Легендарный барон

Глава XV

Отряд подъесаула Янкова (5 сотен, 2 пулемета и 1 орудие — знаменитый «Норденфельд»), вышедший из Урги 8 февраля по Троицкосавкому тракту, 10-го был уже на р. Хара-гол и разбил арьергардный отряд противника. Китайцам пришлось отодвинуться дальше на север, до р. Иро. В тот же день Янков ушел от тракта на восток, вверх по р. Хара-гол, потому что получил сведения, что в 25 верстах от тракта в этом направлении стоит сильный отряд гаминов, базирующийся на богатейшие сельскохозяйственные фирмы. Утром 11 февраля Янков вел бой с батальоном гаминов четырехротного состава и, отбросив его на север, стал гарнизоном на р. Хара-гол.

Одну сотню он выдвинул по тракту на север, к уртону Муктуй, на р. Шара-гол, до соприкосновения с китайской заставой.

В то время, когда Янков воевал с китайцами на Троицкосавском направлении, барон сформировал в Урге 2-й конный полк есаула Хоботова. Этот полк он послал на смену Янкову. 25 февраля Унгерн приезжал в Дзун-модэ и на реку Хару с инспекционными целями, и в тот же день возвратился в Ургу. Янков получил от барона распоряжение идти на формирование 3-го конного полка в Маймачен (Ургинский). 2-й полк, выступивший из Урги 16 февраля, через русскую деревню Мандал и прииск Дзун-модэ прибыл на Хару 26 февраля. Вскоре полк этот продвинулся с незначительными боями до реки Иро (50 верст к югу от Кяхты), вследствие чего китайцы вынуждены были отойти в Кяхтинский Маймачен, стоящий у самой границы в версте от русского города Кяхты. Китайцы квартировали в этом городе почти до 20 чисел марта месяца, пока их не вытолкнули оттуда девееровские власти, при посредстве монгольских партизан (они оставили Маймачен 19 марта в 6 часов вечера).

24 марта в Ургу прискакал от Хоботова нарочный с письмом, снабженным птичьим пером в знак спешности. Китайцы отошли от Кяхты и уже потеснили 2-й полк. Они двигаются на Ургу. На них напали красные монголы, состоящие на службе Временного революционного правительства Монголии, организованного в Троицкосавске. Так доносил Хоботов. Барон приказал генералу Резухину выступить против китайцев со всеми наличными силами и тотчас же выехал на автомобиле ко 2-му полку.

Резухин вышел из Урги утром 25 марта. Во время обеденного привала к отряду подлетел бароновский автомобиль. Начальник дивизии разведал обстановку. Он лично с гор наблюдал за китайцами и установил, что они свернули от р. Иро на запад к р. Орхону и что в настоящий момент двигаются в юго-западном направлении, вверх по течению реки. Не трудно было бы догадаться, что гамины намереваются обойти Ургу с запада с тем, чтобы добраться до одной из дорог, ведущих из Западной Монголии в Китай, и затем по ней скоренько убраться восвояси.

Барон приказал генералу Резухину ликвидировать эту группу китайских войск. На привале барон изобличил одного из местных князей в сношениях с революционным правительством Монголии; крепко разбил ему голову и приказал всыпать 150 ташуров. В те дни барон был уже осведомлен о зарождении в Троицкосавске красной монгольской ячейки, именующей себя «Революционным правительством», в состав которого вошли два коммуниста, Данзан и Дамба-Доржи и националист-революционер Сухэ-Батор. Последний из них именовался «главнокомандующим всеми вооруженными силами» (из 900 всадников). Все это конечно, так, но едва ли было разумно выводить на публичное посрамление такую крупную по монгольскому масштабу фигуру, как хошунный князь. Этот пример, к сожалению, не единственный в практике барона Унгерна, был явно оскорбителен для исконных традиций монгольского народа.

Барон уехал в Ургу в самом скверном настроении. Генерал Резухин немедленно повернул на запад. Он перешел горы Халцан и Гурбан-Урту-нуру и вошел на Ванхурэнский тракт. Генерал шел спокойным маршем. Суточные его переходы равнялись 45 верстам, потому что верблюды, впряженные в орудийные запряжки, не могли двигаться с большой скоростью.

Яркие зори, оснеженные пади и искрящиеся на солнце горы; морозный, бодрящий воздух и зверский аппетит… Ночлеги по уртонам в теплых юртах, наполненных разъедающим глаза дымом; вкусный чай, жирная, ароматная баранина, поднесенная склоняющимся до земли монголом и, как последнее впечатление, с которым погружаешься в мертвый сон — бешеное наступление кровожадных «туземцев»…

Ночь на 31 марта генерал Резухин стоял в 5 верстах то китайского лагеря, на 5-м утроне тракта Урга-Ванхурэ. Китайцы расположились на эту ночь в одной из широких падей урочища Баян — гол, верстах в 150 на запад-северо-запад от Урги. Они уже отошли от реки Орхона и начали огибать Ургу правым плечом, по широкой дуге. Генерал Резухин подошел к ним с северо-востока. После короткой перестрелки с нашей головной сотней китайцы отошли к южной окраине урочища, в растерянности не предприняв почти никакой попытки к тому, чтобы удержать за собой две сопки, возвышавшиеся по середине баянгольской пади. Одна наша сотня пошла вперед, чтобы занять гору в западной стороне урочища, а семь сотен отряда устремились через падь к двум только что отмеченным важным в позиционном отношении сопкам среди пади.

С бугра предо мной открылось все урочище. По широкой пади, розовой от первых лучей торжественно поднимающегося солнца, быстро продвигались разошедшиеся веером семь сотенных колонн. Они шли в атаку на центральную «Генеральскую» сопку, откуда доносилась оживленная трескотня трех-четырех сот винтовок. Когда я доскакал до сопки, на ней оставались лишь самые упорные последние защитники. Батальон же гаминов только что покинул позицию и теперь убегал врассыпную к своим главным силам.

Генерал немедленно овладел и второй сопкой, после чего наша позиция представилась в следующем виде. Две сотни правого фланга поднялись до полугоры и там по возможности, закрепились. Центральную сопку занимал генерал с главными силами (4 сотни и артиллерия). В версте на юго-восток от «Генеральской» сопки, на круглой сопочке находился наш левый фланг (2 сотни под командой начальника штаба отряда полковника Торновского). Китайцы имели большое преимущество в огне на обоих флангах. На правом нашем фланге они владели гребнем горы и поэтому расстреливали, как им было угодно, дивизион прапорщика Степаненко. Позиция полковника Торновского, на которой не было никаких укрытий со стороны гаминов, обстреливались ими артиллерийским и пулеметным огнем с дистанции 1400–1500 шагов. Силы противника исчислялись приблизительно в 6000 солдат, из которых 2000 принадлежали к коннице. С ними ехало до двух тысяч ургинских и маймаченских (из-под Кяхты) купцов и чиновников. Гамины имели до 30 пулеметов и 12 орудий, тогда как мы располагали лишь двумя горными орудиями, потому что к двум французским пушкам у нас не было ни одного снаряда соответствующего калибра.

Во второй день боя гамины произвели энергичные нажимы на наши фланги. Несколькими повторными атаками они сбили с сопки Торновского дивизион сотника Очирова (сменил раненого Торновского), несмотря на то, что он каждый час бросался в контратаку и, вообще, огрызался как зверь. Генерал не пытался поддержать Очирова, так как едва ли возможно было успешно защищать эту сопку, полого спускающуюся в сторону противника и не имеющую укрытия для самого чувствительного нерва конницы, ее коноводов. На правом фланге китайцы планомерно теснили наш дивизион. Но помощник командира 3-го полка, Генерального штаба подполковник Островский, привел туда еще одну сотню и решительными действиями восстановил первоначальное положение. Наступление темноты вновь, как и в первую ночь, прервало сражение и позволило отойти к обозу на отдых. Китайцы ночью не воевали.

Третий день боя, 2 апреля, начался в совершенно неблагоприятной для нас обстановке. Гамины обстреливали теперь артиллерийским и пулеметным огнем «Генеральскую» сопку и угрожающе накапливались против позиции Островского. Очень скоро предприимчивость китайцев дошла до такой дерзости, что их сотня напала на транспорт раненых, перевозившихся в обоз с «Генеральской» сопки. Правда, сотня эта удалилась в сторону сопки Торновского, не приняв атаки ординарцев штаба полка, но было неприятно, что конная часть противника безнаказанно прошла в тылу, вдоль всего нашего расположения.

При преследовании адъютант полка догнал и взял в плен китайского офицера, сидевшего на прекрасном, но престарелом «англо-арабе». Случай этот подтверждает правило о непригодности кровных лошадей в монгольских условиях. Наши «монголки» почти ничего не ели на протяжении двух суток (трава под «Генеральской» сопкой была вытоптана и прогрызена конями до земли) и, конечно, вместо воды похватали за это время лишь немного снега, но в ответственный момент они безотказно проскакали 5–6 верст и при этом показали достаточную резвость.

В 12-м часу дня 2 апреля положение противника начало ухудшаться. До того момента, казалось, достаточно им было бы увеличить нажим на наш правый фланг, чтобы заставить отойти к обозу. Учитывая это обстоятельство, генерал выслал полусотню с пулеметами на линию обоза, чтобы обеспечить себе более или менее спокойный отход на тыловые позиции. Но, чу! — загремели солидные залпы с тех гор, которые темнели слева от нас, в тылу правого фланга противника. «Это залпует барон», — подумали мы с облегчением.

Часа через полтора он прискакал на «Генеральскую» сопку и наметом взлетел на вершину. Унгерн проехал возле лагеря и всех позиций гаминов. Потерянная шапка и возбужденный вид свидетельствовали без слов о характере его скачки. Барон объяснил, что он привел из Урги чахар. Это они стреляют по китайскому лагерю с зеленых сопок. Начальник дивизии приказал отпустить пленного китайского офицера на условии, что тот вручит своему начальнику письмо с предложением сложить оружие, а затем привезет ответ.

Еще не окончен был перевод письма барона на китайский язык, как справа послышались орудийные выстрелы: стреляла одна пушка, шрапнели которой рвались позади левого фланга китайцев. Подходил 2-й донный полк, с опозданием на двое суток. Полк этот должен был бы «сидеть на хвосте» китайцев, начиная от р. Иро, после боя с их арьергардом. Но в ночь на 30 марта поднялась такая сильная метель, что Хоботов потерял след и теперь только вновь нашел его, ориентируясь по звукам нашего боя.

Таким образом, в то момент, когда начальник китайского отряда читал письмо барона, он имел все основания чувствовать себя «в мешке». У него не было иного выхода, как ответить полным согласием на предложенные ему условия сдачи в плен, тем более что наш «дедушка» гарантировал бароновским словом сохранение жизни и личного имущества своих бывших врагов, оставлял им все перевозочные средства и продукты, и даже давал конвой для охраны в пути от всегда враждебных им монголов.

Китайский офицер возвратился через два с половиной часа. С радостным видом он вручил барону письменное согласие начальника отряда, подполковника Чжу (генералы и старшие офицеры убежали из Урги), на предложенные условия. Барон приказал снять три копии с ответа подполковника Чжу и тотчас же по изготовлении отправить с русскими офицерами на китайские позиции центра и обоих флангов. «Так будет надежнее», — пояснил он.

Не в характере барона было ожидать спокойного завершения какого-нибудь дела. Его натура требовала постоянного форсирования событий. После вторичного отъезда пленного офицера барон приказал подать коня и ускакал к китайцам вдвоем с переводчиком, вероятно, для того, чтобы собрать точные данные о количестве оружия, подлежащего сдаче. «Ваше Превосходительство», — говорили ему офицеры штаба генерала Резухина — «не ездите: китайцы обстреливают каждого всадника, появившегося в пади». «Ну, нужно еще попасть», — возразил на это барон, садясь на коня. Китайцы приветствовали Унгерна довольно энергичным огнем из центра и с круглой сопки (Торновского).

Видно было, что лошади барона и его спутника нервничали, когда они подъезжали к расположению гаминов. «Дедушка» вернулся в глубоких сумерках, в прекрасном расположении духа. Отряд заночевал в доставленных из обоза палатках тут же на позиции, чтобы с утра начать прием китайского вооружения.

Было совершенно еще темно, когда наш лагерь всколыхнулся по сигналу «тревога». Некоторое время все недоумевали, почему так лихо заливается труба, так как вокруг царила мертвая тишина. Но вот раздалась команда: «По коням! Садись! Рысью ма-а-рш!». И отряд пошел по направлению к китайскому лагерю. По рядам пронеслось тревожное: «Гамины убежали»… В китайском лагере царило смятение. Растерянные фигуры метались между палатками и повозками обоза. Убежало около половины китайцев, в частности, вся конница и группа пехотинцев на подводах. Но начальник отряда и большинство старших офицеров не пожелали разделить с ними превратности судьбы. Они сдались барону.

Унгерн одним из первых прискакал в лагерь. Бледный, раздраженный до последней степени и вероломством китайцев, и чахарами, которые позорно проспали врага, он в высоких тонах, пронзительно кричал командиру 5-й сотни 2-го полка, ротмистру Нейману: «Догнать! Рубить без пощады всех стриженых (революционеров) но монархистов (с косами) не трогать». Сотня поскакала на юго-восток. Вслед за ней через 15 минут тронулся рысью генерал Резухин и 3-й конный полк Янкова. Барон задержался в китайском лагере. Он приказал вызванному на место происшествия 2-му полку принять оружие, пленных сдать тибетскому дивизиону для конвоирования их в Ургу, и следовать за 3-м полком.

Затем грозный барон полетел к чахарам чтобы «вдребезги разнести» их и приказать идти на присоединение к 3-му полку. Не дождавшись чахар, барон с одним офицером и несколькими ординарцами поскакал вдогонку за убежавшими. Верст уже через пять начали попадаться ему на пути отдельные трупы китайцев. Еще несколько верст — и за изгибом дороги открылась пологая долина, усеянная сотнями тел. Здесь оренбургско-забайкальская сотня догнала хвост обоза и, видимо, крепко поработала. Досужая память сохранила несколько характерных картинок. Например: прижавшись как-то боком к колесу брошенной у дороги повозки, китаец силится держать свой разрубленный череп. Впечатление от этого зрелища, вероятно, было усилено тем, что его поднятые к голове руки напоминали жест полнейшей безнадежности…

Барон Унгерн выехал в крайне нервном настроении, о чем свидетельствовали землистый оттенок его лица, свинцовая тяжесть во взгляде, закрученный вверх правый ус и некоторая напряженность в посадке. С того момента, как стали встречаться трупы стриженных гаминов, барон начал успокаиваться. «Не уйдут от меня, догоню», — вероятно, думалось ему. Когда же взору его представилась падь с несколькими сотнями лежащих на ней тел, «дедушка» прояснился, спокойным жестом поправил усы и перешел на ровную рысь.

Третий конный полк шел рысью два с половиной часа. Первая задержка произошла у перевала через невысокий хребтик, где засел арьергард противника. Через полчаса гамины были сбиты обходным движением одного из наших дивизионов, и преследование продолжалось в прежнем темпе, примерно еще верст пятнадцать. Не остановило ни генерала Резухина, ни шедшую в голове сотню то обстоятельство, что внизу, за перевалом, у края дороги остался труп ее командира, ротмистра Неймана. Убил его притаившийся в канаве гамин, приняв за большого начальника.

Около 14 часов 3 апреля генерал Резухин дал отдых коням, сделавшим не менее 40 верст за утренний переход. Здесь, на привале барон догнал Резухина. «Дедушка» похвалил оренбуржцев и забайкальцев 5-й сотни за их подвижность и хорошую рубку. Генерал Резухин снялся в 16 часов с 3-м полком и пулеметной командой. Барон остался на привале с 5-й сотней, чтобы дождаться подхода 2-го полка и чахарского дивизиона. До поздней ночи 3-й полк продолжал свое преследование, стремясь «сесть на хвост» спешно отступавших гаминов. Остановку для ночлега полк сделал на подъеме через какой-то значительный хребет, у самого перевала. Вероятно, это были горы Улан-Хада, и данный пункт отстоял на 130–140 верст на юго-запад от Урги. Вершина перевала была еще в руках китайцев, но наши посты стояли не дальше, как в 50 саженях ниже перевала.

Ночь выдалась на редкость тяжелая… Мороз доходил, вероятно, до 40°R, потому что мы стояли на высоте не менее 5000 футов над уровнем моря. Кроме того, наш северный склон открыт был для пронизывающего монгольского ветра, и поэтому даже костер не создавал иллюзии тепла. За хребтом Улан-Хада лежит долина реки Толы, и весь следующий день 3-й полк двигался вверх по течению этой реки, вдоль правого берега.

У развалин какого-то древнего города барон вновь догнал нас. На этот раз он приехал на автомобиле. С ним был Жамболон-ван, который привез из Урги свежие новости политического характера. Сообщение Жамболона было, во всяком случае, настолько существенно, что барон счел нужным немедленно повидаться с Резухиным для срочного инструктирования. Эта беседа двух старших начальников Азиатской конной дивизии является поворотным моментом, с которого начинается новый этап жизни барона Унгерна. С китайцами кончено. Барон приказал выгнать их в Гоби и, не увлекаясь самому продолжительным преследованием, окончательное уничтожение этой группы поручить чахарам и суровым условиям среды — географической и политической.

Гамины перешли на левый берег реки Толы верстах в 10 выше по течению от места развалин старого города и повернули на юго-восток. Вечером отступающие вошли в пади отрогов хребта Долон-Хара, покрытые густой травой — ветошью, и пустили широкие палы (степные пожары), воспользовавшись тем, что ветерок тянул в нашу сторону. Но наивный расчет гаминов не оправдался. Черная, тысяченогая унгерновская змея безостановочно скользила среди огненных потоков, разлившихся по падям и дохлестнувшихся до вершин, с каждой пройденной верстой сокращая дистанцию между собой и преследуемыми.

Пожар уходил на юг и полыхал за невидимыми горами. Снова глубокая ночь, которая лишь изредка нарушалась выстрелами арьергардных застав, но мы оставляли эту мелочь без внимания. Одно время казалось, что мы потеряли китайцев, слишком уклонившись на юг, после перехода через горы Долон-Хара. Но первобытный инстинкт наших проводников — номадов помог найти верное направление. В 3 часа открылись огни лагеря гаминов, притаившихся в очень укрытой котловине, верстах в трех-четырех ниже перевала через горы Обер-Онгжюль (175–180 верст на юго-запад от Урги). Полк вклинился между лагерем и линией сторожевого охранения противника и остановился в полугоре, под самым перевалом. Освещенный кострами лагерь представлял в этот момент настолько заманчивый объект для атаки, что командир полка пылал желанием броситься туда с двумя русскими сотнями — «шашки вон, марш-марш». И лишь случайная утрата связи между генералом и штабом полка помешала атаке. Командиры сотен по собственной инициативе уклонились вправо от лагеря и заняли сопки, грядой отходившие от перевала. Связь между частями порвалась.

На тех сопках стояло китайское охранение. Поднялась стрельба. Китайцы погасили огни и замерли в страхе. Перед рассветом они выслали в падь 400–500 всадников с целью прикрыть дорогу, по которой им нужно было уходить через перевал, и одновременно потянулись в гору, насколько возможно уклоняясь влево от занятых нами сопок. Гамины оставили в лагере пулеметы, два крупповских конно-горных орудия и почти все свое личное имущество. По приблизительному подсчету, ушло через хребет около 2000 всадников.

В 9 часов подошли чахары. Генерал приказал им немедленно выступить вслед за гаминами. Ввиду полной деморализации, достаточно было трех чахарских сотен для окончательной ликвидации всей этой неприятельской группы. Русские офицеры, служившие в чахарском дивизионе, рассказывали впоследствии, что лишь очень немногим отдельным китайским солдатам и офицерам посчастливилось отойти по Гоби дальше трех переходов от перевала через хребет Обер-Онгжюль…

В полдень 5 апреля подтянулся отставший от нас на пол — суток 2-й конный полк. Вечером того же дня бригада генерала Резухина, в составе 2-го и 3-го полков, выступила в поход на северо-запад, по направлению к русской границе. В соответствии с полученной им накануне инструкцией, генерал Резухин должен был вести бригаду в Ван-хурэ (по картам — ставка Дайцин-вана) и из этого близкого к границе центра Северной Монголии начать оказывать непосредственное давление на советское Забайкалье. Трехсотверстный переход до Ван-хурэ бригада сделала в 6 дней.

Дикая гобийская весна вступила в свои права. Может быть, нужно любить эту страну, как любят только свою родину, чтобы восхищаться картиной ранней весны в этой части Монголии. С каждого бугра или перевала через невысокий хребтик открывался неизменно унылый пейзаж: пустая равнина в пять, десять, а иногда и 20 верст ширины; за ней пологий подъем на плоские холмы, а дальше — угадывалась снова совершенно однотипная равнина, с такими же пятнами грязного снега и выцветами соли. Казались безрадостными желтые утренние зори и ярко-красные вечерние, предвещавшие, что завтра весь день будет дуть резкий ветер, который только один в этой пустыне и чувствует себя подлинным хозяином положения: он то проносится с гулом над головой, то хлещет в лицо мелкой галькой, а на стоянках силится порвать в клочья брезент палаток.