Леди удачи

I

Длинная комната с низкими потолками в таверне «Истинный друг моряка» казалась светлой и уютной по сравнению с промозглой темнотой ноябрьской ночи. Снаружи ветер свистел над причалами Бристоля, рвался в окна и двери; внутри же кишели орущие и хохочущие матросы, которые подкреплялись глотком спиртного перед тем, как выйти на холод и отправиться на один из двух стоявших на рейде кораблей. Незадолго до рассвета суда отплывут, воспользовавшись отливом, и отправятся своей дорогой.

В углу сидел полный достоинства капитан Скиннер, владелец «Кадогана», шхуны, построенной здесь же, в Бристоле. На борту у него находился разнообразный груз, предназначенный для торговли на побережье Гвинеи и на Багамах. Если дела пойдут успешно, то он отправится дальше, в Чарльстон, Нью–Йорк и Бостон, и только потом повернет обратно домой. Вокруг расположились его матросы, двое покачивали на коленях шустрых бабенок, остальные сами едва держались на ногах в обнимку с кувшинами горячего рома. Другой угол занял Джон Мартелл, хозяин бригантины «Королевский каприз» из Кардиффа. В его компании было больше женщин, а матросы потягивали бренди, коктейли и неразбавленный ром, потому что у лихих ребят Мартелла водилось больше деньжат.

Обслуга таверны умело справлялась с таким наплывом посетителей. Хозяин, называвший себя Маркусом Криббом, расположился за длинной дубовой стойкой и передавал кувшины, кружки и стаканы Молль Рид и ее сыну, Баттонсу, подростку шестнадцати лет. Его заметно огрубевшие ладони свидетельствовали о том, что он привык к тяжелой работе. Он был высок ростом, белокурый. Волосы убраны в крошечный хвостик, хлопковая рубашка застегнута на все пуговицы. Штаны и вязаные носки, впрочем, изрядно поношенные, тем не менее говорили о том, что он уделяет внимание своей внешности. При малейшей возможности он прислушивался к разговорам о чужих землях и людях.

Владельцы судов набирали команды, и все до одного в таверне, кроме обслуги, уже подписали контракты. Бумаги Скиннера лежали перед ним на столе, а Мартелл вытаскивал контракт только тогда, когда матрос был готов поставить свою подпись или крестик. На первый взгляд оба фрахта были вполне законны и выгодны, но Мартелл платил больше и требовал, чтобы у членов команды была при себе сабля, хотя бы один пистолет и хороший кулак. Когда–то давно Мартелл был пиратом; это было хорошо известно, но только те, кто подписал бумаги, могли бы сказать, что он снова решил выйти в плавание на свой страх и риск. Репутация бравого капитана Скиннера была вне всяких подозрений, и это мог бы подтвердить любой житель Бристоля.

Пираты на берегу? Пираты на берегу и разгуливают бок о бок с теми самыми людьми, которые станут их жертвой при первой же смене ветра или перемене течения? Да, плохие времена настали для Старой Англии, и будет только справедливо, если жители Бристоля тоже не упустят своего шанса. Король Георг Первый, не любивший свое суровое, холодное государство, а вместе с ним и народ, на чьем языке он не говорил и чьей политики не понимал, уехал в свой любимый Ганновер, к своей пышногрудой любовнице и своему народу. Во главе страны он оставил принца Уэльского, конечно, временно, а тот ненавидел принципы и постановления своего отца и поспешно принялся переделывать их на свой лад. Все перепуталось в Британии; никто не знал, кто же правит страной, но все стремились перейти на сторону того, кто больше заплатит.

— Последнее место, — объявил мастер Скиннер. — Я могу взять еще двоих. Ты, Йорген, что решил? Ты надежный парень и знаешь мою шхуну, и деньги тебе нужны. Или ты поплывешь с тем бандитом?

Тот, кому были адресованы эти слова, откинулся назад и вяло махнул рукой. Он уже порядком нализался.

— Нет, мастер Скиннер. Я поклялся своей бабе, что сделаю передышку, а слово надо держать, вы сами знаете. И с тем пиратом я не пойду. Если я передумаю, то буду на борту «Кадогана» еще до прилива.

Матильда Рид, подруга хозяина и распорядительница таверны, подтолкнула своего сына к мастеру Скиннеру.

— Хей, мастер, — протянула она. — Вот вам матрос. Крепкий, ничего не боится. Что вы за него дадите?

— Что дам, Молль, шлюха? Я не тот человек, чтобы платить премию за матросов. Пусть этим занимается его величество король Георг, Первый или Второй, неважно, или бродяга Мартелл. Он, наверное, хорошо заплатит, чтобы полностью набрать команду.

— Мартелл сам просит пятьдесят гиней, — крикнул кто–то.

И правда, тяжелые времена настали в Бристоле. Бристоль — город моряков, а бристольские женщины — жены моряков. Было время, — до того, как немцы захватили трон, — во времена правления славной королевы Анны, когда владельцу корабля приходилось раскошеливаться, чтобы нанять матроса. А теперь они набирали команды, чтобы потихоньку заняться опасным пиратским промыслом. Например, Скиннер собирает по десять гиней с каждого из двадцати пяти матросов, а с офицеров столько, сколько они дадут, сам вносит такую же сумму и занимается торговлей. В плавании вроде того, какое он сейчас задумал, выручка будет в три, а то и в четыре раза больше, чем первоначальная сумма, и каждый получит свою долю. Он превращал матросов в торговых партнеров и одновременно затыкал им рты на случай, если его коммерция выйдет за рамки законного предпринимательства. Таким образом он обеспечивал себя рабочей силой, но не платил заработную плату, если не считать шиллинга в день, который они получат от Адмиралтейства. Чтобы еще больше привлечь к себе людей, он разрешал всем самостоятельно заниматься торговлей при условии, что они поделятся прибылью с хозяином.

— Мистер Скиннер, — прозвучал громкий голос оттуда, где сидел Мартелл. — Мистер Скиннер, с какой стати вы называете меня пиратом?

Те, кто взглянул в сторону говорящего, увидели, что это был сам Джон Мартелл.

— Хо! А у кого язык повернется утверждать, что ты не пират? Ты самый настоящий пират, и голова все еще держится у тебя на плечах только потому, что его величеству прислуживают льстивые подонки и мерзавцы, у которых не хватает храбрости потуже затянуть веревку. Когда ты получишь по заслугам и тебя закуют в кандалы, мы все дружно прокричим «ура».

— Сейчас я… — начал Джон Мартелл.

— Только честные моряки поступают по–честному. А ты не осмелишься позвать стражу или олдермена.

Спорщики не очень–то стремились одержать верх в этой перебранке; только Молль Рид никак не могла успокоиться.

— Вот подходящий парень для тебя, Мартелл, он тебя удивит. Бери его за десять фунтов.

— Нет, женщина. Я разговариваю с мистером Скиннером.

Но его оппонент уже снова уселся за стол и молчал. Он не был бристольцем, и в Бристоле ему приходилось сдерживаться. Одно лишнее слово, и ему придется иметь дело со всеми собравшимися, даже с теми, кого он только что нанял. Он мудро воспользовался вмешательством Молль Рид и уселся на место.

— Тогда пять, и забирай его насовсем. Я хочу, чтобы он убрался из дома до заката, видеть больше не могу его постную рожу.

— Нет, Молль. Я ни за кого не плачу. Я возьму его на половинную долю в двадцать гиней. И сделаю это только для тебя.

Матильда взвизгнула:

— Но я продаю этого дурака, разве ты не понял?

— Не пойдет, — решительно отозвался пират. — Мне он нравится, и мне нужен такой парень, чтобы приглядывать за каютой. Но, Молль, дорогуша, если ты будешь упрямиться, я передумаю и возьму его просто так, и пусть он сам зарабатывает, как сможет.

— О–ой–ой, — запричитала Матильда, — а добрый господин даст мне пару золотых гиней, чтобы закрепить сделку?

— Да, Молль, когда «Королевский каприз» вернется в этот гнилой порт. Ха–ха–ха! Оставь себе своего сопляка! Ну и жалкий же у него вид. — Он поднялся. — Пошли, ребята, мы наберем остальных матросов в Кардиффе.

Матильда Рид визгливо обругала капитана, корабль и его плавание.

— Мне бы неделю назад об этом подумать, больше было бы толку. — А парню она прошипела: — Просись на судно, ублюдок, а то я от тебя мокрого места не оставлю.

В это момент появился сторож, стукнул жезлом об пол, чтобы привлечь внимание, и прокричал:

— Двенадцать ночи, и да будет Божье благословение на старом Бристоле. Все на суда или по домам. Так гласит королевский указ.

Он замер около двери и смотрел, как матросы выходили, вначале команда Мартелла, а потом — Скиннера. Местные шлюхи быстро растворились в ночи.

Матильда Рид и хозяин вышли через заднюю дверь, и в таверне остались парень, которого Молль называла Баттонс Рид, и полупьяный матрос.

— Идешь спать, приятель? — осведомился сторож у матроса.

— Да я уже пришел. Я остановился здесь на ночь. Верно, парень?

— Совершенно верно, мастер, — отозвался мальчик. — Ваша постель наверху. — И он принялся тушить лампы, которые висели в комнате.

Сторож, убедившись, что все в порядке, вышел на улицу и отправился восвояси.

Когда все лампы, кроме той, что висела над баром, были потушены, и парень ждал только, чтобы матрос отправился спать, тот вдруг потребовал еще выпивки. Когда матрос поднялся, то стало заметно, что он пьян не больше, чем раньше, когда он вошел в таверну. Матрос подошел к дубовой стойке.

— Налей мне чего–нибудь покрепче, парень. Ночью холодно, а мне еще надо добраться до Хай–стрит.

— Ваша постель наверху, — начал было мальчик.

Матрос ухмыльнулся.

— Да, я потеряю шиллинг, но в Бристоле много опустевших кроватей, которые неплохо было бы согреть.

Сейчас парень уже не был похож на неуклюжего недотепу, он внимательно слушал.

— Мне казалось, ты из команды мастера Скиннера. Тогда чего ты тут сидишь, когда корабль уходит еще до рассвета?

— Да, но до рассвета еще многое может случиться. Осталось пять часов, и их надо потратить с толком. А ты чего застрял в этой таверне? Я слышал, как Молль пыталась запихнуть тебя в команду. Уверен, у нее припасено намного больше десяти гиней, которые просит мастер Скиннер.

— Я еще не готов, — ответил парень. — Мне нужен быстроходный корабль, чтобы я мог гордиться им. Он дойдет до Индии, может быть, до Тасмании и Сипанго. По каперской лицензии, если королю понадобятся мои услуги.

— Шиллинг в день, который платит король, — это не деньги, и капитану приходится выкручиваться, чтобы удержать при себе матросов. Скиннер честный человек, это все знают. Но он не откажется заработать лишнюю копейку, погрузив на борт рабов в одном из тех портов, куда он «случайно» заходит. И кто упрекнет его в том, что он наживает деньги на чужом несчастье? Вот хоть последнее плавание: мы затолкали в лазарет сорок негров, спокойненько вошли в гавань Чарльстона, прямо под носом у правительства его величества, и запросто продали их по пятидесяти гиней за голову. Это не пиратство и не каперские лицензии. Каперская лицензия — это шаг на пути к пиратству, а также на пути к Тайбернскому холму, где казнят разный сброд. Сначала отрасти бороду, милашка, а потом уже играй в игры с виселицей.

— Я не так глуп, чтобы попасть на виселицу…

— Все мошенники любят хвастать, но большинство из них именно там кончает свою жизнь. — Матрос одним глотком опустошил кружку.

— Расскажи мне еще о Бостоне, мастер, — попросил мальчик, облокачиваясь на стойку бара.

— Это славный город, немного похож на Бристоль. Да вообще, на свете много городов вроде Бристоля, где полно приветливых подружек, которые ждут не дождутся, когда же наконец появится подходящий парень и займется с ними. Говорят, они любят игры потеснее, но это не для твоих ушей.

Мальчик вспыхнул.

— Да, — засмеялся матрос. — Нужно, чтобы какая–нибудь девка объяснила тебе, как в это играют. У тебе еще есть время присоединится к Скиннеру. Решай!

— Я решил. Мой корабль еще не сошел со стапелей.

— В этот раз намечается выгодное дельце. Если нам повезет с ветром и торговля пойдет успешно, то мы заработаем вдесятеро на каждой гинее.

— По–моему, это не лучше, чем пиратство, — ответил мальчик. — Почему тогда не отправиться к мастеру Мартеллу?

— Черт бы побрал его и его судно! Грабить честные британские корабли и обманывать короля. Я не разбойник, дружок, а простой британский моряк, но не прочь немного подзаработать.

Матрос швырнул на стойку туго набитый кошелек.

— Отсчитай сколько с меня, дружок, и я пойду по своим делам. — И он снова взялся за кружку.

Глаза мальчика блеснули при виде туго набитого кошелька, и он вздрогнул, когда звякнули монеты. Он смотрел на матроса, а руки убрал под стойку.

— Давай я налью тебе еще рома, мастер, а ты расскажи мне что–нибудь.

Руки парня проворно двигались под стойкой бара. Матрос допил, поставил кружку и уселся.

— Тебе, наверное, уже есть шестнадцать, дружок, и пора тебе выбираться из этой вонючей дыры. Она неправильно называется. Знаешь, что я сделаю: я улажу свои дела с той шлюхой, вернусь и возьму тебя с собой на «Кадоган». Что скажешь? Мне нравится, как ты себя держишь, парень.

— У меня нет десяти гиней, мастер, — отозвался мальчик, возвращая кружку. Его голос слегка дрогнул, но не потому, что он боялся, как подействует снадобье, которое он подсыпал в кружку, а потому, что боялся ошибиться. Этот тип сам напросился, и если бы Молль Рид заметила кошелек на стойке, то она поступила бы так же. Он был уверен, что не ошибся, он частенько наблюдал за Молль Рид с тех пор, как вернулся из Фландрии и Голландии.

Он вернулся в Бристоль и начал расспрашивать о Матильде Рид и быстро понял, где можно спрашивать, а где ее имя лучше вообще не упоминать. Итак, Баттонс помчался в «Истинного друга моряка», не сомневаясь в том, что его сразу узнают. Полный надежд, он прошел к столикам, которые обслуживала Молль, и заказал маленькую кружку рома. А вместо приветствия его оскорбили. Он был слишком молод, и по его виду трудно было сказать, что у него есть деньги, поэтому с него потребовали оплатить счет прежде, чем подать кружку.

Он швырнул кошелек на стол, и Молль немедленно переменила тон.

— Хей, славный парень, — запричитала она, — с такими деньгами он заслуживает гораздо лучшего рома. — Она вернулась к бару и смешала ему особый коктейль. — Напиток лордов, золотце! — и поставила перед ним кружку с самодовольной ухмылкой. Напиток лордов оказался для него слишком крепким, а пока он валялся пьяным, Молль обчистила его кошелек, не подозревая, что в этот раз ее жертвой стал ее собственный отпрыск.

Позже, узнав об этом, она попыталась обратить все происшедшее в шутку и с изрядным юмором рассказывала о своей ошибке, но даже не подумала извиниться за нее.

Если бы у него был кошелек, вместе с содержимым, то он смог бы купить место на «Кадогане». Но Молль вовсе не собиралась возвращать его. Да она скорее сама себя сожрет, чем выложит для него хотя бы фартинг.

А сейчас, если матрос быстро опьянеет, то у него еще будет время добраться до «Кадогана». Чтобы поддержать разговор, он сказал:

— Я думаю, мастер, что пойду с вами на «Кадоган».

— Хорошо, это здорово. А я тебе скажу, что если бы нам не повезло в прошлом плавании, то я не смог бы расплатиться. Но в этом кошельке четырнадцать гиней, и я славно развлекусь этой ночью, а на рассвете отплыву с отливом. Собирай пожитки, а я зайду за тобой. — Он поднес кружку к губам и сделал длинный глоток.

— Но, — сказал мальчик, — про мастера Скиннера на причале рассказывают много плохого. Я слышал, что он оставляет людей на необитаемом острове.

— Я расскажу тебе правду. Между везением и пиратством есть золотая середина, и мастер Скиннер — как раз тот человек, который умеет придерживаться этой золотой середины. Ни одного британца он еще ни разу не тронул и не тронет, насколько я его знаю. Это было в прошлом году, в одном из плаваний. Тогда один корнуоллец, не помню, как его звали, подбил девять или десять других матросов потребовать у капитана, чтобы мы вышли в плавание на свой страх и риск и начали пиратствовать. Мастер Скиннер выслушал их и поставил вопрос на голосование. Десятеро хотело стать пиратами, а пятнадцать человек предпочитали вернуться в старый Бристоль. Поэтому мастер Скиннер посадил десятерых в лодку с запасом провизии на один день и высадил их на острове на Багамах. Там они и сидят до сих пор, или их кости. С мастером Скиннером шутить не приходится.

— Но это значит, что он сильный человек, такого можно только уважать. Я хочу, чтобы мой первый капитан был честным и храбрым.

— Возьми, сколько тебе следует, из этого кошелька, малыш. — Матрос решительно отхлебнул из кружки и вытер губы рукавом. Он положил кошелек в карман, и на мгновение показалось, что он сейчас развернется и уйдет.

— Не торопись, мастер.

— Да, но на Хай–стрит меня ждет подружка, и за это время мы еще успеем дважды нарушить законы доброго короля Георга.

Сердце у мальчика забилось, когда он увидел, что матрос подавил зевок.

— Не против, если я отнесу кружку на ту лавку?

Мальчик улыбнулся в знак согласия. Сколько, думал он, потребуется времени, чтобы зелье подействовало? И сколько оно будет действовать? Достаточно, чтобы завладеть набитым кошельком. Что будет дальше, он не задумывался. Он, конечно, знал, что ему придется бежать или ему предъявят обвинение в воровстве; здесь больше никого не было, на кого можно было бы свалить свою вину. Матрос добрался до скамьи и тяжело уселся на нее, не обращая внимания на кружку. Его голова медленно склонилась на грудь, а потом раздался храп, глубокий и мощный, и его тело безвольно обмякло.

Тихо и по–кошачьи бесшумно мальчик вышел из–за стойки. На мгновение он прислушался у двери, которая вела в хозяйскую комнату на задворках, а потом, убедившись в том, что ему не помешают, направился к своей жертве. Он на секунду остановился перед матросом, а потом изо всех сил пнул его вытянутую ногу, чтобы проверить, сознает ли он что–нибудь. В ответ раздался только храп. Он проворно сунул руку в карман и нащупал кожаный мешочек; он аккуратно вытянул его, но у него не было опыта, и руки дрожали, поэтому, когда кошелек уже почти был у него в руках, он выронил его на пол. Пока он торопливо шарил по полу, матрос приоткрыл один глаз и бросился на него.

— Вот как, сосунок? Воруешь, а? И давно уже этим занимаешься, готов поклясться.

Мальчик легко увернулся от него и засунул кошелек за пазуху.

— Ну держись! Сейчас я до тебя доберусь!

Мальчик думал только о том, как бы увернуться от

тяжелых, похожих на молот кулаков, которые так и свистели в воздухе; одного удара было бы достаточно, чтобы он без сознания свалился на пол. Он уворачивался, не давая схватить себя, пока не оказался зажатым в углу. Широко раскинув руки, огромный матрос приближался, и только по чистой случайности мальчику удалось проскользнуть у него под рукой и выскочить на открытое место.

— Ну, ну, приятель! У меня тоже есть славная шутка в запасе!

Матрос снова загнал его в тупик, на этот раз между стойкой бара и дверью, и пригнулся, чтобы не дать ему убежать; тогда мальчик со всей силы ударил его в челюсть, тяжелый моряк откинулся назад, потерял равновесие и шлепнулся на пол. Мальчик победно рассмеялся, и в этом смехе не было ни страха, ни облегчения, а только триумф победителя. Его противник тяжело поднялся и был встречен градом ударов по лицу и туловищу, два из них оказались весьма ощутимыми.

— Неплохо! У тебя неплохие кулаки. Но я все–таки отведу тебя к стражнику, дружок.

Мальчик знал, что действие зелья замедляет движения матроса, поэтому ему надо все время двигаться и уворачиваться, и все время бить, как только он заметит незащищенное место.

— Да постой ты хоть секунду, — взмолился матрос. — Дай мне только разок стукнуть тебя, и тогда я пойду за стражником.

Но мальчик вовсе не стремился к тому, чтобы его разок стукнули. Он хотел подобраться поближе к лампе над стойкой; если ему удастся разбить ее, то он сможет улизнуть в темноте. Сделав обманное движение, словно собираясь бежать к двери, он метнулся в другую сторону, но матроса нельзя было так просто одурачить. Он развернулся и схватил волосатой ручищей своего противника за плечо; страх добавил воришке сил, и он вырвался, оставив в руке матроса клок рубашки. Он торопливо прикрыл грудь, но оторвавшийся кусок был слишком большим, и сквозь дыру была хорошо видна округлая грудь.

— Черт меня подери! Девка! Женщина! — У матроса даже челюсть отвисла, он выпучил глаза сначала в недоумении, а потом — в восхищении. Уперевшись руками в бока, матрос громко расхохотался.

— Вот как, дорогуша. Клянусь, я хотел задать тебе славную трепку, но теперь ты получишь трепку другого рода. Иди сюда, крошка, давай кошелек, а потом мы развлечемся. Я получу свое прежде, чем звать стражника, устрою себе развлечение. — Он протянул руку за кошельком и произнес: — Давай!

Девушка, вся красная, старалась прикрыть грудь остатками рубашки и жалась к стене при приближении матроса. Когда он подошел поближе, она нагнула голову и, оттолкнувшись от стены, бросилась на него. Она ударила его головой под дых, и он, задыхаясь, рухнул на пол. Он увидел, как легкая тень перемахнула через него, потом услышал звук бьющейся лампы и торопливые шаги в темноте. Дверь открылась и захлопнулась прежде, чем он сумел отдышаться и подняться на ноги.

Матрос испустил такой громкий и отчаянный вопль, что Матильда Рид, хозяин с лампой и стражник, все сбежались на его крик. Стражник стукнул жезлом об пол и призвал всех к тишине. Тогда неуклюжий дуралей попытался рассказать о парне, который оказался не мальчиком, а девчонкой, о щенке, который побил его и украл кошелек. Стражник внимательно выслушал его и переспросил, кто, собственно, украл, мужчина или женщина, кто побил его и ограбил. Матрос ответил, что это был мальчик, который хочет выйти в море, а когда его рубашка порвалась, он превратился в бабу.

— Кто это был, хозяин или Молль Рид, отвечайте правду!

— Ни тот, ни другая, а парень, который стал женщиной. — И тогда стражник расхохотался, а за ним и все зеваки. Стражник снова стукнул жезлом и призвал всех к порядку; потом он подмигнул хозяину и сказал, поворачиваясь к выходу:

— Крепкое вино вы здесь продаете. Лучше тебе отправиться в кровать, матрос, и лечь спать. Спокойной ночи, хозяин.

Потом он вышел, а Молль Рид и хозяин захлопнули дверь под носом у негодяя, который пытался нанести ущерб репутации их добропорядочной таверны.

II

Тем временем юная воровка, надежно припрятав добычу в кармане штанов, раздобыла себе новую рубашку, кожаную куртку и тяжелый плащ у торговки старьем в ближайшем переулке и снова выбежала на улицу. Она на цыпочках обогнула таверну и устроилась так, чтобы незаметно подглядывать за тем, что там происходит. Она видела, как вошел стражник, а за ним кучка зевак, услышала разговор, а потом дверь захлопнулась. Потом она видела, как стражник ушел, а матроса выставили за дверь. Она поняла, что погони не будет, и ей надо опасаться только матроса и своей матери. Молль Рид ни за что не потерпит такого нарушения своих прав и стребует с нее всю добычу до последнего фартинга.

Опасность была и в другом. Теперь у нее были деньги, чтобы выкупить место на «Кадогане» мастера Скиннера. У нее были десять гиней, необходимые, чтобы принять участие в плавании за рабами на Сьерра–Леоне, но если вдруг на борту окажется ее жертва, то плавание завершится весьма печально. А если она останется на берегу, то матрос может случайно встретить ее, предъявить обвинение, и тогда все в Бристоле узнают, что на самом деле она женщина, а не мальчик. Она подумала о корабле мастера Мартелла, который стоял на якоре в бристольском проливе и был готов отправиться в плавание, маршрут которого тщательно скрывался. Но разве матрос не сказал, что если бы у него не было денег, он бы искал счастья у мастера Мартелла? Всюду таилась опасность.

Сомнения и холодный ночной ветер заставили ее поглубже завернуться в плащ. Матрос все еще стоял перед дверью таверны, бормоча проклятья этому дому и его владельцам и клянясь отомстить. Девушка поняла, что ей нельзя уходить, не разузнав, что он собирается делать или, хотя бы, куда собирается идти. Очевидно, он, как и она, никак не мог на что–нибудь решится.

В последний раз обругав таверну, он повернулся и направился к Хай–стрит. Как только его шаги замерли вдали, воровка двинулась в противоположном направлении, но через несколько шагов остановилась, чтобы вволю насмеяться. Какая шлюха на Хай–стрит пустит к себе матроса без копейки в кармане, и какими словами она будет его поносить, когда узнает, что ее дружка уже обобрали и сделала это баба?

Она пошла к пристани; может быть, там какой–ни–будь моряк подскажет ей, где обосноваться. На реке Северн стояли корабли, одинокие огни слабо мерцали в тумане. Со времен доброй королевы Анны старина Бристоль превратился в большой порт. Бристольские корабли и бристольские матросы были желанными гостями в любом порту, и матрос, у которого водились деньжата, мог легко найти себе корабль и выбрать подходящего капитана.

Добравшись до причала, она в нерешительности остановилась, прикидывая свои шансы. Издалека до нее доносился голос матроса, который вернулся и вновь выкрикивал угрозы перед дверью «Истинного друга моряка». Доносились до нее и визгливые вопли Матильды Рид, которая угрожала позвать стражника, если он не перестанет тревожить честных людей. Она подумала, что матрос повидался со своей подружкой, и его настроение вовсе не улучшилось от ее приема; скоро он вернется на причал. Когда его шаги зазвучали совсем близко, юная воровка огляделась в поисках убежища. В нескольких шагах от нее валялась перевернутая вверх дном шлюпка с какого–то корабля. Девушка подняла ее, проскользнула под нее и опустила обратно. Там она была в безопасности и могла видеть, что происходит на улице. Какой–то матрос, по тяжелым шагам она решила, что это тот самый, спустился к причалу, все еще что–то бормоча себе под нос, ругаясь и свирепо топая ногами. Сердце у нее замерло, когда он остановился и пнул ногой утлую лодчонку. Потом он затих и уселся на лодку.

Так он просидел почти пятнадцать минут, время от времени ругаясь и грозя. Девушка под лодкой постепенно успокоилась, когда поняла, что жертва и не подозревает об ее близости. Ночь была холодной, но она привыкла к невзгодам уличной жизни и могла спокойно провести так куда большее время. Вскоре она услышала звук других шагов, которые приближались к причалу. Незнакомец направился прямо к лодке, под которой она пряталась.

— А, капитан Скиннер, — произнес матрос, поднимаясь на ноги. — У меня несчастье стряслось, капитан.

— Как так, Йорген? Несчастье, а?

— Да, капитан. В «Истинном друге моряка», таверне там наверху. Воришка подсыпал мне зелья и стянул кошелек.

— Не повезло тебе, Йорген, я тебе сочувствую. Так ты вступишь в команду «Кадогана» или нет?

— С удовольствием, капитан, но все мои деньги были в этом кошельке, а его больше нет!

— Тогда, друг, ты мне не подходишь! Ты хороший матрос, и мне трудно будет найти тебе замену. Плохо, что это случилось так поздно.

— Но, капитан, разрешите мне выйти в море на «Кадогане», и я втрое заплачу вам, когда мы вернемся. — Голос матроса звучал очень жалобно.

— Нет. Не пойдет. А если ты вообще не вернешься? Кто тогда заплатит? — Голос капитана Скиннера звучал резко и непреклонно.

— Прошу вас, капитан. — Матрос рухнул на колени, и голос его задрожал.

— Нет, и хватит об этом, — рявкнул капитан. — Вот тебе шиллинг, и убирайся, пока я не позвал стражу. Вон!

Матрос поднялся, взял шиллинг и исчез; на сегодня ему вполне хватило одной встречи со стражником. Когда он ушел, капитан уселся на лодку и позвал боцмана, который должен был находиться где–нибудь неподалеку.

— Вот и еще один матрос отпадает; плохо, если так пойдет дальше, — сказал он уныло, обращаясь, очевидно, к самому себе.

— Эй, боцман, — крикнул он и чуть не свалился в Северн, когда в ответ раздался голос откуда–то снизу.

— Я здесь, капитан, — лодка приподнялась, и оттуда выскользнул мальчик. — Ваш человек напился и велел мне подождать вас, капитан.

— Еще один? Отвези меня на шняву «Кадоган», и побыстрее. Если он не вернется к отплытию, то мы уплывем без него.

— Да, капитан, я ему так и сказал. А он ответил, чтобы я был вместо него. Он тратил свои деньги, а мои всегда при мне.

Наступило молчание.

— Зажги свет, — приказал капитан, — чтобы я видел, с кем говорю.

— Нет, капитан, у меня нет света.

— Ну тогда спускай лодку на воду, и пора двигаться на «Кадоган».

Они вместе толкнули лодку и спрыгнули с причала. Мальчик взялся за весла и принялся грести изо всех сил. Лодка продвигалась вперед, а капитан с кормы кричал, куда плыть. Когда лодка легла на нужный курс, капитан спросил:

— Как тебя зовут, мальчик? Как тебя зовут и откуда ты?

— Баттонс, ваша светлость. Баттонс Рид, сын светлой памяти Симона Рида.

— Да, я хорошо помню Симона, добрый, честный малый. А ты его сын, а? Ты хорошо гребешь. Но я должен посмотреть на тебя при свете.

Еще десять минут мальчик работал веслами, подчиняясь командам капитана. Лодка подошла к борту «Кадогана», и Скиннер велел мальчику поторапливаться.

Потом на палубе при свете сигнального фонаря Скиннер оглядел своего нового матроса.

— Дай–ка мне пощупать твои мускулы. Мне нужны крепкие парни.

Девушка протянула капитану руку и, чтобы укрепить его в принятом решении, вытащила кошелек и потрясла им, чтобы монеты зазвенели.

— Да, крепкий парень и славный матрос, так мне кажется. Если ты действительно сын Симона Рида, считай, что ты принят.

— Спасибо, капитан, — и она отдала ему кошелек. — Это вам.

— А где твои пожитки, Баттонс? — спросил капитан Скиннер.

— На мне, капитан. Если мы пойдем к югу от побережья Гвинеи, то мне больше ничего и не надо.

— Не только туда, мы можем заглянуть в Тасманию до возвращения в Бристоль.

Баттонс этого не подозревала, но капитан сказал это не для нее, а для матроса, который проскользнул в тень капитанского мостика.

— Тогда я там и куплю себе все необходимое.

— Эй ты, Хоуэлл Дэвис, — крикнул капитан. — Иди вниз и не шуми.

Человек в тени исчез.

— Дважды подумай, парень. Может, тем, кто остался на берегу, повезло больше. Наше плавание может закончиться веревочной петлей.

— Плевать я хотел на виселицу, капитан.

— Ладно, если ты сын Симона Рида, то так оно и должно быть. Иди вниз и не шуми.

III

Баттонс спустилась на бак, и там ее приветствовал чей–то голос:

— Сын Сима Рида, да?

— Да, товарищ, плоть от его плоти. А ты кто?

— Хоуэлл Дэвис из Милфордской гавани. Я помощник капитана. Если с этим рогоносцем наверху что–то случится, то я буду командовать шнявой. Это я говорю, паренек, чтобы ты знал, какой курс держать. Ты меня понял, сын Сима Рида?

— Да, сэр, все понятно.

Баттонс выбрала койку подальше от своих товарищей. Она должна была хранить свою тайну. Девушка завернулась в плащ и стала укладываться спать. Вокруг храпели мужчины, ее товарищи, пока они не узнали, кто она на самом деле. А если они узнают, то набросятся на нее, как стая голодных волков. Она слышала о Хоуэлле Дэвисе, работорговце из Милфорда; страшный человек, которого боялись все, кому приходилось иметь с ним дело, но он отлично разбирался в торговле и был бесстрашным товарищем, прекрасно умел поддержать дисциплину. Именно такой человек и нужен был капитану Скиннеру для работорговли.

Несмотря на то что у нее был трудный день и она ничего не боялась, Баттонс никак не могла заснуть. В свои семнадцать лет она много где побывала и многое видела, но это было ее первое плавание. Она мало помнила о своих детских годах, но ее мать, Молль Рид, не умела держать язык за зубами. Все, что ей было известно о своем детстве, она знала со слов матери, слов визгливых и грубых. Она не любила думать о матери; она всегда боялась ее и знала, что и та ее боится. Для всех было тайной, кто ее отец, и ни она, ни Молль никогда не рассказывали об этом. Симон Рид, чье имя она носила, плавал по каперской лицензии. Он привез Матильду к своей матери на задворки Бристоля и сказал, что это его невеста. Молль уже ждала ребенка, и если Симон был согласен признать его своим, то этого достаточно. Пока Симон был на берегу, ребенок родился, он дал ему свою фамилию и ушел в море, наказав своей супруге жить по–хорошему. Первое же плавание Симона было прервано залпом испанских пушек, и сражение оказалось слишком быстрым и кровопролитным, чтобы можно было надеяться найти хотя бы останки.

Молль не долго проливала слезы. Через несколько месяцев она уже снова ждала ребенка. Боясь гнева свекрови, она прихватила с собой деньги и сына и уехала во Францию. Там, рассказывала Молль, родилась дочь, которую назвали Мэри, а сын Симона умер. Молль хотелось бы, чтобы было наоборот, но, прибавляла она, наши желания не всегда исполняются.

Когда деньги кончились, то Молль обнаружила, что Франция и Фландрия не слишком для нее подходят, и решила попробовать счастья в Лондоне. Перебраться через Канал оказалось достаточно хлопотным делом, и легкомысленной вдове пришлось долго ждать, прежде чем ей удалось найти достаточно легковерного капитана, который позволил ей забраться в его постель. С рождения Мэри носила одежду умершего сводного брата, и Молль быстро поняла, что ей выгоднее считаться матерью мальчишки, чем оберегать от чужих посягательств девочку.

Лондон тоже оказался не слишком гостеприимным к хорошенькой вдове. После нескольких попыток случайно уронить дочь в Темзу, чтобы та не мешала ей заниматься проституцией, Молль, наконец, заметила, что и тем, у кого нет детей, живется не слаще. Даже самые дорогие проститутки не брезговали мелким воровством, и это было в буквальном смысле слова «мелкое» воровство. Профессиональные проститутки работали организованно и запросто могли отправить вторгшегося на их территорию чужака к стражнику, а потом обратиться в магистрат с жалобой, а это привело бы ее в Ньюгейтскую тюрьму. Молль быстро поняла, что для того, чтобы выжить, ей надо сражаться с профессионалками их собственным оружием и выдумать какую–нибудь хитрость.

В этот мир она ввела свою дочь, которой дала прозвище Баттонс–Кнопка. Она заставила девочку помогать себе, и это обстоятельство неожиданно привело к исчезновению моды на замысловатые прически. Вот как это было.

Тогда у богатых женщин было принято делать необычайно высокие прически и украшать их полудрагоценными камнями и дорогими лентами. На парики и накладные локоны тратились баснословные суммы. Щеголи тоже не остались в стороне и носили украшенные драгоценными камнями шляпы и дорогие напудренные и завитые парики. Обычные воришки не могли дотянуться до этого великолепия, не привлекая к себе внимания, и только сообразительная Молль Рид смогла придумать хитрую уловку, которая позволила ей покуситься на все это великолепие. Спрятав девочку в большой корзине, она ставила ее на голову и шла по улице. По условленному сигналу девочка поднимала крышку и хватала, что под руку попадется, потом быстро ныряла обратно и сидела тихо. Конечно, для этого требовалась практика и проворство. Броши, украшения, локоны, шляпы и шали исчезали в недрах просторной корзины Молль Рид, а ребенок становился все более ловким и умелым. В конце концов они даже рискнули забраться на аристократичную Пэлл–Мэлл в Сент–Джеймс–парке.

Скоро другие воры переняли у них эту идею, и осмотрительные лондонцы перестали украшать прически ценными безделушками, а если им нужно было выйти на улицу в парике, то они стали привязывать его шарфом.

Подобная предусмотрительность со стороны предполагаемых жертв, а также жесткая конкуренция с перенявшими ее методы жуликами вынудили Молль Рид искать другие средства к существованию. Средства эти оказались весьма разнообразными, их нельзя было назвать собственно воровством, но все они были всего лишь очередными шагами на пути к Ньюгейту и Тайберну. Молль привыкла работать с теми, кто по некоторым причинам никогда не станет звать на помощь стражу; ее друзья утверждали, что шантаж никому не причиняет вреда, зато многим приносит значительный доход. К сожалению, Молль Рид ничего не знала о делишках богатеев и была вынуждена поискать ко–го–нибудь поближе к своему дому. Единственным зажиточным человеком, которого она знала, оказалась ее свекровь, и Молль кстати вспомнила, что ее бывший муж поручил свою жену вместе с ребенком заботам матери. С оставшимися деньгами она появилась в Бристоле с трехлетним сынишкой.

Пожилая женщина взглянула на ребенка и сказала:

— Славный мальчик, вылитый отец. Я его возьму и воспитаю как своего собственного, но шлюхи в своем доме я не потерплю. Оставь мне парня, и я его всем обеспечу. Да, это верно.

Но тогда Молль Рид ничего не получала; а это ее совершенно не устраивало. Вся в слезах она отказалась расстаться с любимым сыном; если ей здесь не рады, то ее сыну и подавно тут будет плохо.

— Занимайся своими делами, — отрезала свекровь, — а сына Симона оставь мне.

— Нет, матушка, я не расстанусь со своим единственным сыном.

Свекровь не уступила, пока не увидела, как Молль развернулась и пошла прочь вместе с ее внуком; тогда она вернула их обоих. Если Молль не будет вертеть хвостом направо и налево и не опозорит славную фамилию Ридов, то она будет получать две кроны в неделю. Молль попыталась выклянчить целую гинею, но старая карга никак не хотела давать больше десяти шиллингов за примерное поведение. Она поселилась в маленьком домике на тихой улочке, и Баттонс играл с соседскими мальчуганами. Это было за несколько лет до того, как Баттонс поняла, в чем заключается разница между мальчиками и девочками; тогда она знала только, что одни дети носят штаны, а другие — юбки.

Лежа в тепле на своей койке, Баттонс вспоминала о том времени так, как она сама его запомнила, и не позволяла грубым и пошлым россказням матери вторгнуться в ее воспоминания. Всего десять дней прошло с тех пор, как она впервые услышала, как Молль рассказывает хозяину о тех событиях. Молль рассказывала, как старуха умерла, когда Баттонс было девять лет, и она лишилась своих двух крон и продала дочь одной француженке в услужение, выдав ее за мальчишку. Они долго ржали, когда Молль описывала, что было с француженкой, когда она определила настоящий пол ребенка, но Баттонс и сама могла бы им рассказать, что тогда она ушла со своего места и служила в армии мальчиком при пороховом погребе.

Рассказ Молль Рид о ловком обмане на этом был закончен, пока закончен. Баттонс знала, что если она останется в «Истинном друге моряка», то Молль, ни секунды не задумываясь, продаст ее снова, как мальчика или как девочку, смотря по тому, на что будет больше спрос. И действительно, ее мать решила, что обман больше не нужен, и пора дочери занять место среди продажных красоток Бристоля.

— А моя девочка не хуже, чем шлюхи в Лондоне, — закончила она. И правда, подумала Баттонс, я намного лучше.

Баттонс тихонько улыбнулась в темноте. Мало же ее мать знала о том, чем она занималась, когда ушла от француженки. Два года девушка служила в армии вместе с королевскими солдатами, ее считали мужчиной, и дралась она, как мужчина. Она дружила с симпатичным парнем лет восемнадцати и спала с ним под одним одеялом. Каждую ночь они вместе грелись под одеялом, и все было хорошо, пока он не узнал, кто она такая. Он был страшно рад, что ему удастся скрасить тяготы военного похода в объятьях любовницы, но Баттонс так не считала; либо замуж, либо никак. Ее друг втрескался в нее по уши, и, поскольку ему так и не удалось уговорить ее, то они оба явились к коменданту и попросили разрешения пожениться.

В лагере царило буйное веселье, когда разошелся слух, что двое солдат короля хотят вступить в брак, и многие приходили взглянуть на странную пару. Потом комендант сообщил новость своей жене, и эта добрая женщина решила сама разузнать в чем дело. Она расспросила Баттонс о ее настоящем имени и взяла с нее обещание появиться на свадебной церемонии в женском платье. Но это обещание Мэри не сдержала и предстала перед капелланом в штанах и куртке. Подарком коменданта стала почетная отставка и инициатива по сбору денег в пользу молодоженов, чтобы им было с чего начать новую жизнь. Их товарищи оказались настолько щедрыми, что они смогли открыть таверну для солдат. Они назвали ее «Три подковы» и решили обосноваться в Бреде, где она будет служить пристанищем всем умирающим от жажды солдатам.

Юный супруг плутал в денежных расчетах, как в темном лесу, поэтому он стоял за стойкой, а Мэри, все еще в мужской одежде, так как она плохо разбиралась в юбках и корсетах, обслуживала столики. Было много хриплых шуток по поводу молоденькой хозяйки, и многие любвеобильные солдаты пытались силой овладеть хорошенькой девушкой. Она быстро научилась пускать в ход кулаки, и многие из таких любителей с удивлением обнаруживали, что летят на пол и валяются в углу, а она недрогнувшей рукой вынимала плату за выпивку из их карманов.

Дела в таверне шли отлично. Пара процветала и была счастлива, как в любви, так и в торговле, но молодой хозяин, как видно, считал, что жизнь — это продолжение свадебной вечеринки. Он поднимал тосты за каждого гостя и веселился, глядя, как его жена защищает свою честь. Такая жизнь оказалась ему не по плечу, и он счастливо отошел в мир иной в своей кровати рядом с женой через шесть месяцев после свадьбы. Мэри Рид в шестнадцать лет успела побывать и невестой и вдовой. Она похоронила мужа на кладбище за чертой Бреды и отправилась обратно в Бристоль к своей матери.

В Кале, когда она ждала лодку, чтобы переправиться через Канал и попасть в Англию, она заслушалась красивых речей кавалерийского сержанта, который набирал рекрутов. Он ей понравился, она прикинула, что ей с ним будет неплохо, и записалась. Ей нравился сержант, а не жизнь с лошадьми; поэтому через несколько месяцев она дезертировала и продолжила путь в Бристоль. Когда она добралась до Бристоля, от денег, вырученных за продажу «Трех подков», у нее осталось меньше двадцати гиней, да и те у нее украла родная мать. А сейчас и Бристоль остался позади.

IV

Три дня спустя «Кадоган», направлявшийся в Сьерра–Леоне и Гвинею, стоял на якоре в одной из бухточек островов Силли. Изящное, быстрое судно, белоснежное от ватерлинии до кончиков мачт. Этот корабль легко шел по ветру и мчался по Южному торговому пути, словно перышко. В его трюмах был обычный груз: металлические инструменты, вязаная одежда, ботинки и сапоги, фаянс из Стаффордшира, обручи для бочек и прочая утварь для колонистов широко раскинувшейся империи. Капитан имел полное право гордиться своим кораблем, единственный недостаток которого состоял в том, что на нем было слишком много народу. Для управления «Кадоганом» хватало пятнадцать человек в любую погоду, но на борту было на десять человек больше.

Обязанности Баттонс не были слишком обременительны; у нее было много свободного времени, и она проводила его, сражаясь с товарищами на баке в карты и кости. Капитан Скиннер забрал свою долю из украденного кошелька, денег у нее осталось мало, и она не могла слишком много ставить на карту. А ей нужна была одежда и оружие. Но в азартных играх она не была новичком, поэтому среди ее выигрышей оказались сапоги, штаны, носки, рубашка, одеяло и сундучок, чтобы все это хранить. Она легко ладила с командой, вела такой же образ жизни, как они, и считалась своей в доску. Ей не было трудно скрывать свой настоящий пол; большинство матросов спали в одежде, снимая только сапоги и плащи и тщательно заворачиваясь в одеяло. На корабле было небольшое отдельное помещение для мытья.

По мере того как корабль продвигался к югу и погода становилась теплее, экипаж постепенно освобождался от верхней одежды и разгуливал по палубе в рубашке, штанах и босиком. Баттонс застегивала рубашку на все пуговицы, на что другие матросы не обращали особого внимания, мало ли у кого какие причуды. В шестнадцать лет она усвоила совершенно мужскую манеру поведения, и ей это было привычно; а в женской одежде она чувствовала бы себя неловко.

Став юнгой, Баттонс получила доступ не только к матросским каютам, но и к каюте самого капитана и его помощника, и вскоре она стала разбираться в соотношении сил на корабле. Хоуэлл Дэвис царил на баке и втайне настраивал своих людей против капитана Скиннера. Два офицера редко встречались на палубе, а при встрече говорили только о делах. В команде ходили слухи, что доля Дэвиса равняется доле самого капитана.

Была еще одна странность, которая, как и слишком большое количество людей на борту, не укрылась от глаз бывшего часового при пороховом погребе в королевской армии во Фландрии. На корабле было две поворотных пушки, одна впереди, а другая на корме, и два раза в день проводились учения в целях «подготовки к обороне». Эти маленькие пушки, укрепленные так, чтобы поразить любую цель, свидетельствовали о том, что плавание не будет таким уж мирным. Одного метко посланного ядра было бы достаточно, чтобы заставить обратиться в бегство даже большой торговый корабль, но капитан Скиннер собирался вести торговлю в опасных водах, поэтому и он, и его старший офицер учили матросов обороняться. Шатаясь среди матросов, Баттонс заметила, что пушка Хоуэлла Дэвиса целилась в каюту капитана так же часто, как и в воображаемого врага. И действительно, когда не было учений, орудие чаще всего было нацелено на капитанский мостик.

Однажды, когда их никто не подслушивал, капитан Скиннер сказал юнге:

— Ах, Баттонс, не все гладко на борту «Кадогана». Если услышишь, что кто–нибудь замышляет что–то против своего капитана, скажешь мне. Слышишь?

— Да, капитан, конечно.

Баттонс не заметила, чтобы кто–то слышал их разговор, но через час на баке она прошла мимо Хоуэлла Дэвиса, и тот прошипел ей прямо в ухо:

— А сынок Сима Рида, оказывается, доносчик, а?

— Доносчик? Нет, мастер Хоуэлл, просто лояльный человек.

— Лояльный по отношению к кому? К памяти своего отца? Или к этому шуту, который называет себя капитаном?

Баттонс молча прошла мимо, ничего не ответив. Плевать она хотела на Хоуэлла Дэвиса, и если бы сейчас ее спросили, чью сторону она примет, если от нее потребуется принять такое решение, то она не задумываясь ответила бы, что у нее только один хозяин, и он же — хозяин «Кадогана».

На юте было меньше шепота по углам, меньше шнырянья по темным закоулкам и больше разговоров по душам. Один из матросов так высказал мнение своих товарищей:

— Капитан у нас правильный. И не робкого десятка. Куда он, туда и я.

Корабль прошел мимо Мадейры и Фуншала в начале января, но не зашел в порт ни за водой, ни за свежими новостями, а продолжил плавание к более удобному порту Лас–Пальмас на Канарах. Там корабль встал на якорь, и капитан приказал старшине–рулевому спустить шлюпку и отвезти его на берег. Другая лодка должна была привезти бочки со свежей водой. Подойдя к поручням, капитан подозвал Баттонс.

— Возьми оружие, парень, и стой на страже. Не позволяй никому входить в мою каюту, пока меня нет. Ни единому человеку, что бы он ни говорил и кем бы он ни был.

— Да, капитан, — отозвалась девушка.

Капитан Скиннер спустился в лодку, четверо гребцов заработали веслами, и лодка легко заскользила к берегу. Когда вторая шлюпка отплыла с пустыми бочками, Баттонс увидела, что Хоуэлл Дэвис приказал приготовить одну из маленьких шлюпок по правому борту, и не успел еще капитан высадиться на берег, как четверо других гребцов уже гребли к Лас–Пальма–су, но собирались причалить в другом месте. Баттонс простояла на часах два часа прежде, чем вернулся помощник, а до появления капитана прошел еще час.

— Позови ко мне мастера Дэвиса, — рявкнул Скиннер, поднимаясь на палубу. Старший офицер лениво поднялся и подошел к нему.

— В этих водах объявился Винтер, пират. Этот мерзавец уже захватил несколько кораблей. Ты знаешь об этом?

— Теперь знаю, раз вы сказали, — сквозь зубы протянул Дэвис.

— Одни говорят, что он отправился на юг, а другие — на запад, — продолжал капитан.

— Да? И чему вы верите? На его месте я бы пошел на запад, там добычи больше, — отозвался помощник.

— Уверен, что ты его неплохо знаешь. — Он тяжело взглянул в глаза помощника. — Мы по–прежнему пойдем к Гвинее.

Хоуэлл Дэвис и глазом не моргнул.

— Да, капитан. Но вы ведь не собирались. Мне кажется, вы не захотите снова пройти мимо отмели Рам. — Он понизил голос и прошептал: — Их было десять человек, капитан, десять, а сейчас там только призраки, живые или мертвые.

— Сказано — сделано! Хватит об этом, — зарычал Скиннер. — «Кадоган» пойдет туда, куда я захочу.

— Да, сэр, мне это известно.

— И я лучше знаю, почему нам надо идти в Гвинею. Собирай людей!

Хоуэлл повернулся к своим людям и мрачно усмехнулся. Но распоряжался он быстро и со знанием дела, и еще до наступления темноты Лас–Пальмас остался далеко за кормой.

Юнга так и не узнал, что же они услышали на берегу. Капитану Скиннеру новости явно не понравились, чего не скажешь о Хоуэлле Дэвисе. Было совершенно ясно, что Дэвис серьезно отнесся к известию о появлении пользующегося дурной славой Винтера. Людям на баке раздали двойную порцию рома, а на следующее утро капитан Скиннер отдал приказ возобновить учения у пушек. Но на этот раз он разделил своих людей на два отряда и приказал Хоуэллу Дэви–су сделать то же. Если он и боялся предательства, то не показывал этого и делал вид, что один отряд может оборонять судно, а другой возиться с парусами. Если Хоуэлл Дэвис и усомнился в объяснениях капитана, то промолчал и, как обычно, вернулся к исполнению своих обязанностей.

В конце февраля они бросили якорь в Майамбе на побережье Гвинеи под защитой барка, идущего под королевским флагом. Он был вооружен восемью пушками, которые должны были защищать всех британских купцов. Капитан Скиннер поднял свой собственный флаг и крикнул, есть ли новости. Немедленно от военного корабля отошла шлюпка и направилась к «Кадогану». Это был знак любезности, и капитан Скиннер в своем лучшем шелковом костюме и с саблей на боку подошел к поручням, чтобы приветствовать гостя. Баттонс стояла сзади и заметила, что все восемь орудий другого корабля оказались заряжены, а у всех матросов на борту в руках были мушкеты.

Когда шлюпка подошла на такое расстояние, что можно было разговаривать, барк с восемью орудиями мгновенно спустил английский королевский флаг и поднял жуткого Черного Питера — красный череп и кости на черном фоне. Над палубой «Кадогана» просвистело ядро, чтобы подкрепить впечатление от такой неожиданной перемены.

— Поворачивай пушки, ребята! — крикнул капитан. — Заряжай и готовься стрелять. — Спустя секунду он выкрикнул: — Огонь! — Но ни один выстрел не прозвучал в ответ на пиратский залп. Баттонс бросилась к пушке и крикнула капитану:

— Дула забиты, капитан.

— Арестовать Хоуэлл а Дэвиса, — начал было капитан, но его перебил голос из шлюпки:

— Шнява «Кадоган»! Сдавайтесь или вы умрете!

Скиннер поднял руки над головой, чтобы показать, что он безоружен и не собирается защищать свой корабль. Шлюпка причалила к борту шнявы, и наверх поднялся командир и шестеро матросов. Командир пиратов отдал один–единственный приказ:

— Вниз, ребята, и обыщите все.

Повернувшись к Скиннеру, он спросил:

— Кто вы и что у вас на борту, мистер?

Капитан Скиннер назвал свое имя и перечислил груз, добавив, что сюда он зашел, чтобы немного поторговать по пути в Бостон, куда он везет мачты для военных кораблей его величества.

— А вы капитан Винтер, так я думаю, — заметил Скиннер.

— Нет, мистер. Меня зовут Ингленд, и я плаваю с капитаном Винтером. Мне сообщили, что вместе с вами плывет некто Хоуэлл Дэвис из Уэльса.

Хоуэлл Дэвис выступил вперед.

— Это я, — гордо заявил он.

— Капитан Винтер говорил мне о тебе, но мне плевать, — заявил Ингленд. — Встань на место.

— Мастер Дэвис предатель и находится под арестом, — сказал Скиннер. — Он забил наши пушки.

— Хочу сообщить вам кое–что, мастер, — обратился Дэвис к пирату. Хоуэлл Дэвис зашептал что–то Ингленду, а тот время от времени кивал в ответ. Когда Дэвис закончил, пират сказал:

— И на слова твои мне плевать, парень. Встань на место и жди решения вместе с остальными.

Казалось, Хоуэлл Дэвис сейчас рухнет на колени и станет просить о пощаде, но он все–таки сдержался и отошел в сторону.

Капитан Скиннер стоял в стороне, и никто не обращал на него внимания. Рядом была одна Баттонс. Один пират подошел к Скиннеру вплотную и уставился на него.

— Так, так, мистер! Узнаешь меня? Вон Джим, а вот и Тоби. Ага, узнал. Эй, Тоби, это ведь наш умелец–капитан, который бросил нас на отмели Рам. Ему такая прогулка тоже подойдет. Да, Джим? — И он плюнул прямо в лицу Скиннеру.

— Эй, ты, прекрати! — крикнул Эдвард Ингленд.

— Позволь нам развлечься, мастер. В прошлый раз он выиграл, а сейчас наша очередь. А, ребята?

— Да! Да! — заорали оба. Потом они втроем бросились на своего бывшего капитана и потащили его на палубу, пиная ногами и срывая с него одежду.

— А теперь, — заявил тот, кто говорил первым, — покажем ему его место. К кабестану, ребята!

В мгновение ока они привязали несчастного к лебедке. Один из тех, кто спускался вниз, вернулся с бутылками рома. Он раздал бутылки тем, кто пытал и унижал капитана «Кадогана».

— Назад на барк и привезите остальных, — распорядился первый. — Им тоже надо поразвлечься.

Один пират отправился к шлюпке.

— С дороги, парень, — бросил матрос с бутылками Баттонс, — и не высовывайся.

Баттонс хотелось помочь капитану, но поскольку никто из ее отряда даже пальцем не пошевельнул, то ей оставалось только последовать их примеру. Люди Хоуэлла Дэвиса стояли поодаль, словно зрители.

Сгрудившиеся вокруг капитана пираты открыли бутылки и пустили их по кругу. Теперь они были заняты только ромом, а их капитан осматривал добычу.

— Ну, Скиннер, как дела? Как поживает Бристоль и Молль Рид? Хочешь глоточек своего рома?

Шлюпка вскоре вернулась и привезла еще матросов, которых бросили на отмели Рам. Откупорили свежие бутылки с ромом. Каждый из вновь прибывших оскорблял Скиннера или бил его. Теперь команда «Кадогана» разделилась на два лагеря. Одни смеялись шуткам захватчиков, а другие молча переживали свои беззащитность и бессилие. Но последние хорошо понимали, что при малейшем намеке на сопротивление они ответят головой, и поэтому подчинялись всем приказам пиратов.

Капитан Ингленд приказал команде «Кадогана» собраться на корме. В этот момент один из мучителей Скиннера швырнул тому в голову пустую бутыль и попал точно между глаз. Баттонс замешкалась, но один из пиратов пинком подтолкнул ее вперед. Когда команда собралась вместе, Ингленд пристально осмотрел их, внимательно рассматривая выражение лиц, телосложение и одежду. На юнгу он смотрел так долго и так внимательно, что Баттонс впервые испугалась, что сейчас ее изобличат. От этой мысли ее прошиб холодный пот. Но все обошлось.

— А теперь, дорогуши, — заявил Ингленд, — я хочу, чтобы вы узнали, с кем имеете дело. Я капитан Эдвард Ингленд, плаваю вместе с ужасным капитаном Винтером. Мы плаваем на свой страх и риск, и вон в том барке сложена добыча с многих когда–то гордых судов. Кто из вас хочет присоединиться к нам? Жизнь у нас легкая, никакой вахты, никакой работы, если вы не хотите. А рома хватит на всех, и помногу. Давайте, дорогуши, решайте быстрее.

Один человек выступил вперед. Это был Хоуэлл Дэвис из гавани Милфорд. На лице пирата мелькнуло выражение неудовольствия, но голос его не дрогнул.

— Ага, один есть, — прокричал Ингленд с выделанным энтузиазмом наемщика рекрутов. — Кто последует примеру этого храбреца? Я сделаю его капитаном этой калоши, а следующий станет помощником. Давайте быстрее, ребятки.

Один за другим люди Хоуэлла Дэвиса выходили вперед и выстраивались рядом с ним.

— Двенадцать. Нам надо еще троих, — объявил Ингленд.

В этот момент раздался вопль оттуда, где остался капитан Скиннер, и все обернулись. Его мучители теперь били бутылки перед тем, как швырнуть в него, и лицо у него было все в крови. Один из пиратов, пьяно шатаясь, пел:

Если дернуть за веревку, То колокольчик зазвенит, А бедняга Томми концы отбросит.

Баттонс часто слышала, как эту песню пела Молль Рид, песню лондонских воришек. Она не сомневалась, что если бы Молль оказалась на палубе «Кадогана», то она не раздумывая присоединилась бы к пиратам.

Теперь пираты сгрудились вокруг теряющего сознание капитана, лили ром на его раны и рвали на нем рубашку, чтобы освободить пространство для ударов. Среди громких воплей до Баттонс доносились стоны Скиннера и болезненные крики.

— Нам везет, — хвастливо продолжал Ингленд. — С двумя кораблями и настоящими храбрецами вроде вас мы сможем захватить настоящее испанское судно. А на испанских судах много красивых женщин, испанских леди, таких, что и описать невозможно, и те, кто присоединится к нам, первыми будут выбирать среди них. Давайте, решайтесь. Тепленькая испанская баба достанется каждому. Море испанских вин и коньяка, от которых кровь быстрее течет по жилам, да и ром тоже.

Ингленд на секунду обернулся и взглянул на своих людей, которые мучили капитана. Он пробормотал про себя:

— Черт, пропали штаны и сабля, а я их хотел себе взять.

Баттонс снова похолодела при мысли об испанских женщинах, которые попадутся этим ребятам, а также при мысли о своей участи, если они обнаружат, что она женщина. Нет, она не рискнет присоединиться к ним. Пусть лучше ее высадят на необитаемом острове, но с людьми, которых она знает. Ей нравилась команда «Кадогана», поэтому она лучше разделит их участь.

Пытавшие капитана пираты теперь взялись за руки и отплясывали сарабанду вокруг почти потерявшей сознание жертвы, горланя похабную уличную песню. Кто–то требовал музыки и тут же забывал об этом, другие вопили, что хотят еще рома, и не забывали открывать новые бутылки.

— Кончайте, вы там, — прокричал Ингленд. — Слышите?

— Да, капитан. — Поющие и танцующие притихли и снова потянулись к бутылкам.

— Хорошая одежда и золото наше. Когда мы захватим богатое судно, все, что вам попадется, будет ваше. Берите, что хотите, но золотые дублоны надо делить на всех, как положено. Эй, ты, парень, иди к нам, и самая молоденькая девственница будет твоей, тебе достанется лучший костюм и шелковые рубашки. Ну, что скажешь?

Но Баттонс не могла оторвать взгляда от своего бывшего капитана. Она увидела, что пираты собрались в кучку и что–то обсуждают. Но они говорили слишком тихо, и она ничего не слышала. Потом один из них вышел вперед и подошел к пленнику.

— Он был хорошим капитаном, это правда, хоть и поступил с нами плохо, но я не помню, чтобы он ошибался. Он достоин почетной смерти, и я предлагаю воздать ему по заслугам. — Оратор вытащил пистолет из–за пояса, осмотрел заряд и поднес спичку. Потом он решительно схватил капитана за нос и держал, пока тот не открыл разодранный и сочащийся кровью рот. Тогда он сунул дуло прямо капитану в горло и выстрелил. Закончив с этим, он повернулся к своим товарищам и сказал:

— Да, он был хорошим капитаном и смелым человеком, нравится нам это или нет. — Это заявление было встречено громкими одобрительными криками.

Мэри Рид почувствовала, что желудок у нее сжимается и подступает к горлу; потом она ощутила, как задрожали ее колени и покрылись холодным липким потом. Больше всего ей хотелось снова очутиться в Бристоле, даже при условии, что ей придется встретиться с Молль Рид. Она частенько встречалась со смертью, но такую жестокость и цинизм видела впервые. Лучше тысячу раз оказаться на необитаемом острове, чем плыть с ними.

Капитан Ингленд со смехом наблюдал за этим спектаклем.

— Вот, ребятки, как мы поступаем с предателями.

Те пираты, которые пытали капитана Скиннера,

вернулись к своим делам, а Баттонс заметила, что одного из бристольцев, который отказался присоединиться к корсарам, стащили с кормы и сорвали с него одежду. Она уже поняла, что одежда пользуется спросом среди бандитов и считается частью добычи. Голый матрос пытался спрятаться в тени, а веселящиеся пираты гонялись за ним и саблями выгоняли из укрытия.

Хоуэлл Дэвис, новый капитан «Кадогана», подошел к Ингленду, и тот повернулся к нему.

— Я уже сказал тебе, Дэвис, что не перевариваю людей, которые не дерутся за свой корабль. Но капитан Винтер знает, что ты предатель, он отдал приказ, а я ему подчиняюсь. У тебя двенадцать человек, справишься с этой калошей?

— С такими ребятами справлюсь, — ответил Хоуэлл Дэвис.

— Ваш последний шанс, — объявил Эдвард Ингленд колебавшимся матросам. — Еще не поздно присоединиться к моим храбрецам, последний шанс!

Но так как никто из бристольцев не двинулся с места, то командир пиратов раздраженно крикнул:

— Отлично. А теперь все раздевайтесь догола, моим людям нужны ваши шмотки.

На лице Мэри Рид появилось страдальческое выражение. Только огромным усилием воли она удержалась от того, чтобы не хлопнуться в обморок.

I

Мэри смотрела, как ее товарищи с «Кадогана» начали раздеваться. Кровь бросилась ей в лицо, а сердце похолодело от ужаса, когда она принялась расстегивать пуговицы на куртке. И вот уже один пират с «Ястреба» подскочил к ней и схватил за ворот, готовясь объявить одежду своей добычей. Она резко оттолкнула его и подошла к капитану Ингленду.

— Я передумал и хочу быть с вами, капитан, но я не хочу иметь ничего общего с тем подонком, которого зовут Хоуэлл Дэвис. Я хочу пойти с вами на «Ястребе». — Она с трудом владела голосом, чтобы не выдать свой настоящий пол.

— Ага, — расхохотался Ингленд, одобрительно взглянув на Баттонс, — дельный мальчуган. Я бы тоже не захотел служить у такого подонка. Собирайся, парень, и жди меня у шлюпки. — Повернувшись к новому капитану «Кадогана», он добавил: — Тем хуже для тебя, что ты не смог расположить к себе такого парня, Дэвис.

— Полное ничтожество и совершенно бесполезен, — отозвался Дэвис.

Ингленд смотрел, как команда постепенно раздевается.

— Как ты поступишь с остальными? — спросил он.

— Есть два варианта, мистер. Первый — заставить их замолчать навсегда, чтобы они не смогли вернуться в Бристоль и все разболтать. Второй — поступить с ними так, как Скиннер поступил со своими матросами, бросить их. Что вы думаете?

— Я думаю так, как прикажет капитан Винтер. Мне кажется, что мы не можем просто так отказаться от двенадцати матросов, которые отказались плыть с тобой на свой страх и риск. Они нужны нам. Капитан Винтер ничего не говорил о том, как должна быть укомплектована шнява «Кадоган», и поэтому я не превышу своих полномочий, если оставлю тебе тех матросов, которых когда–то Скиннер бросил на произвол судьбы. Ты видел, что они с ним сделали? Черт, так я и сделаю! Они будут постоянно напоминать тебе о том, как поступают с предателями, и заставят вести себя честно. Так что твои ребята будут управлять шнявой вместе с парнями с отмели Рам.

Капитан пиратов повернулся к раздетым матросам и приказал им построиться. Они, прикрывая руками наиболее уязвимые места, неохотно выполнили его приказ.

— Я даю вам еще один шанс. Я не спрашиваю, чем был вызван ваш отказ — нежеланием идти в плавание на свой страх и риск или отвращением к мистеру Хоу–эллу Дэвису. Это ваше дело, и никто не будет вас об этом расспрашивать. Говоря словами капитана Винтера, который славится красноречием, никто не заплатит за это своей кровью; самое худшее, что может выпасть на вашу долю, — высадка на необитаемом острове, который попадется нам по дороге. Если кто–нибудь из вас хочет присоединиться к бравому парнишке рядом со мной и стать членом команды «Ястреба», он может получить свою одежду, барахло, а потом — и свою долю добычи. Что скажете, ребята?

Трое матросов передумали и подняли руки в знак согласия. Но остальные десять упорствовали, предпочитая высадиться на пустынном берегу без еды и одежды, в незнакомом месте. Это были бристольцы, а бристольцы всегда стоят на своем. Это чистая правда.

Рука Хоуэлла Дэвиса дернулась к новенькому палашу. Казалось, он сейчас выхватит его из ножен и бросится на этих людей, которые упорно не желали менять свое мнение. Эдвард Ингленд зло усмехнулся; тем, кто наблюдал за ними, показалось, что пирату хотелось, чтобы Хоуэлл Дэвис совершил какую–нибудь глупость и дал повод избавиться от него.

Трое передумавших одевались, а десяти раздетым матросам приказали открыть люки и приготовиться переносить все ценное на «Ястреб», грузить в шлюпки. Их плечи уже покраснели под лучами безжалостного гвинейского солнца, и Ингленд надеялся, что это вынудит упрямцев изменить свое решение.

Тогда Баттонс получила свой первый урок пиратских манер. Когда она непроизвольно сделала шаг вперед, чтобы помочь открыть люки, ей было резко приказано отойти в сторону. Потом ей объяснили, что пока пленные находятся на борту, они выполняют всю черную работу, а тем, кто решился стать пиратом, нет нужды зря трудиться.

Двоим пиратам было велено зашить останки капитана Скиннера в парус и похоронить с теми подходящими к случаю церемониями, которые они смогут припомнить.

Ингленд продолжил осмотр груза шнявы и приказывал вынести на палубу вещи, которые были ему нужны, или которые могли пригодиться потом: бочонки и бутыли с вином и ликерами, одежду, обувь и стаффордширский фаянс. Потом, отобрав двоих матросов из своей команды, пират прошел в капитанскую каюту и вытащил оттуда все мало–мальски ценное. Кроме всего прочего он взял себе маленький кожаный саквояж Скиннера с медными застежками, в котором капитан хранил деньги. Час спустя Ингленд снова стоял на капитанском мостике с Хоуэллом Дэвисом.

— Собери команду, Дэвис, и заставь их подписать бумаги. Твою долю добычи я отвезу капитану Винтеру. Того, что осталось на судне, хватит тебе и твоей команде. Завтра на рассвете поднимай якорь и отправляйся на Малгуану на Багамы. Там доложишь обо всем капитану Винтеру. Я буду ждать тебя там; я пойду другим курсом. Это все, сэр.

Хоуэлл Дэвис отдал честь и проводил своего начальника на шлюпку. Отдав приказ отчаливать, Эдвард Ингленд даже не оглянулся назад, из равнодушия или из презрения.

Первое впечатление от пиратов оказалось не таким ужасным, как Баттонс думала раньше. Если не считать убийства капитана Скиннера, которое, в общем–то, не имело отношения к пиратству, она не заметила никаких проявлений жестокости, кроме того, что членов команды заставили раздеться. С ее точки зрения, капитан Ингленд был намного лучше, чем Хоуэлл Дэвис, и она предчувствовала, что как капитан он намного лучше, чем Скиннер. Она заметила, что он ее внимательно разглядывает.

— Я бы сделал тебя своим личным юнгой, но мне кажется, что ты и сам можешь за себя постоять, к тому же у меня уже есть мальчик на побегушках. Что за человек Хоуэлл Дэвис? Ты его хорошо знаешь?

— Нет, мистер, я ничего не знаю о нем. Мы просто плыли на одном корабле. Неприятная личность, с моей точки зрения, сэр.

— Готов поклясться. Ну, он сам себе голова, и если он не доберется до капитана Винтера с докладом, то это не моя забота. Ты встанешь на часы в первую смену. Умеешь обращаться с палашом?

— Нет, мистер, только с саблей. Но с ней ко мне лучше не подходить.

Барк оказался огромным, неуклюжим судном, ужасно перегруженным, как и все такие суда. Баттонс показали передний трюм, где она обнаружила широкие и удобные койки, на которых лежала награбленная добыча с других кораблей. Она бродила в поисках свободной койки, но тут ей сказали, что матросы спали по двое на койке и что ей придется делить постель с матросом постарше.

— Что! Да лучше пусть меня бросят на необитаемом острове, чем провести ночь с одним из вас.

— В этих водах промозглая погода, парень, ночью может быть прохладно.

— Тогда я лягу на палубе, — решила Баттонс. — Похоже, вам здесь не мешало бы помыться. — Она брезгливо поморщилась. В этот момент вошел молодой матрос лет двадцати, блондин, вполне чистый на вид, которому на баке не нравилось так же, как и ей. Баттонс окинула его оценивающим взглядом и заявила: — Я буду спать с тобой, друг.

Тот пристально взглянул на нее. А потом ткнул пальцем и буркнул в ответ:

— Вон моя койка. Бросай пожитки, приятель.

— Как тебя зовут, друг?

— Джонс, и все. Моряк Джонс. А тебя?

— Баттонс Рид, сын Сима Рида, отличного парня, не сравнить с этими.

Баттонс небрежно швырнула свои тряпки, запихнула их под матрас и вышла на палубу. Ей хотелось найти другое место для ночлега, пока Джонс не распознал ее истинный пол. Раздетые матросы с «Кадогана» отмывали палубу, подгоняемые уколами боцманского палаша. Казалось, все чего–то ждут; люди слонялись по палубе, жадно посматривая в сторону капитанского мостика и каюты. Потом боцман бросил свое занятие и яростно свистнул в свою дудку, приказав всем собраться у главной мачты. Капитан Ингленд в сопровождении трех помощников появился на капитанском мостике и взмахом руки призвал к тишине.

— В нашей славной компании прибавилось четыре человека. Один уже стоит на часах, трое других встанут потом. Когда поделят добычу, они доложат о себе помощнику и подпишут бумаги. Добыча, шнява «Кадоган» из Бристоля, которую мы захватили утром, везла немного рома и вина и около одиннадцати сотен гиней. Половина идет нашему командиру и его подчиненным, а то, что осталось, мы поделим поровну на всех. Пять золотых гиней и по бутылке рома на брата.

Пираты выстроились в шеренгу за своей добычей. Они пробовали золотые монеты на зуб и смотрели бутылки на свет, чтобы убедится, что их не надули.

На баке Баттонс продала ром за гинею и вытащила кости. Ставки здесь были выше, чем обычно, потому что у матросов почти не было мелких денег. Она все время выигрывала, в запале игры пропустила обед и остановилась лишь на минутку, чтобы глотнуть напитка под названием «бомбо», который проносили мимо.

За ужином она вспомнила, что не выбрала место для ночлега, и снова отправилась на поиски. Но на побережье Гвинеи ночи такие темные, что на палубе стояла кромешная тьма. Тут боцман приказал ей встать на часы. Хотя она очень устала за день, Баттонс с радостью заняла свой пост. Когда она в полночь сменилась, ее товарищ по койке поднялся, и, по крайней мере на эту ночь, все проблемы были решены.

Но не совсем. Она рухнула на койку и мгновенно заснула. Когда она проснулась, ее товарищ по койке уже сменился и храпел рядом с ней. Баттонс ухитрилась еще подремать до подъема. Она с облегчением заметила, что Джонс ни о чем не догадался, но твердо решила до наступления следующей ночи подыскать себе местечко на палубе.

II

Рано утром Баттонс приказали забраться на наблюдательный пункт на мачте, высоко над сплетением канатов. Там она должна была следить за горизонтом. На востоке виднелись очертания африканского побережья; одинокий силуэт «Кадогана» разнообразил открывавшийся вид. Кроме него, куда ни кинь взгляд, простиралась полная опасностей морская гладь. На каждом корабле был зоркий впередсмотрящий, но наблюдателем на пиратском корабле выбирали человека внимательного и с отменным зрением. В руках у Баттонс была подзорная труба, которая позволяла ей приближать границы горизонта и вновь отодвигать их. Она вновь обвела взглядом морскую гладь и опустила подзорную трубу.

Внизу на палубе матросы возились с якорем. Через минуту они начнут ставить паруса на мачтах под ней. От корабля Хоуэлла Дэвиса их отделяла узкая полоска воды. Она видела Хоуэлла на капитанском мостике и с любопытством подумала о том, сколько он сможет продержаться. Она услышала, как Ингленд приказал разворачивать паруса и прибавить ходу, и десять минут спустя «Ястреб» уже мчался по ветру на юго–запад. Крохотный, выгоревший на солнце городишко» Майамба быстро исчезал позади. Скоро города уже совсем не стало видно, а затем и «Кадоган» превратился в смутное пятно на горизонте, направляясь курсом, проложенным для него капитаном Инглендом.

В полдень Баттонс сменил ее товарищ по койке, она немного расстроилась из–за того, что он заступал на пост, когда она его покидала, но обрадовалась тому, что теперь койка принадлежит только ей. Она спустилась вниз за миской и поела. На обед давали месиво из сушеного мяса, бобов и зерна, все это было сварено в одном котле, в придачу она получила пригоршню жестких сухарей. Она съела безвкусное варево и почувствовала, что пиратская жизнь нравится ей все меньше и меньше. Увидев, что обед ей не понравился, один из матросов утешил ее, что на ужин будет великолепный «конки» — суп из морских гребешков.

Спустя два дня пути вдоль африканского побережья «Ястреб» встал на якорь, и пленникам было приказано спуститься в шлюпки, чтобы высадиться на пустынном берегу. Капитан Ингленд предоставил им еще один шанс присоединиться к пиратам, но все ответили отказом. Баттонс, глядя на них со своего поста, думала о том, что если бы не необходимость раздеться, она тоже была бы с ними. Пленники расселись, в каждой шлюпке по пять пленников и по четыре пирата, несколько бутылей с водой и мешок сухарей. До берега было всего пол–лиги, но пираты не собирались слишком утруждать себя; остаток пути пленники могут и проплыть. Для высадки выбрали это место, потому что оно казалось пустынным и заброшенным.

Две маленькие шлюпки отвалили от борта, и пленные отправились навстречу своей судьбе. Зеленая листва свидетельствовала о том, что на берегу есть какая–то жизнь, но ждут ли их там друзья или враги, никто не мог сказать. Баттонс, не отрываясь от подзорной трубы, провожала взглядом своих бывших товарищей. Она оглядела берег и заметила меднокожих туземцев, которые высовывались из–за деревьев. Когда стало ясно, куда именно плывут лодки, туземцы выскочили из своего укрытия и бросились туда. В двадцати шагах от берега пираты заставили пленных прыгать в воду, и матросы на палубе помирали со смеху, глядя, как раздетые люди бредут, сопротивляясь сильному течению. Один матрос с обгоревшими на солнце плечами потерял равновесие и добрался до берега только потому, что его товарищи помогли ему. А на берегу их ждала неизвестность. Когда матросы прыгнули в воду, туземцы снова нырнули в заросли.

Только одна жирная туземка шоколадного цвета, пританцовывая, подпрыгивала на берегу. Она бросалась то вправо, то влево, слово высматривая лучшую добычу; в конце концов она бросилась на ближайшего к ней пленника, заломила ему руки и потащила измученного матроса в кусты. Тот издал короткий вопль, но его товарищи не бросились ему на помощь, а сбились в кучку у воды, не зная, чего им больше бояться.

Как только две шлюпки вернулись, «Ястреб» снова двинулся вперед, но Баттонс с облегчением заметила, что корабль сменил курс и теперь шел на запад. Спустившись на палубу, она узнала, что это обычный курс «Ястреба». Корабль был слишком мал, чтобы атаковать большой флот или торговые корабли, плывущие под конвоем, но у многих торговцев не хватало денег оплатить услуги конвоя, и они отправляли корабли южнее, чтобы обойти владения вест–индских пиратов. Чаще всего это были евреи из Португалии и те испанские купцы, которые торговали с Перу и Чили на западном побережье Южноамериканского континента. Дешевле было огибать мыс Доброй Надежды или мыс Горн, чем везти груз до Дарьенского залива и перегружать его на другие суда на восточной стороне Панамского перешейка. Из–за усилившейся активности пиратов многие солидные купцы тоже стали так поступать. Их суда заходили далеко на юг, подальше от проторенных морских путей, а потом ложились на спокойный курс к Испании. Именно этой дорогой привозили из Перу посуду и слитки.

Баттонс не вдохновляло пиратство. Она была верна своему капитану и аккуратно выполняла свои обязанности, но сердце ее не лежало к этому занятию, особенно когда «Ястреб» бросался на какого–нибудь бедолагу, который не осмеливался отстреливаться. Вначале пиратам попался французский корабль под названием «Красавица», приписанный к Бордо, который возвращался из успешного контрабандного рейда вдоль западного побережья Южной Африки. Корабль возвращался с полным трюмом слитков и монет, песо и марок. Он также вез специи и хинин.

— Красавица оказалась отвратительной ведьмой, — заявила Баттонс. — Капитан просто обязан был защищать свое судно и свой груз. Но с француза что возьмешь!

Потом они захватили португальский корабль, который возвращался после неудачного плавания в Аргентину и Бразилию. Груз у него на борту, предназначенный для продажи в Индии, оказался такого низкого качества, что даже пираты побрезговали им. Если бы они не находились так далеко от берега, то посадили бы команду в их собственные шлюпки и подожгли корабль вместе с бесполезным грузом. Но сейчас они удовольствовались пригоршней монет, которую им отдал капитан корабля, и отпустили их восвояси.

Баттонс обнаружила, что часы ее дежурства и часы дежурства Джонса не всегда шли друг за другом; иногда Джонс караулил ружья, а наверх лез другой матрос. Все чаще по ночам они спали вместе и рассказывали друг другу о том, как они жили раньше. Товарищу Баттонс было трудно поверить в то, что его младший друг в семнадцать лет сумел увидеть так много, бывал в сражениях, содержал таверну и много чего еще перевидал, не считая того, что сейчас оказался среди пиратов. Сам он с четырнадцати лет служил юнгой, а потом попал к капитану Винтеру, а тот послал его на «Ястреб». Его бывший хозяин научил его основам навигации, и он продолжал заниматься с Эдвардом Инглендом и надеялся чего–нибудь добиться в этом деле.

Джонс признался Баттонс, что ему больше нравилось оружие, чем штурвал, и что он с удовольствием предпочел бы военную карьеру морской. Баттонс нравилось слушать, как он говорит, и она подзадоривала его, постоянно споря с ним. Иногда ее клонило ко сну от монотонного звука его хрипловатого голоса, и тогда он сердито толкал ее в бок и шел спать.

Баттонс много наблюдала и скоро поняла, что команда пиратского корабля немногим отличалась от своих жертв. Другими словами, она состояла из отбросов общества, бездельников и дешевых искателей приключений, которых привлекали богатство и легкость пиратской жизни, но которые не желали слишком многим рисковать.

Она не считала, что Эдвард Ингленд заблуждался насчет своей команды. Теперь она была уверена в том, что если бы он был лучшего мнения о храбрости своих людей, то гонялся бы за более ценной добычей. Если бы он знал, что в случае чего команда будет стоять насмерть, то предпринимал бы более рискованные шаги.

Этот год, 1717–й, для пиратов Карибского побережья оказался неудачным. Все государства Европы предприняли решительные меры, чтобы пресечь пиратство, и только Великобритания не слишком усердствовала. Военные корабли прочесывали моря, топили пиратские корабли и громили их стоянки. Рассказывали об одном пирате, который обжил один из островов на Багамах, нашел там потайную пещерку и оставил двух человек охранять ее. Капитан французского военного корабля, наслушавшись рассказов о тайных засадах и заметив двух человек, решил, что это пиратское укрепление, и начал палить по пещере, пока не разнес ее в пух и прах. После бомбежки на берег высадился большой вооруженный отряд, чтобы за^ хватить укрепление или то, что от него осталось. Солдаты палили вовсю и наконец захватили двоих насмерть перепуганных часовых, которых и доставили на корабль. Над такими историями можно было смеяться, но они наглядно показывали, чего следует опасаться пиратам.

С другой стороны, богатые купцы стали проявлять осторожность, и корабли с ценным грузом на борту выходили в море только под охраной хорошо вооруженного конвоя. За последние пятьдесят лет Испания сильно пострадала от Берегового братства и научилась защищать свои корабли, и защищать так, чтобы к ним и подступиться было невозможно. Да, пираты переживали плохие дни, и те, кто, как капитан Винтер, понимали, что количество может заменить качество, не спешили топить захваченные корабли; они ввели обычай набирать новых членов команд среди своих жертв и посылать захваченные корабли пиратствовать. Эдвард Ингленд был пиратом всего несколько месяцев до того, как захватил «Кадоган» и корабль товарища Баттонс по койке, Джонса. А Хоуэлл Дэвис давно мечтал стать морским бродягой и наконец добился своего.

Мэри Рид мало что привлекало в пиратской жизни, которую она вынуждена была вести. Она не заботилась о себе, опасность и риск ее не привлекали, и если бы ей позволили зарабатывать на жизнь своим умом, то она лучше играла бы в кости.

Три следующие недели «Ястреб» упорно двигался по намеченному курсу на запад. Его восемь пушек были замаскированы, а команда слонялась по палубе. Даже со спрятанными пушками вид у него был угрожающий, да и глядя на его поведение постороннему наблюдателю трудно было бы обмануться; ни одно уважающее себя судно не стало бы отклоняться от курса, чтобы посмотреть поближе на проходящие мимо суда, как это делал «Ястреб». Только наблюдатели всегда были на своем посту; они внимательно рассматривали чужие корабли в подзорную трубу и определяли, могут ли они стать добычей или же они хорошо вооружены.

На исходе третьей недели команду разбудили громогласные звуки трубы; потом раздался громкий звон корабельного колокола, а с капитанского мостика понес — лись отчаянные команды в рупор. Выскочив на палубу, Баттонс с первого взгляда поняла, что происходит.

«Ястреб» напоролся на вооруженное испанское торговое судно. Обычно он обходил подобные корабли стороной. Испанцы тоже прошли бы подальше от пиратов, если бы вовремя заметили цвета их флага. Капитаны обоих кораблей, озадаченные сложившейся ситуацией, вначале хотели одновременно обратиться в бегство, но потом оба решили принять бой. На испанском судне было больше пушек, чем на «Ястребе», матросов же было лишь немногим меньше, и им было за что драться. Но у Эдварда Ингленда впервые появилась возможность показать, на что он способен, и он бросился отдавать команды.

— Канониры по местам. Заряжай пушки по правому борту. Мушкетеры на реи. Те, кто идет на абордаж, встаньте рядом и готовьте крючья. Пушки по правому борту, целься. Залп!

Четыре маленькие пушки по правому борту «Ястреба» с треском выпалили.

— Откатить пушки назад! — командовал Ингленд. — Перезаряжай, правый борт! Мушкетеры, огонь! Пушки по правому борту, целься, огонь!

Стрелки наверху уже собирали свою жатву на палубе испанского корабля, но тут он лег на другой галс, и только два пиратских ядра упало на его палубу, а испанские канониры обстреляли «Ястреб» шестью ядрами. Стоя на своем месте около одного из орудий по левому борту, за которое отвечал Джонс, Баттонс видела, как был убит боцман ее смены. Но и «Ястреб», в свою очередь, лег на другой галс; следующий приказ капитана ввел в действие пушки левого борта, и все четыре заряда попали в испанцев. Эдвард Ингленд оттолкнул рулевого и, схватившись за штурвал обеими руками, подвел пиратский корабль прямо под правый борт испанцев. Крикнув канонирам по левому борту, чтобы они снова заряжал, он приказал:

— Бросай крючья! Мушкетеры, на палубу. Приготовиться к абордажу!

Пушка Джонса была совершенно бесполезна на таком близком расстоянии; вместе с Баттонс и другими матросами он бросился на торговое судно с палашом в руке. Но прежде, чем им удалось пустить оружие в ход, испанский флаг был спущен.

На «Ястребе» недолго радовались одержанной победе. На испанском корабле были большие запасы золота и серебра, предназначенные для одного кадисского банкира, но мало того, что могло оказаться ценным для пиратов в море; рома едва хватило каждому по глотку, его разливали по кружкам. Два дня ушло на то, чтобы обчистить судно; двенадцать пушек затащили в трюм, туда же сложили и паруса, которые можно было использовать на «Ястребе», оружие разобрали, перенесли порох и ядра. Наконец, испанский корабль отпустили, оставив на нем те паруса, без которых он не смог бы плыть, и ровно столько провизии, чтобы команда не умерла с голоду и добралась до Испании, чтобы доложить, что пираты теперь орудуют на юге.

Когда «Ястреб» был готов продолжить свое плавание, выяснилось, что шесть пиратов убито, а четыре ранены. Джонса за проявленную храбрость произвели в боцманы, и теперь он жил в своей собственной каюте.

Теперь Баттонс принадлежала вся койка, но, как это ни странно, она вовсе этому не обрадовалась. Одной ей как–то хуже спалось. Джонс был хорошим товарищем, и ей нравилось слушать, как он строит планы на будущее.

При дележе добычи каждый получил по сорок два песо и тридцать серебряных марок… а этого, когда они попадут на берег, хватит на неделю с ромом и бабами.

Встретив боцмана Джонса на палубе, раздувшегося от гордости, как павлин, Баттонс сказала:

— Привет, Джонс.

— В следующей раз, называй меня «сэр».

— Вот как! Ты что–то быстро вырос из штанишек.

— Учись уважать старших.

— Тебя сделали боцманом, но ты мне не хозяин. Я буду уважать тех, кто этого заслуживает. Для меня ты был Джонсом и останешься Джонсом. Как тебе это понравится, дружок?

— Мне наплевать, но ты когда–нибудь сможешь мне пригодиться на капитанском мостике.

— Поторапливайся, потому что, когда ты туда доберешься, меня там может не оказаться.

— Что ты имеешь в виду?

— Я поговорю с тобой в другой раз, когда у тебя мозги встанут на место. — Баттонс резко повернулась и направилась к своей койке. Но крепкая рука схватила ее за плечо; она обернулась к Джонсу и схватилась за саблю.

— Ну–ну! — крикнула она.

Но никто из них не собирался доводить дело до кровопролития, и через мгновение Джонс разжал пальцы, и Баттонс пошла прочь.

С этого момента она не упускала случая поддеть Джонса, как только ей предоставлялась такая возможность. Она догадывалась, что тот тяготится своими новыми обязанностями, потому что у него почти совсем не остается времени на изучение морского дела или упражнения с оружием. Случайно наткнувшись на него в тот же день, она снова крикнула ему:

— Эй, мастер боцман! Как идут дела?

Джонс сурово взглянул на нее, пытаясь сообразить, где кроется насмешка, и даже не улыбнулся в ответ.

Баттонс перегнулась через перила и сказала:

— Что ты за человек, Джонс? — И звонко расхохоталась.

— Что ты хочешь этим сказать? — мрачно спросил

он.

— Сколько мы с тобой уже плаваем вместе на этой посудине?

— Я плохо запоминаю цифры, особенно такие.

— Ну так я тебе напомню. Пять недель, парень. Пять недель, день и ночь бок о бок, и я снова тебя спрашиваю: что ты за человек?

На лице у Джонса появилось растерянное глуповатое выражение, а потом он нахмурился.

— Да ты пьян, что ли! Брось свои штучки и иди работай. Давай наверх или вниз.

— Если бы ты немножко пораскинул мозгами, то вспомнил бы, что я вообще не пью.

— Иди на свое место! — скомандовал тот.

— Хорошо, боцман, но я послушаюсь только хорошего парня. — И Баттонс со смехом отвернулась и направилась к баку.

Она знала, что может дразнить бестолкового Джонса сколько душе угодно, но ей хотелось не этого. На самом деле ей хотелось вернуть былое товарищество, потерянное, когда «Ястреб» напал на испанский корабль. Баттонс не могла подойти и прямо признаться, что она женщина; да это и не помогло бы, по крайней мере, она так считала. Но она была уверена в том, что если он сам догадается, то она сумеет с ним справиться.

На борту ходили слухи, что «Ястреб» через три недели придет на стоянку в Малгуану, а до этого пройдет мимо Подветренных и Наветренных островов. «Ястреб» мог еще остановиться у Эспаньолы, чтобы узнать свежие новости, но это будет решать капитан Ингленд. Если по какой–то причине место встречи будет изменено, то капитан Винтер вышлет им навстречу судно, но они смогут встретить посланца, только если будут держаться ближе к побережью.

Баттонс три недели казались вечностью. За время одиноких ночей она решила покинуть «Ястреб» в любом мало–мальски приличном на вид порту. Пиратство оказалось плохой игрой и мало обнадеживающим способом разбогатеть; она не требовала от жизни многого, и сейчас ей хотелось только одного — чтобы тугодум Джонс снова разговаривал с ней по ночам.

Вскоре после захвата испанского корабля Эдварду Ингленду и его команде неожиданно пришлось сыграть роль добрых самаритян. Английскую шхуну отнесло на юг от ее курса, и она напоролась на испанский корабль. Небольшое судно, без пушек, вооруженное только несколькими мушкетами, почти ускользнуло от испанцев. Оно прекрасно уворачивалось от пушечных залпов, но не смогло избежать абордажа. Капитан и его маленькая команда, зажатые на баке, так отчаянно защищались, что противник бесславно бежал с поля боя. Три мертвых испанца остались лежать на палубе, как свидетельство английской доблести и мужества. Воспользовавшись попутным ветром, капитан шхуны сумел удрать прежде, чем испанцы подняли на борт свои шлюпки.

Но «Леди Бетси» была уже приговорена; когда Эдвард Ингленд заметил ее, она держалась на плаву только за счет того, что все помпы работали и все свободные руки вычерпывали воду. Капитан пиратов аккуратно подвел «Ястреба» борт о борт и, зацепившись кошками, продержал чужой корабль ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы забрать шесть членов экипажа и три пассажира. Потом он быстро перекинул груз шхуны на свой корабль; там было достаточно отличного рома из Новой Англии и прочие товары. Новым матросам предоставили возможность присоединиться к пиратам, и те радостно согласились, стремясь отомстить испанцам за трусливое нападение; двое пассажиров тоже согласились с условием, что Эдвард Ингленд пообещает напасть на испанское судно. Третьим пассажиром был миссионер, который направлялся в маленькое поселение на острове Тринидад. Доминиканец был преисполнен отваги и решимости сражаться, но требовал, чтобы к его сану относились с должным уважением.

В команде Ингленда были разные люди; одни верили, но, так сказать, отложили исполнение религиозных обязанностей до лучших времен, другим же было наплевать на церковь.

С разрешения команды «Ястреба» капитан и помощник затонувшей шхуны были причислены к старшим офицерам, и за ними записали полторы доли; матросы и двое пассажиров были приписаны к команде. Священнику позволили не подписывать бумаги, а это значило, что, если их захватят, он сможет сказать, что его держат здесь против воли.

Баттонс, болтаясь у шканцев, подслушала разговор между капитаном шхуны и Эдвардом Инглендом.

— Вы, конечно, довезете мой груз до английского порта, — говорил шкипер «Леди Бетси».

— Боюсь, что нет, мистер. Те порты, в которые мы можем заходить, совсем другого рода. У нас назначена встреча в Малгуане, и туда мы и направляемся.

— Вы спасли моих пассажиров и экипаж, но это вряд ли дает вам право отобрать мой груз, сэр.

— Если бы не я, ваш груз был бы на дне моря. Моим людям нужен ваш ром, и завтра его им раздадут. На таком корабле, как этот, нужны две вещи: ром для команды и уход за кораблем. Это судно слишком долго в море и уже не может идти быстро, его днище прогнило, как сердце испанца. Вы получите долю своего груза.

— Вы идете в Малгуану, вы сказали?

— Да, но только для того, чтобы встретиться с моим командиром капитаном Винтером. Я думаю, что потом мы отплывем к Нью–Провиденс.

Маленький шкипер ненадолго задумался.

— Могу я вычеркнуть свое имя из ваших бумаг, сэр?

— Не можете. А почему вы решили изменить свое мнение?

— Лучше я не буду отвечать, сэр.

— Отлично, но вы либо доплывете, либо погибнете вместе с нами.

Шкипер задумчиво пожевал кончик бороды, а потом спросил:

— Когда будут делить добычу? Когда мы придем в порт?

— Нет. По крайней мере, не всю. Кое–что полагается моим матросам прямо сейчас, и мы выдадим им это вечером. А то, что останется, отвезем в форт Нассау и продадим.

— Ха! Думаю, что пострадают только мои запасы рома. Отлично. Я все–таки хочу вычеркнуть свое имя из ваших бумаг.

— Если бы вы сообщили мне причину такого решения, я мог бы согласиться.

— Я должен подумать, — отозвался маленький шкипер.

Баттонс хотела еще послушать, поскольку за словами шкипера что–то крылось, но боцманская дудка дала сигнал всем пиратам собраться у главной мачты. Для них груз «Леди Бетси» не представлял интереса, если не считать рома; и ром должны были раздать на закате, каждый получит только по одной бутылке, поскольку корабль не может лежать в дрейфе и ждать, пока вся команда протрезвеет.

Когда ром раздали, у Баттонс мелькнула мысль загнать свою бутылку кому–нибудь, у кого водятся деньжата, но не из–за денег, она хотела подсунуть ее новому боцману. Она отнесла бутылку в его каюту, но увидела, что его собственная бутылка валяется на кровати не начатая.

— Ты что, с ума сошел, дурень? — спросила она. — Или твоим мозгам не хватает встряски?

— Я всего несколько часов назад велел тебе убираться на свое место! Проваливай.

— Да, но у меня есть хорошие новости. Одной бутылки рома тебе не хватит, поэтому я принес тебе свою. Возьми ее с собой в кроватку, дорогуша.

— Не возьму я твой ром. Мне не нравится эта должность, Баттонс, дружище, и я с удовольствием вернулся бы на бак.

— Как это? Что случилось?

— Я скучаю без тебя и твоих шуток.

Он положил руку на плечо Баттонс. Переодетая мальчиком девушка не отстранилась от прикосновения; будь на месте Джонса более проницательный наблюдатель, он бы заметил, что она слегка прильнула к нему.

— Давай, друг, рассказывай!

— Как по–твоему, капитан не согласится отправить меня обратно? На старую койку?

— Вряд ли, дружок, — тихо ответила Баттонс.

Если бы она могла рассказать Джонсу всю правду;

она должна была быть сильной, но больше не могла ею быть. Она не хотела быть сильной, она хотела быть слабой, женщиной, которую защищает мужчина. Изо всех сил пытаясь выйти из минутного замешательства, она громко крикнула:

— Будь мужчиной, Джонс. Хлебни рома, и тебе сразу полегчает.

— Не поможет, — рявкнул он.

У Баттонс было достаточно жизненного опыта, чтобы понять, что же нужно мужчине. И ей самой. Она тихо произнесла:

— И что ты за человек, Джонс?

— Ну вот опять! Чего ты хочешь?

— Спроси свое сердце. Или ты не хочешь? — Она проверила, что дверь каюты закрыта.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что я уже сказал. Что ты за человек? Какой же мужчина сможет проспать с девушкой шесть недель и не догадаться об этом?

— Девушка? Где? Ты, Баттонс, девушка? — Он схватил ее за плечи. — Черт, кончай меня разыгрывать. Я сейчас не в настроении.

— А как я попала к вам? Когда ваши ребята захватили корабль, я отказалась присоединиться к вам, пока не было приказано раздеваться. Помнишь? Тогда я согласилась плыть с вами, чтобы не пострадала моя девичья честь. — И она засмеялась своим долгим мягким смехом. — И как мне теперь доказать, что я не лгу?

— Верю, — завопил Джонс. — И я буду спать с тобой ночью! — Он схватил ее в объятья и горячо поцеловал в губы. — Да, сегодня ночью.

— Ну уж нет, я сказала, что я женщина, но я не говорила, что я шлюха. Сначала мы придем в порт, и там священник скажет все, что полагается.

— Нет, я не могу ждать, Баттонс. Брось. — И он снова попытался обнять ее.

— Руки прочь, парень. Будет так, как я сказала. Ты дождешься священника или ничего не получишь. И тогда ты назовешь меня так, как меня на самом деле зовут, — Мэри.

Но от Джонса не так просто было отвязаться. Если нельзя добиться своего вежливостью, то подойдет и грубая сила. Настоящий пират. Он бросился на Баттонс и получил мощный удар в челюсть, а потом еще один поддых. Он уже замахнулся, чтобы тоже ударить ее, но разум взял верх; при всей своей неуклюжести он догадался, что это не лучший способ заявить о своих чувствах.

— Тебе нужен священник? — спросил он, когда смог отдышаться.

— Да, я уже сказала. Настоящий священник.

— На борту есть такой, — произнес он. — Один из тех, кого мы захватили сегодня. Сейчас я его приведу.

— Постой. Откуда ты знаешь, что он и в самом деле священник? Где его церковь? Где его ряса? Откуда я знаю, что он настоящий и что меня не надуют?

— У него есть священная книга, Библия. Она была с ним, когда он поднимался на борт. Он прижимал ее к груди.

— Да, помню. Но прежде, чем звать его, надо кое–что обсудить. Давай–ка пошепчемся.

Они шептались почти четверть часа, а потом Джонс отправился на поиски доминиканца. Через несколько минут он вернулся с ним вместе и в присутствии Мэри объяснил, чего они хотят. Священник запротестовал:

— Боюсь, дети мои, что вы смеетесь над моим саном. Уверен, что самое лучшее — дождаться, пока мы придем в порт, где это дитя сможет одеться подобающим ее полу образом.

— Мне что, нужно переспать с тобой, чтобы доказать, что я женщина? — сердито огрызнулась Баттонс. — Давай приступай к обряду.

— Успокойся, девочка, если ты действительно девочка. Мне надо посоветоваться с моим Господином, чтобы не совершить непростительной ошибки.

— Вот еще. Мы не хотим, чтобы об этом узнал Эдвард Ингленд, если ты его имеешь в виду. Или этот чудак, который все время ус жует, капитан «Леди Бетси».

— Я говорю не о них, дети мои. Я говорю о нашем Господине, о Боге.

Какое–то мгновение миссионер стоял, склонив голову, а потом он повернулся, печально улыбнулся им и произнес:

— Хорошо. Я поженю вас.

И тогда же была совершена, пожалуй, самая удивительная свадьба, которая когда–либо заключалась на суше или на море.

— И держи рот на замке. Ясно? — Джонс положил руку на рукоять пистолета.

— Да, брат, — ответил печальный доминиканец. — Не бойся! Я не так уж горжусь ролью, которую мне пришлось сыграть в этом фарсе.

Когда он повернулся, чтобы уходить, Баттонс сказала своему только что обретенному супругу:

— Плата, дурак, его плата. Ему нельзя не заплатить.

Джонс дал ему две гинеи, которые он получил после захвата «Кадогана», и служитель церкви отправился восвояси.

— А теперь я вернусь на свой пост. Других приказаний не будет, мастер?

— Нет, к черту приказания. Ты останешься здесь. Это приказ самого капитана Ингленда.

— Что? Разве он уже знает? — завопила невеста.

— Ну я–то ему точно не скажу. Когда я искал доминиканца, то спросил капитана, могу ли я назначить тебя помощником боцмана, и он сказал «да». Так что теперь ты будешь жить вместе со мной.

III

Замужество не превратило Баттонс в отличного пирата, но оно сильно скрасило ее существование, так же, как и существование боцмана Джонса. В роли помощника Джонса ей уже больше не приходилось сидеть на мачте наблюдателем; на самом деле, ее обязанности сводились к тому, чтобы угождать своему господину и повелителю, и это она выполняла охотно и умело. У нее было много свободного времени, но она ни разу не позволила себе выйти из роли. На баке собирались играть в кости? Она всегда принимала участие. Резались в карты в кубрике? Если она и не играла сама, то с азартом наблюдала за игрой, особенно если ставки были большими.

Большую часть времени она ошивалась возле капитанского мостика, потому что там ей удавалось услышать много полезного. Кое–что можно было услышать и в других местах. Например, на третий день после свадьбы она дремала под шлюпкой с левого борта и вдруг услышала чьи–то голоса. Разговаривали матросы и командиры с «Леди Бетси». Ее разбудил голос доминиканца.

— Если это заговор, то я не желаю в нем участвовать, — произнес он.

— Сомневаюсь, чтобы от вас нам было много проку, — отозвался маленький шкипер. — Только молчите, сэр. И исполняйте ваши обязанности, служите Господу на этом проклятом судне.

Доминиканец не заставил его повторять дважды и скрылся.

— Наш единственный шанс — Вудс Роджерс, который возвращается с королевским помилованием, — продолжил он. — Мне кажется, пираты еще не слышали об этом. Возможно, он уже прибыл, и мы не должны упустить этот шанс. Когда мы войдем в бухту Нью–Провиденс, то сможем вшестером захватить судно и доставить его вместе с командой к властям. Вы согласны?

— Все мы хорошо вооружены, спасибо капитану Ингленду, и каждый из нас знает о Нью–Провиденс больше, чем он. Этого достаточно. Как только мы войдем в гавань, нужно спустить их флаг и поднять белый. И когда офицеры королевского флота поднимутся на борт, то мы получим награду за то, что захватили пиратское судно. Еще раз спрашиваю: вы согласны?

Все согласно прошептали в ответ «да», но один голос возразил:

— Они все узнают в Малгуане.

— Может, и нет. Мне известно, да и вы тоже знаете, что среди пиратов Винтера восстание. Команда «Кадогана», самая гнусная шайка пиратов на всех морях, взбунтовалась, заковала своего капитана, бандита по имени Хоуэлл Дэвис, в кандалы и доставила его губернатору Барбадоса. Вы все знаете об этом. И вы также знаете, что эта шнява теперь — почетное судно, и что она вернулась в Бристоль к законным владельцам. Хоуэлл Дэвис — один из людей Винтера, как и капитан Ингленд с этого корабля. Что произойдет, когда команда Ингленда узнает, что его величество дарует помилование всем пиратам, которые согласны его принять и прекратить пиратствовать? Они взбунтуются, ведь так? Они займутся честным трудом, вот как они поступят. Нам следует позаботиться только о командирах пиратов. Как только мы их захватим и скажем пару слов матросам, дело будет в шляпе.

Поразмыслите об этом получше. Это наш план, и он сработает. Отправляйтесь по местам и держите язык за зубами, иначе я объявлю вас предателями перед лицом короля.

Баттонс не сразу вылезла из своего укрытия даже после того, как заговорщики ушли. И она не помчалась сразу же к капитану Ингленду, чтобы доложить ему, что здесь затевают; своему мужу она тоже ничего не сказала. У заговорщиков оставалось две недели, чтобы разработать свой план, и столько же было у Баттонс, чтобы решить, как поступить.

Если это правда, что капитан Вудс Роджерс возвращается из Англии на Багамы с королевским помилованием для всех раскаявшихся пиратов, то у них точно возникнут проблемы. Баттонс не хотела потерять мужа, и она не хотела продолжать пиратствовать. Больше всего ей хотелось попасть на берег и завести свое хозяйство, стать примерной женой, заботиться о муже, доме и детях, если они у нее будут. Она подумала, что Багамы ей могут понравиться; она слышала, что там плодородная земля и совершенно нет холодных, промозглых зим, как в Англии. И земля была не только хороша, но и дешева. У нее было сто гиней и будет еще больше после распродажи добычи в порту.

Глядя на то, как ее муж распоряжается на корабле, Баттонс на мгновение задумалась, как бы сложилась ее судьба, если бы она осталась на «Кадогане» и вернулась в Бристоль. Но этот город остался позади, а ее судьба, какой бы она ни оказалась, ждала ее впереди, в Новом Свете. И Джонс был одной из самых лучезарных перспектив ее будущего, и его следовало принять в расчет, если берешься строить планы. День или два спустя она, будто случайно, рассказала ему о своей идее.

— Хозяйство? Да ты рехнулась! Что это на тебя нашло, женщина?

— Да, хозяйство, парень, и нечего ругаться. Уютная ферма. У нас хватит денег, чтобы уйти отсюда, пока мы еще ни во что не впутались.

— Копаться в земле! Это не для меня, детка. Нет, это не для Джонса.

Пришлось Баттонс рассказать ему еще кое–что.

— Но говорят, что те, кто примет королевское помилование, получат двадцать акров, а те, кто женат, сразу получат сорок, — сказала она. — Мы можем взять землю рядом с морем, не потому, что от моря какой–то прок, а потому, что приятно знать, что оно рядом.

— Нет, я сказал. Мне этого не надо. Я моряк, моряком и останусь. Отстань. У меня дела.

— Но рыбак — это тоже моряк. Послушай, послушай меня хорошенько. У нас вместе есть двести гиней, а всего за двадцать мы можем купить пару негров, которые будут делать за нас всю работу. Их называют рабы, и они будут вкалывать за нас. Подумай об этом.

— Ага, я думаю, что ты стала много разговаривать. А еще я думаю о том, что это за штука — королевское помилование, о котором ты говоришь. Что это?

— Разве ты не слышал? Есть такой капитан Вудс Роджерс, сейчас он плывет из Англии, чтобы предложить всем пиратам заняться честным трудом при условии, что они навсегда откажутся от пиратства.

— Черт меня побери, женщина. Откуда ты узнала об этом?

— Это мое дело. И помалкивай насчет женщины. Ты что, хочешь, чтобы весь корабль узнал?

Джонс схватил ее правую руку и начал ее выкручивать.

— Говори, пока я тебя не покалечил.

— Хватит, Джонс! Слышишь! Прекрати!

Но юный супруг не успокоился, и тогда Баттонс, когда он, выворачивая ей руку, притянул ее слишком близко, свободной рукой так врезала ему по уху, что он отпустил ее запястье.

— И что ты за женщина? — вскричал он, потирая ухо. — Мне так и хочется задать тебе славную трепку.

— Давай. Тогда все узнают, что я женщина. И будут потешаться над тупицей боцманом. Не годится молодому супругу так обращаться со своей юной женой.

— Женой? Да ты дьявол. Я готов полцарства отдать, лишь отправить тебя обратно на бак, жена ты мне или не жена.

— Давай, давай. А я тогда получу королевское помилование для себя одной.

Баттонс не вернулась на бак, но продолжала выполнять двойную работу в роли помощника боцмана. Ей нравился неповоротливый муж–тугодум, так же как и она нравилась ему, но ее вовсе не страшила мысль расстаться с ним, если не считать нескольких коротких страстных мгновений. Она твердо решила принять помилование и надеялась, что также поступит и Джонс. Позже в тот же день, когда его гнев немного утих, Джонс спросил Баттонс, откуда она узнала про королевский закон. Она рассказала ему, что ей удалось подслушать, пока она дремала под шлюпкой. Он тут же потащил ее к капитану Ингленду.

— Постой. Не надо торопиться. До Малгуаны еще десять дней, а там, я уверена, мы и сами услышим новости. Постой. Эти ребята сами себе петлю на шею надевают. Или ты их боишься?

— Да нет, девочка, но…

— Кончай, дурень, звать меня девочкой. Я девочка только для тебя и хочу, чтобы так было и дальше. Продолжай.

— Я не доверяю нашим матросам. Они считают, что наше плавание было неудачным, а капитан Ингленд и его командир, капитан Винтер, берут себе слишком большую долю. Они поверят всему, что им наплетут. И что тогда? Заговорщикам действительно надо бояться только командования: они сумеют навесить лапшу на уши сначала матросам, а потом официальным властям. Говорю тебе, я должен все рассказать капитану Ингленду.

— Расскажи ему, если хочешь, но расскажи сам. Если меня будут спрашивать, я от всего отопрусь, а если ты зайдешь слишком далеко, то расскажу капитану Ингленду, что я вовсе не мальчик, если ты будешь слишком распускать свой дурацкий язык. Скажи капитану, что до тебя дошли слухи. Скажи, что ты слышал все сам своими дурацкими ушами, но чтоб я в это не была замешана.

— Будь я проклят, Баттонс, мне кажется, что ты тоже в заговоре.

— Думай, что хочешь, тупица, но меня не впутывай.

— Я должен об этом поразмыслить.

Баттонс рассмеялась хриплым смехом.

— Тогда мне нечего бояться. К тому времени, когда ты все обдумаешь, нас уже захватят.

Джонс пнул ее под зад, но она легко увернулась. Баттонс больше нравилось, когда на палубе он обращался с ней именно так, а не когда он обзывал ее девочкой.

На капитана Ингленда известие о том, что те люди, которых он спас, собирались предать его, произвело мало впечатления; он только посмеялся над предположением, что его могут захватить вместе с прочими офицерами. Но он был просто поражен, услышав о том, что Хоуэлл Дэвис лишился своего корабля и теперь томится за решеткой в Порт–Ройале.

— Я оправдаюсь перед капитаном Винтером, но боюсь, что он будет разгневан. Я сразу понял, что Хоуэлл Дэвис трус, и должен был принять это во внимание. А те, кто хочет отобрать у меня мой корабль, зря теряют время.

Возможно, капитан Ингленд сказал бы и еще что–нибудь, но его перебил крик часового, подхваченный всеми членами экипажа:

— Земля! Слева по борту. Земля!

Все бросились к поручням и принялись обсуждать, что это за остров. Это был Барбадос, самый отдаленный из Наветренных островов, и пираты знали, что вскоре появится и настоящая земля. Они также знали, что если им не попадется навстречу один из кораблей Винтера, то они встанут на якорь в Малгуане через несколько дней. Им понадобилось сорок два дня, чтобы добраться сюда от Гвинейского побережья, очень маленький срок для любого судна, но для корабля типа «Ястреба» — просто феноменальная скорость. Команде раздали ром. Среди тех, кто должен был ехать за водой, поднялся ропот, потому что это была тяжелая, неблагодарная работа. Нужно возить бочки на берег, заполнять их водой и тащить обратно на корабль. Действительно тяжелая работа и не из тех, которые могли бы понравиться пирату. Но земля притягивала как магнит. На земле могло произойти все что угодно, и спуститься на берег — это самый большой праздник в жизни моряка.

Разговор на палубе все более оживлялся; люди обсуждали, что они будут делать в Нью–Провиденс, даже в Малгуане, потому что в порту этого унылого острова все же были таверны и женщины. Женщин там было не так много; большей частью это были полукровки, дети женщин с других островов, которых продали в рабство. Они взбунтовались, говоря, что белой крови в них больше, чем черной. Но в них соединились пороки обеих рас, для моряков с деньгами они с удовольствием стирали белье, а также удовлетворяли другие их потребности. В порту эти женщины жили в ветхих хижинах и встречали корабли, стоя на пороге, одетые в длинные, с глубоким вырезом платья. Подходящим кандидатурам они немедленно демонстрировали свои прелести, одновременно указывая пальцем на вечный таз для мытья. У некоторых из них были мужья, которые гнали самогонку где–то в зарослях и предпочитали не показывать оттуда носа, пока корабли не выходили обратно в море. Такой была Малгуана, такими были почти все порты Наветренных и Подветренных островов в те дни.

Баттонс Рид с тихим презрением разглядывала эти крохотные острова, те, от которых захватывало дух у Великого Адмирала. В отличие от Колумба она не была первооткрывателем, хотя у нее было много общего с теми, кто переселился сюда одними из первых, с колонистами. Даже ее не слишком опытному взгляду было ясно, что острова не имеют особой ценности; заросшие буйной и пышной растительностью, они слишком сильно отличались от скромных холмов Девона и Соммерсета. Баттонс была настоящей англичанкой, она могла полюбить только то, что было похоже на родные края.

Опершись на поручни, она прислушивалась к хвастливым россказням своих товарищей, которые рассказывали о своих подвигах на берегу, обсуждали ром и женщин. В их мозгах эти два явления тесно сплелись воедино. У кого–то была желтокожая девушка там, а испанка здесь, слышала она; вокруг нее толпились мужчины, утверждавшие, что только негритянки знают толк в искусстве любви, чем темнее мясо, тем лучше качество; но другие отстаивали темперамент француженок. У Баттонс были свои проблемы. Она надеялась, что сойдет на берег вместе с мужем; станет ли она тогда вести себя, как подобает ее полу, или по–прежнему будет выдавать себя за мужчину? Если ей придется уйти одной, то она, конечно, будет играть прежнюю роль; на островах у женщины могла быть только одна профессия, а она вовсе не собиралась заниматься ею.

Раньше она никогда не занималась физическим трудом, сможет ли она работать на земле? Хватит ли ее ста гиней, чтобы создать себе уютное гнездышко, которое будет кормить и обогревать ее? Ей хотелось бы жить поближе к морю; тот, кто родился в Бристоле, привык всегда слышать шум моря.

— Ладно, дурочка, пусть будет, как решит судьба. В конце концов всегда найдется таверна, где можно подработать, — наконец пробормотала она.

Баттонс не стремилась сойти на берег, пока «Ястреб» не пришвартовался у Дезирад, вытянутого островка недалеко от побережья Большой земли, так называли остров Гваделупа. Ей сказали, что на нем когда–то обитали французские пираты, «Морское братство». Туда она отправилась вместе с боцманом Джонсом, и не для того, как она сама ему объяснила, чтобы он не засматривался на французских женщин, а для того, чтобы размять ноги.

— Ага, — глупо поддакнул он. — Они мне не нравятся. Ты мне больше по вкусу, девочка.

— Ничего подобного. Я просто хочу убедиться, что еще не разучилась ходить по земле.

Но Джонс и на берегу все равно оставался моряком и хотел получить все полагающиеся ему удовольствия. Он предпочел бы развлекаться с Баттонс, но с Баттонс, на которой была бы надета юбка. Когда он забывал о ее роли, она приводила мужа в чувство ударом кулака и хриплым голосом увещевала его:

— Хватит. Потерпи до нашей каюты, малыш. Я бы не отказалась от пинты эля. Что ты на это скажешь?

— Прекрасно, дружок! Это французский порт, значит, мне нужно что–нибудь покрепче и бьюсь об заклад, что ты со мной согласишься.

В таверне были и другие англичане, и от них Джонс и Баттонс узнали, что их корабль торопится в Нью–Провиденс, чтобы успеть получить помилование.

— Пиратство умерло, и игра не стоит свеч. Мне вполне подойдет плуг. Я получу двадцать акров и заведу отличное хозяйство с коровой, свиньями и садиком, а для заработков я стану выращивать новый фрукт, который называется ананас. Отличная будет жизнь. Если я смогу найти себе подружку, то это будет прекрасное начало новой жизни, и пусть дьявол унесет тех, кто скажет, что я не прав.

— Слышал? — прошептала Баттонс Джонсу. — Вот человек, который стремится к тому же, что и я. Он сказал, что пиратство умерло, и, судя по нашему плаванию, он прав. Что это значит? Надо принять королевское помилование и извлечь из этого все, что можно.

— Заткнись! — рявкнул ее супруг. — Я предпочитаю море. Скажи, что может предложить король, кроме маленькой фермы? Он даст мне корабль? В порту останется много судов, когда все эти бывшие портные и драпировщики ухватятся за свой шанс. Все эти корабли так и оставят гнить на песке? Или король Георг пошлет меня в море на одном из них, но пошлет плавать честно?

— Я не знаю его величество, но думаю, что он не такой дурак, чтобы отправить пирата в море, где он скоро забудет о своих клятвах.

— Тогда плевать мне на короля Георга и на его помилование. Эй, женщина, принеси еще кружку. — Повернувшись к Баттонс, он продолжал: — Это мое последнее слово, я последую за капитаном Инглендом.

Джонс основательно набрался, и к тому времени, как пришла пора возвращаться на «Ястреб», он был совсем пьян и полон любовного пыла. Чтобы избавиться от его ухаживания, Баттонс предоставила его самому себе, а сама отправилась развлекаться в одиночестве. Вдалеке у воды она заметила таверну, пошла туда и заказала «бомбо», освежающую смесь лимонного сока, рома из сахарного тростника и сахара. В таверне сидели две шлюхи, и одна из них попыталась улыбнуться молодому матросику. Баттонс со смехом отказалась от заигрываний женщины, заявляя, что у нее есть жена в Нью–Провиденс. Француженка ушла, но через минуту вернулась и с улыбкой предложила Баттонс маленький стаканчик бренди, прошептав:

— Всего хорошего.

Баттонс поблагодарила, улыбнулась и уже собралась выпить. И тут перед ее глазами возникло лицо Молль Рид. Она хлопнула себя по колену и громко расхохоталась.

— Эй, детка, иди сюда. Садись, крошка, ты мне нравишься, — крикнула она.

Баттонс поигрывала своим стаканом, пока женщина шла к столу, потом она притянула ее к себе.

— Ты славная бабенка, — сказала она по–английски, — и мы могли бы славно развлечься. Ну! Что скажешь?

Француженка делала .вид, что не понимает английский, но язык секса понятен во всем мире, и Баттонс сумела добиться понимания и интереса к себе. Она обняла женщину за шею и сделала вид, что хочет поцеловать ее, и тут шлюха из таверны внезапно почувствовала, что ее голову запрокидывают назад, так что ей пришлось широко открыть рот, чтобы глотнуть воздуха. Свободной рукой Баттонс схватила бренди, вылила женщине в горло и удерживала ее в этом положении до тех пор, пока судорожный глоток не показал, что та проглотила спиртное.

— Отличный, согревающий напиток, дорогуша, тебе он пойдет на пользу. Конечно, забавно повторить старый трюк с таким мальчишкой, как я! Сиди смирно, шлюха, я хочу поглядеть, как подействует снотворное.

Довольная тем, что женщину не вырвало и ей не удалось избавиться от выпитого, она отпустила ее голову, но продолжала держать за талию.

— Ты просто красотка, — улыбнулась она. — Ты смогла бы справиться и не с таким, как я, готов поклясться. Сиди смирно. Сиди смирно и веди себя как леди. — Баттонс пристально наблюдала за женщиной. — Давай, сиди спокойно. Я ведь учусь на доктора.

Дыхание шлюхи из таверны немного успокоилось, и Баттонс слегка ослабила хватку, но не выпускала талию своей жертвы. Через несколько минут она поняла, что ее подозрения были обоснованными: женщина зевнула, и тогда она отпустила ее.

— Как это? Что же ты за баба? Засыпаешь в объятиях мужчины! Ты мне не нужна. — Баттонс встала и, взглянув на сонные глаза женщины, ударила ее по щеке. — Проснись, а то ты не увидишь, как твой простофиля уходит. Адью и приятных снов.

У дверей она остановилась и, оглянувшись, засмеялась гортанным смехом.

«Ястреб» ненадолго задержался на Дезирад; остановку там сделали лишь для того, чтобы люди отдохнули от монотонной жизни на борту корабля. Но для Эдварда Ингленда эта остановка значила гораздо больше, потому что именно там он осознал, что катастрофа действительно приближается. Часами он стоял позади рулевого или на капитанском мостике со своим главным помощником, молчал и мучительно размышлял о чем–то. На второй день он призвал к себе бывшего капитана «Леди Бетси» и коротко приказал ему перебраться на бак вместе со всеми шмотками; его бывшему помощнику было приказано переселятся на корму. Потом он позвал Баттонс в свою каюту и велел ей всегда быть настороже, прислушиваться ко всему, что говорят и шепчут на палубе, и немедленно докладывать ему.

— Да, капитан, но кого я должна слушать? Тех, кто хочет принять королевское помилование, или тех, кто плевать на него хотел? В конце концов, я ведь не доносчик.

— Нет, парень, я не прошу тебя предавать своих товарищей, и я не боюсь своих матросов. Я хочу знать, куда ветер дует, чего они хотят, потому что мне придется докладывать об этом своему капитану, когда я встречусь с ним. Я знаю его благородную душу и могу сказать, что он не будет мешать тем, кто захочет отказаться от пиратства. Про себя я точно могу сказать: куда направится капитан Винтер, туда пойду и я.

Баттонс поняла его; в глубине души ей было немного стыдно, что она сама не могла слепо следовать за своим отважным капитаном, хотя в его храбрости она ни секунды не сомневалась.

— Вот и все, Баттонс. Рассказывай мне, что услышишь, и не занимайся подслушиванием и вынюхиванием.

— Есть, капитан. — Она отдала честь и вернулась на палубу.

Баттонс слышала много противоречивых мнений.

Некоторые от всей души желали дать клятву и вернуться домой со своей выручкой; другие вспоминали истории о зарытых кладах и мечтали получить помилование и отправиться на поиски; остальные же, и пристыженная Баттонс вынуждена была признать, что это были самые решительные и мужественные люди, заявляли, что они не признают никаких клятв, кроме клятвы быть пиратом, и что они скорее сдохнут, чем перейдут к королю Георгу, «будь он Георг Первый или Последний». Но таких было меньшинство. Баттонс с удовольствием присоединилась бы к ним, потому что она всегда ценила в мужчинах мужество и ненавидела злобную трусость, которая иногда могла сойти за смелость. Она воображала себе маленькое судно, где командовал бы капитан Ингленд, Джонс был бы главным помощником, сама она боцманом, а тридцать верных парней с «Ястреба» — командой. Она считала, что если ей дать шняву или шлюп и в придачу четыре пушки, то она сможет покорить все моря. С умелым и отважным экипажем можно использовать уязвимые места врагов и бесстрашно атаковать их. Такое судно с такой командой могло бы стать почти неуловимым.

Баттонс громко расхохоталась. Ведь она уже сто раз объясняла Джонсу, что хочет покончить с плаванием на свой страх и риск.

Такое судно и такой корабль, снова подумала она, могут пробороздить все семь морей вдоль и поперек за семь лет и ни разу никого не захватить.

Да, с пиратством было покончено. Испанцы хранили свое золото в хранилищах, расположенных далеко от берега моря, чтобы не подвергать его риску нападения. Купцы, которые не желали платить высокие страховые взносы, держали корабли в портах, а их представители обивали пороги всех канцелярий в Европе и требовали, чтобы с пиратами покончили раз и навсегда. Франция вначале слушала, а потом начала действовать, потому что французские купцы были сильнее, чем корсары; Англия действовала, потому что верх одержала парламентская партия вигов, а они пришли к власти с помощью торговых и коммерческих классов, а не только при поддержке аристократии. Да, пиратство умерло, и тот, кто первым поймет это, окажется умнее других. А Баттонс не была глупа.

За день до того, как «Ястреб» должен был прибыть в Малгуану, капитан Ингленд позвал Баттонс в свою каюту.

— Итак, Баттонс, что ты услышала на палубе?

Баттонс рассказала ему, что вся команда, кроме тридцати человек, намерена покаяться, и что помощник боцмана будет среди тех, кто сойдет на берег.

— Я тебя не виню, мальчик. Кое–что мы еще захватим, но ко времени, когда ты станешь мужчиной, нам, старикам, придет конец. Сходи на берег, подбери себе хорошую, добрую жену и бери землю, которую дает король. Под королевской властью у этих островов большое будущее. Земля здесь лучше, чем в Англии, и денег здесь больше. Бог да хранит тебя, мальчик, и вспоминай о тех, кто постарше тебя и кто уже не может уйти.

Позже в своей каюте Баттонс сказала мужу:

— Ты все еще упрямишься, как я погляжу. Капитан сказал, что я должна принять помилование, это и к тебе относится. Ты идешь со мной или ты остаешься?

— Ты знаешь мое мнение, женщина, и я от него не отступлю.

— Да в твоей башке нет ни одной мыслишки, за которую стоило бы держаться.

— Я уже сказал, что все решено. Море я люблю больше, чем любую бабу, вот и все.

Баттонс насмешливо улыбнулась.

— Знаю, детка, а женщина на берегу должна глядеть в оба и подыскать себе крепкого дружка, который сможет составить ей пару. Вот так!

— Прекрати, я сказал, или получишь затрещину…

— Да, на это ты способен, здесь ты настоящий мужчина. Разве можно упустить такой случай? Палуба пуста, и ты можешь пустить в ход кулаки или палаш. Я не собираюсь тратить порох и стрелять в тебя.

— Отправляйся на место! — в ярости рявкнул он. — Я назначаю тебя наблюдателем на мачте.

— Уже иду, тупица. И плевать мне на это. Завтра мы придем в Малгуану, *гак что спать ночью нам не придется. И я проведу эту ночь на своем старом посту, на мачте.

— Проведи ее хоть в аду, плевать мне на это, — рявкнул уже не на шутку обозлившийся Джонс.

— Вряд ли в аду, — расхохоталась девушка. — Там сегодня дежурит веселый и сильный парень, ему, наверное, понравится моя компания.

Джонс бросился на нее и повалил на пол маленькой каюты. Он навалился на нее и бил по лицу и телу, но она была более ловкой и, быстро извернувшись, оказалась наверху. Остается только воображать, что же эта любящая жена сделала со своим мужем; в дополнение скажем только, что первую половину ночи она провела на палубе, прикладывая примочки к синякам, а вторую половину ночи ее голова лежала на его плече. За несколько часов до рассвета она уже была уверена в том, что никогда не сможет бросить его и что последует за ним на край света, и неважно, придется ей для этого быть пиратом или нет. Вокруг все еще было темно.

V

Крик «Земля!» с мачты раздался на рассвете. Те, кто не сидел на палубе, бросились туда с такой поспешностью, что оказались там раньше, чем впередсмотрящий успел дать координаты.

— Три градуса по правому борту.

Малгуана — это первая из ряда прекрасных гаваней на юго–восточной окраине Багамов. Там было всего одно крохотное поселение, названное так же, как и остров, в котором практически никто не жил и которое не было приписано ни к одному из европейских государств. Там обитали белые и черные, испанцы, французы, англичане и несколько датчан, всего около ста человек. Местечко оживало только тогда, когда туда заходили пираты; с появлением восьми кораблей, входивших во флот капитана Винтера, на острове началось благоденствие. Флагман адмирала назывался «Взлетающий орел»: Это был шестнадцатипушечный барк, и на его мачте реял сигнальный флаг, означавший приказ всем капитанам немедленно подняться на борт и доложить обстановку.

— Готовсь спустить шлюпки по правому и левому борту, — скомандовал Ингленд. — Боцман, играй сигнал всей команде собраться у главной мачты. Всем, я сказал!

Началась толкотня, потому что каждый стремился занять место получше, и когда все успокоились, капитан Ингленд произнес:

— Команда, пираты, братья побережья, слушайте, что я скажу. Я должен доложить обстановку моему начальнику, храброму капитану Винтеру, и я спешу выполнить его приказание. Но есть новости, которые имеют значение для всех вас. Я должен сказать вам, что наступает пора важных решений. Я, так же как и вы, понимаю, что от этого зависит наше будущее, и неважно, примете ли вы королевское помилование или продолжите плавание на свой страх и риск. Для вас не новость, что среди вас есть люди, которые думают по–разному. Когда мы бросим якорь, на воду будут спущены лодки. Я не собираюсь опрашивать каждого из вас, как он поступит. Те, кто хотят уйти, сядут в шлюпки по левому борту; те, кто хотят жить так, как раньше, возьмут шлюпки по правому борту. Чтобы показать, что я не слежу за вами, и возьму с собой четырех человек, которые и отвезут меня на «Взлетающего орла» в маленькой шлюпке. Это будут боцман Джонс, его помощник Рид и матросы Булл и Мерви. Я один поднимусь на борт флагмана, а остальные будут поодаль ждать моего сигнала подняться на борт. Вот и все. Приготовиться отдать якоря по правому и левому борту. Все внимание. Спустить паруса. Закрепить свободные концы.

Огромные паруса были спущены. С носа раздался крик: «Якорь по правому борту готов, сэр!» — вслед за ним такой же крик раздался и слева.

— Лоцманы, внимание! Приготовиться к промерам! Бросай лот!

— Нет дна, — крикнул в ответ голос.

— Промерить на корме! Руль под ветер.

— Нет дна! — крикнули с кормы.

— Держать руль. А теперь поворот оверштаг, руль на ветер. Быстрее, там!

— Шестнадцать саженей, — крикнули с носа. Минуту спустя то же повторили с кормы. И снова зазвучали короткие цифры:

— Двенадцать!

— Десять!

— Девять!

— Семь!

— Приготовить левый и правый якорь.

— На вантах, внимание! Сворачивай паруса! Подбирай! Закрепляй!

— На якоре, внимание! Бросай якорь по левому и правому борту.

Тяжелый корабль замедлил ход, заскрипели канаты; люди бросились к кабестану, другие тянули канаты; через пять минут огромный корабль спокойно стоял на якоре.

— Отличная работа, ребята, — крикнул Эдвард Ингленд с капитанскою мостика. — Спуститься в шлюпки!

Шесть человек мгновенно выскочили из рядов, словно все было уже давно обговорено, и спустились в шлюпку по правому борту, а другие шестеро спустились слева. Когда все заняли свои места, капитан выкрикнул:

— Опускай! — Две лодки исчезли из виду.

— До моего возвращения никому не сходить на берег. Моей команде, приготовиться! — Капитан Ингленд сбежал с мостика и без лишних слов спустился в шлюпку, а за ним потянулись выбранные им матросы.

Капитан Ингленд помалкивал, пока шлюпка двигалась к «Взлетающему орлу». Он неподвижно сидел впереди, а Баттонс, изо всех сил налегая на весла, пыталась угадать, о чем он думает. Он решительно сжал челюсти, и она была уверена в том, что какие бы сомнения его ни одолевали, он не раздумывая последует за своим капитаном. Баттонс видела примеры такой преданности, но сама никогда не испытывала подобного чувства. Как бы ни развивались события, она уже приняла решение, и ее интересовали только те проблемы, которые непосредственно влияли на ее судьбу.

Капитан Ингленд поднялся по веревочной лестнице на борт флагмана, было слышно, как он приветствовал командующего, а потом наступила тишина. Оставив раздумья, Баттонс заметила, что с других судов тоже плывут шлюпки, а матросы двух шлюпок с «Ястреба» периодически работают веслами, потому что их сносит приливом. У поручней «Взлетающего орла» появились матросы и переговаривались с моряками в подплывающих лодках. Как дела? Да, не слишком сладко им пришлось в последние дни! Чума на голову короля Георга! Чума на судей, которые выдумали это помилование.

— Найдется у вас немного рома для нас? — спросил матрос Булл. — У нас все глотки пересохли!

— А деньги у тебя есть? — крикнули ему в ответ.

— Полпенни, — отозвался Булл.

— За это ты ничего не получишь.

Баттонс неожиданно решила, что скуку ожидания необходимо скрасить, и вытащила из кармана маленькую монетку.

— Эй, на борту, один золотой за две бутылки чистого рома. Только без воды, слышишь, ты!

— Поднимайся! По рукам, — крикнул матрос.

— Нет, дружок, капитан мне не разрешил. Принеси ты.

— Что я, с ума сошел?

Переговоры в конце концов завершились тем, что матрос спустился с бутылками в кармане и получил свою монету, когда все удостоверились, что спиртное не разбавлено.

Час спустя капитан Ингленд появился на палубе и приказал всем подниматься на борт.

— Располагайтесь поудобнее, ребята. Через пару минут капитан скажет вам речь.

На флагмане Баттонс узнала, что ребятам капитана Винтера тоже не повезло по части добычи. Они захватили корабль янки, который вез ром, но было это неделю назад, и теперь ром стал для них основным объектом торговли; они с удовольствием продавали его своим гостям, потому что большинство из них решило завязать с морем, а на суше были нужны деньги. Баттонс немедленно заметила, что продавали они очень выгодно.

Боцмана «Взлетающего орла» позвали в каюту, и через минуту он вернулся и проиграл сигнал общего сбора. Когда все затихли, восемь капитанов вышли и заняли свои места на капитанском мостике. Затем капитан Винтер подошел к поручням; у него был на редкость свирепый вид, огромный красный нос, синие прожилки и красные, слезящиеся глазки. Он провел волосатой ручищей по губам и откашлялся.

— Матросы, — его голос вполне соответствовал его внешности, — мы собрались здесь не для того, чтобы обсудить наш дальнейший курс, а для того, чтобы вы знали, что надо делать. Капитан Ингленд сказал мне, что некоторые из его людей все еще хотят плавать на свой страх и риск. Их не так много, но они могут испортить наши планы. Всего на моих кораблях более шести сотен человек, и я хочу разоружить всех, разоружить каждый корабль и отплыть в Нью–Провиденс за королевским помилованием. Мы согрешили, теперь я это понимаю, мы очень согрешили и заслуживаем смерти. Это наш шанс раскаяться и вернуться к честной жизни, достойной христианина. Я приказал своим капитанам вернуться на свои суда и разоружить всех до единого, разоружить корабли и перевезти сюда оружие и пушки вместе со всеми боеприпасами, в Малгуане их можно продать. Мы сократим наши запасы до минимума, с которым сможем добраться до порта, где все мы преклоним колена перед королем Георгом и попросим прощения за наши прегрешения. Вот мои приказания. А теперь выполняйте.

Он вытащил из объемистого кармана черную бутылку и сделал порядочный глоток. Среди слушателей раздался недовольный ропот, и не успел он еще опустить бутылку, как ропот перерос в возмущенные вопли. Один из матросов с другого корабля поднялся и потряс кулаком.

— Я знаю, что ты мошенник, капитан Винтер, и я этого не сделаю. Я останусь пиратом, да, и я призываю всех твоих людей присоединяться ко мне. Хорошенький план ты выдумал. Клянусь богом! Мы должны перевезти наше добро на берег, а ты выгодно продашь его, а потом отправишься в Нью–Провиденс со всем этим серебром и золотом и заживешь в свое удовольствие. Что это значит, капитан Винтер? А я говорю, что мы не будем следовать твоему дурацкому плану и не собираемся подчиняться твоим грязным приказам!

— Заткнись! — рявкнул Винтер. — Или я прикажу заковать тебя в кандалы.

— Вот уж нет, мастер. У тебя не хватит кандалов, чтобы заковать всех тех, кто думает так, как я. А я говорю тебе, что все, кто думают так, как я, получат свою долю добычи и кораблей. На моем корабле, на «Короле Вильгельме», таких, как я, сорок человек, и я хочу, чтобы матросы с других кораблей назвали, сколько у них думают так же. Это и будет наш ответ капитану Винтеру. Говорите громче, ребята!

— Тридцать четыре на «Ястребе», — объявил боцман Джонс. — Не считая команды «Леди Бетси».

Другие тоже назвали свои цифры, и обнаружилось, что из шести сотен больше трети, или, если быть точными, двести десять человек, все еще хотят остаться в числе Берегового братства.

— А теперь, капитан Винтер, мы возьмем себе три корабля с продовольствием и оружием и распрощаемся с тобой. Но сначала поделим добычу. Ты слышал, капитан Винтер, что ты на это скажешь?

На мгновение капитан Винтер лишился дара речи. Он начал с простой маленькой баркентины, которой управляла всего дюжина рук, а потом создал свою знаменитую флотилию, каждую щепку в которой он считал своей собственностью. Более тысячи человек заплатили своей жизнью за то положение, которое он сейчас занимал, и теперь их тела покоились на дне моря. Его высоко ценили в Нью–Провиденс, и его положение там было прочным и вызывало всеобщее уважение. Он повернулся к своим капитанам и, сдерживая гнев, зашептал им что–то. Но было ясно, что не все из них согласны со своим адмиралом. Один из них, капитан Уилл Каннингэм, отказался подчиняться его приказам, он сложил руки на груди и качал головой.

— Это наш капитан, ребята! Ура капитану Уиллу Каннингэму! — заорал тот матрос, который первым начал протестовать, и его поддержало много голосов. — Давай, Уилл, покажи ему, капитан Уилл! Уилл наш человек! — крики неслись со всех сторон.

Каннингэм подошел к поручням и поднял руку, добиваясь тишины.

— Я с вами, — спокойно произнес он, — и если вы вернетесь на свои суда, то я думаю, что смогу убедить наших капитанов прийти к согласию. Но в любом случае, ребята, не сходите на берег, иначе ваши корабли исчезнут, пока вы будете гулять.

Говорят, что пиратство умерло. Возможно, это правда. Конечно, в этих водах пиратам несладко приходится. Но если вы попросите меня стать вашим капитаном, то я поведу вас в более благополучные воды. Расходитесь по местам и выделите по одному матросу, чтобы держать связь со мной. Я сообщу вам о всех принятых решениях.

Но адмирал флота еще не был готов согласиться на чьи–либо условия, кроме своих собственных. Он требовал, чтобы заводилы, или мятежники, как он их называл, вспомнили бумаги, которые они сами подписали, в которых говорилось, что он и его флагманский корабль получает половину всей добычи и захваченное судно входит в состав его флота. Баттонс, как матросу шлюпки Ингленда, надо было дождаться его возвращения, поэтому она слонялась вокруг и старалась услышать побольше разных мнений. Восемь капитанов на мостике были настроены решительно и не собирались позволить адмиралу слишком распускать язык. Один, капитан Дженнингс, родом из Уэльса, который полностью разделял точку зрения Винтера, был в конце концов, избран председателем собрания офицеров, которое должно было состояться там–то и там–то. Адмирал, побежденный большинством голосов, попробовал последний ход: он настаивал на том, чтобы двинуться к Нью–Провиденс до дележа добычи. Этот план был наголову разбит капитаном Деннисом Маккарти, младшим из всех присутствующих по рангу, командовавшим всего одним маленьким шлюпом, который не желал принять помилование короля просто потому, что был родом из Ирландии.

— Конечно, капитан Винтер, мы будем делить награбленное здесь, где мы сами себе закон, а не под носом у капитана Вудса Роджерса, — заявил он. — Двести десять человек и «Красотка из Эрина», самое прочное судно из всех, которые когда–либо несли на мачте черный флаг, поменяют хозяина. Этот корабль возьмет на борт сорок человек, а на борту у капитана Каннингэма уместиться еще сто. Никто из нас, и капитан Уилл простит меня за то, что я говорю за него тоже, не отдаст вам свои суда, и я готов побиться об заклад, что и другие думают так же.

И действительно, оказалось, что, по крайней мере, четыре корабля предпочли продолжить плавание под черным флагом. «Ястреб» был одним из таких кораблей; капитан Эдвард Ингленд остался верен своему командиру и отказался от командования. Четыре корабля, собиравшиеся продолжить плавание на свой страх и риск, должны были передать адмиральскому флоту тех матросов, которые хотели перейти на сторону короля, и взять на борт тех, кому было наплевать на Георга и вигов.

Многие из тех, кто отказался принять помилование, считали, что жизнь пирата — единственная, пригодная для них, а многие другие просто не могли принести требуемую присягу, даже если бы они и захотели. Это были те, кого продали в рабство, а они убежали, клейменые каторжники, политические преступники и те, кого в Британии разыскивали за серьезные преступления.

Баттонс, твердо решившая бросить пиратство, все же чувствовала больше симпатии к этим мятежникам, чем к тем, кто решил уйти, и временами ей бывало ужасно стыдно, что она решила уйти одной из первых. Джонс больше не интересовал ее; она знала только, что если он захочет пойти с ней, то она будет рада, но если он предпочитает остаться на «Ястребе», то это его дело; если он собирается совать голову в петлю, то это его голова, и пусть убирается к черту. Сам Джонс считал, что королевское помилование — это уловка, чтобы заманить пиратов в ловушку и расправиться с ними.

— Это ты суешь голову в петлю, — говорил он. — Послали вора ловить других воров. Любой из Берегового братства, хотя их и немного теперь осталось, скажет тебе, что Вудс Роджерс, хотя и не был Братом, ограбил на своем веку много кораблей. Так что держись со мной рядом, детка, и тебя не повесят.

Баттонс беспечно повторила свою любимую поговорку:

— Смелого пуля боится, а виселица не для меня. Но я не упущу свой шанс. — И тут она заговорила так нежно, как умела только она одна: — Сегодня наша последняя ночь вместе, а я была тебе верной женой, ты сам знаешь. Я болталась по свету больше, чем ты, и я хочу, наконец, обрести свой собственный дом. Пойдем со мной, я покажу тебе, что такое настоящая жизнь. — В ее голосе зазвучали умоляющие нотки. Джонс не ответил, и она продолжала: — Может, Бог пошлет нам детей, и нам так хорошо будет вместе. И нас ждут горячие и страстные ночи. Давай, решайся, скажи, что ты передумал.

— Все уже решено. Я сказал и сдержу свое слово.

Мягкая, любящая женщина мгновенно исчезла;

она превратилась в решительного, жесткого мужчину, который борется за свое право на жизнь.

— С меня хватит, тупица. Я заберу свои вещи сегодня же вечером, и черт с тобой.

И она принялась упаковывать вещи в свой сундучок. В кожаном кошельке у нее было около ста гиней, и она засунула его за пазуху. В секретном отделении сундука у нее лежала кое–какая посуда, золотая и серебряная, и она пересчитала ее, чтобы убедиться, что все на месте. Баттонс убрала сапоги и плащ, свернула и связала одеяла. Потом она вытащила вещи на палубу и попросила другого матроса помочь ей. Вместе они погрузили пожитки в шлюпку, и Баттонс вернулась в каюту и собрала оружие: два пистолета за поясом, сабля в ножнах, стилет и охотничий нож на поясе с одной стороны, а маленький топорик с другой. В это мгновение она ненавидела себя за мимолетную женскую слабость, поэтому, не глядя на мужа, она повернулась и покинула его вместе с «Ястребом». Ее товарищ отвез ее на берег и помог ей выгрузить вещи и спрятать их в безопасном месте в кустах, подальше от прилива.

Ночевать в таверне было непросто, и она это знала; моряк на берегу никогда не спал один, если только он не был в стельку пьян; кроме того, ей надо было охранять свое добро. Завернувшись в плащ и обложившись одеялами, девушка устроилась среди спящих матросов и ухитрилась соорудить вполне уютное гнездышко. Отсутствие Джонса ее совершенно не огорчало, она отлично выспалась и проснулась бодрой и веселой. Но до Нью–Провиденс было все еще далеко, и надо было подготовиться к переезду. Если Джонс будет держать язык за зубами и не станет вопить и рыдать без «своей бабы», то она может быть спокойна. Тогда ее тайна останется только ее тайной.

Солнце уже высоко поднялось, когда она проснулась, зевнула, потянулась, словно кошка, и отправилась на поиски еды. Она обнаружила, что в Малгуане двери таверн не запираются на ночь; хозяева и посетители таких заведений к вечеру оказывались в таком состоянии, что у них уже не было сил задвинуть засов. В первой же таверне она наткнулась на пьяных матросов, которые спали на столах или на полу. На столах стояли тарелки и недопитые кружки, и Баттонс быстро нашла для себя немного хлеба и фруктов.

Только на кораблях виднелись какие–то признаки жизни, и девушка почти час сидела на небольшой дамбе в ожидании, пока город очнется от тяжелого, пьяного сна. Она решила, что постарается разузнать, на каком корабле плывет капитан Эдвард Ингленд, и раздобудет себе местечко рядом с ним.

Уже было больше восьми склянок, когда во флоте началось оживление. Маленькие и большие шлюпки отплывали от стоящих на якоре кораблей, перевозили людей вместе с вещами на берег, где они делились на два лагеря: один — сторонников мирной жизни, другой — поборников свободных морей. Позже образовался еще один лагерь, в который собрались циники и сорвиголовы, которые не верили Вудсу Роджерсу и собирались, если потребуется, драться с ним. Таких оказалось около ста человек, и Баттонс скоро узнала, что возглавил их ее бывший супруг Джонс. Она представила себе своего боцмана во главе бунтовщиков и хихикнула.

Среди капитанов только Эдвард Ингленд снял с себя командование и остался без корабля. «Ястреб» перешел к тем, кто готов был бросить вызов королю, и когда ее бывший капитан поднялся на борт «Взлетающего орла», Баттонс была ужасно рада, что ее тоже пустили на это судно. К вечеру переезд был закончен. Все три отряда решили покинуть Малгуану утром. Последняя ночь была проведена в кутежах и попойках. Баттонс, прекрасно знавшая, как проходят подобные увеселения, предпочла остаться на корабле.

С Малгуаны суда пиратов направились к Малым Антильским островам, а команды, решившие принять помилование, взяли курс на северо–запад. Теперь они гордо несли королевский флаг Британии, а под ним белый флаг с красным крестом святого Георга. Покаяние уже началось.

На «Взлетающем орле» выполнялась только самая необходимая работа. Команда собиралась группами и обсуждала будущее, и бывшие крестьяне, которые понимали хоть что–то в сельском хозяйстве, внезапно оказывались в центре внимания, их слушали, как каких–то мудрецов; они не успевали отвечать на вопросы. Как доить коров? А чем кормить цыплят? Баттонс прислушивалась и запоминала, собирая любую информацию, которая могла пригодиться ей в будущем. Она и не догадывалась, что большинство из рассказов были наглым враньем. Иногда она вспоминала Джонса. Может, он придет к ней, когда она доберется до Нью–Провиденс? — мечтала она. И может, она, наконец, оденется, как подобает ее полу, или ей придется и дальше носить мужскую одежду? Иногда она скучала по нему больше, чем могла бы предположить, но потом совершенно забывала о нем. В конце концов Баттонс решила, что если он вернется, то она оденется в женское платье, народит ему детей и будет заниматься хозяйством; эта идея ей нравилась, но она поклялась, что и пальцем не шевельнет, чтобы вернуть мужа.

«Взлетающий орел» в это свое последнее пиратское плавание остановился только у острова Ожидания, где подобрал троих французов и столько же испанцев. Потом он отправился к острову Нью–Провиденс мимо коралловых рифов Багам.

VI

С рейда городок Нью–Провиденс, если его вообще можно назвать городом, выглядел как и все остальные поселения на Карибах. Он состоял из форта, который назывался Нассау, и нескольких каменных построек, которые остались после испанцев и сейчас использовались как административные здания. Кроме них на Бэй–стрит стояли еще дощатые дома, часть из них была просто–напросто крыта соломой. Расстояние от причала до форта было всего полмили, и на этом промежутке расположился торговый квартал. Там соседствовали все профессии — от древнейшей до самой выгодной. Там теснились винные лавчонки и таверны вперемешку с лавками судовых торговцев и перекупщиков краденого барахла, корабельщиков и оружейников, у которых можно купить все что угодно, от пригоршни пороха до полного боеприпаса — ядра и прочее, любого качества. Располагались там и обойщики, которые предлагали длинные рулоны лионского шелка, шотландского вязаного полотна и ирландского льна по грошовым ценам. Все эти товары были захвачены пиратами во время набегов на честные суда.

Воровской базар.

Ни один честный купец не заплывал в этот порт; обычно купцы давали капитану указания любой ценой держаться подальше от Багам, обходить их далеко стороной и торговать только на континенте. Но даже если капитан и выполнял эти указания, это не всегда означало, что его груз не окажется в лавках на Бэй–стрит. Пираты шныряли вокруг, и многие капитаны, которые вынуждены были расстаться со своим грузом, а потом шли в Нью–Провиденс за водой, видели, как часть их товаров уже выставлена на продажу на Бэй–стрит.

Пираты обычно отличались непомерным тщеславием. Они любили яркую одежду не меньше, чем ром и женщин. Когда пират прибывал в Нью–Провиденс в лохмотьях, которые уже не в состоянии были выдержать стирку, он первым делом отправлялся в лавку и подбирал себе новый костюм. Качество одежды определялось состоянием его кошелька и его легкомыслием; так как продавцами в основном были испанские и португальские евреи, то лишь немногим удавалось получить за свои деньги мало–мальски пристойный товар. Уверенный в том, что теперь он самый неотразимый парень на Багамах, пират шлялся из кабака в бордель, требуя комплиментов своей внешности, и обычно кончал тем, что напивался в доску. Иногда самые разумные припрятывали часть своих денег, оставляя только то, что потребуется для ночных развлечений, а уже потом предавались всем удовольствиям плоти, но даже в этом случае шлюхи крали у них те несколько монет, которые еще завалялись в карманах, и ту одежду, которую могли стащить с бесчувственных тел.

Ни о какой администрации на Багамах не было и речи. Острова находились во владении лордов собственников Каролины, и Ныо–Провиденс был вынужден мириться с существованием официального лица, чиновника с очень маленькой зарплатой, который обычно ухитрялся сказочно разбогатеть за несколько месяцев пребывания на Багамах, а потом возвращался в Англию. Таких номинальных чиновников здесь сменилось уже несколько человек, и они даже и не пытались настаивать на выполнении королевских законов. В этом обществе были более влиятельные люди, которые могли мгновенно сместить их, которые требовали свою часть со всех поступлений в казну и получали ее. Это были пираты и торговцы. Вчера ночью шлюха стянула у своего покровителя какие–то вещи? Она должна поделиться с кем–то еще. И одним из таких людей был капитан Кристофер Винтер.

Этому достойному пирату в Малгуане не дали наложить лапу на собственность его товарищей, и там же ему сообщили неверную информацию, что Вудс Роджерс уже прибыл. Он рассчитывал, что, как одному из самых влиятельных людей в Нью–Провиденс, ему удастся прибрать к рукам нового губернатора так же, как он уже прибрал к рукам выборных чиновников. И теперь он оглядывал город в подзорную трубу и видел, что все веселились, повсюду развевались флаги, единственная улица была забита народом; в гавани теснились корабли всех размеров и видов, там же стояло, по меньшей мере, десять военных кораблей. Прежде чем передать своих людей и себя в руки нового губернатора, Винтер собирался перемолвиться с ним парой слов и убедиться, что к его персоне отнесутся с должным уважением; приказав своим людям оставаться на борту, пока он не вернется, он сошел на берег и там узнал, что Вудс Роджерс задерживается уже на неделю.

Очевидно, «Взлетающий орел» пришел раньше времени. У бывшего пиратского адмирала оставался один выход: снова выйти в море, перехватить там приближающееся судно и обсудить все проблемы вместе с губернатором на борту королевского корабля; тогда он будет знать, как себя вести дальше. Он обсудил сложившееся положение с другими влиятельными людьми в поселении; все до одного были согласны с тем, что это единственный способ выяснить, каким окажется их социальный статус при новом режиме, поэтому было решено, что они отправятся вместе с Винтером. Были поспешно собраны вещи и отданы последние приказания, пока Винтер и его приятели попивали ром в «Ядре и цепи», таверне, которую часто посещали пиратские капитаны.

— Черт побери, как они там расшумелись! — рявкнул Винтер. — Давайте поднимемся на борт и там подождем наши вещи. Что скажете?

Пять человек важно поднялись со своих мест, и Джим Файф кинул на стол монетку в уплату счета.

— Дорогу! Дорогу капитанам! — крикнул капитан Бен Хорниголд, когда они вышли на улицу; с тех пор как он захватил французское торговое судно, добыл триста тысяч гиней и основательно надул членов своего экипажа, он стал на островах большой шишкой. — Дорогу хозяевам!

— Сам дай дорогу! — огрызнулся голос, который показался капитану Винтеру знакомым и принадлежал матросу из его команды. — У нас больше нет хозяев.

— Что ты делаешь на берегу? — заорал он. — Я приказал не покидать корабль.

— Да, капитан. Но мы приплыли за королевским помилованием, а на ваши слова нам наплевать. Вон ваш корабль, и там ни одного человека не осталось, мы же не идиоты. Кроме того, капитан, мы забрали с собой то, что принадлежит нам, а вам оставили корабль.

— Будь я проклят, но ты мне за это ответишь!

— Все может быть, но текст королевского помилования уже известен, и нам будут прощены все наши похождения, совершенные до того, как мы подпишем обязательство больше не вести разбойную жизнь. И мы уже готовы подписать обязательство, капитан Винтер. А вы? За ваш палаш я выручил три гинеи, за тот, которым вы так гордились!

Винтер побагровел от ярости. Он так разозлился, что просто слова не мог вымолвить; Хорниголд, который уже собрался выхватить саблю и зарубить того, кто осмелился спорить с его другом, внезапно изменил свое мнение и увел капитана обратно в таверну.

По мере того как на рейд заходили все новые и новые суда, с которых на берег высаживались толпы заросших и ободранных пиратов, в городе становилось все более шумно. С кораблей тащили флаги и вымпелы всех наций и развешивали их на первых попавшихся столбах и шестах, на всем, где мог висеть флаг. Внимательный наблюдатель, рассматривая флаги и определяя, какую нацию они представляют, заметил бы, что один флаг отсутствует. И это наводило на некоторые размышления даже самых отъявленных тупиц.

Потому что не хватало лишь одного флага — Черного Питера.

Потому что на каждом из этих кораблей, от сторожевого суденышка до бригантины, а в порту их стояло уже более пятидесяти, на каждом из них был хотя бы один черный флаг. Итак, пятьдесят флагов, свидетельствующих о принадлежности к Братству, были надежно припрятаны до лучших времен.

Если бы тот же наблюдатель задумался над тем, что сталось с этими флагами, то он мог бы предположить, что некоторые пираты решили оставить их себе на память, как сувениры. По крайней мере, это было вполне вероятно.

Никогда еще торговцам Нью–Провиденс, как мужчинам, так и женщинам, не везло так, как сейчас. Пираты торопились избавиться от награбленной добычи до того, как сюда прибудет законная власть в лице нового губернатора. Многие лавки закрывались в полдень, потому что в них кончались товары, и вновь открывались на следующее утро, когда поступала добыча со следующего вставшего на рейд судна. К причалу приставали шлюпки с бочонками рома, который продавали перекупщику по рыночной цене, а тот немного позже сбывал их владельцу винной лавки, который, в свою очередь, очень выгодно продавал спиртное тому самому пирату, что первым его и украл.

Толпы пиратов тратили деньги так, как будто им и конца не было видно, совершенно позабыв о том, что, получив королевское помилование, они полностью лишатся своего главного средства к существованию. Но в одно прекрасное утро они просыпались голодными. Изголодавшиеся люди бродили по этому цветущему острову, жевали кокосовые побеги и все, что производило впечатление съедобного; другие пытались поймать дикую свинью, чтобы разнообразить свое меню, состоявшее в основном из морепродуктов. Многие совершенно теряли голову, забывали свои добрые намерения и мечтали только о том, чтобы снова выйти в море в погоню за добычей. Они хотели бы вернуться, как это сказано в Священном Писании, как псы возвращаются на свою блевотину.

Баттонс повезло больше, просто потому, что она обходилась без рома, и ей в силу чисто биологических причин не нужны были женщины. Она прошлась два–три раза по пустынной улице, заглядывая в лавки и таверны, потягивая свой любимый напиток «бомбо» и перебирая монеты в кармане. Каждое второе здание на Бэй–стрит было кабаком, и среди них было немало с любопытными названиями. Там была «Кровавая рука» вплотную к «Раю бандитов», оба кабака были слишком малы, чтобы вместить своих постоянных клиентов; через несколько шагов от «Друзей монарха» примостился «Черный Питер», и много других; от прочих домов их отличали прежде всего открытые двери как приглашение прохожим заходить. Когда она устала и посмотрела все, что можно было посмотреть, Баттонс задумалась о будущем.

Вокруг тратились огромные деньги, торговцы процветали, как никогда раньше; это был шанс. Но могла ли она им воспользоваться? Те, кто продает краденые вещи, останется не у дел, как только появится новый губернатор; шлюхи, конечно, останутся во все времена, но это занятие было не для нее; останутся кабаки, но только те, которые получше, потому что когда все деньги перейдут от пиратов обратно к торговцам, то кто будет покупать их ром?

В конце концов Баттонс остановилась перед «Черным Питером», зданием из камня и дерева, и, неожиданно приняв решение, вошла внутрь. Там на простом земляном полу стояли грубые длинные столы. Свет проникал в таверну сквозь маленькие отверстия в прочных каменных стенах и через две открытые двери. За стойкой маленького бара восседал бывший пират, чрезвычайно свирепый на вид, но которого знали все вокруг, так как к нему любили заходить представители всех классов. Он сам изготовлял коктейли, но столики обслуживали девушки, которые постоянно отлучались по своим делам. От этого нередко страдала торговля, и Баттонс почувствовала, что здесь может пригодиться мужчина, такой, как она, который всегда будет на своем месте. Хозяин узнал ее, потому что она всегда заказывала бомбо, а с его точки зрения, это был не мужской напиток.

— Ну как, Бомбо, — окликнул он ее. — Надумал попробовать мужской напиток? Глоток хорошего медфордского рома, а? От него у тебя кровь быстрее побежит по жилам и глаза обретут зоркость, хотя я замечаю, что большинство моих девушек на сегодняшний вечер уже пристроены. Ха–ха–ха! Надо было тебе прийти пораньше, Бомбо, дружок.

— Как раз об этом я и хотел поговорить, хозяин. Взгляните. У вас двенадцать девушек, которые обслуживают посетителей, но сейчас все они, кроме троих, заняты совсем другой работой. А этих трех явно не хватает, чтобы обслужить всех, или я ошибаюсь?

— Да с бабами всегда так, Бомбо. Или ты хочешь, чтобы они по–другому вели себя?

— Нет, хозяин, вовсе нет. Для них это и доход и развлечение, так что пусть поступают, как хотят. Но взгляните туда, вон на тот столик у окна. Трое сгорающих от жажды парней и ни одного стакана перед ними. Хотите, я приму у них заказ?

— Давай, Бомбо.

Через минуту она вернулась и доложила:

— Три чистых рома, без воды. Настоящие ребята, а, хозяин? Вот три шиллинга, которые могли уплыть в «Друзей монарха» или «Кровавую руку», если бы я их не заметил.

— Да, выпей, Бомбо, за мой счет.

— Нет, хозяин, спасибо. И обратите внимание, что я не пью. О своих девушках вы не всегда можете такое сказать. Может, дадите мне работу? Когда вашим посетителям потребуется больше девушек, чем у вас работает, я все–таки останусь на своем месте и буду обслуживать тех, кому не повезло с девушками. Что скажете?

— Да, это мысль. Но скажи мне, пожалуйста, зачем тебе, славному парнишке, глотать лимонный сок и шарахаться от моих дамочек?

— Я в этом не виноват, хозяин, просто мне так нравится, и это вам на пользу.

— Соглашайся на крону в день, и будем считать, что ты принят.

— Спасибо, хозяин.

Итак, Баттонс стала работать в «Черном Питере» мальчиком–официантом, единственным официантом мужского пола на всех островах, и многие заходили просто для того, чтобы взглянуть на парня, который крадет работу у честных, трудолюбивых баб. Ее называли Бомбо, как делал это хозяин, и после первого периода насмешек многие решили, что это ценное нововведение. В «Черном Питере» всегда можно было получить выпивку, и обычай оставлять официанткам на чай теперь распространился и на славного парнишку, который не пьет ничего, кроме бомбо, и который никогда не бросит одного клиента ради другого, более привлекательного на вид. Баттонс пользовалась особенным успехом с того самого дня, когда капитан Джек Рэкхэм, прославленный Ситцевый Джек, немало проплававший по разным морям, щеголь и франт, присоединился к собравшимся пиратам. Джек важно уселся. На нем были яркие ситцевые, тщательно вычищенные бриджи. Он подозвал девушку, чтобы она приняла заказ, но свободных девушек не оказалось, и к нему подошла Баттонс.

— Парень, вот как! Что же ты за мужик, если занимаешься женской работой? А? Ответь–ка мне!

— Вам придется долго ждать, мастер, пока девушки освободятся.

— Ну и что? Когда Ситцевый Джек зовет бабу, она бежит бегом, и клянусь всеми святыми, я–то знаю почему. Пришли ко мне девушку, и будь уверен, что она тут же появится. Поторапливайся, парень!

Баттонс поторопилась выполнить поручение, но Ситцевому Джеку пришлось признать тот факт, что все девушки были так или иначе заняты и что они не собирались отрываться от своих дел даже ради удовольствия обслужить его. Баттонс вежливо объяснила ему это, и, выругавшись, Джек Рэкхэм заказал себе крепкого, неразбавленного рома.

Мальчику, называвшему себя Баттонс Рид, не было никакого дела до франтоватого Ситцевого Джека, но переодетая женщина с тем же именем замирала при одном взгляде на него. Она бросилась за его заказом и, вернувшись обратно, увидела, что он стоит и поправляет свои шикарные широкие штаны. Когда Баттонс поставила кружку на стол, ей нужно было обойти его, чтобы подойти к другому посетителю, и тогда Джек в припадке веселья ущипнул ее: единственное, чего она терпеть не могла, так это когда ее щипали. Она подпрыгнула чуть не на полметра, а потом сразу заткнула рот умирающему от смеха Ситцевому Джеку таким мощным ударом в челюсть, что он рухнул на соседний столик. Он в ярости вскочил на ноги и выхватил саблю с позолоченным эфесом, чтобы зарубить нахального парня, и тут внезапно почувствовал, как у него из рук вырвали саблю и швырнули в угол, а прямо перед ним вырос приготовившийся к драке и побагровевший от ярости мальчуган.

Мгновенно оценив ситуацию, Джек заговорил, обращаясь, скорее, к посетителям, чем к Баттонс:

— Отличный трюк. Дай мне саблю, парень! Она выскользнула у меня из рук.

Баттонс быстро подобрала отброшенную саблю и, протягивая ее рукояткой вперед, спокойно произнесла:

— Я не люблю, когда меня щиплют, мастер. Извините.

Сообразительный пират отметил две вещи: во–первых, в общем гаме на эту стычку почти никто не обратил внимания, а во–вторых, в глазах мальчика горел решительный и смелый огонек.

— Жаль, что с пиратством покончено, парень, а то я взял бы тебя с собой в любое плавание. Кружка расплескалась, тебе придется принести мне еще одну.

— Да, мастер, сию секунду.

Баттонс бросилась за новой кружкой. Она сама до смерти перепугалась, что осмелилась ударить такого влиятельного человека, но Джек Рэкхэм зауважал ее за смелость. После третьего стакана крепкого рома он позвал официанта за столик.

— Я собираюсь снова заняться пиратством, парень, и мне кажется, что Вудс Роджерс — это обман, уловка, чтобы напугать тех, кто послабее, не таких, как ты и я. Ты ведь не упустишь возможность снова вернуться в море и помериться силами с жадными испанцами и грязными французами?

— Нет, мастер, хватит с меня подобных приключений. На пиратскую жизнь мне всегда было плевать, а здесь мне нравится.

— Клянусь английским святым Георгом/я так и поступлю! Сейчас здесь, в Нью–Провиденс, собрались самые отважные парни со всех морей. Я так и сделаю, парень.

Баттонс так и не смогла объяснить, что она против такого предприятия, потому что Джек Рэкхэм поднялся. Швырнув на стол золотую монету, он мгновенно исчез из таверны. А затем раздался крик, оповещавший о прибытии нового судна, и Баттонс выскочила за дверь и взглянула на море. Она уже видела этот корабль, хотя и была уверена в том, что никогда больше не поднимется на его палубу. «Ястреб» изящно встал на якорь, и от него отошла небольшая шлюпка. У Баттонс не было подзорной трубы, поэтому она не могла разобрать, кто сидит на веслах; она надеялась, что среди них окажется ее муж, или она боялась этого? Джонс хочет забрать ее? Забрать ее к себе или разоблачить? Баттонс не нравилось ни то ни другое, и она решила, что если он приехал за ней, то она для виду согласится отправиться с ним, а потом, в последний момент, сбежит; если же он передумал и готов принять королевское помилование, то и слава богу.

Ее не удручало одиночество, хотя все вокруг наслаждались взаимной близостью, законной или нет, не важно. Она пыталась разузнать что–нибудь определенное о том, сколько дадут земли, но никто ничего не знал, все просто пересказывали слухи. Считалось, что дадут двадцать акров одиночкам и сорок женатым, и поэтому лишенные духовного сана священники и монахи сколачивали себе состояние, венчая отъявленных мерзавцев–пиратов и шлюх из ближайшей подворотни. Многие из этих женщин уже были венчаны по несколько раз, да и многие мужчины каждую ночь вступали в новый брак; никто из них не мог вспомнить, с кем они венчались прошлой ночью, потому что как они сами, так и их гости были в стельку пьяны.

При появлении очередного корабля все думали, что это наконец прибыл новый губернатор. На отмели были расставлены наблюдатели, которые должны были подать сигнал при приближении губернаторского судна, и они периодически подавали сигнал, и тогда начинались радостные крики и приветствия. Полчаса спустя выяснялось, что это очередная ошибка. Жители знали только, что губернатор должен прибыть, но будет ли он на королевском судне, будут ли его сопровождать солдаты, чтобы способствовать введению новых порядков, этого никто не мог сказать, хотя трудно было предположить, что правительство пошлет чиновника с голыми руками улаживать пиратские проблемы. В маленьком городке уже скопилось более тысячи флибустьеров. Засыпали они обычно там, где валились с ног, и там их обкрадывали прибрежные побирушки; они забирали остатки того, что не стащили городские шлюхи. Многие пираты, догадываясь о том, какая судьба их ждет, если они напьются, закапывали свои пожитки перед тем, как предаться разгулу и кутежу, а наутро они не могли вспомнить, где припрятали свое богатство. Так что на всем берегу перед фортом копошились люди с лопатами, которые искали зарытые пожитки.

У румпеля шлюпки с «Ястреба» стоял боцман Джонс; его направили на берег за новостями, а это значило, что на борту корабля не все спокойно. Матросы вытащили шлюпку на берег и присоединились к толпе. Баттонс увидела, как Джонс нырнул в первую же забегаловку, но она знала, что рано или поздно он появится в «Черном Питере», и надеялась, что к этому времени он не успеет напиться и будет в хорошем настроении, потому что ей бы не хотелось драться с ним.

— Эй, Баттонс, малыш, — раздался голос. — Я услышал, что ты здесь, и зашел повидаться. — Это был Джонс, веселый и обаятельный.

— Привет, Джонси. Я думала, что ты все еще плаваешь на свой страх и риск.

— Да, так и есть, как и все остальные в моей команде. Несколько жалких трусов потребовали, чтобы мы их высадили на берег, и мы специально зашли для этого на Элеутерию, а там узнали, что карательный отряд его величества еще не прибыл, и решили навестить Нью–Провиденс, поглядеть, что к чему. Ты все еще хочешь остаться на берегу?

— Да. Я здесь работаю официантом, получаю крону в день и чаевые. Выгодное дело, и я еще вот что тебе скажу. Я считаю, что в каждом трактире должен быть мальчик, чтобы обслуживать посетителей, когда девушки заняты.

Она рассмеялась, и Джонс присоединился к ней.

— Так что помалкивай, а то я останусь без работы. — Она снова засмеялась, а потом пристально взглянула на него. — Ты отличный парень, Джонс, а ночи здесь длинные. Ты пойдешь со мной?

— Только ради тебя. Я должен быть на борту к четырем склянкам второй стражи.

Баттонс усадила его за стол и подала ему неразбавленного рома; а потом, улучив удобный момент, она провела его в свою комнату. Позже, когда они вернулись в общую залу, он прошептал ей на ухо:

— Ты славная девчонка, Баттонс, и ты мне нужна, да и я тебе нужен, но у меня нет ни малейшего желания торчать на берегу. Мне кажется, что с пиратством действительно покончено, но мне все равно нужно море. Мы расстанемся друзьями, и я до самой смерти не разболтаю твой секрет. Давай поцелуемся на прощанье.

В таверне они еще выпили вдвоем, и Джонс ушел, а она смотрела, как его широкая спина постепенно теряется в толпе, и Баттонс подумала, придется ли ей снова его увидеть.

— Славный мужик, если бы он остался, то я бы точно в него влюбилась, — произнесла она про себя.

Толпа на Бэй–стрит волновалась все больше и больше. У многих из тех, кто сошел на берег всего с несколькими монетами в кармане, уже не осталось ни гроша, и они клянчили денег у тех, у кого они еще водились. Каждую минуту возникали ссоры и драки; в дело вступали кулаки и даже сабли. Женщины стали еще алчнее, хотя казалось, что дальше некуда, цены взлетели на недосягаемую высоту, и на всем острове продолжали работать только негры. Но даже они несли убытки, потому что их маленькие сады грабили голодные пираты, свиней и скот крали, да и их самих грабили, отнимая те деньги, которые они заработали своим трудом.

Понимая, что еще немного, и наступит полнейшая анархия, некоторые самые разумные жители попытались организовать нечто вроде временного правительства. Но войти в его состав хотели все, полицейские использовали свою власть, чтобы прикончить бывших врагов, и спустя двадцать четыре часа торговцы вместе со своим добром укрылись в стенах форта, который защищали те самые пираты, от которых они надеялись спастись. Каждый день прибывали новые корабли, на берег сходили матросы, которые собирались получить королевское помилование; из них только сильнейшим удавалось отстоять хоть часть своих сбережений; остальных избивали и грабили, отбирая даже ботинки.

И тогда наступил сущий ад. На пристани возвышался небольшой столб, и на второе утро после прибытия Джонса на нем появилось маленькое объявление, приколотое кинжалом с серебряной рукояткой. Те, кто умел читать, прочли и призадумались, те, кто не умел читать, просили читать и перечитывать им эту бумажку, пока не заучили ее наизусть. Там было сказано:

«Тем, кого это интересует. Я, нижеподписавшийся, собираюсь снарядить свое судно вооружением двадцать четыре пушки, надежный и быстрый корабль «Злой», и отправиться в некое плавание, о котором нет смысла долго рассказывать. Те, кого это интересует, могут прийти в «Черный Питер», чтобы подписать соответствующие бумаги.

Джек Рэкхэм, капитан».

Баттонс прочла и пожала плечами. Как и все остальные, кто прочел, она подтянула штаны и направилась в «Черный Питер».

VII

— Кружки и рому на всех, — крикнул Ситцевый Джек Рэкхэм хозяину «Черного Питера», — и пусть паренек нас обслужит. Платить буду я.

— Да, капитан Рэкхэм, как вам будет угодно. — Владелец стремился угодить выгодному клиенту. — Баттонс, мальчик, займись мастером Рэкхэмом и постарайся угодить ему.

Гостям капитана раздали кружки и четыре кувшина рома, и те не замедлили утолить свою жажду.

— Пей, скотина, — обратился капитан к одному из них, — пей до дна, но помни, что трусы вроде тебя мне не нужны.

Тот, к кому были обращены эти слова, допил ром и выскользнул из таверны. Когда зала была уже битком набита, Ситцевый Джек встал, призвал собравшихся к тишине и заговорил:

— Внимание, джентльмены, потому что вы и есть настоящие джентльмены, храбрые и отважные мужчины. Вон там стоит на рейде «Злой», который хорошо известен многим из вас. На нем двадцать четыре пушки, и с ними он не боится ни врагов, ни друзей. Ему не хватает только отважной команды. В Нью–Провиденс сейчас собралась почти тысяча разных флибустьеров; некоторые из вас могут оказаться трусами и слабаками. Мне нужно сто пятьдесят человек, действительно отважных, бесстрашных, которые не побоятся рискнуть своей головой и сразиться со всеми, кто осмелится встать у них на пути. Вот такие люди мне нужны. Только такие матросы, сто пятьдесят матросов, поднимутся на мой корабль и пожмут мне руку, подпишут необходимые бумаги и отправятся со мной в небольшое плавание. Первая из этих бумаг здесь со мной, и я ее вам прочту.

Искатели приключений из Нью–Провиденс ставят свою подпись или другой знак под нижеизложенным в знак того, что они признают командиром капитана Джона Рэкхэма во время службы на борту «Злого», который отправится в опасное плавание у Карибских островов. Тем самым они обещают подчиняться его приказам, а также приказам тех, кого он назначит командирами. Они также согласны на то, что вышеупомянутый Джек Рэкхэм получит третью часть всей добычи и что избранные лейтенанты получат по три доли, а все остальные командиры, в соответствии с их рангом, по две, полторы или по одной доле, а все матросы, мушкетеры, бомбардиры и прочие по одной доле каждый.

И последующие бумаги и соглашения будут подписаны, как только мы вступим под юрисдикцию короля Георга. Аминь.

Когда Рэкхэм замолчал, раздался дружный радостный вопль, вырвавшийся из глоток тех самых людей, которые всего несколько часов назад были готовы принять королевское помилование. Потом возникла давка, когда все они рванулись к столу, чтобы поставить свои подписи.

— Тихо! Стойте! — рявкнул Ситцевый Джек. — Вы забыли, что я сказал вначале. «Злой» может взять на борт только сто пятьдесят человек, и это не значит первых попавшихся сто пятьдесят, а значит те сто пятьдесят человек, которые не побоятся ни испанцев, ни французов, ни… — последнее слово он произнес очень тихо, — …англичан. — Потом он снова возвысил голос: — Остальные могут не подписываться. Я знаю, с кем я хочу плыть, и чего я от них хочу. А все остальные прекрасно знают, что мне они не нужны. — Он от души рассмеялся. — Пейте, ребята, вы знаете, что я добрый малый. Но не заставляйте меня зря тратить время и стирать ваши подписи с этой бумаги.

Он отошел в сторону и положил бумагу на видном месте, чтобы все могли увидеть и прочесть ее. От входа донесся голос, вопивший:

— Расступись, лежебоки и бездельники! Дайте дорогу Уиллу Флаю, который умеет работать кулаками не хуже, чем саблей.

Пират начал проталкиваться сквозь толпу. Когда–то он был чемпионом по боксу, а теперь превратился в отъявленного мерзавца. Когда он добрался до стола, то встретился взглядом с Джеком Рэкхэмом и прочел в этом взгляде нечто, о чем можно только догадываться. Он на мгновение замешкался, а потом пьяным голосом выкрикнул:

— Да, капитан, это я, Уилл Флай, но твои бумаги мне не нужны. Я пришел за глоточком твоего доброго рома.

Такой молчаливый отпор, оказанный Уильяму Флаю, чьих кулаков боялись все, произвел впечатлению на толпу; и многие из тех, кто толпился вокруг стола, чтобы поставить свои подписи, вдруг вспомнили о неотложных делах и исчезли из виду. Ко времени закрытия таверны почти все население города прочло бумагу или попросило других прочесть ее; по всей Бэй–стрит, в тавернах, винных лавках и борделях, только об этом и говорили. Только восемьдесят шесть подписей стояло под этим предварительным договором, но каждый из этих восьмидесяти шести полностью устраивал капитана «Злого», ни одного не пришлось вычеркивать. Ситцевый Джек подозвал Баттонс и попросил счет. Из вместительного кармана он вытащил кожаный кошелек и кинул его мальчику со словами:

— Бери, сколько хочешь, дружок.

Потом, подойдя к столу, на котором лежал ценный документ, он вытащил еще один кинжал, на этот раз с золотой рукояткой с изящной испанской гравировкой, и приколол бумагу к столешнице.

Когда Баттонс вернула кошелек хозяину, он стал существенно легче, но Джек Рэкхэм на обратил на это ни малейшего внимания.

— Здесь кое–чего не хватает, на этой бумаге, малыш, — твоей подписи.

И, не дожидаясь ответа, он повернулся и отправился к себе.

Бумага лежала на столе еще три дня, и каждый день поглядеть на нее приходило все больше народа, но подписывались лишь немногие. На четвертый день на столбе на пристани появилось новое объявление. И там было написано:

«Тем, кто в этом заинтересован: «Злой» отплывает с сегодняшним вечерним отливом. Быть на борту с пожитками до заката.

Какигпан Джек Рэкхэм».

Те, кто прочел записку, поступали по–разному: одни шли к себе и начинали собирать пожитки, а другие бежали в «Черный Питер», чтобы пересчитать, сколько народу уже подписалось. Баттонс могла бы сказать любому желающему, что с шести склянок утра эта цифра застыла на одном месте — сто сорок восемь подписей.

В шесть склянок пополудни капитан Джек в сопровождении шести негров, которые несли его сундук и прочие пожитки, остановился около «Черного Питера» и тоже пересчитал подписи; там их было по–прежнему сто сорок восемь.

— Глоток рому, парень. — Когда ром принесли, он сказал. — Сто сорок восемь, а я рассчитывал на сто пятьдесят.

Он залпом проглотил ром и велел принести перо и чернила.

— Бросим монетку, чтобы решить, кто первый, Баттонс, ты или я. Хе–хе! Я чуть не позабыл, что тоже являюсь членом команды, но здесь все–таки не хватает одного имени, твоего. — Он быстро поставил свою подпись и передал перо Баттонс. — Быстрее подписывай, парень. Нет времени копаться.

Перо осталось лежать на столе.

— Нет, мастер. Я хорошо все обдумал, и я завязал с пиратством. Я останусь на берегу.

— Эй! — рявкнул Ситцевый Джек. — Кто это тут говорит о пиратстве? Только не я. И не мои люди. Это обычное плавание, не без риска, конечно, но ни больше и ни меньше. Подписывай и пошли.

Но Баттонс скрестила руки на груди и покачала головой.

— Это твой последний шанс, парень, — произнес Джек, берясь за кинжал, но Баттонс не ответила. Джек вытащил кинжал и убрал его вместе с бумагой в карман, а потом, не прощаясь, развернулся и покинул «Черного Питера». Баттонс со вздохом вернулась к своим обязанностям; потом, не в силах сдержать волнения, она побежала на причал приветствовать последнее пиратское судно, которое выходило из Нью–Провиденс. Когда она увидела счастливые лица тех, кто вернулся к своему старому ремеслу, то почти пожалела, что не приняла предложения Джека Рэкхэма.

Пираты любопытны, словно кошки, и многие флибустьеры, которые не пожелали явиться в Нью–Провиденс за королевским помилованием, подошли к берегу настолько близко, чтобы ничего не пропустить. С палуб они пристально наблюдали за весельем и попойками на берегу. Их сдерживало только то, что они не знали, с каким сопровождением явится Вудс Роджерс. А вдруг он придет с большим флотом, оцепит острова военными кораблями и никого не выпустит, пока они не примут помилования? Или возьмет и повесит всех? Этого никто не мог сказать, но все считали, что ни один корабль не сможет выйти из гавани без соответствующих бумаг, которые должны быть подписаны губернатором.

Поэтому скучающие пираты рассматривали берег в подзорные трубы, а потом отплывали в безопасное место, но через несколько дней снова возвращались. Баттонс раз пять видела «Ястреб», а потом он снова пропадал. Но Ситцевый Джек Рэкхэм на «Злом» не вернулся ни на следующий день, ни через день. Он отплыл на юг, к Кубе и Тортуге. Джек знал больше, чем казалось.

Только постоянно прибывающие новые корабли, которые высаживали на берег сЬои команды, спасали Нью–Провиденс от всеобщих беспорядков. Бэй–стрит превратилась в глинистое болото, потому что там постоянно топтались сотни людей; были организованы банды, и когда появлялась шлюпка с ромом на продажу, эти банды нападали на шлюпку и забирали бочонки с ромом себе. Кое–что они продавали или меняли на еду и припасы, но большая часть украденного спиртного лилась в их собственные глотки. Многие постоянно жили на берегу или в дюнах, прячась от солнца под куском старого паруса или просто в тени деревьев. Некоторые женщины, которым понравился красивый матрос, жили там же вместе с ними.

«Черный Питер» процветал по сравнению с другими тавернами, и скоро там начали собираться преимущественно капитаны, хозяева лавок, владельцы судов и чиновники. Эти сливки общества мудро воздерживались от чрезмерного употребления рома и от излишней траты денег и ждали прибытия официальной власти. Многие из них богатством могли бы поспорить с самим Крезом, другие же устали от опасностей и рискованной пиратской жизни, и все хотели обезопасить себя от врагов. Они уже составили себе состояние и теперь хотели бы наслаждаться жизнью. Среди них был и Барт Роберте, удивительный рассказчик, и Баттонс нередко слышала, как он выдавал какую–нибудь длинную байку под одобрительные возгласы слушателей.

— Он бороздил все моря, достойный капитан с каперской лицензией, и его бумаги были надежно заперты в шкатулке. Для него было все равно, испанец или француз, голландец или англичанин. Он подплывал к ним, подняв флаги той же страны, шел на абордаж и менял флаг на Черного Питера.

— Как так! — восклицал капитан захваченного судна. — Глазам не верю! Ты, оказывается, грязный пират, и если бы я сразу догадался, то удрал бы от тебя.

— Вовсе нет, — отвечал тот. — У меня есть каперская лицензия, и я веду военные действия по приказу моего короля и с его,согласия.

— Потом он вел пленного капитана в каюту и вытаскивал свои бумаги, написанные большими красивыми буквами и покрытые большими и маленькими печатями золотого цвета или разноцветными. Капитан–неудачник пытался прочесть бумаги, но они были написаны по–датски, а выглядели очень внушительно. И хотя захваченный капитан и хмыкал, что датчане вроде бы не воюют с королем, ему приходилось подчиниться. И так он и плавал, пока однажды не захватил судно, на котором был датчанин, умевший читать.

Барт Роберте остановился, чтобы отсмеяться, а потом продолжал:

— Невезучий капитан позвал датчанина и попросил прочесть, что написано в бумагах, и датчанин прочел, да, так он и сделал. Он прочел, что эта самая бумага давала право ее владельцу охотиться на диких свиней и козлов на острове Кристианштад, и ничего больше.

Раздался дикий хохот, и по столам застучали кулаки, требуя еще рому. Такого рода истории обожали все пираты, даже всегда печальный Стид Бонне, или майор Стид Бонне, улыбнулся.

Много лет назад майор служил в армии, а потом вышел в отставку, чтобы спокойно жить на Барбадосе в свое удовольствие. Он был женат уже много лет, но условия солдатской жизни не позволяли ему уделять много времени жене и детям, и его домашние относились к нему, как к случайному гостю, которого принимают, потому что он платит. После отставки он вдруг обнаружил, что его семье нет до него никакого дела; его жена оказалась настоящей мегерой и постоянно шпыняла его. Он терпел, сколько мог, а потом решил податься в пираты. Хотя он и не смыслил ничего в морском деле, но все–таки купил корабль, набрал банду головорезов и отправился в плавание. Первый корабль, на который он наткнулся, принадлежал Тичу, известному под кличкой Черная Борода, и тот посмеялся от души над попыткой майора стать пиратом. Тич пригласил Бонне подняться на борт своего «Мстителя». Он развлекал гостя беседой и в то же время послал своего лейтенанта на корабль майора, чтобы он взял командование в свои руки и увел его. Позже майор снова стал командовать своим кораблем, когда у Тича начались неприятности. Тогда он отправился в Чарльстон, покаялся в пиратстве и был прощен.

Но одна мысль о том, чтобы снова вернуться к семье, приводила его в ужас. Он сменил имя и стал называться капитаном Томасом, захватил еще один корабль, на этот раз в настоящем бою, и снова отправился в море; его вклад в историю пиратства состоит в том, что он, пожалуй, единственный из всех пиратов действительно заставлял своих жертв пройтись по доске.

В Нью–Провиденс Бонне оказался только затем, чтобы высадить матросов, жаждущих получить помилование. Утром он собирался отплыть с теми, кто не желал подчиняться закону, потому что у него не было выбора: острый язычок жены пугал его больше опасностей, подстерегавших его в открытом море. Он отправится в море, а там, хотя он сам еще и не подозревает об этом, его спустя несколько недель захватят возле Чарльстона и повесят на Белом мысу.

— А что вообще значит это королевское помилование? — заговорил капитан Чарльз Беллами. — Кто дал королю право миловать таких, как мы? Всей своей жизнью мы доказывали его величеству, что нам наплевать на принадлежность к его короне; следовательно, он не может помиловать людей, которые не являются его подданными. — Он язвительно усмехнулся. — Я приму помилование, но воспользоваться им или нет, это уж мое дело.

Беллами был известным спорщиком и мастером двусмысленностей. Когда он ушел, капитан Джонсон рассказал о самой замечательной из его речей, которую он произнес капитану только что захваченного им судна.

— Прости, — вскричал он, — что не могу вернуть тебе корабль, хотя мне очень больно причинять тебе неприятности, особенно если мне от этого нет никакой выгоды. Но ты — просто скулящий щенок, и таковы все, кто позволяет, чтобы ими управляли по законам, выдуманным богатеями для защиты своей шкуры. Только сопливые щенки не осмеливаются бороться за то, что у них отбирают хитростью. Черт бы их побрал, кучку жадных шакалов, и черт побери тебя за то, что ты служишь им вместе с оравой тупиц! Они проклинают нас, мерзавцы, а вся разница между нами в том, что они грабят бедных под защитой закона, а мы грабим богатых, и защитой нам — только наша отвага. Разве не лучше присоединиться к нам, чем выпрашивать подачки у этих негодяев?

Пока капитаны и мирно и весело разглагольствовали внутри «Черного Питера», снаружи царила совершенно другая атмосфера. Над Стидом Бонне потешались, но, когда стало известно, что он отказывается от королевского помилования, его стали осаждать толпы еще недавно готовых к раскаянию пиратов, которые выпрашивали местечко у него на корабле. Лучше уж умереть пиратом, чем вести добропорядочную жизнь и подыхать с голоду. Воров, бандитов и убийц становилось в городе все больше, и тем, кто был побогаче, оставалось только молиться, чтобы новый губернатор прибыл скорее.

И вот пронеслось известие, что его корабль прибыл, и через полчаса стало ясно, что это не ошибка. Первое сообщение пришло с Большого Абако; несколько часов спустя были замечены два судна в районе пролива Ист–Провиденс. Еще через день их уже видели, когда они проходили мимо острова Берри, а на следующий день они должны были появиться в Нью–Провиденс. Все воспряли духом; может, это и хорошо, что губернатор так запоздал, потому что в городе стало меньше головорезов, а те, кто остался, жаждали прибытия королевской власти. Но два корабля плыли медленно, и за те два дня, которые прошли до их появления, произошло еще много грабежей и смертей. Когда взошло солнце, наблюдатели сообщили о приближении судов, и мужчины выскочили из кроватей в одних рубашках и бросили своих женщин, чтобы увидеть корабли своими глазами. И они закричали женщинам, чтобы те тоже выходили и не тратили время на одевание.

Там, у западного входа на рейд, стояли два королевских судна. Они расположились под прямым углом друг к другу, чтобы отразить атаку как со стороны города, так и со стороны кораблей, стоящих на рейде. От большого корабля, баркентины, отвалила шлюпка, на вантах стояли три пышно разодетых франта. Когда шлюпка подошла к запруженному народом причалу, боцман крикнул:

— Дорогу людям короля.

Но все словно решили, что окрик относится не к ним, и ни один человек не шелохнулся. Один из офицеров крикнул:

— Готовсь, целься! — Шесть мушкетов нацелились на толпу. — Эй вы, бандиты, назад и пропустите представителей его величества.

— Матерь божья, — издевательски выкрикнул какой–то ирландец. — Да эти ребята собирались стрелять в нас, а не миловать.

Хохоча над удачной шуткой, толпа подвинулась, и чиновники высадились на берег.

— Пропустите, я говорю, пропустите! — беспрерывно повторял один из них.

Но толпа уже орала во все горло, и люди бежали по Бэй–стрит с воплями, что помилование уже прибыло, и все они теперь свободные люди.

— Кто здесь командует? — крикнул франт. — Пусть выйдет вперед!

Все тот же ирландец не полез за словом в карман:

— Сами понимаете, ваша светлость, до того, как ваша нога ступила на этот берег, тут каждый был сам себе король. Но раз вы здесь, мы все отрекаемся от престола.

Снова раздался взрыв дикого хохота, и толпа посторонилась, освободив чиновникам узкий проход.

— Где форт его величества Нассау? — спросил один из офицеров.

— Перед вами. Вниз по улице, пока не упретесь своей королевской башкой, — ответил шутник.

— Но мы не можем идти по такой грязи. Его светлость этого не потерпит. Нужно все убрать.

— Так, так, господа, а кто из вас лорд–губернатор?

— Его светлость останется на борту до полудня. До его прибытия надо убрать этот свинарник. Беритесь за метлы, ребята, и побыстрее.

— Да, только метел и не хватало на Багамах. Здесь никогда не было ни одной метлы, да и зачем они?

Баттонс была поражена великолепием и пышностью офицерских костюмов, но не потеряла головы, быстро выступив вперед, она приветствовала их:

— Сэры, вы можете найти тех, кого желаете, в «Черном Питере», вон в том каменном здании. Там вас ждут самые уважаемые люди в городе. — У Баттонс была деловая хватка. — Проводить вас, ваша светлость?

— Да, пожалуйста, мальчик, и побыстрее.

Перепрыгивая с сухого места на кочки, она двинулась вперед, и за ней последовали три офицера в сопровождении отряда солдат. У «Черного Питера» она остановилась и кивком пригласила их входить; двоих солдат поставили у двери, еще двоих отправили с капралом на разведку в старый форт, а остальные вернулись на причал, чтобы охранять лодку.

В «Черном Питере» офицерам не удалось найти никого, кто пожелал бы взять на себя даже временную ответственность за поселение. Но ведь должен же быть, настаивали они, хоть кто–то, кто передаст город и его жителей в ведение королевского губернатора.

— А где же помощник губернатора, представитель лордов–собственников?

— Ах, этот, — протянул один из бывших капитанов. — Когда он услыхал о вашем прибытии, то отбыл в Лондон и занялся своим старым ремеслом. Не удивлюсь, если вы встретили его по дороге. Это было шесть недель назад.

В конце концов решили, что в четыре склянки пополудни губернатор Вудс Роджерс сойдет на берег и именем короля Георга примет в свои руки управление городом, островом и его обитателями. Было решено организовать сбор сучьев и веток в полях, чтобы выстлать ими дорогу для губернатора. Были вывешены еще флаги, многие купцы закрыли свои лавки. Только женщины и продавцы винных лавок не прекращали торговать своим товаром.

VIII

Когда стало ясно, что немедленных репрессий не последует, старый беззубый капитан Сауни, которого в округе называли губернатором, согласился взять на себя распорядительскую часть. Много лет назад он был членом пиратской миссии в республике Мадагаскар, и там занимал какой–то официальный пост. Его считали специалистом по законам, и именно он распорядился застелить прутьями Бэй–стрит, чтобы досточтимый губернатор не запачкал туфель, именно он на скорую руку организовал пару отрядов, составленных из бывших солдат, чтобы они представляли армию, стояли на карауле и отдавали честь; они должны были изображать почетную охрану и участвовать во всех церемониях, которые выдумают свежеиспеченные чиновники–франты.

В тот день Баттонс еще раз пятьдесят бегала из «Черного Питера» на пристань, а потом решила отлучиться, чтобы поприветствовать нового губернатора; она все еще работала, но платили ей меньше, потому что дела шли настолько плохо, что из двенадцати девушек в таверне осталось только шесть. Надев лучшую из своих рубашек и яркие штаны, она стала походить на щеголя Ситцевого Джека Рэкхэма. Пояс для пистолетов, перевязь для сабли, широкое развевающееся перо в шляпе, и вот она уже выглядит ничуть не хуже, чем новые чиновники.

В два часа сигнал горна и дробь барабана оповестили толпу, что новый губернатор сошел с королевского фрегата и направляется к берегу в сопровождении еще нескольких шлюпок. Этот маленький флот из шлюпок в полном порядке пристал к берегу, передовые отряды высадились на берег и построились в шеренгу. Всего на берег сошли пятьдесят матросов и кадровых офицеров и полдюжины губернаторских адъютантов. К тому времени, когда маленькая фигурка Вудса Роджерса появилась на пристани, бывшие пираты толпились по всей Бэй–стрит, оставив лишь узенький проход. Одиннадцать сотен бандитов, в пестрых лохмотьях, настоящие отбросы общества, — все они собрались там, и только смелый человек рискнул бы пройти по этому проходу.

Баттонс наблюдала за оживленным движением на пристани, а потом решила подобраться поближе к испанскому дому, который был предназначен для будущего правительственного учреждения, где будут проходить официальные церемонии; там старый капитан Сауни встретится с губернатором, который требовал, чтобы все необходимые церемонии были соблюдены. Когда девушка помчалась по узенькой тропинке, то ей встретилось много знакомых лиц. Там были Том Коклин по прозвищу Кровавый Том, и Пьер ле Гранд, или, как он сам себя называл, Великий Питер; капитан Ингленд тоже стоял там, озадаченный, и размышлял, правильно он поступил или нет. За Беном Хорниголдом стоял Эдвард Тич по прозвищу Черная Борода, а совсем рядом с капитаном Винтером Баттонс заметила Джона Мартелла, капитана «Королевского каприза».

— Я слышала, Джон Мартелл, что ты сидишь в тюрьме в подземелье Испанского города, — расхохоталась она. — Неужели стены рухнули?

— Нет, Баттонс, малыш. Но я подружился с помощником губернатора, и когда я ему сказал, что хочу принять королевское помилование, то он позволил мне уйти и отправиться в Нью–Провиденс.

Баттонс пошла дальше, кивая знакомым, капитану Роундсвивелу, Барту Робертсу, Сэмплу и Вейну.

— Отличная подобралась команда головорезов, — заметила она капитану Ля Буссу, рядом с которым ей удалось найти свободное местечко.

Она повернулась к морю и увидела, что «Ястреб» вернулся, чтобы издалека наблюдать за происходящим. На нем стояли все паруса, и рулевой с трудом удерживал судно против ветра.

С пристани раздался грохот барабанов и звук горна, и небольшой оркестр двинулся вперед под приветственные вопли одиннадцати сотен глоток. Все пираты выхватили сабли и подняли их вверх, образовав арку, под которой должен был пройти досточтимый представитель закона.

— Важно шагает милорд губернатор, — произнес Ля Бусс.

— Да, это точно, — согласилась Баттонс.

— Я помню времена, — продолжал Оливер Ля Бусс, — когда он сам был пиратом. Да, я ведь был в его команде, малыш, тогда я был таким же мальчуганом, как ты теперь. Подходящая была команда для такого сурового хозяина, потому что он был жесток и несговорчив, но отличный капитан. У него была каперская лицензия, и все бумаги в полном порядке, и он захватывал испанские и французские суда, все по закону, но, обрати внимание, он всегда был не прочь подцепить богатое голландское или даже английское судно, если чуял выгоду.

— Он производит хорошее впечатление, только немного мелковат для такого значительного лица, — прервала его Баттонс.

— Небольшого роста, но сущий дьявол, это я тебе говорю. И не прочь хорошо посмеяться. Я помню, когда мы были у побережья Бразилии и нас обстреляли береговые батареи. Это послужило поводом для начала военных действий, и капитан высадил своих матросов под орудийным огнем и захватил поселение. Но это оказалось невыгодное дельце, мы не окупили даже порох, который затратили на атаку. Похоже, что это местечко столько раз захватывали, что жители стали нервничать и палили в каждый корабль, на котором не было португальского флага.

Все это жители объяснили капитану Роджерсу, а у него не был убит ни один человек, и тогда он решил пошутить. В городе должен был состояться религиозный праздник, и жители пришли к капитану и попросили его помочь им с музыкой; один из залпов попал в их музыкальные инструменты, и им не с чем было праздновать. Капитан Роджерс тут же ответил, что его люди будут счастливы сыграть что–нибудь, но умолчал о том, что никто из них не разбирается в папистских песнях. Поэтому, когда процессия двинулась в путь, святые отцы запели свои гимны, а за ними шли пьяные английские матросы и громко играли английский гимн.

Под конец шествия появился португальский губернатор под руку с нашим доблестным капитаном, оба пьяные в стельку, с зажженными свечами. И они пели хором, один на одном языке, а другой на другом. Да, малыш, любопытное было зрелище.

После этого состоялась буйная попойка, и я просто передать тебе не могу, парень, насколько же ласковы были с нами португальские девчонки, и если тебе когда–нибудь встретится такая девочка, то не торопись бросать ее. Ну, мы пригласили губернатора и его чиновников на праздник на борту «Герцога», и они только через три дня протрезвели настолько, что смогли спуститься обратно на берег. Да, парень, нам пришлось на веревках спускать их в шлюпки, чтобы избавиться от них наконец. Ха–ха–ха!

Теперь музыканты подошли совсем близко к Баттонс и ее собеседнику, и они тоже выхватили сабли и соединили их над головами. За музыкантами шли матросы, пятьдесят крепких, бравых ребят, а сзади, на значительном расстоянии, шел новый губернатор и его чиновники. Их высокие прически и парики, шелковые чулки и бархатные сюртуки были вполне достойны Лондона и произвели должное впечатление на собирающихся исправиться пиратов. Никогда еще острова не видели подобного зрелища; это был сам закон, важный и недоступный, это и правда шествовала законная власть, которая отныне будет царить на островах. Затем шли солдаты в красных сюртуках, коричневых штанах и черных гетрах с серебряными пуговицами. Обращало на себя внимание решительное выражение на лице Вудса Роджерса, когда он подходил к административному зданию.

По его лицу было видно, что это сильный человек, потому что все пираты, мимо которых он проходил, выхватывали из–за пояса пистолет или пистолеты и палили над головой невысокого губернатора. Другой бы остановился и приказал разоружить этих бандитов, но не таков был Вудс Роджерс. Его могут пристрелить выстрелом в спину, но закон должен воцариться на островах.

Он продолжал идти, редко поворачиваясь вправо или влево, пока не оказался перед Баттонс и Ля Бус–сом. Тут он остановился, и Баттонс подумала, что он остановился от страха, ведь ему еще надо было пройти не меньше пятидесяти шагов. Но он узнал Ля Бус–са и поздоровался с ним, как со старым приятелем.

— А, Оливер, дружище. Рад встретить тебя. Но объясни мне, как ты, француз, собираешься получить помилование его величества? Его дают только королевским подданным.

— Верно, милорд губернатор, но я привык считать себя англичанином, и, как и все ваши соотечественники, я готов попробовать любое дело, лишь бы оно казалось выгодным.

Вудс Роджерс нервно рассмеялся. Он взглянул на Баттонс, и глаза его блеснули.

— Как тебя зовут? — тихо спросил он.

— Баттонс, ваше превосходительство, покорный слуга его величества.

— Баттонс, значит? А как тебя звали раньше?

— Рид, ваша светлость, Симон Рид из старого Бристоля.

— Все это прекрасно, — губернатор начал терять терпение. — А до этого?

— А до этого у меня не было имени, я еще и на свет тогда не родился.

Губернатор ущипнул ее за щеку.

— Честное слово, я бы сказал, что до того, как стать Симоном, ты была девушкой. Но сейчас у меня нет времени разбираться.

И он продолжил путь к официальной резиденции, а молодая девушка в мужской одежде, которую она никогда в жизни не меняла на женскую, почувствовала, как холодная рука сжала ее сердце. Итак, это и есть закон? Которому все известно? Сейчас ей было восемнадцать, и до этого никто и никогда не интересовался ее полом. Ей хотелось убежать, спрятаться, забиться куда–нибудь подальше от этого странного явления, которое называлось законом и которое нашло свое воплощение в лице капитана Вудса Роджерса, генерала–губернатора колонии его величества. Но ее рука все еще крепко сжимала саблю, и когда губернатор прошел, а за ним по пятам двинулись наспех сформированные отряды пиратов, Ля Бусс повернулся и спросил:

— О чем он тебя спрашивал, парень?

— Да ни о чем! Он просто удивился, что такой юный мальчик уже успел побывать пиратом, — солгала она.

Ложь спасла ее сейчас, но Вудс Роджерс наверняка припомнит мальчика, который показался ему девушкой, и пошлет за ним, и тогда переодевание ей уже не поможет. Она будет разоблачена.

Как только шествие проследовало мимо нее, она пошла за ним до крыльца правительственной резиденции, чтобы послушать, как будет происходить церемония.

Прошли пышно разукрашенные барабанщики и горнисты, а затем милорд губернатор вышел на середину открытой площадки. Он призвал всех собравшихся к вниманию и сообщил жителям, что лорд Сазерленд, заботясь о благосостоянии подданных его величества, приказал ему очистить это место от бандитов и превратить его в законопослушное сообщество. Потом он прочел текст королевского помилования, предназначенного всем, кто оскорбил королевскую власть, причем право миловать предателей и убийц оставалось за губернатором, а какой же пират не совершал жестоких поступков за время своей карьеры? Все, кто хотел получить королевское помилование, должны были лично явиться в губернаторский дом и записаться в большой книге, выставленной специально для этого.

Когда Вудс Роджерс закончил свою речь, раздался грохот пушечного выстрела, одинокого выстрела, который донесся с гавани. Те, кто стоял рядом, говорили, что ядро пролетело как раз над крышей приземистого губернаторского дома, а это значит, как раз над головой нового губернатора. Все повернулись к гавани и увидели, что легкое облачко дыма от выстрела идет из дула одной из пушек по левому борту «Ястреба», и что это судно, которое уже больше не пытаются удержать против ветра, плавно удаляется по направлению к западному проходу. Мысленно Баттонс представила своего мужа, как он стоит рядом с выстрелившей пушкой после того, как продемонстрировал новому закону свое презрение к нему, — больше всего на свете ей бы сейчас хотелось оказаться рядом с ним.

Мэри Рид по прозвищу Баттонс–Кнопка внезапно поняла, что закон ей так же безразличен, как и пиратство.

IX

Милорд губернатор слышал, как ядро просвистело у него над головой, но ни единым жестом, ни единым словом не дал понять, что он его заметил. Те, кто сто

ял к нему ближе всех, говорили, что он просто взглянул в сторону рейда, когда «Ястреб» уже уплывал под полными парусами, и занялся своими делами. Были закончены приготовления к акту подписи помилования и принесения клятвы верности его величеству королю Георгу.

Но миссия губернатора только начиналась.

Пираты делились на два класса, и это деление будет доставлять беспокойство правительству еще в течение многих лет — конфликт между классом имущих и неимущих. За время, предшествовавшее прибытию губернатора, за время разгула и попоек и беспрерывных празднований, многие из тех, кто прибыл на острова сравнительно богатым, оказались без гроша; деньги перешли к торговцам, и там они и остались. Как и обещал король, каждый, кто принимал помилование и приносил клятву, получал во владение двадцать акров королевских земель, но что за прок в этих акрах, если нет денег, чтобы ухаживать за ними, чтобы купить необходимые инструменты и обрабатывать их и если не на что построить дом? Никто не позаботился снабдить будущих фермеров деньгами. Многие поставили свою подпись, получили землю, а потом шли взглянуть на нее; они глядели долго, и чем больше глядели, тем больше раздумывали.

На Карибах новость о том, что Британия наконец положила конец пиратству, одним решительным ударом вымела бандитов с Южных морей, произвела впечатление разорвавшейся бомбы. В самых отдаленных поселениях Европы и Южной Америки, даже в Африке и Азии, эту новость встречали радостным весельем, и больше всех радовались купцы, владельцы кораблей. Сходили со стапелей новые суда, новые грузы отправлялись к колонистам. И что самое лучшее, золото, которое Испания прятала в Мехико, было погружено во вместительные трюмы и отправлено на родину практически без охраны. Разве море не очищено теперь от английских флибустьеров? Разве королевский секретарь не уверил всех послов в том, что они не должны больше платить за дорогостоящий конвой и выплачивать огромные страховочные поборы?

Судовладельцы вынуждены были принять на веру слова королевского секретаря, но Вудс Роджерс прекрасно знал, что не менее пяти пиратских кораблей все еще бороздили просторы океана. Это были корабли Тича и Бонне, которые приняли помилование, а потом передумали, это был корабль капитана Джека Рэкхэма, кроме того, где–то плавал «Ястреб» под командованием Уилла Каннингэма и маленькое сторожевое судно Денниса Маккарти. Где они сейчас? Куда они направились? Пока еще рано об этом говорить; им потребуется какое–то время, чтобы собраться вместе и подобрать себе базу, где они будут планировать свои операции.

Пират без базы не так опасен; он мог грабить где угодно, но пока у него не было возможности избавиться от награбленного, вся добыча была для него только обузой. Некоторые порты все еще принимали пиратские суда, но в этих портах стояли английские фрегаты. У них не оставалось никаких шансов — но все–таки один выход у них был, и именно им и воспользовались оставшиеся пираты.

На рейде у Нью–Провиденс стояло почти шестьдесят кораблей, некоторые в полном боевом вооружении, а другие с несколькими дряхлыми фальконетами. Это были корабли, по крайней мере, большинство из них, чьи имена когда–то вызывали ужас и леденили сердца. Самые большие и самые быстроходные должны были перейти в ведение королевского флота. Укомплектованные бывшими пиратами, в соответствии с излюбленной поговоркой королевского секретаря, что вору легче вора поймать, они должны были оказаться эффективным средством в борьбе с оставшимися пиратами. Стали набирать желающих, но откликнулись лишь немногие. По всей Бэй–стрит были открыты призывные пункты, и тем, кто запишется, была обещана дополнительная премия в течение целого года. И Вудс Роджерс считал, что этого достаточно для того, чтобы отловить оставшихся мерзавцев.

Но что значили пять гиней для людей, которые когда–то купались в тысячах? Пять гиней, да этим и за одну ночь развлечений не заплатишь! Премия была увеличена до десяти гиней, потом до двадцати и двадцати пяти, и только тогда набралось достаточно матросов, чтобы укомплектовать шняву. Шнява, чтобы гоняться за «Ястребом»! Шнява, чтобы обратить в бегство Ситцевого Джека, Тича или подкаблучника Стида Бонне! Неудивительно, что вся Бэй–стрит помирала со смеху. А еще больше хохотали в дюнах, где жили те, кто уже устал от безденежья и меню из морских гребешков и прочих обитателей моря. Им нужны были деньги, и они знали только один способ раздобыть их.

Губернатор прекрасно понимал, насколько серьезная ситуация сложилась за городом. Он знал два способа решить эту проблему, но вначале решил действовать мирным путем. Призвав в административное здание капитана Джима Файфа, искренне раскаявшегося пирата, он обратил его внимание на то, что его бывшие матросы превратились в зачинщиков смуты, которая может перерасти в бунт.

— Идите, капитан, — велел маленький губернатор, — и заставьте ваших бывших товарищей встретиться с вами с глазу на глаз. Скажите им, чтобы они возвращались в поселение, и еще скажите им, что если они голодны и им негде жить, то пусть вступают в королевские войска, и тогда они станут достойными подданными его величества.

Капитан Файф знал своих людей и вовсе не стремился беседовать с ними. Когда он попросил времени на раздумье, чтобы решить, как ему вести себя с этими отъявленными бандитами, губернатор подвел его к крыльцу и показал на шняву, которая теперь числилась во флоте его величества и отплывала воевать с пиратами–беглецами. Еще один корабль, больший по размерам, отплывал на следующий день, но для того, чтобы весь багамский флот превратился в королевский, необходимо, чтобы прячущиеся в дюнах матросы вступили в его ряды.

Губернатор был прав. Несмотря на общий смех, город с энтузиазмом провожал маленькую шняву, которая пускалась в такое отчаянное предприятие, и многие из тех, кто остался на берегу, пожалели, что они не примут участия в таком развлечении. В конце концов, единственное, чего не хватало Нью–Провиденс, это вот такого всеобщего оживления. Отплытие шнявы привело к тому, что многие бросились записываться в ряды королевской армии, и на следующий день баркентина с восемью десятками матросов на борту, бриг с пятьюдесятью и два королевских фрегата отплыли с развевающимися флагами.

Сознавая себя частицей королевской власти, капитан Файф согласился отправиться к пиратам в дюнах на переговоры. Ему понадобилось три дня, чтобы подготовиться к своему походу, чтобы выучить наизусть речь к бунтовщикам и подготовить ответы на все возможные возражения, хотя, как потом выяснилось, все это ему не понадобилось и его поход занял меньше часа. Он отправился пешком, без музыки или фанфар, и прямым ходом, словно бабочка на огонек, поспешил к своим бывшим товарищам. А они всегда его недолюбливали, и им плевать было на его речи, поэтому они набросились на него и забили до смерти.

В ту же ночь с моря раздался грохот канонады. Канонада продолжалась два часа, а потом утихла так же неожиданно, как и началась. И на Багамы навалилась тяжелая тишина, все ждали новостей.

На седьмой день правления губернатора Вудса Роджерса произошло два события. Вскоре после рассвета стало известно, что в дюнах найдено тело капитана Джима Файфа, жутко изуродованное и узнаваемое только по одежде; неизвестные избили его до смерти, а тело буквально разорвали на части. Но до того, как новость об этом преступлении успела разнестись по всему городу, бравый флот багамских воен–но–морских сил вошел на рейд. Он привел с собой захваченное маленькое суденышко, «Красотку из Эри–на». От большого фрегата отвалила шлюпка, и весь город бросился к пристани, чтобы собственными глазами увидеть, что происходит.

Когда шлюпка приблизилась к берегу, то все увидели капитана Денниса Маккарти и его помощника в кандалах. В другой шлюпке сидело семеро матросов, все, что осталось от доблестного экипажа «Красотки из Эрина». Честный капитан фрегата был вынужден признаться позже, что ирландец отбивался два часа, и только когда на ногах остались лишь Маккарти и его помощник, маленькое судно удалось взять на абордаж и привести в порт. Отряд солдат примчался из форта, они построились квадратом, в центре которого пошли пленные, причем некоторых пришлось нести на руках. Пленных доставили в форт Нассау.

Досточтимый губернатор был просто потрясен известием о том, что случилось с его посланником в дюны. Не сумев найти объект для своего гнева, он решил выплеснуть его на остатки команды «Красотки из Эрина». Когда пленные пираты все еще шли к тюрьме, он вышел на крыльцо губернаторского дома и приказал организовать над ними немедленный суд. Но еще до появления судей плотники уже начали сооружать виселицы у губернаторского дома. Было захвачено девять пиратов и сооружено девять виселиц; значит, всех, кого собирались судить, должны были признать виновными.

Никого из бывших пиратов не допустили на суд. В одиннадцать глашатай вышел к воротам форта и под звук горна и барабанную дробь объявил, что девять неисправимых пиратов были признаны виновными в разбое в Южных морях и других преступлениях и приговорены к повешению, «и да поможет им Господь».

Ровно в полдень приговоренных провели по улицам с петлями на шее под похоронный грохот барабанов. Кроме капитана Маккарти все приговоренные являли собой плачевное зрелище, и выражение их лиц было бы забавным, не будь оно так трагично. Маккарти смеялся и острил, заговаривал со зрителями и спрашивал их, как ему идет его новый шейный платок и не кажется ли им, что он должен быть другого цвета. Некоторым он предсказывал такую же кончину. Когда приговоренных провели вверх и вниз по

Бэй–стрит, как предостережение другим пиратам, которые, возможно, хотят вернуться к прежней жизни, их выстроили перед домом губернатора. Этот достойный чиновник вышел и сказал короткую, энергичную речь, обращенную не к преступникам, а к зрителям. Эти преступники первыми узнают на себе карающую десницу гнева королевского наместника; следующими будут убийцы королевского эмиссара капитана Джима Файфа.

— Постойте–ка, ваша светлость! — крикнул Деннис Маккарти. — Меня повесят за то, что я не принял помилование или за убийство Джима Файфа? Я не виноват ни в том, ни в другом, и кроме того, меня захватили не во время совершения пиратских набегов. Плыл по своим делам, а на меня набросились ваши бандиты. Могу я узнать, за что меня повесят?

— Молчать! Ты кровожадный пират, погрязший в грехах преступник, и ты не заслуживаешь лучшей участи. Сержант, возьмите приговоренных, и пусть они стоят под виселицами, пока не примирятся с Господом. А потом повесьте их по решению королевского суда.

Как сержант должен был решать, когда пираты достигнут соответствующего духовного состояния, не было сказано. А сержант подошел к этому делу очень методично, первую виселицу он предназначил Маккарти, вторую его помощнику, а остальные — матросам в порядке следования. В течение сорока пяти минут приговоренные стояли под виселицами, пока один из них не свалился в обморок. Это было признано знаком того, что он воссоединился помыслами с Создателем, и его оживили холодной водой, и умертвили веревочной петлей.

— Мне тоже в обморок упасть, чтобы петлю наконец затянули? — спросил Маккарти.

Двое других разрыдались, увидев, как повесили капитанского помощника, и его ноги закачались над землей, а сержант, решив, что это удовлетворительный признак раскаяния, приказал палачу продолжать. Еще один в приступе ужаса рухнул на землю, словно его хватил паралич. Его тут же повесили. Но ничто не могло подавить чувство юмора пиратского капитана.

— Сержант, — хрипел он, — принесите–ка лампы, а то ведь ночь наступит. Единственным признаком раскаяния, которого вы можете от меня добиться, будет зевота, или я засну случайно.

В три часа дня восемь человек уже были повешены, а капитан Маккарти все еще подтрунивал над сержантом и остальными. Он перечислял геройские похождения тех, кто висел слева от него, обращал внимание присутствующих на то, что они умерли как храбрецы и что не так уж плохо быть повешенным, потому что он точно знает, что сейчас встретиться с ними в раю или аду.

Полчетвертого казалось, что утверждение капитана, что сержанту придется счесть зевоту за признак раскаяния, справедливо. Он устал и хотел покончить со всем этим, обращаясь к этим мерзавцам, у которых храбрости не больше, чем у испанцев, он утверждал, что ему самому придется дать сигнал затянуть петлю.

— Но я пока не собираюсь этого делать. Если вы сами ни на что не можете решиться, то и черт с вами.

Капитан устал, да и из толпы неслись крики, потому что зрители уставали еще быстрее, чем приговоренный. Сержант отправился к дежурному офицеру, а потом вернулся и остановился перед Маккарти.

— В восемь склянок тебя повесят.

— Восемь склянок, да? Отлично!

И тогда томительно потянулось ожидание, минута за минутой; хотя эти минуты казались часами тем, кто наблюдал за казнью, но отважному капитану они, наверное, казались мгновеньями.

А потом с военных кораблей в гавани донесся звук ударов, гласящий, что уже наступило четыре часа.

Когда прозвучит последний удар, петлю затянут, и душа капитана Денниса Маккарти присоединится к душам его товарищей в раю или в аду, там видно будет.

Но Маккарти еще не сказал свою последнюю шутку, он еще не закончил. Лучшую остроту он оставил на потом. Когда палач взялся за веревку, он крикнул:

— Мои друзья всегда говорили, что я не сниму эти башмаки до самой смерти, так и умру в них, но я их надую.

Он сбросил башмаки в тот самый момент, когда палач резким рывком оторвал его ноги от земли.

X

Баттонс Рид наблюдала за экзекуцией, видела, как ноги приговоренных оторвались от земли, но без особого волнения. Она бросила пиратство не потому, что боялась быть повешенной, а потому, что такая жизнь казалась ей скучной и практически бездеятельной. Гораздо интереснее было обслуживать столики в таверне, но когда почти все пираты приняли помилование, работа в «Черном Питере» тоже стала скучной. Торговля почти не шла, а губернатор Вудс Роджерс пытался ограничить часы работы таверн и приглядывать за теми, кто там выпивает.

Реформы нового губернатора продвигались медленно и осторожно. Он хотел оценить свои силы до того, как начать показывать всем свою власть. Он мог опереться только на два фрегата и пятьдесят лояльных солдат, которым он мог доверять, а в дюнах притаилось почти две сотни людей, которые были ему врагами. Общение между жителями города и обитателями дюн не прерывалось, потому что женщины свободно приходили в город, чтобы честно заработать там крону, купить еды и отнести своим любовникам в лагере на берегу. У бунтовщиков не было оружия, потому что они заложили или продали все ценное. Даже когда в лагере происходили ссоры, им приходилось выяснять отношения самым неподходящим для пиратов способом — кулаками. Кроме того, что женщины могли добыть в городе, и кроме диких плодов, они могли еще ловить мелкую рыбешку на отмели, и поэтому не умирали с голоду. Но почти ни у кого не было одежды, кроме пары затасканных штанов, они заросли бородами, не стриглись и не мылись, и большинство уже начало отчаиваться.

Баттонс посматривала в сторону моря каждый раз, когда флот выходил из порта в поисках беглецов Рэкхэма, Тича, Каннингэма и Бонне. Она даже молилась, если это можно назвать молитвой, чтобы боцмана Джонса миновала эта участь, потому что прекрасно понимала, что если его захватят и если губернатор узнает, что именно он выстрелил тогда во время церемонии вступления в должность, то его вздернут еще выше других.

А потом пришли известия, что захватили Тича. Его, самого свирепого из всех пиратов, известного своей жестокостью, загнал в маленькую бухту юный безбородый лейтенант королевского флота. Лейтенант Мейнард — так звали юного героя. 21 ноября 1718 года он загнал корабль Черной Бороды на отмель, посадил на грунт и на своем судне, которое выше сидело в воде, ухитрился подойти к носу пиратского корабля. Вначале казалось, что он совершил ошибку, потому что Тич со своими людьми прыгнул на палубу «Рейнджера», и на палубе преследователя завязалась схватка; битва продолжалась два часа, но когда Тич упал замертво с двадцатью ранами на теле, то обнаружилось, что у юного лейтенанта всего несколько порезов на правой руке.

Голову пирата отделили от тела, повесили на рее «Рейнджера» и отвезли в Чарльстон, штат Южная Каролина, как свидетельство победы закона.

Известие о гибели Тича произвело на багамских бунтовщиков впечатление разорвавшейся бомбы. Тич захвачен! Черная Борода мертв! Многих это известие лишило присутствия духа, и почти две трети отправилось в Нью–Провиденс и подписали, пусть и запоздало, условия королевского помилования и принесли клятву верности. Почти сразу после новости о смерти Тича пришло извести, что Стида Бонне захватили живьем вместе со всей командой и после поспешного суда объявили виновным и приговорили к повешению. Вместе с ним на виселицу отправилась вся его команда, а последняя фраза приговора вселяла ужас в сердца даже самых закоренелых бунтовщиков.

«Приговариваются к повешению, а потом их тела будут сняты с виселицы и похоронены в болоте между отметками прилива и отлива». Да, их могилы будут не в море и не на суше, а в болотистой, никчемной отмели, где живут одни ящерицы.

Еще больше бунтовщиков вернулось и приняло помилование, потому что у них также не было ни гроша. Они перешли на сторону закона и записались в королевские войска. Некоторых приписали к гарнизону форта, другие же попали на бывшие пиратские суда. Баттонс Рид с интересом наблюдала за всем происходящим. В «Черном Питере» теперь почти не осталось женщин, только две вели хозяйство, совмещая это занятие с ночным ремеслом, и торговля практически стояла. Тут наступил конец его службе. Владелец требовал, чтобы мальчик работал на кухне, когда в этом была необходимость, и помогал судомойкам. У Баттонс в сундучке было почти двести гиней, и она навсегда покинула таверну.

Одним из нововведений Вудса Роджерса было учреждение банка. Его капитал уже был отправлен из Лондона, и, зная характеры вкладчиков, которых он боялся не меньше, чем бунтовщиков в дюнах, губернатор уже отрядил отряд военных моряков охранять вклады. Баттонс ничего не знала о банках и банкирах и не собиралась доверять им свои деньги. Она отправилась к капитану Сауни и рассказала ему о своем затруднительном положении. Капитан ответил ей, что он уже слишком стар, чтобы защищать свое добро, поэтому пусть королевские войска охраняют деньги, и посоветовал ей сделать то же самое. Но с детства воспитанная в духе беззакония, Баттонс считала полицию и солдат своими кровными врагами, поэтому понадобилось несколько отчаянных набегов с дюн за спиртным и едой, с каждым разом все более успешных, чтобы она заставила себя положить деньги в королевский банк.

Бэй–стрит уже не была такой веселой улицей, как в день ее прибытия. Большинство лавок было закрыто, таверны большей частью стояли пустые, а жители собирались в кучки и чесали языки. Просачивались слухи, что там–то и там–то захватили отличное судно и что добычу отвезли на Тортугу и на Испанский остров, место, которое кичливые доны называют Эспаньола. Заходящие в порт суда сообщали, что все морские пути забиты судами всевозможных типов и размеров и что в Испании настала великая радость по поводу благополучного прибытия кораблей Золотой флотилии. В Нью–Провиденс много у кого чесались руки, и нередко за домами и хижинами можно было заметить мужчин, которые упражнялись с мечом или палашом. Выпад и парирование удара. Нападение и защита. Слишком многие упражнялись с оружием в руках, и это дошло до губернатора. Он издал указ, что только те, кто состоит на службе его величества, имеют право носить пистолеты и сабли.

Но лишь немногие сдали оружие. Баттонс закопала свой арсенал между двумя пальмами в точке, через которую проходила прямая линия между столбом на пристани и одинокой скалой в миле от поселения. Два пистолета и сабля были завернуты в хорошо промасленную шелковую тряпку и глубоко зарыты. Сейчас они ей были не нужны, но кто может знать, что будет дальше? Кто знает, вдруг бунтовщики в дюнах захотят напасть на город и убить всех верноподданных его величества?

Слухи о кораблях с сокровищами и оживлении торговли, причем стоимость груза всегда оценивали по–разному, могли быть и просто слухами, но вот известия о Тиче и Бонне оказались самой настоящей правдой; о них было объявлено со ступеней губернаторского дома.

Захват этих двоих пиратов, один из которых был известен своей жестокостью, а другой, напротив, был мягким человеком, который просто стремился оказаться подальше от язычка своей жены, но смерть которого произвела неизгладимое впечатление, потому что с ним была повешена вся команда, породил смятение в умах бывших пиратов. Это был настоящий поворот течения, знак того, что с пиратством действительно покончено, и законные власти использовали эти новости, чтобы набрать как можно больше рекрутов. Отчаянный Уилл Каннингэм и отважный Джек Рэкхэм все еще плавали и грабили, кого хотели. По крайней мере, такие ходили слухи; в этих слухах фигурировали и другие имена, неизвестные Баттонс, но знакомые другим жителям Нью–Провиденс.

Среди кораблей, которые храбро вышли из порта Нью–Провиденс, чтобы сражаться за правое дело, был корабль военного флота его величества «Утренняя звезда», бывшее пиратское судно капитана Уильяма Льюиса, которого во сне зарезала мятежная команда. На корабле было пятьдесят моряков, или, точнее, сорок девять, и Мэри Рид по прозвищу Баттонс, которая опять вышла в море юнгой.

Баттонс загнала в море скука. Она зарыла пистолеты и саблю, подписала королевские бумаги и поступила на службу к капитану Джону Мэсси в надежде немного развлечься, а может быть, она втайне надеялась встретиться с неким боцманом, ее законным супругом.

Джон Мэсси когда–то был боцманом в команде капитана Джека Рэкхэма, а до того служил во Фландрии под предводительством герцога Мальборо. Свежеиспеченный капитан оказался весельчаком, и, когда его команда построилась, он объявил, что любой солдат разбирается в море лучше, чем бывалый матрос, и назначил Баттонс первым помощником, или старшим офицером, потому что она воевала во Франции. Она запротестовала, что ничего не смыслит в навигации, но капитан не отменил своего приказа и настаивал, что ему нужны храбрые солдаты.

— Значит, вы не знаете моряков, — заметила Баттонс. — Во время сражений на палубе я видела большую отвагу, чем во время сражений на земле. На палубе некуда бежать, и надо сражаться или умереть. А на поле боя всегда найдется дыра, в которой может укрыться трус.

— Посмотрим, — ответил ей капитан.

В течение двух недель «Утренняя звезда» плавала вокруг островов, матросы заглядывали в скрытые гавани, посылали разведку в маленькие бухты и речушки, порой прятались в надежде, что мародеры сами на них наткнутся. Капитан даже приказал замаскировать пушки, чтобы издалека корабль походил на торговое или купеческое судно и его вид спровоцировал пиратскую атаку. Но пираты им не попадались. Однажды ночью они в темноте слышали на востоке звуки канонады, которые очень быстро стихли. Собрав людей, Мэсси повел корабль в сторону выстрелов; они плыли в кромешной мгле тропической ночи, пристально всматриваясь и вслушиваясь. Баттонс не переставала удивляться тому, какие усилия прилагали матросы, чтобы заманить в ловушку и поймать пиратов, если бы пираты им попались; в действительности она подозревала, что многие оказались на борту «Утренней звезды» только ради развлечения и с большим удовольствием смотрели бы, как другие грабят, чем хотя бы пальцем шевельнули, чтобы остановить их.

Рассвело, и в полулиге от них взвился флаг, от которого вздрогнули все бывшие пираты на борту. Это было пиратское судно со своей добычей; было ясно, что флибустьеры захватили другой корабль до заката и, уверенные в своей безопасности, ждали наступления следующего дня, чтобы разграбить его.

— Все к оружию! Мушкетеры, наверх! Готовить крючья! — заорал капитан. Стоявшей на капитанском мостике Баттонс он приказал: — Мистер Рид, подведите корабль к носу пиратского судна. Тогда эти ублюдки окажутся между нами, и если у купцов есть хоть немного отваги, то они нам пригодятся.

«Мистер» Рид сделал так, как ему было велено; по крайней мере, он отдал приказание рулевому. Вскоре королевский корабль приблизился настолько, что его команда смогла разглядеть последствия ночной перестрелки: торговое судно было пробито ядрами и могло затонуть, как только другой корабль отойдет. «Утренняя звезда» зашла с подветренной стороны пиратского корабля, и капитан прокричал канонирам приказ готовиться открыть огонь. На пиратском судне не было флага, и Мэсси обязан был поднять флаг или предъявить бумаги до того, как атаковать. На капитанском мостике стоял наготове матрос со свернутым флагом, который он по команде должен был вздернуть на топ мачты, чтобы пираты знали, с кем имеют дело.

В этот критический момент Баттонс повела себя не так, как того требовал долг. Она оставила свой пост, бегом помчалась в каюту и вернулась оттуда с другим флагом, так же тщательно свернутым, который она и сунула парню у флагштока; первый флаг она у него забрала.

— Быстрее, парень, поднимешь, когда капитан скомандует, — — тихо шепнула она. Потом она приказала рулевому: — Уваливай под ветер, и так держать!

«Утренняя звезда» великолепно слушалась руля; она послушно повернулась и подошла к борту пиратского судна.

— Целься, канониры! Флаг наверх! — крикнул капитан.

— Канониры, огонь! — прозвучал еще один приказ.

Но пушки по правому борту «Утренней звезды» молчали. Баттонс глянула наверх и расхохоталась. Пираты, увидев, как обернулось дело, тоже залились хохотом, а капитан Джон Мэсси задрал голову и взглянул туда, куда уже уставилась вся его команда, и там он увидел хорошо знакомый флаг, Черного Питера.

Баттонс снова рассмеялась глубоким горловым смехом, и ей вторила вся команда.

А почему бы им не смеяться? Они снова плыли на свой страх и риск. Они снова были счастливы, как счастливы все люди, которые занимаются любимым делом.

I

Когда Баттонс подняла Черного Питера, то это вовсе не был такой уж безрассудный поступок, как это могло показаться на первый взгляд. Она знала настроения матросов на баке и на палубе. Хотя ее и назначили офицером еще до того, как судно покинуло Нью–Провиденс, она почувствовала, что команда готова поднять восстание при первой же возможности. Ну, может, не первой, но самой удачной. Она знала, что Джон Мэсси в подметки не годится большинству пиратов, а особенно тому человеку, которого он собирается атаковать, и его команде, поскольку на капитанском мостике пиратского корабля Баттонс разглядела яркие штаны капитана.

И она не играла роль Хоуэлла Дэвиса. Джон Мэсси уже пиратствовал раньше, как и вся его команда. Баттонс просто верно оценила ситуацию. На борту «Утренней звезды» было пятьдесят человек. Судно Ситцевого Джека покинуло Нью–Провиденс со ста пятьюдесятью, ну пусть со ста сорока девятою матросами. Предположим, «Утренняя звезда» нападет на пиратов. Единственный возможный результат — что галантный щеголь Ситцевый Джек Рэкхэм станет хозяином обоих кораблей.

Команды «Утренней звезды» и «Злого», весело подшучивая друг над другом, забросили абордажные крюки, сопровождая свои действия грубоватыми насмешками. А через минуту они уже братались на борту большого судна. Люди с «Злого» поздравляли матросов «Утренней звезды», что те наконец прозрели и вняли призыву пиратского братства. Матросы с «Утренней звезды» чувствовали себя так, словно вернулись домой. Баттонс и ее капитан сейчас же отправились в каюту Ситцевого Джека, чтобы принести извинения и попросить разрешения подписать документы. Джек приветствовал их, как заблудших овечек, вернувшихся в стадо. Он принес графины с вином и ромом и приказал устроить праздник для обеих команд. Всего два дня назад он захватил у янки корабль с ромом. Он отобрал весь груз и довел судно до такого состояния, что капитан уже не смог сообщить, что это были за пираты.

Джек был рад видеть Баттонс, которую он запомнил как смелого и несговорчивого человека. Однажды в Нью–Провиденс несколько его человек пали жертвой бывшего пирата Уильяма Флая, когда–то первоклассного боксера. Его искусство свело с ума всю команду. В течение месяца они дрались и вскоре установили, кто лучший боец на борту. Но теперь, когда у них есть пятьдесят новых членов команды, состязание может быть продолжено. Ситцевый Джек горел желанием стравить Баттонс с корабельным чемпионом. Его показали ей, и Баттонс, не понимая ничего в боксе, в ту же минуту согласилась и объявила о своей готовности сразиться в любое время.

К шести утра обе команды были уже совершенно пьяны, а домашнее празднество еще и не собиралось заканчиваться. Баттонс, как и остальные офицеры, напивалась редко, больше придерживаясь вин и легких напитков, таких, как бомбо. На совете, проведенном в каюте Ситцевого Джека, было решено, что офицерский состав «Злого» возьмет в свои руки командование «Утренней звездой», а ее офицеры, в свою очередь, займут освободившиеся места на судне Ситцевого Джека. Капитан Мэсси передал командование главному офицеру Джека, заняв соответствующее место на «Злом», а Баттонс стала вторым помощником в команде.

— Надо выпить, чтобы скрепить эту сделку. Хорошо выпить, так как эта сделка устраивает нас всех, — кричал Джек. — Это будет кубок мира, и каждый должен отпить из него. Кто откажется, высадим на берег как предателя. О, Энн, любовь моя, подойди к нам и помоги скрепить нашу сделку.

Из–за закрытой двери послышался мягкий, почти музыкальный голос, и, как только дверь открылась, Баттонс подняла глаза. Перед ней стояла женщина, красивей которой ей еще никогда не приходилось встречать.

Все сняли шляпы, и Джек Рэкхэм высокопарно объявил:

— Джентльмены, это Энн Бонни, лучшая красотка, которая когда–либо согревала сердце пирата.

Высокая, пышнотелая блондинка сделала реверанс, и это доказывало, что она была знакома с хорошими манерами. У нее были розовые щечки, и говорила она с сильным ирландским акцентом, выдававшим ее происхождение.

— Джентльмены, добро пожаловать на «Злого».

Джек быстро наполнил ромом серебряный кубок

и, галантно поклонившись, предложил девушке пригубить его. Она сделала один маленький глоток и вернула кубок.

— Тебе, Мэсси. И я буду называть тебя капитаном до тех пор, пока ты будешь мне верен.

Мэсси выпил, и кубок пошел из рук в руки, пока не вернулся к Ситцевому Джеку, и тот выпил его до дна.

— Настоящие пиратские узы. И пусть никто из нас не окажется предателем.

Энн Бонни не отрываясь смотрела на Баттонс, и молодой офицер начал чувствовать себя неуютно. Казалось, что взгляд этих голубых глаз пронизывал его насквозь, проникал в самую глубину его души. Баттонс завязала разговор с Джеком Рэкхэмом.

— Тот бриг, который вы взяли на абордаж, капитан, что с ним?

Пират хлопнул себя по ляжкам и разразился громовым хохотом.

— Вот черт, я совсем забыл про него. Мы захватили его вчера поздно вечером. Сперва мы подумали, что он потонет. Но наш плотник сказал, что он продержится до Нью–Провиденс или до чего там захочет их капитан.

— Но что с ним? Что они везут? — настаивала Баттонс.

— Ничего ценного. Это корабль–тюрьма, который шел на плантации с каторжниками из Ньюгейта. В его трюмах сорок несчастных, и я, ей–богу, собираюсь отправить им выпивку, чтоб они отметили это событие.

Он сказал негру, стоявшему позади него:

— Возьми небольшой бочонок рома и отправь на корабль, да проследи, чтобы осужденные получили то же, что пьет команда.

— А что еще у них на борту? — спросил Баттонс, скорее для того, чтобы избежать изучающего взгляда Энн, чем для того, чтобы обратить на себя внимание Джека.

— Черт побери, не знаю я. Капитан и его помощник были убиты нашими выстрелами, а вся команда попряталась под палубами. Давайте взорвем пару дымовых шашек и выкурим оттуда этих крыс. Эй, прямо сейчас повеселимся. Несите дымовые шашки и гранаты, и мы скоро выкурим увальней на палубу.

Джек Рэкхэм возглавил процессию. Баттонс, как самой молодой, пришлось пропустить остальных, но когда она собралась выходить, путь ей преградила Энн.

— Ты хороший парень, — сказала с улыбкой женщина. — Отрада сердца для любой девушки. Сколько же тебе может быть лет, а?

— Семнадцать, мадам, — сказала Баттонс. — Но я выгляжу старше.

— А–а. Это я вижу, — сказала Энн, подходя ближе к Баттонс. — Да ты всего–то на дюйм выше меня. Мы прекрасно смотримся вместе — ты и я. — Она просунула свою руку под руку Баттонс и почувствовала, как та напряглась. — Такой рукой хорошо обнимать девчонку.

Чувствуя себя неуютно, Баттонс предложила последовать за остальными на палубу корабля–тюрьмы.

— Не очень–то любезно с твоей стороны, — запротестовала Энн. — Так–то ты ценишь мою красоту и обаяние?

— Вы прекрасны, — тихо сказала Баттонс. — И вы подруга моего капитана. Мне бы не хотелось, чтобы он увидел нас вместе.

Она попыталась освободиться от руки Энн.

— Нет уж, парень, мне редко удается встретить подходящего юношу. Постой и расскажи мне о себе. Сколько ты уже плаваешь?

— Меньше года, мадам. На самом деле около девяти месяцев. До этого я служил в армии.

— А, понятно. Ты, должно быть, участвовал в больших сражениях. Ты должен рассказать мне о них. Что же ты там делал, а?

— Я был сначала артиллеристом, а потом кавалеристом. Я мало заботился о своей жизни. В самом деле, мадам, до того, как я увидел Черного Питера сегодня утром, я почти ничего не боялся.

— Меня это не волнует. Что меня действительно интересует, мой милый мальчик, так это твои бывшие девчонки. Я уверена, их было немного. Это видно по твоим порозовевшим щечкам. Но несколько было, да? Расскажи мне о них. И пожалуйста, не лги мне.

Баттонс заикнулась было, что ничего в своей жизни, кроме солдат и матросов, не видела и что в ее жизни не было женщин.

— Да перестань! Расслабься. Мы здесь одни, и я не отпущу тебя. Я готова поклясться, что где–то на островах есть девочка, которая сохнет по тебе…

— Нет, говорю тебе, никого нет. Я совершенно один, и девки мне не нужны. Правда, у меня никого нет, и мне никто не нужен.

Баттонс наконец рассердилась. Она решительно освободилась от руки Энн и направилась к двери, но Энн была проворнее. В отчаянии Баттонс закричала:

— Если капитан увидит, нам обоим не поздоровится. Нет, женщина, я не останусь. Это равносильно смертному приговору.

Энн насмешливо усмехнулась:

— Ты думаешь, Джек не рассказывал мне, как ты одним ударом уложил его в какой–то таверне в Нью–Провиденс? А что, если Джек помнит об этом и побаивается тебя? Если ему что–нибудь покажется, я всегда смогу придумать, как отвертеться. Пошли развлечемся, и черт с ними со всеми.

Баттонс словно приросла к месту, прислонившись к стене, но Энн подошла и прижалась к ней губами.

— Нет огня, совсем нет, — рассмеялась она. — Что же ты за парень такой? Никакого толку.

Энн Бонни, казалось, нравилось дразнить напуганную Баттонс. Она повторила эту процедуру не меньше дюжины раз, пока не успокоилась.

— Нет, Джек не будет возражать, если поймает нас. Не будет, когда я скажу ему правду. Я слишком хорошо знаю моего Джека. А, парень?

Прежде чем до Баттонс дошел смысл ее слов, Энн продолжала:

— Я могла бы объяснить Джеку, что стосковалась по обществу женщины моего возраста, а передо мной как раз такая и стоит. Неужели ты думала, что я так легко попадусь на удочку? Я поняла, что ты девчонка, в ту же минуту, как только увидела тебя. — Она тихо рассмеялась. — Уж не за моим ли Джеком ты пришла?

— Нет, мадам. Я пришла не за Ситцевым Джеком. Я пришла, чтобы стать пиратом. Пожалуйста, не выдавай меня и не раскрывай мою тайну капитану. Я всегда была парнем и не собираюсь меняться.

Энн стояла, уперев руки в бока и преградив Баттонс выход. Ирландка прямо взглянула в глаза девушке.

— Нет, девочка, я не выдам тебя, если ты говоришь правду. Но если я увижу, что ты подбираешься к Джеку Рэкхэму, я вырву у тебя сердце. И не притворяйся, что не понимаешь меня.

Баттонс совсем не по–мужски обняла подружку капитана и поцеловала ее. А затем обе сели в каюте за стол, и Баттонс рассказала свою историю, впрочем опустив некоторые детали.

Потом Энн рассказала свою.

— Я не проститутка, девочка, — начала она, но Баттонс перебила ее и тихо сказала:

— Называй меня парнем, а не девушкой. Я не хочу, чтобы ты случайно проговорилась.

— Оо–о, аа–ага! Прости меня, парень!

При этих словах у Баттонс слегка сжалось сердце. Ни разу после последней ночи в Бристоле не слышала она, чтобы так охали, а тогда охнула Молль Рид. Теперь, став пиратом, она внезапно почувствовала себя ближе к матери, чем когда–либо.

— Да, — сказала она себе, — яблоко от яблони недалеко падает.

Энн рассказала Баттонс, что она родилась двадцать один год назад в Корке и была незаконной дочерью известного ирландского адвоката. Ее отец полюбил ее мать, которая была экономкой в доме его жены, и когда родилась Энн, любовники взяли ребенка и убежали в Каролину. Там дела ее отца, адвоката и торговца, так быстро пошли в гору, что он вскоре стал плантатором и владельцем многих акров земли с множеством рабов. Мать Энн умерла, когда той было пятнадцать, и Энн стала хозяйничать в доме отца.

За ней пытались ухаживать почти все молодые люди Каролины, но они ей не нравились. Она же встречалась с человеком, который не нравился ее отцу. Он настаивал, чтобы она бросила своего любовника, она отказалась. Тогда ее отец, используя свое влияние, добился того, что этого человека выслали. Чтобы продемонстрировать отцу свое презрение, Энн сошлась с моряком и привела его в дом. Разгневанный родитель указал им обоим на дверь и запретил возвращаться. Энн переоделась в мужскую одежду и записалась на корабль своего мужа. Но не успела она еще выйти замуж, как Ситцевый Джек захватил корабль, и Энн влюбилась в него. Никакой брачной церемонии не было, и, как считала Энн, она и не требовалась. Она совсем не жалела о своей жизни.

Только успела она закончить рассказ, как на палубе раздались крики мужчин. Дымовые шашки подействовали, и команда плавучей тюрьмы поднялась наверх. Джек выстроил их перед собой и начал насмехаться над ними.

— Обычно такие, как я, — начал он, — предлагают команде захваченного корабля присоединиться к пиратам. Но мы предлагаем это только смелым людям, а не трусам, вроде вас. Судя по вашему кораблю, вы служите королю, и тем лучше для вас. Оставайтесь, ради бога, на службе его кровавого величества.

Затем его голос зазвучал жестче.

— Поскольку вы не заслуживаете ничего, кроме смерти, а у нас сегодня счастливый день, к нам вернулись наши братья, мы решили оставить вам жизнь. Вы можете отправляться, и, я думаю, это к лучшему, что вам отказано в чести присоединиться к нам. Этой чести будут удостоены люди, которые томятся в ваших трюмах и которые беспомощно валяются там, закованные в цепи.

И снова его голос стал грубее.

— Ты, капитан трусов, иди вниз. Освободи заключенных и приведи их на палубу. Я так хочу, и ты это сделаешь. Шевелись же! — Капитан отошел и сказал пару слов четверым другим, и тогда Джек Рэкхэм прокричал: — Снимите с них цепи. Я не хочу видеть своих товарищей в кандалах. И побыстрее!

Пять человек исчезли с палубы, а через несколько минут, щурясь от непривычного света, показался первый из пленников. Воришка являл собой печальное зрелище. Он больше боялся своих новых братьев по оружию, чем судей, которые приговорили его. Здесь, должно быть, думал он, собрались люди, которые гордились своими преступлениями и никого не боялись. Один за другим на палубе появлялись заключенные, и все они выглядели примерно так же, как и первый. Долгие дни и часы в Ньюгейте не улучшили их состояния, это была настоящая команда висельников. На палубе выстроились тридцать пять человек, среди них три женщины, грязные и ничем не отличающиеся от мужчин. Бывший командир подошел и отдал честь Джеку Рэкхэму.

— Мастер, — начал он.

— Не называйте меня этим званием. Я не мастер для трусов. Для вас я капитан Рэкхэм.

— Капитан Рэкхэм, сэр, там внизу больные женщины, они не могут подняться на палубу. Что с ними делать?

— Я что, похож на няньку для осужденных? Оставьте их там. Хотя, подождите минутку. Я отправлю туда нашего лекаря, чтоб он посмотрел, что можно сделать. Позвать доктора! Где наш негр? Эй, вы! Начинайте раздавать ром.

Энн Бонни встала рядом со своим любимым.

— Капитан, — мягко сказала она. — Можно мне пойти и посмотреть, чем я могу помочь этим несчастным?

— Да, девочка, пожалуйста. Только постарайся не дотрагиваться до них и до того, к чему они прикасались, чтобы не заразиться сифилисом. Они такие грязные. И не ходи туда одна. Туда пойдет лекарь, и возьми с собой этого парня, Баттонса.

— Пошли, парень, — сказала Энн Баттонс. — И принеси кружку, чтобы отмерить им порцию рома.

Обе перелезли через поручни, и Баттонс направилась туда, откуда, она видела, выходили заключенные. Она прошла первой, а потом подала руку Энн Бонни и помогла ей спуститься по лестнице. Там царила кромешная тьма, и, если бы не стоны больных, они бы не смогли найти их. На палубе горела только одна тусклая лампа, и, приподняв ее, Баттонс осветила дорогу.

Она увидела больных заключенных, лежащих на соломе в цепях. Никто из них не мог подняться. Двое бредили, а одна, которую ранило осколками ядра пушек Ситцевого Джека, уже готова была издать свой последний вздох.

Как только обе женщины подошли, раздались мольбы о воде, и, подойдя к трапу, Баттонс приказала принести ром. Ей передали кружку, и она пошла от одного заключенного к другому, прикладывая к их губам ром, чтобы они могли глотнуть. Пока она была

занята этим, подошел лекарь и сказал Энн и Баттонс, что одна из женщин умирает. Баттонс повернула фонарь, чтобы посветить на ее лицо, и, вскрикнув, отпрянула. Это была ее мать, Молль Рид.

— Ей побольше рома! Чтобы сердце забилось, — крикнула она.

Она влила хорошую порцию рома в рот женщины, и в ответ на ее усилия та чуть–чуть приоткрыла глаза. Когда женщина попыталась подняться, ее начала бить сильная дрожь.

— Полегче, Молль, дорогая, полегче, — сказала Баттонс. — Лекарь, помогите мне поднять эту женщину на палубу. А вы, миссис Рэкхэм, захватите с собой тюфяк. Быстрее!

Они вместе вынесли Молль Рид наверх и положили в тени шлюпки на верхней палубе. Баттонс достала воду и обрывок тряпки и смочила матери лицо и руки, а потом она поспешила на корабль за бульоном и хлебом. То ли Молль Рид помогло лечение, то ли. ром, но уже через час она разговаривала, а потом забылась прерывистым сном. Баттонс осталась около нее, и лекарь время от времени проверял ее пульс.

Как поняла Баттонс, Молль Рид все–таки поймали, когда она пыталась обокрасть матроса. Она вела себя неосторожно и подставилась. Суд нашел доказательства, что она не первый раз нарушает закон, и приговорил ее к отправке в колонии и продаже в рабство. В трюмах вонючей плавучей тюрьмы она простудилась, никто ее не лечил, и болезнь обострилась.

Она была счастлива узнать, что ее дочь стала настоящей пираткой и офицером на службе у прославленного Джека Рэкхэма.

— Эй, девочка, — прошептала она. — Это сказывается кровь. Твой отец, да, был храбрым человеком, и никого не боялся, и умер как герой. Мне так говорили.

— Мой отец? Так ты знала, кто мой отец?

— Да, только я, девочка, только я знала. Ты уехала из Бристоля на его корабле. Это капитан Скиннер, он умер от рук своей же команды.

— Я знаю! Я видела, как его убили! Мой отец, а я даже не попыталась помочь ему.

Мысленно Баттонс снова увидела хозяина «Кадогана», привязанного к шпилю. Она видела, как его рвали и били разбитыми бутылками люди, которых он бросил.

— А капитан Скиннер знал, что я — его дочь?

— Нет, девочка, он этого не знал. Для него, как и для всех, кроме меня и тебя, ты была сыном Сима Рида.

Молль Рид пережила ночь, но с началом нового дня она отошла к лучшей жизни, оставив свою дочь в недоумении, сказала ли ее мать в последние минуты своей жизни правду или нет.

После того как тело Молль Рид захоронили в море, плотники «Злого» и «Утренней звезды» кое–как залатали плавучую тюрьму и отпустили ее. Перед тем как отправить корабль, Ситцевый Джек уничтожил все бумаги заключенных и выбросил цепи, которые приковывали их к борту.

— Если среди вас есть настоящие мужчины, — сказал он им, — вы поведете это судно в другое место, а не в британские колонии. И хотя в глазах закона мы преступники, я не могу взять вас к себе. Вы воры, а даже один вор способен посеять смуту в команде. Прощайте!

Когда Мэри Рид перенесла свой сундук на «Злого», она оказалась в довольно необычной ситуации: теперь она была одной из трех женщин на пиратском корабле. Вместе с Энн Бонни на корабле находилась миссис Анна Фулворт, англичанка средних лет, которую Джек Рэкхэм взял прислуживать его даме вместо дуэньи и горничной. В Энн Баттонс впервые в жизни нашла подружку, хотя немного грубую и своенравную, но все же внимательную. Энн восторгалась, как эта женщина по–мужски пробивала себе дорогу в мужском мире и преуспевала в этом. Она видела, как Баттонс врезала одному моряку в челюсть с такой силой, что тот завертелся волчком и рухнул на палубу. Она видела, как эта женщина, девушка, если хотите, выполняла такие задания, с которыми бы не справились многие мужчины. И временами Энн смеялась своим мыслям.

Два корабля двигались в спокойном море, все еще сцепленные вместе, и команды постоянно ходили туда–сюда, к великому неудовольствию Баттонс. Она восхищалась Джеком Рэкхэмом, но считала, что он недостаточно следит за дисциплиной. Взять, к примеру, грязную палубу, хотя в ее обязанности не входило следить за ней. Это дело первого помощника. Единственными обязанностями Баттонс были утренние и вечерние осмотры на юте. Она вскоре обнаружила, что ее новый капитан был неплохим парнем, который рассматривал пиратство как развлечение, с одной стороны, и выгодное предприятие — с другой. Пока оба корабля стояли рядом, его больше всего интересовало, какая же из команд сильнее в боксе.

Схватки устраивались на палубе, на виду у всего капитанского мостика. На леерах и такелаже было достаточно места для зрителей, а боцман выступал в качестве судьи.

Сигнальщик созвал людей на палубу, и Джек объявил о новом чемпионе, «этот парень, ваш второй помощник, может саму смерть отправить в нокаут одной левой».

Баттонс рассмеялась вместе со всеми и согласилась встретиться с победителем в полуфинале. Ей едва не пришлось пожалеть о своей опрометчивости.

Когда бой проходил на корабле впервые, то матрос выходил на середину воображаемого ринга и смотрел в лица своих товарищей, ища среди них соперника. Для тех, кого вызывали на бой, было честью сразиться с тем, кто их вызвал. А если он отказывался? Тогда его вытаскивали или выталкивали в центр его товарищи и заставляли сражаться. Многие не умели драться кулаками, и их жестоко избивали те, кто знал в этом толк. Постепенно некоторые бойцы стали выбирать жертву послабее, отказываясь сражаться с более сильными матросами. Это привело к тому, что поединки на «Злом» почти прекратились. Когда Баттонс поступила на корабль, матрос еще мог выйти на середину ринга и сделать свой выбор, однако зрители могли отклонить его и предложить или потребовать более достойного противника. Так как это происходило все чаще, Рэкхэму пришлось ввести весовые категории — легкую, среднюю и тяжелую. Если человек выходил победителем в своей категории, то товарищи могли выставить против него более тяжелого бойца. Хотя Баттонс и была крепкой и мускулистой, она попала в среднюю категорию и могла состязаться как с более легкими, так и с более тяжелыми мужчинами.

Ситцевый Джек, организатор и энтузиаст, просвистел в свисток и назвал имена двоих из обоих команд, которые должны были сразиться. Оба, уже наготове, выскочили на середину. Они сбросили с себя оружие и верхнюю одежду и бросились друг на друга.

Баттонс приходилось драться, но она никогда не боксировала. Она знала только, что один человек бьет другого кулаками, пока тот не упадет. От этого зависит победа или поражение. Приглядевшись, она видела только одно отличие от знакомых ей драк. В драке ты сражаешься в том виде, в каком есть, в боксе же ты обнажен до пояса, а она никогда не раздевалась до пояса.

Двое на палубе от души молотили друг друга, кровь текла из носа у обоих, глаза налились злобой. Каждый из них, казалось, стремился добить своего противника до состояния, близкого к смерти. Когда один падал, другой прыгал на него или падал, стараясь выбить из него дух. Наконец, один боец не смог подняться, а победителя приветствовали криками, и тот удалился, избитый лишь немногим меньше, чем побежденный.

Баттонс повернулась к капитану и сказала:

— Хороший бой, капитан, но какой в этом смысл?

— Славная забава, парень, и укрепляет характер, — сказал Джек Рэкхэм. — Развивает реакцию, и если в настоящем бою матрос потеряет оружие, то сможет достойно сразиться с вооруженным противником.

— Да, капитан, но тот, которого побили. Может пройти день, пока он сможет приступить к своим обязанностям. Да и победитель немногим лучше выглядел.

— Ой–ой, у тебя кишка тонка для таких игр, парень. Так, что ли?

Тем временем уже шла другая схватка. И, как и предыдущие боксеры, двое были без рубашек.

— Называйте это как хотите, мастер, — сказала Баттонс. — Я думаю, что это плохо повлияет на дисциплину, если офицер палубы будет сражаться с матросом. Предположим, офицер будет побит. А как же его авторитет?

— Ну–ну, парень. Это трусливые отговорки. Либо ты дерешься, либо нет. Тебе решать. !

Баттонс услышала позади смешок. Она знала, что Энн Бонни наслаждается их разговором.

— Это не трусливая отговорка, капитан. Я говорю чистую правду. Если меня побьют, будут ли меня по–прежнему уважать? Да, говорите вы. Но мои приказы тогда будут встречать шутками. Это большой риск, и я не собираюсь рисковать.

Крики команды прервали их. Один из боксеров упал от удара в лицо и, падая, сильно ударился головой о палубу. Он как упал, так и остался лежать. Баттонс поспешила по трапу на палубу, так как упавший был из ее команды. Приказав принести ром и воду, она обтерла его и влила в горло несколько капель рома. Когда это не возымело действия, она послала за лекарем, и когда тот явился, то констатировал смерть.

Это известие привело Баттонс в ярость. Услышав победные вопли убийцы, она в гневе повернулась к нему.

— Трус, — закричала она. — У тебя не хватает смелости сразиться с тем, кто сильнее тебя. Ты нападаешь на тех, кто слабее! — И прежде чем удивленный матрос смог ответить, она бросилась на него.

Ее первый удар попал ему в челюсть и сбил с ног, но он быстро оправился, вскочил на ноги и пошел на нее, нагнув голову и размахивая руками. Баттонс увернулась и затем ударила его прямо под сердце. Ее противник пользовался одним приемом — наступал до упора, потом отступал и снова нападал, держа голову вниз. Баттонс снова и снова била его в сердце, а тот даже и не думал защищаться. Потом она удачно ударила его в лицо. От этого апперкота его голова мотнулась назад, а могучие руки размахивали уже где–то над головой. Она приблизилась, правой рукой придержала его, а левой ударила в челюсть. Голова матроса мотнулась вперед, потом–назад, и затем он мягко растянулся на палубе в полный рост. Она ткнула ногой безвольное тело и без дальнейших разговоров прошла на свое место на юте.

— Отлично, парень, — сказал Рэкхэм. — Этот матрос весил значительно больше тебя, а он в полной отключке.

— Возьмите назад свои слова о трусливых отговорках, мастер.

— Да, с удовольствием, Баттонс. Конечно, ты не трус, я никогда так и не думал.

— Хорошо, мастер. Но я думаю покончить с дурацкими драками. Пусть матросы боксируют, как вы это называете, но я предпочитаю оставаться на своем месте.

Друзья упавшего матроса, того, которого побила Баттонс, требовали продолжения боев. Да и болельщики Баттонс подбодряли ее.

— Мастер Рид, — кричали громкие голоса, — мы за вас болеем.

Сзади на своем плече она почувствовала руку Энн Бонни. Это был жест признания, но она не обернулась.

II

Пока оба корабля дрейфовали вместе, в каюте капитана «Злого» было проведено несколько совещаний. Ситцевый Джек хотел, чтобы его люди на «Утренней звезде» поняли, что он единственный тут командир. С этим они были согласны, но возникли споры по поводу процентов, полагающихся адмиралу. Рэкхэм сначала требовал одну треть с добычи, но ему пришлось остановиться на пятой части, его же офицеры получали две доли. После того как было достигнуто это нехитрое соглашение и оба корабля договорились о том, что каждые три месяца они будут встречаться в условленном месте, корабли разошлись.

К великой радости Баттонс, поскольку без «Утренней звезды» дисциплина окрепла. Полторы сотни хулиганов, изначально плывшие с Джеком, были разбавлены дюжиной рекрутов, а потом их всех разделили на два корабля. Каждое утро люди с энтузиазмом брались за дело, и к полудню палуба уже блестела под тропическим солнцем. Ситцевый Джек был ленивым человеком. Он частенько предпочитал плавать в стороне от торговых путей, наслаждаясь обществом своей очаровательной белокурой дамы. У него был удобный гамак, висящий низко с подветренной стороны офицерской палубы и прикрытый холщовым навесом. Там эти двое бездельничали часами. Джек курил длинные сигары и потягивал бомбо, Энн пела ему своим хрипловатым контральто. Из этого укрытия ему было видно матросов, работающих на палубе, рулевого и дозорного офицера.

Джек не требовал от офицеров знаний навигации, нанимая для этого специальных штурманов. Все, что требовалось от его командиров, — это храбрость и авторитет. И Мэсси и Баттонс отвечали этим требованиям.

На корабле Ситцевого Джека было принято, чтобы талантливый человек, умеющий играть на музыкальных инструментах, или петь, или исполнять гимнастические трюки, получал дополнительную долю из добытых денег. Самые способные получали дополнительную долю полностью, а некоторые — от десятой до половины доли за свое умение развлечь капитана. Джек обожал карнавалы, пикники и все, что отдавало театральностью. На своей любимой стоянке на северном побережье Кубы он имел обыкновение брать на берег всю команду и развлекался там с городскими женщинами. Там было много музыки и танцев в полях и лесах, огромное количество еды и выпивки, веселье для всех. В то же время он внимательно следил за корабельными припасами, и если что–либо подходило к концу, он начинал искать корабль, чей груз мог бы восполнить этот недостаток. Он также прислушивался к настроению своих людей.

Однажды он сказал Баттонс:

— Парень, заканчивается мука и ром. Люди уже не напивались в течение двух недель и начинают много болтать. Бери курс на Тортугу и к Испанским островам, и мы будем брать янки. Удвой дозор и пообещай дополнительную бутылку рома тому, кто первым заметит парус. Это не даст людям расслабиться.

Джек наткнулся на капитана–янки с мукой и ромом на борту, отчаянного вояку, моряка из Салема. В его намерения совсем не входило отдавать хоть что–либо из своего груза чертовым пиратам. Но на борту у него был один–единственный фальконет, а в таких условиях даже самый отчаянный храбрец может потерять свой корабль. Что и случилось с моряком из Салема. Рэкхэм был за то, чтобы повесить его на его же нок–рее, но тот ответил:

— Вешайте и будьте вы, пираты, прокляты, — и сложил руки в ожидании своей участи.

Джек посмеялся над ним.

— Ты знаешь меня, моряк? — спросил он.

— Честный человек не знается с пиратами, а я честный человек.

— Ты бы узнал Черную Бороду, если бы он решил захватить твой корабль? — настаивал разбойник.

— Нет. За тридцать лет, что я на море, вы первый пират, который напал на меня. Вешайте, чтобы вы были и последними.

— Нет, моряк, если ты меня не знаешь, ты свободен. Я не хочу только, чтобы ты побежал и сообщил мое имя королевским властям.

Команда «Злого» перетащила груз с торгового корабля — ром и муку, сухое мясо и ветчину, бекон и немного овощей и тому подобное. В сундуке в каюте они нашли пятнадцать сотен фунтов золотом и серебром. Они взяли все это и отпустили капитана, команду и судно по своим делам. Они отплыли под презрительные выкрики непокорного капитана. Для Ситцевого Джека все это было развлечением. Несмотря на то что он сказал шкиперу, Баттонс прекрасно знала, что Джек Рэкхэм не настолько глуп, чтобы не знать, что в своем рассказе о пирате уцелевший шкипер не преминет поведать о некоторых отличительных особенностях, и его все равно узнают. Пестрые штаны, которые, как выяснила Баттонс, сшила ему Энн, были важной уликой для королевских чиновников.

После этого Джек на двадцать четыре часа отпустил дозорных, чтобы каждый мог в свое удовольствие отметить победу. Потом он пошел к юту и свистал наверх всех своих людей.

—Вы повеселились, матросы, а теперь за работу» Мы собираемся идти на Дезирад и ждать Золотой флот. Пока мы туда доплывем, будем упражняться. Я хочу, чтобы вы все были бодры и веселы и знали свои обязанности, потому что я люблю вас всех и не хочу потерять. Имейте в виду, веселье закончилось, и начинается работа для людей с крепкими кишками.

Ситцевый Джек вернулся к своему гамаку и своей даме, но когда матросы внизу или наверху выполняли порученные задания, он иногда неожиданно приказывал горнисту трубить атаку в тот момент, когда ее меньше всего ждали. А потом и он сам занимал свое место и начинал громко и четко выкрикивать приказы:

— Пушка по левому борту — зарядить! Пушка по левому борту — целься! Мушкетеры — наверх! Стрелки — по местам! Штурвал прямо! Канониры левого борта — огонь! Перезарядить. Собраться у борта. Приготовить кошки!

К тому моменту, когда учения заканчивались, вся команда уже была у ограждений левого борта и готова брать на абордаж воображаемую добычу.

— Все молодцы, — кричал одобрительно Джек. — В следующий раз побыстрее.

Но главная цель учений была достигнута. Каждый, независимо от того, что он делал, мчался на свое место, как только слышал сигнальщика, и был готов бить друзей и врагов, желательно последних.

— Разрази меня гром, — бурчал в очередной раз разбуженный матрос, — если я когда–нибудь слышал о таком. Что за дурацкая выдумка с ложными тревогами. Интересно, слышал ли наш капитан историю о парне, который кричал «волк»?

— Прикуси свой язык, ты, там! — грубо крикнула Баттонс.

— Это и вас касается, сэр, — ответил матрос. — Мы занимаемся глупостями. Отрывать человека от сна. Требовать, чтоб он тащился на свое место.

Баттонс знала, что были и другие недовольные. На борту «Злого» было несколько человек, которые считали себя более достойными командовать судном, чем Ситцевый Джек. У каждого существовал свой любимый «морской закон», который он был готов применить, чтобы стать капитаном судна в случае, если что–нибудь случится с нынешним. Но когда она довела состояние дел до сведения капитана, Рэкхэм только посмеялся.

— Меня это не беспокоит, приятель. Важно не позволить им расслабиться. А если у каждого вахтенного есть кандидат на мое место на юте, так они отзовут своих людей из–за недостатка только одного качества, которое я требую, — храбрости. Говорят, и это действительно так, что каждый разбойник стоит троих обычных людей. А каждый мой матрос стоит двух обычных разбойников.

Думаешь, я не знаю, что есть ребята, которые, когда их кружки пустеют, размахивают кулаками около дверей моей каюты? До тех пор пока я руковожу ими, они будут верны и будут срывать гнев на первой же добыче, которая нам попадется.

— Мы собираемся напасть на Золотой флот, капитан, а как же мы узнаем, где его найти?

— Как повезет, парень. Но ходят слухи, что пиратов вытеснили из английских морей, и, если я правильно понимаю, доны будут спокойно вести свои сокровища практически на любом корабле. Их будет так много, что нам придется смотреть в оба, чтобы не попасться им на глаза. Наша задача — взять самый богатый корабль.

— И поэтому мы идем на Дезирад? Вы думаете, это самое удачное место?

— Да, парень, самое удачное, пока мы не знаем, что есть лучше. Нас не особо привечают на других островах, а оттуда мы можем спокойно плавать, высматривать из своего укрытия подходящий парус и имеем возможность спрятаться в опасный момент. А ты как думаешь?

— Я просто спросил. Я хотел знать, что вы собираетесь делать.

— Ну, теперь ты знаешь. — Затем, внимательно посмотрев на Баттонс, он продолжал: — Мне кажется, тебе очень нравится мисс Бонни, а, парень? Я ценю это, но знай свое место.

Баттонс покраснела до корней волос и, отдав честь, развернулась и пошла в свою каюту. Энн Бонни поклялась хранить тайну, и Баттонс надеялась, что подружка Джека сдержит слово. Теперь, когда она заняла определенное положение в команде, ей более, чем когда–либо, было необходимо скрывать свой пол. .Как только станет известно, что некий помощник капитана, Баттонс Рид, — женщина, ее высмеют на всех морях. Ни один капитан не возьмет ее на свое судно, ни одна команда не станет подчиняться ее приказам. На самом деле, одно ее появление на судне будет значить конец дисциплине.

В своей каюте она нашла Энн и миссис Фулворт. Энн шила новую пару ярких, в зеленую и красную полоску, штанов для пирата, а дуэнья штопала его носки. Везучий человек, этот Ситцевый Джек, и знает цену женщинам. Баттонс дала Энн понять, чтобы та отослала другую женщину, но Энн ответила, что это невозможно. Баттонс видела, что что–то не так, и предпочла вернуться на свое место, чем разговаривать в присутствии миссис Фулворт.

Мэсси был на вахте, когда к скучающей на юте Баттонс подошла Энн и предложила посидеть в гамаке капитана. Баттонс разумно предпочла подушку, брошенную на палубу, и посмотрела в честные голубые глаза Энн Бонни.

— Мадам, вы никому не говорили того, что должны знать только вы одни? Миссис Фулворт, например?

— Нет, парень, мой рот на замке. Слово женщины женщине. Не бойся. Почему ты боишься?

— Капитан, — сказала Баттонс, — только что посоветовал мне знать свое место, чтобы я не слишком тобой увлекался.

— Знаю. Он посадил мадам Фулворт шпионить за мной и тобой. Я не боюсь. Представляю себе Джека, когда он узнает, что ревновал одну женщину к другой. — Она громко рассмеялась, чем привлекла внимание вахтенного. — А–а. Я не боюсь за тебя, Баттонс. Разве не собственными глазами я видела, как ты одним ударом уложила этого хулигана? На борту нет человека, который бы не боялся тебя, если ты рассердишься. Это касается и капитана, Джека Рэкхэма.

— Нет, мадам. Это будет похоже на мятеж, если я побью капитана. И в награду за это меня повесят на нок–рее. А мне совсем не хочется болтаться на ветру.

— Я бы сказала, — продолжала Энн, глядя в никуда, — что капитан Рэкхэм так же опасается твоих кулаков, как и последний матрос. Не бойся.

Но Баттонс боялась. И страх ее не уменьшился, когда она спустилась по трапу на палубу и увидела Джека Рэкхэма, который облокотился на поручни и наблюдал за ними во время разговора. В его глазах горел жестокий огонек, и Баттонс поняла, что это была ее последняя беседа с мадам Энн. Она пожалела, что не стала отрицать правду о себе в первый же день, когда Энн только заподозрила ее. Но теперь было слишком поздно вспоминать об этом. Язык женщины болтает как ему вздумается, а иногда и по–глупому. Но она не хотела обвинять подружку Джека. Она была умной и опытной женщиной, а Баттонс она восхищалась. Очень часто, по доброте душевной, она сожалела о том, что Баттонс приходится маскироваться, и говорила, что быть мужчиной — это не самое лучшее на свете.

— Нет ничего лучше, Баттонс, чем быть любимой, как я. У меня есть смелый и бесстрашный мужчина, к тому же сильный, и я ни за что не поменяюсь местами с тобой или с любым другим человеком. — Она счастливо рассмеялась.

— Нет, мадам, я тоже не могу меняться, потому что не знаю другой жизни, кроме той, которой живу.

— Надеть на меня теперь юбку это все равно, что посмеяться надо мной. Мне придется носить штаны до самой смерти.

Может, Баттонс и решила, что ей больше нельзя появляться в компании Энн Бонни, но она была всего лишь вторым помощником. Энн же была подругой капитана и могла ходить куда хотела, что она и делала. Она приходила, одна или с миссис Фулворт, в каюту к Баттонс и сидела там и шила или вязала, не заботясь о том, что подумает Джек. Она не очень–то боялась гнева своего любовника. Она прекрасно знала, что, если его ревность перейдет допустимые границы, она без колебаний пожертвует секретом Баттонс ради собственной безопасности. К тому же, как справедливо полагала Энн, Джек был под ее маленьким каблучком, и она не собиралась выпускать его оттуда.

На острове Дезирад корабль остановился совсем не в том селении, которое было хорошо знакомо Баттонс, а в маленькой гавани на юге. Позади гавани был холм, на котором Джек разместил наблюдателей с подзорными трубами. Джек проводил много времени на берегу с Энн Бонни, оставляя корабль на попечение Мэсси и Баттонс Рид, которую очень радовало то, что подруги пирата нет на корабле и что она со своим капитаном. Дозорные передавали сведения не на корабль, а в таверну, где развлекался Джек Рэкхэм. Его совершенно не беспокоили толки, которые ходили в команде. К тому времени, когда подойдет богатый корабль, им будет некогда ворчать.

На шестой день наблюдатели дали сигнал, и Ситцевый Джек вернулся на корабль. Он вернулся один, Энн Бонни осталась на берегу, но не одна. На берег отправили миссис Фулворт, чтобы она составила ей компанию и всюду сопровождала девчонку. Впервые за все время Баттонс вздохнула свободней. Но если бы ей была знакома мужская ревность, она бы боялась. На лице Джека Рэкхэма было хмурое выражение, и не однажды, когда Баттонс отвлекалась от своего дела, она ловила устремленный на нее тяжелый взгляд его черных глаз.

«Неужели Энн Бонни предала ее?» — наконец подумала она.

Но у Джека было мало времени для того, чтоб хмуриться. Дозорные заметили корабль, находящийся в добрых четырех милях по правому борту, и для того, чтобы догнать его, надо было как следует потрудиться. Джек собирался сесть ему на хвост, а затем попробовать захватить его ночью. И он так и сделал, но вовремя заметил, что судно высоко сидит в воде и у него на борту ничего нет. Оно было не вооружено, и Рэкхэм мог спокойно захватить его, но тут на горизонте показался другой парус.

Новый корабль, говоря на языке пиратов, был жирной добычей. То есть он был широкий и сидел прочно и низко в воде. Корабль первым заметил «Злого», и в подзорную трубу пираты увидели, как на корабле спустили испанский флаг и подняли для безопасности британский. Это было то, что нужно пиратам. Корабль был настолько богат, что легко испугался.

Но, несмотря на это, Ситцевый Джек не стал атаковать его с налету. Маневрируя, он даже несколько раз упустил удачную возможность, прежде чем первый раз выстрелил по носу испанского корабля. Тот не стал спускать флаг, а просто помчался прочь на всех парусах. Но им не везло, и «Злой» быстро настиг его, забросив на борт кошки, когда корабль еще ставил дополнительные паруса. Это было довольно рискованно. Захваченным кораблем оказалась «Санта Оливия», один из самых больших испанских кораблей, перевозящих золото. Ему не следовало бы отправляться в плавание без соответствующего конвоя. Но тем не менее он оказался один посреди Атлантики, и Джек Рэкхэм смог захватить его таким простым способом.

Там было, что грабить, значительно больше, чем могло бы быть, и больше, чем обычно бывает на корабле такого водоизмещения. В самом деле, на нем было столько золота, что Ситцевый Джек подавил соблазн забрать еще и груз с пряностями, чтобы потом его выгодно продать. Он отправил испанцев на шлюпках и поджег корабль, а потом смотрел, как ароматное облако горящих пряностей тонет в атлантических волнах.

Четыре тысячи песо золотом — такова оказалась доля самого последнего матроса на «Злом», а Джек выделил каждому еще тройную порцию рома в честь такого набега.

Когда они покинули Дезирад, команда пребывала в прекрасном расположении духа, чего нельзя сказать об их капитане. Энн сидела в своем гамаке на офицерской палубе, Джек же был счастлив, только когда находился рядом с ней, в одиночку он был мрачен. Стало очевидно, что его ревность вспыхнула с новой силой. И даже беззаботная Энн старалась не оставаться наедине с Баттонс не столько ради своего собственного благополучия, сколько ради любимого. Но тучи продолжали сгущаться, и однажды разразилась буря.

Энн Бонни ждала ребенка. Она плавала с Ситцевым Джеком четыре месяца. До этого она жила с законным мужем, и Джек не знал, его это ребенок или другого. Но не только это его беспокоило. Ребенок мог быть и его и мужа, и он ничего не мог с этим поделать. Но тут ревность подсказала ему вопрос, не был ли отцом ребенка второй помощник. Джек Рэкхэм не отличался изящными манерами и его нельзя было назвать утонченным человеком, поэтому он подошел к этому вопросу по–простому. Сцена разыгралась в каюте капитана, куда Мэсси пришел на совещание. По этой же причине там оказался и Баттонс Рид. Миссис Фулворт зашла к Энн. Баттонс и Энн тихонько разговаривали, когда Мэсси грубо и бесцеремонно отправили на свое место, а миссис Фулворт выставили в ее каюту. Ситцевый Джек повернулся к Баттонс и Энн.

— Опять шепчетесь, — проскрипел он. — Ты знаешь, парень, что у девки будет ребенок? — Последние слова были выкрикнуты.

Баттонс изумленно выслушала эту новость. Что она могла сказать? Джек продолжал:

— Во время ваших бесед она, возможно, рассказала тебе, как я увел ее от законного супруга. Это было четыре месяца назад. Теперь она сообщает мне, что Ждет ребенка, а я не знаю, я отец или тот, другой. Но есть еще один вопрос! И я намерен немедленно получить на него ответ. Не твой ли случайно это ребенок?

Баттонс вскочила на ноги. Она пришла в каюту без оружия, а на Джеке была портупея с пистолетами. Его рука легла на эфес сабли, и он сделал вид, что собирался достать ее, когда Баттонс поднялась.

— Убери свои кулаки подальше или я проткну тебя насквозь. Но ответь мне честно, ребенок в ее животе твой или мой?

Хохот, вырвавшийся из груди Энн, напугал Баттонс, разозлил Джека и привел в замешательство их обоих. Энн заходилась от смеха, хотя изо всех сил пыталась остановиться. Когда же она наконец немного пришла в себя, она сказала своему любовнику:

— Убери саблю, малыш Джек, и не убивайся по поводу того, твой это ребенок или нет. Я даю тебе слово, что этот парень не имеет к нему никакого отношения, совершенно никакого. — С этими словами она снова начала хохотать.

Джек подошел, схватил ее за руку и начал выкручивать. Баттонс раздумывала, убраться ли ей восвояси или прийти на помощь женщине. Джек не шутил, и через несколько минут смех Энн перешел в крик боли.

— Хватит! Ты что, пьян, или тебе недостаточно моего слова? Прекрати, или я попрошу Батгонс пустить в ход кулаки. Ты хочешь правды и ты ее получишь.

Джек ослабил хватку, но в гневе Энн уже не могла сдержаться.

— Ты хочешь правды, Джек Рэкхэм? — яростно вопила она. — Хорошо, это не твой ребенок. Съел? Я говорю тебе прямо в лицо. Это не твой ребенок.

Лицо Джека исказилось от гнева, он выхватил саблю из ножен и, словно ураган, накинулся на Баттонс, заставив ее скакать со стула на стол и обратно.

— Прекрати! — крикнула Энн Бонни.

А потом, увидев, что ее слова не возымели действия, она бросилась на руку Джека и сумела повернуть оружие к полу. Он попытался высвободить руку, но у разгневанной Энн силы, казалось, утроились, и усилия Джека оказались напрасными. Через некоторое время оба немного поутихли.

— Я убью ребенка, — выпалил мужчина.

— Прекрати! — снова сказала Энн.

Но эти слова только распалили Джека, и, неожиданно оттолкнув ее от себя, он снова, словно фурия, накинулся на Баттонс, прижав ее к полу.

— А теперь, — выкрикнул он, выставив вперед руку и приставив саблю к шее Баттонс, — если он не мой, значит, он твой, а я не собираюсь быть рогоносцем.

И снова Энн бросилась к нему и в этот раз ухватилась руками за лезвие и не выпускала его.

— Прекрати, дурак! Ты собираешься убить не парня, а девчонку. Она не мужчина, Джек, а девушка. Как она может быть отцом моего ребенка?

— Ты что, рехнулась? — заорал Джек. — Ты совсем рехнулась? Я знаю этого парня больше полугода, а ты пытаешься убедить меня, что это девка. Черт меня подери, я выясню это сам.

У Баттонс было что сказать по этому поводу. Воспользовавшись паузой, она оттолкнула Джека и вскочила на ноги. И тут порвавшаяся рубашка снова обнажила то, что она так тщательно скрывала от своих товарищей. Джек вытаращил глаза и уставился на ее грудь.

— Черт бы меня побрал, это правда. Баттонс — девка, самая настоящая. — Справившись с удивлением, а также с напряжением, он упал на стул, вытянув ноги и все еще держа в руках саблю, — В самом деле, крепкая девушка.

— Боже мой, это все из–за твоего характера, только из–за него. Ты не должен был знать, я дала слово никогда не говорить тебе о ней. Она не боялась тебя, пока ты не начал думать, что тебе изменяют. Нет, ребенок не твой, но от этого он не стал хуже. Когда я пришла к тебе, то уже была беременна. Но я боялась, что ты не возьмешь меня, если узнаешь.

— Да? — Джек не знал, что сказать. — Тогда все нормально.

— Нет, Джек Рэкхэм, вовсе нет. Эта девушка хочет жить и работать среди мужчин, а здесь, на островах, ее жизнь будет кончена, если об этом станет известно. Ты будешь держать свой грязный рот на замке, или я собственными руками вырву тебе сердце в твоей же постели посреди ночи. Понятно? Ни одно слово не сорвется с твоего языка, а девушка будет жить так, как она хочет. Женщина она или нет, Джек Рэкхэм, но она лучший мужчина, чем ты.

III

Никто больше на борту «Злого» не узнал секрета Мэри Рид. Когда она выполняла свои обязанности, некоторые из команды обращались к ней «мистер Баттонс», другие были менее любезны. Это зависело от того, кто говорил. Если бы это было возможно, Джек Рэкхэм составил бы свою команду из матросов, которым плевать на любые авторитеты. Но он в то же время понимал, что ими надо руководить. Он знал, что в команде, состоящей из ста пятидесяти матросов, добрая треть вполне могла занять его капитанское место и, более того, попытается сделать это, как только разочаруется в нем.

Как известно, Джек был легкомысленным человеком. Ему нравилась легкая и комфортная жизнь, все остальное шло не в счет. Именно это не любила в нем Энн Бонни, считавшая, что он должен обо всем думать, накопить состояние, а потом отойти от дел. Она была единственной наследницей своего отца, и после его смерти все его состояние и владения перешли бы к ней. И она бы хотела, чтобы ее избранник был состоятелен и мог занять достойное место рядом с ней.

«Злой» шел по курсу между Подветренными и Наветренными островами, к югу от Пуэрто–Рико и Испанских островов. Придя на место, Джек слонялся без дела в маленькой бухте, ожидая свои корабли.

Эта небольшая бухта могла спрятать от любопытных глаз четыре или пять кораблей. В ней также было, где отдохнуть на суше. Когда корабль стоял на

коре, матросы могли сойти на берег и разбить палатки. Переносили провизию, устанавливали походную кухню, из близлежащих городов привозили женщин и делили трофеи.

Целыми днями матросы с обоих кораблей и офицеры взвешивали и оценивали золото, делили его на двести частей, которые надо поделить между членами команды. Но вначале были определены специальные премии. Каждый раненый, если его раны не вели к выходу из пиратского братства, получал сто фунтов сверх своей доли. Если же он становился совершенно недееспособным, то получал от пятисот до тысячи фунтов и мог остаться на борту судна до захода в порт, а там спокойно сойти на берег. Баттонс, как помощник капитана, получала вдвое больше матросов.

Перед распределением все добро сваливали перед капитаном, который сидел в гамаке, с пистолетом наготове. Матросы усаживались друг против друга в два ряда, женщины и местные жители позади. Представитель каждой команды брал долю и, передавая ее дальше по ряду, отдавал пирату, а Ситцевый Джек называл стоимость доли. Все шло хорошо, пока делили монеты и цепочки из драгоценных металлов, потому что они делились по весу, и каждый мог видеть, что его доля не меньше, чем доля соседа. Когда же дело дошло до драгоценностей, где не было двух одинаковых по весу или цене, начались споры и недовольство. Иногда, получая то, что не производило впечатление ценного или что ему было не нужно, матрос пренебрежительным жестом бросал это через плечо стоящей позади местной женщине. Некоторые обменивались с другими, многие сердились. Но все забывалось, когда дележ заканчивался, выносили бочонок с ромом, звали музыкантов и начинались песни и пляски.

Очень часто коки и гребцы напивались так, что забывали о своих обязанностях, и тогда местное население выполняло роли слуг. Пираты не скупились, и, пока они веселились, жители, по большей части метисы и испанцы, толпой стояли вокруг них. Бывало, что танцующая местная женщина выскакивала в середину пиратского круга и отплясывала зажигательное фанданго под одобрительные крики разбойников, которые в конце, оценив по достоинству ее танец, бросали к ее ногам монеты и безделушки. Ночью устраивали большой костер, и пьянка и веселье продолжались. Туземцы приносили еще дров, выпивалось еще больше рома, и пока последний пират и его подружка не падали, гулянье не кончалось. Большинство просыпалось, когда солнце стояло уже высоко. Едва ворочая языком и с тяжелой головой, они искали спасения в том, что накануне их свалило.

Ситцевый Джек Рэкхэм и его команда ждали встречи с «Утренней звездой» еще две недели. Но местное население утверждало, что за время их присутствия не появлялся ни один корабль. В конце концов о судне и его команде перестали думать, решив, что они пропали или захвачены другим кораблем. Никаких сетований или пауз в развлечениях не последовало. Они пропали, ну и черт с ними.

Был уже конец мая, когда Ситцевый Джек собрал проспиртованную команду обратно на корабль и поднял наконец паруса. Им снова нужен был ром и мука, сухое мясо и другие продукты. Они нагрузили трюмы тропическими фруктами и овощами, лимонами, апельсинами, бананами и огромными горами кокосов. Все это, да зще рыба, выловленная в Карибском море, вот и все их продукты. В первую очередь они решили наведаться на Тортугу, где смогут пополнить запасы вяленого, сухого и копченого мяса. Перед отплытием Рэкхэм обещал, что через три месяца они вернутся.

Но на «Злом» не все шло гладко, хотя ревность Джека утихла, а тайну Баттонс он держал за зубами. Она была прекрасным офицером и следила за дисциплиной лучше, чем он сам. Зачастую Джек восторгался ее способностью, несмотря на слабый пол, подавлять любое недовольство и периодически возникавшую угрозу бунта. Было очевидно, что рано или поздно его восхищение примет другой оборот. Живот Энн становился все больше и больше, а Джек не мог любить будущего ребенка или относиться к нему, как к своему.

К тому же Энн была старше второго помощника. До Джека дошло, что Баттонс была бы очень привлекательной женщиной, если бы ее можно было склонить одеваться в подобающую одежду. К тому же они вместе могли бы славно пиратствовать.

Интерес Джека к Баттонс, как к женщине, зашел уже достаточно далеко, когда ирландка заметила это. Сама же Баттонс не подозревала, что за ней пытаются ухаживать. Она воспринимала капитанские комплименты как вполне заслуженные. Но Энн накинулась на него, словно тигрица.

— Скажи мне, если только посмеешь, что ты не обманываешь меня, — закричала она однажды. — Скажи мне, и я вырву твое поганое сердце.

— Но, моя дорогая, — слабо запротестовал Джек.

— Уверена, ты шлепал ее по заднице, судя по тому, как далеко она от тебя держится. Думаю, тебе пора кончать со своими штучками.

— Послушай, милая Энн, я не люблю никого, кроме тебя.

— Верю, скажи это еще раз, — промурлыкала она.

— Я скажу это еще тысячи раз, — мягко ответил Джек.

— Нет, я не доверяю тебе, по крайней мере, когда я тебя не вижу. И я предупрежу эту девку, чтобы она расставляла свои сети в других каютах «Злого».

И Энн оттолкнула Ситцевого Джека с такой силой, что менее тщеславный мужчина пожалел бы, что у него на борту находятся целых две бабы. Восстановив равновесие, он услышал, как его подружка приказала негру:

— Пришли ко мне мастера Баттонса Рида и скажи ему, чтобы он не терял зря времени.

Даже в гневе долг чести не позволил ирландке выдать секрет Баттонс.

— Выйди вон и не возвращайся, пока я не позову, — приказала она черному слуге, когда появился второй помощник. Затем она повернулась к Баттонс и грозно потребовала:

— Ты влюбилась в Джека Рэкхэма? Ты хочешь заполучить его, пока я жду ребенка? Скажи мне правду, пока я не вырвала твое сердце.

Гнев женщины напугал Баттонс, но, пораженная, она не понимала, к чему та клонит.

— А–а, да! Ты не понимаешь. Я постараюсь объяснить тебе. Хочешь моего Джека? Хочешь разделить с ним и командование и постель? Говори правду, пока я не разукрасила твою физиономию.

— Честное слово, мадам, я не понимаю вас. Разделить командование? Постель? Вы говорите загадками. Скажите прямо, что вы имеете в виду.

— Да, я скажу тебе, невинная овечка. Какой план ты придумала, чтобы избавиться от меня? Какие планы ты и мастер Рэкхэм имеете на будущее? Он сказал мне, что я сойду на берег вместе с миссис Фулворт на Кубе для того, чтобы родить, а ты останешься на «Злом» вместе с ним.

— Это для меня новость, мадам, я не слышала об этих планах.

Ее слова только еще больше разозлили Энн. Беременная женщина с горящими от злобы глазами накинулась на девушку. Она выхватила из–за пазухи крохотный кинжал, и внезапность атаки едва не стоила Мэри Рид жизни. Ей удалось уклониться от острого клинка на достаточное расстояние, однако Энн с такой скоростью размахивала им, что Баттонс ничего не оставалось делать, как уворачиваться. Неожиданно Энн схватила ее и прижала к якорной цепи, надеясь вонзить нож ей в спину, но Баттонс оказалась проворнее и увернулась. Она позвала капитана Рэкхэма, чтобы тот оттащил женщину, но он, нахмурившись, наблюдал за происходящим со стороны. Что бы ни было у него на уме, он не собирался останавливать драку.

Когда Энн снова начала наступать, Баттонс уже приготовилась. Она схватила руку, держащую кинжал, за запястье и вывернула ее с такой силой, что ирландка застонала от боли, а кинжал отлетел в угол каюты.

— Я не собираюсь вредить вам, мадам, — мягко сказала Баттонс, все еще держа женщину за запястье. — Но либо ты отстанешь, либо я так швырну те–б я к ногам твоего любовничка, что ты сможешь встать только с его помощью. Я не могу причинить вред женщине в твоем положении.

В этот момент Ситцевый Джек пришел ей на помощь. Обняв Энн, он тихо сказал:

— Парень здесь ни при чем. Тебе наговорили лишнего, или ты сама неправильно все поняла. Мы будем на Кубе не раньше, чем через два месяца, а за это время многое может произойти. Тише, девочка, тише. Ты навредишь себе.

Энн удалось усадить на самый удобный стул в каюте и напоить ее разбавленным ромом. Баттонс ждала от Рэкхэма сигнала отправиться на свое место, но его все не было. После долгой паузы мрачная ирландка заговорила:

— Или она, или я. Одна должна уйти. Ты должен решить, Джек Рэкхэм, и сегодня же.

— Нет, — ответил Джек. — Вы обе очень дороги мне. Баттонс прекрасный офицер, а ты — любимая жена. Вы обе нужны мне на «Злом».

— Я не успокоюсь, пока она здесь, — сказала Энн, а затем добавила: — Я убью ее, пока она будет спать или стоять на вахте ночью.

Через голову Энн Джек кивнул Баттонс, чтобы та вернулась на место. Он подмигнул ей, когда кивал, а Мэри Рид, никогда не общавшаяся с женатыми мужчинами, не поняла, что он имел в виду.

IV

Несколько недель казалось, что Энн Бонни больше не ревнует, и Мэри Рид исполняла свои обязанности со свойственной ей целеустремленностью, не подозревая, что ирландский характер еще возьмет свое. Трофеи «Злого» в этот период были невелики, его капитан был занят другими проблемами. Пираты всегда старались увеличить свой флот, заставив захваченный корабль плавать под своим флагом и выплачивать проценты от награбленного. Джек Рэкхэм мечтал о легком богатстве, но из двух или трех кораблей, находящихся под его командованием, ни один ни вернулся и не рассчитался с ним.

По мере того как приближался срок ее отправки на Кубу, Энн все больше злилась на Джека и Баттонс. Беззаботность, уверенность и веселость Джека доводили ее до сумасшествия. Взгляды, бросаемые им на Баттонс, которая спокойно занималась своими делами, выводили Энн из терпения. Мысленно она уже видела, как Рэкхэм собирается дать ей отставку и заняться вторым помощником, и была полна решимости расстроить этот план. Однако Ситцевый Джек был терпеливым человеком и знал, чего хочет. Он позволил Энн злиться столько, сколько она пожелает, сам же продолжал оценивающе посматривать на Баттонс.

«Злой» шел к югу от Испанских островов, надеясь на встречу с каким–нибудь кораблем. Это было не самое выгодное направление, зато безопасное. Британские военные корабли на Ямайке снова проявляли активность, а испанцы уже не были уверены, что с пиратством покончено. Многие корабли, отчалившие из Портобело и Картахены, так и не пришли в Испанию. Некоторые могли пропасть во время бурь, некоторые — захвачены своими же командами, но некоторые пали жертвами флибустьеров южноамериканских морей. Несомненно, что некоторые попали в руки Ситцевого Джека. Известно, что Барт Роберте, Йитс и многие другие бороздили южные моря под его флагом.

Последующие события на «Злом» развивались очень быстро.

Ночь в тропиках наступает мгновенно, а темнота — прекрасный покров для любви. Баттонс стояла около рулевого колеса на вечерней вахте, когда капитан подошел к ней за рапортом. Около получаса они обсуждали возможную погоду, а также шансы на захват корабля с золотом, если они поплывут на Бар–ранкилью или Маракайбо.

Пока они разговаривали, стемнело, и Джек обнял Баттонс за плечи дружеским жестом, а затем его рука спустилась на талию. А потом, теряя ум от возбуждения, Джек притянул помощника еще ближе к себе.

Баттонс знала, что может уложить его одним ударом, но она также знала, что это не пройдет безнаказанно. Последовала короткая потасовка во мгле, и вдруг их ослепил свет фонаря. Фонарь был в руках у Энн Бонни, и ирландка разразилась потоком ругани в адрес своего мужчины.

Джек подошел к женщине:

— Нет, девчонка, хватит нотаций. Придержи свой чертов язык и поспеши обратно на свою койку.

— И оставить тебя одного с этой шлюхой? Отойди, пока я не снесла тебе голову.

Она выхватила пистолет и приставила к голове своего любовника. Баттонс попыталась схватить ее сзади, но Энн, облокотившись о заграждения, держала под прицелом их обоих.

— А теперь, прекрасный Джек, охотник за девками, слушай меня. Я слышала, как ты говорил мастеру Баттонс, что ты собираешься плыть на юг. Хорошо. Думаю, там будут одинокие островки, и мы высадим эту девку на берег на первом же. Одну. Ты понял меня?

Ситцевый Джек громко расхохотался.

— Нет, я не выброшу такого ценного офицера, девка. Я собираюсь поплыть на юг, попытать там счастья, а затем вернуться за тобой на Кубу. А этот парень останется на своем посту.

Ирландка разозлилась сильнее и громко выкрикнула:

— Она не парень, и я больше не собираюсь шутить. Я расскажу всем на борту этого корабля, что помощник капитана — девка, да к тому же гулящая.

Когда с нижней палубы из темноты раздался смех, стало очевидно, что члены команды все слышали. Пистолет в руке Энн дрожал, а гнев не позволял ей хорошо прицелиться. Баттонс, выжидавшая подходящего момента, схватила ее за руки и прижала их к бокам. Прежде чем она смогла заткнуть ей рот, Энн успела снова громко крикнуть, что Баттонс не мужчина, а женщина. На нижней палубе загорались огни, и Джек подошел к заграждениям и приказал матросам вернуться на свои места. Но один из матросов с фонарем подошел к трапу, ведущему на офицерскую палубу:

— Так что, капитан, мистер Баттонс — девчонка?

— Иди вниз, дурак, — приказал Рэкхэм. — То, что здесь происходит, не твоего ума дело.

Матрос не двинулся с места, чтоб исполнить приказ капитана.

— По–моему, это нарушение правил, — сказал моряк. — Мы сделали исключение в случае с миссис Бонни, но мы не давали вам права устраивать здесь гарем. Если Баттонс женщина, она должна прийти к нам.

— Ты слышал меня, — взорвался Ситцевый Джек. — Я приказал тебе идти вниз.

— Я слышал вас, капитан, но я не слышал ответа на свой вопрос. Правила прямо говорят — первая баба тебе, следующая — матросам. Если Баттонс девка, и, по–моему, достаточно крепкая для этого дела, ее надо отдать нам.

Баттонс Рид вышла в свет фонаря. Она посмотрела с палубы на матроса и спросила:

— Кто это собрался мне указывать, куда мне идти?

— Это по правилам, мистер, то есть… мадам, и мы больше не позволим обманывать нас.

Он положил руку на плечо второго помощника, но тут же пожалел об этом. Баттонс нанесла ему удар в челюсть, мощнейший удар. Кулак мелькнул словно молния. Матрос растянулся в полный рост на палубе, рухнув у гакаборта. Баттонс не стала добивать его, поскольку в этом не было необходимости. Она одним ударом вышибла из моряка все «морские законы», и он не пытался подняться, чтобы свалиться снова от нового удара.

Баттонс подошла к заграждению и посмотрела в темноту. Она слышала бормотание и дыхание матросов, шептавшихся внизу, они с удивлением расспрашивали друг друга. С минуту она послушала, а затем крикнула:

— Эй, это говорю я, женщина, переодетая мужчиной. Я всегда так одеваюсь, и если кому–то из вас это не по вкусу, пусть подойдет и скажет об этом. Я поговорю с ним, как поговорила с тем, кто уже валяется на палубе. Я женщина, и я снова повторяю это, но как матрос я лучше, чем любой из вас. По местам! Сейчас же!

Она подошла к матросу, которого она свалила наповал, пнула его ногой и отправила вниз по лестнице. Пока парень с трудом ковылял вниз по трапу, она осветила фонарем палубу и проследила, чтобы все матросы разошлись по местам. Затем она повернулась к Ситцевому Джеку и Энн Бонни и обратилась к матросу у руля:

— Отдай руль капитану и иди вниз. Я позову тебя, когда ты мне понадобишься.

Джек покорно взялся за руль, а матрос, вздохнув с облегчением, спустился по трапу.

— А теперь выскажусь я. Я решила покинуть «Злой», хотя я люблю этот корабль, причем значительно больше, чем его капитана и подругу капитана. Да, я очень люблю его и не хочу уходить отсюда. Со мной, как с мужчиной покончено, а баб я не уважаю, поскольку они способны только развлекать мужиков. А я от мужиков не в восторге, они глупы, у них на уме только ром да шлюхи. У меня нет охоты связываться с этой толпой негодяев. Я не собираюсь устраивать бунт. Но и вы не будете мне мешать. Я стану капитаном этого корабля и буду командовать им до тех пор, пока мы не захватим судно, которое мне понравится. Тогда я передам Джеку командование «Злым», наберу команду и займусь собственным промыслом. Вот мой план. Капитан Рэкхэм, думаю, что вы согласны. И мадам Бонни, и все матросы на борту «Злого».

— Это бунт, — значительно проговорил Джек Рэкхэм.

— Ты играешь со смертью. — Баттонс пристально посмотрела на Ситцевого Джека. — Я поплыву туда, куда мы и собирались сегодня вечером. Я собираюсь атаковать каждый корабль, который нам встретится, никого не пропускать. Это значит, что «Злой» станет более агрессивным, а не будет лениво шляться по волнам тебе в угоду. И вся команда поддержит меня! Мадам Бонни останется в своей каюте. Если ей надо подняться на палубу, пусть гуляет внизу. Тебе может не нравиться мой план, мастер Рэкхэм, но раз теперь все знают, что я женщина, то я должна все сказать. Тебе не придется долго меня терпеть, потому что мне на тебя наплевать. Не мешай мне, и через неделю «Злой» снова будет твоим.

Баттонс выкрикнула приказ, и вахтенный вернулся на свое место.

— Теперь ты знаешь, что я женщина, — сказала она рулевому, — но я не для вас. И при первых же признаках неприятностей я не буду терять времени и первого, кто сунется, изобью до смерти.

— Идите вниз, капитан, и вы тоже, мадам, встретимся там. — Затем голос Баттонс стал тверже, и она добавила: — И без шуток, или, я клянусь, я изобью вас так, что вы уже не встанете.

Никто, кто знал Ситцевого Джека, не мог обвинить его в трусости. Он был человеком отважным, бесстрашным и наблюдательным, но только в веселой компании. Он мог победить любого в поединке на саблях. Но он прекрасно помнил мощный удар кулака Баттонс и видел, как команда подчинялась ее приказам, а его указания отказывалась слушать. Кроме того, ему нравилась эта девчонка.

Баттонс осмотрела запал своего пистолета и так закрепила перевязь, чтобы сабля была под рукой. Жест был настолько красноречивым, что Джек и Энн без дальнейших возражений отправились вниз. Мэри Рид провела последний обход, отдавая приказы дозорным и оставив на юте стоящего на вахте Мэсси. Она чувствовала себя прекрасно. Впервые в жизни она ощущала в себе определенную и уверенную силу и лучше, чем кто–либо на «Злом», знала, что она хозяин или хозяйка положения.

Но все же, спускаясь в каюту капитана, она приняла все меры предосторожности. Она дважды постучала, а потом распахнула дверь и отступила в сторону. Выстрела не последовало, она переступила порог, остановилась и, уперев руки в бока, засмеялась глубоким гортанным смехом.

Хозяин или хозяйка? Какая разница? «Злой» принадлежал ей, как она и хотела, и она знала это.

V

Покинув каюту Ситцевого Джека Рэкхэма, Баттонс, наверное, была самым счастливым человеком на борту отличного судна под названием «Злой». Она вышла смело и без колебаний и прошла в свою каюту, даже не обернувшись.

Без сомнения, она была хозяйкой на «Злом».

Ситцевый Джек Рэкхэм, храбрый пират, джентльмен удачи и один из тех, кто уцелел из всего Берегового братства, оказался в унизительном положении. Он ничего не мог сделать.

И он не мог освободиться.

Только Энн Бонни хрипло орала в знак протеста. Но подругу пирата заперли в каюте, и на ее вопли никто не обращал внимания.

Трижды Энн запирали в каюте, и каждый раз ее освобождал любовник. Наконец Мэри Рид взяла дело в свои руки. Когда Рэкхэм подошел к ней, она неожиданно ударила его кулаком, да так, что свалила, и он ударился головой о стол в каюте. Мэри Рид заперла и его тоже и задумалась о том, какой будет расплата за такой мятеж.

Ведь она была хозяйкой «Злого», но при этом оставалась мятежницей.

Рано или поздно Ситцевый Джек освободится из плена, и тогда она узнает, каков он в гневе. Сколько она сможет удержать его в заключении, зависит от многих причин: от любопытства команды, от того, потребуется ли ей его вмешательство, от многого другого. Она могла на несколько часов приостановить расспросы, говоря, что капитан болен и находится в своей каюте. Но неизвестно, сколько ей удастся скрывать истину.

Не стоит говорить, что Баттонс не спала в эту ночь. Она в темноте мерила шагами каюту и офицерскую палубу! Каждый раз, когда объявляли начало нового часа, она шла в каюту Рэкхэма, чтобы посмотреть, как он. Она ухаживала за его раной, приносила ему ром и воду и каждым своим жестом показывала, что ей жаль его.

— Поверь, Джек, это не моя вина. Твоя девчонка ударила меня, когда я спала. А ты даже пальцем не пошевелил, чтобы остановить ее. Ты был просто смешон.

Джек не ответил Баттонс, только кивнул. Сделав глоток из поднесенной к губам кружки, он сказал:

— Я прощу тебя, если ты освободишь меня. Я никому ничего не скажу.

— Нет, капитан Рэкхэм. Я боюсь тебя не из–за какой–то любви. Я просто не отдам тебя в руки этой девки. Ты поступишь, как она решит, и я знаю это. Спи, а утром мы вместе подумаем и разработаем план. Спи, капитан.

Она вернулась на полуют, сказала пару слов Мэсси, а потом пошла в свою каюту. Мэри боялась наступающего дня. Она знала, что, пока команда спит, она хозяйка положения, но надвигающийся рассвет покажет ее силу или слабость. В четыре утра, как раз перед тем, как рассвет заявил о себе в полную силу, с постов на корме раздался крик:

— Огни! Огни в пяти румбах справа по борту!

Сообщение было повторено вахтенными на носу и

на корме. Мэри мгновенно оказалась на юте, пытаясь разобраться, друзья это или враги. Ни она, ни матросы не могли различить флаг корабля, который темным силуэтом вырисовывался на фоне южного неба.

— Руль на борт, — приказала Баттонс рулевому. Говоря это, она сама положила руки на рукоять, чтобы привести руль в нужное положение.

Она направила «Злого» прямо на другой корабль и, напрягая зрение, всматривалась, пытаясь понять, что это за судно. Судно было еще в миле, когда наблюдатель на носу крикнул:

— Это испанец, вооруженный. Двадцать четыре пушки.

«Злой» сбросил ход, и Мэри приказала команде:

— Канониры правого и левого бортов, по местам. Готовь снаряды! Мушкетеры, на реи!

Она видела, как молчаливые, порой необутые матросы, которые еще не поняли, что судном командует новый капитан, спешили к пушкам. Легковооруженные матросы заряжали мушкеты и готовили прочее вооружение к бою. «Злой» направился к испанцу. Все заняли свои места, а новый капитан держала руку на руле, чтобы обеспечить мгновенное выполнение своих команд, и отдавала приказы хриплым, мужским голосом.

Вместо того чтобы провести «Злого» вдоль левого борта испанцев, Баттонс прошла у них перед носом, отдав приказ выстрелить из пушек правого борта. Двенадцать пушек выбросили столбы разрушительного пламени, а она приказала развернуть корабль. Руль легко повернулся, и через мгновение они уже плыли рядом с добычей. Оба капитана одновременно выкрикнули команду стрелять, однако залп испанцев оказался слабым и рассеянным, а «Злой» выстрелил сильно и метко.

— Все на борт. Приготовить крюки! — выкрикивала капитан Баттонс. — Мушкетеры, огонь! На абордаж!

С последними словами она выскочила на палубу и, держа в руке саблю, оказалась в первых рядах атакующих. Она схватилась с испанским капитаном, держащим в руках шпагу с позолоченной рукояткой, у подножия трапа. У нее был более мощный удар, ее сабля оказалась более тяжелой, и она мгновенно свалила капитана с ног. Все закончилось за десять минут. Де Ороско, капитан «Белла Кристины», и его команда стали ее пленниками. Победу им принесла не только внезапность нападения. Только накануне испанцы были атакованы пиратским кораблем, но сумели захватить и поджечь его. Радость была настолько велика, а трофейный ром настолько великолепен, что вся ночь была посвящена празднованию, и, когда подошел «Злой», на борту едва ли был человек, способный твердо держаться на ногах.

Пират, захваченный «Белла Кристиной», оказался не кем иным, как Уиллом Каннингэмом. Он был капитаном корабля, а вторым помощником у него был боцман Джонс. Баттонс спросила, что они сделали с пленниками. Многие были убиты в сражении, другие, раненные, взяты на борт, некоторые сбежали на корабельном баркасе. Всех пленных разместили в нижнем трюме.

— У нас будет достаточно времени для этих несчастных. Теперь о вашем грузе! Кто вы и куда направляетесь?

Капитан Ороско уже довольно долго был на службе и имел очень много встреч с флибустьерами. Поэтому он не слишком нервничал по поводу своего неприятного положения. Раньше он спасал свою шкуру не потому, что противостоял головорезам, которые брали его корабль, а потому, что ничего не скрывал. Если этим пиратам нужно только золото, он может спастись без потерь. Если им нужно все, поможет только вежливость. Он провел Баттонс в свою каюту и указал на обитые кожей сундуки, стоящие у шпангоута. В двадцати из них лежало перуанское золото, а четыре были набиты полудрагоценными камнями из того же района. К тому же в каюте оказалось несколько небольших партий жемчуга из залива Сан–Мигель. В трюмах было несколько тонн серебряных слитков, много местного товара, а также двадцать пленников, которых везли в Испанию на казнь.

— Мы проследим за этим вместо вас, капитан, — сказала Мэри. — Если они хорошие пираты, им сохранят жизнь, и мы заменим их на двадцать испанцев.

Затем Мэри велела испанским пленникам поделиться поровну. Половину отправили на «Злой», другая половина осталась на борту «Белла Кристины». Захваченные же пираты до поры до времени оставались в трюме.

«Белла Кристина» была новым кораблем, который заканчивал первое плавание. Хорошо вооруженный корабль, барк, быстрый, изящный и добротно построенный. В первом же плавании он оправдал ожидания тех, кто его построил, и одновременно предал их. Его команда собиралась отправить в Испанию захвачен-; ных пиратов как знак того, что могут сделать испанские корабельщики и канониры, когда они хорошо оснащены и вооружены. Но «Белла Кристина» никогда больше не увидит Испанию.

Понимая, какова политическая и финансовая ценность ее добычи, Мэри Рид приказала вынести ее на палубу. Самая поверхностная оценка показала, что стоимость ее составит миллион с четвертью долларов. После раздела даже последний член команды получит долю, равную шестидесяти пяти сотням долларов. Оставив около сокровищ охрану, она отправилась в каюту «Злого», но не успела еще добраться до палубы, как столкнулась с разъяренным Ситцевым Джеком Рэкхэмом. Один из членов команды нашел и освободил его.

— Заковать этого матроса в кандалы, — приказал Джек.

Но Мэри уже достала саблю и отошла от поручней.

— Только ступи на эту палубу, и твоя жизнь не будет стоить даже… — спокойно и тихо произнесла Мэри. — Отойдите от меня, парни, или, черт побери, я снесу вам головы!

В одной руке она держала саблю, в другой пистолет.

— Я захватила этот корабль, Джек Рэкхэм, а ты бы поджал хвост. И ты знаешь это. Я и твои матросы взяли его, пока ты валялся в своей каюте. Если ты придешь в себя, ты увидишь за моей спиной добычу, которую уже можно честно делить по нашим законам. Там есть и твоя доля, и ты ее получишь, и моя тоже. Но «Белла Кристина» моя, и я поступлю с ней так, как считаю нужным. Позже я тебя осведомлю о своих планах.

Матрос за ее спиной сделал неверный жест, неправильно истолкованный Мэри. Она быстро развернулась и выстрелила. Пуля попала ему точно между глаз. И прежде, чем кто–либо пошевельнулся, пустой пистолет уже был за поясом, а другой, заряженный, в руке.

— Каждый из вас знает, что со мной шутки плохи. Стойте на местах, если вам дорога шкура. Следующий умрет так же, как и этот.

Медленно и осмотрительно, понимая, что она все–таки проиграла, Мэри Рид двинулась к полуюту испанского барка. Она поднялась по трапу и, стоя у поручней, крикнула Джеку Рэкхэму:

— Бросай оружие и поднимайся на борт, милорд Джек.

Ситцевый Джек Рэкхэм бросился на палубу без пояса с пистолетами, вооруженный только саблей. Он знал, что Баттонс своей отвагой завоевала уважение всей команды, и он не мог решиться ослушаться ее. Отстегнув портупею и бросив ее на палубу, он нерешительно перепрыгнул через поручни на палубу захваченного корабля.

— Только Рэкхэм, — крикнула Баттонс с полуюта. — Я его не обижу, если он сам не будет нарываться.

На борту испанского судна стояли часовые у награбленной добычи и несколько других пиратов, но поскольку никто не делал неверных движений, Мэри позволила им остаться.

Обойдя вокруг добычи и осмотрев ее, Ситцевый Джек остановился перед полуютом и посмотрел вверх. Мэри Рид отвязала пояс с пистолетами и, швырнув его на палубу, крикнула:

— Поднимайся, Джек, парень, давай поболтаем. Нам есть о чем поговорить.

Ситцевый Джек поднялся по трапу и встал перед своим вторым офицером.

— Мне стоит только собрать матросов и сказать им, что ты мятежник, и они набросятся на тебя, как стая волков.

— Я знаю. Но я боюсь не тебя, а шлюху, которую ты называешь женой. Ты хороший парень, Рэкхэм, и мне бы хотелось плавать с тобой. Но из–за твоей страсти и твоей девки жить с тобой невозможно. Держи ее подальше, и все будет хорошо.

— И что ты будешь делать? Ты сказала, что корабль твой.

— Да, Джек Рэкхэм. «Белла Кристина» и те из твоей команды, которые захотят попытать удачи.

Джек коротко рассмеялся.

— Как ты думаешь, Баттонс, как много пойдет на службу к девчонке? А?

— На твоем месте я бы не стала проверять, Джек. Твоя гордость пострадает, если я возьму слишком много. Так?

Ситцевый Джек смотрел вдаль и молчал. Баттонс рассмеялась низким грудным смехом.

— Это смешно, черт возьми, это смешно, Джек. Я, женщина, не боюсь ни одного матроса из твоей команды, и даже тебя, Рэкхэм. Слышишь, я не боюсь ни одного мужчины. Единственный человек из твоей команды, которого я боюсь, это твоя грязная шлюха, эта разодетая в шелка жена рыботорговца, твоя подружка. Только ее я боюсь, ее одну. Где она? Все еще сидит запертая в своей каюте?

Джек молчал. Разглаживая свои яркие штаны и вытянув ноги, он произнес:

— Баттонс, ты и я могли бы далеко пойти. Что говорить? Я сделаю тебя капитаном «Белла Кристины», и вместе мы будем скитаться по свету. А девку я отправлю на берег в Пуэрто–Принсипе, и на этом покончим с ней. Решай же, Баттонс!

Она словно ждала этого момента. Слегка растрепанная и очень злая, Энн Бонни появилась перед ними.

— Так–так, Джек Рэкхэм! Что это ты тут делаешь с этой… шлюхой? Опять замышляете избавиться от меня!

Отяжелевшая, она подошла к поручням между двумя сцепленными кораблями и со злостью перелезла на испанский полуют. Когда она поднималась на офицерскую палубу, в ее ирландских глазах горел не просто огонь.

— Джек Рэкхэм, ты щеголь и поганое отродье, но я не позволю этой девке отнять тебя.

— Замолчи, девка, — проговорил Джек. — Мы обсуждаем наши дела. Иди в свою каюту. — Неожиданно он нагнулся и взял один из пистолетов Мэри Рид. — Убирайся, пока я не пристрелил тебя.

Джек поднял пистолет только для того, чтобы припугнуть свою мадам, но едва его рука легла на курок, Мэри Рид поняла, что он стал хозяином положения. Команда захваченного судна сидела в заключении в трюмах, оба корабля были крепко сцеплены крюками, а команда «Злого», сгорая от желания увидеть свои трофеи, толпилась около палубы «Белла Кристины». Специально или нет, но они выложили долю Баттонс впереди. Один из них, в восторге от капитана, захватившего барк, предложил трижды прокричать «ура!» капитану Баттонс. И это было сделано с радостью, пираты взмахнули в воздухе саблями в честь Баттонс.

— Ура! Ура! Ура! Капитану Баттонс!

Если бы у Ситцевого Джека было больше смелости, то он сумел бы воспользоваться своим преимуществом. Он бы сбил с нее спесь, сказав команде, что, если бы испанцы не были пьяны, они сами бы сейчас сидели в трюмах, как матросы Уилла Каннингэма. Но смелости у него не хватало, так же как и ума использовать ситуацию в свою пользу. Мэри Рид мгновенно воспользовалась его нерешительностью. Рванувшись к поручням, она крикнула матросам, стоявшим внизу:

— Матросы, вы все храбрые ребята, и у меня есть для вас план. В трюмах под вами лежат двадцать разбойников, попавших в плен к испанцам, которых этим утром захватили мы. Прежде чем освободить их, мы поделим добычу. Затем мистер Рэкхэм пойдет на свой корабль, забрав с собой свою девку и всех, кто захочет пойти с ним. Те же из вас, у кого хватает смелости и кто не боится последовать за женщиной, останутся на этом корабле. Я назову его «Черным дроздом». Это хорошее название. Потом мы разделимся и пойдем каждый своей дорогой. Когда раздел закончится, мы откроем трюмы, и пусть эти несчастные сами решают, к кому им примкнуть. Говорите, что вы думаете.

— Я беру девку, — раздался голос, поддержанный веселым эхом.

— Меня ты не получишь, ты не тот мужик, который сможет это сделать, — рассмеялась девушка. — Ты можешь идти рядом со мной, но без моего согласия ты меня не возьмешь. Запомните это, подумайте дважды. Матросы и те, у кого хватит храбрости пойти за бабой, перелезайте через поручни с правого борта. Остальные отправляйтесь на «Злого».

— Сначала золото, — выкрикнул другой голос. — А потом мы решим, кто будет нашим капитаном.

Мэри Рид очень нервничала во время распределения. Это был медленный процесс, поскольку всю добычу следовало разделить на двести частей, а каждую долю считали вслух, чтобы тугодумы потом не жаловались, что их обделили.

— Каждая доля золотом будет состоять из сорока шести частей. Капитану достанется десять долей, или четыреста шестьдесят частей. Помощникам Мэсси и Рид по пять долей, или двести тридцать частей.

Каждый матрос, получив свою долю, клал ее перед собой, чтобы остальные могли видеть, что он получил не больше, чем ему полагалось. Как обычно, спор разгорелся, когда дело дошло до дележа жемчуга и камней. Драгоценности перемешали, и матрос с завязанными глазами брал горсть и передавал ее морякам. Серебро делили в последнюю очередь. Людям было тяжело тащить свою долю серебра в каюты, и поэтому многие меняли их на несколько долей более легкого в переноске золота.

Когда дележ закончился, матросы потребовали раздачи рома, но, посовещавшись с Ситцевым Джеком, пиратка настояла на том, чтобы спиртное раздавали только после набора в команды. Хотя для Джека было бы значительно выгоднее, чтобы его люди были в стельку пьяны перед набором, но он опять упустил эту возможность и позволил Мэри делать то, что она хочет. Однако Энн Бонни оказалась более предусмотрительна, чем ее друг.

Баттонс едва записала дюжину моряков, когда увидела, как вдоль палубы «Злого» движется женщина и раздает морякам ром. Приказав двоим матросам, уже записавшимся в ее команду, привести к ней Энн, она велела двум другим освободить из трюмов заключенных.

1 Энн толкнули на палубу «Белла Кристины», и капитан Баттонс выкрикнула:

— Итак, справедливая Энн решила обойти меня? Я приказала, чтобы морякам раздавали ром только после набора команд.

Энн разразилась таким отборным потоком брани, что даже во взглядах матросов, державших ее, отразилось восхищение.

— Ну ты… шлюха. Мне плевать на твою болтовню. Я говорю тебе, что меня не обмануть таким, как ты. И если я не могу убить тебя, я убью твоего любовничка в ярких штанах и скормлю его барракудам. Как тебе это нравится, моя прекрасная шлюха?

От пронзительных криков ирландки Мэри Рид отвлекли люди, вышедшие из темноты трюмов на яркий солнечный свет. С минуту они стояли, вытирая с глаз слезы, пытаясь понять, что происходит на незнакомой палубе. Двое хромали из–за ран на ногах, у другого одна рука была подвязана ремнем. В толпе Мэри разглядела знакомое лицо, когда–то любимое, и, тут же забыв свою ненависть, она воскликнула:

— Джонс! Боцман Джонс! Иди сюда.

Боцман Джонс посмотрел вверх и увидел свою жену, стоящую на капитанском мостике корабля, который он считал испанским золотым судном. Помахав ей здоровой рукой, он подошел к ней.

— Эй, Баттонс, парень, рад видеть тебя снова. Что ты здесь делаешь?

— А, приятель, я капитан этого корабля. Я теперь в одном ряду с Морганом, Тичем и Робертсом. Я сам себе хозяин и командую этим прекрасным барком. Что скажешь на это?

Прежде чем он смог ответить, Энн Бонни вставила свое слово:

— Пусть тебя не обманывает его болтовня, парень. Она такой же мужик, как и я. Грязная, вшивая шлюха, которая пытается отбить у меня мужика.

Джонс и Мэри рассмеялись.

— Да, девочка, я знаю, что она не мужчина. И знаю лучше, чем кто–нибудь другой, — сказал Джонс.

— Мадам Бонни, — подчеркнуто вежливо сказала Мэри Рид. В ее голосе звучала насмешка. — Я хочу представить вам моего товарища, у которого нет другого имени, кроме Джонс, за исключением звания. Когда я встретила его, он был моряк Джонс, когда я бросила его, его звали боцман Джонс. Он мой муж, и если он хорошо знает свою девчонку, он знает также, что ему никогда не наставляли рога. Не так ли, Джонс?

— Это правда, мадам Бонни. Я никогда не встречал женщины, которую было бы так трудно уложить в постель. Это должен быть борец, а я такой и есть, поэтому я и жил с ней.

Джонс и Мэри снова рассмеялись.

— И, чтобы доказать мою любовь к нему, — продолжила Мэри Рид, — и показать, как я горжусь им, я назначаю его штурманом этого судна. Он не будет отчитываться никому, кроме меня. Он будет старшим офицером, и каждый матрос моей команды будет приветствовать его, как капитана. Я думаю, теперь его будут звать капитан Джонс! А теперь мадам Бонни может поблагодарить меня. — Энн отступила, но Мэри была непреклонна. — А затем последует великий и отважный Ситцевый Джек и все матросы славного корабля «Черный дрозд».

Среди освобожденных пленников Мэри узнала многих, знакомых ей еще со времен, когда она служила в таверне в Нью–Провиденс. Распределение рома приостановили и продолжили набор в команду. Более половины моряков решили, что они пойдут с женщиной–пиратом. К чести Мэри следует сказать, что те с «Злого», кто присоединился к ней, были лучшими матросами из старой команды. Плавание с обленившимся Ситцевым Джеком не прельщало их. Они восхищались тем, как Мэри захватила испанцев. Как точно и верно она действовала. Итак, капитан Баттонс набрала команду преданных ей головорезов.

I

Корабль мог не достаться Мэри Рид так легко, как это случилось. Ситцевый Джек мог бы отказать ей в праве набирать людей из его матросов, он мог бы отказать ей в необходимом снабжении, оружии и обмундировании, даже в праве использовать корабль в своих целях. Она преуспела в своих намерениях в основном из–за ревности Энн Бонни. Ирландка готова была позволить Мэри делать практически все, что она захочет, только бы та убралась с «Злого», а Ситцевый Джек, предпочитающий комфорт всему остальному, выбрал кратчайший путь к спокойствию.

Но он также продемонстрировал и некоторые деловые качества. В последнем разговоре с Мэри он настоял на увеличении доли от выручки «Черного дрозда», начав с требования пятидесяти процентов и постепенно дойдя до разумных пятнадцати. Тогда же он заставил Мэри заплатить из ее собственных денег за снабжение ее корабля продовольствием. Однако новый капитан пиратов была рада принять практически любые условия, только бы остаться при своем. Она провела быстрый осмотр корабля и его запасов и приказала плотнику замазать его название и порт приписки, заменив на «Черный дрозд, Бристоль». Паруснику было велено изготовить флаг, который бы ясно свидетельствовал о предназначении «Черного дрозда». Вместо традиционного Веселого Роджера с белым или красным черепом и костями Баттонс решила изобразить на красном фоне черного стервятника, пирующего над человеческим черепом. Она доказывала остальным, что все прекрасно поймут смысл того, что изображено на флаге.

На следующий день крюки, соединяющие «Злого» с захваченным кораблем, были сняты, и новый пиратский корабль начал собственную жизнь. Это был первый и, возможно, последний корабль, которым командовала белая женщина. Он плавал вдоль Карибских островов, совершал налеты, сжигал и убивал, наводя ужас на весь корабельный мир, став кошмаром для всех честных мореплавателей. Его разыскивал военно–морской флот всех государств. Им правила и была капитаном девушка, которая многого боялась.

Но как бы она ни боялась, это длилось недолго.

Стоя совершенно одна на офицерской палубе, если не считать рулевого и тех восьмидесяти матросов, которые подчинялись ее приказам, Мэри Рид была робка только на словах. Она выбрала себе трудную работу и прекрасно знала, что должна делать ее хорошо от начала и до конца, иначе ее матросы, даже муж, убьют ее или, что еще хуже, высадят на необитаемом острове. Ее преимущество было в том, что она захватила корабль, на котором плыла, и командовала им. В самом деле, испанская команда была не в состоянии сражаться, но она же не знала об этом, и ее помощник заверил ее, что во время атаки она продемонстрировала прекрасный образец пиратского искусства, не паля без толку по вражескому кораблю, пока не была готова встретить его борт о борт. Даже если бы залпы испанцев оказались более эффективными, это бы не помешало ее маневру, поскольку корабли находились слишком близко друг к другу, чтобы вести бой с помощью артиллерии. Пираты использовали свои пушки только для того, чтобы очистить вражеские палубы, освободить их для абордажа.

Ее первый налет оказался удачным, факт остается

фактом. Ее второй и последующие налеты тоже должны быть удачными, в противном случае это будет уже другая история, и, надо сказать, достаточно печальная.

Баттонс направила свой корабль к Юкатанскому проливу, держась как можно южнее от Ямайки. Ей нужно было отклониться к островам Драй Тортугас, близ западного побережья Флориды, с остановкой на острове Пиньос, где, по слухам, банда кровавых головорезов устроила свой штаб. Ей нужна была большая команда, еще около двадцати или даже сорока человек, а на острове собирались беглецы со всего света, готовые выполнять любую работу, лишь бы в их карманы текло золото, а в глотки — выпивка. Они жили там на то, что могло дать местное население и прилегающие к острову моря. Многие брали в жены и в любовницы местных девушек. Многие уже пиратствовали в свое время, но их корабли были разбиты или захвачены, некоторых высадили на островах. Другие же являлись просто игроками, которые ждали своего шанса. Они были бы рады занять место на таком корабле, как «Черный дрозд», на судне, чье предназначение ясно показывал рисунок на флаге.

Мэри нравилось быть снова со своим мужем. От него она узнала историю последнего плавания Уилла Каннингэма. Казалось, что Уилл страшно боится королевских кораблей, а это значит, что он был обречен на провал. Губернатор Вудс Роджерс все корабли, способные нести пушки, превратил в военные. Замаскировавшись под торговые, они останавливались по приказу любого пирата, они могли даже спустить флаг. И только когда их почти брали на абордаж и атакующие уже не могли обратиться в бегство, команды приступали к действиям. Они зачастую наносили большой урон пиратским судам прежде, чем тем удавалось улизнуть. Даже избежавшие гибели пиратские корабли сильно страдали от подобных столкновений, так как становились известными и имена капитанов, и характеристики судов, а также сообщалось, что такие–то и такие–то действуют в таких–то и таких–то водах. Уилл Каннингэм упустил полдюжины хороших богатых торговых кораблей из–за того, что не мог определить их принадлежность. Затем он столкнулся с «Белла Кристиной», испанским кораблем от носа до кормы. Но кто бы мог поклясться, что это не замаскированное британское судно, гоняющееся за пиратами? Когда испанец начал сражение, Уилл почувствовал, что его худшие опасения подтверждаются. В то время как его люди храбро бились под командованием его первого помощника на юте, он сам и несколько других спустили баркас и бросились наутек. Позже, на острове Пиньос, Джонс узнал, что Каннингэм и его компаньоны добрались до Ямайки, где их опознали как пиратов и тут же повесили.

— Так им и надо, — бросила пиратка. — Ни один моряк не имеет права бросать свой корабль в открытом море.

Прибыв на остров Пиньос, Мэри повела себя очень мудро. Оставшись на офицерской палубе и удвоив дозор, она отправила своего мужа и четверых других на берег, чтобы они рассказывали о том, что отважные и храбрые пираты могут занять место на «Черном дрозде». Она проинструктировала своих эмиссаров, чтобы они не говорили людям, что капитан — женщина. Команда Мэри пополнилась еще дюжиной матросов, такими безобразными на вид, каких только можно было найти. У троих были отрезаны уши за совершенные преступления, нос у другого был разбит в драке, а у четверых на лбу выжжено клеймо: ПК, то есть предатель короля, В — вор и У — убийца. Этих людей заклеймили и искалечили в Англии, а потом выслали. Из–за таких меток они уже больше никогда не смогут вернуться туда, где правит король. Но те самые метки, которые оторвали их от всего мира, сделали их прекрасными матросами для Мэри Рид. Это были люди, которые без колебаний нападут даже на британский корабль, поскольку у них не осталось ни любви к своей родине, ни надежды на что–либо с ее стороны. Двое из вновь набранных были испанцами, один — француз, но все они были изменниками, способными на любой отчаянный поступок.

«Черный дрозд» прибыл на Драй Тортугас с командой, состоящей из девяноста двух человек, ни один из которых до сих пор не подписывал никаких документов. Баттонс видела, как килевали ее корабль, готовя к чистке корпуса, а потом она скрылась в своей импровизированной каюте. А затем, после мучительных раздумий и чесаний в затылке, она произвела на свет самый фантастический документ, который когда–либо зачитывали матросам. Это была любопытная смесь женских и мужских требований, начиная с запретов и заканчивая наградами за службу и отвагу.

Так появились статьи соглашения, составленные на Драй Тортугас, в Семи Морях, в день килевания и очистки днища «Черного дрозда», и извещающие всех подписавших о нижеследующем:

Командует капитан Рид, и каждый матрос подчиняется ее уставу.

Любой матрос, попытавшийся сбежать, дезертировать или скрыть что–либо от капитана, будет выса–жен на необитаемом острове.

Любой, укравший что–либо у другого или из запасов корабля, будет высажен на необитаемом острове или убит, на усмотрение капитана.

Любой матрос, напавший на другого, будет убит, как это сказано в Моисеевых заповедях.

Любой матрос, курящий трубку, хлопающий в ладоши или несущий зажженную свечу без фонаря, получит по заслугам, как это сказано в Моисеевых заповедях.

Любой, кто не сможет содержать свое оружие в порядке и наготове, кто будет пренебрегать своими обязанностями, будет лишен своей доли или же получит другое подобное наказание, которое капитан и команда сочтут подходящим.

Любой, кто встретится с женщиной и возьмет ее силой, будет повешен на нок–рее.

Ни один матрос не имеет права заходить в каюту капитана без его разрешения, в противном случае ему полагается смерть.

Любой, кто станет общаться с врагом, вывесит белый флаг или предложит что–либо нашему противнику, будет убит без суда.

Матрос, потерявший ногу, получит пять долей.

Матрос, потерявший правую руку, получит шесть долей.

Матрос, потерявший левую руку, получит четыре доли.

За потерю одного глаза — четыре доли.

За потерю обоих глаз — десять долей, а также обязательство высадить матроса в дружественном городе.

Капитан получает десять долей.

Мастер получает пять долей.

Каждый помощник получает три доли.

Плотник и парусник получают по две доли каждый.

Все остальные члены команды получают одну полную долю на каждого.

За каждое проявление отваги любой матрос может, по усмотрению капитана, получить одну или более долей сверх положенного.

Нижеподписавшиеся подтверждают, что прочли соглашение и согласны с его условиями, подтверждают, что они подчиняются и обещают быть верными своему капитану.

Условия были зачитаны пиратам три или четыре раза под недовольное бормотание, потому что все искали в соглашении уловку или насмешку. Немногие из команды могли подписать свое имя, остальные же ставили крест, рядом с которым потом писали их имя.

На Драй Тортугас пиратам негде было развлечься, а поэтому, когда килевание закончилось и корабль стоял на мертвом якоре, в команде возникли разговоры, не пойти ли на встречу с Ситцевым Джеком. Но пиратка отказалась делать это до тех пор, пока они не захватят приличную добычу. Так она решила. Плывя в состоянии боевой готовности вниз вдоль Большой Багамской отмели, «Черный дрозд» захватил несколько небольших торговых судов. Мэри пополнила свои запасы и взяла немного одежды и рома, но очень мало денег. Она сознавала, что зависит от матросов, и не собиралась долго препятствовать исполнению их желаний хорошенько развлечься. Она надеялась на добычу до прибытия в Пуэрто–Принсипе. И наконец она нашла то, что искала. Она нашла такую добычу, которую пират находит только один раз за целый год странствий.

Это был большой, нескладный старинный галион, медлительный и неповоротливый реликт давно минувших дней, возвращенный на службу только из–за недостатка в судах. Его хозяин надеялся, что если плыть вдоль берега, то можно избежать столкновения с пиратами, но именно эта стратегия его и подвела. Он не стал таким богатым уловом, как «Белла Кристина», однако на нем было чем поживиться. После окончательного раздела каждый матрос получил большую долю золотых и серебряных слитков, чем с предыдущего судна.

Судьба же старого галиона дала Мэри пищу для размышлений. Сначала она хотела было уничтожить его, но на нем оказалось слишком много народа, и она не могла взять их всех на свой корабль. Если же отправить их восвояси, они в ближайшем же порту расскажут о ее местонахождении. В конце концов, после того как все трофеи были перенесены с корабля на корабль, она решила дать капитану достаточно воды и продовольствия, чтобы добраться до испанского острова, задержать его на ночь, а утром приказать отплыть. Утром же она дала ему фору в два часа, а потом отправилась за ним в погоню. Рид предупредила, что если она догонит его, то галион будет потоплен со всеми, кто находится на борту. Это была серьезная угроза, и пиратка устроила настоящие гонки. Она, правда, не особо старалась догнать эту развалюху. Гонки закончились перед наступлением темноты тем, что она дала несколько залпов вдогонку. А затем, уже ночью, Мэри Рид развернула «Черного дрозда» и отправилась в подходящую гавань.

Когда матросы высадились у Пуэрто–Принсипе, так они называли местечко, находящееся ближе всего к городу с таким названием, Мэри поняла, что она со15—263

всем не хочет сходить на берег. Она не могла покинуть корабль. Дело было не в том, что она боялась бунта, просто она чувствовала себя счастливой на корабле, и мысль о том, чтобы сойти с него, повергала ее в уныние. В своей каюте, рядом с мужем, имея достаточно вина и рома в запасе, она получит не меньше удовольствия, чем любой член команды на берегу. Мэри Рид была экономной и предпочитала сохранять награбленное до того времени, когда ни она, ни кто другой уже не будет скитаться по морям.

Хотя она и была счастлива снова встретить Джонса, в семейной жизни Мэри имелись свои подводные камни. С одной стороны, ее раздражало то, что познания Джонса в навигации значительно превосходили ее собственные. Он мог провести корабль куда угодно, настоящий мастер навигации, в то время как она могла лишь поддерживать курс корабля в соответствии с указаниями компаса. С другой стороны, когда дело доходило до благоприятного маневрирования, она могла намного быстрее привести корабль в нужную позицию, чем ее более медлительный спутник.

А то, что девушка не имела ни малейшего понятия о реальных возможностях корабля, делало ее более смелой и удачливой. Джонс заявлял, что она не может сделать того или другого, она же с криком возражала, что может, и делала. Джонс был предусмотрительным, она — импульсивной. Джонс следовал законам, она даже не подозревала об их существовании. Джонс был вторым и в этом качестве прекрасно вписывался в общую схему, она же была настоящим лидером и знала об этом.

Джонс тоже бесился от такой ситуации.

— Что ты за мужик, если служишь на корабле у своей девки? Что ты на это скажешь?

Эти насмешки приводили ее мужа в бешенство, и, как все мужья во все времена, он срывал свою злость на жене. Мэри воспринимала эта более или менее спокойно. Джонс был ей нужен не только в качестве супруга, но и как специалист, и она мирилась с его

нравом. Она признавалась себе, что все, что касалось «Белла Кристины», было просто удачей — сначала само взятие корабля, а потом и оказавшийся в трюме личный навигатор. Если бы не такая удача, где бы она сейчас была? Кого бы она еще захватила? Если бы Энн Бонни не была уверена, что боцман действительно муж Мэри, она бы обязательно предала ее тем или иным способом. Пусть боцман жалуется, сейчас он — ее счастливый билет. Опять же, именно по его настоянию они не отпускали команду, пока не взяли курс на Пуэрто–Принсипе, где они и встретились со старым галионом. А он стоил для нее и ее мужа не менее ста тысяч песо в золоте. Если бы не Джонс, она бы, конечно, упустила этот шанс. Да, думала она, боцман очень ценный человек, так что черт с ними, с его причудами.

У матросов было достаточно рома на целую неделю разгула, и Мэри знала, что во время этого пьянствования ей следует сойти один раз на берег, чтобы присоединиться к ним и выпить за тех, кто показал себя во время взятия галиона, за будущие успехи, за себя и за корабль, за то и за это, пока она не напьется, как самый последний из матросов. Она ушла, стараясь держаться ровно, и вернулась на корабль, чтобы провести ежедневную проверку до наступления ночи. Она думала, что нехорошо оставлять на борту так мало матросов. Любая банда мародеров может захватить всех людей и все, что есть на корабле. Пока «Черный дрозд» стоял на якоре, Мэри обычно проводила ночи стоя на вахте у себя на юте, внимательно прислушиваясь к каждому шепоту и шуму.

Капитан Мэри Рид была счастлива, когда первый матрос вернулся на борт. Его тошнило и рвало, и все, на что он годился, так это чтобы его бросили на тюфяк и дали пару дней отоспаться, пока он снова сможет приступить к своим обязанностям. Когда же половина матросов вернулись самостоятельно, она дала сигнал остальным, выстрелив один раз из пушки в знак того, что собирается отплывать.

Единственным развлечением Мэри Рид были кости и карты. Но, как бы ни любила она азартные игры, она не позволяла им мешать ее главным интересам — кораблю и его предназначению. Она поддерживала такую дисциплину, которая, если бы не ее агрессивное и несомненное лидерство, привела бы к мятежу. Беспечные, бессердечные и безжалостные пираты любили, чтобы пленные выполняли за них всю работу, в то время как они подгоняли бы несчастных своими саблями. Только капитан знал, сколько провизии может взять на борт корабль, и считал каждый лишний рот. Мэри отказалась брать пленных, кроме тех случаев, когда это было необходимо, чтобы уничтожить захваченный корабль, и только для того, чтобы высадить их на ближайшем берегу. И если члены команды временно использовали пленных на тяжелых работах, это было их личное дело, а те, кому не нравилось такое обращение, всегда могли прыгнуть за борт. Она также не позволяла напиваться на борту, она сократила обычную порцию рома до маленькой кружки на ночь. Правило устава, касающееся драк, было расширено, оно включало в себя все споры, которые могли привести к поножовщине. Мэри приказала, чтобы все споры решались в кулачном бою. Если же спорщики были слишком разгорячены, чтобы удовлетвориться простой дракой, их запирали по каютам, пока не находили удобную отмель, на которой можно выяснить отношения с помощью сабель.

Но пиратка вовсе не собиралась терять людей в драках. Когда она сама была простым матросом, ее заставили рыть могилу побежденному в такой драке, не представлявшей для нее интереса и в которой она не участвовала. Теперь она не видела смысла в продолжении этой традиции. Когда двое из ее матросов начинали вопить, что непременно убьют друг друга, то она приказывала им сойти на берег и разобраться там. Она не спрашивала о чем был спор, это ее не волновало. Ее волновало то, что оба матроса были ценными членами команды, и потеря любого из них была бы невосполнима. Назначив себя и одного из дозорных судьями, она сходила на берег вместе со спорщиками. В лодку они брали две лопаты с длинными ручками.

Во время короткого путешествия оба спорщика занимались тем, что проверяли запалы своих пистолетов и затачивали острия сабель. Обычно каждый был вооружен двумя пистолетами, саблей, наточенной, как лезвие бритвы, и легким двусторонним топором, висящим у пояса. В соответствии с установленным порядком, на берегу они вставали лицом друг к другу на расстоянии двадцати—двадцати пяти шагов и, по команде, сходясь, стреляли из своих пистолетов. Разряженное оружие отбрасывали в сторону. Когда же сражающиеся были друг напротив друга, они начинали биться тяжелыми клинками. Если же один из них ломался, его заменяли топором. И так они сражались до конца. Победитель, если он был в состоянии, возвращался на корабль, а побежденного оставляли гнить на солнце. Кто при этом проигрывал по–настоящему, так это дисциплина.

Два новых бойца предвкушали поединок и не обратили внимания на лопаты в лодке.

Однако, когда они добрались до берега и начали осматривать свое оружие, их резко отвлекли. Капитан выкрикнула приказ начать копать могилу для того, кто проиграет. Она стояла с пистолетами за поясом и со скрещенными руками. Ее приказ нельзя было не исполнить, хотя попытки и были. Каждый матрос уверял, что другой едва ли заслуживает чести быть похороненным.

— Да, я верю вам обоим. Но все равно копайте, черт вас побери. Копайте!

Солнце палило нещадно, а копание для пирата — тягостная работа. Оба матроса начали отбрасывать в сторону маленькие порции песка.

— Нет, ребята, полные лопаты. Эта яма должна быть широкой и глубокой. Может быть, вам обоим придется лежать в ней. Сделайте ее широкой и глубокой, почти до уровня воды. Разгоряченному трупу будет полезно остудиться в морской воде. Копайте!

Матросы взялись покрепче за свои инструменты и стали двигаться немного быстрее, вскоре по их телам уже бежал пот. Едва ли достигнув глубины в восемнадцать дюймов, они присели отдохнуть, надеясь, что пиратка сочтет эту глубину достаточной.

— Нет, ребята, — сказала Мэри, угадав их намерения. — Она должна быть глубиной примерно в сажень. Я сказала глубже!

Два фута! Тридцать дюймов! Три фута! Матросы уже были близки к намеченной цели. Но едва песок летел в сторону, как тут же сыпался обратно в яму. Эта работа показалась бы адом даже крестьянину, для пирата же она было просто невыносима. Два дуэлянта, ругаясь друг на друга, повернулись к капитану и вдруг начали жаловаться друг другу на то, что поступили на службу на такой корабль. Холодная вода, доходящая им уже до колен, остудила их пыл, и они отбросили лопаты и отказались и копать и драться.

Мэри Рид стояла, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, и громко смеялась. Два несостоявшихся бойца, униженные и раскаявшиеся, стояли в стороне от остальных и вытирали со лбов пот. Желания сражаться в них не осталось.

От Джонса Мэри Рид узнала новость, которая вызвала у нее беспокойство. Уилла Каннингэма узнали некоторые из его жертв, когда он преспокойно греб в лодке. Это был просто случай, и только, но такой случай мог возникнуть снова. На нее саму, даже если она переоденется в женское платье, могли указать как на ужасного капитана Рида, и ее ждала бы виселица. Даже приличествующее ее полу платье не защитило бы ее. На Карибских островах ходили сведения о том, что в море есть женщина, пиратка, более опасная, чем Морган, Миссон и Ля Бусс, более опасная, чем Черная Борода. Она и ее корабль «Черный дрозд» уже стали известными.

Для новичков в морском деле это звучало странно. Ну да, как же, женщина–пират! Они знавали мужчин такого типа, и их на этом не проведешь, только не их. Но рассказы не прекращались. На берег со шлюпок сходили моряки и рассказывали, как их корабли брал барк, известный под именем «Черный дрозд», и что у него на юте стоял человек, который отдавал приказы, поднеся ко рту сложенные рупором руки. Он мог быть женщиной, а мог быть и мужчиной. Возможно, были какие–то женские черты, лицо, не лишенное привлекательности, волосы спереди коротко острижены, а сзади собраны в хвостик. Да, возможно, это была и женщина.

— Эй, кончай трепаться, приятель!

Женщина–пират серьезно размышляла над опасностью быть узнанной и строила планы, как избежать этого. Членов команды узнавали редко. Обычный пират, умытый и одетый в чистую одежду, на берегу мог вполне сойти за честного моряка. Черты же командиров производили такое неизгладимое впечатление на их жертвы, что неоднократно людей вешали только по показаниям свидетеля, уверенного, что он узнал пирата. Мэри Рид приказала своим людям мазать лица сажей перед захватом любого судна, даже самого маленького. Небольшие банки ламповой сажи были поставлены в доступном для матросов месте, чтобы они могли с легкостью закрасить лицо и руки.

Теперь, по крайней мере, во время атаки она действительно была похожа на черного дрозда.

Когда Мэри Рид заявляла, что она никогда не будет болтаться на веревке, то она не просто хвастала. В Нью–Провиденс она видела повешенного и поклялась, что не умрет такой смертью. На борту «Черного дрозда» было только три человека, посвященных в ее планы на случай, если корабль потерпит поражение. Это были двое из ее команды — плотник и парусник и ее муж. Плотник просверлил вдоль киля на корме и на носу две дыры. Их заткнули затычками. В случае поражения затычки следовало выдернуть и затопить корабль. Парусник, в свою очередь, должен был провести пороховой шнур под ближайший проход. Обе меры должны будут предотвратить захват, а все матросы погибнут вместе со своим кораблем. Это избавит палача от работы.

Мэри не питала иллюзий относительно собственного героизма. Она боялась, что остатки ее женской нерешительности подведут ее в самый ответственный момент операции, что при виде возможной смерти своих людей она может отдать им приказ отступить и упустит шанс сразу погубить всех. Но это были только опасения. Каждый, кто знал ее, кто видел ее в действии, был уверен, что она скорее тысячу раз пойдет ко дну вместе со своим кораблем, чем унизит себя пленом. И все же, при захвате следующего судна, она, по какой–то женской прихоти, в пылу возбуждения, вдруг свистнула в боцманский свисток и дала сигнал к отступлению. А потом выбросила свисток и продолжила атаку.

На «Черном дрозде» говорили, что плотник только и делал, что вытачивал свистки для капитана. В любом случае, он изготовлял их значительно больше, чем требовалось любому другому мастеру.

Успехи Мэри Рид не уменьшали напряженности в отношениях между ней и боцманом Джонсом. Джонс был матросом среди матросов, хороший парень, когда находился в своем кругу, верный моряк и немного солдафон. В любой армии он был бы прекрасным капралом, но никчемным сержантом. Не он руководил людьми, которые вечно сражались, и его слабостью было то, что он не мог выполнять приказы того, кто, по его мнению, должен быть его подчиненным. В данном случае приказы капитана, жены.

Мэри, как прирожденный лидер, делала все, что могла, чтобы облегчить участь мужа. Она при любой возможности советовалась с ним, принимала его решения и сделала его навигатором, который руководил рулевыми и вахтенными офицерами. Но как только его нога ступала на шкафут, заботы жены только подрывали его авторитет. Боцман Джонс, несмотря на ранг навигатора, не мог отделаться от своего старого титула. Он знал, чего хочет, и мечтал о власти. В глубине души он лелеял надежду стать когда–нибудь капитаном «Черного дрозда». Но как только поднимали паруса, его мнение уже не имело никакого веса. Мэри возвышалась на капитанском мостике и, держа одну руку на штурвале, отдавала приказы, пока корабль не был взят. Это задевало Джонса, но с этим ничего нельзя было поделать. И, пока «Черный дрозд» устремлялся на свою жертву, муж надувшись сидел в своей каюте, вынашивая планы, как бы захватить командование на любимом корабле жены.

Джонс знал, лежа ночью рядом с ней, что нож ей в сердце раз и навсегда решил бы вопрос, кто же капитан. Подушка на лицо, кинжал между ребер й выбросить ее тело в окно каюты. Это можно сделать тихо, быстро и безлунной ночью. Он один имел доступ в каюту и мог бы объяснить, что она раскаялась в своей греховной жизни и совершила самоубийство. Матросам будет трудно проглотить эту пилюлю, но они привыкли воспринимать неожиданную и необычную смерть как часть своей повседневной жизни.

Слушая звуки канонады на палубе, крики матросов «Черного дрозда» и стоны раненых, он иногда надеялся, что один удачный выстрел сметет с капитанского мостика эту бабу. Потом были еще крики, команды, стоны, треск, когда два корабля столкнулись. А спустя короткое время дверь распахивалась, и, переводя дыхание, вваливалась с победным видом его возбужденная жена.

— Давай на палубу, Джонси, и проследи за всем в интересах семьи. Это корабль Вест–Индской компании. Он сидит в воде так низко, что едва слушается руля. Пробегись по нему и скажи мне, чего он стоит и следует ли нам потопить его или оставить. Живее же!

Временами Джонс мог выполнить порученное так, словно он сам захватил корабль. Он внимательно исследовал корабль, приказывал вынести на палубу все товары, устанавливал их стоимость и возвращался с отчетом к жене. Она выходила на палубу уже отдохнувшая и соглашалась или не соглашалась с его оценкой. Когда же на членах команды захваченного корабля оставалась какая–либо одежда, она поручала Джонсу одно дело. После того как весь груз переносили с корабля на корабль и судьба судна была решена, она удалялась в свою каюту, пока пленников раздевали догола.

Когда же корабль с раздетой командой делал разворот так, чтобы не шокировать ее видом такого количества обнаженных мужчин, она выходила на палубу, приказывала дать пару залпов вслед отступающей жертве, чтобы подстегнуть ее, а потом принималась руководить дележом добычи.

Настоящая моралистка!

III

Несмотря на попытки губернатора Вудса Роджерса и Британского Адмиралтейства поймать его, «Черный дрозд» оставался на свободе, а дурная слава о нем проникала во все более отдаленные уголки света, вселяя страх в сердца моряков и торговцев. Капитаны торговых судов, возвращающиеся с голой и голодной командой и единственным оставшимся парусом, рассказывали красочные истории, как они проплывали мимо мирного на первый взгляд острова и как были удивлены, когда из–за какого–то укромного залива вдруг выплывал барк и захватывал их раньше, чем они пальцем успели пошевелить. Уцелевшие говорили, что пираты были похожи на ненасытную орду. Они хватали свои трофеи с криками и проклятьями, и после них на корабле вообще ничего не оставалось.

Ища козла отпущения и пытаясь оправдаться, они говорили, что их захватила пиратка. Единственные улики, по которой ее могли узнать, — это измазанные сажей лица офицеров и ужасный красный флаг с черным стервятником, пирующим над человеческим черепом. Когда же жертвам намекали, что любой пират мог измазать свое лицо и сделать себе такой же флаг, те начинали описывать своего захватчика как женщину, одетую в полагающуюся ей одежду, чувственную и соблазнительную и увешанную драгоценностями. Совершенно фантастические словесные портреты женщины, у которой руки запачканы кровью сильнее, чем у любого мужчины, можно было слышать на постоялых дворах и в тавернах в Чарльстоне, на Ямайке, даже в Бостоне, Филадельфии и Нью–Йорке. Матросы разгуливали по улицам и рассказывали о своих встречах с женщиной–пиратом, выпрашивая выпивку, в то время как легковерные слушатели внимали их болтовне и благодарили бога за то, что они сами не моряки.

Многие из этих рассказов показались бы странными команде «Черного дрозда». Они бы пришли в сильное негодование, узнав о тех преступлениях, которые приписывали им, и хорошо побили бы рассказчика за очернение честного имени их капитана. Они и в самом деле были способны почти на любое преступление, однако фантазия рассказчиков была богаче их собственной.

Статьи договора, размноженные и развешанные по всему кораблю, были единственной законной силой. Любая попытка бегства безжалостно каралась, но единственным наказанием за все остальное было тридцать девять ударов плетью по голой спине. Это наказание применялось довольно часто, поскольку дележ добычи почти всегда вызывал ссоры среди матросов.

Кораблей Золотого флота им попадалось мало. Встретив одно из таких судов, пират мог благодарить бога за удачный день, хотя и дни, когда они довольствовались торговым или коммерческим судном, тоже не считались плохими. Груз не всегда было просто поделить. Например, обычным грузом торгового корабля, отправляющегося на Ямайку, была домашняя утварь, сухие товары, сельскохозяйственные принадлежности и обычные товары, посылаемые английскими коммерсантами через своих агентов в колонии. Все это было непросто поделить между сотней с лишним матросов. В прежние времена главарь пиратов, захватывающий такое судно, позволял своей банде взять с него все лучшее, а потом уничтожал и корабль, и его груз. Команда презирала тех, кто использовал моря для перевозки подобного мусора. Матросы Мэри Рид были склонны действовать таким же образом.

В самом деле, один из них рассказывал о том, как он плавал с другим капитаном, который после упорной битвы взял именно такой корабль. В ярости пираты выбросили все за борт, раздели команду, из каюты капитана вынесли все инструменты и отправили ободранный корабль восвояси. Рано утром они увидели парус, погнались за ним и, без особого труда захватив корабль, обнаружили, что это их вчерашняя жертва. Разозленные пираты погрузили раздетую команду в шлюпки и потопили судно. Это был урок всем капитаном: нельзя попадаться дважды за одно плавание.

Бристольская хозяйственная душа Мэри Рид страдала при мысли о такой потере, и она начала подумывать, как бы извлекать выгоду и из таких, явно бесполезных грузов. Она взвешивала вариант, чтобы отвозить такие товары в какое–нибудь место, где она могла бы хранить их, а потом продать. Но кто же будет торговать с пиратом? Существовали «торгаши», скупщики краденого товара, которые могли неплохо заплатить золотом за любой груз. Но вести дело с ними — значило поддерживать постоянную связь и делиться добычей. Это невозможно. Это бы обнаружило местонахождение «Черного дрозда», да к тому же уменьшило бы его активность. Мэри много думала над всем этим и решила, что место встречи, возможно в Пуэрто–Принсипе, будет лучшим тайником. Она могла бы оставить часть своей команды во главе захваченного корабля, приказать им направиться туда и разгрузить судно. Они могли бы потом уничтожить судно или, если его можно было бы продать, поставить на якорь до прихода возможного покупателя. Это был удачный план, но и он был связан с трудностями.

Кому, к примеру, она могла бы доверять? Ни Ситцевому Джеку Рэкхэму, ни, по той же причине, никакому другому мужчине из своей или другой команды. И даже в том случае, если у «Черного дрозда» появится покупатель, откуда он возьмется? В самом деле, кто захочет покупать у пиратов?

Весь план казался смешным. Она никому не могла доверять и не могла найти никого, кто бы мог доверять пирату.

«Черный дрозд» плыл к востоку от Пуэрто–Рико, когда показалась возможная жертва. Мэри приказала дать залп по носу корабля, который развернулся и практически остановился, когда пираты подошли к нему. Все матросы были на своих местах, все были готовы к нападению. Женщина–пират уже подвела свой корабль, чтобы напасть на незнакомца, когда ее нос, привыкший к запаху немытых пиратских тел, уловил еще более мерзкую вонь человеческих миазмов. Матрос, более искушенный в морских делах, чем его капитан, пояснил, что это корабль с рабами.

Мэри Рид приказала приготовить абордажные крюки и, когда отвратительный корабль был надежно укреплен, взошла на борт. Это действительно был корабль рабов. В его трюмах было сто двадцать негров, больных и смердящих. Мэри предпочла не ходить вниз и не смотреть на груз, а отправилась проверять капитанские каюты. Торговец имел разрешение на перевозку двухсот рабов, однако торговля шла плохо. У него также было достаточно бочонков рома, приличное количество золотых монет, немного черного дерева и других товаров. Как Мэри узнала от команды, рабы стоили по двадцать гиней за каждого, и их можно было продать в любом порту, не находящемся под властью Британии. Она понимала, что с неграми будут трудности, но ей не хотелось отпускать корабль. Ром и черное дерево перенесли на судно, капитана и помощников с корабля рабов перевели на «Черного дрозда», а матросов команды оставили на борту трофея. Мэри созвала офицеров, навигатора и двух боцманов и рассказала им о своих планах.

— Безумие бросать все это. Вот добыча, которая даст нам от четырех до двухсот гиней каждому, и у нас нет способа реализовать ее. Мой план таков. Мы отвезем этих черных в Малгуану или в иное место и отправим их на берег. В будущем мы будем поступать так со всеми нашими трофеями. Потом мы найдем способ, как продать их янки. Мы не можем общаться с Бостоном и Нью–Йорком, но зато у нас есть дешевый товар на продажу, и мы сможем иногда заработать пару честных пенни.

Боцман Джонс был невысокого мнения о плане, но его возражения пресекли молчаливо блеснувшие глаза жены. Два представителя от команды были готовы на все, что принесло бы больше рома и денег матросам.

Мэри продолжала:

— Мы можем брать корабли с красным деревом из Кампече или корабли с пряностями, везущие перец, специи и всякую всячину. Там, куда мы идем, будет Воровской базар, куда могут прийти и честные торговцы с деньгами или товарами и предложить сделку, которая будет выгодна нам обоим.

— Эй, капитан, да где ж найдется такой дурак, который будет торговать с пиратом, который сначала сделает дело, а потом заберет и всю выручку? Что скажете?

— Я знаю, тут есть свои сложности. Но у меня в голове созрел план. Это должно быть джентльменское соглашение, должен быть какой–то знак, который мы сможем узнать. Слово чести, что мы не причиним вреда кораблю, подавшему такой сигнал.

— Ага, — возразил Джонс, — и вся королевская гвардия через час будет около нас.

— Придержи язык, мистер Джонс. Я буду делать по–своему, пока мне не докажут, что я не права. В таком случае ты будешь капитаном «Черного дрозда». Да, но только капитаном, которому придется переступить через мой труп.

Другим же она сказала:

— Не обращайте на нас внимания. Это просто семейная ссора. Мне это помогает думать. Сейчас же пришлите мне парусника. — Потом Джонсу: — Он сделает для нас множество флажков. Каждому коммерсанту, следующему на встречу с нами, я выдам один из них. Он будет вывешивать его только тогда, когда будет заходить в наш порт, и мы тут же будем подходить к нему с честными намерениями. Если он будет действительно другом нам, тем лучше для него. В противном же случае мы вышвырнем его из наших вод. Решено.

Корабль рабов переправили в отдаленное местечко на острове Большой Кайкос, одном из юго–восточных Багамских островов. Земля здесь была малопригодна для пахоты, и скрывающиеся от правосудия и беглые рабы не селились здесь. Здесь не было ни постоялых дворов, ни таверн, а единственным, что давало средства к существованию, оставались кокосовые пальмы и море. Берег был сильно изрезан, но все это едва ли можно было назвать заливами или гаванями, хотя многие из них могли спрятать корабль от глаз случайно проходящих. Этих бухт было так много, что несколько захваченных кораблей могли спокойно разместиться вдоль побережья, и их не было бы видно со стороны открытого моря. Сам же длинный и узкий остров предоставлял возможности, которые трудно было бы найти где–либо еще. Там были заросли деревьев, настоящие оазисы, источники с водой, а также дюны, за которыми можно было спрятать краденые товары. Поселение было основано. Начало ему положил корабль с рабами, сами рабы в качестве рабочей силы, а также большое количество товаров в трюмах «Черного дрозда». Из парусины соорудили палатки, из древесины с корабля рабов построили дом, походные кухни и кладовую. Нескольких рабов поставили ловить рыбу и собирать моллюски. Остальные же под руководством белых людей отправились исследовать остров, стараясь разрешить вопрос питания.

Через неделю все рабы были расселены, было организовано что–то вроде правительства, и пиратка объявила о большом празднике. Он должен был быть недолгим, поскольку она вдохновилась идеей поселения и хотела, чтобы в нем было больше людей и всего остального. Оставив во главе негров десятерых хорошо вооруженных белых, она на «Черном дрозде» отправилась в новое плавание, надеясь захватить судно с большим запасом продовольствия. Перед отплытием она запретила белым связываться с женщинами–раба–ми и объявила, что собирается навестить несколько портов, еще открытых для флибустьеров, чтобы привезти женщин и торговцев, которые смогут открыть лавки на Большом Кайкосе. Десятерых оставшихся на берегу заверили, что их доля с любого набега останется за ними и им отдадут ее, как только корабль вернется.

Поселение, организованное пираткой, пережившее свои взлеты и падения, с самого начала было почти успешным. Имея опыт других корсаров, Мэри отбросила мечту стать адмиралом и иметь в своем подчинении другие корабли, восхваляющие или предающие ее. Встречаясь с другими флибустьерами, она предлагала им услуги своего порта, но не разглашала его местонахождение. Она говорила, что они могут переправить свои призы на остров Терке к югу от Кайкоса и там дожидаться ее появления. Это значило, что «Черный дрозд» всегда имел запас золота и пороха, рома и других товаров, в которых нуждались пираты, в обмен на свои трофеи. В своей каюте Мэри держала долю добычи, о которой не знала ее команда, свою и своего мужа. В кожаных сундуках хранилось более сотни тысяч гиней, не говоря о золотых и серебряных слитках и драгоценностях. Другие ящики и сундуки содержали богатые одежды, которые она хранила на те времена, когда пиратство уже перестанет быть доходным и она сможет спокойно поселиться на берегу.

Мысль об этом дне преследовала ее. Она все еще мечтала о тихом гнездышке вместе с боцманом Джонсом в местечке, далеком от борьбы и опасностей ее ремесла. Ей было неважно, где оно будет находиться, в Америке или на островах. Она была уверена, что это будет не в Англии, даже не в ее любимом Бристоле, поскольку с тех пор, как она приняла королевское помилование, а потом предала его величество, и Англия и Бристоль оказались закрыты для нее навсегда. Она много думала о Пуэрто–Принсипе или даже об острове Пиньос, как о местах, где она могла бы поселиться. Она не замечала, что поселение на Большом Кайкосе было результатом того же порыва, этой же жажды иметь свой дом. Ее мысли не уносили ее настолько далеко. Смешно было бы сказать, что она сознательно стремилась иметь дом и детей. Вполне возможно, что, став капитаном, она перестала видеть в себе женщину, то есть жену в платьях и оборках, оберегающую от опасностей выводок орущих ребятишек. Однако в ее подсознании оставалось много того, о чем не можем сказать ни мы, ни она сама. Мы знаем только, что, повинуясь женской природе, она стремилась к комфорту и уютному домашнему очагу. Сама Мэри не смогла бы признаться себе в этом.

Когда был захвачен пассажирский корабль, а таких было немного, поскольку они держались ближе к берегу, опасаясь корсаров, Мэри взяла перегрузку товаров полностью в свои руки. С шестью людьми в качестве охраны, двумя боцманами и четырьмя военными она осмотрела захваченный корабль. Товары, которые можно было использовать, перенесли на борт «Черного дрозда» и сложили на палубе. Сундуки и ящики отнесли прямо в каюту Мэри. Правило, на котором она настаивала и которое, как считали пираты, лишало их огромного удовольствия, было таковым: если на борту захваченного корабля плыли женщины, то пассажиров и команду не раздевали, даже матросов. Если же на ком–то была одежда, в которой нуждался кто–либо из пиратов, он должен был заменить ее на что–то другое.

Если на борту захваченного корабля находились женщины, на нем всегда оставляли достаточно провианта, чтобы хватило до ближайшего порта, принадлежащего их стране. Матросов не забирали, а только лишали оружия, пороха и пушек.

Когда же пассажирское судно отсылали восвояси, пиратка закрывалась в своей каюте, и никто, даже Джонс, не мог к ней войти. Она просматривала сундуки. Позднее она вызывала матросов, они выносили сундуки на палубу, и начинался раздел трофеев. В команде шли разговоры об этой странной процедуре, но, поскольку все казалось нетронутым, все сундуки были полны драгоценностями и золотыми монетами, самым ценным трофеем для пиратов, они воспринимали это как глупый каприз их главаря. Ну и пускай его! Иногда, когда опустошали приличный сундук, Мэри просила считать его частью ее доли. И тогда содержимое занимало свое место рядом с другими сундуками в ее каюте. И только Джонс, единственный, кому был доступ в капитанскую каюту, видел горы ящиков и недоумевал, что же там.

Бестолковому Джонсу не приходило в голову, что если там и наличествовали пустые сундуки, то им недолго быть таковыми.

Отношения между Джонсом и Мэри не улучшались. Нельзя с уверенностью сказать, что он ей надоел как муж, но она, бесспорно, стала воспринимать его как обузу. Он осмеливался не передавать ее приказы на палубу, но однажды, в тишине их каюты, он хитрыми и окольными путями попытался стать главным. Они оба питались вдвоем в своей каюте, а после того, как был захвачен корабль с рабами, Мэри всегда держала двух негритянских мальчиков, которые прислуживали ей. Джонс возмущался, что эти негры получали больше внимания, чем он. Эти протесты были вполне оправданны. Став хозяйкой собственного корабля, пиратка почувствовала вкус власти. У нее в подчинении оказалось более ста человек. Она была королевой в одежде короля. На огромном стуле во главе стола она сидела как глава своего собственного государства. А ее муж чувствовал, что это место должно бы принадлежать ему. Два негритенка были ее слугами, его же приказам подчинялись редко. Если же он хотел, чтобы ему положили еще еды, он должен был просить жену, которая, в свою очередь, посылала за ней мальчиков. Требования Джонса о собственном слуге оставались без внимания, а когда он становился чересчур требовательным, Мэри запрещала ему заходить в ее каюту, велев есть вместе с другими офицерами. Целыми днями он терпел это изгнание, живя в своей каюте, вынужденный подкупать матросов, чтобы они что–либо для него делали, хотя он считал, что на все это он имел законное право. Он ворчал и ругался, но всегда следил, чтобы его не услышала супруга. Много раз он пытался войти в ее каюту беспрепятственно, как законный муж, но каждый раз лишь затем, чтобы найти дверь в нее забаррикадированной. Униженный, он стучался и называл себя, однако его все равно не пускали. Это могло продолжаться много дней подряд.

А потом, в тот момент, когда злость против жены и своей участи достигала предела, дверь в его каюту открывалась, рука трясла его за плечо и вырывала из плена сна. Он спрашивал, кто это и что ему надо. Единственным ответом ему было слово его жены и капитана.

— Пошли! — говорила она, стоя босиком в длинной рубашке, бьющей ее по коленям. Джонс следовал за Мэри в ее каюту и на короткое время становился хозяином своей жены и спутником своей хозяйки.

IV

В пивных Бостона и Филадельфии рассказывали истории о жестокости женщины–пирата. Истории, настоянные на спирте рассказчиков, сдобренные оплаченным слушателями ромом. Рассказы о таких зверствах и бесчеловечных поступках, что люди поднимали вверх глаза, словно обращаясь к небесам, чтобы те сняли эту женщину с ее пьедестала. Зверств и в самом деле было много. Были и вторжения, и насилие, была жестокость, когда людей раздевали и отправляли обнаженными под жаркое тропическое солнце, когда забирали все, кроме жалких остатков еды и воды, когда жертвы доводили до такого жалкого положения, что они уже не могли повернуться к своим притеснителям и ударить их. Однако это не была бессмысленная жестокость. Только месть и возмездие.

К примеру, был француз, который, получив пробоину, тут же поднял белый флаг. Корабль сидел высоко в воде, и капитан Рид была уверена, что на нем не было ничего ценного. Оставшись на корабле, она отправила на него шлюпку с одним из своих офицеров. Шесть человек сидели на веслах и гребли в сторону судна сомнительной ценности, а Мэри наблюдала за ними с юта. Когда лодка была уже на полпути к призу, Мэри увидела легкий дымок, вырвавшийся из одной из пушек. Снаряд попал точно в центр длинной лодки, почти сразу же потопив ее. Мэри тотчас же приказала выстрелить настильным ударом с левого борта, приблизила свой корабль и подошла к правому борту француза. Она снова обстреляла его с левого борта, а затем приказала приготовить абордажные крюки. Выскочив на шкафут своего корабля, с саблей в руке, она повела своих людей через заграждения на палубу приза.

— Ты… французишка! Зачем ты обстреливаешь моих честных людей? — закричала она.

— Среди вас нет честных людей, — заявил по–английски капитан.

— Неужели? Если у нас не хватает чести, она с лихвой восполняется верностью и, кстати, возмездием. Я хочу сказать, что ты вдвойне заплатишь за каждого из моих людей. Лодка подберет уцелевших, а за каждого убитого ты отдашь двух живых из своих.

Капитан непристойно выругался.

— Троих, — поправилась Мэри. — Это не считая твоей головы. Я решу, что с тобой делать, позднее и сам стану твоим палачом. Но я буду справедлив и позволю тебе самому выбрать тех, кто отправится с тобой к праотцам. Выбирай, и поживее.

— Нет, мой дорогой пират, если ты убиваешь, то сам и выбирай.

Несколько секунд Мэри была в замешательстве. Она взглянула на побледневшие лица захваченной команды и приказала своим людям разоружить их и построить вдоль заграждений. Среди них не было ни одного, кто бы сомневался в том, что настал его смертный час.

— Хорошо, — медленно произнесла Мэри, — я буду убивать сам, и для меня будет наслаждением убить такого труса, как ты. — Взяв пистолет в одну руку, она

— выхватила саблю и воскликнула: — Защищайся, если ты мужчина!

Моряк выхватил свой тяжелый палаш, не пожелав ответить на вызов противника. Их клинки пересеклись, скользнув до самой рукоятки, отступили и столкнулись снова, сталь о сталь. Француз был хороший фехтовальщик, и, несомненно, более ловкий, чем его женственный противник. Однако недостаточно ловкий, чтобы разорвать ее рубашку. Они продолжали сражаться. Моряк сохранял равновесие, пиратка действовала по–своему. Один раз француз ранил ее в руку, но она не обратила на это внимания, продолжая бой. Он снова уколол ее, но не смог удержать свое преимущество. Он гибко отвел ее тяжелый клинок и, сделав большой выпад, был захвачен наклонным ударом. Этот удар распорол ему руку от плеча до запястья, и моряк потерял самообладание и начал борьбу за свою жизнь. Это было Мэри больше по вкусу, ее сабля снова опустилась, и из того места, где раньше было ухо, хлынула кровь. Француз схватил свой клинок обеими руками и начал рубить воздух, тщетно надеясь отрубить противнику голову. Ему это уже почти удалось, но клинок Мэри нанес удар первым, рассек его лоб, и он рухнул в лужу крови на палубе. Затем она отбросила саблю и, достав из–за пояса пистолет, прекратила его страдания, нанеся последний удар.

Раны женщины были невелики. Она позволила своему мужу перевязать их и отправилась осматривать корабль. Его груз оказался ценнее, чем она ожидала. Корабль француза занимался одним из полупиратских предприятий своего времени. Судно с законными бумагами и определенно честными намерениями, но главный офицер не брезговал нападениями на безоружных торговцев, если выпадала такая возможность.

Опрометчивое желание француза потопить шлюпку Мэри Рид вызвало в ней потребность отомстить. Если бы он показал свой настоящий флаг, знак пиратства, он мог бы уйти невредимым. Но непонятная прихоть атаковать безоружную шлюпку стоила ему самому жизни, а его команде — корабля. Команда отказалась назвать того, кто стрелял. Капитан Рид приказала перенести груз на свой корабль, раздеть команду и пересадить ее на малые лодки, позволив каждому взять только одну флягу с водой. Затем она приказала затопить судно.

Жестокость, если хотите. Зверство, нравится вам или нет. Но для Мэри и ее людей это было вполне оправданным возмездием.

V

Каждый трофей, взятый «Черным дроздом», означал прирост поселения на Большом Кайкосе. Один из членов команды предложил значительную сумму для открытия таверны, и команда проголосовала за то, чтобы дать ему бочонки и столы для открытия дела. Любопытно, что вкладчики должны были в качестве первого взноса дать ром тому человеку, который потом станет продавать им его же. Хозяин таверны снарядил небольшой призовой кеч и с одним матросом отправился на Эспаньолу и на Тортугу, чтобы набрать женщин для бара и девушек в таверну, а также приобрести то, что он не мог купить в магазинах поселения. Перед отплытием он поклялся не разглашать местонахождение стоянки.

Но новости о поселении неизбежно распространялись по близлежащим островам, привлекая дружественных корсаров, приходящих сюда со своим товаром. Через три месяца там был построен основательный дом для капитана и ее мужа, таверна, несколько домиков, занимаемых проститутками и шлюхами. Приехал одинокий еврей со своим скарбом, и на следующий вечер был готов начать свое дело. Приходили и другие. Некоторые богатели, некоторые оставались такими же, как и прежде, но все процветали в меру своих способностей.

Мэри Рид царила там, даже когда была в море. Ей нравился ее маленький дом на берегу, и она перенесла свои сундуки и начала жить, как владелица своего

собственного города, даже забыв дать ему имя. Было бы неправдой сказать, что ее любили все ее люди. Ею восхищались и боялись. Немногие мужчины соглашались служить женщине, но те, кто принимал лидерство Мэри, были вынуждены признать ее смелость и отвагу. Многие из тех, кого она называла своими матросами, мечтали о ней и ее постели. Никто из них не верил, что боцман Джонс — ее муж, и они не считали нужным считаться с его преимуществами. Они не считали их достаточной гарантией ее положения. Проще говоря, он был всего лишь супругом капитана, маленьким человеком, которого мог легко сменить более настойчивый любовник.

Боцман Джонс не изменился. Собственно, он был тем же человеком, которого Мэри встретила на «Ястребе». Изменения коснулись его спутницы. Ей нужен был человек, достойный ее. Она пробила себе дорогу наверх, ее боялись не меньше других разбойников ее времени, и на горизонте не было мужчины, достойного ее благосклонности. Боцман Джонс, который занимал второе после нее место по важности на борту «Черного дрозда», не смог подняться выше уровня, от которого он получил свое прозвище. Было ясно, если его жена в порыве щедрости и сострадания сделает его капитаном захваченного корабля, его все равно будут называть боцманом вместо капитана. И вполне вероятно, он так никогда и не станет хозяином. Мэри была одинокой женщиной. Несмотря на то что ее муж был частым гостем в доме на берегу, он проводил большинство ночей на своем посту на «Черном дрозде». Его звезда гасла. Звезда его жены только восходила, а он, несчастный, не мог подниматься вместе с ней.

Новый капитан пиратов теперь имел вес. Теперь ее везде сопровождали два негра, одетые в ливреи, взятые с какого–то захваченного судна. Сама же она одевалась в шелковые штаны, парчовый жилет и малиновую шелковую рубашку. Элегантная шляпа с огромным пером завершала ее туалет. На поясе был большой зеленый пояс, из–за которого торчали украшенные серебром пистолеты и кинжал с золоченой рукояткой. Это оружие служило больше украшением, поскольку теперь она в нем не нуждалась.

Мэри больше не притворялась, что она мужчина. Она была женщиной, которая предпочитает мужскую одежду, мужские манеры и мужскую жизнь, вместо той, для которой она была рождена. Иногда, радуясь высокому положению, которого она достигла, она позволяла своим мыслям вернуться в Бристоль. К той ночи, когда она обокрала пьяного матроса, забрала у него деньги и купила место на шняве «Кадоган». Что было бы с ней, думала она, если бы не этот случай? Мэри передергивало от этой мысли, и она начинала думать о другом. Лучше жить с глупым Джонсом, чем так, как раньше.

Она было довольна своей участью. Ее положение давало ей неоспоримые преимущества. Например, при взятии добычи был обычай, что все, что находится в капитанской каюте, за исключением сокровищ, переходит в каюту капитана пиратов. Многие шкиперы хранили в своих личных сундуках деликатесы, фрукты, джемы, сушеные фиги и финики, сыры и другие яства, способные усладить их вкус. Это все становилось долей пиратки, а «Черный дрозд» захватил много кораблей. Благосостояние Мэри, не беря в расчет долю ее мужа, теперь превышало четверть миллиона золотых песо, более ста тысяч гиней. Большая часть этого находилась на борту корабля, поскольку она поклялась, что ее добро пойдет ко дну вместе с ней, если ее схватят. Когда же придет время осесть, она возьмет его из своей каюты и положит в укромном местечке.

Довольна, но несчастна. Имея богатство, положение, власть, ей хотелось чего–то еще. Она не могла сказать, чего она так желала. Возможно, общения с людьми, такими же сильными, как она сама. Она хотела вращаться в других кругах, нежели те, что были на Большом Кайкосе и «Черном дрозде». Она мечтала о Лондоне и Париже и вздыхала. Она знала, что, несмотря на ее богатство, способное открыть любые запоры, двери этих столиц были закрыты для нее навсегда. Да и мысль о том, чтобы одеться, как ей полагается по рождению, пугала ее больше, чем запреты королей и канцлеров.

Одинокая женщина, удовлетворенная и неудовлетворенная одновременно. Она стала нервной и гневливой. Хотя пришел сезон дождей и ее люди были счастливы, что настали времена постоянных попоек, она неожиданно отдала приказ готовиться к выходу в море. Один из негров принес приказ в таверну, где ее люди бесполезно тратили время. Плотник поспешил к ней.

— Но, мастер, подводная часть «Черного дрозда» протекает. Его дно надо чистить и конопатить.

— А, ладно, пускай стоит. Забудьте о моем приказе и займитесь приведением корабля в порядок.

— Спасибо, мастер, спасибо. Это будет приятная новость для матросов.

Мэри отпустила его, почти по–королевски махнув рукой. Но еще прежде, чем она вернулась на свое место, она уже пожалела о том, что не велела ему продолжить килевание и приготовиться к отплытию. Жизнь на берегу за две недели опостылела ей, и она жаждала действий. За поселением был высокий холм, и она забралась на его вершину. До темноты оставалось три часа, и ей не хотелось видеть Джонса. С другой стороны, она не желала оставлять его на попечение портовых девиц. На ней все еще была ее нарядная одежда, когда, забыв про накрапывающий дождь, она продиралась сквозь заросли куманики на вершину. С минуту она стояла, всматриваясь в небо и надеясь на прояснение. Оно бы ускорило чистку «Черного дрозда» и возвращение к старому ремеслу. С места, на котором она стояла, был виден ее любимый корабль. Его киль был в песке, а тросовые талрепы на мачтах закреплены так, чтобы он кренился на левый борт. Даже в таком неустойчивом состоянии он был прекрасен, и Мэри Рид на мгновение забыла о своей жажде большей власти, более широкой жизни. Это была красота, которую она понимала, жизнь, о которой она мечтала сильнее, чем о чем–либо еще, жизнь, ради которой она отдала свою собственную.

А потом внезапно у западного края появился элегантный корабль. Он был крупнее и лучше, чем «Черный дрозд», но ни в коем случае не красивее. Он был меньше мили от берега, судно Вест–Индской компании, плавающее и торгующее среди островных колоний Великобритании. Английский корабль, богатый, хорошо оснащенный и вооруженный до зубов. Да, хорошая добыча, если бы нашлись люди, способные захватить эту гордую красотку. Мэри была рада, что «Черный дрозд» лежал на боку, иначе бы она не устояла против искушения атаковать судно. Успокоенная тихим вечерним воздухом, воплощение силы, но совершенно бессильная в этой укрытой от всех Багамской бухте, она смотрела, как корабль медленно показался полностью. До темноты осталось два часа. Но судно не может за такое короткое время уплыть далеко.

Мэри напряглась в ожидании действия. Она поспешила вниз с холма, ее прекрасный костюм рвался в кустах, но она помнила только, что она пират. Корсар без корабля, но все равно корсар.

Она остановилась около своего дома и позвала негров.

— Пришлите ко мне мистера Джонса, мистера Дуна и всех офицеров. Побыстрее, вы…

VI

Само поселение и то, что в нем происходило, было скрыто от посторонних глаз со стороны моря. Если бы дозорный с плывущего корабля и увидел бы ка–кое–то движение на острове, то это была бы только одинокая фигура на вершине холма. Уже через несколько минут ее не было видно. Как только она оказалась на берегу, она тотчас же приказала спустить к линии прибоя все лодки с «Черного дрозда», а всем матросам велела приготовить снаряжение и прекратить все попойки. Восемь лодок были отданы под командование офицеров или их помощников. Всех их она созвала, чтобы рассказать о своих планах. Двое запротестовали. Они сочли это безумием — атаковать такой корабль с открытых лодок. Их быстро заменили на людей, готовых подчиняться ее приказам.

Задолго до наступления темноты восемь лодок с пятьюдесятью пятью матросами и одной женщиной уже стояли, замаскировавшись, у восточного края маленькой гавани. Дозорный все еще видел британский корабль, плывущий вдоль линии отлива. Пиратам пришлось ждать наступления ночи, чтобы затем плыть только при свете огней судна. Было приказано атаковать сразу с разных сторон. Каждый матрос должен был карабкаться на судно, как сможет, и начинать биться, как только его нога коснется палубы. Сама же пиратка вместе с командой баркаса позаботится о тех, кто будет на юте.

— Мне это не нравится, капитан, атаковать корабль его величества, — возразил Джонс.

— А тебе мало что нравится в последнее время. Можешь оставаться и продолжать развлекаться с портовыми шлюхами. Ты мне в этом деле не нужен, — коротко сказала Мэри. — Отправляйся, мистер Джонс, и если ты по дороге встретишь кого–нибудь не совсем пьяного, пришли его вместо себя.

Джонс повернулся, собравшись уходить. А другой матрос тем временем спросил:

— Вы собираетесь взять этот корабль с моря, мастер? Под покровом ночи? Это сумасшедшая идея, мы все погибнем.

Мэри Рид посмотрела на матроса не без возмущения.

— Это глупая затея, я согласна. Она может означать конец всем нам. Ну и что с того? Этот корабль будет богатой добычей, и он мне нравится. Ну хорошо, офицеры, отчаливаем. Проследите, чтобы все лица были замазаны, и помните, полная тишина, пока мы не коснемся палубы. Вперед.

Восемь маленьких лодок оттолкнулись от берега и с обмотанными веслами двинулись вокруг мыса. Баркас Мэри шел впереди, и они первыми увидели огни корабля Вест–Индской компании меньше чем в миле от берега. Лодки одна за другой следовали к трофею, ни на дюйм не отставая друг от друга. Мэри требовала тишины, и ни один матрос не проронил ни звука, хотя сердце каждого колотилось с необыкновенной силой. У многих были плохие предчувствия. Это было судно, находящееся в подчинении у самого короля, и если оно будет захвачено пиратами, это станет известно всем Карибам, каждому военному кораблю его величества.

Ночь была темной, и капитан Рид приказала четырем лодкам подойти к правому борту британского судна, а четырем — к левому. Скоро пробьет четыре склянки, вся команда будет уже спать. Офицеры же, одиноко стоящие на посту, допьют свою последнюю кружку и будут готовы видеть сны о прекрасных девушках, оставленных где–то в Ливерпуле и Лондоне. Атака должна будет начаться, когда дозорный отобьет полный час.

— Четыре склянки, — - прокричал рулевой на корабле, — все спокойно.

Он четыре раза сильно ударил в корабельный колокол, и дозорный на носу ответил:

— Четыре склянки, все огни горят ярко.

Дозорные на мачтах и между палубами повторили

сигнал, но прежде, чем они закончили, весь корабль погрузился в кошмар оглушительных криков и воплей. Темные и почти бесшумные фигуры двигались по палубе. Рулевой почувствовал холодный металл мушкета у ребер и тихий голос приказал: «Отойди». Он тут же повиновался. Адъютант капитана рванулся вперед, выхватив свою шпагу, и был остановлен незнакомцем с пистолетами в руках. Он был одет в рваные и грязные шелковые шаровары, а его парчовый жилет и шелковая рубаха выглядели так, словно их обладатель только что прошел сквозь страшную бойню. Через плечо матроса он видел еще четыре фигуры, в то время как его офицеры открывали двери и тоже натыкались на людей с мушкетами в руках.

— Приведите сюда капитана корабля, — приказал хриплый голос.

Позади себя Мэри услышала выстрелы, которые звучали так, словно они шли с носа корабля, а затем снова наступила тишина. Раздался стук, словно закрыли все люки. Появился полуодетый капитан и с первого же взгляда оценил ситуацию. Он обхватил руками голову и требовательно спросил:

— Что это значит? Кто вы такие?

— Это значит, сэр, что ваш корабль захвачен. Ваши протесты вам не помогут. Судно находится в распоряжении моих людей, и будет лучше, если вы воспримете это спокойно.

— Потише, сэр. Будь я проклят, если вы не пираты. Причем английские пираты. А это английское судно.

— Да, я всегда мечтал о большом судне, теперь оно у меня есть. Что теперь, мастер?

Мэри Рид рассмеялась своим громким, долгим смехом и приказала одному из своих матросов найти корабельные кандалы.

— Они под палубой, сэр, а люки задраены.

— Очень хорошо, заберите оружие у этих людей. Ты, Грегори, посмотри, чтобы в каюте не осталось оружия. Мы используем ее на время под кладовую.

— Ваше имя, сэр! — прогремел капитан судна. — Ваше имя и название вашего корабля!

— Да, конечно, я назову вам их, только для того, чтобы сделать вас счастливым. Я сейчас не на корабле. Вам придется вынести унижение не только от того, что вы взяты в открытом море с малых лодок, но еще и признать, что вы захвачены женщиной–пира–том. Поистине необычная судьба для такого удачливого мастера, как вы.

И снова она от души рассмеялась.

Один из матросов разоружал офицеров и бросал оружие к ногам другого. А затем одного за другим их проводили на офицерский камбуз и приставляли к ним двойную охрану. После этого капитан пиратов только с одним вооруженным матросом отправилась на свой обычный осмотр. Она обнаружила, что корабль был взят только наполовину. В распоряжении ее людей находились офицеры и палубы, в то время как внизу было около двух сотен матросов. Они были вооружены и забаррикадировались, не желая сдаваться без боя.

— Не принимайте это близко к сердцу, — посоветовала она. — Ночь темная, и всякое может случиться.

На полубаке она обнаружила тех, кто находился на палубе во время атаки, проводимой ее людьми. Все они были уже без оружия и готовы к худшему.

— Ага, милое сборище трусов, — презрительно усмехнулась она. — Лучшие люди короля.

Одному из своих людей она приказала заключить в пустую каюту людей с полубака и приставить к ним охрану. Она расставила всех своих матросов таким образом, чтобы любая попытка к атаке с нижних палуб была вовремя предотвращена. Сама же отправилась в капитанскую каюту. Она быстро нашла все документы, корабельный устав, счета и все остальное. Корабль назывался «Королевский курьер» и шел из Плимута. Это был богатый трофей. Не самый большой среди тех, что брала Мэри, но один из тех, который внесет значительный вклад в ее поселение, если весь груз удастся удачно переправить на берег.

Проблему, с которой она столкнулась, нельзя было решить за одну минуту.

У нее в руках был громадный корабль. Она сделала ошибку. Будет трудно избавиться от корабля с такой большой командой. Убийство всей команды не входило в ее планы. Если их отправить на лодках — это будет означать, что они направятся к ближайшей земле. Перегрузив же все добро на шлюпки и отплыв на них, она оставит англичанам их корабль и даст им возможность понять, откуда была произведена атака. В любом случае она разоблачала свое рандеву. Она могла бы держать команду в трюмах несколько дней, доплыть до Испанских островов, спустить их ночыг на берег, а потом скрыться. Ветер бы ей помог.

Она могла бы также высадить их на необитаемом острове. На островах Терк они могли бы найти и воду и пропитание. Недостаточно, конечно, для сотни британцев, но строгие правила, принятые на британских кораблях, помогли бы им выжить.

Мэри Рид знала, что до тех пор, пока те были живы, пока хоть один матрос с британского корабля мог рассказать об их местонахождении, Адмиралтейство будет прочесывать моря, чтобы найти ее. Она раскрыла себя, а обстоятельства, при которых был взят корабль, запомнятся хорошо. Поэтому могущественные силы на службе его величества будут вести за ней безжалостную слежку.

— Это был глупый ход, — произнесла она, а затем решила выжать максимум из сложившейся ситуации.

Мэри прошла по палубе, а затем вернулась в каюту. Длинный стол, за которым раньше сидел капитан, теперь был завален корабельными документами. Читая их при свете фонаря, Мэри узнала, что на корабле было около четырнадцати пассажиров, все мужчины, а также тринадцать офицеров и двести десять человек, включая матросов. В каюте был прекрасный арсенал офицерских мушкетов и шпаг, а в капитанском сундуке было достаточно золотых монет, некоторые документы, полномочия для нескольких человек на назначение на должность помощников губернаторов, паспорта и другие бумаги. Мэри переправила золото, оружие и корабельную документацию на палубу. Спустили шлюпки и погрузили награбленное добро в три самые большие. Затем она вызвала на палубу офицеров и тех, кто был взят на полубаке, и проводила их в один из трюмов. Он был осторожно открыт, и на палубу выбросили несколько бомб с удушающими газами. Не встретив никакого сопротивления, Мэри приказала офицерам по одному спуститься по лестнице. Затем вниз спустились матросы и трюмы были заперты.

— Все хорошо, — бросила она.

— Не совсем, мастер, — прошептал человек у нее за спиной. — Среди голубей может оказаться один кот.

Выругавшись, она ответила:

— Приведите его сюда или заткните его рот раз и навсегда. Вы! Пошевеливайтесь! Нельзя терять ни минуты.

Матрос поспешил вверх по линям, держа в обеих руках пистолеты, и вскоре она увидела две спускающиеся фигуры. Ей привели пленника.

— Будет жалко открывать трюмы только ради одного человека. Может, хочешь присоединиться к нам, приятель? Это роскошная жизнь, как раз для неслабого человека. Может, ты как раз такой?

— Нет, мастер. Я в пиратстве не участвую.

— Э–э, может, мы возьмем тебя в качестве, скажем, гостя. Несомненно, твоя жизнь не имеет ценности ни для тебя, ни для твоего правительства. О, идея. Погодите минуточку. Вот план, достойный короля.

— Ты, — она обратилась к пленнику, — отведешь нас в пассажирский отсек или поплатишься головой.

Своим сопровождающим она сказала:

— Приведите их на палубу, в каком бы состоянии они ни были. Я буду в капитанской каюте.

Гости! Где–то в корабельных бумагах она прочитала имя. Где же оно? Ага, вот оно. Она прочла вслух:

— Благородный Эдвин Брэнгвин, сын бывшего лорд–губернатора, владельца земель в Каролине. Вступил на борт судна в Фалмуте и направляется в Чарльстон, Каролина. С почестями от Адмиралтейства поручается покровительству всех королевских генерал–губернаторов.

— Это для нас честь, — улыбнулась девица. — Это то, чего не хватает нашему поселению.

На палубе она увидела четырнадцать пассажиров. Некоторые были одеты, остальные были в ночных сорочках. Они стояли у заграждения левого борта.

— Мистер Брэнгвин, выйдите вперед.

В луче света от фонаря справа от нее появился бледный юноша лет двадцати. Едва одетый, в распахнутой у ворота рубашке, он представлял прекрасный образец молодого британца. На нем был ночной колпак и мягкие бархатные штаны, которые очень любят носить такие щеголи, когда их никто не видит. Он вышел вперед и тихим, почти безвольным голосом сказал:

— Это я. Что вы хотите от меня?

В его манерах не было ни жесткости, ни страха. Невооруженный, он не дрогнул перед лицом людей, известных как отчаянные головорезы. Капитан Рид приказала посветить ему в лицо. Оно было не лишено приятности, а решительная нижняя челюсть указывала на силу.

— Я решила взять вас заложником, в отличие от капитана этого корабля и остальных людей короля. Вы можете вернуться в свою каюту и собрать свои вещи, чтобы оставить корабль. Десяти минут вам хватит. Грегори, проводите его светлость.

Мэри развернулась на каблуках и вернулась в свою каюту. Там она взяла лист бумаги и перо и написала капитану, что она сделала с его пассажиром. Затем она приказала человеку, наблюдавшему за пассажирским отсеком, закрепить рулевое колесо корабля на курс с юга на юго–восток и пошла к лодкам. Она молилась о том, чтобы ветер отнес британский корабль подальше по курсу еще до восхода солнца, прежде чем запертым в трюмах удастся бежать. Своим матросам она велела налечь на весла. В два часа утра она последний раз увидела огни корабля Вест–Индской компании, а затем он скрылся в темноте.

Пираты достигли поселения на рассвете, и первым приказом Мэри было прекратить килевание, перебраться на «Черного дрозда» и сняться с якоря раньше, чем поднимется тревога. Заложнику отвели небольшую каюту и надели на ноги цепи, чтобы предотвратить попытки к бегству. Двух матросов оставили в качестве охраны, и в восемь утра «Черный дрозд» поднял якорь и взял курс на Тортугу. Когда Баттонс выбирала курс, ей пришло в голову, что не имело значения, куда направляется британский корабль, — на Ямайку, Сен–Китс или даже в Нью–Провиденс. Пройдет не меньше месяца, прежде чем судно попадет в один из этих портов. В записке, которую она оставила, недвусмысленно говорилось, что при первом же неблагоприятном признаке его честь Эдвин Брэнгвин будет лишен жизни. Она знала, что угроза только оттягивала последний момент. Никто в колониях не возьмет на себя смерть такого человека. Этот неизбежный приказ должен прийти из самого Адмиралтейства.

Возможно, она могла бы и избежать подобного исхода, но это полностью зависело от ее способности быстро решать и от личной храбрости.

VII

Благородный Эдвин Брэнгвин с легкостью воспринял свой арест. Он подшучивал над охранниками, когда те пришли, чтобы отвести его в каюту капитана.

— Всего лишь два мушкета? И только одна сабля? Лучше приставьте мне мушкеты к спине и взведите курки. — Он легко рассмеялся. — Я слышал, что ваш капитан — девица. Что же вы за мужики, если пошли на службу к шлюхе?

— Попридержи язык, сэр. Капитан приказала передавать ей все твои слова.

— Неужели? В таком случае передайте мадам мои комплименты и доложите, что его светлость просит к обеду подать вина. Что теперь, передадите?

— Да, каждое ваше слово.

— А еще скажите ей, господа, — прошептал Брэнгвин, — я не люблю, когда за столом мне связывают язык. Цивилизованный человек разговаривает, когда удовлетворяет свой аппетит. А также скажите ей, что она очень красивая девчонка. Хотя нет, я сам скажу об этом. А вы помалкивайте.

Матрос не ответил, а молча проводил молодого человека до двери. Он был одним из четверых, кто следил за сыном бывшего губернатора и знал, что лишится жизни, если что–нибудь случится с его пленником. Причем на его голову падет гнев не пиратки, а его товарищей. С этим человеком они снова могли получить королевское помилование, бросить пиратство и обосноваться где–нибудь, чтобы наслаждаться своим растущим благосостоянием. Большой Кайкос со временем мог стать раем для таких, как они, и каждый из них хотел бы сделать его своим постоянным домом.

В тот же вечер, когда заложника привели к Мэри Рид, она допросила его.

— Вы не боитесь того, что вас заставят замолчать?

— Нет, мисс. Для таких, как я, это сложно.

— И, — голос Мэри дрогнул, но в нем не было и следа смущения, — вы считаете, что я красивая девчонка?

— Да, только ваша красота, мадам, может заставить ваших головорезов подчиняться вам.

— И вы просите, чтобы к столу подали вино?

— Если вы не возражаете, мадам.

Мэри хлопнула в ладоши и приказала неграм внести несколько бутылок вина. Ей нравился этот молодой человек, нравились его манеры и отсутствие страха. Он низко поклонился, когда вошел в каюту, помог ей сесть, а теперь предупреждал каждое ее желание раньше, чем она сама осознавала его. Мэри немного смутилась и попыталась вспомнить, как вели себя за столом дамы, когда она была мальчиком на побегушках у француженки. Собрав вместе все, что она помнила из своего детства, и то, что ее острый глаз видел в пленнике, она произвела значительно лучшее впечатление, чем могла надеяться.

Когда обед закончился, она приказала принести еще одну бутылку вина. Тогда же она узнала, что, оказывается, это долг мужчины развлекать женщину, и ее радовало то, что ее пленник видит в ней женщину. Он налил ей вина и постоянно следил за тем, чтобы ее бокал не был пуст. Когда же дозорный пробил восемь склянок, то есть время для вечернего обхода, она с неохотой отпустила его в свою каюту. К тому же у нее кружилась голова, в чем она винила выпитое вино. Она должна быть сильной, это опасно. В будущем она позволит ему пить вино, сама же будет только слушать его милые разговоры.

Когда охранники увели пленника, она позвала не–гра–слугу и приказала отнести в каюту заключенного достаточно вина, а сама пошла на палубу.

Эффект от вина недолог. Мэри выпила не настолько много, чтобы чувствовать похмелье на следующее утро, однако когда она увидела досточтимого Эдвина, ее головокружение снова дало знать о себе. Она была вынуждена признаться себе самой, что она испытывала к молодому пленнику что–то большее, чем преходящий интерес.

Класс полуаристократов, из которого происходил сын губернатора, всегда казался Мэри Рид немного изнеженным и лишенным храбрости. Как у выходца из низшего класса, у нее были подозрения и неприязнь к этим немужественным людям. Это были не мужчины, скорее что–то хрупкое и невесомое, что оставляли в гостиной, когда мужчины уходили сражаться и любить. Одним словом, они были привилегированными, а она и такие, как она, — те, кто воевал и побеждал, настоящими.

Если бы его жена не была такой прямолинейной, вряд ли бы глуповатый Джонс когда–нибудь догадался о том, что она увлеклась пленником. Как у второго человека в команде, его каюта была рядом с каютой Мэри, и заложник занимал ту, которая могла принадлежать и боцману, и старшему рулевому. На третий день после ухода с Большого Кайкоса Джонса быстро выселили из его каюты, и он увидел, что туда поселили молодого аристократа. В тот же день его жена пригрозила ему, что запретит садиться за ее стол, потому что «такие манеры раздражают даже свинью». Разгневанный муж подумал о том, рассказать ли о ссоре всей команде или решить ее самостоятельно. Он выбрал последний вариант.

Следующей уступкой пиратки по отношению к пленнику было снятие всех запретов. Ему было разрешено приходить и уходить, когда он пожелает, даже сидеть в капитанском гамаке на палубе. Выбирал ли Джонс время или он просто использовал ту искру, которая разожгла костер, — трудно сказать. Однако неизбежная разборка произошла по поводу управления кораблем. Было четыре часа пополудни, время, когда команда получала свою обычную порцию рома. Мэри была на палубе и болтала с пленником. Судно штилевало, и дозорный сообщил, что на горизонте видна земля. Это была Тортуга, и при любом ветре они могли добраться до порта за несколько часов. Тортуга была чистилищем для всех пиратских сплетен, и капитан намеревалась послать на берег и узнать новости о корабле Вест–Индской компании.

Благородный Эдвин был заинтересован в новостях не меньше Мэри Рид или ее мужа, но совсем по другой причине.

— Если вы поднимете реи на брам–стеньге и возьмете рифы на кливере, «Черный дрозд» доберется до Тортуги даже в этот штиль, — сказал пленник первому офицеру.

— Что вы говорите, — язвительно проговорил Джонс. — Кто управляет «Черным дроздом»? Отвечайте, сэр.

Эдвин рассмеялся.

— Совершенно определенно, что управляете вы, но это совершенно не значит, что делаете это хорошо. Между прочим, я бы сказал, что «Черным дроздом» управляют плохо.

Это было больше, чем Джонс мог вынести, и он ударил пленника так, что тот потерял равновесие и едва не упал. Через мгновение они уже стояли друг против друга, и только вмешательство Мэри Рид предотвратило кровопролитие. Она бросилась между клинками спорщиков и выкрикнула правило, запрещающее драки на борту. Но эти двое не собирались сдаваться. Это был вопрос чести, который мог быть решен только в поединке. Мэри Рид указала на далекий берег, и мужчины согласились решить свой спор, когда Джонс будет свободен от вахты.

Матросы на палубе развеселились. Это будет достойное зрелище, и все собирались сойти на берег в два часа. Их симпатии были на стороне Джонса, но раздавались голоса против того, чтобы угрожать заложнику, единственному человеку, чья безопасность могла спасти их от гнева властей. На юте все до последнего человека были за Джонса, и только капитан хранила молчание. Ее склонности проявились, когда она отдала приказ поднять реи на брам–стеньге и взять рифы кливеров, как и предлагал пленник. Джонс отказывался, но его жена сказала, что сочла совет досточтимого Эдвина лучше его собственного.

— Он проходил обучение в королевских войсках. Ясно, что он знает больше. К тому же мне не нравится твоя идея сражаться с ним.

— Не девке решать такие вопросы, — коротко ответил Джонс.

— Девка или нет, а я капитан, и если ты произнесешь еще одно слово, я отправлю тебя в кладовую охладиться.

Мэри отправилась в свою каюту и велела привести к ней пленника.

— Мне не нравится, что вы будете биться с мистером Джонсом, — сказала она. Она пощупала его руку. — Она слишком слаба для такого оружия.

— Мадам, не бойтесь за исход. Или я убью его, или изобью, как скажете.

Мэри попросила его вытащить оружие и продемонстрировать ей свое умение. И не смогла сдержать улыбку, когда увидела, как он вынул из ножен свою похожую на иглу шпагу. Она взмахнула своей саблей перед его носом, а потом, больше из презрения к шпаге, чем к его владельцу, ударила ею по клинку и сломала его у самой рукоятки.

— Возьмите вот это. Это больше подходит мужчине. — Она протянула ему свою саблю и достала другую.

Эдвин Брэнгвин попытался справиться с тяжелым оружием так же, как со своей шпагой, но женщина с легкостью уколола его.

— Так не пойдет, — сказала она. — Мне придется отменить драку.

— Умоляю, мадам, не делайте этого, — взмолился он. — Я должен сражаться, даже если это сулит мне смерть. Этого требует честь.

— Ну конечно, честь. Этот Джонс выпотрошит из вас все кишки. Он жесткий человек, этот Джонс.

— Если бы он не был вашим мужем, мадам, я бы убил его там же, на палубе. В самом деле, если бы он не был мужем мадам, это был бы совсем другой разговор.

— Что вы имеете в виду, сэр?

Поклонившись, он приложил руку к сердцу:

— Я только хочу сказать, мадам, что впервые в жизни я встретил женщину, которую смог бы полюбить, женщину, которая была бы больше, чем просто жена, да, больше, чем хозяйка. Она бы была соратницей, такой, что не было бы необходимости в мужской дружбе. Это мое несчастье, что я нашел вас только для того, чтобы узнать, что вы уже замужем за другим. Но это мое счастье, что я могу устранить это препятствие. И я намерен сделать это.

Первый раз в жизни Мэри Рид покраснела. Она пристально посмотрела на молодого человека, не понимая, шутит он или нет.

— Боже мой, вы говорите серьезно? — Она почти дрожала.

— Мадам, это не повод для шуток. Я из рода воинов, и в Новом Свете, в Каролине, мы сражались бок о бок с женщинами. Это было необходимо. Рядом с такой женщиной, как вы, я мог бы открывать новые земли во славу его величества. — Он остановился и с улыбкой посмотрел ей в глаза. — Это не будет трудной задачей — сделать вас сначала вдовой, а потом невестой еще до захода солнца. Вы мне позволите?

Баттонс снова покраснела. Она опять не знала, как себя вести. В том, что касается сердечных дел, она привыкла получать то,< что она хотела, силой, если было необходимо. Но за ней никогда прежде не ухаживали. А, пусть этот мужчина убьет Джонса, если сможет.

— Идите к себе, сэр. Вы все еще мой пленник.

Чтобы спрятать смущение, Мэри склонилась над

столом с картами. Сын губернатора с минуту постоял около нее, а потом направился к двери. Потом он низко поклонился и скрылся в своей каюте. Как только он ушел, карты перестали занимать ее внимание. Надо было еще очень много сделать прежде, чем двое мужчин встретятся на так называемом поле чести. Было очевидно, что у ее новой любви было мало шансов. Матросы из команды даже не будут делать ставки на результат, поскольку все единодушно считали, что боцман Джонс выйдет победителем.

В полдень Мэри села обедать. Пленник сидел по правую руку от нее, а ее муж — по левую. Те, кто поддерживал заложника, выслали делегацию с просьбой отменить предстоящую схватку. Благородный Эдвин поднялся, требуя отозвать прошение. Его честь не терпела такого вмешательства в его личные дела. Таким образом, невзирая на то, какую ценность представлял он для своих захватчиков, дуэль должна была состояться.

— Это будет не дуэль, господа, — спокойно сказала Мэри Рид представителям группы.

— Спасибо, капитан, — и матросы удалились.

— Мадам, — возразил Брэнгвин, — я должен просить вас не беспокоиться. Я не позволю, чтобы меня поставили в смешное и унизительное положение. Лучше умереть на побережье Тортуги.

Джонс усмехнулся:

— Не сомневаюсь, что вы умрете, мой благородный лорд. Ваше желание исполнится, в два часа.

— Придержи язык, мистер Джонс, — сказала его жена. — Я принимаю решения, а ты им подчиняешься. Я сказала, дуэли не будет. И это конец.

Мэри принялась за еду, размышляя над тем, как она претворит свое решение в жизнь. Боцман Джонс, со ртом, полным еды, продолжал унижать сына губернатора.

— Мне кажется, благородный лорд очень хочет побить меня. Он сделает все, чтобы убрать меня со своего пути. А потом займет мое место и, ага, я скажу, мою постель и девку. Очень умный ход, но я этого не допущу. Не бойтесь, мой благородный лорд. Эта постель моя, и только моя. И пусть эта девка даже не смотрит с вожделением на твои шелковые штаны. Я всему этому положу конец, не бойтесь.

— Заберите свою тарелку куда–нибудь еще, мистер Джонс! Я не допущу подобных разговоров в моей каюте. Это моя постель, и кто будет в ней спать, будет это делать только с моего разрешения. Вон отсюда, сейчас же!

Боцман не мешкал. Он чувствовал себя хозяином положения и был уверен, что прежде, чем над Карибами зайдет солнце, с благородным лордом будет покончено.

— Я умоляю вас, мадам, не вмешиваться в это дело, — сказал молодой человек. — Я уверен, что выйду победителем, а если нет — смерть будет предпочтительней. Могу я покинуть вас, мадам? Мне бы хотелось подготовиться к предстоящей дуэли.

— Да, сэр.

Мэри слегка наклонила голову и улыбнулась ему. Она восхищалась его мужеством, его стремлением сражаться в драке, которая может закончиться ужасно. Такое мужество бншо достойно лучшей оболочки. Он подошел к ней, и она встала, когда он поднес к своим губам ее руку. Стул покачнулся и с грохотом упал, но они не слышали этого. Его губы отыскали ее, и какое–то мгновение они стояли, крепко держа друг друга. Женщина и мужчина, любящие и любимые.

— После этого я не могу проиграть, — просто сказал молодой человек. Поднеся ее руку к губам, он поцеловал ее и направился к двери. — Не волнуйтесь, дорогая, считайте дуэль выигранной.

Но Мэри волновалась, причем совсем не по–пиратски. Она почти час вышагивала по каюте, наполовину надеясь, наполовину молясь о том, чтобы подвернулся какой–нибудь приз, ради которого мужчины забудут о всех противоречиях. Но к берегу Тортуги вряд ли бы осмелился подойти какой–либо корабль, кроме такого же, как и они сами. В шесть пополудни она вышла на палубу собрать якорные крепления «Черного дрозда». Она увидела, как ее муж ругался и спорил со всеми, кто заходил в каюту днем. Матросы уговаривали его только ранить благородного лорда, а не убивать его совсем, но Джонс не желал отказывать себе в его крови.

— Мистер Джонс, — крикнула Мэри Рид. — Мистер

Джонс, сколько раз я предупреждала вас, чтобы вы не ругались с командой? Если вы так не любите команду, вы станете одним из них. Прекратите сейчас же.

Но Джонс продолжал отстаивать свои намерения. Благородный лорд, упорствовал он, был не более чем заложник, и было вполне возможно, что, как только они возьмут приз, он предаст их. Он действительно навигатор, но если ставить его слова превыше слов законного навигатора, что помешает ему привести «Черного дрозда» прямо в лапы Короны?

— Ответьте мне!

Матросы не могли ответить, не изменив своим тайным намерениям. К этому времени они уже были богатыми людьми, они имели все, ради чего они взялись за это дело, поскольку даже самый последний пират стал обладателем состояния в две тысячи фунтов. Они хотели всего лишь сойти на берег и наслаждаться жизнью, и их мучил страх, что они могут оказаться в петле прежде, чем достигнут желаемого. К тому же они обленились и растолстели.

— Я заколю его, как свинью, — утверждал Джонс. — Его кровь потечет по пескам Тортуги. Я мечтаю об этом.

С полуюта раздался пронзительный свист трубки капитана. Матросы поспешили на палубу узнать, в чем дело, и капитан Рид приказала первым же двоим привести к ней мистера Джонса. Последовала короткая перебранка и потасовка, а затем Джонса доставили к его жене.

— Мистер Джонс, я отдала вам приказ, а вы не подчинились. В статьях соглашения сказано, что вам причитается по заповедям Моисея, сорок минус один удар по голой спине. Вы поняли, мистер Джонс?

— Это законы для матросов. А я офицер палубы.

— Да, хорошая дисциплина, если матросы увидят, как бьют офицера, поэтому мне самой придется выпороть тебя, а у меня сейчас нет настроения. Отпустите его. Но, мистер Джонс, вам все равно придется понести наказание, и я решила посмотреть, что ты представляешь из себя с саблей в руках. Защищайся!

Последние слова Мэри выкрикнула, когда сабля уже была у нее в руке и она размахивала ею перед носом своего мужа. Ему совсем не улыбалась перспектива скрестить оружие со своей женой, но она была настойчива.

— Либо плети, парень, либо это. Выбор за тобой.

— Я не собираюсь драться с девкой, — ответил он, и команда, собравшаяся внизу, увидела, как капитан нанесла унизительный удар плоской стороной сабли по его голове.

Это подхлестнуло Джонса, и, выругавшись, он выступил против своей жены.

— Это урок, который я давно хотел преподнести тебе. — И они схватились во вполне пиратской манере.

Боцман пролил первую кровь, несильно ранив правую руку капитана, что только добавило злости ее атаке. Звон стали, тяжелое, порывистое дыхание и удары направо и налево, а также жестокость схватки говорили о том, что они выдохнутся очень скоро. И если один и будет иметь преимущество, была опасность того, что он не сможет его использовать.

— Я убью тебя, шлюха, и стану хозяином этого корабля. Я разделаю тебя, как селедку. О–оп!

Сабля женщины сверкнула, вверх, поперек и вперед, и с губ Джонса сорвалось последнее восклицание, в то время как разящая сталь проткнула его меж ребер. Он лежал, пригвожденный к палубе, и кровь вырывалась из его раны при каждом вздохе.

— Ты сам нарвался на это, Джонс. — Это было все, что она сказала ему, повернувшись на каблуках и уходя, чтобы обработать свою рану.

Уже на трапе она приказала, чтобы его тело, «когда он совсем умрет», было отнесено на берег и похоронено.

В восемь Мэри послала за сыном губернатора и сообщила, что дуэль не состоится.

— Но, мадам, я не могу принять ваше решение. Моя честь требует, чтобы я сражался с мистером Джонсом.

— В таком случае вам придется делать это с лопатой. Его как раз сейчас будут хоронить. Он не подчинился приказу и сам выбрал себе наказание. Он оказался твердым орешком и…

— Мадам, вы сделали это за меня. Это унизительно, чтобы женщина билась вместо кого–то. Я унижен.

— Нет, парень. Вы сказали, что любите меня, не так ли? Я тоже люблю вас, и я никогда не допустила бы, чтобы вы рисковали вашей жизнью против сабли Джонса. Вы джентльмен, вы сражаетесь по правилам, с честью, а Джонс не признает правил. Он сражается ради крови, и плохим бы я была капитаном, если бы позволила, чтобы мой пленник, нет, мой любимый был убит.

— Я уверен, что я бы победил его, — ответил он.

— Забудьте об этом. Разве вы не говорили, что женились бы на мне, если бы не он? Или мой слух подвел меня?

— Нет, моя дорогая, это не обман. На Тортуге есть церковь?

— Да, если она вам нужна. Но есть правило, что капитан корабля может любое место превратить в церковь. — Мэри рассмеялась. — Итак, могу ли я женить вас на себе? Я ведь капитан этого корабля. Наше венчание состоится здесь, и на нем будут присутствовать офицеры и все остальные. Ну так как, парень?

Через несколько часов бывший боцман был благополучно забыт. Невеста сказала, что она счастливейшая женщина, однако, когда садились ужинать, она по–прежнему сидела во главе стола, а ее заложник–муж — по правую руку от нее.

Счастливая пиратка!

I

Наверное, ни на земле, ни на море никогда еще не заключался подобный брачный союз, но его скрепила страстная любовь каждого из участников. Благородный Эдвин Брэнгвин с поразительной готовностью вступил в пиратскую жизнь. Его жена не настаивала на том, чтобы он плавал вместе с ней, но он сам это предложил. И если раньше пираты не слишком любили нападать на британские корабли, то теперь Брэнгвин настаивал на том, что для них это более законная добыча, чем суда других стран. Он же убеждал свою подругу не ограничиваться морскими столкновениями, но совершать набеги на маленькие, незащищенные колонии на Барбадосе и других островах.

— Нет, любимый, такие развлечения мне не по вкусу. Жирненькие корабли Вест–Индии — когда угодно, но никаких вылазок против наших соотечественников. Король тут же набросится на нас.

— Не вижу разницы. Мы все морские пираты, и наша добыча — золото любой нации.

Но Мэри оставалась непреклонной и напомнила ему, что, хотя он владел ее сердцем, она все–таки владела «Черным дроздом». Похоже, она поняла, почему ее муж так ненавидел королевскую власть. Багамы являлись ленным владением Каролины, и его отец, один из лордов–владельцев и бывший губернатор колонии, предложил своему сыну взять на себя губернаторство. Он отправил его в Англию, чтобы тот обрел необходимые навыки и опыт. И тот уже собирался занять свой пост, когда Адмиралтейство, уставшее от бесплодной борьбы с пиратством в обеих Индиях, послало туда Вудса Роджерса. Такими образом, острова перешли от лордов–собственников королевской власти и превратились в королевскую колонию.

Учитывая темное прошлое Вудса, Брэнгвины, отец и сын, считали, что их унизили — украв весьма ценную колонию. Молодой Брэнгвин приложил все усилия, чтобы нового губернатора сместили, но не добился успеха, и теперь он был просто счастлив хотя бы так помешать Роджерсу проводить свои реформы. Он стремился любой ценой посеять смуту в колониальном правлении, и только нежелание Мэри Рид совать шею в петлю не позволило ей уступить его просьбам.

Любовь полностью завладела пираткой; она делала для своего любимого все, что могла, даже сделала его штурманом, несмотря на недовольство команды. Благородный Эдвин был способен направить «Черного дрозда» по заданному курсу лучше, чем его жена, поэтому она больше не бросалась к штурвалу во время атаки; она могла спокойно доверить его супругу.

Семейная пара продолжала свои налеты, и слава пиратки стала такова, что скоро ей надо было всего лишь дать предупредительный выстрел и поднять свой флаг. Только оснащенные пушками корабли, вооруженные, чтобы преследовать пиратов, не пускались в бегство при виде ее наводящего ужас красно–черного флага. Она любила сражения, ей нравилось состязаться в уме и храбрости с мужчинами. На первом месте для нее всегда был корабль, а потом уже муж.

Команда по–разному относилась к тому, что она вышла замуж за заложника. Прошел всего месяц с тех пор, как корабль Вест–Индской компании был брошен на произвол судьбы, и даже на Тортуге еще ничего не знали об этом Команде «Черного дрозда» казалось, что матросы захваченного судна стыдились рассказать, как двести с лишним человек на хорошо вооруженном судне были захвачены пятьюдесятью пиратами на шлюпках, которыми командовала женщина. Все Адмиралтейство будет помирать со смеху, помирать от долгого, презрительного хохота, а для офицеров это кончится военным трибуналом. Многим придется заплатить за это, и гроза, конечно, падет и на голову непричастного к этой истории губернатора Вудса Роджерса.

Если Баттонс и изменилась после замужества с аристократом, то это выразилось только в особом натиске, с которым она шла в атаку. С момента первой схватки она поняла, что натиск и неожиданность — это ее главные козыри. Она не кружила вокруг добычи, высматривая слабые места, не парировала удары и не пыталась отыскать стратегическое преимущество. Как только вдали показывалась возможная добыча, рулевой поворачивал, а уже потом выкрикивал, что видит судно. Офицеры на палубе доставали подзорные трубы, и к тому моменту, когда они добирались до предстоящего поля боя, они уже знали о неприятеле все, что было можно. Все матросы стояли на своих местах, канониры ждали у заряженных пушек; мушкетеры на вантах были готовы стрелять по команде. Мэри Рид прекрасно знала, какой страх наводит на моряков ее флаг, но она не ослабляла бдительности; никогда нельзя сказать заранее, не является ли вражеский корабль просто приманкой, чтобы заставить ее остановиться, поэтому лучше было сразу уничтожить неприятеля.

Благородный Эдвин восхищался тем, как она готовилась и работала. Даже на борту судов королевского флота он не видел ничего подобного, говорил он. Она врывалась, словно пушечный выстрел, и ее атака оказывалась такой же разрушительной, как и залп ее пушек.

Мэри нравились похвалы мужа, и поэтому она удвоила свою энергию и старалась атаковать корабли больше своего собственного.

— Готов поклясться, что ты не колеблясь пойдешь в атаку на боевой королевский корабль с восемьюдесятью четырьмя пушками на борту, — смеялся Эдвин.

Но в команде поговаривали, что женщина–капитан переменилась. Говорили, что, запираясь в каюте, она переодевается для своего мужа в женское платье, и тот учит ее вести себя как леди. В чемоданах, которые так интересовали боцмана Джонса, оказался широкий выбор кружев, шелка и бархата, шелковых чулок и украшенных драгоценными камнями туфель и ботинок. Один из матросов, который зашел к ней в каюту ночью с докладом об огнях по правому борту, вернулся на свой пост и рассказал товарищам, что видел на борту какую–то незнакомую женщину.

— Разряженная, я такой и не видел раньше. И раскрашена, словно чертова шлюха, на голове парик и вся увешана драгоценностями.

— Она думает, что стала леди и слишком хороша для нас. Она пиратка, наш капитан, и я вам скажу, ничего хорошего не выйдет из того, что она связалась с аристократом.

Тут другой матрос вышел на палубу и объявил, что черт с ними, с огнями, и что «Черный дрозд» не свернет со своего курса, который лежит обратно на Большой Кайкос.

За время отсутствия «Черного дрозда» поселение еще выросло, и не только потому, что Мэри Рид отправляла туда захваченных рабов, но за счет отбросов общества, которые появляются везде, где чуют легкие деньги, которые с таким трудом добывают пираты. Они открыли лавки и притоны, игорные дома и прочие заведения, чтобы как можно скорее и с меньшими усилиями оставить пиратов без гроша. Единственная улица, в начале которой пиратка построила себе дом, уже была застроена разнообразными зданиями, от приличных, построенных из бревен с захваченных кораблей, до соломенных негритянских хижин. Кое–кто занимался и легальным бизнесом, но таких было мало.

Губернаторский сын расположился в доме жены й каждое утро в шелках и кружевах выходил на прогулку. Он не общался с пиратами; у них не было ничего общего с ним и его аристократическими манерами. Если он хотел выпить, то ему приходилось довольствоваться компанией жены или своих товарищей офицеров, которые по своему развитию не отличались от прочих пиратов. Благородный Эдвин чувствовал себя самым одиноким человеком во всем поселении и постоянно упрашивал жену снова выйти в море. Но она знала своих людей и никогда не забывала о том, что обязана им своим положением и что как только они перестанут доверять ей, так тут же сменят и найдут другого капитана на ее место.

Среди беглецов, которые заходили на Большой Кайкос в надежде найти здесь еще один Порт–Ройал или Нью–Провиденс, пристанище бандитов, оказался корабль, который принес важные новости. Он сообщил, что французы основали новый город на плантациях Луизианы и им нужны были товары и рабы, а этого добра у Мэри Рид было предостаточно. Она уже слышала о новой колонии, два захваченных корабля были приписаны к этому новому порту. Он назывался Новый Орлеан, существовал всего год, но там уже насчитывалось пять сотен жителей, считая рабов. Говорили, что это бурно растущая колония, которая меняет мех и шкуры на еду и инструменты. Кроме того, там добывали золото.

В поселении Мэри было слишком много рабов, и лишь часть из них действительно была занята грязной работой. Остальные же, а всего их было около трех сотен, представляли собой серьезную угрозу запасам продовольствия. Многих из них заставили обрабатывать землю и самих добывать себе пищу, другие же занимались охотой и рыбной ловлей. Но пираты с других островов с охотой приезжали в их поселение и меняли свой улов на ром и прочие предметы первой необходимости.

Пиратке не нужна была женская компания, хотя на острове были белые женщины, англичанки, испанки и француженки. Она одевалась, как и раньше, надевая женское платье только для мужа. И она должна была решить, как себя вести в отношении новой французской колонии. И она решила, что погрузит на «Черного дрозда» все, что сможет, отправится в Луизиану, а там начнет торговлю с французами; ее интересовало золото, меха ей были не нужны. А закончив торговлю, она снова займется пиратством.

Но ей так и не пришлось заняться честной торговлей. Однажды утром наблюдатель доложил, что к гавани направляется парусное судно. Пираты приготовились к атаке, но незнакомое судно направилось прямо к поселению и бросило якорь. Корабль был трехмачтовым и так высоко сидел в воде, что вряд ли представлял интерес для пиратов. К кораблю направилась шлюпка с берега, и Мэри, наблюдавшая из дома, увидела, как на рее поднялся ее собственный флаг, знак того, что это покупатель.

Корабль оказался американским, из Бостона, и его капитан прослышал, что на Большом Кайкосе товары дешевле купить за наличные. Это был грубоватый и добродушный парень, который совершенно не боялся, что пираты его обманут. Ему нужно пятьдесят рабов, сообщил он, а еще он не прочь взглянуть на товары. Он нашел то, что хотел, но пиратов злили его цены, так мало он предлагал. Десять фунтов за раба, в Сьерра–Леоне такие же цены, а если они не хотят, то пусть остаются при своем.

— Если у тебя столько золота, — высказалась Мэри, — то ты и сам можешь представлять для нас интерес, независимо от того, будешь ты что–то покупать или нет.

— Нет, друг, я к этому готов. У меня десять тысяч фунтов, но я их не выложу, пока не буду уверен в своей безопасности.

— Мои люди могут захватить твое судно вместе с деньгами, — продолжала пиратка, — и что тогда?

— Вы можете захватить мой корабль и убить меня, но не найдете золота. Я об этом позаботился.

— Готов побиться об заклад, что это так, — ответила Мэри Рид.

— Это так, — хихикнул янки. — Я зарыл деньги на острове в месте, которое знаю только я. Когда я договорюсь о цене, то возьму двоих ваших людей и шлюпку и вернусь с деньгами.

— Но откуда я знаю, что тебе можно доверять? Какая нам будет выгода, когда ты развернешься и удерешь, да еще и посмеешься над нами?

Янки вздернул подбородок.

— Я благородный человек, подобные проделки недостойны меня.

Так и было на самом деле. В конце концов сделка была заключена, он взял двоих пиратов на свой корабль и позволил еще шестерым следовать за ними на маленькой яхте, отвел их в небольшую бухту к северу от Кайкоса, а там показал место, где зарыто золото. Золота оказалось столько, сколько он и сказал, поэтому деньги забрали на яхту, забрали и двоих пиратов с американского корабля, и сделка была совершена.

За свои десять тысяч фунтов янки получил отличный стэнфордширский фаянс, лионские шелка, манчестерскую металлическую посуду и почти сотню здоровых рабов. Он сказал, что отправится в Филадельфию и Нью–Йорк и продаст, что сможет. И пираты и покупатель прекрасно знали, что при самом плохом обороте дел он получит пятикратную прибыль, а может, и больше.

С пиратами, которые были у него на борту, шкипер велел передать командиру пиратов, что он вернется осенью и надеется, что им удастся заключить еще одну выгодную сделку.

Поделив между пиратами десять тысяч фунтов, Мэри Рид стала советоваться с мужем по поводу Нового Орлеана. Она слышала о новой колонии и ее богатстве, но почти ничего не знала о местных портах, поэтому она прошлась по поселению, расспрашивая вновь прибывших. Большая часть информации была далека от истины, но все же у нее зародилась мысль, что выгоднее совершить набег на новый город, чем торговать с ним. Она слышала о Джоне Jloy и о том, как он обращался с богатыми, о том, как французы наполнили его сундуки золотом, но Мэри Рид усвоила и то, что в Луизиану попадает лишь малая толика золота. Англичане и голландцы стремились прибрать торговлю к рукам и заработать как можно больше для себя и для своей страны; было известно, что у них полно золотой монеты, и именно на них она и имела виды.

II

Занятая любовью и семейными проблемами, делами поселения и тысячей других важных дел, Мэри Рид так и не собралась в Новый Орлеан до наступления 1720 года. Ее нелегальные склады на Большом Кайкосе стали широко известны, и многие американские и колониальные купцы совершали там выгодные покупки. Еще двое пиратов использовали этот порт для распродажи и дележа добычи; это были Барт Роберте и Чарльз Вейн. Ситцевый Джек Рэкхэм навестил Мэри Рид, но она не предложила ему принять участие в ее бизнесе, потому что не доверяла.

Когда Мэри объявила о своем намерении ограбить новый порт в Луизиане и стала набирать желающих, то обнаружила, что из ее людей откликнулось только пятьдесят человек, а все остальные боялись опасностей и считали, что добыча окажется слишком ничтожной. Она и сама чувствовала, что риск велик, знала и кое–что другое, о чем предпочитала никому не рассказывать. Дурная слава Кайкоса уже широко распространилась, еще несколько мес и Вудс Роджерс узнает об этом месте и вышлет корабли, чтобы уничтожить его. Мэри казалось, что в такой колонии, как Луизиана, она вместе с мужем и еще несколькими доверенными лицами может найти гавань, бросить якорь и какое–то время отсиживаться там, наслаждаясь всеми удовольствиями жизни.

Благородный Эдвин все еще занимал второе место в ее помыслах, а на первом был «Черный дрозд». Для пиратов снова настала черная полоса, только Вейн, Рэкхэм и Роберте и немногие другие еще плавали. Капитан Йитс завязал и принял помилование, хотя и несколько запоздавшее, остальные доживали последние

дни. Да и ее дальнейшая судьба была покрыта мраком неизвестности, а она сейчас была слишком богата, чтобы рисковать. Если сложить ее долю, унаследованную долю Джонса и долю Эдвина, то у супругов на руках было почти четверть миллиона фунтов; на это можно было жить в роскоши.

В этом году Мэри Рид должно было исполниться девятнадцать, и она все еще оставалась самым молодым членом команды, если не считать двух мальчиков–рабов. Она плавала на свой страх и риск уже три года. Вначале такая жизнь вызывала у нее отвращение, но теперь она полюбила ее и не желала признаться, что конец пиратства уже близок. И дело не в том, что у купцов теперь стало меньше денег, и не в том, что торговых судов стало меньше. Порты вроде Нового Орлеана появлялись на всем американском побережье, британская корона основывала все больше новых колоний, разрастаясь все дальше вширь, для такого передвижения людей нужны были еда и товары, и корабли со всем необходимым являлись для пиратов самой лакомой добычей. Но Вудс Роджерс, в чьем округе Мэри Рид устроила свое логово, настроен решительно и собирался покончить с пиратами в водах своего района. Все суда, не занятые в торговле, от кечей до бригов, были вооружены и охотились за мародерами; небольшие суда, которые перевозили товар между островами, были хорошо вооружены и имели указания стрелять без предупреждения. Постепенно прославленные пираты были либо убиты, либо вынуждены уйти в другие воды. Бартоломью Роберте отплыл к Мадагаскару; Вейна скоро повесят в Порт–Ройале; Фрэнк Сприггс бесславно спасался по всем морям от преследования, а потом искал спасения на суше, в лесах, и до сих пор живет там отшельником. Другие ушли в Тихий океан или далеко на юг в Атлантический, но большинство оказалось на виселице.

Люди женщины–пиратки ощущали настоятельную потребность найти где–нибудь постоянное убежище. Не один раз вооруженные купцы сами нападали на них; дважды после такой атаки им приходилось отступать и бросать добычу.

Мэри знала, что пятидесяти человек ей не хватит, поэтому она решила остановиться на Тортуге и там, где набирал матросов Ситцевый Джек; но если ей не повезет в этих портах, то она пойдет на Пиньос и наберет там самых отъявленных бандитов. На Тортуге она набрала пятнадцать матросов, а в Пуэрто–Принсипе столкнулась с Ситцевым Джеком Рэкхэмом, который не собирался никуда двигаться с места, и большинство его людей находилось в таком же настроении; тем не менее ей удалось убедить пятерых его головорезов присоединиться к ее команде.

Ситцевый Джек смотрел именинником, и на это были причины. Его подруга родила ребенка, насчет отца которого были некоторые сомнения, но меньше чем через год она снова родила двойню. И достаточно было бросить на них один взгляд, чтобы сразу убедиться в том, что это достойные отпрыски своего папаши. Энн Бонни показала Мэри свое потомство, за которым теперь присматривала миссис Фулворт, и стыдливо призналась Мэри, что она ждет еще одного. Они с Ситцевым Джеком уже решили бросить пиратство и вернуться в Каролину, чтобы потребовать наследство Энн.

Другим поводом для хорошего настроения пирата было то, что он, наконец, отомстил капитану Дику Тернли, тоже пирату, который перешел на службу к королю и часто доносил Вудсу Роджерсу о местопребывании Рэкхэма. Два пирата встретились у Тортуги, и Рэкхэм потопил корабль Тернли, высадил его на берег и забрал себе уцелевших матросов из его команды.

Джек всегда был ленив, к тому же у него появились новые обязанности, как у главы семьи, поэтому теперь он находил пиратское ремесло чересчур опасным и рискованным и лишь ждал подходящего случая, чтобы все бросить.

Проникнувшись глубоким презрением к Рэкхэму, Мэри Рид, ее муж и семьдесят пять членов команды отплыли не на Пиньос, а прямо в Новый Орлеан. Она

решила напасть на порт с такой маленькой командой, хотя благородный Эдвин и возражал.

— Если тебе нужен богатый порт, детка, — говорил он, — то почему не выбрать испанский город или сам Нью–Провиденс, это даже еще лучше. Мне так приятно будет встретиться с этим мерзавцем, Вудсом Роджерсом, его честью, королевским губернатором. Я давно уже хочу поквитаться с этим выскочкой. А потом мы можем захватить Новый Орлеан.

— Нет, любимый. Вначале то, чего хочу я, а потом уже твои планы. — И Мэри указала курс рулевому и ушла в свою каюту.

В ее команде был один матрос, которого она нашла на Тортуге и который был в Новом Орлеане в этом году, и она позвала его в каюту, чтобы он рассказал ей о городе. Но от него она узнала только то, что в городе водились деньжата, и что население увеличилось с нескольких сотен до почти двух тысяч, почти в пять раз за прошлый год. Губернатором был некто Жан Батист ле Мойен, сеньор де Бьенвилль. Он извлек полезный урок из того, как Джон устроился на Миссисипи, и сумел получить немало хороших концессий от французской королевской власти. В город стекались деньги и товары, не менее трех кораблей в неделю прибывали в порт и привозили рабов и прочий ценный груз.

Уже был конец лета, когда «Черный дрозд» вошел в устье огромной реки Миссисипи. Он остановился в заливе с британским флагом на мачте, чтобы осмотреться. Общий вид местности не особенно располагал к себе. Маленькие островки, расположенные в дельте реки, были покрыты пышной, нетронутой растительностью, а побывавший в Новом Орлеане матрос рассказывал, что до нового поселения всего шесть или восемь лиг. Пиратке эта местность казалась ловушкой, и ей не хотелось совать шею в петлю, особенно во французскую. Мэри все еще казалось, что она сумеет избежать этой общей для всех пиратов участи, она все еще верила, что сумеет посмеяться над виселицей.

Рид поставила на носу двух матросов с лотами и медленно двинулась вперед. Мэри была так осторожна и так боялась западни, что велела всем оставаться на своих местах, но пока спрятать оружие. Ей понадобилось два с половиной дня, чтобы добраться до города, и когда она увидела его, то коротко и резко рассмеялась. Вряд ли стоило нападать на него.

Ей тут же нанес визит сеньор де Бьенвилль, которого интересовала цель ее поездки, а также груз и судовые документы.

— Я пришел торговать, милорд. Что вы продаете или меняете? — В глазах пиратки светился хитрый огонек.

— Значит, вы англичане! — произнес де Бьенвилль. — Кое–кто из ваших матросов смахивает на настоящих пиратов. Прошу вас, сэр, выпускать их на берег небольшими партиями. Мы не в состоянии принять много гостей сразу.

— Хорошо, мне и не надо много человек на берегу, — ответила пиратка. — Скажем, треть.

— Мерси, месье. Если у вас будет время, я буду счастлив показать вам наши лавки, — предложил губернатор.

— Меня бы вполне устроило сейчас, — ответила Мэри. — Я возьму с собой нескольких сопровождающих.

— А ваши бумаги? — Это было сказано чрезвычайно вежливо.

— Ах, да, бумаги. Пройдите сюда, милорд губернатор.

Мэри провела его в свою каюту, кликнув по дороге двоих своих самых крепких ребят, предложила де Бьенвиллю садиться и велела подать вина, а потом сама уселась за столом.

— Принесите мне, — приказала она здоровякам, — вон тот сундучок. Поставьте его на стол, осторожно.

Когда тяжелый сундучок оказался на столе, она отперла крышку и резко перевернула его. На стол хлынул поток золотых луидоров, они падали на пол, катились и звенели. Де Бьенвилль, человек богатый по рождению, никогда еще не видел столько золота сразу. Мэри Рид поклонилась и с улыбкой произнесла:

Да, милорд, я вижу, что мы с вами говорим на одном и том же языке. Это — то, что заменит любые бумаги таким людям, как мы с вами.

Глаза де Бьенвилля блеснули. Он забыл об обязательных документах, забыл о присущем ему чутье на опасность. Он мог так много продать владельцу этого корабля неизвестного происхождения, который привез золото его страны.

— Если месье пожелает воспользоваться моей шлюпкой, мы можем немедленно приступить к делу.

Пиратка позвала с собой мужа и двоих самых приличных на вид мушкетеров. Велев матросам ждать ее на корабле, она переоделась в самый лучший костюм. Потом она спустилась в лодку де Бьенвилля и отправилась в город.

Мэри увидела, что это поселение расположено удачнее, чем ее деревня на Большом Кайкосе, и в нем много добротных домов, а склады гораздо больше, чем это требуется небольшому городу. На набережной на западной стороне реки стояли столы в тени пальм. Там пиратка уселась, и городские торговцы, почти все такие же устрашающие на вид, как и ее свита, принесли ей товары, в основном меха и пресноводный жемчуг. Мэри много расспрашивала торговцев прежде, чем отпустить их, и обратила внимание, что де Бьенвилль, говоря о ней купцам, начинал с того, что «у капитана полно луидоров». С трудом объясняясь по–французски, она сообщила купцам, что она католичка и что ей нужны хорошие товары, которые можно выгодно продать в Англии и колониях. Они уверили ее, что у них самые выгодные цены, и она попросила ночь на раздумье. Такому богатому покупателю они ни в чем не могли отказать; пусть думает столько ночей, сколько пожелает.

— Я хотела бы осмотреть ваш город, милорд губернатор. У меня тоже есть поселение, но не такое большое, как ваше. Мое расположено на Багамах, где милорд Вудс Роджерс пытается изображать из себя губернатора.

— Конечно, месье, мы будем счастливы показать вам Новый Орлеан.

В городе было несколько таверн, банк, лавки, базары, склады и вездесущие шлюхи.

— Моим матросам здесь понравится. Сегодня вечером я разрешу сойти на берег двадцати ребятам. Они немного грубоваты на вид, но в основном они просто слишком шумные. Не обращайте на них внимания, когда они будут развлекаться, милорд.

— Да у нас своих таких полно, — значительно ответил де Бьенвилль. — Я не боюсь, наша городская стража сумеет справиться даже с самыми буйными.

Мэри Рид внимательно рассмотрела все интересные и представлявшие наибольшую ценность места в городе, расположение банка, лучшие базары и лавки. У нее уже начал появляться план спустить на берег столько матросов, сколько ей позволят, и по условленному сигналу атаки пушки «Черного дрозда» мгновенно положат конец любому сопротивлению. Она набрала матросов среди испанцев и португальцев, потому что надеялась, что их ненависть ко всему французскому сделает их весьма агрессивными. Она решила захватить пару богатых базаров, банк и рабовладельческий рынок. Больше в городе не было ничего ценного для пиратов, не считая нескольких складов с мехами.

На борту «Черного дрозда» Мэри изложила свой план, указала различные объекты нападения, объяснила, откуда должны начинать атаку матросы на берегу и где им надо дожидаться лодок с корабля, которые отвезут их обратно.

До наступления темноты два человека подгребли к «Черному дрозду» и поднялись на палубу. Они спросили капитана и, когда их провели в ее каюту, сообщили Мэри Рид, что их прислал сеньор де Бьенвилль и что он послал их сказать, что все ограничения на количество матросов, которые могут сойти на берег, сняты.

— Мы пришли к выводу, — сказал один из них, — что сможем принять всю команду. На самом деле, мы бы очень этого хотели; мы хотели бы принять наших друзей так, как они заслуживают. Вы, сэр, наш первый английский покупатель. Месье ле Мойен убедил нас отбросить все сомнения и приветствовать наших английских друзей. А вас губернатор приглашает на ужин в «Веселую красотку».

Говорящий поклонился и отступил на шаг. В этот момент Эдвин, и Мэри Рид должна быть очень благодарна своему мужу за это, выступил вперед и предложил, чтобы почетный прием был перенесен на следующий вечер, по крайней мере, вечеринка с капитаном. Сегодня в город сойдут почти все матросы, но многие из них вынуждены будут остаться на корабле, потому что они могут понадобиться.

Посланные удалились, сообщив, что за местными торговцами посланы гонцы и что многие смогут задержаться здесь всего на один вечер, после чего им придется вернуться на свои плантации и к своим лесам на рассвете, но раз уж нельзя принять капитана как следует, то они постараются, чтобы команда ни в чем не знала отказа. Уже у поручней, перед тем как спуститься в шлюпку, они привели последний и самый убедительный, с их точки зрения, аргумент:

— Будет много французских девушек, а мы знаем, что английские моряки их очень ценят.

— Смотри–ка, девочка, — произнес Эдвин, когда посланные покинули корабль, — что, по–твоему, значит это приглашение?

— Ничего, любимый, просто французы увидели, как блестит наше золото. Они из кожи вон лезут, чтобы угодить нам.

— Ты права, девочка. Они увидели, как блестит наше золото, и я прошу тебя, будь настороже. Я останусь на корабле. Я чую подвох.

— Брось! Чем нам может угрожать кучка несчастных французов? Но если ты останешься на борту, то и я останусь.

Число покидающих корабль матросов было увеличено до сорока, и им были даны те же инструкции. Они должны были собраться в одной точке наверху города и по сигналу броситься в атаку на Новый Орлеан. Позже подойдут шлюпки и заберут их обратно на «Черного дрозда».

Стемнело, и отобранные для нападения на суше люди расселись по шлюпкам и отправились на берег. Там их приветствовали жители, высоко поднимавшие факелы, чтобы осветить им дорогу. Мэри и Эдвин наблюдали за происходящим и ничуть не удивились, когда не заметили на берегу губернатора; вряд ли в его обязанности входило встречать матросов. Они узнали тех посланных, которые приходили утром, и других известных в городе людей.

Когда пробило две склянки, то есть девять вечера, одна из пушек по правому борту «Черного дрозда» выпалила по городу. Это был сигнал, ни одно здание в городе не пострадало, и с капитанского мостика ей было видно, как ее люди выскакивают из таверн. Но, похоже, не одна она подала сигнал. Впереди раздался крик, жуткий крик человека, которого зарезали прежде, чем он успел оказать сопротивление.

Раздался вопль:

— Спускай сходни!

Мэри велела свистать всех наверх. Слишком много людей толпилось на борту, и схватка была слишком короткой, значит, в ней участвовало много людей. Выхватив саблю и приказав мужу и рулевому следовать за ней, Мэри бросилась на палубу и вступила в бой. Ее клинок разил направо и налево, рубя головы неприятелей. В смутном свете корабельных фонарей трудно было отличить друзей от врагов.

— Канониры по левому борту, по местам! Заряжай и пали куда попало!

Полдюжины матросов отделилось и бросилось к пушкам выполнить приказ капитана. Через мгновение Мэри услышала канонаду, грохот залпов, которые немногие из оставшихся у нее канониров выпустили по городу. Но ее сабля не знала устали; она расчищала себе дорогу, разя всех на своем пути, не разбирая, друг это или враг, раз он оказался перед ней. Рядом она услышала знакомый голос:

— Неплохая работа, детка. Еще одна атака, и мы сбросим их в грязную воду.

— Вперед! — завизжала она. И первая подала пример.

Кто–то из французских поселенцев уже слышал о пиратке и закричал своим товарищам:

— Женщина! Пиратка!

Этого было достаточно, и они поспешно стали прыгать через поручни в Миссисипи. Крик был повторен на берегу, и пушка на набережной начала беспорядочную пальбу по «Черному дрозду».

— Поднять якорь, — скомандовала Мэри Рид и бросилась наверх, чтобы поднять единственный якорь, который удерживал «Черного дрозда» на месте.

Кабестан заскрипел, и через минуту корабль дрейфовал по течению. Без лоцмана она тут же села на мель, даже десяти минут не прошло. Но корабль уже обогнул излучину, схватка кончилась, «Черный дрозд» оказался вне досягаемости выстрелов. Принесли еще лампы и сбросили за борт мертвых, своих и неприятеля. Перекличка экипажа показала, что из сорока матросов, оставшихся на борту, двадцать погибло, а восемь были так тяжело ранены, что не могли драться. Мэри Рид решила, что возможная добыча не стоит того, чтобы продолжать драку, поэтому она уселась на капитанском мостике в ожидании рассвета.

Охватившую ее ярость трудно описать словами. Она винила себя, что привела людей в такое опасное место, что решила атаковать город, не разузнав, что за люди в нем живут; но она так и не поняла, что же произошло. Пиратов не обманули, и они не приплыли в воровской притон под маской добропорядочного города. Они просто стали жертвами банды грабителей, которые использовали запланированную церемонию встречи и празднования как прикрытие для нападения на богатых купцов. Они призывали на подмогу людей сомнительной репутации, один из них и узнал пиратку и некоторых ее людей. Известие о празднестве собрало в городе более ста человек, которые были немногим лучше пиратов, и они собирались накормить пиратов тем блюдом, которым те привыкли потчевать сами.

Де Бьенвилль, почтенный человек, не участвовал в этом набеге; его срочно отозвал на плантации человек, который был в сговоре с бандой. Но даже если бы

Мэри знала об этом, это не ослабило бы ее жажды мести.

«Черный дрозд» сидел на грязной отмели, и с капитанского мостика казалось, что кораблю не сойти с этого места, пока он не сгниет. Приказав матросу бросить линь, Мэри сама обследовала отмель и обнаружила, что корабль легко столкнуть обратно на глубокое место. Это заняло почти час, и ее гнев только возрастал с каждой минутой.

Когда рассвело, Мэри принялась вглядываться в смутную дымку в поисках матросов, которые остались на берегу. Никого не было видно, и она уже собралась отправить на их поиски шлюпку, когда Эдвин показал ей человека на берегу, который размахивал руками, чтобы привлечь их внимание. За ним выслали шлюпку. Это был один из людей Ситцевого Джека Рэкхэма, и он поведал им грустную историю.

Все сорок человек, которые остались на берегу, были либо убиты, либо взяты в плен, все, кроме него. Они выполнили приказ и по сигналу прямиком направились к банку и сломали двери; но если там когда–то и было золото, то его вывезли. Тогда они отправились на базар, который им велели разграбить, но и он оказался пуст. А когда люди дошли до «Веселой красотки», то оттуда вывалилась толпа охотников. Их было более ста пятидесяти человек, и они перерезали всех матросов, словно тростник рубили. Только ему каким–то чудом удалось ускользнуть. Этот ад продолжался полчаса, он и представить себе не мог, что такое бывает.

Благородный Эдвин отправил матроса спать, дав ему вначале добрый стаканчик чистого рома. Он сообщил жене, что на борту осталось примерно двадцать человек; вряд ли они сумеют отбить целенаправленную атаку. Но Мэри его не слушала.

Пиратка предвидела, что когда–нибудь она проиграет; она слишком часто играла, чтобы понимать, что не может выигрывать каждый раз, когда швыряет кости. Но поражение от банды голодранцев–французов, грязных воришек, которые были слишком трусливы, чтобы открыто заниматься пиратством, которые сидели и поджидали жертву, а потом нападали на нее под покровом тьмы, это уж слишком. У нее не было иллюзий относительно своих собственных поступков; она сама грабила, и так же поступали и ее люди, но они нарушали закон отважно и открыто. Они сражались, не прятали оружие и сразу давали понять жертве, что ее ждет.

Мэри легла в дрейф к югу от нового города и принялась реорганизовывать свои силы. Вначале она хотела разграбить поселение и забрать все, что представляет ценность для нее и команды. Но сейчас она жаждала отомстить за бесцельную гибель своих людей; кроме грабежа будут еще убийства и изнасилования. Она сожжет город.

Эдвину она сказала:

— Они перевезли золото из банка ради безопасности. Теперь они отбили нашу атаку и вернут его обратно. Ты меня понимаешь?

Благородный Эдвин понимал. И он принялся подсчитывать силы изрядно потрепанной команды корабля. Двадцать боеспособных матросов! Двадцать матросов против пяти сотен жителей. Это невозможно. Даже если действовать с ошеломляющей неожиданностью. Но если его жена хочет, то она все равно так и сделает.

Мэри отвела «Черного дрозда» на глубину и спрятала в полумиле от поселения. Оставив корабль под командованием мужа и взяв с собой пятнадцать человек, она высадилась на грязный берег. Там она повела свой маленький отряд в обход города, и до рассвета они оказались на его северной окраине. Пиратка хорошо знала своих людей, и прежде, чем послать их грабить поселение, она раздала им тройную порцию рома.

— Сорок отличных моряков и добрых товарищей погибли от рук этих поганых французов. Вначале мы пробьемся к банку, захватим золото, а потом вернемся на судно. Убивать любого, кто осмелится мешать нашим замыслам. Убивать всех, кто окажется в пределах досягаемости ваших клинков. Вперед за Черным Питером.

Пираты бурей набросились на город, в котором уже погасли все огни. Лишь немногие жители еще бодрствовали, охотники вернулись в леса. Те, кто не спал, в основном сидели в «Веселой красотке». Люди пиратки рубили всех, кто попадался им на пути. Но они обнаружили, что банк был все еще пуст, как и большинство базаров. Только таверны были открыты.

Упрямая Мэри сказала своим людям:

— Мы не можем потратить всю ночь, выясняя, куда они запрятали золото. Сам черт не поймет, что на уме у француза, когда тот берется за кошелек, поэтому мы направимся в поселок рабов и вытащим оттуда всех негров. Это будет им уроком.

В это время в Новом Орлеане было более двухсот негров, и три четверти этого количества, мужчин, женщин и детей, вытащили из хижин и погнали впереди. Французы пытались оказать сопротивление, но боялись стрелять, чтобы не попасть в своих рабов. Как только кто–нибудь появлялся на глаза флибустьерам, на него набрасывались, разоружали и заставляли нести награбленное. Пираты гнали их вдоль берега, пока не добрались до того места, где на якоре стоял «Черный дрозд». Белых загнали на судно, а черных оставили на берегу под охраной.

Когда наступил рассвет, Мэри Рид спустилась на берег рассмотреть своих пленных. Потом она велела вывести на палубу белых пленных, десять мужчин и шесть женщин. Женщины, кроме одной, оказались проститутками, и их тут же использовали по назначению. Единственная честная женщина оказалась женой одного из захваченных мужчин, немца, который производил впечатление состоятельного человека. Пиратка коротко изложила ему свои требования.

Она пришла за золотом, и она его получит. Чертовы французы запрятали его в лесу, а у нее нет времени искать его. Она продаст им захваченных рабов по десять луидоров за голову, белых по сто луидоров, и торговлю можно начинать прямо сейчас. Муж должен был отправиться на берег для переговоров, и Мэри была уверена, что ради своей фрау он постарается.

— Но, майн герр, — воскликнул тот. — Клянусь, что в городе нет столько денег.

— Ты слышал мои условия. Отправляйся и перескажи их губернатору, и скажи, что я тороплюсь. За каждый потраченный зря день я буду добавлять по луидору за черного и по десять за белого. Быстрее. Даю честное слово, что ни один матрос из моей команды не покусится на твою жену.

— Йа, майн герр! Я бегу.

— Минутку. Если вы попытаетесь хитрить или отобрать пленных силой, то я расстреляю их из пушек. Давай.

Мужчина перевалился через борт, спрыгнул в шлюпку и погреб к берегу.

— Любимый, — сказала Мэри Рид своему мужу, — ты говоришь на их языке, поэтому вести переговоры придется тебе. Постарайся заключить выгодную сделку. Тех черных, кого они не смогут выкупить, мы возьмем на корабль, и они будут помогать нам. А теперь пойдем сюда в тень, и поцелуй меня.

Благородный Эдвин сделал то, о чем его просили.

— Ты выбрал себе простую женщину, но и ей нужна любовь.

— Это верно, дорогая. Но я не променял бы тебя даже на самую благородную женщину во всей Англии. Ты лучше всех, и я рад, что ты у меня есть. — Он снова поцеловал ее, но она резко оттолкнула его.

— Ты меня волнуешь, а сейчас я этого не хочу. Скорее договорись обо всем и спускайся ко мне в каюту.

К полудню на отмели появилось несколько жителей поселения, но де Бьенвилля среди них не было. Эдвин спустился на берег и кратко изложил требования пиратов. Он указал на «Черного дрозда» и обратил внимание на заряженные пушки по правому борту.

— Не пытайтесь обмануть нас, друзья. Капитан Рид и так расстроен гибелью своих людей, поэтому он с удовольствием вернется и разнесет весь город на мелкие кусочки.

Вся эта история, о которой обычно умалчивают.

кончилась тем, что Мэри Рид отплыла к дельте реки с одиннадцатью тысячами луидоров и несколькими десятками негров, которые вели «Черного дрозда».

III

Ситцевый Джек Рэкхэм приветствовал Мэри Рид громким хохотом. Так, так, значит, из тех матросов, что он ей одолжил, она возвращает только одного, который сумел вовремя убраться с поля боя.

— Ты организовала храбрую вылазку, детка, но с пиратством покончено. Гораздо лучше сойти на берег, и пусть денежки сами на тебя работают. Вон стоит «Злой», он готов хоть завтра отплыть, и я хотел попробовать добраться до твоего поселения. Испанцы здесь объединились с англичанами, и лучше бы нам было убраться отсюда.

— По–моему, ты трусишь, Рэкхэм. Я собираюсь набрать новую команду и осмотреться. Пока тут осталось достаточно богатых купцов, с которыми я еще не познакомилась поближе.

— Помнишь, как ты похвалялась, что виселица не для тебя? Мне кажется, что сейчас ты суешь шею в петлю, которая уже затянута.

— Нет, веревка не для меня. Мне нужна новая команда. Могу я набрать ее здесь, или мне придется плыть на Пиньос?

— Бери, кого хочешь, детка. Чем меньше народу нам придется кормить, тем лучше.

Но пиратка не смогла набрать новую команду в Пуэрто–Принсипе. Люди Ситцевого Джека с комфортом устроились на берегу, они взяли себе в жены метисок, обосновались своими домами и завели ребятишек, которых становилось все больше.

— Твоя хваленая команда заплыла жиром, Рэкхэм, я иду на Пиньос.

При этом известии в ее собственной команде началось волнение, не открытый мятеж, но недовольство и ворчание. Люди хотели вначале зайти на Большой Кайкос, а не поворачивать обратно. Они были категорически против того, чтобы большинство их команды составили отщепенцы с Пиньоса. Во–первых, требовали они, давайте наберем людей на Большом Кайкосе. Пиратке пришлось согласиться, но при условии, что сама она останется в Пуэрто–Принсипе. Она не собиралась появляться в поселении после разразившейся в Новом Орлеане катастрофы. Она вернется с триумфом или не вернется вообще. Она упаковала свои вещи в яркий кожаный сундучок с оловянными застежками. Туда она положила свои лучшие костюмы и деньги, которые могут ей потребоваться на необходимые расходы; потом она передала «Черного дрозда» и хранящиеся на его борту сокровища благородному Эдвину и перешла на борт «Злого», где ей выделили каюту рядом с каютой Энн Бонни. Энн уже перестала ревновать; она была на пятом месяце и теперь уже не сомневалась в преданности своего любовника. Мэри стояла на капитанском мостике своего прежнего судна и смотрела, как ее горячо любимый «Черный дрозд» выходит в море.

Не успел еще он скрыться из виду, как приплыли какие–то метисы в каноэ и сообщили Ситцевому Джеку, что неизвестный английский фрегат направляется вдоль побережья к западу. Рэкхэм мог считать себя в безопасности, если неприятель не знал о его убежище; его корабль мог спокойно стоять на своем месте, и его не обнаружили бы даже самые любопытные. Но если о его тайном убежище стало известно, то он оказывался в западне, из которой был один выход — бежать на сушу. Но слишком много пиратов погибло в кубинских джунглях, и суша не манила к себе разбойников. Посоветовавшись с Мэри Рид, Рэкхэм решил бежать. «Злой» — быстроходный корабль, его недавно привели в порядок; на всех парусах он сумеет обогнуть Кокосовый мыс до приближения фрегата.

Были подняты все паруса, все матросы заняли свои места и были готовы к любому обороту событий. Что бы ни случилось, «Злой» не сдастся. До мыса было пять лиг, там они встанут на якорь в бухте и подождут до утра, а на рассвете бросятся наутек, пронесутся мимо побережья Багам, пройдут по Флоридскому каналу, обогнут острова и пойдут вниз на Кайкос. Когда стемнело, они начали действовать по задуманному плану. Были расставлены дополнительные наблюдатели, чтобы сообщать о всех замеченных огнях, но ничего подозрительного не было видно.

Когда на Карибах рассвело, ужас охватил все сердца, потому что в проходе, закрыв дорогу «Злому», стоял военный корабль с восемьюдесятью четырьмя пушками. Пушки по левому борту были нацелены на пиратский корабль, команда была наготове. Раздался выстрел, ядро просвистело над палубой пиратского корабля, но ответного выстрела не последовало. Посовещавшись, Рэкхэм приказал поднимать якоря и ставить паруса; он кричал, что все–таки попробует прорваться. Либо он выберется отсюда, либо они умрут. Он взглянул на двух женщин и приказал Энн Бонни идти в свою каюту.

— Я позову тебя, девочка, если придется высаживаться в лодки, — сказал он ей.

Мэри Рид он сказал:

— Вон там висит твоя петля. Возьми на себя командование пушками и не позволяй канонирам расслабиться. Мы им не дадимся, пока цел наш корабль. — Он улыбнулся, но веселее от его улыбки не стало.

Задача «Злого» была убежать, а задача «Бесстрашного», приписанного к военному флоту Британии, — помешать этому. Ситцевый Джек поднял черный флаг и сам встал к рулю. В ответ на это неприятель открыл огонь и начал маневрировать, чтобы подойти поближе и зацепить врага; королевский капитан хотел захватить и пиратов и корабль. Пушки «Злого» выстрелили, но в ответ раздался залп орудий фрегата, имевший печальные последствия для пиратов. Мэри Рид понукала канониров быстрее перезаряжать, но точность выстрелов противника начисто выбила из них боевой дух.

— Давай, заряжай, огонь! Быстрее! Неужели от пары залпов у вас уже поджилки дрожат от страха? Заряжай! Огонь!

Она выкрикивала команды, стараясь своей яростью подбодрить матросов. Но после каждого залпа фрегата замолкала одна или больше из ее пушек.

Взглянув в сторону, чтобы увидеть, не будет ли других приказаний от Рэкхэма, Мэри был поражена, увидев, что Черный Питер упал на палубу. Только потом она узнала, что флаг не был спущен, просто веревку перерезало выстрелом.

— Готовсь отразить атаку, — крикнула она, выхватив пистолет и саблю.

Где же Рэкхэм? Его больше не было видно на капитанском мостике, и Мэри, решив, что он убит, бросилась туда, чтобы занять его место, не переставая выкрикивать команды матросам на палубе. Когда она добралась туда, то застала там Энн Бонни с охапкой пистолетов и саблей в руке.

— Да, детка, мы им зададим жару. — Две женщины хотели пожать друг другу руки, но в руках у них было оружие. — Плечом к плечу, и нас не сумеют взять живыми.

Но команда «Злого» не оказала ни малейшего сопротивления нападающим. Королевские солдаты заполонили палубу и лестницу, ведущую на капитанский мостик. Мэри и Энн палили из пистолетов и отшвыривали солдат, но их место занимали другие; когда кончились патроны, они взялись за сабли. Выпад, парирование, снова выпад. Мэри считала удары. Вот с ней дерется мужчина — мечта любой женщины, красивый парень, джентльмен и хорошо владеет саблей, но сейчас нет времени на любовь и свидания. Вот он упал с пробитой головой, и еще один искатель неприятностей занял его место. Не успел он еще сказать «привет», как его грудь окрасилась кровью, и он грузно осел на ее клинок, вцепившись в него обеими руками. Не успела она вытащить клинок, как остальные набросились на нее, повалили на палубу и разоружили.

— Это девка, — крикнул один, держа ее за плечи, — клянусь, это женщина.

— Да, — ответил другой, — пиратка, капитан Баттонс Рид с «Черного дрозда». А где другая, на которой было женское платье?

— Там, у шлюпок. Приведите ее! Такая добыча порадует губернатора. А где Ситцевый Джек, глава шайки?

— В трюме. Нам понадобятся дымовые шашки, чтобы выкурить его оттуда.

Энн и Мэри держали крепкие руки, а солдаты на палубе решали, как им выкурить наружу Рэкхэма и матросов. Мэри молчала, поглядывая, не будет ли шанса перепрыгнуть через поручни и сбежать; Энн грязно ругала всех и каждого.

— Да, ну и храбрецы! Я виду, что вы просто … Да. Отличные … и правда. Эй ты там, с золотым кружевом, ты, наверное, адмирал или капитан этой шайки, судя по твоей … одежде!

Понадобилось более полудюжины дымовых шашек, чтобы команда «Злого» появилась на палубе с поднятыми руками. Их собрали вместе, и теперь Энн ругала не захватчиков, а своего трусливого любовника.

— Отважный Джек Рэкхэм, герой, участвовавший в тысяче сражений, да, сражений в постели с девками. Да, мой бравый Джек. Теперь у твоей шеи будет новый воротник, как раз тебе по размеру, готова поклясться.

Пленных перевели на «Бесстрашного» и выстроили перед командующим. Мэри Рид, которую сочли главной зачинщицей, Энн Бонни и Ситцевого Джека Рэкхэма было приказано доставить в Порт–Ройал на Ямайку и судить там. Остальных на месте признали виновными и вздернули на реях, всех шестьдесят четырех матросов, а их жен–метисок и ребятишек отправили на берег без гроша.

— Такая участь ждет всех мерзавцев, — сказал офицер, сопровождавший оставшихся пленных в лазарет. — Такая же участь ждет вас в Порт–Койале.

— Говори, что хочешь, — ответила Мэри. — Я всегда говорила, что виселица не для меня, и не собираюсь отступаться от своих слов.

В Порт–Ройале троих пленных провели по всему городу, а потом отвели в крохотную тюрьму у воды, и там Мэри и Энн заперли в одну камеру, а Ситцевого Джека в другую. Из ее камеры Мэри было видно и море, и виселицы, на которых повесят ее и ее товарищей. Британское правосудие превыше всего; поэтому сначала их будет судить королевский судья, хотя приговор уже известен заранее; судья всегда приговаривал к смертной казни, жалость была ему неведома. Отчеты о судебных процессах отправлялись в Лондон, и если станет известно, что он оправдал хотя бы одного обвиненного в пиратстве преступника, не важно, виновен он или нет, то его потребуют к ответу и вынудят передать суд в ведение менее милостивого судьи.

Состоялся допрос. Джек Рэкхэм отвечал на все вопросы, признал свою вину, но утверждал, что обе женщины не были пиратками, а были просто его любовницами. Но только в случае с Энн Бонни это можно было принять во внимание. Мэри Рид отказалась отвечать на вопросы.

— Очень хорошо, мадам, — учтиво произнес королевский советник, — но не беспокойтесь, мы найдем способ развязать ваш язык. Вначале я повешу остальных, а к вам мы вернемся потом.

Мэри Рид доставили в суд, и там она выслушала, как Ситцевого Джека Рэкхэма объявили виновным по его собственному признанию; вместе с ним к виселице приговорили и Энн Бонни. Судья, краснолицый, в парике, заставил их встать и с высоты своей кафедры взглянул на них и громко прочел приговор.

— Вы грабили вместе, спали вместе, а теперь волей всемогущего Господа будете висеть вместе. Я приговариваю вас обоих к смертной казни через повешение. И пусть Господь сжалится над вашими душами.

Но Энн Бонни дали отсрочку из–за беременности.

Когда она в последний раз прощалась со своим любовником, он умолял ее сказать ему хоть слово на прощание, слово, которое он унесет с собой в могилу.

— Нет, Джек. Ни слова. Потому что, если бы ты сражался, как мужчина, то не пришлось бы тебе подыхать, как собаке.

На следующее утро тюремщик вошел к Мэри Рид и принес ей записку от человека, которого сегодня казнят. Он просил у нее крону, монетку, чтобы заплатить палачу. Она раскрыла кошелек и послала ему одну, две, три монетки и просила передать, что она жалеет о нем.

— Но, — добавила она, — это почтенная смерть, и она подходит настоящему мужчине.

Позже она увидела, как мимо ее окна проехала маленькая тележка с Джеком, тюремщиком и монахом–доминиканцем. На нем был лучший костюм, хотя он знал, что после смерти все его имущество достанется палачу. Маленькая тележка проехала к началу верфи на мысе виселиц и остановилась под перекладиной. Тюремщик накинул петлю ему на шею, монах еще несколько секунд шептал молитвы, а потом сошел. Палач, видя, что все готово, резко хлестнул лошадь, и яркие бриджи задергались в воздухе, тело дернулось два или три раза и повисло неподвижно.

Мэри Рид отвернулась от окна, но ее даже не подташнивало от этого зрелища. Зря она хвасталась, что виселица не для нее. Два часа спустя она, глядя в то же окно, видела, как палач, уже в костюме Ситцевого Джека, отправился в таверну. Там он за выпивкой расскажет, как умер известный пират, и будет повторять свой рассказ каждому, кто угостит его стаканчиком, пока не надерется так, что и говорить не сможет. А через несколько дней он, наверное, будет носить ее старые кожаные штаны и рассказывать, что не каждый день выпадает повесить бабу. Но если ей и не уйти от виселицы, она все–таки сможет обмануть палача.

Энн Бонни не вернулась в тюрьму. В те дни женщины часто объявляли себя беременными, чтобы избежать смертной казни. Но Энн действительно ждала ребенка, и кончено.

Почему королевский советник решил повесить Мэри Рид отдельно? Может, он хотел устроить жителям Порт–Ройала дополнительное развлечение? Это так и осталось неизвестным, но отсрочка могла быть вызвана тем, что она отказалась признать свою вину и не просила помиловать ее по беременности, хотя ей была предоставлена возможность сделать это.

V

Мэри подружилась с женой тюремщика, славной женщиной, которая относилась к ней с пониманием и всегда была готова оказать услугу своей известной пленнице. Целыми днями жители Порт–Ройала приходили к тюремным окнам и разглядывали пиратку, обсуждали ее молодость, ее одежду, поднимали детей повыше, чтобы они потом тоже могли похвастаться, что видели знаменитую пиратку в тюрьме. Ее предстоящая казнь уже будоражила все умы, и королевский прокурор, жаждавший получить награду или продвижение по службе после этого зрелища, собирался обставить казнь как можно пышнее.

Единственным свидетельством против Мэри Рид было заявление команды «Бесстрашного», которая рассказывала, как она сражалась, убила и ранила много их товарищей до того, как ее удалось взять в плен. Но ведь Энн Бонни, которая была виновна в том же, избежала наказания, потому что была беременна. К тому же в пользу Мэри говорило то, что Ситцевый Джек принес клятву, что Мэри Рид — всего лишь одна из его любовниц, а ведь трудно повесить женщину за то, что она влюбилась в такого галантного кавалера.

В Порт–Ройале обычно было принято, чтобы при допросах присутствовали свидетели, но Бартоломью Ламли, королевский секретарь, не собирался позволить кому–либо усомниться в правильности его приговоров. Каждый день он один приходил в камеру Мэри Рид и пытался убедить ее признаться в своих преступлениях. Он даже рискнул пообещать ей более мягкий приговор, если она признается, что занималась пиратством и силой захватила корабль.

Но та отказалась давать показания, отказалась вообще говорить о своем прошлом. Она всей душой хотела только одного — еще раз услышать о горячо любимом «Черном дрозде» и его штурмане, своем муже. Но о них обоих ничего не было слышно, так что в Порт–Ройале уже стали поговаривать, что и корабль и команда погибли в морских волнах.

Мистер Ламли почти отчаялся получить признание. Хотя он и знал, что судья все равно приговорит ее к смертной казни, он все же распорядился доставить Мэри Рид в пыточную камеру. Она героически выслушала это распоряжение, так как только по слухам знала, что такое пресс или дыба. Но королевский советник уготовил для нее и еще кое–что.

В пыточной камере, расположенной прямо над ее темницей, девушку швырнули на пол, растянули руки и ноги до предела и привязали к кольцам, вделанным в пол. Потом на нее положили доску, а сверху придавили двумя камнями. Каждый раз, когда на доску клали еще камни, ей давали возможность дать показания. Когда у нее уже не было сил выносить тяжесть груза, она потеряла сознание. В себя она пришла только в своей камере.

На следующий день королевский советник пришел к ней и принялся объяснять, как устроена дыба; когда выяснилось, что его красочное описание этого пыточного инструмента не заставило ее развязать язык, ее снова отвели в пыточную камеру и подняли на дыбу, пока природа снова не взяла свое, и Мэри снова не потеряла сознание. Но мистер Ламли все еще не был удовлетворен. И он вытащил из пыльного угла «дочку мытаря», устройство, прямо противоположное дыбе. В этой сферической машине Мэри каталась, словно мячик, а составные части этого устройства постепенно сжимались, пока она не стала визжать от боли.

Но признания от нее так и не добились, она не признавала, что была пираткой, что вообще имела какое–то отношение к джентльменам удачи. Ей понадобилось три дня, чтобы прийти в себя после «дочки мытаря», а потом ее свалила лихорадка.

Чтобы подбодрить ее, жена тюремщика рассказала ей новости о «Черном дрозде». Корабль и его команда были захвачены Вудсом Роджерсом, команду немедленно повесили, всех, кроме капитана, который дал показания, что его заставили занять эту должность после того, как взяли в заложники. И сейчас он в тюрьме ждал, пока команда корабля Вест–Индской компании подтвердит его рассказ.

«Значит, так, — подумала пиратка. — Ее муж, настоящий мстительный и злобный пират, не хуже других, когда его приперло, нашел уловку и думает только о себе. Он воспользуется своим благородным происхождением и спасет свою шкуру». Жена тюремщика рассказала, что он также требует половину сокровищ на борту корабля, утверждая, что содействовал захвату «Черного дрозда». Позже, хотя Баттонс уже не смогла узнать об этом, он возглавил экспедицию против поселения на Большом Кайкосе.

Пиратка была в жестоком приступе лихорадки, когда ее доставили в суд, и она была сильно раздражена. Она стояла перед кафедрой и язвительно отвечала на вопросы его чести судьи.

— Почему, женщина, ты занялась пиратством? — спросил судья.

— Я не говорила, что я пиратка, — отрезала она.

— Ты знаешь, что за пиратство полагается виселица.

— Не думаю, что виселица — это такая уж большая неприятность. Ее боятся, и правильно, потому что иначе каждый трус становился бы пиратом, а в море это не годится, там нужны только смелые люди.

Его честь избрал другую тактику. Он жестко, почти свирепо спросил:

— Почему ты, женщина, явилась сюда в мужской одежде? Это оскорбление благородному суду.

— Это не оскорбление. Я всегда хожу в этой одежде.

— Мне кажется, я должен приказать переодеть тебя в одежду, более подходящую для суда.

Наверное, из–за лихорадки она стала еще более раздражительной.

— Делайте свою работу, приговаривайте меня к виселице, милорд.

Мэри выкрикнула последнюю фразу, и судья тоже потерял терпение. Забыв о том, как будет выглядеть отчет, он прошипел, что ее повесят, а когда она сдохнет, ее тело оставят на солнце, пока оно не иссохнет, и «да проклянет Господь твою развратную душу».

Пиратка даже не дрогнула. Она повернулась и взглянула в лицо тюремщику, а тот по знаку судьи отвел ее обратно в камеру.

Там ее встретила жена тюремщика в слезах.

— Ах, дорогая моя, тебя повесят. Ах! Ах! Это очень плохо, — и она снова зарыдала.

Когда тюремщик ушел, его жена сказала:

— А теперь, деточка, послушай меня. Тебе проще всего сказать, что ты беременна. Я сделаю это для тебя. Меня попросят определить, ждешь ты ребенка или нет, и я отвечу, что да. Что скажешь? У тебя в кошельке много золотых гиней, и они тебе пригодятся, чтобы спасти твою красивую шейку.

— Нет, женщина, если я забеременела, то ребенок умрет со мной вместе. Король сделает его нищим.

И тут Мэри потеряла сознание. Жена тюремщика перенесла ее на койку и ушла, чтобы та пришла в себя. В полночь она забеспокоилась о пленнице и, войдя в камеру, обнаружила, что та все еще лежит без сознания. Жена тюремщика побежала за врачом.

Он поставил диагноз — воспаление легких. Врач напичкал Мэри Рид английской солью и оставил ее на волю судьбы. Но когда утром пришел палач, то он не смог привести ее в чувство. Тогда снова позвали врача, и в этот раз он пустил ей кровь и велел не трогать ее с места. В течение трех дней Мэри находилась между жизнью и смертью, она сгорала от лихорадки и слабела, потому что упорно отказывалась принимать пищу. Жена тюремщика, словно нянька, день и ночь сидела в ее камере.

Вечером 3 декабря 1720 года лекарь снова навестил свою пациентку и дал заключение, что он спас ей жизнь и что на рассвете ее вполне можно будет повесить в расплату за ее грехи.

Мэри Рид молча выслушала его приговор и, когда он ушел, попросила придвинуть ее сундучок к кровати. Потом она попросила, чтобы ее оставили одну.

С огромным трудом она поднялась с кровати и открыла драгоценный сундучок. Там лежал маленький кошелек с сотней гиней, не считая тех трех, которые она отдала Ситцевому Джеку Рэкхэму, чтобы его палач мог освежиться после тяжелой работы. Сверху лежали дорогие костюмы, шелковые штаны и рубашки, расшитые кружевом сюртуки и другие богатые вещи, которые подошли бы любому лондонскому щеголю. Это были лучшие костюмы, которые она отобрала на многих судах. Все это пиратка отложила в сторону и, заглянув поглубже, вытащила платья и юбки, шелковые чулки и вышитые туфли. С самого дна она достала румяна, краски и прочую косметику, редкие духи. Все это она разложила в ногах постели. Это были захваченные на кораблях наряды знатных леди.

Потом она сняла кожаные штаны, грубую рубашку из парусины, холщовые носки и грубые сапоги.

Утром появился палач с капелланом и королевскими чиновниками, чтобы объявить Мэри Рид, что «она приговорена к повешению и что ее тело иссохнет на солнце», а ее душа, по словам судьи, отправится в ад к праотцам. Но они нашли ее мертвой и одетой не так, как подобает ее полу, а в старые кожаные штаны, старую рубашку, холщовые носки и с ярким платком на голове.

В ногах ее постели валялась груда женской одежды, а сверху лежал кошелек, в котором не хватало еще трех гиней. К нему была приколота записка:

«Жене моего тюремщика. Я хотела умереть как женщина, но передумала, и я умираю так, как жила.

Мэри Рид».

Конец