Ледяной Эдем

1

Дело к зиме, валуны у воды в моховых шапках, скалы за рекой под хвойным покрывалом, сизые облака нависли над лесом ватной периной. Холодно, снежинки срываются, завьюжит скоро, заметет, а там и морозы навалятся. Но в Новом Эдеме даже в самый лютый холод весна, жаль, что не все понимают это. Не могут поверить в свое счастье. Или не хотят. Ничего, поймут, примут, благодарить будут, руки целовать, ноги мыть, в рот заглядывать. Новый Адам для того и прислан в этот мир, чтобы наставлять заблудших овец на путь истинный. И землю новой жизнью заселять. Землю, которую сгубили плохие люди.

Заблудшим душам не место в раю, им предопределено чистилище, откуда всего два пути – или к свету истины, или еще глубже во тьму, на вечные муки. Если грешница не примет высшую волю, Адам сам, своей рукой Господа отправит ее в ад. Он верит в свое высшее предназначение, никаких сомнений быть не может.

Адам остановился, глянул на лес, на горы, кашлянул в кулак, вознес голову к небу, перекрестился. Бог его хранит, плохие люди не смогут подкрасться к нему незаметно, и все же Адам глянул по сторонам, прежде чем спуститься во тьму. Никто не должен его здесь видеть.

Женщина – существо нечистое, неисчислимое множество женских пороков может повергнуть в уныние даже сильного духом мужчину. Но Адама бесовские соблазны не пугают, он знает, как очистить порочную душу, на это уже потрачено столько времени, но ему терпения не занимать.

Девушка, имевшая счастье попасть к нему на попечение, ни в чем не нуждалась. Подземелье держало тепло, печь он топил вчера, температура здесь близкая к райской. И хлеба он вчера подал, и даже молоком поил. А еще гостью ждет вкусный сыр и масло, если она в конце концов сбросит оковы гордыни и по своей воле примет в себя силу покаяния.

Девушка, нареченная им Евой, сидела в клетке на матрасе, закутанная в одеяло из верблюжьей шерсти. Клетка небольшая – два метра в длину, столько же в ширину и вверх, сварка грубая, арматурные прутья ржавые. Зато оковы не сковывают ее движений. А ходить Еве некуда, перед ней открыт только путь познания, пройти который она должна мысленно. И остановиться на тонком льду. Если сделает правильный выбор, ей наверх, если нет, то в ледяную воду, в раскаленные глубины вечного ада.

Ева – девушка хрупкая сама по себе, а еще долгое воздержание от земных страстей, напитав дух, ослабило тело. Адам без опасений зашел к ней в клетку. Обычно послушница оставалась сидеть, кутаясь в одеяло, а сейчас она вдруг поднялась ему навстречу. Но Адам не испугался: Ева отвела взгляд и опустила голову, выражая свое перед ним смирение. Но при этом она не отпускала одеяла, которое продолжало скрывать пока еще грешную наготу.

– Ну! – потребовал Адам, чувствуя, как окрыляющая дрожь охватывает его душу, вспышками молний поднимаясь к сознанию и бурлящей тяжестью растекаясь вниз по телу.

Он умел ждать, четвертый месяц заканчивается, как Ева с ним, и все это время он ходит к ней, только чтобы учить и наставлять. Не приставал, рук не распускал, грязных слов не говорил… А разве можно назвать насилием таинство зачатия? Да, в день, когда Ева появилась в его жизни, Адам посеял в ней новую жизнь, она тогда крепко спала, сопротивляться не могла. Но ведь это же не насилие. Тем более что Адам больше не тревожил грешную душу, ждал, когда взойдет семя. Ждал, не трогал, держал себя в узде, хотя это давалось нелегко. Ждал и верил, что когда-нибудь Ева сама скинет перед ним покровы порока. Ждал и дождался.

Ева вздохнула, кивнула, разжала руки, девичьи ресницы дрогнули, ее покровы пали к его ногам.

Человек должен плодиться и размножаться, Адам жил с этим, поэтому предпочитал выносливых женщин с крепким телом, а Ева тощая, слабая, кожа до кости. Но ребра все-таки не выпирают, слегка так просматриваются. Длинная шея, точеные ключицы, длинные руки, грудь вполне годная для кормления, сосочки такие сладкие, что хочется превратиться в младенца и припасть к ним. Нежная кожа, волнующая линия бедер, поросшая девичьим пухом расселина, тесноту которой Адам чувствовал всеми своими корнями. Тесноту, которую, аж дыхание останавливалось, хотелось раздвинуть, протоптать.

Но больше всего Адаму понравился девичий животик, он всего лишь слегка округлен, но в нем уже угадывалась новая жизнь. Все-таки взошло семя, одно это уже причина для восторга. Но не повод для остановки. Адама распирало от нетерпения. Самое время сейчас закрепить свой с ней союз, ребенок должен родиться в браке.

– И сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь… – с трудом разжимая челюсти, проговорил он.

Крепкие, плотные женщины нравились ему, но и Ева хороша собой, в ней столько красоты, юного очарования. Нежный овал лица, невинные глазки, робкий ротик, уши большие, даже оттопыренные, но распущенные волосы, извилистыми ручьями растекаясь по обнаженным плечам, скрывали этот в какой-то степени недостаток. Ева так неотразима, нет сил смотреть на нее и ничего не делать. Ее чувственная непорочность просто сводила с ума.

– И наполняйте землю, и обладайте ею…

Договорить Адам не смог, челюсти судорожно сжались, язык налился свинцовой тяжестью. Да и зачем говорить, когда наполнять, обладать и владычествовать над всяким животным он мог прямо сейчас? И не на словах, а на деле.

Изнемогая от нетерпения, он резко схватил Еву за плечи, с утробным рыком развернул к себе спиной – от страха девушка сжалась, втянув голову в плечи. Ева стояла к нему спиной, но он почему-то смог увидеть, как она закрыла глаза, сильно-сильно зажмурив их.

Зачатие новой жизни – таинство ритуальное, обряд требовал слов, Адам и хотел спросить Еву, согласна ли она взять его в мужья, но сейчас он мог только рычать и хрипеть. Он с силой надавил на хрупкие плечи, заставляя девушку опуститься на колени. Она покорно легла на живот, сама раздвинула ноги. И это вдруг взбесило Адама. Ведет себя как последняя шлюха. Разве его женщина может себя так вести?

Сильным толчком, не спрашивая разрешения, он вошел в супружеские с ней отношения. И вдруг понял, что будет мало хранить брачные узы в святости и нерушимости. Остро вдруг захотелось, чтобы их с Евой разлучила смерть…

2

Восемь лет спустя

Солнце из-за туч выглянуло робко, одним глазком покосилось на землю – скалы над рекой верхней своей частью так и остались темно-серыми, как спина горбуши, а нижние обрели окраску рыбьего брюшка. Но брюхо у рыбы мягкое, нежное, а скалы есть скалы, их из пушки не возьмешь. Одни только сосны могли влезть своими корнями в каменную твердь, почва на скалах тонким слоем, а хвойный лес густой и пышный, зеленые сосны в белых шубах. Это слева, а справа – снег на обломках крыши разваленной избы. Перекошенные окна тоскливо смотрят в пустоту.

Проселок тянулся вдоль реки, по низкому берегу, дорога то асфальт, то грунт, то щебень, машину трясло. Снежный покров еще слабый, выбоины чувствуются, колдобины, колесо то провалится, то подскочит. Но дорога скользкая, на поворотах машина вела себя не очень уверенно. Столбы телеграфные вдоль дороги, провода навесные, а погода предгрозовая, налетит снежный ураган, обледенеет линия передач, а дублирующих мощностей здесь нет, вырубит свет в деревне, как тогда быть? Впрочем, и со светом там ничего хорошего, печки наверняка на дровах, удобств никаких, кроме бани. И ведь это не самое страшное. Мужчина за рулем вздохнул, вот уж угораздило его с этой командировкой.

– Чего грустишь, лейтенант?

Называя Кирилла по званию, майор Ганыкин получал удовольствие, близкое к аномальному. Кирилл уже немолодой, тридцать три года, а в чинах и званиях не преуспел. В двадцать шесть с горем пополам все-таки смог окончить университет, устроился юристом по кредитным делам в банк, бесплатно, на правах стажера, работал вроде бы неплохо, но испытательный срок не прошел. Понял, что развели, обиделся, целый год не работал, потом устроился юристом в автосалон к знакомому отца, но не преуспел. Платили не очень, перспектив роста никаких, в конце концов Кириллу надоело, он подал заявление об уходе. Два года искал работу, в конце концов понял, что дело не в деньгах, захотелось испытать себя в чем-то важном, серьезном, как на грех появилась возможность устроиться в Следственный комитет. Должность он получил капитанскую, но на звании это никак не отразилось, скоро год будет, как ходит в лейтенантах.

– Атмосферу чувствую, – кивком показав на скалы за рекой, сказал Кирилл. – Безнадегой веет.

Угнетала не сама глушь, а ее бескрайние просторы, на которых затерялась Варвара Карпова двадцати трех лет от роду. Девушка уже четвертый год в розыске, дело ее досталось Кириллу в наследство от предшественника по должности. Так и пылилось бы дело на полке, не случись убийства в деревне Кайсе. В заброшенном доме неподалеку от селения обнаружили тело Татьяны Степановны Карповой, районные сыщики убийцу найти не смогли, хотя и пытались. А еще выяснилось, что погибшая приходится матерью пропавшей Варвары. Мало того, Карпова вместе с мужем отправилась в эти края на розыск своей пропавшей дочери. Судьба Евгения Дмитриевича неизвестна, а Татьяна Степановна уже четвертый день в морге. Группу из республиканского управления возглавила подполковник Лежнева, а замкнул ее лейтенант Батищев. Лежнева работает по убийству, Кирилл ей в помощь, но вместе с тем на нем еще и розыск Варвары Карповой. А как найти ее в этой бескрайней морозной глуши? Мать искала, а нашла пулю.

– Безнадега – это когда тебе за восемьдесят, а ты даже сказать не можешь, что у тебя… что ты по бабам ходок, – кашлянув, поправился Ганыкин.

И с бесшабашно-шкодливой улыбкой покосился на Лежневу. Ольга никогда не причисляла себя к поклонницам соленого солдатского юмора, Ганыкин это понимает, но и остановиться не может. Язык у него без костей, а кости без мозга.

– После восьмидесяти уже все равно, – поморщился Кирилл.

– А не надо так, не надо! У меня деду девяносто два, водку хлещет, аж зависть берет!.. Ты просто молодой еще…

Кирилл косо глянул на Ганыкина. Этот живчик прекрасно знал, сколько и кому лет, сам он старше Кирилла всего на один год, но попробуй скажи об этом. Язык у Ганыкина не особо острый, но яда в нем хватает, ужалит с удовольствием.

– Роман Петрович, скучно вам, я понимаю, – донеслось с заднего сиденья. – Может, в игру какую-нибудь сыграем.

– Только не в города! – расплылся в улыбке Ганыкин.

– Ну, тогда в молчанку! – усмехнулась Ольга.

Она сидела сзади, Кирилл не рискнул глянуть в салонное зеркало, но представил, как она с вальяжным видом кривит губы. Старший следователь по особым делам, подполковник юстиции, руководитель группы, какой-никакой, а начальник. А Кирилл занимал тот уровень, с которого Ольга стартовала одиннадцать лет назад. Они в один год поступили в академию, вместе учились, через пять лет она успешно выпустилась, а он застрял в лабиринтах науки, ему понадобилось еще четыре года, чтобы выбраться из них. Из них год отняла армия. После выпуска – шесть бесцельно прожитых лет. И наконец встреча со своим прошлым, в котором он и Ольга жили одной семьей – в гражданском браке. Целый год под одной крышей, на большее Кирилла просто не хватило. Он ведь ходок по жизни, постоянные отношения и сейчас не для него. Хотя давно уже пора причалить к берегу. Понимание есть, а желания нет.

– Помню, в пятом классе в молчанку играл! – ухмыльнулся Рома. – Мне тогда забыли сказать, что игра закончилась, я потом целый год молчал…

– Я тебе скажу, что игра закончилась. Завтра.

– Вы без меня до завтра пропадете!

– Раз-два-три, начали!

Начальственный тон подействовал, Ганыкин, правда, замолчал ненадолго, но заговорил он, в общем-то, по существу, их путешествие заканчивалось, вернее – переходило из одной фазы в другую.

Река ушла влево, дорога вправо, впереди показалось озеро с подмерзшим и подбеленным берегом. Сначала в поле зрения появились потемневшие срубы банек, две целые, одна без крыши, затем вверх на взгорок вереницей потянулись уставшие от долгой жизни дома с низкими заборами из подгнивших жердей. Бревенчатый барак на две семьи с заснеженным крыльцом, затем огромный, покосившийся дом с маленькими окнами без ставен, Кирилл подумал, что это школа, но вместо вывески увидел заколоченную дверь. Две избы одна за другой, трех- и пятиоконная по фасаду, первая обшита вагонкой, покрашена в желтый цвет, вторая как будто бесхозная, но из трубы валил дым. Приоткрыв окно, Кирилл уловил запах березовых дров. И улыбнулся. Это чуть ли не единственное, что нравилось ему в деревнях. После хорошей баньки.

Школу они так и не нашли, зато в деревне имелись клуб, магазин и часовенка по соседству с развалинами каменного храма. В здании клуба размещалось правление сельского поселения, там же находился участковый опорный пункт с отдельным входом и озябшим триколором над крыльцом. Здесь же, у самого крыльца, мерзла четырехдверная «Нива» со светосигнальной панелью на крыше.

Кирилл вышел из машины, поежился – ветер не сильный, но такой холодный, под куртку влез ледяными руками, за ворот снега набросал. Ольга выходила медленно, неторопливо, как пингвин из-за утеса. Тяжеловатая она, походка временами утиная, ее полнили пуховая куртка и мешковатые брюки в стиле милитари, но тело не жирное. Очень даже ладное тело. И на клушу Ольга не похожа, укладка у нее модная, стильный макияж, гелевые ногти. Нос грубый, с деформированной спинкой, челюсти слегка выдвинуты вперед, причем обе, подбородок широкий – словом, нижняя часть лица грубая. Зато верхняя – на удивление нежная. Глаза глубоко посажены, но они большие, красивые. И взгляд порою завораживающий. На эти глаза Кирилл в свое время и купился.

Он оценивающе смотрел на Ольгу: куртка и брюки – неудачный для нее вариант, в форме она бы смотрелась куда лучше. Впрочем, ему все равно, как она выглядела, а деревенским тем более.

Мимо пробежал мальчишка с конопушками на носу; он засмотрелся на Ганыкина и чуть не врезался в столб с доской объявлений на нем. Рома вышел из машины без куртки, без шапки, он потягивался, руки вверх, под мышкой болтался пистолет в кобуре на плечевых ремнях. Голова круглая, остатки растительности на ней переродились в пух, может, оттого она выглядела массивной. Роста Ганыкин среднего, телосложение плотное, на ногах стоял крепко, может, оттого он и казался крупным. Как и «ПМ» в его кобуре. Возможно, мальчишка подумал, что у него там пистолет-пулемет или даже бластер из фантастического фильма.

– Тишина-то какая! – потягиваясь, зевнул Ганыкин.

– Была, – ни к кому конкретно не обращаясь, усмехнулся Кирилл.

А тишина действительно необычная, воздух как будто сжат, в нем тонули звуки, шум шагов, хлопки дверей, голоса. Жаль, Ганыкин совсем не утонул со своими прибаутками.

– Разговорчики! – опустив руки, Рома строго глянул на Кирилла.

Но тот лишь усмехнулся в ответ. Он ведь почему такой поздний, потому что с него как с гуся вода. Никакой ответственности ни перед собой, ни перед обществом. Кирилл, конечно, взялся за ум, не все, но многое у него получается, но давить на него не надо, он ведь не лопнет, не потечет, просто отскочит в сторону, как мячик. И покатится в новую жизнь. Новая работа, новое начальство…

Ольга долго смотрела на Ганыкина, наконец перевела взгляд на Кирилла и плотно сжала губы. Она все помнит и ничего не прощает, но ради общего дела готова пойти на временное перемирие. Если, конечно, Кирилл всерьез будет относиться к своему делу. Лоботрясов она возле себя не потерпит. Кирилл сделал вид, что не уловил этот ее мысленный посыл. Он сам знает, что ему делать и как работать. А мир ему не нужен, хотя и война не интересна.

Дверь открылась со второй попытки. Сначала со стуком выдвинулась из проема, а затем с треском распахнулась. Шумно дверь открылась, как будто великан выходил, но на крыльцо вышел маленький щуплый мужчина в теплой форменной куртке, которая из-за своего большого размера доходила ему до колен. Всклокоченные волосы, маленькие круглые глазки, острый нос… Мужчина чем-то похож был на галчонка, из теплого гнезда выброшенного вдруг на мороз.

– Вы из Петрозаводска?.. – раскинув руки, спросил он.

Крыльцо подмерзло, коврик уходил из-под ног, мысли в голове метались в поисках правильного выбора: или гостей взглядом привечать, или удерживать равновесие.

– Уже не помним, – усмехнулся Ганыкин. – Долго ехали, забыли.

– А кто подполковник Лежнева?

– Можешь называть подполковником меня! Кто против?

Ганыкин с разгона подскочил к участковому, схватил его за плечи, собираясь втолкнуть в дверь. Но с красивой картинкой не сложилось, участкового он втолкнуть смог, а сам упал, коврик все-таки выскользнул из-под ноги.

Ганыкин поднялся быстро, шлепнул по отбитой коленке, поморщился, выдавливая из себя улыбку. Лежнева тем временем вытащила из сумочки сигарету и зажигалку. Она вела себя как незамужняя дама, не избалованная мужским вниманием. Участковый подал Роме руку, но тот поднялся без его помощи, более того, сделал вид, что не заметил милости со стороны.

– Слушай, капитан, что у тебя здесь творится?

– Так вчера мокрый снег был, ночью подморозило.

– Сказал бы я, что у тебя подморозило!.. Кипяток есть?

– На крыльцо вылить?

– Чай пить!.. Ольга Михайловна, прошу! Будьте как дома!

– Как дома я буду в гостинице, а сейчас на выезд! – Лежнева строго смотрела на участкового.

От большой влажности конский волос в гигрометре вытягивается, от маленькой – сжимается. А Лежнева смотрела на участкового, как грозовая туча, электризуя пространство перед собой, мужчина вытянулся перед ней в струнку:

– Капитан Миккоев!

– Где труп нашли, капитан Миккоев? Покажешь?

Участковый кивнул и почему-то глянул на внедорожный «Опель». Кирилл мысленно качнул головой. На машине из всей группы только он один, Ганыкин уповал на то, что на месте их обеспечат служебным транспортом. Вот пусть на казенной «Ниве» и ездит, Кирилл не возражает.

3

Дым из печных труб уже вдалеке, вокруг унылый пейзаж без признаков жизни, заснеженные трава, кусты, деревья, все, за что цепляется взгляд. Ни озера не видно, ни леса, все занесло непогодой. А идти надо пешком, дорога к заброшенной деревеньке коварная, всю осень лили дожди, грунт промерз неглубоко, пешего человека держит, а машина может застрять.

Впрочем, большую часть пути прошли на «Ниве», пешком не больше километра, если верить участковому с карельской фамилией. И с охотничьим ружьем на плече.

– Места здесь глухие, отошел от деревни, уже глушь, – сказал Миккоев.

Кирилл усмехнулся в кулак. Можно подумать, Кайсе – оплот цивилизации, царство Берендеево отдыхает, такая глухомань.

– Медвежья глушь, – немного подумав, добавил участковый. – Медведь сейчас в спячку впадает, медведь сейчас особенно злой… Все, уже почти пришли!

И действительно, над зарослями бузины и шиповника показалась крыша, а затем принял очертания и сам дом. Обычная деревянная изба, слегка покосившаяся, но еще довольно крепкая на вид. Оконных рам нет, дверей тоже, крыльцо сгнило, но кто-то подставил доску, по которой можно было подняться в дом. Доска черная от сырости, скользкая, к одному боку слизни примерзли, из другого ржавый гвоздь торчит.

– Из района приезжали, ходили туда-сюда, – ощупывая доску ногой, проговорил Миккоев. – Они поставили, труп выносили, ничего, выдержала.

– А труп уже вынесли? – совершенно серьезно, даже деловито спросил Ганыкин.

Лежнева молча повернулась к нему и, приподняв правую бровь, посмотрела в глаза. Как психиатр на внезапного пациента. Труп обнаружили восемнадцатого ноября, сегодня уже двадцать первое.

– Да шучу я! – спохватился Ганыкин.

Кирилл усмехнулся. Похоже, бравый опер витал где-то в облаках, решил ненадолго спуститься на землю и ногой попал аккурат в коровью лепешку.

– Просто подумал, такая дичь вокруг, только покойника в доме не хватало.

– А что покойник? – хмыкнул Миккоев. – Страшен тот, кто убивает.

Ольга подняла обе брови, нравоучительно глянув на Ганыкина. Кирилла она как будто не замечала, так он и не требовал к себе внимания.

– Медведь может? – спросил Ганыкин, поставив ногу на доску.

– Может. Очень может, – совершенно серьезно ответил Миккоев.

– Их здесь много? – Ганыкин решился на восхождение, сделал один шаг вверх по доске, второй.

– Много. Брошенные дома любят, особенно если дверей нет.

Ганыкин остановился, раскинув руки. Но замешательство его длилось недолго.

– Шутник! – как-то не очень весело махнув рукой, майор все-таки зашел в дом.

Миккоев немедленно последовал за ним. Ружье он взял, как канатоходец берет шест для равновесия.

Не глядя на Кирилла, Ольга повела рукой, приглашая в дом.

– Да я здесь останусь, – сказал он.

Ему хотелось отлить, но так, чтобы соблюсти приличия. Он ждал, когда Лежнева зайдет в дом. Но она уперлась. Нахмурила брови и даже удостоила его взглядом:

– Почему это?

– Трупом ты занимаешься, мое дело искать пропавшую без вести.

Ольга едко усмехнулась взглядом. Всю жизнь он бегал за юбками, даже по своей должности должен сейчас заниматься женщинами. А может, она всего лишь хотела спросить, где Кирилл собирается искать пропавшую Варвару Карпову.

– Вокруг дома похожу, поищу, может, сидит где-то и плачет.

– Ну, походи!.. Смотри, в колодец не провались. Или в выгребную яму.

Ольга уверенно поставила ногу на доску, прошла по ней, ни разу не покачнувшись, но все же упрекнула своих спутников в недостатке внимания:

– Эй, джентльмены!..

Она обращалась к кому угодно, к Миккоеву, к Ганыкину, но только не к Батищеву. Кирилл для нее как бы и не существовал. Как бы.

Кирилл не ушел далеко, сходил до ветру прямо под окном, если вдруг Ольга высунется, чего она там у него не видела? Почти год вместе жили, столько соли вместе съедено. И текилы выпито.

– Смотри-ка ты, даже диван есть! – как-то не очень шумно восхитился Ганыкин.

– Так на этом диване и слегла… – сказал Миккоев.

Дом без оконных рам, Кирилл даже не напрягал слух, чтобы слушать разговор.

– Две картечины в спине, даже перевязаться не пробовала, сил не было. Как легла, так больше и не встала.

– Откуда она шла? – спросила Лежнева.

– Да кто ж его знает… Труп дня три пролежал, пока его нашли, простыли следы, собаку пробовали, не взяла. И на земле ничего, то снег, то дождь, трава ледяная, ничего не видно…

Порывом ветра ударило в лицо, Кирилл повернулся спиной к окну, шум непогоды заглушил голоса. Небо стало темней, снег усилился, настоящая свистопляска вокруг, как будто сам дьявол на дудке играет. А впереди зима, будет еще хуже, и как в таком безобразии можно кого-то найти? Если только на медведя нарваться. Или на стаю волков. У Миккоева хотя бы ружье есть, а у Кирилла «ПМ», им только мух бить.

Кирилл поднялся по доске, зашел в дом. Входная дверь снята, в сени – просто сорвана, притулена к стенке. Мусор валяется, бумага, вата, ворсовая веревка змеей вьется, доска длинная одним концом к потолку, другим на полу. Но в целом ничего страшного, пол достаточно крепкий, без провалов, только доски сильно скрипят. В жилую часть дома дверь на месте, печь там без заслонки, но неразваленная, огонь развести можно. Пустой газовый баллон валяется, а плиты не видно, только место под нее, отпечатанное в полу. Видно, кто-то утащил и плиту, и заслонку, и всякую утварь, один только мусор остался, доски, камни, штукатурка с печи, тряпки валяются, от банной мочалки осталась только пыль, дунешь – и разлетится. Пятен много, где-то масло пролилось, где-то что-то растоптали, где-то водой залило, а время зачернило. Трудно понять, где кровь, а где нет. Ультрафиолет нужен, но с собой ничего такого нет. Эксперт Лежневой не полагался, но криминалистический чемодан она прихватила, к машине за ним идти надо. Ольга могла отдать команду в любой момент, но пока молчала. И правильно. Ну, найдут они здесь кровь, что с того? Разве Карпова не истекала кровью?

В горнице такой же раздрай, пол захламленный, ногу поставить некуда, обои со стен рваными клоками свисают, диван криво стоит, матрас валяется, вата из него по всему полу. Но доски под ногами все такие же крепкие, гнутся, но не ломаются. Лежнева вполне уверенно стоит, вверх не посматривает, вдруг доска с потолка прилетит. И Миккоев спокоен, один только Ганыкин с ноги на ногу переминается, пружинит на носках, кулаком в ладошку пошлепывает. Взгляд серьезный, рыскающий: он смотрел по сторонам, но видел не Кирилла, а истекающую кровью женщину, которая входила в горницу и обессиленно падала на диван. А может, он пытался разглядеть за ее плечами убийцу, который добил ее здесь.

– А почему вы думаете, что Карпова пришла сюда уже раненная? – деловито спросил он. – Может, Карпову здесь убили?

– Я не следователь, мне думать не положено, – усмехнулся Миккоев. – В районе думали, криминалисты работали. Кровь там в сенях нашли, с рук, с обуви. На пол не капало, рана кровить перестала, на одежде кровь подсохла. На диване кровь только с одежды. Куртка кровью напиталась…

– Крови мало было, – усмехнулся Кирилл, глянув на Ганыкина. – А картечь только в спине. Или в диван тоже прострелили?

– Да нет, только спину.

– Может, есть патроны на две картечины?

– Не знаю, шарики по восемь с половиной, таких в патроне двенадцать штук. Две картечины попали, остальные в дым ушли, – качнул головой Ганыкин.

– А в доме, в диване ни одного шарика?

– В доме не стреляли. Криминалист ходил, смотрел. Кровь нашел, а картечь нет.

– Понятно, убийца подстрелил жертву, потом пришел за ней, ну и добил. Задушил, например.

Ганыкин стоял в позе великого мыслителя, приложив кулак к подбородку, и при этом угрожающе посматривал на Кирилла. Пусть только попробует сказать что-то поперек.

– Не знаю, я в морге не был, заключение экспертизы не смотрел. Но судмедэксперт сказал, что следы рук на шее были, – кивнул Миккоев.

– Вот! – Ганыкин торжествующе глянул на Кирилла.

– Прижизненные, сказал, синяки, – продолжал участковый.

– Понятно, что прижизненные, – снисходительно усмехнулся Ганыкин. – Жертва была еще жива, когда ее начали душить.

– Прижизненные – это значит, жертва осталась жива, после того как ее пытались задушить, – сухо сказала Ольга. – Если бы умерла, остались бы посмертные гематомы… Если бы остались… Жертва потеряла много крови, в материалах это ясно указано. И стреляли в Карпову не здесь, вопрос: откуда она шла. И как долго?

– Вопрос, – согласился Миккоев.

– И что, никаких соображений? – Лежнева в упор смотрела на него.

– Да как-то не очень.

– А почему именно сюда шла? – озаренно спросил Ганыкин. – Почему именно в этот дом?.. Может, в этом доме дочь ее держали?

– Ну да. – Кирилл смотрел на первую полосу газеты «Правда коммунизма».

Пожелтевший от клея и времени лист висел на стене под надорванными обоями. Номер сто пятьдесят, среда, двадцать четвертого декабря пятьдесят восьмого года. Официальная правда о пленуме ЦК КПСС, с заключительным словом выступил товарищ Н. С. Хрущев. Старый дом, наверняка хозяева давно съехали.

– Почему здесь могли дочь Карповой держать? – не понял Миккоев.

Кирилл внимательно смотрел на него. Не похоже, что мужчина фальшивил, выказывая признаки удивления.

– Потому что Карпова за дочерью в ваши края приехала. Пропала у нее дочь… – Он вытащил из кармана фотографию четырехлетней давности: – Карпова Варвара Евгеньевна, не видел?

– Да нет, – покачал головой участковый.

– Может, ее правда здесь прятали?.. Может, в погребе.

– Ну, в погребе.

– Нет здесь погреба. Подклети есть, а погреба нет… А в подклетях держать все равно что здесь. Да и кому держать? Я ведь здесь часто бываю, хожу, смотрю…

– Когда пуля в спине, все равно куда бежать, – качнула головой Ольга. И, глянув на Кирилла, добавила: – А бежала она оттуда, где дочь прятали. Или все еще прячут.

– Искать дочь Карпова отправилась вместе с мужем, – напомнил Кирилл. – Где муж?

– По следу Карповой нужно пройти! – решительно заявил Ганыкин.

Он приподнялся на носочках, подался, собранный и сосредоточенный, как розыскная собака, взявшая след.

– Дерзай! – Кирилл с интересом смотрел на него.

Миккоев сказал, что след Карповой замерз в мокром снегу, но вдруг у Ганыкина чутье невероятной остроты, вдруг он сможет удивить?

– Кто со мной?

Спускаясь по доске, Ганыкин даже не покачнулся, и по заснеженной траве он шел быстро, упруго, как будто знал маршрут от самого старта до финишной черты. Снегопад ослаб, видимость улучшилась, в траве смутно угадывалась дорога, ведущая куда-то в лес в противоположную сторону от поселка. Своей уверенностью Ганыкин создавал вокруг себя энергетическое завихрение, его порыв подхватил и Кирилла, и всех остальных. Он даже подумал о том, что зря скептически относился к Ганыкину. И суток не прошло, как они знакомы, за время пути он наговорил столько глупостей, но это не повод, чтобы судить о нем плохо. Говорили же, что Ганыкин высококлассный опер с массой заслуг. И сейчас он это докажет. Кустарниковое поле закончилось, начался лес, там Ганыкин одной ногой провалился в болотную лужу, скрытую травой и снегом, тут же выбрался без посторонней помощи и продолжил путь. И ведь вывел всех к просеке, за которой смешанный лес переходил в хвойный.

– Вот по этой просеке Карпова и шла! – бодро сказал Ганыкин, хлопнув ладонью по мокрой и грязной штанине.

– Откуда? – хмуро спросила Лежнева.

Похоже, она стала о чем-то догадываться. Так же как и Кирилл.

– Из глубины леса! – Ганыкин показал вправо.

– Здесь везде глубина, – устало хмыкнул Миккоев.

Он в лужу не проваливался, а ноги все равно мокрые по колено.

– И медведи! – Ганыкин вдруг надвинулся на участкового.

– И медведи, – кивнул тот.

– Ни одного не видел! Сколько прошли, ни одного медведя! Ни одного волка!

– Ни одной пропавшей Варвары! – с усмешкой дополнил Кирилл.

Но Ганыкин его как будто не услышал.

– Ты чего нам голову морочишь, капитан? – наседал он. – Здесь Карпову где-то убили! Здесь! И дочь ее здесь где-то прячут! И ты знаешь кто! Знаешь, но покрываешь преступника!

– Ганыкин! – одернула Ольга.

Но оперативник не реагировал, более того, сунул руку под куртку, выхватил пистолет, передернул затвор, а Миккоев направил на него ружье.

– Охолонись, майор! Не знаю я ничего!

– Завел нас черт знает куда! – не унимался Ганыкин.

– Я завел?!

Ганыкин завис, как боксер, пропустивший удар в последнее мгновение боя. Неужели вспомнил, кто кого куда завел?

– Давай обратно! – резко сказала Ольга.

Она почему-то смотрела в заросли можжевельника, над которыми высилась стена из елей и сосен. Но туда же смотрел и Кирилл, ему казалось, что в зарослях кто-то есть, стоит, наблюдает за ними, взгляд тяжелый, пронзительный.

– А как же Варвара? – не согласился с ней Миккоев.

– Так мы ее не найдем, – удивленно глянула на него Лежнева.

– Вправо пойдешь – медведя найдешь, а если влево… – загадочно улыбнулся Миккоев.

– Капитан, ты чего? – Ольга подозрительно глянула на него.

Уж не тронулся ли он умом на нервной почве?

– Я вот смотрю, грязь на штанине товарища майора. Обычная грязь. А у Карповой грязь была не совсем обычная. Красная с розоватым оттенком. Локтем о скалу оперлась, реку, наверное, переходила.

– О скалу, локтем?

– Красная глина, очень древняя, девонской эры. Она у нас красная с розоватым отливом. И только в одном месте. На границе соседнего участка.

– И реку там переходят?

– Ну да, вброд… Возможно, Карпова ваша с Капищей шла.

– Капище?

– Деревня такая. На месте древнего капища. Деревни давно уже нет, а капище есть…

– И кто там кому поклоняется?

– Не знаю… – хмурил брови капитан. – Вряд ли Карпова там кому-то поклонялась…

– Может, за дочку просила?

– За дочку в церкви просят… Не. Передумал. Нечего ей там было делать.

– Может, нам там дело найдется? – спросил Ганыкин.

Кусты можжевельника вдруг шелохнулись, с веток ссыпалось немного снега. Миккоев это заметил, напрягся, вскинул ружье.

– Не знаю, но я туда не поеду.

– Почему?

– Да место не очень, энергия там, говорят, плохая.

– Люди пропадают? – Кирилл завороженно смотрел на подозрительные кусты, но к ним не шел.

А вдруг там медведь? Может, зверь там берлогу себе на зиму готовит или даже спать укладывается.

– Да нет, вряд ли Карпова оттуда… – уверенно повторил Миккоев.

– Но проверить все равно надо.

– Не знаю… На ночь глядя точно не поеду, а завтра с утра… Если начальство скажет, – замялся капитан.

Кусты снова шевельнулись, снега с веток ссыпалось еще больше.

– Уж не медведь ли, – голос Миккоева прозвучал на тон ниже обычного.

И сам он подался назад.

– У тебя же ружье!

Ганыкин с решительным видом расправил плечи, но шагнул не вперед, как ожидалось, а тоже назад.

– Ну да, ружье!

Миккоев пересилил себя, направив на куст ружье, двинулся к нему. Оттуда раздался жуткий медвежий рев, кусты затряслись и затрещали, будто сквозь них, набирая ход, пробирался мощный внедорожник.

– Бежим! – крикнул Миккоев.

– Бежим!!! – повторил Ганыкин и схватил Ольгу под руку.

И снова он смог создать волну, которая захлестнула всех, но заставила идти в обратном направлении. Вернее, бежать. Со всех ног. Медведь только в сказках добрый, в жизни он самое настоящее чудовище.

4

Банька топилась по-черному, стены закопченные, дымом уже не пахло, но слегка щипало глаза. Треть бани занимала печь с котлом в ней, камни крепились толстой непрогораемой проволокой, прикрученной к железным опорным столбам. Кирилл лежал на верхнем полоке, один такой столбик с проволокой от него едва не касался лица – не очень удачное, надо сказать, соседство. Ганыкин, казалось, нарочно лупцевал его банным веником, чтобы он дернул головой и обжег себе щеку.

Устал, остановился, опустил веник, набрал в ковшик воды, плеснул на камни, зашипело, запари́ло. Сруб хорошо держал тепло, в бане жарко, даже дверь приоткрыть захотелось, свежего воздуха вдохнуть.

– Ну как, лейтенант? – И снова веник шлепнул по разгоряченной спине. – Нормально?

– Лучше всех!

– Во-от! Со мной не пропадешь!

Ганыкин размахнулся, но шлепнул не так сильно, как собирался. Окончательно устал, руки уже не держат веник.

– Думаешь, почему медведь отстал? – спросил Ганыкин.

– А он отстал?

Возможно, медведь и не преследовал их, из кустов так и не показался. Просто пошумел немного и успокоился, а они бежали, пока Ганыкин снова не провалился в лужу.

– Отстал! Потому что испугался!

– Тебя?

– Ты, лейтенант, за меня держись, и ничего с тобой…

– Не собираюсь я за тебя держаться! – перебил Кирилл, осторожно поднимаясь. – Тем более в бане!

Увы, долг красен платежом, теперь его очередь охаживать Ганыкина.

А ему бы сполоснуться сейчас да воды прохладной попить, желательно на свежем воздухе. Пиво под запретом, завтра чуть свет выезд, что там за капище, надо глянуть. Вдруг там секта какая-то или хотя бы ее признаки. Эзотерика, помноженная на экзотику, может равняться любому экстриму.

Долг платежом утомил, зато Ганыкин остался доволен.

– Силен, лейтенант, силен!.. Ты банщиком случайно не работал?

Кирилл не ответил, взял ковш, открыл крышку котла, плеснул в тазик кипятка, разбавил холодной водой. Сполоснуться – и на выход, хорошего, как говорится, понемногу.

– Чего так торопишься? – спросил Ганыкин, наблюдая за ним.

– Запарился.

– На холод рвешься?

– В прохладу.

– Так это можно устроить. В клети спальня есть, кровать и все такое. Но печь на другой половине. Так что прохладно.

– А ты что, изучал историю ритуальных жертвоприношений? – сохранив невозмутимость, спросил Кирилл.

– Чего?

– Капища – языческие святилища; знаешь, почему их еще поганищами называли? Потому что там людей в жертву приносили, ага. А сейчас там духи невинно убиенных бродят, злятся, лютуют. Ты вот придешь завтра такой тепленький из теплой постели, как думаешь, что они с тобой сделают? А я себя холодненьким подам, мне точно ничего не будет. А с тобой не знаю…

– Холодненьким подашь? – заметно озадачился Ганыкин.

– Это колбасу делают из охлажденного мяса, а на заклание подают горяченькое… Хочешь на заклание, пожалуйста, спи в теплом. Нет – спи в холодной бане. Дождись, когда она остынет, и спи. Или в предбаннике ложись…

– Так, погоди, это ты прикалываешься? Я вообще-то собираюсь спать с Ольгой!

– А она об этом знает?

– Пфф! Ты во мне не сомневайся! – Ганыкин сжал кулак, собираясь ударить себя в грудь.

– Да, я знаю, в себе сомневаться можешь только ты сам. Кстати, это у тебя очень хорошо получается.

– Слушай, лейтенант!..

– Мы с тобой не на параде, Рома, сейчас не важно, кто лейтенант, а кто майор. Сейчас важно не обосраться… Тебе не кажется, что мы влезли в какую-то черную дыру?.. – спросил Кирилл. – В которой нас ждет встреча с черным карликом. Он где-то рядом, я чувствую это, а ты?

– Тебе страшно?

– Очень. Поэтому с Ольгой спать буду я!

Кирилл вылил на себя полтазика холодной воды, с удовольствием выдохнул, вышел в предбанник, понюхал висящий на стене дубовый веник и стал одеваться. Затем он вышел из бани в морозную ночь и нос к носу столкнулся с Ольгой. Темно, тучи над головой, а у нее в глазах звездное небо, которое уже затягивало ненастьем. Взгляд ее заледенел. А тут еще Ганыкин на секунду приоткрыл дверь бани и крикнул:

– Да нет, дружок, это я буду спать с Ольгой!

Ольга строго повела бровью, она требовала объяснений, и не от Ганыкина, а от Кирилла.

– Он всегда такой озабоченный.

– А ты? – Ольга в упор смотрела на Кирилла.

Волосы распущены, на плече полотенце, в руке пакет.

– Я пойду, а то простыну!

– Удачи!

Баньку Миккоев предоставил свою, а избу выделила сельская администрация. Бесхозных домов в деревне хватало, выбрали лучший, точную копию избы, в которой нашли труп Карповой, в довольно-таки сносном состоянии. Холодные клети, жилая половина с исправной печкой, горница и спаленка, в которой устроилась Ольга.

Дом старый, слегка просевший, пол под наклоном, зато диван в горнице вполне приличный, на окнах кружевные занавески, между стеклами уютно расположилась дохлая муха. Скатерть чистая на столе, сервант с посудой, часики на стене тикают.

Диван раскладывался, но спать валетом с Ганыкиным Кирилл не собирался. И на печи тоже. Он сам в одиночку разобрал кровать в холодной клети, перетащил в дом, собрал и поставил под окно между сервантом и столом. И матрас нашел, а за бельем сходил в машину. Спасибо маме, она позаботилась обо всем, даже коробку с провизией собрала на первое время, как знала, что некогда будет ходить в магазин, а чаю хочется.

Кирилл уже заправил койку, вскипятил чай, когда наконец-то появился Ганыкин, важный, как павлин, довольный, как петух, в дом он входил пружинной походкой. Кирилл ни о чем не спрашивал, он и без того знал, какими фантазиями окрылен этот живчик.

– Кто-то же должен заботиться о начальстве! – сказал он, залихватски подмигнув ему: ждал ответного восторга, тайного, но лучше явного.

– Чай садись пить, гигант!

– А спинка у Ольги, я тебе скажу, ничего… Каждый день теперь буду тереть!

– Меня тошнит от той пурги, которую ты несешь!

– Лейтенант, ты полегче на поворотах!

– А то что? – Кирилл выпрямил спину и расправил плечи.

Ганыкин казался крепким орешком, в нем чувствовалась сила, во всяком случае физическая. Но и Кирилл не промах, и боксом он в свое время занимался, и борьбой. И ни один тренер не запрещал оттачивать полученные навыки на таких недоумках, как Ганыкин.

– На старшего по званию катишь? Не советую!

– Не советуй. Не учи. Не рассказывай. Просто молчи!

– Да пошел ты!

Ганыкин толкнул Кирилла плечом, подошел к серванту, открыл створку, при этом он глянул на кровать, которая мешала ему взять кружку, но ничего не сказал. И чай налил молча, при этом он даже не догадался сполоснуть кружку, хотя в сенях стояло полное ведро и таз для использованной воды.

И за стол Рома сел молча, но надолго его не хватило. Чай ему не понравился, потому что в пакетиках, колбаса отдавала клопами, печенье недостаточно рассыпчатое, хорошо – к сахару претензий не возникло. Жаловался он без своей привычной водевильной бравады, не говорил, а брюзжал. На удивление, этот его ворчливый тон не раздражал и даже начал убаюкивать.

Кирилл уже практически уснул, когда наконец-то появилась Лежнева.

– Чайку! – И снова Ганыкин включил дешевого бодрячка.

Поднялся, схватил кружку, чайник, подставил стул.

– А убираться кто будет? – спросила Ольга, снимая пуховый платок.

Волосы уже не мокрые, хотя и не сухие.

– В бане? Я уберусь!

– Уберись!.. Просто уберись! – открывая дверь в свою комнату, сказала Ольга. – Вы уже договорились?

Она остановилась, развернулась на сто восемьдесят градусов, обвела взглядом комнату и будто случайно зацепилась взглядом за Ганыкина, а затем и за Кирилла.

– О чем? – Рома затаил дыхание.

Кирилл чуть не фыркнул, глядя на него. Пессимисты утверждают, что все женщины шлюхи, а оптимисты на это надеются. Видимо, Ганыкин из таких вот оптимистов, если решил, что Ольга ставит их с Кириллом в очередь к своему телу. Теперь им остается лишь выбрать, кому ложиться с ней первым.

– Кому спать, а кому на пост! – пояснила Ольга.

Ганыкин скривился, косо глядя на нее, но промолчал.

– А как вы хотели? Обстановка у нас, если хотите, сложная, незнакомая обстановка, убийства, похищения.

– Медведи, – усмехнулся Кирилл.

– Медведи, волки… – совершенно серьезно глянула на него Ольга. Но не выдержала, все-таки добавила сарказма в блюдо, которое хотела подать холодным: – Олени!

– И что, с берданкой вокруг дома? – спросил Ганыкин.

– Ходи, летай, стой, сиди, но враг не должен пройти. В двадцать три ноль-ноль отправляйся!

– А можно охранять вас у ваших ног?

– А с трех до шести дежурит лейтенант Батищев, – проигнорировав вопрос, сказала Ольга. – В шесть подъем и выезд. На сегодня все!

– Не понял, мне четыре часа, а Батищеву всего три? – возмутился Ганыкин.

Но Ольга даже ухом не повела, дверь за ней закрылась тихо.

– Ты еще спроси, почему она себя дежурить не назначила.

В туалет Кирилл идти не стал, из дырки пока еще воняло несильно, но все равно приятного мало. Малую нужду он справил прямо у порога. Ветер успокоился, снег падал ровно, к утру навалит, скроет следы.

Ганыкин завалился спать, лег и Кирилл. В доме стихло, только кровати поскрипывали да часы тикали. И за окном тишина необыкновенная, будто не воздух там на улице, а вата.

Кирилл закрыл глаза и представил себя в холле огромного космического отеля. Футуристический модерн, сверхвысокие технологии, и ни одной живой души. Вокруг только андроиды, внешне, а местами и внутренне ничем не отличающиеся от людей. Он единственный живой человек, царь и бог для роботов, его слово – закон для них. А девушки в отеле такие красивые, все рады угодить, белокурая блондинка в коротком форменном платье ведет Кирилла в номер, в лифте он кладет руку ей на попку, а там тепло и упругость земной женщины, а главное, никаких возражений, удовольствие в киберглазах, может, и не живое, но такое искреннее. А в номере девушка, угадав желание клиента, сама снимает с него рубашку, джинсы… Но и это не самое интересное. После свидания с одной девушкой ему подает обед другая, ничуть не хуже и такая же на все согласная. Завтраки, обеды, ужины хоть и не бесплатные, но Кириллу ничего не стоят. Потому что в мире больше нет живых людей, ему отпущен безлимитный кредит на обслуживание, возвращать деньги некому, а отель может функционировать вечность или как минимум до конца его дней. И жить в этом кибернетическом раю Кирилл может, ничего не делая. Это же так здорово жить, не работать, но все иметь…

5

Яма глубокая, метра три, не меньше, люди вокруг могилы, у всех скорбные лица. Он лежит на дне, связанный по рукам и ногам, а на него опускается гроб. Люди стоят, смотрят вниз, но видят только гроб, а лежащего на дне человека нет. Он их видит, они его нет, а гроб все ниже. Вот он опускается на Кирилла, вжимая его в землю своей тяжестью, могильщики высвобождают свои веревки, тянут их на себя, будто змеи ползут по груди, по ногам. Кто-то бросает на гроб горсть земли, слышно, как тарахтит дизельный движок, это к могиле подбирается трактор, своим отвалом он в один заход погребет и покойника, и живого под ним. Не выдержав напряжения, Кирилл закричал. И проснулся.

Он лежал в своей постели, в комнате горел свет, Ганыкин сидел на диване с открытым ртом, взгляд отсутствующий, как будто он еще из своих снов не вышел. Рома только-только проснулся, а разбудил его тот, кто включил свет, а затем скрылся в своей комнате. Или в сенях? Оттуда донесся звук прерывисто льющей воды – похоже, Ольга уже умывается. За окном темно, но слышно, как по улице уже куда-то вдаль уползает трактор. Откуда в этой глуши трактор?

Кирилл сел на кровать, Ганыкин тоскливо глянул на него, ему тоже не хотелось подниматься. А надо, печь за ночь остыла, в доме холодно, а к вечеру температура упадет еще ниже, возможно, до нуля. Вставать надо, в подклеть за дровами спускаться. Протопить печь, а потом уже и на капище ехать. Если получится. Снегу за ночь могло много навалить.

Открылась дверь, в горницу с полотенцем на плече зашла Лежнева. Даже издалека от нее пахло зубной пастой. И, кажется, ледяной водой.

– Спал? – спросила она, строго глядя на Кирилла.

– Так это ты меня хоронила? – усмехнулся он в ответ.

Ольга, конечно, его начальник, и он обязан обращаться к ней на «вы» хотя бы в присутствии посторонних, но ему все равно. Ровесники они, спали, жили вместе, какое может быть «вы»? А если Ольга начнет качать права, он попросит ее на выход. И к черту уволится. Космического отеля с безлимитом на обслуживание не существует, но есть родители, Кирилл их единственный сын, живут они не бедно и вполне могут обеспечивать его, тем более что ему много не нужно. Нет, он, конечно, устроится на работу, там, где нервы не мотают…

Ольга недоуменно повела бровью, не сводя с него глаз. Она бы и хотела похоронить Кирилла, но как это сделать? Она будет благодарна, если он даст подсказку.

– Да сон приснился, ничего такого.

– Сон приснился? На посту?

– Да какой пост, кому мы тут нужны? – зевнул он.

– На первый раз ставлю на вид.

– Голым и на мороз, – ухмыльнулся Ганыкин.

– Вас это тоже касается, товарищ майор… Полчаса на сборы, и выдвигаемся.

– Так темно же. – Ганыкин глянул на часы.

Десять минут восьмого, а солнце восходит сейчас в районе девяти.

– Полчаса!

Кирилл заставил себя подняться, вышел в сени, считай – на мороз, там на лавке стояло ведро, но воды в нем на пару ковшиков, не больше. К соседям идти надо, у них колодец, но Кириллу хватит, чтобы умыться и почистить зубы, с остальным справится заводная бритва, он уже пробовал – вроде ничего, раздражение, правда, возможно, но есть хороший крем.

Ганыкину осталась только корка льда в ведре, но возмущаться бесполезно: кто первый встал, тому и тапки. Значит, ему идти к соседям за водой. Ганыкин принес ведро, пару ковшиков Кирилл забрал на чай. И печку он же растопил, и завтрак организовал. Но на сборы ушло больше чем полчаса.

И все же к машине вышли по темноте; «Опель» стоял у самой дороги, фонарь светил где-то в стороне. Снегу навалило порядком, чуть ли не по колено, Кирилл с трудом добрался до своей «Антары».

Погода натворила дел, но существовала и другая опасность. Открывая водительскую дверь, Кирилл ощутил нечто похожее на укор совести. Стоянка никак не охранялась, хотя Ольга и настаивала на дежурстве. Злодей запросто мог подкрасться к машине и поджечь ее, например. Пока они с Ганыкиным спокойно себе спали.

Ганыкин обошел машину со стороны капота, он метил на переднее пассажирское место, но повернул обратно и открыл заднюю левую дверь.

– Ты чего?

– Да трактор все тут разворотил, не пройти!

Кирилл включил фары, осветил дорогу, а там действительно завал. Трактор прошел, отвалом сгребая снег в сторону их дома. Дорогу он очистил, но обочину завалил. Кирилл вышел, обогнул машину, переступил через гряду плотного снега, которая подступала к машине – дверь не открыть. Но и это еще не все, с таким завалом на дорогу не выехать. Лопата нужна…

Лопату он видел в подклети, штыковую и совковую, пришлось возвращаться в дом. Навстречу выходила Ольга, как обычно с начальственным видом.

– За лопатой? – довольная своей проницательностью, насмешливо спросила она.

– На тебя брать?

– На вас! – поправила она.

Лопаты он принес, одну вручил Ганыкину. Вдвоем счистили снег с обочины так, чтобы машина могла выехать на дорогу. На правое переднее колесо Кирилл обратил внимание лишь после того, как очистил от снега заднее. И присвистнул, глядя то на одно колесо, то на другое.

– У меня так было, – с видом знатока сказал Ганыкин, небрежно стукнув ногой по спущенному скату.

– Что у тебя было?

– Все было. Покрышка бескамерная, на морозе резина сужается, отходит от диска, колесо спускает.

– Сразу два колеса?

– У меня одно спустило.

– Пять градусов не мороз.

– И еще было, смотрю, колесо спущено, думал, пробито, заменил, а оказалось, что кто-то через ниппель спустил. Надо было всего лишь подкачать.

Кирилл присел и осмотрел колесо, подсвечивая телефоном, пробоин вроде нет. Может, правда через ниппель спустили.

– Компрессор есть? И запаски…

А спущено два колеса. Или четыре?!.

Кирилл обогнул машину, лопатой раскидал снег и облегченно вздохнул. Другие два колеса крепко держали давление.

– Что там? – открыв дверь, спросила Ольга.

И мотор уже прогрелся, пока они возились со снегом, и в салоне тепло, хорошо начальница устроилась.

– Два колеса спущены. И оба со стороны дороги. Похоже на диверсию.

Действительно, преступник мог подкрасться к машине, справа от нее он оставался невидимым для наблюдения из дома. Спустил два колеса, а за остальные браться не захотел. Испугался, что заметят. Вполне логичное объяснение.

Компрессор работал хорошо. Едва нижняя часть колеса поднялась, Кирилл увидел порез, из которого выходил воздух. Такой же прокол он обнаружил и на втором колесе.

Из-за поворота вырулила синяя «Нива» с очищенным от снега капотом и белым «покрывалом» на крыше. В городе водитель проехал бы мимо, а здесь глушь, если у человека проблема – нужно помочь, по-другому не выжить. Бородатый в лисьей шапке мужчина предложил помощь. Кирилл спросил, где ближайший шиномонтаж. Бородатый лишь развел руками. И предложил съездить в райцентр, а колеса придется бортировать самим. Умельцы есть, магарыч возьмут с удовольствием. Мужчина пообещал позвать какого-то Саньку и вернулся в машину.

Кирилл смотрел на «Ниву» и думал, что злоумышленник мог проколоть колеса, не выходя из машины. Зимы здесь снежные, лыжи наверняка в большом почете, палки с острыми наконечниками есть у всех. Высунул из машины лыжную палку, ткнул в колесо, и готово. А следов машины не останется. Намело за ночь знатно, к тому же трактор прошелся. Если преступник и наследил, то ничего не осталось.

– Ну, одно колесо мы можем заменить сразу, а второе? – глубокомысленно спросил Ганыкин.

– Тебе же сказали, Санька сейчас подъедет… Мобильный шиномонтаж, – мрачно усмехнулся Кирилл.

И с опаской глянул на Лежневу. Больше всего он ненавидел злорадно-менторское: «А я говорила!..» И еще он думал о Саньке – хорошо, если у него есть подкатный домкрат, тогда они снимут колесо легко. А то его «Опель» комплектовался не очень надежным домкратом, с ним одна морока. Кирилл как-то пробовал, намучился, краску с порожка сковырнул.

– Санька, говоришь? – вскинулся вдруг Ганыкин. – Деревенский шиномонтаж?

– Ну, говорю, – странно посмотрел на него Кирилл.

– Интересно, сколько он запросит? – Ганыкин потер взятыми в щепотку пальцами.

– Сколько запросит, столько и получит.

– Так, может, они нарочно колеса прокололи? Может, это у них бизнес такой? – ликовал Ганыкин.

– Ох, услышит тебя Санька, не приедет! – сказала Ольга, с ироничным прищуром глядя на него.

– Может, и бизнес… А если все-таки диверсия? – спросил Кирилл. – С целью нас остановить.

– Ты ничего не видел? – с поддевкой, но по делу спросила Ольга. – Хоть бы следы какие… Все снегом занесло…

– А мы еще и лопатами! – хмыкнул Кирилл.

– Лопатами!! – вдруг оживился Ганыкин, что-то вспомнив.

Ольга с подозрением глянула на него.

– Не знаю, может, мне показалось… А ну-ка!

Ганыкин глянул влево, затем вправо, схватил лопату, но тут же бросил ее и в сугроб снега полез руками.

– Что-то я такое видел! – приговаривал он. – Что-то видел!

– Может, лучше вспомнишь, что видел?

– Не вспомню, но видел… Вот!

Ганыкин извлек из кучи медный свисток с какой-то непонятной кнопкой на рукоятке.

– Говорю же, что-то такое! – сиял он. – Милицейский свисток.

– Почему милицейский?

– А потому что с дыроколом! У гаишников такие были, дырки в правах колоть. У отца моего такой был.

– Так, может, это ты отцовской свисток посеял?

– Да нет, отцовский свисток дома… Этот медный, а у отца стальной был…

Ганыкин крутил свисток в руках, любовно разглядывая его.

– Хочешь сказать, что это преступник обронил? – спросила Ольга. – Зачем же ты его тогда крутишь, все отпечатки стер.

– Да? – Ганыкин торопливо опустил свисток в боковой карман куртки.

– Поздно уже!

– По слюне можно! Преступник же дул в свисток… В любом случае эпителий остался, – парировал Ганыкин.

– И ДНК-лаборатория здесь в каждой избе, да? – усмехнулась Ольга. – Где экспертизу проводить собираешься?

– А голова на что? – не сдавался Ганыкин. – Свисток милицейский? А кто здесь у нас представляет закон?..

На дороге показалась «Нива» участкового. Кирилл узнал ее по маячкам, которые бесшумно крутились на крыше. Уже почти рассвело, но видимость еще не очень.

– Миккоев едет, у него спроси!

– Легок на помине!

Ганыкин сунул руку под куртку, нащупал пистолет, но вытаскивать оружие из кобуры не стал.

– Роман Петрович, ты уж определись, Миккоев или Санька, – с насмешкой посоветовала Ольга.

– Не знаю я никакого Саньку, – глядя на подъезжающую машину, процедил Ганыкин. – А Миккоева знаю… И все думаю, чего он это нам голову вчера морочил?

– Думаешь, медведя в лесу не было?

– А ты видела этого медведя?

«Нива» остановилась, Миккоев выходил, на ходу поправляя шапку. Глаза заспанные, наледь на капоте еще не растаяла, видно, машину завели совсем недавно.

– А чего такие невеселые? – пожимая Кириллу руку, спросил капитан.

Шапку он надел, но криво, копна волос мешала, подстричься бы ему.

– Да вот, колеса пробили.

– Кто?

– А сам факт тебя не удивляет? – грозно надвигаясь на участкового, спросил Ганыкин.

– А что за тон? – возмутился тот.

– Нормальный тон! А ненормально шапка на тебе надета! Вкривь и вкось!.. Волнуешься, боишься, что мы тебя расколем!.. А мы тебя раскололи! Что это?

Ганыкин раскрыл ладонь, в которой он сжимал улику.

– Ух ты! Нашелся! – бесхитростно обрадовался Миккоев.

Он хотел взять свисток, но Ганыкин сжал кулак.

– Нашелся?! Значит, все-таки ты потерял? Когда колеса пробивал?

– Давно уже потерял, год назад! – мотнул головой участковый.

– Здесь потеряли, на этом месте? – спросила Лежнева.

– Да не знаю где. Может, и здесь… Я так понимаю, вы свисток у машины нашли?

– У машины.

– Ну, может, и обронил. Траву здесь летом скашивал.

– Лето полгода назад было, – вступил в разговор Кирилл. – А вы сказали, год назад.

– Я уже не молодой, время летит быстро, оглядываться не успеваю, – растерянно пожал плечами капитан.

– Дай-ка!

Кирилл забрал у Ганыкина свисток, осмотрел его. Снаружи местами мокрый, а изнутри сухой. Кирилл не поленился свернуть в трубочку салфетку и засунуть ее в отверстие свистка. Сухо там, ну, может, закатилась капля-другая воды. Недолго лежал свисток на открытом воздухе, в траве, в воде.

– Сухо!.. Где-то в сухом помещении свисток лежал. Или у вас в кармане, товарищ капитан?

– То есть это я проколол колеса? – удивленно и возмущенно спросил Миккоев.

– Не знаю!

– Зачем это мне?

– А затем! Это же ты убил Карпову? И дочь ее прячешь! – Ганыкин опустил голову, исподлобья глядя на Миккоева.

Он, казалось, собирался не просто накинуться на участкового, но и забодать его.

– Зачем мне прокалывать колеса? – также напыжился Миккоев.

– Ну, ты же не хотел, чтобы мы ехали на капище?

– Я не хотел?

– Не хотел нас везти!

– Не хотел везти – это совсем другое!

Кирилл кивнул, мысленно соглашаясь с Миккоевым. Если участковый убивал и похищал, зачем ему препятствовать их отъезду? Не на капище же он похищенную Карпову держал. А если там, ему ничего не стоило уничтожить следы ее пребывания. Вместе с ней…

– Где вы свисток потеряли, Олег Яковлевич? – спросила Ольга, косо глянув на Ганыкина.

– Говорю же, не помню.

– Когда вы обнаружили, что свистка нет?

– Ну, когда обнаружил… Ну да, обнаружил. Летом. В мае.

– Летом? В мае?

– В конце мая. Тепло было, трава так и перла.

– Здесь перла? – Ольга обвела рукой пространство вокруг машины.

– И здесь перла!

– Так вы здесь свисток потеряли?

– Да… То есть нет… Не помню, у кого свисток посеял.

– Но помнишь, что у кого-то.

– Ну да… У Плетникова был, может, у него и забыл.

– Где Плетников? Давай к нему пошли!

– Так в Петрозаводске он, на лето приезжает, как раз тогда в конце мая приехал, я к нему зашел.

– Хочешь сказать, это Плетников тебя подставил? – влез в разговор Ганыкин. И руку поднял, как будто собирался схватить Миккоева за грудки. – Нарочно из Петрозаводска приехал?

– Да нет, конечно!

– А дорогу кто чистит? – косо глянув на подчиненного, спросила Ольга. – На тракторе.

– Ну так Диконов чистит!

– Кто такой Диконов?

– Да в Радянке живет… Хранитель старины далекой. Часовню в Радянке восстановил, дома восстановил, там у него все под старину. Ну, не совсем, в лаптях не ходит, но там у него музей под открытым небом.

– И где эта Радянка?

– А это как на Капищи ехать! Через реку переходишь, Капищи налево, а Радянка вправо. Капищи на разлучине, а Радянка у озера.

– А в Капищах кто живет? – спросила Ольга, пытливо глядя на Миккоева.

– В Капищах никого, только боги языческие живут. Диконов их и настрогал, они у него там как живые стоят, – поежился участковый. – Я долго не выдерживаю, тоска такая смертная наваливается, жуть!

– Как же так, часовня и языческие боги?

– Ну так часовня для души, а капище для забавы. Тихон Семенович у нас художник, у него там такая резьба по дереву, закачаешься! – закатил глазки Миккоев.

– Ты мне зубы не заговаривай! – накинулся на него Ганыкин. – Художники, хранители… Скажи еще, что этот художник Карпову убил!

– Зачем ему Карпову убивать? – Миккоев смотрел на него, как на безумного.

– А ты скажи!

– Не убивал Диконов Карпову!

– А колеса нам кто проколол?

– Не я это!

– А свисток?.. Скажи, что это Диконов свисток подбросил?

– Подбросил?! – задумался Миккоев.

– Давай, давай, вали на Диконова! – подзуживал Ганыкин.

– Далеко до Радянки? – строго глянув на него, спросила Ольга.

– Ну, километров восемь.

– И дорога на Радянку, я так понимаю, расчищена?

– Ну да.

– Что «ну да»? – Ольга пронзительно смотрела на участкового.

И он правильно понял ее:

– Я могу вас отвезти!.. В Радянку, пожалуйста, а в Капищи не очень хочется.

– Роман Петрович, вы слышали, как трактор проезжал? – обращаясь к беспокойному подчиненному, едко спросила Ольга.

– Ну, слышал, проезжал!

– В какую сторону?

– Ну, кажется туда… – Ганыкин махнул рукой в сторону Капищ.

И Кирилл показал туда же, он тоже слышал, как удалялся трактор.

– Это он обратно уже ехал, – пояснил Миккоев.

– А когда на Вилгасу шел?

– Не могу сказать точно…

– В половине шестого, я слышала. И шел без остановок, возле нас не останавливался. Значит, колеса Диконов проколоть не мог. Если только на ходу, но это невозможно.

– Ну, так и на обратном пути не останавливался! – закивал Ганыкин.

– Вы в этом уверены, Роман Петрович?

– Ну-у, точно не скажу…

Ольга выразительно посмотрела на Кирилла, но и тот не смог прояснить ситуацию. Во сне трактор пер без остановки, а как он вел себя, проезжая мимо их дома, сказать затруднялся. Может, и останавливался, а может, и нет. Одно Кирилл мог сказать точно: во сне этот трактор уже практически похоронил его. Еще б чуть-чуть, и сброшенная им земля засыпала бы могилу.

К дому подъехала грязная по самую крышу «буханка», из машины вышел разбитного вида мужчина в черном нараспашку ватнике и с папироской во рту.

– У кого тут колесо спустило? – подмигнув Ольге, развязно спросил он.

И зачем-то сунул руки в карманы засаленных брюк.

Ольга тяжело приложилась к нему взглядом, окатила его строгим равнодушием с головы до ног. И ведь смогла пронять незадачливого Саньку: сначала мужчина вынул руки из карманов, а затем выпрямил правую ногу.

– Лейтенант Батищев занимается машиной! – жестко отчеканила она. – А майор Ганыкин отрабатывает свидетелей! Кто что видел, что слышал.

Кирилл усмехнулся, глядя на Саньку, который, сам того не замечая, застегивал ватник.

6

Снег плотный, ветка калины гнется под его тяжестью, дерево низкое, контурами своими чем-то напоминало солдата в белом маскировочном халате. Ягоды красные – издалека казалось, что боец истекает кровью. Дерево у дороги, за рулем участковый, Кирилл мог любоваться пейзажами. А места красивые, озерко с подмерзшими берегами, сопки вокруг, похожие на волны застывшего снежного моря, камни стаями мал мала меньше, как будто пингвины свое потомство в детский сад свели, где воспитатели – сосны-великаны. Небо светлое, подернутое дымком, но на горизонте собираются тучи, налетит снежный ураган, завалит расчищенную дорогу.

А дорога хорошая – может, и тряская, но покрытие твердое, колеса не вязнут. Миккоев с разгона въехал на берег реки, зашуршали камни, один булыжник отлетел и ударился в дно, плотно зашелестела вода, ход опасно замедлился.

– Эй, ты что, утопить нас хочешь? – встрепенулся Ганыкин.

– Заткнись! – огрызнулся Миккоев.

Ганыкин выяснил, что трактор проезжал мимо пострадавшего «Опеля» без остановки, и положение Миккоева осложнилось. Но все же Лежнева заинтересовалась Диконовым и приказала участковому везти группу в Радянку.

Машина взяла преграду, снова под колесами захрустели камушки. Развилки на Капищи Кирилл не увидел, Диконов на своем тракторе расчистил только путь на Радянку. И дорога эта оказалась неважной – морозы пока не сильные, накрепко связать глинистый грунт не смогли. Еще и колейность давала о себе знать – «Нива» шла тяжело, еще чуть-чуть, казалось, и машина застрянет.

– Летом посуху, зимой по морозу – еще можно, а осенью, весной распутица, тяжело ездить, – сказал Миккоев. – Диконов потому и взял трактор.

– Осенью распутица, – фыркнул Ганыкин. – Зимой медведи… А может, не было никакого медведя? Там, на просеке.

– А кто ж тогда был?

– Скажи, что Диконов следил за нами. Выследил, а потом колеса пошел прокалывать… Поехал. А потом пошел. Трактор перед деревней остановил, пошел, дошел, проколол, вернулся…

– Не буду я ничего говорить! Не прокалывал Диконов колеса! И я тоже!

– А свисток?

– Говорю, потерял я этот свисток.

– А осенью здесь распутица, говоришь? – все никак не мог угомониться Ганыкин.

А Лежнева его не остановила, вдруг блаженными устами говорит истина?

– Распутица, не проехать, ты это знал. Езжайте сами, а мы собрались… Ты хотел, чтобы мы здесь застряли?

– У тебя голова – две половины, – усмехнулся Миккоев. – Как у моей жены, одна половина с другой не дружит. Если я хотел, чтобы вы здесь застряли, зачем я проколол колеса?

– Но колеса кто-то проколол, – сказала Ольга.

– А если на просеке правда за нами кто-то следил? – спросил Миккоев. – Медведя-то никто не видел.

– Никто не видел, – согласился Кирилл. – А следить кто мог?

– Точно не я!.. И девушек похищать… Куда я их потом? Вы жену мою не видели, она бы мне таких женщин показала!

– Так, может, это жена твоя за тобой вчера следила? – хохотнул Ганыкин.

– Кто, Валентина?! – всерьез задумался Миккоев.

– А могла? – заинтригованно спросил Кирилл.

– Ну, баба она ревнивая, а Ольга Михайловна женщина интересная… Нет, не могла! – мотнул головой участковый. – Если бы кусты за нами были, а они были перед нами. Если Валентина за нами со стороны поселка шла, как она смогла бы через просеку незаметно?

– А Диконов мог бы выйти незаметно? Со стороны Радянки.

– Диконов? Почему только Диконов? Там еще Казубов в Сухне живет. Это километрах в шести от Радянки. Деревня два дома.

– Кто такой Казубов?

– Да бомж бывший, из Питера. Не знаю, как он здесь оказался, но оказался. Прибился, осел, третий год уже живет, хозяйство у него.

– Точно не в розыске? – спросила Ольга.

– Не знаю, не мой участок, Варламову сказал, он ездил, проверял, сказал, нормально все… А может, и не ездил, – усмехнулся Миккоев. – Варламов, он такой, где сядешь, там и слезешь. Это я всех объеду, посмотрю, спрошу…

– Ну и съездили бы, если Варламов такой, система-то одна.

– Ну, можно съездить, если Диконов дорогу почистил.

– А мог и не почистить?

– А зачем ему?

– Как они ладят, Диконов и Казубов? Или не ладят?

– Да нет, ладят, Диконов хорошо о нем говорил… Плохо не говорил, – немного подумав, добавил Миккоев. – Может, скрывал что-то… Думаю, хорошо они ладят.

– А с женским полом у них как? – спросил Кирилл.

– Ну как, у Диконова и жена, и дети, а Казубов… Откуда у него жена?.. Диконов говорил, что нет у него никого.

– Но сами вы с Казубовым не говорили?

– Да надо было съездить, но там дороги, летом не всегда проедешь. Варламову проще, он со стороны Северки, там дорога скальные грунты, дорога крепкая, это здесь болота…

Действительно, по левую сторону от дороги заснеженные поля прорезались мелкими островками воды, и сосны, ели здесь чахлые, местами клонящиеся к воде, некоторые деревья совсем без хвои. Дорога вроде ничего, машина идет, не тонет, но болото – величина переменная, сегодня его нет, а завтра возьми да и появись. Булькнется машина в трясину, и поминай как звали.

Но дорога из-под колес не уходила, болото закончилось, снова в поле зрения появилась река, впадающая в озеро, справа скалы на том берегу, слева лес – сосны, камни. Много камней. Даже снег не скрывал мох на стволах деревьев, на валунах. Миккоев обычно посматривал по сторонам, вдруг лось на дорогу выйдет, а здесь расслабился. Ни лось через такие каменные заторы не пройдет, ни танк.

Бревенчатый дом выскочил из-за поворота, как избушка на курьих ножках, но под машину не бросился, остановился. Дом справный, ровный, бодрый, как свежий кабачок, крыльцо просто роскошное по меркам древности – резные столбы, балясины. Четыре окна в главном ярусе, одно под самой крышей, и ставни резные, и наличники. Торцовые доски и причелины под крышей без резьбы, но красиво покрашены, так же как и сам дом. Из трубы дым столбом.

И второй дом, расположенный сразу за первым, радовал глаз, такой же свежий, как огурчик, но без резьбы и не покрашен, однако и двери в нем, и окна, и наличники, даже конек на крыше из ондулина, все есть. Только вот дымок из трубы в небо не поднимался. А в третьем доме ни окон, ни дверей, крыша простелена рубероидом. Миккоев остановил машину возле первого дома, третью избу Кирилл видел издалека. Идти к ней надо, но из первого дома на крыльцо вышла женщина в короткой распашной кофте поверх длинного сарафана, под которым, похоже, скрывался животик. И в утепленных калошах с меховой надставкой.

Женщина неторопливо повязывала платок, глядя на незваных гостей, судя по выражению лица, ее душа пребывала в растерянности, близкой к панике. Видимо, она куда-то или даже к кому-то собиралась, вышла на крыльцо и внезапно для себя увидела полицейскую машину. Сорвала с плеч платок, хотела, но не смогла быстро повязать голову.

– Здравствуйте, Мария Витальевна! – Миккоев повел рукой, как будто собирался отбить поклон, но даже голову не опустил.

Женщина запаниковала по-настоящему и, приложив руки к голове, чтобы не слетел платок, бросилась в дом. Движения суетливые, тревога непоказная, и это непонятное стремление во что бы то ни стало покрыть голову платком, как будто она монахиня или азиатская женщина, которая не смела опростоволоситься перед мужчиной. Обычная русская женщина славянской внешности, русые волосы, круглые глаза, нос уточкой, губки коромыслом. Маленькая, стройная, шустрая, пугливая. Животик под сарафаном ничуть не сковывал ее движений. Молодая еще, до тридцати, но выглядела она старше своих лет, хотя лицо в тонусе, кожа нигде не провисает, шея нежная, без складок и морщин.

– Труп у нее там, что ли?

Ольга ни к кому конкретно не обращалась, но Ганыкин с удовольствием адресовал ее вопрос себе. Сорвался с места и метнулся в дом.

Кирилл глянул на трактор, морда которого выглядывала из-за крайнего дома, на деревянный электрический столб, вспомнил про телевизионную антенну на крыше дома, приметы времени, выдающие принадлежность этого местечка к современной эпохе. А так здесь все как в старину. Заснеженные березки в палисаднике, низкий забор вокруг огорода и загона для скота справа от дома, напиленные чурки в навал, массивная колода, воткнутый в нее колун, нарубленные дрова аккуратно сложены в штабеля, самая настоящая телега с деревянными колесами у колодца-журавля. И женщина как будто в старинном наряде, даже не кофта на ней, а душегрея, такая же расшитая бисером, как и сарафан. И платок с ярким пестрым узором из цветов. Диконов называл себя хранителем старины, может, и жена его насквозь прониклась духом давно ушедшей эпохи, а тут вдруг Ганыкин с пистолетом. Еще примет его за озверевшего монгола, вдруг родит от испуга. На пятом или шестом месяце беременности.

Кирилл бросился в дом вслед за Ганыкиным. Лестница крепкая, ступеньки под ногами не гнулись, дверь в сени открылась, не скрипнув. А вот Ганыкину с дверью не повезло. Слишком низким оказался проем в жилую часть дома, таким же низким, как в той избе, где они сегодня ночевали, но там Рома никуда не спешил, а сейчас бежал наперегонки со своей неуемностью. И с такой силой врезался лбом в бревно, что присел на корточки. Кирилл даже не знал, смеяться или плакать. Вдруг у Ганыкина есть мозг? Вдруг там серьезный ушиб? Или даже трещина в лобной кости? Это ведь в больницу его придется везти. Да и как человека его жалко.

Кирилл не стал спрашивать, все ли в порядке, сел перед Ганыкиным и заставил его посмотреть себе в глаза. Ударился Рома сильно, в глазах боль, но зрачки вроде бы не закатываются. Взгляд злой, вменяемость под вопросом, но чувство в нем живое, не умирающее.

– Это ты Богу не поклонился, – с улыбкой сказал Кирилл.

Низкая дверь – дань извечной борьбе человека с холодом за тепло. Но одно не мешает утверждать другое, что низкая дверь заставляет человека поклониться иконе в красном углу, а значит, и самому Богу. Поклонился – прошел, не поклонился – получай в лоб.

– Я их тут всех! – зло процедил Ганыкин.

– А вот это ты зря!

Кирилл брезгливо оттолкнул его от себя, Ганыкин сел на задницу и обхватил руками голову.

– Не надо на людей бросаться, ты же не собака!

В дом зашла Ольга, Кирилл глянул на нее, кивком показал на Ганыкина, нагнулся и прошел через низкую дверь.

В доме тихо, как будто ни одной живой души. Огонь в печке шумит, кошка где-то мяукнула, а так тишина. Кирилл зашел в горницу, думал, там никого, но увидел и Марию, которую Миккоев назвал Витальевной, и ее деток. Одного ребенка она держала, качая, на руках, женщина стояла у двери в спальню, а мальчонка двух-трех лет держался за ее подол. Две девочки примерно четырех-пяти лет сидели на диване и с открытыми ртами смотрели на Кирилла – и страх у них в глазах, но еще больше любопытства. Мальчишка в синей байковой рубашке по колено, серые колготки с заплаткой на коленке, одна девчонка в джинсовом, другая в велюровом платье, под старину одета только их мать. Жидкокристаллический телевизор на тумбе, радиоточка над столом, манежик для ребенка у серванта с посудой. Современный быт, в который вполне вписывалась икона под набожником в так называемом красном углу.

Кирилл глянул на детей, на их мать, повернулся к образам, осенил себя крестным знамением, лишь слегка склонив голову перед иконой. Перекрестилась и Мария.

– Гражданка Диконова? – спросил он.

– Да, гражданка, – кивнула многодетная мать.

Теперь Кирилл не сомневался в природе происхождения пока еще небольшого животика. Пятый ребенок еще не родился, но все равно Мария – многодетная мать.

– Гражданка или гражданка Диконова?

– Диконова! Диконова! – зачастила женщина. – Гражданка Диконова!

В горницу вошла Ольга, Мария перекрестилась, глянув на нее. Как будто от нечистой силы открестилась. А может, от своего вранья.

– Паспорт есть? – спросил Кирилл.

– Ну как же не быть!

– А в спальне кто?

– Так нет никого!

Мария открыла дверь в комнату, Кирилл увидел кровать с горкой из подушек под белой фатой. Постель заправлена, на покрывале ни единой складки. Он направился к открытой двери, мальчонка, шмыгнув сопливым носом, юркнул к матери за спину.

Спальня довольно-таки большая, с небольшой, но отдельной печью. Платяной шкаф, комод, столик, швейная машинка на нем, нитки, подушечка с воткнутыми в нее иголками, бисер в открытой жестяной баночке, ножницы, кусок материи. Похоже, шитьем занимались совсем недавно. И примеркой. На спинке стула висело переброшенное через него платье с вышивкой. Душегрей на Марии совсем новый, а сарафан не очень.

На комоде стоял маленький телевизор из тех, которые купить можно только в комиссионке, но все-таки это не совсем старина. И кровать очень даже актуальная, простецкая, из сосны, но двуспальная, и не перина в основании, а высокий ортопедический матрас. Подушки да, пуховые, Кирилл заметил щетинку перышка, которая едва выглядывала из наволочки. Стены обшиты чем-то вроде гипсокартона, зашпатлеваны, покрашены, хороший, надо сказать, ремонт, подвесных потолков не хватает. И фаянсового унитаза. Чутье подсказывало, что туалет в этом доме самый обыкновенный, для сельской, разумеется, местности.

– А муж где? – обращаясь к хозяйке дома, спросила Ольга.

– Так в часовне!

– Молится?

– Да нет… То есть да!

– Так нет или да?

– Тихон, конечно, помолился, прежде чем начать, а так красит он там, изнутри.

– Красит? Зимой?

– Да летом руки не доходили. Хозяйство у нас!

– Коровы?

– И корова есть, и куры, а как же без молока и яичка?

– Огород!

– И огород, конечно! Морковка, капустка, картошечка.

– А вы такая нарядная!

– А-а, это! – зарумянилась Мария, глянув на рукав своей кацавейки. – Обнову себе справила! Мужу шла показать, а тут вы!

– Обнову, говорите… А вы родом откуда? – И Ольга рассматривала ее, но сверху вниз.

Кирилл кивнул ей, давая понять, что женщина действительно занималась шитьем, но Лежнева на него даже не глянула.

– Ну так карельские мы, за Онегой тут…

– Паспорт можно посмотреть?

– Ну да, конечно…

Мария открыла верхний ящичек комода, достала прозрачную пластиковую папку с документами, вынула два паспорта в одинаковых обложках, заглянула в один, затем в другой.

– Оба давайте! И мужа тоже!

Но женщина удивленно повела бровью и упрямо мотнула головой:

– Пока Тихон не скажет, не дам!

Мария скользнула взглядом по рукам Ольги и, не обнаружив обручального кольца, едва заметно усмехнулась. Несемейной замужнюю не понять.

– Тихон скажет!

В комнату входил вихрастый мужчина в стеганом армейском ватнике нараспашку. Светлые волосы, светлый взгляд, светлая улыбка. Роста чуть выше среднего. И возраста немногим больше среднего, лет сорок пять – пятьдесят. Светлый цвет волос не позволял определить, сколько в них седины. Кожа лица обветренная, на лбу глубокая морщина, вокруг глаз – мелкие, чувствовался почтенный возраст, но мужчина и близко не выглядел стариком. Никакой усталости от жизни, бодрый, лоснящийся здоровьем, зубы с желтизной от табака, но крепкие, без кариеса. Смущал только топор в руке.

Мужчина остановился, едва переступив порог, заметил, куда смотрит Ольга, улыбнулся и приставил топор к стенке в углу комнаты. Топор небольшой, плотницкий, судя по состоянию обуха – брошенным под дождем его оставляли редко. Чего не скажешь о тяжеленном колуне, вбитом в колоду за окном.

– Это я шел, прихватил.

– Вы же красить ходили!

Ольга смотрела мужчине в лицо; ни она, ни Кирилл не замечали свежих следов краски. Ватник относительно чистый, свитер под ним. И на руках ничего, кроме рабочих мозолей от того же топора. Ацетоном или чем-то в этом роде не пахло.

– Да хотел, смотрю, доска подгнила, сначала заменить надо, потом красить… Столько всего, за всем не угонишься.

Ольга разговаривала с хозяином дома, а Кирилл взял его паспорт. Диконов Тихон Семенович, семьдесят первого года, место рождения город Санкт-Петербург, там же и зарегистрирован. Здесь же в паспорте лежало свидетельство о временной регистрации. Штамп о браке с Белозеровой Марией Витальевной. И в паспорте Белозеровой штамп о регистрации с той же датой. И дети вписаны как у одного, так и у другого. Четверо детей, двое женского пола, столько же мужского, Евдокия, Клавдия, Семен и Богдан.

Зарегистрировали брак Диконовы по месту жительства, в районном загсе. А зарегистрированы все по месту рождения, Диконов – в Санкт-Петербурге, а жена – в городе Пудож Республики Карелия. Недалеко от Петрозаводска, строго на восток, но по другую сторону Онежского озера, практически на границе с Вологодской областью. Но это понятно, Кирилл и сам бы не стал выписываться из Питера, с той же медициной там уж куда лучше, чем здесь. Насчет Пудожа он так сказать не мог, не знал.

– А вы, я смотрю, пытаетесь? Три дома у вас, часовня. Зачем вам столько?

– А дети?.. Дети вырастут, им жить где-то надо. Можно, конечно, с родителями, но зачем, если можно дом поставить?

– Домов брошенных, бревен хороших хватает.

– Да, хватает, но так бревна сами в сруб не ложатся.

– Еще и богов, говорят, языческих рубите?

– Ну да, есть грех, – без всякого раскаяния улыбнулся Диконов.

– Днем часовня, ночью капище?

– Почему ночью? История для меня светлая сторона Луны. Даже если она кровавая.

– А что там на вашем капище кровавого? – оживилась Лежнева.

– Да, говорят, там раньше не только животных в жертву приносили, но и людей. Человеческие жертвы, что в этом хорошего?

– Зачем же вы тогда истуканов ставите? Я правильно сказала, истуканов?

– Ну, в общем, да, – безмятежно улыбнулся Диконов.

– Зачем?

– Да думал музей открыть, история русской карельской деревни, деревню вот, считай, восстановил…

– Неплохо, кстати сказать, вышло.

– Ну да, музей, может, и неплохой, только вот билеты продавать некому.

– Ну да, с маркетингом вы не угадали, – улыбнулся Кирилл.

– Да я не за маркетингом сюда ехал, за деревенской жизнью. А музей так, для души… Может, я всю жизнь мечтал в музее жить? – весело улыбнулся Диконов.

– А разве Санкт-Петербург не город-музей?

– С Санкт-Петербургом меня связывают горькие воспоминания, – вздохнул мужчина.

– Паспорт вы в сорок пять лет меняли, – сказал Кирилл.

– Да… Моя первая жена в новом паспорте не указана…

– Я пойду? – низко опустив голову, тихо спросила Мария. – Для коровы запарить надо.

– Успеешь! – Диконов взял жену за руку и с нежной просьбой посмотрел ей в глаза.

И она кивнула в знак смирения. Как будто извинила его за разговор о прошлой жизни. С другой женщиной.

– Давай на стол собери! Гостей покормить надо.

– Да мы не голодны, – качнула головой Ольга.

Но Диконов строго, с укором глянул на нее:

– Не надо так говорить, вы не в городе, тем более холода настали, никто не знает, что будет через час-другой, вдруг в дороге застрянете? Снегом занесет, позвонить не позвонишь, сотовый здесь не ловит.

– У нас спутниковый телефон, – таким же строгим взглядом ответила Ольга.

– А пироги ваш телефон печь умеет?

И снова Диконов улыбался, как ясно солнышко. Кирилл с интересом наблюдал за ним. Мужчина ничуть не производил впечатления набожного, помешанного на старине фанатика. Возможно, в эту глушь он забрался на негативе, но сейчас он полон позитива. Молодая жена, дети, своя деревня на берегу живописного озера, причем с часовней, есть трактор, есть источник финансирования, дела ладятся, времени хватает даже на глупые забавы с языческими идолами. Зачем ему похищать девушек и убивать их родителей?

Но кто-то же похитил Варвару Карпову? Кто-то же убил ее мать и, возможно, отца. Убийцу нужно искать, но делать это можно в теплой компании, за самоваром, за пирогами.

7

Бревна старые, какие-то даже столетней давности, а вагонка свежая, и доски на полу приятно пахнут сосновой смолой. Дом большой, сени разделяли его на две части, на теплую, жилую, и холодную с летней спальней, мастерской, сеновалом и хлевом для коров. Из мебели здесь только две грубо сколоченные кровати в клети, мастерская находилась в горнице, печь здесь с утра теплая, не холодно, хотя и не жарко. Стены в жилых помещениях проконопачены, обшиты пока еще не крашенной вагонкой, из окон не дует. И головокружительно пахнет свежим лесом. Верстак сделан своими руками, доски струганые на полу ровной стопкой, рубанок, пол подметен, но стружки-опилки все же попадались на глаза. Ветошь на верстаке валялась, обрывок майки, возможно женской. Кирилл внимательно смотрел по сторонам, но не находил ничего, что выдавало бы присутствие посторонней женщины. Тряпка не в счет.

– Нравится? – спросил Диконов, задорно глядя на Кирилла.

– Как в океане. На новенькой яхте. И страшно. И нестрашно.

– А почему страшно?

– Потому что в океане. Леса. Оглохнуть от тишины можно.

– Это верно, – улыбнулся Диконов.

И добродушно посмотрел на Ольгу, которая водила пальцами по стене, проверяя ее на гладкость. Сейчас она меньше всего думала об убитой Карповой, ее интересовал сам дом или даже возможность в нем жить.

– Вы, наверное, думаете, что здесь, в деревне, скучно? – спросил Диконов.

– Не думаю, – в упор, но не строго посмотрела на него Ольга.

– Здесь просто некогда скучать. Натуральное хозяйство – это весь день на ногах, к вечеру руки отваливаются, зато какое удовольствие садиться за стол, когда все добыто этими самыми руками.

– Не спорю.

И почему-то с упреком глянула на Кирилла. Они жили в отличной двухкомнатной квартире и не где-нибудь, а в центре Петрозаводска. Супермаркет в шаговой доступности, ресторан, ночной клуб, хочешь – с вечера до утра гуляй по городу. Но если он и тогда чувствовал себя с ней несчастным, то здесь им точно не жить вместе. И она недалека от истины, если так думает.

– А вы знакомы? – с мягкой осторожной улыбкой спросил Диконов.

– С чего вы взяли? – нервно и в смущении глянула на него Ольга.

– Конечно, знакомы! – хмыкнул Кирилл. – Если работаем вместе!

– Это рабочие отношения, а я подумал о личных. Что-то промелькнуло между вами… Ну да ладно, это не мое дело.

– Это не ваше дело! – категорично согласилась Ольга.

– Просто я подумал, если вдруг захотите остаться, дом в полном вашем распоряжении! – гостеприимно раскинул руки Диконов.

– С чего это мы захотим остаться? – фыркнул Кирилл.

– А с чего это дом в полном вашем распоряжении? – шутливо и в назидание ответил мужчина.

– Да мы и не просим!

– А я предлагаю! Так что, если вдруг… Ну что, пойдем? – Диконов глянул на часы. – Хозяйка уже на стол накрыла.

– Так, погодите, у меня вопрос! – спохватилась Лежнева. – Насчет Казубова, Вадима Игоревича, кажется.

– Отвечу на все ваши вопросы, – кивнул Диконов, снова глянув на часы. – За столом. Пойдемте, нельзя заставлять Марию ждать. Секретов у нас нет, задавайте вопросы, не стесняйтесь, чем смогу, тем помогу.

Кирилл не ошибся, на столе в главном доме красовался настоящий самовар с медными боками, от него еще пахло березовыми углями. И пирогов хоть объешься, брусничный, черничный, малиновый, курник, жаль, что не с пылу с жару, а всего лишь разогретые в печи.