Легенда о Красном Снеге

Глава первая. Деревянная башня

Серое небо, не видевшее солнца уже многие века, расчерчивали острыми крыльями какие-то птицы. Однообразный пейзаж быстро приелся и не радовал глаз, что еще хуже, совсем не давал расслабиться. Вниз, сквозь голые ветви деревьев падали ярко-алые снежинки, сливаясь с такими же они, в огромные сугробы. По вырытым в снегу узким дорожкам месили грязь люди, проклиная никогда не заканчивающийся ноябрь. Кое-кто сметал с крыши своей хижины алый снег, кто-то пытался очистить свой порог от красно-коричневой грязи. Дети босиком бегали, смешивая слякоть со снегом. Во всей деревне шла обычная размеренная жизнь.

Когда в первый раз Аланка увидела эту деревушку, то сильно испугалась. Впрочем, события тех дней способствовали появлению многих страхов. И страхи эти не отпускали Аланку, пока в один день, ей не привели пленника, в котором она признала своего мужа.

Аланка встала и прошлась по своей келье от окна до двери и обратно. Холодно и мелодично позвякивали цепочки на крыльях и запястьях. Ожидание затягивалось. Чтобы хоть, как-то скоротать время она села в свое деревянное кресло и стала перебирать цепочки на руках.

В тысячный раз она стала вспоминать.

Как только она открыла глаза, то ужаснулась. Вокруг были страшные уродливые рожи. Обладатели гнусных физиономий обливали ее потоком не менее гнусных ругательств, больно дергали ее за крылья, вырывали перья, царапали кожу, пытались выцарапать глаза. Кричать Аланка не могла, сопротивляться тоже, в голове гудело, руки и ноги отказывались повиноваться.

— А, ну, разойтись всем, — властно сказал кто-то.

Аланку оставили в покое. Она смотрела слезящимися глазами куда-то, откуда должен был прийти новый, неизвестный спаситель, а может быть и новый мучитель. Невысокий, хромой и косой горбун подошел к ней. Рывком поднял ее и поставил на ноги. На секунду она потеряла сознание, но собрала силы и открыла глаза. Перед нею была небольшая деревянная доска, на которую ее и швырнули, привязали, сунули кляп в рот и понесли куда-то. Впереди мутно маячило какое-то страшное деревянное строение. Аланку внесли в это строение и подняли на какую-то башню, где отвязали, и усадили на топчан.

Горбун пал перед нею ниц, потом встал, отвесил земной поклон и сказал:

— Вы, вероятно, устали, мадам.

Аланка вздрогнула, так неожиданно было слышать от человека такие речи.

— Я велю подать вам воды, умойтесь и ложитесь спать, вам сейчас это нужнее. Я приду после.

Горбун еще раз поклонился и вышел. Принесли воду. Дрожа, Аланка кое-как привела себя в порядок и легла на жесткое ложе, укрывшись какими-то шкурами, и так проспала без малого сутки. Когда она проснулась, пришли люди, которые заковали ее крылья. Приходили женщины, которые давали ей специальное зелье, после него Аланка долго спала, но каждый раз просыпалась и чувствовала себя гораздо лучше прежнего.

Горбун явился к ней, когда Аланка была уже совсем здорова. С ним пришли слуги и принесли деревянное кресло. Горбун уселся на него напротив Аланки и учтиво поклонившись, начал:

— Имею честь представиться, Влад — староста этой деревни, последний хранитель знаний. Ваше имя, мадам?

— Аланка. Я бывшая горничная его величества Короля Лирании Павлеса Теорга.

— Приношу извинения за неудобства, мадам.

— На наш корабль напали, мессир Влад.

— Я знаю. Я лично отдал приказ стрелять по вашему кораблю.

— Но зачем?

— Я не знаю, что тогда на меня нашло. Это очень запутанная история. Скорее всего, я разозлился на Лиранию, когда увидел ваш корабль, мадам, прошу прощения, но кажется, меня обманули ваши вожди. Однажды, к нам пришел Лираниец, он сказал, что занимает очень высокий пост в государстве, и хотел бы, чтобы люди, вновь стали неотъемлемой частью Лирании, но пока не знает, как это сделать. Он предложил на время одолжить нам пушки, всего три штуки, но это, на мой взгляд, много. Он обучил моих людей пользоваться орудиями, когда привез пушки, а потом исчез, насовсем. Я уже долгие годы жду этого человека, а тут я увидел ваш корабль. Меня охватила злоба. Я отдал приказ, и мои люди выстрелили из пушек. Потом, когда нашли вас, я понял, что произошло, и теперь прошу у вас помощи.

— Чем я могу помочь?

— Вот уже не одно тысячелетие, мы — люди, находимся под гнетом страшного проклятия. Нам необходимо снять его, тогда мы можем надеяться хоть на что-то. Вы наверняка знаете, что надеяться это глупо, но нам людям надежда так нужна. А еще нам нужна птица-дева, которая правила бы нами, пока не найдется удачный способ снять проклятие. Само ваше правление, это уже надежда на избавление. У нас ничего нет, так дайте нам хоть что-то.

— Странно слышать от моих стражей, от людей в чьем плену я нахожусь, такие речи. У меня нет выбора. Значит, нам надо обменяться тем, чего у нас с вами нет. Я даю вам надежду, а вы мне выбор.

Влад молчал, исподтишка разглядывая будущую правительницу хитрющим здоровым глазом.

— Хорошо, — наконец сказал он.

Влад куда-то вышел и вскоре привел с собой несколько служанок, те несли в руках какое-то подобие доспехов. Полуржавые железки одели на Аланку.

Через некоторое время после импровизированного воцарения, в деревню людей привели партию пленников. Среди них Аланка опознала своего мужа.

Ее размышления прервало появление Влада.

— Мадемуазель! Его привели!

— Где он!?

Аланка вскочила со своего места, цепи весело зазвенели.

— Он пока в казармах!

— Слава Богу, вам достало ума, не посадить его в яму.

— Мадмуазель, кстати о яме. Занка желала видеть вас.

— Перебьется! Как поживает виконт?

— Мессир плох, но вполне вменяем. Он сможет, как вы думаете?

— Под руководством его величества Джуриусса, сможет.

— Значит, все идет по плану. Я хочу видеть его!

— Это невозможно, мадмуазель. Сначала ритуал.

— Так начинайте быстрее этот ваш ритуал.

— Я позову ваших служанок, мадемуазель, и вашего мужа.

Влад поклонился и вышел.

Через несколько минут пришли служанки с доспехами и туфлями. Они стали наряжать Аланку. Когда все железные части были на месте, а кожаные ремни привычно впились в кожу, пришел черед мантии тяжелого грубого сукна. Выцветшая алая мантия, отороченная облезлыми беличьими хвостами, легла на плечи Аланки. Она покорно опустилась на стул и выставила вперед ноги. За то время, что бывшая горничная пребывала там, ее ноги потеряли всякий возможный облик, превратившись в месиво из кожи и мяса. Больно уже не было, боль стала привычным спутником, но одевать и снимать эти церемониальные "испанские сапожки" было невыносимо тягостно. Сапожки снаружи были сделаны из какой-то твердой, почти одеревеневшей кожи. А изнутри были устланы мехом зверя Тору, шерсть его была мягкой и пушистой на вид, но каждая шерстинка была зазубрена, а на конце имела крючок, на манер рыболовного.

Сапожки были одеты, Аланка смахнула слезы с глаз и велела послать за своим мужем.

Через несколько минут в ее комнату вошел Джуриусс.

— Как твои дела? — спросил он с порога.

— Уже знаешь?

Аланка провела рукой по лицу, отгоняя наваждение, Джуриусса теперь было бы трудно отличить от Сорокамоса, только цвет крыльев был чуть более светлым.

— Знаю, Влад сказал мне.

— Волосы и крылья уже пора красить, Ури, и форму я немного подправлю.

Бычьей кровью, оставшейся после вчерашнего жертвоприношения, смешанной со свеклой и мукой Аланка выкрасила перья и волосы Джуриусса, подобием ножниц подравняла отросшие перья. Теперь бывший капитан "Грегорины" стал похож на плохого двойника герцога Эолисского.

— Алли.

— Я.

— Скажи, зачем ты все это делаешь?

— Чтобы ты был похож на Сорокамоса.

— Зачем?

— Боги мои, — Аланка опустила руки и тяжело вздохнула, — я терпеть не могу повторять что-то несколько раз подряд. Когда тебя привели ко мне, ты сказал, что Сорокамос ждет меня, ищет. У меня появилась надежда на спасение. Я придумала, как выманить его сюда.

— Ты мне об этом не говорила!

— Неужели. Ури, я хорошо знаю тебя! Ты говоришь, так всегда, когда чего-то не помнишь, — с укоризной сказала Аланка, — Получилось бы нехорошо, если бы в один день со мной на троне оказался другой человек. Когда следом привели Занку и Мекелеса, у меня созрел новый план. Мекелес рассказал мне все о двух заговорах, и теперь замена тебя на настоящего Сорокамоса просто необходима. Когда же я узнала о ножах от Влада, то поняла, что с самого начала все сделала правильно.

— Ты не хочешь со мной делиться этим знанием?

— Достаточно того, что ты знешь о заговоре братьев Дорес. И твоя миссия донести это знание вместе с молодым виконтом до короля нашего, славного господина Павлеса.

— Иногда мне кажется, что во всех этих переодеваниях, есть что-то унизительное, какой-то подтекст. Ты не можешь иметь рядом с собой настоящего Сорокамоса, и держишь меня за него.

Аланка вспыхнула.

— Пошел вон! Встретимся на троне.

Она вытолкала Джуриусса из комнаты и велела позвать Влада, который проводил ее.

Трон стоял на высокой башне, слева было лобное место, оно же использовалось для жертвоприношений, прямо напротив — жалобное место, где уже стоял Сорокамос взятый под конвой. Вокруг толпились люди, им было интересно, что станется с новым пленником.

Увидев его, Аланка больно сжала руку своего лжемужа.

— Кто ты? — спросила она. Голос ее звучал спокойно и величественно.

— Я — принц Лиранийский, герцог Эолисский, Сорокамос Теорга, — удивленно ответил он.

— Нет, — с хорошо сделанным удивлением ответила Аланка, — Всем известно, что принц Лиранийский мой муж, и он по праву делит этот трон со мной.

— Я — принц Сорокамос.

— Ты — лжец! Ты — самозванец! Принц Сорокамос рядом со мной! Кто ты? Я спрашиваю тебя последний раз.

— Я — принц Лиранийский, Герцог Эолисский, Сорокамос Теорга, — выцветшим безнадежным голосом ответил Сорокамос. В голове его все смешалось, он видел Аланку, слышал ее голос, но не узнавал ее.

— Бросить его в казармы, — голос Аланки дрогнул лишь в конце, и Сорокамос уловил эту дрожь.

Принца увели. Аланка встала, мановением руки, велела разогнать разочарованную толпу и величаво удалилась. Как только она оказалась вдали от глаз людей, то сгорбилась и поморщилась. Рядом увивался Влад.

— Я хочу видеть его!

— Сейчас это возможно, госпожа.

— Хорошо, Влад, ты хороший помощник, проводи меня и моего вельможного супруга в казармы.

Глава вторая. Планы

В башне Джуриусс помог Аланке снять тяжелое облачение и одел на нее теплую шубку.

— Ты идешь со мной, — бросила она.

— Я помню.

— Сначала я сама поговорю с ним, а потом ты поменяешься с ним местами. Механизм готов?

— Готов.

— Ну и славно.

Аланка направилась к двери, но вдруг остановилась и посмотрела на Джуриусса так, что сердце его защемило.

— Ури, вы с Владом точно справитесь? Обойдется без жертв? Я не хочу, чтобы ты пострадал, обгорел, чтобы вообще испытывал хоть какой-то дискомфорт.

— Ну, без дискомфорта не обойтись никак, но в основном, я думаю, это безопасно, настолько, насколько вообще может быть.

— Будем надеяться, у меня все равно сердце не на месте.

— Мне приятно видеть, что ты хоть немножко меня еще любишь, — сказал Джуриусс.

Аланка пожала плечами и вышла.

Влад, Джуриусс и Аланка спустились в подвал мэрии, где в казематах томились опасные преступники, коих было всего два: виконт Мекелес и принц Сорокамос. Помещены они были скорее для их же удобства, ибо в яме (место, куда бросали всякий провинившийся сброд) уже сидела Занка и трио отпетых воришек.

Подойдя камере, в которой сидел Сорокамос, Аланка замешкалась.

— Ну же, — шепнул Влад.

— Я хочу посмотреть на него, — властно сказала Аланка.

Человек, занимавшийся охраной двух пленников, открыл маленькое окошко. Аланка увидела, как Сорокамос сидит, опустив голову на руки, спина его вздрагивала.

— Отоприте дверь. Я хочу говорить с ним. Наедине.

Дверь открылась со скрипом. Сорокамос слышал его откуда-то издалека и не сразу отреагировал.

— Уходите, нет нужды сторожить меня, — послышался голос Аланки.

Сорокамос не поднимал головы, он боялся увидеть ее и снова не узнать.

Через минуту, когда все стихло, принц почувствовал, как его волос касается чья-то рука. Неясный шорох, сдавленные всхлипывания и сдавленные крики: "Прости меня, прости!" заставили Сорокамоса сделать самое тяжелое усилие в жизни и поднять голову от ладоней.

В его ногах рыдала Аланка. Принц тут же поднял ее, и во все глаза, жадно уставился на нее, не давая себя обнять.

— Прости меня, прости. Я все тебе объясню, — сказала Аланка, едва придя в себя. Сорокамос наконец-то дал себя обнять и сам обнял Аланку. Теперь хоть и с трудом, но он узнавал ее. Она сильно изменилась, истощилась, истончилась как-то, и глаза ее перестали блестеть, как блестели раньше, но все-таки это была она.

— Будет, милая, будет. Я так боялся, что ты меня не узнала.

Аланка прижалась к нему и несколько минут сидела, не говоря ни слова. Между ними происходило что-то, что словами нельзя объяснить, и о чем говорить нельзя ни при каких обстоятельствах.

— Сари, слушай меня очень внимательно, — серьезно глядя на него, начала Аланка, — я начну с того момента, как упала сюда.

С борта "Грегарины" я упала неподалеку от людей. Влад, единственный человек, который обладает здесь хоть, какими-то знаниями. Не смотри что он косой и хромой горбун, он славный малый и очень хочет нам помочь. В день, когда Влад сделал меня их правительницей, он рассказал мне легенду о птице-деве. Ты ведь знаешь эту детскую сказку?

— Это где красный снег?

— Да. Ты же понял уже, что это не сказка!

— Понял, как только увидел эти жуткие алые сугробы.

— Это их проклятье. Но его можно снять. Для этого необходимо убить призрака — мессира Славеса Жестокосерда.

— Ого.

— Для этого есть два ножа: костяной — для тела и алмазный — для духа. Пока я думала, как искать, этого мифического монарха, ко мне привели двух моих старых знакомых. Занка и Мекелес заблудились в лесах и вышли случайно на нас. Занка просто исхудала, а вот бедный виконт совсем был плох. Местные знахари выходили его, как могли. Я допрашивала Занку, она ничего не рассказала мне о том, что делала у этого людского царя, но все-таки согласилась проводить нас к нему, причем с большой охотой. Это меня беспокоит немного. Мекелес же самостоятельно рассказал мне, о том, что наша новоиспеченная герцогиня, решила извести тебя и мессира Павлеса при помощи этого Славеса. Виконт отправится завтра домой, вместе с Джуриуссом.

Теперь о главном, после меня сюда придет Джуриусс, вы поменяетесь одеждой. Он останется здесь, а ты придешь ко мне. Я отдам приказ — сжечь самозванца на закате. Его не сожгут. Влад и Джуриусс придумали какой-то хитрый механизм и сделали его, все уже готово. Под покровом темноты он и Мекелес выберутся из леса (Влад проводит их по тайной тропе), а там уже дело за ними.

Мы же с тобой, возьмем Занку и прокатимся в ней и с Владом до резиденции этого короля-призрака. Если после всего мы останемся живы, то вернемся домой, наверное.

— Не домой, а в Эолис. Там нужна еще моя помощь. У нас тоже много всего произошло. Брат подозревает в измене Микаэлоса и братьев Дорес.

— Ох. Я совсем забыла. Пушки! — Аланка виновато улыбнулась. — Здесь раскрылся еще один заговор. Влад говорил мне, что к нему приезжал человек из Лирании и отдал на сохранение пушки, из которых и сбили "Грегарину". Я уточнила время и описание этого человека. Это был Сергиас, а где Сергиас там сам знаешь и Жорес. Так, что я еще и боюсь за судьбу бедного Мекелеса, отец и так его ненавидит, и может лишить мальчика жизни.

— Джуриусс знает?

— Джуриусс знает все, что необходимо господину Павлесу для безопасности его и его супруги, милой нашей Фелии.

Они еще раз обнялись, поцеловались, и Аланка вышла из камеры.

— Он хочет видеть вас, ваше высочество, — сказала она Джуриуссу, который вместе с Владом ждали ее в каморке охранника.

Через две четверти часа в каморку вернулся принц Сорокамос.

— Что он сказал? — спросила его Аланка, возобновляя прерванный разговор, — со мной он отказался общаться.

— Он безумен, он обругал меня, и настаивал на том, что он принц Сорокамос, а не я.

— Влад, найдите глашатая, пусть оповестит всех о моем приказе. Пусть этого безумца сожгут заживо на закате, — лениво сказала Аланка.

Влад низко поклонился и исчез.

Глава третья. Казнь

В предзакатные часы, когда солнце коснулось горизонта, в лесу было уже почти темно. Со всей деревни шли медленно люди, толкаемые в спину любопытством и скукой. Люди вели с собой своих детей, казни бывают редко, а развлечений в этой деревне так мало, да и зрелище казни казалось взрослым очень назидательным для детей. Когда окончательно стемнело, все было готово, не хватало только повелительницы, ее супруга и собственно казнимого.

Аланка выразила желание еще раз переговорить с тем, кому суждено умереть. Охрану из казематов отозвали.

— Ури, будь осторожнее. Все готово, Мекелеса уже отправили на опушку, — после короткого приветствия сказала Аланка.

— Все будет хорошо, я уверен в этом.

— От этого я не перестаю меньше бояться. Я буду молиться за тебя.

Джуриусс положил свою руку на плечо Аланки, она ощутила теплоту и дрожь этой руки.

— Помолись покрепче, мне нужна будет твоя поддержка. У меня есть предчувствие, что все скоро кончится, и что мы будем счастливы.

Аланка дернула плечом и сбросила его руку.

— Никакого "мы" уже давно нет. Будешь счастлив ты, и буду счастлива я. Не важно все это. Все это фальшиво звучит. Это лишнее сейчас.

— Я не понимаю, почему ты так боишься? — перевел разговор Джуриусс — у нас есть цель, есть средства ее достижения, у нас есть наши жизни, надежды, боги. В конце концов, друзья и родные, мы не так уж и одиноки.

— Цель есть ты прав… Все так… Но цели мы можем и не достигнуть.

— Дорогу осилит идущий. Тебе пора.

Аланка поцеловала Джуриусса в щеку и задержалась, глядя ему в глаза. Время замерло, они не могли почему-то расстаться.

— Иди уже. Пора, — сорвался на крик Джуриусс.

Аланка подалась было вперед, чтобы обнять друга, бывшего любовником и ставшего братом, но только резко развернулась и вышла.

Джуриусс помотал головой, чтобы отбросить ненужные сейчас мысли, еще раз проговорил про себя весь порядок действий, немного походил по камере, когда вошли его охранники, связали руки и повели к лобному месту.

Джуриусс смотрел по сторонам, пока его вели. В неверном свете факелов он видел только лица людей. В глазах их он читал страх, на лицах жажду крови и любопытство вперемешку с первосортной злобой. Джуриусса то и дело передергивало не от холода, опустившегося вместе с ночью, а от тоскливого и жуткого однообразия лиц людских. В какой-то странной надежде Джуриусс стал искать в толпе детей, он скорее надеялся не найти их, но маленькие, отмеченные всевозможными уродствами, детишки стояли в первых рядах. В их маленьких мутных глазах Джуриусс читал муку, боль и любопытство, все тоже тупое любопытство, что и у взрослых.

"Стоило их проклясть, пожалуй", — думал Джуриусс, — "Стоило ли им жить тысячи лет, чтобы всего один понял, для чего он живет? Может и стоило. Они должны молиться о том, чтобы Аланка сняла с них проклятие, и они тут же умерли. В них нет смысла, никакого, жалкие существа".

Джуриусса крепко-накрепко привязали к столбу. Влад лично проверил, как привязали самозванца. Джуриусс еще раз мотнул головой, чтобы отогнать жестокие мысли и сконцентрировался на троне, куда уже сели Аланка и Сорокамос.

— Есть ли боги, которым ты хочешь помолиться? — спросила Аланка.

— Нет.

— Есть ли люди на этой земле, перед кем ты бы имел неоплаченные долги?

— Нет.

— Назови свое настоящее имя, покайся!

"Что она творит?" — изумлялся Сорокамос.

— Я — принц Лебедьградский, герцог Эолисский, Сорокамос.

Аланка все никак не решалась сказать последнее слово и бросала умоляющие взгляды на Влада.

— Ну же, — тихо сказал Сорокамос и сжал ее руку. Это придало Аланке решительности.

— Сжечь его, — почти шепотом сказала она, а затем прокричала, — Сжечь его!

Сорокамос ревниво отметил, нотки отчаяния и тоски в ее голосе. Он жадно смотрел, как подходят к костру с четырех сторон люди, бросают в костер факелы, и вспыхивает пламя. Тайком он поглядывал на Аланку и видел, как две слезинки скатились по ее щекам, как красные пятна проступили на них, как заблестели болезненно ее глаза. Сорокамос и сам себя не узнавал сейчас, он-то в отличие от Аланки не переживал, он испытывал сладкое чувство торжества, словно свершилась месть. Принц действительно терпеть не мог бывшего капитана "Грегорины", и причиной тому был короткий роман капитана с Аланкой. Никто, кроме принца, за этими отношениями не следил, и разобраться не пытался. А Сорокамос, от природы вовсе не злобливый и не завистливый, вдруг стал смертельно завидовать Джуриуссу и записал вдруг в свои кровные враги. Вникая в отношения капитана и Аланки, Сорокамос каждый раз приходил к неутешительным для себя выводам, а сейчас, пусть даже не настоящее, сожжение своего противника, доставляло герцогу немалое удовольствие. Впрочем, оно омрачалось поведением Аланки, которое Сорокамос истолковал по-своему.

Тем временем костер набрал свою силу, и так громко трещал, что вопли жертвы слышно не было, дым стоял коромыслом, и видно пленника тоже не было. Пришедшие посмотреть казнь скучали, кто-то грелся у костра, кто-то, забыв, зачем пришел, организовал небольшой хор, который пел какие-то песни.

Когда костер погас, то выяснилось, что от пленника не осталось даже обугленной косточки, окончательно разочарованные люди ушли без сувениров.

Аланка и Сорокамос отправились в башню.

В башне Аланка села на свой стул у окна и уставилась вдаль.

— Аланка, — позвал Сорокамос, — Алли.

Она не оборачивалась и не отвечала. Принц достиг точки кипения и резко развернул Аланку лицом к себе. Она плакала.

— Скажи мне, по-прежнему ли ты меня любишь? — прорычал Сорокамос.

Аланка посмотрела на него замученными глазами.

— Люблю, — безвольно ответила она.

— Меня ли? — впадая в бешенство, прошипел Сорокамос.

— Тебя, — эхом отозвалась Аланка.

Принц оттолкнул ее от себя и, разворачиваясь, случайно задел стул, который полетел на пол вместе с Аланкой. Она стала подниматься, щеки ее были бледны до желтизны, на них алели два ярких пятна.

— Прости меня, — Сорокамос бросился ее поднимать, — прости. Я не знаю, что на меня нашло.

— Почему? — тихо проговорила Аланка, — Почему все, кто любят меня норовят сделать мне больно, — голос ее набирал силы и наливался холодом, — ты хочешь знать, люблю ли я тебя? Я не знаю! Я не знаю, что такое любить! После всего, что я тут увидела, я больше не понимаю, что такое любовь! Я ничего не знаю!

Сорокамос наклонил голову и думал, чтобы могла означать эта холодная скороговорка. Наконец, он усмехнулся, обнял тепло свою возлюбленную и сказал:

— Прости меня еще раз. Теперь я все понял. Ты очень меня любишь, просто ты устала. Прости, я очень боюсь, что ты разлюбишь меня. Я не могу без тебя.

— Я тоже, — тихо ответила Аланка, глядя в пустоту немигающим взором. В душе ее отогревалась какая-то точка, становилось тепло, она ощущала, как внутри словно тает льдинка.

В комнату вошел Влад.

— Пора, мадам, с нашими друзьями все в порядке, мадемуазель Занка закончила приводить себя в порядок. Пора, мадам.

— Пора, — тихо повторила Аланка.

Сорокамос в последнем приступе ревности, отметил нотку облегчения в голосе любимой.

Глава четвертая. Похищенные и обретенные

Механизм, разработанный Джуриуссом и Владом, сооруженный за несколько дней из подручных материалов, сработал безукоризненно. Когда костер разгорелся достаточно сильно, площадка со столбом и Джуриуссом поехала вниз в специально подготовленную для этого каморку. Влад отвязал пленника от столба.

— Ждите здесь, — все скоро кончится, — мы пойдем, когда на улице никого не будет. Влад куда-то исчез, Джуриусс еще раз проверил все бумаги, проговорил маршрут. Через какое-то время пришел Влад.

— Идемте, мои люди, вырыли лаз, там вас ждут мессир Виконт и две уведенные кобылы, на них вы по тайной тропе доберетесь до Ревеня за полусутки.

Мужчины полезли в какой-то земляной коридор, достаточно длинный и узкий, передвигаться там можно было только на четвереньках.

— Сколько ваши люди работали над этим коридором? — удивленно проговорил Джуриусс.

— Не думайте об этом, Господин, — как-то недовольно отозвался Влад.

Вскоре бывший капитан "Грегорины" почувствовал прохладную сырость леса. Они выбрались на какую-то поляну. Неподалеку фыркали лошади.

— Мекелес, — тихо позвал Джуриусс.

— Я здесь, мессир Джуриусс.

— Будем прощаться, Влад, — улыбнулся Джуриусс, — Берегите ее, ваше святейшество.

Глаза горбуна хитро сверкнули в какой-то неверной вспышке света:

— Я никогда не мог понять, кто вы такой, мессир Джуриусс: мудрец, глупец или просто хитрый человек, которому выгодно быть время от времени и тем и другим? Пусть ваши боги хранят и любят вас так же, как вы любите ее, это лучшая защита, можете поверить мне.

— Спасибо вам, — Джуриусс был в замешательстве, — вы добры ваша доброта в любом случае не останется без награды. Если мы все останемся живы, я найду способ отблагодарить, я все еще капитан, пусть и без корабля. Мое слово, слово капитана, стоит дорого.

На этом они распрощались.

Джуриусс вскочил в седло, и они с Мекелесом медленно начали путь. Изредка Джуриусс посматривал на Мекелеса, как бы тот не отстал, хотя то, что виконт где-то рядом было понятно по тихому его бормотанию.

Мекелеса и Занку привели разведчики, когда те заблудились в лесах окончательно и случайно вышли к становищу людей. Голодные и оборванные Мекелес и Занка были доставлены к Аланке. Занка была в разуме, но отказывалась что-либо пояснять. Мекелес же был не в себе, он постоянно громко молился всем богам, которых знал. Выспавшись, поев и полечившись какими-то местными снадобьями Мекелес смог связно рассказать о том, кто он такой и каким ветром его сюда занесло. Виконт рассказал о том, что они с Занкой имели аудиенцию у какого-то злого духа и тот дал им задание раздобыть у людей какие-то ножи, в этом месте Мекелес всегда замыкался в себе и начинал снова громко молиться. Спустя несколько дней после того, как его поили местными снадобьями, он перестал замаливать какой-то свой страшный грех, начал общаться со своим охранником и с Аланкой, которая навещала его, молился он теперь, только когда был один, и только молча. За день до окончания своего заключения он даже смог осмысленно повторить то, что от него требовалось при побеге, Мекелес шел на поправку.

Теперь переволновавшись, виконт снова начал громко молиться, впрочем, у Джуриусса был пузырек со снадобьем, за молодого виконта можно было не волноваться какое-то время.

Джуриусс отвлекся, чтобы ощутить, как ночь постепенно сменяется утром. На одежду осела роса, стало светлее, из темноты проступали неясные тени и запахи изменились. Утро наступало, лениво и неохотно открывало путникам свои прелести. Мекелес даже замолчал, когда солнце нежно обняло стволы деревьев. Снегов уже не было, по-прежнему был конец лета, как когда-то, когда они вылетели навстречу своей судьбе из Лебедь-града. Джуриусс уже и забыл, как это бывает, когда солнечные лучи касаются травы и целуют кожу, как скачут солнечные зайчики, как пахнет трава, под солнцем, как свежо бывает утро, как встречают его птицы. Невольно он залюбовался тем, что происходило вокруг. Путники выбрались на дорогу и вскоре оказались возле стен Ревня.

Железный город кипел под утренним солнцем, остановившись на первом же постоялом дворе, Джуриусс уложил Мекелеса спать, а сам пошел в таверну при постоялом дворе и решил перекусить там.

Вместе с ним в таверну забрели двое кузнецов, потные и уставшие уже с утра они взяли по кружке какого-то напитка и стали обсуждать во весь голос тонкости кузнечного дела, а потом цены на сталь и железо, подскочившие с началом войны. Джуриусс сидел к ним лицом и мог рассмотреть обоих. Один был могучий блондин с волосами, собранными в хвост, хвост же доходил почти до колен. Узкие черные крылья его были неопрятными, топорщились во все стороны и перья вымазаны в чем-то густом и липком. Второй был необычайной силы, хотя и тощ от природы. Он был почти лыс, и крылья его были седыми — это все что выдавало в нем возраст, в остальном ему можно было дать не более тридцати пяти.

— А что я тут слышал, — заговорщическим шепотом начал Блондин, голос его прокатился громовым раскатом по таверне.

— Что, ты слышал, Помус? Опять бабьи сплетни? — устало спросил седокрылый.

— Да не слухи все это. Все, что про королеву-матушку нашу говорят, самая что ни на есть правда, — возмутился Помус.

— А по мне так сопли бабьи с сахаром. Бабы они ни черта не делают целый день, так хоть языком почесать.

— Ничего не брехня и не сопли, давеча глашатай был, говорил о том, что королеву нашу похитили злоумышленники и что имена их известны, и что по всем городам разосланы бумажки с их портретами и именами, и кто увидит — сразу докладает стражникам или военным, или в мэрию, — обиженным голосом ответил Помус, — так-то, Ямас.

Ямас пожал узкими плечами и зевнул:

— А как же он был тута? А я ничего не видел? И бумажек нигде не висит?

— А не видел ты и не слышал, потому что спал, как всегда, ты же соня тот еще! А не видал, так присмотрись или очки себе прикупи новые ты ж почти слепой, Ямас.

Старик, кажется, обиделся, но ничего отвечать не стал, только проворчал что-то о том, что нельзя верить в похищение того, в чьем существовании ты сам-то особо не уверен, расплатился, попрощался с Помусом и ушел.

Джуриусс сидел, как на иголках, ему предстояла самая трудная и неприятная работа — действие по обстоятельствам. Приходилось разгадывать уравнение с несколькими неизвестными. А почему собственно с неизвестными? Если королеву украли и похититель известен, то… стоит просто пройтись по городу и поискать листовки.

Джуриусс вскочил из-за стола, бросив едва начатую свиную котлету с зеленым горошком. Побродив по центру города, поспрашивав местных жителей, Джуриусс убедился, что речи Помуса не просто враки, а самая чистая, правда, впрочем, листовок с именами и портретами Джуриусс не нашел.

И почему Помус не стал уточнять, кто похититель? Обидно вышло.

Передохнув два часа в Ревне, Джуриусс разбудил Мекелеса, покормил и в течение следующего часа они выехали из Ревеня в Лебедь-град. Столицы они достигли только за час до темноты.

Путь в город им преградили стражники.

— Куда и к кому вы? Указом короля никто не может въехать в город ни выехать из него без официального приглашения, либо разрешения на то, заверенного его величеством, либо мессиром Карикасом.

— У меня срочное дело к его Величеству, — выпалил Джуриусс, задыхавшийся от бешеной скачки.

— У вас есть приглашение? Откуда вы?

— Приглашения у нас нет, Я и виконт Дорес бежали из плена, у нас недобрые, но важные вести для его величества.

— С Виконтом Дорес? С Мекелесом? — воскликнул один страж.

— Да, Мекелес, мальчик, покажись стражникам, подойди ближе к факелам.

Мекелес послушался.

— Мальчик не в себе, будучи в людском плену, он помешался разумом.

— Пройдемте, — сказал один из стражей. Путники спешились и последовали за стражником. Джуриусс отметил, как погрустнел Лебедь-град, прохожих на улицах почти не было, зато патрулей и военных на каждом шагу. Их привели в какой-то дом, который некогда был жилым, а теперь превращен в какое-то подобие штаба. На кухне, теперь в кабинете командующего, путников встретил капитан Стражи замка, хороший знакомый Джуриусса.

— О, Ури, сколько лет тебя не видел! — воскликнул он, вставая со своего места, — Ури, ты откуда к нам? Выглядишь, мягко говоря, неважно.

Джуриусс рассказал всю свою историю с момента отлета "Грегарины" из Лебедь-града, опустив лишь незначительные романтические подробности.

Капитан во все время рассказа ходил вокруг Мекелеса и присматривался к нему, поправляя седоватые усы.

— Любопытная историйка, — крякнул капитан, — к его величеству я тебя доставлю — не беспокойся! А вот это малец — он не графа ли Дореса сынок?

— Он.

— Ооо, — протянул капитан, — эй, парень!

— Это вы мне? — Мекелес вынырнул из каких-то своих размышлений.

— Тебе. Тебя как зовут?

— Мекелес Дорес, мессир, я сын Сергиаса Дореса, министра обороны.

Капитан помрачнел.

— Твой отец будет рад видеть тебя, для него это благая весть, — фальшиво улыбнулся он.

— О, мне столько надо ему рассказать!

— Идемте, Джуриусс, отсюда недалеко до дворца, я думаю, сейчас самое время, — невесело сказал капитан.

Во дворце их встретил Сериохус. Джуриусс отметил, как постарел слуга, он совсем сдал и высох. Он спал, сидя на своем посту. Мекелес удивленно озирался: ему казалось, что здесь он уже был, и что, если посмотреть налево, там будут руины, с другой стороны он отчетливо понимал, что находится в Лебедь-граде в замке его величества.

Капитан добудился его и, сославшись на неотложные дела, удалился.

— Что вам, мессиры? — нахмурился Сериохус.

— Сериохус, ты что, не узнал нас? — удивился Джуриусс.

— Со времени ухода моих замечательных хозяев я плохо запоминаю лица, — покаяся старик.

Джуриусс подумал, что теперь приобрел на свою голову еще одного сумасшедшего: старого и ворчливого.

— Мне срочно надо видеть, короля, — сказал Джуриусс, — а мальчика, если можно, отведите на кухню, ему надо покушать.

Сериохус покосился недоверчиво на Мекелеса.

— А он не будет воровать ложки? — брякнул слуга.

Джуриусс тяжело вздохнул.

— Мекелес, ты же не будешь воровать ложки? — сказал он.

Мекелес отрицательно помотал головой.

Все так же недоверчиво глядя на молодого виконта, Сериохус позвал какого-то молодого пажа и отправил Мекелеса с ним.

— Я провожу вас к королю, мессир, — Сериохус чопорно поклонился.

Павлес сидел вместе с Карикасом в маленьком кабинете, где обычно проводились военные советы. Сериохус долоджил о том, что прибыл некий Джуриусс. Павлес знал капитана "грегарины" мельком, однако в свете всего случившегося, принял гонца, даже не подумав, что это может быть самозванец. Джуриусс вошел и поклонился, король, молча, указал ему на кресло подле себя. Около пяти минут все молчали, Король в недоумении разглядывал смутно знакомого капитана "грегарины" в одежде брата.

— Что это за маскарад? — наконец спросил он.

Джуриусс вздрогнул, такими интонациями прежний Павлес никогда не разговаривал. Железные нотки, глаза сверлят насквозь, лгать просто невозможно, таким был старый король.

— Сир, Ваше величество, я бежал из плена людей. Ваш брат с ними. Умоляю, выслушайте меня!

— Мы слушаем вас, — ледяным тоном объявил Павлес.

Бывший капитан "Грегорины" рассказал все, что с ним случилось с момента крушения корабля, не забыв упомянуть о заговоре Занки и Сергиаса. Он предоставил все документы в доказательство своих слов.

— Значит, брат жив и его невеста тоже, — гораздо теплее сказал король, он даже тихо улыбнулся и немного помолчал, словно пытаясь справиться с собой, — и они направляются к Жестокосерду? Значит, все же легенда не сказка, вы, Карикас, были правы!

Король и министр обменялись поклонами.

— Из Эолиса нам писали, что брат пропал и возможно погиб, — заключил Король, — довольно об этом, я полностью уверен в моем брате, он сможет справиться с этой теперь уже ведомой нам заразой, что терзала Эолис и Лиранию долгое время. Что касается Сергиаса: я не поражен вашим известием, однако, теперь мне все ясно. Карикас, вы изучили документы, что вы думаете?

Министр встал и, расхаживая по кабинету, заговорил:

— Мои выводы не утешительны, сир. Их светлости скорее всего едут в Эолис, если уже не там. Вести идут так медленно. Как только ее величество похитили, мы отослали письмо в Эолис, местные командиры должны были узнать, что братья Доресы больше не командующие. Но больше из Эолиса вестей не было.

В дверь кабинета постучали.

Явился Сериохус, в руках у него была бумага.

— Вам письмо, сир, срочное.

Павлес взял письмо, прочитал, побледнел и отдал Карикасу.

— Кто доставил письмо? Где гонец? Немедленно ко мне его.

— Гонец при смерти, сир, он проделал большой путь за какие-то сутки, его лошадь пала возле ворот, сам он тяжело ранен, — доложил Сериохус.

— Я немедленно отправляюсь в Эолис, вместе со всеми войсками, которые смогут сейчас же выдвинуться со мной, — сказал побледневший Карикас, положив письмо на стол.

Павлес молчал, а затем тихо сказал:

— Все потеряно.

Джуриусс, перепуганный и мучимый любопытством, заглянул в бумагу, на которой корявыми буквами было написано одно предложение: "Братья Дорес взяли Эолис силой, все убивают всех, помогите нам!".

Глава пятая. Взятие Эолиса

На утро после исчезновения Принца Сорокамоса Эолис разбудили странные звуки. Жители южных районов проснулись от землетрясения вызванного пехотой и бренчанием ее оружия, с запада раздавался топот конских копыт, которые сотрясали землю, подгоняемые крылатыми лучниками, с севера робкий, но злобный рык собак и крики псарей заставили Владыку Микаэлоса с утра по раньше забраться на городскую стену. Он наблюдал, как подходила помощь, солдаты давно вышедшие из своих городов и не знавшие, ни о каких заговорах и предательствах. Сам Микаэлос имел лишь смутные соображения по этому поводу. Отчего-то он не был рад этой помощи, его настораживало спокойствие на Востоке, и приказал запереть ворота наглухо. Помощь войскам оказывать только со стен. Сам же Владыка надолго удалился в подземелья ратуши.

От Северных армий отделился один всадник, он подъехал к шатру командующего разбойников, коротко о чем-то переговорил с Юнем-ханом и вернулся обратно. Все войска пришли в движение. В Эолисе все было тихо, военные в городе были настороже, мирные жители попрятались по укрытиям. Повисла тишина. Взорвали эту тишину барабаны. Каждый, находящийся в Эолисе, думал сейчас, что страшнее минут в их жизни не было и больше не будет. И только немногие, кто пережили Доресову резню, поняли, что эта минута не была такой уж ужасной.

Регулярные части Лиранийской армии приближались к Эолису под бой барабанов, пехотинцы затянули какую-то песню. Разбойники стояли ровным строем перед армией Лирании, кто-то кричал: "Стоять насмерть, стоять!"

Катапульты с Запада не выдержали и выстрелили. Два ядра рассекли части Лучников и попали в тьму конников. Слышались крики людей, но все стоны перекрывал бой барабанов и мрачный мотив песни с севера. Разбойники с восточной стороны предприняли маневр, обходя Северные и южные части, с фланга они хотели зайти в тыл и ударить там, но это было лишь прикрытие. Командир восточной части осады увел своих людей с поля боя еще до начала сражения, восточные части бежали. Катапультные ядра свистели со всех сторон. Со стен Эолиса сыпались градом стрелы.

Оттуда и отсюда слышались крики Эолисских начальников: "Убить всех! Пленных не брать! Вперед! В Эолис!"

Резня (именно так потом вошло это событие в историю Лирании — "доресова резня") продолжалась недолго, через два с половиной часа все было кончено. Микаэлос, какой-то растрепанный, сам на себя похожий смутно, показался на стенах. К главным воротам подошли войска, во главе их стояли браться Дорес.

— Хей, Владыка, — прогремел голос Сергиаса, — впусти нас!

— Нет, — Микаэлос охрипшим голосом ответил с ворот. — Наш король подозревает вас в измене — возвращайтесь в Лебедь-град.

— Ты в уме ли, Владыка! Соколы тебя раздери, ты что плетешь? — вышел из себя Сергиас. — Мы защищали вас: все разбойники убиты, некоторые бежали. Мы не враги!

— Нет, Сир Сергиас, я тебя не впущу в город!

— Не имеешь права. У нас много раненых, войны голодны и жаждут отдыха, ты разжигаешь гражданскую войну, так?

— Я не враг Лирании, и мне жаль солдат, они не виноваты, что ты стоишь во главе.

— Ты — предатель!

— Я не враг Лирании! Но тебя в город я пустить не могу!

На стенах послышался гул недоумения, он нарастал, как громовые раскаты.

— Схватить предателя! — командовал Сергиас из-под стены.

Эолисский гарнизон стоял без движения, лишь отдельные солдаты, уверенные в том, что сам министр обороны ошибаться не может, тихо спускались со стен. Сергиас отдал приказ ломать ворота, Микаэлос — защищать город. Среди солдат крепло недоумение, как можно защищаться от собственной армии. Верные Микаэлосу солдаты пусть неохотно, но все же выполнили приказ. Эолисские гарнизоны раскололись на тех, кто послушал Микаэлоса и на тех, кто остался верен графу Доресу. на стенах Эолиса закипела борьба. Микаэлос и сам участвовал в ней, но спустя минут двадцать сопротивление остатков его армии было сломлено, Владыку схватили, и ворота были открыты. Войска вошли в город, братья Дорес, сопровождая какую-то черную карету, направились в ратушу.

Войска разместили по домам мирных жителей. Ближе к вечеру мирных жителей погнали к Ратуше. Немногие, кто смог спрятаться, сидели по укрытиям. Почти весь Эолис согнали к ратуше, где наскоро был сооружен помост.

На помост вывели связанного Микаэлоса, Сергиас сказал прочувствованную речь о любви к Лирании и предателях. Из речи следовало, что Микаэлос предатель каких мало, и по законам военного времени его следует казнить здесь и сейчас. Немногие отметили, что в речи Эолис три раза упоминался, как "гнездо предателей" и "гангрена на чистом теле Лирании", еще Сергиас что-то говорил о том, что вскоре город предстанет обновленным и чистым.

Без лишних слов Микаэлоса уложили головой на плаху.

— Ты что-то хочешь сказать, Владыка? — спросил Сергиас.

— Хочу, — тихо ответил Микаэлос, — но не вам. Вашему брату.

Сергиас знаком подозвал Жореса.

Микаэлос что-то шепнул на ухо Жоресу. У того глаза налились кровью, он выхватил меч из рук брата и ударил им по шее Владыки. Кровь забрызгала все вокруг. Жорес, забыв обо всем, мочалил тело врага, пока голова не покатилась с плахи на помост.

Жители Эолиса рыдали, Владыку в городе любили, кто-то отворачивался, детей прятали, чтобы те не видели происходящего, среди жителей поднялось волнение.

— Очистить город! — раздалась команда Сергиаса.

В толпу ворвались пехотинцы, псари спустили злых собак, с крыш на жителей обрушились стрелы. Эолисские войны вступились за мирных жителей, но их смяли. Через час на площади из живых остались только солдаты, раненых добивали, обыскивали дома, всех, кого удавалось найти, лишали жизни. Однако кому-то все-таки удалось вырваться из города на лошади, правда, гонца серьезно ранил лучник гвардии, поэтому догонять доходягу никто не стал. В темноте в Эолисе зажглись огни. Воины уставшие разбредались по захваченным домам. Но почти никто не спал в ту ночь, каждый воин оплакивал убитых им людей, "Таков был приказ" — оправдывались одни, "Лучше бы я умер на поле брани" — скорбели другие.

Жорес сидел в одном из кабаков и методично напивался, Сергиас нашел его совершенно случайно.

— Что стряслось, брат? Все идет, как по маслу — сказал Сергиас.

Жорес молчал, он был угрюм и зол.

— Сергиас, — хрипло начал Жорес, — почему мы умираем только один раз?

Младший брат смотрел на старшего почти с ужасом.

— С какой радостью я убил бы этого мерзавца еще раз и еще раз, и еще раз…

— О чем ты, брат?

— Микаэлос, — прошипел Жорес.

— Я ничего не понимаю. Последний раз ты так напивался, когда Жозефу провожал в монастырь…

Ответом был тяжелый, полный злобы и муки взгляд.

Сергиас срочно проматывал в голове всю ту историю с дочерью своего старшего брата. В Лирании внебрачные дети не подвергались каким-либо гонениям, но и не имели особых прав на то, чтобы общаться с отцом и претендовать на наследство. Девочек и мальчиков, родившихся в случайной связи, называли "маминькиными птенцами". Жозефа была, как раз такой "маменькиной" девочкой, однако Жорес души в ней не чаял, когда девица повзрослела, он перевез ее к себе. Мать Жозефы была не против, хоть и предпочитала не общаться с ее отцом. В тот год, в Лиранию из десятилетнего плена вернулся Микаэлос и тут же был представлен ко двору, а за особые заслуги был назначен Владыкой Эолиса. После отъезда Владыки в город по стране поползли слухи о том, что Микаэлос берет какие-то взятки, проводит какие-то странные ревизии. История была темной и запутанной, однако, Микаэлосу удалось снять с себя все обвинения. Увидев как-то при дворе Владыку, Жозефа потеряла голову, она сама познакомилась с ним, ни сколько не смущаясь, ни своего статуса, ни положения, девица увивалась за ним. Владыка никаких знаков внимания ей не оказывал. Жорес не одобрял сердечных увлечений своей дочки, но молчал.

Утром, в день отъезда Микаэлоса, Жозефа вместо ожидаемой печали была радостна и светилась от счастья. Отец поинтересовался у Жозефы, в чем причина ее настроения, на что девица (от отца у нее не было никаких секретов) ответила, что провела ночь не с кем-то, а именно с Владыкой Микаэлосом. Удивлению Жореса не было предела, он бросился искать Владыку, но тот уже уехал. Наскоро собравшись, он и Жозефа помчались в погоню, Микаэлоса нагнали очень быстро. Высказав все свои претензии, Жорес встретил ледяную и глухую стену непонимания. Владыка все отрицал. С Жозефой случилась истерика, она кричала, бросалась Микаэлосу на грудь, тот успокаивал бедняжку, но отрицал, что между ними что-то было. Более того, нашлись свидетели, которые видели в это же время Владыку совсем в другом месте.

Владыка согласился на проведение небольшого расследования, которое так ничего и не объяснило. Однако Микаэлос уезжал в спешке, ссылаясь на срочные дела. С тех пор Жозефа перестала говорить с кем-либо, включая отца, а спустя месяц изъявила желание уйти в монастырь. Монастырская жизнь, хоть и не была популярна — в Лирании был всего один монастырь — желающие уединиться на время, а то и на всю жизнь, всегда находились. В этот монастырь уходили как мужчины, так и женщины, и частенько возвращались оттуда уже любящими парами и жили долго и счастливо. Жоресу было трудно расставаться с дочерью, но он отправил ее в монастырь, и в тот вечер напился так, же как сегодня, и все кричал, что отомстит Владыке за свою обиду.

— Он признался, — сказал Жорес, — это мерзавец узнал меня, и перед смертью все-таки вспомнил ее. Бедняжка до сих пор там, она просила не писать и вообще оставить ее, как будто она умерла, но я наводил справки: она до сих пор страдает! Он признался, что это был он. Я не стерпел и убил его, но… я убил бы его еще раз.

— Что он тебе сказал?

— Он спросил, жива ли Жозефа, и сказал, что если она жива, я должен передать ей, что он любил ее, но не мог с ней быть…

Жорес надолго замолчал.

— Он хотел еще что-то сказать, но я не вытерпел… — хрипло закончил он, — а теперь оставь меня, брат.

Таверна постепенно наполнялась солдатами, которые рыскали в поисках выпивки, чтобы заглушить терзающую их совесть.

Сергиас оглянулся вокруг и вернулся в Ратушу, где, в его ожидании, отдыхали от пыток слуги. Главный вопрос, который волновал сейчас Сергиаса — местонахождение герцога Эолисского Сорокамоса. Уж очень хотелось Сергиасу показать Сорокамосу, во что превратился прекрасный город Эолис.

Глава шестая. Цена свободы

Павлес нервно расхаживал по кабинету, несколько раз останавливался, открывал кулон с портретом Фелии, нежно смотрел на него, закрывал, и снова начинал ходить. Наконец, к нему явился Сериохус.

— Ну же? — кинулся к нему Павлес.

— Мессиры Джуриусс и Карикас уже здесь, мессир Микаэлос будет через три минуты.

Павлес выдохнул.

— Можешь идти отдыхать, Сериохус.

В кабинет следом за слугой вошли Джуриусс и Карикас, они поклонились и сели в кресла. Молча, они ждали, когда в кабинет вошел Владыка Эолиса — Микаэлос. Он был болезненно бледен, под пышной одеждой скрывалась забинтованная рана.

— Прошу простить меня, Сир, что не могу поклониться. Мой лекарь говорит, что мне еще нельзя ходить, однако, я не мог не стать инициатором этого собрания.

— Садитесь, Владыка, — Павлес жестом указал Микаэлосу место.

— Благодарю. Ваше величество, я имею кое-что сказать вам о взятии Эолиса.

— Эолис пал, это я знаю, — спокойно ответил Павлес, — рассказывайте, все, что вам известно.

Микаэлос рассказал все, что знал сам, отметив про себя, что Павлес непривычно холоден с ним.

"Возможно, потеря родителей и похищение жены, так на нем сказалась! Славно, что это так, он не раскис — умница!" — так рассудил про себя Микаэлос.

— Все ваши сведения крайне интересны, — сказал Павлес, — спасибо Вам, Владыка, что сообщили местонахождение моей жены, но совсем недавно я получил вот это письмо.

Павлес взял бумагу и передал Микаэлосу, тот внимательно ее прочитал:

"Ваше величество! Сообщаем вам, что славный город Эолис пал под натиском объединенных сил вашей армии. Разбойники наголову разбиты, мятежники и предатели убиты. Главный зачинщик заговора Владыка Эолиса Микаэлос казнен лично старшим графом Дорес, все жители Эолиса, как пособники мятежа, так же казнены. Город находится на военном положении, под правлением графов Дорес, о чем они просили уведомить ваше величество. Так же они скорбят о судьбе его светлости герцога Эолисского, который в Эолисе отсутствует, и скорее всего, убит Владыкой. Правители просят передать вашему величеству, что ваша королева скорбит в разлуке с вами и ждет скорейшей встречи с вами, которая возможна лишь на определенных правителями Эолиса условиях".

— Написано рукой моего секретаря, — сказал Микаэлос, — вас смущает, что меня казнили?

Павлес усмехнулся.

— Знаете ли, Владыка, ваша казнь несколько не предполагает ваше присутствие здесь.

— Я понимаю, — улыбнулся Микаэлос, — я могу все объяснить. Это долгая история.

— У нас есть время, Владыка.

— Вы помните, мадемуазель Жозефу?

— Дочурку графа Дорес? — уточнил Джуриусс, так как другие мужчины ничего не знали.

— Она самая. Милая была девчушка, но очень романтичная. Десять лет на Востоке, знаете ли, всю романтическую чушь из головы вышибают напрочь. И потом я женат, на местной женщине, она отказалась уехать со мной, — Микаэлос вздохнул, — не об этом речь. Меня тогда вызывали к вашему батюшке, якобы я ездил по городам и весям Лирании, очень отдаленным кстати, и собирал там взятки за какие-то проверки, на которые даже не был уполномочен. Оправдаться тогда не составило труда, и почерк не мой, да и свидетели нашлись, так вот, меня смутил один факт. Все пострадавшие опознавали меня без всяких проблем. Это было странно. Последней каплей стала совсем уже странная история. Я уезжал из Лебедь-града, когда меня нагнали в дороге два всадника. Жорес Дорес и его дочь. Граф набросился на меня с обвинениями, дескать, я, прошу прощения, переспал с его дочкой и сбежал. Учитывая, что его дочь сама "маменькин птенец", обвинения его были сами по себе очень странными. Я всю ту ночь провел в собственной постели один, и малышку Жозефу я всегда старался избегать. В моем сердце живет одна любовь, я пытался объяснить ей это, но девочка ничего не хотела понимать. Жозефа закатила мне целый спектакль, позже я понял, что все было вполне искренне. Я вернулся с графом и ее дочерью в Лебедь-град. Мы провели расследование, оно не дало особых результатов… для графа. Я же провел собственное доследование, расспросил нужных людей, пошел по следу, как когда-то меня учил мой дядя, я пошел и нашел, нашел, то чего и желать не смел, поймал за руку на окраине Лебедь-града себя самого. Паренька звали Вишаис Мака — он как две капли воды был похож на меня. Потом оказалось, что уже и не так — то похож, лишь внешне. Мошенник решил заработать моим именем деньги. Я не выдал виновника моих неприятностей и забрал к себе, связав клятвой верности, обучил быть похожим на себя, в общем завел очень качественную копию, он очень много раз спасал мне жизнь. Я пытался устроить судьбу этого мальчика с Жозефой, но Вашаис сам отказался, так как знал, она любит меня, именно под моим именем ему удалось ее соблазнить. Жозефа к тому времени уехала в монастырь, а Вашаис дал еще одну клятву верности ей, и дал мне обещание кровью отплатить за ее обиду. Вашаис, кажется, по настоящему ее полюбил, иногда ночь страсти связывает крепче долгих лет жизни.

Когда под Эолисскими стенами я увидел Жореса, я понял, что пора спасать свою шкуру, город спасти было уже нельзя. Я пошел к Вашаису и рассказал все, что происходит под стенами. Его глаза загорелись, он предложил мне жестокий план, но план, который исчерпывал все его обязательства перед всеми на этой земле. Мы поменялись местами с ним, я проинструктировал его напоследок и поджидал момента, когда смогу бежать. Я понимаю, что это всего лишь слова, что мои речи бездоказательны. При дворе меня не любят, я знаю, но это чистая, правда.

Микаэлос откинулся в кресло, он устал от долгой речи, рана болела, голова кружилась, на лице проступил пот.

Тишина в кабинете звенела.

— Я верю вам, — прогремел в тишине голос Павлеса, так показалось Микаэлосу, который терял сознание.

— Спасибо, ваше величество, — прошевелил губами Владыка.

— То, что вы живы, должно оставаться тайной для наших "Правителей Эолиса". Отдыхайте и набирайтесь сил, Владыка.

— Ваше величество, один вопрос.

— Да.

— Я не знаю, что с вашим братом, но уж, коль скоро мессир Джуриусс здесь, то вы наверняка знаете, что сталось с герцогом?

— Знаю, — голос Павлеса теплел с каждой фразой, — Его высочество в данный момент находится в предсвадебном путешествии с мадемуазель Аланкой.

— Она жива? Это славно. И куда же они направляются?

— В резиденцию моего коллеги — Славеса Жестокосерда.

Микаэлос надолго замолчал.

— Но это безумие! — наконец сказал он.

— Скорее всего, это именно безумие, но насколько я понял со слов мессира Джуриусса, у них, если некоторые обязательства перед людьми, которые тоже стали частью заговора братьев Дорес.

Микаэлос кивнул.

— Ваше величество, я прошу простить меня, но мое самочувствие не позволяет мне остаться.

— Идите Владыка, и постарайтесь, как можно скорее, вернуться в былую форму.

Микаэлос склонил перед Павлесом голову и вышел. За дверями кабинета Владыка упал на ковер без сил, какие-то слуги отнесли его в отведенные покои.

Солнце склонилось к закату, усталое оно провожало в путь двух человек. Последние его лучи застали их на развилке западной дороги, ведущей в Ревень, и северной — в Бендос-град. Джуриусс и Карикас расстались там. Бывший капитан "Грегарины" отбыл с секретным поручением в болотный город, Карикас со своей миссией в Ревень.

Уже ночью Карикас, новый советник Короля, прибыл в мэрию железного города и отдал мэру письмо, в котором говорилось, о необходимости мобилизовать все мужское население города и окрестностей, как можно скорее. За неделю армия была мобилизована. Это были не самые отборные войска, но армия вполне способная держать удар и вести неплохие атаки. Однако она не была способна быстро передвигаться, и лишь через еще одну неделю встала лагерем под стенами Эолиса. Смрад, исходивший от города, насылал на людей панику. Карикас все же приказал разбить лагерь и не брать воды из местных водоемов, благо запасов пока хватало. Собрав небольшой военный совет, Карикас поставил вопрос о том, что следует делать дальше. Совет постановил отправить в город делегацию парламентеров. Наскоро соорудив "знамя переговоров" — простое лазурное полотнище на древке — Карикас во главе группы парламентеров отправился в город. Стоял один из последних жарких дней, смрад, исходивший от города, ел глаза, в городе было подозрительно тихо. На городской стене не было стражи, ворота были закрыты, но вскрыть дверь охраны, через которую Эолис некогда покинул герцог Сорокамос, не составило труда. Парламентеры долго стучались в нее, перед тем как вскрыть, однако никто не отзывался.

Зайти сразу туда было невозможно, лишь прикрыв нос и рот тряпками, группа смогла преодолеть помещение. Пахло гниением, кровью и вином.

"Возможно, таков запах у предательства?" — про себя предположил Карикас.

В городе было пусто, на улицах валялись трупы, живых людей не наблюдалось. Три дня отданные на разграбление города обернулись катастрофой для Братьев Дорес. Воины погибали в пьяных драках, и потерь от них хватило бы на еще одно взятие Эолиса. Некоторые, чтобы забыться напивались в прямом смысле слова до смерти. Здравомыслящих боеспособных солдат оставалось еще на полк, но этого было недостаточно, чтобы идти дальше на Лебедь-град, а посему Братья окопались в городе.

Карикас и его сопровождающие шли по мертвому городу к Ратуше. Лишь в ближайших к ней тавернах теплилась жизнь, да в самой ратуше слышались обычные звуки копошения живых существ. У ворот, видимо просто для солидности, спал пьяный солдат. Карикас мягко разбудил его.

— Кто вы? — едва разборчиво спросил он.

— Я — граф Карикас, мессир Болодский и Енемский, министр снабжения Лирании, старший советник его величества Павлеса Теорга, — чопорно представился Карикас.

Солдат с каждым титулом становился все трезвее и выпрямлялся сильнее.

— Я рад видеть вас, мессир, — у стража было лицо отчаявшегося человека, он готов был кинуться Карикасу на шею, как спасителю.

— Проводите нас к правителям Эолиса, мы парламентеры, примет вас, я думаю.

— Так вот, — Карикас выразительно посмотрел на солдата.

— Димес.

— Так вот, Димес, проводи нас, а сам отправляйся за стены города и возьми с собой всех своих товарищей, идите к лагерю, там вас накормят и обогреют.

— Сир, я не могу…

— Что конкретно ты не можешь?

— Я не могу оставить Мессира Сергиаса.

— Димес, я очень уважаю преданных людей, но сейчас твоя преданность не лучшая ставка. Скажи мне еще вот, что: ты не знаешь, где держат в ратуше ее величество?

— Мадам здесь? — искренне удивился солдат, — я ничего не знал об этом. Есть в Ратуше одна очень охраняемая комната, но там хранят казну… вроде бы, — не очень уверенно закончил он.

Карикас тяжело вздохнул и что-то шепнул на ухо одному из своих спутников. Тот сдержанно кивнул.

— Ведите нас, к мессиру правителю, — улыбнулся в усы Карикас.

Ратуша изнутри была похожа на сарай, в котором всю ночь веселилась ватага пьяных деревенских дурачков. Все, что не было проиграно или пропито товарищу, было разбито или сломано. Гобелены, укрывавшие стены были изодраны, все полы были чем-то перепачканы, по углам отсыпались полупьяные войны. Карикас прятал глаза то в грязные ковры, то в прорехи в гобеленах, только, чтобы не видеть царящего бардака. Димес остановился возле кабинета, который некогда принадлежал Микаэлосу.

— Послушайтесь моего дружеского совета, Димес, — тихо шепнул Карикас, — и доложите вашему командиру, что к нему явилась делегация парламентеров во главе со мной. Вы помните мой титул?

— Да, мессир.

— Ступайте.

Солдат ушел, но вскоре вернулся: лицо его было мокрым от пота:

— Его превосходительство, ждут только мессира Карикаса.

— Хорошо. Но тогда у меня есть к тебе, Димес, еще одна просьба. Покажи господам эту особо охраняемую комнату, — не дожидаясь ответа, Карикас вошел в кабинет.

Внутри все было так, как будто снаружи не было мертвого города и смрада, как будто ратуша была в полном порядке, а по всей Лирании был мир и порядок. Одно в кабинете было не так. В кресле с высокой спинкой сидел не Микаэлос, а Сергиас. Карикас в первую же минуту спрятал глаза за повешенные на стене шуйцу и десницу — верные спиногрызы Владыки. Затем Карикас взял себя в руки и решился посмотреть на Сергиаса.

"То, что не убьет меня, сделает сильнее", — подумал он.

Сергиас казался спокойным, хотя румянец щек, выдавал его возбуждение. Глаза Карикаса встретились с глазами Сергиаса, безумными и напряженными глазами зверя, решившегося на последний бросок.

Долго еще спорили историки Лирании, кем же все же был Сергиас? Сейчас же Карикасу стало ясно: он имеет дело с одержимым упрямцем.

Пауза затягивалась.

— Пришел сказать, что моя партия проиграна? — спокойно сказал Сергиас.

"Смиренные да будут вознаграждены" — Подбодрил себя Карикас.

— Да, но у вас есть еще что-то, что вы и ваш брат можете сказать его величеству.

— Жореса больше нет, — нервно ответил Сергиас.

— Что случилось с мессиром Жоресом? — удивился Карикас.

— Только не стоит делать вид, что вам интересно, Карикас, — усмехнулся Сергиас, безвольно взмахнув рукой, — мой брат. Тот, кто никогда не пил! Погиб в пьяной драке. Представьте себе, Карикас!

— Соболезную вам.

— Хватит, — вскричал Сергиас, — Мы с вами не на приеме, чтобы обмениваться дежурными фразами и любезностями.

Повисла пауза. Сергиас безвольно сидел в кресле, Карикас продолжал стоять. Сергиас встал и прошелся по кабинету, снова сел в кресло.

— Судьба играет с нами странные игры, — тихо заговорил Сергиас, — я мечтал так же прийти к вам, в ваш разоренный дом и так же говорить с вами, как с побежденным.

— Мессир, я уполномочен доставить вас в Лебедь-град.

— Чтобы меня казнили, как я казнил Микаэлоса?

— Мессир Микаэлос жив, правда не очень здоров, но за ним наблюдают королевские лекари, вы казнили не того человека. Впрочем можете не переживать на этот счет: по традиции людей, подобно которым вы ведете себя, так и стоит поступать, — спокойно ответил Карикас, — вас же никто казнить не собирается, вы будете осуждены и сосланы, так сказал король. Ваша жизнь будет при вас.

Сергиас встал и отошел к книжной полке, которых у Микаэлоса всегда было больше чем достаточно, долго с невыразимой нежностью гладил корешки книг, как будто прощался с любимыми питомцами.

— Жизнь? — хрипло переспросил он, спустя минут десять, — Жизнь раба? Нет, это не по мне!

— Ваша жизнь, лишь в ваших руках — вам решать, — улыбнулся Карикас.

Сергиас резко обернулся, его глаза пылали свирепой яростью.

— Ты… ты, — он задыхался от гнева, — ты, что мне предлагаешь?

— Мессир Сергиас, вы забываетесь! — спокойно возразил Карикас.

Сергиас мгновенно овладел собою.

— Вы правы, мессир, — он покрутил в руках какую-то безделушку.

Внезапно Сергиас схватил со стены один из спиногрызов и бросился на Карикаса. Тот кубарем бросился в ноги противника и сшиб графа на пол, спиногрыз улетел под стол. Карикас встал и оказался возле окна.

— Ты думаешь, что я так просто отдам тебе все, что задумал? Пусть и то, что погибло по глупости? Ты ничего не получишь! — рычал Сергиас, поднимаясь.

— Граф, успокойтесь, уймитесь! Я не желаю вам зла! Я лишь представитель его величества!

Следующее движение Сергиаса было стремительным настолько, что Карикас не успел отреагировать. Граф Дорес кинулся на него и опрокинул на подоконник, мелодично зазвенела открывшаяся рама. Кувыркаясь в последнем полете, они приближались к земле. Сергиас мертвой хваткой вцепился в Карикаса. Советник короля судорожно соображал, что можно сделать, чтобы спасти обоих. Он открыл свои крылья, они еле выдерживали его самого, и полет все ускорялся. Одно крыло Карикаса предательски хрустнуло, он взвыл от боли, но смог ударить Сергиаса так, что сломал ему челюсть, от неожиданности граф разжал руки. Воя от боли, Карикас снова раскрыл свои крылья, его еще раз дернуло, крыло окончательно сломалось, но до земли оставалось не так уж и далеко, он приземлился жестко: сломал ногу и ребро, вывихнул руку, но все-таки остался жив. Неподалеку лежало все изломанное тело Сергиаса. Когда советник короля очнулся, то подполз к нему и коснулся его шеи: Сергиас был мертв.

"Может быть, это и к лучшему?" — подумал Карикас.

Вечером того же дня началось очищение Эолиса силами соседних деревень и городов.

Глава седьмая. Засветло

Запряженная цугом карета отправилась из становища людей на восток. На козлах сидел Влад, он знал, куда надо ехать, ему одному была ведома эта тропа. В карете на плече у Сорокамоса спала Аланка, сам герцог дремал, напротив них в горячечном бреду металась Занка. Она заснула сразу же, как только села в карету, ей казалось, что так комфортно она уже давно не размещалась, все удобнее, чем в яме. Ей снилось топкое болото, где они с Мекелесом чуть не погибли, когда вышли из замка, иногда мелькали во снах лица людей, с которыми она делила черствый хлеб в яме. Снилась одна полоумная старуха, которой оказалось всего тридцать лет, она постоянно что-то твердила на счет конца рода людского. Из ее беззубого, изъеденного цингой рта вырывались проклятия и хула всем богам, когда-либо существовавшим на этой земле, иногда всем, кто сидел в яме, становилось страшно: не прогневаются ли боги и не пошлют ли этой безумной меч карающий. Но боги были терпеливы к этой лысой и грязной тридцатилетней старухе в рванине. От брезгливости и страха Занка очнулась и вскрикнула.

Карета ехала по узкой тропинке известной только Владу, становилось все холоднее, а солнце словно передумало вставать. Единственная, кто радовался возможности созерцать пусть грязный, но изначально белый снег — была Аланка. Влад, видевший белый снег впервые в жизни был удивлен. Карета подскакивала на кочках и корнях, никто не мог сказать, сколько они ехали, ясно, что очень долго, но, сколько конкретно? — на этот вопрос ответа не было, словно как только они въехали на болота — время остановилось.

— Я вижу замок, — через какое-то время крикнул Влад.

Карета еще немного потряслась по корням и ухабам и, наконец, остановилась. Аланка, Сорокамос и Занка вышли из кареты.

— Герцогиня, вы нас не проводите? — Сорокамос грубо ухватил Занку за локоть и толкнул вперед. Тут же подсуетился Влад, он подхватил Занку под локоток и, хоть был вдвое ниже ее, смог подстроиться под ее шаг.

— Не вздумайте делать глупостей, — тихо шепнул он.

Занка о глупостях и не думала, она шла по уже известной ей тропинке между статуями древних людских королей. Аланка, прижавшись к Сорокамосу, рассматривала окружавший их сад, ее пугала ухоженность веками запущенного сада. Сорокамос рассматривал лица королей, повторяя про себя историю людей, которую, как и обычаи, прекрасно знал, в полутьме сада, лица имели каждое свое выражение, как будто бы статуи были живыми.

Занка вошла в замок и на сразу повернула направо, но встала, как вкопанная: справа громоздились развалины, она обернулась — слева так же оказались руины, зато прямо, где раньше была простая стена, красовалась небольшая дверь.

— Что-то не так? — заподозрив неладное, спросил Сорокамос.

— Да, прошлый раз нам следовало идти направо, а теперь там завал, — откликнулась Занка.

Сорокамос обнажил шпагу.

— Мадам Аланка, ножи, — тихо сказал Влад.

Аланка сняла с пояса два ножа: грубый костяной и удивительной красоты алмазный нож с блеклой золотой рукоятью. Влад вооружился и путники прошли прямо. Они вошли в стеклянный коридор с зеркальными полами и потолком.

— Стеклянный коридор, — прошептал Влад.

— Влад, вы единственный, кто знает о местных обычаях все, — проговорила Аланка, — вы, пожалуйста, просветите нас.

Влад кивнул и открыл, было, рот, как дверь оглушительно закрылась, а из парка, через который вел коридор, стали доноситься странные постукивания, как будто кто-то на деревянных каблуках отбивал чечетку.

Все повернулись на звук. С противоположной стороны раздался шорох крыльев и удар. Все обернулись: это сова случайно врезалась в стеклянную стену. Звук чечетки приближался. Занка обернулась и прижала руки ко рту, чтобы не закричать, она кинулась к Аланке и уткнулась лицом в ее плечо. Чечетку отбивал кол, на котором объятое желтым свечением, безвольно болталось безголовое тело Занки. Аланка прижала герцогиню к себе, зажмурилась и опустила голову.

— Казнь предателя, — прошептал Влад.

Сорокамос бросился к женщинам и оттащил обеих в угол.

— Чтобы не случилось, не поднимайте головы, не раскрывайте глаз, — быстро сказал он. Занку била дрожь, она теряла сознание от страха.

— Хорошо, — Аланка подняла глаза, чтобы посмотреть на любимого, но вмиг побелела, и ужас сковал ее крик, только лицо ее перекосило от беззвучного вопля. Сорокамос на долю секунды обернулся, чтобы увидеть, что напугало Аланку.

Кол бился об стену, словно желая добраться до живых людей, из глубины сада приближался еще один призрак — проткнутый собственной шпагой герцог Сорокамос.

— А. черт, — выругался он, и обернулся к Аланке, схватил ее за плечи и стал трясти.

— Алли, смотри только на меня, я живой, я здесь. Я никогда, никогда не убью Павлеса, это чертовы наваждения, магия, чтобы убить нас, смотри на меня, Алли.

Взгляд Аланки стал осмысленным, она порывисто обняла герцога, закрыла глаза и сжалась в комок, через секунду они с Занкой стали петь какую-то срамную крестьянскую песню, чтобы не слышать жутких звуков.

— Это была казнь братоубийцы, сир, — прошептал Влад, — Возможно, нам стоит занять оборону, мессир.

Они встали спиной к спине, обнажив свое оружие. Призраки тем временем изо всех сил старались привлечь к себе всеобщее внимание. Поднялась метель, призраки выли, визжали, скрежетали по стеклу, старались разбить его. Откуда-то прилетели пара рук, ног, горбатое туловище и голова с обезображенным лицом.

— Казнь рабов, — Влада дернуло, он что-то прошептал про себя и осенил каким-то знаком, дрожь перестала бить его.

Пляска призраков становилась все яростнее, "пение" все громче. В конце концов, призраки резко угомонились и выстроили своего рода еще один коридор: в одном его конце что-то светилось, в другом конце держали оборону Влад и Сорокамос. Свет быстро приближался, и уже можно было рассмотреть, светловолосого мужчину, который нес на руках девицу в подвенечном платье, от которого и исходил свет. Невеста была обезглавлена, Сорокамос при взгляде на нее вздрогнул, но тут же прикрыл глаза и посмотрел в угол, где завывали какую-то песню Аланка и Занка.

— Покажись! Выходи, прекрати играть с нами, как кошка с мышью! — крикнул Сорокамос.

Блондин приблизился к стеклянной стене, переступил порожек и вошел в коридор, положил призрак Аланки к ногам Сорокамоса.

— Так поступали со всеми гулящими девками в мое время, — улыбнувшись, сказал блондин.

Влад, как завороженный смотрел на рубин, пристегнутый к вороту черного камзола, затем пал ниц и возопил:

— Да здравствует его величество Славес IX.

— Признал, — презрительно кинул Славес.

— Да, сир, — не поднимаясь, сказал Влад.

Сорокамос во все глаза разглядывал плотно сбитого блондина с жестким ежиком волос на голове, змеиным разрезом черных, масляно блестящих, глаз и женскими скулами широкого по-женски красивого лица.

— Надеюсь, вы довольны представлением? — с улыбкой сказал Славес, — я живу в глуши, вы, наверное, уже заметили. Таких гостей у меня почти никогда не бывает, вот и развлекаюсь и стараюсь развлечь вас. Пройдемте в гостиную, — без перехода продолжил он и бодро направился к одной из дверей ведущих вон из коридора. Призраки немного подрожали еще и рассеялись.

Сорокамос поднял Аланку с колен. Она озиралась по сторонам, и про себя отметила, что солнце все еще не взошло.

Глава восьмая. Славес Жестокосерд рассуждает о гуманизме

Через несколько минут все оказались в уютной гостиной. Аланка и Занка сидели на мягком диване, обитом синей тканью с павлиньими хвостами, вышитыми золотой и серебряной нитью. Мужчины сидели в креслах обитых той же тканью, ручки были украшены драконьими мордами, а ножки львиными лапами. Сам Славес расположился в жестком кресле с высокой спинкой, которую венчала золоченая диадема. Огонь потрескивал в камине, а горячее вино с корицей успокаивало и согревало. Славес разглядывал своих гостей, словно соображал с кого ему лучше начать. Когда вино было выпито до половины, Славес снял с себя брошь и положил ее на деревянный столик рядом с собой.

— Итак, вы по делу ко мне — сказал он, — отрицать не стоит. В такие места в гости не ездят, — он взглянул на Занку, которая открыла рот, чтобы что-то сказать, — Или вы, сударыня, станете утверждать, что привели этих господ, а не наоборот?

Посверлив ее взглядом, Славес обратился к гостям:

— В представлении никто из нас не нуждается. Прошу простить меня за жесткий прием, но я хотел бы тем самым компенсировать один ваш серьезный недостаток. Я предложил вам свою, пусть устаревшую, но очень наглядную версию, вашего будущего, в котором будет совершена одна роковая ошибка. Кстати, некоторые ее уже совершили. Будущее возможное, не факт, что случится именно это, но… как знать, как знать. А недостаток ваш вот в чем: вы люди молодые и у вас не было вечности, чтобы разобраться, как следует в природе вещей. У меня такая вечность была, но мне не хватило ее, чтобы разобрать, где зло, а где добро, мне хватило ее только на то, чтобы решить, что делать, когда вы придете ко мне, чтобы отнять у меня последнюю надежду жить. Перед тем, как вы мне это предложите. Я, пожалуй, велю вам сделать для меня кое-что…

— Сир, с чего вы взяли, что мы станем что-то делать для вас, — отставил от себя пустой бокал Сорокамос.

— У вас выбора нет, — улыбнулся Славес, — с вас я, пожалуй, и начну, сир Сорокамос. Герцог, ответьте мне на несколько вопросов.

— Ну, раз уж нет выбора, что же просите согласия?!

— Верно, подмечено. Итак, что вы обо мне знаете? ну, кроме той паскудной истории с моим братом.

Сорокамос долго размышлял в поисках подвоха, так и не найдя его ответил:

— После смерти, вы заключили договор с некоей человеческой богиней, которая продлила вам жизнь. Вы же поклялись уйти в мир иной, когда род вашего брата будет уничтожен. Посему я и мой брат должны умереть, не оставив наследников мужского пола.

Славес тонко улыбнулся.

— Вы боялись идти сюда?

— Нет, сир.

— Почему?

— Моя жизнь без жизни брата вам ни к чему, и тому, что суждено сбыться противостоять не стоит.

— Хорошая философия. А известно ли вам, что вы не имеете к роду моего брата никакого отношения?

Сорокамос похолодел и медленно ответил:

— Нет, не известно.

— Тем не менее, это так. Вы и ваш брат в безопасности. Лишь мне известно, что мой племянник родился мертвым. А Бендос I Теорга, просто солдат достаточно удачливый и мудрый, что сумел обвести многих вокруг пальца и удержать на долгие века трон в своем распоряжении. Влад, — резко и властно обратился к первосвященнику Славес, — тебе известно, что это за вещь?

— Да, сир, — Влад не спускал глаз с броши.

— А столик, из какого дерева сделан?

— Из священного дерева Тондерман, мой король.

— Верно, ножи у тебя с собой?

— Да, мой король.

— Кто из них? — Славес кивнул в сторону дивана.

Влад молчал. Аланка поняла, в чем дело и смертельно побледнела.

Пауза затягивалась.

— Вернемся к этому позже, первосвященник! — Славес нервно дернулся, — Прошу простить, я сбился с мысли, которую пытался донести до вас, уважаемые господа.

Немезида — древняя богиня людей, была забыта нами на долгие тысячелетия, но с приходом моего предка Бербероса мы вновь вспомнили о ней, и возлюбили, как свою мать. Немезида богиня святого возмездия, отдающая человеку по делам его… Я безвременно погиб, мой трусливый брат бежал, Немезиду стали забывать. Как вы думаете, герцог, вам ли не знать, нет ничего хуже забытой любовницы? Все это бред! Нет ничего яростнее и мстительнее забытой богини, тем более такой, как Немезида. Она помогла мне заключить мой дух в этот рубин и научила менять тела. Взамен я передал первосвященникам все знание о ней и велел проповедовать ее учение. Но люди забыли свою богиню. Немезида обозлилась на меня, спустилась к людям в виде крылатой девы, спровоцировала собственное убийство и в последнюю минуту очень красиво прокляла все человечество. Помимо этого она обучила первосвященников убить меня, но умолчала, что с моей смертью все человечество погибнет. Меня же выставила чудовищем, люди жаждут убить меня. Хитрая богиня, эта наша Немезида. Сейчас же я готов сотворить великое благо для своего народа, я лично проведу ритуал и сниму проклятье с человечества, лишив их своего присутствия.

— Какой еще ритуал? — поинтересовался Сорокамос.

— А вот о нем, нам расскажет ваша милая дама, — Славес плотоядно улыбнулся, встал и подошел к Аланке. Та, закусив губу, молчала.

— Ну, что же вы, мадемуазель?

— Это ваш народ и ваш ритуал, вам о нем и говорить, — упрямо сказала Аланка.

Славес раздосадованный положил ей руки на плечи, Аланка вздрогнула от их ледяного прикосновения.

— Минуточку внимания, сир герцог, — злобно ухмыльнулся Жестокосерд, — видите ее, эту милую, я бы сказал, симпатичную даму? Вы любите ее всем сердцем. Видите ее глаза, губы, нежную шею, полные груди и бедра — все, что вы в ней любите, все, чем можете обладать никогда не станет по-настоящему вашим. В этом теле бьется сердце не способное любить! Она начало вырождения, начало конца вашего рода.

— К чему вы все это говорите, — вспыхнул Сорокамос, он вскочил, но что-то ударило его в грудь, и он упал на свое кресло.

— Не поднимайтесь со своего места, сир, — предостерег Славес, — я это все к тому, что наше вырождение тоже началось с того, что мы разучились любить.

Жестокосерд снова сел в свое кресло.

— Я расскажу о ритуале, он простенький: всего-то надо, что порезать мне глотку, пригвоздить рубин к столику и… смешать кровь следующего рода с моей кровью. То есть нам нужна жертва. Жертва должна быть девицей, вот я и думаю, кого бы нам предложить на эту роль. Помимо всего вышеперечисленного, я должен получить согласие на проведение ритуала от тех, кто правил моим народом. Если бы вы просто убили меня без лишних слов, то это само по себе означало бы, что вы согласны, но раз уж мы заговорили…

— Это жестоко, — прошептала Аланка.

— Человек всегда был жесток, и почему прощальный ритуал должен за версту отдавать гуманизмом? — моментально парировал Славес, — кому и следует бояться за себя, так это мадемуазель Занке, я не могу принять в жертву кровь правительницы, хотя и это было бы логично.

— Вы не заботились о них, не попытались даже заботиться о своем народе. Что мешало вам, раз у вас есть и тело и вечность, править своим народом? — спросила Аланка.

— Если честно, то ничего привлекательного во власти я не вижу, это скучнная рутинная работа.

— Значит, пока вы философствовали в замке, ваш народ вымирал, и вы ничего не хотели с этим сделать, а теперь еще и с упреком смотрите на Влада, дескать, он мог что-то сделать и не сделал.

— Мадам, вы не политик, и вам никогда не понять тех высоких политических идеалов…

— К дьяволу идеалы, — вскричала Аланка, — сколько вы не видели свой народ! Тысячу лет, а может две или три? Я уехала оттуда несколько часов назад, и я видела их и их детей. Детей можно спасти!

— Кстати о детях! Все, кто здесь сидит, хорошо знают историю, и был в свое время период, когда всех без исключения детей спасали, воспитывали и старались обучить. Сколько тогда жило калек, как они проклинали эту жизнь! и когда их стало слишком много, мы вернулись к тому, что верно, что правильно, мы стали бороться за чистоту и здоровье человека. Всех калек, полуживых детей добивали, неизлечимо больных взрослых так же лишали жизни, чтобы не мучить бедолаг. Сейчас я хочу сделать то же самое.

— Почему именно сейчас?

— Вам не понять, я знаю куда больше о мире, чем вы. И я знаю, что настал именно такой момент. Сейчас у меня есть шанс, не просто в пустую извести свой народ, а дать ему новый шанс. Итак, господин Сорокамос, вы последний правитель людского рода, согласны ли вы на проведение ритуала?

— Да.

Внезапно Сорокамос понял, что свободен, что ему очень легко дышать и что его больше ничто не приковывает к креслу.

— Мадам Аланка?

— Нет.

— Ох, — Славес был разочарован, — почему?

— Я понимаю вас, и вижу вас насквозь. Вы жаждете смерти так, как ваше существование вам уже в тягость. Все эти нападения на Эолис это ваших рук дело, вы привлекали к себе внимание, чтобы мы пришли и разделались с вами. Вам не нужны какие-то жалкие души принца и короля: сотня жизней лучше двух. Вы не можете простить собственной смерти и желаете, чтобы другие разделили с вами вашу вечность. Я не верю в какой-то шанс человечества, вами движет жажда крови!

Славес выслушал тираду без особых эмоций, только все сильнее и сильнее бледнел.

— Мадам, я, кажется, теперь понимаю, что находят в вас мужчины. Но не будь вы женщиной, я бы сказал, что вы очень и очень глупы. Где бы было ваше хваленое добро, не будь в его руках "орудий зла"? Вы препятствие на пути к новому рождению. Дети всегда родятся в муках, чтобы построить новый дом надо снести старый. Всему новому необходимы страдание и очищение. То, что вы предлагаете, рано или поздно приведет к тому, что опухоль под названием "Славес Жестокосерд" разрастется до таких размеров, что справиться вы сможете с ней, только убив меня. Я все равно добьюсь рано или поздно, так или иначе, своей цели, вот только задумайтесь, милая мадам, стоит ли разменивать нечто очень ценное на мелочи?

— Сотня жизней мелочь?

— Эту сотню ждет новое будущее!

— Их ждет смерть!

— Ах, дьявол, как же с вами сложно! Вспомните, посмотрите на свое искалеченное тело, что вы пережили там, у людей, сколько страха, сколько боли, вас это ничему не научило?

Аланка задумалась.

— Мне жаль их, они умрут и ничего не оставят после себя. Спасать то, что можно спасти это же…

— Это бабушкины сказки! Вы согласитесь на ритуал?

— Нет, я не согласна.

Сорокамос хотел закричать, чтобы Аланка соглашалась, потому что внезапно понял, куда клонит Жестокосерд.

— Ну что же, — в голове Аланки зазвучал голос человеческого короля, — тогда мне придется сделать так, чтобы провести ритуал без твоего согласия. Зачем ты упрямишься, мешаешь мне? Ты влезла в мои планы со своим гуманизмом и жалостью.

Аланку пронзила боль, она не различала ощущений, она просто стала сгустком боли, который раздирали на кусочки невидимые ножи и клещи. Аланка вопила, чтобы отдать часть боли, облегчить свое страдание. Все внезапно стихло, как и началось:

— Это тысячная часть того, что я для тебя заготовил, ответь мне, ты согласна?

— Я… я… Я не могу согласиться, — обреченно выговорила Аланка. Тело ее взорвалось болью.

— Тогда вот тебе мое последнее слово. Ты узнаешь всю прелесть агонии, дорогая, ты будешь жаждать смерти сильнее, чем чего бы то ни было, а когда ты умрешь, то не заметишь этого. Испытай все, что испытало на себе человечество. Это тебе за твое упрямство!

Голос Славеса растворился, оставив Аланку вне времени и пространства, где-то между…