из года в год он не общается ни с одной живой душой… кроме лета, конечно.

Она посмотрела на Малькольма более внимательно.

— Вы тоже отдыхающий, не правда ли? Мы с мужем просто счастливы, что вы хоть немного поможете полковнику. И я надеюсь не так, как те люди, которые приезжали в прошлом году. Однажды ночью, в сентябре, они удрали и никогда больше ни полковник, ни мой муж, ни я их больше не видели. Когда мы принесли полковнику продукты, он сказал, что жильцы не заплатили ему даже за месяц проживания.

— Так он — владелец?

— Да, конечно. Он владеет многими землями здесь. Он купил их у прежнего хозяина, который обанкротился.

— А эта лавка тоже принадлежит ему?

— Да, теперь мы ее снимаем в аренду. Прежде она была наша, но мы ее продали предыдущему владельцу, который начал застраивать этот участок, а нас оставили здесь уже как съемщиков. На эти деньги мой муж купил землю по другую сторону дороги, чтобы выстроить там красивую бензоколонку. Мы думаем разбогатеть… Но никто не хочет ехать сюда жить. Я хочу сказать: другое дело, если бы мы жили на берегу моря. Однако полковник, очень умный человек, говорит, что все это в конечном счете будет повышаться в цене и что нужно держаться, выжидая.

Собака начинала проявлять нетерпение, и Малькольм, подумав о Виржинии, заторопился. Он заплатил за банку «Криско» и в сопровождении Макса вновь пошел по дороге из белого песка; уже темнело. Он не знал, что можно предпринять и где выход из создавшегося положения.

Дойдя до своей двери, он замер, понимая, что надо постучать. Когда Виржиния вышла открыть ему, он увидел, что она переоделась: теперь она была в шортах и бюстгальтере, словно собиралась загорать.

— Хелло, — сказала она, прежде чем отойти в сторону, чтобы пропустить его с Максом.

По-юношески сидя на краю одного из стульев, полковник поднял голову:

— А, господин Лоуренс, вы немного задержались, но я находился в столь приятной компании, что мне казалось, что у времени выросли крылья!

Малькольм посмотрел на Виржинию. В течение двух-трех последних лет она немного растолстела в бедрах, но ноги у нее оставались длинными и стройными. Полковник Ритчи улыбнулся Малькольму:

— Так как сегодня довольно душный вечер, я сказал госпоже Лоуренс, что она может не соблюдать формальности и покинуть меня на какое-то время, чтобы переодеться.

Малькольм почувствовал, что Виржиния должна была бы прикрыться, но она этого не сделала.

— Вот ваша банка «Криско», — сказал он. — Сдача в пакете.

— Большое спасибо. Вы их предупредили насчет поставок?

Малькольм качнул головой.

— Не помню… Кажется нет. Я так был занят тем, что слушал ее рассказ о том, как вы стали владельцем их дома и их капитала…

— О, это не важно. Вы сможете их предупредить об этом завтра.

— Я буду делать покупки ежедневно в одно и то же время, полковник? Или вы свистнете мне, как только вам что-нибудь понадобится?

— Ах, да, конечно… Вас беспокоит возможный перерыв в вашей работе. Госпожа Лоуренс мне объяснила, что вы в каком-то роде артист… Кстати, почему вы не побрились сегодня утром?

Полковник выждал время, затем снова заговорил резким тоном:

— Я уверен, что мы сможем все организовать самым лучшим образом. Необходимо несколько дней, чтобы индивиды интегрировались в группу. Но затем все пойдет своим чередом: регулярные функции, обычные заявления и так далее. Час, чтобы встать и умыться; час, чтобы работать; час, чтобы лечь спать. Каждый и каждая вещь в своем «отсеке», подходящем для него. Не беспокойтесь, господин Лоуренс, вы будете удивлены, когда сможете констатировать, насколько полезными становятся эти привычки. Для многих людей это — открытие.

Какое-то мгновение взгляд полковника был устремлен вдаль:

— Конечно, есть упрямые люди, которые; кажется, родились на другой планете, совершенно чуждые человеческой природе. Когда сталкиваешься с таким типом людей, нужно отказаться от мысли их изменить; будучи в лагере, я понял, что абсолютного успеха можно достичь только при условии учета возможности провала на уровне отдельного индивида. Да, упрямцы встречаются. Но у нас нет нужды особенно останавливаться на таких случаях: будущее покажет, с чем мы имеем дело.

Глаза Ритчи заблестели:

— Я уже имел дело с людьми, наделенными творческим воображением. Большинство из них испытывает необходимость трудиться руками, выполнять тусклые и глупые виды работ, которые позволяют их воображению распрямиться. Но лишенные возможности заниматься своим делом, они находятся в постоянном напряжении, которое постепенно становится просто невыносимым.

Полковник сделал жест в сторону недостроенных домов:

— Здесь предостаточно работы. Если вы не умеете пользоваться пилой или молотком, я найду способ, как научить вас этому. И когда, наконец, я увижу, что вы достигли подходящего уровня артистической фрустрации, тогда я вам предоставлю время, которое я найду нужным для вашего артистического поиска. Вы будете удивлены, я думаю, тем чувством удовольствия, которое вы испытаете, когда вновь вступите на дорогу, ведущую к вашей мастерской. Судя по тому, что я узнал от вашей жены, это должно стать благоприятным экспериментом для вас.

Малькольм, взглянув на Виржинию, сказал:

— Да. Это уже давно гнетет ее. Я счастлив, что она нашла, наконец, кого-то, кого она может слушать с симпатией.

— Не спорьте с вашей женой, господин Лоуренс. Это — лишняя трата энергии и создает серьезные моральные проблемы.

Полковник встал и подошел к двери.

— То, что никто из нас не мог бы терпеть в своем товарище, так это жалкий ум. Мы всегда принимали радикальные меры по отношению к таким индивидам. Сюда, Макс… Сюда, Мориц… Доброй ночи!

Ловя себя на мысли, что он смотрит, не отрываясь, на лифчик своей жены, Малькольм отвел глаза. Виржиния смутилась и покраснела.

— Я хочу только, чтобы ты знал, что все произошло именно так, как он тебе рассказал. Ритчи сказал мне, что он не будет против, если я его оставлю на какое-то время в гостиной и пойду переоденусь. И я ему не говорила о наших бедах. Мы только беседовали о том, чем ты занимаешься, чтобы зарабатывать на жизнь, и ему было нетрудно сделать вывод, что…

— Я не требую никаких объяснений, а только прошу тебя помочь мне решить эту задачу.

— Как ты собираешься ее решить? Он не брезгует никакими средствами и никогда не признает себя побежденным! Что может сделать против него такой человек, как ты?

«После стольких лет, — подумал Малькольм, — в столь неподходящий момент она решилась, наконец, вылить свою злобу».

Виржиния сказала, что пойдет спать, а Малькольм продолжал шагать по комнате с задумчивым видом, не произнося ни слова.

Уход жены даже обрадовал его: сейчас, когда он лихорадочно выстраивал в голове план действий, Виржиния могла быть только помехой.

Как только она закрыла за собой дверь спальни, Лоуренс прошел в мастерскую, в углу которой находилась картонная коробка со всеми принадлежностями для живописи. Он в задумчивости подошел к ней. Из этой комнаты были хорошо видны зажженные прожекторы и лужайка. Ритчи совершал ритуал обхода владения, а одна из собак стояла на страже и следила за другой стороной улицы. Сегодняшняя мизансцена в точности повторяла ту, что была накануне вечером. «Настоящая мизансцена», — подумал Малькольм, подбрасывая в руке бутылку коричневого растворителя. Он испытал удовольствие, ощущая мускулистую силу своей руки, от плеча до запястья, до самых кончиков пальцев.

Прошло целых пять минут, как Ритчи вернулся к себе, Малькольм громко и твердо сказал себе: «Сначала действуй, анализируй потом». Распахнув настежь входную дверь, он сделал два шага наружу, разбежался и швырнул бутылку с растворителем, которая, очертив полукруг, натолкнулась на металлическую решетку.

«Сейчас упадет», — подумал Малькольм. И бутылка со звоном разбилась, ударившись об один из покрашенных известью камней и обрызгав веером коричневой и липкой краски соседние камни, сетку и собаку, которая отпрыгнула назад, но, не получив приказа атаковать, осталась на месте, издавая жалобное тявканье. Малькольм вошел в проем своей двери и остановился. Когда открылась дверь Ритчи, он закричал изо всех сил:

— Guten Nacht, Herr Kommandant! — Затем быстро вбежал в дом, хлопнул дверью и закрыл ее на засов. Собака уже пересекла улицу, и ее передние лапы царапнули по другой стороне двери, доносилось ее тяжелое дыхание, напоминающее иногда кудахтанье.

Малькольм подошел к окну. Собака тотчас же отошла от двери и подпрыгнула, стараясь заглянуть в окно. Сделав крутой поворот всем туловищем, она предприняла еще одну попытку. Малькольм внимательно наблюдал за ней.

Животное потерпело неудачу. Ее губы прилипли к стеклу, которое задрожало под действием удара, но окно слишком высоко поднималось над землей, и собаке не удавалось соединить угол прыжка с силой удара. Если бы ей удалось разбить стекло, у нее не хватило бы сил пронести свое туловище, и она упала бы на осколки стекла в оконной раме. Часть этих осколков вонзилась бы ей в шею, и полковник лишился бы одной из своих собак. А одной собаки ему недостаточно: разрушилась бы вся его система.

Собака вновь упала на землю, оставив на стекле влажную коричневую полосу.

Малькольм проигрывал в уме возможные варианты вторжения полковника в дом: разбить окно, бросив камень, он явно не сможет; дверь заперта на засов — ему придётся поразмышлять несколько дней, чтобы найти рациональное решение. За это время Малькольм тоже что-нибудь придумает.

Тем временем Ритчи уже подозвал к себе собаку. Когда животное подошло к хозяину, он, подняв один из своих костылей, сделал усилие, чтобы встать на колени и погладить по голове добермана. В этом жесте было что-то, напоминающее привязанность. Затем полковник выпрямился и отдал команду. Вторая собака вышла из дома и заняла позицию на углу двора. Ритчи вернулся в дом.

Малькольм улыбнулся, погасил свет, проверил задвижки на окнах, на дверях, затем через переднюю вошел в спальню. Виржиния сидела в кровати, глядя туда, откуда до этого слышался шум.

— Что ты сделал? — спросила она.

— О, я немного изменил ситуацию, — ответил он ей с улыбкой, — подтвердив мою независимость. Встряхнул полковника, запачкал ему фасад его владения и, надеюсь, он будет плохо спать в эту ночь. Обычная тактика Krieg. Думаю, что он сумеет это оценить.

Виржиния была поражена:

— Неужели ты не понимаешь, что он может сделать с тобой все, что угодно, если ты выйдешь из дома?

— А я отсюда не выйду. И ты тоже. Мы должны будем подождать только несколько дней.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила жена, — глядя на него так, как если бы он внезапно сошел с ума.

— Послезавтра или на следующий день, может быть, — объяснил Малькольм, — он должен получить продукты на дом из бакалейной лавки, заказ, который я не отменил. Кто-то приедет сюда на машине, из которой выгрузят разные вещи. Для меня неважно, что эти владельцы лавки ему чем-то обязаны; когда мы выйдем отсюда, он не сможет дать нас разорвать на куски своим собакам, при свете белого дня и при свидетеле. Мы сядем в машину бакалейщика и рано или поздно уедем на ней.

Виржиния выдохнула.

— Послушай, — сказала она, видимо пытаясь сохранить спокойствие. — Ему достаточно послать записку с одной из своих собак, чтобы аннулировать поставку продуктов.

Малькольм поддакнул:

— Да-да… И поставка не состоится. Ну и что? Он будет питаться мукой и яйцами, которые принесут ему собаки на спине? И что дальше? Ладно, пусть даже потребуется более двух или трех дней, но у нас масса продуктов, в то время как у него они на исходе. Вряд ли он сможет питаться топленым свиным салом, которое я ему принес. Впрочем, в любом случае сала всего три фунта.

Малькольм разделся и лег в постель.

— Завтра будет новый день, — сказал он, — и, черт возьми, я больше не хочу об этом думать сегодня. Я выиграл одно очко у нашего изумительного инвалида, а завтра, отдохнув, я посмотрю, как еще можно будет прорвать его оборону. Я знаю кучу маленьких полезных трюков из фильмов, в которых умные пленники выигрывают у дураков-охотников.

Протянув руку, он погасил лампу у изголовья:

— Спокойной ночи, любимая.

Виржиния тотчас же отвернулась от него, произнеся: «О Боже!» — скорее тоном сожаления.

Малькольм с грустью рассуждал в темноте, жена его была слишком ограниченной, чтобы оценить то, что он сделал. С другой стороны, подумал он, погружаясь в дремоту, что и он сам не был свободен от некоторой ограниченности во взглядах и суждениях. И Виржиния с годами к этому привыкла. Он заснул, спрашивая себя с удовольствием, что принесет ему завтрашний день.

Его разбудил какой-то шум, идущий из-под земли, словно неизвестное чудовище подрывало фундамент дома. В полусне он подумал с ослепляющей ясностью: «Ах, да, конечно: он вырыл туннель!» И его мозг воссоздал все детали операции: перевозка балок из неоконченных домов, чтобы укрепить туннель, в то время как вынутая земля добавлялась к земле около других домов. Может быть, существовали туннели и к другим фундаментам домов, потому что когда у полковника здесь будет больше народа…

Теперь в углу комнаты появилась какая-то извивающаяся желтая линия; рука Малькольма быстро зажгла лампу у изголовья. Разбуженная. Виржиния села в кровати. В углу комнаты был люк, контуры его замаскировали рейки разной длины. Крышка люка откинулась: в комнате распространился сильный запах пота и грязи.

Собака высунула голову в отверстие и выбралась в комнату. Она встряхнулась всем телом, чтобы сбросить песок, который набился ей в шерсть. За ней появился полковник с обнаженным торсом, опиравшийся на руки, чтобы наполовину высунуться из туннеля. От пота волосы у него прилипли к узкому черепу. Он тоже весь был покрыт песком и грязью. Виржиния в ужасе закрыла лицо руками и крикнула мужу:

— О Боже, Малькольм, что ты с нами сделал?

— Не беспокойтесь, моя дорогая, — сухим тоном сказал ей Ритчи, затем заорал, обращаясь к Малькольму: — Со мной шутки плохи!

Дрожа от усилия, которое приходилось только на одну его руку с выступающими мускулами, он скомандовал собаке, указав пальцем в сторону Малькольма:

— Лизни!

© Ellis Peters «Guide to Doom», 1963

© William Sambrot «Tough Town», 1957

© Robert Somerlott «Evening at the Black House», 1964

© William Wood «One of the Dead», 1964

Algis Budrys «The Master of the Hounds», 1966