Лёд и пламя

Глава 14

Наконец, после недолговременной радости от встречи с бойцами 44-й дивизии, появился командир наступающей роты. Он наорал на обступивших нас бойцов и приказал немедленно продолжать наступление. Когда окоп очистился, спрыгнул к нам и сам бросился обниматься. После взаимных похлопываний, он немного отстранился и представился. В ответ я тоже назвал свою фамилию, звание и должность. Старлей всё это нетерпеливо выслушал, а потом неожиданно опять бросился обниматься. При этом он едва слышно повторял:

— Господи! Неужели, мы всё-таки пробились к нашим! Не зря я ночью так молился! Нет, к чёртям собачьим этот атеизм, если попаду домой, обязательно пойду в церковь и поставлю свечку. Эх! Сколько ребят не дожило до этого момента!

Вскоре прибыли и чины повыше. В окоп запрыгнули командир и политрук батальона. Пришлось по новой представляться, обниматься и докладывать о месте дислокации основных сил нашей дивизии. Этим командирам я уже более подробно доложил о действиях наших рот, а так же рассказал о нашем рейде на бронетранспортёре на позиции финнов.

Батальонному начальству ужасно захотелось посмотреть на этот легендарный броневик. За короткое время нашей операции он успел стать легендой даже у них, так как в бинокли они видели эпизоды этого героического, поистине Чкаловского наскока на финнов. Поэтому и начали досрочно атаку. Наш бой видели и более высокие чины. На НП батальона перед самой главной для дивизии атакой собралось командование полка и всей дивизии. Первоначально наступление планировали на двенадцать часов дня. К этому времени должны были стянуть к данной линии обороны финнов все оставшиеся наши боеспособные части.

Все понимали, что предстоящая атака – это последнее, на что способна обескровленная 44-я дивизия. Поэтому сюда и съехалось всё командование. А в настоящее время, командовал остатками дивизии, один из командиров полков. Официальный командир дивизии комбриг Виноградов, вместе с начальником штаба Волковым, уже давно находились в тылу 7-й армии, и наверное попивали горячий чай с плюшками. Этот горе-комдив, можно сказать, бросил, рассечённую финнами на шесть частей, свою дивизию. Хотя, например командир, окружённой ранее 163-й дивизии, полковник Зеленцов, смог под прикрытием арьергарда, по льду озера Киалаярки, вывести остатки своих подчинённых к Советской границе. Все эти сведения, давно бродили на уровне слухов в нашей армии. И вот старлей из 44-й дивизии, подтвердил один из них – то, что Виноградов командует дивизией из тыла 7-й армии по радиосвязи.

Когда появился наш бронетранспортёр, готовым к атаке оказался только один сводный батальон. Фактический командир дивизии как-то прочувствовал, что, наконец, появился реальный вариант для прорыва обороны финнов. Он-то и отдал приказ к началу боя одним батальоном безо всякой поддержки артиллерией. И это несмотря даже на то, что такими силами уже не раз пытались прогрызть неприступную линию обороны, но неизменно получали по зубам от буквально зарывшихся в землю финнов. Полковник, наверное, понимал, что собранные со всей дивизии три батальона, без хорошей артподготовки всё равно не смогут преодолеть этот рубеж обороны. Снарядов в дивизии практически не осталось, а собранные им люди были истощены и совершенно измученны долгими ночёвками на морозе.

Всё это мне по секрету на ухо рассказал бодро шагающий рядом со мной старлей, когда мы по просьбе батальонного начальства направились к нашему бронетранспортёру. Когда уже подходили к концу траншеи, он произнёс:

— Знаешь, Черкасов, батальонный и политрук не зря к вашему металлолому направились. Наверняка, как только поутихнет стрельба, к бронетранспортёру пожалуют командиры полка и дивизии. Так что, готовься, парень, предстать перед начальственными очами. Причешись, подтянись, ну, в общем, сам знаешь, что делать.

Сказав это, он сам же и захохотал. Я тоже хмыкнул и ответил:

— А мне, Васёк, по барабану твоё начальство, у меня своего хватает. Ты лучше сам, вон, снегом оботрись, а то вид у тебя, прямо скажем, не молодецкий. Видно, что совсем уже достала тебя эта кочевая жизнь, и держишься ты из последних сил. А на глаза начальства надо появиться бодрым и довольным судьбой, которая подарила тебе таких командиров.

На старлея моё дружеское подкалывание произвело надлежащее впечатление. Он приостановился, сгрёб охапку чистого снега и ожесточённо, с уханьем стал растирать им лицо. Потом догнал меня и всё-таки, прямо перед тем, как мы вылезли из окопа, успел-таки вставить своё последнее слово:

— Юр, ты тоже оботрись, а то у самого глаза красные, как у вурдалака. Наверняка же, тоже несколько суток не спал. Видать у вас начальство такое же беспокойное, как и у нас. И въезжают в свой командирский рай на таких вот рабочих лошадках, как мы с тобой.

Когда мы выбрались из окопа, стрельба уже практически закончилась. Только вдалеке иногда раздавались отдельные винтовочные выстрелы. Это красноармейцы 44-й дивизии палили вслед отступающим финским частям. Да, именно так – финны уходили с этой линии обороны. Я бы даже сказал, улепётывали, в панике побросав всё тяжёлое вооружение. Я с огорчением увидел, что чухонцев даже никто и не преследовал. Так, редкие выстрелы вслед, вот и вся погоня! Это говорило о крайнем утомлении бойцов 44-й дивизии. На последнюю атаку они отдали все свои силы.

Добравшись до бронетранспортёра, я первым делом залез в кабину. Там я оставил весь свой золотой запас – американские сигареты. Когда снаряд попал в двигатель, у меня всё, не относящееся к выживанию, вылетело из головы. Сильная потребность покурить возникла только после того, когда в окоп ввалился старлей. Стрелять курево у окруженцев было очень неловко, а тут ещё появилось батальонное начальство, и стало совсем не до табака. Хотя, когда я шёл к бронетранспортёру, то с вожделением думал об оставленных в нём сигаретах. Ещё я представлял, какой произведу фурор, если начну угощать этими сигаретами представителей 44-й дивизии. Так оно и вышло, я просто купался в лучах всеобщего восторга, когда предлагал им испробовать эти буржуйские изыски. Сигарету взял даже командир батальона, хотя по тому, как он ей задымил, было видно, что курением он просто балуется.

Так мы стояли, курили и болтали минут десять. Чувствовалось, что батальонное начальство кого-то ожидает. Наконец показались две санные упряжки, двигающиеся к нам. По сильно напрягшемуся командиру батальона, я понял, что предположение старлея было верным – к нам прибывает большое начальство. Через пять минут около нашего бронетранспортёра стало очень людно, а мне пришлось ещё раз докладывать обо всём произошедшем, но уже командиру 44-й дивизии. Потом, как уже и повелось, меня начали тискать в объятиях и даже целовать.

Как только эта церемония закончилась, я, вытянувшись по стойке смирно попросил:

— Товарищ полковник, разрешите, с вверенными мне красноармейцами отбыть в расположение своей дивизии. Нужно доложить моему командованию о соединении с вашей дивизией.

Потом, уже менее официальным тоном и намного тише, продолжил:

— Товарищ комдив, а можно попросить, чтобы нам выделили лыжи, а то добираться до деревни довольно далеко, и это может занять много времени.

Полковник усмехнулся, хлопнул меня рукой по плечу и ответил:

— Ну, ты, старлей и скромняга! Какие, к чёрту, лыжи, мы должны тебя и твоих ребят до деревни отнести на руках. Так что, не скромничай, и глаза не потупляй. Довезём мы вас до деревни, поедете, как раньше дворяне ездили – на удобных санях. И начштаба мой с вами поедет, будем с вашим штабом полный контакт налаживать. Так что, можешь звать своих бойцов и рассаживаться по этим двум саням.

Я козырнул и собрался уже отойти в сторону, но полковник неожиданно опять меня обнял и негромко, так чтобы слышал только я, сказал:

— Спасибо тебе, сынок, не забуду я этого! Лично буду ходатайствовать перед командиром твоей дивизии, да и в штабе армии, чтобы тебя достойно наградили.

После этих слов, он легонько подтолкнул меня к саням, а сам повернулся и стал беседовать со своими подчинёнными.

Я, подойдя к группе своих красноармейцев, стоящих немного в отдалении, сообщил им приятную новость:

— Мужики, радуйтесь! Поедем к себе, как короли на командирских санях с мягкими сиденьями. Если бы сверху ещё набросили верблюжье одеяло, то вообще – кайф, всю жизнь бы так передвигался.

Это сообщение очень порадовало моих ребят. Всё-таки, они были на ногах уже почти двое суток. Буквально через пять минут мы уже рассаживались по саням. ВРИО начальника штаба 44-й дивизии уже сидел в переднем экипаже, с ним был и его адъютант. К ним-то я, вместе с Шерханом и присоседился, остальные ребята направились к другим саням. Как только все расселись, кучер дёрнул за вожжи, и лошади тронулись.

В посёлок мы въехали минут через пятнадцать, выстрелов там уже не было, а вдоль проезжаемых улиц сновали красноармейцы. Местных жителей было невидно. Лица красноармейцев мне были незнакомы. Остановив одну из групп, во главе с лейтенантом, я поинтересовался, кто они, и где находится ближайший штаб. На моё счастье, это оказались бойцы из третьей роты нашего батальона. А лейтенант неоднократно меня видел, поэтому никаких подозрений наши сани не вызвали. Смотря на меня с каким-то восторженным обожанием, этот молоденький лейтенант подробно объяснил нам, как добраться до штабов.

Оказывается, в посёлок уже подтянулись все батальоны, и даже штаб полка. Все финны, которые уцелели после нашего рейда – разбежались, когда начали подходить другие части. Эта безумная атака наших двух рот на деревню уже обросла легендами. А я для красноармейцев и младших командиров нашего полка, превратился прямо в какого-то идола. Конечно этот восторг, в глазах лейтенанта и хвалебные речи о действиях наших рот, грели душу, но меня больше беспокоило отношение старших командиров к моим самовольным действиям. Всё-таки, наши действия во время этого рейда больше походили, прямо сказать, на самую настоящую партизанщину, и никакого согласия командования на его проведение у меня не было. Скажу больше – чтобы мне не помешали, я специально задерживал донесения в батальон. И вообще, нарушил кучу уставов. Единственное, чем я себя успокаивал, когда мы ехали в штаб, это то, что победителей не судят.

По сообщению встреченного лейтенанта, наш комбат вместе с Пителиным сейчас находились в штабе полка. Там шло какое-то совещание. Вот я и направил наши санные экипажи в сторону штаба полка. Он расположился совсем недалеко от сожженной нами кирхи, в доме какого-то местного богатея. В этом же доме, на первом этаже находился продуктовый магазинчик.

Добравшись до этого дома, я, вместе с представителем 44-й дивизии направился в штаб. Своих ребят, я отправил на отдых в место расположения роты. Рассудив, что красноармейцы вряд ли будут нужны на предстоящем командирском совещании. Моя рота располагалась в блиндажах, захваченного нами блокпоста. Об этом мне рассказал всё тот же лейтенант.

Адъютант нашего комполка, встретил меня с распростёртыми объятиями и тут же провёл в комнату, где собрались командиры батальонов, их начальники штабов и политруки. Помещение торгового зала магазина было довольно большое. Все прилавки, полки и другая мебель были отодвинуты к стене. Посередине этого зала стояли только сдвинутые вместе столы и множество стульев. Половина из них была занята командирами, остальные стояли пустые и использовались как вешалки для верхней одежды.

Войдя, я, строевым шагом, смешно шлёпая валенками по деревянному полу, подошёл к комполка и громко отрапортовал. Потом представил начальника штаба 44-й дивизии. Удивлению присутствующих не было предела. Ещё бы, ведь это совещание было созвано именно для решения вопроса о дальнейших действиях по пробитию коридора к 44-й дивизии. Как раз перед этим командир второго батальона жаловался на нехватку боеприпасов и неимоверную усталость людей. И что с такими силами невозможно пробиться к 44-й дивизии, что финны очень сильны, и нужно дождаться подкрепления, чтобы организовать штурм укрепрайона. И вдруг на это серьёзное совещание врывается какой-то ротный и заявляет, что всё уже сделано, коридор пробит, грозные финны разбежались. И послать его куда подальше, или проигнорировать, невозможно. Вместе с ним прибыл сам начальник штаба окружённой 44-й дивизии. Одним словом, ввёл я присутствующих в полную прострацию, а командир второго батальона весь раскраснелся, пряча глаза, короче – обтекал.

После минутного молчания все разом загалдели, некоторые даже подскочили со своих мест и пытались толкнуть речь. Весь этот шум перекрыл мощный рык командира полка:

— Молчать! Совещание закончено, всем следовать в свои батальоны. Черкасов, ты там снаружи подожди, пока я переговорю с начштаба 44-й дивизии.

Буквально в несколько минут весь зал опустел. Все, не одевая, похватали со стульев свою верхнюю одежду и поспешили покинуть это помещение. Я на улице оказался первым, мне же не надо было заботиться о своей верхней одежде, она и так была на мне. Следом за мной вылетел Сипович, он, даже не застёгивая свой полушубок, сразу же бросился ко мне обниматься. Потом, по мере выхода из штаба, меня каждый норовил потискать и похлопать по плечам. Даже командир второго батальона, и тот с большим чувством и от души меня поздравлял. Меня такая физическая обработки здоровыми мужиками уже порядком утомила, я стоял среди этих людей и еле лепетал о наших действиях по освобождению деревни и рейде на трофейном бронетранспортёре. Окружившие меня командиры буквально вынудили с подробностями рассказать о наших геройствах. По настоящему геройскими действия наших рот представали только тогда, когда подавали свои реплики Сипович и адъютант полковника из 44-й дивизии. Сипович всё время меня нахваливал, как бы говоря – вот видите, какие командиры рот в моём батальоне. А лейтенант из 44-й дивизии, так тот просто пел дифирамбы о нашем лихом рейде на бронетранспортёре, и сколько финнов мы там покрошили.

Минут через тридцать вышел адъютант командира полка и вызвал меня к нашему майору. Как только я зашёл, опять был обласкан начальством. Майор сразу же, как только меня увидел, воскликнул:

— Молодец, Черкасов, отлично выполнил все приказы. Теперь можешь, делать дырку в гимнастёрке, буду тебя представлять к ордену Боевого Красного Знамени. Думаю, тебе его дадут, командование 44-й дивизии тоже посодействует этому. Я бы представил тебя за эту деревню к Герою, но, сам понимаешь, этого вряд ли допустят. Вся наша армия в трудном положении, а официально, никаких окружённых дивизий не было. Ты понял?

Я вытянулся и гаркнул:

— Так точно!

Майор благосклонно хмыкнул и, обращаясь уже к начштаба 44-й дивизии, продолжил:

— Вот видите, какие в моём полку орлы. Прикажешь, и они коридор хоть до самого Хельсинки прорубят. Да и красноармейцы под стать своим командирам.

В этот момент в разговор вступил наш комиссар полка, он до этого сидел за дальним столом и, молча, меня разглядывал. Посчитав, наверное, что пора и ему сказать своё веское слово, он несколько напыщенно произнёс:

— Я думаю, Черкасов достоин вступления в партию даже раньше, чем положено по кандидатскому стажу. По крайней мере, я порекомендую партийной организации батальона это сделать. К тому же, геройски погибший политрук батальона, с самой лучшей стороны характеризовал Черкасова. Каневский хорошо знал старшего лейтенанта и не зря дал ему одну из рекомендаций для вступления в партию большевиков. Думаю, на примере таких товарищей, как Черкасов и нужно воспитывать прибывающее пополнение. Дисциплинированность и преданность делу Ленина-Сталина, вот основные его черты. Я полностью поддерживаю предложение командира полка о представлении товарища Черкасова к ордену Боевого Красного Знамени.

Слова комиссара, как бальзам, лились на мою душу. Наконец-то я обрёл спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Я всё-таки получил индульгенцию за прошлые самовольные действия, и вся эта партизанская история получила одобрение со стороны партии. И теперь уже никакой чинуша не посмеет совать свой нос в мои дела и раскапывать историю моих прежних поступков. Даже такой зануда и страстный любитель уставов, как капитан Пителин, не будет мне постоянно капать на мозги, перечисляя при этом, сколько же уставов я нарушил. Моя ставка на то, что победителей не судят, полностью сработала.

Как только я понял, что моя дальнейшая карьера находится в полной безопасности, всё моё жуткое напряжение и волнение пропало. Из меня как будто вынули стержень, и я почувствовал страшную слабость в ногах. Было ощущение того, что вся накопившаяся за последнее время усталость, усугублённая бессонницей, внезапно навалилась на меня, полностью лишив сил. Кислорода в лёгких сразу перестало хватать и ужасно захотелось зевнуть в полный рот. Чтобы совсем не потерять самообладания, я не заметно для окружающих попытался сильно ущипнуть себя. Несмотря на ощущения боли и выступившие слёзы, я продолжал стоять по стойке смирно.

Наверное, мой вид, всё-таки был не совсем молодецкий и изрядно выбивался из роли, которую нужно было играть. Особенно перед представителем чужой дивизии. И командир нашего полка, наконец, сжалился. Подойдя ко мне, он меня обнял, потом, слегка подталкивая меня рукой на выход, и сказал:

— Ладно, Черкасов, иди, отдыхай. Чувствуется, нелегко тебе дались прошедшие сутки. Хотел я тебя оставить ожидать приезда нашего командира дивизии. Думал, что ты сам доложишь о проведённой тобой операции, но, чувствую, что ты только оконфузишься. Да! Не твоё это! Тебе проще в атаку сходить, чем, не зевая, доложить о ней своему командованию.

Я опять вытянулся, козырнул, развернулся и, нелепо шаркая ногами, вышел из зала. На улице стояли, ожидая меня, Сипович и Пителин. Заплетающимся языком я доложил им о прошедшей аудиенции и то, что командир полка отпустил меня отдыхать.

Услышав информацию о том, что скоро в полк прибудет командир дивизии, Сипович тут же принял решение остаться в штабе, а мне он предложил:

— Черкасов, можешь двигать в расположение своей роты и прилечь соснуть там минуток шестьсот. Обещаю, всё это время тебя не трогать. Придётся перед начальством мне принять весь огонь на себя.

Потом, повернувшись к капитану Пителину, он распорядился:

— Михалыч, ты, на всякий случай, будь в нашем штабе в полной боевой готовности. Вдруг комдив решит заехать к нам. Старшему лейтенанту выдели сани, чтобы он в целости добрался до расположения роты. Потом эти сани возвращай обратно к штабу полка, я пока побуду здесь, нужно ещё порешать кое-какие вопросы. Понял?

Пителин согласно кивнул головой. После этого мы с начштаба направились к стоящим неподалёку батальонным саням.

Борис Михайлович лично сопроводил меня до бывшего блокпоста, где теперь располагалась наша рота. По пути я как мог подробно доложил ему о нашем рейде. Никаких упрёков в самоуправстве и нарушении уставов я не услышал. Было только внимание и искреннее сожаление о погибших товарищах. Я даже удивился – как этот сухарь и служака сумел прочувствовать ту обстановку, в которой я очутился после уничтожения засады шюцкоровцев. Он всё понял и даже сейчас в разговоре одобрил все, принятые мной решения.

Наша беседа продолжалась даже тогда, когда мы уже доехали до блокпоста и остановились неподалёку от моей теплушки. Метрах в десяти от неё ходил часовой. Я его узнал, это был один из подчинённых нашего старшины. Минут через семь после того, как мы остановились, из ближайшей землянки выбрался Шапиро. Не одевая лыж, проваливаясь по колено в снег, он направился к нашим саням. Его приближение и послужило сигналом к прекращению нашей беседы. Напоследок Пителин мне сказал:

— Молодец, Юра, я горжусь тобой! Похоже, ты становишься настоящим командиром – инициативным и предусмотрительным, при этом не гнушаешься искренне общаться с подчиненными. Чувствуется, что они пойдут за тобой хоть на край света, и ты их не предашь и не подставишь. Правда, начальству с тобой работать трудно, ты очень своевольный и, всё-таки, к уставам относишься своеобразно. Когда они подходят к твоим действиям, ты их чтишь, а когда противоречат, то ты их просто не замечаешь. Ладно, парень, в этом рейде это оправдало себя, но в дальнейшем, помни, все уставы написаны кровью. И писали их умные люди, поэтому, нужно их выполнять. Это тебе не партизанский отряд, а регулярная Красная армия. Усёк, казак!

Я попытался встать и вытянуться в санях, но только позорно опрокинулся на сиденье. Михалыч засмеялся, хлопнул меня по плечу и воскликнул:

— Верю, верю, Черкасов, но ты уже на ногах стоять не можешь! Давай вон, дуй к своему комиссару, пускай поможет тебе добраться до кровати.

Подошедший Шапиро, наверное, услышал последнюю фразу Пителина, поэтому стал мне помогать выбраться из саней. Как только я оказался на снегу, кучер дёрнул вожжи, и лошадь, подчиняясь этой властной команде, тронулась, потащив за собой сани. А мы вместе с Осей, опираясь друг на друга, направились в мою теплушку. Зайдя внутрь теплушки, я поразился наведённой в ней чистоте и порядку – было тепло и уютно, а полураздетый Шерхан лихо закидывал в топку печки дрова, при этом что-то бормоча себе под нос. Как только он увидел нас, так сразу подскочил и как заботливая мамочка запричитал:

— Товарищ старший лейтенант, что же так долго. Я уже раза два ставил кипятить чайник, пока вас ждал. Вы двое суток уже не спали, да толком и не обедали. Сейчас пойду к кашевару и принесу горячего супчику. Ребята Бульбы сегодня приготовили что-то потрясающее, мясо даже в котелке не помещается. Пока мы там бодались с финнами, старшина тут такую деятельность развёл – мама не горюй. Пока интенданты других частей в носу ковырялись, Бульба разными продуктами набил несколько саней. К тому же, с раздолбанной третьим взводом фермы, пригнал четырёх телят. Так что супчик у нас сегодня из парной телятины. Старшина не только раздобыл свежих продуктов, он ещё с помощью пленных вычистил все блиндажи, да и в вашей теплушке навёл полный порядок. Красноармейцы у него, как у Христа за пазухой, наелись вкуснятины и разошлись по блиндажам отдыхать. Сейчас всю службу несут его обозники. У финнов тут был форменный дом отдыха, на нарах даже постельное бельё имеется. И с дровами всё хорошо, можно целую неделю топить печки, не переставая.

Шерхан, наконец, приостановил своё словоизвержение, посмотрел на Шапиро и предложил:

— Товарищ политрук, давайте я и вам тоже принесу горячего супа. Лишняя пайка еды на войне ещё никому не помешала. Тем более, вторая порция такой амброзии в желудок сама пойдёт.

— Да нет, Наиль, я уже и так чувствую себя как сытый удав. Ты лучше найди старшину и возьми у него батон колбасы и банку рыбных консервов. Я видел, как он лично переносил куда-то несколько палок колбасы, а следом его кашевар пёр целый ящик консервов. Скажи, что командирам нужно душевно посидеть и обсудить дальнейшие планы.

Шапиро весело посмотрел на меня, подмигнул и кивком головы указал на полку, где лежала заветная бутылка шведской водки.

Неожиданно входная дверь теплушки распахнулась, и вошёл сам старшина. В одной руке он нёс небольшой холщёвый мешок, в другой полный котелок наваристого борща. Запах из котелка шёл такой, что мне немедленно захотелось, не раздеваясь, усесться за стол, схватить большую ложку и не отрываться от этого котелка до тех пор, пока это кулинарное чудо полностью не окажется внутри меня, усталость и сонное состояние сразу куда-то отступили.

Пока старшина ставил на стол котелок и опустошал принесённую сумку, я успел скинуть верхнюю одежду. Со мной вместе разделся и Шапиро. Подойдя к столу, я просто обалдел от вида аппетитно разместившегося на нём роскошества. Кроме копчёной колбасы, банки шпрот и различных солений, там стояла бутылка водки с запечатанной сургучом горлышком.

— Да, — подумал я, — наверное, и в ресторанах таких разносолов не подают! Вот же, Бульба, чёрт, угодил, так угодил! С такой кормёжкой, хоть снова в рейд, крошить чухонцев.

Между тем старшина, выложив продукты и отбросив мешок в сторону, повернулся ко мне. Ни слова не говоря, он обнял меня и стал от души мять моё измученное тело. Через минуту этого, уже ставшим привычным для меня, истязания, он каким-то надорванным голосом произнёс:

— Слава Богу, что вы живы! Я побывал в деревне и удивился тому, что там наши роты наколбасили. Видел и пленённых там финнов, они просто в ужасе от этой ночи, наших ребят представляются им просто исчадьем ада, прибывшим покарать их за все прегрешения. Под конец боя начали сдаваться просто пачками. Одних пленных за нашей ротой более ста человек. А уж убитых и не счесть. Если пленные говорят правду, то наши роты только сожгли около двух тысяч финнов. Да, товарищ старший лейтенант, это только благодаря вам мы одержали такую победу.

— Да ладно, хватит тебе, Тарас! Меня уже так за сегодня захвалили, что скоро лопну от гордости и самодовольства. Сам же понимаешь, что в эту победу каждый вложил свою душу, включая и твоих кучеров с поварами. Если бы не героизм наших красноармейцев, то не было бы этого дня и этого шикарного стола. В лучшем случае, сейчас бы сидели в снегу, осаждая этот блокпост. А в худшем, лежали бы мёртвые, скошенные пулями финских егерей. Слушай, Бульба, ты должен знать точно, какие в нашей роте потери? Командиров взводов поднимать для докладов не стоит, пусть хоть немного отдохнут. Они намаялись ещё больше, чем я. Всё-таки мы разъезжали на бронетранспортёре, а им пришлось бегать на своих двоих. Так что, давай, докладывай, не томи душу!

Старшина ненадолго задумался, потом скривился, наверное, вспоминая о ком-то близком, затем медленно начал перечислять наши потери:

— Да, товарищ старший лейтенант, потеряли мы много золотых ребят. В первом взводе убито четверо, во втором девять, в третьем пять человек. Тяжелораненых в целом по роте девятнадцать человек, их всех отправили в медсанбат. Легкораненых, это тех, кто остался в роте, семь человек. Активных штыков в роте осталось сорок два, это, конечно, не считая моих архаровцев и фельдшера с двумя кучерами санитарных саней. Практически не пострадал только наш новый, огневой взвод, под командованием товарища политрука. Там ранены два человека, один тяжело и один отделался пустой царапиной.

Старшина примолк, собираясь продолжить свой доклад. Но я его прервал:

— Хватит, Бульба, достаточно! Меня не интересует, какие трофеи ты набрал. Насрать на все эти запасы продуктов, тёплых вещей и прочего говна. Людей жалко! Каких ребят Россия потеряла! Давай, старшина доставай стаканы – нужно помянуть истинных творцов этой победы!

Старшина с готовностью открыл настенную полку и вытащил три гранённых стакана. Я помотал головой и пальцами показал – четыре. Бульба безропотно достал четвёртый стакан. Пока Шапиро финкой кромсал колбасу и вскрывал шпроты, Бульба полностью разлил по стаканам бутылку, стоящую на столе. После этого мы, не чокаясь, не говоря больше никаких слов, опустошили эти стаканы. Вместе с нами, тремя командирами, погибших ребят помянул и красноармеец Асаенов.

После выпитой водки, меня весьма ощутимо повело. Наверное, на непомерную усталость организма наложилось и то обстоятельство, что я до этого практически никогда не пил спиртные напитки. В нашем Эскадроне это было категорически запрещено. Я очень неловко присел на скамейку и торопливо приступил к поглощению ещё горячего супа. Шапиро времени зря не терял, пока я хлебал щи, он достал с полки бутылку шведской водки и разлил её в три стакана. Стакан Шерхана был со стола убран, а сам он вышел из теплушки, чтобы не мешать командирам.

Когда мы выпили всю водку, я совсем поплыл. Можно сказать, отрубился. В памяти остались только отрывочные воспоминания о речах, которые вёл Осип и заботливые руки Бульбы, укладывающие меня на лежанку. Я провалился в беспробудный сон. Очнулся только часов через восемь, да и то только потому, что Шерхан принёс полный котелок горячей картошки с мясом. Перекусив и выйдя из теплушки оправиться, я снова забрался в свою берлогу и улёгся отсыпаться дальше. При этом уснул мгновенно, и спал безо всяких сновидений. Муки совести за загубленные души финнов совершенно не мучили меня во сне. Наоборот, было ощущение полной удовлетворённости от хорошо сделанной работы.