«Все объекты разбомбили мы дотла!» Летчик-бомбардировщик вспоминает

От Оскола к Волге

28 мая руководящий состав полка срочно вызвали в штаб. Начальник штаба Стороженко сообщил, что полку приказано 1 июня вылететь на Южный фронт, и отдал распоряжение готовиться к перелету. Определив состав летного и наземного эшелонов, боевой расчет и порядок управления при перебазировании, я отдал распоряжение адъютанту и старшему технику эскадрильи о подготовке к перелету на фронт и приказал собирать летный состав для подготовки к перелету.

Когда были подготовлены полетные карты и завершилась подготовка экипажей к перелету, я обратился к летному составу эскадрильи со следующими словами:

— Товарищи! Закончилось наше переучивание. Завтра вылетаем на фронт. На фронте от каждого из вас потребуется умение взлетать с небольших аэродромов с бомбами, быстро собираться и строго соблюдать свое место в боевом порядке, находить цель и, преодолевая огонь зениток, уничтожать ее бомбами, отразив атаки истребителей, вернуться на аэродром и благополучно произвести посадку. Все это очень просто и дьявольски трудно. В связи с тем что многому из этого вы не успели научиться, будем использовать перелет на фронт для отработки быстрого сбора в боевой порядок, строгого выдерживания места в строю, выполнения противозенитного маневра, перестроения и размыкания перед посадкой, выполнению посадок в короткие сроки на незнакомых аэродромах. Я уверен, что вы все это сможете выполнить. Будьте только внимательными, исполнительными и соблюдайте требования безопасности полетов. Не думайте, что если полетели на фронт, то теперь можно будет летать как захочется. Помните требования приказа Народного комиссара обороны № 130 от 1 мая, где сказано: «Летчикам — изучать свое оружие в совершенстве, стать мастерами своего дела, бить в упор фашистско-немецких захватчиков до полного их истребления».

Летный состав выслушал мою беседу с большим вниманием, никто не задал ни одного вопроса. Все как будто притихли.

Когда 31 мая я докладывал майору Саломахе боевой расчет эскадрильи, расчет на перебазирование и о готовности летного состава к перелету, он, почти не глядя, утвердил все, а потом сказал:

— Осипов, я полечу с тобой.

— Ведущим или впереди девятки? — спросил я.

— Нет, нет. Я полечу с тобой на твоем самолете в третьей кабине со стрелком-радистом, а твой техник Крысин пусть летит на каком-нибудь другом самолете. Понимаешь, у меня перерыв в полетах, а вот когда прилетим на фронт, я полетаю по кругу и в зону, восстановлю навыки в технике пилотирования и буду сам водить полк.

Таким образом, перелет полка по маршруту Кировабад, Махачкала, Сталинград, Морозовск предстояло возглавить мне и моей эскадрильи, и мы со штурманом Желонкиным начали еще тщательнее готовиться к перелету.

Рано утром 1 июня полк взлетел, собрался в колонну эскадрильи и взял курс на Баку. Над аэродромом Насосная развернулись на север вдоль берега Каспийского моря. Погода стояла безоблачная. Благополучно долетели и произвели посадку в Махачкале. Все молодые летчики на незнакомом аэродроме приземлились отлично. В Махачкале наши самолеты быстро заправили бензином, летный состав накормили. Когда перед вылетом в Сталинград выстроили весь летный состав полка, я дал предполетные указания как ведущий, а Саломаха стоял рядом и изредка комментировал их, усиливая значение отдельных положений. Перелет от Махачкалы до Сталинграда проходил при значительной болтанке, но все летчики хорошо держались в строю. Рудь, как обычно, летел вплотную к моему самолету, командир звена Шенин, немного увеличив интервал, старательно выдерживал дистанцию, и было видно, что это стоило ему большого напряжения. Только командир звена Митин не боролся ни с самолетом, ни с болтанкой, самолет как будто сам его слушался.

В Сталинграде посадку произвели на аэродром Варопоново. В течение трех дней нам не разрешали перелет в Морозовск, и в эти дни мы с Гладковым побывали в Сталинграде. Город выглядел светлым, зеленым и чистым. И мы отдыхали, гуляя около Волги. Ни мы, ни жители Сталинграда тогда и не предполагали, какой ад пожаров и разрушений придется пережить этому городу через три месяца.

4 июня под вечер перелетели в Морозовск. Молодые летчики чувствовали себя все увереннее. В Морозовске наш полк поступил на формирование 221-й бомбардировочной дивизии. Кроме нашего полка, в состав дивизии поступили 794-й и 660-й бомбардировочные авиационные полки.

Командир дивизии Герой Советского Союза полковник И. Д. Антошкин встретил полк на аэродроме. Размахивая руками, он энергично командовал рассредоточением самолетов по окраинам аэродрома, знаками рук указывая, куда следует выруливать самолетам, выкатившимся с посадочной полосы.

Антошкин родился в 1900 году, участвовал в Гражданской войне, в 1927 году окончил Качинскую школу летчиков. В финской войне командовал 18-м авиационным полком скоростных бомбардировщиков (СБ) в составе ВВС 15-й армии. Лично водил эскадрилью на боевые задания. В мае 1940 года Антошкину за успешное выполнение боевых заданий в борьбе с белофиннами и проявленные при этом личную отвагу и мужество было присвоено звание Героя Советского Союза. В начале войны он был назначен командиром 23-й авиационной дивизии, а теперь формировал 221-ю бомбардировочную авиационную дивизию Резерва Верховного Главнокомандующего.

На другой день на совещании руководящего состава командир дивизии ознакомил нас с обстановкой, представил комиссара дивизии С. Черноусова, старшего инженера Д. И. Степанова и поставил задачу быть готовым по прибытии наземного эшелона переправиться на оперативный аэродром в состав 4-й воздушной армии для боевых действий по поддержке войск Южного фронта.

Обстановка складывалась благоприятно. 221-я дивизия хотя и формировалась в полосе Южного фронта, но еще находилась в резерве. Это обстоятельство давало возможность использовать некоторое время на совершенствование боевой подготовки молодых летчиков и экипажей, чем мы немедленно занялись, одновременно сколачивая звенья и эскадрильи.

Войска Южного фронта оборонялись. 4-я воздушная армия после тяжелых боев по поддержке войск на Изюм-Барвенковском плацдарме была обескровлена. В полках было менее чем по семь самолетов, а половина летного состава были «безлошадные».

Узнав, что в Морозовске находится еще штаб 50-й дивизии Дальней авиации, мы с Гладковым разыскали его и встретились с командиром дивизии, бывшим любимым командиром нашего полка. Принял он нас радушно. За столом мы с Гладковым наперебой рассказывали полковнику С. Лебедеву, как личный состав полка воевал под Ельней и защищал Москву. На прощание мы пожали друг другу руки, пожелав успехов в борьбе с ненавистным врагом.

13 июня полк перелетел на оперативный аэродром Верхняя Ольховатка в 30 километрах северо-восточнее Ворошиловграда. Самолеты эскадрильи замаскировали на опушке рощи. Организовали связь и уточнили вопросы взаимодействия с полком обеспечивающих истребителей. Нам установили готовность к боевому вылету, но задач не ставили. В этих условиях мы проводили полеты на отработку групповой слетанности, бомбометания и стрельбы по наземным целям. Командир дивизии поощрял нашу инициативу. К каждому полету на бомбометание или стрельбу я составлял тактическую обстановку и вводными по радио обозначал обстрел зенитной артиллерии и атаки истребителей противника для отработки тактических приемов преодоления их противодействия. Каждый летный день я заканчивал подробным разбором техники пилотирования, бомбометаний, стрельб и поведения экипажей при реагировании на вводные. После официального разбора летчики и штурманы эскадрильи подолгу затягивали беседу, задавая различные вопросы по тактике действий экипажей в различных ситуациях боевого полета.

— В чем главная опасность для летчика на войне? — спросил однажды Никотин.

Я ответил, что опасности, вообще отвлеченной для летчика, не существует. На войне опасность состоит из ряда отдельных угроз для жизни каждого и для бомбардировщика. Опасны атаки истребителей, в несколько раз менее опасен обстрел самолетов зенитной артиллерией. Кроме того, опасно отрываться от боевого порядка эскадрильи, терять ориентировку, терять скорость, не следить за расходом горючего. Так что некоторые угрозы были в полетах и раньше и могут возникнуть в будущем.

— А что значит овладеть тактикой бомбардировщика? — спросил летчик Недогреев.

— Овладение тактикой заключается в том, чтобы выполнить поставленную задачу, то есть разбомбить и уничтожить цель, предвидеть действия противника, преодолевать противодействие истребителей и зенитной артиллерии, сохранить самолет и экипаж, преодолев все угрозы одну за другой. Но главное — точно поразить цель, — ответил я.

— Товарищ командир, объясните, пожалуйста, что такое мужество, а то мы склоняем это слово все время, а что это такое, никто не говорит, — спросил Рудь.

— Мужество летчика — это способность в боевом вылете преодолеть или победить свой страх ради Родины и боевых товарищей, товарищ Рудь. Есть и другое мужество, основанное на честолюбии. Некоторые побеждают свой страх в бою, для того чтобы отличиться, выдвинуться среди других и получить награду.

— А если у меня и то, и другое, плохо это или хорошо? — не отставал Рудь.

— По-моему, хорошо, только первые мотивы мужества должны быть ведущими, — ответил я.

Над нашим аэродромом часто пролетали воздушные разведчики противника, но аэродром не бомбили. Так как воздушных стрелков в экипажи полк не получил, я предложил мастерам по вооружению стать воздушными стрелками. Большинство из них с радостью приняли предложение, и мы приступили к обучению новых воздушных стрелков стрельбе по воздушным мишеням и отражению атак истребителей противника во взаимодействии с верхними стрелками-радистами и другими стрелками звеньев и эскадрильи. Вместе с комиссаром Лучинкиным мы тщательно изучили политическое лицо и прошлое поведение каждого нового воздушного стрелка и провели с ними ряд бесед. Лучинкин говорил новым воздушным стрелкам, что они должны гордиться тем, что теперь принадлежат к летному составу.

Для проверки облетали вновь назначенных стрелков в воздухе. Большинство показали себя устойчивыми к перегрузкам и болтанке в полете, а тех, кто не выдерживал и пачкал пол в кабине, пришлось заменить. Остались недовольными только инженер по вооружению Д. Заяц и старший врач полка Левертов. Заяц ворчал:

— Какие из них стрелки? Они просто захотели есть летный обед да носить летное обмундирование. А кто теперь будет бомбы подвешивать под бомбардировщики и снаряжать пулеметы?

Левертов сетовал:

— Как же так назначать на летную должность без медицинской комиссии? Это же нарушение всех приказов.

Но медицинскую комиссию ждать было некогда. Каждый час мог последовать приказ на боевой вылет.

На совещании командир дивизии Антошкин на словах довел до руководящего состава директиву Верховного Главнокомандующего, в которой, наряду с другими причинами поражения наших войск на Керченском полуострове, указывалось на необходимость организации четкого взаимодействия наземных войск с авиацией. Антошкин сообщил, что немцы готовятся к наступлению, и потребовал повысить готовность к боевым действиям, тщательно изучив с летным составом порядок взаимодействия с наземными войсками.

Вечером 23 июня в полк поступило распоряжение рано утром перебазироваться на север, на аэродром Копенки в 30 километрах от Россоши, в состав 8-й воздушной армии Юго-Западного фронта. Начальник разведки дивизии Катеев информировал нас, что линия фронта в районе предстоящих боевых действий проходит от Солнцево на юг вдоль железной дороги до Прохоровки, 15 километров восточнее Белгорода, далее Ольховатка, Двуречная. В районе Щебекино, Волчанск, Ольховатка противник сосредоточил ударную группировку 6-й армии с большим количеством живой силы, танков и артиллерии.

8-я воздушная армия только что сформировалась на Юго-Западном фронте под командованием генерал-майора авиации Хрюкина Т. Т. В составе армии было пять истребительных, три бомбардировочных и две штурмовых дивизии, но большинство из них были обескровлены в предыдущих боевых действиях. Против Юго-Западного фронта действовал 4-й воздушный флот немцев в составе 1875 самолетов.

После того как нас проинформировали об обстановке и состоянии аэродрома Копенки, мы с Гладковым доложили командиру полка расчет на перебазирование эскадрильи и получили приказ готовиться к перелету.

На рассвете 24 июня полк организованно перелетел на аэродром Копенки. Бомбардировщики рассредоточили и замаскировали в зеленых посадках на западной окраине аэродрома. После доклада о перебазировании получили боевую задачу о нанесении всем полком удара под прикрытием истребителей по фашистским танкам на дороге от Волчанска на Октябрьское-2. Командир полка поручил мне в первом вылете возглавить полк. Первые два вылета оказались неудачными. В первом вылете нам приказали возвратиться из-за того, что истребители, предназначенные для сопровождения нашего полка с аэродрома Лентаровка, улетели прикрывать другой бомбардировочный полк. Во втором вылете, выйдя на цель, большинство бомбардировщиков эскадрильи не смогли сбросить бомбы по цели из-за неисправности бомбардировочного вооружения и недостаточного опыта применения его летным составом при бомбометании. Инженер по вооружению Заяц в какой-то степени оказался прав. При подготовке бомбардировочного вооружения к вылету сказалось отсутствие опытных мастеров по вооружению, которых мы забрали в воздушные стрелки. Девушки-оружейницы, накануне прибывшие в полк, еще недостаточно освоили новую для них боевую технику и работали неуверенно.

Вечером 25 июня мы получили приказ нанести удар по танкам противника в районе населенного пункта Ефремовка. Постановка задачи не заняла много времени. Все экипажи были готовы, только отметили место цели на картах. После неудачи с несбрасыванием бомб в предыдущем боевом вылете летный состав чувствовал свою большую вину и старался искупить допущенные ошибки.

По пути к самолетам летчик Недогреев крикнул Рудю:

— Коля! Врежем!

— Врежем! — отозвался Рудь.

Быстро взлетели. Эскадрилья собралась в боевой порядок — «клин звеньев». Небо раскинуло перед нами свои чертоги. На пронзительно синем пространстве громоздились белоснежные шапки кучевых облаков. С истребителями сопровождения связь установили еще на подходе к аэродрому Лентаровка, а над аэродромом к нашей эскадрилье уже пристроились пять истребителей ЛаГГ-3. Не делая круга над аэродромом, берем курс на цель. Яркое солнце светило нам в спину, а впереди на 15–20 километров все было видно как на ладони. «Солнце сзади будет благоприятствовать внезапности нашего удара», — подумал я. Надо будет использовать уход в сторону солнца после бомбардирования цели.

Гудят тысячешестисотсильные моторы. На каждом самолете больше «лошадей», чем в любом конном полку. Справа от моего самолета в звене летит бомбардировщик комиссара эскадрильи Лучинкина, слева, с небольшим принижением, пристроился вплотную самолет летчика Рудя. Он держит крыло своего самолета на уровне стабилизатора ведущего. Сначала я опасался случайного столкновения от такого близкого полета, но потом привык, уверовав в филигранную точность пилотирования этого молодого летчика. Я и Рудь хорошо видели лица друг друга и время от времени обменивались улыбками. Рудь свободно управлял самолетом и олицетворял уверенность в том, что преодолеет любое противодействие противника, поразит цель и благополучно возвратится на аэродром. В кабине он сидел спокойно, откинувшись на спинку сиденья. На губах его играла еле заметная улыбка, а глаза были серьезные и, как всегда, немного удивленные.

Вот и цель. На северо-западной окраине Ефремовки в четыре ряда стояло около шестидесяти немецких танков, а немного дальше — более ста различных автомашин.

— Боевой, — передает Желонкин и доворачивает меня на цель.

Танки закрывает носовая часть самолета. Оглядываюсь влево и вправо. Все самолеты с открытыми бомболюками как бы застыли на боевом курсе.

— Бомбы сброшены, — докладывает штурман.

— Фотографируй результаты удара, — приказываю ему.

— Есть, уже включил.

— Товарищ командир, все экипажи бомбы сбросили, — докладывает стрелок-радист Монзин.

Впереди справа появились разрывы зениток. Начинаю разворот от цели и осматриваюсь. Все лощины, дороги и села забиты немецкими войсками, танками, артиллерией и автомашинами. Бей по любой цели — не промахнешься. Такое большое скопление фашистских войск и боевой техники я наблюдал только в конце сентября 1941 года на рославльском направлении. Большинство колонн немецких войск двигалось от Волчанска на Нежеголь, на северо-восток. Сердце защемило. После разворота от цели слышу по радио радостный доклад командира звена Митина:

— Смотрите, смотрите! Горят!

Удар был удачный. Перечеркнутая девятью сериями бомб, цель была окутана черным дымом. Горели танки и автомашины. Истребителей противника в воздухе не было, и сопровождавшие нас истребители ЛаГГ-3 резвились, переходя с фланга на фланг и выписывая «ножницы» сзади боевого порядка эскадрильи.

Когда пролетели Лентаровку, редкая кучевая облачность кончилась, и перед нами стелилась грустная ширь полей с темными полосками посадок на горизонте. Сбросив напряжение, я любовался, как полевая дорога по зеленым полям убегала куда-то в прекрасную даль. После посадки на стоянке нас встретили начальник штаба полка, начальник оперативного отдела штаба дивизии Паркин и начальник разведки дивизии майор Катеев. Быстро опросив командиров звеньев летчиков, я доложил о выполнении боевой задачи и обстановке в районе боевых действий. Катеев долго наносил на карту обнаруженные в районе боевых действий скопления немецких войск, танков и автомашин и уточнял опросом собравшихся летчиков и штурманов места расположения, состав и направления движения вражеских войск. На вопрос Паркина, что он видел восточнее Нежеголь и Волчанска, командир звена Митин ответил:

— Товарищ подполковник, там бомбить не перебомбить. Войска в каждом населенном пункте.

— Катеев, беги быстрее на КП и докладывай в штаб воздушной армии Хрюкину, а я еще немного поговорю с летным составом, — сказал Паркин.

После этого успешного боевого вылета настроение поднялось как у летного, так и у технического состава. За ужином все возбужденно обсуждали прошедший вылет и острили. Желонкин сообщил мне, что результаты удара, судя по проявленной фотопленке, отличные.

Когда в полку возникли отказы бомбардировочного вооружения на самолетах и отдельные экипажи возвратились с боевого задания с бомбами, секретарь парторганизации Лузгарев в беседах с лучшими оружейниками и электриками установил причины этих отказов и поставил на партсобрании вопрос об обеспечении безотказной работы бомбардировочного вооружения. Коммунисты остро критиковали летчиков и штурманов за возвращение с боевого задания с бомбами. Коммунисты-оружейники высказали ряд соображений по рациональной эксплуатации бомбосбрасывателей летным составом и усилению контроля за подвеской бомб молодыми оружейницами. Штурман Желонкин предложил перенести бомбосбрасыватель из кабины летчика в кабину штурмана.

После партсобрания случаев отказа бомбардировочного вооружения на самолетах больше не было.

На другой день, 26 июня, полк двумя эскадрильями нанес три удара по мотомехчастям противника в районе Купино. В боевых вылетах каждую эскадрилью сопровождало звено истребителей ЛаГГ-3. Первый удар мы нанесли рано утром по скоплению автомашин и живой силы на восточной окраине Купино[66]. Над целью нашу девятку обстреляли две зенитные батареи и атаковала восьмерка истребителей противника. После сбрасывания бомб по цели увожу эскадрилью из-под атак «мессеров» энергичным набором высоты, а истребители сопровождения отсекают попытки вражеских истребителей атаковать бомбардировщики сзади снизу. По дорогам от Нежеголь на Купино и из Купино на Красную Поляну, поднимая пыль, двигались танки, артиллерия и автомашины противника.

Вторая эскадрилья, которую возглавлял Гладков, по маршруту к цели все время отставала, а при возвращении Гладков произвел посадку на аэродром наших истребителей. Как позже выяснилось, на его самолете не убралось шасси, и он вынужденно приземлился из-за нехватки топлива. Пока самолеты снаряжали бомбами и дозаправляли бензином для повторного вылета, штурман эскадрильи старший лейтенант Федор Елисеевич Желонкин собрал всех штурманов и проинструктировал их о повышении меткости и эффективности бомбардировочных ударов. Еще до начала активных боевых действий он проверил умения и навыки в навигации и бомбометании у всех молодых штурманов, подучил и потренировал слабых и снова проверил.

С Федором Елисеевичем Желонкиным я бессменно летал с 1939 года, и по службе росли мы с ним вместе. Я стал командиром звена, он — штурманом звена. Меня назначили командиром эскадрильи, его — штурманом эскадрильи.

Среднего роста, худощавый, стройный, Желонкин был хорошо физически развит и закален. В совершенстве владея самолетовождением и бомбометанием, он был наделен неутомимой работоспособностью и не очень утомлялся в воздухе. Обучая штурманов и проверяя навигационную подготовку летчиков, он обладал большим тактом и никогда не унижал подчиненных и не хвалился перед ними своими знаниями и боевым опытом, а старался зажечь у каждого стремление к творческому решению задач ориентировки и нанесения ударов по объектам противника. Он искренне радовался, когда ему удавалось вызвать гордость у летчиков и штурманов за самостоятельное решение сложных задач, возникавших при выходе на цели и их уничтожении.

Второй удар в середине дня мы нанесли по тем же объектам. Мы летели на запад над полями поспевающих хлебов. Изломом стальной ленты тускло сверкнула река Оскол. Пристроив истребители сопровождения, взяли от Волоконовки курс на Купино. Под самолетами проплывали обрывки незаконченных окопов, щелей и противотанковых рвов. Здесь недавно заняла оборону 28-я армия.

При подходе к цели обнаружили, что пятьдесят автомашин противника сосредоточились в роще на юго-западной окраине Купино, а колонна автомашин с артиллерией вытягивается по дороге из Купино на Красную Поляну. Решил бомбить и колонну, и скопление автомашин. Еще на подходе к цели нас начала обстреливать зенитка. По десять-двенадцать снарядов одновременно разрывались между бомбардировщиками. Стрелки и наши истребители организованным огнем отбивали атаки противника. Но вот бомбы сброшены, горят фашистские автомашины. Штурман докладывает о трех огромных взрывах, возникших в скоплении вражеских автомашин после нашего удара[67].

С боевого задания не вернулся экипаж командира звена второй эскадрильи Лантуха со штурманом Фрянским. Стрелки-радисты видели, как его самолет от атак истребителей вошел в кучевое облако и не вернулся.

После посадки у самолета заслушиваю доклады летчиков и штурманов о выполнении боевой задачи и результатах воздушной разведки. Докладывая, они возбужденно, энергично жестикулируют, ладонями показывая направления и порядок атак истребителей противника и объясняя свои действия в бою. Все ведут себя по-разному. Почти каждый после доклада просит разрешения закурить и глубоко, с удовольствием, затягивается папиросой. Штурман Извеков при ответах на вопросы немного заикался. Командир звена Митин докладывал о выполнении боевой задачи подчеркнуто спокойно, но, вернувшись к своему самолету, обругал своих стрелков и даже тихого ведомого летчика Никотина, а затем обрушился на техника самолета:

— Меренков! Ты опять не протер мне лобовое стекло кабины. Все стекло загажено мухами. В воздухе не разберешь, где грязь, а где истребители противника.

Меренков, вытянувшись, молчал. Он уже привык к беспричинной ругани своего командира после каждого боевого вылета и почти не обижался на него, зная, что через час он отойдет и будет, как всегда, добрым и заботливым.

Штурман Ревуцкий и стрелок-радист Моценко лежали около самолета, ничком на траве, не в силах справиться с последствиями душевного напряжения и переживаний боевого вылета. Подхожу к ним. Они быстро встают, но на вопросы отвечают односложно, чувствуют себя подавленно.

27 июня продолжаем бомбить сосредоточение немецких войск восточнее Нежеголь и Волчанска. В первом боевом вылете ударом по скоплению танков и автомашин на окраине Белянки мы подожгли три танка и десять автомашин, а во втором вылете нанесли удар по сорока автомашинам и артиллерии в местечке Волчья, уничтожив пять автомашин и два бензовоза[68]. Пламя и черный дым от горящего бензина высоко поднялись в небо. При отходе от цели эскадрилью обстреляли две зенитных батареи противника и атаковали три Ме-109. Их атаки легко отразили наши истребители сопровождения и стрелки-радисты.

После посадки еще не остывший от воздушного боя стрелок-радист Монзин, размахивая огромными ручищами, рассказывал мне, как нас атаковывали истребители и как действовали при отражении атаки ведомые летчики и стрелки. Старший сержант Геннадий Федорович Монзин был выдающимся стрелком-радистом ведущего командирского самолета. В нем ярко проявлялись мужественность и выразительная мужская красота. Монзин не только сам отважно сражался с истребителями противника метким огнем, не подпуская их близко, но умело руководил взаимодействием стрелков-радистов и стрелков ведомых самолетов боевого порядка в процессе воздушного боя. Сигналы его огромных рук понимали все летчики и стрелки. Среди стрелков-радистов эскадрильи он имел непререкаемый авторитет, и слушались его беспрекословно. Особое внимание Монзин уделял поиску тактических приемов отражения атак истребителей противника во взаимодействии с истребителями сопровождения. Монзин учил стрелков всегда видеть весь воздушный бой в задней полусфере, а не только атакующего истребителя, сосредоточивать огонь по наиболее опасному истребителю противника, не отключаться от рации и все время информировать о положении атакующих истребителей своего командира и экипажи самолетов эскадрильи. С ним мы отработали маневр бомбардировщика для ухода из-под огня по сигналам отворотами и скольжением, и в воздушных боях нам это неоднократно удавалось.

Во время ужина раскрасневшийся Рудь радостно вспоминал, как в последнем вылете с нашей эскадрильей ушли из района боевых действий еще пять наших истребителей, и, подшучивая над летчиками второй эскадрильи, сказал:

— К боевой эскадрилье даже над линией фронта пристраиваются наши истребители, а вы их над аэродромом не можете никак пристроить к себе.

— Не выхваляйся, а то пристроятся «желтоносые» — до дома не долетишь, — с обидой ответил ему капитан Каминский.

Рудь сделался серьезным и прекратил разговор.

После ужина мы с капитаном Рябовым пошли вдоль стоянки самолетов проверить маскировку и охрану самолетов. День угасал, осветив на короткий миг верхушки деревьев. Техники, механики и мотористы лежали и спали под самолетами вповалку на моторных чехлах. Недалеко от палатки оружейниц встретили подтянутого и начищенного летчика Муратова.

— Ты опять к нашим девчонкам? — спросил адъютант Рябов.

— Конечно, только вы, товарищ капитан, не подумайте чего плохого. Я к ним, как брат.

— А ты знаешь, Муратов, что командир полка запретил всякое «братание» с оружейницами?

— Знаю.

Трудный боевой день закончился. Большинство отдыхает, но любовь живет, несмотря ни на что.

28 и 29 июня боевых задач полку не ставили. Сверху начали экономить силы авиации. В эскадрилье ремонтировали и готовили самолеты, а летный состав отдыхал под самолетами в готовности к боевому вылету. Это было короткое затишье перед грозой. Дни стояли жаркие, знойные, без ветерка.

30 июня утром началось наступление 6-й немецкой армии из района Волчанска, Щебекино. Прорвав оборону 21-й и 28-й армий, не успевших закрепиться на новых рубежах и восстановить силы после предшествующих боев, колонны танковых и механизированных немецко-фашистских соединений устремились в северо-восточном и восточном направлениях на Скородное, Чернянку и Волоконовку и 2 июля на отдельных участках вышли на реку Оскол и начали бои за переправы[69].

Части и соединения 21-й и 28-й армий, отходя с рубежа на рубеж, тоже переправлялись через Оскол. Основной задачей нашего полка с началом наступления немецких войск было уничтожение танков, артиллерии и живой силы с тем, чтобы сдержать наступление врага и тем поддержать свои войска. 30 июня командир полка поставил задачу первой и второй эскадрильям нанести бомбардировочный удар по наступающим танковым колоннам и скоплению более ста автомашин у Варваровки.

Когда летчики и штурманы проложили на картах маршрут полета к цели, а стрелки-радисты получили данные у начальника связи полка, я дал летному составу краткие предполетные указания и пошел на стоянку самолетов. Вместе со мной шел Николай Петрович Гладков.

— Я не суеверный, но чувствую, что сегодня пробиться к цели будет трудно, — сказал он.

— Ничего, Петрович, пробьемся, — ответил я.

Около моего самолета Гладков остановился.

— Ну, дружище, быть может, больше не увидимся, — сказал он.

Обнялись, и Гладков пошел. Перед тем как подняться в кабину самолета, он помахал мне рукой. В черном реглане и шлеме с очками, высокий, мощный, он вселял уверенность в победе.

Пока я надевал парашют, осматривал приборы и проверял управление, техник Крысин протер стекла в кабине штурмана и особенно тщательно вытер лобовое стекло моей кабины.

Но вот зеленая ракета метеором прочертила дугу на небе. Техник Крысин провернул винты, и я запустил моторы. Командир полка находился уже на старте, выстраивая самолеты для взлета. Взревели моторы, отпущены тормоза, и бомбардировщик рванулся вперед. Знакомая тяжесть перегрузки навалилась на тело, прижимая его к спинке. Набрав скорость, слегка поднимаю переднее колесо. Скорость самолета нарастает еще более стремительно. Перед концом аэродрома плавно отрываю самолет от земли, немного выдерживаю его на высоте отрыва и перевожу в набор высоты. Стрелок-радист докладывает:

— Шасси убралось, все в порядке. Ведомые взлетают за нами без задержек.

Собрав эскадрилью в боевой порядок, лечу на аэродром истребителей.

— Эскадрилья Гладкова летит за нами на дистанции два километра, — сообщает Монзин. — Истребители сопровождения пристроились.

Устанавливаю радиосвязь с командиром четверки наших «лаггов» и беру курс на цель.

Эскадрилья летела между ослепительно белыми кучевыми облаками, как по ущелью. Впереди, в клубах желтой пыли, просматривается Варваровка, но танков еще не рассмотреть. Обстановка в воздухе резко изменилась. Уже на подходе к цели эскадрилью атаковали восемь Ме-109, а над целью в воздушном бою участвовали уже восемнадцать «мессеров» и несколько истребителей Хе-113. Атаки противника были отбиты истребителями сопровождения и огнем стрелков. Зенитная артиллерия пристрелялась по нашему ведущему звену. Клубы дыма от рвущихся зенитных снарядов окружили наши самолеты. В кабине пахло сгоревшей взрывчаткой. Бомбовый удар нанесли по скоплению танков и автомашин противника на северной окраине Варваровки. Штурман отметил более десяти очагов пожаров и пять больших взрывов, возникших на цели от разрывов наших бомб[70].

После удара по цели начал уводить эскадрилью из-под атаки истребителей противника путем энергичного набора высоты. Этот тактический прием был задуман и опробован в предыдущих воздушных боях. Он основывался на преимуществе в тяговооруженности нашего бомбардировщика над истребителем Ме-109. При этом наши истребители сопровождения тоже получали преимущество. Заранее взяв превышение и используя оборонительный огонь бомбардировщиков, они атаковывали преследующих нас истребителей на наборе высоты, заставляли их отказаться от продолжения атак.

Гладков, до того как к его эскадрильи не пристроились истребители сопровождения, решил идти на цель без прикрытия. Над целью вторая эскадрилья была атакована более чем двадцатью истребителями противника. Бой был жестокий, и, хотя наши истребители помогали эскадрилье Гладкова отразить атаки, «мессерам» удалось поджечь самолеты старшего сержанта Муратова И. Е. и летчика Пастухова. Горящие, они некоторое время продолжали полет, и, отбивая атаки, стрелок-радист Печорин с самолета Пастухова сбил один «мессер». В районе Круглое летчик Муратов, штурман Извеков Е. Д., стрелок-радист Захаров и стрелок Кривощекин покинули горящий бомбардировщик с парашютами, но немедленно были атакованы истребителями противника. Применив скольжение, они достигли земли. Летчик Пастухов долетел на горящем самолете до Волоконовки, где экипаж покинул самолет с парашютами.

В тот же день вечером четырьмя звеньями мы нанесли удар по скоплению танков и автомашин западнее и севернее Огибная, уничтожив два танка и несколько автомашин[71]. Командиры и летчики трех звеньев первой эскадрильи, проявив настойчивость и мужество, несмотря на яростное противодействие истребителей и зенитной артиллерии противника, прорвались к заданной цели и нанесли по ней бомбовый удар.

Звено второй эскадрильи под командованием младшего лейтенанта Ткаченко под прикрытием пяти наших истребителей дважды пыталось прорваться к цели, но, атакованное превосходящими силами истребителей, вынуждено было возвращаться. После второй попытки самолет командира звена был подожжен огнем истребителей Ме-109. Ткаченко В. Т. посадил горящий самолет на фюзеляжу пункта Комышеваха. После приземления экипаж, использовав бортовые огнетушители, сумел погасить пожар на самолете.

Вечером, когда ложились спать, заметили, что многие матрасы пустовали.

— Коля, тебе не кажется, что скоро и наши матрасы могут оказаться свободными? — обращаясь к Рудю, спросил Недогреев Н. Я.

— Можешь не беспокоиться, меня не собьют, а если и собьют, то я все равно вернусь, даже приползу, а на свой топчан вернусь, — ответил Рудь.

— Не зазнавайся, Коля. Штурман Каменский подсчитал, что через тридцать вылетов все топчаны будут пустые.

— Откуда такой бред?

— Это не бред, Коля, а математика. Под Москвой полк выполнил около шестисот боевых вылетов и потерял двадцать три самолета. Это значит, что одна потеря приходится примерно на тридцать боевых вылетов.

— Плевал я на такую математику. Я свой топчан не освобожу. Давай лучше спать, — заключил Рудь, вытягиваясь на соломенном матрасе.

Но лечь спать не удалось.

— Командирам эскадрилий и всему летному составу немедленно явиться на командный пункт! — прокричал запыхавшийся посыльный.

На командном пункте командир полка поставил задачу с рассветом нанести удар по танкам противника у пункта Ямы. Объявив летному составу боевой расчет, порядок нанесения удара и приказав разбудить всех в два часа тридцать минут, я пошел спать. А спать оставалось всего два часа.

1 июля для первого удара самолеты вырулили на старт еще в темноте, а взлетели в предрассветных сумерках. Эскадрилья собралась в боевой порядок — «клин звеньев».

Летим на цель. Слева вел звено бомбардировщиков С. Я. Митин, справа — Н. П. Шенин. Под крылом проплывали поля и долины речушек, залитые туманом как молоком. Вот и река Оскол, чем-то немного напоминавшая мне родной Хопер.

— Боевой, — передает Желонкин.

Бомбы точно накрыли скопление танков и автомашин противника[72]. Удар застал фашистов врасплох. Только вдогонку нам стреляет зенитная артиллерия. После зениток замыкающее звено атакуют сзади два истребителя Ме-109 и один Ме-110. Хорошо, что над рекой Оскол вражеских истребителей отсекли наши «яки», а то нам бы не избежать потерь.

Второй удар мы нанесли по той же цели под прикрытием девяти наших истребителей, уничтожив несколько танков и автомашин. Над целью эскадрилью атаковали шесть «мессеров», но и их отогнали наши истребители[73].

В эти дни мне много помогал комиссар эскадрильи Д. А. Лучинкин. Выше среднего роста, атлетического, поистине богатырского сложения, он ярко олицетворял наиболее типичные черты русского характера: постоянство, веру в свои силы и непоколебимую веру в победу над врагом. Лучинкин был хорошо связан с людьми эскадрильи, любил политработу, но не отмежевывался и от летных вопросов организации и выполнения боевых задач. Как летчик, он безукоризненно пилотировал самолет и обладал живым тактическим мышлением. Естественно и просто, без громких фраз и лозунгов, он умел формировать боевое настроение в эскадрилье, опираясь на партийную организацию и показывая пример выполнения сложнейших боевых задач в воздухе.

Третий удар эскадрилья нанесла в одиннадцать часов по колоннам танков и автомашин противника у Рубленого и Комиссаров, вылетая немедленно по готовности звеньев.

Четвертый раз в этот день эскадрилья вылетела для удара по фашистским войскам, прорвавшимся в район Лубянки. Подлетев к аэродрому истребителей, мы встретили стену мощной грозовой облачности. Истребители сопровождения взлетать отказались, выложив на аэродроме стрелу в сторону грозы, а нам передали по радио приказ возвратиться на свой аэродром[74].

Итак, ведем активные боевые действия шестой день. В эскадрилье потерь пока нет. Вместе со своим стрелком-радистом Монзиным Г. Ф. много внимания уделяю организации обороны боевого порядка эскадрильи в воздухе. Каждому стрелку-радисту и воздушному стрелку определены ответственные секторы наблюдения и огня. Эти секторы перекрывали друг друга. Летчики просматривали переднюю полусферу в сторону ведущего, а штурманы — переднюю полусферу во внешнюю сторону и вниз. Каждый обнаруживший в своем секторе истребитель противника должен был немедленно оповестить о нем свой экипаж и по радио ведущего командира и все экипажи остальных самолетов.

Когда истребитель противника одновременно обнаруживали несколько человек, то в эфире начинался галдеж, и в этих случаях порядок наводил Монзин или я приказывал всем замолчать.

Приобретение боевого опыта делало решения и действия летчиков в боевых вылетах более гибкими, а волю более твердой. Для себя я отмечал, что это было не плохо для летчиков, весь опыт которых состоял из трех месяцев пребывания в полку и 10–12 боевых вылетов. Летчик Никотин A. C., подтянутый и аккуратный, с юношески угловатой фигурой, был всегда бледен и молчалив. Казалось, что улыбка не посещала его лицо. Летчики подшучивали над ним, говоря, что танки, автомашины и артиллерийские орудия, выглядевшие с воздуха очень маленькими козявочками, вдохновляли Никотина тем, что он полагал, что и его бомбардировщик с земли выглядит маленькой птичкой и, следовательно, для зенитчиков представляет трудную цель. Но скромного, несмелого и замкнутого Никотина, глубоко переживающего каждое замечание командиров, совершенно нельзя было узнать в воздухе. Как только самолет отрывался от земли, им управлял уверенный в своих силах, смелый, инициативный и решительный летчик.

Штурман звена Иванников В. Н. прослыл снайпером бомбометания. Все расчеты он выполнял в уме и прицеливался в кратчайшее время, но в воздушном бою забывал про ориентировку и иногда попадал впросак, когда командир звена Митин спрашивал внезапно: «Где находимся?»

Смело и уверенно выполняли боевые задачи летчики Падалка С. С. и Недогреев Н. Я. Недогреев показал себя не только мужественным и искусным летчиком, но и инициативным и ответственным. Это он сбросил бомбы по танкам противника, когда у ведущего бомбы не упали из-за отказа бомбардировочного вооружения.

Особенно из всех высокими боевыми качествами отличался летчик Рудь Н. М. Воевал он смело, с боевым задором. В полете не испытывал страха. Большим подспорьем в бою было чувство боевого товарищества с членами экипажа и чувство локтя с другими самолетами боевого порядка. Поэтому в боевом порядке Рудь держался близко от командира, надеясь на его силу, опыт, умение и возрастание мощи от совместных действий. Как летчик, Рудь обладал, наряду со смелостью, и врожденной осторожностью. Самолет перед боевым вылетом, подвеску бомб и подготовку экипажа проверял сам, и очень тщательно, требуя устранить малейшие обнаруженные недостатки. Когда нас атаковывали истребители противника, Рудь кричал: «Бей фашистских стервятников!» На земле он часто улыбался и радовался всему хорошему: завтраку, надежному самолету и экипажу, успеху в боевом вылете и возможности потанцевать вечером с солдатками или местными женщинами. Глядя на него, инженер Пархоменко П. И. говорил:

— Молодец! Умеет жить, находя радость во всем, что нас окружает на войне.

2 июля бои разгорелись с новой силой. В этот день мы четыре раза вылетали для нанесения ударов по наступающим фашистским войскам. Наша задача заключалась в том, чтобы разрушить немецкие переправы через Оскол и уничтожением танков, автомашин и живой силы противника помочь войскам 21-й армии переправить свои части на восточный берег реки Оскол и организовать заслон немецко-фашистскому наступлению.

Адъютант эскадрильи Рябов П. П. построил экипажи. Я дал летному составу предполетные указания и направился к самолету. У самолета меня всегда встречал техник Крысин и на два шага сзади него — стрелок-радист Монзин и воздушный стрелок Новиков А. Н. Они защищали бомбардировщик от атак истребителей противника сзади. Два друга, два боевых товарища. Высокий мощный Монзин Г. Ф. и невысокий, но плотный Новиков.

Воздушный стрелок Алексей Николаевич Новиков был молодой старший сержант. Ему было двадцать лет. В воздушные стрелки он первым попросился из механиков по вооружению. Его серые пристальные глаза пронизывали собеседника. Короткие прямые волосы были зачесаны слегка в сторону. Непрерывно летая на боевые задания, он приобрел большой боевой опыт и славу непробиваемого воздушного стрелка. В воздушных боях ему немало пришлось испытать, но ни разу он не допустил атакующих истребителей противника к хвосту нашего самолета. Короткими снайперскими очередями он отбивал намерения истребителей противника продолжать атаки нашего бомбардировщика сзади снизу. Воздушные стрелки и радисты любили и уважали Новикова за особую скромность, стойкость в бою и за умение смело и самоотверженно бить воздушного противника. Новиков летал на боевые задания всю войну, совершил более двухсот боевых вылетов и участвовал весной 1945 года в последних ударах по врагу в Берлине, но ни разу самолет, защищаемый им, не был сбит в воздушных боях.

Взлетели в половине седьмого утра. Веду эскадрилью под прикрытием четырех ЛаГГ-3 разрушать немецкую переправу у Осколища. При подходе к цели обнаружили, что переправа разрушена, а рядом, у Средней Лубянки, наведена новая переправа, по ней идут танки, а около нее на западном берегу скопилось много вражеских танков и автомашин. Принимаю решение бомбить вновь обнаруженную переправу и разворачиваю эскадрилью на нее. Но прямо над переправой было тесно от наших и фашистских истребителей, крутившихся в смертельной карусели воздушного боя. Опасаясь столкновения, я с первого захода не смог вывести эскадрилью для удара по переправе. Отвернув влево, снова завожу боевой порядок эскадрильи на цель. Истребители продолжают воздушный бой над переправой.

Будь, что будет, решил я и повел эскадрилью через рой дерущихся истребителей. Впереди меня по курсу вертикально вверх выскочил наш истребитель ЛаГГ-3, а за ним в преследовании желтым брюхом ко мне поднимался Ме-109. Немного довернув, я атаковал немецкий истребитель, открыв огонь из передних пулеметов, и подал по радио команду «Огонь!». Очередь была удачная, на глазах у всей эскадрильи «мессер» вспыхнул и свалился на крыло[75]. Желонкин передал:

— Боевой, влево пять, так держать.

По радио понеслись возгласы восхищения и боевого задора. Перекрывая всех, я приказал по радио:

— Держать боевой!

Эскадрилья замерла. Между моим самолетом и бомбардировщиком комиссара Лучинкина сверху вниз промчался наш истребитель Як-1. Справа и слева проносились наши и вражеские истребители. Стрелки вели огонь в азарте воздушного боя. Но вот бомбы сброшены, и опять крики восторга по радио:

— Переправа разрушена! Две бомбы в переправе!

После сбрасывания бомб нас атаковали четыре «мессера», но их атаки были успешно отбиты истребителями сопровождения и огнем стрелков. После разворота от цели вижу, что переправа разрушена, а на западном берегу горит несколько автомашин[76]. Во втором вылете всем составом эскадрильи мы разрушили вновь наведенную немцами переправу у Осколища и уничтожили до десяти автомашин и несколько танков у переправы[77]. Атаку четверки фашистских истребителей отбили сопровождавшие нас истребители.

В третьем вылете восемью бомбардировщиками под прикрытием шести «лаггов» мы нанесли удар по скоплению 40 танков и 60 автомашин на северо-западной окраине Фащеватое, уничтожив несколько танков и автомашин.

Заруливая после посадки, я заметил, что на аэродроме происходит что-то необычное. Техники и мотористы грузили в автомашины имущество со стоянок самолетов. Встретивший меня старший техник эскадрильи Белов сообщил, что приказано срочно перебазироваться на аэродром совхоза «Лисичанский», потому что к нашему аэродрому уже близко подошли передовые части немцев и их продвижению никто не препятствует.

Доложив начальнику штаба полка майору Стороженко М. П. о выполнении боевой задачи, сразу получаю новую — ударом эскадрильи разрушить переправу через Оскол у Чернянки, а после выполнения боевой задачи произвести посадку на аэродром совхоза «Лисичанский». Показав место нового аэродрома и сообщив, что для приема самолетов туда уже вылетел на самолете Пе-2 командир полка, Стороженко убежал организовывать перебазирование наземного эшелона полка на новый аэродром.

Пока я готовился к постановке боевой задачи, а бомбардировщики — к повторному вылету, у моего самолета собрался весь летный состав. Кто-то затеял спор, кому в бою труднее — ведущему или ведомому.

— На ведомые самолеты направлены все атаки истребителей противника, — сказал летчик Падалка.

— Не совсем так, — возразил ему стрелок-радист Монзин. — «Мессера» атакуют и пытаются сбить прежде всего ведущего бомбардировщика, но они при этом попадают под огонь стрелков с ведомых самолетов. И тогда истребители кидаются на ведомых, чтобы с ними разделаться, а затем сбить ведущего.

— Ведущий отвечает за выполнение боевой задачи, и по нему сосредоточен огонь всех зенитных средств и истребителей противника, — поддержал Монзина штурман Каменский И. И.

— А почему же тогда ведомые самолеты чаще сбивают? — не унимался Падалка.

— Потому, что все ведомые защищают ведущих, а ведущие организуют оборонительный огонь всей группы, — ответил командир звена Митин.

— Хватит болтать. Слушай боевую задачу, — прервал спор адъютант эскадрильи Рябов.

Когда я ставил летному составу боевую задачу, подошел летчик старший сержант Муратов, самолет которого был сбит истребителями противника 30 июня. Зная о том, что, после того как его экипаж покинул горящий самолет с парашютами, их атаковали восемь Ме-109, я спросил у Муратова:

— А где остальные?

Вместо ответа он достал из кармана залитый кровью комсомольский билет штурмана Извекова В. Д., простреленный фашистской пулей в самом центре, и сказал, что всех смертельно раненных сдал в медсанбат. Жаль было Извекова. Я живо вспомнил его юное лицо с выражением удивления в больших глазах. Обратившись к личному составу и подняв комсомольский билет над головой, я сказал несколько слов об этом замечательном штурмане и открыл митинг. Летчики, штурманы и стрелки в своих коротких выступлениях клялись отомстить фашистским стервятникам за Извекова.

Об этом экипаже хотелось рассказать особо. Старший сержант Иван Егорович Муратов был выдающимся летчиком и сразу обратил на себя внимание командиров и товарищей. Горячий, порывистый и настойчивый, он быстро завоевал авторитет смелого и умелого бойца. В воздухе и на земле он боролся за честь своего звена и эскадрильи. Летный состав любил его за добродушный характер, чувство товарищества и за искреннюю преданность летному делу. Он отлично выполнял боевые задания в группе и еще лучше — задания по разведке. Выполняя боевые задачи одиночно экипажем-охотником, он всегда искал важную цель и метко поражал ее бомбами и пулеметным огнем. В его экипаже царила боевая дружба. Штурман и стрелки понимали в бою друг друга с полуслова. По путевке комсомола он поступил в Оренбургское летное училище, которое в 1941 году закончил с отличием. Летом 1943 года ему было присвоено звание младшего лейтенанта, и он был назначен командиром звена. К началу 1944 года он совершил более ста пятидесяти боевых вылетов и был награжден тремя боевыми орденами. Под стать Муратову был и штурман экипажа старший сержант Виталий Дмитриевич Извеков. Закончив в 1939 году среднюю школу, он поступил в Оренбургскую школу летчиков-наблюдателей и закончил ее в 1941 году. Мужественным поведением, отвагой и настойчивостью он создал себе славу воздушного разведчика. К концу 1944 года он совершил более ста тридцати боевых вылетов. Был сбит и тяжело ранен в грудь, но после излечения снова вернулся в полк и продолжал наносить с воздуха удары по фашистам.

Впоследствии Муратов рассказал о том, как был сбит его бомбардировщик. При ударе по скоплению танков и автомашин в районе Волчанска эскадрилья была атакована истребителями противника. Самолет Муратова загорелся, но продолжал полет на цель. Только сбросив бомбы на танки противника, Извеков дал курс на свою территорию. Объятый пламенем самолет развалился на части. Экипаж воспользовался парашютами, но Извекова атаковали истребители, и он получил сквозное ранение в грудь. Муратов после приземления нашел истекавшего кровью Извекова и доставил его в медсанбат.

Как только последний самолет был заправлен бензином, эскадрилья вылетела на боевое задание. После взлета недалеко от аэродрома мы обнаружили отдельные разрозненные группы наших отходящих войск, а еще через 10–15 километров увидели колонны фашистских войск, двигавшихся маршевым порядком в направлении Россоши. Сердце сжалось от боли за судьбу Родины.

В четвертом боевом вылете мы должны были разрушить переправу через Оскол у Чернянки. К цели летели в дожде, но все летчики хорошо держались в боевом порядке. Переправа у Чернянки оказалась разрушенной, и мы нанесли удар по скоплению войск противника западнее Чернянки, уничтожив несколько танков и автомашин противника[78].

На обратном маршруте дождь прекратился. Выглянуло солнце. Земля, омытая дождем, была разрисована сочными желтыми и зелеными красками. Путь эскадрильи временами преграждали несколько узких полос дождя. Некоторые из них просвечивались. После пролета одной из таких полос боевой порядок эскадрильи был освещен яркими лучами спустившегося к горизонту солнца, и в этот миг на противоположной гряде облаков возникла огромная тень наших самолетов. Видение длилось около двадцати секунд. Летчики от восторга кричали по радио без позывных:

— Смотрите! Смотрите!

Посадку на незнакомом аэродроме произвели четко, как будто всегда здесь летали.

В этих напряженных боевых вылетах летный состав почувствовал, что жизнь каждого члена экипажа зависит друг от друга, и прежде всего от товарищей, летящих рядом. Это обстоятельство породило крепкую беззаветную боевую дружбу, которой каждый из нас очень дорожил, пронеся ее не только через войну.

Вечером по пути к импровизированной столовой я зашел за Николаем Петровичем Гладковым. Он заканчивал разбор боевых вылетов с летным составом, и я присел в сторонке, чтобы его подождать.

Потери, понесенные второй эскадрильей в последние дни, не сломили Гладкова. У него появилась только некоторая резкость в отношениях и чувствовалась напряженность во всем его поведении. Все это только способствовало его слитности с бешеным ритмом войны. Разбирая действия летного состава в боевых вылетах этого дня, Гладков освещал их сквозь понимание всех событий и особенностей боевых действий. На разборе он открывал своим подчиненным то, что они обычно не замечали: и слабость ПВО, и осторожность истребителей противника. Анализируя участие экипажей в бою, он не только указывал недостатки в действиях летчиков, штурманов и стрелков-радистов, но и подмечал новые тактические приемы, отрывался от простой фиксации фактов, стремился сделать обобщения для проведения последующих боевых действий. Гладков чувствовал себя в ответе за все, что делалось в эскадрилье, и особенно за выполнение боевых задач. Он гордился боевыми успехами летного состава полка и эскадрильи и тяжело переживал потери и неудачи. Он знал, что, нанося чувствительные удары по врагу, он помогает идти к общей победе над фашистскими захватчиками. Некоторые приписывали ему смелость, основанную на презрении к смерти. Но они глубоко заблуждались. Его смелость и мужество основывались на воинском долге и командирской ответственности за выполнение боевых заданий.

По пути в столовую в разговоре с Гладковым мы отметили, что, несмотря на перебазирование взаимодействующих с нами истребителей на другие аэродромы в связи с продвижением немцев, прикрытие наших бомбардировщиков истребителями было очень организованным и надежным. За весь день напряженных боевых действий наш полк не потерял ни одного самолета. Чувствовалось умелое руководство боевыми действиями со стороны руководства воздушной армии.

Вечером на партсобрании эскадрильи обсуждался один вопрос: «О повышении эффективности бомбардировочных ударов по наступающим колоннам вражеских танков». Штурман Чернышов С. П. предложил наносить удары с меньших высот, более рационально выбирать направление захода на цель и интервал в серии между сбрасываемыми бомбами. Желонкин высказался за построение боевого порядка для удара по танкам в колонну звеньев и самолетов. Ему страстно возразил заместитель командира эскадрильи Медведев К. А., указав, что в таком боевом порядке нас расколошматят истребители противника. Но в целом обсуждение оказалось полезным. Мы снизили высоты при бомбардировке танков и строже стали подходить к определению других элементов тактических приемов.

3 июля полк двумя эскадрильями с утра до вечера наносил удары по переправам противника через реку Оскол западнее Чернянки и по фашистским танкам, автомашинам и войскам западнее переправ. Все четыре вылета были успешными. Бомбардировочными ударами мы разрушили мост, переправу, сожгли и повредили много танков и автомашин[79]. Особенно меткий удар по вражеским танкам нанес в этот день штурман второй эскадрильи Каменский.

Старший лейтенант Иван Иванович Каменский был среднего роста, стройный и подвижный. Для своих двадцати пяти лет он выглядел очень молодо. Мелкие черты лица временами озарялись спокойной улыбкой, но по характеру он был немного меланхоличный. С Гладковым он летал давно. Энергичный, волевой, прекрасный штурман и бомбардир, он держал на высоком уровне штурманскую службу в эскадрильи и личным примером учил штурманов точной ориентировке и меткому поражению целей. В полку он выделялся ясностью ума, глубоким пониманием наземной и навигационной обстановки, а также умением делать из этого правильные выводы и реализовывать их в боевых вылетах. За войну он совершил около ста двадцати боевых вылетов, в которых проявил мужество, находчивость и штурманское мастерство.

Вечером комиссар полка Куфта собрал весь личный состав и зачитал телеграмму, присланную из штаба дивизии, в которой объявлялась благодарность летному составу дивизии от Военного совета 21-й армии. В телеграмме говорилось: «За отличные боевые действия по мотомехчастям противника в периоде 28 по 30 июня 1942 года всему летному составу дивизии объявляем благодарность»[80].

Затем Куфта Ф. А. зачитал приказ командующего 8-й воздушной армией от 1 июля 1942 года, в котором объявлялась благодарность всему личному составу полка за успешную боевую работу[81].

Летному составу было очень приятно и радостно, что их боевые усилия по помощи войскам 21-й армии, отходящим под напором превосходящих сил противника, замечены и оценены командованием армии и командующим 8-й воздушной армией.

После зачтения телеграмм Рудь начал приставать к комиссару с вопросами:

— Товарищ комиссар, наши войска опять отходят. Мы несем большие потери. А когда же союзники откроют второй фронт?

— Когда-нибудь откроют. Обещают, — уклончиво отвечал Куфта.

— На них надо нажать, — не унимался Рудь.

— А вы читали в «Правде» о ленд-лизе, товарищ Рудь?

— Читал, только мне было стыдно читать этот договор. Идет война, льется кровь, а американцы, как торговки на базаре, — ответил Рудь.

— Ну вот, еще пишут, что они делают налеты на Германию, — добавил комиссар.

Тогда мы еще не знали, что Черчилль в своих мемуарах напишет позже: «В течение последних шести месяцев 1942 года ни одна американская бомба не была сброшена на Германию».

4 июля с утра эскадрилья находилась в готовности к вылету. Задачи ставились и отменялись каждый час, но команды на вылет не поступало. Инженер Римлянд предположил, что это из-за нехватки бензина. Наконец, нам приказали немедленно нанести удар по переправе немцев через Дон у Гремячего. Цель была в полосе соседнего фронта, и нас неприятно поразило то, что вражеские войска, наступавшие от Курска, уже вышли на подступы к Воронежу. Слово «Дон» ударило по сознанию как набатный колокол.

Быстро ставлю боевую задачу летному составу, и около семнадцати часов эскадрилья уже летела на цель. Когда до объекта удара оставалось менее половины пути, у Голодаевки встретили мощную грозовую облачность. Пытаясь обойти грозу с запада, попали в проливной дождь и очень сильную болтанку. Земля скрылась под низкими облаками. Молнии прорезали боевой порядок во всех направлениях. Через лобовое стекло ничего не видно. Открываю боковые форточки. В кабину врываются брызги грозового дождя. С концов крыльев стекали сине-белые шнуры электрических зарядов. Оценив, что в таких условиях ведомым в боевом порядке не удержаться, я вывел эскадрилью из грозы и попытался обойти грозовую облачность с востока, но там было еще хуже. Осмотрев показания пилотажных приборов, всматриваюсь вперед, пытаясь найти проходы в нагромождениях грозовых туч. Но мощные вертикальные потоки разбросали боевой порядок. Сначала начал отставать самолет летчика Никотина A. C., затем провалилось и исчезло звено Митина С. Я. В следующее мгновение в черном облаке среди полыхающих молний скрылось звено Шенина Н. П., и только самолеты заместителя эскадрильи Медведева К. А. и летчика Рудя Н. М. каким-то чудом держались около моего самолета, каждую секунду угрожая мне столкновением. Рудь летел вплотную со мной. На его лице не угасала улыбка и восхищение. «Вот буревестник-то, — подумал я. — Летим в бездне опасности, а он ликует».

Земли не видно. Фонарь кабины заливают потоки дождя и града. Пилотирую самолет по приборам. В этих условиях, убедившись в бесплодности найти цель, приказываю по радио всем экипажам выходить из грозы на восток и возвращаться на свой аэродром.

Вышли из грозы. Летим на аэродром. После потрясающей силы грозы изумрудная земля выглядела свежей и благодатной. После посадки обнаружили трещины на фонарях и небольшие вмятины на обшивке самолетов от града.

5 июля с рассветом летный состав и техники были уже у самолетов. Подошел старший техник эскадрильи Белов и доложил:

— Товарищ капитан, для выполнения боевых задач полностью готовы шесть бомбардировщиков.

Воентехник 1 ранга Белов К. Н., коренастый, крепкий в плечах, весьма продуманно и четко организовал эксплуатацию сложных боевых самолетов в полевых условиях. С внешне сурового лица, заматерелого на солнце и ветрах, смотрели добрые заботливые глаза. Я его знал еще с 1939 года, когда служил на Дальнем Востоке. Инженерно-техническая струнка въелась в него за пятнадцать лет службы в авиации. Спокойно, без суеты, Белов организовывал ремонт и восстановление поврежденных в боях бомбардировщиков. Уверенно эксплуатировал как отечественные, так и американские самолеты, не зная ни одного слова по-английски.

Выделив один самолет для воздушной разведки и пять бомбардировщиков для удара по переправе немцев через реку Оскол, я приказал собрать летный состав для постановки боевой задачи.

Быстро подготовив экипажи, мы немедленно взлетели и бомбовым ударом разрушили переправу немцев через Оскол у Лубянки, уничтожив несколько фашистских автомашин у переправы. Вслед за первым мы нанесли повторный бомбовый удар по той же цели, для того чтобы не допустить проведения восстановительных работ и постройки новой переправы.

Во второй половине дня наша эскадрилья нанесла два удара и разрушила вражеские переправы через Дон у Гремячьего[82]. Противник оказывал у переправ яростное противодействие огнем зенитной артиллерии и атаками истребителей. Над переправой у Гремячьего атаками двух истребителей Ме-109 был подожжен самолет Никотина. На горящем бомбардировщике летчик перелетел на восточный берег Дона, приказал экипажу покинуть самолет с парашютами и сам, раненный, выпрыгнул. Все благополучно приземлились. Раненого летчика Никотина отправили в госпиталь, а штурман Орлов М. Д. возвратился в полк. Это была первая боевая потеря в эскадрилье за одиннадцать дней боевых действий. До этого было нанесено двадцать три удара по врагу без потерь.

Обстановка в районе боевых действий резко осложнилась. Передовые части войск противника вышли в район юго-восточнее Острогожска. Между реками Оскол и Дон почти по всем дорогам, в направлениях на восток и юго-восток, двигались большие и маленькие колонны танков, автомашин и артиллерии. Связь с нашими отходящими войсками была частично нарушена, и разобраться, по какой дороге наступали фашистские войска и по какой дороге отходили наши части, было очень трудно даже нам, летчикам. В окутанных пылью колоннах невозможно было отличить наши машины от немецких. Для того чтобы различить кресты на фашистских танках, приходилось снижаться до бреющего полета и лететь вдоль колонны с подветренной стороны. Поэтому мы и бомбили фашистские войска только в доподлинно известных местах, у переправ, хотя передовые части противника ушли далеко на восток.

Для того чтобы определить состав и принадлежность войск, двигавшихся по дорогам, экипажи командира звена Митина, летчиков Рудя и Погудина А. М. в течение всего дня вели воздушную разведку между реками Оскол и Дон.

Первым возвратился из разведки самолет летчика Рудя, за ним провел посадку самолет командира звена Митина. Вместе с майором Катеевым Я. М. под деревьями ожидаем возвратившихся разведчиков.

Подошел Рудь и доложил о выполнении задания на разведку и о проведенном им воздушном бое. Не остывшее от боевого возбуждения лицо летчика слегка горело, в больших глазах светился яркий ум. Волевой подбородок и губы выражали уверенность человека, знающего и любящего военное летное дело. Он воевал инициативно и дерзко. Дух боевых действий для Рудя олицетворяли бомбардировочные удары, добывание разведывательных данных, напряжение воздушных схваток, взрывы, пламя и, конечно, его боевые товарищи. В душе он искренне верил в цели и задачи войны, в неизбежность разгрома фашистских войск, понимал свою роль, но из кокетства любил задавать командирам и комиссарам каверзные вопросы. В нем привлекали уверенность, смелость и дерзость в бою. Однако между боевыми вылетами Рудь внешне всегда выглядел изумленным и немного робким. Большой талант летчика и бойца у него непринужденно сочетался с ребячеством.

Начальник разведки штаба дивизии майор Катеев лично сам опрашивал экипажи разведчиков и немедленно передавал добытые данные в штаб 8-й воздушной армии.

Истребители противника оказывали нашим разведчикам ожесточенное противодействие. Летчики Митин и Рудь уходили от атак истребителей противника с бреющего полета вверх энергичным набором высоты, а при удобном случае сами дерзко атаковывали самолеты противника. Летчик старшина Погудин, разведуя принадлежность и состав войск на дороге Коротояк — Старый Оскол и Острогожск — Шатиловка, неожиданно был атакован звеном истребителей Ме-110. Вывернувшись из-под атаки противника, Погудин сам атаковал напавших на него истребителей и сбил один из них, а затем, петляя по глубоким оврагам и отстреливаясь, сумел уйти от двух других истребителей. Несмотря на повреждения гидросистемы и пробоину в покрышке колеса, Погудин, выполнив задание, отлично посадил самолет на своем аэродроме[83]. После осмотра в бомбардировщике Погудина было обнаружено около пятидесяти пробоин, в том числе был пробит снарядом и бензобак.

Данные, добытые разведчиками, были настолько противоречивы и так быстро менялись, что на другой день, 6 июля, полк с утра находился в готовности к боевым действиям, но нам никак не могли поставить боевую задачу из-за неуверенности в принадлежности обнаруженных на дорогах войск.

Наконец, к вечеру нам приказали уничтожить колонну танков на дороге от Острогожска на Каменку. Удар по танкам нанесли шестью бомбардировщиками. После удара мы наблюдали, как два танка загорелись, а два остановились[84].

Место цели, где мы наносили удар, указывало на опасную близость танков противника к нашему аэродрому. Поэтому после посадки нам приказали немедленно, без дозаправки топливом, перелететь на аэродром Нижняя Меловатка, расположенный восточнее Дона. После перелета, в сумерках рассредоточили и замаскировали самолеты в зеленых посадках на западной окраине аэродрома.

Рано утром 7 июля я вылетел на разведку с целью определения принадлежности наших войск и войск противника в районе боевых действий за Доном. Для того чтобы надежнее опознать обнаруженные войска после перелета реки Дон, перешел на бреющий полет. Полет на предельно малой высоте на скорости около 400 километров в час сначала захватывает быстротой, сменой мелькающих рощ, деревушек, дорог, оврагов и ручьев и вызывает волнующее боевое настроение. А потом это мелькание и постоянная напряженность начали меня утомлять, и потребовалось значительное усилие для того чтобы облететь и просмотреть все указанные в задаче на воздушную разведку дороги и населенные пункты.

Все дороги от Острогожска, Алексеевки и Волоконовки на юг и юго-восток были забиты фашистскими и нашими войсками. Было видно, что немецкие войска повернули на юг, а наши, находясь в полуокружении, начали общий отход и тоже двигались на юг или к переправе через Дон. Боев между нашими войсками и немцами не обнаружил. Колонны войск двигались параллельно, как будто это не смертельные враги, а какое-то фантастическое соревнование в движении на юг. Совершенно определенно опознал колонны наших войск с артиллерией в двадцати километрах восточнее Каменки, на дорогах от Ольховатки на Россошь и от Никитовки на Кантемировку. Огромное количество наших войск, автомашин и артиллерии скопилось западнее переправы через Дон у Павловки. Закончив разведку, мы нанесли удар по фашистской автоколонне на дороге Николаевка — Ольховатка[85]. После посадки, доложив о результатах разведки, отошел покурить в поле перед стоянкой. Ко мне подошли комиссар Лучинкин и Рябов.

— Ну как, командир? — спросил Лучинкин.

Я ответил, что немцы наступают колоннами по всему фронту от Волоконовки до Старого Оскола, а наши войска отходят отдельными группами и колоннами к Дону, так что трудно разобраться, кто где.

— Повторяется история 1941 года. Газеты пишут об ожесточенных боях под Севастополем и под Воронежем, — сказал Рябов.

Я возразил, что история не совсем повторяется и что мне кажется, наши войска отходят более организованно, не теряя управления и не давая себя окружить.

— В «Правде» сообщили, что вступил в силу договор между СССР и Великобританией о союзе в войне против гитлеровской Германии и что Калинин поздравил Рузвельта с национальным праздником, — сообщил Лучинкин.

— Договор — это бумажка. Вот если бы вместо договора они второй фронт открыли! — воскликнул Рябов.

— Чего захотел! Наши союзники пока что контратакуют войска Ромелля под Эль-Аламейном, — мрачно заметил Лучинкин.

Наступило молчание.

— Никто, ребята, нам не поможет. Нам надо самим остановить и разбить фашистов, — прервал молчание комиссар.

Лучинкин был прав. Американцы пока оказывали нам только небольшую экономическую помощь. Они рекламировали свои намерения бомбардировочными ударами по фашистской Германии выполнить свои союзнические обязательства. Однако это были только слова.

— Командир, давай побеседуем с личным составом, поднимем дух и мобилизуем всех на усиление отпора врагу, — предложил Лучинкин.

Я согласился.

— Тогда ты поговори с летным составом, а я проведу беседу с техниками и мотористами, — сказал комиссар.

Я предложил Лучинкину в этой тяжелой обстановке не отделять летный состав от технического, и мы договорились, что я проведу беседу во втором и третьем звеньях, а он в первом и со специалистами.

После разведки наша эскадрилья нанесла удар по колонне танков и автомашин, двигавшихся от Острогожска на Карпенко, уничтожив два танка и несколько автомашин[86].

Утром 8 июля, выйдя рано утром на стоянку, я обнаружил палатку, раскинутую перед замаскированными самолетами.

— Это что еще за фокусы? — указывая на палатку, спросил я А. М. Римлянда.

— Не ори, тише! — ответил он, приложив палец к губам. — Этой ночью разбили командный пункт нашего командующего 8-й воздушной армией генерал-майора авиации Хрюкина.

— А зачем же демаскировать стоянку? — уже шепотом спросил я.

— Не спеши. Выспятся, оглядятся и сами уберут палатку под деревья, — ответил Римлянд.

С началом отхода войск Юго-Западного фронта обстановка на западном берегу Дона стала еще более сложной. Один за другим летали наши экипажи на воздушную разведку, определяя принадлежность войск, двигавшихся в междуречье Оскола и Дона и от Острогожска и Россоши, но сделать это удавалась далеко не полностью. 8 июля вернувшиеся рано утром из разведки экипажи Гладкова и Чижикова опрашивал сам командующий воздушной армией. На прямые вопросы генерала Хрюкина Гладков уверенно утверждал, что немцы движутся по дороге Острогожск — Россошь, а о том, чьи войска следовали западнее и восточнее этой дороги, Гладков и Чижиков отвечали неуверенно, чем вызвали недовольство командующего.

На самом деле ни немцы, ни наши отходящие войска в движении ни чем себя не обозначали. Положение осложнялось еще и тем, что по одной и той же дороге часто двигались на одном участке наши войска, а на другом — войска противника. По результатам разведки эскадрилья нанесла три удара по фашистской мотомехколонне, наступавшей от Острогожска на Россошь[87].

Истребителей сопровождения не было. Прикрытие бомбардировщиков организовывалось воздушной армией только в районе цели по команде «Ветер». По этой команде остатки истребителей воздушной армии вылетали в район цели на период бомбардировочного удара и «выметали» истребители противника из воздушного пространства над районом боевых действий.

Конечно, экипажи бомбардировщиков без непосредственного сопровождения своих истребителей чувствовали себя менее уверенно, но все понимали, что сопровождать нас некому, а враг рвался на юго-восток и надо было напрячь все силы, чтобы его остановить и нанести ему максимальный урон. В сложных условиях боевой обстановки хорошо действовали командиры звеньев Митин и Шенин. Оба они были смелые и мужественные командиры. Но действовали в боевых вылетах по-разному. Если Шенин всегда шел на пролом, не обращая внимания ни на какое противодействие, то Митин в каждом вылете применял различные тактические приемы и проявлял тактическую хитрость для преодоления противодействия зениток и истребителей.

— Медвежья тактика — лезть напролом — хороша в лесу, а не в небе, — подтрунивал над своим другом Митин.

— Хитрость только заменитель ума, а не ум, — парировал ему Шенин.

Летчики любили Митина за смелость, мужество, за способность бросить бомбардировщик в крутое пикирование, умение выйти из длительного пикирования над землей и с ревом пронестись над целью, поливая огнем из всех пулеметов мечущихся ошалелых фашистов.

Вечером в полк прибыл общевойсковой майор с представителем от штаба воздушной армии. Предъявив документы, он заявил, что прибыл от Василевского, находящегося здесь, на фронте.

— Имею личное задание от начальника Генерального штаба разобраться в принадлежности войск на дорогах Воробьевка — Бутурлиновка и Средний Икарец — Семено-Александровка. Прошу выделить лучших разведчиков. С одним из них полечу сам. Вылет немедленно, — заявил майор.

Я выделил для разведки экипажи командира звена Митина, летчиков Рудя и Падалку, показавших в прошедших боях себя смелыми и искусными разведчиками и не очень опасавшимися встречи с истребителями противника. Мы не стали разъяснять майору трудностей предстоящей разведки, так как понимали сложность обстановки и высокую ответственность выполнения этой задачи.

После короткой подготовки все три экипажа вылетели на разведку. С задания вернулись только экипажи Митина и Рудя. Лучше всех выполнил заданную воздушную разведку экипаж самолета Рудя. Он определил, что по этой дороге в одном и том же направлении в северной части дороги двигались немецкие войска, а в южной части дороги следовала большая колонна наших войск.

Экипаж Митина тоже выполнил задание, но зенитным снарядом на его бомбардировщике вырвало левую боковую часть фюзеляжа на уровне третьей кабины, где находился майор из Генерального штаба. Из-за сильного задувания потоков воздуха условия наблюдения у него во второй части полета ухудшились. Майор после полета долго тер слезящиеся глаза. Ему нашли его карту, вырванную в полете из рук и заброшенную в бомболюки. Он нанес на карту результаты своих наблюдений и разведданные, добытые в полете летавшими летчиками и штурманами, и немедленно уехал на ожидавшей его машине.

9 июля эскадрилья одним звеном нанесла удар по танкам на западной окраине Подгорного и попутно вела разведку принадлежности войск в районе Митрофановка — Кантемировка. Обстрелянное зенитным огнем и атакованное двумя истребителями противника звено отбило атаки и благополучно возвратилось на аэродром. После посадки на одном из самолетов было обнаружено две пробоины в крыле.

Двумя звеньями эскадрилья нанесла удар по колонне танков и автомашин, выдвигавшихся из Россоши, повредив два танка и уничтожив несколько автомашин[88].

Мой экипаж и экипаж Медведева по заданию командира дивизии Антошкина вели воздушную разведку принадлежности войск восточнее Россоши у Кантемировки и Митрофановки, а также переправ через Дон у Нижней Калитвы и Гороховки. Разведку вели с высоты полета четыреста метров, а то снижались и на бреющем летели рядом с дорогой.

В полете установили, что от Россоши к Нижней Калитве отходят наши войска. На дороге между пунктами мы обнаружили колонну автомашин ЗиС-5 и ГАЗ-АА. Через переправы у Нижней Калитвы и Гороховки тоже переправлялись наши части. А по дороге Россошь — Митрофановка принадлежность войск точно установить не удалось. Здесь двигались и немцы, и наши, и разобраться в этом слоеном пироге с воздуха было невозможно.

Когда возвращались из разведки, обнаружили, что наша переправа через Дон у Нижней Калитвы полузатоплена, а на обоих берегах были свежие воронки от фашистских бомб.

Наш доклад о принадлежности войск восточнее Россоши командиру дивизии понравился, и он искренне поблагодарил нас за добытые данные.

Утром 10 июля на разведку отправился экипаж Митина. Возвратившись, летчик доложил, что по дороге Россошь — Митрофановка движутся пятьдесят фашистских автомашин. Сообщив эти данные в штаб и получив разрешение, я послал звено самолетов для удара по этой колонне Звено Шенина нанесло удар по этой колонне у Богоносовки, уничтожив четыре машины. Вторым звеном мы нанесли удар по скоплению вражеских автомашин у Будянки[89].

Звено второй эскадрильи, имея задачей бомбить самолеты на аэродроме Марьевка, при подходе к цели встретило группу взлетевших с аэродрома транспортных самолетов Ю-52 под прикрытием двух Ме-110. Атаковав безрезультатно эту группу, звено нанесло бомбардировочный удар по немецкой автоколонне на дороге Кулешовка — Ольховатка.

В середине дня наша эскадрилья получила задачу уничтожить самолеты противника на аэродроме Марьевка. Быстро подготовил экипажи, и эскадрилья взлетела в составе шести бомбардировщиков. Летим без прикрытия истребителей на небольшой высоте, чтобы эффективнее нанести удар. На аэродроме Марьевка самолетов не оказалось, и мы стали искать запасную цель. Вскоре обнаружили пятнадцать танков и до тридцати автомашин на дороге от Кулешовки на Ольховатку. С ходу атаковали эту колонну, уничтожив один танк и три автомашины. Потом мы снизились на бреющий полет и начали штурмовать скопление подвод и мотоциклистов на перекрестке дороги Дроздово — Ольховатка. С ревом неслась эскадрилья над колонной фашистов, поливая их огнем из всех пулеметов[90].

Еще у аэродрома Марьевка эскадрилью атаковали две пары «мессеров», но огнем стрелков первая атака была отбита. При этом стрелки-радисты Сергаков И. К. и Ерохин В. А. сбили один истребитель противника, который ткнулся на фюзеляж у Соловков, а второй стал кружиться над ним. Два других истребителя Ме-109 после атаки ушли в сторону солнца, а затем с дальних дистанций продолжали атаковывать нашу группу.

Снаряд попал в мотор бомбардировщика Рудя. За крылом вытягивается зловещий шлейф черного дыма. На горящем самолете Рудь в течение трех минут продолжал лететь в боевом порядке, а потом посадил самолет на фюзеляж на западном берегу Дона в двух километрах от Кулаково. Остальные самолеты в этом бою тоже получили много повреждений от огня вражеских истребителей, но долетели до своего аэродрома. Во время посадки на самолете летчика Недогреева Н. Я. после приземления отвалился мотор, после чего самолет наполовину сгорел. В уцелевшей части самолета техники насчитали более ста пулевых и снарядных пробоин.

Доложив о выполнении боевой задачи, я попросил у командира полка разрешения слетать на самолете Пе-2 к месту приземления горящего самолета летчика Рудя и вывезти экипаж на восточный берег реки Дон. Сначала командир полка отказал, сказав, что там немцы, на что я заметил, что немцы на Дон вышли только местами, и если я обнаружу, что в районе приземления самолета Рудя есть немцы, то посадку выполнять не буду. Командир полка разрешил вылет. Вместе с Желонкиным мы полетели.

Обнаружив самолет Рудя и убедившись, что вокруг никого нет, я произвел около него посадку. Не выключая мотора, мы подошли к сгоревшему самолету. Экипажа не было. Из ближайшей рощи к нам подошел мальчик. На вопрос, где экипаж, он махнул рукой в сторону Дона и сказал: «Ушли». В это время по дороге от Топино появились фашистские мотоциклисты. Мальчик побежал в рощу, а мы сели в самолет и взлетели. Возвращались на бреющем полете.

Экипаж летчика Рудя возвратился в полк через несколько дней. Они переплыли Дон. Тяжелораненого Ерохина оставили в Большой Козинке, а со штурманом Ревутским И. Г. добрались до аэродрома. Мы все были очень рады их возвращению, так как летчика Рудя успели полюбить почти все в эскадрилье. Нашел я Рудя в общежитии летного состава. Он был исхудалый и слабый. Лицо опухло и почернело. Глаза ввалились и потухли. Лежа на топчане, он снова и снова переживал этот воздушный бой. В который раз он рассказывал то одному, то другому, как они дрались и горели, и ему становилось легче.

11 июля, с рассветом, четыре самолета нашей эскадрильи нанесли удар по аэродрому Марьевка и сожгли на нем два фашистских самолета. Три бомбардировщика второй эскадрильи, наносившие удар вслед за самолетами первой, уничтожили три немецких самолета, но при возвращении были атакованы восемью «мессерами». В воздушном бою стрелок-радист Рожков сбил один истребитель противника, но и «мессера» повредили самолет Жарикова, вынужденного приземлиться на фюзеляж в районе Даниловки. На самолете летчика Погудина в бою было прострелено колесо. На посадке его самолет развернулся и врезался в деревья на краю аэродрома[91].

В 10 часов 45 минут для второго удара по колонне танков и автомашин на дороге Смаглеевка — Богучар вылетело звено под командованием Шенина Н. П. в составе ведомых экипажей летчиков Недогреева Н. Я. и Чиркова Д. Ю. Звено с задания не вернулось и пропало без вести. Так как они полетели без сопровождения истребителей, то, вероятнее всего, были атакованы фашистскими истребителями и сбиты.

Ни один человек из экипажей этого звена не вернулся в полк, и как они погибли, осталось неизвестным. Прошло четыре часа после их вылета, и мы, потеряв всякую надежду на возвращение звена Шенина, обсуждали возможные предположения об их судьбе. Рябов считал, что все самолеты звена сбиты немецкими истребителями, а Гладков предполагал, что, возможно, они потеряли ориентировку и произвели посадку на другом аэродроме. Все так спорили, что не заметили, как к нашему аэродрому подлетели шесть истребителей Ме-109. Над аэродромом они разделились на две группы. Пара стала барражировать, а четверка — штурмовать наши самолеты и личный состав. Сделав по четыре захода, истребители противника сожгли один наш бомбардировщик, а другой сильно повредили пушечным огнем. Три других бомбардировщика, хорошо замаскированных на стоянке, немцы не обнаружили. Вся штурмовка продолжалась десять минут.

Отбежав от стоянки на пятьдесят метров, я залег в какую-то канаву. Чувство беспомощности душило меня. Противник атакует, а мы, как кролики, лежим и ждем, попадут или не попадут в нас пули. Закончив штурмовку, все шесть фашистских истребителей собрались в одну группу и ушли на запад.

После налета противника я собрал личный состав и попытался спасти горевший самолет, но было уже поздно. На совещании у командира полка Гладков высказал мысль, что с этого аэродрома целесообразно перебазироваться, так как с него фашисты не дадут нам летать.

Вечером из дивизии приказали полку перебазироваться на аэродром совхоз «Воробьевский» у Панфилово. Пять самолетов сразу же перелетели, а личный состав к новому месту базирования отправился на автомашинах. На другой день после перебазирования в Панфилове наши самолеты были атакованы на аэродроме двумя немецкими истребителями, но — безрезультатно. Ни один наш самолет не получил повреждений.

В течение 13 июля экипажи Медведева и Митина вели воздушную разведку войск противника южнее и западнее реки Дон.

18 июля перелетели на аэродром Верхняя Ахтуба, расположенный на восточном берегу Волги напротив Сталинграда. Летное поле на аэродроме оказалось очень маленьким и неровным. При посадке помощник командира полка майор Богомолов подломал на самолете переднюю стойку шасси. В тот же день в полк передали еще три бомбардировщика с экипажами из двух других полков дивизии, направляемых на перевооружение. Это были экипажи летчиков Черепнова и Девиченко. Утром получили задачу вести воздушную разведку противника в интересах Сталинградского фронта.

Так как на аэродроме Верхняя Ахтуба не было бензина, командир дивизии Антошкин поручил мне организовать выполнение задач разведки с аэродрома Воропоново.

В этот же день командир звена Митин со штурманом Чернышовым выполнили три вылета по разведке войск противника западнее рек Чир и Цимла до Миллерово.

Во втором вылете между Морозовском и Миллеровом самолет Митина перехватили два фашистских истребителя. Митин начал уходить от них с набором высоты. На высоте шесть тысяч метров истребители отстали, но Митин продолжал набирать высоту. В глазах у него мелькали точки несуществующих истребителей. От кислородного голодания в голове звенело. Когда стрелок-радист доложил, что он окоченел, а воздушный стрелок потерял сознание, Митин перевел самолет в крутое снижение и вывел его в горизонтальный полет только на высоте три тысячи метров. Выругавшись, что с такими кроликами их все же собьют «мессера», Митин поинтересовался состоянием воздушного стрелка и, получив сообщение, что тот очухался, приказал штурману Чернышову продолжить разведку. После посадки, доложив результаты разведки заместителю начальника штаба дивизии Паркину, он рассказал нам, как уходил от истребителей.

Я поставил Митину задачу установить направление движения немецких войск от Миллерова в излучину Дона, и его экипаж вылетел. Штурман Чернышов в полете своевременно и точно обнаруживал колонны вражеских войск, докладывал их состав Митину, наносил на карту и одновременно информировал командира о том, что на полях налилась пшеница, поспела рожь и где-то цветет гречиха. Около Морозовска встретили истребитель Ме-110. Митин немедленно атаковал его, но и сам был атакован другим Ме-110. Спикировав до земли, Митин начал уходить от преследовавших его истребителей по балкам на бреющем полете. Стрелки отстреливались, не подпуская близко атакующих. С бомбардировщиком Митин обращался уверенно и бесцеремонно, выжимая из него все, на что сам был способен в бою. И это не раз давало ему тактические преимущества перед противником. На этот раз тактический прием удался. К моменту перелета через Дон истребители противника отстали. Доложив о результатах воздушной разведки, Митин обрушился с бранью на штурмана Чернышова.

— Ты мог бы сойти за штурмана, если бы не был похож на колхозника. Больше смотришь, где что растет, а не следишь за истребителями противника! — кричал он.

На другой день для разведки выделили три самолета, а для сбора и передачи разведывательных данных к моей группе прикрепили подполковника Паркина. Каждое утро мы перелетали на аэродром Воропоново, вели с него воздушную разведку, а донесения подполковник Паркин немедленно передавал в штаб Сталинградского фронта и в штаб 8-й воздушной армии.

19 июля по три вылета для разведки выполнили экипажи заместителя командира эскадрильи Медведева, командира звена Митина и командира звена второй эскадрильи Ткаченко В. Т.

20 и 21 июля потри раза на воздушную разведку летали экипажи Ткаченко В. Т., Фартышева И. И., Лантуха и Архангельского Н. В. Ими была вскрыта крупная группировка немецких войск, наступавших от Боковской и Чернышевской на Перелазовский и от Суровикино на Нижне-Чирскую. Обнаружены были также передвижения крупных колонн фашистских войск от Миллерово на юг и юго-восток.

Утром 22 июля при перелете с аэродрома Верхняя Ахтуба на аэродром Воропоново я обнаружил, что аэродром посадки закрыт туманом. Увидев, что соседний аэродром Гумрак открыт, я по радио приказал всем экипажам произвести посадку на аэродроме Гумрак, для того чтобы переждать до рассеивания тумана в Воропоново и не возвращаться в Верхнюю Ахтубу.

После посадки в Гумраке запыхавшийся посыльный вызвал меня на командный пункт, предупредив, что командир здесь полковник Василий Сталин. Прибыв на командный пункт, расположенный в глубоком деревянном укрытии, я доложил В. Сталину о причинах посадки группы и попросил разрешения перелететь на аэродром Воропоново, как только туман там рассеется.

В. Сталин выслушал меня и, спросив, что за самолеты и откуда, неопределенно сказал:

— Посмотрим.

После этого он прошел на стоянку, посмотрел самолеты и, поговорив в сторонке о чем-то с сопровождавшими его офицерами, сказал мне, что задерживает самолеты и экипажи, а мне приказал улететь с аэродрома на самолете Пе-2.

Прилетев в Верхнюю Ахтубу, я доложил о случившемся командиру полка и командиру дивизии Антошкину. Антошкин сообщил в штаб 8-й воздушной армии и, получив какие-то указания, приказал мне лететь на аэродром Гумрак и передать полковнику Сталину приказание начальника штаба воздушной армии о том, чтобы возвратить задержанные самолеты для ведения воздушной разведки в интересах фронта.

В Гумраке, зарулив самолет на стоянку, я увидел, как В. Сталин занимается строевой подготовкой с летным составом. Все летчики авиационной группы были одеты в новые регланы, хромовые сапоги и новые летные шлемы.

— Раз, раз, раз, два, три, четыре, на месте! Прямо! Напра-во! Нале-во! — командовал Сталин.

Минут через пятнадцать, когда колонна летчиков удалилась к центру летного поля, от командного пункта взлетела зеленая ракета. В. Сталин, выхватив из-за пояса ракетницу, продублировал выстрел зеленой ракеты. Все летчики побежали к самолетам, стоявшим вокруг аэродрома, а Сталин быстро пошел к командному пункту, где выстрелил вторую зеленую ракету. По этому сигналу летчики начали немедленный взлет без выруливания прямо со стоянок навстречу друг другу. Как они при этом избегали столкновений, приходилось только дивиться. Взлетевшие истребители собрались над аэродромом в три группы по восемь самолетов и взяли курс на запад.

От летчиков, оставшихся на земле, я узнал, что вылетели они для отражения налетов немецких бомбардировщиков на переправы через Дон. Они же рассказали мне, что В. Сталин — командир смешанной авиационной группы, состоящей из трех эскадрилий истребителей Як-1 и одной эскадрильи бомбардировщиков Пе-2. В эти эскадрильи были отобраны наиболее отличившиеся в воздушных боях летчики из других фронтовых истребительных полков. Каждый летчик уже имел несколько побед в воздушных боях и одну-две правительственные награды. Когда я спросил, зачем потребовались В. Сталину наши бомбардировщики, мне ответили, что он рассчитывает, что, на что-нибудь пригодятся, и посоветовали не связываться с В. Сталиным и убираться с аэродрома поскорее.

Я и сам понимал, что связываться с В. Сталиным опасно, но я выполнял приказ и пошел на командный пункт, однако меня не приняли.

Рано утром 23 июля полковник Антошкин снова послал меня к В. Сталину выручать самолеты и экипажи с инструкцией, несмотря ни на что, ровно в 8.00 войти на командный пункт к Сталину и передать приказ генерала Хрюкина Т. Т. вернуть самолеты и экипажи. Прилетев на аэродром Гумрак, я, ни к кому не обращаясь, стал прохаживаться около командного пункта, а ровно в 8.00, не отвечая на вопросы дежурного, быстро спустился на КП и вошел. В. Сталин сидел за столом прямо перед входом. Увидев меня, он встал и грозно спросил:

— Опять пришел?

В это время зазвонил телефон, и майор, сидевший слева, почтительно подал В. Сталину телефонную трубку.

— Да, привет, спасибо, нормально, — отвечал Сталин.

Затем наступила пауза, в процессе которой В. Сталин пытался что-то сказать, но говоривший на другом конце провода, видимо, не давал себя перебивать. Потом начал говорить В. Сталин:

— Да, да, да, конечно, они мне не нужны. Я их не задержу, мне надо было просто выяснить. Да.

На этом разговор окончился. В. Сталин некоторое время смотрел на меня, потом сказал:

— Забирай свои самолеты и личный состав, и чтобы через тридцать минут вашего духа не было на аэродроме.

Через час все бомбардировщики произвели посадку на аэродроме Верхняя Ахтуба. Мой доклад о возвращении самолетов и экипажей полковник Антошкин выслушал с нетерпением и приказал:

— Дивизия и 57-й бомбардировочный полк выводятся в резерв на доукомплектование. Будем восстанавливать силы и готовиться к новым боевым действиям. Немедленно с группой офицеров штабов дивизии и полка вылетайте на боевом самолете на аэродром Рассказово, проведите рекогносцировку аэродрома и условий размещения личного состава. Сегодня же возвращайтесь и лично мне доложите результаты рекогносцировки.

Итак, второй тур боевых действий полка закончился. Итоги были и хорошие, и плохие. Особенно огорчало то, что мы снова отступили от Оскола к Волге.

Перед отлетом в Рассказово к самолету подошел Лучинкин. Он сообщил, что убывает в группу перегонки самолетов с Аляски в Советский Союз.

Попрощались коротко, но тепло. Лучинкин был прекрасный боевой комиссар-летчик. Кого-то теперь назначат в эскадрилью вместо него.

Такого, как Лучинкин, найти трудно.