Леди-призрак

Глава 15

Это был один из невероятно роскошных отелей, его стройная башня высокомерно возвышалась над окружающими ее обычными зданиями, словно аристократ, задирающий нос перед простыми смертными. Он походил на обитый бархатом и украшенный драгоценностями насест, излюбленное место отдыха райских птичек, направляющихся на восток из страны кино. Стайки потрепанных, но еще не растерявших свое богатое оперение пичуг, спешащих на запад в преддверии надвигающейся бури, тоже находили здесь приют.

Ломбард понимал, что такая обстановка сама по себе требует некоторой деликатности. Нужно было найти верный путь, выбрать правильный подход. Он не совершил тактической ошибки, не пытался с ходу добиться аудиенции, тем более что здесь его пока не знали. Не в обычаях этого отеля было принимать кого бы то ни было по одной лишь просьбе или с первой попытки. Приходилось продумывать план операции, идти окольными путями.

Таким образом, он начал с цветочного магазина, куда из холла вела выгнутая дверь голубого стекла. Он вошел и спросил:

— Не могли бы вы рассказать, какие цветы предпочитает мисс Мендоса? Как я понимаю, вы часто доставляете ей букеты.

— Ничем не могу вам помочь, — возразил продавец.

Вытащив из кармана банкнот, Ломбард повторил свой вопрос, как будто в первый раз он говорил недостаточно громко.

Видимо, так оно и было.

— Посетители всегда посылают ей привычные цветы вроде орхидей, гардений. Но я-то случайно узнал, что в Южной Америке, откуда она приехала, эти цветы ценятся не слишком высоко, они там растут где попало. Если вы действительно хотите ей угодить, — продавец понизил голос, словно сообщая бесценные сведения, — то я вам скажу: когда она несколько раз заказывала цветы сама, чтобы украсить номер, всякий раз это был розовый душистый горошек.

— Я беру все, что у вас есть, — немедленно отозвался Ломбард. — Чтобы не осталось ни единого цветка. И дайте мне две карточки.

На одной карточке он нацарапал коротенькое послание по-английски. Достав карманный словарик, он перевел каждое слово на испанский язык и надписал вторую карточку. Затем выбросил первую.

— Отправьте это мисс Мендосе вместе с цветами и позаботьтесь, чтобы все было сделано сейчас же. Сколько времени вам понадобится?

— Цветы будут у нее через пять минут. Она у себя, а посыльный воспользуется скоростным лифтом.

Ломбард вернулся в холл и стал нетерпеливо прохаживаться около стойки регистратора; глаза его неотрывно следили за стрелкой часов, словно он считал чей-то пульс.

— Да, сэр? — осведомился служащий.

— Еще нет, — ответил Ломбард.

Он хотел точно рассчитать, когда она получит цветы.

— Пора! — сказал он через минуту так неожиданно, что служащий отскочил. — Позвоните в номер мисс Мендосы и спросите, может ли она на минуту принять джентльмена, пославшего ей цветы. По фамилии Ломбард, но не забудьте упомянуть цветы.

Служащий вернулся с совершенно ошеломленным видом.

— Она сказала «да», — пробормотал он изумленно. Только что на его глазах было нарушено одно из неписаных правил отеля. Нашелся человек, которого приняли по первой просьбе.

Тем временем Ломбард стремительно, словно ракета, поднимался в башню. Он вышел из лифта, чувствуя легкую дрожь в коленях. У приоткрытой двери стояла, встречая его, молодая женщина. Видимо, личная горничная, судя по изящному черному форменному платью.

— Мистер Ломбард? — спросила она.

— Да, это я.

Очевидно, здесь ему предстояло пройти последний досмотр, прежде чем получить окончательное позволение войти.

— Вы не по поводу интервью прессе?

— Нет.

— И не за автографом?

— Нет.

— И не за рекомендательным письмом?

— Нет.

— И не ради какого-нибудь счета, который… э-э… — она деликатно подыскивала слово, — который ускользнул от внимания сеньориты?

— Нет.

Последний пункт, по-видимому, был решающим. Продолжения не последовало.

— Минуточку.

Дверь закрылась и через подобающий промежуток времени открылась вновь. На этот раз полностью.

— Вы можете войти, мистер Ломбард. Сеньорита попробует вклинить вас между разбором почты и парикмахером. Не хотите ли присесть?

Он очутился в комнате, замечательной во всех отношениях. Но его поразили не ее размеры, и не вид из окон с просто космической высоты, и не захватывающая дух роскошь обстановки, хотя все это само по себе уже было потрясающим: его поразила стихия звуков, которые ухитрились заполнить всю комнату, в то время как в ней не было ни души, кроме него самого. Это была самая шумная из всех пустых комнат, в которых он когда-либо бывал. Из-за одной двери доносилось шипение и потрескивание, как если бы там капало из незавернутого крана или что-то жарилось в масле. Скорее даже последнее, так как звуки сопровождались пряным ароматом. К ним присоединялись обрывки какой-то песенки, исполняемой энергичным, но не совсем верным баритоном. Из-за другой двери, состоявшей из двух попеременно открывающихся и закрывающихся створок, доносилась еще более оглушительная смесь звуков. Она состояла, насколько его слух позволил разобраться в этом звуковом хаосе, из музыкальной программы, идущей на коротких волнах, иногда прерываемой помехами; из женского голоса, с пулеметной скоростью тараторившего по-испански и, похоже, не нуждавшегося в глотке воздуха между отдельными фразами; из звонков телефона, который, казалось, не был в состоянии умолкнуть больше чем на две с половиной минуты. И в придачу ко всей этой мешанине то и дело раздавался какой-то скребущий по нервам скрип, резкий и совершенно непереносимый, словно кто-то царапал гвоздем по стеклу или мелом по грифельной доске. К счастью, этот скрежет раздавался через достаточно длительные промежутки.

Ломбард сидел и терпеливо ждал. Он проник сюда, и половина дела была сделана. И не важно, сколько времени займет вторая половина.

Горничная стремительно вбежала в комнату — он решил, что девушка пришла позвать его, и привстал. Но у нее, судя по суетливости, оказалось гораздо более важное дело. Она впорхнула в помещение, из которого доносилось скворчание в сопровождении баритона, и предостерегающе закричала:

— Не лей много масла, Энрико! Она сказала, не лей много масла!

Затем она выскочила, а вслед ей раскатился зловещий бас, от которого, казалось, задрожали стены:

— Я готовлю, чтобы угодить ей или этим несчастным напольным весам, что стоят в ванной?

Всякий раз, входя и выходя, горничная держала на вытянутых руках какой-то странный халат из розовых страусовых перьев. Она несла его с таким видом, словно собиралась кого-то им укутать, при этом было совершенно непонятно, какое отношение эта вещь имеет к данному ей поручению. И когда она шла туда, а потом обратно, этот халат повсюду оставлял за собой перышки, которые еще долго висели в воздухе, лениво опускаясь на пол.

Наконец что-то яростно затрещало, шипение прекратилось, послышалось глубокое удовлетворенное «А-а-ах!», и показался маленький кругленький человечек с лицом кофейного цвета, в белой куртке и высоком поварском колпаке. Удовлетворенно качая головой, он прошествовал через всю комнату к соседней двери и скрылся там с накрытым колпаком подносом.

Последовало секундное затишье. Именно секундное. Затем оно взорвалось такой лавиной звуков, по сравнению с которой то, что было раньше, показалось райской тишиной. Тут были все прежние звуки и кое-что новенькое: резкие крики сопрано, рев баритона, душераздирающий скрежет, глубокий, похожий на удар гонга, звон, раздавшийся, когда крышку от кастрюли в ярости запустили в стенку и она, дребезжа, покатилась к середине комнаты.

Круглый человечек выскочил в ярости. Его лицо больше не было кофейного цвета, оно было в потеках, явно состоящих из яичных желтков и красного перца. Его руки вращались, словно крылья ветряной мельницы.

— На этот раз я еду домой! Я уплываю на ближайшем пароходе! На этот раз я не останусь, даже если она встанет передо мной на свои паршивые колени!

Ломбард слегка наклонился вперед в своем кресле, пытаясь заткнуть мизинцами уши, чтобы дать им хоть немного отдохнуть. В конце концов, барабанная перепонка человека достаточно деликатный орган, он может вынести лишь определенное количество шума, и не больше.

Когда он опять открыл уши, то, к своему облегчению, убедился, что обстановка вокруг стала немного спокойнее: сумасбродство достигло своего обычного уровня. По крайней мере, теперь хоть не звенело в голове. Неожиданно, видимо для разнообразия, вместо телефонного звонка раздался звонок в дверь, и горничная впустила нового посетителя, темноволосого, с изящно подстриженными усами, который уселся и тоже стал ждать. Но он проявлял гораздо меньше терпения, чем Ломбард. Он почти сразу же снова вскочил и принялся быстро ходить взад и вперед какой-то сбивчивой, торопливой походкой. Затем он обнаружил один из присланных Ломбардом букетиков душистого горошка, остановился, вытащил цветок и поднес его к носу. К этому моменту Ломбард уже отбросил всякие мысли об установлении дипломатических отношений, даже если у него таковые и были.

— Она когда-нибудь будет готова принять меня? — возмущенно спросил незнакомец у горничной, когда та в очередной раз впорхнула в комнату. — У меня родилась новая идея. И я бы хотел схватить ее, пока она не ускользнула.

— Я бы тоже не прочь, — подумал Ломбард, свирепо глядя ему в затылок.

Продолжая нюхать горошек, незнакомец снова сел. Затем опять вскочил, всем своим видом демонстрируя отчаянное нетерпение.

— Она ускользает, — предупредил он. — Я теряю ее. Если только она ускользнет, мне придется вернуться к тому, что было раньше.

Напутствуемая этими ужасными предупреждениями, горничная убежала.

Ломбард проворчал себе под нос:

— Тебе давно уже пора вернуться к тому, что было.

Но так или иначе, это сработало. Горничная появилась вновь, поманила его нетерпеливым жестом, и он вошел. Ломбард нагнулся к цветку, который тот обронил, аккуратно поддел его носком туфли и раздраженно подбросил кверху — от этого будто бы стало немного легче.

Горничная приблизилась и доверительно нагнулась к нему, чтобы утишить его гнев:

— Она обязательно втиснет вас между ним и портным. С ним трудно ладить, знаете ли.

— О, я не знаю, — запротестовал Ломбард, слегка сгибая вытянутую ногу и пристально разглядывая ее.

Последовало долгое затишье. По крайней мере, относительное. Горничная появилась всего лишь один или два раза, и телефон зазвонил только один или два раза. Даже пулеметные очереди испанской речи теперь звучали с перерывами. Появился личный повар, который собирался уехать на первом же корабле, — в берете, шарфе и ворсистом пальто он казался еще более кругленьким, — но лишь попросил с оскорбленным видом:

— Выясните, она сегодня обедает дома? Я не могу выяснить сам, я с ней не разговариваю.

Соперник, опередивший Ломбарда, наконец показался в дверях, держа в руках свои инструменты, и вышел. При этом он не удержался, сделал небольшой крюк и похитил еще один цветок душистого горошка. Нога Ломбарда поползла к чаше, в которой стояли остальные цветы, словно он хотел подбросить их все сразу, но усилием воли он подавил этот порыв.

Горничная вновь возникла на пороге святая святых и возвестила:

— Сеньорита сейчас вас примет.

Попытавшись подняться, он обнаружил, что ноги стали ватными от долгого сидения. Он несколько раз притопнул, поправил галстук, поддернул манжеты и вошел.

Едва он успел окинуть взглядом фигуру, растянувшуюся на шезлонге в томной позе Клеопатры, как нечто пронеслось в воздухе, словно реактивный снаряд, прыгнуло на него и устроилось на плече, издав пронзительный скрип, напоминавший скрип железа по стеклу, из тех, которые то и дело доносились до него, пока он ждал снаружи. Ломбард вздрогнул от неожиданности. Что-то вроде длинной бархатистой змейки нежно обвило его шею.

Женщина в кресле смотрела с сияющей улыбкой, как любящая мамаша на расшалившегося отпрыска.

— Не пугайтесь, сеньор. Это мой маленький Биби.

Но такого человека, как Ломбард, лишь отчасти устроило то, что ему назвали кличку животного. Он попытался повернуть голову и разглядеть существо, но оно было слишком близко. Помня о цели своего визита, Ломбард сумел изобразить подобие добродушной улыбки.

— Я полагаться на Биби, — доверительно сообщила ему хозяйка. — Биби — это мой, как это сказать, комитет по встречам. Если Биби кого-то не любить, он убегать под диван, я быстро избавляться от такие люди. Если Биби понравиться, он прыгать им на шея, тогда все хорошо, они оставаться. — Она обезоруживающе пожала плечами. — Вы ему понравиться. Биби, пойди же с дядина шея, — слащаво уговаривала она.

— Нет, пусть остается. Я ничуть не возражаю, — терпеливо проговорил Ломбард. Он почувствовал, что принять всерьез ее упрек своему любимцу — значило бы с самого начала сделать неверный шаг. Обоняние подсказало ему, что пришелец — не кто иной, как небольшая обезьянка, хотя и обрызганная духами с ног до головы. Хвост развернулся, но лишь затем, чтобы обвить его шею по-другому. Похоже, он угадал. Он чувствовал, как зверек тщательно перебирает и разглядывает его волосы, словно что-то ищет.

Актриса восхищенно заворковала. Если что-то вообще могло вызвать у нее симпатию, то, похоже, только это создание, так что Ломбард не мог позволить себе обидеться на способ знакомства, выбранный зверьком.

— Садитесь, — радушно предложила она.

Он несколько скованно подошел к креслу и опустился туда, стараясь держать голову прямо и не терять равновесия. Теперь он впервые смог как следует рассмотреть ее. На ней была черная бархатная пижама, причем из каждой штанины по ширине вполне могла получиться целая юбка, плечи прикрывала пелерина из розовых страусовых перьев. Голову украшала пугающего вида конструкция, сооруженная любителем душистого горошка, который побывал здесь до Ломбарда; казалось, что ей на волосы пролилась кипящая лава. Горничная стояла сзади, обмахивая это сооружение пальмовым листом, словно для того, чтобы остудить.

— У меня есть минута, пока это укладываться, — вежливо объяснила владелица прически.

Ломбард заметил, как актриса украдкой взглянула на карточку, которую он некоторое время назад послал ей вместе с цветами, очевидно, чтобы вспомнить его имя.

— Как приятно для разнообразия получить цветы по-испански, сеньор Ломбард. Вы говорить, вы недавно приехал из mi tierra.[1] Мы там были знакомы?

К счастью, она сама забыла этот вопрос, прежде чем ему пришлось бы сказать правду. В ее больших черных глазах появилось мечтательное выражение, она устремила их к потолку; сложив руки наподобие подушечки, она прижалась к ним щекой.

— Ах, мой Буэнос-Айрес, — вздохнула она, — мой Буэнос-Айрес. Как я скучаю по нему! Огни на Калье-Флорида, как они гореть по вечерам…

Нет, не напрасно перед тем, как прийти сюда, он провел несколько часов, роясь в справочниках для туристов.

— Пляжи Ла-Плата, побережье, — мягко продолжил он, — парк Палермо…

— Не надо! — воскликнула она. — Не надо, я сейчас заплачу.

Она не притворялась. По крайней мере, не совсем притворялась, сказал бы он. Она просто драматизировала те чувства, по своей природе искренние, которые испытывала на самом деле, как обычно и делают люди со сценическим темпераментом.

— Зачем я покидал все это? Зачем я здесь, так далеко?

«Семь тысяч долларов в неделю и десять процентов с каждого выступления могли бы послужить ответом на этот вопрос», — мелькнуло у него в голове, но он благоразумно держал эти мысли при себе.

Тем временем Биби, не найдя ничего заслуживающего особого внимания в его волосах, потерял к нему всякий интерес, пробежал вниз по его руке и легким прыжком соскочил на пол. Разговаривать стало намного легче, хотя его прическа, над которой поработал Биби, теперь напоминала сильно потрепанный ветром стог сена. Он преодолел желание пригладить волосы из опасения, что это может обидеть непостоянную в своих настроениях хозяйку. Сейчас ему удалось привести ее в мягкое расположение духа, насколько он мог рассчитывать после столь короткого знакомства. И он решился.

— Я пришел к вам потому, что все знают: вы столь же умны, сколь талантливы и красивы, — сказал он, не скупясь на комплименты.

— Это правда, никто еще не называл меня куклой, — признала знаменитость с милой непосредственностью, разглядывая свои ногти.

Ломбард слегка пододвинул к ней свое кресло.

— Вы помните номер, с которым выступали в прошлом сезоне, когда вы кидали в зал зрительницам цветы, такие маленькие букетики?

Она торжествующе подняла палец. Глаза ее блеснули.

— А, чика-чика, бум! Si, si, вам нравится? Хорошо, правда? — с теплотой в голосе проговорила она.

— Великолепно, — горячо согласился он, хотя кадык его незаметно дернулся, — так вот, однажды вечером мой друг…

Больше он в этот раз не успел сказать ничего. Горничная, которая уже прекратила обмахивать прическу, снова появилась в комнате:

— Сеньорита, Вильям пришел за указаниями на сегодня.

— Извините, я на минуту. — Она повернулась к двери.

Рослый парень в шоферской униформе вошел и почтительно остановился у двери.

— Вы не нужны мне до двенадцати. Я отправляться на ленч в «Кок Блю», так что будьте внизу в десять часов. — Затем она добавила, не меняя интонации: — И вы лучше заберите эту штуку, пока вы здесь, вы оставлять это.

Парень подошел к туалетному столику, на который она показывала, взял кованый серебряный портсигар, сунул в карман и опять отошел с совершенным безразличием.

— Это не из «Пять-и-десять»,[2] вы знаете, — сказала она ему вслед, как показалось Ломбарду, с некоторой злостью. В ее глазах что-то промелькнуло, и, судя по этому блеску, Вильяму не приходилось на многое рассчитывать.

Чуть поостыв, она опять повернулась к Ломбарду.

— Я как раз говорил, что один из моих друзей однажды пришел на представление с дамой. Поэтому я и пришел к вам.

— Как?

— Я пытаюсь найти эту даму для него.

Она неправильно поняла. Ее глаза вспыхнули новым интересом.

— Ах, роман! Я любить роман!

— Боюсь, что нет. Это дело жизни и смерти. — Как и в разговорах с остальными, он не решался рассказать все подробности, чтобы не отпугнуть ее.

Но ей, по-видимому, это понравилось еще больше.

— Ах, тайна! Я любить тайна, — она пожала плечами, — пока это случаться не со мной.

Вдруг что-то заставило ее замолчать. Очевидно, произошло большое несчастье, если судить по произведенному эффекту. Певица уставилась на крошечную, инкрустированную бриллиантами вещицу, украшавшую ее запястье. Неожиданно она вскочила и принялась громко щелкать пальцами, треск при этом напоминал фейерверк. Служанка поспешно влетела в комнату. Ломбард подумал было, что сейчас его бесцеремонно выставят, чтобы освободить место для следующего посетителя.

— Вы знаете, который час? — язвительно проговорила певица. — Я не говорил вам следить внимательно? Вы очень безответственны. Вы едва не пропустили время. Доктор сказал, на каждый час. Один раз на час. Принесите микстуру…

Прежде чем Ломбард успел сообразить, в чем дело, вокруг него во всю мощь уже бушевал тайфун, которые, по-видимому, случались здесь регулярно.

Скорострельный испанский диалог, душераздирающий визг, горничная, бегающая вокруг комнаты в тщетной попытке поймать Биби, — от всего этого Ломбарду вскоре показалось, что он стоит в центре вращающейся карусели.

Наконец и он присоединил свой голос к общему гвалту.

— Может быть, вам лучше резко остановиться и повернуться в обратную сторону? — закричал он, стараясь перекрыть гвалт.

Этим все и кончилось. Биби с разбегу налетел на горничную, а та влила микстуру в Биби.

Когда с приемом лекарства было покончено и Биби с несчастным видом вцепился в хозяйку, обняв ее за шею обеими руками, так что казалось, будто у нее выросла борода, Ломбард продолжил свои расспросы.

— Я понимаю, мало надежды на то, что вы вспомните одного-единственного человека из того моря лиц, которое вы видите перед собой каждый вечер. Я понимаю, что вы выступали в течение целого сезона, давая по шесть вечерних и по два утренних представления в неделю и всякий раз зал бывал переполнен…

— Я ни разу в жизни не выступать в пустом зале, — сообщила она со свойственной ей скромностью. — Даже пожар не сравняться со мной. Однажды в Буэнос-Айрес театр загореться, так, вы думать, они уходить?

Он подождал, пока она договорит.

— Мой друг и эта женщина сидели в первом ряду у прохода. — Он сверился с клочком бумаги, который достал из кармана. — Слева от вас, когда вы стоите лицом к залу. Так вот, единственная подсказка — это то, что она вскочила с места во время второго или третьего куплета вашей песни.

Ее глаза недоверчиво блеснули.

— Она вскочить? Когда Мендоса на сцене? Это меня интересно. Я не помню, что такое случаться раньше.

Он заметил, что ее длинные тонкие пальцы слегка теребят бархат пижамы, словно она ищет достойный ответ на оскорбление.

— Ее не трогать мое пение? Может быть, она опаздывать на поезд?

— Нет, нет, нет, вы меня не поняли, — поспешил он успокоить звезду. — Кто бы позволил себе такое на вашем концерте? Нет, дело вот в чем. Это было во время номера «Чика-чика, бум». Вы забыли бросить ей букетик, и она встала, чтобы привлечь ваше внимание. Она стояла прямо перед вами одну или две секунды, и мы надеялись…

Она несколько раз быстро зажмурилась, стараясь припомнить этот случай. Она даже заложила длинный палец за ухо, стараясь при этом не испортить прическу.

— Я попытаться вспоминать для вас.

Она старалась изо всех сил. Она делала все, что помогает оживить память, — даже зажгла сигарету, хотя по тому, как неловко артистка с ней обращалась, было видно, что она не такой уж заядлый курильщик. Она просто держала сигарету в пальцах и смотрела, как она горит.

— Нет, не могу, — сказала она наконец. — Очень сожалею. Я стараться изо всех сил. Для меня прошлый сезон как двадцать лет назад. — Она печально покачала головой и пару раз сочувственно поцокала языком.

Он уже хотел было засунуть клочок бумаги в карман и в последний раз взглянул на него.

— О, вот еще что — хотя, боюсь, от этого так же мало проку, как и от остального. На ней была такая же шляпа, как и на вас, так утверждает мой друг. То есть имитация, точная копия.

Неожиданно она выпрямилась, словно эти слова что-то ей напомнили. По-видимому, теперь Ломбарду удалось полностью завладеть ее вниманием, даже если раньше он не сумел ее заинтересовать. Она задумалась. Глаза ее сузились, а потом сверкнули из-под ресниц. Он боялся пошевелиться или даже вздохнуть. Даже Биби, мохнатым клубком свернувшийся на ковре у ее ног, с любопытством поглядел вверх.

Наконец она вспомнила. Она резким движением отбросила сигарету и испустила пронзительный крик, который сделал бы честь самому голосистому попугаю в джунглях:

— А-а-ай! Вот теперь я помню!

Поток испанской речи ничего нового ему не сообщил. Наконец, после долгих излияний, она вновь перешла на английский:

— Эта тварь, которая вставала там! Эта дрянь, которая стоять перед всем залом, в моей шляпе, чтобы все это видели! Она даже попасть в свет прожектора, он освещать ее вместо меня! Ха! Помню ли я это? Будьте уверены, еще как! Вы думать, я забывать быстро такие вещи? Ха! Вы не знать Мендоса!

Она фыркнула с такой яростью, что Биби, казалось, пролетел по полу несколько футов, как сухой лист, хотя, скорее всего, он на всякий случай по своей воле спасался бегством.

И именно этот, самый неподходящий, момент горничная выбрала для того, чтобы явиться опять.

— Сеньорита, портниха уже некоторое время ждет.

Она яростно замахала руками:

— Она будет подождать еще! Я слушаю кое-что, что я не хочу слышать!

Она передвинулась к краю шезлонга, поближе к Ломбарду, и оперлась на одно колено. Казалось, то, что она пришла в такую ярость, было для нее достижением, которым следовало гордиться. Она картинно вскинула руки и, словно дятел, забарабанила ладонями по груди:

— Вы видеть, в каком я состоянии! Видеть, как я до сих пор сердита, даже теперь, спустя столько времени! Посмотрите, что со мной творится!

После этого она с воинственным видом вскочила на ноги, плотно обхватила себя за талию и принялась расхаживать взад и вперед по комнате, то и дело стремительно разворачиваясь и поднимая настоящий ветер своими широкими штанинами. Покинутый Биби скорчился в дальнем углу, повесив голову и обхватив ее костлявыми лапками.

— А для чего она вам нужна, вам и этому вашему другу? — вдруг подозрительно спросила она. — Вы мне еще не сказали!

По ее вызывающей интонации Ломбард понял, что если бы он собирался устроить счастье особы, имевшей наглость присвоить чужой стиль, то никакой помощи от Мендосы он бы не дождался, даже если бы она и оказалась в состоянии помочь ему. Он постарался изложить факты так, чтобы она подумала, что их цели полностью совпадают, хотя это было не так.

— Мой друг попал в серьезную беду, поверьте мне, сеньорита. Я не хочу утомлять вас подробностями, но эта дама — единственная, кто может спасти его. Он должен доказать, что в тот вечер он был с ней, а не там, где будто бы он был. Он встретил ее в тот вечер впервые; мы не знаем ни ее имени, ни адреса, вообще ничего о ней не знаем. Поэтому мы и используем любую возможность.

Он наблюдал, как она обдумывает услышанное. Затем она сообщила:

— Я хочу помогать вам. Я рассказать все, что поможет вам узнать, кто она. — Тут оживление исчезло с ее лица, и она беспомощно развела руками. — Но я никогда не видеть ее раньше. Я не видеть ее потом. Я видеть ее, только когда она так стоять. Вот и все. Я больше ничего не могу вам сказать.

Казалось, по крайней мере со стороны, что она разочарована даже больше, чем он.

— А его вы хоть заметили? Мужчину, который был с ней?

— Нет, я даже не смотреть на него. Я не могу сказать, кто был с ней. Он сидеть в тени, внизу.

— Видите ли, опять не хватает одного звена, только на этот раз другого. Большинство очевидцев помнят его, а не ее. Вы помните ее, но не помните его. Это нам опять не поможет, это ничего не доказывает. Получается только, что какая-то женщина в театре встала с места во время одного из выступлений. Просто какая-то женщина. Может быть, она вообще пришла с кем-то другим. Это ровным счетом ничего не значит. Мне нужно найти хотя бы одного свидетеля, который видел бы этих двоих вместе. — Он огорченно хлопнул себя по колену и встал, чтобы уйти. — Похоже, мы не сдвинулись с места. Ну что же, спасибо за то, что уделили мне время.

— Я еще попытаться для вас, — пообещала она, протягивая ему руку. — Я не знаю, что я могу сделать, но я постараться.

Он тоже не знал, что еще он может сделать. Он коротко пожал ей руку и в подавленном настроении прошел через наружную комнату. Он чувствовал себя обманутым, словно ему неожиданно преградили путь к цели, это чувство казалось особенно невыносимым от того, что в первый раз он нащупал что-то реальное и это уже было почти у него в руках — и ускользнуло в самый последний момент. И теперь он был на том же самом месте, откуда начинал.

Лифтер обернулся и выжидающе смотрел. Он понял, что лифт уже спустился вниз, а он и не заметил и пора выходить из кабины. Кто-то распахнул перед ним дверь, и он оказался на улице. Некоторое время он неподвижно стоял около входа, просто потому что не мог решить, по какому адресу отправиться теперь. Надежды всюду было мало, так что он не видел разницы. И при этом был даже не в состоянии принять какое-либо решение, мысли беспомощно шевелились в голове.

Мимо проехало такси, Ломбард окликнул его. Но оно было занято, пришлось ждать следующего. Это задержало его еще на минуту. А иногда минута может значить очень много. Он не оставил Мендосе никакой зацепки, как его найти.

Он уже уселся во второе такси, и машина уже почти тронулась с места, как вдруг вращающаяся дверь отеля завертелась, как пропеллер, и мальчик-посыльный стрелой вылетел из нее и бросился к нему.

— Вы тот джентльмен, который только что был в номере мисс Мендосы? Она позвонила вниз через минуту после вашего ухода. Она бы хотела, чтобы вы вернулись, если вы не против.

Он поспешил войти в отель и подняться в ее номер. Мохнатый клубок опять бросился на него, с радостью узнавая старого знакомого. На этот раз Ломбард не обратил на него внимания. Теперь на певице уже не было пижамы, он застал ее в самый разгар примерки. Звезда стояла посреди комнаты и была лишь наполовину прикрыта предполагаемым платьем, широкая юбка которого напоминала абажур настольной лампы, но он не стал особо приглядываться.

Если она и смутилась, то лишь самую малость.

— Я надеюсь, вы женаты? Если нет, то когда-нибудь будете женаты, а это одно и то же.

Он не сразу понял, что этими словами она отдала некоторую дань соблюдению приличий, но, в любом случае, не стал возражать. Она подняла кусок ткани и небрежно набросила на одно плечо, там, где это меньше всего было нужно. Потом она велела уйти не замеченной им в первый момент особе, которая стояла на коленях с полным ртом булавок.

— Спустя минуту после того, как вы уходил, я кое-что вспоминать, — сказала Мендоса, лишь только они остались вдвоем. — Я все еще была немного… — Она сделала жест рукой, словно дергала ручку двери. — Вы понимаете, немного сердита.

«Вильям», — подумал он про себя.

— И я, как всегда, когда я сердита, немного расслабилась, разбив пару вещиц. — Она совершенно равнодушно указала на многочисленные хрустальные осколки, усыпавшие пол, и разбитую лампу посередине. — И тогда случиться смешная вещь. Это мне напомнить другой раз, когда я была сердита, из-за той женщины, о которой мы с вами говорить. Я бросать вещи сейчас, и поэтому я вспоминать, как я бросать вещи тогда. — Она пожала плечами. — Забавно, да? Это напомнить мне, что я сделать со шляпой. Я подумать, что, может быть, это поможет вам.

Он ждал, непроизвольно сделав шаг в ее сторону.

Она многозначительно подняла палец.

— Значит, в тот вечер, когда эта женщина сделать мне такое, я вернуться в гримерную и — м-м-м. — Она глубоко вздохнула. — Меня должны были связать. Я взять все на столе и сделать вот так! — Она махнула рукой, словно сметая все со стола. — Вы меня понимать, нет? Вы не осуждать меня?

— Я вовсе вас не осуждаю. — Она колотила себя ладонью в грудь, в то место, где соединялись округлые чашечки бюстгальтера. — Вы думать, кто-то может делать такое на глазах у всего зала? Вы думать, я, Мендоса, позволять ему спокойно уходить?

Он уже так не думал, после того как она пару раз продемонстрировала свой бешеный темперамент.

— Им пришлось держать меня сзади, за обе руки, помощник режиссера и моя горничная, чтобы я не выбежать через служебный вход прямо в том костюме, в каком я на сцене, и не искать ее у выхода из театра, и не разорвать ее на куски своими руками!

На какой-то момент у него мелькнула надежда, что к этому она и ведет, что так и случилось и она устроила незнакомке скандал у выхода. Но он знал, что этого не произошло, иначе Хендерсон упомянул бы об этом, да и сама певица вспомнила бы гораздо быстрее.

— Уж тут бы я ей показала, не думайте!

Похоже, что даже теперь она все еще готова была отомстить своей обидчице. Она стояла перед ним чуть пригнувшись, как пантера перед прыжком, ее пальцы судорожно подергивались, так что Ломбард даже отступил на пару шагов назад. Биби сжимал и разжимал свои крошечные пальчики, старательно подражая хозяйке.

Она выпрямилась и взмахнула руками, словно собираясь плыть брассом.

— На следующий день я все еще сердита. У меня это долго. И я пойти к модистке, модельеру, которая сделать мне эту шляпу, и там я выпускать пар. Я бросить шляпу ей в лицо, там была полная комната заказчиц. Я говорить: «Так вы делать мне оригинал для моего главного номера, ха? Единственная в своем роде шляпа, ха? Ни у кого больше такой не будет, ха?» И я ткнуть эту шляпу ей в лицо, и, когда я уходить, она еще выплевывать кусочки ткани изо рта и не говорить ничего. — Она вскинула руки и вопросительно посмотрела на него: — Это вам пригодится, нет? Поможет, нет? Эта паршивая модистка, она должна знать, кому продавать копию шляпы. Вы идете к ней и узнаете, кто эта женщина, которую вы искать.

— Великолепно! Грандиозно! Наконец-то! — взревел он с энтузиазмом, так что Биби нырнул вниз головой под кресло и поспешил втянуть туда же и хвост. — Как ее зовут? Скажите мне ее имя!

— Подождите, я вспоминать для вас. — Она, как бы извиняясь, постучала пальцами по вискам. — Я выступать в таких разных шоу, и иметь так много модельеров, я не могу удержать их в памяти.

Она вызвала горничную и дала ей указание:

— Посмотрите счета за шляпы к прошлогоднему сезону, постарайтесь найти то, что мне нужно.

— Но, сеньорита, мы же не храним их так долго?

— Глупая, вам не надо смотреть все с самого начала, — сказала звезда со своей обычной непосредственностью. — Поищите среди тех, что за последний месяц, он, должно быть, еще там.

Горничная вернулась довольно быстро, хотя Ломбарду ожидание показалось бесконечным.

— Да, я нашла: в этом месяце чек пришел опять. Тут написано: «Одна шляпа, сто долларов», и на бланке стоит имя: «Кеттиша».

— Хорошо! Это он! — Она передала его Ломбарду. — Вы взять его?

Он переписал адрес и возвратил ей счет. Несколько яростных движений рук — и множество мелких клочков усеяли пол. Мендоса поставила ногу в самую середину.

— Ну и наглость! Она еще посылать мне счет через год! Эта женщина совсем не иметь стыда!

Когда она взглянула на Ломбарда, тот уже шел через соседнюю комнату к выходу. Он был рационалистом; в конце концов, актриса сделала свое дело и больше ничем не могла быть ему полезна. Он должен двигаться дальше.

Мендоса торопливо подошла к двери будуара, чтобы попрощаться с ним и пожелать удачи. Но двигал ею не альтруизм, а злоба. Она была готова проводить его до самого выхода, но незаконченная пышная юбка, которая была на ней надета, застряла в дверях и не пустила ее дальше.

— Я надеюсь, вы ее поймать! — мстительно кричала она ему вслед. — Я надеюсь, она иметь много неприятностей.

Женщина простит вам все, что угодно, но не вздумайте появиться рядом с ней в такой же шляпе, как у нее.

Войдя туда, он почувствовал себя как рыба, вытащенная из воды, но это его не остановило. Ради достижения своей цели он был готов отправиться и в гораздо менее привлекательные места. Он оказался в одном из заведений, которые обычно располагаются в переулках, в бывших особняках, переделанных под ателье, мастерские и тому подобное. Цены и престиж оказывались тем выше, чем незаметнее было само заведение. Весь первый этаж занимал демонстрационный зал, или как там его принято называть. Объяснив, по какому делу он пришел, Ломбард устроился в укромном уголке, выбрав по возможности самый незаметный.

Он вошел, когда показ был в самом разгаре. Впрочем, может быть, у них ежедневно в это время происходили показы. Он еще больше почувствовал себя не в своей тарелке. Он оказался единственным мужчиной здесь — по крайней мере, единственным молодым мужчиной. Среди горстки клиенток, расположившихся в зале, он обнаружил сморщенного джентльмена лет семидесяти. Очаровательная юная особа, сидевшая рядом с ним, вне всяких сомнений его внучка, по-видимому, привела его сюда, чтобы дед помог ей выбрать обновку. «Разум, — думал Ломбард, бросая на него желчный взгляд, — действительно может творить чудеса». Но этот старичок был единственным исключением в женском царстве. Даже роли швейцара и посыльных исполняли девушки.

Манекенщицы, одна за другой, появлялись откуда-то сзади и совершали круг по передней части комнаты, грациозно поворачиваясь на ходу то в одну, то в другую сторону. По какой-то причине, возможно, просто потому, что он уселся в этом углу, все они останавливались и кружились именно там. Его так и подмывало сказать им: «Я пришел сюда не для покупок», но не хватало духу. Он чувствовал себя ужасно неловко, и это чувство еще более усиливалось от того, что приходилось разглядывать их лица, а в девушках было много другого, что он предпочел бы рассмотреть получше.

Молодая женщина, с которой он говорил, наконец вернулась и вызволила его.

— Мадам Кеттиша примет вас в своем кабинете, по лестнице на второй этаж, — прошептала она.

Девушка-посыльная проводила его наверх, постучала в дверь и исчезла.

В комнате, куда он вошел, за большим столом сидела полная рыжеволосая ирландка средних лет. Всем своим обликом она никак не соответствовала образцу шикарного кутюрье, была одета слишком ярко, даже крикливо. Вероятно, в дешевых кварталах, где она когда-то жила, ее звали Китти Шоу. «Такая вполне заслуживает доверия», — сказал себе Ломбард, разглядывая ее. У нее, наверное, просто талант делать деньги: только явно преуспевающая женщина может позволить себе демонстрировать такое вызывающее пренебрежение к своему внешнему виду.

Она с невероятной быстротой просматривала пачку цветных карандашных эскизов, одни, отвергнутые, откладывала направо, другие, с одобрительным о’кей, — налево. А может, наоборот.

— Ну, дружище, чем я могу помочь вам? — грубовато проворчала она, не глядя на Ломбарда.

Ему уже было не до дипломатии. Он еще не успел полностью восстановить силы после беседы с Мендосой. Кроме того, близился уже конец дня — было около пяти часов.

— Я пришел сюда прямо от одной из ваших бывших заказчиц. Это южноамериканская актриса Мендоса.

При этих словах модистка подняла взгляд.

— В прошлом сезоне вы изготовили для нее шляпу к выступлению, помните? За сто долларов. Я хочу знать, кто получил копию.

Прежде чем дать волю эмоциям, она убрала эскизы в безопасное место. Нужные — в ящик стола, ненужные — в корзинку для мусора. По-видимому, она могла по желанию включать и выключать свой темперамент на определенное время. Это ему понравилось больше, чем яростный гнев Мендосы. По крайней мере, более откровенно. Ее рука опустилась на крышку стола с таким грохотом, словно разорвалась ручная граната.

— Хватит об этом! — проревела она. — Мало мне неприятностей с этой шляпой! Я сказала тогда, что мы не делали никакой копии, и я повторяю сейчас — никакой копии не было. Когда я делаю оригинальную шляпу, она так и остается единственной! Если кто-то и изготовил копию, то не здесь и без моего ведома, и я за это не отвечаю! Я, может быть, и деру за шляпы втридорога, но я никого не надуваю!

— И все-таки копия была, — настаивал Ломбард. — И она появилась в театре и оказалась прямо напротив оригинала, их разделяла лишь рампа!

Модистка наклонилась к нему через стол.

— Чего она добивается — чтобы я подала на нее в суд за клевету? — закричала она. — Я так и сделаю, если она не уймется! Она лжет, так ей и передайте!

Но он не ушел, а снял шляпу и положил ее в угол кресла, показывая тем самым, что не двинется с места, пока не получит то, зачем пришел. Он даже расстегнул пальто, чтобы чувствовать себя вольготнее.

— Мендоса не имеет к этому никакого отношения, забудьте о ней. У меня есть свои причины прийти сюда. Копия существовала, потому что мой друг был в театре с женщиной, на которой была такая шляпа. Так что не говорите мне, что копии не было. Я хочу знать, кто эта дама, я хочу узнать ее имя, оно должно быть в списке заказчиков.

— Его там нет. И не может быть, потому что здесь у нас не оформляли такого заказа. Вы что, собираетесь торчать тут весь день?

Он вздернул подбородок и в свою очередь грохнул ладонью по столу так, что тот задребезжал.

— Послушайте, Бога ради! Человеку осталось жить считанные дни! Черт возьми, неужели в такой ситуации меня волнует этика вашего бизнеса? Вам не удастся одурачить меня, я запру дверь и просижу здесь вместе с вами целую ночь! Вы меня понимаете? Человека должны казнить через девять дней! Владелица этой шляпы — единственная, кто может спасти его. Вы обязаны назвать мне ее имя. Мне не нужна шляпа, мне нужна эта женщина!

Неожиданно ее голос опять стал вполне обычным. Очевидно, она выключила свой гнев. Ломбарду удалось заинтересовать ее.

— Кто он? — с любопытством спросила Кеттиша.

— Скотт Хендерсон, его обвиняют в убийстве жены.

Она кивнула:

— Я помню, я читала об этом в свое время.

Он снова хлопнул по столу, на сей раз не так оглушительно.

— Этот человек не виновен. Дело надо прекратить. Мендоса купила у вас шляпу, специально изготовленную для нее, так что эту модель не могли воспроизвести в другом месте. Некая дама явилась в театр в точно такой же шляпе. Хендерсон был с этой дамой, он провел с ней весь вечер, но так и не узнал ни ее имени, ни вообще чего-либо о ней. И теперь я должен любой ценой найти ее. Она может доказать, что его не было дома, когда это случилось. Вы меня понимаете? Если нет, то я уж и не знаю, как вам еще объяснить.

Владелица ателье производила впечатление женщины, которая очень редко проявляет нерешительность, если такое вообще случается. Сейчас она колебалась, но очень недолго. Она задала лишь один вопрос, чтобы обезопасить себя:

— А вы уверены, что все это не хитрость со стороны вашей латиноамериканской ведьмы? Единственная причина, по которой я не предъявляю ей иск за неуплату и за скандал, который она устроила, заявившись сюда, — это то, что она может предъявить мне встречный иск. Огласка повредила бы репутации моего заведения.

— Я не адвокат, — заверил он. — Я инженер из Южной Америки. Если вы все еще сомневаетесь, я вам это докажу.

Ломбард достал из кармана документы, удостоверяющие его личность, и показал ей.

— Тогда я могу говорить с вами конфиденциально, — решила она.

— Абсолютно. Меня интересует только Хендерсон. Я из кожи лезу вон, чтобы вытащить его из этой передряги. Ваши стычки с певицей меня не касаются ни с какой стороны. Меня это волнует лишь постольку, поскольку пересекается с моими поисками.

Она кивнула и посмотрела на дверь, чтобы убедиться, что та плотно закрыта.

— Тогда хорошо. Есть кое-что, в чем я ни за что на свете не призналась бы Мендосе, понимаете? Должно быть, здесь каким-то образом произошла утечка. Копию выполняли у нас, но неофициально. Одна из наших сотрудниц изготовила ее украдкой. Я рассказываю это вам, но не хочу, чтобы информация пошла дальше. Если это каким-либо образом выплывет наружу, я, конечно, стану все отрицать. Девушка-дизайнер, которая делает эскизы, вне подозрений. Я знаю, что это не она нас подвела. Мы вместе с ней начинали дело, она имеет свой пай. Ей нет никакого смысла продавать тайком свои идеи за пятьдесят, семьдесят пять или сколько там долларов. Это было бы себе во вред. Мы вдвоем, она и я, провели небольшое расследование в тот день, когда сюда явилась Мендоса и устроила скандал. Мы обнаружили, что именно этот эскиз исчез из альбома, его там не было, когда мы стали смотреть. Кто-то специально вытащил его, чтобы использовать еще раз. Мы вычислили, кто это: должно быть, швея, девушка, которая делала в мастерской всякую подсобную работу. Она, конечно, все отрицала, а у нас не было против нее никаких доказательств. Я думаю, мы поймали ее прежде, чем она успела подсунуть украденный эскиз обратно в альбом. Ну, чтобы обезопасить себя, чтобы быть уверенными, что мы не влипнем в подобную историю еще раз, мы указали ей на дверь.

Она ткнула пальцем через плечо.

— Так что, видите, Ломбард, — вас ведь так зовут, верно? — если говорить о записях, которые мы ведем здесь, то в них никогда не значился второй покупатель шляпы. Это совершенно точно. Тут я ничем не могу вам помочь. Все, что я могу предложить вам, если вы хотите найти эту женщину, — это постараться отыскать нашу бывшую швею. Как я вам уже сказала, я не могу гарантировать, что она и в самом деле что-нибудь знает. Я знаю только одно: мы сами были достаточно твердо убеждены, что это сделала она, — так твердо, что уволили ее. Если хотите попробовать — дело за вами.

Опять удача ускользала в тот момент, когда он уже думал, будто настиг ее.

— Я должен попытаться, у меня нет другого выхода, — мрачно сказал он.

— Может быть, я смогу вам немного помочь, — сказала Кеттиша с надеждой. Она щелкнула кнопкой динамика. — Мисс Льюис, поищите имя девицы, которую вы уволили сразу после неприятности с Мендосой. И адрес тоже.

Ломбард сидел опершись локтем о стол и склонив голову набок, пока они ждали. По-видимому, модистка заметила в его поведении что-то необычное.

— Вы очень переживаете за него, я замечаю, — сказала она почти нежно. Эта интонация была непривычна ей, так что даже пришлось прочистить горло, чтобы взять верный тон.

Он ничего не ответил. Да и что тут можно было ответить?

Она открыла шкафчик и вытащила пузатую бутылку ирландского виски.

— К черту дурацкое шампанское, которое подают внизу. Глоток этого напитка больше подойдет человеку, который изо всех сил борется с обстоятельствами. Так говаривал мой старик, мир его праху.

Динамик загудел. Девичий голос произнес:

— Это Мэдж Пейтон. Когда она работала здесь, ее адрес был: Четырнадцатая улица, 498.

— Да, но которая Четырнадцатая улица?

— Здесь не указано.

— Ничего страшного, — сказал Ломбард. — Есть только два варианта — восток и запад.

Он записал адрес, поднялся, надел шляпу и застегнул пальто, готовый идти дальше. Короткий отдых закончился.

Модистка сидела, прикрыв глаза ладонью.

— Посмотрим, может быть, я помогу вам найти к ней подход. Добровольно она не признается, вы же понимаете. — Она опустила руку и взглянула на собеседника. — Да, теперь я вспомнила ее. Это была такая маленькая серенькая мышка. Юбочка, блузка с длинными рукавами — вы понимаете, что я имею в виду? Девицы такого типа всегда готовы выкинуть какой-нибудь фокус ради денег. С такими это случается гораздо чаще, чем с хорошенькими, потому что деньги даются им нелегко. Они обычно боятся парней и не решаются знакомиться с ними; а уж если у такой кто-то и появится, то наверняка какой-нибудь мерзавец, так как у нее совершенно нет опыта, чтобы разбираться в людях.

Она понимает, что к чему, признал Ломбард. Наверное, поэтому она и перестала быть Китти Шоу из кварталов для бедноты.

— Мы потребовали с Мендосы сто долларов за оригинальную идею. Эта девица вряд ли получила больше пятидесяти за повторение. Вот вам и подход к ней. Пообещайте ей еще пятьдесят долларов, это должно подействовать — если только вы сможете найти ее.

— Если я смогу найти ее, — мрачно повторил он, спускаясь по лестнице.

Хозяйка меблированных комнат открыла дверь, окрашенную под черное дерево, с задернутым коричневой занавеской квадратным стеклянным окошком в верхней половине.

— Ну? — спросила она.

— Я ищу Мэдж Пейтон.

Женщина покачала головой, стараясь не делать лишних движений.

— Девушку, такую… серенькую, как мышка.

— Да, я знаю, о ком вы говорите. Нет, она больше здесь не живет. Раньше жила, но некоторое время назад съехала.

Разговаривая, женщина продолжала разглядывать улицу, словно если уж она дала себе труд подойти к двери, то хотела хоть что-то получить от этого, прежде чем уйти обратно в дом. Может быть, поэтому она и стояла у дверей так долго, а вовсе не потому, что ее занимала проблема посетителя.

— Вы не догадываетесь, куда она отправилась?

— Нет, она ушла, и все, больше ничего не могу вам сказать. Я не поддерживаю с жильцами связи.

— Но должен же быть какой-то след. Люди не превращаются в дым. На чем она увезла свои вещи?

— На своих двоих. — Она показала пальцем. — Вон в ту сторону, если это вам поможет.

Не слишком много. Дальше «в ту сторону» шли три пересекающиеся улицы. И оживленная магистраль. А потом река. А потом не то пятнадцать, не то двадцать штатов. А потом океан.

Хозяйка тем временем нагляделась на улицу и надышалась воздухом.

— Я могла бы, конечно, что-то предположить, — сказала она. — Но если вам нужны только факты… — Женщина прижала пальцы к губам и дунула на них, показывая, что ей нечего сказать. Она стала запирать дверь и вдруг заметила: — Что с вами, мистер? Вы побледнели?

— Я неважно себя чувствую, — признал он. — Ничего, если я минутку посижу у вас на ступеньках?

— Сидите сколько угодно, пока вы никому не мешаете входить и выходить.

Дверь захлопнулась.