«Загадка» СМЕРШа

Глава первая Легализация прошла успешно

Плотные облака, казалось, стелились над самой землей, и в них, словно в вате, тонул надсадный гул моторов крадущегося в кромешной темноте «хенкеля» — самолета из спецэскадрильи рейхсфюрера СС Гиммлера. Ближе к Москве небо прояснилось. Пилоты сориентировались по местности и взяли курс на юг. На подлете к железнодорожной станции Егорьевская они сбросили скорость. Самолет сделал полукруг, прошло несколько секунд, и в ночном небе огромным тюльпаном распустились купола двух парашютов. Вскоре молочно-белая пелена поглотила парашютистов, и они, налегая на стропы, проломили стену из прошлогоднего камыша и приземлились на берегу озера.

20 июня 1943 года в 00:10 дежурный по 47-й радиолокационной станции засек воздушного нарушителя на экране радара и доложил на командный пункт. Спустя несколько минут об этом уже знали в штабе 1-й воздушной армии Западного фронта, а чуть позже — в отделе Смерша. В воздух были подняты самолеты-перехватчики, а на земле солдаты и офицеры из дивизии внутренних войск НКВД по охране тыла армии заняли места в кузовах грузовиков, и две колонны двинулись к станции Егорьевская. К рассвету она и ее окрестности были взяты в кольцо. С восходом солнца группы захвата приступили к прочесыванию леса, где высадились парашютисты.

Поиски их следов продолжались недолго. Гитлеровцы торопились и не потрудились спрятать парашюты — они валялись на берегу озера. На влажном песке отчетливо проступали отпечатки сапог. Розыскные собаки быстро взяли свежий след, он привел к ручью и там оборвался. Поджав хвосты, псы жалобно скулили и виновато поглядывали на проводников. Захватить парашютистов по горячим следам не удалось, и трубки телефонов в штабе поиска раскалились от командного рева начальников.

В то время, когда они ломали головы, где искать парашютистов, в тридцати километрах от Егорьевской двое: капитан-летчик и старший лейтенант-артиллерист вломились в кабинет начальника станции Хорлово и потребовали дать им связь с Москвой. Тот, оглохший от непрерывных телефонных звонков и угроз комендантов эшелонов, махнул рукой на телефон, а сам потухшим взглядом уставился в окно. Заглянувший в кабинет заместитель начальника станции недовольно покосился на нахрапистых офицеров и развернулся, чтобы уйти, но в последний момент задержался. Его взгляд упал на старшего лейтенанта. Тот, развалившись на топчане, лениво ковырял спичкой в зубах. Под его сапогами расплылась большая лужа, а под боком валялся измазанный в грязи и набитый под самую завязку вещмешок. В глазах заместителя мелькнула тень, и он быстренько выскользнул за дверь.

Кабинет начальника станции снова загудел, как пустой барабан, от голоса капитана. Он потрясал трубкой, дергал телефонный шнур и пытался докричаться до телефонистки. Наконец сквозь треск и шум прорвался ее голос, и капитан потребовал соединить его с дежурным по Главному управлению контрразведки Смерш. Мембрана снова отозвалась потрескиванием и свистом. Какое-то время в трубке раздавались неясные шорохи, а затем на удивление ясно зазвучал голос.

Ответил дежурный. Капитан потребовал от него передать комиссару госбезопасности 3-го ранга Королеву, что известный ему Северов вернулся — и не один и что они находятся на железнодорожной станции Хорлово. Пароль для связи он не успел произнести. Дверь распахнулась, и в кабинет ворвались бойцы во главе с младшим лейтенантом. Не нюхавший пороха молоденький офицер, потрясая пистолетом, истошно завопил: «Не двигаться! Руки вверх!»

Капитан не успел даже открыть рта. Бойцы повалили его и старшего лейтенанта на пол и прижали своими телами. В проеме двери мелькнуло пылающее, как станционный фонарь, лицо заместителя начальника станции. Он торжествующим взглядом смотрел на распластанных парашютистов-диверсантов. Последним в кабинет влетел старшина. Стреляный воробей, он сразу кинулся к вещмешкам. Его цепкие пальцы сноровисто развязали веревки, под ворохом белья блеснул металл — рация. Старшина ликовал.

— Мы свои. Я из Смерша, — просипел капитан.

Младший лейтенант растерялся. Начальник станции быстро сообразил, что к чему, наклонился к его уху и, ткнув в телефонную трубку, что-то прошептал. Офицер изменился в лице, остекленевшим взглядом прошелся по лежавшим на полу «диверсантам», радиостанции, телефону, нетвердой рукой подхватил болтавшуюся трубку, представился и потерянно залепетал.

Дежурный главка Смерша понял все с полуслова и потребовал передать трубку Северову. Бойцы ослабили хватку и, с любопытством поглядывая на загадочных «диверсантов», отступили к стене. Виктор с трудом поднялся, перед глазами все плыло, смахнул с подбородка кровь, перехватил трубку у потерявшего голову младшего лейтенанта и назвал пароль. Дежурный, догадавшийся, что произошло в кабинете начальника станции, хмыкнув, поинтересовался его самочувствием. Виктор сплюнул сгусток крови и непослушным языком с трудом произнес:

— Как положено, по-нашенски. Зубы по полу собираю.

Дежурный рассмеялся и распорядился находиться на станции и ждать оперативную группу Смерша. Виктор положил трубку на аппарат и, потирая саднившую от удара скулу, обернулся к младшему лейтенанту. Тот от смущения не знал, куда девать глаза, и что-то бормотал в свое оправдание. Первым нашелся начальник станции и, мягко подталкивая в спину бдительного офицера и его бойцов, выпроводил их из кабинета. Вслед за ними вьюном скользнул заместитель. Дорогу ему преградил Николай. Виктор поспешил встать между ними, а начальник станции, чтобы сгладить конфликт, предложил позавтракать.

Посрамленный заместитель, рассыпаясь перед Виктором и Николаем мелким бисером, принялся трясти свои запасы. На столе, как по волшебству, появились пузатый самовар, горка из кусков сахара-рафинада, краюха ржаного хлеба и пара запеченных в углях картофелин. Но на этом хлебосольство хозяев не закончилось. Начальник станции метнул на зама многозначительный взгляд, тот понял все без слов и исчез за дверью. Вернулся он со свертком, в нем находилась бутылка самогонки. Начальник станции разлил ее по кружкам и предложил тост: «За возвращение!». Виктор с Николаем охотно поддержали его. Самогон оказался крепким, их быстро повело, и начальник станции предложил им перейти в соседнюю комнату и вздремнуть. Через несколько минут Виктор и Николай спали крепким сном и не слышали ни трезвонившего за стеной телефона, ни грохота вагонных колес, ни голосов начальника станции и комендантов эшелонов.

Станция Егорьевская и десятки других в те последние июньские дни 43-го напоминали собой кипящий котел. До начала великого танкового сражения под Курском оставались считаные дни. Сотни эшелонов, подчиняясь совершенно секретным предписаниям Генштаба и наркома путей сообщения, совершали замысловатые маневры по густой железнодорожной паутине, чтобы завести в тупик гитлеровскую разведку. Она терялась в догадках, на каком участке фронта и какими силами русские нанесут удар.

Виктор и Николай не подозревали об этом и спали так, как спят только на войне. Два слова: «Ребята, подъем!» капитана из отдела Смерша по коломенскому гарнизону подняли их на ноги. Собрав вещи, они вышли во двор. Разбитной водитель трудяги «козлика» предупредительно вышел им навстречу, подхватил вещмешки, уложил в «собачник» и вопросительно посмотрел на капитана. Тот распорядился ехать в Москву.

На ближайших к станции улицах царил хаос из повозок и машин. С трудом продравшись через него, водитель выехал на шоссе, и там «козлик» показал, на что способен. Хлеставший в разгоряченные лица и надувавший пузырями гимнастерки ветер не спасал Виктора и Николая от полуденной жары. Солнце палило немилосердно. Раскаленная пыль столбом стояла над разбитой бомбежками, гусеницами танков и колесами машин дорогой. Она набивалась за ворот и обжигала кожу, скрипела на зубах, грязными солеными ручьями стекала по лицу. Виктор этого не замечал. Он жил мыслью, что живым вернулся домой и выполнил задание Центра — рядом находился кадровый сотрудник «Цеппелина».

Николай же пребывал в тревожном ожидании. Чем могла обернуться предстоящая встреча с грозной контрразведкой Смерш, ему оставалось только гадать. Нахохлившись, он колючим взглядом постреливал по сторонам. Вокруг все живо напоминало о недавних ожесточенных боях. Глубокие, словно рубцы на теле, противотанковые рвы терялись в знойном мареве. Обочины дорог были усеяны ржавой сыпью искореженной военной техники. Сиротливо смотревшие в небо иссеченные осколками трубы русских печей напоминали о том, что когда-то на их месте стояли деревни. Серая лента шоссе стремительно исчезала под колесами машины, вскоре показались пригороды Москвы.

Там, на Лубянке, в кабинете начальника 4-го отдела ГУКР Смерш НКО СССР полковника Георгия Утехина собрались руководитель 2-го отделения капитан Андрей Окунев и старший оперуполномоченный Сергей Сафронов. Они с нетерпением ждали встречи с зафронтовым разведчиком Северовым и задавались вопросами: «Насколько ему можно доверять? С кем предстоит иметь дело — со своим или с перевербованным агентом гитлеровской спецслужбы?»

Полной неожиданностью для них стало то, что Северов вернулся не один. Тот, второй, являлся для них полной загадкой. Был ли он единомышленником Северова или ловкой подставой гитлеровской спецслужбы, затеявшей ответную оперативную комбинацию, — на этот принципиальный вопрос Утехину и его подчиненным предстояло найти ответ.

Окунев с Сафроновым ерзали на стульях, сверлили его вопросительными взглядами и с нетерпением ждали решения. Но Утехину пока нечего было им предложить. Он сам пребывал в полном неведении и терзался мыслями о напарнике Северова. Именно от него исходила главная угроза. Утехин снова и снова задавался вопросами: «Кто ты? Союзник или затаившийся враг? Если враг, то какую роль тебе отвели в немецкой разведке? Что тебя связывает с Северовым? Если ты враг, то как тебя нейтрализовать и при этом не сорвать игру с гитлеровцами?»

До встречи с Северовым и его напарником оставались считаные минуты. Контрразведчики напряженно искали решение этой головоломки. Окунев предположил, что в гитлеровской спецслужбе клюнули на Лещенко и посадили на хвост Северову опытного разведчика. В этом случае предстояло решить двойную задачу: нейтрализовать шпиона и одновременно не вызвать подозрений у руководства «Цеппелина». Сафронов же пошел еще дальше и не исключил перевербовки гитлеровцами самого Северова. Но тогда бы контрразведчикам пришлось иметь дело со шпионским тандемом, а это уже была бы оперативная игра с непредсказуемым финалом. Все точки над «i» могла расставить только всесторонняя проверка обоих. Этот вывод не вызывал сомнений ни у Утехина, ни у Окунева, ни у Сафронова. И, чтобы не распылять сил, они решили сосредоточить основные силы на напарнике Северова, в первую очередь на выявлении и изучении характера его возможных контактов в Москве. Логика рассуждений контрразведчиков была проста: если он действует по заданию немецкой разведки, то рано или поздно станет искать с ней связь. И здесь отправной точкой в проверке могло стать место размещения Северова и его напарника.

Служебная дача Смерша находилась поблизости от Москвы, в Малаховке, и мало чем отличалась от десятка других. Большинство из них с началом войны пустовало, и потому каждый живущий в них человек был на виду, что облегчало за ним контроль. В этом варианте размещения Утехин находил и свои большие минусы — опытный немецкий разведчик не станет спешить с выходом на связника. А времени ждать, когда он начнет действовать, у контрразведчиков не было. Логика развития операции и ход последних событий на фронте диктовали свои условия. В итоге они пришли к решению — Северова и его напарника поселить в Москве на конспиративной квартире в Тихвинском переулке и дать им свободу действий.

Детали их дальнейшей проверки им не удалось обсудить. Позвонил дежурный и доложил, что парашютисты доставлены в управление Смерша Московского военного округа.

Сгорая от нетерпения, контрразведчики отправились на встречу. По дороге в управление Утехина не покидала все та же мысль: «С кем предстоит иметь дело? С советским разведчиком Северовым или подставой противника? Жестокое, но справедливое правило разведки: «Не проверил — значит, проиграл» сурово действовало как для чужих, так и для своих. По-человечески, он готов был от всей души обнять вернувшегося из небытия разведчика, но как профессионал был обязан ставить под сомнение каждое его слово.

В сложных чувствах Утехин переступил порог кабинета. Навстречу ему поднялся Бутырин. Осунувшийся, исхудавший, он отдаленно походил на того, кто был запечатлен на фотографии двухлетней давности из дела зафронтового разведчика Северова. Его напарник держался в тени и настороженно наблюдал за встречей. Пожимая ему руку, Утехин ощутил в ней дрожь; это лишний раз говорило, что впереди предстоит кропотливая работа. Поручив Волкова — Дуайта-Юрьева Сафронову и Окуневу, сам он занялся Бутыриным.

За время беседы они выпили не один чайник. На дворе сгустились сумерки, когда в отчетах Виктора и Николая были поставлены последние точки. Завершился их первый день в Москве совместным с контрразведчиками ужином в столовой управления. После него вместе с Сафроновым они выехали на конспиративную квартиру в Тихвинском переулке. А Утехин с Окуневым, собрав все материалы, вернулись на Лубянку и поднялись в приемную Абакумова. Там уже находился начальник 3-го отдела подполковник Владимир Барышников. С недавнего времени ему с подчиненными приходилось заниматься не только оперативной разработкой заброшенных гитлеровских агентов, но и держать в своих руках нити всех радиоигр, ведущихся Смершем.

Втроем они вошли в кабинет Абакумова. Утехину бросилась в глаза смертельная усталость на его лице. Перед решающей схваткой под Курском Абакумов работал на износ. Предложив сесть, он вопросительно посмотрел на Утехина.

Тот достал из папки донесения Бутырина, Дуайта-Юрьева и положил перед ним. Абакумов отложил их в сторону и предложил ему дать оценку материалам и высказать свои соображения о перспективах в работе.

Утехин коротко доложил результаты беседы с Бутыриным и в заключение отметил:

— В «Цеппелине» намерены с помощью Бутырина завербовать Лещенко, что позволит нам вести с немецкой разведкой перспективную оперативную игру.

Эта часть задания «Цеппелина» не вызвала вопросов у Абакумова. Его, так же как и Утехина, больше занимал Дуайт-Юрьев. Он не исключал того, что ему в операции немецкой разведки отводилась особая роль. В пользу такой версии говорили прошлый солидный послужной список Дуайта-Юрьева, а также его место в группе «Иосиф». Ему, кадровому разведчику, поручили быть радистом. В этом Абакумов усматривал не что иное, как стремление немецкой разведки обеспечить контроль за самым важным звеном в операции — каналом связи.

Подозрения Абакумова не рассеяли даже, на первый взгляд, важные разведданные, представленные Бутыриным и Дуайтом-Юрьевым. В них, казалось, содержалась ценнейшая информация: фамилии 98 кадровых сотрудников и 133 агентов «Цеппелина», места расположения и системы охраны разведшкол и многое другое. Но многолетний опыт подсказывал Абакумову: они могли быть наживкой в стратегической игре, затеянной гитлеровской спецслужбой. Игре, ставка в которой — не жизни сотни второсортных агентов, а решающий успех в летней военной компании 1943 года на Восточном фронте.

После ухода Утехина, Барышникова и Окунева Абакумов обратился к отчетам Бутырина и Дуайта-Юрьева. Подчеркивая карандашом важные места, он напряженно думал, пытаясь раскрыть загадку, придуманную «Цеппелином». О том, что она задумана лучшими головами «Цеппелина», свидетельствовал и тот факт, что в подготовке операции принимал участие сам Кальтенбруннер. За прошедшие два года войны это был единственный случай, когда шеф Главного управления имперской безопасности лично проверял готовность агентов к выполнению задания. Для Абакумова это стало еще одним свидетельством того, насколько высоко были подняты ставки в предстоящей оперативной игре. Ответ о будущем победителе могла дать только сама радиоигра — эта одна из самых сложных по исполнению и эффективная по результатам контрразведывательная операция.

По замыслу, рождавшемуся в голове Абакумова, ей предстояло стать не просто классической оперативной двух— или трехходовкой, а первой для Смерша гроссмейстерской партией, в которой требовалось связать незримыми нитями десятки людей: агентов, радистов, курьеров, специалистов по дезинформации из армейских штабов. В этом поистине смертельном спектакле каждому из них отводилась своя, строго определенная роль. Поэтому любая фальшь или малейший просчет могли привести к невосполнимым потерям. Ее политическая цена, в этом Абакумов отдавал себе отчет, определялась не в его кабинете и даже не в стенах Лубянки, а в Кремле.

К лету 1943 года на счету Смерша уже имелось несколько успешно проведенных радиоигр с германской разведкой. Но все они проходили на тактическом уровне. Этой же предстояло стать первой стратегической, и ее цену должен был определять сам Верховный. Несмотря на то что Сталин в последнее время благоволил Абакумову и прощал отдельные ошибки, как это случилось в 1942-м с изменником генералом Власовым, второй раз рассчитывать на его снисхождение не приходилось.

Но не только это заставляло Абакумова снова и снова взвешивать все плюсы и минусы предстоящей радиоигры. Дополнительно ее осложняла вторая часть задания группы «Иосиф», связанная с ликвидацией наркома Кагановича. О серьезности намерений «Цеппелина» провести против него теракт свидетельствовали лежащие перед Абакумовым специально изготовленный для бесшумной стрельбы пистолет и капсулы с отравляющим веществом.

Это была не первая информация, полученная Смершем о подготовке абвером и «Цеппелином» терактов против высшего военного и политического руководства страны. Но если раньше гитлеровские террористы пускали оружие в ход в прифронтовой полосе, то сейчас в Берлине, видимо, решили поражения на фронтах компенсировать удачно проведенной акцией по устранению знаковой фигуры. Нарком Каганович, имя которого носил московский метрополитен — гордость Москвы и всей страны, — был подходящей целью. То, что Бутырин и Дуайт-Юрьев с их смертоносным оружием находились в руках Смерша и уже не представляли опасности для Кагановича, вовсе не означало, что она не могла грозить ему со стороны абвера.

Закончив рассмотрение материалов на Бутырина и Дуайта-Юрьева, Абакумов снова вызвал к себе Утехина с Барышниковым и распорядился подготовить отдельные докладные о планируемом теракте против Кагановича, но без привязки к Бутырину, и направить их в два адреса — Сталину и Берии. После этого они снова вернулись к обсуждению замысла предстоящей операции против «Цеппелина».

В сложившейся ситуации в условиях цейтнота на передний план выходил вопрос надежности Бутырина и Дуайта-Юрьева. Как Абакумов, так и Утехин с Барышниковым отдавали себе отчет в том, что использование в отношении таких опытных разведчиков, как они, наружного наблюдения, прослушивания разговоров и других средств из арсенала контрразведки вряд ли могло дать быстрый и однозначный ответ. Предложение Абакумова задействовать по ним бывших агентов псковской разведшколы вызвало на лице Барышникова удивление, а со стороны Утехина возражения. Но холодная логика его рассуждений убедила их, что только так, рискуя, они добьются результата.

Доработкой деталей предстоящей оперативной комбинации в отношении Бутырина и Дуайта-Юрьева Утехин и Барышников занялись самостоятельно. Захваченные остроумной идеей Абакумова, они быстро разработали план ее проведения. Основная роль в его исполнении отводилась перевербованному Смершем агенту псковской разведшколы Герасимову. Этот выбор не был случайным. Его подготовкой к заброске в советский тыл занимался непосредственно Дуайт-Юрьев.

Далеко за полночь Барышников и Утехин закончили работу над планом проверки.

К тому времени Виктор и Николай уже спали крепким сном. Утро следующего дня для них началось не с рыка инструкторов и грохота сапог по булыжному плацу, а с задорного трезвона будильника и аппетитных запахов, доносившихся с кухни. Там хозяйничал Сафронов. После завтрака он рассадил их по разным комнатам, дал листы с перечнем вопросов, а после того как получил ответы, разрешил прогуляться по Москве. На следующий день все повторилась.

26 июня, как обычно, в 9:0 °Cафронов с неизменным портфелем появился на конспиративной квартире в Тихвинском переулке. На этот раз он не стал утомлять Виктора и Николая вопросами, к обеду завершил с ними работу и отправился на Лубянку. Они тоже не захотели сидеть в четырех стенах, и, несмотря на то, что за окном начали сгущаться тучи, решили прогуляться. Прихватив зонты, спустились вниз, прошли к остановке, сели в трамвай, и тут хлынул проливной дождь.

Асфальт пучился, кипел, словно свинец во время плавки. Через мгновение улицы превратились в бурлящие потоки. Стена воды встала перед трамваем, и он пополз, как черепаха. Ливень продолжался недолго, над Ленинскими горами еще продолжало погромыхивать, а в центре Москвы уже просветлело. Прошло еще несколько минут, и, как это бывает в июне, о былом ненастье напоминали лишь стайки легких облаков, робко жавшихся к краю горизонта, и лужи на асфальте. Небо, умытое коротким грозовым дождем, снова ожило и после изнурительной жары завораживало нежными красками. В воздухе появилась та удивительная свежесть, которая бывает только в это время года.

Трамвай остановился на площади Пушкина. Николай и Виктор выбрались из душного вагона и окунулись в жизнерадостную толпу. Веселыми ручейками она растекалась по скверу и закручивалась в водовороты у летних палаток. Аппетитный запах привел Виктора в очередь за чебуреками. Николай задержался у памятника Пушкину и, задрав голову, с интересом разглядывал скульптуру великого поэта.

Оклик: «Да-а, Коля, в Пскове такое не увидишь», прозвучавший за спиной, заставил Дуайта-Юрьева вздрогнуть. Он обернулся и не поверил своим глазам. Из-под козырька кепки, надвинутой на лоб, на него, ухмыляясь, смотрел агент псковской разведшколы Герасимов. Похлопав его по плечу, Герасимов посыпал вопросами: когда появился в Москве, с кем, чем занимается?

Николай невнятно бормотал в ответ и лихорадочно соображал, что делать. И тут, сияя довольной улыбкой, с чебуреками в одной руке и двумя кружками пива в другой, появился Виктор. Герасимов быстро свернул разговор и, торопливо попрощавшись, поспешил смешаться с прохожими. Виктор, проводив его взглядом, с удивлением посмотрел на Николая. Тот коротко бросил: «Герасимов, из отделения псковской разведшколы в Халахальне».

Возникла секундная пауза, они начали действовать. Николай ринулся искать телефон, чтобы позвонить Окуневу, а Виктор бросился вдогонку за Герасимовым. Тот оказался тертым калачом. Больше часа кружил по центру Москвы и, прежде чем зайти на конспиративную квартиру в районе стадиона «Динамо», пустился петлять по проходным дворам. Виктор старался не отстать, но в последний момент потерял его из вида. Скрип ржавых петель в крайнем подъезде и мелькнувшие в дверном проеме сутулая спина и синяя кепка подсказали ему, где скрылся Герасимов. Дальше он не рискнул идти и из ближайшего магазина связался Утехиным. Тот понял все с полуслова и выслал подмогу. Первым на месте оказался Сафронов, чуть позже подъехали разведчики из наружки и взяли дом под наблюдение.

На следующий день на стол Утехину легли подробное донесение бывшего агента «Цеппелина», а теперь агента-опознавателя Смерша Герасимова, сводки разведчиков наружного наблюдения и технических служб. Их материалы говорили в пользу Бутырина с Дуайтом-Юрьевым и снимали последние опасения в том, что они являются подставой «Цеппелина». Просмотрев итоговую справку, подписанную Окуневым, и не найдя в ней подводных камней, Утехин вызвал его к себе, а затем позвонил Барышникову. В приемную к Абакумову они поднялись вместе. Тот принял их без промедления.

Утехин коротко доложил результаты проверки Бутырина и Дуайта-Юрьева. Его дополнил Окунев. Отметив, что Дуайт по натуре авантюрист и с «фашистским душком», «однако поддается советской перековке». Свое мнение о возможности использования группы «Иосиф» в оперативной игре с «Цеппелином» высказал и Барышников — оно также было положительным. Абакумов, посчитав их аргументы убедительными, распорядился приступить к операции. И здесь перед участниками совещания возник технический вопрос — как ее назвать. Звучали разные варианты: «Бумеранг», «Загадка», «Капкан» и другие. В конце концов, они сошлись на названии «Загадка».

27 июня 1943 года Утехин представил Абакумову рапорт на проведение радиоигры с «Цеппелином» под кодовым названием «Загадка». Его содержание занимало всего одну страницу. В нем коротко излагались существо материалов на Бутырина и Дуайта-Юрьева, а также замысел будущей операции. Абакумов внимательно прочитал рапорт и красным карандашом размашисто написал: «Согласен».

В тот же день в 23:45 по берлинскому времени в эфире зазвучали позывные радиста «РR 7». Группа «Иосиф» сообщала в Берлин, что приступила к выполнению задания.

Обложка дела оперативной игры «Загадка»

Глава вторая К вам едет ревизор

Эта радиограмма от агентурной группы «Иосиф» поступила в Берлин поздно ночью 28 июня 1943 года. Первым о ней в отделе «Цет-1» «Цеппелина» узнал Курмис. Несмотря на то что на его счету были десятки успешных забросок агентов в советский тыл, с таким нетерпением, как сейчас, он еще не ждал сообщения. Удачный старт карьеры в Берлине во многом, если не во всем, зависел от того, как сложится дальнейшая судьба Волкова и Попова в далекой Москве.

19 июня «Иосиф» сообщил об успешном приземлении, и после этого позывные «РR 7» на восемь суток пропали из эфира. Все это время Курмис не находил себе места. Задолго до начала службы приходил в кабинет и первым делом начинал названивать в радиоцентр. Но каждый раз дежурный докладывал одно и то же: «РR 7» на связь не выходит, на вызовы не отвечает».

День 28 июня оказался воистину счастливым для Курмиса. Не успел он переступить порог кабинета, как на столе требовательно зазвонил телефон. В трубке раздался хорошо знакомый голос дежурного по радиоцентру. Его бодрые интонации заставили радостно встрепенуться сердце Курмиса. В своих предчувствиях он не обманулся. Наконец поступила долгожданная радиограмма от «Иосифа». Две скупые строчки из донесения агентов прозвучали для него самой сладкой музыкой, и даже отсутствие на месте Лещенко не омрачило настроения. Возвращение в Москву главного фигуранта в будущей операции было лишь делом времени. После такого сообщения Курмис с трудом смог усидеть на месте, и как только в управление подъехал Курек, поспешил к нему с докладом.

Тот был на взводе. Вторые сутки с фронта, из-под Курска, поступали оперативные сводки одна хуже другой. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Курека, стал провал двух разведывательно-диверсионных резидентур. Из заброшенных в мае — июне в район Курска и Орла одиннадцати агентурных групп уцелели всего три. Фактически «Цеппелин» работал вхолостую. Сияющий вид Курмиса, а еще больше оживший «Иосиф» смягчили горечь от последних неудач и прибавили Куреку настроения. Первый шаг в операции «Иосиф» был сделан, и сделан успешно — агенты Попов и Волков легализовалась, и не где-нибудь, а в самом сердце большевизма — в Москве. С этим можно было идти к Грефе.

Доклад Курека вызвал у того двоякие чувства. С одной стороны, донесение «Иосифа» развеяло, возникшие было опасения в том, что заброска группы закончилась провалом, с другой — отсутствие на месте Лещенко не приблизило «Цеппелин» к главной цели — секретам советского командования. До начала операции «Цитадель» — сокрушительного удара вермахта по большевикам под Курском и Орлом — оставалась всего неделя, а доложить Кальтенбруннеру по сути было нечего. «Цеппелин» и он, оберштурмбанфюрер Грефе, по-прежнему были далеки от тайных планов командования Красной армии. А в них, как в воздухе, нуждался вермахт. Ждать до 25 июля — возвращения Лещенко в Москву — Грефе не мог и распорядился направить «Иосифу» срочную радиограмму. В ней он потребовал немедленно выехать к Лещенко в Тбилиси и провести его вербовку.

Курек с Курмисом в душе были против. Для еще не успевших как следует легализоваться агентов такая поездка таила серьезную угрозу, но, зная положение Грефе, промолчали. За провалы агентуры и отсутствие весомой развединформации ему каждый день приходилось отдуваться на ковре у Кальтенбруннера. Шеф Главного управления имперской безопасности требовал от подчиненных результатов, а не пустых обещаний.

Спустя час после совещания у Грефе текст новой радиограммы с его указанием «Иосифу» фельдъегерь доставил в радиоцентр. 30 июня ее принял Волков — Дуайт-Юрьев на конспиративной даче Смерша в Малаховке. В тот же день она легла на стол Утехину. Теперь настала очередь контрразведчиков сделать ответный ход, от которого во многом зависело успешное развитие операции «Загадка». Они не имели права на ошибку и потому с особой тщательностью готовили ответ «Цеппелину». Агенты Волков и Попов не могли не выполнить приказ Грефе, но столь быстрая вербовка Лещенко не входила в планы Утехина и Барышникова. Им требовалось принять Соломоново решение, и они его искали.

Для Курмиса потянулись часы томительного ожидания. В душе он был уверен, что поездка агентов к Лещенко в Тбилиси в лучшем случае не состоится, а в худшем может закончиться провалом. Вскоре его предположение подтвердилось.

3 июля в эфире зазвучали позывные «РR 7». «Иосиф» сообщал:

После этого Грефе ничего другого не оставалось, как отменить свой приказ и отложить вербовку Лещенко до его возвращения в Москву.

Прошло двое суток. И сжатая до предела под Курском и Орлом гигантская пружина войны с чудовищной силой распрямилась. Ранним утром 5 июля в 2:20 за несколько часов до гитлеровского наступления советские войска нанесли мощный контрудар.

Предрассветную тишину расколол залп десятков тысяч орудий. В адской какофонии звуков слились воедино душераздирающий вой «катюш», разрывы тяжелых авиационных бомб и артиллерийских снарядов, стоны и крики раненых. Ураганный огонь стер с лица земли передовые укрепления гитлеровских войск. Казалось, ничто живое не могло уцелеть в этом огненном смерче. Но «Цитадель» вермахта устояла, и миллионная германская армада обрушилась на Воронежский и Центральный фронты. Стальной «зверинец» из «тигров» и «пантер», несмотря на огромные потери, в слепой ярости терзал оборону советских войск. Сил ему хватило не больше, чем на неделю. 12 июля части Брянского, Западного, а 15-го — и Центрального фронтов перешли в решительное наступление.

«Цитадель» рухнула. И напрасно Гитлер взывал к беспощадной борьбе с заклятым большевизмом и чести воинов-арийцев. Победный грохот советских орудий заглушал истошные вопли фюрера, а измотанные в кровопролитных боях войска вермахта откатывались все дальше на запад. Их грозное эхо докатилось до Берлина. В штабах вермахта, руководстве абвера и Главном управлении имперской безопасности царили растерянность и уныние. Поэтому сообщение «Иосифа» о возвращении в Москву Лещенко и встрече с ним Попова-Бутырина было встречено в «Цеппелине» без прежнего энтузиазма. Грефе вяло подтвердил свое распоряжение о скорейшей вербовке Лещенко и затем надолго слег в постель. Ответственность за операцию легла на плечи Курека с Курмисом. Они энергично взялись за дело и насели на «Иосифа», требуя ускорить вербовку Лещенко.

В Смерше не торопились идти им навстречу и осторожно прощупывали «Цеппелин», надеясь получить информацию о других его группах, действующих в Москве. Одновременно «Иосиф» короткими радиограммами подогревал интерес германской разведки к Лещенко. В августе сообщил, что «в разговоре, проходившем с «Л» втемную, Попов получил информацию о крупных перемещениях советских войск в полосе наступления войск Западного и Юго-Западного фронтов». Перед этим Утехину с Барышниковым пришлось основательно потрудиться с офицерами Генерального штаба, чтобы стратегическая деза не вызвала сомнений у руководства «Цеппелина». Она сработала, и интерес к «Иосифу» со стороны Курека снова возрос.

Так продолжалось до конца ноября. Выход Грефе на службу не привел к активизации операции. Мучительная болезнь изводила его и не оставляла времени на работу. У Кальтенбруннера, в конце концов, иссякло терпение, и 26 ноября он устроил ему разнос. После чего к Грефе пришлось вызывать врача. К вечеру он потребовал к себе Курека, Курмиса и лучшего аналитика подотдела «Цет-1 А» гауптштурмфюрера СС Альфреда Бакхауза.

Собравшись в кабинете Грефе, они с сочувствием посматривали на его пожелтевшее, словно лимон, лицо и косились на лежавшую на столе радиограмму «Иосифа». Она поступила накануне, и ее содержание им было известно. В ней, ссылаясь на Лещенко, он сообщал о прибытии 23 ноября 1943 года на станцию «Москва — Сортировочная» четырех эшелонов танкового корпуса и его последующей переброске в район Могилева для участия в зимнем наступлении. То была очередная стратегическая дезинформация Смерша.

Резолюция Кальтенбруннера на радиограмме предписывала Грефе подготовить докладные записки на имя рейхсфюрера Гиммлера и начальника Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Цейтцлера. Два восклицательных знака, поставленные на полях, лишний раз свидетельствовали о важности добытых «Иосифом» разведданных. В конце своего указания Кальтенбруннер решительно настаивал на скорейшей вербовке Лещенко и подключении его к работе в полном объеме.

Дважды напоминать об этом шефу Главного управления имперской безопасности не требовалось. Грефе и его подчиненным была хорошо известна цена слова «железного Эрнста». Они понимали: на этот раз им не отделаться заверениями и обещаниями. Кальтенбруннер требовал от них действий. Предложение Курека направить в Москву опытного вербовщика не только позволяло активизировать операцию «Иосиф», но и расширяло Грефе поле для маневра перед Кальтенбруннером. Тот уже не мог упрекнуть его в отсутствии инициативы и бездеятельности, а операция получала дополнительный импульс. Оставалось найти опытного вербовщика. Курмис, перебрав в уме бывших своих подчиненных по псковской разведшколе, предложил кандидатуру оберштурмфюрера Петра Делле. Она не вызвала возражений ни у Курека, ни у Грефе. В пользу Делле говорил его блестящий послужной список.

Определившись с кандидатурой вербовщика-курьера, Грефе пошел дальше и предложил использовать Делле не только в этом качестве, но и как резидента-руководителя агентов, ранее заброшенных в Подмосковье. Основной базой для действий Делле и его резидентуры, по замыслу Грефе, должен был стать Малоярославец. В своем выборе он руководствовался близостью этого города к Москве и наличием там надежного, глубоко законспирированного агента Кайзера, завербованного еще во время прошлой войны.

После совещания у Грефе не прошло и суток, а Делле уже находился в Берлине. Не успел он перевести дыхание, как за него взялись специалисты-психологи и аналитики. До мозга костей наци, Делле не вызывал у них сомнений в своей надежности. Преданность фюреру и участие во многих операциях, а также длинный список завербованных агентов, в числе которых значились даже министры, говорили Куреку, что лучшего исполнителя его замысла не найти. Выбор вербовщика-курьера одобрил сам Кальтенбруннер. Протеже Курмиса не подкачал, и это только добавило ему настроения и желания выполнить задачу наилучшим образом. Всю следующую неделю до заброски Делле он не отходил от него ни на шаг и скрупулезно прорабатывал все детали предстоящего задания.

Ранним утром 6 декабря будущий резидент «Цеппелина», его заместитель по разведгруппе Кемпке и радист Дериглаз заняли места в «юнкерсе». Самолет поднялся в небо и взял курс на Смоленск. Там после короткого отдыха им предстояло пересесть в «Хенкель-3» и следовать к конечной цели. Вылет на Малоярославец в ту ночь не состоялся, подвела погода. На безоблачном небе яркой россыпью загорелись звезды, столбик термометра резко пошел вниз, и группе Делле пришлось заночевать в общежитии люфтваффе. На вторые сутки мороз спал, подул южный ветер и принес с собой оттепель. Небо нахмурилось серыми тучами, к вечеру запорошил слабый снег, и экипаж, а вместе с ним Делле, Кемпке и Дериглаз заняли места в самолете.

Подняв снежное облако, «Хенкель-3» взмыл в воздух и быстро набрал высоту. Через сорок минут под его крылом, пульсируя разрывами артиллерийских снарядов и осветительных ракет, возникла и быстро исчезла линия фронта, и снова кромешная темнота окутала самолет. Опытный экипаж уверенно держал курс к цели. Прошло еще полчаса, и из кабины пилотов показался штурман. Делле понял все без слов, первым поднялся с лавки, прошел к люку и шагнул в мрачную бездну. Вслед за ним прыгнули Дериглаз, а затем Кемпке.

На следующий день служба радиоперехвата НКВД засекла в районе Калуги работу вражеского радиопередатчика. Прошло трое сток, и его позывные вновь зазвучали в эфире, но уже на сто километров севернее, у поселка Детчино. Контрразведчики сбились с ног, пытаясь разыскать неведомого радиста, но рация внезапно прекратила работу.

Группа Делле на время затаились в доме агента Кайзера и занялась подготовкой к выходу на связь с «Иосифом». Ждать приказа из «Цеппелина» на проведение встречи с «Иосифом» Делле пришлось недолго. Он поступил 11 декабря, а 12 декабря Делле выехал в Москву на явку с Поповым и по своей инициативе для подстраховки взял с собой Кемпке.

В 12:55 они рассредоточились у третьей платформы Курского вокзала. Ровно в час агент Попов появился на месте встречи. Хвоста за ним Делле не обнаружил, но не стал спешить с выходом на контакт и внимательно следил за тем, что происходило вокруг. Ничего настораживающего ни он, ни Кемпке не заметили. Сам Попов тоже не проявлял беспокойства, держался уверенно и строго следовал инструкции «Цеппелина». Приметный шарф топорщился на его груди, а в правой руке была зажата газета. Пробыв пятнадцать минут у платформы, он покинул место явки и быстрым шагом направился к темному зеву подземного перехода.

Делле с Кемпке бросились за ним вдогонку. Учеба в абвере, а затем в «Цеппелине» для Попова не прошла даром. Он умело путал следы и уходил от слежки. Больше часа они мотались за ним по Москве. Несколько раз Делле терял его из виду, и если бы не Кемпке, то вряд ли бы вышел на дом в Тихвинском переулке. Перед подъездом в старый купеческий особняк Попов, снова проверившись, поднялся на третий этаж и вошел в квартиру. Делле не рискнул последовать за ним и отложил встречу до запасной явки.

На следующий день ровно в 13:00 Попов вновь появился у третьей платформы Курского вокзала. За пятнадцать минут перед его глазами прошли десятки пассажиров и встречающих, но никто не подал условного сигнала. С тяжелым сердцем Виктор вернулся в Тихвинский переулок. В ней томился в ожидании Николай. На его вопросительный взгляд Бутырин развел руками, сбросил с плеч ставший вдруг пудовым полушубок, прошел на кухню и устало опустился на стул. Повторный срыв явки наводил на тревожные мысли. Звонок Утехину также не прояснил ситуации. Разведчики наружного наблюдения, дежурившие на посту стационарного контроля на Курском вокзале, курьера «Цеппелина» среди прохожих и пассажиров тоже не обнаружили. Приказа на продолжение контрнаблюдения за Виктором в городе они не получали. Утехин, опасаясь расшифровки, отказался от этого.

В сложившейся ситуации Виктору, Николаю и контрразведчикам не оставалось ничего другого, как ждать сеанса связи с Берлином. До выхода в эфир было больше семи часов. Виктор вспомнил, что не обедал и направился на кухню. В это время в прихожей зазвонил звонок. Он переглянулся с Николаем. Сафронов и Окунев, имевшие свои ключи, вряд ли бы стали звонить. Виктор, поколебавшись, подошел к двери и заглянул в глазок. На лестничной клетке стоял человек в военной форме. В царившем полумраке трудно было различить воинское звание и род войск.

Слова: «Извините, не выручите ли спичками? Я ваш сосед сверху» — не вызвали у Виктора подозрений. Он открыл дверь. Свет упал на лицо «соседа». Секундное замешательство охватило Виктора. Перед ним стоял слегка похудевший оберштурмфюрер Делле. Его физиономия расплылась в самодовольной ухмылке.

«Как он нашел квартиру?! Выследил после явки на Курском? Но тогда почему молчат Утехин и Окунев?! Ах да, не пустили за мной наружку!» — вихрем пронеслось в голове Виктора.

Продолжать держать курьера «Цеппелина» на лестнице было глупо, и Виктор впустил его в квартиру. Делле, довольный произведенным эффектом, хмыкнул и по-хозяйски вошел в прихожую. На шум голосов из комнаты выглянул Николай, и на его лице также отразилось неподдельное изумление. Кого-кого, а Делле он никак не ожидал увидеть. А тот неспешно снял полушубок, повесил на вешалку, остановился перед зеркалом и принялся нарочито тщательно причесываться. Его колючий взгляд прощупал Николая, Виктора, а потом пробежался по квартире. Побывавший не в одной переделке и умудрявшийся непостижимым образом выбираться из безвыходных положений, Делле не доверял никому, кроме собственной интуиции, а она его не подводила.

Его наглость и нахрапистость требовали ответных действий, и Виктор перешел в атаку. Он обрушился на Делле с обвинениями за срывы явок на Курском вокзале и появление на конспиративной квартире. К нему присоединился Николай. Курьера «Цеппелина» это нисколько не смутило. Свои действия он объяснял тем, что страховался на случай, если они окажутся подсадными утками НКВД. Заявление Делле только подлило масла в огонь конфликта. Николай не выдержал и взорвался. Виктору стоило немалых усилий, чтобы перепалка между ними не переросла в драку. Его больше занимало не бесцеремонное поведение Делле, а то, с чем он пожаловал и какую роль в дальнейшей операции ему отводил «Цеппелин». Оттащив от него разъяренного Николая, Виктор предложил пройти на кухню и там за столом обговорить все без эмоций.

Но Делле был верен себе. Прежде чем воспользоваться предложением, он буквально обнюхал все комнаты, не поленился заглянуть в кладовку и только тогда зашел на кухню. Виктор и Николай, поигрывая желваками на скулах, жгли его гневными взглядами. Но Делле это не смутило. С каменным выражением лица он достал из карманов пиджака пачки денег, бросил на стол и потребовал пересчитать. Виктор, не глядя, смахнул их в ящик и вопросительно посмотрел на Делле. Тот пожал плечами и взялся за нож. Николай подался к нему. Осклабившись в ухмылке, Делле вспорол подкладку пиджака, вытащил крохотный металлический пенал, открутил крышку, энергично встряхнул, и на стол выпал скрученный в трубку листок бумаги.

Николай с Виктором переглянулись и снова обратили взгляды на Делле. Он, сохраняя невозмутимый вид, пояснил: это шифровка с личными указаниями Грефе. Николай, буркнув, что лучше бы прислали больше денег, развернул ее и, не увидев на листке бумаги привычных столбцов из цифр, вопросительно посмотрел на Делле. Тот достал из кармана пузырек с жидкостью. В нем находится проявитель для тайнописи. С ним Виктору еще не приходилось работать, и он поручил заняться этим самому Делле вместе с Николаем. Они отправились в ванную, а он, воспользовавшись паузой, попытался собраться с мыслями и понять, что же кроется за действиями «Цеппелина» и его курьера.

Логика развития операции «Загадка» и поведения Делле наводили Виктора на мысль: Грефе решил проверить своих агентов и убедиться, что они работают не под диктовку советской контрразведки. Поведение же самого Делле во время явок Виктор связывал с его характером. Матерый шпион действовал с перестраховкой и в данном случае проявил личную инициативу. Главный и неутешительный вывод, к которому пришел Виктор, заключался в том, что в Берлине, вероятно, устали ждать вербовки Лещенко, и потому направили опытного вербовщика Делле, чтобы тот сдвинул дело с мертвой точки.

Подтверждения своим мыслям Виктор, однако, не получил. В расшифрованном Делле и Николаем послании Грефе содержались лишь общие указания. Они сводились к тому, что в дальнейшей работе группа «Иосиф» должна координировать свои действия с Делле, но в чем и каким образом, Грефе не конкретизировал. Это еще больше насторожило Виктора. За обтекаемыми выражениями указания он усматривал не что иное, как стремление «Цеппелина» поставить работу группы «Иосиф» под полный контроль Делле. То же самое подумал и Николай. Виктор прочел это в его глазах и незаметно сделал знак. Тот, забыв о недавнем конфликте, принялся хлопотать над столом. Но Делле не горел желанием оставаться и согласился лишь на то, чтобы согреться рюмкой коньяка и чашкой кофе, перед тем как выйти на мороз. Но и они не развязали ему язык. Виктору и Николаю буквально клещами приходилось вытаскивать из него каждое слово.

Об обстановке в «Цеппелине», планах его руководства Делле практически ничего не рассказал и свел разговор к тому, что ему поставлена задача передать «Иосифу» шифровку, а в дальнейшем обеспечить резервный канал связи через радиста резидентуры. Последнее для Виктора и Николая стало полной неожиданностью. Ранее ни в одной из своих радиограмм ни Грефе, ни Курек ничего не сообщали об организации такого канала связи. На их недоуменные вопросы Делле никаких пояснений не давал и за ответами отсылал к руководителям «Цеппелина». Касаясь будущих явок, он, ссылаясь на указание Грефе, инициативу в их проведении брал на себя. Следующую встречу Делле назначил через неделю, на том же самом месте у третьей платформы Курского вокзале в 12:30. На этом Делле закончил разговор и, оставив после себя запах папирос «Беломор», покинул квартиру.

Еще не успела захлопнуться дверь, как Виктор в горячке схватился за пальто. Он намеривался проследить за Делле. Его остановил Николай — вести слежку за таким матерым разведчиком, как Делле, тем более в Москве, было делом не только безнадежным, но и вредным. Такое было под силу только Смершу. В словах Николая имелся резон. Остыв, Виктор повесил пальто на вешалку и позвонил Утехину.

Сообщение о появлении курьера «Цеппелина» на конспиративной квартире Смерша вызвало у него секундное замешательство. Делле оказался настоящим шилом в мешке. Мало того что обвел вокруг пальца наружку на Казанском вокзале, так еще и ухитрился вычислить конспиративную квартиру. Его непредсказуемые действия создавали серьезную угрозу операции «Загадка». Утехин не стал медлить и назначил Виктору встречу на перекрестке с Сущевским валом.

Одевшись, Виктор, чтобы избежать слежки со стороны коварного Делле, через черный ход проскользнул на улицу. По лицу стегануло колючей поземкой, а крепкий мороз ужалил за нос и уши. Спрятав лицо в воротник, Виктор направился к месту встречи с Утехиным. Через несколько минут навстречу ему из снежной круговерти вынырнула черная «эмка». Он узнал знакомые номера и шагнул к обочине. Машина притормозила, дверца распахнулась, и из кабины выглянуло озабоченное лицо Утехина. Виктор проскользнул на заднее сидение.

Водитель тронул машину и в течение получаса нарезал круги по Москве. За это время Виктор, стараясь не упустить деталей, рассказал Утехину о разговоре с Делле, передал расшифровку радиограммы «Цеппелина» и флакончик с проявителем для тайнописи. Для него и Утехина со всей очевидностью стало ясно — операция «Загадка» находится на грани провала. Мало того что «Цеппелин» через Делле намеривался установить контроль за работой группы «Иосиф», так еще возникла реальная угроза расшифровки ее связи со Смершем. Все это требовало немедленных ответных действий. Первым делом Утехин запретил все личные встречи с Сафроновым и Окуневым на конспиративной квартире в Тихвинском переулке и потребовал в дальнейшем поддерживать связь только по телефону.

Завершив встречу с Виктором, он вернулся на Лубянку и созвал срочное совещание. Появление курьера «Цеппелина» на квартире в Тихвинском переулке прозвучало для контрразведчиков, как гром среди ясного неба. Характеристика, которую Виктор дал Делле, исключала всякую возможность его перевербовки и использования в операции. Выход из ситуации Утехин и Барышников видели в том, чтобы нейтрализовать Делле, но так, чтобы не вызвать подозрений в немецкой разведке. В том, что у них другого пути не оставалось, убеждала очередная радиограмма «Цеппелина». Она поступила на следующие сутки после появления Делле на квартире в Тихвинском. В ней Грефе требовал от Попова и Волкова установить тесный контакт с Делле и с его помощью осуществить вербовку Лещенко. Это был беспроигрышный ход «Цеппелина», превращавший гитлеровского курьера в ключевую фигуру операции.

Такого в Смерше допустить не могли. Разрешить возникшую проблему можно было только одним путем, создав у «Цеппелина» впечатление, что провал Делле связан с расшифровкой агентуры его резидентуры. В том, что она существует, у Барышникова и Утехина не оставалось сомнений. Обширная география поездок Делле по Подмосковью наводила на эту мысль. Ее поддержал Абакумов, и на оперативную разработку пронырливого резидента были брошены дополнительные силы.

Свою роль в компрометации Делле предстояло сыграть и «Иосифу». Во внеочередной радиограмме «Цеппелину» Николай и Виктор не пожалели черной краски, чтобы измазать курьера. В ней они, сообщая о явке Попова с Делле, не преминули пожаловаться на самоуправство курьера и допущенные им грубые нарушения в конспирации. В ответ «Цеппелин» успокаивал своих агентов, обещал разобраться и принять меры.

В Смерше этими обещаниями Курека не обольщались и делали все, чтобы поскорее нейтрализовать Делле. Удача пришла 24 декабря. После завершения явки на Курском вокзале разведчики наружного наблюдения сели ему на хвост, довели до Малоярославца и там вышли на конспиративную квартиру Кайзера. Но Абакумов не давал команды на захват, рассчитывая раскрыть всю агентурную сеть Делле, чтобы потом одним махом накрыть ее. А тот, уверовав в свою неуязвимость, когда сам, когда вместе с Кемпке, мотался по Подмосковью, встречался с агентами, а по ночам отправлял радиограммы в «Цеппелин». В Берлине были довольны — резидентура все шире распускала свои щупальца — и не подозревали, что она доживала последние дни. В Смерше ждали подходящего случая.

Дезинформация по Могилеву

Глава третья На грани провала

День 10 января 1944 года выдался ясным и солнечным. Бушевавшая всю ночь метель к рассвету стихла, небо прояснилось, и сквозь морозную дымку проглянуло блеклое зимнее солнце. Со стороны озера набежал ветерок, и занесенный снегом лес встрепенулся. Мохнатые лапы елей дрогнули, и снежные водопады с тихим шорохом схлынули вниз. Прошла минута, другая, и на поляне снова воцарилась звенящая тишина, в которой только чуткое ухо могло уловить комариный писк морзянки. Агентурная группа Делле выходила на связь с разведцентром в Берлине.

Накрывшись плащ-палаткой, Дериглаз с бешеной скоростью давил на ключ передачи. Неподалеку в подлеске затаился Делле. Сжимая в руке пистолет, следил за тропкой, ведущей к железнодорожной станции, Кемпке. Слившись со стволом сосны, он ловил каждый подозрительный звук и на чем свет стоит костерил в душе Делле за его упрямство. Несмотря на стужу и настойчивые уговоры Дериглаза выйти на связь с «Цеппелином» из Малоярославца, Делле настоял на своем и погнал их к черту на кулички в Детчино.

Мороз и ветер крепчали. От собачьего холода Кемпке уже не чувствовал ни рук, ни ног и, чтобы не околеть, все чаще прикладывался к фляжке с водкой. Хуже всего приходилось Дериглазу. Его палец, казалось, намертво примерз к ключу передачи. Наконец он закончил работу и, сдернув антенну с ветки ели, принялся паковать рацию в вещмешок. Негнущиеся пальцы плохо его слушались, и Кемпке, не выдержав, пришел ему на помощь. Делле же, не дожидаясь, когда они свернутся, выбрался из сугроба на тропку и двинулся к станции. Дериглазу и Кемпке пришлось приналечь, чтобы не отстать от него. Когда они вышли к окраине поселка, Дериглаз от усталости еле держался на ногах. Но Делле не дал ему перевести дыхание, так как спешил поскорее покинуть место выхода в эфир. Окольными путями шпионы вышли к железнодорожной станции и на входе в зал ожидания столкнулись с комендантским патрулем.

Старший сержант и двое рядовых пробежались по ним усталым взглядом и не стали останавливать. Суровый капитан-пехотинец и мрачный сержант-верзила за его спиной отбили у патруля охоту проверять документы у «бывалых фронтовиков». Старший сержант отступил с прохода и взял под козырек. Делле небрежно козырнул, вошел в зал, осмотрелся, ничего подозрительного не заметил, но осторожность взяла верх, и он сел лицом к входной двери. Рядом примостился Дериглаз. Кемпке занял лавку за его спиной, так, чтобы видеть перрон.

После мороза и изматывающего марша по глубокому снегу тепло действовало подобно снотворному, и первым сморило Дериглаза. Он расплылся по лавке и через минуту уже тихо посапывал. Кемпке, как ни крепился, тоже начал клевать носом. Делле, чтобы не уснуть, время от времени пощипывал себя за ухо, но монотонное гудение огня в печке-буржуйке и истома, разлившаяся по телу, убаюкивали и притупляли чувство опасности.

Стук двери заставил его встрепенуться. Два кряжистых железнодорожника, недолго постояв на входе, затем прошли к печке, вытянули ладони к ней и со скучающим видом стали разглядывать пассажиров. Делле насторожился. Взгляд рыжеусого железнодорожника ему не понравился, в нем снова проснулось смутное чувство тревоги. Оно возникло еще утром, когда они покидали дом Кайзера. На выходе со двора и потом на станции в Малоярославце Делле порой казалось, что чьи-то внимательные глаза наблюдают за ними.

На этот раз внутреннее чувство опасности говорило Деле, что незримая угроза — не игра его воображения. Покой, царивший в зале ожидания, уже не казался ему мирным. С появлением железнодорожников завозился здоровяк в овчинном тулупе.

Скользнув взглядом по Делле и Дериглазу, он остановился на вещмешке с рацией. Два пехотинца, сержант и ефрейтор, до этого оживленно болтавшие между собой, смолкли и передвинулись ближе к двери. Делле обернулся в сторону привокзальной площади и похолодел. У водонапорной башни остановился грузовик, и из него, как горох, посыпались на землю солдаты. Каждая клеточка Делле кричала об опасности и звала к действию. Незаметно расстегнув кобуру, он пихнул локтем в бок Дериглаза. Тот очнулся и осоловело захлопал глазами.

«Засада! Стрелять по моей команде!» — прошептал Делле. Дериглаз дернулся, словно от удара электрическим током, и судорожно ухватился за вещмешок с рацией. Делле цыкнул на него и толкнул Кемпке. Тот очнулся. Слово «засада» заставило его подобраться. Прислушиваясь к Делле, Кемпке взглядом искал среди пассажиров тех, кто угрожал им. Таких, как им показалось, было немало, они решили разделиться и идти на прорыв.

Оживление в группе шпионов не укрылось от верзилы в овчинном тулупе. Он распрямился во весь свой гигантский рост и сделал шаг к ним. Делле нервно сглотнул. Подтверждалось самое худшее предположение — они угодили в заранее подготовленную засаду. Дополнительным свидетельством тому являлись действия армейского патруля — сержант и двое рядовых блокировали выход на привокзальную площадь. На глазах изменились и «железнодорожники». От их вальяжности не осталось следа, они приняли охотничью стойку и переместились к дверям, ведущим на перрон.

Так слаженно могли действовать только натасканные на засадах «волкодавы» из НКВД или Смерша. Промедление было смерти подобно, и Делле перешел к действиям. Стремительно поднявшись с лавки, он сграбастал в охапку старуху, используя ее как таран, опрокинул на пол рыжеусого «железнодорожника», бросившегося наперехват, и ринулся к окнам. Второй «железнодорожник» в последний момент успел вцепиться в Делле, но, получив сокрушительный удар ногой в живот, отлетел в сторону. Также решительно действовал Кемпке. Стреляя направо и налево с обеих рук, он сеял панику среди пассажиров.

Люди, потеряв от страха голову, искали спасения от убийственного огня гитлеровских агентов, и у дверей возникла давка. Делле воспользовался этим. Яростно работая кулаками и локтями, он прокладывал себе дорогу к окнам, выходившим на перрон. Вслед за ним пробивался Дериглаз. Группа захвата, попав в водоворот толпы, предпринимала отчаянные усилия, чтобы не упустить шпионов, но оказалась бессильной перед людской стихией.

Кемпке первым прорвался к окну и, как камень, выпущенный из пращи, вынеся на себе раму со стеклами, выпрыгнул на перрон и помчался к эшелону, громыхавшему на дальнем железнодорожном пути. Грузовой поезд набирал скорость, но он успел вскочить на подножку вагона. Вдогонку Кемпке прозвучали запоздалые выстрелы.

Вслед за ним рвался из кольца окружения Делле. Выпрыгнув через разбитое окно на перрон, он бросился в противоположную сторону — к железнодорожным складам. Вслед ему неслись крики: «Брать живьем!» Красноармеец, ринувшийся наперехват Делле, был сброшен с платформы на железнодорожные пути. В несколько гигантских прыжков шпион достиг забора, перемахнул через него и запрыгнул на подножку машины, разгружавшейся у складов. Оторопевший водитель не понял, как оказался на земле. Делле ухватился за рычаги, машина фыркнула двигателем. Дальше медлить было нельзя, Сафронов вскинул автомат и дал длинную очередь. Лобовое стекло брызнуло осколками, и Делле безжизненно уткнулся головой в руль.

Прошло несколько минут, и суматоха на станции Детчино улеглась. Теперь контрразведчики могли подвести итоги. Они оказались плачевны. Дериглаз и Кемпке бесследно исчезли. Тело Делле и брошенная рация — это все, что осталось в руках Окунева. После такого оглушительного фиаско в операции ни о какой нейтрализации группы Делле не могло идти и речи. Рация, брошенная сбежавшими гитлеровскими агентами, без радиста превратилась в груду бесполезного металла. В «Цеппелине» превосходно знали почерк Дериглаза, и потому рассчитывать провести гитлеровских асов эфира на двойнике было бы верхом наивности.

В Москву Андрей Окунев возвращался в подавленном состоянии и готовился к худшему. Войдя в кабинет Утехина, он застыл у двери и боялся оторвать глаз от пола. Помимо Утехина в нем находились Барышников и старший лейтенант Виктор Тарасов, с недавнего времени подключенный к работе с группой «Иосиф». Под их вопрошающими взглядами каждое слово давалось Окуневу с трудом. Он закончил доклад, и в кабинете наступило гробовое молчание.

Задание Абакумова — нейтрализовать Делле, а потом использовать радиста его группы в игре с «Цеппелином», чтобы освободить Виктора и Николая от жесткой опеки резидента, — было провалено. Над операцией «Загадка» нависла серьезная угроза, устранить ее мог только неординарный и быстрый ход. На поиске такого хода и сосредоточились контрразведчики. Делле был мертв, ничего не мог сказать в свое оправдание, и Барышников предложил представить перед «Цеппелином» именно его виновником всего произошедшего. Первоначально это не нашло поддержки у Утехина и Окунева. Они никак не могли увязать провал группы Делле с зашифровкой «Иосифа» в глазах Курека. Постепенно логика рассуждений Барышникова убедила их в обоснованности и разумности его доводов. Они сводились к тому, чтобы на время «оживить» Делле и в глазах «Цеппелина» обратить против самого себя.

В недавнем прошлом он уже дал повод, когда в нарушение всех требований безопасности вломился на конспиративную квартиру «Иосифа». Исполнителями замысла Барышникова предполагалось сделать оставшихся на свободе агентов из резидентуры Делле, в частности, радиста Железнодорожника. Ему отводилась ключевая роль в задуманной контрразведчиками оперативной комбинации — сообщить в «Цеппелин» о провалах в агентурной сети и связать их с грубыми ошибками в работе Делле. Очередными жертвами его самонадеянности и самоуправства предстояло стать агентам Кайзеру и Учетчику. С ними Делле наиболее часто контактировал, и об их существовании знал Железнодорожник. Самого же Делле решено было обратить в бега и объявить в розыск.

С этими предложениями Утехин и Барышников отправились на доклад к Абакумову. Однако на месте его не оказалось, он выехал на совещание в Ставку Верховного Главнокомандующего. Не теряя времени — дорога была каждая минута, они на свой страх и риск начали действовать. В первую очередь требовалось нейтрализовать Кемпке и Дериглаза. Они могли объявиться на конспиративной квартире в Тихвинском переулке. И, чтобы упредить их, Утехин отправил оперативную группу вместе с Окуневым на помощь Виктору и Николаю. Барышников занялся техническими вопросами — распорядился размножить фото Делле, а Тарасов с оперативной группой отправился в Калугу. В их задачу входила организация наблюдения за Железнодорожником.

К возвращению Абакумова на Лубянку маховик контрразведки уже совершил свой первый оборот. Технари изготовили кипу листовок с портретом Делле. Окунев организовал на квартире в Тихвинском переулке засаду на Кемпке и Дериглаза. Тарасов с оперативной группой находился на пути в Калугу. Теперь Утехину и Барышникову было, что доложить Абакумову, и они отправились к нему в кабинет. По его лицу было трудно понять, как прошло совещание в Ставке. Махнув рукой на стол заседаний, он устало опустился на стул и вопросительно посмотрел на Утехина с Барышниковым. Они переглянулись, первым начал доклад Утехин. Абакумов выслушал, ничего не сказал, но выражение его глаз говорило само за себя. Оно смягчилось, лишь когда Барышников высказал свои предложения по зашифровке «Иосифа». Абакумов согласился и распорядился приступить к их исполнению немедленно.

Ночью оперативные группы захвата на рабочих местах арестовали агентов резидентуры Делле — Кайзера и Учетчика. Аресты были проведены так, что утром не только в администрации отделения железной дороги, но и в депо, ремонтных мастерских только и было разговоров, что о «немецких шпионах». Позже на досках объявлений всех железнодорожных станций от Москвы до Калуги появились фотографии Делле. Ранее ориентировки на розыск скрывшихся гитлеровских агентов Кемпке и Дериглаза легли на столы начальников фронтовых управлений контрразведки Смерш. Невидимая для глаза непрофессионала густая оперативная сеть пришла в движение. Первые сутки не дали результата. Попадалась в основном мелкая рыбешка: дезертиры, уклонисты и несколько человек, имевших несчастье быть похожими на Делле. Отделавшись синяками и несколькими часами отсидки в Смерше, двойники немецкого резидента выходили на свободу.

В Малоярославце, как докладывали разведчики наружного наблюдения, пока ничего примечательного не происходило. Железнодорожник, как обычно, ровно в семь появился на работе, недолго потолкался в конторе, у доски объявлений с фотографией Делле, и занервничал. Приняв рабочее место у напарника, сообщившего об арестах немецких шпионов, Железнодорожник уже не находил себе места. С трудом дождавшись окончания смены, он галопом помчался домой.

С наступлением темноты свет в его окнах погас. Скрип калитки на заднем дворе заставил Тарасова и разведчиков наружки подобраться. Темный силуэт на мгновение мелькнул в переулке и скрылся за сараями. Настигли они Железнодорожника в конце улицы. В тусклом лунном свете спина старого германского агента приросла горбом. Тарасов предположил, что это была рация, и в нем проснулся азарт охотника. Интуиция его не подвела — Железнодорожник готовился выйти на связь.

Озираясь по сторонам, он, как заяц, петлял по узким улочкам, но это не запутало контрразведчиков. Местный оперативник Миша, хорошо знавший здесь все ходы и выходы, догадался, куда направляется агент. Впереди проступили мрачные развалины, и там Железнодорожник потерялся из вида. Тарасов не рискнул идти дальше, любой неосторожный шаг мог выдать их с головой, и оперативная группа залегла в засаде. Виктор, затаив дыхание, напряг слух. Порой ему казалось, что он слышит слабый писк морзянки, но это было скорее игрой воображения. Ни Миша, ни наружка ее не услышали. Прошло около десяти минут, и из развалин показался Железнодорожник. Озираясь по сторонам, он спешил покинуть место выхода в эфир.

В ту ночь служба радиоконтрразведки засекла работу передатчика в окрестностях Малоярославца, а утром докладная об этом легла на стол Утехину. Задуманная Барышниковым и им уловка сработала, теперь оставалось запастись терпением и ждать реакции «Цеппелина» на сообщение Железнодорожника. Она последовала в тот же день и немало озадачила Утехина. Берлин требовал от «Иосифа» детализировать ранее переданную информацию, касавшуюся количества и типа танков, перебрасывавшихся через железнодорожную станцию «Москва — Сортировочная» для усиления Западного фронта. Содержание радиограммы вызвало удивление и у Барышникова. Тут было чему удивляться. В «Цеппелине» никак не отреагировали на последнее сообщение «Иосифа» о срыве явки с Делле. Контрразведчики ломали головы над этим ходом гитлеровцев и не находили ответа. Все встало на свои места во время следующего сеанса связи.

Поздно вечером в пятницу эфир взорвался тревожным визгом морзянки. Николай едва успевал принимать сообщение Берлинского радиоцентра. За его спиной нетерпеливо переминались с ноги на ногу Виктор с Окуневым. После расшифровки радиограммы в комнате раздался общий вздох облегчения. Ее содержание не оставляло сомнений в том, что сообщение Железнодорожника о розыске Делле дошло до Курека. При этом «Цеппелин» ни одним словом не обмолвился о причине его провала и потребовал:

«Немедленно сменить квартиру. В случае выхода на связь Делле, Кемпке или Дериглаза их ликвидировать и уйти на нелегальное положение».

Радиограмма «Цеппелина» положила конец нервному периоду в работе контрразведчиков, связанному с появлением группы Делле. Им удалось ее нейтрализовать и при этом не вызвать подозрений к «Иосифу». В кабинете Барышникова, где собрались участники операции, царило приподнятое настроение. Радиоигра получила второе дыхание. «Иосиф» по-прежнему продолжал оставаться для гитлеровской разведки ценнейшим источником информации, и лучшим аргументом в его пользу служило то, что в Берлине ради него готовы были пожертвовать двумя кадровыми сотрудниками — Кемпке и Делле.

Это решение «Цеппелина» убедило Барышникова и Утехина в том, что их рискованный ход с компрометацией Делле оказался оправданным. И они решили пойти дальше — отбить у Курека всякую охоту связывать деятельность «Иосифа» с работой других резидентур гитлеровской разведки, действующих в Подмосковье. Логическим шагом в реализации этого замысла стал шумный арест еще двух агентов из резидентуры Делле — Учетчика и Телефониста, работавших в отделе перевозок отделения железной дороги Калуги. А оставшийся на свободе Железнодорожник все продолжал бомбардировать «Цеппелин» паническими радиограммами. В конце концов, у него сдали нервы, и он обратился в бега, но далеко не ушел и был негласно задержан группой захвата Окунева.

Разгром резидентуры Делле вызвал в Берлине переполох. Опасение, что подобная судьба может постигнуть и «Иосифа», вынудило «Цеппелин» принять меры предосторожности. Радиосвязь с ним был переведена на резервный режим — раз в неделю в установленное время происходил обмен короткими проверочными радиограммами. Воспользовавшись паузой, контрразведчики перевели дыхание и занялись подготовкой второго этапа операции. В нем ведущая роль отводилась Лещенко. Выполнение столь ответственной задачи взяли на себя Утехин и Окунев. Не остались без дела и Виктор с Николаем. Старенькая дача Смерша в Малаховке, куда они перебрались из квартиры в Тихвинском переулке, нуждалась в ремонте, и они всей душой отдались этому мирному занятию.

В таком режиме прошло два месяца. В Берлине держали паузу, видимо, выжидали, чем обернется провал группы Делле для остальных агентов, действующих в Подмосковье. Подошел к концу март, и в «Цеппелине» окончательно успокоились. Наступившая ранняя и бурная весна растопила не только лед на озерах под Берлином, но и опасения Курека за судьбу ценных агентов в Москве. Временный карантин для «Иосифа», установленный в мрачных кабинетах на Потсдамерштрассе, закончился 29 марта.

В тот день Берлинский радиоцентр разразился длинной радиограммой. В ней Курек, не скупясь на слова, отмечал заслуги «Иосифа» в борьбе с большевизмом и потребовал «внести свой неоценимый вклад и провести вербовку «Л».

Последние фразы в расшифровке радиограммы были дважды подчеркнуты хорошо знакомым Барышникову и Утехину красным карандашом. Абакумов требовал от них в течение дня разработать и доложить план подключения Лещенко к оперативной игре с «Цеппелином». Первый его пункт у Утехина и Барышникова не вызвал разногласий. Они сошлись на том, что Лещенко предстояло стать тем самым «паровозом», который должен потащить дальше начавшую было затухать радиоигру. Чистый лист бумаги под рукой Утехина быстро заполнялся новыми пунктами. Роль в операции «Загадка» еще одного будущего «гитлеровского агента», без пяти минут наркома, еще ничего не подозревавшего о ней, приобретала зримые очертания.

Спустя два дня Абакумов рассмотрел предложенный Барышниковым и Утехиным план подключения Лещенко к радиоигре, внес в него коррективы, а позже утвердил текст радиограммы «Иосифа» для «Цеппелина». В то же вечер в Малаховке заработал радиопередатчик. Николай передал в Берлин срочное донесение:

«Л» дал принципиальное согласие на сотрудничество, но только с американцами, при условии получения паспорта гражданина США, 15 тыс. долларов наличными и открытия счета на его имя в одном из банков Швейцарии».

Реакция «Цеппелина» не заставила долго ждать. В ответной радиограмме Курек рассыпался в благодарностях:

«Выражаем восхищение вашей блестящей работой и передаем личную благодарность обергруппенфюрера Кальтенбруннера. Для оказания помощи в вербовке «Л» 30 марта будет направлен известный вам А. Г. Он доставит запасную радиостанцию, чистые бланки советских документов, 5 тыс. долларов США и 500 тыс. рублей. Встречайте его на железнодорожной станции Егорьевская в 13:00. В случае срыва явки повторная встреча на том же месте, на следующий день. Да поможет вам Бог!»

Сообщение из Берлина всколыхнуло опергруппу Смерша. Накануне высадки курьера «Цеппелина» в отделах Барышникова и Утехина царило напряженное ожидание. Спало оно, когда посты воздушного наблюдения засекли в небе над Егорьевской гитлеровский самолет. В час тридцать из него десантировался только один человек и приземлился в семи километрах от станции. К тому времени Виктор уже находился в Егорьевске и остаток ночи провел, ворочаясь на скрипучей кровати в штабе батальона внутренних войск НКВД. Сафронову, Окуневу и Тарасову тоже было не до сна. Через неплотно прикрытую дверь до Виктора доносились их приглушенные голоса и шорохи. Уснул он перед рассветом. Разбудил его Окунев, когда на дворе был в разгаре день. После запоздалого завтрака они еще раз прошлись по плану захвата курьера «Цеппелина». После этого Сафронов и Тарасов отправились на станцию, чтобы проверить готовность группы захвата, а Виктор вышел на улицу, чтобы собраться с мыслями.

Яркое солнце слепило глаза, легкий ветерок ласково обвевал разгоряченное лицо. Ранняя бурная весна решительно брала свое, и ее бодрящее дыхание, в котором смешались запахи молодой, пробившейся у завалинки травы и распустившей под окном вербы, кружили голову. О недавней холодной зиме напоминали лишь кучки серого, съежившегося в тени забора снега. Бодрый голос Окунева: «Пора, Витя!» — заставил его встрепенуться. Он бросил взгляд на часы. Стрелки показывали 12:10.

Поднявшись со ступенек крыльца, Виктор расправил под ремнем складки шинели, спустился во двор и прошел к машине. Через пятнадцать минут он и Окунев прибыли на станцию. В двух крохотных залах ожидания царила благостная тишина и было малолюдно, большинство пассажиров вышли на перрон и грелись на солнце. Среди них промелькнули Сафронов и Тарасов. Они тенями следовали за Виктором, и ему ничего другого не оставалось, как запастись терпением и ждать появления Гальфе на перроне.

Истек контрольный срок выхода на встречу, а курьер «Цеппелина» так и не дал о себе знать. Виктор бросил тревожный взгляд на часы, и тут за штабелем шпал мелькнула знакомая фигура. Сердце радостно встрепенулось, и Виктор направился к киоску, где должна была состояться встреча с курьером. Со стороны входной двери шел ладный старший лейтенант — летчик с вещмешком за спиной. Характерная посадка головы не оставляла у Виктора сомнений — это был Гальфе! Он отыскал взглядом Окунева и подал сигнал приготовиться — поправил шапку на голове. Операция по захвату курьера «Цеппелина» перешла в решающую фазу.

Гальфе поднялся на платформу. Держался он на удивление уверенно, так, будто встреча происходила не в тылу врага, а где-нибудь в Потсдаме. Но первое впечатление оказалось обманчиво. Они сблизились, и Виктор заметил над его верхней губой бисеринки пота. Опытный курьер «Цеппелина» ясно представлял, что первая явка на вражеской территории могла стать последней. Его вопрошающий взгляд искал ответ на лице Виктора. Тот улыбнулся. Гальфе ответил вымученной улыбкой. Они сошлись у киоска и после обмена паролями направились к машине. Виктор распахнул перед Гальфе заднюю дверцу. Тот наклонился, и в следующее мгновение в воздухе мелькнули испачканные в глине подошвы его сапог. Виктор вслед за ним втиснулся в машину, и она сорвалась с места.

31 марта 1944 года массивная металлическая дверь навсегда захлопнулась за спиной курьера «ЦЕППЕЛИНА». Серые, безликие тюремные стены, забранное ржавой паутиной решетки крохотное оконце под потолком отрезали Гальфе от той прежней жизни, в которой он решал чужие судьбы. Теперь решалась его собственная. Особая тюремная тишина холодного каменного мешка, словно кислота, разъедала волю и невидимым свинцовым прессом плющила мысли и чувства. Время шло. О нем, казалось, забыли. Прозвучала команда отбой, когда Гальфе вызвали на допрос.

С каменным выражением лица курьер «Цеппелина» вошел в кабинет Абакумова. Кроме его хозяина, там находились Барышников с Утехиным. Они внимательно, словно примеряясь, разглядывали Гальфе. А тот ненавидящим взглядом смотрел на них исподлобья. Эта молчаливая перестрелка продолжалась несколько секунд и сказала контрразведчикам, что перед ними находится не просто матерый шпион, а нацист-фанатик.

Первые минуты допроса подтвердили их предположения. Им буквально клещами приходилось вырывать у Гальфе каждое слово. Но вскоре под напором Абакумова он поплыл и не заметил, как из него вытащили главное — руководство агентурной группой «Иосифа» не переходило к Гальфе, чего больше всего опасались контрразведчики, а по-прежнему оставалось за Поповым — Бутыриным и тем самым оставляло им поле для маневра.

Стрелки больших напольных часов показывали третий час ночи, когда Абакумов прекратил допрос, и Гальфе отправили в камеру. Несмотря на то что он отказался от сотрудничества, Смерш сохранил инициативу в операции. Теперь контрразведчикам требовалось убедить Берлин в том, что Гальфе находится на свободе и активно включился в подготовку вербовки Лещенко.

31 марта под диктовку Окунева Николай отправил из Малаховки в «Цеппелин» очередную радиограмму:

Справка на Алоиза Гальфе

Глава четвертая На коне

После такой радиограммы из «Цеппелина» на Лубянке не стали испытывать терпение его руководителей и решили порадовать долгожданным сообщением. Приближался день рождения фюрера, и донесение «Иосифа», направленное в Берлин, оказалось как нельзя кстати. Курек, Курмис и Бакхауз передавали его друг другу и перечитывали по нескольку раз. Каждая строчка радиограммы, как бальзам, ложилась на их истомленные долгим ожиданием души. Курек радостно потер руки и не удержался, чтобы еще раз не зачитать ее вслух:

Беззастенчивая алчность и откровенный цинизм новоиспеченного агента, которому большевистская власть дала, казалось, все: должность, открывшую прямую дорогу в Кремль, а вместе с ней привилегии, немыслимые для рядового коммуниста, нисколько не смутили Курека. Старая, как сам мир, истина — деньги правят всем — в лице Лещенко лишний раз нашла подтверждение. Ради них он не побоялся пойти против Сталина и всесильного НКВД. Курек ликовал и не стеснялся своих эмоций. Не стеснялись их Курмис и Бакхауз.

Заглянувший в кабинет дежурный так и остался стоять на пороге с разинутым ртом, наблюдая за странной картиной. Скупые на эмоции разведчики, подобно детям, кружили вокруг столов в каком-то немыслимом танце. Он растерянно захлопал глазами и, ничего не поняв, попятился назад. Вслед ему раздался взрыв хохота. Это был звездный час Курмиса и Курека. Вербовкой такого уровня, как Лещенко, вряд ли кто мог похвастать в «Цеппелине». Позади остались мучительные сомнения, бессонные ночи напряженной работы и разносы у начальства, а впереди открывались такие перспективы, что от них захватывало дух…

С начала операции прошло девять месяцев. За это время обстоятельства не раз складывались таким образом, что ставили на грань провала не только вербовку Лещенко, но и само существование группы «Иосиф». В начале 1944-го само упоминание Куреком и Курмисом о перспективной работе с ней и ее будущем агенте в Кремле, в кабинетах на Потсдамерштрассе, 29 вызывало на лицах начальников других отделов кривые ухмылки и смешки.

В верхах отношение к операции «Иосиф» также изменилось, и не к лучшему. Кальтенбруннер, до недавнего времени поддерживавший ее, похоже, потерял интерес. И только они: Вальтер Курек и Мартин Курмис продолжали надеяться на успех. А когда он пришел, то заставил последних завистников прикусить свои ядовитые языки. За все годы службы в разведке ни самому Куреку, ни его подчиненным еще не приходилось слышать о такой перспективной вербовке агента. И какого агента! Агента, вхожего в высшие партийные кабинеты и в сам Кремль.

Тайная армия «Цеппелина» и абвера насчитывала тысячи агентов и сотни резидентов. Они шпионили, убивали, взрывали, но все это напоминало комариные укусы слону. Красная армия, подобно Молоху, перемалывала одну за другой лучшие дивизии вермахта и неумолимо, как предвестник Армагеддона, приближалась к границам рейха. Ее военные тайны, хранившиеся в сейфах советских генералов, по-прежнему оставались недоступными для хваленых агентов абвера, которыми накануне войны с большевиками не уставал хвастаться адмирал Канарис.

Предстоящая вербовка Лещенко стояла особняком в этой безликой и, как оказалось на поверку, никчемной тайной армии гитлеровских спецслужб. Теперь же в руках «Цеппелина» и именно его, штурмбанфюрера Вальтера Курека, появилось грозное оружие. Лещенко предстояло стать тем самым волшебным ключом, с помощью которого германская разведка, наконец, откроет дверцу к самым сокровенным тайнам верхушки большевиков.

За эти услуги Лещенко, по мнению Курека, запросил вполне приемлемую цену. Но открытие счета в швейцарском банке и изготовление американского паспорта были делом не одного дня. Тем более отсутствие в «Цеппелине» фотографии Лещенко позволяло Куреку использовать данное обстоятельство, чтобы глубже втянуть его в шпионскую деятельность. Вместе с тем, кормить перспективного агента одними обещаниями было опасно, и Курек решил бросить ему и «Иосифу» сладкую кость — большие деньги. Ему их не было жалко. В распоряжении «Цеппелина» имелись мешки фальшивых британских фунтов стерлингов. И он поспешил порадовать «Иосифа».

В очередной радиограмме «Цеппелина» сообщалось, что в ближайшее время в заданном районе у железнодорожной станции Егорьевская будет сброшен груз: деньги, рация, питание к ней, вещи и продукты. На следующий день, 16 апреля 1944 года, после доклада Курека Кальтенбруннеру о готовности «Иосифа» к проведению вербовки Лещенко, экипаж самолета из специальной эскадрильи Гиммлера занялся подготовкой к вылету в советский тыл. Он был назначен на 18 апреля.

Накануне оперативная группа Смерша во главе с Окуневым, Виктором и Николаем выехала в район станции Егорьевская и в час ночи развела на поляне сигнальные костры. Через полчаса они услышали нарастающий гул авиационных моторов, а спустя еще несколько минут над их головами появился самолет. Пролетев над поляной, экипаж зашел на второй круг и сбросил груз. После того как он был принят, Николай отправил радиограмму в «Цеппелин». В ней контрразведчики отвели ведущую роль Гальфе в организации приема груза и постарались ввести германскую разведку в дополнительные траты.

Радиограмма «Иосифа» добавила новых забот Куреку и Курмису, но они их не обременили. Потеря рации и части вещей существенно на ход операции не влияла. Для Курека было гораздо важнее то, что Лещенко, выдвигая дополнительные условия своего сотрудничества, от него не отказывался. Гарантии вывезти его в США в случае опасности Курек готов был дать, не задумываясь, — они ему ничего не стоили. Его занимало больше другое — как с максимальной пользой использовать уникальные возможности Лещенко. Судя по запросу «Иосифа», он готов был поставлять информацию по самому широкому спектру вопросов. С этим Курек и его подчиненные как раз и пытались определиться, когда зазвонил телефон прямой связи с Кальтенбруннером.

Курек снял трубку и поначалу напрягся, но после первых фраз Кальтенбруннера расслабился. Тот поздравил с успехом в работе с «Иосифом» и потребовал взять материалы по операции и явиться к нему в кабинет. Курек ринулся к сейфу, выложил на стол все, что у него имелось по операции, отобрал наиболее важные документы, сложил в папку и поспешил на доклад. В приемной Кальтенбруннера было многолюдно, но он принял Курека вне очереди, что лишний раз говорило о том, какое значение шеф Главного управления имперской безопасности придавал работе «Иосифа» и предстоящей вербовке Лещенко.

С материала на него Курек и начал доклад. Кальтенбруннер внимательно слушал и изредка задавал уточняющие вопросы. Завершая доклад, Курек предложил провести вербовку Лещенко от имени американцев и закрепить ее получением от него информации об объемах и номенклатуре поставок США и Великобритании в СССР. Эту свою позицию он обосновал тем, что вербовочное предложение от спецслужб Германии — заклятого врага СССР — могло только оттолкнуть Лещенко от сотрудничества.

Кальтенбруннер нахмурился, но в душе согласился с предложением Курека. Располагая объективной информацией о состоянии собственных войск и войск противника, о возможностях экономики Германии и противостоящих ей стран антигитлеровской коалиции, он отдавал себе отчет: судьба рейха и его собственная решалась не в песках Северной Африки, где генерал-фельдмаршал Роммель играл в кошки-мышки с британским маршалом Монтгомери, а на Восточном фронте, на бескрайних русских просторах.

Весна 1944 года складывалась не в пользу вермахта, он терпел одно поражение за другим в схватке с Красной армией. Лучшие полководцы Германии: командующий группой армий «Север» генерал-фельдмаршал Кюхлер, командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Буш и командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Манштейн ничего не могли противопоставить внезапным и неожиданным ударам войск маршалов Жукова и Рокоссовского. Советская контрразведка надежно хранила в тайне их военные планы. Поэтому Кальтенбруннер — профессионал до мозга костей — согласился с доводами Курека о том, что вербовка Лещенко под американским флагом в той обстановке, что складывалась на фронтах, являлась единственным выходом.

С этим решением Курек покинул кабинет, а в его ушах продолжал звучать голос Кальтенбруннера: «Вальтер, не мельчите, как ростовщик-еврей. Сделайте ему этот чертов паспорт! Завалите паршивыми фунтами и долларами! Гарантируйте отправку хоть в рай! Только скорее вербуйте и выжмите все, что можно. Времени у нас нет. Действуйте, Вальтер. Действуйте!»

В сложившейся ситуации вопрос о подготовке «Иосифом» теракта против Кагановича отошел на второй план. Волков, Попов и Лещенко с его секретами живыми стоили гораздо больше, чем мертвый нарком. Ради этого «Цеппелин» готов был обещать Лещенко все что угодно. В тот же день Берлинский радиоцентр направил в адрес «Иосифа» следующую радиограмму:

В ответной радиограмме от 19 апреля «Иосиф» сообщил то, чего с таким нетерпением дожидались в «Цеппелине»:

В Берлине ликовали, а в Москве вскоре взгрустнули, и было отчего. Кальтенбруннер и Курек захотели лично из первых уст получить информацию о работе своей разведывательной группы в Москве и лишний раз убедиться в ее надежности. 24 апреля из «Цеппелина» в адрес «Иосифа» поступило распоряжение:

Контрразведчики Смерша оказались между двух огней. Невыполнение приказа Кальтенбруннера было равносильно провалу операции. С другой стороны, направление Волкова в Берлин также ставило под серьезное сомнение ее дальнейшее продолжение. Несмотря на то что за ним были сожжены все мосты, ни Окунев, ни Утехин с Барышниковым не могли дать гарантий того, что, окажись он в подвалах мясника Мюллера, от одного имени которого даже у самых неразговорчивых развязывались языки, ему удастся устоять. Но это была только одна часть проблемы, вторая заключалась в Гальфе. Упрямый нацист не шел на контакт, и потому его использование в качестве радиста в радиоигре с «Цеппелином» исключалось. Получался замкнутый круг, из которого контрразведчики отчаянно пытались найти выход.

Предложение Окунева «похоронить» Гальфе, устроив несчастный случай, и тем самым снять проблему радиста, нашло поддержку у Барышникова и Утехина лишь отчасти. Это лишь на время сохраняло «Иосифа» в игре, а в дальнейшем грозило обернуться провалом. Новый курьер-радист германской разведки мог оказаться не лучше Гальфе. Поэтому, чтобы выиграть время, контрразведчики решили оставить Гальфе в живых, но «сломать» ему руку, а функции радиста временно передать Виктору.

Определившись с Гальфе, они взялись за решение ключевой проблемы: выполнение приказа Кальтенбруннера о командировке в Берлин Волкова — Дуайта— Юрьева. Казалось бы, его «гибель» при переходе линии фронта могла бы стать неплохим решением. Но, поразмыслив, Утехин и Барышников сошлись во мнении: этим они только еще больше осложнят ситуацию. Вывод из оперативной игры, да еще в самый ее ответственный момент, двух основных игроков — кадровых сотрудников германской разведки, пользующихся у нее полным доверием, даже у человека, далекого от спецслужб, вызвал бы обоснованные и веские подозрения. И здесь не требовалось иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, какие шаги предпримет «Цеппелин». Они были предсказуемы. Как это уже было с Делле, в Москву по не контролируемому Смершем каналу мог прибыть очередной курьер-ревизор. После короткого, но жаркого спора Барышников с Утехиным сошлись на том, что надо выиграть время, а для этого Волкова командировать на фронт и дальше действовать по обстановке.

С этим они отправились к Абакумову. Тот, внимательно выслушав, согласился с их предложением и сделал существенное дополнение: рекомендовал отразить в тексте радиограммы для «Цеппелина», что командировка Волкова на фронт организована Лещенко. Это, по мнению Абакумова, должно было продемонстрировать германской разведке его возможности и еще больше поднять в ее глазах.

В тот же вечер с конспиративной дачи Смерша в Малаховке в адрес «Цеппелина» ушла радиограмма:

В Берлине немедленно откликнулись на донесение «Иосифа». Курек не мог сдержать радостных эмоций и извещал:

После этого контрразведчики и Волков взялись за практическое воплощение легенды прикрытия командировки в «Цеппелин». В ведомстве Лещенко, как и положено, на Николая оформили все необходимые документы, после чего он в сопровождении Сафронова выехал на Западный фронт и занялся поиском места перехода. И пока они «блуждали» по боевым порядкам советских войск, между «Цеппелином» и «Иосифом» шел дежурный обмен радиограммами. Тон их был нейтральным. В Берлине предпочитали лишний раз не накручивать нервы «Иосифу» и терпеливо ждали Волкова.

К концу подходил май, а курьер так и не появился в Берлине. В «Цеппелине» забили тревогу и начали теребить своих агентов в Москве. Закончилась эта нервотрепка в первых числах июня, после того как «Иосиф» сообщил, что Волков при бомбежке эшелона получил тяжелую контузию и в настоящее время находится на лечении в госпитале. С того дня Курек перестал напоминать о его направлении в Берлин, и в операции снова наступила пауза.

Но в руководстве Смерша посчитали, что долго она не может продолжаться, и решили пошевелить «Цеппелин». 12 июля в кабинете Абакумова собрались руководители операции — Барышников и Утехин. Прочитав последнюю докладную по радиоигре «Загадка», Абакумов строго посмотрел на притихших подчиненных и отметил, что затянувшаяся пауза в операции может подвигнуть «Цеппелин» на проведение дерзкой боевой акции — теракта против наркома путей сообщения Кагановича. Эти опасения Абакумова были не беспочвенны. При сложившемся положении на фронте гитлеровская верхушка способна была пойти на самые варварские акты. В Смерш по собственным каналам, а также из Разведывательного управления Красной армии поступала такого рода информация. В этой ситуации Абакумов не исключал того, что в «Цеппелине» могли пожертвовать разведывательными возможностями «Иосифа» и отдать агентам приказ перейти к проведению терактов.

Чтобы исключить это, Барышников предложил сработать на упреждение и заинтересовать германскую разведку серьезной дезинформацией от «Иосифа». Предложение не нашло поддержки у Абакумова. «Цеппелин» уже не столь активно реагировал на подобного рода доклады «Иосифа». И тому имелись объективные причины — высокие темпы наступления Красной армии девальвировали в глазах Курека и генералов вермахта информацию агентов Волкова и Попова. Поэтому Абакумов посчитал, что наиболее эффективным вариантом завершения операции «Загадка» мог бы стать вывод на советскую территорию и захват «крупного зверя» из числа сотрудников центрального аппарата «Цеппелина». А для этого требовалось найти такую приманку, которая бы вынудила германскую разведку пойти на серьезный риск.

В головах контрразведчиков одно за другим рождались различные предложения, но, когда дело доходило до практической реализации, выстроенные ими комбинации разваливались, как карточный домик. И когда всем уже казалось, что они зашли в тупик, Барышникову неожиданно пришла простая мысль. Он вспомнил, как недавно, будучи в кабинете Лещенко, застал его за составлением плана воинских перевозок для Красной армии на июль — сентябрь 1944 года. Бедолага тонул в горе секретных и совершенно секретных материалов. Это был тот самый шанс. И Абакумов с Утехиным ухватились за него. Они почти не сомневались, что за такими материалами германская разведка отправится хоть к самому черту.

Теперь, когда решение было принято, Барышников, Утехин и Окунев в обстановке строжайшей секретности доработали в деталях план заключительной части операции «Загадка».

15 июля 1944 года «Иосиф» сообщил в «Цеппелин»:

Это была убойная информация. Радиограмма, как горячий блин, жгла руки Куреку, и он, словно на крыльях, несся с ней по лестницам к Кальтенбруннеру. Тот проводил совещание, но вынужден был прервать его и, отложив все дела, ознакомиться с расшифровкой радиограммы «Иосифа». Уже на первом предложении его брови взлетели вверх, а рука схватила ручку и провела жирную черту под ней. Прочитав до конца, Кальтенбруннер задумался. Курек напрягся и внимательно следил за его лицом. Оно оставалось непроницаемо, как маска. Положив ручку на подставку, Кальтенбруннер снял трубку телефона и потребовал, чтобы адъютант соединил его с рейхсфюрером Гиммлером. Курек в душе ликовал — результат работы с «Иосифом» заслужил внимания самого рейхсфюрера.

Через мгновение в кабинете отчетливо, будто Гиммлер находился рядом, зазвучал его ровный, лишенный интонаций голос. Поздоровавшись, Кальтенбруннер начал доклад с извинений. Гиммлер, похоже, находившийся в хорошем расположении духа, остановил его и после шутливого замечания о том, что он не Риббентроп, а их ведомство — не МИД, потребовал докладывать по существу. Кальтенбруннер, пододвинув к себе радиограмму, зачитал ее и напомнил, что полученный материал является результатом работы группы ценных агентов в Москве.

Гиммлер не преминул продемонстрировать свою память. Уточнив, имеет ли она отношение к «Иосифу», он поинтересовался, насколько надежен источник получения информации и насколько ему можно доверять. Кальтенбруннер не без гордости отметил, что вновь завербованный агент имеет доступ к самым большим тайнам большевиков, а представленный план перевозок по Восточному фронту на июль, август и сентябрь не вызывает сомнений в своей достоверности. Гиммлер на лету оценил всю важность информации «Иосифа» для генералов вермахта и потребовал любой ценой добыть ее. Кальтенбруннер заверил, что приложит все усилия, чтобы выполнить его задание, и, посетовав на то, что план в руках Лещенко будет находиться всего четыре дня, до 20 августа, высказал просьбу вне плана выделить самолет из специальной эскадрильи. Гиммлер заявил, что отдаст необходимые распоряжения и, пожелав успехов, завершил разговор.

Кальтенбруннер положил трубку на аппарат и строго посмотрел на Курека. Тот поедал его преданными глазами. Теперь, когда операция была взята на личный контроль рейхсфюрером и ей был дал зеленый свет, любой сбой, не говоря уже о провале, мог ударить бумерангом по руководству Главного управления имперской безопасности и лично по нему — Кальтенбруннеру.

В кабинете на какое-то время воцарилась такая тишина, что стало слышно, как в желудке Курека переваривалась проглоченная за завтраком сосиска. Бедняга пошел красными пятнами и, пряча глаза, силился справиться с «сосисочным бунтом». Кальтенбруннер, оставив без внимания эти жалкие потуги, немигающим взглядом остановился на его нервно дернувшемся кадыке и заговорил рублеными фразами. Напомнив о том, что операция «Иосиф» находится на личном контроле у рейхсфюрера, он потребовал от Курека самых энергичных действий по обеспечению Волкова и Попова всем необходимым. Тот, заверив, что задача будет выполнена в кратчайшие сроки, вернулся к себе в кабинет, вызвал Курмиса с Бакхаузом, довел до них указания Кальтенбруннера и потребовал немедленно приступить к их выполнению.

Первое, что сделали Курмис с Бакхаузом, это подготовили ответ «Иосифу». Он был лаконичен:

Затем они вплотную занялись подготовкой операции. При той мощной поддержке, что оказывалась сверху, все вопросы решались влет. Уже на следующий день в сейфе Курека поблескивал новенький — последнее слово в шпионской технике! — миниатюрный фотоаппарат с великолепной цейсовской оптикой, а к нему прилагался десяток фотопленок. С люфтваффе также не возникло проблем. Достаточно было Куреку сделать один телефонный звонок, как на Темпельгофском аэродроме уже стоял заправленный под самую завязку «Хенкель-111» из личной эскадрильи Гиммлера. Последний и самый важный вопрос — поиск надежного курьера, который бы доставил все это «Иосифу», также не отнял много времени. Перебрав десяток кандидатур, Курмис остановился на двоих и представил их на беседу к Куреку, который, изрядно потерзав вопросами, выбрал агента Кенигсбергской школы разведчиков-диверсантов, бывшего младшего командира Красной армии Ивана Бородавко.

В отличие от большинства «восточных» агентов, этот оказался на редкость смышленым и особых забот не доставлял. Бородавко на лету схватывал все, что от него требовалась, а его надежность не вызывала сомнений. Четыре удачные заброски в тыл большевиков, из которых он вернулся с ценными сведениями, а еще больше — участие в карательных акциях против партизан исключали саму возможность предательства со стороны Бородавко. В России его ждал суд военного трибунала.

17 июля Курек доложил Кальтенбруннеру о готовности к выполнению операции и получил добро. Вечером из «Цеппелина» в адрес «Иосифа» ушла радиограмма:

Оперативность, с которой Берлин отреагировал на сообщение «Иосифа», с одной стороны, порадовала контрразведчиков, а с другой — добавила новых проблем. И если захват очередного курьера «Цеппелина» не вызывал больших трудностей — он уже был отработан на Гальфе, то появление в группе третьего радиста существенно осложняло дальнейшую работу. Его «болезнь», как в случае с Гальфе, теперь уже вряд ли бы приняли на веру в германской разведке. Поэтому у контрразведчиков оставался только один выход — после захвата курьера-радиста провести его моментальную перевербовку.

Выписка из радиожурнала группы «Иосиф»

Глава пятая Господин обергруппенфюрер!

20 июля 1944 года стал последним днем на свободе агента «Цеппелина» Бородавко. Ровно в 12:00 с пунктуальностью, которой могли позавидовать истинные арийцы, лейтенант-пехотинец появился на вокзале железнодорожной станции Егорьевская. Не задержавшись в зале ожидания, он вышел на перрон, осмотрелся по сторонам и, бросив взгляд на часы, направился к станционному киоску.

Возле него было немноголюдно. Прячась от полуденного зноя, пассажиры перебрались с перрона в тень, и лишь любители пива, заняв столики под летним навесом у киоска, пытались утолить жажду. Рядом с ними, сбившись в кружок, трое подростков, лузгая семечки, с азартом резались в карты. У их ног, широко раскинувшись, безмятежно дремал дворовый пес. Стайка воробьев, осмелев, подобралась под самый его нос и затеяла драчку за крошки. Один из столиков занимал капитан-летчик. Изредка прикладываясь к кружке с пивом, он с интересом листал журнал «Огонек».

На подходе к киоску лейтенант-пехотинец замедлил шаг, пробежался взглядом по перрону, пассажирам, ожидавшим поезда, и подошел к прилавку. Заказав кружку пива, он подсел к капитану-летчику и, смахнув с лица катившийся градом пот, посетовал:

— С погодой не повезло.

Капитан-летчик отвлекся от «Огонька» и согласился:

— Сегодня уж точно.

Лейтенант-пехотинец вздохнул, будто гора свалилась с плеч, — отзыв на пароль совпал с тем, что курьер «Цеппелина» получил от Курмиса, — и, протянув капитану руку, представился. Потная ладонь Бородавко сказала Бутырину — этот курьер германской разведки был не чета фанатику Гальфе. Виктор назвал себя и сообщил, что на стоянке их ждет служебная машина, а в Москве подготовлена конспиративная квартира. У Бородавко радостно заблестели глаза. О подобном комфорте он даже не смел мечтать. Во время предыдущих забросок в советский тыл ему, в лучшем случае, приходилось хорониться по лесным заимкам, на глухих хуторах, а с явки на явку перебираться пешком или на лошадях. Бородавко с почтением поглядывал на Виктора и в его уверенном поведении и словах находил подтверждение разговорам, ходившим в «Цеппелине», о фантастических возможностях группы «Иосиф».

Допив пиво, Виктор и Бородавко прошли на привокзальную площадь. Там их встретил вышколенный водитель, принял у курьера «Цеппелина» вещмешок и положил в багажник. Бородавко сел на заднее сидение, расстегнул гимнастерку и вдохнул полной грудью. Напряжение, которое им владело с момента приземления, прошло, и его прорвало. По дороге к Москве он сообщил Виктору все известные ему новости и слухи, гулявшие по Берлину. Смолк Бородавко, лишь когда впереди над крышами домов показались кремлевские башни. Приникнув к стеклу, курьер «Цеппелина» с жадным любопытством разглядывал советскую столицу.

Москва мало походила на прифронтовой город и резко отличалась от серого, мрачного Берлина. Московское небо не заслоняли огромные туши аэростатов. В парках и скверах о зенитных батареях напоминали лишь проплешины на зеленом травяном газоне. Яркими пятнами мелькали красочные афиши театров и кино. На детских площадках стоял такой же галдеж, как на птичьем базаре. Среди пешеходов все чаще мелькали модницы и франты, доставшие из дальних углов шкафов свой довоенный гардероб. Столица и ее жители, истосковавшиеся по мирной жизни, радовались ей даже в мелочах.

Со смешанным чувством изумления и тревоги Бородавко смотрел по сторонам. Он ожидал увидеть совершенно иную Москву — разрушенную бомбардировками, умирающую в тисках голода, как о том трубила гитлеровская пропаганда.

Бородавко не мог скрыть своего удивления и вопросительно посмотрел на Виктора. Тот загадочно улыбнулся и махнул рукой вперед. На них, нависая и закрывая горизонт, надвигалась мрачная громада Лубянки. Курьер «Цеппелина» поежился, а когда водитель свернул с дороги и остановился перед массивными металлическими воротами, студнем растекся по сиденью. Вместо комфортабельной конспиративной квартиры «Иосифа» он оказался на Лубянке и предстал перед контрразведчиками.

Барышников с Утехиным, не дав ему опомниться, устроили очную ставку с Гальфе. Вид первого в тюремной робе и второго — Бутырина в выглаженной новенькой форме, сказали Бородавко — со Смершем можно и даже очень нужно дружить. И этот, оказавшийся на поверку трухлявым, орешек «Цеппелина» раскололся на первых же минутах допроса. Спасая свою шкуру, Бородавко дал подробные показания об известных ему гитлеровских агентах, заброшенных в советский тыл, сообщил сигнал опасности, который должен был поставить в радиограмме в том случае, если бы работал под контролем советской контрразведки, после чего отправился в камеру, чтобы, когда придет время, выйти на связь с «Цеппелином» и предстать перед очередным курьером.

На следующий день, демонстрируя германской разведке возможности Лещенко и «Иосифа», Окунев вместе Виктором сфотографировали подготовленный в Генштабе и наркомате путей сообщения дезинформационный план железнодорожных перевозок для Красной армии на июль — сентябрь 1944 года.

21 июля «Иосиф» вышел в эфир и сообщил в Берлин:

На «мелочности» гитлеровской разведки — фунты стерлингов оказались фальшивыми — контрразведчики Смерша не стали акцентировать внимание.

Такая оперативность в их работе вызвала восхищение у Курека. В ответной радиограмме он не скупились на похвалы:

Лучшая агентурная группа «Цеппелина» — «Иосиф» по-прежнему оставалась вне подозрений.

Прошла неделя, а Берлин все тянул с отправкой спецгруппы и вылетом самолета. Вмешались погода и бюрократические проволочки. И только 28 июля напряжение в оперативном штабе операции «Загадка» спало. Берлинский радиоцентр радировал:

Закончился июль, наступил август, а самолета и курьеров «Цеппелина» на Лубянке так и не дождались. Барышников с Утехиным ломали головы над тем, как заставить активизироваться гитлеровцев и вытащить крупную птицу на приготовленную ими наживку. Продолжать и дальше бомбардировать «Цеппелин» радиограммами не имело смысла. И Барышников, и Утехин прекрасно отдавали себе отчет в том, что окончательное решение по отправке самолета и спецгруппы под Егорьевск принимается на уровне Кальтенбруннера, а то и выше. Вдохнуть свежее дыхание в операцию можно было только неординарным ходом, и на его поиски они отправились в кабинет Абакумова.

Тот находился у себя и занимался рассмотрением документов, поступивших из управлений Смерша фронтов. На стук двери Абакумов поднял голову и, посмотрев на кипу материалов в руках у Барышникова и Утехина, грустно пошутил, что все сговорились похоронить его в бумагах. Они замялись. Утехин сделал движение на выход. Абакумов остановил его, отложил документы, прошел к столу для заседаний и кивнул на стулья. Барышников с Утехиным сели и переглянулись, не зная, с чего начать доклад. Их удрученный вид говорил сам за себя. Абакумов без слов понял, что в операции «Загадка» возникла опасная пауза. Стратегическая наживка для «Цеппелина» — план воинских перевозок для Красной армии на июль — сентябрь 1944 года — почему-то не сработала.

В Берлине первоначально клюнули на нее. Подтверждением тому являлись радиограммы, поступающие из «Цеппелина». В последней Курек сообщал, что готов рискнуть и послать за материалами Лещенко самолет и спецгруппу. Но шли недели, а дальше слов дело не продвигалось. Время неумолимо таяло и работало против Смерша. Абакумов, Барышников и Утехин прекрасно понимали: дальнейшая затяжка девальвировала информацию Лещенко. В сентябре в глазах Кальтенбруннера она могла полностью потерять свою актуальность, и тогда рассчитывать на то, что «Цеппелин» пошлет за ней самолет и спецгруппу, будет наивно.

Предложение Барышникова подтолкнуть германскую разведку к активным действиям сообщением «Иосифа» о получении через Лещенко новой стратегической информации ни Абакумов, ни Утехин не поддержали. Они полагали, что это скорее вызовет обратную реакцию — насторожит Кальтенбруннера и Курека и даст им повод для подозрений. Существенно затрудняли реализацию предложения Барышникова и объективные обстоятельства. Они не зависели ни от их воли, ни от их желаний. При всей пробивной способности Абакумова согласование содержания такого рода информации с Генштабом Красной армии и наркоматом путей сообщения могло затянуться не на одну неделю. А времени у них не было.

Казалось, ситуация зашла в тупик, но здесь со стороны Абакумова прозвучало неожиданное предложение. Он рекомендовал Барышникову и Утехину искать решение проблемы не в «стратегических облаках», а на земле, в области человеческих чувств и эмоций. Развивая свою мысль дальше, он предложил идти от жизни и поставить себя на место агентов «Цеппелина». Агентов, которые не за страх, а за совесть выполняют задания, провели в тылу врага больше года, осуществили вербовку ценного агента, через него добыли важнейшую информацию, а она по вине бюрократов от разведки больше двух недель лежит мертвым грузом.

Барышников с Утехиным задумались. Своими неожиданными ходами «от жизни» Абакумов не один раз озадачивал подчиненных и наталкивал на вроде бы не совсем логичные, но в конечном итоге эффективные пути решения самых острых проблем. В ворохе замысловатых выражений, чем порой грешили в своих докладных умствующие начальники, или в запутанных оперативных комбинациях, где терялись молодые сотрудники, он находил то самое главное звено и предлагал тот самый тонкий ход, которые выводили из тупика, казалось бы, безнадежную ситуацию. И на этот раз его предложение навело Барышникова с Утехиным на оригинальную мысль. Ее исполнителем мог стать Дуайт-Юрьев.

Николай, с его резким и независимым характером, был способен на дерзкую выходку и должен был стать тем самым возмутителем спокойствия в «Цеппелине». Барышников и Утехин сошлись на том, что эта выходка должна быть направлена против Курека с Курмисом. Абакумов с ними не согласился — Курмис и Курек являлись лишь исполнителями чужой воли — и предложил искать кого-то повыше. Барышников не стал размениваться на второразрядного чиновника германской разведки и заявил, что надо «бомбить радиограммами» самого Гиммлера. После короткого спора они сошлись на кандидатуре Кальтенбруннера.

Захваченные новой идей, Барышников с Утехиным не задержались в своих кабинетах и сразу же отправились на конспиративную дачу в Малаховку. Там вместе с Виктором и Николаем они занялись подготовкой «крика души» в Берлин.

3 августа 1944 года «Иосиф» через голову руководства «Цеппелина» направил радиограмму лично Кальтенбруннеру. За всю историю Главного управления имперской безопасности Германии это был первый случай, когда агент обращался непосредственно к руководителю такого уровня. Да еще с каким обращением?! В нем «Иосиф» не скупился на хлесткие оценки работы бюрократов от германской разведки.

Тот день стал самым черным для Курека, Курмиса и Бакхауза за все время их службы в разведке. Они не находили себе места в кабинете Кальтенбруннера. Взбешенный обергруппенфюрер не хотел слушать никаких объяснений. Попытки Курека свалить все на летчиков, которые не смогли подготовить самолет, и плохую погоду только распалили его. Такого рева стены кабинета давно не слышали. За пять минут, что бушевал Кальтенбруннер, Курек, Курмис и Бакхауз успели побывать на Восточном фронте и быть разжалованными в рядовые. Они не пытались возражать и искать себе оправдание. Им ничего другого не оставалось, как молча сносить оскорбления. Требовательный телефонный звонок оборвал Кальтенбруннера на полуслове.

Заработала линия прямой связи с Гиммлером. Он поднял трубку. Из их разговора Курек, Курмис и Бакхауз догадались: содержание радиограммы также стало известно Гиммлеру. Они ловили каждое слово и пытались прочесть по лицу Кальтенбруннера, чем им грозит это объяснение с рейхсфюрером. Судя по интонациям в голосе и сухим лаконичным ответам, Кальтенбруннер, похоже, не собирался поднимать шума из-за скандального случая с радиограммой «Иосифа». Закончив разговор, он швырнул трубку на рычаг, зло сверкнул глазами на вытянувшихся у стены подчиненных и потребовал в течение недели вывести в Берлин материалы, добытые Лещенко, а вместе с ними группу «Иосиф».

Наступая Куреку на пятки, Курмис с Бакхаузом как ошпаренные выскочили из кабинета Кальтенбруннера. Подстегнутые его недвусмысленными угрозами об отправке на Восточный фронт, они рьяно взялись за выполнение приказа. Бакхауз тут же выехал на Темпельгофский аэродром, чтобы подогнать специалистов с подготовкой самолета. Курек с Курмисом занялись составлением радиограммы для «Иосифа». В ней они, как могли, старались успокоить агентов и удержать от опрометчивых шагов. Курек писал, и его перо, будто тупой плуг в проросшей корнями земле, застревало на каждой букве. После разноса у Кальтенбруннера ему приходилось выдавливать из себя каждое слово.

Нестандартный ход, задуманный в оперативном штабе Смерша, оправдал себя. Сообщение из «Цеппелина» от 3 августа, сразу после расшифровки попавшее на стол Абакумову, рассеяло последние сомнения контрразведчиков в том, что в Берлине решили отказаться от рискованной затеи, связанной с посылкой самолета для вывоза агентов и материалов. Окончательную точку в переговорах поставила очередная радиограмма «Цеппелина». Ее «Иосиф» принял 8 августа. В ней Берлинский разведцентр извещал:

В ту ночь Окунев, Тарасов и Виктор вместе с бойцами из группы захвата напрасно жгли костры на поляне неподалеку от деревни Михали. Самолет над ней не появился.

На следующий день «Цеппелин» поспешил успокоить своих агентов и сообщил:

Прошло два невыносимо долгих дня, и наконец наступило 14 августа 1944 года. Ранним утром оперативная группа Смерша, которой на этот раз руководил Барышников, выехала из Москвы в Егорьевск. Вместе с ним на встречу с курьерами «Цеппелина» отправились Виктор и Николай. В батальоне внутренних войск НКВД им пришлось оставить машины и дальше до места добираться на подводах. В пяти километрах от деревни Михали, в глубине леса, на поросшей мелким кустарником поляне находилась посадочная площадка для приема самолета из Берлина.

За время, прошедшее с 12 августа, на ней ничего не изменилось. Разве что пожухлые листья на срубленных ветках выдавали канавы, отрытые в конце посадочной полосы. После короткого отдыха и обеда Барышников распорядился сменить маскировку на ямах-ловушках, а от инженера-летчика потребовал заново перепроверить свои расчеты. Его беспокоили глубина и ширина канав. Он опасался, что экипажу самолета не удастся погасить скорость, и контрразведчикам придется довольствоваться грудой металла и десятком обгоревших трупов.

Инженер-летчик попытался было вступить в спор с Барышниковым, но его аргументы на того впечатления не произвели, и ему не оставалось ничего другого, как заново все пересчитывать. После этого группа бойцов, вооружившись лопатами, принялись засыпать старые и рыть новые канавы. Не пришлось скучать и Тарасову с группой захвата. Накануне прошел сильный дождь, и кучи валежника, которые должны были служить сигнальными огнями, отсырели. Барышников, не надеясь на канистру с бензином, приказал им разобрать стог сена. Окунев тоже не остался без дела, вместе с радистом занялся сооружением шалаша из жердей и елового лапника. В нем разместился штаб управления операцией. Рядом с ним Николай и Виктор соорудили себе укрытие и развернули рацию для связи с «Цеппелином».

С наступлением вечерних сумерек движение на поляне прекратилось, и только очень внимательный взгляд мог заметить следы пребывания человека. После ужина, прошедшего «всухую», — Барышников не разрешил старшине выдать положенные «наркомовские» сто граммов — офицеры, собравшись в штабе, коротали время за не имеющими ни начала, ни конца армейскими байками и анекдотами. По соседству с ними под навесом из веток расположились бойцы из группы захвата. Молодые парни, у которых энергия и силы били через край, разминали в борьбе затекшие тела, и тишину ночи время от времени нарушали сдавленный смех и глухая возня.

Время перевалило за полночь. Стрелки подобрались к часу но, несмотря на убаюкивающую таинственными шорохами тишину, ни у кого ни в одном глазу не было сна. С приближением часа «Ч» — появления вражеского самолета — нервный азарт будоражил офицеров и бойцов. Они все чаще бросали вопрошающие взгляды на радиста и на небо.

Барышников поднес часы к глазам, и светящиеся слабым фосфоресцирующим светом стрелки показали час двадцать. По всем расчетам самолет с посланцами «Цеппелина» должен был находиться на подлете. Барышников поднял голову к небу — оно было безмолвно — и нервно переступил с ноги на ногу. И тут ожила рация. Бодрый писк морзянки заставил его встрепенуться, он подошел к радисту. Тот на ходу переводил на понятный ему язык замысловатый набор из точек и тире. Центр связи московской зоны ПВО сообщал:

Радист еще продолжал принимать радиограмму, а Барышников уже начал действовать. Его отрывистые команды зазвучали над поляной, и через мгновение все пришло в движение. Снайперы заняли исходные позиции. Бойцы группы захвата выбрались из-под навеса и собрались вокруг Тарасова. Ему не требовалось давать им дополнительных указаний. Во время тренировок их действия были отработаны до автоматизма, каждый хорошо знал свою позицию и свой маневр. Проверив оружие, они поспешили к концу взлетной полосы. Барышников, инженер-летчик, Окунев, Виктор и Николай остались на месте и ждали своего часа. Их взгляды обращались то на небо, то на Николая. Тот не снимал с ушей наушники и внимательно вслушивался в эфир. Он молчал. «Цеппелин», видимо, решил не нервировать агентов и держал паузу.

Прошло не более пяти минут, и на поляне снова воцарилось обманчивое спокойствие. Натренированные на засадах и захватах офицеры и бойцы быстро и без суеты рассредоточились по позициям. Окунев с Виктором прилегли на траву и, напрягая слух, пытались различить среди ночных звуков гул авиационных моторов. Приближался контрольный срок, а самолет все не появлялся.

Первым его услышал инженер-летчик. Его радостный возглас заставил Виктора и Окунева встрепенуться. Они вскочили на ноги и прислушались, но ничего, кроме печального шепота листвы, не услышали. Инженер-летчик стоял на своем и энергично убеждал их в том, что не ослышался. Прошла еще одна минута, и с южной стороны донесся еле слышный, напоминающий комариный писк, звук авиационных моторов. Он быстро нарастал. Барышников не стал медлить и отдал команду зажечь костры.

Под ногами бойцов затрещали ветки, громыхнула канистра с бензином. Яркая вспышка разорвала ночную темноту, и в начале взлетной полосы заполыхали сигнальные костры. Вершина огненного треугольника указывала экипажу гитлеровского самолета направление посадки. Прошла еще одна томительная минута, и на поляну обрушился рев авиационных моторов. Над головами контрразведчиков промелькнула огромная серая тень и пропала за стеной леса. На поляне вновь воцарилась зыбкая тишина, которую нарушал только треск пламени.

Считаные минуты отделяли Виктора от встречи с курьерами «Цеппелина». Но он об опасности не думал и жил только одной мыслью: «Только бы сели!». Мощный рев авиационных двигателей заставил его вжать голову в плечи. Самолет внезапно появился над поляной и, едва не зацепив макушки елей, скользнул на землю. За штурвалом сидел летчик-ас. Он быстро погасил скорость. Дальше медлить было нельзя, и Виктор с Окуневым бросились к самолету. За ними, спотыкаясь о корни, ругаясь на чем свет стоит, бежал летчик-инженер.

Вой авиационных двигателей перешел в визг. Не дотянув до конца взлетной полосы, где его ждали траншеи-ловушки и группа захвата, экипаж стал совершать разворот. Асы из спецэскадрильи Гиммлера что-то замышляли. Разгадка их маневра стала понятна Виктору и Андрею после горестного возгласа летчика-инженера. Он проклинал себя за роковую ошибку. «Цеппелин» прислал специальный самолет «Арадо-232». Ему было достаточно короткого разбега, чтобы подняться в воздух, а шасси, изготовленные из каучука, позволяли совершать посадку на заболоченной местности.

Капкан контрразведчиков не сработал — самолет не угодил в подготовленную ими ловушку. Экипаж и спецгруппа «Цеппелина» действовали, как хорошо отлаженный механизм. Летчики, завершив разворот, не стали выключать двигатели и заняли позицию для взлета. Затем люк самолета распахнулся, из него выскочили двое и, распластавшись под брюхом, заняли позицию. Вслед за ними появился третий, он застыл в темном проеме люка и дважды подал условный сигнал — очертил фонарем круг.

После секундной растерянности Виктор и Андрей начали действовать. Окунев бросился к бойцам группы, залегшим у траншей, чтобы подтянуть их к месту захвата, а Бутырин дал ответный сигнал спецгруппе «Цеппелина» — трижды мигнул фонарем. В ответ услышал: «Быстрее! Быстрее!»

Виктор, чтобы выиграть время и дать возможность Окуневу и группе захвата подобраться к самолету, с трудом сдерживал свой шаг. В эти последние секунды перед встречей с курьерами «Цеппелина» он ничего не чувствовал и ничего не видел, кроме мрачного, нахохлившего, подобно хищной птице, «Арадо-232». До него оставалось совсем немного. В отблесках пламени костров Виктор отчетливо видел троих: двое по-прежнему занимали позиции под брюхом самолета, а третий маячил в проеме люка. В их руках были автоматы. «Цеппелин» прислал отборную команду головорезов, и они действовали по всем правилам военной науки. Виктор призывно махнул рукой и выкрикнул пароль: «Посылка для Мартина со мной!» «Он будет ей рад!» — прозвучало в ответ.

Гитлеровец, сидевший в люке, спрыгнул на землю и двинулся навстречу Виктору. Тот, забыв об опасности, думал только о том, что сказать курьеру «Цеппелина» и что сделать, чтобы отвлечь его внимание и позволить группе захвата вплотную подобраться к самолету. Отблески пламени костров упали на лицо гитлеровца. Виктору показалось, что они где-то встречались. Вот только где? И тут под чьей-то неловкой ногой хрустнул корень, затем прозвучал сдавленный вскрик, и гулкая автоматная очередь вплелась в притихший рокот моторов. В следующую секунду все смешалось: истошные вопли, выстрелы и стоны раненых.

Из-под крыльев самолета полыхнули два снопа огня. Из люка им злобно вторил пулемет. Головорезы из «Цеппелина» не собирались сдаваться. Их плотный прицельный огонь быстро накрыл огневые точки контрразведчиков. Виктор чудом уцелел под этим шквальным огнем, распластался на земле и в бессильной ярости кусал себе губы. Западня, которая так тщательно готовилась, не сработала. Экипаж самолета отчаянно боролся, чтобы вырваться из нее. Двигатели пронзительно выли, винты с сумасшедшей скоростью рубили воздух. «Арадо-232», сминая кустарник, набирал скорость. Автоматчики, дав последний залп, на ходу запрыгнули на борт, и темная пасть люка захлопнулась. Пули терзали самолет, но он как заговоренный продолжал катиться вперед. Плексигласовый фонарь пилотской кабины в отблесках пламени костров, словно глаз раненой птицы, наливался багровым цветом. Легко оторвавшись от земли, «Арадо-232» взмыл в небо и скрылся в чернильной темноте ночи…

Кодовые таблицы и шифр-блокноты

Глава шестая Финальный аккорд

Автоматные и пулеметные очереди остервенело терзали чернильное августовское небо, но уже не могли причинить вреда самолету из специальной эскадрильи рейхсфюрера Гиммлера. Хищная тень «Арадо-232» промелькнула над макушками елей и растворилась в темноте. На поляне воцарилась звенящая тишина, которую нарушали печальный треск догоравших сигнальных костров и стоны раненых.

Барышников в бессильной ярости заскрипел зубами. Группа особого назначения «Цеппелина», находившаяся почти в его руках, в последний момент ускользнула. Операция, где, казалось, все было предусмотрено до мелочей, с оглушительным треском провалилась. Нелепая, досадная оплошность, допущенная в расчетах летчиком-инженером, свела на нет все усилия контрразведчиков. Под их испепеляющими взглядами он стал будто меньше ростом, а с его дрожащих губ срывалось лишь нечленораздельное мычание. Барышникову было не до него, обернувшись к Окуневу, он потребовал немедленно связаться с дежурным по ПВО и любой ценой сбить самолет. Остальные, не дожидаясь его команды, занялись ранеными и убитыми.

Потери оказались значительными. Кальтенбруннер отправил на задание лучших из лучших, и они доказали это в деле. Поисковая группа контрразведчиков не обнаружила ни живых, ни мертвых гитлеровцев. Они, подобно призракам, растворились в ночном небе. Последняя надежда оставалась на летчиков-перехватчиков. Шла минута за минутой, а дежурный московской зоны ПВО хранил молчание. «Арадо-232» бесследно исчез. Надеяться на чудо не приходилось, и Барышников, отдав команду: «К машинам!», побрел к дороге.

К нему присоединились Окунев с радистом. Позже к месту стоянки машин вышел Тарасов с бойцами из группы захвата. С собой они принесли тела четверых бойцов, завернутые в плащ-палатки. В перестрелке с боевиками «Цеппелина» контрразведчики потеряли двоих убитыми, четверо были ранены, двое из которых тяжело. Главные действующие лица радиоигры «Загадка» — Дуайт-Юрьев и Бутырин отделались сравнительно легко. Николай подвернул ногу, когда бежал к самолету. А Виктору уж точно повезло — пуля вскользь зацепила шею. Но не столько физическая, сколько душевная боль терзала его. То же самое он читал на лицах своих товарищей. Барышников замкнулся в себе и до самых Михалей не проронил ни слова. Тарасов с Окуневым также хранили угрюмое молчание. После деревни группа разделилась. Тарасов вместе ранеными свернул к ближайшему госпиталю, а остальные поехали в Москву.

Там, в своем кабинете их с нетерпением ждал Утехин. За последние сутки он не сомкнул глаз. Прошли все мыслимые и немыслимые сроки, а доклад о результатах операции от группы Барышникова так и не поступил. После двух часов ночи связь с ней вовсе оборвалась. В худшее Утехину не хотелось верить, в глубине души все еще сохранялась надежда на благополучный исход операции «Капкан». Он нервно теребил карандаш и бросал нетерпеливые взгляды на телефон. Шорох за спиной заставил его обернуться.

Ожили часы, их мелодичный перезвон напомнил Утехину, что ночь подошла к концу. Стрелки показывали 4:30. День вступил в свои права. Бледная тень стремительно скользнула по дальней стене кабинета и исчезла. В открытое окно пробился первый робкий солнечный луч и, отразившись от стеклянных створок шкафа, шаловливыми зайчиками заскакал на посеревшем от усталости лице Утехина. Он встрепенулся, потянулся к чайнику, и в этот момент требовательно зазвонил телефон прямой связи с Абакумовым. У того тоже иссякло терпение. Утехин тяжело вздохнул и снял трубку. На вопрос: «Почему молчит Барышников?» у Утехина не нашлось ответа. В голосе Абакумова зазвучали гневные нотки. Он потребовал немедленно разыскать Барышникова и «поставить на связь».

Утехину ничего другого не оставалось, как ответить: «Есть!», снова засесть за телефон и обзванивать ближайшие к Михалям отделы Смерша. Везде он получал один и тот же ответ: группа Барышникова не дает о себе знать. Она будто сквозь землю провалилась. Не прояснили ситуацию и в армейских штабах. Последнее сообщение-запрос от Барышникова дежурный московской зоны ПВО получил в 1:48. Оно было безрадостным — самолет из спецэскадрильи Гиммлера выскользнул из засады. Поднятые на перехват истребители не обнаружили его ни в районе Михалей, ни в районе Егорьевска. Последующий поиск в прилегающих зонах также не дал результатов. Самолет словно бесследно растворился в воздухе.

Хранил молчание и «Цеппелин». Посты радиоконтрразведки НКВД, постоянно прослушивавшие эфир, не зафиксировали работы передатчиков Берлинского радиоцентра. Утехин, оказавшись в информационном вакууме, с опаской косился на телефон прямой связи с Абакумовым и не решался поднять трубку. У него не оставалось сомнений в том, что операция «Капкан» по захвату курьеров «Цеппелина» провалилась. С какими последствиями для «Загадки», Утехин об этом старался не думать. Его больше занимало другое — непонятное и трудно объяснимое молчание Барышникова. Мысль, что произошло самое худшее — он, а вместе с ним Окунев и другие участники операции погибли, Утехин гнал прочь.

Наконец в коридоре послышались шаги. Утехин нервно сглотнул и повернулся к двери. Она медленно открылась, и в кабинет не вошел, а ввалился Барышников. Обычно пышущее здоровьем лицо начальника ведущего отдела Смерша напоминало восковую маску. В глубоко запавших глазах разлилась смертная тоска, на правой щеке наливался синевой толстый, с палец, рубец. Не лучше выглядели Бутырин и Окунев. У Виктора из расстегнутого ворота гимнастерки проглядывала полоска бинта, а Андрей припадал на правую ногу.

Барышников, избегая смотреть на Утехина, прошел к креслу и тяжело, словно на него давил невидимый пресс, опустился в кресло. Его поникшая фигура, крепкие руки, обвисшие бессильными плетьми, выражали собой отчаяние и безысходность. Утехин, не отличавшийся сентиментальностью, налил воды в стакан и пододвинул к Барышникову. Тот вяло отмахнулся, и его увесистый кулак с грохотом опустился на крышку стола. Стакан подпрыгнул, вода выплеснулась на папку с документами и ручейками потекла на пол. Утехин смахнул рукавом с нее брызги, с сочувствием посмотрел на Барышникова и после секундного раздумья достал из стола бутылку, рюмку и налил водку. Тот залпом выпил и немигающим взглядом уставился на портрет Сталина.

Вождь сурово взирал на него и словно спрашивал: «Ну как же ты мог так опростоволоситься?» Барышников опустил глаза к полу и от досады заскрежетал зубами. Подобного провала в операциях у него не было за всю службу. Злосчастная канава-капкан, в которую так и не угодил «Арадо-232», могла похоронить не только карьеру, но и поломать всю его жизнь. Абакумов, снисходительно относившийся к человеческим слабостям, был строг и неумолим к профессиональному головотяпству. Искать причину провала операции в летчике-инженере, допустившем ошибку в расчетах, было последним делом. Барышникову ничего другого не оставалось, как положиться на судьбу и отходчивость Абакумова.

Подняв голову, он встретился взглядом с Утехиным, увидел сочувствие, но от этого легче не стало. Потерянного было не вернуть. Зябко поведя плечами, Барышников скосил глаза на телефон прямой связи с Абакумовым. Тот словно почувствовал, что происходит в кабинете Утехина, и позвонил сам. Барышников непослушной рукой снял трубку и, с трудом подбирая слова, приступил к докладу. Докладывать, собственно, было нечего, и он, не ища себе оправданий, всю вину за провал взял на себя. Абакумов выругался и потребовал немедленно прибыть к нему вместе с Утехиным и Окуневым.

Они, как на эшафот, побрели к приемной. В этот ранний час в ней никого не было. Дежурный с сочувствием посмотрел на них и коротко обронил: «Проходите. Он ждет». Барышников, тяжело вздохнув, первым шагнул в кабинет. Вслед за ним вошли Утехин с Окуневым. Выстроившись у стены, они прятали глаза от Абакумова. Тот поднялся из кресла, шагнул вперед и горой навис над ними. Какое-то время в кабинете были слышны лишь прерывистое дыхание и шорох работавшего вентилятора.

Абакумов не находил слов, чтобы выразить возмущение, нервными шагами мерил кабинет и бросал испепеляющие взгляды то на Барышникова, то на Утехина. Те от стыда, кажется, готовы были провалиться сквозь землю. Барышников пытался что-то сказать о досадных ошибках, допущенных при расчете канав, но слова застывали на губах. Абакумов, резко развернувшись, остановился напротив него и дал волю своему гневу. Это был тот редкий случай, когда он не стеснялся в выражениях.

И тому имелись причины — об операции «Загадка» ему приходилось докладывать Сталину. Она стала одной из самых перспективных и результативных радиоигр Смерша с гитлеровскими спецслужбами. В ней не хватало только одного — эффектного финала. Финала, который несколько часов назад так нелепо и так глупо был испорчен. Больше всего Абакумова бесило то, что причиной провала стала не хитроумная комбинация противника, а какая-то там канава, выкопанная не в том месте. Под градом упреков Барышников не знал, куда деваться, и, кажется, готов был зарыться в ту самую треклятую канаву, чтобы только не слышать жестких, обидных, но справедливых упреков Абакумова.

Разнос продолжался недолго. Вскоре Абакумов сменил гнев на милость. Профессионал, мастер оперативной комбинации, он, как никто другой, понимал, что в тайной войне не бывает безнадежно проигранных операций и ситуаций. Высшее искусство контрразведчика и разведчика в том и состоит, чтобы временный проигрыш обратить в будущую победу. Поэтому, не зацикливаясь на допущенных ошибках и просчетах, он, а с ним Барышников, Утехин и Окунев принялись искать выход из ситуации, чтобы вдохнуть свежее дыхание в радиоигру «Загадка».

Совещание быстро переросло в настоящий мозговой штурм. Контрразведчики избрали наступательную тактику и решили сработать на упреждение в оперативной игре с «Цеппелином». Постепенно в результате острых споров стали просматриваться несколько возможных вариантов ее развития.

Первый — в «Цеппелине» разгадали «Загадку» и поняли: Смерш все это время искусно водил их за нос, подсовывая стратегическую дезинформацию и выманивая на себя курьеров Главного управления имперской безопасности. В сложившейся ситуации, как полагал Абакумов — и с ним согласились остальные, — ничего другого не оставалось, как только окончательно скомпрометировать в глазах «Цеппелина» замыслы по созданию шпионской сети в Москве и Подмосковье. И здесь свою роль предстояло сыграть остающимся на свободе агентам из резидентуры Делле и радисту Железнодорожнику.

Второй — более сложный, но более перспективный, как представлялось контрразведчикам, вариант заключался в том, чтобы убедить руководство «Цеппелина» — обстрел самолета явился результатом случайного стечения обстоятельств, на него и группу «Иосифа» напоролся поисковый отряд НКВД. А чтобы в глазах Курека этот вариант выглядел убедительно, они не пожалели крови. Гальфе предстояло героически «погибнуть в перестрелке». Волкову с Поповым, несмотря на полученные ранения, удастся оторваться от погони и, отлежавшись, выйти на связь с «Цеппелином». Абакумов надеялся, что таким образом удастся сохранить «Иосифа» в игре и продолжить ее на тактическом уровне. Что касается Бородавко, то ему отвели роль джокера. Скрывшись с места боя, он в нужный час должен был начать бомбардировать «Цеппелин» паническими радиограммами и просить о помощи. Радиограммы и его поведение в глазах Курека могли сформировать мнение о том, что неудача с вывозом материалов Лещенко и обстрелом самолета с курьерами явилась следствием предательства Бородавко.

Так, в кабинете Абакумова радиоигра «Загадка» получила свое новое рождение. Толчок ей дала радиограмма «Иосифа». В ней контрразведчики не стали перебарщивать с ситуацией, сложившейся на 14 августа, и не пытались навязать «Цеппелину» точку зрения «Иосифа» на причину ее возникновения. По предложению Абакумова, ее должны были найти сами Курек и Курмис в тексте сообщения своих агентов.

В ночь с 21 на 22 августа из района Ряжска «Иосиф» передал радиограмму в адрес Курека. Она была выражена в суровых тонах:

Минули сутки, за ними другие, как радиограмма «Иосифа» ушла в эфир, а «Цеппелин» все молчал. В сердцах советских участников радиоигры «Загадка» вновь поселилось уныние. Сбывался, похоже, самый худший из прогнозов развития операции. В Берлине, видимо, не поверили в случайность провала и чудесное воскрешение «Иосифа» и поставили на нем крест.

На самом деле все было гораздо проще и прозаичнее, чем это казалось Барышникову и Утехину. В Берлине в те дни Куреку и Курмису было не до агентов в Москве, их собственная судьба висела на волоске. Изрешеченный «Арадо-232», чудом дотянувший до полевого аэродрома под Ригой, и двое раненых стали итогом операции, на которую было потрачено столько усилий и средств. Кальтенбруннер был вне себя от ярости. Вместо совершенно секретных данных, добытых «Иосифом», ему пришлось докладывать Гиммлеру о провале миссии и потерях — спецсамолет надолго вышел из строя, а связь с Лещенко была безвозвратно потеряна. Тот метал громы и молнии. Потеря для германской разведки такого перспективного источника информации, как Лещенко, явилась тяжелейшим ударом. Гиммлер жаждал крови и головы виновного.

В «Цеппелине» началось служебное расследование, грозившее участникам операции не только отправкой на фронт, но и более серьезными мерами — реорганизацией. Поэтому Кальтенбруннер, остыв, не стал раздувать скандал. Это уловил Курек и быстро сориентировался. Начальству требовался козел отпущения, и желательно не из своих. Такового долго искать не пришлось. Бородавко, в самый последний момент исчезнувший с места приема самолета, а затем возникший из небытия и взывавший о помощи, как никто другой подходил на эту роль.

Кальтенбруннер молча проглотил доклад Курека о причине провала операции и ее виновнике — двурушнике курьере Бородавко. Волна его гнева пошла на спад, и в «Цеппелине» снова прониклись доверием к «мужественным борцам с большевизмом» — Попову и Волкову.

25 августа 1944 года в адрес «Иосифа» из Берлина ушла радиограмма:

В тот же день она легла на стол Барышникову. Ее содержание не оставляло сомнений в том, что в «Цеппелине» по-прежнему рассчитывают на «Иосифа». Судя по последнему указанию, Курек намеревался использовать группу для решения тактических задач: сбора разведданных и проведения диверсий на транспортных магистралях. В определенной степени это упрощало работу Смерша, так как отпала необходимость изнурительной процедуры согласования с Генштабом и наркоматом путей сообщения стратегической дезинформации.

Барышников и его подчиненные воспрянули духом. Но Абакумов не спешил давать команды на активизацию операции. Он полагал, что столь быстрое восстановление боеспособности «Иосифа» и его информационных возможностей могло вызвать подозрение в «Цеппелине». С ним согласился Барышников и решил какое-то время погонять Виктора и Николая по советским тылам. Остаток августа, весь сентябрь и начало октября им вместе с Окуневым пришлось блуждать по лесам Смоленщины и Брянщины. В течение этого времени между «Иосифом» и «Цеппелином» шел вялый обмен радиограммами. В них они заверяли друг друга в преданности делу и готовности к продолжению работы.

13 октября 1944 года на совещании у Барышникова участники операции «Загадка» посчитали, что пришло время для активных действий. На следующие сутки Иосиф сообщил в «Цеппелин», что легализовался в Витебске и готов к выполнению новых заданий. Расчет Барышникова строился на том, что этот крупный железнодорожный узел мог стать лакомой приманкой для германской разведки и заставить ее раскошелиться на новых курьеров, оружие, взрывчатку и деньги. Он не ошибся.

Ответ Курека на радиограмму «Иосифа» последовал незамедлительно:

Со сведениями «о перемещении грузов по станции» в Смерше не стали затягивать. 2 декабря 1944 года «Иосиф», ссылаясь на надежный источник в администрации железной дороги Витебска, передал в адрес «Цеппелина» собранные через него, а также «личным наблюдением» сведения о воинских грузах, проследовавших через Витебск.

В ответной радиограмме Курек благодарил «Иосифа» за «предоставление весьма ценной информации».

Истинную ее цену знали только контрразведчики Смерша. Спустя время результат «эффективной» работы «Иосифа» на своей шкуре почувствовали гитлеровцы на 1-м и 2-м Белорусских фронтах. Чуть позже «Цеппелин» порадовал своих агентов не только словами, но и новогодними подарками. Для обеспечения работы «Иосифа» в советский тыл был направлен самолет. Оперативная группа Смерша приняла три битком набитых тюка с оружием, боеприпасами, запасным комплектом питания для рации и продовольствием. И в последующем «Цеппелин» продолжал исправно пополнять боевые и продовольственные запасы советской контрразведки. Радиоигра «Загадка» набирала обороты. «Иосиф» исправно снабжал «Цеппелин» добротной дезой. В свою очередь Курек и Курмис не скупились на благодарности и время от времени материально поддерживали боевой дух агентов. Очередная «посылка» была сброшена в ночь с 3 на 4 февраля 1945 года и принята оперативной группой Окунева, а затем оприходована на складе Смерша. Берлин же получил ответ:

Такая «преданность» агентов не могла не радовать руководителей гитлеровской спецслужбы. Уже на следующие сутки в адрес «Иосифа» ушла радиограмма:

Барышников и оперативный штаб операции не стали тянуть с докладом и скупиться на информацию. Стремительное наступление частей Красной армии расширяло возможности для введения в заблуждение гитлеровской разведки. Спустя две недели «Цеппелин» получил подробное донесение «Иосифа». Одно только перечисление типов и единиц тяжелой военной техники, проследовавшей за время наблюдения через Витебск, должно было вселить ужас в генералов вермахта. И не только в них. Курек с Курмисом долго переваривали эту информацию и только 2 марта вяло отреагировали:

Но следующих заданий «Иосиф» так и не дождался. 22 марта 1945 года «Цеппелин» последний раз вышел на связь. Обращение Курека скорее походило на некролог:

Фашистский режим корчился в предсмертной агонии. В Берлине стало не до своих агентов, там каждый спасал свою шкуру как мог. «Загадка», которую загадал Смерш, так и не была разгадана в Главном управлении имперской безопасности. Виктора это уже мало заботило. С получением последней радиограммы от «Цеппелина» с него будто свалились тяжкие невидимые путы. Вместе с Николаем и Андреем он сидел в купе поезда, мчавшегося к Москве, и мечтал о будущей мирной жизни.

За окном поля сменяли перелески. Первая робкая зелень нежными бинтами покрывала израненную жестокой, чудовищной войной многострадальную русскую землю. Войной, которая в тот последний мартовский день 1945 года закончилась для советского разведчика Северова. Ему уже не надо было взвешивать каждое слово и жить двойной жизнью. Все это осталось позади. Впервые за 42 месяца он учился радоваться бесхитростным мелочам жизни. Его не тешила тщеславная мысль о том, что все это время он был главным действующим лицом в одной из самых блистательных операций советской военной контрразведки. У него не кружилась голова при мысли о том, что фамилия Бутырин звучала в докладах Абакумова самому Сталину. Тем более ему было глубоко наплевать на то, что «самоотверженная работа «Иосифа» удостаивалась наивысших похвал фашистских бонз Кальтенбруннера и Гиммлера. А они числили группу «Иосиф» по самому высшему разряду.

Спустя три месяца, 26 июня 1945 года на допросе у следователя Смерша о подрывной деятельности организации «Цеппелин» против СССР его высокопоставленный сотрудник Александр Джон показал:

Ошибался Джон только в одном. Группа «Иосиф» действительно работала блестяще, но на Иосифа Сталина.

Поезд приближался к Москве. Показались ее окраины, и сердце разведчика Бутырина учащенно забилось. Он уже жил тем, чем жили соседи по купе, чем жила вся страна. А они жили радостью близкой Победы! Она кружила головы. Она звучала в задорных переливах гармони, катившихся по вагону. Она оглушила громом духового оркестра, игравшего на перроне Белорусского вокзала Москвы, — здесь принимали делегацию будущего правительства Польши.

На перроне, в стороне от ликующей толпы, разведчиков ждал Тарасов. После крепких объятий они сели в машину и отправились на Лубянку, в кабинете Барышникова не задержались и поднялись к руководителю Смерша. Волнуясь и не зная от смущения, куда девать пропахшую дымом костра шапку-ушанку, Виктор вошел к нему. Абакумов встретил широкой улыбкой, шагнул навстречу, поздоровался, а затем склонился над столом. В его руках появилась картонная коробочка, и когда она открылась, в ярком дневном свете блеснула позолота награды.

В тот день казалось, что полная смертельного риска и тяжких испытаний блистательная работа советского разведчика Виктора Яковлевича Бутырина завершилась. Свой долг перед суровой Родиной он исполнил до конца. Впереди его ждала сугубо гражданская работа инженера гидродинамической лаборатории — будущей колыбели отечественного ракетостроения. Оставшиеся до отъезда в Ленинград дни Виктор провел за составлением финального отчета. Это был его последний документ, который лег в дело радиоигры «Загадка».

7 апреля Окунев проводил Виктора к поезду. На следующие сутки, спустя три года и 277 дней, он наконец вернулся домой. Родной Ленинград походил на тяжелобольного, только-только вставшего на ноги. Повсюду были еще свежи следы бомбежек, артобстрелов и жесточайшей блокады. Впереди Виктора и его земляков-ленинградцев ждали новые испытания. Им предстояло пережить потери своих близких, друзей и возрождать к жизни истерзанный войной, но сохранивший великий дух город-герой, город-великомученик.

Закончился апрель, наступил май. Мирная жизнь с ее маленькими радостями и огорчениями все более властно завладевала Виктором. Он уже стал забывать о войне, но она вновь напомнила о себе. Ранним утром на пороге его квартиры появился Андрей Окунев. Его смущенный вид говорил сам за себя. Виктор понял все без слов и пошел собирать вещи. Служба в Смерше, которая, как ему казалась, осталась в прошлом, опять позвала его в боевой строй…

Глава седьмая Снова в строю

Ранним утром 10 мая 1945 года с подмосковного аэродрома в небо поднялся транспортный самолет и взял курс на Берлин. В числе его немногочисленных пассажиров находился внешне неброский, одетый в недорогой гражданский костюм человек. Это был разведчик Смерша Северов — Виктор Бутырин.

В салоне царила праздничная атмосфера. Сверкающие белозубыми улыбками и иконостасом из наград моложавые полковники и подполковники снисходительно поглядывали на гражданского штафирку, скромно сидевшего возле горки чемоданов, плотно оплетенной масксеткой. Еще не успел самолет набрать высоту, как офицеры принялись дружно накрывать праздничный походный стол. В руках заслуженных фронтовиков появились алюминиевые кружки, и в них заплескалась водка. Полковник-артиллерист поднял рюмку и произнес тост: «За Победу!» В ответ последовало громогласное дружное «Ура!».

В тот погожий майский день, когда столица и вся страна продолжали праздновать долгожданную и выстраданную такой невероятно страшной ценой Победу, военная контрразведка Смерш начала новую операцию. Она получила кодовое название «Искатель». Ее целью являлось проникновение в американские спецслужбы. Эта сложнейшая задача была возложена на одного из лучших зафронтовых разведчиков Северова — Бутырина. Ему снова предстояло перевоплотиться и стать своим среди чужих. Но об этом не догадывались ни весельчак-подполковник, поднесший ему кружку водки и ломоть хлеба с куском сала, ни майор-артиллерист, освободивший место рядом с собой, ни их однополчане. Они — боевые офицеры, выстрадавшие Великую победу, радовались как дети и были счастливы тем, что сломали хребет фашизму и остались живы.

Радовались победе не только они и не только в Москве или в самой отдаленной деревушке Советского Союза, но и на земле поверженной фашистской Германии. На берегах реки Эльбы братались и клялись в вечной дружбе советские, американские, британские и французские солдаты и офицеры. Они искренне верили: после таких чудовищных жертв повсюду воцарится долгожданный мир и наступит всеобщая эра милосердия. Так думали они — наивные победители, но не так считали в Вашингтоне, Лондоне и Москве.

В тиши властных кабинетов в глубочайшей тайне от собственных народов циничные политики безжалостно кроили границы государств и намечали зоны жизненно важных интересов. Еще не успел остыть пепел пожарищ, а вдовы и матери выплакать слез, как они взялись за новый передел мира. Над освобожденной от фашизма ликующей Западной Европой повеяли ветры будущей холодной войны. Первыми ее ледяное дыхание ощутили на себе спецслужбы. И в этой только еще набирающей силу тайной войне Запада и Востока разведчику Северову предстояло начать свой новый бой.

В оккупационной зоне пока еще союзника Советского Союза — США, по оперативным данным Смерша, под ястребиным крылом американской разведки пригрелись бывшие кураторы агентурной группы «Иосиф» — штурмбанфюрер СС Мартин Курмис и гауптштурмфюрер СС Альфред Бакхауз. Отправляя Северова на новое задание, Абакумов и Барышников рассчитывали на то, что их новые хозяева — американские спецслужбы не оставят без внимания одного из лучших агентов Главного управления имперской безопасности фашистской Германии. Он и его высокопоставленный дядя — Лещенко, вхожий в кабинеты наркома путей сообщений и самого Сталина, в руках Бакхауза и Курмиса должны были стать козырной картой.

Казалось, проще было найти иголку в стоге сена, чем такого матерого мастера шпионажа, как Курмис. Однако Смершу удалось выполнить эту задачу Абакумова. Они нашли нору, где укрылся нацист, по которому давно уже плакала веревка. Теперь успех замысла советских контрразведчиков в операции «Искатель» всецело зависел от разведчика Бутырина.

11 мая он поселился в неприметном, затерявшемся в глубине сада домике в провинциальном баварском городке Розенгейме. Война обошла его далеко стороной. Жизнь в нем текла своим неспешным чередом, так же, как двадцать и тридцать лет назад. Здесь в конце апреля нашел себе прибежище Курмис. Бывший специалист по агентурной работе в России, он пришелся ко двору американской разведке. Ее мало смущала принадлежность бывшего штурмбанфюрера СС к одной из самых зловещих организаций фашистской Германии. Грязные дела не делаются в белых перчатках, и потому Хью Донахью после нескольких дней интенсивных допросов рекомендовал руководству обеспечить Курмису надежное прикрытие и защиту от советской контрразведки, ведущей охоту на гитлеровских военных преступников.

Получив документы на имя благопристойного гражданина Австрии Альфреда Линке и сменив армейский мундир на гражданский костюм, Курмис наконец вздохнул свободно. Скамья подсудимых ему уже не грозила. Прошлый опыт работы со славянской агентурой, а еще больше хранившиеся в памяти десятки имен, фамилий и кличек тех, кто остался в СССР и Польше, на весах американской разведки весили немало. Поэтому, не дав и дня на передышку, напористый Донахью сразу же взял быка за рога. Вместе с Курмисом он ездил по лагерям интернированных и занимался подбором курьеров для отправки в Прибалтику и на Западную Украину. Там подняло голову националистическое бандподполье, и бывшие агенты «Цеппелина» снова оказались в цене.

Очередная поездка в лагерь для Курмиса завершилась удачно, наутро ему было, что доложить Донахью, — среди интернированных ему попались весьма перспективные мерзавцы. На квартиру он вернулся поздно вечером, был выжат как лимон, но это нисколько не испортило настроения. Впереди открывались весьма заманчивые перспективы. С этим Курмис и уснул. Впервые за последнее время он спал безмятежным сном и не слышал ни грозы, ни бушевавшего ливня. Проснулся, когда стрелки подобрались к девяти часам.

К этому времени небо прояснилось, и о былом ненастье напоминали лишь лужи на лужайке перед домом и белый ковер из опавших лепестков цветущих яблонь. Яркое весеннее солнце ласковым теплом заливало террасу и, отражаясь от стекол, веселыми зайчиками скакало по столу и довольной физиономии Курмиса. Смакуя каждый глоток, он допил кофе, а затем, набросив пиджак на плечи, вышел на улицу.

Бодрящий утренний воздух, напоенный запахом цветущих садов и сирени, кружил голову. Курмис с наслаждением вдыхал его полной грудью и вальяжной походкой спускался под горку. Впереди показался дорожный ресторанчик «Подкова». Несмотря на ранний час, на летней террасе сидели несколько завсегдатаев. Курмис скользнул по ним взглядом и словно наткнулся на стену. Он не поверил собственным глазам. В десяти метрах от него находился исхудавший, в потрепанном костюме агент Попов. На террасе произошло движение. Тот тоже узнал бывшего начальника и приподнялся над столом. На его лице отразилось неподдельное изумление. Прошла секунда, другая, и они шагнули навстречу друг другу.

В тот же день в Москву в адрес Барышникова была отправлена шифровка. В ней майор Окунев доложил:

В операции «Искатель» контрразведка Смерш сделала свой первый ход.

22 марта 1945 года в эфире последний раз прозвучали позывные «РR 7». В тот день была поставлена точка в одной из самых крупных радиоигр Второй мировой войны — радиоигре контрразведки Смерш «Загадка». Но она оказалась не последней в судьбах тех, кто в той или иной степени участвовал в ней. Суровое послевоенное время, сама история и человеческая память воздали каждому из них свое.

Виктор Абакумов — генерал-полковник, 1943–1946 годы — начальник Главного управления контрразведки Смерш НКО СССР, 1946–1951 годы — министр государственной безопасности СССР. Под его руководством органами Смерша было добыто и доложено высшему руководству страны более 5000 разведывательных информаций, разоблачено 30 000 шпионов, 6000 террористов и 3500 диверсантов, привлечено к уголовной ответственности 80 000 военных преступников, проведено 183 радиоигры, в ходе которых удалось вывести на советскую территорию и захватить в плен свыше 400 кадровых сотрудников и агентов гитлеровских спецслужб.

13 июля 1951 года по личному указанию Сталина на основании ложного доноса следователя МГБ СССР Рюмина, написанного под диктовку Берии, Абакумов был снят с должности министра государственной безопасности СССР и арестован. В течение трех с половиной лет содержался в кандалах в одиночной камере и подвергался зверским пыткам. 19 декабря 1954 года в годовщину образования органов безопасности Военной коллегией Верховного суда СССР за измену Родине приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян. Реабилитирован частично, в части, касающейся вмененного ему преступления «Измена Родине».

Владимир Барышников — генерал-майор, начальник 3-го отдела Главного управления контрразведки Смерш НКО СССР. Занимался борьбой с агентурой противника и организацией радиоигр с ним. Один из основных разработчиков радиоигры «Загадка», а также многих других разведывательных операций, которые органы Смерша вели против гитлеровских спецслужб. Вскоре после ареста Абакумова вышел в отставку и продолжил работу в народном хозяйстве.

Иван Бородавко — агент-курьер лагеря особого назначения Главного управления имперской безопасности. 20 июля 1944 года арестован органами Смерша в момент выхода на связь с руководителем агентурной группы «Иосиф». Впоследствии судом военного трибунала Московского военного округа приговорен за измену Родине к 15 годам исправительно-трудовых работ. Скончался в лагере.

Виктор Бутырин — советский разведчик. 4 ноября 1941 года по заданию органов Смерша внедрился в разведывательно-диверсионный орган «Абверкоманда 111», позже — в «Цеппелин». За время работы в них добыл данные на 98 кадровых сотрудников и 133 немецких агентов, готовящихся для заброски в советский тыл. С 27 июня 1943 года и по 22 марта 1945-го принимал участие в радиоигре «Загадка», проводимой органами Смерша против гитлеровских спецслужб. Трижды удостаивался личных благодарностей рейхсфюрера Гиммлера и обергруппенфюрера Кальтенбруннера. По окончании войны принимал участие в новой операции советской спецслужбы, связанной с проникновением в разведорган США. После выполнения задания по состоянию здоровья уволился со службы и продолжил работу заведующим лабораторией в ленинградском НИИ.

Алоиз Гальфе — оберштурмфюрер СС, специальный курьер лагеря особого назначения Главного управления имперской безопасности. 31 марта 1944 года арестован органами Смерша в момент выхода на связь с руководителем агентурной группы «Иосиф». В последующем втемную использовался в радиоигре советской контрразведки под кодовым названием «Загадка». 27 января 1945 года приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян.

Генрих Гиммлер — рейхсфюрер СС, 1943–1945 годы — Имперский министр внутренних дел и Генеральный уполномоченный по имперской безопасности. Устроитель лагерей смерти, газовых камер и специальных машин-душегубок, в которых умерли от голода и непосильного каторжного труда, были расстреляны и удушены миллионы русских, евреев, поляков и людей других национальностей.

21 мая 1945 года был задержан, опознан английским патрулем и посажен под замок в маленький, пропахший крысами подвал. Крысоловка захлопнулась, и 23 мая, страшась расплаты за содеянное, главный фашистский палач покончил жизнь самоубийством, раздавив зубами ампулу с ядом.

Хейнц Грефе — оберштурмбанфюрер СС, с декабря 1942 года по январь 1944-го — руководитель специального разведывательно-диверсионного органа «Унтернемен Цеппелин». В январе 1944 года умер своей смертью.

Петр Делле — оберштурмфюрер СС, до октября 1942 года — сотрудник полиции безопасности и СД в г. Гатчина, затем был переведен инструктором-вербовщиком в особую команду «Цеппелин» при Оперативной группе «А». 15 октября 1943 года арестован органами Смерша. Впоследствии был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян.

Николай Дуайт-Юрьев — кадровый сотрудник разведывательно-диверсионного органа «Цеппелин». В мае 1943 года был перевербован советским разведчиком Северовым. С 27 июня 1943 года и по 22 марта 1945 года принимал участие в радиоигре «Загадка», проводимой органами Смерша против гитлеровских спецслужб. За это время трижды получал личные благодарности от рейхсфюрера Гиммлера и обергруппенфюрера Кальтенбруннера. После завершения войны использовался советскими органами госбезопасности в розыске и опознании военных преступников и бывших сотрудников гитлеровских спецслужб. В апреле 1946 года предпринял инициативную попытку выхода на контакт с представителем американских спецслужб в Москве и был арестован. Судом военного трибунала Московского военного округа приговорен за измену Родине к 10 годам исправительно-трудовых работ. Вскоре после освобождения из лагеря скончался.

Эрнст Кальтенбруннер — обергруппенфюрер СС, начальник Главного управления имперской безопасности фашистской Германии (РСХА). Огнем и расстрелами устанавливал «новый порядок» на оккупированных территориях. После разгрома фашистской Германии был арестован и 1 октября 1946 года Международным военным трибуналом приговорен к смертной казни через повешение. В ночь на 16 октября 1946 года приговор в отношении военного преступника Кальтенбруннера был приведен в исполнение.

Мартин Курмис — штурмбанфюрер СС, с октября 1942 года по июнь 1943-го — начальник особой команды «Цеппелин» при Оперативной группе «А», с июня 1943 года — сотрудник отдела «ЦЕТ-1» центрального аппарата «Цеппелин». Объявлен в розыск. Список № 1 МГБ СССР.

Георгий Утехин — генерал-майор, начальник 4-го отдела Главного управления контрразведки Смерш НКО СССР. Занимался организацией зафронтовой разведывательной и контрразведывательной работы. Один из основных разработчиков радиоигры «Загадка», а также многих других разведывательных операций, которые органы Смерша вели против гитлеровских спецслужб. Вскоре после ареста Абакумова вышел в отставку и продолжил работу в народном хозяйстве.