«Злой город» против Батыя. «Бессмертный гарнизон»

Глава перваяНежеланные сваты

Град Козельск, затерянный в дремучих вятских лесах, гостеприимно распахнул ворота послам великого киевского князя Михаила Всеволодовича. Три крытых возка на санных полозьях и два десятка конников въехали на узкие улицы Козельска по ноздреватому мартовскому снегу. День клонился к закату. Могучие косматые ели, стоявшие стеной на косогоре, были облиты розовато-пурпурным сиянием вечернего солнца.

Вдовствующая княгиня Феодосия Игоревна и ее пятнадцатилетний сын Василий встретили киевское посольство честь по чести – в самом просторном теремном покое. Мать и сын восседали на небольшом возвышении на стульях с подлокотниками и высокими резными спинками. По сторонам, вдоль бревенчатых стен гридницы, расселись на широких дубовых скамьях местные бояре. Их бородатые лица излучали нетерпение и любопытство, у всех в глазах был один и тот же вопрос: «С какой надобностью приехали в нашу глухомань киевские послы?»

Во главе киевского посольства стоял боярин Федор Кнур. В Козельске его хорошо знали, поскольку он был женат на здешней боярышне. Федор Кнур был родом из Чернигова, он всю жизнь служил черниговским князьям, как и все его предки. В Киев Федор Кнур перебрался вместе с князем Михаилом Всеволодовичем как его ближайший советник. Это случилось всего-то месяц тому назад. Черниговский князь Михаил Всеволодович был жесток и мстителен, как и его покойный отец Всеволод Чермный, яростный противник Мономашичей. Объятый безмерным властолюбием, Михаил Всеволодович давно желал утвердиться в Киеве, ибо ему было мало Чернигова. Мало того, Михаил Всеволодович также хотел прибрать к рукам Галич и Новгород. Преследуя свои далеко идущие цели, Михаил Всеволодович без колебаний затевал кровавые распри, заключал и рвал союзы, использовал яд и подкуп, давал клятвы и нарушал их. Перессорившись со своей ближней и дальней родней среди черниговских Ольговичей, Михаил Всеволодович со временем настроил против себя южных и северных Мономашичей. Он был готов враждовать со всем светом, лишь бы добиться первенства на Руси.

Если южных Мономашичей Михаилу Всеволодовичу удалось победить после долгой и упорной борьбы, то с суздальскими князьями ему тягаться оказалось не под силу. Ярослав Всеволодович, брат владимирского князя Георгия Всеволодовича, пришел с полками в Южную Русь, захватил Киев и Чернигов, изгнав Михаила Всеволодовича в Галич. Однако торжество Ярослава Всеволодовича оказалось недолгим. Из степей вдруг нахлынула татарская орда во главе с ханом Батыем, обратившая в пепел Рязанское княжество и Залесскую Русь. Георгий Всеволодович и его сыновья полегли в битвах с татарами. Ярослав Всеволодович спешно двинулся с ратью к Новгороду, дабы собрать силы для отпора Батыю. Киев был оставлен Ярославом на попечение смоленского князя Владимира Рюриковича.

Ярослав Всеволодович еще не успел дойти с полками до Новгорода по февральскому бездорожью, а Михаил Всеволодович уже согнал Владимира Рюриковича с киевского стола. Владимир Рюрикович ушел обратно в Смоленск. Утвердившись в Киеве, Михаил Всеволодович оставил Галич за своим сыном Ростиславом, а в Чернигове посадил князем своего сводного брата Андрея Всеволодовича.

Федор Кнур сначала завел речь о том, о чем вот уже целую неделю ходили пересуды по всем черниговским волостям. Всем было известно, что вщижский князь Роман Святославич Старый давно находится не в ладах со злопамятным Михаилом Всеволодовичем. Недавно родной брат Романа Святославича Анфим Святославич убил Бориса Ольговича, двоюродного брата Михаила Всеволодовича. Свара вспыхнула из-за Брянска, где княжил Анфим Святославич и откуда его изгнал Борис Ольгович при поддержке своих родичей. Анфим не стерпел такую обиду, подстерег Бориса Ольговича на охоте и заколол его копьем. После этого Анфим со своими людьми ушел во Вщиж под защиту старшего брата.

Михаил Всеволодович бросил клич среди черниговских князей, веля им скопом выступить против вщижского князя, который не пожелал выдать ему своего брата Анфима на расправу.

Федор Кнур сообщил юному князю Василию и его матери, что объединенная рать черниговских князей стягивается к городу Брянску, что во главе ее встанет воинственный Изяслав Владимирович, князь путивльский.

«Было бы неплохо, кабы и козельская дружина выступила к Брянску, – заметил при этом Федор Кнур, бросив выразительный взгляд на юного Василия. – Михаил Всеволодович милостив и щедр к тем, кто стоит за него душой и телом. Он ныне главный князь на Руси и все его повеления – закон!»

Кто-то из козельских бояр спросил у главы посольства про курского князя Олега Святославича. Идет ли он в поход на Вщиж? Вопрос этот был задан неслучайно. Старшинство среди черниговских Ольговичей по родовому укладу было за Олегом Святославичем, который доводился Михаилу Всеволодовичу троюродным дядей. По закону, Олег Святославич должен был занимать княжеский стол в Чернигове, но Михаил Всеволодович лишил его этого права. Олег Святославич не имел возможности силой отвоевать для себя Чернигов. Однако он ни в чем не проявлял покорности Михаилу Всеволодовичу, не признавая его старшинство. По этой причине среди черниговских Ольговичей существовал раскол. Многие князья Ольговичи поддерживали Михаила Всеволодовича во всех его начинаниях, добившись с его помощью высоких княжеских столов, почестей и богатств. Но были среди Ольговичей и те, кто желал жить по старине, соблюдая родовое право, по которому старшинство должно было оставаться за дядьями, но не за племянниками. Приверженцами старинных уложений являлись и вщижский князь Роман Старый и брат его Анфим.

Федору Кнуру пришлось сказать, что Олег Святославич не пожелал участвовать в этом деле.

«Тем хуже для него! – злобно добавил Федор Кнур. – Дождется Олег Святославич напасти, дайте срок! Михаил Всеволодович прогонит его с курского княжения и отправит изгойствовать по Руси!»

Бояре козельские завели было речь о том, что слишком крут на расправу Михаил Всеволодович, мол, не к лицу ему это. Ладно бы Михаил Всеволодович только князей Мономашичей истреблял да изгонял, но ведь он ввергает в междоусобную распрю своих же сородичей Ольговичей.

«Татары в Залесской Руси свирепствуют, города жгут, русских людей истребляют, – молвил козельский боярин Никифор Юшман. – От Суздальского ополья до наших черниговских весей недалече. Татары не сегодня завтра в наши владения ввалятся, а у нас что творится: брат идет на брата! Не дело это ввергать нож между братьями, так и скажи Михаилу Всеволодовичу, посол. К войне с татарами надо готовиться, а не заниматься междоусобной грызней! Я против того, чтобы козельская дружина участвовала в походе против вщижского князя. Роман Старый нашему дому врагом никогда не был».

Никифор Юшман слыл среди козельских бояр самым знатным, поскольку возводил свой род к вятскому языческому князю Будиславу. В далекие времена, как гласит предание, князь Будислав пришел со своим родом в Верхнеокские лесистые края и основал здесь град Козельск. Свое название городище князя Будислава получило от обилия разнообразной лесной дичи, водившейся в здешних чащобах. Особенно много в окрестных лесах водилось оленей и косуль, которых славяне-вятичи называли дикими козлами.

Свое прозвище боярин Никифор получил за свою воинственность и ратное умение. Юшманом русичи называют кожаный или металлический панцирь с кольчужными рукавами.

Мнение Никифора Юшмана было самым весомым среди козельских бояр, наперекор ему никто никогда молвить слово не решался. Так было и на этот раз. Думные козельские бояре единодушно поддержали сказанное Никифором Юшманом. С боярами согласились и княгиня Феодосия Игоревна с сыном.

Федор Кнур сразу смекнул, что главная голова в Козельске – это Никифор Юшман, что спорить с ним бесполезно, поэтому глава посольства перевел разговор на другое. Федор Кнур бодрым голосом поведал княгине Феодосии Игоревне, мол, ее дочь-красавицу ожидает великое счастье. Михаил Всеволодович вознамерился сочетать браком княжну Звениславу со своим сводным братом Андреем Всеволодовичем.

«Великой чести удостоилась твоя дочь, матушка-княгиня, – с улыбкой произнес Федор Кнур, глядя на Феодосию Игоревну. – Станет твоя Звенислава черниговской княгиней!»

Однако по красивым глазам Феодосии Игоревны было видно, что и этому известию она совсем не рада. Юный князь Василий, взглянув на недовольное лицо матери, тоже нахмурился.

Среди козельских бояр, облаченных в длинные парчовые шубы, подбитые мехом волков и лисиц, пронесся негромкий изумленно-тревожный говорок. Особой радости на лицах бородатых советников княгини Феодосии Игоревны Федор Кнур также не заметил. Боярин Никифор Юшман даже чертыхнулся себе под нос с сердитой усмешкой.

«Я вижу, что княгиня козельская и ее имовитые бояре не желают ходить в воле Михаила Всеволодовича, – громко и раздраженно сказал Федор Кнур. – Не рады правители Козельска ни послам Михаила Всеволодовича, ни его милостям! Не иначе, все вы тайно сговариваетесь с Олегом Святославичем за спиной у Михаила Всеволодовича!»

Федор Кнур собрался было перейти к угрозам, но Никифор Юшман прервал его, предложив перенести обсуждение данной темы на завтра. Мол, послам нужно отдохнуть с дороги, в бане попариться, выспаться на мягких постелях.

«Утро вечера мудренее, – сказал Никифор Юшман. – Все важные дела лучше делать с утра. Так еще предки наши говорили».

Федор Кнур не стал противиться, понимая, что в любом случае княгине Феодосии Игоревне необходимо обдумать в узком кругу со своими боярами предложения Михаила Всеволодовича.

После бани и вечерней трапезы Федор Кнур попытался встретиться с княгиней Феодосией Игоревной с глазу на глаз, чтобы убедить ее не противиться воле Михаила Всеволодовича. Однако Феодосия Игоревна уклонилась от этой встречи, послав для разговора с главой киевского посольства все того же неуступчивого Никифора Юшмана.

Два боярина встретились в тесной горенке на втором ярусе княжеского терема. В узкие окна, забранные ромбовидными ячейками из разноцветного стекла, глядела ночная холодная мгла. Стоявшая на столе медная масляная лампа озаряла желтым светом бревенчатые стены, завешанные узорными восточными коврами, массивные потолочные балки из цельных сосновых стволов, широкие березовые половицы.

Сидя на скамье у окна, Федор Кнур, красный и потный после бани, то и дело обтирал лицо льняным полотенцем. Его только-только высохшие длинные волосы и борода были слегка растрепаны. Белая льняная рубаха плотно облегала его дородное тело, когда-то крепкое и мускулистое, а теперь заметно обрюзгшее и растолстевшее. Потому-то старший посол Михаила Всеволодовича и получил такое прозвище. Кнуром на вятско-черниговских землях называли домашнего кабана-борова.

Сидевший на стуле у стола Никифор Юшман негромким ровным голосом объяснял Федору Кнуру, по каким причинам Феодосия Игоревна не желает родниться с Михаилом Всеволодовичем.

– Андрей Всеволодович вспыльчив и падок на хмельное питье, срамными словами часто бросается, церковных постов не соблюдает, – молвил боярин Никифор, чуть покачивая головой. Его темно-русые волосы были подстрижены в кружок, а в короткой бородке блестели седые волоски. – К тому же Андрей Всеволодович доводится нашей княжне Звениславе двоюродным дядей. По церковным канонам такой брак есть кровосмесительство.

– Упрямство Феодосии Игоревны не понравится Михаилу Всеволодовичу, – проворчал Федор Кнур, исподлобья взирая на своего собеседника. – С ее покойным супругом Михаил Всеволодович был вельми дружен. Сыну Феодосии Игоревны Михаил Всеволодович оказывал свое покровительство, не позволяя зариться на Козельск своим двоюродным братьям и племянникам. Ныне же Феодосия Игоревна брезгует породниться с Михаилом Всеволодовичем, а сын ее не желает заступить в стремя и исполчить дружину против вщижского князя. Вот она, людская благодарность!

Федор Кнур ядовито усмехнулся.

– Теперь о вщижском князе потолкуем, – тем же невозмутимым тоном продолжил Никифор Юшман. – Может, ты запамятовал, боярин, что Анфим Святославич доводится родней Феодосии Игоревне. Он является крестным отцом ее сына. Ты вот упомянул о дружбе между Михаилом Всеволодовичем и покойным мужем Феодосии Игоревны, а ведь и Анфим Святославич тоже был дружен со Всеволодом Мстиславичем. И дружба их временем была проверена. Забыть об этом ни Феодосия Игоревна, ни княжич Василий не могут, тем паче они не посмеют обнажить меч на Анфима Святославича.

– Князь Анфим – злодей! – резко обронил Федор Кнур. – На нем кровь Бориса Ольговича. Нельзя такое преступление без наказания оставлять!

– Эх, боярин, – тяжело вздохнул Никифор Юшман, – праведным гневом хочешь прикрыть неприглядные дела Михаила Всеволодовича. Винишь Анфима Святославича в злодействе, будто сам не знаешь, что за всей этой сварой стоит Михаил Всеволодович. Ныне не закон главенствует среди князей Ольговичей, а злая воля Михаила Всеволодовича, который порушил все родовые уклады, силой сгоняя с княжеских столов неугодных ему князей. Токмо замахиваться палкой на таких князей, как Анфим Святославич и Роман Старый, небезопасно, ибо они воители стойкие и обид не прощают никому. Борис Ольгович много о себе возомнил, потому и поплатился головой.

Речь Никифора Юшмана была не по душе Федору Кнуру, но он не решился перебивать его, зная не понаслышке про грозный нрав этого мужа. Да и физически Никифор Юшман выглядел как былинный богатырь. Он был могуч телом и широк в плечах, мощные мускулы так и выпирали сквозь мягкую ткань его объяровой свитки, длинного одеяния без воротника и с узкими рукавами, надеваемого через голову.

Пятнадцать лет тому назад, когда русские князья и половцы были наголову разбиты татарами на реке Калке, Никифор Юшман отличился тем, что не бросил на поле битвы тело своего князя. В той злополучной для русичей битве полегло одиннадцать князей, бездыханные тела десяти из которых оказались в руках врагов. И только тело Всеволода Мстиславича было спасено Никифором Юшманом от поругания и доставлено в Козельск. Возглавляемая боярином Никифором козельская дружина сумела пробиться из окружения через полчища татар, не потеряв при этом своего стяга и не бросив никого из раненых. Никифор Юшман изрубил множество врагов, выказав невиданное мужество и воинское умение. О Никифоре Юшмане ходило немало восхищенных слухов, как и об Олеге Святославиче, который тоже сумел вывести своих курян из пекла сражения прямо по телам сраженных ими татар.

Перечисляя неприглядные поступки Михаила Всеволодовича, Никифор Юшман припомнил все: и то, как Михаил Всеволодович утвердился в Чернигове, преступив родовой уклад, и то, как он сначала всячески поддерживал Владимира Рюриковича, занявшего киевский стол после поражения русских князей на Калке, а спустя какое-то время предательски нанес ему удар в спину, изгнав его из Киева в Смоленск. Вспомнил Никифор Юшман и о том, как Михаил Всеволодович отравил одного из своих двоюродных братьев, дабы прибрать к рукам его княжеский удел. Кого-то из своих родичей Михаил Всеволодович просто изгнал из вотчины, кого-то убил, кого-то насильно постриг в монахи… При этом Михаил Всеволодович постоянно менял личину, изображая из себя поначалу друга и покровителя, а затем лишая неугодного ему князя либо жизни, либо вотчины. В первую очередь Михаил Всеволодович преследовал и уничтожал тех своих родственников, кто был против ломки старинного закона о наследовании княжеских столов. Михаил Всеволодович стремился встать выше всех князей на Руси вопреки любым законам и древним уставам. В этом своем устремлении Михаил Всеволодович опирался на тех князей Ольговичей, кто ради власти и богатства был готов преступить любые христианские заповеди. Злодеи всех мастей из бояр и простонародья, чьи руки были по локоть в крови, находили пристанище у Михаила Всеволодовича, который использовал этих людей в своих грязных делишках.

Возразить на сказанное Никифором Юшманом Федору Кнуру было нечего, ибо дела Михаила Всеволодовича говорили за него самого. Не задерживаясь в Козельске ни дня, киевские послы на следующее утро запрягли коней в возки и отправились в обратный путь.

Едва уехали киевские послы, как на другой же день в Козельске объявился путивльский князь Изяслав Владимирович со свитой. Родословная Изяслава Владимировича восходила к младшей ветви черниговских Ольговичей, которая владела Новгородом-Северским и прилегающими землями по реке Сейму. Самыми крупными городами Посемья являлись Путивль и Курск. Новгород-северские Ольговичи, не довольствуясь малым, частенько предъявляли свои права на Чернигов, вступая в конфликт с ветвью старших Ольговичей. Отец и дед Изяслава Владимировича сумели добиться для себя черниговского стола, правда, на недолгий срок. Оба умерли от ран, постоянно ввязываясь в межкняжеские распри.

Изяслав Владимирович был человеком дерзким и бесстрашным. В битве на Калке под ним ранили коня, который не смог скакать резво. Отстав от своего полка, Изяслав Владимирович с немногими спутниками полдня отбивался от наседающих татар, уходя к Северскому Донцу. Несмотря на все свои усилия, татары так и не смогли ни убить Изяслава Владимировича, ни взять его в плен. Этот прорыв горстки храбрецов по бескрайней степи, отбившихся от множества врагов, казался неким чудом. Молва о подвиге Изяслава Владимировича еще и поныне была у всех на устах.

Однако сколь Изяслав Владимирович был силен и отважен, столь же он был и порочен. В нем не было ни капли жалости к своему ближнему, этот князь мог пожалеть своего коня, но не друга или брата. Самонадеянность, хвастовство и подлость являлись определяющими чертами характера Изяслава Владимировича. Он рвался занять черниговский стол, считая, что у него есть все права на это, ибо его отец и дед в свое время княжили в Чернигове. По родовому укладу у Изяслава Владимировича имелось преимущественное право перед Михаилом Всеволодовичем владеть Черниговом. Он доводился Михаилу Всеволодовичу троюродным дядей, как и Олег Святославич. Утвердившись в Киеве, Михаил Всеволодович в знак расположения к Изяславу Владимировичу давал ему во владение то Переяславль, то Вышгород, то Туров… Ни в одном из этих городов Изяслав Владимирович не задержался надолго, так как у Михаила Всеволодовича была привычка то и дело пересаживать союзных ему князей из одного удела в другой. Однажды Изяславу Владимировичу удалось, наконец, получить во владение Чернигов, но опять-таки ненадолго. После ссоры со вспыльчивым Михаилом Всеволодовичем Изяслав Владимирович был вынужден уйти в Путивль.

Обида и злость переполняли Изяслава Владимировича. Одолеваемый жаждой мести, он приехал в Козельск, чтобы помешать осуществлению замыслов Михаила Всеволодовича. Узнав, что киевские послы уехали ни с чем, Изяслав Владимирович не стал скрывать своего злорадства.

– Ты верно поступила, краса моя, дав от ворот поворот сватам Михайлы Толстозадого! – усмехаясь, молвил Изяслав Владимирович в беседе с Феодосией Игоревной. – Пусть-ка теперь этот сукин сын ищет невесту для своего брата-негодяя в другом месте. И то, что ты сыну своему не позволяешь выступить в поход на Вщиж, тоже правильно, душа моя. Михайло-мерзавец наверняка уже измыслил способ, дабы во время осады Вщижа по-тихому убрать княжича Василия с помощью яда иль кинжала. На такие-то дела Михайло ба-альшой мастак! Ему же Козельск нужен, чтобы посадить здесь кого-нибудь из ближней родни. В Вятской земле Козельск – самый неприступный град.

– Но ведь мой сын Василий доводится Михаилу Всеволодовичу двоюродным племянником, – нахмурившись, промолвила Феодосия Игоревна. – Это ли не ближняя родня?

– Двоюродных племянников у Михайлы много, – заметил Изяслав Владимирович, – но далеко не все они ему по сердцу. Вот в чем дело, краса моя. После гибели на Калке твоего мужа и свекра семья ваша угодила в опалу к Михайле-подлецу, который сначала сел в Чернигове, а затем в Киеве. Помнишь, наверно, душа моя, как изгойствовали родные братья твоего супруга, Иоанн и Гавриил. Михайло гнал их отовсюду, как чумных. Где ныне Гавриил, никто не знает. Иоанн княжит покуда в захудалом Дедославле на самой окраине Окских земель. Но надолго ли? – Изяслав Владимирович помолчал и добавил: – Удивительно, что Михайло-мерзавец до сих пор не лишил княжича Василия и тебя, краса моя, козельского стола. Полагаю, у Михайлы просто руки до вас не дошли. Погряз он в грызне с Мономашичами из-за Киева. Но теперь-то Михайло-негодяй может торжествовать: смоленских Мономашичей он разбил, а суздальских Мономашичей татары разбили в пух и прах!

Изяслав Владимирович сделал многозначительную паузу, держа Феодосию Игоревну под прицелом своих темных недобрых глаз.

– Ныне-то Михайло силен полками и руки у него развязаны, – озабоченно вздохнул Изяслав Владимирович. – Чувствую, скоро полетят головы неугодных Михайле князей. Сперва Михайло приберет к рукам Вщиж, потом Курск, а там, глядишь, и до Козельска доберется. Так что смекай, краса моя.

– Намеки твои мне понятны, княже, – сказала Феодосия Игоревна, с трудом сдерживая подступившее волнение. – Ты лучше присоветуй, что нам с Василием делать, дабы изгоями не стать.

– Выход тут один, душа моя, – без раздумий ответил Изяслав Владимирович. – Замуж тебе нужно выйти за князя не робкого десятка и с сильной дружиной.

– Немолода я уже, чтобы под венец идти, – усмехнулась Феодосия Игоревна. – Мне ведь уже за сорок. Кто на такую невесту позарится?

– Я готов венчаться с тобой хоть завтра, краса моя, – промолвил Изяслав Владимирович, чуть подавшись вперед и крепко стиснув своими сильными пальцами подлокотники кресла. – Годы тебя совсем не состарили, Федосьюшка. Дивно хороша ты лицом и телом, как спелая ягода! Ну, пойдешь за меня? – Изяслав Владимирович подмигнул своей собеседнице. – Будешь за мной, как за стеной каменной! И сына твоего я никому в обиду не дам. И дочери твоей я подыщу жениха видного. Соглашайся, душа моя! Это дело верное!

– Экий ты быстрый, княже! – смущенно пробормотала Феодосия Игоревна, залившись ярким румянцем. – Скоро сказка сказывается, а сватовство скорым не бывает. Мне с детьми посоветоваться надо и с боярами своими потолковать.

– Чего вола за хвост тянуть! – Изяслав Владимирович раздраженно пожал широкими плечами. – У всех твоих советников, княгиня, зуб на меня имеется, поэтому все их речи мне наперед ведомы. А дети твои еще несмышлены, душа моя, полагаться на их мнение глупо.

– Не серчай, князь, – сказала Феодосия Игоревна, – но у меня так заведено: сначала дума, потом решение. Ты ведь не пустяк какой-нибудь мне предлагаешь. К серьезному делу и подход должен быть серьезным.

– Ладно, княгиня, – Изяслав Владимирович махнул рукой, – кумекай со своими боярами над моими словами. День-другой я могу подождать, но не дольше этого. Войско под Брянском вот-вот соберется, а мне это войско надлежит в поход вести.

Бояре козельские, к удивлению Феодосии Игоревны, в большинстве своем прислушались к мнению Матвея Цыбы, человека не глупого и осторожного. Боярин Матвей Цыба ратных трудов всегда сторонился, предпочитая худой мир доброй ссоре.

Держа речь перед советниками княгини, Матвей Цыба сказал следующее:

– После злополучной битвы на Калке среди черниговских Ольговичей добрых воителей осталось всего двое: это курский князь Олег Святославич и наш нынешний гость. Причем оба состоят в близком родстве, ведь их отцы были родными братьями. Их дед Игорь Святославич был дерзновенным мужем, об его дальнем походе к Лукоморью и тяжелой сече с половцами замечательно написано в «Слове о полку Игореве». Князь Игорь был пленен половецким ханом Кончаком, но он сумел бежать из плена, отстоял свой новгород-северский стол от посягательств двоюродных братьев и в конце жизни даже утвердился в Чернигове. Олег Святославич и Изяслав Владимирович в полной мере унаследовали доблесть своего деда. При желании и единодушии им вполне по силам отнять у Михаила Всеволодовича Чернигов и Киев…

– Это верно, – заметил кто-то из советников, – токмо единодушия между Олегом и Изяславом никогда не бывало.

– Времена ныне тревожные, други мои, – продолжил Матвей Цыба. – В Залесской Руси татары свирепствуют, того и гляди эти нехристи в наших владениях объявятся, а князь наш всего лишь отрок. Это просто удача, что Изяслав Владимирович к нашей княгине посватался. Дружина у него сильная и воитель он отменный! Помяните мое слово, бояре, коль не уговорим мы княгиню Феодосию стать женой Изяслава Владимировича, то наплачемся в будущем от козней Михаила Всеволодовича или от нашествия мунгалов. Козельску нужны крепкий щит и острый меч! Бояре, нам нужно идти под могучую руку Изяслава Владимировича!

Споров по этому поводу среди козельских бояр не было. Всем казалось, что брак Феодосии Игоревны и Изяслава Владимировича есть великое благо для Козельска. Лишь боярин Никифор Юшман осмелился напомнить местным вельможам, что у Изяслава Владимировича имеются двое возмужалых сыновей, которые запросто смогут лишить княжича Василия козельского стола, ежели их отец станет законным супругом Феодосии Игоревны.

– Козельск издревле принадлежал старшей ветви князей Ольговичей, поэтому потомкам Игоря Святославича здесь не место, – заявил Никифор Юшман. – Мнится мне, что Изяслав Владимирович с корыстным умыслом набивается в мужья к Феодосии Игоревне. Он явно что-то замышляет против Михаила Всеволодовича и хочет нас втянуть в свои темные дела. Вспомните, бояре, сколь раз Изяслав Владимирович обнажал меч на родичей и друзей своих – не перечесть! Он же сегодня клянется в дружбе и целует крест, а завтра идет на подлость и предательство! Душа у него черная, а повадки волчьи. Князь Изяслав загрызет княгиню Феодосию вместе с сыном, а сыны его их косточки изгложут.

Бояре козельские знали, что Изяслав Владимирович способен на низкие поступки, когда дело пахнет выгодой. Однако они были готовы закрыть на это глаза, уповая на то, что любовь Изяслава Владимировича к Феодосии Игоревне не позволит ему поступить подло по отношению к ней и к ее детям. Страх перед скорым на расправу и непредсказуемым в поступках Михаилом Всеволодовичем довлел над козельскими боярами, которые хотели обрести покой и безопасность под крылом у воинственного Изяслава Владимировича.

В свои шестьдесят лет Изяслав Владимирович мог на равных рубиться на мечах с молодыми воинами. Он был силен и вынослив, как лось. Мог сутками не слезать с коня, был неприхотлив в еде и быте. В ратном умении Изяслав Владимирович намного превосходил Михаила Всеволодовича, поневоле вынуждая того считаться с ним. Многими своими успехами в борьбе с Мономашичами за Киев и Галич Михаил Всеволодович был обязан Изяславу Владимировичу. Обойтись без такого сильного союзника Михаил Всеволодович никак не мог, поэтому он неизменно первым шел на примирение с Изяславом Владимировичем после каждой ссоры с ним. Михаил Всеволодович хотел держать князя Изяслава подле себя, как верного сторожевого пса, но тот не желал для себя такой унизительной зависимости, поэтому частенько показывал зубы. Прекрасно понимая, что им не обойтись друг без друга перед лицом своих многочисленных недругов, Михаил и Изяслав тем не менее в душе точили нож друг против друга.

Итог совещания боярской думы сообщил Феодосии Игоревне боярин Матвей Цыба, придя в ее покои.

– Матушка-княгиня, – сказал Матвей Цыба, отвесив поклон, – твой брачный союз с Изяславом Владимировичем станет благом и для тебя, и для Козельска. На такого воителя, как Изяслав Владимирович, никто из Ольговичей меч обнажить не посмеет. Даже Михаил Всеволодович на это не отважится. А посему, княгиня, удел твой будет избавлен от войн и разорений, покуда Изяслав Владимирович будет во здравии.

Не заметив ни тени радости на печально-задумчивом лице Феодосии Игоревны, Матвей Цыба поспешно добавил:

– О сыне своем подумай, княгиня. Князья вокруг возмужалые да зубастые, а Василий еще покуда юн годами. Не сможет он тягаться с двоюродными и троюродными дядьями. В первой же сече Василий погибель свою найдет. А Изяслав Владимирович сможет оградить твоего сына, княгиня, от любых опасностей.

– Да я не о себе, а о сыне и думаю, боярин, – с тяжелым вздохом проговорила Феодосия Игоревна. – Токмо о нем и думы мои.

Княгиня отвернулась к окну, молчаливым жестом повелев Матвею Цыбе удалиться.

Глава втораяБрат и сестра

Княгиня Феодосия доводилась родной сестрой рязанским князьям Юрию и Ингварю Игоревичам. Это была статная и очень красивая женщина с длинной светло-русой косой. Когда Феодосия ходила в девицах, к ней сватались многие князья, восхищенные ее внешней прелестью. Однако Феодосии приглянулся Всеволод Мстиславич, старший сын черниговского князя Мстислава Святославича. За него-то Феодосия и вышла замуж, перебравшись из Рязани в Козельск.

Две первые дочери, рожденные Феодосией, умерли еще во младенчестве. Третья дочь Звенислава ныне сама стала невестой на выданье. Ей недавно исполнилось шестнадцать лет. Звенислава, как и ее мать, блистала красотой. Василий, сын Феодосии, был на год моложе Звениславы. Он появился на свет в год злосчастной для русичей битвы на Калке. Отец Василия так и не увидел своего первенца, сложив голову в сече с татарами.

Чертами лица княжич Василий уродился в мать, у него были нежные щеки и подбородок, на которых пока еще не проступила первая мужественная поросль. Синие глаза княжича, его длинные изогнутые ресницы и красиво очерченные уста были предметом постоянных подтруниваний со стороны Звениславы, которая шутливо замечала брату, мол, телом он – отрок, а лицом – отроковица. Порой это злило Василия, хотя с годами он стал терпимее относиться к беззлобным насмешкам своей острой на язык сестры.

Поскольку разница в возрасте у Василия и Звениславы была совсем небольшая, между ними с детских лет установились доверительные отношения. Звенислава не бывала так откровенна с лучшими подругами, как со своим братом. Даже от матери Звенислава имела секреты, но она никогда и ничего не утаивала от брата. Всеми радостями и тревогами Звенислава прежде всего делилась с Василием.

Вот и на этот раз, услышав, какие разговоры ходят по княжескому терему, Звенислава первым делом разыскала брата. Василий сидел за столом в своей светлице и листал толстую книгу в кожаном переплете. Это было сочинение Прокопия Кесарийского о войнах византийцев с персами, вандалами и остготами, переведенное с греческого на русский язык. Эту книгу подарил Василию его крестный отец Анфим Святославич.

– Глазам не верю! – сердито воскликнула Звенислава, стремительно подойдя к Василию по скрипучим половицам. – Вокруг творятся такие события, а мой братец как ни в чем не бывало книги почитывает!

– Сядь, сестра! – спокойно проговорил Василий, подняв глаза на Звениславу. – Ты так взволнована, словно вот-вот наступит конец Царствию Божию. Успокойся.

Однако для стремительной Звениславы это было выше сил.

– О каком спокойствии ты молвишь, братец! – Звенислава резким движением захлопнула книгу, лежащую на столе перед Василием. – Изяслав Владимирович тянет под венец нашу мать, а ты даже не чешешься! Недоумок, ты же стола княжеского лишишься, ежели Изяслав Владимирович станет законным супругом нашей матери. Не книжки листать надо, братец, а гнать отсюда в шею Изяслава Владимировича! Он же прохвост и негодяй!..

Внезапно скрипнула дверь и в светлицу вступила Феодосия Игоревна в длинном лиловом одеянии греческого покроя, в белом платке и небольшой круглой шапочке из блестящей малиновой парчи. По лицу княгини было видно, что она услышала последнюю гневную фразу дочери. Плотно притворив за собой тяжелую дверь, Феодосия Игоревна приблизилась к столу и опустилась на другой стул. Вид у нее был унылый и потерянный. Прежде чем заговорить, Феодосия Игоревна пристально взглянула на сына и дочь, как бы прося у них прощения за то, что им сейчас предстояло услышать.

– Дети мои, ради нашего благоденствия решилась я сочетаться браком с Изяславом Владимировичем, – с печальным судорожным вздохом промолвила Феодосия Игоревна. – За ним сила и ратное умение, все князья-Ольговичи с ним считаются. Бояре наши признали разумным это мое решение. Хочу услышать и ваше мнение, чада мои.

– Матушка, не выходи замуж за Изяслава Владимировича, – воскликнула Звенислава, обняв мать за плечи. – Он же старый совсем, а ты такая красавица! У вас же разница в возрасте двадцать лет. К тому же Васятку нашего Изяслав Владимирович стола княжеского может лишить. Какое же это благо?

– Неужто все наши бояре горой стоят за Изяслава Владимировича? – спросил Василий, посмотрев в глаза матери. – Не может этого быть.

– Конечно, не все, сынок, – ответила Феодосия Игоревна. – Никифор Юшман выступил против этого брачного союза. Увар Иванович с ним тоже заодно. Ефим Срезень хоть и не был на совете, но мнение свое высказал через сына своего. Не люб ему Изяслав Владимирович.

– Самые здравомыслящие из наших бояр не купились на речи и обещания Изяслава Владимировича, – сказала Звенислава, – а такие, как Матвей Цыба, готовы любому князю кланяться, лишь бы головой не рисковать и мошну свою сберечь. Я и Матвея Цыбу прогнала бы к чертям из Козельска! Коль ему по душе Изяслав Владимирович, вот и пусть проваливает со своим семейством к нему в Путивль!

– Напрасно наши бояре сомневаются в том, что в случае опасности я не смогу возглавить козельскую дружину, – нахмурился Василий. – Мой дядька Гудимир исправно военному делу меня обучает. Я и мечом неплохо владею, и на коне крепко сижу, из лука стрелять умею не хуже моих гридней. А то, что голос мой не слышен среди прочих голосов князей-Ольговичей, так это до поры до времени. Пройдут и мои младые годы, а им на смену придет мое возмужание. На сем испокон веку стоит род людской.

– Верно молвишь, братец! – Звенислава взъерошила своей быстрой рукой светлые кудри на голове Василия. – И Ярослав Мудрый некогда отроком был, но, возмужав, стал прославленным князем на Руси. От него ведут свой род Ольговичи и Мономашичи. На него тщатся походить иные из нынешних князей, завидуя его мудрости и славе. Кто знает, какая судьба уготована Богом нашему Василию? – Звенислава подмигнула матери. – Ведь он, как и Ярослав Мудрый, немало книг прочитал, греческий язык выучил, Ветхий и Новый Заветы наизусть вызубрил. Не пристало нашему Василию делить отцовский удел с Изяславом Владимировичем, который до седых волос дожил, но так и не стал честным и справедливым. Матушка, иль тебе неведомо, что люди говорят об Изяславе Владимировиче?

Звенислава вновь прильнула к матери, прижавшись своей румяной щекой к ее щеке.

– Что ж, дети мои, – после краткой паузы сказала Феодосия Игоревна, – ваши слова упали на самое дно души моей. Наперекор вам я пойти не могу. Ваше мнение для меня весомее мнения моих бояр. Отвечу я отказом на сватовство Изяслава Владимировича. У меня у самой сердце не лежит к нему. Нельзя, переступая через себя, под венец идти.

Встав из-за стола, Феодосия Игоревна сначала поцеловала дочь, потом сына. На ее оживившемся повеселевшем лице явственно проступили оттенки радостного облегчения, словно тяжкий груз вдруг разом свалился с ее плеч.

Звенислава, взвизгнув от радости, заключила мать в крепкие объятия. Василий тоже вскочил, едва не опрокинув стул, обнял сразу и мать и сестру.

Глава третьяКупава

С малолетства подле княжича Василия находились два воспитателя. Один был молодой священник по имени Созонт. Другой был дружинником, его звали Гудимиром. Созонт обучал Василия грамоте и мирским наукам, а Гудимир наставлял княжича в воинском мастерстве. Когда Василию исполнилось пятнадцать лет, его занятия с Созонтом заметно сократились, поскольку к этому времени начитанный священник успел передать своему воспитаннику почти все свои знания. Для постижения новых иноземных языков и наук надлежало ехать в Киев, но княгиня Феодосия Игоревна запретила сыну даже мечтать об этом. За последние пятнадцать лет Киев не единожды подвергался разграблению русскими же князьями, которые пытались силой вырвать друг у друга этот высокий великокняжеский стол.

По настоянию Феодосии Игоревны дружинник Гудимир теперь чуть ли не ежедневно обучал Василия всему тому, что должен знать и уметь опытный воин.

«Времена ныне лихие, – любила повторять сыну Феодосия Игоревна, – от врагов спасет меч, а не книга. Ум ныне не в чести, зато опытных воителей все князья уважают и опасаются!»

После размолвки с Изяславом Владимировичем, который уехал из Козельска глубоко оскорбленным, не добившись взаимности у Феодосии Игоревны, местная знать раскололась на две враждебные группы. Часть бояр во главе с Матвеем Цыбой настаивала на том, чтобы княгиня Феодосия поскорее исправила свою ошибку, либо повинившись перед Изяславом Владимировичем, либо выразив свою полную покорность Михаилу Всеволодовичу.

«Иначе кто-нибудь из них выгадает момент и опустошит Козельск дотла! – молвил Матвей Цыба. – Гордая княгиня Феодосия с огнем играет, сама того не ведая. Не пожелала она делить ложе с Изяславом Владимировичем, так дождется того, что разделит могилу вместе со своим сыночком!»

Самые воинственные из козельских бояр возражали Матвею Цыбе и его сторонникам, говоря, что до сих пор ни одно вражеское войско не смогло взять штурмом их град.

«В былые времена под стенами Козельска стояли враждебные полки многих князей, когда суздальские Мономашичи пытались отнять вятские земли по Оке у черниговских Ольговичей, – заявлял Никифор Юшман. – Однако ни разу Козельск не был взят на щит. Валы и рвы вокруг нашего града сработаны на века! Таких укреплений нет даже в Чернигове! Михаил Всеволодович обломает зубы, коль сунется к нам с враждебным умыслом. Не страшен нам и Изяслав Владимирович, в его полку воинов немногим больше, чем у нас».

Дабы поднять авторитет княжича Василия, сторонники Никифора Юшмана постановили отныне не проводить без него ни одно заседание боярской думы. Специально для Василия был изготовлен трон из мореного дуба, который установили на возвышении в главном зале княжеского терема. Феодосии Игоревне теперь надлежало на торжественных приемах и совещаниях сидеть в сторонке на обычном стуле. Ее трон убрали с того возвышенного места, где он стоял с той поры, как в сече с татарами погиб Всеволод Мстиславич, отец княжича Василия.

Никифор Юшман и его единомышленники не единожды подступали к Феодосии Игоревне с разговорами о том, что пора бы подыскивать княжичу Василию невесту. «Тянуть с этим делом нельзя, а то всех пригожих княжон разберут, – молвил княгине боярин Увар Иванович. – Опять же тестя Василию нужно подыскать помогущественнее и побогаче, дабы на него опереться можно было в случае какой-нибудь беды».

Феодосия Игоревна повздыхала и дала свое согласие на то, чтобы ее думные бояре предприняли шаги по поиску невесты для княжича Василия. Княгине было непросто свыкнуться с мыслью, что ее сын уже почти взрослый и ему пора о собственной семье подумывать. На Руси в ту пору княжеские сыновья и дочери взрослели очень рано. Княжон обручали с их будущими мужьями в двенадцать-тринадцать лет, княжичи шли под венец порой в шестнадцать-семнадцать лет, иные становились супругами и в более юном возрасте.

Однажды Гудимир, пестун Василия, попросил Феодосию Игоревну выслушать его с глазу на глаз. Мол, дело касается ее сына и дело сие очень важное!

Княгиня Феодосия встретилась с Гудимиром в своих покоях, выпроводив прочь всех служанок.

– Дело, стало быть, такое, государыня, – заговорил Гудимир, опустив глаза и неловко прокашлявшись в кулак. – Пора бы Василию вкусить удовольствий от женских прелестей, ведь он уже в том возрасте, когда женская краса ему кровь горячит. Пора Василию мужчиной становиться. А то найдем мы ему невесту, а он не сумеет толком ни обнять ее, ни приласкать…

Увидев, что Феодосия Игоревна нахмурила брови, Гудимир поспешно вставил:

– Всему свое время, княгиня. Против природы не попрешь. Сын твой к оружию тянется, но и на девиц частенько поглядывает.

– Что же ты предлагаешь? – спросила Феодосия Игоревна, не глядя на Гудимира.

– Нужно свести на ложе Василия и одну из твоих челядинок, государыня, – сказал дружинник. – Лучше вручить Василию этот запретный плод своими руками, чем дождаться того, что он сорвет его где-нибудь тайно. Ступив на тропинку тайных сладострастных утех, Василий уже никогда не свернет с нее. В таких случаях на юношей не действуют никакие запреты. Самый верный выход – это сделать тайное явным и не называть плотские утехи грехом.

– Наверное, ты прав, Гудимир, – после краткого раздумья обронила Феодосия Игоревна. – Я подумаю, какую из своих челядинок выбрать в наложницы Василию. Ты поговори с ним наедине… об этом. Пусть Василий знает, что это не твоя прихоть, а мое желание. Пусть он не стыдится своего желания обладать женским телом и не считает это слабостью. Истинный муж должен не токмо мечом владеть, но и уметь взять женщину на ложе. Так и скажи Василию, Гудимир.

Дружинник поклонился княгине, заверив ее, что все сделает, как надо, без нажима и лишних разглагольствований.

Свой выбор Феодосия Игоревна остановила на двадцатилетней челядинке Купаве. Эту статную красивую девушку Феодосия Игоревна приглядела в одной деревеньке, где та мыкалась по чужим людям после неудачного замужества. Супруг избил беременную Купаву, причинив ей выкидыш. После этого случая Купава стала бесплодной, поэтому супруг без долгих разговоров выставил ее за порог. Все родственники Купавы умерли во время морового поветрия, и она осталась круглой сиротой. Если бы не милость Феодосии Игоревны, взявшей Купаву к себе в услужение, то красавица девица скорее всего пошла бы по блудливым мужским рукам.

Феодосия Игоревна мягко и деликатно растолковала Купаве, как ей надлежит вести себя с Василием, чтобы он увлекся ею и не занимался блудом на стороне. Княгиня совсем не хотела силой принуждать Купаву сходиться в постели с Василием, ибо она понимала, что малейшее отчуждение с ее стороны может нанести моральную травму ее сыну. Феодосия Игоревна благоволила к Купаве, ценя ее за доброту и внешнюю прелесть, потому-то княгине хотелось, чтобы Василий испытал интимное блаженство именно в объятиях Купавы, не склонной к разврату и отзывчивой сердцем.

Купава хоть и сильно смутилась после слов Феодосии Игоревны, но противиться ее воле не стала. Купава чувствовала себя в долгу перед княгиней и в душе решила отдать ей этот долг, добровольно став наложницей княжича Василия. Купава сознавала, что ее отказ никак не повлиял бы на привязанность к ней Феодосии Игоревны. Однако как раз из-за этой привязанности Купава и не посмела отказать своей госпоже в столь щекотливой просьбе.

Все обитатели княжеского терема отнеслись с должным пониманием к тем переменам, которые случились в жизни княжича Василия по воле его матери. И только Звенислава была недовольна тем, что Купава отныне ночевала в спальне ее брата чаще, чем в своей горенке. Не нравилось Звениславе и то, что прежде Василий ходил в баню со своим пестуном Гудимиром, а теперь он стал париться только вместе с Купавой.

«Неужто Гудимир мочалку держать разучился? – подначивала Звенислава брата. – Неужто у него сил поубавилось, чтоб спину тебе потереть? А какие места тебе любит помочалить Купава, братец? Скажи, не стесняйся! Ведь доселе меж нами тайн не было!»

Смелая и острая на язык Звенислава негодовала на Василия за то, что он, по ее мнению, так легко соблазнился прелестями Купавы. Отныне по вечерам Василий охотнее уединялся с Купавой, нежели вел долгие задушевные беседы с сестрой. Звенислава сердилась на мать, которая, как она полагала, пошла на поводу у Гудимира, по его совету сведя в постели Василия и Купаву. Злилась Звенислава и на Купаву, которая, хоть и не по своей воле, но все же встала между нею и Василием.

Глава четвертаяКняжна Радослава

Тревожные слухи о татарской орде ходили по Козельску с той поры, как здесь появились первые беженцы из Рязанского княжества, разоренного Батыем. Беженцы-рязанцы шли в Козельск группами и в одиночку с конца декабря и до конца января. В основном это были женщины и дети, мужчин среди них было очень мало. Почти все мужи рязанские полегли в сечах с татарами, защищая свои города и веси.

Беглецы из Коломны принесли в Козельск скорбную весть о большой битве у стен этого города, в которой были разбиты мунгалами суздальские полки и остатки рязанских дружин. В сече под Коломной сложил голову храбрый Роман Ингваревич, родной племянник Феодосии Игоревны. Бояре коломенские, понимая, что их град тоже обречен на разорение, успели загодя спровадить лесными тропами в Козельск жену и малолетнего сына погибшего Романа Ингваревича. Вместе с Анастасией Борисовной, вдовой князя Романа, в Козельск прибыла княжна Радослава, дочь рязанского князя Юрия Игоревича.

На долю княжны Радославы выпали тяжкие испытания. Отец отправил ее в Переяславец, вотчину своего брата Ингваря Игоревича, подальше от Рязани, на которую уже надвигались Батыевы полчища. Никто из рязанских князей и воевод не мог и предположить, что татары всего за шесть дней возьмут Рязань и за двадцать дней захватят все прочие укрепленные грады от пограничного Пронска до затерянных в лесах Ростиславля и Коломны.

Был взят штурмом татарами и Переяславец. Ингваря Игоревича тогда не было в городе, он с дружиной находился в Чернигове, помогая суздальцам в их распре с Михаилом Всеволодовичем. Радослава угодила в неволю к мунгалам вместе с супругой Ингваря Игоревича, княгиней Софьей Глебовной.

Произошедшая под Коломной битва началась неудачно для татар. Русские полки сильно потеснили отряды мунгалов, прорвавшись до татарских становищ. Татары понесли серьезные потери. Был убит хан Кюлькан, дядя Батыя. Воспользовавшись суматохой и бегством татар, несколько сотен русских невольников, в основном женщин, сумели убежать из татарских станов в Коломну. Среди этих беглецов оказалась и княжна Радослава.

Феодосия Игоревна окружила Радославу вниманием и заботой, ведь она доводилась княжне родной теткой.

Княгиня Анастасия Борисовна задержалась в Козельске ненадолго, вскоре уехав к отцу в Витебск. Она надеялась, что до дремучих Придвинских лесов злобные мунгалы не доберутся. Анастасия Борисовна звала с собой и Радославу, но та не пожелала уезжать из Козельска.

Перед самым нашествием Батыевой орды отец и мать Радославы вели переговоры с трубчевским князем Святославом Всеволодовичем о том, чтобы обручить свою дочь с его сыном. Посланцы рязанского князя Юрия Игоревича успели побывать в Трубчевске и заручились согласием Святослава Всеволодовича и его родни на брак княжича Андрея с Радославой. Однако доставить это известие в Рязань послы Юрия Игоревича не смогли, так как татары к тому времени уже обступили город со всех сторон.

По пути в Трубчевск и обратно доверенные люди Юрия Игоревича останавливались в Козельске, поэтому Феодосия Игоревна была осведомлена о намерениях своего брата выдать Радославу замуж за сына трубчевского князя. Когда по воле счастливого случая Радослава очутилась в Козельске, вырвавшись из татарской неволи, Феодосия Игоревна поспешила известить Святослава Всеволодовича о том, что невеста его сына жива и здорова. Феодосия Игоревна надеялась, что Святослав Всеволодович без промедления заберет Радославу к себе в Трубчевск и сыграет свадьбу. Однако этого не произошло. Гонец, ездивший из Козельска в Трубчевск, рассказал Святославу Всеволодовичу, какие унижения перенесла Радослава в татарском плену, не утаив и того, что княжна лишилась девственности, забеременев от какого-то татарского военачальника. Щепетильный в таких вопросах Святослав Всеволодович заявил гонцу, что он разрывает прежний уговор о браке своего сына с Радославой.

Феодосия Игоревна была возмущена этим поступком трубчевского князя. Она решила сама встретиться со Святославом Всеволодовичем, пристыдить его и убедить не разрушать личное счастье ее племянницы. Узнав от своего гонца, что Святослав Всеволодович выступил с дружиной к Брянску, где собираются полки черниговских князей для похода на Вщиж, Феодосия Игоревна без промедления выехала туда же.

О Святославе Всеволодовиче ходила дурная слава. Он отличался такой скупостью и сребролюбием, что это отталкивало от него всех, кто узнавал его поближе. Друзей у Святослава Всеволодовича не было, родственники его сторонились. Со своими боярами Святослав Всеволодович жил недружно, поскольку он то и дело пытался урвать у них то село, то участок земли, то их долю военной добычи… Воевал Святослав Всеволодович часто, постоянно ввязываясь в межкняжеские распри. Полководцем он был никудышным, зато смелости ему было не занимать. Помогая Михаилу Всеволодовичу побеждать Мономашичей и утвердиться в Киеве, Святослав Всеволодович не раз ходил с ратью на запад к Галичу и на север к Новгороду. Однажды ему удалось даже сесть князем в Новгороде. Впрочем, новгородцы очень быстро прогнали Святослава Всеволодовича, устав от его поборов. Святослав Всеволодович тогда решил закрепиться в Торжке, дабы перекрыть для новгородцев волжский торговый путь. За время своего пребывания в Торжке Святослав Всеволодович «прославился» тем, что дочиста обобрал местных торговцев и ремесленников, обложив их множеством налогов. Он дошел до того, что стал собирать мыту даже с торговой пошлины. Иными словами, Святослав Всеволодович даже с налоговых выплат брал налог. В Торжке произошло всеобщее народное возмущение и Святославу Всеволодовичу пришлось живо уносить ноги. С той поры за трубчевским князем прочно закрепилось прозвище Мытарь.

Город Брянск был расположен на высоком правом берегу Десны при впадении в нее реки Болвы. Свое название Брянск получил от окружавших его лесов; изначально городок назывался Дебрянск, от слова «дебри». Долгое время Брянск находился во владении новгород-северских князей, затем город вошел в состав удельного Вщижского княжества. Среди черниговских Ольговичей Брянск, как и Вщиж, постоянно являлись яблоком раздора. Обширные черниговские земли неуклонно дробились на уделы, владетели которых бесконечно грызлись между собой, противясь любым попыткам укрепления великокняжеской власти в Киеве.

Михаил Всеволодович, изгнав из Брянска непокорного ему Анфима Святославича, сначала посадил здесь Бориса Ольговича, своего двоюродного брата, а после убийства последнего он отдал брянский стол Симеону Владимировичу, другому двоюродному брату. Из всех черниговских Ольговичей Симеон Владимирович был самый жалкий как правитель и человек. Он был труслив, завистлив, алчен и недалек умом. Подвизаясь подле Михаила Всеволодовича и льстиво пресмыкаясь перед ним, Симеон Владимирович добился-таки своей удачи, заняв княжеский стол в захудалом Брянске.

Стан князей Ольговичей был разбит в двух верстах от Брянска, на низком берегу реки Болвы. В становище собралось около пятнадцати тысяч ратников, конных и пеших.

Разыскав шатер трубчевского князя, Феодосия Игоревна предстала перед Святославом Всеволодовичем нежданной-негаданной гостьей.

Святослав Всеволодович встретил радушно княгиню Феодосию, к которой он всегда благоволил, восхищаясь ее дивной красотой. Внешность Святослава Мытаря была весьма обманчива. У него было добродушное на первый взгляд лицо с мясистым красным носом и толстыми губами, которые легко расплывались в широкой улыбке. Чуть прищуренные темно-синие глаза трубчевского князя таили в себе некую озорную искорку. Эти плутоватые глаза сверкали бирюзовым блеском из-под мохнатых белобрысых бровей. Довольно длинные льняные волосы не могли скрыть две крупные залысины на голове у Святослава Всеволодовича, а его короткая борода и усы имели заметную рыжину. За это Изяслав Владимирович за глаза называл Святослава Мытаря «сивым мерином с рыжим хвостом».

Радушие и приветливость быстро пошли на убыль в Святославе Всеволодовиче, едва он осознал, с какой целью его разыскала Феодосия Игоревна. Князь угощал свою гостью хмельным медом и различными яствами, а у той кусок не шел в горло после всего услышанного из уст Святослава Мытаря.

– Зряшное дело ты затеяла, голубушка, – молвил Святослав Всеволодович, сидя за небольшим походным столом напротив княгини Феодосии. – И упреки твои я совсем не заслужил, видит Бог. Мне, конечно, жаль Радославу, перенесшую такой позор и потерявшую почти всю свою родню. Однако я не могу ввести Радославу в свой дом женой моего сына, зная, что она забеременела от семени грязного язычника. На меня же станут коситься все мои родственники! А как я посмотрю в глаза своему сыну?

– Нету в тебе христианского милосердия, княже! – воскликнула в сердцах Феодосия Игоревна, показав Святославу Всеволодовичу кончик своего мизинца. – Даже вот на столько нету! Черствый и бездушный ты человек! И слову своему не хозяин!..

– Э-э, княгиня, зачем с плеча рубить! Зачем? – заюлил Святослав Всеволодович, пытаясь своей насквозь фальшивой улыбкой смягчить сердитую собеседницу. – Я готов предоставить Радославе кров и стол, о чем речь, матушка. Пусть твоя племянница поживет в моем граде, покуда мунгалы назад в степи не уберутся. Я же не брезгую принять к себе Радославу как гостью.

– Нет, брезгуешь, княже! – гневно возразила Феодосия Игоревна. – Брезгуешь, коль не хочешь сочетать Радославу браком со своим сыном. Как будто Радослава сама язычницей стала, забеременев от поганого нехристя!

Феодосия Игоревна резко встала из-за стола и шагнула к выходу из шатра.

– Противно мне твое угощение, княже, – неприязненно бросила она. – И сам ты противен, хуже лешего! Я найду жениха для Радославы и получше твоего сыночка, дай срок. Прощай покуда!

Неожиданно в шатер стремительно вошел Изяслав Владимирович, столкнувшись лицом к лицу с Феодосией Игоревной.

– Пресвятая Богородица! Кого я вижу?! – изумился он. – Что здесь делает эта неприступная красавица?

Феодосия Игоревна хотела было пройти мимо Изяслава Владимировича, но тот удержал ее своей сильной рукой. Видя, что княгиня не хочет с ним разговаривать, Изяслав Владимирович потребовал ответа от Святослава Всеволодовича.

Святослав Мытарь доводился князю Изяславу родным племянником и привык ему во всем подчиняться, рано оставшись без отца. Пряча глаза и запинаясь, Святослав Мытарь кратко изложил своему дяде суть дела, поссорившего его с княгиней Феодосией.

– Что ж, племяш, иного от тебя ждать и не приходится, – проворчал Изяслав Владимирович. – Некрасиво ты поступаешь! Род наш позоришь!

Изяслав Владимирович предложил Феодосии Игоревне пройти в его шатер и обсудить это дело еще раз, но уже без Святослава Мытаря.

– Не зря же ты ехала сюда по слякотному снегу, княгиня, – сказал Изяслав Владимирович. – Судьбу твоей племянницы все едино решать надо. Кто о ней позаботится, как не ты? Отец и братья Радославы полегли в сечах с мунгалами.

Феодосия Игоревна уступила Изяславу Владимировичу и прошла в его шатер, хотя на душе у нее было неспокойно. При этом она настояла на том, чтобы при их разговоре присутствовал боярин Матвей Цыба, который сопровождал княгиню в этой поездке. В спорах и размолвках Матвей Цыба умел сглаживать острые углы, мог к месту пошутить и польстить собеседнику, потому-то княгиня Феодосия и взяла его с собой.

Изяслав Владимирович без долгих предисловий повел речь о том, что если Феодосия Игоревна окажет ему услугу, то он сумеет заставить Святослава Мытаря сочетать браком Радославу и своего сына.

– Мое слово верное, княгиня, – твердо произнес Изяслав Владимирович.

Феодосия Игоревна переглянулась с Матвеем Цыбой. Тот взглядом дал ей понять, мол, не глупи, соглашайся!

– Какой услуги ты от меня ждешь, княже? – поинтересовалась Феодосия Игоревна.

– Тебе надлежит встретиться с Романом Старым и его братом Анфимом, – ответил Изяслав Владимирович. – Встретиться и убедить их покориться Михаилу Всеволодовичу без войны. Воинов у них мало, против наших полков им все равно не выстоять. Не приступом, так измором Вщиж все едино будет взят. Я не хочу кровопролития и со своей стороны готов замолвить слово за Анфима Святославича перед Михаилом Всеволодовичем. Думаю, негоже русским князьям глотки друг другу рвать в то время, как татары топчут нашу землю!

– Я согласна встретиться с Романом Старым и Анфимом Святославичем, но не уверена, что они прислушаются к моим словам, – сказала Феодосия Игоревна после краткого раздумья. – Они же ратоборцы, для них речи слабой женщины – пустой звук.

– Анфим Святославич является крестным отцом твоего сына, княгиня, – заметил Изяслав Владимирович. – Не может быть, чтобы он остался глух к твоим уговорам. Скажи ему, что от его здравомыслия в какой-то мере зависит и судьба Радославы. Ты же знаешь Анфима лучше, чем я, княгиня. Затронь самые потаенные струны его души, и он сложит оружие.

– Я сделаю все, что смогу, – тихо промолвила Феодосия Игоревна.

Глава пятаяСомнения и уговоры

Роман Старый по своему возрасту в старики совсем не годился, ему было чуть больше сорока лет. Это прозвище прилепилось к Роману Святославичу давным-давно. Молодые годы Романа Святославича прошли в битвах и походах, когда он с родными братьями сначала помогал своему отцу утвердиться в Курске, а после смерти отца сражался за то, чтобы вырвать Вщиж из рук своей троюродной родни. В конце концов Вщиж достался во владение Роману Старому и двум его братьям.

Сначала во Вщиже сел князем Михаил, старший брат Романа Старого. А когда Михаил скончался от болезни, то вщижский стол по старшинству занял Роман Старый. Своего младшего брата Анфима Роман Старый посадил князем в расположенном ниже по Десне Брянске. Во многих сечах Роман Старый был не единожды ранен, его лицо было покрыто ужасными шрамами, отчего вид у него был довольно отталкивающий. Из-за этих рубцов на лице Роман Святославич и получил прозвище Старый. Он и впрямь выглядел намного старше своих лет.

После смерти старшего брата Роман Старый женился на его вдове, которая происходила из знатного рода силезских Пястов. В свое время Пясты создали сильное государство из разрозненных польских племен, по примеру Рюриковичей, создавших государство Русь. Ко времени татарского нашествия Польша, как и Русь, была раздроблена на небольшие независимые друг от друга владения местных магнатов. Людмила, супруга Романа Старого, являлась дочерью Мечислава Плясоногого, владетеля городов Ополе и Рацибужа, что на реке Одре. Сестра Людмилы Евфросинья стала женой Анфима Святославича.

Роман Старый, побывав в гостях у своей польской родни, обратил внимание на неприступность тамошних княжеских замков, которые возводились из камня. При этом поляки широко использовали опыт строительства каменных крепостей своих западных соседей – немцев. Вернувшись в свою вотчину, Роман Старый первым делом перестроил стены и башни Вщижа с учетом того, что он узнал, посетив польские города и замки. Залежей прочного камня во владениях Романа Старого не было, тогда он отстроил укрепления Вщижа по старинке из бревен, но на немецкий манер. Детинец Вщижа, где жил князь со своей семьей и дружиной, обрел вид и неприступность западноевропейской крепости. Угловые и проездные башни Вщижа были шести– и восьмигранные, достигая в высоту двенадцати саженей. Все прочие башни, расположенные по периметру деревянной крепостной стены, были обычные четырехгранные, в семь саженей высотой. Самая мощная и высокая башня была возведена из камня в самом центре детинца. В ее круглых стенах было проделано множество узких бойниц на разном уровне, а верх башни венчала тесовая крыша, похожая на островерхий военный шлем. Камень для этой башни люди Романа Старого привозили зимой на санях издалека, почти за сто верст.

Осматривая польские замки, Роман Старый обратил внимание, что система обороны в них продумана гораздо лучше, чем в русских крепостях. Даже если враги врываются внутрь польского замка, его защитники могут укрыться в большой неприступной башне, которая именно с этой целью и возводится в самом центре замка. Называется такая башня – донжон. Такие башни первыми начали строить в своих крепостях французские рыцари, от них это новшество в строительстве замков перешло во все европейские государства.

В своей крепости Роман Старый ввел еще одно новшество, перенятое им у поляков. По его приказу на башнях были установлены большие коловоротные самострелы, так на Руси назывались арбалеты с шестереночным механизмом для натягивания тетивы. Такие арбалеты не изготовлялись русскими оружейниками, их обычно завозили на Русь из западных стран. Коловоротный самострел мог поразить цель на расстоянии в двести шагов, а с возвышенного места и того дальше. У него была огромная пробивная сила. Стрела из такого арбалета пробивала со ста шагов любой щит и любой панцирь. Недостатком коловоротного самострела был его немалый вес и долгая перезарядка для стрельбы. Лучник успевал выпустить до десятка стрел, покуда арбалетчик производил один или два выстрела. Тем не менее при обороне крепости мощные арбалеты являлись большим подспорьем для гарнизона. Во всех польских замках на башнях были установлены коловоротные самострелы, иные имели такие размеры, что их обслуживали по три-четыре воина каждый.

Роман Старый привез из Польши двадцать арбалетов и множество стрел к ним. В дружине Романа Старого имелось около тридцати поляков, среди которых были мастера по ремонту и изготовлению самострелов, меткие стрелки из арбалетов, умельцы по обработке железа и камня. Дружина у Романа Старого была невелика числом, но все его дружинники были рубаки хоть куда. В недалеком прошлом на Вщиж уже покушались соседние князья, однако никому из них так и не удалось силой выбить отсюда отважного Романа Старого.

Ныне к валам и стенам Вщижа подступило войско семи князей.

– Великую честь оказывает нам Михаил Всеволодович, натравив на нас с Анфимом всю свою братию, – с усмешкой молвил Роман Старый в беседе с Феодосией Игоревной. – Токмо нашей покорности Михаил Всеволодович все равно не дождется! Мы с братом лучше ляжем костьми, чем будем ходить в воле у этого злыдня!

– Изяслав Владимирович сам недолюбливает Михаила Всеволодовича, – сказала Феодосия Игоревна, – поэтому он и предлагает тебе разойтись с ним миром. Если твой брат сдастся добровольно, то Изяслав Владимирович обещает, что ни один волос не упадет с его головы.

– Ты сама-то веришь ли слову Изяслава Владимировича, княгиня? – Роман Старый переглянулся с Анфимом, а затем пристально взглянул на Феодосию Игоревну. – Ему же клятву нарушить – раз плюнуть!

Феодосия Игоревна тяжело вздохнула, опустив глаза. Конечно, она сомневалась в честности Изяслава Владимировича. Ей просто хотелось верить, что тот ради своей же выгоды не станет выдавать Анфима на расправу Михаилу Всеволодовичу.

– Даже если Изяслав Владимирович затевает какую-то интригу против Михаила Всеволодовича, это не значит, что я стану рисковать головой брата ему в угоду, – промолвил Роман Старый. – Покуда Изяслав Владимирович выполняет повеления Михаила Всеволодовича, он для меня – враг. А перед врагом я голову никогда не склоняю!

– Но вам ведь не выстоять вдвоем против семи князей! – в отчаянии воскликнула Феодосия Игоревна, переведя свой взгляд с Анфима на Романа Старого. – Не лучше ли вам сдаться Изяславу Владимировичу на выгодных условиях, благо, что он сам готов пойти на это.

– Я согласен замириться с Изяславом Владимировичем, но не могу выдать ему брата, – сказал Роман Старый. – А ведь Изяслав Владимирович с братией и полками пришли ко Вщижу за его головой. Вот в чем закавыка, княгиня. Полагаю, без кровавой схватки нам никак не разойтись.

– Если Анфим уйдет из Вщижа, а Изяслав Владимирович закроет на это глаза, тогда кровопролития удастся избежать, – промолвила Феодосия Игоревна, как бы размышляя вслух. – Я спрошу у Изяслава Владимировича, устроит ли его такой поворот событий. Ежели Изяслав Владимирович согласится на это, то Анфим со своей семьей может уехать ко мне в Козельск.

Роман Старый и Анфим Святославич молча переглянулись. Они понимали, что им будет непросто выстоять против семи князей, поэтому любое мирное соглашение стало бы для них большой удачей.

– Хорошо, княгиня, – проговорил Роман Старый, – потолкуй об этом с Изяславом Владимировичем. Ежели он согласится выпустить из Вщижа Анфима и его людей, тогда я пойду с ним на мировую.

Вернувшись в стан князей, осадивших Вщиж, Феодосия Игоревна сообщила Изяславу Владимировичу условие, при каком Роман Старый готов пойти на мир. От себя Феодосия Игоревна добавила, что она готова предоставить убежище Анфиму Святославичу у себя в Козельске. «Ты же, сват, скажешь Михаилу Всеволодовичу, что Анфим бежал в Муром или в заволжские леса», – сказала княгиня.

Такое участие Феодосии Игоревны в судьбе гонимого Анфима Святославича сильно не понравилось Изяславу Владимировичу. Он стал упрекать Феодосию Игоревну в греховном влечении к Анфиму, корил ее тем, что она давно и страстно влюблена в Анфима еще с той поры, когда тот гостевал в Козельске у ее мужа. Это было перед самым походом русских князей против татар, завершившимся их поражением на Калке. Анфиму тогда едва исполнилось двадцать лет, старшие дядья и братья в поход его не взяли, ибо у Анфима в ту пору еще не было ни дружины, ни удела княжеского. Супруг Феодосии Игоревны уговорил Анфима побыть какое-то время в Козельске вместо него до возвращения русских полков из дальнего похода в Степь.

Анфим согласился, так как был дружен со Всеволодом Мстиславичем. Тогда-то и прошел слух о том, что у Анфима Святославича дошло до греховной связи с Феодосией Игоревной. После гибели на Калке Всеволода Мстиславича Анфим еще довольно долго жил в Козельске, чувствуя себя хозяином в княжеском тереме. Бояре козельские и их жены прекрасно видели и понимали, что Анфим пользуется расположением Феодосии Игоревны отнюдь не по тому, что он стал крестным отцом ее сыну, а совсем по другой причине. Просто княгиня Феодосия положила глаз на Анфима, который был моложе ее на восемь лет. Анфим Святославич все-таки покинул Козельск, ибо на то была воля его отца и старших братьев. При всяком удобном случае Анфим навещал в Козельске Феодосию Игоревну и своего подрастающего крестника Василия. Эти наезды Анфима в Козельск прекратились лишь после его женитьбы на Евфросинье, одной из дочерей польского князя Мечислава Плясоногого.

«На Анфиме кровь Бориса Ольговича, и за это ему придется отвечать перед Михаилом Всеволодовичем, – сердито молвил Изяслав Владимирович. – Я не желаю смерти Анфиму Святославичу, но и способствовать его бегству от справедливого суда не собираюсь. Роман Старый слишком многого хочет: и Вщиж за собой удержать, и брата выгородить. Чем-то ему придется пожертвовать. А коль Роман Старый проявит безрассудное упрямство, то он лишится и стола вщижского, и брата потеряет».

Повинуясь воле Изяслава Владимировича, Феодосия Игоревна опять отправилась во Вщиж, чтобы передать Роману Старому, при каком условии семь князей готовы замириться с ним. Дабы избежать войны, Роман Старый должен был выдать брата. Иных условий не было.

Глава шестаяБеда не приходит одна

Город Вщиж был основан пять веков тому назад славянами из племени радимичей как укрепленное поселение на правом берегу Десны. Со временем радимичей покорили славяне из племени северян, пришедшие в Подесенье с Западного Буга и основавшие на Десне свои грады Чернигов и Новгород-Северский. При Олеге Вещем и северяне и радимичи признали над собой власть киевских князей.

Поселение радимичей Вщиж постепенно превратилось в небольшой городок, раскинувшийся на широком высоком мысу правого берега Десны. С юго-западной стороны к городку подступает глубокий овраг, по дну которого протекает ручей Чиж, впадающий в Десну. Название городка на языке радимичей произносилось как Усьчиж, то есть «Близ устья Чижа». В наречии северян это название преобразовалось во Вщиж с тем же смыслом. В языке северян, как и прочих западнославянских племен, было много шипящих и свистящих согласных звуков.

Внутри город Вщиж был разделен на две неравные части валом и рвом, отсекающим западную более обширную часть мыса. В западной части городка располагался детинец-цитадель. Самыми высокими постройками в детинце являлись центральная каменная башня-донжон, дубовый княжеский терем и деревянная пятикупольная церковь.

Княгиня Людмила, жена Романа Старого, позвала Феодосию Игоревну прогуляться по детинцу, чтобы дать возможность своему супругу и его брату обсудить с глазу на глаз непреклонное условие для замирения от семи князей во главе с Изяславом Владимировичем.

Детинец Вщижа был плотно застроен домами местных бояр. Все дома в детинце были расположены по кругу, благодаря чему в центре крепости вокруг каменной башни имелась широкая площадь. Княжеский терем возвышался неподалеку от крепостной бревенчатой стены на самой западной оконечности детинца, имеющем форму треугольника, чуть вытянутого с запада на восток. От княжеских хором вели три узкие улицы, две из которых протянулись вдоль северной и южной крепостных стен, огибая боярские дома, эти две улицы выходили к единственным воротам, ведущим в детинец. Третья улица шла прямиком к центральной площади и дальше к крепостным воротам. В крепости у Романа Старого все было устроено так, чтобы дружина могла очень быстро собраться на площадке у центральной башни, чтобы воины могли за считаные минуты добежать до ворот и до любого участка на крепостной стене.

Покуда две княгини неспешно шли от терема до площади, их разговор касался старшей из дочерей Романа Старого и княжича Василия. Эту беседу завела княгиня Людмила, которой очень хотелось выдать свою старшую дочь за сына Феодосии Игоревны. В прошлом году Людмила Мечиславна побывала в Козельске, возвращаясь из Суздаля домой, и ее совершенно очаровал подросший княжич Василий. При этом княгиню Людмилу совершенно не смущало то, что ее старшая дочь на год старше Василия.

Внимая княгине Людмиле, Феодосия Игоревна поражалась ее спокойствию и тому, что она строит планы относительно обручения своей дочери в то время, как на Вщиж собираются напасть семь враждебных ее мужу князей. Собравшись с духом, Феодосия Игоревна сказала об этом своей собеседнице, мол, теперь не самое лучшее время для обсуждения брачных дел, ибо неизвестно, что будет завтра.

– Скорее всего, Роман Старый не выдаст своего брата Изяславу Владимировичу, – добавила Феодосия Игоревна, – это значит, что будет война. Воинов у Романа Старого и его брата немного, их недруги гораздо сильнее. Что ожидает Вщиж в ближайшем будущем?

Феодосия Игоревна сделала паузу и посмотрела на свою собеседницу.

Княгиня Людмила взяла Феодосию Игоревну под руку, предложив ей подняться на вершину каменной башни. По лицу княгини Людмилы было видно, что она намерена продолжить этот разговор только на верхней площадке мощной двенадцатигранной вежи.

На этой высокой дозорной башне днем и ночью дежурили стражи. Увидев двух княгинь, стражник у входа в башню почтительно посторонился, пропуская их внутрь. Внутреннее пространство башни было разделено на четыре этажа, соединенные между собой каменными лестницами. Два нижних этажа представляли собой продовольственные кладовые и помещения для пребывания стражников. Два верхних этажа являлись, по сути дела, арсеналом, здесь было собрано большое количество самого разного оружия. Свет проникал внутрь башни через узкие бойницы, проделанные в толстых стенах с таким расчетом, чтобы имелся широкий обзор на все четыре стороны. Больше всего бойниц было на самом последнем этаже башни, поэтому на верхней обзорной площадке было светлее всего.

Находившиеся тут двое стражей сразу же спустились через люк в дощатом полу на этаж ниже, чтобы не мешать беседе двух княгинь, поднявшихся сюда.

Феодосия Игоревна изрядно запыхалась, преодолев без передышки множество каменных ступеней, ведущих на самый верх. Ее удивило то, что Людмила Мечиславна преодолела этот подъем на вершину башни без всяких затруднений, почти не сбив себе дыхание. А ведь она, как и Феодосия Игоревна, путалась в длинном теплом платье и длинной шубе на меху. Возрастом княгиня Людмила была ничуть не старше Феодосии Игоревны, но физически она была явно крепче ее. Причем физическая стать и крепость были заметны и в сыне княгини Людмилы, и в обеих ее дочерях. Под стать своей жене был и Роман Старый, с детских лет не знавший, что такое хвори.

«От дочери Людмилы детки могут народиться не хилые да пригожие, – мелькнуло в голове у Феодосии Игоревны. – Такая невеста ценна и без приданого. Мой-то сын крепким здоровьем не отличается. Для укрепления нашей породы сей брачный союз вельми выгоден, что и говорить!»

Переходя от одной бойницы к другой, княгиня Людмила заговорила о том, что она живет на Руси уже больше двадцати лет. Сначала ее супругом был Михаил Святославич, который миролюбием не отличался, ныне она замужем за Романом Старым, у которого тоже дружина и оружие всегда были на первом месте.

– За последние пятнадцать лет редкий год выдавался мирным, чаще всего одна межкняжеская свара сменяла другую, – молвила Людмила Мечиславна. – Муж мой и его брат Анфим то в поход уходят куда-то, то дома от недругов отбиваются. Я уже видела в недалеком прошлом вражеские полки под стенами Вщижа, и не раз. – Княгиня Людмила обернулась к Феодосии Игоревне. – Вот, с этой башни я их и созерцала. Отсюда далеко все видно. Вщиж вельми неприступен, ни со стороны реки, ни со стороны ручья к нему не подступиться. Удобнее всего идти на приступ с восточной стороны, там где расположен Нижний град. Все неприятели в былые годы именно с той стороны и пытались прорваться в город. И нынешние недруги моего мужа тоже разбили стан напротив восточных валов Вщижа.

Феодосия Игоревна подошла к бойницам, обращенным на восток. В узкие оконные проемы в башню врывались струи холодного ветра. Они обжигали лицо Феодосии Игоревне, вызывая у нее обильное слезотечение. С двенадцатисаженной высоты открывался вид на укрытые снежным покровом крыши домов, на узкие извилистые городские улочки, на белокаменный однокупольный храм, высившийся почти в самом центре Нижнего града. Вщиж был ничуть не меньше Козельска, а его стены и башни выглядели гораздо выше и внушительнее козельских укреплений. За восточной городской стеной, возведенной на гребне мощного восьмисаженного вала, примерно в полуверсте от города на белом заснеженном поле виднелись шатры и поставленные в круг сани. Там дымили костры, оттуда долетало конское ржание.

Феодосия Игоревна неслышно вздохнула. В этом становище ее ожидают слуги и боярин Матвей Цыба. Туда ей вскоре предстоит вернуться с ответом Романа Старого на условия замирения от Изяслава Владимировича и союзных ему князей. Впрочем, Феодосию Игоревну одолевало предчувствие, что никакого замирения не будет.

– Я знаю своего мужа, он из любой переделки сумеет выйти если не с победой, то с честью, – продолжила Людмила Мечиславна. – Дружина у него невелика, но закалена во многих битвах. Никому еще не удавалось взять приступом наш Вщижский замок. Не оставит нас Господь и на сей раз! – Княгиня Людмила осенила себя крестным знамением.

Скоро наступит весенняя оттепель, река Десна и ручей Чиж вскроются ото льда, разольются по округе. Рвы перед валами и стенами Вщижа заполнятся талой водой. Штурмовать город в таких условиях станет еще труднее. Так рассуждала собеседница Феодосии Игоревны.

– Я думаю, осада Вщижа не будет долгой, – молвила Людмила Мечиславна. – Мой муж все едино сговорится с Изяславом Владимировичем о тех мирных условиях, какие ему выгодны. И своего брата он ему не выдаст. Поэтому, подруга, давай лучше о наших детях потолкуем, об их судьбе. Согласна ли ты сочетать браком своего Василия с моей Гремиславой?

Феодосия Игоревна не стала юлить и изворачиваться. Конечно, она согласна, ведь Гремислава всегда ей нравилась. Людмила Мечиславна родила Гремиславу от своего первого мужа, поэтому та имела не много внешнего сходства с ее младшими детьми, рожденными ею от Романа Старого.

Вернувшись в княжеский терем, Людмила Мечиславна и Феодосия Игоревна с радостными лицами сообщили Роману Старому и его брату Анфиму о своем намерении обручить Гремиславу с Василием.

– А моего мнения ты спросить не удосужилась, милая! – с притворной суровостью в голосе произнес Роман Святославич, глядя на жену. – Вот так всегда происходит: твой ум наперед моего рыщет!

– Ну, это смотря в каких делах, голубь мой! – в тон супругу промолвила Людмила Мечиславна. – В ратные сборы и боярские советы я свой нос не сую. Кому, как не мне, о судьбе своих дочерей промыслить. Ныне вот у старшей приспела пора невеститься, а затем и у нашей младшей к этому же возраст подойдет.

– Видишь, брат, мы с тобой голову ломаем, как нам Вщиж от разорения уберечь, а у княгини моей одно на уме! – усмехнулся Роман Старый, переглянувшись с Анфимом. – Беда к нам в ворота стучится, а супруга моя и не тревожится совсем! Смех да и только!

– Коль ты не желаешь Гремиславе в женихи сыночка Феодосии Игоревны, так и скажи, – нахмурилась Людмила Мечиславна. – Все равно ведь твое слово будет решающим. – Она стояла перед супругом прямая и непреклонная, ожидая от него немедленного и ясного ответа.

– Пусть будет так, как ты решила, голуба моя, – сказал Роман Святославич. – Ни полслова, ни полнамека против сына Феодосии Игоревны я не имею, Бог свидетель.

– Вот и славно! – улыбнулась Людмила Мечиславна и подмигнула Феодосии Игоревне. Затем она вновь обратилась к мужу: – Какой ответ ты надумал дать Изяславу Владимировичу?

– Мир в обмен на брата я не приму, – ответил Роман Старый. – Стоит только дать слабину хоть в чем-то, так на тебя мигом хомут наденут. Пусть сеча рассудит нас с Изяславом Владимировичем и его братией.

– Иного решения я и не ожидала от тебя, сокол мой, – обронила Людмила Мечиславна с горделивыми нотками в голосе. – Я думаю, не стоит немедленно отпускать Феодосию обратно в стан Изяслава Владимировича. Пусть Феодосия переночует у нас, а Изяслав с братией своей пусть потомятся в ожидании.

– Согласен с тобой, разумная моя, – промолвил Роман Святославич. – Время покуда работает на нас. А посему я с радостью готов предоставить красавице Феодосии кров хоть на ночь, хоть на две. Места в тереме у нас много, а гостеприимства и того больше! К тому же брат мой явно соскучился по Феодосии. Он же просто глаз с нее не сводит!

Роман Святославич засмеялся и похлопал смутившегося Анфима по плечу.

Анфим Святославич был привлекателен для женских глаз своей статью и мужественной красотой. Он был высок ростом и широк в плечах, все части его тела были сложены ладно и крепко. В отличие от старшего брата, который был худощав и невысок, Анфим Святославич был мускулист и гибок, как барс. На его широком лице с короткой темно-русой бородкой и усами часто появлялась приветливая белозубая улыбка, а в голубых глазах загорались задорные искорки. По своему характеру Анфим Святославич был весельчак и шутник. В опасности или перебранке в чертах лица Анфима Святославича проступало нечто грозное и непреклонное, а его голубые глаза начинали сверкать, как клинки мечей в лучах солнца.

Феодосия Игоревна с трудом совладала со своим волнением, когда оказалась наедине с Анфимом Святославичем. Это случилось перед самым ужином. Анфим Святославич повел княгиню Феодосию на второй ярус терема к своим детям, которых она не видела почти три года. Дочери Анфима уже исполнилось девять лет, а сыну было семь лет. Столько же времени Феодосия Игоревна не виделась и с женой Анфима, Евфросиньей.

В полутемном теремном переходе, где пахло полынью и высушенной древесиной, Анфим вдруг крепко обнял Феодосию и прижал к себе. Он молча отыскал губами ее уста, слившись с нею в долгом жадном поцелуе. Феодосия будто враз лишилась сил, обмякнув в сильных руках Анфима, с безвольным наслаждением отдавшись его страстным объятиям. Прошлое, когда эти двое долгое время были любовниками, жило в памяти и сердце княгини Феодосии, не умирая и не тускнея со временем. Любовь к Анфиму Святославичу согревала Феодосию Игоревну и поныне.

Объятый сильнейшим вожделением, Анфим увлек ничего не соображавшую Феодосию за собой. Они ввалились в какую-то каморку, озаренную желтым светом масляного светильника. Там сидела с шитьем на коленях молодая челядинка с длинными темными косами. Служанка испуганно вздрогнула, увидев перед собой князя и княгиню в длинных богатых одеждах. «Брысь отсюда!» – коротко бросил челядинке Анфим Святославич, подкрепив свои слова выразительным жестом.

Служанка вскочила со стула, бросив свое шитье на крышку сундука, и торопливо выскользнула из каморки, нечаянно толкнув плечом Феодосию Игоревну.

Здравомыслие пробудилось в княгине Феодосии лишь в тот момент, когда она уже оказалась без одежд. Это совокупление украдкой на чужой неудобной постели наполнило Феодосию стыдом и отвращением. Ей захотелось вырваться, прекратить все это, но навалившийся на нее сверху Анфим ритмично и сильно вгонял в ее влажное лоно свой окаменевший могучий жезл. Вскоре вихрь наслаждения смешал все мысли и чувства Феодосии, обрушившись на нее подобно водопаду и исторгнув из ее груди громкие блаженные стоны. Эта сладостная явь заглушила стыд и отголоски внутреннего протеста в душе Феодосии, разгорячив ее кровь, которая окрасила ярким румянцем щеки княгини.

Качаясь на волнах блаженства, Феодосия закрыла глаза. А когда она открыла их, услышав скрип открываемой двери, то буквально похолодела от ужаса. В каморку вошла Гремислава.

– Вы хоть бы дверь изнутри заперли, бесстыдники! – с негодованием произнесла девушка.

Встретившись с ее взглядом, полным гнева и презрения, Феодосия Игоревна в отчаянии закрыла лицо ладонями. Она чувствовала, что сейчас сгорит со стыда!

– Уйди отсюда! – обернулся к Гремиславе Анфим Святославич. – Да держи язык за зубами! Чай, не маленькая уже.

Резко повернувшись, Гремислава выскочила из комнатушки, хлопнув дверью.

Анфим встал с ложа и запер дверь на задвижку.

– Господи, позор-то какой! – сидя на краю постели, простонала Феодосия. – Что же мы натворили, Анфим! Делать-то что теперь?

– Охать и лить слезы поздно, краса моя, – хмуро проговорил Анфим, натягивая на себя порты. – Одевайся скорее! Не тревожься, Гремислава никому не обмолвится об увиденном. Я ее знаю.

Ужин превратился для Феодосии Игоревны в сущую пытку. Людмила Мечиславна пригласила Гремиславу на вечернюю трапезу, в разгар которой она сообщила дочери, что вскоре ее ожидает помолвка с сыном княгини Феодосии. Выслушав из уст матери это известие, Гремислава обожгла Феодосию Игоревну холодным взглядом, а потом громко и нервно расхохоталась. Роман Святославич прикрикнул на дочь, веля ей вести себя пристойно. В ответ на это Гремислава швырнула деревянную ложку на стол, встала со стула и быстро вышла из трапезной.

Людмила Мечиславна и ее супруг переглянулись в полнейшем недоумении. В таком же недоумении пребывала и Евфросинья Мечиславна, жена Анфима Святославича.

«Ошарашили мы девицу, вот она и злится, – сказал Анфим Святославич, дабы хоть как-то сгладить неловкое молчание, повисшее в трапезной. – Нрав у Гремиславы непредсказуемый, что и говорить».

От расстройства Феодосия Игоревна принялась пить хмельной мед чашу за чашей, поэтому, добравшись до постели, она быстро заснула и спала как убитая.

Пробуждение у Феодосии Игоревны было тяжелое, она встала с тупой болью в висках. До нее с трудом доходил смысл того, что говорила ей Людмила Мечиславна, прибежавшая к ней полуодетая, с неприбранными волосами и радостными глазами.

– Пособил нам таки Господь, милая моя! – торопливо молвила княгиня Людмила, схватив подругу за руку. – Отвел от нас беду Отец Небесный! Князья-недруги ушли от нашего града.

– Как ушли? Куда? – недоумевала Феодосия Игоревна. – Почто ушли? Быть этого не может!

– Поднимись на башню, милая, – сказала Людмила Мечиславна с сияющим лицом. – Глянь на поле за городом, там нет никого. Ушли полки неприятельские и куда – неведомо. Да сие и неважно! Кровь христианская не прольется, вот что важно.

– Ничего не понимаю! – Феодосия Игоревна обессиленно опустилась на скамью. – Это неспроста. Не радуйся раньше времени, подруга. Изяслав Владимирович наверняка хитрость какую-то измыслил, не иначе. Этот злыдень на подлости и коварства горазд!

– Сие мне ведомо, – усмехнулась княгиня Людмила, взяв со спинки стула платье и бросив его подруге на колени. – Одевайся, милая. Солнце уже высоко.

Очутившись на верхней площадке каменной башни, Феодосия Игоревна не смогла сдержать возгласа изумления. Оглядев заснеженное поле за городской стеной, она и впрямь не увидела там шатров и обозов военного стана. На взрыхленном истоптанном снегу лишь темнели черные круги от потухших кострищ да виднелись раскиданные тут и там вороха сена. Одиноко маячили посреди опустевшего стана три палатки и крытый возок на полозьях. В этих палатках располагались боярин Матвей Цыба и слуги княгини Феодосии.

Феодосия Игоревна, как ни вглядывалась, так и не смогла увидеть возле палаток своих лошадей. Их почему-то нигде не было видно.

На верхней площадке башни толпились жены, сестры и дочери здешних бояр. Все они были объяты бурным волнением, радуясь тому, что враждебные князья ушли от их града восвояси. Это было похоже на чудо!

Здесь же находилась и Гремислава, поднявшаяся на вершину каменной башни одной из первых. На ней была длинная парчовая шубейка, подбитая заячьим мехом. На ногах у княжны были теплые сапожки без каблуков, по тогдашней моде, на голове – круглая малиновая шапочка с опушкой из рыжего лисьего меха. Длинная золотисто-русая коса, свешиваясь из-под шапочки, ниспадала княжне на грудь. Встретившись взглядом с Феодосией Игоревной, Гремислава сразу же отвернулась.

Все непонятное мигом прояснилось, когда в городе появился боярин Матвей Цыба. Он шел сюда пешком по рыхлому снегу, поэтому изрядно вспотел в своей теплой медвежьей шубе и меховой шапке.

Все обитатели княжеского терема собрались в просторной гриднице, чтобы послушать то, что скажет Матвей Цыба. Была здесь и Феодосия Игоревна.

Отдышавшись и выпив медовой сыты, Матвей Цыба вымолвил:

– Ратники Изяслава Владимировича и его братии, шаря по дальним селам в поисках хлеба и сена, наткнулись на беженцев из Пацыня и Воробейны. От сих сбегов стало известно о том, что мунгалы надвигаются сюда со стороны Смоленска. Нехристей великое множество! И все они конные. Нехристи тащат за собой свои стада и несметные обозы. Пацынь и Воробейна уже взяты злыми язычниками Батыя. Не сегодня завтра татары будут здесь.

– Взят ли Изяславль? – спросил Роман Старый.

– Изяславль пал! – Матвей Цыба сокрушенно покачал лохматой головой. – Пали также Блове и Мосальск. Татары лютуют, жгут деревни и города, мужчин убивают, а женщин и детей берут в полон. От нехристей нет никакого спасения!

– Неужто и Смоленск пал? – встревожился Анфим Святославич.

– Про Смоленск не ведаю, княже, – тяжело вздохнул Матвей Цыба. – Может статься и такое, ведь орда Батыги с той стороны надвигается.

– Стало быть, перетрусил Изяслав Владимирович и решил унести ноги подальше от беды, – криво усмехнулся Роман Старый. – Куда же двинулся Изяслав Владимирович с полками?

– Изяслав Владимирович с братией решили ждать татар у Брянска, ибо там начинается прямой путь к Трубчевску и Новгороду-Северскому, – ответил Матвей Цыба. – Князья вознамерились бросить клич по округе, дабы собрать войско побольше. Также решили они послать гонцов в Киев и Чернигов, чтобы вызвать полки и оттуда. Изяслав Владимирович не оробел и готов биться с татарами нещадно, а вот среди прочих князей такого рвения нету. К примеру, Симеон Владимирович не горит желанием защищать Брянск от татар, он намерен бежать куда глаза глядят.

– И такому ничтожеству Михаил Всеволодович уступил Брянск! – зло процедил сквозь зубы Анфим Святославич.

– Почто же нас с Анфимом князья не позвали под свои знамена? – поинтересовался Роман Старый.

– Изяслав Владимирович и его братия не могут пойти против воли Михаила Всеволодовича, – с печальным вздохом проговорил Матвей Цыба. – Покуда вы оба пребываете во вражде с Михаилом Всеволодовичем, никто из князей Ольговичей помощи вам не окажет.

– Ну и черт с ними! – проворчал Анфим Святославич, взглянув на брата. – Мы и сами не лыком шиты! Сможем за себя постоять.

Когда Феодосия Игоревна спросила Матвея Цыбу про своих лошадей, мол, почему их нигде не видно, ответ боярина сильно расстроил ее. Оказалось, что Изяслав Владимирович, рассерженный тем, что княгиня Феодосия задержалась во Вщиже на ночь, велел своим слугам забрать всех ее лошадей. В этом поступке был весь Изяслав Владимирович, вспыльчивый и ревнивый, склонный на необдуманные решения и скорую месть.

– Воистину, беда не приходит одна, – невольно вырвалось у Феодосии Игоревны.

При этом она встретилась глазами с Анфимом Святославичем, как бы намекая ему на их вчерашнюю оплошность, из-за которой Гремислава теперь знает то, чего знать не должна.

Глава седьмаяСлухи о татарах

– Женой твоего сына я все равно не стану, княгиня! – сердито молвила Гремислава, трясясь на ухабах в одном возке с Феодосией Игоревной. – Воля моих родителей для меня не указ. Я уже давно не ребенок и сама могу промыслить о себе. Я еду в Козельск лишь затем, чтобы посмотреть на княжича Василия, только и всего.

– Конечно, дочка, – тихо и покорно произнесла Феодосия Игоревна. – Я все понимаю. Никто неволить тебя не станет.

– И я тебе не дочка, запомни это! – тут же ввернула Гремислава, пронзив свою собеседницу неприязненным взглядом. – У меня есть мать, которая не соблазняет тайком чужих мужей.

– Прости, девочка, – чуть слышно сказала Феодосия Игоревна, не смея взглянуть на Гремиславу. – Мне очень стыдно перед тобой.

– Тебе должно быть стыдно прежде всего перед Богом, княгиня, – чеканила слова Гремислава. – Бог все видит и всех наказует за любые грехи, большие и малые. Прелюбодейство же один из самых тяжких грехов. Отмолить его очень трудно.

– И все же я постараюсь, – прошептала Феодосия Игоревна. – По приезде в Козельск сразу же пойду в храм, покаюсь.

Такое смирение и раскаяние Феодосии Игоревны слегка смягчило Гремиславу, которая умолкла и больше не бросала на свою попутчицу гневно-презрительные взгляды. Постепенно ухабистая дорога укачала княжну, которая заснула, уткнувшись подбородком в ворот медвежьего тулупа, укрывавшего ее наподобие одеяла.

Кутаясь в подбитый мехом длинный плащ, Феодосия Игоревна предалась невеселым размышлениям, глядя на прелестное девичье лицо с закрытыми глазами, озаренное бледным светом хмурого мартовского дня. Солнечный свет проникал внутрь крытого возка через зарешеченное стеклянное оконце в его задней стенке и через другое оконце в боковой дверце. До слуха княгини доносились окрики возницы, погоняющего тройку лошадей, идущих резвой рысью.

Благодаря отзывчивости Романа Старого, уступившего Феодосии Игоревне нужное количество коней из своей конюшни, ей удалось без промедления выехать в Козельск. Людмила Мечиславна настояла на том, чтобы Гремислава отправилась в Козельск вместе с Феодосией Игоревной. По обычаю, без смотрин в таком деле обойтись было нельзя. Гремиславе и Василию нужно было увидеть друг друга перед помолвкой, о которой уже договорились Феодосия Игоревна и родители Гремиславы.

В этой поездке Гремиславу сопровождали пятеро гридней из дружины Романа Старого. Все они были вооружены и верхом на конях. Старшим в этой пятерке был Янислав, боярский сын.

Путь из Вщижа до Козельска занял два дня.

Видя враждебное настроение Гремиславы, Феодосия Игоревна по приезде домой не стала говорить сыну ни про смотрины, ни про помолвку. Она сказала Василию, мол, Гремислава просто захотела погостить у них, поближе познакомиться с его сестрой и с княжной Радославой, благо всем им было по шестнадцать лет.

В Козельске, как и во Вщиже, жители передавали из уст в уста тревожные слухи о татарах, полчища которых двигаются на юг от верховьев Днепра. В Козельск под защиту крепостных стен стекались смерды как из ближних, так и из дальних деревень. Всего за несколько дней население Козельска увеличилось почти вдвое. Мало у кого из беженцев в Козельске имелись родственники или знакомые, поэтому большинство смердов ютились вместе с семьями где придется. Кому не досталось крыши над головой, те ночевали прямо в санях под открытым небом.

Феодосия Игоревна отправилась было в главный козельский храм, чтобы исповедоваться у тамошнего настоятеля Амвросия. Однако увидев, что Успенский храм переполнен людьми, нашедшими здесь временное пристанище, а священники сбились с ног, помогая женщинам и детям получше обустроиться в тесноте, Феодосия Игоревна так и не решилась отвлекать своим покаянием отца Амвросия от более важных и насущных забот. Княгиня поскорее удалилась из храма, одолеваемая той же гнетущей тревогой, которая ныне стучалась во все дома козельчан.

Вернувшись в терем, Феодосия Игоревна угодила на военный совет, собранный ее сыном и боярином Никифором Юшманом. На этом совете присутствовали все старшие дружинники.

Никифор Юшман объявил собравшимся последние невеселые вести.

– Таить ничего не стану, други мои, – мрачно сказал он. – Позавчера мунгалы перешли реку Угру, двигаясь с севера в наши края. Вчера нехристи вышли к реке Серене, это в двадцати верстах от Козельска. По слухам, мунгалы с ходу захватили Мосальск и Серпейск, взяли в осаду Воротынск и Серенск. Еще поговаривают, что Мещевск будто бы держит оборону от татар. Похоже, орда Батыя идет на юг не скопом, а несколькими потоками, наподобие широкой облавы. Уже известно, что часть татарской конницы двигается в степи вдоль Десны, еще одно татарское войско вышло к реке Болве, также мунгалы продвигаются на юг от Мосальска через Серпейск и еще конница мунгалов вышла к Мещевску и Воротынску. Стало быть, татары валом валят к южным равнинам, раскинувшись на пространстве от Десны до верховьев Оки.

Кто-то из бояр изумленно присвистнул, кто-то выругался себе под нос.

– Видать, велика у Батыги силища, коль орда его развернулась вширь на полтораста верст, – проворчал боярин Ефим Срезень. – Раздавят нас мунгалы и не заметят!

– Может, нехристи пройдут мимо Козельска, – растерянно вставил Матвей Цыба. – Град наш лежит в стороне и от Серпейска, и от Мещевска, а от реки Болвы и вовсе далече. Может, минует нас эта злая напасть.

– Нет, не минует, – решительно отрезал Никифор Юшман. – Коль татары стоят под Серенском и Воротынском, значит этот злой ворог и к нам вот-вот пожалует. От Серенска до Козельска ведет прямая дорога через лес. И от Воротынска, ежели двигаться вдоль Жиздры, тоже путь лежит на Козельск.

– Что же ты предлагаешь, боярин? – спросила Феодосия Игоревна чуть дрогнувшим голосом.

– Нужно готовить град к обороне, – сказал Никифор Юшман, – да поживее разослать гонцов за подмогой.

– На кого же нам уповать? – невесело хмыкнул Матвей Цыба. – Рязанские и суздальские князья перебиты мунгалами, до Смоленска и Новгорода гонцам нашим не добраться, ибо у них на пути окажутся татары.

– Семь князей Ольговичей с полками стоят под Брянском, к ним и надо слать гонца, – промолвил Никифор Юшман. – Другого гонца нужно отправить в Чернигов, а третьего – в Киев.

– Михаил Всеволодович не разбежится помогать нам, ведь мы недавно отвергли его сватовство, – недовольно заметил Матвей Цыба, бросив хмурый взгляд на Феодосию Игоревну. – Изяслав Владимирович тоже обижен нами по той же причине. Сколь злопамятен сей князь, думаю, всем вам ведомо. – Матвей Цыба оглядел собравшихся. – Вот и получается, братья, куда ни кинь – всюду клин.

– И все же слать гонцов необходимо, – сказал боярин Увар Иванович, – одним нам против татар не выстоять. Надо умаслить и задобрить Михаила Всеволодовича и брата его Андрея. Надо бить челом Изяславу Владимировичу, дарами или лестью, но сподвигнуть его выйти к нам на помощь.

– Изяслав Владимирович мужеством славен, за ним многие князья пойдут, зная его ратное умение, – проговорил Ефим Срезень. – Вот токмо кого послать ко князю Изяславу? Тут нужен человек льстивый да изворотливый.

Ефим Срезень переглянулся с Никифором Юшманом, затем оба посмотрели на Матвея Цыбу, который озадаченно теребил свою бороду.

– Вы чего это? – насторожился Матвей Цыба, нервно заерзав на скамье. – Хотите, чтобы я упал в ноги Изяславу Владимировичу, чтоб лизал его сапоги. Так, что ли?

– Матвей, ты среди нас самый разумный в речах, – мягко и вкрадчиво заговорил Никифор Юшман, – ты же кого угодно убедить сможешь, коль захочешь…

– Нет, брат, ты забыл, как я хотел убедить нашу княгиню выйти замуж за Изяслава Владимировича, но не убедил, – перебил боярина Никифора Матвей Цыба. – Много разумных слов было мною сказано, однако не повлияли они на нашу государыню-матушку. Теперь же, наломавши дров, вы опять про меня вспомнили! Не пойду я на поклон к Изяславу Владимировичу, ибо не желаю исправлять чужие ошибки.

При последних словах Матвей Цыба с холодным осуждением посмотрел на княгиню Феодосию.

Бояре заспорили было о том, кому из них ехать к Изяславу Владимировичу, а кому держать путь в Чернигов. Но тут со своего места поднялась Феодосия Игоревна с бледным, но решительным лицом.

– Матвей Цыба прав, – сказала княгиня. – По моей вине Михаил Всеволодович и Изяслав Владимирович осерчали на сына моего и козельчан. Я сама отправлюсь сначала к Изяславу Владимировичу, а потом в Чернигов. Надо будет, и до Киева доберусь. Не отговаривайте меня, бояре. Я сегодня же двинусь в путь.

Видя непреклонное намерение Феодосии Игоревны сделать по-своему, никто из ее советников не посмел ей прекословить. К тому же всем было понятно, что у Феодосии Игоревны, как у женщины, имеется больше возможностей для того, чтобы убедить Изяслава Владимировича сменить гнев на милость. Полки Изяслава Владимировича и его братии стоят под Брянском, то есть всего в двух днях пути от Козельска. Это войско при любом раскладе сможет быстрее подоспеть на подмогу к козельчанам, нежели полки из Киева и Чернигова.

Посовещавшись, бояре постановили, что Матвей Цыба должен сопровождать в этой поездке Феодосию Игоревну.

«Там, где окажутся бессильны женские чары, надлежит пустить в дело злато-серебро, – сказал боярину Матвею Никифор Юшман, оставшись с ним наедине. – Алчность вельми сильна среди князей, и это нужно использовать с умом. Вручая злато в алчные княжеские руки, друже, тут же обещай еще большее вознаграждение за подмогу против татар. Боярство и купечество наше вскладчину собрали ларец сокровищ. Богатством этим, Матвей, тебе распорядиться надлежит на благо всех козельчан и во спасение нашего града от татарской напасти!»

У Матвея Цыбы глаза так и загорелись, когда Никифор Юшман показал ему содержимое ларца. На золотые вещицы и драгоценные каменья боярин Матвей был падок. Изобразив мучительные раздумья, Матвей Цыба, наконец, дал свое согласие отправиться послом вместе с Феодосией Игоревной.

Собираясь в дорогу, Матвей Цыба велел своей жене покинуть Козельск вместе с детьми сразу после его отъезда.

«Уезжайте без промедления в Дедославль к нашей родне, – сказал он. – Воинство у татар несметное, а у наших князей ни сил, ни единства нету. Не дождаться козельчанам подмоги. Зряшное дело затевают Феодосия Игоревна и ее советники. Видать, Господь утомился взирать на грехи наши, вот и наслал на Русь злых мунгалов!»

Глава восьмаяИзяслав Владимирович

Ни солнце, пригревавшее по-весеннему, ни тающие снега не радовали Феодосию Игоревну. Забившись в угол возка, она всю дорогу хранила угрюмое молчание, не желая вступать в беседу со своей служанкой Лукианой. Княгиня никак не могла забыть сердитые глаза дочери и ее обидные слова, брошенные ей в сердцах. Звенислава, узнав, что ее мать ради спасения Козельска готова просватать ее хоть за сына Михаила Всеволодовича, хоть за брата, стала похожа на рассвирепевшую кошку. «Езжай, торгуй моей красой и девственностью! – выкрикнула Звенислава в лицо матери. – Предложи меня в жены самому Михаилу Всеволодовичу! Чай, он не откажется от юного девичьего тела!»

Отправившись к Изяславу Владимировичу, Феодосия Игоревна была вынуждена согнуть пополам собственную гордость, и это ее угнетало столь же сильно, как и размолвка с дочерью. А тут еще Матвей Цыба вздумал поучать Феодосию Игоревну, как ей себя вести при встрече с Изяславом Владимировичем, что ему говорить и как улыбаться. Это случилось во время ночевки в маленькой деревушке на четыре двора. Княгиня и боярин сидели за столом и ужинали в самой большой из четырех изб. Если княгиня ела молча, то Матвей Цыба успевал и жевать и говорить, то и дело проливая на себя овсяный кисель и роняя хлебные крошки на свою бороду. Недаром у боярина Матвея было прозвище Цыба, что значит «неряха».

– Перво-наперво, матушка-княгиня, не вздумай спорить с Изяславом Владимировичем. Ни-ни! – молвил Матвей Цыба, отламывая толстыми пальцами большой кусок от рыбного пирога. – Соглашайся с ним во всем. Хвали его, улыбайся ему, как лучшему другу. Надо будет покаяться в чем – покайся! Коль вина тебе нальют – пей! Сколь нальют, столь и пей. Не ломайся и не вредничай! Прежде чем просить о чем-то Изяслава Владимировича, сначала его надоть задобрить. Смекаешь, княгиня? – Матвей Цыба подмигнул Феодосии Игоревне, смачно жуя пирог.

Феодосия Игоревна молча кивнула, отодвинув от себя тарелку с квашеной капустой. Кусок не лез ей в горло.

– О самом важном, княгиня, ты будешь толковать наедине с Изяславом Владимировичем, – продолжил свои поучения Матвей Цыба, борясь с икотой. – Так вот, матушка-краса, ежели князь на чем-то эдаком настаивать станет, обнимать тебя начнет, то ты уж не ерепенься. Иначе все дело испортишь.

– Ты о чем это, боярин? – насторожилась Феодосия Игоревна. – На что ты намекаешь?

– На то и намекаю, государыня, что в постели-то тебе с Изяславом Владимировичем будет легче столковаться, – ответил Матвей Цыба, чуть понизив голос. – Ты не словесами, а наготой и покорностью своей пытайся его пленить. Верный совет тебе даю!

– Не нужны мне твои советы срамные! – резко проговорила Феодосия Игоревна. Она хотела было испить медовой сыты, но так и не донесла чашу до рта, поставив ее на стол раздраженным движением.

Матвея Цыбу задело за живое то, что его собеседница воротит от него нос и не желает следовать его советам.

– У вас, у баб, волос-то длинный, а ум короткий, – проворчал Матвей Цыба, вытирая свои жирные губы тыльной стороной ладони. – Трясетесь вы над своей непорочностью, как над златом-серебром. Это в одеждах вы отличаетесь: кто княгиня, кто боярыня, кто крестьянка… А без одежд вы все одинаковы: знатные и незнатные, монашки и блудницы. От голой княгини тот же прок, что и от простолюдинки.

В этот момент к столу приблизилась дочь хозяина избы, чтобы забрать грязные тарелки и унести за печь, где стояло на скамье корыто с горячей водой для мытья посуды. На вид девушке было около восемнадцати лет, у нее было простодушное неброское лицо, большие голубые очи и длинная коса. Ее фигура имела ярко выраженные пышные формы, проступавшие сквозь складки длинного льняного платья.

– Как зовут тебя, красавица? – с похотливой улыбкой спросил Матвей Цыба, схватив хозяйскую дочь за край длинного одеяния и притянув ее к себе.

Девушка сильно смутилась, ощутив на своих бедрах смелые мужские руки.

– Баженой кличут, – тихо ответила она, опустив голову.

– Красивое у тебя имя, – осклабился Матвей Цыба, – да и сама ты прелесть до чего мила! Вот, тебе от меня подарочек.

Матвей Цыба извлек из кожаного кошеля, прицепленного к поясу, серебряную монету и вложил ее в мягкую девичью ладонь.

Голубые очи юной крестьянки расширились от изумления, когда она увидела в своей руке серебряный арабский дирхем. Такие деньги были большой редкостью и в этом небогатом доме, и в этой деревеньке. На Руси в ту пору чаще всего имели хождение именно арабские серебряные монеты, ценившиеся здесь за высокое качество чеканки.

Собрав тарелки с объедками, Бажена упорхнула за печь, где возилась с горшками ее мать. Судя по изумленно-приглушенному женскому говору за печью, щедрость боярина Матвея произвела на обеих крестьянок сильное впечатление.

Когда со двора в избу зашел сам хозяин этого жилища с охапкой наколотых дров в руках, то Матвей Цыба подкатил и к нему, пригласив сесть с ним за стол. Крестьянина звали Оверьян. Отказаться он не посмел, поэтому сел рядом с Матвеем Цыбой на колченогий табурет.

– Дочь твоя мне вельми по душе, друже Оверьян, – без обиняков заговорил боярин Матвей с улыбкой на устах. – Коль уступишь мне ее на ночку, то я щедро тебя вознагражу. Целый год сможешь оброк не платить.

После этих слов Матвея Цыбы Феодосия Игоревна резко вскинула голову и взглянула на него с негодованием.

Однако плечистый бородатый Оверьян заинтересовался предложением своего знатного гостя, глаза его так и загорелись алчным блеском.

– Сколько же серебра ты мне отсыплешь, боярин? – спросил он, облизав пересохшие губы. – Дочка-то моя в самом соку! Ни под кем она еще не лежала, чиста, как лебедушка!

– Заплачу я тебе четыре монеты серебром, друже. – Матвей Цыба хлопнул смерда по могучему плечу. – Ну что, по рукам?

– Четыре монеты, конечно, на дороге не валяются, – в сомнительном раздумье обронил Оверьян, почесав голову, – однако ж, боярин, телесная непорочность моей дочери стоит дороже. Уж не обессудь.

– Ладно, плачу пять монет серебром, – после краткой паузы произнес Матвей Цыба. – Я тебя понимаю, друже.

– Прекрати немедля это бесстыдство, боярин! – Феодосия Игоревна стремительно поднялась со стула. Ее гневные глаза так и впились в Матвея Цыбу. – Иль креста на тебе нет! Не смей вовлекать в тяжкий грех этого мужика!

– Не нравится – не слушай, государыня, – скривился Матвей Цыба. – Иди-ка лучше спать! В соседней избенке тебе уже приготовлена постель.

– Ох, и свинья же ты, боярин! – сказала Феодосия Игоревна и направилась к низкой двери, чуть нагнув голову в белом платке и круглой парчовой шапочке. Прежде чем толкнуть дверь рукой, княгиня обернулась и презрительно бросила Матвею Цыбе: – Не ведала я, что ты такой негодяй!

Едва за ушедшей княгиней захлопнулась скрипучая дверь, как Матвей Цыба по-приятельски толкнул Оверьяна локтем, шепнув ему на ухо:

– Ишь, паву из себя корчит! Прямо не подступись, а сама всю жизнь супругу изменяла направо и налево! – Боярин погрозил кулаком в сторону двери.

– Да ну? – выразил сомнение простодушный Оверьян.

– Вот тебе крест! – Матвей Цыба размашисто осенил себя крестным знамением, глядя в глаза собеседнику. – Чтоб мне провалиться!

Изяслав Владимирович очень удивился, увидев перед собой Феодосию Игоревну. Их встреча произошла в Брянске в княжеском тереме, где ныне расположился со своей челядью и дружиной Изяслав Владимирович. Войско князей Ольговичей стояло вокруг Брянска в окрестных деревнях и только полки Изяслава Владимировича и его племянника Симеона Владимировича стояли в городе.

День клонился к закату, поэтому в покоях старого бревенчатого терема с маленькими слюдяными оконцами было довольно сумрачно. Изяслав Владимирович повелел своим слугам поскорее зажечь светильники, так как в полумраке он не сразу распознал, что за гостья к нему пожаловала.

– Очам не верю! – воскликнул Изяслав Владимирович, когда пламя двух масляных ламп озарило Феодосию Игоревну с ног до головы. – Иль я брежу! Ты ли это, Федосьюшка? Какими судьбами?

– Челом бью тебе, пресветлый князь! – сказала Феодосия Игоревна и низко поклонилась Изяславу Владимировичу. – Вот, приехала просить у тебя помощи против татар, кои на Козельск надвигаются. По слухам, мунгалов многие тьмы. Одним без подмоги козельчанам не выстоять.

– Стало быть, и Козельск на пути у мунгалов оказался, – задумчиво покачал головой Изяслав Владимирович, скрестив руки на груди.

Вщиж и Брын уже взяты татарами в осаду, Серенск нехристи уже сожгли, вот-вот эта же беда и к Козельску подвалит. Широкой лавой катит с севера на юг Батыева орда, словно степной пожар.

Изяслав Владимирович пообещал Феодосии Игоревне завтра же поутру собрать на совет всех князей Ольговичей, полки которых стоят под Брянском. Феодосия Игоревна сказала на это, мол, не лучше ли Изяславу Владимировичу обойтись без совета и самому принять решение о выступлении русских дружин к Козельску. «Ведь против твоего слова никто возразить не посмеет, княже», – заметила Феодосия Игоревна.

Изяслав Владимирович горделиво усмехнулся, прекрасно сознавая правоту слов княгини, однако спешить с выступлением к Козельску он не собирался, объяснив это тем, что сам ожидает подхода к Брянску полков из Чернигова, Глухова и Сновска. «Татар очень много, как саранчи, выходить против них с малым войском глупо», – пояснил князь.

Настаивать на своем Феодосия Игоревна не осмелилась, дабы не рассердить Изяслава Владимировича. Пришлось ей со смиренным видом расположиться в теремных покоях брянского князя, познакомиться с его женой Евдокией, болтовня которой была надоедлива и пуста. Евдокия была некняжеских кровей, она происходила из боярской семьи, причем далеко не из самой знатной в Чернигове. Поскольку Симеон Владимирович долгое время не имел своего княжеского стола, поэтому он не мог посвататься ни к одной из княжон. К тому же за ним тянулась дурная слава человека никчемного и слабовольного, никто из князей не желал с ним родниться. В тридцать лет Симеону Владимировичу удалось-таки жениться на черниговской боярышне, и то благодаря стараниям своей родни. Евдокия не блистала красотой лица, хотя фигурой ее Бог не обидел. Евдокия была стройна, как березка, и стройности своей она не утратила, произведя на свет троих детей, двое из которых умерли еще во младенчестве.

В тонких чертах лица Евдокии, в изломе ее черных бровей, в глубоко посаженных темных глазах, в бледных нервных устах таилась некая мрачная подозрительность. Воля этой молодой женщины была крепка, как булат. Своим мужем она командовала, как хотела, едва ли не помыкала им. То, что жены других князей сторонятся ее, кичась своим княжеским происхождением, злило властную Евдокию. Она гордилась тем, что вознеслась над прочими боярышнями, став женой князя, но вместе с тем сильно страдала в душе от того, что ее супруг не имеет никакого веса среди черниговских Ольговичей.

Приезд в Брянск Феодосии Игоревны, о красоте которой повсюду ходила молва, показался для Евдокии подарком судьбы. Евдокия решила непременно стать лучшей подругой красавицы Феодосии Игоревны, несмотря на то что та была старше ее почти на пятнадцать лет.

До ужина и после вечерней трапезы Евдокия ни на шаг не отходила от своей гостьи, донимая ее бесконечными расспросами и нарочитым сочувствием в связи с гибелью в Рязани от татарских сабель двух ее братьев и почти всех племянников. В присутствии Феодосии Игоревны Евдокия резкими словами упрекала своего мужа в трусости и бездействии, велела ему настаивать на завтрашнем военном совете на скорейшем выступлении рати к Козельску. «Татары того и гляди к Брянску подступят, а ты даже не чешешься, олух!» – горячилась Евдокия.

Симеон Владимирович в перепалку с женой старался не вступать, он либо отмалчивался, либо уходил в другую светлицу.

Измучившись за день не столько физически, сколько морально, Феодосия Игоревна едва добралась до постели и уснула почти мгновенно.

Утром, еще не открыв глаз, Феодосия Игоревна смутно расслышала сквозь дрему, как у дверей о чем-то шепчутся ее служанка Лукиана и вездесущая Евдокия.

Как только стукнула дверь и Евдокия удалилась, Феодосия Игоревна приподняла голову с подушки, подозвав к себе служанку.

– Что случилось? – спросила княгиня. – Зачем приходила Евдокия?

Служанка приблизилась к кровати и тихо промолвила:

– Евдокия сообщила, что князья собрались в гриднице на совет, все семеро. Решают и обсуждают, как быть дальше и что делать. Евдокия послушала под дверью их речи, но ничего толком не разобрала, ибо шумно шибко в гриднице. Споры так и кипят!

Феодосия Игоревна откинула одеяло и села на постели, свесив ноги на пол. Длинные распущенные волосы сразу упали ей на лицо, рассыпались по спине и плечам. На княгине была лишь длинная безрукавая сорочица из тонкой белой ткани.

«Что ж, ныне есть о чем рядить и спорить князьям Ольговичам, – подумала Феодосия Игоревна, привычным жестом убирая с лица непослушные пряди. – Мунгалы с огнем и мечом прошлись по рязанским и суздальским землям, оставив после себя смерть и разорение. Теперь сей безжалостный враг пришел и на черниговские земли».

Совещание князей длилось до полудня, все закончилось шумным застольем с пьяными песнями и скоморохами.

Феодосия Игоревна, ожидавшая, что князья Ольговичи сегодня же выступят к Козельску, была неприятно поражена тем, что серьезное обсуждение надвигающейся беды вдруг завершилось у них пьяной оргией. Видя возмущение Феодосии Игоревны, княгиня Евдокия пояснила ей, мол, таким образом князья празднуют свое единодушие, проявленное ими на совете. «Слава Богу, что князья наши не разругались в пух и прах, не разбежались кто куда! – молвила Евдокия с кривой ухмылкой на тонких устах. – Ведь у наших князей обычно грызня на первом месте, а разумные решения на втором. Не иначе, страх перед мунгалами заставил этих забияк и гордецов сплотиться вокруг Изяслава Владимировича, чтобы совместно выступить на татар».

О том, что князья Ольговичи все-таки постановили биться с татарами, когда подтянутся полки из дальних городов, Феодосия Игоревна узнала опять же от Евдокии. Это известие немного взбодрило Феодосию Игоревну, уменьшив тягостную печаль, терзавшую ее.

Вечером того же дня, когда Феодосия Игоревна пришла из бани, протопленной именно для нее слугами княгини Евдокии, в светлицу к ней, распаренной и полуодетой, пожаловал Изяслав Владимирович. Рявкнув на служанку Лукиану, Изяслав Владимирович выгнал ее вон за дверь. По внешнему виду и по голосу Изяслава Владимировича было видно, что он во хмелю. Его грубая развязность и то, что он сразу же, как вошел, запер дверь на засов, наполнили Феодосию Игоревну сильным внутренним беспокойством. Но она решила держаться приветливо с Изяславом Владимировичем и не показывать ему своего страха.

– Как славно, что ты помылась, Федосьюшка, – с пьяной улыбкой произнес Изяслав Владимирович, надвигаясь на Феодосию Игоревну с раскинутыми в стороны руками. – Вот сейчас я тебя изловлю! А коль изловлю, то уже не выпущу! Будешь ты моя навеки!

Изяслав Владимирович был облачен в длинную фиолетовую свитку, расшитую золотыми нитками по круглому вороту, на плечах и по нижнему краю одеяния. На ногах у него были желтые яловые сапоги без каблуков, а на голове серебряная диадема. Свитка была подпоясана узорным поясом, на котором висел кинжал в ножнах.

Во внешности Изяслава Владимировича не было ничего отталкивающего. У него были правильные черты лица, высокий лоб, большие глаза, прямой нос, густые темно-русые волосы и такого же цвета борода. Князь был статен и широкоплеч, в свои шестьдесят три года он разгибал руками подкову. Это был сильный и властный человек, знающий себе цену и не выносивший главенства над собой.

– Шибко ты меня оскорбила, Федосьюшка, отказавшись стать моей женой, – промолвил Изяслав Владимирович, заключив Феодосию Игоревну в свои могучие объятия. – Но Господь ко мне милостив, судьба свела-таки наши пути-дороги. Чему быть, тому не миновать!

Видя, что Изяслав Владимирович уверенно и деловито начал раздевать ее, Феодосия Игоревна попыталась отшутиться, еще не веря в то, что ее тело может оказаться во власти нелюбимого ею мужчины.

– Сват, твои ухаживания сегодня уж слишком бесстыдны, – пятясь к стене, молвила княгиня, пытаясь уклониться от дерзких рук Изяслава Владимировича. При этом она старалась улыбаться, хотя ей очень хотелось вцепиться наглому похабнику в бороду. – Полегче, медведь, ты порвешь мое платье! Осторожнее, мне же больно!

– Хорошо, краса моя, раздевайся сама, – сказал Изяслав Владимирович, усевшись на стул и начав стаскивать с себя сапоги.

Князь с шумным пыхтением избавился от одежд, снял с головы диадему. Увидев, что Феодосия Игоревна стоит у стены, не собираясь раздеваться, Изяслав Владимирович двинулся к ней, голый и потный. Его большое мускулистое тело с волосатой грудью было покрыто рубцами от давних ран, словно иссеченное плеткой. Но не на шрамы с немым ужасом в глазах взирала Феодосия Игоревна, вжимаясь спиной в бревенчатую стену. Взор ее был прикован к огромному детородному жезлу Изяслава Владимировича, который торчал колом из его волосатой промежности.

– Не бойся, красавица, моя дубина войдет промеж твоих белых ляжек, как по маслу! – усмехнулся Изяслав Владимирович, схватив Феодосию Игоревну за волосы и грубо потащив ее к кровати. – Не упирайся, сучка блудливая! Грешила с Анфимом Святославичем, согрешишь и со мной, ничего с тобой не сделается. Ах, ты царапаться, тварь! Я тебя живо отучу норов показывать, стерва!

На голову Феодосии Игоревны обрушились тяжелые оплеухи, от которых у нее потемнело в глазах и зазвенело в ушах. Княгиня враз ощутила себя жалкой и беспомощной перед свирепым натиском Изяслава Владимировича, перед его звериной силой. Швырнув Феодосию Игоревну на постель, Изяслав Владимирович начал с треском разрывать на ней одежды.

При этом он злобно приговаривал, ощерив неровные желтоватые зубы с заметной щербиной в верхнем ряду:

– Это тебе, паскудница, воздаяние за твою гордыню. Это тебе расплата за то, что сынок твой волчонком всегда на меня глядит! Дочь твоя постоянно ругает меня и не стесняется, придется тебе телом расплатиться, Федосьюшка, за дерзкий язык Звениславы! Ну, не брыкайся, кобылка! Сейчас я тебя объезжу, будешь у меня смирная и покорная. Раздвинь-ка ноги пошире, красавица. Ну!

Феодосия Игоревна ощутила на себе тяжесть потного мужского тела, почувствовав с внутренним содроганием, как в ее лоно с силой втиснулся огромный член Изяслава Владимировича, причинив ей боль. Феодосия Игоревна невольно вскрикнула, из ее глаз брызнули слезы. Она сделала последнюю отчаянную попытку вырваться, вцепившись зубами в руку князя. В следующий миг на Феодосию Игоревну посыпались пощечины, разбившие в кровь ей губу и нос.

– Ты здесь в полной моей власти, сука брыкастая! – рычал Изяслав Владимирович, насилуя Феодосию Игоревну. – Не таких строптивиц сгибать доводилось, так что смирись и терпи, гордячка. Твое счастье, что люба ты мне, Федосьюшка, а то отдал бы тебя на потеху своим гридням – и вся недолга.

Закрыв глаза и захлебываясь слезами, Феодосия Игоревна больше не смела вырываться, боясь, что это приведет Изяслава Владимировича в дикую ярость и тогда он попросту искалечит ее, не рассчитав силу своих рук. По слухам, от тяжких побоев скончалась первая жена Изяслава Владимировича, которую он сильно любил, но еще сильнее ревновал по любому поводу.

Утолив свою похоть, Изяслав Владимирович с грубоватым благодушием похлопал широкой ладонью Феодосию Игоревну по белым пышным ягодицам, сказав, что ему необходимо удалиться ради насущных дел, но он непременно навестит ее еще раз.

Опустошенная и раздавленная Феодосия Игоревна лежала на кровати, свернувшись калачиком. Ей совсем не хотелось жить. Ее переполняла ненависть к своему насильнику и отвращение к себе самой.

Изяслав Владимирович быстро оделся и ушел.

Спустя всего несколько минут в ложницу проскользнула княгиня Евдокия. Пламя светильника заливало опочивальню неярким мерцающим светом. Тьма, скопившаяся в углах, массивные потолочные балки и бревенчатые стены, потемневшие от времени, все это придавало помещению довольно мрачноватый вид. Неслышно ступая, Евдокия приблизилась к кровати, оглядев опрокинутые стулья, обрывки женских одежд на полу. При одном взгляде на обнаженную Феодосию Игоревну с разбитым в кровь лицом и синяками на теле с уст Евдокии сорвалось гневное проклятие в адрес Изяслава Владимировича.

Присутствие Евдокии заставило Феодосию Игоревну подняться со смятой постели. Трясущимися руками она натянула на себя длинную льняную сорочицу. Прибежавшая служанка усадила княгиню на скамью и занялась ее растрепанными, едва просохшими после бани волосами.

– Не горюй сильно, подруга, – участливо сказала Евдокия, мягко коснувшись руки Феодосии Игоревны. – Изяслав-мерзавец и ко мне в спальню врывался не единожды. Я тоже хлебнула позора из той же чаши. Такая уж наша доля женская.

– А твой муж что же? Как он терпит такое?! – возмутилась Феодосия Игоревна, встретившись глазами с Евдокией.

– Муж мой трепещет перед Изяславом Владимировичем. Он готов сапоги ему лизать, лишь бы милости его не лишиться! – с кривой усмешкой произнесла Евдокия. – Мой муж обличьем – князь, а душою – холоп! Он вечно в подручных ходит то у Михаила Всеволодовича, то у Изяслава Владимировича.

Феодосия Игоревна с сочувствием и пониманием покивала головой, сжав своими пальцами руку княгини Евдокии.

Глава девятаяМатвей Цыба

Видя, что Изяслав Владимирович медлит с выступлением на помощь козельчанам, находя все новые отговорки, Феодосия Игоревна встретилась с Матвеем Цыбой, который пребывал тут же в хоромах брянского князя.

– Участь моя незавидная, боярин, – откровенно призналась Феодосия Игоревна. – Изяслав Владимирович пользуется мною, как наложницей. Уехать из Брянска я не могу, ибо нахожусь в полной его воле. Козельчане ждут подмоги, поэтому тебе надлежит поскорее добраться до Чернигова, друже. При встрече с Андреем Всеволодовичем постарайся любыми способами сподвигнуть его и бояр черниговских на поход против татар.

– Ты же знаешь, государыня, что князь Андрей без ведома своего старшего брата шагу ступить не смеет, – заметил Матвей Цыба. – Воитель из него никудышный да и правитель тоже. Куда ему супротив Батыя идти!

– Значит, поезжай в Киев, боярин, – решительно промолвила Феодосия Игоревна. – Потолкуй с Михаилом Всеволодовичем, скажи ему, что в стороне он не отсидится и напасти татарской не минует. Батыга все едино придет к нему в Киев ни в этом году, так в следующем.

– Ладно, княгиня, сделаю, как велишь, – промолвил Матвей Цыба с унылыми нотками в голосе. – Сегодня же отправлюсь в путь.

– Не медли, боярин! – воскликнула Феодосия Игоревна. – Сей же час собирайся в дорогу! Время не ждет. Татары наверняка уже под Козельском стоят.

– Уразумел, матушка! – Матвей Цыба поднялся со стула. – Немедля велю конюху лошадей запрягать в сани.

– С Богом, друже! – Княгиня порывисто шагнула к боярину Матвею и обняла его на прощанье. – Я стану молиться за тебя!

Трусоватый и алчный Матвей Цыба втайне помышлял только о том, как бы поскорее отделаться от Феодосии Игоревны и сбежать в Дедославль с ларцом золота, полученным им от козельских бояр для подкупа князей. Делиться этим золотом Матвей Цыба ни с кем не хотел, полагая, что спасения от Батыевой орды все равно никакой нет. Уж если татары смогли так быстро разбить суздальских Мономашичей, сильнейших князей на Руси, то черниговским Ольговичам явно не хватит сил, чтобы победить орду Батыя.

«Плетью обуха не перешибешь! – молвил Матвей Цыба двум своим гридням, которые сопровождали его в этой посольской поездке. – Пущай Феодосия Игоревна сама промышляет и о себе, и о Козельске. Не умела она внимать здравым советам в свое время, так пусть теперь расхлебывает! Снега вот-вот растают, не хватало мне в ростепель по разбитым дорогам до Киева тащиться. Я лучше двинусь к Дедославлю, к своей семье».

Гридни и конюх боярина Матвея были полностью с ним согласны. Все трое были алчны до мозга костей, как и их господин. Узнав от Матвея Цыбы, что тот готов отсыпать им золотишка из заветного ларца за верную службу, конюх и гридни единодушно высказались, что самое верное решение – это поскорее убраться в Дедославль. Мол, сей град стоит на отшибе среди лесов, мунгалы в эту глухомань вряд ли сунутся.

Выехав из Брянска, Матвей Цыба и его люди повернули коней не на запад, к Днепру, а на восток, к верховьям Оки.

Эти края были хорошо известны Матвею Цыбе, ибо здесь проходили торговые пути, с незапамятных времен связывавшие Окский речной путь с Десной и Сеймом. Отец Матвея Цыбы вел неплохую торговлю с иноземными купцами не только в Козельске, но и на речных переволоках. В свои торговые поездки он часто брал и своего сына, по складу характера не годившегося в дружинники.

Трясясь в седле, Матвей Цыба радовался в душе тому, что всеобщая беда вдруг обратилась для него великим благом. Он стал сказочно богат и к тому же выбрал укромное место, где можно было переждать татарское нашествие. До Дедославля Матвей Цыба решил добираться укромными путями, дабы исключить любые ненужные встречи и расспросы. Знакомых у него было очень много по городам и весям, поскольку всякая торговля располагает людей к общению и заключению различных сделок. По этой причине Матвей Цыба объехал стороной городок Карачев и несколько сел, лежащих поблизости от него. В Карачев частенько наведывались торговцы из Козельска, иные даже проводили там всю зиму. Случайно столкнуться с кем-нибудь из этих людей Матвею Цыбе совсем не хотелось.

Когда стемнело, гридни стали упрашивать Матвея Цыбу завернуть в какую-нибудь деревушку, чтобы заночевать там. Но осторожный Матвей Цыба не решился на это. По его мнению, они еще недалеко отъехали от Брянска и Карачева, поэтому запросто могли встретить знакомое лицо в самый неподходящий момент. Ночь боярин Матвей и его люди провели в лесу у костра.

На рассвете они продолжили свой путь на восток, по-прежнему избегая городов и селений.

Когда до Оки было уже рукой подать, один из боярских гридней заметил густой дым над лесистым косогором. Матвей Цыба выслал его вперед, чтобы узнать, что это полыхает за лесом. Гридень ускакал да и сгинул. Сколь ни ждал его Матвей Цыба, назад он не воротился. Одолеваемый недобрыми предчувствиями, боярин с оставшимися слугами решил объехать опасное место стороной. Внезапно из дальнего леса вынырнули всадники на лохматых приземистых лошадках, было их не меньше тридцати.

«Татары!» – крикнул гридень Самоха, вглядевшись в стремительно приближающихся наездников в мохнатых шапках с длинным узким верхом.

От этого испуганного вопля внутри у Матвея Цыбы словно что-то оборвалось. Ему захотелось упасть на снег и разрыдаться от жгучей обиды и бессилия. Гридень и конюх сразу же бросились наутек, нещадно погоняя коней. Причем конюх вскочил на коня своего господина, который спрыгнул с седла, чтобы размять ноги.

Матвей Цыба попытался было развернуть сани с поклажей, чтобы на них уйти от погони, но сани завязли в рыхлом подталом снегу. Усталые лошади хрипели и не могли сдвинуться с места.

Подъехавшие татары вели себя довольно дружелюбно, они что-то тараторили на своем гортанном языке, обращаясь к Матвею Цыбе и шаря в санях. Отыскав в поклаже ларец с золотом, татары развеселились. Они выпрягли из саней лошадей, велев Матвею Цыбе взобраться на одну из них верхом.

Когда татары двинулись в обратный путь к лесу, то их догнали семеро степняков, которые умчались вдогонку за конюхом и гриднем Самохой. У Матвея Цыбы душа ушла в пятки, когда он увидел две мертвые головы, насаженные на острия копий. Голова Самохи была залита кровью, а на неживом лице конюха застыла гримаса боли.

«Прощай, золотишко! – подумал Матвей Цыба. – Прощай, моя бедовая головушка!»

Столь резкий поворот в судьбе подействовал на трусоватого Матвея Цыбу угнетающе, угодив в плен к татарам, он мысленно то и дело прощался с жизнью. Его постоянно терзала мысль о том, как татары станут его убивать, отрубят голову или заколют копьем. Ему вдруг вспомнилось, как однажды на охоте он заколол рогатиной кабана, сначала ударил не очень удачно, поэтому пришлось вторым ударом добивать зверя. «Ну вот, теперь я угодил в беду, как тот кабан!» – подавленно размышлял Матвей Цыба.

Проехав вместе с татарами через заснеженное, покрытое хрустящим настом, поле, потом миновав поросший лесом холм, Матвей Цыба увидел на широкой луговине татарский стан, рядом с которым дымились развалины какой-то деревни. Сизо-черный дым от огромного пожарища расползался в голубых небесах над деревьями гигантским зловещим шлейфом.

Никогда в жизни Матвею Цыбе еще не доводилось видеть в одном месте так много узкоглазых людей. Причем среди татар были не только черноволосые, но и рыжие, и темно-каштановые, и желтоволосые… Татарские юрты были поставлены в круг, в центре которого возвышался большой белый шатер с красным верхом. Второй круг вокруг юрт образовывали татарские повозки, на самых больших из них тоже были установлены небольшие войлочные шатры.

В татарском становище было довольно много узкоглазых женщин, молодых и старых, но еще больше здесь было русских невольников, мужчин и женщин. Все пленники сильно страдали от холода, поскольку были одеты в какие-то жалкие лохмотья. С Матвея Цыбы татары тоже живо сняли всю одежду и сапоги, едва он очутился у них в стане и слез с лошади. Какой-то кривоногий татарин в овчинной шубе, с саблей на поясе на ломаном русском объяснил Матвею Цыбе, что отныне он является рабом татарского военачальника, конники которого и захватили его в плен.

Внимая татарину, Матвей Цыба тупо кивал головой, ежась на прохладном ветру и зябко переступая босыми ногами на утоптанном липком снегу. Из одежды на боярине остались лишь исподние порты и льняная исподняя рубаха. Кто-то из татар швырнул Матвею Цыбе грубую рваную накидку и старые кожаные башмаки. Боярин торопливо обулся и набросил дырявый плащ себе на плечи. Но и от этого теплее ему не стало.

Кривоногий толмач подвел Матвея Цыбу к юрте его хозяина, вызвав свистом из юрты двух молодых узкоглазых женщин в длинных теплых халатах и странных головных уборах. Толмач втолковал Матвею Цыбе, что это жены его хозяина, которым он должен во всем подчиняться. За непослушание рабов бьют, толмач показал боярину плеть, а за попытку побега раба ждет мучительная смерть. Толмач резким движением провел ребром ладони по шее боярина.

Татарки спросили у толмача, как зовут их нового раба.

Толмач спросил об этом же у Матвея Цыбы, а затем ответил женщинам. Имя боярина показалось татаркам слишком сложным для произношения, зато его прозвище им сразу понравилось. Переиначив прозвище на свой лад, татарки решили, что будут звать пленника Цэбэ.

«Ну вот, нехристи и новое имя мне измыслили», – с каким-то тупым равнодушием подумал Матвей Цыба.

Жить и питаться Матвею Цыбе предстояло в другой юрте, которая стояла позади юрты его хозяина. Татарки сразу же отвели его туда.

Протиснувшись внутрь полутемного войлочного жилища через низкий дверной проем, завешанный пологом из собачьих шкур, Матвей Цыба обнаружил там еще несколько русских рабов. Войдя в полумрак с дневного света, Матвей Цыба различил в юрте лишь людские фигуры, не разобрав их лиц.

Вдруг, раздался удивленный женский возглас:

– Матюша, ты ли это? Как ты здесь очутился?

Услышав голос жены, Матвей Цыба вздрогнул и пришел в сильнейшее волнение.

– Фаина?! Ты почто здесь? – забормотал он, ощутив на своих плечах пальцы супруги. Та ощупывала его, словно не веря, что это ее суженый. – Ты же должна быть вместе с детьми в Дедославле!

– Мы и отправились в Дедославль, как ты нам велел, – ответила Фаина, потянув мужа за собой к лежанке у войлочной стенки. – Но по пути туда мы наткнулись на татар и угодили в неволю.

– Так наши дети тоже в татарском стане?! – с горечью воскликнул Матвей Цыба, опустившись на жесткую постель. – Господи, за что мне такое наказание! За что?!

Обхватив голову руками, Матвей Цыба со стоном закачался из стороны в сторону.

– Детки наши другому татарину во владение достались, юрта его стоит недалече от нашей. Я их часто вижу. – Фаина всхлипнула, присев рядом с мужем. – Ладу нашу хозяин ее пользует в постели почти каждую ночь, а ведь ей всего-то четырнадцать лет. Голубка наша жалуется мне, что измучил ее своими домогательствами хозяин-боров, при каждой встрече жалуется. Тяжко и противно ей, голубушке, делить ложе с нехристем! Сыночка нашего за нерасторопность в работе постоянно плетью хлещут, живого места на нем нету. Я, как увижу его, так и плачу. Вот горе-то горькое! – Фаина разрыдалась, прижавшись к мужу.

– Неволя есть неволя, – мрачно обронил Матвей Цыба, погладив жену по растрепанным волосам.

Когда глаза Матвея Цыбы привыкли к полумраку, то он с изумлением узнал среди прочих невольников смерда Оверьяна и его пышнотелую дочь Бажену. Те тоже узнали боярина и подсели к нему, чтобы перекинуться парой слов. Выяснилось, что на их сельцо четыре дня тому назад вышел татарский дозорный отряд. Татары пленили всех жителей села и увели за собой, забрав также всех коров и лошадей.

Матвей Цыба, внутренне волнуясь, поведал жене, что свел знакомство с Оверьяном и его дочерью, когда ночевал у них в избе по пути в Брянск.

– Славным угощением попотчевал меня тогда Оверьян, – добавил Матвей Цыба.

– Да уж, – усмехнулся Оверьян, незаметно ткнув боярина в бок, – щедрый стол накрыл я для тебя в ту ночь и вельми мягкое ложе тебе постелил…

– Я ведь щедро расплатился с тобой, друже, – поспешно сказал Матвей Цыба. – Разве нет?

– Конечно, боярин, – промолвил Оверьян. – Все было честь по чести. О чем говорить! Серебро твое я надежно спрятал, нехристи его не нашли. Отложил я эти деньги на приданое моей Бажене. – Оверьян притиснулся поближе к Матвею Цыбе и прошептал ему на ухо: – Не хочу в неволе у татар спину гнуть, подумываю удрать от нехристей в лес вместе с Баженой. Могу и тебя с собой взять, боярин.

– Я в долгу не останусь! – тихо произнес Матвей Цыба, глядя в глаза Оверьяну. – Но… мне бы еще жену и деток из неволи вызволить.

– Это как получится, боярин, – вздохнул Оверьян. – Моя женушка тоже в неволе мыкается, где-то неподалеку, но я ее почему-то нигде не вижу, хотя с другими пленными русичами сталкиваюсь постоянно. Коль подвернется случай для бегства, придется мне спасаться самому и дочь спасать, а с женой своей придется распрощаться навсегда. Тут уж выбирать не приходится. Вот и ты, боярин, мысленно рассуди, кого ты сможешь с собой в побег взять, супругу иль детей. Супруга-то по счастью рядом с тобой в неволе оказалась, а с детками ты разлучен. Опять же смекай, боярин, попытка у нас будет одна-единственная, ежели не сумеем убежать, то мунгалы нас не пощадят.

Матвей Цыба угрюмо покивал головой, сознавая жестокую правоту Оверьяна. Ему предстояло сделать тяжкий выбор: попытаться вырваться из неволи вместе с женой и бросить на произвол судьбы детей. От этих мучительных размышлений у Матвея Цыбы даже сердце разболелось.

Фаина без колебаний заявила мужу, что без детей она в побег не пойдет. «Пусть сгину в неволе татарской, но деток своих не брошу! – сказала отважная женщина. – А ты, голубь мой, спасайся, коль случай подвернется! Ты еще не старый, сможешь новую семью завести».