Лара

1.

Вассалы Лары радостно шумят;

Любой слуга, любой крестьянин рад:

Их граф (никто давно не ждал его)

Вступил под своды замка своего.

Знамёна шелестят, горит камин,

С вассалами пирует господин,

Сияют лица, факелы кругом,

И кубки до краёв полны вином.

А пламя отражённое, дрожа,

Играет в пёстрых стёклах витража.

2.

Вновь Лара во владеньях родовых.

Зачем скитался он в краях чужих?

Он в детстве, потеряв отца и мать,

Был слишком юн, чтоб горе осознать -

Сам над собой хозяином он стал -

О горькое наследство - и узнал

Власть что калечит юные сердца,

Опустошая душу до конца.

Есть к преступленьям тысячи дорог.

Для Лары их закрыть никто не мог.

Был полной властью Лара обличён,

Когда в наставнике нуждался он.

Не проследить запутанных путей,

Где юность шла сквозь лабиринты дней.

Недолго водопад страстей кипел,

Но душу Лары надломить успел.

3.

Он молодым покинул край родной,

Он на прощанье лишь махнул рукой.

След Лары затерялся, и потом

Почти никто не вспоминал о нём.

Где граф? Любой вассал давал ответ:

Отец давно в могиле. Сына нет.

Погиб он, или жив? Молва молчит.

Но даже имя Лары не звучит

В старинных залах, в гулкой тишине.

Его портрет пылится на стене,

Его невесту в жёны взял другой,

Для молодых он попросту чужой,

А старики все померли давно,

И лишь наследнику не всё равно:

Он недоволен, он нетерпелив

И говорит с досадой: Лара жив.

В старинной усыпальнице отцов

Среди гробниц и боевых щитов

Нет одного щита. И тщетно тут

Его готические арки ждут.

4.

Вернулся граф. Но из какой страны

Не знал никто, и все удивлены

Не тем, что Лара вдруг явился, нет,

А тем, что не являлся столько лет.

С ним не было ни воинов, ни слуг,

Лишь юный паж, его скитаний друг,

Чей странный облик выдавал, что он

Из чуждых стран был графом привезён.

Пусть время одинаково идёт

Для тех, кто странствует, для тех, кто ждёт.

Но если нет издалека вестей,

То взмахи крыльев времени слабей.

Все видят Лару. Что же было сном?

Его отъезд, иль возвращенье в дом?

Он жив, в его чертах глубокий след

Тревожной жизни и прошедших лет.

Неукротимым в молодости был,

Но жизнь, как видно, охладила пыл.

О том, что делал он в краях чужих

Нет слухов ни хороших, ни дурных.

Он славу предков поддержать бы мог...

А если в юности бывал жесток,

Так это, вероятно, от того,

Что к наслаждениям влекло его.

А то, что юность унесла с собой,

Легко забудет и простит любой.

5.

Переменился он. Но кто поймёт,

Каким он стал. Однако он не тот,

Каким был прежде. Лишь следы страстей

Морщинами остались меж бровей.

Он горд, но пылкость юная ушла:

Надменен вид, небрежна похвала,

Взгляд холоден, насмешлив и суров.

Чужие мысли ловит он без слов.

Язык таким сарказмом напоён.

Так беспощадно метко жалит он

Как будто жалом мирового зла

Душа смертельно ранена была.

Но было что-то в нём... И тон, и взгляд

О чём-то очень странном говорят,

И пусть ему уж не волнуют кровь

Ни почести, ни слава, ни любовь,

Давно ли это всё бурлило в нём,

Вскипало вулканическим огнём,

И вырваться ещё, казалось, мог

Глубинных чувств таинственный поток.

6.

Ничьих расспросов он не выносил.

Где странствовал, в каких пустынях жил.

Ответ один: он там был одинок,

И даже знать, кто он, никто не мог.

Глаза ответов тоже не дают,

Расспрашивать пажа напрасный труд.

Был неприступен Лара. Все кругом,

Казалось, недостойны знать о нём.

А если кто расспросы продолжал,

Граф хмурился и вовсе замолкал.

7.

Внезапно воротясь, но всем знаком,

Он приглашён был в каждый знатный дом:

Немногие дворяне той страны

Богаты так, как он, и так знатны.

Нередко в их кругу он пировал,

Но ни стремлений их не разделял,

Ни радостей, ни горя потому,

Что безразличны были все ему.

Он чужд всего, что так волнует их:

Желаний мелких и надежд пустых,

Вниманья женщин, ревности слепой,

Кичливости и жадности тупой.

Он сторонился всех. Казалось, он

Магической чертою ограждён.

Он взглядом останавливал одним

Тех, кто развязным быть пытался с ним.

И страха не скрывая своего,

Невольно робкий избегал его.

А кто умней - рад был сказать потом,

Что Лара лучше, чем молва о нём.

8.

И странно: в юности он весь кипел,

Был жаден к жизни, в наслажденьях смел.

Любовь, бои, моря - всё, что даёт

Тень счастья, иль смертельный риск несёт -

Всё Лара испытал и всё постиг:

Он, в крайности кидаясь каждый миг,

Искал забвенья в чувственном аду,

То счастье добывая, то беду.

Он бурным сердцем (что гроза и шквал)

Ничтожные стихии презирал.

Он гордым сердцем возноситься мог

(Что исступлённому всевышний Бог).

Раб крайностей, он жил в цепях страстей,

Как дикость этих снов с души своей

Он сбросить смог? Но вдруг стряхнув свой сон,

Увянувшее сердце проклял он за то, что всё оно перенесло,

За то, что разорваться не смогло.

9.

И если раньше книгою его

Был человек - теперь ни для кого

Не открывая запертых дверей,

Он книгам отдавал немало дней.

Слуг звал нечасто он. И по ночам

Они привыкли к медленным шагам

В пустынной галерее, где висит

Портретов длинный ряд над камнем плит.

Шептались слуги (только чтоб не знал

Никто) там голос дьявольский звучал.

И даже (пусть смеются) там ей-ей

Видали кое-что и пострашней.

Зачем кладёт он череп пред собой

Из гроба взятый грешною рукой.

Тот череп возле старых книг лежит,

Быть может, он их тайны сторожит?

Все ночью спят - так что же господин

Не спит ночами? Он всегда один

И ни гостей, ни музыки... Да, тут

Нечисто что-то, люди не поймут

В чём дело... Может, кто сумел узнать,

Да как ты их заставишь рассказать.

А ведь могли б... Так слуги за столом

Болтали о хозяине своём.

10.

Ночь разбросала в зеркале реки

Лучистых звёзд живые огоньки.

Вода недвижной кажется на вид,

Но словно счастье ускользнуть спешит,

Волшебно отражая свет луны,

Бессмертный свет с небесной вышины.

Могучие дубы на берегах,

А склоны тонут в сказочных цветах,

И мог бы, кажется, любой цветок

Самой Дианы украшать венок.

Река в изгибах берегов течёт,

И серебрится каждый поворот.

"Так тих, так нежен воздух над землёй,

Что не отважился бы призрак злой

В такую ночь в таких местах гулять,

Где царствует покой и благодать" -

Подумал Лара, стоя над рекой,

И молча возвращается домой.

Он красотою этой был смущён

И красоту другую вспомнил он

В иной стране, в иные времена.

Там небо чище и светлей луна,

Там ночь нежней...И сердце, что сейчас...

Нет, нет, но хоть бы буря поднялась -

А этой ночи сказочный покой насмешка злая над его душой.

11.

Он в зал вошёл. В безлюдной тишине

Лишь тень его скользила по стене,

И озарял ночной неверный свет

Портреты тех, кого давно уж нет.

Забыты все их страсти и дела,

И ниши склепа скрыли их тела...

В томах старинных рукописных книг

Отыщется страничка и о них,

Потом историк бранью и хвалой

Снабдит рассказ правдоподобный свой -

Ложь станет правдой... Так он рассуждал

В пустынном зале. Лунный свет сверкал

Сквозь переплёты стёкол расписных,

Сквозь профили молящихся святых.

И так причудливо отражены

На плитах пола под лучом луны,

Они светились, как фантомов рой,

Как проявленья жизни неземной.

А Лара, с колыхавшимся пером,

С кудрями чёрными над бледным лбом

И сам на страшный призрак походил.

.................................................

12.

Глухая полночь. Слабый огонёк

Сквозь мрак ночной едва пробиться мог.

В покоях Лары тишина, и вдруг

Раздался где-то приглушённый звук,

Невнятный стон, тревожный голос, крик,

И вопль ужасный слуха слуг достиг.

Всё смолкло. Слуги, подавляя страх,

Кто со свечой, кто с факелом в руках

Бегут, мечи хватая второпях.

13.

Как мрамор, на котором он лежал,

Как лучи луны, что на лице играл,

Был бледен граф. И рядом с ним в углу

Меч полуобнажённый на полу.

Какой же сверхъестественный испуг

Оружье выбил из железных рук?

Недвижен Лара, брови сведены,

И вызов, и гроза воплощены

В лице застывшем. На его губах

С угрозой яростной смешался страх,

Отчаянье, проклятье гордеца,

И в мёртвой маске бледного лица

Сквозь лёд бесчувственного сна

Отвага гладиатора видна.

Вот подняли его, несут. И вдруг

Он глубоко вздохнул и что-то вслух

Пробормотал, в бескровной коже щёк

Затеплился румянца огонёк.

И веки дрогнули. Блуждает взгляд.

Он что-то говорит, слова звучат

Отчётливо на языке чужом

И непонятны никому кругом.

А тот, кто должен был их смысл понять

Не слышал и не мог их услыхать.

14.

Паж подошёл. Он смысл тех слов постиг,

Но всем понятно стало в тот же миг

По искажённому лицу его,

Что им не объяснит он ничего.

Казалось. Паж ничуть не удивлён,

И низко наклонясь над Ларой, он

На том же языке заговорил,

Как будто для него язык тот был

Родным. Так ласково звучал ответ,

Что Лара смог бы отогнать свой бред,

Будь только бредом всё, что сталось с ним -

Нет, бред с таким мученьем не сравним.

15.

Что ж это было? Явь иль страшный сон?

Но даже если помнил это он,

Всё утаил, и лишь настал рассвет

Он снова бодр, и ни намёка нет

На ужас ночи. Вновь шаги верны.

Ни поп ему, ни лекарь не нужны,

Ни стал он ни задумчивей, чем был,

Ни веселей, а время проводил

По-прежнему, и если час ночной

Его обуревал глухой тоской,

То он легко скрывал её от слуг,

Но слуги не могли забыть испуг,

И не противясь страху своему,

Боялись в зал входить по одному,

Вдвоём едва решались. Их теперь

Пугало всё. И скрипнувшая дверь,

И взлёт нетопыря в углу глухом,

И полосы тумана за окном,

И свет луны, дробящийся в окне,

И шорох гобеленов на стене,

И тени от готических столбов,

И даже эхо собственных шагов,

Всё жутким становилось в час ночной,

Едва сгущался сумрак над стеной.

16.

Напрасный страх. Всё, что стряслось тогда

Не повторилось больше никогда.

Забыл ли вправду Лара всё, как сон,

А может, только притворялся он,

И удивленье слуг сильней, чем страх:

Ни в жестах Лары, ни в его глазах,

Ничто-ничто не говорит о том,

Что страшный бред ещё гнездится в нём.

Да было ли всё это? Или сон,

Что бормотал слова чужие он,

Что поднял всех той ночью дикий крик,

Что сердце Лары замерло на миг?

Но разве не его ужасный взгляд...

Как? Он забыл, а все ещё дрожат?

А может быть, молчанье говорит,

Что память глубже слов, что в сердце скрыт

Неизгладимый ужас, а видны

Лишь следствия причин, что столько темны.

Видны? Нет, с ним не так, и внешний страх

Он тоже скрыл: есть мысли, что в словах

Н выразить - пока душа жива,

Мысль душит нерождённые слова.

17.

Он непонятной личностью своей

И привлекал, и отвращал людей.

Но имя Лары поминал любой,

Кто с порицанием, кто с похвалой.

Ведь даже тем, что о себе молчал

Досужим толкам пищу он давал.

Кем был он где-то? Знатен род его,

И он вошёл в их круг. Но у кого

Спросить о нём, кто сможет дать ответ?

Он человеконенавистник? Нет.

С весёлыми он весел, но порой

Казался смех его насмешкой злой

Скользнувшей по губам, но хоть бы раз

Смех заиграл в зрачках суровых глаз.

В них иногда светилась доброта.

Как видно. Не совсем душа пуста,

Но вдруг, боясь раскрыться, он смолкал

На полуслове, словно упрекал

И презирал себя за тот порыв,

Когда хотел, о гордости забыв,

Рассеять опасенья у того,

Кто не решался уважать его.

Став своего же сердца палачом,

Уничтожал всю нежность Лара в нём,

И только ненависти научил

Себя за то, что прежде так любил.

18.

Так презирал он всех и всё подряд,

Как будто бы прошел сквозь самый ад,

Как будто в бренном мире гостем был,

Бездомный дух, лишенный мощных крыл!

В мир мрачных впечатлений погружен,

Опасностей искал повсюду он,

Случайно (и напрасно!) уцелел -

То рад был этому, то вдруг жалел...

Любить способный больше, чем любой,

Рожденный нашей грешною землёй,

В мечтах о лучшем - истину саму

Он обогнал... Но зрелому уму

Пора платить за то, что столько сил

Он в юности на призрак погубил,

И пламя титанических страстей

Сжигало вехи всех его путей.

В жестоких грозах внутренних тревог

Он чувства лучшие сберечь не мог,

Но не хотел понять свою вину:

Он лишь природу упрекал одну,

Считая камнем на душе своей

Плоть, что достойна лишь кормить червей.

И перепутав зло с добном в себе,

Свою он волю приравнял к судьбе!

От эгоизма общего далёк,

Всё уступить другим легко он мог,

Но в этот миг руководили им

Не долг, не сострадание к другим,

Он рад был своенравной мысли той,

Что сделать т а к не мог никто другой!

Но та же мысль могла его толкнуть

В иной момент и на преступный путь:

Коль мысль такая превратилась в страсть -

То всё равно взлететь или упасть,

Добрее добрых быть иль злее злых,

Чтоб только отличаться от других.

Но разум был как лёд. Недаром он

Вдали от мира поместил свой трон

И сверху наблюдал, как жизнь течёт -

Ах, если бы и кровь была как лёд!

И горем не горела бы она,

Всегда б текла ровна и холодна.

Но Лара шёл с людьми, путём людским,

В словах, в делах подобен был другим,

Не нарушал обычаев ни в чём:

Он сердцем был безумен, не умом,

И редко позволял себе сказать,

То, что могло кого-то раздражать.

19.

Со всеми ровен, холоден ко всем,

Сам душу не раскрыв ни перед кем,

Он знал искусство, данное судьбой,

Запечатлеться в памяти чужой.

Внушал он не любовь, не гнев, не страх,

А то, чего не выразить в словах.

Но кто с ним хоть немного был знаком,

Тот постоянно вспоминал о нём.

Слова, небрежно брошенные им,

Навек врезались в память всем другим,

И волею неведомо какой

Мгновенно проникал он в ум чужой,

И словно призрак поселялся там...

Теперь о нём нельзя не думать вам:

Враждебно, дружелюбно, всё равно!

Всё ваше существо подчинено.

Для вас его душа - сплошная тьма,

И не понять, в чём власть его ума,

И вы не в силах дать себе отчёт,

Какая сила вас к нему влечёт -

Но эту цепь никто не мог порвать:

Не позволял себя он забывать.

20.

Был праздник в замке Ото. Как всегда

Весь цвет округи съехался туда.

Среди други и Лара приглашён:

Он знатен, гость желанный в замке он.

Огнями блещет пиршественный зал,

Под сводами гремит беспечный бал,

Кружит в весёлом танце красота,

И грация с гармонией слита,

И души, словно руки, сплетены,

И лица изнутри озарены,

И старость улыбается светлей,

Припомнив беззаботность юных дней,

А юность ловит счастье всей душой,

Забыв на миг о бренности земной.

21.

И Ларе, если взгляд его не лгал,

Понравился весёлый шумный бал.

К пилону прислонившись, граф следил

За танцем, полным юности и сил,

В раздумье провожал глазами он

Красавиц, что мелькали меж колонн,

И, видимо, не замечал того,

Что чей-то взгляд преследует его.

(Он не стерпел бы дерзости такой)

Но вдруг он обернулся. Тот чужой

Смотрел в упор - зловещий мрачный вид,

За Ларой неотсутпно он следит...

И взгляды встретились. Допрос в одном,

Другой зажёгся бешеным огнём

Тревожных подозрений, словно страх

У Лары промелькнул в стальных глазах.

А незнакомец был суров и нем,

И взгляд его не понят был никем.

22.

"Он! - крикнул незнакомец, - это он!"

И сразу, словно эхом повторён,

Был этот крик. "Кто - он?" - шептал весь зал.

Но наконец и Лара услыхал

Слова, которые во всех сердцах

Посеяли какой-то смутный страх.

Но граф не дрогнул и не побледнел,

Примолкший зал спокойно оглядел,

И незаметным напряженьем сил

В глазах блеск удивленья погасил.

А тот, чужой, насмешливо сказал:

"Он - здесь? Зачем? Как он сюда попал?"

23.

Вопрос был слишком дерзким для того,

Чтоб Лара не ответил на него.

Слегка нахмурясь, повернулся он,

И холодно в ответ на резкий тон

Сказал: "Я - Лара. Если здесь твоё

Известно имя так же, как моё,

Поверь, что у меня причины нет

Не дать по-рыцарски тебе ответ.

Я - Лара. Можешь мне задать любой

Вопрос. Вот я без маски пред тобой.

"Любой вопрос? Подумай, не спеши:

Что прячешь ты на самом дне души?

Ты и меня не узнаёшь? Она...

Иль, может, память зря тебе дана?

Долг памяти о ней не оплатить!

Нет, вечность не даёт тебе забыть!"

Не узнавая, на него смотрел

Граф Лара (или показать хотел,

Что вовсе не знаком он с пришлецом)

И отошёл с презрительным лицом.

Но незнакомец вдруг взмахнул рукой:

"Хоть слово! Слышишь? Требую - постой,

Ответь тому, кому бы равным мог

Ты быть, когда бы честь свою сберёг.

Но ты всё тот же... ну, не хмурься, граф,

И правду докажи, коль я не прав,

Ведь ты всё тот же... с прежнею душой

Надменной, и с твоей усмешкой злой,

Не ты ли, чьи дела... "Кто б ни был я,

Но слушать не желаю. Речь твоя -

Вздор, клевета. А я к ней не привык.

Пускай другим досужий твой язык

Доскажет сказку, начатую тут,

Они её, пожалуй, не прервут.

А Ото я благодарю вдвойне:

Его учтивый гость приятен мне".

Пришлось хозяину меж ними встать:

"Войной словесной праздник омрачать?

Зачем? Каков бы ни был спор у вас,

Решать его не здесь и не сейчас!

А если к графу Ларе дело есть

У Эзелина - рыцарская честь

Велит, чтоб завтра встретились вы с ним

Здесь, или где угодно вам двоим.

Поверь, что Эзелин мне не чужой,

Хоть долго не был он в стране родной,

Ручаюсь за него перед тобой.

Ручаюсь и за Лару в свой черёд:

Не опозорит он высокий род,

И как законы рыцарства велят,

Долг чести он исполнить будет рад".

"Пусть будет завтра - прозвучал ответ -

Увидят все, кто прав из нас, кто нет.

Здесь завтра с графом Ларой встречусь я,

Тому порукой меч и жизнь моя.

Всё слов моих правдивость подвтердит,

Иль пусть блаженства Бог меня лишит!"

Что ж Лара? Или он не замечал,

Что только на него глядел весь зал?

Он так рассеянно смотрел кругом,

Как будто говорили не о нём,

Блуждал его отсутствующий взгляд

И память уводил назад, назад...

В таком презренье ко всему видна

Воспоминаний тяжких глубина.

24.

"Да, завтра, завтра" - больше ничего

Он не ответил, и в глазах его

Ни вспышки гнева, ни следа страстей,

Но в тихом голосе ещё сильней

Заметна твёрдость овладела им,

Решимость, непонятная другим.

Он плащ схватил и, покидая зал,

Улыбкой Эзелину отвечал,

Хоть хмурых глаз недобрый огонёк

Испепелил бы Лару, если б мог:

Ведь не беспечный смех в улыбке был,

Не гордость, что прикрыла гневный пыл,

В такой улыбке можно затаить

Желанье всё стерпеть, иль всё свершить.

Желанье ли добра в улыбке той,

Или отчаянье вины былой?

Но различить их не удастся вам

По взгляду, жесту или по словам.

В поступках лишь одних заключена

Та истина, что смертным не видна.

25.

Граф обернулся и пажа позвал.

Тот Лару с полуслова понимал:

Ведь он единственный был с графом в той

Стране, где светятся сердца звездой,

Для Лары он покинул край отцов,

Не по годам серьёзен и суров,

Он верностью всех слуг превосходил,

Был молчалив, как тот, кому служил,

Хоть знал он новой родины язык,

На нём не разговаривал, но вмиг

Он оживлялся, если слышал вдруг

Из уст хозяина знакомый звук

Родимой речи. Просыпалась в нём,

Как эхо в скалах, память о былом,

О доме предков, обо всех кого

Оставил он для Лары одного...

Что ж странного, что родины лишён,

Так редко с графом расставался он.

26.

Был строен паж, и смуглое чело

Следы родного солнца сберегло,

Но всё-таки сквозь кожу нежных щёк

Проглядывал румянца огонёк,

Да, это был румянец, но не тот,

Что все оттенки чувства выдаёт:

Он был как вспышка лихорадки злой,

Как яркий всплеск тревог души больной,

И чёрных молний блеском неземным

Искрился взор. Но в спор вступая с ним,

Смягчала бахрома густых ресниц

Блистание неистовых зарниц!

И гордость в них была тоски сильней,

Иль это горе пряталось за ней?

Но если это горе, то оно

Ни с кем из смертных не разделено.

Пажей забавы и проделки их

Его не занимали ни на миг.

На Лару взор недвижный устремив,

Молчал он, словно обо всём забыв.

Без Лары замыкался он совсем,

Мрачнел, не разговаривал ни с кем.

Бродил в лесу подолгу над ручьём,

Сидел, читал на языке чужом...

Он сходен был с хозяином своим

И не стремился к радостям людским.

От жизни он не принял ничего,

Лишь горький дар рожденья своего.

27.

И если он кого-нибудь любил -

Так только Лару. Но всегда хранил

Молчанье, всё исполнить был готов,

Желания угадывал без слов,

Он был усердней всех наёмных слуг,

Но гордый и высокомерный дух

Заметен был во всём, что делал он:

Казалось он приказывать рождён,

Казалось платой он пренебрегал,

Служил лишь потому, что так желал.

Что должен был он делать? Меч подать,

Настроить лютню, стремя подержать,

Или читать с хозяином вдвоём

Страницы книг на языке чужом.

Всегда от слуг держался в стороне:

Он не хотел быть с ними наравне,

Он сдержанностью удивлял своей,

Он не имел и не искал друзей,

Не стал бы снисходить ни до кого:

Он признавал лишь Лару одного.

Казалось, эти руки никогда

Не знали тягот грубого труда.

Любой, увидев нежность этих щёк,

Его принять за женщину бы мог,

Когда бы не его мужской наряд,

Да странный, не по-женски дикий взгляд,

Не проявлял он пылкости ни в чём,

Но всё-таки угадывался в нём

Характер необузданный, как зной,

Пылающий в его стране родной.

Он звался Калед, но едва ли он

Был с этим странным именем рождён.

Все замечали - кто б его не звал,

Он даже откликаться забывал,

И только на второй, на третий раз

Вдруг вспоминал... но вскакивал тотчас

На голос Лары... о, на этот зов

Он рвался мигом, пробудясь от снов.

28.

Презрительно оглядывая зал,

Паж за возникшей ссорой наблюдал.

Возбуждена была толпа гостей:

Так поразил их выдержкой своей

Суровый Лара. Как он только мог,

Стерпеть столь оскорбительный намёк?

Всё это слышит Калед и молчит.

Бледнеют губы, а лицо горит.

Сверкнув на лбу росою ледяной,

Боль сердца щёки обожгла волной.

И тяжкая тоска сдавила грудь,

И от мельканья мыслей не вздохнуть.

Бывает мысль, которую вполне

Осуществляем мы лишь в полусне.

Что б ни подумал паж, но губы сжав,

Он весь дрожал: он наблюдал, как граф

Спокойно Эзелина миновал,

С улыбкой покидая смолкший зал.

И содрогнулся Калед, сам не свой:

Немало он прочёл в улыбке той.

И верно память отыскала в ней

То, что осталось тайной для гостей.

Дверь отворилась, выпустив двоих,

И зал, казалось, опустел без них.

Так ссорой были все потрясены,

Так взоры были все устремлены

На Лару, что лишь дверь он распахнул,

И ветер в свете факелов качнул

Двойную тень - всем стало вдруг легко,

Как будто бы отпрянул далеко

Кошмарный сон, в котором правды нет...

Но явь была ужаснее, чем бред.

Они ушли. Остался Эзелин.

Он мрачно у стены стоял один,

А через час и он ушёл домой,

Хозяину в дверях махнув рукой.

29.

Пир отшумел. Все, встав из-за стола,

Расходятся. И полночь повела

Толпу гостей усталых на покой.

Сон овладел весельем и тоской.

Так человек, борьбою утомлён,

С блаженством уплывает в долгий сон,

Где меркнет и надежд неверный свет,

И пыл тщеславия, и злобный бред:

Крылом забвенья жизнь осенена,

Как будто заглянула в гроб она.

И если не гробницей - как назвать

Ночной приют, спокойную кровать,

Где добродетель и порок равны

И в сон беспомощный погружены?

Всё радо бессознательно вздохнуть:

Ведь утром вновь страх смерти сдавит грудь,

Пусть каждый день и труден, и суров,

Страшит людей последний сон без снов.