Ледяной шторм

VII

Матреша была хорошо сложенная, ослепительно-белая, рыжеволосая блондинка, лет двадцати пяти-шести на вид, небольшого роста, крепкая, свежая, дышавшая здоровьем, с приветливым и сдержанно-лукавым взглядом быстрых и смышленых глаз, умевших, казалось, говорить красноречивее слов, с слегка вздернутым носом, пышными губами и черной родинкой на щеке, придающей пикантность миловидному и кокетливо-задорному лицу Матреши.

Щеголевато приодетая, в белом фартуке и в высоком французском чепце, опрятная, вежливая без угодливости, Матреша в одиннадцатом часу убирала третий номер, особенно рекомендованный барышней. Матреша старательно и усердно вытирала каждый день со всех вещей пыль, после того, как подметала пол, и убирала постель в маленькой соседней спальне, потом прибирала письменный стол, складывала к месту газеты и быстро являлась на электрический звонок жильца.

Он, требовательный, мелочной, страдавший болезнью печени, платил за свои две комнаты дороже, чем другие, чтобы только пользоваться особенным вниманием и быстрым исполнением своих законных просьб, как внушительно говорил “№ 3”, отучневший петербургский чиновник второй молодости, приехавший в Ялту для отдыха от неимоверно долгого сиденья в департаменте и не терявший еще надежды на возвращение сил первой молодости.

“№ 3” жил уже более месяца и, видимо довольный, заплатил Матреше пять рублей за месяц услуг. Он напускал серьезный вид, когда Матреша приходила убирать и подавала самовары, завтраки и обеды, хотя из-под густых седых бровей незаметно бросал на Матрешу загоравшиеся глупые взгляды и снова отводил глаза и делался серьезнее, не решаясь на авантюру, о которой втайне мечтал. Аккуратный, он часто прикидывал, во что обошлась бы авантюра, если бы эта “штучка” согласилась хотя бы на флирт и, главное, не болтала бы об этом, чтобы не скомпрометировать репутации солидного, видного чиновника в генеральском звании.

Однако сегодня, когда Матреша окончила уборку и хотела было уходить из комнаты, жилец внезапно проговорил серьезным тоном:

— А сегодня прохладно у вас, Матреша… А?..

— Сильный ветер, барин.

— Какой?..

— Норд-ост…

— Вы, Матреша, говорите, норд-ост?..

И, внезапно понижая голос, прибавил:

— А вы не озябли, Матреша?..

— Мне не холодно! — улыбнулась Матреша.

— И вечером не холодно?.. А?.. Вечером холоднее… Или у вас горячая кровь, Матреша…

— Я молодая, барин… Оттого и кровь горячая…

И Матреша кокетливо и вызывающе повела глаза на жильца “второй молодости”.

Старик осоловел и шепнул:

— А ведь вы прехорошенькая, Матреша.

— Будто?..

— Право, очень хорошенькая… Где ваш муж?..

— В разлуке!.. Он матрос…

— У такой милой Матреши и матрос?.. Удивительно! И скучно по муже?

— Как по муже не скучать…

— А знаете ли что, Матреша?..

— Что, барин?..

— Только между нами…

— Я не болтушка, будьте спокойны…

— Вы мне очень нравитесь, Матреша… И вот вам позвольте подарить золотой…

С этими словами жилец подошел к Матреше и подал пять рублей.

— За что?

— А за вашу красоту… И постоянно рад вам давать по стольку, если… если… позволите вас поцеловать… В этом… ээ… ээ… право, Матреша, ничего дурного! — прибавил жилец.

Торопливо и почти что с серьезным деловитым видом Матрена сунула золотой в карман юбки и подставила свою белую, упругую щеку.

Не глядя на раскрасневшееся, млевшее лицо жильца второй молодости, который припал к шее носом, Матрена с брезгливым чувством ощущала слюнявые губы я поцелуи, которых столько продавала во время сезона с таким же деловитым равнодушием. И, прислушиваясь к двери, Матреша, привыкшая к курортным нравам, думала:

“Никакой тут мерзости нет. Здесь барыни еще хуже. Меня не убудет от этих поцелуев блудливого старика. А между тем лишние деньги пригодятся для дома: для меня и Антоши”.

Через две-три минуты она уже решила, что за пять рублей уплата произведена, и, оттолкнув осоловелого старика, шепнула:

— Будет! Еще барыня войдет… Каково?

Старик испуганно отошел к столу и, присаживаясь, пролепетал сдавленным голосом:

— Милая… Обворожительная! Если б вы знали, как я вас… люблю!

— Знаю!.. — насмешливо промолвила Матреша.

— Так заходите вечером… на четверть часа… Придете?

— Может быть! — неопределенно засмеялась Матреша.

— Я снова подарю золотой…

— Но только помните уговор; кроме поцелуев, как сейчас, ничего!..

— И флирт с вами наслаждение, Матреша… О, какая вы милая, Матреша!..

“И какой ты противный!” — подумала Матреша, улыбаясь глазами.

В эту минуту в двери тихо постучали.

Матрена уже сметала книги с этажерки пуховкой, как ни в чем не бывало, а жилец хриплым голосом разрешил войти и успокоился, что в дверях стояла толстая, пожилая кухарка. Извинившись, что осмелилась побеспокоить генерала, она сказала, что зовут Матрешу.

— Мальчик какой-то ждет тебя в кухне! — шепнула в коридоре кухарка.

Обе спустились в кухню. Наумка торопливо доложил Матреше о своем поручении и что извозчик ждет. Пароход скоро уходит. Уж второй свисток.

Матреша обрадовалась, почему-то смутилась, бегом вернулась наверх и нетерпеливо постучала в комнату Ады Борисовны.

И, впущенная, возбужденно и почтительно проговорила:

— Позвольте на полчаса отлучиться, барышня!

— Это зачем? — с неудовольствием спросила хозяйка, подозрительно взглядывая на взволнованное лицо Матреши.

— Антон прислал за мной. “Баклан” уходит. И какая буря, барышня! — прибавила тревожно Матреша.

— Твой матрос мог бы сам забежать… И что матросам буря… А ты дома нужна.

— Антону, значит, нельзя.

— И тебе нельзя… Скажите, пожалуйста, что за проводы!

“Экая злюка и бессердечная!” — подумала Матреша.

Оскорбленная, возбужденно возвышая голос, Матреша проговорила:

— Кажется, без необходимости утром не прошусь, барышня. Ровно каторжная у вас работаю… Не зудите, барышня, и отпустите, а не то и без спросу уеду…

— Не будь дерзкая, Матреша!.. Номера третий и пятый убраны?

— Убраны.

— Уезжай и скорей возвращайся!.. И что у нас за прислуга! — вздохнула Ада Борисовна.

Но Матреша этих слов, верно, не слыхала. Она была уже в своей маленькой комнате в первом этаже, против комнаты Ады Борисовны, торопливо обвязала шею голубой лентой, надела теплое пальто с барашком на воротнике, новую шляпку, переложила из кармана золотой, только что полученный от жильца № 3, в портмоне, и выбежала на улицу.

Через минуту она с Наумкой ехала на мол.

Чем ближе подъезжала коляска к молу, тем ужаснее казалась буря.

И Матреша чувствовала себя виноватой перед Антоном, что он все еще матросом и должен идти в такую бурю.

“Могла бы уже с ним не разлучаться. Деньги-то прикоплены”, — думала Матреша и взволнованно повторяла:

— Ради бога, поскорее, извозчик! Поскорей, голубчик!