«За нашу и вашу свободу!» Герои 1863 года

Ромуальд ТРАУГУТ

Восстание 1863 года продолжалось шестнадцать месяцев. В наиболее тяжелые для повстанцев последние шесть месяцев, с октября 1863 года и до апреля 1864 года, руководство восстанием осуществлял Ромуальд Траугут. Этот «таинственный диктатор», как нередко называли его и современники и историки, стал легендарной фигурой.

Слово «легендарный» имеет два оттенка, как бы два различных смысла. Мы употребляем его тогда, когда речь идет о прославленном деятеле, имя которого живет в памяти народа, озаренное немеркнущей легендой. Но легендарным мы называем и человека, образ которого словно окружен туманной дымкой, человека, о котором историческая наука еще не сумела составить ясного представления.

К Ромуальду Траугуту можно отнести оба эти понятия. В памяти польского народа, в национальной традиции Траугут занимает место рядом с Тадеушем Костюшкой, среди прославленных героев национально-освободительной борьбы. И между тем облик Траугута, так прочно вписавшего свое имя в историю польского народа, еще сегодня составляет предмет научных дискуссий. Современный польский историк имел основание сказать, что «Траугута почитаем мы все без исключения, но каждое поколение истолковывает его по-своему».

Так сложилось, что первыми биографами Траугута стали люди, которые видели его заслугу прежде всего в том, что он выступил против «красного анархизма», а высокую оценку его морального облика обосновывали в первую очередь его глубокой набожностью. Авторитет этих свидетелей был очень высок, это были ближайшие сотрудники Траугута. Их писанные на склоне лет воспоминания воссоздавали впечатление далекой юности, окрашивая их (наверное, без сознательной воли самих авторов) созвучно их уже весьма консервативным взглядам. Так создавалась реакционно-националистическая «легенда о Траугуте».

И, словно подчиняясь этой легенде, не обращая внимания на противоречащие ей факты и документы, прогрессивные историки относились к Траугуту сдержанно и настороженно. Его субъективная честность, преданность делу освобождения польского народа не ставились под сомнение. Но в нем склонны были видеть невольного реализатора закулисных планов консервативных, враждебных революционным массам политических сил. Впрочем, такая оценка звучала не в полный голос, популярность имени Траугута побуждала делать ударение скорее на его высоких личных качествах, а высказываемые сдержанно сомнения относительно политического значения его диктатуры формулировались чаще безлично, с оговорками, что Траугут, разумеется, не был, по существу, политиком и т. п.

Изменение взглядов историков-марксистов в оценке Траугута произошло в течение последнего десятилетия. Значительно глубже, без прежнего схематизма освещены важнейшие проблемы истории восстания в период диктатуры Траугута: отношение к народным массам, к революционным силам других народов, военные планы. Новые выводы о развитии восстания в то время, когда во главе его стоял Траугут, не могли не отразиться на характеристике самого Траугута. Но именно теперь, когда его деятельность предстала перед нами в новом свете, задача нарисовать облик этого руководителя восстания оказывается особенно сложной. Теперь нам ясно, до какой степени поверхностно воспринимали Траугута люди, которые его окружали. Убежденные в том, что они прекрасно знали своего руководителя и понимали его помыслы, они сумели внушить это убеждение и читателям. Но сегодня мы видим, что эти источники ненадежны, и особенно остро ощущаем, насколько бедны, недостаточны вообще все источники для биографии Ромуальда Траугута. Они дают нам возможность восстановить в основном канву его жизни, внешние проявления его деятельности, но почти не раскрывают ее направляющих внутренних сил.

Среди современной литературы о Траугуте можно назвать несколько более или менее удачных биографических очерков. Однако ни один из этих очерков не дает исчерпывающего, документально обоснованного ответа на основные вопросы: как далекий от политической деятельности отставной офицер стал руководителем восстания 1863 года, как человек, которого считали своим белые, оказался осуществителем политики красных?

Заранее скажем, что и настоящий очерк отнюдь не может претендовать на большее. Это не изложение итогового исследования о Траугуте — такого исследования еще нет, — это лишь биография Траугута, объясненная так, как ее представляет автор этого очерка.

Должно быть, первое, что требует пояснения в биографии Ромуальда Траугута, — это его звучащая совсем не по-польски фамилия Считается, что первый из рода Траугутов (Traugutt) — это был, вероятно, прадед Ромуальда — был выходцем из Саксонии и появился в Польше в первой половине XVIII века. Он передал своим польским потомкам немецкую фамилию. Но поляком чувствовал себя уже дед Ромуальда. Якуб Траугут был участником восстания 1794 года; как пехотный капитан, он участвовал в отражении прусских войск под Варшавой, заслужив похвалу Тадеуша Костюшки.

Отец Ромуальда Людвик Траугут был малоимущим дворянином, из обедневшего рода Блоцких происходила и мать — Алоиза, Людвик Траугут арендовал небольшое имение Шостаков в Западной Белоруссии близ южной опушки знаменитой Беловежской пущи. Здесь 16(28) января 1826 года родился Ромуальд Траугут.

Ребенку было всего два года, когда умерла его мать. Его воспитательницей стала бабушка Юстина Блоцкая, энергичная, властная женщина. Ей принадлежало первое слово в доме. Бесконечно любящая внука, она не баловала его; еще дома Ромуальд получил первые знания и навыки к ученью, которые очень помогли ему, когда десятилетним мальчиком он поступил в гимназию в Свислочи. Гимназист Траугут проявлял особый интерес к математике, хорошо и охотно рисовал. Эти его наклонности определили выбор профессии, когда в 1842 году он окончил с серебряной медалью гимназию. Было решено, что он станет военным инженером. Однако попытка поступить в Инженерную академию в Петербурге окончилась неудачей, и восемнадцати лет Ромуальд Траугут вступает юнкером в 3-й саперный батальон, находившийся на постоянных квартирах в местечке Желехове, верстах в восьмидесяти от Варшавы. Прошло более трех лет, прежде чем Траугут получил первое офицерское звание прапорщика. Это было весной 1848 года.

Как бы ни был молодой офицер далек от политики, она сама напоминала о себе. Сверстник детских лет Траугута Аполин Гофмейстер, сын владельца Шостакова, будучи студентом Берлинского университета, стал членом польской патриотической организации, готовившей национально-освободительное восстание, и по ее поручению вернулся для нелегальной пропаганды в Литву. Здесь он вскоре был арестован. Это был 1846 год, год Краковского восстания. Напуганные подъемом польского освободительного движения, царские власти усилили репрессии. После двух лет предварительного заключения Гофмейстер и его сотоварищи были приговорены к ссылке на каторгу, а публичное объявление приговора в Вильно было обставлено средневековой устрашающей процедурой: осужденных провезли на открытых повозках через весь город и приковали к позорному столбу. Но Аполин Гофмейстер превратил повозку палача в трибуну агитатора.

Вместо подавленного суровым наказанием осужденного собравшиеся в этот мартовский день 1848 года толпы жителей литовской столицы увидели непокорившегося молодого бунтаря, восклицавшего: «Да здравствует Польша! Да здравствует свобода!» Весть об этой дерзкой демонстрации разнеслась широко, и Траугут не мог не знать о судьбе Гофмейстера.

Рассказано очень немного, но уже сами собой возникают один за другим вопросы. Чем определялся жизненный выбор юноши поляка, поступившего на службу в оккупирующую Польшу армию Николая I? С кем из соотечественников общался он в месяцы, проведенные в Петербурге? Какие впечатления он вынес оттуда? Какие мысли и чувства пробудили в молодом офицере известия о революционных событиях, которые весной 1848 года прокатились через всю Европу от Франции до границ Царства Польского? Как отозвалась в его душе история Аполина Гофмейстера?

Нам нечего ответить на эти вопросы. Трудно сказать, мог ли ответить на них и кто-либо из людей, окружавших Ромуальда Траугута. Этого исполнительного офицера, бывшего на хорошем счету у начальства, уже в те годы отличали замкнутость и необщительность. Благодаря очкам, которые он вынужден был носить с юных лет из-за сильной близорукости, он казался много старше офицеров-ровесников. Неизменно спокойный, молчаливый, ровный в обращении с сослуживцами, но не завязывавший дружеских отношений, — таков был Ромуальд Траугут.

Сдержанность была чертой, может быть, более всего характерной для Траугута на протяжении всей его жизни. Его внутренний мир оставался почти неизвестен окружающим, и поэтому так много безответных вопросов мы встречаем на страницах его биографии.

Пройдут годы, и судьба вновь сведет Гофмейстера и Траугута — двух руководящих деятелей восстания 1863 года.

Между тем весной 1849 года 3-й саперный батальон в составе действующей армии был двинут на подавление венгерской революции — последнего оплота революции в Европе. В послужном списке прапорщика Траугута появляются записи об участии в боевых действиях — в исправлении горных дорог, строительстве мостов, редутов. «Под сильными пушечными выстрелами находился при исправлении моста через большой овраг, разрушенного неприятелем», — так начиналась боевая биография Траугута.

Этот боевой опыт, это воспитание спокойствия и выдержки в гуще боя пригодятся впоследствии командиру повстанцев. Но достается этот опыт дорогой моральной ценой, он приобретен на службе под командованием душителя Польши фельдмаршала Паскевича. В августе 1849 года Паскевич торжественно рапортует Николаю I: «Венгрия у ног вашего императорского величества».

Венгерская кампания была завершена, и вновь потянулись месяцы гарнизонной службы в Желехове, которую разнообразило лишь преподавание для нижних чинов в школе 1-й саперной бригады. Подпоручик Траугут пользуется доверием начальства и сослуживцев, его избирают батальонным казначеем. В 1852 году в жизни Траугута происходит большое событие: он женится на дочери варшавского ювелира Анне Никель. Спустя год появляется на свет первая дочь, получившая имя в честь матери. Молодой семье помогает в домашних заботах бабушка Юстина, перебравшаяся в Желехов.

Нам уже приходилось упоминать о том, что Ромуальд Траугут был верующим католиком. Воспитанную в нем еще в детстве религиозность он сохранял до конца своих дней. Но Траугут не был фанатиком, веские доказательства тому он даст на посту главы восстания, но уже теперь он засвидетельствовал отсутствие узкой католической нетерпимости: жена Ромуальда Анна происходила из протестантской семьи.

Тихое семейное счастье недолго было уделом Траугута. Началась Восточная война. В конце 1853 года батальон выступил на театр военных действий в Дунайские княжества, а уже в марте 1854 года поручик Траугут возводит под огнем турок позиции батарей и переправы на Дунае, затем участвует в неудачной осаде Силистрии и отступлении армии из Дунайских княжеств.

Восточная война вскоре стала Крымской войной. Высадка англо-французских войск переместила основной театр войны в Крым. Началась прославленная оборона Севастополя. В апреле 1855 года 3-й саперный батальон прибывает в Севастополь.

Нет необходимости описывать подробно «севастопольскую страду» Ромуальда Траугута. Процитируем строки его послужного списка: «С 22 апреля по 19 июля находился в гарнизоне Севастополя, в промежутке сего времени участвовал 30-го апреля и в ночь с 30-го апреля на 1 мая при производстве работ на оборонительной линии Севастополя под огнем неприятеля, 1 мая находился под штуцерным огнем против всей оборонительной линии Севастополя, 6 мая в сильном артиллерийском и штуцерном огне неприятеля, 9 мая в усиленном бомбардировании 4-го бастиона, 10 мая и в ночь с 10 на 11 мая в сильном артиллерийском и штуцерном огне неприятеля, при отбитии неприятеля в силе 12 тысяч человек генерал-лейтенантом Хрулевым от траншей между 5-м и 6-м бастионами, с 11 на 12 мая при атаке неприятелем в значительном числе траншей между 5-м и 6-м бастионами, с 5 на 6 июня в усиленной канонаде неприятеля по всей оборонительной линии Севастополя и 6 июня в отбитии штурма г. Севастополя».

В осажденном городе боевой труд саперов не уступал по опасности и изнурительности службе пехотинцев, артиллеристов, моряков. Об этом говорит короткая цитата из той хроники обороны Севастополя, которую создал участник Крымской войны, артиллерийский офицер, находившийся весной 1855 года на 4-м бастионе. В этой художественной хронике, героем которой была правда, мы находим такие строки:

«— Что ты был когда-нибудь в схватке?..

— Нет, ни разу... у нас две тысячи человек из полка выбыло, все на работах; и я ранен тоже на работе» (Л. Н. Толстой, Севастополь в августе 1855 года), к Ромуальду Траугуту судьба была благосклонна: находясь на опаснейших участках севастопольских укреплений, он остался невредим.

Историк Н. В. Берг, беседовавший со многими тогдашними сослуживцами Траугута, описывал не только его неизменное спокойствие и замкнутость. Под его пером эти черты характера Траугута приобретали неожиданное политическое звучание. В то время, по его словам, когда «другие поляки (которыми был переполнен штаб Южной армии и войск в Крыму) при каждом успехе нашего оружия не выдерживали характера: бесцеремонно забивались в свои палатки и сидели там насупясь, вследствие чего их называли «термометрами наших и французских побед», Траугут был тогда неизменно один и тот же: невозмутимый, замкнутый в себе, неулыбавшийся, нехмурившийся, не выражавший ни одним жестом никакой мысли. Он спокойно ходил по лагерю штаба вместе с офицерами русского происхождения...»

Поражения царизма желали не только поляки, но и передовые русские люди. Не чужда эта мысль была, несмотря на кажущееся безразличие, и Ромуальду Траугуту. В одном из немногих сохранившихся от того времени его писем другу еще в самом начале войны он писал в весьма прозрачной аллегорической форме: «Правда, над нашим ясным горизонтом собирается зловещая туча, но когда погода бывает приятнее и радостнее как не после грозы?»

В июле1855 года Траугут был переведен в главное дежурство (штаб) Южной армии (именно это время и описывает в приведенной выше цитате Берг). Здесь ему была поручена должность армейского казначея, а через некоторое время должность старшего адъютанта. Эта должность была сохранена за ним и тогда, когда после окончания войны произошло объединение Южной и Крымской армий.

В Харьков, новое место службы Траугута, приезжает его семья. Здесь родилась вторая дочь, Алоиза. В 1857 году 2-я армия упраздняется, и Траугут, произведенный тем временем за отличие в сражениях в чин штабс-капитана, назначается казначеем временной комиссии, учрежденной для окончания дел и счетов главного штаба и интендантства бывшей 2-й армии. Это была и весьма ответственная и малоприятная должность: через руки Траугута проходили сотни документов, говоривших о том возмущавшем всю Россию неслыханном казнокрадстве, которое царило в интендантстве армии, истекавшей кровью в Севастополе. С удовлетворением принял Траугут известие о ликвидации комиссии и своем откомандировании в распоряжение корпуса военных инженеров.

В Петербург он прибыл 10 января 1859 года и вскоре получил назначение в «техническое гальваническое заведение». Тяжелое поражение, понесенное в Крымской войне, побудило командование царской армии принять меры к улучшению оснащения войск, поставило в порядок дня вопрос о техническом прогрессе. Новые обязанности были по душе Траугуту, он работал с предельным напряжением и с большой охотой, слушал лекции по физике и химии профессоров Ходнева и Ленца, просиживал долгие часы в библиотеках.

Но с переездом в Петербург на семью Траугута начали сыпаться тяжелые удары. Один за другим умерли двое младенцев-близнецов, за ними сошла в могилу бабушка Юстина, а в декабре 1859 года последовало новое страшное горе — смерть Анны Траугут. От большой дружной семьи, приехавшей в начале года в столицу империи, остался лишь подавленный несчастьями вдовец с двумя крохотными дочерьми, так нуждающимися в материнской опеке.

В феврале 1860 года Траугут получил известие еще об одной смерти — в своем имении Острове в Кобринском уезде умер брат бабушки Юстины Виталис Шуйский. Траугут был наследником, правда не единственным, да и имение не было богатым, но оно все же открывало возможность по-иному устроить свою судьбу, а главное — судьбу детей. Траугут не сразу принял решение: в 1860 году он съездил на родину в отпуск, в 1861 году взял уже более длительный отпуск, а затем подал прошение об отставке и поселился в Острове. Приказ об отставке последовал 14 июня 1862 года. Траугут был уволен «за болезнью» в чине подполковника.

Так начался новый период в жизни Траугута. Его новый брак был, по-видимому, продиктован не страстной любовью, а прежде всего заботой о своих сиротах: в дом вошла женщина, душевно привязавшаяся к падчерицам. Второй женой Траугута стала Антонина Костюшко, внучатая племянница знаменитого повстанческого вождя.

Жизнь в маленькой полесской деревушке потекла спокойно и размеренно, сюда, казалось, не доходил отзвук событий, происходивших в большом мире, тем более что и необщительный характер нового островского помещика не способствовал завязыванию соседских контактов Но как бы ни была замкнута жизнь в островской усадьбе, и сюда в январе 1863 года донеслась весть: за Бугом восстание Вскоре последовали известия о боях под самым Брестом, о переправе повстанцев через Буг, о большом сражении в местечке Семятычи. В феврале отряд Романа Рогинского овладел Пружанами, уездным городком Гродненской губернии, а затем двинулся на восток через Беловежскую пущу в Пинские леса. Это было совсем уж рядом.

На большей части Белоруссии повстанческая организация готовилась к вооруженному выступлению в апреле. Обширная Гродненская губерния была разделена повстанческой организацией на две части; во главе организации южных уездов, получивших название Брестского воеводства, стоял Аполин Гофмейстер.

Повстанческий отряд Кобринского уезда возглавил Ромуальд Траугут.

Мы описали уже все значительные события в жизни Траугута до этого дня, но ничто еще не объясняет этого решения. Может быть, что-то важное, существенное осталось неизвестным, скрытым от наблюдателей этим непроницаемым человеком? Может быть, он уже давно принадлежал к повстанческой организации? Ведь он жил в Петербурге как раз в то время, когда там активно действовала руководимая Сераковским и Домбровским революционная ортанизация, в состав которой входило немало коллег Траугута — роенных инженеров. Может быть, и отставка Траугута объяснялась не теми известными нам внешними обстоятельствами, а иными, побуждавшими в 1861—1862 годах выходить в отставку многих офицеров поляков: нежеланием участвовать в подавлении освободительного движения родного народа, решением принять участие в готовящемся восстании?

Такие вопросы задавались многими биографами Траугута. Но источники не дают никаких сведений, подтверждающих эти предположения. Об участии Траугута в конспиративной деятельности до начала восстания не упоминает ни один мемуарист, хотя главный повод сознательных умолчаний — опасность навлечь на человека, о котором идет речь, гонения царских властей, — уже не имел значения.

Посмотрим, что говорил об этом сам Траугут в своих показаниях на следствии. Заметим при этом, что крайне сдержанный в показаниях Траугут более откровенно и относительно подробно говорил о своей деятельности как командира повстанческого отряда.

Он заявил: «Будучи убежден, что независимость является необходимым условием истинного счастья каждого народа, я всегда мечтал о ней для своей родины, тем более что освобождение России от тяжести господства над Польшей считал также необходимым условием обращения всей деятельности русского правительства и народа на истинное благо этой обширной страны.

Это были мои мечты, осуществления которых я ждал от справедливости и милосердия всевышнего.

Я никому не давал совета восставать, напротив, как бывший военный, я видел всю трудность борьбы без армии и вооружения с государством, известным своей военной мощью.

Когда вооруженное восстание должно было вспыхнуть в Кобринском уезде Гродненской губернии, где я жил, за несколько дней до срока ко мне обратились, умоляя, чтобы я принял командование. Совершенно застигнутый этим врасплох, я описал все препятствия, как общего, так и личного порядка, и рекомендовал отменить решение о начале восстания. Оказалось, что сделать это уже невозможно. Тогда я согласился с их просьбой, так как счел, что как поляк обязан не щадить себя, когда другие жертвуют всем».

Еще на первом допросе Траугут говорил по этому же поводу: «В апреле прошлого года Рудольф Павловский, частно практикующий врач, и Элерт, молодой человек, род занятий которого мне неизвестен, оба из Кобрина, при встрече со мной в этом городе предложили мне принять командование над отрядом Кобринского, Пружанского и Брестского уездов и заверяли меня, что этот отряд будет состоять из нескольких сот человек.

На это предложение я заметил им, что это ничего не даст, что я мог бы командовать разве только частью регулярной армии, но когда мне сказали, что собранные люди погибнут, тогда я на третий день отправился в отряд в Дядковичский лес».

В рассказе этом, разумеется, внушает сомнение утверждение, будто обращение к Траугуту было для него полной неожиданностью. Есть и прямые свидетельства, противоречащие этому и говорящие о том, что переговоры о присоединении Траугута к восстанию вел с ним Гофмейстер, что возникал, в частности, вопрос об обеспечении дочерей Траугута после его ухода к повстанцам. Однако самое существенное в показаниях Траугута оставляет впечатление заявления правдивого и искреннего. Это утверждение, что перспективы восстания Траугут оценивал весьма пессимистически и что вступил в ряды повстанцев он, повинуясь чувству патриотического долга. Траугут не кривил душой, стоя перед царским судом, не питал никаких иллюзий относительно того, что его ждет, и не пытался облегчить свою участь какимилибо запоздалыми извинениями. Убеждений своих он не скрывал и не ретушировал.

Все то, что нам известно об обстоятельствах вступления Ромуальда Траугута в ряды повстанцев, дает основания заключить, что он стоял в стороне от подготовки восстания, что, разделяя стремления к национальному освобождению, он считал восстание рискованным и неподготовленным, но, несмотря на это, когда восстание началось, он видел свой долг в том, чтобы отдать ему свои силы и столь необходимые повстанцам профессиональные военные знания. Раз став на этот путь, он был готов идти им до конца.

Если эти выводы правильны, то пример Траугута говорит о многом. Он показывает, что, начиная борьбу, повстанческая организация могла рассчитывать и на тех патриотов, кто не состоял в ее рядах, и что из этих, казалось бы, индифферентных людей могут вырастать не только стойкие борцы, но и руководящие деятели движения.

План создания крупного объединенного повстанческого отряда трех уездов не осуществился. Отряд, руководство которым принял на себя Ромуальд Траугут, насчитывал, по его словам, всего 160 человек «из шляхты, чиновников, небольшого числа помещичьих служащих и крестьян». Основным оружием повстанцев были охотничьи ружья. Первой задачей было обучить отряд военному делу, сплотить этих людей, внушить им веру в свои силы и свое оружие, доверие друг к другу и к командиру.

В глухих лесах близ Антополя Траугут, принявший повстанческий псевдоним «Краковский», заложил лагерь. Началась усиленная подготовка отряда. На длительный срок рассчитывать не приходилось, в любой момент отряд мог подвергнуться нападению царских войск. Повстанцы, говорил Траугут, «охотно выполняли мои приказы и охотно несли всю тяжесть военных повинностей, связанных с постоянным трудным учением, так как понимали, что им нужно стать солдатами в каких-нибудь полмесяца, а то и несколько дней».

Траугут был суровым командиром, он требовал железной дисциплины. Добиваясь быстроты выполнения сбора по тревоге, Траугут несколько раз предупреждал своих подчиненных, что будет строго наказывать за разболтанность. Вновь столкнувшись с нечетким и небрежным выполнением приказа, Траугут сам расстрелял виновника — шляхтича Феликса Квятковского — перед строем отряда. Даже если вьь стрел, как говорил об этом Траугут, был несчастной случайностью, так как Траугут собирался лишь припугнуть Квятковского, этот эпизод произвел большое впечатление на отряд. Напуганный гибелью Квятковского, другой шляхтич, Маковский, бежал из отряда, но был пойман и предан военному суду. Маковский был приговорен к расстрелу, и Траугут согласился помиловать его лишь по просьбе всего отряда, заявившего, что берет Маковского на поруки. Так в несколько дней в отряде была установлена строжайшая дисциплина.

Это было весьма своевременно, так как уже через две недели после организации отряда он подвергся нападению царских войск. Трижды — 5(17), 9(21) и 13(25) мая — отряд принимал бой близ деревни Горки.

На поиски повстанческого отряда была отправлена из Кобрина колонна стрелков и казаков под командой капитана Керсновского. Численно она превосходила отряд Траугута ненамного, но это были обученные, хорошо вооруженные солдаты. Траугут расположил свой отряд в засаде вдоль проложенной через болото гребли. Повстанцы превосходно замаскировались. Они дали втянуться противнику на греблю и затем по команде открыли огонь. Поражение карателей было полное. Число раненых и убитых составило семьдесят человек. На поле боя повстанцы подобрали сотню штуцеров, что существенно восполнило вооружение отряда. Капитан Керсновский, раненный в бою, не вернулся в Кобрин с остатками своей колонны: уяснив себе размер понесенного им поражения, он застрелился. Повстанцы в этом первом бою потеряли лишь одного человека.

Успех воодушевил отряд и еще больше укрепил авторитет командира. Траугут понимал, что царское командование не оставит его в покое. Ему было ясно также, что пытаться повторять удачный бой на том же самом месте не приходится, так как противник будет уже начеку. Он перевел отряд в другой лес, также близ Горок.

На этот раз царское командование двинуло против Траугута более трех рот стрелков, сотню казаков и два орудия. Этой колонной командовал полковник Эрнберг (по другим данным — полковник Игельштром). Обе цепи разделяла большая лесная поляна. Царский полковник, составив, вероятно, на основании результатов первого боя преувеличенное представление о силах повстанцев, не рискнул дать приказ атаковать и ограничился перестрелкой. Когда же на фланг царской цепи пробралась группа добровольцев-повстанцев (их было всего четырнадцать человек) и открыла огонь, полковник поспешно отступил, «чтобы быть более уверенным в разбитии шайки»(!), как он сообщал в своей реляции, поясняя при этом, что «люди дрались молодцами и единственно огромному превосходству сил, имевших за собой еще все выгоды позиции, должны были уступить».

Удачный выбор позиции и на этот раз был заслугой Траугута, но соотношение сил в действительности было решительно не в пользу повстанцев. Потери обеих сторон в перестрелке были невелики, но успех в бою — в особенности столь важный для молодого отряда моральный успех — был целиком на стороне повстанцев.

Царское командование обеспокоилось не на шутку. Против Траугута были двинуты все наличные в этом районе силы — четыре роты пехоты, две сотни казаков при двух орудиях. Командование принял генерал Эггер. Тем временем Траугут совершил для дезориентации противника двадцатикилометровый марш и занял позиции в шести верстах от места предыдущего боя. Это был перелесок, окруженный болотами, через которые шла небольшая гребля. Здесь 13(25) мая развернулся третий, самый тяжелый для отряда бой. Вот как описал его в своем донесении генерал Эггер:

«Колонна двигалась по узкому возвышенному перешейку, ведущему через болотистые и лесистые места. Вдруг следы по перешейку этому исчезли и свернули на узкую греблю, положенную через широкое болото и ведущую в густой лес. Только что авангардная цепь вступила в лес, она наткнулась на пикеты.

Известив своих сигнальными выстрелами, мятежники, видимо, не ожидавшие нас, тотчас заняли указанную им, верно, заранее позицию и встретили нас убийственным огнем, от которого с самого начала значительное число было ранено. Цепи наши, бегом раздаваясь направо и налево и двигаясь все вперед, дрались в самом близком от неприятеля расстоянии, бой закипел самый отчаянный; цепи наши, предводимые храбрыми своими офицерами, шаг за шагом вытесняли храбро сражавшихся мятежников. Большое пространство, занятое неприятелем, и довольно значительные потери наши при без того так малочисленном отряде заставили ввести в дело всех, так что цепь дралась почти все время без резерва, И так храбрые стрелки, все наступая и вытесняя мятежников, дошли до самого их лагеря, расположенного среди густого леса на довольно обширной поляне. Продолжительное время длился и тут еще бой, но, наконец, мятежники, пораженные на всех пунктах, должны были искать спасения в бегстве, оставя в руках наших все свое имущество».

Генерал утверждал, будто Траугут убит, а отряд его, «состоявший из 300-400 человек, отлично вооруженных и обученных, совершенно разбит, разбрелся поодиночке во все стороны», и делал вывод: «невероятно, чтобы он в состоянии был сформироваться».

В этом бою отряд Траугута, численность которого бравый генерал преувеличил вдвое, имел дело с многократно превосходящими силами. На окончательный успех рассчитывать не приходилось, поэтому, предвидя необходимость отступления мелкими группами, Траугут назначил место сбора отряда. На этот пункт собрались сорок три человека. Отряд понес тяжелые потери, но вопреки предположениям Эггера продолжал существовать. Среди погибших в бою повстанцев был доктор Павловский (Траугут без опасения мог назвать впоследствии его имя царским следователям), была и служившая в отряде рядовым бойцом русская женщина Волкова.

Но очень большие потери понесли и каратели, что, как мы видели, признавал и сам Эггер, Ему приписывают фразу: «За мной поле боя, а за Траугутом победа». Было ли это сказано или нет, но остается фактом, что Траугуту удалось в считанные дни превратить свой отряд в силу, способную противостоять значительно превосходящему противнику.

Дней через десять после третьего боя под Горками отряд Траугута был усилен сотней повстанцев из Брестского уезда, приведенных к нему Яном Ваньковичем («Леливой»). Из Пинских лесов Траугут по тайной повстанческой почте восстанавливал связи с повстанческой организацией Кобринского уезда, готовясь к возвращению в свой основной район действия. Среди курьеров, обслуживавшихего отряд (ими были в восстании чаще всего женщины), была молоденькая женщина, которой вскоре суждено было стать гордостью польской литературы.

Почти полвека спустя, незадолго до смерти, Элиза Ожешкова обратилась к теме своей повстанческой юности и создала серию новелл, получившую название «Gloria victis!» («Слава побежденным!»). «Родные места, люди, их жилища, их слова и дела стали у меня перед глазами, зазвучали в ушах, словно я видела и слышала их вчера», — пишет она в частном письме. И в центре всех этих воспоминаний — Ромуальд Траугут.

Эти новеллы так полны неповторимой атмосферой 1863 года, так проникнуты его духом, что их можно было бы цитировать страницами. Но мы ограничимся лишь теми строками, которые говорят о том, каким увидела юная Ожешкова Траугута в тот вечер, когда он впервые прибыл на собрание конспиративной организации, чтобы сообщить о своем согласии стать во главе повстанческого отряда.

«Ему было 36 лет, и так он и выглядел. Среднего роста, худощавый, скорее гибкий, чем сильный, он двигался легко, собранно, в его осанке была военная выправка. С первого взгляда обращали на себя внимание его волосы, иссиня-черные и такие густые, что они двумя волнами поднимались над высоким смуглым лбрм, разделенным глубокой вертикальной морщиной. Глаза нелегко было рассмотреть, их скрывали стекла очков. На смуглом лице выделялись неулыбающиеся, спокойные губы. Наверное, эта привычная серьезность линии рта и рано появившаяся морщина на лбу были причиной, что на лице его прежде всего читался отблеск суровой, сосредоточенной, молчаливой мысли. Ничего мягкого, деликатного, предупредительного, ничего легко раскрывающегося собеседнику. Лишь какая-то всепоглощающая, огромная мысль, неустанно работающая в молчаливой сосредоточенности, и под ее покровом таинственный жар чувств, раньше срока выжегший морщину на его челе и окрасивший смуглым румянцем молчаливое лицо».

Это был человек, не страшащийся сурового воинского труда, не падающий духом при неудаче.

Неожиданно Траугут получил приказ не возвращаться в Кобринский уезд, а двинуться на юго-восток, в северную Волынь. Предполагалось, что начавшееся на Волыни восстание, распространяясь к северу, сомкнётся на Полесье с восстанием в Белоруссии.

Отдаляясь от своих баз, через леса п болота двигался отряд в глубь Полесья. Особенно тяжелы были переправы через бесчисленные реки, в том числе такие крупные, как Припять, Стырь и Горынь. Оборванные, голодные, истощенные повстанцы надеялись после изнурительного похода встретить сотоварищей, но повстанцы, и без того немногочисленные на Волыни, были давно оттеснены на юг и перешли галицийскую границу. Тем временем навстречу отряду Траугута стягивались царские войска.

Первая, удачная для повстанцев стычка произошла в лесу близ Столина 11(23) июня. Против трех рот пехоты Траугут вновь с успехом применил засаду. Повстанцы удержали поле боя, противник потерял более 30 человек убитыми и ранеными.

Траугут принял решение возвращаться. Но берега Горыни патрулировались, единственные в этих местах паромы — в Столине и Дубровице — охранялись. Через несколько дней повстанцам удалось все же переправиться через Горынь, Отряд отходил, преследуемый противником, по болотным тропам. Силы таяли, голод и лихорадка выводили из строя повстанцев. Сам Траугут уже с трудом двигался, его вели под руки двое молодых повстанцев. Два нападения царских войск под Колодном 30 июня (12 июля) и 1(13) июля показали Траугуту, что переправиться с отрядом через Стырь ему не удастся. Он распустил отряд и дал приказ небольшими группами пробираться в Брестский и Кобринский уезды и присоединяться к существующим там отрядам. Так завершился полесский поход повстанческого полковника Ромуальда Траугута.

Две недели провел Траугут в тихой усадьбе Элизы Ожешковой. Лихорадка прекратилась, силы восстанавливались, он был уже вновь способен вернуться к лесной походной жизни. Но опыт двух месяцев партизанской войны и особенно похода на Волынь подсказывал Траугуту, что, как он сказал позднее Ма риану Дубецкому, «по лесам Полесья может бродить и кто-либо другой», что, как вполне основательно заключил Дубецкий, означало: «а от меня может быть большая польза где-нибудь в другом месте».

Но это вовсе не значило, что Траугут искал более легких дел. Связав свою судьбу с восстанием, Траугут не мог мириться с тем, что оно идет не так, как должно. А что оно идет не так, что военные действия ведутся без продуманного руководства, а то и совсем без руководства, опытному офицеру было ясно. И Траугут решает искать объяснения в повстанческом центре. Он направляется в Варшаву.

В один из последних дней июля (н. ст.) Ромуальд Траугут приехал в Варшаву. Его сопровождал повстанец из его отряда Костецкий, в недавнем прошлом студент Варшавской медико-хирургической академии. Через своих варшавских знакомых он должен был помочь Траугуту, совершенно не имевшему никаких контактов в Варшаве, установить связь с Военным отделом Национального правительства. Оба путешественника были снабжены документами на чужое имя, у Траугута был паспорт на фамилию Толкач. И в дилижансе Брест — Варшава и в Дрезденской гостинице, где поселились приезжие, они держались как случайные попутчики. В тот же день Костецкий через своего знакомого доктора Цезария Моравского установил контакт с Марианом Дубецким, исполнявшим при Национальном правительстве обязанности секретаря Руси (Украины).

Эта поспешность оказалась весьма уместной, так как чуть ли не на следующий день Костецкий отправился навещать своих многочисленных знакомых и был задержан полицией. В номер гостиницы, где находился в этот момент Траугут, явились незваные гости. Спокойствие, с которым встретил полицию «Толкач», убедило ее, что он не имеет никакого отношения к арестованному, а лишь в целях экономии, как это нередко делалось, снял с попутчиком номер на двоих. Забрав вещи Костецкого, полицейские ушли. Между тем опасность была очень велика. Дело не только в том, что в тот момент, когда полицейский шарил на печи, Траугуту удалось достать из кармана своего сюртука, висевшего в шкафу вместе с одеждой Костецкого, бумаги, которые не должны были попасть в руки полиции. Если бы полиция потребовала, чтобы «господин Толкач», бывший в неглиже, оделся и вышел из номера, она неминуемо обратила бы на него внимание: костюм, в котором приехал Траугут в Варшаву, был с чужого плеча и настолько велик ему, что в дилижансе он был вынужден сидеть без движения и в Варшаве оставался в гостинице на положении пленника, пока портной не сошьет ему одежду по мерке. А что значило попасть в руки полиции, можно было заключить по дальнейшей судьбе Костецкого, который из полицейского участка проследовал не в Дрезденскую гостиницу, а в цитадель, а затем в Сибирь.

Однако эпизод с Костецким имел свои последствия.

Здесь в первый раз на пути Ромуальда Траугута оказался доктор Моравский, сыгравший впоследствии мрачную роль в процессе Траугута.

Прошло несколько дней, и Траугут был принят Военным отделом, а вскоре приглашен и на заседание Жонда Народового.

Прибывший из белорусских лесов повстанческий командир не только не имел личных контактов в Варшаве, но и не ориентировался в том, что происходило в руководстве повстанческой организации. Для него, как и для массы рядовых повстанцев, Жонд Народовый был не только безымянной властью, но и властью общенациональной, которая, как представлялось, выражает интересы всего польского народа. Для того чтобы понять дальнейший ход событий, нам необходимо остановиться вкратце на общем положении восстания в это время.

В предшествующих очерках уже рассказывалось о том, как изменялся политический облик руководства восстанием. Борьба не закончилась после гибели Стефана Бобровского. В конце мая (и. ст.) красные из варшавской городской организации осуществили переворот, добившись смены состава Жонда Народового. Из повстанческого правительства ушли наиболее одиозные представители умеренных — Гиллер, Рупрехт. Но созданное в результате переворота правительство «красных юристов» оказалось недолговечно. Оно не сумело решительно изменить курс руководства восстанием, оно не смогло даже обезопасить себя от очередного, последовавшего всего три недели спустя переворота. В новом Жонде Народовом безраздельно господствовали бёлые. Фактическим руководителем жонда на протяжении трех месяцев был искусный политикан Кароль Маевский. Это он годом раньше был главным организатором интриги, имевшей целью сорвать разработанный Ярославом Домбровским план восстания и подчинить повстанческую организацию Дирекции белых, И вот теперь, когда его прежние противники — революционные демократы — сошли с арены борьбы, погибнув, очутившись за решетками царских тюрем или вынужденные эмигрировать, Маевский вновь вынырнул на поверхность, удивительно «своевременно» освобожденный из цитадели.

Две главные цели ставили перед собою белые — помещики и крупная буржуазия, присоединяясь к восстанию и захватывая его руководство: не допустить превращения его в социальную революцию и овладеть политической властью в Польше, когда царские войска будут вынуждены уйти перед лицом вооруженного выступления западных держав (а в спасительную англо-французскую интервенцию белые в эти весенние и летние месяцы 1863 года твердо верили). Этим определялась политика белых как в Жонде Народовом, так и на различных ступенях захваченной ими повстанческой военной и гражданской администрации. Они саботировали осуществление провозглашенных при начале восстания аграрных декретов, сквозь пальцы смотрели на незаконное взимание помещиками податей с крестьян, жестоко подавляли и карали малейшие проявления крестьянского антифеодального движения. Они отправляли восвояси под предлогом недостатка оружия крестьян, приходивших в повстанческие отряды, сужая и подрывая массовую базу восстания, несмотря на то, что на тайных складах оружия за границей и в самой Польше уже имелись десятки тысяч превосходных бельгийских штуцеров. Белые не имели никакого военно-стратегического плана, не осуществляли никакой координации повстанческой борьбы, так как на самое эту борьбу смотрели лишь как на вооруженную демонстрацию, которая должна дать предлог для иностранной интервенции. Их позицию выражало широко известное изречение, приписываемое Рупрехту: «Достаточно, если в каждом уезде раздастся раз в неделю один выстрел, чтобы Европа освободила Польшу». И руководствуясь собственными классовыми интересами и для того, чтобы заслужить доверие иностранных монархических правительств, они всячески демонстрировали свое безразличие, более того, свою враждебность революционным силам Европы, стремившимся помочь борющемуся польскому народу. Они порвали с идеей русско-польского революционного союза в совместной борьбе против самодержания и сеяли шовинистическую ненависть ко всему русскому.

Таков был облик того правительства, к которому обратился Ромуальд Траугут. Он не знал и не мог знать всех сторон политики белых, к тому же щедро маскируемой патриотической фразеологией. Он в этот момент и не был готов сделать правильные выводы в отношении необходимой для успеха восстания политики. Он прежде всего ощущал серьезнейшие недостатки военного руководства восстанием, которые вели к тому, что после полугода напряженной борьбы, тяжелых жертв масс рядовых повстанцев и всего народа военная обстановка для повстанцев была крайне неблагоприятна. Несколько посещений Военного отдела показали Траугуту, что восстание вообще не имеет руководящего военного штаба, что Военный отдел — это лишь канцелярия Жонда Народового по военным делам, а в составе жонда нет ни одного военного. В военном отношении восстание было, по существу, обезглавлено, лишено и ведущей идеи и повседневного руководства.

Появление в Варшаве опытного кадрового офицера, уже зарекомендовавшего себя повстанческого командира было, как заключает простодушный Дубецкий, радостной находкой для Жонда Народового, который наконец-то мог пополнить свой состав необходимым ему специалистом. Однако дело обстояло совсем не так просто. Результат бесед Маевского с Траугутом был иной. Чтобы оценить его, попробуем представить себе, какие выводы из бесед с Траугутом мог сделать Маевский.

Беспринципный и двуличный Маевский был человеком наблюдательным и проницательным. Беседы с Траугутом показали ему, что это опытный военный, человек с широким кругозором, способный руководить большими повстанческими силами, а может быть, и всей боевой стороной восстания. Такой человек действительно был кладом. Но у него были не только достоинства — опыт и способности, но и «недостатки» — самостоятельность суждений, твердость характера и убеждений, среди которых первым была «наивная» уверенность в том, что главнейшей задачей является сосредоточить все силы нации на освободительной борьбе. Не приходилось рассчитывать на то, что из Траугута получится послушный исполнитель политической линии белых, не могло быть и речи о том, чтобы вводить его в курс этой политики. Траугут был нужен, но он был и опасен.

Первоначальной идеей Маевского было поручить Траугуту совместно с Лянгевичем, которого надеялись освободить из австрийской тюрьмы, командование значительными силами, направленными в Литву и Белоруссию. Переход руководства в Литве и Белоруссии в руки Константина Калиновского и его сотоварищей не на шутку тревожил варшавских белых. Два авторитетнейших военных руководителя (а имя Лянгевича, несмотря на скандальный провал его диктатуры, все еще было окружено ореолом первых повстанческих побед), при этом не очень политически ориентирующихся, должны были, сами того не ведая, послужить восстановлению власти Жонда Народового за Бугом и Неманом, вновь оттеснить от руля восстания литовских красных. План был заманчив, но подготовка намеченной экспедиции в Литву требовала времени, а перспектива дальнейшего пребывания Траугута в Варшаве отнюдь не привлекала Маевского. И тогда он предложил Траугуту выехать в качестве представителя Жонда Народового за границу для того, чтобы проинспектировать и усовершенствовать всю организацию закупки и доставки вооружения, подготовку повстанческих отрядов в Галиции, а также ближе ознакомиться с международной ситуацией и перспективами вооруженного вмешательства западных держав в защиту Польши.

Траугут принял предложение. В конечном счете он прежде всего хотел именно этого — уяснить общую обстановку и перспективы восстания. Ему казалось, что он сможет узнать это в Варшаве. Но и сам руководитель повстанческого правительства не мог ответить на вопросы, волновавшие Траугута. Почему жонд не призывает вести народ к оружию? «Но ведь оружия не хватает, что-то не ладится с доставкой». Чем объясняется неразбериха в тактике повстанческих отрядов и поразительная, просто преступная бездеятельность многих командиров? «Нам самим неясно, на что ориентировать командиров, вынуждены ли мы бороться только своими силами или Запад придет нам на помощь». Для выяснения основных проблем восстания надо было ехать за рубеж. Изложенный выше диалог — это лишь домысел — беседа, разумеется, не протоколировалась, — но, как нам представляется, домысел обоснованный.

2(14) августа Жонд Народовый присвоил Ромуальду Траугуту звание генерала и вручил ему полномочия для заграничной миссии. Путь вел через Галицию и Вену в Париж. Открывалась новая страница биографии Траугута.

За два месяца, отделяющие отъезд Траугута из Варшавы от его возвращения и принятия на себя руководства восстанием, многое изменилось в развитии самого восстания, многое уяснилось и для Ромуальда Траугута.

В начале августа повстанческое движение в Королевстве Польском находилось, казалось бы, в зените. На Люблинщине за успешным для повстанцев боем под Хруслиной 23 июля (4 августа) последовало сражение под Жижином 27 июля (S августа), где объединенные силы нескольких отрядов лод командованием генерала «Крука» (Михала Гейденрейха) разгромили полутысячный отряд царских войск и захватили двести тысяч рублей.

Но уже несколько дней спустя боевое счастье отвернулось от повстанцев. 12(24) августа объединенные отряды Люблинского воеводства потерпели страшное поражение под Файславицами — только пленными царские войска захватили свыше восьмисот человек. Пять дней спустя под Незнаницами был разбит и уничтожен как боевая единица крупнейший повстанческий отряд Калишского воеводства — «дивизия» генерала Эдмунда Тачановского. 28 августа (9 сентября) в бою под Батожем погиб один из популярнейших повстанческих командиров, полковник «Лелевель» — выдвинутый народной войной на руководящий пост ремесленник Марцин Борелёвский.

Царизм взял курс на подавление восстания «муравьевскими» методами. Из Варшавы был отозван наместник брат царя Константин Николаевич. Его место занял вскоре утвержденный в должности наместника и главнокомандующего войсками в Царстве Польском генерал Ф. Ф. Берг. Распространение на Царство Польское уже широко практиковавшихся в Литве методов жесточайших репрессий и террора означало в частности, что царизм перестал опасаться вооруженного вмешательства извне. Бесперспективность надежд на англо-французскую интервенцию уяснили себе и белые. Они начали покидать захваченные ими ранее руководящие посты в повстанческой организации, отстраняться от восстания.

Левые силы — противники белого жонда — давно готовили переворот в руководстве восстанием. Однажды Маевскому удалось ликвидировать эту угрозу. Но в сентябре он не стал противодействовать новой по пытке красных и сдал власть в их руки. 5 (17) сентяб ря был сформирован новый состав Жонда Народо вого, так называемое «сентябрьское» правительство Оно столкнулось с саботажем белых как в централь ных, так и в местных органах повстанческой власти Более существенным, однако, оказалось то, что в но вом руководстве не было ни единства, ни ясной про граммы действий.

Для борьбы против белого жонда объединились и остатки старых революционно-демократических кадров еще предповстанческой организации во главе с Игнацием Хмеленским, Станиславом Франковским, Юзефом Нажимским, Войцехом Бехонским, Юзефом Петровским, и «мерославчики». которым программу заменяло имя их кумира — неудачливого властолюбивого диктатора генерала Людвика Мерославского, и деятели умеренного майского «правительства красных юристов» — Францишек Добровольский, Петр Кобылянский.

Первым актом, ознаменовавшим деятельность «сентябрьского» правительства, стало покушение на, Берга. Оно готовилось еще ранее группой красных из варшавской городской организации, новое правительство санкционировало его. Сам замысел ответить революционным террором на террор царизма не был недопустимым, но, разумеется, перед новым правительством стояли задачи, несравнимо более важные. Между тем покушение 7(19) сентября, из которого Берг вышел невредим, стало поводом для нового жестокого разгула полицейского террора. Удар за ударом сыпался на варшавскую организацию. Прошло несколько дней, и Игнаций Хмеленский был вынужден вновь покинуть пределы Царства Польского. За ним последовал Станислав Франковский. В Жонде Народовом тон стал задавать Францишек Добровольский, которого в дни передачи власти сам Маевский считал наиболее подходящим своим преемником.

«Сентябрьское» правительство не сумело выдвинуть целостной и целеустремленной концепции дальнейшего развития восстания. Некоторые оправданные и полезные действия — замена отдельных представителей повстанческой администрации, привлечение новых деятелей, прежде всего генерала Гауке-Босака, разумеется, — не компенсировали отсутствия ясной социальной программы, серьезных военно-организационных мер и т. д.

Всего один месяц просуществовало «сентябрьское» правительство. 5 (17) октября на заседание Жонда Народового прибыл Ромуальд Траугут и заявил, что берет руководство в свои руки. Ни один из членов жонда не возразил Траугуту; ему была вручена печать Жонда Народового — символ повстанческой власти.

В течение долгого времени в литературе была принята следующая схема: Ромуальд Траугут не был связан с красными, более того, его направил в заграничную миссию — в Париж — белый жонд, по возвращении Траугут свергнул жонд красных, следовательно, Траугут — представитель белых. Сам приход к власти Траугута нередко изображался как переворот, инспирированный Чарторыским.

Мы уже говорили о том, что направление Траугута за границу было не столько актом доверия со стороны жонда Маевского, сколько стремлением удалить человека, на которого Маевский не считал возможным полагаться. Ничто не свидетельствует о том, что Траугуту были даны какие-либо полномочия, выходящие за пределы военно-организационной сферы. Он не был политическим представителем белого жонда.

Не был, как нам известно, Траугут и красным. Столкнувшись за границей с фактами дезорганизаторской деятельности Мерославского, Траугут занял решительно враждебную ему позицию, а вскоре после взятия власти лишил Мерославского предоставленного ему правительством Маевского мандата генерального организатора за границей. Свою неприязнь, недоверие к Мерославскому Траугут распространил на его сторонников, нередко относя к их числу в силу недостаточной собственной ориентации или вследствие нечеткости их политической позиции и некоторых иных красных. Отношения Траугута и красных, в осо бенности из варшавской городской организации, скла дывались далеко не просто, однако прав был Брони слав Шварце, когда на склоне лет в полемике с теми кто прославлял Траугута за борьбу с красными, пи сал: «Траугут фанатически ненавидел «недоверков» каким был, например, архиболтун Мерославский, i никогда не мог с ними примириться. Но он сотрудни чал с Пётровским, с Вашковским и, когда осмотрелся вступил смело, хотя и слишком поздно, на путь, на меченный Центральным комитетом».

Оценивая факт отстранения Траугутом от власти красного правительства, мы не можем отвлекаться от того, что правительство это лишь по названию связано со славной традицией конспиративного Центрального национального комитета красных. В действительности главные его деятели в момент переворота Траугута — Добровольский, Кобылянский — отнюдь не могут считаться преемниками Домбровского, Падлевского, Бобровского. Не потому Траугут выступил против «сентябрьского» правительства, что оно было «красным», а потому, что оно было слабым, бездеятельным и неспособным спасти восстание перед лицом надвигающейся катастрофы.

Не следует упрощать ситуации. То обстоятельство, что Траугут, о взглядах и намерениях которого никто толком ничего не знал, выступил против «сентябрьского» жонда, привлекло на его сторону многих недовольных «красными террористами и анархистами», что помогло Траугуту воссоздать расшатанную в предшествующий месяц повстанческую организацию. Но Траугут не попал в плен этих белых союзников, об этом определенно свидетельствует проводившаяся им политика.

Два месяца заграничной поездки дали возможность Траугуту составить ясное представление о деятельности центров повстанческих формирований в Галиции, комиссии по закупке оружия в Бельгии, дипломатической службы восстания, осуществлявшейся Чарторыским, позволили ему оценить внешнеполитическую обстановку и перспективы.

В Париже он имел неофициальные встречи с министром иностранных дел Дрюэном де Луи и с двоюродным братом Наполеона III принцем Наполеоном, известным под прозвищем «Плон-Плон». Особенностью двуличной бонапартистской политики было то, что, помимо официального внешнеполитического ведомства, сносившегося с правительствами, существовал Пале-Рояль, резиденция Плон-Плона, поддерживавшего контакты с итальянской, венгерской, польской республиканской оппозицией и тем помогавшего Наполеону III в проведении его авантюристической внешней политики. Маркс и Энгельс не один раз разоблачали двуличие бонапартистской политики. Плон-Плону удавалось, однако, в разное время оказывать влияние и на Мадзинн, и на Кошута, и на Мерославского. И в официальном и в «неофициальном» министерствах иностранных дел Франции Траугут выслушал обнадеживающие речи и заверения, но ничего конкретного и реального эти беседы не дали. Результатом их было лишь то, что Траугут утвердился в убеждении, что судьба восстания находится в руках самого польского народа. Продолжать борьбу за завоевание на свою сторону общественного мнения и правительств Западной Европы было необходимо, нo наиболее веским аргументом в этой борьбе могли быть успехи восстания. Реалистически мыслящий Траугут не питал чрезмерных надежд на вооруженную поддержку, он ставил первоочередной целью признание Польши воюющей стороной, что существенно облегчило бы задачи снабжения повстанцев оружием, финансовые проблемы восстания и т. п. Во всяком случае, Траугут считал необходимым покончить с унизительной для национального достоинства польского народа практикой выклянчивания милостей при французском и английском дворах. Разрыв контактов с революционными кругами Траугут считал ошибкой.

Все это мало походило на линию Чарторыского. И если сдержанный Траугут не делился своими мыслями с Чарторыским при встрече в Париже, так что возможно, что первые известия о перевороте Траугута были восприняты в «Отеле Лямбер» — парижской резиденции Чарторыского — с удовлетворением, то дальнейшие действия Траугута, его инструкции вряд ли могли прийтись по вкусу Чарторыскому.

Мобилизовать все силы польского народа на борьбу, вдохнуть новую жизнь в восстание — в этом видел Траугут основную задачу, единственный путь к победе. Главной силой нации было крестьянство. Его нужно было поднять на борьбу. Мы можем предполагать, что для Траугута, стоявшего в стороне от революционно-демократических организаторов восстания, несомненно остававшегося идеологически шляхетским революционером, выбор пути был нелегким делом. Но его искренний и последовательный патриотизм, его убеждение в том, что ради интересов всей нации можно и должно жертвовать интересами шляхты, повел его, как справедливо указал Шварце, на путь, намеченный Центральным национальным комитетом.

Траугут возвращался в Польшу с программой развертывания всенародной демократической освободительной войны. Его идеи в полной мере разделял и поддерживал Юзеф Гауке, один из немногих людей, с кем Траугут близко сошелся и был откровенен.

Патриот и демократ, несмотря на свою принадлежность к аристократической семье, граф Гауке оборвал великолепно складывавшуюся карьеру в царской армии (двадцати восьми лет от роду он был уже полковником) и поспешил в ряды повстанцев. Но правительство Маевского не торопилось давать назначение еще одному подозрительному своими красными тенденциями «петербургскому поляку» Лишь в конце сентября Гауке получил назначение на пост начальника повстанческих сил в Сандомирском и Краковском воеводствах. С этого времени он, приняв в качестве повстанческого псевдонима имя Босак (то есть топор, секира — герб рода Гауке), стал ближайшим сотрудником Траугута.

В начале октября в Кракове состоялось совещание военачальников, вероятно наиболее представительное за весь период восстания. На нем присутствовали пять повстанческих генералов: Траугут, Гауке-Босак, Гейденрейх-Крук, Эдмунд Ружицкий — главнокомандующий повстанцами на Украине и старик Александр Валигурский — начальник повстанческих сил Люблинского воеводства; «полковники: Дионизий Чаховский — прославленный командир партизанского отряда из Сандомирского воеводства, Ян Савицкий-Струсь — начальник штаба у Ружицкого, друг Сераковского и Чернышевского, и др.

Совещание единодушно поддержало мнение Траугута о необходимости активизировать военные действия, решительно покончить с тактикой «вооруженной демонстрации». Хотя было очевидно, что о развертывании массового движения в канун наступающей зимы говорить не приходится, активные ттартиаанские действия и реорганизация повстанческих сил должны были помешать царским властям подавить восстание зимой и подготовить его новый, уже массовый подъем весной 1864 года.

Были намечены конкретные меры по усилению партизанской борьбы в южной части Королевства Польского.

У нас нет оснований утверждать, что на этом совещании обсуждался план взятия Траугутом руководства восстанием в свои руки, но сам авторитетный характер совещания, поддержка им предложений Траугута имели большое значение, это было как бы полномочие осуществлять руководство и впредь.

28 сентября (10 октября) Траугут, снабженный паспортом на имя Львовского купца Михала Чарнецкого, выехал из Кракова в Варшаву. Неделей позже он стал руководителем восстания.

Традиция, сложившаяся еще в период конспирации, определяла, что орган, руководящий движением, является органом коллегиальным, чаще всего из пяти человек. И хотя в те или иные периоды в таком коллегиальном руководстве на первый план выдвигалась крупная индивидуальность — Домбровский в Городском комитете, Бобровский в Исполнительной комиссии, Маевский в белом жонде, орган этот не переставал быть коллегиальным, и формально в нем не было поста председателя.

Трудно сказать, каковы были в этом отношении намерения Траугута в момент принятия власти из рук «сентябрьского» жонда. По свидетельству Дубецкого, Траугут заявил начальникам отделов жонда, что сноситься они будут только с ним лично, независимо оттого, сформирует он новый состав жонда или сочтет это нецелесообразным. Уже это указание, данное в день переворота, говорило о том, что Траугут принимает на себя, по существу, диктаторскую власть. Значение правительственной коллегии в этих условиях резко ограничивалось. Но она так и не была создана. Траугут на протяжении полугода руководил восстанием как диктатор, и его диктатура, официально никогда не объявленная, была реальной и прочной в отличие от шумно прокламированных, но эфемерных диктатур Мерославского и Лянгевича.

В этих условиях роль отделов жонда и секретаря жонда свелась к роли технических исполнителей указаний Траугута. Ни одно сколько-нибудь существенное распоряжение или инструкция не были изданы без его ведома и санкции; подавляющее их большинство было составлено им лично.

Траугут поселился в тихом, стоящем на отлете домике на малолюдной улочке. Владелицей «пансиона», где, кроме купца Чарнецкого, жил только учитель Мариан Дубецкий, была бывшая актриса Елена Киркор. Посетители в домике появлялись редко, необходимые встречи происходили в различных пунктах города, обычно в послеобеденные часы.

Среди ближайших сотрудников Траугута оказались люди разного склада. Некоторые, как начальник города Юзеф Пётровский, были связаны с «сентябрьским» жондом. Большинство составляли люди, входившие ранее в повстанческую адмийистрацию и вновь вернувшиеся на свои посты после отставки «сентябрьского» правительства. Это был бессменный с декабря 1862 года секретарь жонда архитектор Юзеф Каетан Яновский, человек политически бесцветный и малоинициативный, но добросовестный, методичный, «ходячий архив» организации; юный секретарь Руси Мариан Дубецкий, выполнявший по большей части функции личного секретаря Траугута. И они и многие другие члены повстанческого руководства не обманули доверия Траугута.

Совсем иной фигурой был Вацлав Пшибыльский. В молодости, в бытность студентом Петербургского университета, Пшибыльский был приятелем Зыгмунта Сераковского, но теперь его политические симпатии были целиком на стороне белых. Заняв весной 1863 года по уполномочию белого литовского отдела пост секретаря Литвы при Жонде Народовом, Пшибыльский летом 1863 года совмещал эту не слишком обременительную обязанность с постом начальника Варшавы и оказывал ценные услуги Маевскому в подавлении красной оппозиции в варшавской организации. Еще в летний приезд Траугута в Варшаву Пшибыльский быстро установил контакт с «земляком». Пшибыльский вновь на короткое время занял пост начальника города в октябре после ареста Петровского.

Белые симпатии определяли круг знакомств Пшибыльского, а его тщеславие и развязность побуждали его, с одной стороны, рекомендовать Траугуту для выполнения отдельных поручений таких, как показали дальнейшие события, случайных и ненадежных людей, как брат Вацлава доктор Кароль Пшибыльский и его коллега Цезарий Моравский, а с другой стороны, демонстрировать перед людьми такого сорта свою осведомленность. Болтливость Вацлава Пшибыльского дала в дальнейшем царским властям путь к обнаружению Ромуальда Траугута.

Сам Пшибыльский, который в декабре 1863 года благополучно убрался за границу с выданным ему Траугутом мандатом чрезвычайного комиссара, не только избежал репрессий, но и не услышал слова осуждения, каких не жалели другим виновникам ареста и гибели Траугута. Его позорная роль стала известна сто лет спустя, когда были опубликованы документы процесса Граугута.

Ромуальд Траугут был не единственным, кому пришлось пострадать по вине предателей и нестойких, недостойных доверия людей. Трагедия Траугута заключалась прежде всего в том, что он пришел к руководству восстанием, не имея уже возможности опереться на его лучших деятелей, которые разделяли его стремления и могли бы облегчить непомерный труд, принятый им на свои плечи.

Последовательно и неуклонно проводил Траугут намеченную им программу нового подъема восстания. Программа эта была единой, но целесообразнее будет рассмотреть последовательно три ее основных, взаимосвязанных аспекта: социальный, военный и международный.

Траугут повел решительную борьбу с укоренившейся среди повстанческих командиров «партизанщиной» — самовольными и нескоординированными действиями, а чаще бездействием, самовольными отлучками от отрядов на «отдых» и «лечение» в Галицию и т. п. Вместо существовавшей до того времени пестрой бессистемности больших и маленьких отрядов, командиры которых практически никому не подчинялись, изданный Траугутом в декабре 1863 года декрет вводил новую организацию повстанческих сил. Все они объединялись теперь в корпуса, корпуса делились на дивизии, дивизии — на полки, полки — на батальоны и т. д. Предусматривалось создание пяти корпусов: I — на территории Люблинского и Подляского воеводств, II — Сандомирского, Краковского и Калишского воеводств, III— Августовского и частично Гродненского воеводства, IV — Мазовецкого и Плоцкого воеводств, V — в Литве, Отряды, формировавшиеся в Галиции, составляли резервный корпус.

Может показаться, что правы те, кто считал этот декрет, изданный в момент, когда восстание уже клонилось к упадку, актом неуместного педантизма и прожектерства. Может показаться также, что это было проявлением тяги к созданию регулярной армии и отказом от методов народной, партизанской войны. Однако такие суждения были бы поверхностны.

Траугут выступал не против партизанской тактики, а против организационной анархии и бесконтрольности, против «партизанщины», нанесшей уже неисчислимый вред восстанию. Четкая, подлинно военная организация должна была положить предел недисциплинированности и подчиненных и начальников.

Но новая организационная структура имела еще одну, может быть, более важную цель. Недаром она строилась по территориальному признаку, и недаром декрет учреждал повстанческие дивизии и полки и на той территории, где движение к зиме 1863/64 года было уже подавлено (реально организованы были только I корпус, которым командовал Крук, а затем Валерий Врублевский, и II корпус, которым командовал Босак). Нужно было создать четкую организацию, готовую вобрать в себя многие тысячи новых бойцов, которые станут под знамя восстания весной 1864 года. В этот новый подъем Траугут твердо верил, с ним связывал он все планы и все мероприятия. И если перед действовавшими на юге Королевства Польского повстанческими отрядами, теперь превращенными в I и II корпуса, он ставил задачу продержаться зиму, «укорениться» в своих районах, то перед командирами еще несуществующих корпусов — III — полковником Скалой (Яном КозеллПоклевским) и V — полковником Яблоновским (Болеславом Длуским) — стояла задача накопить тайно в Восточной Пруссии повстанческие силы и оружие, чтобы весной 1864 года вновь развернуть боевые действия в Литве и смежных районах. Следует сказать, что в этом смысле было сделано немало.

Наряду с названными уже выше давними членами повстанческой красной организации Траугут поручил ответственный пост Людвику Звеждовскому (он командовал дивизией в корпусе Босака) и утвердил на посту руководителя восстания в Литве Константина Калиновского. Уже сдм этот круг имен много говорит о политической линии Ромуальда Траугута.

На новый, высший этап восстание должно было подняться благодаря опоре на «единственную силу каждой страны — народ». В своем циркуляре главным военным начальникам и воеводским комиссарам от 15(27) января 1864 года, откуда процитированы приведенные выше слова, Траугут писал:

«Жонд Народовый в течение последних трех месяцев действует главным образом в этом направлении, это цель всех распоряжений жонда...

Мы решительно предписываем вам прекратить всякую деятельность среди шляхты, которую следует принимать лишь постольку, поскольку она сама к этому стремится, а вместо того продолжать и развивать всяческую организационную и военную деятельность прежде всего среди простою народа и посредством народа, как деревенского, так и городского.

Шляхта взамен за это пусть несет материальные тяготы. Тот, кто сам отстраняется и бережет себя на лучшие времена, пусть жертвует для родины своим богатством. С уклоняющихся от всяких жертв нужно взыскивать вдвойне, взыскивать все, что на них наложено, без послаблений, а в случае сопротивления либо проявления злой воли привлекать к самой суровой ответственности...»

Траугут не ограничивался декларациями. Еще ранее, 15(27) декабря 1863 года Жонд Народовый издал декрет, которым предписывал безусловное и строгое осуществление январских аграрных декретов и устанавливал, что попытки взимания у крестьян оброка или других повинностей караются смертной казнью. Наблюдение за исполнением декрета поручалось делегатам крестьянских общин и судам, в которых крестьяне должны были составлять не менее чем половину членов.

Повстанческое войско должно было быть не только армией национального освобождения но и защитником народных интересов. «Жонд Народовый требует, — гласил циркуляр Траугута, — чтобы вы с особым вниманием и рвением стремились к полному и сердечному согласию, братанию нашего войска с народом. Жонд Народовый видит в войске не только защитников родины, но вместе с тем и первых, вернейших стражей и осуществителей законов и постановлений Жонда Народового и прежде всего прав, данных польскому простому народу манифестом Жонда Народового от 22 января с. г.; тот, кто осмелился бы нарушить в чем-либо эти права, должен рассматриваться как враг Польши...»

Новая решительная политика Давала свои плоды. Там, где повстанцы представляли еще собою серьезную силу, там, где повстанческие начальники проводили последовательно демократическую политику и не останавливались перед суровым наказанием помещиков, восстание получало все более широкую поддержку крестьян. Так было в районе действий Гауке-Босака и его ближайшего сподвижника Зыгмунта Хмеленского. В частях И корпуса основную массу повстанцев уже с осени 1863 года составляли крестьяне. Повстанцы успешно действовали в этом районе потому, что за них был народ, помогавший им, снабжавший, информировавший о действиях царских войск. Введенные и строго поддерживаемые демократические порядки, обращение «гражданин» к каждому от генерала Босака до рядового повстанца-крестьянина и до батрака связывались в умах освобожденного от феодального гнета крестьянства с образом новой Польши, ради которой стоило идти на смертный бой.

И социальная политика Траугута, столь отличная от деятельности предшествующих белых и половинчатых красных руководителей, и его военно-организационные мероприятия готовили почву для объявления «посполитого рушения» (всенародного ополчения).

Идея созыва посполитого рушения была не новой. Ее муссировал в свое время, отнюдь не собираясь реализовывать, Маевский. Ее без всякой подготовки и в момент, менее всего подходящий, пыталось выдвинуть «сентябрьское» правительство.

Во что превращалось посполитое рушение, когда за него брались чуждые народу и безразличные к его интересам шляхетские политиканы, говорит эпизод, описанный Брониславом Дескуром. В июне 1863 года призыв к посполитому рушению был брошен в одном из районов Плоцкого воеводства. «Я был свидетелем того, как во всех деревенских кузницах спешно перековывали косы, а массы крестьян, еще не созываемые, уже начали собираться; так под Остроленкой собралось полторы тысячи косинеров, которые намеревались ударить на Остроленку, когда войска выйдут преследовать повстанцев, а в городе останется слабый гарнизон». Но вскоре приехал повстанческий комиссар и потребовал собрать крестьян, желая «предупредить их, чтобы они обратили косы на свою работу в поле, так как жор1Д надеется на иностранную интервенцию и поэтому не может обрекать народ на убийственную для него борьбу. После этой речи к комиссару обратился один из Крестьян: «Вы всегда так поступали. Вы скомпрометировали нас, потому что москали знают о наших приготовлениях. Настанет время, мы сами сделаем восстание, но вас там не будет». Общины разошлись с ропотом».

Для Траугута обращение к силам народа было не резервным, последним, нежелательным средством, а первейшей, принципиальной чертой восстания. Он пиал: «Помните, что восстание без народа есть лишь военная демонстрация большего или меньшего масштаба; лишь вместе с народом мы можем победить врага, не заботясь ни о каких интервенциях, обойтись без которых да поможет нам милостивый бог».

Агитационно-пропагандистская, организационная и военная подготовка посполитого рушения была объявлена важнейшей задачей всех повстанческих органов. День созыва его в различных районах страны определялся главными военными начальниками в зависимости от местных условий. Эта дата, до времени абсолютно секретная, не должна была быть позднее марта 1864 года.

Столь же решительный и крутой поворот претерпела внешняя политика повстанческого правительства. Была перестроена дипломатическая служба. Если раньше все повстанческие политические агенты подчинялись Чарторыскому, то теперь в его ведении остались лишь осуществляемые им самим сношения во Франции и Англии, а агенты в Турине, Риме, Вене, на Балканах и в Турции были поставлены в непосредственное подчинение Жонда Народового. Это дало Траугуту возможность получать значительно более полную и объективную информацию, а затем и восстановить прерванные связи с революционными кругами. Не случайно в «Отеле Лямбер» раздавались нарекания на недостаток доверия со стороны Жонда Народового.

Личная религиозность Траугута, его столь, впрочем, широко распространенная в то время манера ссылаться на провидение и божью волю давали повод для того, чтобы — с похвалой или порицанием — изображать его фанатиком и т. п. Примечательно, что это вызывало протесты самого Траугута, который, как сообщает Маевский, «искренне разъяснял мне, что упреки в клерикализме, адресуемые егоЖонду, несправедливы». Но националистическим историкам не важны были ни возражения Траугута, ни подкреплявшие их его конкретные действия, их вполне устраивала возможность прикрывать именем героя восстания 1863 года свою националистическую пропаганду. Они не только ретушировали факты, но и скрывали их. Известно, что еще накануне второй мировой войны в одном из монастырей Варшавы хранились собственноручные заметки Траугута, чтото вроде дневника, который он вел в годы, предшествовавшие восстанию. Но этот ценнейший документ не только не был опубликован, но и оставался тайной для историков, поскольку, как можно догадываться, не вполне соответствовал тому облику Траугута — верного сына церкви, который хотели закрепить владельцы его записок.

Возвратимся к международной политике. Траугут все более убеждался в том, что помоши извне польское восстание может ожидать не от буржуазных монархических правительств Запада, а от революционных сил. Вновь завязанные контакты с венгерскими и итальянскими революционерами занимали все большее место во внешнеполитической деятельности повстанческого правительства, на их основе начала вырисовываться принципиально новая концепция всей освободительной борьбы. Выступать не только против царизма, но против всех угнетателей польского народа, нанести объединенными силами революции удар по самому слабому звену международной реакции — Австрии — так рисовалась Траугуту перспектива борьбы. И он не остановился перед такой перспективой в нерешительности, как это случилось ранее с некоторыми его «красными» предшественниками, переговоры которых с Гарибальди и Кошутом оставались бесплодны. По полномочию, данному Траугутом, повстанческий политический агент в Италии Юзеф Орденга подписал совместно с представителем Венгерского комитета ветераном революции 1848—1849 годов генералом Дьёрдем Клапкой 8 марта (н. ст.) 1864 года в Париже трактат о союзе между повстанческой Польшей и революционными силами Венгрии в борьбе против Австрии и царской России. Эту борьбу союзники обязались вести рука об руку до тех пор, пока оба народа не будут свободны. Примечательно, что в трактате были специально зафиксированы национальные права славянских народов, входивших в состав Венгрии. Один из последних документов, подписанных Траугутом как главой Жонда Народового 7 апреля (н. ст.), была ратификация этого договора. Траугут писал: «Целью настоящего трактата является завоевание полной независимости Польши и Венгрии, а вместе с тем максимальная поддержка дела свободы народов и справедливости».

Уже после ареста Траугута, но в соответствии с намеченной им политической линией Юзеф Орденга подписал на острове Капрера союзный договор с Джузеппе Гарибальди, вождем итальянских революционеров.

Чрезвычайно интересно, хотя и не поддается пока дальнейшей конкретизации, сообщение Маевского: «Когда речь шла о европейских революциях, Траугут упомянул в общей форме, что на основании какихто своих связей и информаций из России может предполагать, что где-то в тылу империи, то ли в Казани, то ли в каком-то подобном месте, готовится вспышка какого-то вооруженно-бунтарского движения». Вероятнее всего, Маевский ошибочно связывает этот разговор с раскрытым значительно ранее «казанским заговором» (Маевский прямо говорит, что заговор был раскрыт «вскоре»). Но сам факт беседы, свидетельствующий об интересе Траугута к перспективам революционного движения в России и о каких-то неизвестных нам его контактах в России, представляет ценный штрих, в полной мере согласующийся с общими тенденциями его политики начала 1864 года.

Во всех основных областях политики Ромуальд Траугут, находясь на посту руководителя восстания, показал себя истинным восстановителем и продолжателем тех идей, которые вдохновляли лучших польских революционеров, стоявших у колыбели восстания 1863 года. Он шел той же дорогой, учитывая уже накопленный в борьбе опыт, его действия целиком отвечали задачам этой борьбы. С железной последовательностью он стремился к новому подъему восстания, и не его вина была, что он не достиг успеха. Было уже слишком поздно.

Соотношение борющихся сил было крайне неблагоприятно. Несмотря на значительное уменьшение начиная с сентября 1863 года повстанческих сил, царизм стягивал в Польшу все новые дивизии, чтобы еще до весны затоптать восстание до последней искры.

В тяжелых условиях гораздо более острой, чем предыдущая, зимы 1863/64 года повстанцы вели неравный бой. В январе 1864 года после разгрома отряда Валерия Врублевского гаснет повстанческое движение на Люблинщине, но за Вислой в Свентокшижских горах и лесах еще одерживают успехи отряды Босака. В феврале неудачная попытка овладеть уездным городком Опатовом подрывает силы восстания и в этом районе, Босак и его уже немногочисленные отряды не покидают поля борьбы, но восстание явственно догорает.

Конец февраля приносит два новых тяжелых удара. 17(29) февраля австрийское правительство объявляет Галицию на военном положении. Начинается преследование повстанцев, уничтожение запасов оружия, в чем активно участвует галицийская шляхта. «Я на коленях благодарил бога за эту весть, которая должна была положить конец несчастному восстанию» — так встречает сообщение о введении военного положения помещик, в недавнем прошлом командир повстанческого отряда. Не лучше ведут себя белые и в Королевстве Польском, где начинается кампания сбора подписей под верноподданническим адресом Александру И. 19 февраля (2 марта) царь подписывает указы о крестьянской реформе в Польше. Страх перед еще продолжающимся восстанием диктует условия реформы, идущие много дальше, чем реформа 1861 года в России. Царь лишен возможности дать крестьянам меньше, чем дал им повстанческий жонд. И поэгому польский крестьянин получает свой надел без «отрезков», поэтому он не должен платить помещику прямой выкуп, хотя, разумеется, средства на возмещение, которое платит помещикам «казна», она черпает прежде всего из крестьянского кармана. Даже безземельные получают небольшие клочки земли. Все это вырвало у царизма восстание, это было завоеванием тех сил польского народа, которые выступили в 1863 году на бой не только с царизмом, но с феодальным строем.

Но непосредственно в этот момент ослабление повстанческих сил, ликвидация опорных баз в Галиции и царские указы о реформе делают бесперспективными планы посполитого рушения. Борьба проиграна. Но Траугут не покидает своего поста.

А между тем вокруг него смыкается кольцо полицейского сыска. Царские власти напрягают все силы, чтобы найти и ликвидировать подпольный жонд. Массовые аресты разрушают повстанческую организацию Варшавы. Один за другим попадают в руки полиции руководители отделов жонда, их секретари, некоторые перед угрозой ареста спасаются за границу. Траугут не покидает Варшавы.

Царские власти все еще не знают, кого они ищут. Имя Траугута еще не произнесено. К тому же полиция поверила опубликованному в октябре в повстанческой прессе для отвода глаз сообщению о гибели Траугута. Но сеть все более сужается. Утром 29 марта (10 апреля) полиция появляется в домике на Смольной; на этот раз она направляется во флигель — арестован Мариан Дубецкий. В ту же ночь она приходит вновь. Увидев вошедших в комнату полицейских, Траугут сказал: «Уже», — и поднялся с постели. Арестант был доставлен в тюрьму для подследственных на Павьей улице, в печально знаменитый в истории польского революционного движения «Павиак».

А в те же дни на южной окраине Царства Польского происходят последние бои. 6(18) апреля переправляется через Вислу в Галицию Гауке-Босак. Он еще надеется на то, что ему удастся вновь собрать отряды и возобновить борьбу. Но этим планам стойкого повстанческого генерала не суждено было осуществиться.

На юге Радомской губернии еще действуют небольшие, главным образом конные, отряды повстанцев. Среди этих последних на поле боя особенно много русских, да и командуют этими отрядами зачастую русские офицеры. Им не приходится рассчитывать на снисхождение царских властей, у них мало шансов укрыться от преследователей, и они с отчаянной стойкостью бьются до конца.

Кто эти русские люди? Десятки из них останутся для нас навсегда безымянными. Погибшие в бою, они схоронены товарищами в могилах, на которых не делалось надписей и не всегда даже ставился крест» О других попавших в руки карателей мы обычно мало что знаем, кроме имен, кратких сведений о прошлой службе и трагической участи, постигавшей их по приговору военного полевого суда. Жертвой очищения, принесенной Россией «а пылающем алтаре польского освобождения, назвал Герцен Андрея Потебню. Число таких жертв, принесенных русским народом в борьбе за нашу и вашу свободу, было велико. Это не только погибшие в боях. Почти половина тех, кто попал в руки царских карателей (89 из 183), была казнена, большинство других осуждено на длительную каторгу.

Среди этого длинного ряда имен есть несколько человек, о которых нам известно относительно больше. Какие замечательные люди связали свою жизнь с судьбой борющейся Польши! Как созвучна их идейность и стойкость до последнего, смертного часа с обликом руководителя восстания, которому посвящены эти страницы! Пусть найдется и для них здесь несколько строк.

Вот бывший капитан пограничной стражи Матвей Дмитриевич Безкишкин. Веря в то, что царя должно заботить «прекращение враждебного чувства, существующего ныне между поляками и русскими», Безкишкин в 1860 году представил на «высочайшее имя» свои предложения, смысл которых заключался в прекращении национального угнетения поляков. К 1863 году Безкишкин освободился от наивных иллюзий и путь к установлению дружбы между русскими и поляками увидел в их совместной борьбе против самодержавия. Он принял участие в восстании, был инструктором, затем командовал отрядом, был ранен и вновь вернулся в строй. 15(27) апреля 1864 года он был взят в плен, оказав при этом упорное сопротивление. Безкишкин был казнен в Радоме. Уже после объявления приговора воинская казнь — расстрел — была заменена на считавшееся позорным повешение. Причиной этого была пощечина, которую Безкишкин дал председателю царского суда.

Великий польский писатель Стефан Жеромский рассказывал о том, что его первым написанным на школьной скамье произведением была большая поэма «Безкишкин». Она была основана «на семейном предании, на рассказах простых людей, на тайной традиции наших келецких лесов».

Не один Безкишкин стал человеком-легендой. Беспримерной храбростью и боевым искусством прославился Яков Максимович Лёвкин. Он был, вероятно, членом революционной ячейки в своем Полоцком пехотном полку, так как к повстанцам примкнул с первых же дней, еще в январе 1863 года. Унтер-офицер царской армии, Лёвкиц стал повстанческим офицером. В отряде Зыгмунта Хмеленскога, который высоко ценил Лёвкина, он командовал казачьим взводом, сформированным из русских пленных. Лёвкин успешно выходил из самых трудных боевых ситуаций. Ему удалось даже (факт беспримерный в истории восстания) бежать из плена. Вновь Лёвкин был захвачен карателями только в мае 1864 года и вскоре расстрелян в Кельцах.

Сослуживцем Лёвкина по царской армии был Иван Павлов, писарь штаба Полоцкого полка, также унтер-офицер. За год своей службы в восстании Павлов дошел до звания капитана, он командовал небольшим повстанческим отрядом.

Последней жертвой восстания 1863 года стал расстрелянный в ноябре 1866 года в Варшаве Митрофан Подхалюзин, бьшший юнкер 4-го донского казачьего полка, повстанческий ротмистр «Ураган». Под командой Чаховского, а затем Босака он служил до последних дней и вместе с сотоварищами пытался укрыться в Галиции, но австрийские власти выдали Подхалюзина царским палачам.

Ближайшим соратником генерала Босака стал бывший пехотный капитан царской армии Павел Богдан. Нам неизвестно его настоящее имя, Богдан — это псевдоним, принятый им для того, чтобы защитить от преследований свою семью. Вступив в ряды повстанцев еще в начале февраля 1863 года. Богдан участвовал в боях, был тяжело ранен, а поправившись, вновь вернулся в строй. Сначала он служил в отряде Зыгмунта Хмеленского, а затем стал начальником штаба у Босака, Боевая дружба полковника Богдана и генерала Босака пережила восстание. В 1870—1871 годах Богдан стал начальником штаба бригады волонтеров, защищавшей Францию от прусского вторжения Бригадой командовал Гауке-Босак. 21 января 1871 года Богдан навсегда простился со своим командиром и другом, жизнь которого оборвала под Дижоном прусская пуля.

Как герои вели себя и многие простые русские солдаты — участники восстания 1863 года. Источники сохранили, например, слова Льва Мокеевича Шамкова, который перед казнью заявил, что не сожалеет о том, что сражался за свободу Польши.

Это короткое отступление не является лишним в биографии Ромуальда Траугута. Пусть он никогда не встречался лично с этими своими соратниками, но их судьба — свидетельство того, что его мужество и стойкость не были подвигом одиночки, а его вера в революционное братство народов находила подтверждение даже в тяжелые дни поражения восстания.

Человеком, из уст которого накануне ареста Траугута следственная комиссия в первый раз услышала его имя, был секретарь Финансового отдела жонда Артур Гольдман. Ему никогда не приходилось встречаться с Траугутом по делам восстания. Своими сведениями о Траугуте Гольдман был обязан Вацлаву Пшибыльскому, который не только сообщил этому второстепенному в организации лицу секретные сведения о том, что Траугут возглавляет Жонд Народовый, но еще, словно заботясь об успехе предательства, назвал ему псевдоним, под которым жил Траугут в Варшаве, и издали показал его Гольдману в кафе. В результате следственная комиссия получила все необходимые сведения для разыскания «Михала Чарнецкого». Дальнейшее было уже делом одного дня.

Если Гольдман выдал Траугута, то Кароль Пшибыльский и Цезарий Моравский были людьми, чьи показания более всего дали сведений о его деятельности.

Впрочем, Траугут не пытался скрывать своего имени. Это было бесполезно, так как в составе следственной комиссии были полковник Здановичи еще один сослуживец Траугута по царской армии. Свое первое показание, данное в день ареста, он начал словами: «Меня зовут не Михал Чарнецкий, а Ромуальд Траугут...» Но в этом показании после довольно подробного рассказа о своем участии в восстании в Белоруссии Траугут заявил, что затем он оказался в Галиции. Этим он обошел свой приезд в июле 1863 года в Варшаву (следственной комиссии так и осталась неизвестной эта страница биографии Траугута) и заграничную миссию. О приезде в Варшаву в октябре 1863 года Траугут заявил: «Целью моего прибытия из Кракова в Варшаву было под охраной чужого имени устраниться от всех революционных дел и ждать конца всех этих событий, потому что в военные дела, как не дающие никаких шансов на успех, я вмешиваться не хотел, а к выполнению других дел в организации способностей не имел». Не имея возможности отрицать свое знакомство с Вацлавом Пшибыльским, Траугут, оберегая находящегося в полной безопасности Пшибыльского, заявил, что ему ничего не известно о принадлежности Пшибыльского к повстанческой организации, хотя, разумеется, тот знал о том, что он, Траугут, командовал повстанческим отрядом.

Линией поведения, избранной Траугутом перед следователями, было, таким образом, стремление отвести все вопросы, касающиеся периода, когда он руководил Жондом Народовым. Но выдержать эту линию ему помешали предатели. Правда, при очной ставке 8(20) апреля с Каролем Пшибыльским и Цезарием Моравским Траугут решительно отверг их показания, но затем сделал следующую декларацию:

«О цели и действиях моих по прибытии в Варшаву я намерен дать особые показания с той, однако, оговоркой, что никаких лиц называть не буду, а лишь опишу, что делал я сам. Итак, по прибытии в Краков при уже объясненных мною обстоятельствах я держался там в стороне и вовсе не сносился с тамошней организацией, а после моего приезда в Варшаву я принял руководство так называемым Жондом Народовым. Что я делал на этом посту, это я подробно опишу собственноручно».

Не следует удивляться тому, что в актах процесса нет ни подробного, ни собственноручного показания Траугута о его деятельности в качестве главы Жонда Народового. Следователей не интересовала история восстания. Приведенное выше краткое заявление Траугута выполняло необходимую при предании его суду процессуальную формальность — это было признание обвиняемым деяния, в котором он обвиняется. Оговорка же, сделанная Траугутом, что никого называть он не намерен, лишала его дальнейшие показания самого занимающего следственную комиссию элемента.

Из перехваченного властями письма Елены Киркор к старушке матери мы знаем, что Траугута, так же как и Киркор, держали в подвальном карцере до 8(20) апреля, то есть до тех пор, пока он не сделал процитированного признания. Позднее Траугута вызывали на допрос только два раза — 22 апреля (4 мая), когда он дал сравнительно краткое показание (фрагменты его мы цитировали ранее) о своих убеждениях, обстоятельствах вступления в ряды повстанцев и основных вопросах, которыми он занимался на посту главы Национального правительства, а затем 24 апреля (6 мая) для выяснения обстоятельств его действий как командира повстанческого отряда в связи с получением сведений из Кобринского уезда.

Несколькими днями позже следственная комиссия представила наместнику доклад о предании Траугута и группы деятелей повстанческой организации военному полевому суду. Предложение было утверждено, и подсудимые переведены в цитадель. Шестеро предателей, более всего содействовавших комиссии своими показаниями, были милостиво высланы «на свободное жительство в Империю».

7(19) июля заседавший в Варшавской цитадели полевой военный суд вынес приговор по делу Ромуальда Траугута и двадцати двух его сотоварищей Констатирующая часть приговора в отношении Траугута была построена в основном на показаниях предателей.

Суд зафиксировал тот факт, что с октября 1863 года «власть, принадлежавшая, собственно, Народовому Жонду, перешла в руки одного лица, принявшего название начальника жонда». Между тем широко распространенное Мнение видело в Жонде Народовом коллегиальный орган, состоящий из 5 человек. Царские власти стремились к тому, чтобы процесс и приговор знаменовали для общественного мнения окончательную победу над восстанием и ликвидацию Жонда Народового. И поэтому еще задолго до судебного процесса, бывшего, по существу, кровавым фарсом, было определено, что казни будут подвергнуты пять человек Но кто же именно должен был войти на эшафот вместе с Ромуальдом Траугутом? К смертной казни через повешение были приговорены также директора отделов жонда Рафал Краевский (Отдел внутренних дел), Юзеф Точиский (Финансовый отдел), а также искусственно приравненные к директорам отделов заведующий экспедитурой Роман Жулинский и заведующий коммуникациями Ян Езёранский. Функциями обоих последних была повстанческая связь (внутри страны и за границей), их отнесение к числу «преступников 1-й категории» была грубой натяжкой, особенно по отношению к сравнительно недолго действовавшему в повстанческой организации Езёранскому. Но он вызвал особую ненависть царских палачей своим отказом назвать кого-либо из членов организации и заявлением на военном суде, — что на следствии он подвергался моральному и физическому истязанию. За свою «строптивость» Езёранский заплатил жизнью.

Двенадцать деятелей организации (в их числе Мариана Дубецкого) суд приговорил к каторге на разные сроки и шестерых (среди них четыре женщины) к ссылке на поселение или краткосрочному аресту.

Приговор был направлен на рассмотрение в полевой аудиториат. Здесь он был радикально пересмотрен. К смертной казни аудиториат приговорил пятнадцать человек, пять к каторге и трех к ссылке. Такой пересмотр имел, по-видимому, двоякую цель: с одной стороны, наместник Берг получал возможность продемонстрировать снисхождение и уменьшить число смертных приговоров, а с другой — нескольким подсудимым, в отношении которых приговор суда был признан слишком мягким, ссылка на поселение была заменена каторжными работами. К числу последних принадлежали Елена Киркор и сестры Эмилия и Барбара Гузовские.

18(30) июля последовала конфирмация Берга. Число смертных приговоров было ограничено пятью в соответствии с приговором военного суда, десяти остальным смертникам казнь была заменена долгосрочной каторгой. Смертные приговоры было приказано привести в исполнение 24 июля (5 августа) 1864 года «а гласисе (откосе) цитадели.

Никто из осужденных не просил о помиловании. Единственная просьба, с которой обратился Траугут к суду уже после вынесения приговора, — разрешить семье приехать в Варшаву для прощания с ним — была оставлена без удовлетворения.

Публичная казнь руководителя восстания собрала тысячи жителей Варшавы. Народ прошался с таинственным повстанческим диктатором, которого впервые увидел на месте казни, В памяти очевидцев навсегда запечатлелись мужество и достоинство осужденных перед лицом смерти.

На следующий день в городе появилась листовка, подписанная начальником города, призывавшая: «Отдадим честь мученикам и освятим их память не слезами скорби и отчаяния, а присягой следовать по их пути».

Царские власти были вне себя. Эта листовка говорила о том, что конспирация живет и действует. Моральный эффект листовки, изданной последним повстанческим начальником Варшавы Александром Вашковским, был велик. Но восстановить разгромленную организацию, возобновить угасшее восстание было уже невозможно.

Вашковский, подобно Траугуту, остался до конца на своем посту. В феврале 1865 года он был казнен на том же месте, где погибли Траугут и его сотоварищи.

В суровые дни Великой Отечественной войны на советской земле польские патриоты воссоздавали польское войско, чтобы плечом к плечу с Советской Армией бороться за освобождение родной земли от гитлеровских поработителей. Первая из созданных ими дивизий получила имя Тадеуша Костюшки, третья — имя Ромуальда Траугута.