Легенды острова Джерси

— Жители этого острова, умоляю вас, возьмите мою дочь. Спасите ее! Она дороже для меня и для всего мира, чем любое состояние, которое вы могли бы украсть с этих кораблей.

Разбойники не отвечали, ухмыляясь и шевелясь, как голодные собаки, когда медленно приближались.

— Люди этого острова, — снова позвал купец, и капитан удивился тому, что его голос перекрывает шторм и ревущие волны, — если вы спасете мою дочь, я охотно отдам вам все, что у меня есть, и даже больше: несметное состояние и невероятную власть. Она — последняя из нашего рода, самая последняя из Земных Певцов. Заключите со мной эту сделку, прошу вас.

— Мы все равно получим все, что принадлежит тебе, дурак, как только твой корабль пойдет ко дну, — крикнул в ответ один из мужчин. Его соотечественники захихикали, но затем треск бревен заглушил их смех и крики, когда лодка начала скользить назад в волны.

Громкий голос Пьетры прогремел над всеми, когда он в последний раз крикнул разрушителям:

— Я умолял вас и торговался с вами. А теперь я заклинаю вас: спасите мою дочь, или я разорву ваши жизни в пух и прах! Через год, начиная с этого дня, я покажу вам свою месть. А теперь проявите милосердие к моему ребенку и к себе. Возьми мою дочь или потеряете все.

— Просто возьмите ее! — капитан услышал, как эти слова сорвались с его собственных губ, когда бревна под его ногами начали расходиться: — Что вы за чудовища? Просто спасите ребенка!

Но разбойники не ответили, и его голос затерялся в шуме ветра. Последний из испанских кораблей, «Ворон», разлетелся под ними на куски. Когда он соскользнул с зубчатого рифа, торговец с бессловесным ревом ненависти ударил кулаком по скале и отвернулся от разбойников. Он закрыл глаза Нероли и крепко прижал ее к себе, когда бушующее море поглотило корабль целиком и швырнуло их на скалы навстречу своей гибели.

Прилив отступил, и на следующее утро стало видно целое состояние в золоте. Там были сырые самородки, взятые прямо из сердца далекой страны. Куски драгоценного металла были окружены необычной галькой, которую разбойники игнорировали, когда рыскали по пляжу во время прилива, не узнавая драгоценные камни в их сырой и необработанной форме, и не в состоянии отличить их от обычных камней пляжа. Они безразлично относились к телам утонувших моряков, лишь иногда проверяя карманы или срывая цепь с горла трупа.

Грабители смеялись и праздновали, дрались и воровали друг у друга, а потом торговали, пили и позволяли своим фермам и средствам к существованию разоряться, совершенно ленивые в своем неизмеримом богатстве. Они построили свои дома на виду у моря, на богатой и плодородной земле Сент-Оуэн, и жили, как короли без совести, наслаждаясь богатством и роскошью, которые они купили ценой жизней, потерянных на пяти испанских кораблях.

Шли месяцы, и те, кто слышал проклятие торговца, вскоре забыли о нем. В конце концов, какое возмездие может обрушить на живых человек, чей труп давно уже выбросило на берег?

Настал день, когда они отпраздновали годовщину своей счастливой судьбы в доме некоего Пьера Соважа, основателя их плана и предводителя группы, благодаря которому они так много приобрели.

Несколько нервных смешков и насмешливых комментариев — вот и все, что вызвало воспоминание о проклятии торговца, а дорогой алкоголь лился рекой. Их разговор был громким и хриплым, но даже сквозь него неумолимо пробивался собачий лай, и Соваж крикнул одному из своих спутников:

— Боже мой, Арман! Может, ты пойдешь и заткнешь свою чертову тупую шавку? У меня от нее голова разболелась.

— Ты уверен, что это не дешевое вино, которое ты нам даешь, вызывает у тебя головную боль, Соваж? Мы все знаем, что ты держишь хорошие вещи под замком, скряга ты этакий, — огрызнулся Арман, вставая.

— Как будто ты хоть что-то смыслишь в вине! — крикнул ему вдогонку Соваж.

Когда Арман вышел из комнаты, дом сотрясла странная дрожь, как будто его медленно тащили по каменистой земле.

Тихо хлопали двери и ставни. Затем в кухне раздался грохот падающих кастрюль, от которого несколько человек заметно подпрыгнули, и Соваж увидел, как бренди в его бокале задрожало, а затем расплескалось по ободку, липкое и золотистое. Он неуверенно ухватился свободной рукой за край стола и поднял глаза вверх, когда со стропил над ним посыпалась пыль.

Сотрясение земли прекратилось так же внезапно, как и началось, и когда мужчины нервно переглянулись, кто-то позади Соважа заметил:

— Ну, если это была месть торговца, то он мог бы просто помять одну из твоих кастрюль, Соваж.

В наступившей тишине собака Армана еще громче залаяла — пронзительный скулящий протест, который еще сильнее действовал Соважу на нервы теперь, когда его товарищи замолчали.

Выбитый из колеи, он вскочил на ноги и закричал, направляясь к двери:

— Заткни это глупое создание, Арман!

Раздался пронзительный визг, когда Арман пнул собаку ногой, но она не переставала лаять, и когда Соваж подошел к ней, он увидел, что она визжит у двери. Он оттолкнул Армана в сторону и развязал веревку, удерживавшую ошейник собаки. Он дал ей такой пинок, что она с воем исчезла в ночи.

— Ради Бога, Соваж! — запротестовал Арман: — Мне может потребоваться несколько часов, чтобы найти ее сейчас.

— Она вернется, когда будет готова, — огрызнулся Соваж. — Вернись в дом, а то жара спадет.

— Соваж!

— Я не виноват, что твоя собака идиотка.

— Нет, забудь о ней, смотри!

Пьер Соваж посмотрел в ту сторону, куда показывал Арман, и раздраженно пожал плечами:

— Что?

— Посмотри на это.

— Посмотри на что, Арман? Я вообще ничего не вижу. Пляж совершенно пуст.

— А где же море?

Соваж уставился на него, как на идиота.

— Сейчас отлив, Арман. Насколько ты пьян?

— Да, — нахмурился Арман, — отлив уже начался, но этого не должно быть.

— Ну, это, очевидно, не так, потому что его там нет. Да что с тобой такое? Заходи, ты такой же тупой, как и твоя чертова собака.

— Я не вижу моря, Соваж. Я никогда раньше не видел его так далеко.

— Да кому какое дело, Арман? Ты же больше не рыбак, какая разница?

Пьер повернулся, чтобы вернуться в дом, но сильная рука Армана удержала его.

— Соваж…

— Что еще?

— А это что такое?

Соваж раздраженно фыркнул и, прищурившись, посмотрел на горизонт:

— Я ни черта не вижу.

И все же в голосе Армана было что-то такое, что заставило его вглядеться в темноту, раздраженно прищурившись.

Но он ничего не видел. Затем погасла низкая звезда, а затем еще одна, когда линия тени медленно поднялась на горизонте.

— Что это? — медленно прошептал Соваж.

Они стояли и, молча, смотрели, как темнота поднимается перед ними подобно савану, их брови были нахмурены в ужасе, а разум затуманен алкоголем. Поднялся ветерок, принеся с собой запах океана и звук, похожий на отдаленный гром.

И только когда огромная волна начала превращаться в белых лошадей, двое мужчин, наконец, поняли, что это такое.

— Беги, — прошептал Соваж, и они обернулись, бокалы выпали из их рук и разбились вдребезги, когда цунами обрушилось на остров.

Стена темной воды обрушилась на землю, как кулак. Дома и жизни были разбиты вдребезги с разрушительной яростью, которая вырвала деревья с корнем и сровняла с землей строения. Вздымаясь и кипя, море рвало сушу, смешивая ее с солью и водой океанского дна. Затем, схватившись, как огромный коготь, бурлящая вода отступила, увлекая за собой все следы разбойников и не оставляя после себя ничего, кроме опустошения.

Когда забрезжил рассвет, жители Дальнего побережья, наконец, пришли посмотреть, что же такое буйное неистовство океана произвело на остров. Они пришли в ужас, увидев, что земля так исказилась; акры леса и плодородной земли были поглощены морем. Только большой песчаный залив остался под краем более высокой земли, которая была нетронутой. С этой возвышенной точки они смотрели вниз на пустырь.

Медленно кружили вороны, некоторые осторожно садились на предательские скалы к югу от залива, где год назад потерпел крушение последний из пяти испанских кораблей.

Сам океан снова был спокоен, и только собачий лай нарушал тишину. Солнце поднялось в ясном небе над землей, которая навсегда останется бесплодной и покрытой песчаными дюнами.

Скала ведьм

Из всех девушек, живущих в рыбацкой деревушке Ле-Хок, была Мадлен, которая считалась самой красивой. Это мнение, однако, как правило, выдвигалось мужчинами деревни. Женщины спешили заметить, что Мадлен, пожалуй, слишком высока для девушки, и ее блестящие черные волосы были немного суровы против бледной кожи. Ее карие глаза были слишком темными, они указывали на это, поскольку все знали, что голубые глаза предпочтительнее. Она была слишком сообразительна и самоуверенна, чтобы считаться по-настоящему женственной. Слишком высокие скулы делали ее похожей на иностранку. Она слишком тихо смеялась, и ее улыбка была слишком широкой. Она была книжницей и говорила о вещах, которые они не могли понять.

Мадлен, заключили они, на самом деле не была чем-то особенным, и было трагической загадкой, почему Хьюберт — высокий, красивый, очаровательный Хьюберт — оказался так неловко влюблен в нее.

С детства Хьюберта завораживали истории о привидениях и сказки о волшебстве фейри, которые были распространены по всему острову. По вечерам, когда Мадлен была занята, уткнувшись носом в книгу или за шитьем, Хьюберт отправлялся на поиски сверхъестественных существ, описанных в легендах.

— Веселись, Хью, — пробормотала Мадлен, когда подняла книгу и поудобнее устроилась в своем кресле.

— Знаешь, Мадлен, — сказал Хьюберт, наклоняясь, чтобы поцеловать ее. — Если хочешь, чтобы я остался, мы могли бы свернуться калачиком и…

— Не раньше свадьбы, Хьюберт, — сказала Мадлен, поворачивая страницу. — Ты же знаешь, что занавески у каждой старой тетки в деревне будут дергаться, когда они будут смотреть, пока ты не уйдешь отсюда вечером.

— Мы поженимся через две недели! Кого волнует, что они думают? — Весело спросил Хьюберт, и его ярко-голубые глаза блеснули, когда она намеренно проигнорировала его.

Хьюберт крепко поцеловал ее в лоб, и она, покраснев, отмахнулась рукой, когда он унесся прочь, как назойливая муха.

— Спокойной ночи, Мадлен, — ласково сказал он. — Я люблю тебя.

— Да, дорогой, я знаю, — она нахмурилась, глядя на страницу, словно прикованная к ней, но не сумела скрыть улыбку.

Хьюберт смеялся, когда дверь за ним закрылась.

Мадлен оторвалась от книги.

— Я тоже тебя люблю, — тихо сказала она.

Вечер был ясный, и пока Хьюберт шел, он размышлял о различных легендах и баснях, которые он искал во многих местах острова.

Он побывал в знаменитом доме-призраке Сент-Обена, где, как поговаривали, в определенные ночи раздавались крики множества мужчин и женщин, убитых там. И все же призраки хранили молчание во время визитов Хьюберта.

Он бродил по холмам бухты Боули в надежде увидеть ее или когда-нибудь услышать, знаменитого гигантского черного пса, который, по слухам, бродил по лесам, но каким-то образом тот оставался неуловимым, несмотря на то, что предположительно был размером с быка.

Напрасно он искал блуждающие огоньки, похожие на Беленги, существ, которые скрывали великое сокровище в болотах Сент-Лоуренса и приводили неосторожных путешественников к смерти, чтобы защитить его. Хьюберт ничего не получил от своей собственной охоты за сокровищами, кроме мокрых сапог.

Он посетил дольмены в надежде, что будет одним из немногих, кто увидит Белую Даму, Королеву Фейри, которая иногда показывалась людям, но он не был одним из немногих счастливчиков. Призрачная свадебная процессия по дороге к мельничному пруду так и не материализовалась в любую из ночей, которую он искал ее. Никаких оборотней, русалок или сирен на его пути, никаких танцующих гоблинов у камней менгира, никаких кривых фейри, никаких призрачных лошадей или невидимых зверей, пугало или духов-хранителей, никаких демонов-бесов, дьяволов, гарпий, домовых или подменышей.

В детстве Хьюберт даже ходил на поиски фейри, которые, по слухам, искупались в бассейне Венеры под Сорел-Пойнт, хотя и не рассказывал Мадлен об этом конкретном приключении. Бассейн Венеры также имел более старое название и более темную легенду, но история была настолько древняя, что она почти затерялась во времени, как часто бывает с самыми мрачными легендами, которые лучше забыть.

Короче говоря, ничто не заставляло Хьюберта думать, что на сорока пяти квадратных милях Джерси таится столько волшебства и тайн, к которым его готовило детство.

Именно в этот вечер, под полной Луной, шаги Хьюберта привели его на юг вдоль побережья, к знаменитой скале ведьм, или Рокбергу, как ее называли с древних времен. До деревни было всего две мили ходьбы, так что он уже много раз бывал там в надежде увидеть какую-нибудь отвратительную ведьму в союзе с дьяволом. До сих пор он находил только уединение возле выступающего из ландшафта утеса, и этот вечер ничем не отличался.

Скала находилась всего в двух шагах от берега и была высечена природой в изысканной красоте. Она была больше рыбацкого домика Хьюберта и сложена из неровного гранита персикового цвета.

При дневном свете этот цвет стоял теплым, великолепным контрастом с окружающей его зеленой поляной. Хьюберт со вздохом прислонился спиной к скале и стал смотреть на море, наблюдая, как Лунный свет пляшет на волнах.

— Черные собаки и белые дамы, — проворчал Хьюберт, — полная ерунда.

Легенда, окружающая скалу ведьм, была очень старой. Ходили слухи, что в штормовые дни рыбацкие лодки, возвращающиеся в порт, были вызваны со скалы ведьмами. Ведьмы угрожали им, говорили, что если рыбаки не бросят им тринадцатую рыбу из своего улова, они поднимут бурю и разнесут рыбацкие лодки о камни. Люди, которые откажутся, потеряют свой корабль, и некоторые из них и жизнь из-за бури. Но однажды требовательным ведьмам бросил вызов капитан рыболовецкого судна. Он вытащил из своей сети морскую звезду и отрезал ей одну из пяти рук, прежде чем бросить к их ногам этот импровизированный символ Святого Креста. Ведьмы закричали и исчезли, и буря сразу же утихла.

В последний раз, когда Хьюберт посетил Ведьмин Утес, он рассказал Мадлен о легенде.

— Бедная Морская звезда, — спокойно заметила она. — Морские звезды на самом деле даже не рыбы, знаешь ли. Кроме того, должны быть и более простые способы сделать крест. Почему рыбаки просто не взяли с собой один из них?

— У меня есть распятие, — заметил Хьюберт, дотрагиваясь до крошечного золотого крестика, который он всегда носил на шее, — так что можешь не беспокоиться.

— Уверена, что не нужно, — заверила его Мадлен с кривой улыбкой.

— Никогда не знаешь, — сказал Хьюберт, слегка защищаясь, — я могу убежать, если однажды наткнусь на что-то сверхъестественное. Однажды слышал собачий вой в Боули-Бей.

— Не сомневаюсь, что ты слышал собачий вой, Хью, — сказала Мадлен. — Я просто думаю, что вряд ли это была гигантская призрачная гончая, пришедшая, чтобы возвестить бурю.

— Знаю, — ухмыльнулся Хьюберт, — это больше похоже на дворняжку из таверны.

— Не обращай внимания, дорогой, — рассмеялась Мадлен, быстро обнимая его. — Дай время. Магические вещи всегда с большей вероятностью происходят во время полнолуния.

— Ты действительно так думаешь?

— Не совсем, милый. Возьми пальто, ладно?

— Ты могла бы пойти со мной, знаешь ли, — заметил он, когда она провожала его из ее дома и встала над ним на ступеньках.

— Когда мы поженимся, — твердо сказала она ему.

— Разве ты не доверяешь мне? — спросил он ее, приподняв одну бровь.

— Возможно, я сама себе не доверяю, — рассмеялась она и, прежде чем он сумел сформулировать ответ, она быстро закрыла дверь.

Это воспоминание вызвало улыбку на его лице, и улыбка все еще играла на его губах, когда он заснул на прохладном камне.

Он был разбужен и дезориентирован мягким светом и взрывом женского смеха. Он чувствовал себя растерянным, как будто был пьян.

Его руки слегка онемели.

— Мадлен? — спросил он, садясь и проводя рукой по глазам.

Была еще ночь. Свечение, казалось, исходило от огромной скалы, и в ласковом свете четыре прелестные женщины кружились и плясали с грацией балерин, их смех был сладок, как журчание свежих источников. Песня, которую они пели, была навязчивой, наполненной одновременно грустью и восторгом.

Хьюберту казалось, что он знает всех местных молодых людей, но женщины были ему незнакомы. Он бы наверняка заметил, если бы видел кого-нибудь из них раньше. Они были одарены эфирной красотой. Одна, одетая во все зеленое, с густыми каштановыми кудрями, загорелой кожей и глубокими карими глазами. Другая, в нежном голубом платье, у нее были распущенные волосы, серебристо белые как волны, и глаза… зеленые, как морские глубины. У девушки, одетой во все красное, были волосы цвета пламени и глаза мягкого, дымчато-серого цвета, тлеющие в тумане, от них Хьберт зарделся.

Но самая красивая из них, по крайней мере, на взгляд Хьюберта, была с золотыми кудрями и васильковыми глазами, она была одета в прозрачное белое платье, которое едва скрывало стройные изгибы ее тела, когда она танцевала.

Внезапно неприятно почувствовав себя вуайеристом, Хьюберт прочистил горло и крикнул дружелюбно:

— Приветствую.

Он поднялся с того места, где отдыхал, чтобы его было легко заметить, если они не увидели его, спотыкающегося, когда он вставал.

Их улыбки и смех свидетельствовали о том, что они были в восторге от него, пока они танцевали.

— Тебе снились сладкие сны, красавчик?

— Мы тебя разбудили?

— Что привело тебя к нашей скале в такую прекрасную ночь?

— Как тебя зовут?

Их шквал вопросов и прикосновение пальцев к его руке, каждая пыталась привлечь его внимание, заставили его неловко рассмеяться.

— Меня зовут Хьюберт, я искал ведьм и прилег отдохнуть, ожидая. Глупо с моей стороны, я полагаю, но я всегда интересовался магией, и я, кажется, никогда не найду ничего такого. Я рад, что вы меня разбудили. Я — рыбак, так что мне нужно быть готовым к плаванию с прилив утром.

— Только не завтра, нет! — серьезно сказала девушка с серебристыми волосами.

— Не отплывай завтра, — согласилась золотоволосая девушка, и ее голос был мягким и сильным. — Будет сильная буря. Держись подальше от моря. — Они обменялись взглядами и кивнули в знак согласия.

— Как скажете, — с улыбкой ответил Хьюберт. Он был уверен, что погода обещала быть хорошей, но у него не было ни малейшего желания спорить с ними.

— О да, мы так и говорим, — засмеялись они, и девушка с серебристыми волосами повернулась и затанцевала. — Волны будут высокими, как холмы, и неосторожных моряков будут гнать на скалы. Завтра держись подальше от океана, милый Хьюберт.

— Ветер поднимется и завоет, сам воздух будет достаточной силой, чтобы сбить с ног человека, — его золотоволосая любимица улыбнулась ему в глаза. — Это будет великолепно.

Она казалась такой счастливой, что он не мог не рассмеяться вместе с ней.

— Как тебя зовут? — спросил он ее, пока другие женщины танцевали и кружились, их одежда поднималась с грацией, как паутинка на ветру, водоворотом красок и звуков.

— Как меня зовут? — Девушка нахмурилась, как будто ей потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. — Меня зовут Сьюки Годейн, — задумчиво произнесла она. Тень, казалось, набежала на ее лицо на мгновение.

— Это самое милое имя, которое я когда-либо слышал, — сказал Хьюберт, а потом покачал головой, чтобы прояснить мысли, — Или, может быть, второе по сладости. Я женюсь через две недели, — добавил он.

Этот факт, который был так восхитителен для него несколько часов назад, теперь казался чем-то вроде неудобного раздражения.

— Женат? — Разочарование Сьюки было восхитительным зрелищем. — Но Хьюберт, я только нашла тебя.

Она прижалась к его груди и умоляюще посмотрела ему в глаза.

Казалось, он все еще спал и не мог до конца прийти в себя, сфокусировать взгляд на ней. Казалось, она светится изнутри. Чем дольше он смотрел на нее, тем более великолепной она становилась. Это было как будто, вглядываясь в нее, он понимал, что каждая ее черта была воплощением женского совершенства. Остальные девушки казались теперь почти нереальными по сравнению с ней, и они танцевали и кружились на небольшом расстоянии.

— Мадлен расстроилась бы, если бы увидела, что я с тобой разговариваю… — Хьюберт снова покачал головой пытаясь представить себе лицо Мадлен: — Я дал обещание. Она бы, наверное… — Он слегка нахмурился. Думать было трудно, как будто его разум был наполнен сладким сиропом.

— Может, она даже отложит на минутку свою чертову книгу. Мне пора идти, Сьюки. Я люблю ее, и она любит меня. Ну, я думаю, что любит. Я должен идти.

Он отошел от нее, изо всех сил стараясь не споткнуться и не упасть.

— Она не может любить тебя так, как я, Хьюберт, — голос Сьюки звучал как-то странно, почти песней, поднимающейся и опускающейся вместе с другими женщинами. — Скажи, что ты будешь думать обо мне, — умоляла она, и ее голос звучал как симфония в его ушах, и он знал, что ни в чем не сможет ей отказать.

— Скажи, что ты придешь ко мне завтра в полночь. Я подарю тебе что-нибудь поистине волшебное, что докажет, что я достойна твоей любви. Дай мне шанс. Скажи, что я так много значу для тебя, Хьюберт. Я прошу тебя о двух вещах в обмен на мою любовь. Обещай мне, что ты придешь, и пообещай, что не отплывешь завтра.

— Обещаю, — прошептал Хьюберт и, пока еще мог, обернулся и зашагал прочь неуверенными шагами.

— Держись подальше от моря во время отлива! — крикнула она вслед ему, ее голос был приказом.

Он проснулся, чувствуя себя разбитым и сбитым с толку. На его руках было четыре неглубоких пореза, но он не помнил, как поранился. Возможно, он наткнулся на куст утесника по дороге домой. Он мало что помнил о своем обратном путешествии, преследуемый образом девушки с золотыми волосами, танцующими перед его глазами, и звуком ее мягкого голоса, эхом отдающегося в ушах.

Солнечный свет струился в его окно, и взгляд на часы заставил выругаться и натянуть одежду. Пальцы были неловкими и онемевшими. Он чувствовал себя странно, и ему пришлось прислониться к стене, чтобы натянуть сапоги.

Он уже почти вышел за дверь, когда вспомнил о своем обещании Сьюки. Небо было голубым, усеянным небольшими облачками, неспешно плывущими на легком ветру. Идеальный день для выхода в море. Однако обещание есть обещание, и Хьюберт со вздохом снова скинул сапоги и улыбнулся. Он посмеется над ее предсказанием бури, когда увидит ее этой ночью. Может, они и красивы, но танцующие женщины не знают погоды, как рыбаки, рожденные и выросшие. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз отрывался от работы на целый день? Он трудился каждый свободный час, чтобы найти деньги на свадьбу. Мадлен осиротела и жила на грани нищеты в крошечном захудалом коттедже, принадлежавшем ее отцу. Она бралась за мелкую починку, держала несколько кур и продавала яйца. Затем мысли о Мадлен выскользнули из его головы, как блуждающая ртуть. Хьюберту было интересно, как и где живет Сьюки.

Он погрузился в сонные грезы о Сьюки и ее спутницах, когда его разбудил резкий стук в дверь. Четыре быстрых удара. Мадлен.

Легкое чувство беспокойства шевельнулось в нем. Он сделал что-нибудь не так прошлой ночью? Что-нибудь достойное вины? Эта мысль наполнила его раздражением, и он нахмурился, когда, спотыкаясь, подошел к ней и открыл дверь. Как может что-то, связанное с Сьюки Годейн, быть неправильным?

Мадлен с облегчением улыбнулась, глядя ему в глаза.

— О Хью, ты здесь! Когда я увидел твою лодку в гавани, то подумала, что с тобой, возможно, что-то случилось прошлой ночью. Ты в порядке? Ты ужасно выглядишь, — добавила она, скорчив гримасу. — Тебе что-нибудь нужно, любовь моя?

— Нет, спасибо, Мадлен. Я просто. Прошлой ночью у меня было небольшое приключение, и я не знаю, почему, но…

— Что случилось с твоими руками, Хью? Ты весь порезан, и она наклонилась в сторону и нахмурилась, глядя на его голову: — У тебя не хватает куска волос. На самом деле несколько кусков. Чем ты занимался?

— Что? О, я не знаю, — Хьюберт почесал волосы. — Может быть, я упал по дороге домой прошлой ночью. Я был в замешательстве.

— В замешательстве? Хьюберт, что с тобой? У тебя странные глаза. Ты ведь не пьян, Хью?

— Нет, я не пьян, — возмутился Хьюберт, — Это первое, что приходит утром.

— Хьюберт, уже за полдень! Все остальные рыбаки уже несколько часов как ушли. Какое приключение у тебя было?

— Ну, я пошел к скале, и там не было ведьм, но вместо них там были эти девушки, Мадлен… — Хьюберт медленно скользнул спиной вниз по дверному косяку и сел на ступеньку.

— Девушки, Хьюберт? — Лицо Мадлен было непроницаемым.

— Четыре дамы танцевали. Видела бы ты их! Они были похожи на ангелов, и пение, Мадлен, было невероятным. Это не было похоже ни на что, что я когда-либо слышал, это было навязчиво, это… — Он неопределенно помахал руками.

— Волшебно? — осторожно предположила Мадлен.

— Да, волшебно… они были так прекрасны… самые красивые девушки, которых я когда-либо видел…

Хьюберт смотрел куда-то вдаль, а перед его затуманенным взором плясали образы женщин. Его глаза начали закрываться.

Правая бровь Мадлен медленно изогнулась, пока ее лицо не превратилось в маску более спокойного, гневного вопроса.

— Самые красивые? — спросила она с опасным спокойствием.

— Одна из них, — пробормотал Хьюберт, — Ты не можешь себе представить, какая она была великолепная…

— Уверена, что не могу, — холодно сказала Мадлен, — и ты говорил с этими женщинами, не так ли?

— Да, конечно. Я заснул, но когда проснулся и увидел, как они танцуют в свете скал, я окликнул их, и мы заговорили. Ну, я говорил в основном со Сьюки Годейн, полагаю…

— Сьюки? — Лицо Мадлен превратилось в маску ужаса.

— Да, а что? Ты ее знаешь? — нетерпеливо спросил Хьюберт.

— Нет, это просто самое нелепое имя, которое я когда-либо слышала, — Мадлен задохнулась от смеха, а затем взяла себя в руки. — У тебя не было порезов на руках и волос, когда ты проснулся прошлой ночью, Хьюберт?

— Господи, я не могу вспомнить! Какое это имеет значение?

Мадлен взяла себя в руки и заправила волосы за уши, когда поднявшийся ветер начал обдувать ее лицо.

— Ты узнал этих женщин, Хью? Ты когда-нибудь видел этих удивительно красивых женщин с их волшебным пением и танцами до вчерашнего вечера?

— Нет, ни одну из них.

В этот момент Мадлен протянула руку, чтобы проверить температуру его лба, и он раздраженно отпрянул.

— Я не болен, — проворчал он.

— Нет, не болен, дорогой, — мягко сказала Мадлен. — Ну, тогда, Хью, я думаю, будет лучше, если в будущем ты будешь держаться подальше от Скалы Ведьм. Ты сделаешь это для меня, любовь моя? Ты обещаешь?

— Что? Нет, Мадлен! Я возвращаюсь сегодня вечером. Я пообещал Сьюки, что так и сделаю. Я должен встретиться с ней не позже полуночи.

Рот Мадлен удивленно шевельнулся, но на мгновение из него не вырвалось ни слова. Затем она громко сказала:

— Ты сошел с ума, Хьюберт? Ты не можешь туда вернуться! Эти женщины — ведьмы!

— Что? — Хьюберт посмотрел на нее, как на идиотку: — Не говори глупостей!

— Волшебное пение? Танцы вокруг Скалы Ведьм? Ты, без крови и волос, сидишь здесь в оцепенении, полусонный посреди дня! Ты выглядишь как наполовину остриженная овца и только что сказала своей невесте, что встретил самых красивых женщин, которых когда-либо видел! Ты что, с ума сошел, Хьюберт? Встреча в полночь? Ну нет, — саркастически заметила она, — Это совсем не звучит жутко или зло. Сегодня ты не вернешься на этот дурацкий камень. Я запрещаю тебе!

— Не будь смешной, Мадлен, — Хьюберт протянул руку, чтобы поймать первые капли дождя, которые начали падать, когда облака сомкнулись. — Эти женщины были ближе к богиням, чем к ведьмам. Кроме того, я дал обещание! Я намерен держать его. И вообще, кто ты такая, чтобы мне что-то запрещать?

— Я твоя жена! Или буду, если ты выйдешь из этого ступора и подстрижешься. Ты тоже давал мне обещания, Хьюберт. Что из этого?

— Я не знаю, Мадлен, — сказал Хьюберт, его голубые глаза были черными и рассеянными, — тебе было бы все равно, если бы я их нарушил? Не могла бы ты перестать читать достаточно долго, чтобы заметить это? По крайней мере, я знаю, что Сьюки любит меня. Когда дело касается тебя, я никогда не знаю, о чем ты думаешь. Иногда мне кажется, что ты была бы так же счастлива и без меня.

У Мадлен от удивления отвисла челюсть.

— Я согласилась выйти за тебя замуж, Хьюберт, — сказала она, и на ее бледных скулах проступили два ярких пятна, — Разве это не указывает на определенную степень привязанности?

— Привязанности? — Хьюберт рассмеялся: — Это то, что ты предлагаешь мне, Мадлен? Привязанность? Сьюки страстно любит меня!

— Неужели, Хьюберт? — прорычала Мадлен. — И что же могло случиться прошлой ночью, что заставило тебя так подумать?

— Она так сказала!

— Боже милостивый, какой же ты дурак!

— Может быть, я дурак! — крикнул Хьюберт, вскакивая на ноги. — В конце концов, я планировал жениться на женщине, которая может предложить мне только любовь, которая едва позволяет мне прикасаться к ней и которая предпочитает проводить время, уткнувшись носом в книгу или вязание носков, чем со своим чертовым женихом! Теперь, когда я знаю, что такое настоящая любовь, мне интересно, заботишься ли ты вообще обо мне!

Мадлен сделала неуверенный шаг назад и сложила руки на груди, дождь теперь шел непрерывно, тяжелые капли пропитали ее платье и прилипли к волосам. С побережья зловеще прогрохотал гром, и Хьюберт вдруг посмотрел на море со странной легкой улыбкой.

— Это несправедливо, Хьюберт, — хрипло сказала Мадлен, — ты же знаешь, что я не это имела в виду. Ты же знаешь, какие сплетни ходят в этой деревне. Я должна защищать себя от скандала. У меня никого нет, кроме тебя, а теперь ты… — Ее красные губы скривились, как будто она собиралась заплакать, но затем она яростно покачала головой.

Решительно расправив платье, она посмотрела ему в глаза.

— Ну, нет смысла разговаривать с тобой, когда ты в таком состоянии. Ты явно околдован или заколдован, так что я думаю…

— Верь в это, если тебе от этого легче, Мадлен, — холодно сказал Хьюберт. — Сьюки сказала, что будет гроза. Похоже, она не только красива, но и мудра. Тебе лучше пойти домой, ты промокнешь.

Он вернулся в дом и закрыл за собой дверь.

Под проливным дождем Мадлен вернулась в свой дом. Ветер поднимался и трепал ее волосы цвета воронова крыла по лицу и глазам.

Ей было трудно дышать из-за стеснения в груди. Было ли это колдовством? Или Хьюберт просто нашел кого-то, кого предпочел? Слезы смешались с дождем на ее щеках, и она нетерпеливо вытерла влагу. Ветер бил ее, заставляя спотыкаться. В нарастающей буре послышался странный звук, песня на ветру, и на мгновение Мадлен удивилась, как буря поднялась так быстро. Люди в море будут вытаскивать свои сети так быстро, как только смогут. По крайней мере, Хьюберт был в безопасности дома. Во всяком случае, пока.

Она отперла входную дверь, ключ дрожал в ее руках, а слезы застилали ей глаза. Ее скромный коттедж скрипел от надвигающейся бури, и ветер свистел в пустом камине. Взяв себя в руки, Мадлен опустилась на стул за маленьким кухонным столом и очень долго просто сидела. Ее одежда была влажной, а зубы покусывали нижнюю губу, когда буря снаружи набирала силу. Дождь барабанил по ее окну, как сердитые пальцы.

Она играла с переплетом последней книги, которую одолжила у одной из пожилых дам в деревне. Это был третий том готического романа Энн Рэдклифф, опубликованный всего несколько лет назад. Мадлен находила его довольно ужасным, но все же она наслаждалась им безмерно. Она знала, что сейчас не сможет сосредоточиться на этом. Встреча с Хьюбертом взволновала и напугала ее.

Наконец она поняла, что сгущающаяся темнота снаружи — это не только тяжелые дождевые тучи. День клонился к вечеру, а она сидела и волновалась. Она пошевелилась и моргнула, затем, приняв решение, встала и направилась обратно к двери.

Мадлен помедлила на пороге, прислушиваясь к завываниям ветра, наблюдая, как дождь барабанит по земле. Затем она тихо выругалась и, быстро и решительно шагая, направилась к приходской церкви Святого Климента.

К тому времени, как она добралась туда, она промокла насквозь, а когда открыла дверь церкви, ветер подхватил ее и с силой ударил о стену внутри, заставив преподобного Бромли Ле Кутера заметно подпрыгнуть.

— Преподобный, сэр, — позвала Мадлен, шагнув к нему, — что вы знаете о колдовстве? Я уверена, что слышала, как вы упоминали об этом в нескольких своих проповедях.

— Ах, Мадлен, — преподобный Ле Кутер пригладил волосы и взял себя в руки, — а я-то думал, ты не обращаешь внимания. Ты всегда вяжешь, разве нет?

— Дьявол создает работу для праздных рук, Преподобный, — сказала Мадлен с извиняющейся улыбкой, глядя ему в глаза с высоты своего роста. — Если женщина думает, что ее жених может быть заколдован, что она может с этим поделать?

— Простите, Мадлен?

— Это Хьюберт. Я думаю, он заколдован. Либо это, либо он внезапно стал ужасным, жестоким и… Я пытаюсь дать ему преимущество в сомнениях.

Преподобный тихо усмехнулся:

— О, Мадлен, что бы ни происходило, я уверен, что он просто разыгрывает тебя. Ты же знаешь, что он любит всю эту мистическую чепуху. Он всегда спрашивает меня о ведьмах, демонах и тому подобных вещах.

— Нет, преподобный Ле Кутер, — Мадлен сделала паузу, чтобы отжать волосы, и капли воды упали на соседние, медленно стекающие с ее промокшей одежды, — Я бы не вышла в этом, если бы Хьюберт играл в игру. Прошлой ночью он видел, как женщины поют и танцуют на Скале Ведьм, а теперь он ошеломлен и у него порезы на руках. Он говорит так, будто может отменить нашу свадьбу из-за какой-то девушки, которую он там встретил, по имени Сьюки Годейн, и будь я проклята…

— Сьюки Годейн? — голос преподобного был резким.

— Да, так он ее называл. Вы знаете это имя?

— Это не то, что я, вероятно, забуду в этой жизни, но…

— Пожалуйста, скажите мне, кто она, если вы знаете, Преподобный.

Бромли Ле Кутер обхватил Библию руками и прижал ее к груди почти бессознательно, как ребенок обнимает плюшевого мишку.

— Не может быть, чтобы он встретил ту же девушку, о которой я знаю. Сьюки Годейн была убита. На скалах у гавани во время сильного шторма. Это было, когда я был еще мальчишкой. Она была… обижена так, как мужчины иногда обижают женщин. Деревня была в шоке. Мне очень жаль, Мадлен. Возможно, о таких вещах не следует говорить. Или, может быть, их никогда не следует забывать. Я был слишком молод, чтобы хорошо ее помнить, но говорят, она была милой девочкой, очень тихой и доброй. Может быть, эта женщина использует кого-нибудь из своих родственников?

Мадлен закусила губу и задрожала от холода и ужаса.

— Они нашли того, кто это сделал? — тихо спросила она. — Его наказали? Его повесили?

Преподобный медленно покачал головой:

— Нет, но… в последующие недели четверо мужчин также были найдены мертвыми. Молодые люди с побережья, и у них были… Ну, это не то, что следует говорить молодой леди вашего…

— Преподобный, сэр, пожалуйста! Я не ребенок. Расскажите мне.

— Они были, ну, они были изуродованы, Мадлен. Вырезанные снова и снова одни и те же слова: «Меня зовут Сьюки Годейн».

— Боже милостивый, — Мадлен в ужасе уставилась на него. — О Преподобный, пожалуйста, придумайте что-нибудь, что я могла бы использовать, чтобы избавить Хьюберта от этого заклинания, прежде чем его убьют!

— Это не может быть она, Мадлен, этого просто не может…

— Ну, давайте не будем рисковать на всякий случай, — твердо сказала Мадлен. — А теперь, если они духи или ведьмы, что мне нужно? Святая вода? Священное Писание? Вам нужно совершить экзорцизм?

Преподобный Ле Кутер подошел к стене церкви, снял с крюка большой крест, размером примерно с его предплечье, и вернулся к ней с ним.

— Если бы вы могли просто заставить Хьюберта держать этот крест…

— Не думаю, что это сработает, Преподобный. Хьюберт уже носит маленький золотой крестик на ожерелье, которое подарила ему мать. Он был в нем, когда я видела его раньше. Он никогда его не снимает.

— Ах… да! Но этот крест серебряный. Серебро, как известно, является анафемой для сверхъестественных существ.

— Значит, дело в серебре, а не в кресте? — кивнула Мадлен, а затем медленно заговорила: — Значит, вы хотите сказать, что этот святой крест не более полезен в этом деле, чем серебряная чайная ложка, которую моя бабушка подарила мне на мой четвертый день рождения? Я могла бы использовать ложку для борьбы с силами зла?

Преподобный выглядел немного смущенным и пожал плечами:

— Ну, моя мать всегда говорила, что в общении со сверхъестественным нужно использовать холодную сталь и серебро. Символ нашего Господа, конечно, не может причинить никакого вреда. Хочешь, я поеду с тобой к нему домой? — предложил он.

— Зачем, Преподобный?

— Может быть, помолиться за него?

— О, Преподобный! Вы можете сделать это здесь, не промокнув до нитки. Кроме того, — Мадлен подняла глаза к небу, прислушиваясь к завыванию ветра, — Я думаю, что некоторые из ваших прихожан будут искать вас очень скоро. Все мужчины оказались в ловушке в море, и их семьи будут искать у вас утешения, если они не вернутся в ближайшее время. Но я возьму крест, Преподобный, если вы не возражаете. Похоже, это имеет хороший вес, если мне нужно вырубить Хьюберта, чтобы заставить его остаться дома.

— Он пятнадцатого века, Мадлен, — осторожно сказал Бромли Ле Кутер, — Очень ценный и…

— Хьюберт тоже ценен, Преподобный, сэр. Не волнуйтесь, я не потеряю его и верну Вам, как только смогу. Большое вам спасибо за ваше руководство и за то, что доверили мне это.

Мадлен взяла украшенный крест в свои изящные руки и взмахнула им, как будто это была крикетная бита.

— Мило, — пробормотала она и вышла из церкви обратно в бушующий шторм, чтобы поспешить в деревню.

Однако ее стук в дверь Хьюберта был напрасным. Он уже ушел.

Ветер завывал, голосом ярости и мести, но двери в деревне были открыты, а жены и матери смотрели на море с выражением ужаса на лицах.

Волосы Мадлен хлестали ее по лицу, ослепляя, когда она дрожала в шторме.

— Кто-нибудь видел Хьюберта? — крикнула она женщинам, сгрудившимся в дверных проемах и под карнизами.

Их лица были бледными под загаром, и они отрицательно покачали головами.

— Он не в море, Мадлен. Он пошел гулять по берегу, — крикнула миссис Ле Сотер, пытаясь ее успокоить.

— Черт побери, — резко сказала Мадлен, и на глазах у нее выступили слезы.

Она уже собиралась уходить, но тут ее разумная натура заявила о себе. Вместо этого она вернулась в свой маленький коттедж. Она быстро переоделась в сухую, легкую одежду и завязала волосы на затылке. Она накинула клеенку, чтобы защититься от дождя, и скинула маленькие промокшие туфли в пользу толстых носков и крепких ботинок. Она с мрачной улыбкой посмотрела на себя в маленькое зеркальце. Что касается борьбы за сердце Хьюберта, то она определенно выглядела не лучшим образом. Но практичность всегда была в ее натуре больше, чем тщеславие. Она быстро нашла свою драгоценную серебряную чайную ложечку и сунула ее в карман. Снова схватив серебряный крест, она уверенным шагом вернулась в бурю. А затем, поскольку паника, поднимавшаяся в ее груди, больше не поддавалась подавлению, она побежала.

Ветер и дождь яростно били ее, пока она быстро шла вдоль берега, ревя в ушах и ослепляя глаза. Она могла пройти всего в нескольких футах от Хьюберта или врезаться прямо в него, настолько ограниченным было ее зрение.

В течение двух долгих миль она боролась с силой шторма, ветер тащил ее одежду, а дождь пробирался по ее шее и в ботинки, пока свет угасал до фиолетового заката рваных облаков. Тьма ползла по земле позади нее.

Когда она увидела впереди мягкое свечение, на мгновение ей показалось, что это закат. Затем, оказавшись в эпицентре бури, где ветер внезапно стих, а дождь пошел тише, она увидела Скалу Ведьм. Она была светящейся и теплой, с мягким светом и отражающим сиянием ревущего огня. Она схватилась за тяжелый крест в своих руках и остановилась как вкопанная.

Хьюберт сидел с отсутствующей улыбкой на лице, когда говорил, слишком тихо, чтобы Мадлен могла расслышать слова, но с каждым выдохом казалось, что вместе с его дыханием появляется какой-то свет. Существо, которое стояло перед ним, как белый призрак, казалось, втягивало его из его легких в свои.

Мадлен моргнула и попыталась сосредоточиться на женщине, но ее глаза как будто могли только начать понимать один аспект существа, прежде чем они увидели начало другого. Ведьма была великолепной красавицей в очаровании своей силы, созданием света и воздуха, но каким-то образом в проблесках и моментах у нее было лицо мертвой женщины, окровавленное и в синяках.

Рядом двигались другие фигуры. Мадлен ахнула, когда поняла, что пламя танцующего костра искривилось в форме женщины в красном. Ее кожа, казалось, кипела и покрывалась волдырями, затем безупречно разглаживалась в бесконечном цикле, когда она выглядела сначала обожженной, а затем великолепной. Рядом, на корточках, вне досягаемости этой элементарной красоты, стояла фигура, которая сначала казалась девушкой с оливковой кожей, а затем перед глазами Мадлен превратилась в женщину, сотканную из высохших корней, когда она текла по земле со зловещим ползанием плюща. Женщина, одетая в голубое, плыла, как безупречный труп, ее белые волосы шевелились и плыли, как будто их двигали волны в глубинах океана. Из всех них Мадлен находила это элементарное создание воды самым красивым и самым очаровательным. Несмотря на желание добраться до Хьюберта, Мадлен с трудом могла отвести от нее взгляд. Она начала понимать силу чар, околдовавших Хьюберта.

— Хьюберт! — голос Мадлен дрогнул от паники, когда она заставила себя подойти к этим странным призракам.

— Мадлен? — Голос Хьюберта был усталым и слегка раздраженным, когда он повернулся к ней: — Что ты здесь делаешь?

— Я пришла, чтобы забрать тебя домой, Хьюберт, ты должен уйти со мной. Здесь небезопасно.

Ведьмы улыбнулись и начали тихо смеяться.

— Не говори глупостей, Мадлен, — раздраженно сказал Хьюберт, — это Сьюки. Они не ведьмы, посмотри на них. Как такие милые и красивые женщины могут быть опасны?

— Мы — создания природы, — прошептал плавающий труп в синем, как будто она знала, что глаза Мадлен все время возвращаются к ней. — Огонь, земля, ветер и океан. Разве вы не хотите быть нашими друзьями? Мы можем дать вам попутные ветры и спокойные моря, деньги и власть в обмен на так мало… Несколько капель крови, дыхание из твоих легких. … Тебе ничего не нужно…

— Благодарю вас, мадам, — сказала Мадлен с дрожащим реверансом, — но я думаю, что мы могли бы просто пойти домой, если вам все равно.

— Мадлен, не будь такой грубой, — пробормотал Хьюберт, снова обратив свою зачарованную улыбку к стоящему перед ним призраку, — Тебе не нужно это распятие. Я и не подозревал, что ты насколько религиозна.

— Ты совершенно прав, Хью, — сказала Мадлен с натянутым вызовом, подходя к нему, — с моей стороны было очень глупо приносить его. Ты не подержишь его для меня? Оно немного тяжелое, и Преподобный Ле Кутер говорит, что оно очень ценное. Он такой хороший человек, я бы не хотела его подводить.

Хьюберт протянул руку и нетерпеливо взял у нее крест. В ту же секунду, как крест покинул хватку Мадлен, ее глаза увидели именно то, что видел Хьюберт. Четыре великолепные женщины, их ноги на земле, их добрые глаза и теплые улыбки. Женщина в белом слегка нахмурилась, когда Хьюберт внезапно охнул и отшатнулся от нее, вскочил на ноги рядом с Мадлен и встал перед ней, защищая ее, сжимая крест, как оружие.

— Серебро? — со вздохом спросила Сьюки Годейн.

— Это мое, — мягко сказала женщина в синем, делая шаг вперед и нетерпеливо отмахиваясь от Сьюки. Она была великолепна. Ее голос ласкал, а глаза завораживали, когда она говорила.

— Ты потеряла своих родителей в море, не так ли, Мадлен? Иногда ты смотришь в окно и удивляешься… Это займет у тебя тоже один день? Возьмет ли оно мужчину, которого ты любишь? Ты же знаешь, там, внизу, было бы так спокойно, в прохладе и в глубине. Я могла бы взять тебя с собой в объятия океана, и ты могла бы…

Мадлен сунула руку в карман и схватила серебряную ложку. Чарующий шепот, который так искушал ее, снова стал просто голосом.

— Хьюберт, — печально обратился к нему призрак Сьюки Годейн, — ты больше не любишь меня? Ты, кто так любит ветер в своих парусах и на своей коже?

— Боюсь, он уже занят, — твердо сказала Мадлен. — Я знаю, что с тобой случилось, Сьюки, и мне очень жаль, но я не понимаю, как ты стала такой.

— Я умерла насильственной смертью, — произнесла Сьюки, ее фигура трепалась и развевалась, как шелк на сильном ветру. — В тот момент, когда я проходила мимо, что-то прокралось из бури. Вещь природы и ярости… а потом я стала… чем-то большим.

— Меня утопил мой любовник, — плавающий труп в синем опустил голову и сделал сальто с медленной грацией, как будто она поворачивалась под водой. — Этот дурак никогда не должен был возвращаться в море. Я ждала его в волнах.

— Меня убил мой муж и похоронил под корнями дерева, — прошептала женщина в зеленом, ползущая вперед. — У него не было времени жениться на своей возлюбленной, как он планировал сделать после моей смерти. Я втащила его в землю и задушила своими корнями.

— Сожгли! — рыжеволосая откинула голову назад и расхохоталась во весь голос. — Сожжена как ведьма моими жестокими, лживыми братьями. Какая великолепная ирония! Невинная сгорела… Потом я стала ведьмой… — Она повернулась, прошептала и сжала пылающий кулак, — Потом они все сгорели.

— Понятно, — сказала Мадлен деловито, ее голос дрожал, — тогда я уверена, что они все это заслужили, и мне жаль вас всех. Но мой Хьюберт — хороший человек, и он и мухи не обидит… Ну, — допустила Мадлен, — может быть, рыбу. Много рыбы, но он, конечно, никогда не причинит вреда женщине. Он не монстр. Он добрый и честный… Иногда немного медлительный, — резко сказала она, бросив на него взгляд, который заставил его поморщиться, — но он порядочный человек. Сколько порядочных людей вы пытались убить в эту бурю сегодня вечером? Сколько хороших людей вы убили за эти годы?

— Никогда не бывает достаточно… Всегда мало, — пробормотала Сьюки. — Ветер начнет завывать, паруса рвутся.

— Пожар в снастях.

— Волны, чтобы загнать их на скалы.

— Деревянные корпуса расколются, деревянные мачты сгниют.

Их голоса сливались, сливались и сливались в песне бури.

Хьюберт медленно уводил Мадлен, держа перед собой крест.

— Возьми крест, Мадлен, — сказал он: — Пожалуйста, мне нужно, чтобы ты была в безопасности.

— Все в порядке, Хью, у меня есть ложка, — она подняла ее, чтобы он увидел, и он уставился на нее в замешательстве.

— Будут и другие времена, другие бури. У нас есть все время в мире, — Сьюки улыбнулась улыбкой трупа.

— Прощайте, милые дети. Если вы когда-нибудь захотите присоединиться к нам…

Водяная ведьма с тоской посмотрела в глаза Мадлен, и она почувствовала, как глубоко внутри у нее что-то болит.

— Благодарю вас. Мы будем знать, где вас найти, — вежливо сказала Мадлен.

Взяв Хьюберта за руку, она быстро вышла из круга света и вернулась в бушующую бурю. Дождь хлестал ее по лицу, как пощечина, которая вывела ее из храброго спокойствия, и внезапно она задрожала и побежала, Хьюберт легко поспевал за ней.

— Почему они не убили меня? — спросил он. — Почему они не отпустили меня в шторм и не попытались убить вместе с остальными?

— Что ж, ты очень мил. — Мадлен споткнулась, и он поймал ее. — В любом случае, я подозреваю, что с их ненавистью к мужчинам, которые предают женщин, если бы ты поколебался в своей верности мне, они ждали, чтобы разорвать тебя на куски. Возможно, я ошибаюсь.

— Шторм немного утихает. Как ты думаешь, они слушали тебя, когда ты говорила о том, что деревенские жители — это люди?

— Нет, я думаю, они использовали то, что забирали у тебя, чтобы усилить свою магию, и теперь она исчезла. Как ты себя чувствуешь?

— Как будто я могу съесть лошадь и проспать неделю. У меня ужасно болит голова, но в остальном все не так уж плохо.

Шторм немного утих, когда они возвращались вдоль побережья в деревню. К тому времени, когда они подошли к двери Мадлен, ветер перешел в скорбный вой. Они оба промокли до нитки, но дождь больше не слепил.

— Тогда я должен дать тебе обсохнуть, — сказал Хьюберт, крепко сжимая ее руки, — я оставлю тебя, чтобы ты немного…

— Чепуха, — твердо прервала его Мадлен, — я не выпущу тебя из виду. Сегодня ты можешь спать в моем кресле, но помоги мне, Хьюберт, если ты хотя бы упомянешь Сьюки Годейн или скажешь, что она красива, я ударю тебя этим огромным крестом.

— Нет, нет, конечно, нет, — сказал Хьюберт, съежившись от смущения, когда Мадлен открыла дверь, и они, спотыкаясь, вошли из-за шторма. — Если бы мне только дали полотенце и одеяло, я обещаю, что сразу же засну.

Однако в ту ночь сон не застал ни одного из них. Они прислушивались к шепоту и стону ветра, а затем успокаивались. До рассвета они тихо беседовали о магии и тайнах.

Мадлен удивила Хьюберта, когда готовила завтрак, разразившись сильными слезами и дико рыдая у него на груди в течение нескольких минут, прежде чем прочистить горло, громко высморкаться и затем сказать:

— Ну, это было неловко.

— Мне так жаль, Мадлен, любовь моя, — сказал Хьюберт, притягивая ее обратно в свои объятия, — Я обещаю, что больше никогда не буду искать магию.

В его голосе звучала такая печаль, что Мадлен фыркнула.

— О, Хью, ты был бы несчастен без своих приключений, и ты это знаешь. Особенно теперь, когда ты знаешь, что они не просто пустая трата времени. Однако, я думаю, в будущем мне лучше ходить с тобой, — она неуверенно рассмеялась, — У меня есть ложка, ты же знаешь.

— Я чувствовал бы себя в большей безопасности, если бы ты защитила меня, — сказал он с насмешливой торжественностью.

— Да, и всякий раз, когда это окажется погоней за дикими гусями, мы сможем найти другие способы скоротать время.

Хьюберт нежно поцеловал ее, и она замахала на него руками, покраснев:

— Отойди от меня, ужасный человек, мой завтрак начинает гореть.

Хьюберт усмехнулся и осторожно заправил ей волосы за ухо.

— Веди себя прилично, иначе ты вообще не получишь никакого завтрака! — воскликнула Мадлен. — Иди и сядь. Ты рассказывал мне историю до того, как я впала в истерику. Что это было? Расскажи мне об этой легенде о заливе Бонн-Нюи, пока я не умерла от смущения.

Хьюберт сел, смеясь:

— Сказку о Келпи? Да, конечно. На чем я остановился?

И, начав разливать чай, Хьюберт рассказал Мадлен легенду о Водяной Лошади.

Водяная лошадь

Блуждающий ветерок поднялся и взъерошил темные кудри Анны-Марии, разметав их по лицу, когда она в одиночестве шла вдоль моря. Волны разбивались о каменистый берег и сверкали в бледном лунном свете. Она чувствовала вкус морских брызг на губах и повернула лицо к океану, теряя себя в ритме волн, когда думала о Уильяме.

До того, как Уильям уехал на войну, они с Анной-Марией должны были прогуливаться здесь вместе по изгибу залива Bonne Nuit, разговаривая о том, как они поженятся, и о доме, который они построят вместе. Они говорили о том, чтобы посадить фруктовый сад, чтобы Уильям мог делать и продавать сидр. Анна-Мария пекла бы яблочные пироги и сбивала бы черное масло, чтобы продавать его в деревне Сент-Джон.

В ночь перед отъездом Уильям надел кольцо из серебра ей на палец, потому что он не мог позволить себе золото, и умолял ее подождать его. Теперь, когда Анна-Мария не могла заснуть из-за беспокойства, что Уильям может быть убит в бою, она гуляла по заливу в темноте. Иногда она просто стояла и смотрела на океан в слабой надежде увидеть его корабль, направляющийся домой, на горизонте.

Некоторые другие девушки, чьи мужья или возлюбленные ушли на войну, иногда бросали камни в воду, потому что каждый раз, когда камень скользил по поверхности, они говорили, что будут считать это еще одним месяцем ожидания возвращения своих возлюбленных с битвы. Анна-Мария часто с удивлением наблюдала, как девочки, которых она знала, как экспертов по прыжкам с камней, делали ленивые, нерешительные броски, которые лишь раз или два касались воды, прежде чем погрузиться под воду. Хотя сама она не была суеверной или причудливой, в этот конкретный вечер Анна-Мария начала лениво перебрасывать камешки по толстой воде между поднимающимися волнами, думая о Уильяме, который был так далеко.

— Как скоро ты вернешься ко мне, мой Уильям? — прошептала она.

Она двинула запястьем и послала камень скользить, но он исчез под поверхностью без малейшей ряби. Анна-Мария моргнула и откинула со лба растрепанные ветром волосы. Прежде чем она успела нагнуться, чтобы поднять еще один камушек, бледная рука, сжимавшая брошенный ею камень, всплыла на поверхность воды. Затем из-под волн поднялся мужчина, похожий на Уильяма, с его темных волос и обнаженных плеч стекала вода. Анна-Мария подавила крик тревоги. Был ли это ее Уильям? Или это был его призрак, пришедший сообщить ей о его смерти?

Она шагнула ближе к мелководью, не обращая внимания на то, что холодная вода ласкала ее лодыжки и впитывалась в платье. Каждая деталь мокрых черт Уильяма была в точности такой, какой она ее запомнила. Хотя глаза… Глаза Уильяма были ярко-голубыми, как летнее небо. Глаза этого человека были черны, как глубины океана.

— Уильям? — прошептала она, ее голос дрожал от неуверенности, когда она ступила в волны. — Уилл, это ты? Ты в порядке?

Она вошла глубже, протянула к нему руку, и его пальцы сомкнулись на ее запястье с такой же холодной хваткой, как ледяные волны, которые разбивались вокруг них.

— Будь моей невестой, — прошипело создание, и Анна-Мария попыталась отстраниться от этого существа, которое так походило на ее жениха. Пальцы, впившиеся в ее запястье, превратились в когти, бледная кожа покрылась чешуей, и Анна-Мария вскрикнула от ужаса, увидев, как любимое лицо Уильяма исказилось и превратилось в лицо демона. Ее тащили все дальше от берега, ее ноги скользили по камням и песку. Демон, который был так похож на Уильяма, оскалил клыки в рычании, когда она боролась с ним. При всей своей силе Анна-Мария не могла освободиться от его хватки, и, несмотря на все ее усилия, она не могла вырваться от него. Волны доходили ей до груди, и вода брызгала ей в глаза. В отчаянии она попыталась свободной рукой оторвать когти от правого запястья. Когда серебряное кольцо на ее левом безымянном пальце коснулось холодной плоти существа, демон взревел, как будто его обожгли, и отпустил ее.

Анна-Мария с трудом пробиралась сквозь бурлящий прибой, ее длинные юбки волочились по воде и удерживали ее, как будто руки вцепились в подол. Она выбежала из воды и побежала вверх по пляжу, не смея оглянуться. Она бежала, пока ее ноги не коснулись темной земли холма, ведущего к ее дому. Она не могла отдышаться, и ее ноги дрожали. Добравшись до своего дома, она захлопнула и заперла за собой дверь, ослабев от усталости и страха, сбросила одежду и, дрожа, забралась под одеяло.

Когда Анна-Мария проснулась в бледном свете рассвета, она задалась вопросом, в дымке пробуждения, не было ли это ужасным кошмаром. Затем она заметила свою промокшую и покрытую песком одежду на полу, где бросила ее накануне вечером.

Смущенная и напуганная, Анна-Мария никому не рассказала о ночном событии, обеспокоенная тем, что они подумают, что она сошла с ума от душевной боли за Уильяма. Однако она больше не возвращалась на берег залива Bonne Nuit. Вместо этого она прочитала все, что смогла найти о темных демонах и феях моря. Хотя она не была уверена, с каким монстром столкнулась, она узнала, что прикосновение серебра и омелы были проклятием для таких существ и защищали людей от зла. Она покрутила серебряное кольцо на пальце и прошептала Уильяму слова благодарности за дар любви, который спас ей жизнь.

Уильям вернулся с войны похудевшим и бледным, но все еще очень любимым мужчиной. Ободренная его обществом и успокоенная его обещаниями обеспечить ее безопасность, Анна-Мария снова прогуливалась со своим возлюбленным по берегу залива Bonne Nuit, ее страхи растворялись в солнечном свете и тепле руки Уильяма в ее руке. Ее беспокойство развеял звук его смеха, но она все еще часто думала о его темном двойнике и отказывалась купаться в море даже в самые жаркие дни.

Уильям рассказал об ужасах и героизме, которые он видел.

Он оплакивал погибших в бою товарищей, а также своего благородного коня Каспиана, павшего под ним во время боя.

— Жалованье солдата достаточно скудно, но если я смогу купить лошадь и вернуться, чтобы снова сражаться, я заработаю достаточно, чтобы мы могли пожениться, когда я вернусь, — сказал ей Уильям. — Хотя я бы отдал свою правую руку, чтобы вернуть свою собственную лошадь.

Анна-Мария невесело усмехнулась:

— Достаточно мальчиков возвращаются домой с отсутствующими конечностями, чтобы ты не желал избавиться от своих, Уилл. Я обожала Каспиана, но я бы предпочла, чтобы ты сохранил обе свои руки, любовь моя.

Уильям отправился в соседние приходы в поисках новой лошади, но нашел по цене только ломовых лошадей и кляч. Каждый день, проведенный с Анной-Марией, был для него радостью, поэтому он не искал нового скакуна с таким рвением, как мог бы. Не одна лодка отплыла без него, пока он оправдывался и позволял дням проходить мимо.

Затем однажды вечером, возвращаясь в свой коттедж из дома Анны-Марии, он наткнулся на лошадь, подобно которой никогда раньше не видел. Под деревом спокойно стоял белоснежный жеребец с глазами черными, как океанские глубины, более крупный и мощный, чем любая лошадь, которую Уильям когда-либо встречал. Конь двигался с элегантностью и имел гриву и хвост, которые развевались на ветру, бледные, как морская пена. Уильям заманил прекрасное создание к себе домой, и оно охотно последовало за ним в конюшню. На следующий день он навел справки о том, кому не хватало такого животного, но так как никто не заявлял о своих правах на жеребца и не слышал ни слова о том, что он принадлежит другому, Уильям решил оставить его себе. Он рассудил, что за его нового скакуна следует благодарить либо удачу, либо какого-то молчаливого благодетеля.

Следующая лодка должна была отплыть в конце дня. Уильям принялся за работу, полируя и подготавливая свое седло и уздечку, чтобы быть готовым к отъезду с наступлением прилива.

— Лучше бы ты никогда не находил зверя, — вздохнула Анна-Мария, — тогда тебе пришлось бы остаться со мной хотя бы еще на несколько дней. Что, если ты никогда не вернешься? Что, если это существо из моих кошмаров снова придет за мной?

Уильям обнял ее и поцеловал в лоб.

— Чем скорее я уйду, тем скорее смогу заработать достаточно, чтобы вернуться к тебе навсегда. Тогда мы сможем пожениться, и тебе больше никогда не придется бояться.

Когда Уильям увидел, что Анна-Мария по-прежнему встревожена, он стал думать о том, как мог бы облегчить ее бремя беспокойства. Вскоре он вспомнил, что она рассказывала ему о вещах, которые защищают от злой магии, и, отложив тряпку и полироль, Уильям пошел через лес. В конце концов он нашел то, что искал, и вернулся к Анне-Марии, имея немного свободного времени до отплытия корабля. В руках он держал пучок омелы, который он связал в венок. Он надел его ей на голову.

— Прими эту омелу, чтобы успокоиться, моя суеверная красавица, — рассмеялся он, поправляя ее темные кудри. — Чтобы защитить тебя от любых злых существ, которые могут попытаться украсть тебя у меня, пока меня не будет.

Анна-Мария отломила веточку омелы и прикрепила ее к рубашке Уильяма:

— Чтобы ты тоже был в безопасности, — сказала она ему, целуя его в губы.

— Я боюсь, что омела не защитит меня от удара мечом или древка стрелы, моя дорогая, — улыбнулся он.

— Тогда надень ее для меня, Уильям, — настаивала она, — только до тех пор, пока твой корабль не выйдет из бухты. На случай, если эта штука все еще в воде.

— Для тебя, любимая, все, что угодно, — и с этими словами Уильям поцеловал и обнял ее в последний раз, прежде чем с сожалением уйти, чтобы оседлать своего большого белого коня.

Анна-Мария побежала вперед к пляжу, чтобы помахать рукой, вставая подальше от берега. Уильям вскочил на огромного белого жеребца и поскакал на нем вниз по склону к кораблю, где собрались другие ожидающие солдаты и их дамы. Когда копыта лошади коснулись песка и Уильям галопом поскакал к своим товарищам, жеребец внезапно изменил курс и прибавил скорость. Независимо от того, как Уильям натягивал поводья или проклинал животное, оно не обращало на него внимания, его огромные копыта взбивали песок и море, когда оно скакало в волнах и бросалось глубоко в воду. Все глубже и глубже они погружались в море, грива и хвост смешивались с пеной волн, позволяя им разбиваться о голову коня, будто ему не нужен был воздух. Вода поднялась Уильяму до груди, и он стиснул зубы, натягивая поводья и тщетно пытаясь повернуть голову плывущей лошади. Конь повернулся один раз и щелкнул на него, показав острые белые клыки, и Уильям наконец понял, что это существо не было земным жеребцом. Ему удалось высвободить ноги из стремян и освободиться от демонического существа. Повернув к берегу, он изо всех сил выплыл, гребя так быстро и уверенно, как может только сын рыбака. Существо бросилось и схватило его за рубашку своими острыми зубами, затащив Уильяма под воду и встряхнув его, как волк добычу.

Уильям почувствовал, как воздух стремительно покинул его легкие, и понял, что начал тонуть. Он подумал об Анне-Марии, стоявшей на берегу, и о том, как он смеялся над ее страхами перед чудовищами в океане, и во внезапной вспышке он вспомнил ее подарок — омелу. Последним отчаянным усилием Уильям схватил омелу, которую Анна-Мария приколола к его одежде, и засунул ее в рот лошади, мимо ее клыков и глубоко в горло.

Белый жеребец попятился и издал звук, подобного которому Уильям никогда не слышал, когда освободился. Он боролся, чтобы плыть по воде, хватая ртом воздух, пытаясь увернуться от бьющих копыт брыкающегося существа. Форма существа корчилась и извивалась, белая шкура расплывалась до бледной плоти, и на мгновение Уильям уставился в свое собственное лицо, затем плоть исказилась в чешуйчатую демоническую форму. Оно задрожало, напряглось и выросло, а затем со звуком, похожим на треск ломающихся костей, превратилось в бесформенный камень.

Солдаты с берега оттащили Уильяма в безопасное место, когда он, пошатываясь, пробирался сквозь разбивающиеся волны, и Анна-Мария бросилась в его объятия.

— Разве ты не узнаешь Водяную Лошадь, когда видишь ее, мальчик? — спросил старый солдат, осматривая раны Уильяма: — Ты ехал на келпи, солдат. Он бы стащил тебя вниз и сожрал. Весь этот залив кишит ими. О чем ты только думал?

— Я никогда не слышал о таком чудовище, — Уильям кашлянул, затем неуверенно рассмеялся, погладил Анну-Марию по волосам и, прижав ее к себе, сказал: — Прости, что я когда-либо сомневался в тебе, любимая.

В конце концов Уильям отправился на войну без лошади, но благополучно вернулся к Анне-Марии, заработав достаточно денег, чтобы жениться. Они вместе построили дом на берегу моря, и из их окна была видна скала в заливе, которая когда-то была Водяной Лошадью, угрожавшей им обоим. Местные жители назвали его Шеваль-Рок, и он виден даже во время самых высоких приливов, хотя в своем искривленном состоянии он не имеет никакого сходства с келпи, в честь которого назван.

В то время как Анну-Марию и Уильяма больше никогда не беспокоили существа из-под волн, они позаботились о том, чтобы вырастить омелу среди деревьев своего сада, и после этого решили прогуливаться вечером вместе в лесу, а не вдоль берега.

Дыра Дьявола

Корабль «Ла Жозефина» представлял собой большой красно-белый катер с нелепой фигурой дьявола на носу. Он был изящен и создан для скорости. Аарон Неделек мог себе представить, с какой грацией он рассекал океан.

Сын владельца, у которого было невероятное имя Констант Петибон, нервничал от волнения, когда Неделек рассматривал корабль. Это была красота, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы скрыть волнение на своем лице. Быть капитаном такого корабля было мечтой каждого моряка.

— Не слишком потрепанный, — небрежно сказал Неделек, — у твоего отца хороший глаз, и за такую цену было бы безумием не взглянуть на него. Ты хорошо сделал, что позвал меня.

— Это не новый корабль.

Капитан Неделек, обернувшись посмотреть, кто это сказал, увидел долговязого моряка с рыжими волосами, склонившегося рядом с ними у поручней. Мужчина указал подбородком на Ла Жозефину, а затем повернулся к ним.

— Эту штуку выбросило на берег несколько месяцев назад, корабль-призрак, на борту ни души. Тогда это был «Арден», из Ливерпуля. Не то чтобы это было мое дело, но менять название корабля — плохая примета. Кстати, меня самого зовут Теллер.

Они пожали друг другу руки.

— Ну, я не особенно суеверен, Теллер, — заметил капитан Неделек. — Сейчас 1851 год. Люди должны верить только тому, что могут видеть собственными глазами, а я еще никогда не видел призрака. Меня зовут Аарон Неделек, — добавил он, когда они пожали друг другу руки.

— Что случилось с командой? — спросил Констант Петибон, широко раскрыв глаза от юношеского восхищения.

Рыжеволосый моряк пожал плечами:

— По-моему, это чумной корабль. Или, может быть, рыботорговый, который получил по заслугам. Тем не менее, они сделали это с удовольствием, и свежий слой краски сотворит чудеса.

Аарон Неделек фыркнул от смеха:

— Через сколько времени после того, как мы уйдем, ты планируешь сам сделать предложение, Теллер?

— О, только не я, капитан. У меня есть собственное судно, Канареечный Сапфир. Он сладкий, как сон.

Капитан Неделек ухмыльнулся:

— А, так вы продаете свою лодку, не так ли?

— Даже ради вечной молодости, мой друг. Все, что я говорю, это то, что вы не можете назначить цену за хорошую лодку, и что там… — снова он указал подбородком на Ла Жозефину: — Это не хорошая лодка. Ходили слухи, что судостроителя спросили, почему он вырезал дьявола для носовой фигуры. Знаете, что он сказал?

— Скажите.

— Он сказал, что не вырезал дьявола.

Неделек насмешливо фыркнул:

— Ну, возможно, эта Джозефина, кем бы она ни была, была просто очень некрасивой девушкой.

Теллер сжал губы без улыбки и повернулся, чтобы уйти.

— Этот корабль проклят, капитан, — бросил он через плечо. — Проклят в создании. Проклят во время плавания.

— За ту цену, по которой он продается, эта чертова штука может загореться, и я все равно ее куплю.

— Ваш выбор, Неделек. Только не говорите, что я вас не предупреждал, — мужчина поднял руку на прощание. — Удачи вам обоим.

На лице Константа Петибона отразилось удивление. Он едва дождался, пока капитан «Канареечного Сапфира» выйдет за пределы слышимости, прежде чем открыл рот, чтобы заговорить.

— Он разыгрывает тебя, сынок, — перебил Аарон Неделек, — я не знаю, какова его точка зрения, но ты можешь быть уверен, что она у него есть, просто подумай, парень; насколько проклятым может быть корабль, который уже не лежит в кусках на дне океана? Он красавец, Петибон. Твоему отцу повезло, что он нашел его.

Капитан улыбнулся, оглядываясь на катер. Он ходил по этой палубе и заставлял Ла Жозефину летать под его прикосновениями.

На топоре была кровь.

Было что-то в том, как он боролся с рулем, будто дикая лошадь, рвущаяся к поводьям, чтобы схватиться за голову, что делало его похожей на живое существо. Капитан Неделек осмотрел каждый дюйм, от носа до кормы, и «Ла Жозефина» была безупречна. Однако рыжеволосый матрос в доках был прав в одном — «Ла Жозефина» не была новым кораблем. Два дня после выхода из порта, и ее краска начала облезать, как у молодого моряка после солнечного ожога. Красная и белая краска отслаивалась, открывая темное дерево, зеленую отделку и край старого названия под новым, «Арден», как назвал ее суеверный моряк. Прописная буква «А» в старом названии становилась видимой, Неделек вынужден был признать, что в этой небылице, в конце концов, может быть доля правды. Нос дьявола терял свою нарисованную улыбку, когда мрачный, вырезанный лик деревянного лица под ним медленно раскрывался. Неделек подумал, что рогатая фигура на носу выглядит для этого лучше. Капитан решил, что в следующий раз, когда «Ла Жозефина» окажется в доке, с носовой фигуры следует содрать остальную краску.

Молодой Петибон показал себя отличным моряком, и капитана Неделека устраивало, что на борту есть еще один образованный человек. Светлые волосы парня выгорели на солнце, а его голубые глаза сияли на загорелом лице. Они играли в карты при свечах, когда солнце опускалось за горизонт, не ради денег, просто чтобы чем-то занять руки во время разговора. Иногда к ним присоединялся мрачный и суровый первый помощник Гордон, но чаще это были только капитан и сын владельца.

Констант был хорошим слушателем и обладал прекрасным сочетанием остроумия и удивления, что часто вызывало улыбку на лице Неделека. Задумчивое молчание мальчика однажды ночью после долгого дня в порту Саутгемптона, наконец, заставило капитана вздохнуть и сказать:

— Выкладывай, Петибон, ради Бога, что бы это ни было.

Петибон сложил карты и, нахмурившись, откинулся на спинку стула.

— Ничего страшного, капитан, у меня просто проблемы со сном, мне все время снятся эти сны.

— Плохие сны, Петибон? Или ты просто слишком долго был вдали от своей возлюбленной?

Петибон улыбнулся и приподнял брови:

— День — это слишком долго, чтобы быть вдали от Нанетт, но нет, дело не в этом. Мне снились кошмары. Все время. Каждую ночь мне снится, что я заблудился в лесу и не могу вспомнить, как я туда попал. Полагаю, вы считаете меня глупым?

— Вовсе нет, — осторожно сказал Капитан, — значит, тебе просто снится, что ты заблудился, не так ли?

Петибон положил свои карты на стол и выразительно пошевелил руками, когда заговорил.

— Прошлой ночью мне приснилось, что я был в лесу в сумерках. Я выглянул в сгущающуюся темноту и увидел, как что-то движется между деревьями. Нечто, не похожее ни на человека, ни на зверя. Я чувствовал, что он злится, и мне было страшно, так страшно, что это разбудило меня. Я говорю как ребенок, не так ли??

Неделек ободряюще покачал головой, хотя холодная волна страха пробежала по его шее сзади и покрыла руки мурашками. Ему самому снился тот же сон. Кошмарная фигура, которую он не мог разглядеть в тени. Что-то старое. Что-то злое. Он проснулся смертельно напуганным, чего не испытывал с тех пор, как был маленьким мальчиком,

— Это не глупо, Петибон, — твердо сказал он, — это твой первый выход в море на такой срок. Это такая перемена в твоей жизни, ты обязательно будешь время от времени мечтать о земле, мне самому снились странные сны. Они пройдут, я уверен.

На топоре была кровь.

Ветер стих в первый же день их отъезда из Шербура. Их груз рапсового масла для ламп был не скоропортящимся, и единственной настоящей проблемой капитана Неделека было то, что он ненавидел отставать от графика. День или два, проведенные в залитом солнцем море в не по сезону теплом октябре, были бы желанной передышкой для его матросов, ныряющих и плавающих с кормы. Но это потребовало бы денег из кармана его работодателя, если бы так продолжалось.

Море было как стекло. Там, где на него падал свет, он отражался безупречно, как зеркало. Там, где оно не отражало небо над Неделеком, он мог заглянуть в неподвижную глубину, как будто там вообще не было воды, и у него закружилась голова, когда разум предупредил о падении с большой высоты в темные и бездонные зеленые глубины внизу. Солнце палило с неослабевающей силой, и в конце концов даже Неделек пожертвовал своим достоинством и совершил бесхитростное погружение в холодное море, чтобы немного отдохнуть от палящего зноя. Констант Петибон два дня смотрел на это с глубоким страданием, прежде чем признался, что не умеет плавать.

— Боже милостивый, парень, — воскликнул Неделек, — это небезопасно и не цивилизованно для человека в море. Тебе просто придется учиться прямо сейчас.

Гордон привязал веревку к перилам, чтобы Петибону было за что зацепиться, находясь в воде, и он зацепился. Гордон стоял, качая головой в глубоком неодобрении по поводу усилий мальчика, пока Неделек не схватил Петибона за грудь, как смущенного ребенка, и не сумел выманить из него неуклюжий собачий гребок. Как только Петибон понял, что не утонет, как камень, он с восторженным энтузиазмом принялся плавать. Он часто не забирался обратно на борт, пока его пальцы не начинали неметь, а губы не синели от океанского холода.

Капитан Неделек был рад видеть, как он развивает уверенные, сильные гребки руками. Он привязался к мальчику, и мысль о том, что Петибон теперь может выжить, если его когда-нибудь унесет в море штормом или несчастным случаем, заставила его успокоиться и не казаться пустой тратой времени.

Однако ветер не усилился, и Неделек обнаружил, что на третий день расхаживает по кораблю, как зверь в клетке. Мужчинам было скучно, и они были склонны слишком много пить по вечерам. Когда приходил сон, он приносил кошмары о блуждании в лесу, когда что-то наблюдало, и был запах. Знания Неделека о кораблестроении и плотницком деле были в лучшем случае туманными, но он начал думать, что, возможно, в древесине корабля было что-то странное. Краска отслаивалась от корпуса, как змея, сбрасывающая кожу, и зернистость под ней была необычной. «Это дуб», подумал он, но намного темнее, чем любой дуб, который он видел раньше.

— Зеленый лес? — предположил Констант Петибон с таким же отсутствием знаний, когда капитан поднял вопрос о затяжном запахе за их вечерней карточной игрой. — Может быть, его не оставили как следует высохнуть? Я сам чувствую его влажный запах. Пахнет, как в лесу.

— Он не протекает. Полагаю, это самое важное.

— Похоже на гниющие листья и горячую землю или древесный сок.

Капитан кивнул. Он и сам думал о том же. Чтобы занять людей, он приказал им вычистить каждый дюйм корабля. Морской воздух заставил красно-белую краску смыться так же быстро, как золотой лист под ножом нищего. Голое дерево было испещрено странной, заплесневелой, зеленой плесенью, которая, казалось, росла каждый день. Петибон привязал себя к бушприту над носовой фигурой корабля и работал с осторожностью и решимостью, чтобы содрать краску с дьявольского туловища и лица без повреждения древесины под ними. Краска облупилась с искаженных черт, как отмирающая кожа с прокаженного трупа.

— Красивый дьявол, не правда ли? — ухмыльнулся Неделек с носа.

Гордон, стоявший рядом с ним, приподнял одну темную бровь и посмотрел на рогатого дьявола с сильной неприязнью.

— Красивый — это одно слово для него, — засмеялся Петибон, — я бы сам пришел в ужас. Он определенно не похож ни на одну Джозефину, которую я когда-либо встречал.

— Это так, — согласился капитан, — и он заставил всех называть мою чертову лодку «он», а не «она», что раздражает. Джозефина! Если бы у меня была такая женщина, я бы никогда больше не вернулся на берег.

— Но ведь это мужской корабль, не так ли? — Петибон осторожно поскреб краску вокруг глаз дьявола. Он мельком увидел выражение лица Капитана и рассмеялся: — Я не знаю, просто кажется мужским, Арден… это лес из Сна в летнюю ночь?

— Я никогда не был большим поклонником театра, — заметил Гордон, откидывая темные волосы с глаз.

— Вот это сюрприз, — капитан Неделек подмигнул Петибону. — Возможно, он был назван в честь Арденского леса в Англии, если древесина оттуда. Хотя во Франции тоже есть Арденский лес. Почему тебе так любопытно?

— Не знаю, — Петибон махнул рукой, — я слишком много времени провел на солнце. Честно говоря, меня немного подташнивает.

— Петибон, у тебя горят плечи. Почему бы тебе не пойти поплавать, — предложил капитан, — Этот рогатый ублюдок никуда не денется, и, по-видимому, — он прищурился на небо: — Мы тоже. У тебя больше нет книг, не так ли, парень? Мне чертовски скучно.

На топоре была кровь.

Болезнь, вероятно, началась из-за того, что еда испортилась. Петибон упал первым. Затем люди, чьи желудки не могли вывернуться из-за бушующих штормов, обнаружили, что стонут, как дети, хватаются за поручни и блюют досуха. Даже стойкий Гордон лег на свою койку, его загорелое лицо было бледнее, чем капитан Неделек когда-либо видел раньше.

Мясо испортилось за ночь, хотя корабельный повар клялся, что это было лучшее, что можно было купить за деньги в Шербуре.

— Во всем есть гниль, — жаловался мужчина, — даже в соленой свинине. Вода тоже становится застойной.

— Так вскипятите ее, — рявкнул Капитан, — прежде чем нас всех вырвет до смерти.

Неделек, ослабевший от тошноты, подошел к носу. Он надеялся на свежий воздух, но по-прежнему не было и намека на ветерок. С океана поднимался туман, сгущаясь в жару и сырость и сковывая приторную вонь корабля, пока она не стала почти невыносимой. Туман превратился в медленно танцующих призраков, а широкий океан — в белое облако, которое заключило Арден в клаустрофобические объятия.

Констант сидел на бушприте над носовой фигурой, как будто ехал верхом на лошади, наклоняясь, чтобы взглянуть в лицо дьяволу. Он худел от болезни, а его лицо было бледным и вялым.

— Думаю, что иногда он движется. Его выражение лица, — сказал Констант, — но никогда, когда я смотрю прямо на него.

— У тебя жар, Петибон, — твердо сказал капитан Неделек. — А теперь слезай, пока не свалился и не утонул. Это всего лишь иллюзия, парень. Это движение океана.

— Никакого движения нет, — вздохнул Петибон, — мы не двигались уже несколько дней. С таким же успехом мы можем быть похоронены в земле. И все же лодка иногда скрипит, как будто внутри что-то пытается выбраться.

— Корабли скрипят, Петибон, вот что они делают. Знаешь, сынок, мужчины часто сходят с ума, когда их успокаивают, но обычно это занимает больше трех недель, а не три дня. Не будь дураком. Спускайся оттуда, пока я сам не бросил тебя в море.

Констант Петибон посмотрел вниз, а затем со вздохом вернулся на палубу.

— Теперь я даже не вижу воды. Как будто мы парим в облаках.

— Выпей воды и ложись спать, Петибон.

— Когда я спускаюсь под палубу, мне кажется, что меня хоронят заживо. Возможно, нам следует попытаться доплыть до суши вплавь, капитан.

— Иди спать, Петибон!

— Да, капитан. Извините, капитан.

Болезненные шаги Петибона, приглушенные туманом, затихли вдали. Смотреть было не на что, кроме белого тумана впереди и дьявола Ардена. Фигура на носу теперь выглядела по-другому, когда вся краска облупилась. Он был из темного дерева и зеленой плесени и больше походил на лесного сатира, чем на обитателя ада. Резьба напомнила капитану Неделеку картину, которую он когда-то видел, изображающую лесного бога Пана. Однако это существо с оленьими рогами и мрачным лицом не походило на человека, который играет на свирели или танцует в лунном свете.

У Неделека болела голова, а кожа была горячей и в то же время холодной. Оставив без присмотра заштилевший корабль со свернутыми парусами, капитан направился в свою каюту, чтобы попытаться уснуть, зная, даже когда он положил голову, какие сны придут, когда он закроет глаза.

Лихорадочные сны были яркими, сильными и наполненными красками, они искажали время, и Неделек не был уверен, прошли ли часы, дни или просто минуты. Казалось, что места в его сне больше не были его собственными кошмарами, а воспоминаниями о чем-то другом, о чем-то, шевелящемся в обшивке корабля. Это отравляло воздух неизбежной истиной: знанием того, что в лесу есть места, очень древние места, куда людям просто не следует ходить. Это был вопрос уважения. Это был вопрос самосохранения.

Неделек мечтал о месте, где деревья были древними и знающими. О поляне, где древнее дерево было в симбиозе с чем-то более древним, чем человеческая раса, и гораздо более могущественным. Существо, которое спало в темных глубинах леса, и его лучше было бы оставить нетронутым в его тысячелетнем покое.

Однако люди больше не верили в такие вещи. Старые боги были забыты, и леса становились все меньше и меньше. Промышленность требовала топлива для своих костров, а верфи требовали древесины для своих корпусов. Места, которые должны были навсегда остаться в лесной тишине, теперь отзывались эхом от звона топора.

На топоре была кровь.

Крики разбудили его в темноте. Сердце бешено колотилось в груди, а тело дрожало от шока и лихорадки. Насколько ему должно быть жарко, чтобы чувствовать мягкий, липкий воздух, такой холодный на своей коже? Такая лихорадка может разрушить мозг человека, Неделек видел, как это случалось с моряками раньше. Его зрение было размытым пятном цветов и теней. Вокруг него двигались злобные фигуры, но не неуклюжая походка матросов-инвалидов, а хищная грация чего-то, преследующего добычу.

Он дико, но слабо размахивал кулаками, но был связан только пустой темнотой. Его кожа горела, и он понял, что не может доверять своим чувствам. И все же он чувствовал это так сильно; ползучая злоба была на его корабле, присутствие, которое было нечеловеческим и полным ненависти.

Крики прекратились и сменились хриплым, сиплым стоном, звуком настоящего ужаса. Это превратило желудок Неделека в холодную воду. Неужели всем морякам снятся одни и те же мрачные сны?

Послышался шепот, как будто вода, плескавшаяся о корпус, говорила о глубокой печали на языке, которого он не мог понять. Он заставил себя встать. Его каюта завертелась. Стены были покороблены, а настил неровный. Он пошатнулся и закрыл глаза, почувствовав, как палуба обрушилась на него, когда он упал, такая же твердая и толстая, как всегда.

«Не могу доверять своим глазам», — прошептал он про себя.

Нащупывая дорогу в темноте, он выполз из каюты на палубу. Он вгляделся в туман и темноту. Он наблюдал, как она искажается у него на глазах, превращаясь в деревья, которые росли и скручивались в неприступный лес.

— Не настоящий, — пробормотал он.

Скрип и треск дерева привлекли его внимание, когда фигура на носу поднялась и медленно повернулась к нему. Мрачное лицо исказилось от презрения.

— Это проклятый корабль, не так ли, капитан? — присел на корточки Констант Петибон, прислонившись к перилам. — Как сказал тот человек. Мы — чумной корабль, и мы прокляты, и мы умрем здесь. Это дьявол, капитан, он убивает нас. Мы должны доплыть до него.

— Ты утонешь, Констант. Посмотри на себя, ты даже стоять не можешь!

— Я не могу оставаться здесь с этой штукой. Он продолжает смотреть на меня. Он продолжает нашептывать мне, капитан.

Неделек пошатнулся, как пьяный, и схватил молодого человека за плечо.

— Я могу это исправить, парень. Ты возвращаешься на свою койку. Мне нужно кое-что найти.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы найти, хотя площадь под палубой была довольно небольшой. Капитану Неделеку показалось, что он блуждает по лесу извилистых тропинок, которые простирались перед ним. Как и прежде, он закрыл глаза и ощупью пробрался вдоль бревен корпуса, но теперь ему показалось, что он чувствует под пальцами густую грязь, и ему пришлось карабкаться по корням. Наконец он нашел топор там, где и предполагал его найти. Ручка была успокаивающе твердой и тяжелой в его руке. Однажды он использовал этот топор, чтобы прорубить сломанную мачту на шхуне в разгар шторма. Он знал его вес и баланс, как фехтовальщик, знал свой меч.

Дикое животное набросилось на него из тени, хрипло крича, царапая и кусая его. Он боролся с ним, отбивал его слабыми руками, пока не смог поднять топор над головой. Диким существом был Гордон, его первый помощник обезумел от лихорадки. Этот человек был за гранью разумного. Капитан Неделек ударил его тупой стороной топора, раз, другой, и Гордон со стоном затих.

Неделек задыхался от паники, затем двинулся так быстро, как только мог, волоча за собой топор. Его вес ударил по бревнам, когда он поднялся обратно на палубу. Капитан упал на колени, ступив в туман.

Дьявол стоял перед ним, высокий и устрашающий. Холодный свет луны обрамлял существо серебром. Его глаза были полны печали и гнева, когда он смотрел на него сверху вниз.

— Вы, люди, и ваши топоры, — его шепот был звуком нарастающей бури в листьях деревьев. Деревянная фигура дьявола заскрипела, когда двинулась к нему: — Вы можете разрушать, но не можете убить то, что не может умереть.

Неделек в ужасе разинул рот, когда Существо шагнуло вперед, его раздвоенные копыта заскрежетали по палубе, когда он наклонился над ним. Его рога опустились, как у оленя, когда он со скрипом выдохнул и снова заговорил.

— Вы похожи на поденок со своими короткими жизнями. Вы не можете видеть большее целое. Вы сеете только семена смерти, и вы пожнете свое собственное разрушение. Но недостаточно скоро. Вы отрываете бьющееся сердце от мира. Вы душите ее горящим дымом ее собственных деревьев. Вы порабощаете и убиваете диких существ ее земель и пожираете пепел мертвых, как пожиратели падали, Вы — раса гибели. Вы размножаетесь и распространяетесь, как гнойное разложение. У вас нет уважения, — Воздух с шипением вырывался из деревянных легких, когда он приближался, и его дыхание было заразой, которая гнила на корабле, когда он дышал и шептал, — Вас должно оторвать, как мертвое дерево во время шторма. Вы должны сгнить в опавших листьях времени. Вы должны умереть. Вы все должны умереть.

Собрав все оставшиеся силы, капитан Неделек схватил топор и, встав, взмахнул им вверх. Он почувствовал твердый контакт, и горячая влага брызнула ему на лицо. Раздался один единственный потрясенный выдох. С закрытыми глазами Неделек размахивал топором, пока его ноги не заскользили в скользкой крови. Он в изнеможении упал на колени. Волна головокружения накрыла его, и он, задыхаясь, упал, уткнувшись лицом в гнилое дерево палубы, и потерял сознание.

Он проснулся от волнения океана, когда палуба поднялась и опустилась под ним. Его глаза медленно сфокусировались на том, что лежало перед ним.

На топоре была кровь.

На его руках была кровь.

На палубе была кровь, и она растеклась лужицей вокруг изуродованного трупа, который лежал перед ним. Худое, бледное тело Константа Петибона было неестественно искривлено. Его изможденные черты застыли в ужасе и были забрызганы кровью. Неделек долго смотрел, ничего не понимая, прежде чем слезы начали затуманивать его зрение от осознания того, что он убил мальчика.

Намерение возвращалось медленно, но настойчиво, потому что это было все, что осталось у Неделека. Эта идея пустила корни в его сознании и теперь росла, заполняя все его мысли. Поднявшись на колени, капитан поднял топор и вытер кровь Петибона с рукояти. Он, пошатываясь, поднялся на ноги и подошел к фигуре на носу, ожидая, что она повернется и заговорит с ним, как это было прошлой ночью. Даже когда Неделек начал размахивать топором, фигура оставалась неподвижной. Капитан был слаб, и при каждом ударе сверкающего топора в него вонзалась только маленькая щепка. Он плохо целился, задыхался, руки болели, но он не дрогнул.

Подул легкий ветерок, не делая ничего, чтобы рассеять липкий туман, но охлаждая пот, который промочил капитана и заставил его дрожать. Палуба мягко покачивалась у него под ногами. Корабль больше не был в штиле. Возможно, ему следует попытаться разбудить команду и поднять паруса, но не раньше, чем его работа здесь будет закончена.

Снова и снова опускался топор, медленно углубляя порезы крошечными шагами, пальцы Неделека начали покрываться волдырями и кровоточить, а его болезненные руки дрожали от усилий, но он не смягчался.

С треском, похожим на удар хлыста, дерево под топором начало отделяться. Вес самой фигуры на носу начал раскалывать дерево. Капитан обрел новую энергию. Палуба начала вздыматься и крениться у него под ногами, но Неделеку было все равно. У него была только одна цель. В его лихорадочном мозгу не было места ни для чего другого.

С хлопающими звуками фигура на носу начала отрываться от носа. Резьба медленно, рывками начала наклоняться вперед, как ныряльщик, прежде чем изогнуться и врезаться в корпус, затем оторвалась и погрузилась в воду, вспенившись, когда она перевернулась лицом вверх и пошла ко дну.

Мрачное лицо и протянутые руки пригласили Неделека присоединиться к нему. Морские водоросли запутались в его рогах.

Руки капитана так окоченели, что он почти не мог выпустить топор из своей хватки. Он позволил ему упасть в океан, где его почти беззвучно поглотили поднимающиеся волны.

Из последних сил, со свежими слезами, стекающими по его щекам, Капитан подошел и поднял хрупкое и изломанное тело Константа Петибона на руки. Он сбросил тело молодого человека через перила в объятия океана.

— Прости, мальчик, — прошептал он, — я должен был тебя послушать.

Неделек соскользнул на палубу и закрыл глаза, позволяя усталости поглотить его. Поднимающийся шторм поднимал волны, пока они не начали течь по палубе, медленно смывая кровь, которая застывала на дереве. Капитан по-прежнему ничего не предпринимал. Его команда была ослаблена болезнью. Туман не позволял определить их местонахождение. Только когда волны начали с большей силой обрушиваться на палубу, промочив его до нитки, капитан пошевелился и поднялся на ноги. Он отважился спуститься под палубу, чтобы повести свою лихорадочную и бредящую команду, одного за другим, в штормовую ночь. Они цеплялись или привязывали себя к такелажу для собственной безопасности. Даже если бы у них были свои ориентиры или кто-нибудь из них был бы здоровым человеком, было бы невозможно плыть против ярости океанских волн. Теперь их единственным выбором было переждать шторм, не будучи смытыми за борт.

Усиливающийся ветер наконец начал разгонять липкий туман, и капитан Неделек с ужасом понял, что они приближаются к суше. Его первым порывом была чистая радость. Он снова почувствует твердую землю под ногами. Он избавится от этого мерзкого корабля и его проклятия. Затем он увидел крутой подъем скал и то, как океан обрушивался на них, и понял, что они будут разбиты о скалы.

— Где Петибон? — крикнул Гордон, перекрывая шум океана. На виске у него багровели отметины от топора.

— Он пытался доплыть до берега, — солгал Неделек, — чтобы привести помощь.

Выражение лица Гордона было ошеломленным, и капитану пришлось отвести от него взгляд.

— Этот корабль — зло, — голос Гордона был чуть громче шепота над ветром, — он будет смертью для всех нас.

Скрежещущий хруст дерева о камень резко дернул их всех к веревкам, которые привязывали их к снастям. Один из матросов заплакал, но капитан не мог разглядеть, кто это был. Его собственное тело сотрясалось, как будто его парализовало, и он задавался вопросом, хватит ли у кого-нибудь из них сил пережить шторм. Корабль сильно накренился на одну сторону, когда прилив оттащил его от затопленной скалы, но палуба осталась накренившейся на левый борт, и мрачный крик Гордона:

— Корпус пробит. Мы набираем воду! — эхом отозвал его собственное ужасное осознание.

— Покинуть корабль, — прошептал он, а затем громче: — Всем покинуть корабль!

Неделек без колебаний присоединился к своим людям, отвязался от такелажа и бросился в холодное море. Он всегда считал, что капитан должен пойти ко дну вместе со своим кораблем, но у него не было намерения быть утащенным этим судном во тьму и смерть. Если он умрет, то намеревался умереть свободным от этого цепляющегося проклятия.

Они бились изо всех сил слабыми руками и дрожащими телами, Гордон первым добрался до скалы, достаточно высокой над волнами, чтобы служить временным убежищем. Он помогал вытаскивать других моряков из бурлящего, ревущего прибоя. Они все прижимались друг к другу, цепляясь за какое-то подобие тепла, наблюдая, как «Арден» накренился ближе к земле, прежде чем врезаться в скалы. Корабль разбился о зубчатую каменную стену, брошенный яростным океаном и разбившийся на темные плавники. Бревна разлетелись на части с визгом рвущегося дерева.

— Скатертью дорога, — прошептал капитан Неделек и почувствовал, как сильные пальцы Гордона сжали его руку в знак согласия.

Всю долгую ночь выла буря, а затем стихла, когда отлив отступил. Выжившие моряки съежились от холода. Наконец, ранним утром следующего дня, крик сверху со скал сообщил им, что их обнаружили. Человек, который помахал им рукой, ненадолго исчез, но затем вернулся с длинными веревками, чтобы спустить им еду и питье. Вскоре после этого появились другие мужчины.

Поев и убедившись, что его команда в безопасности, капитан Неделек позволил себе погрузиться в беспамятство. Он не просыпался до тех пор, пока не обнаружил, что завернут в теплые одеяла. Вскоре он обнаружил, что находится в одной из комнат гостиницы «Прайори Инн». Хозяин гостиницы был одним из тех, кто помог им выбраться из моря.

Мужчина, которого звали Джин Ричардсон, сообщил Аарону Неделеку, что его корабль был уничтожен, и что тело его погибшего человека выбросило на берег Грев-де-Лек.

— Его звали Констант Петибон, — сказал Неделек, садясь и принимая стакан воды из рук Джина, — он был хорошим человеком. Сын владельца. Я не знаю, как сообщу эту новость его отцу. Корабль… он был полностью уничтожен?

— Боюсь, что так, капитан. Ваш груз тоже потерян, мне очень жаль. Север Джерси имеет коварную береговую линию.

Неделек кивнул, скрывая облегчение от того, что «Ла Жозефина», или «Арден», как он стал думать о корабле, был уничтожен. Проклятый в создании. Проклятый в плавании. Разве не об этом пытался предупредить его суеверный капитан Теллер? Что ж, теперь он будет разорван на куски на дне океана, и ему больше никогда не придется ходить по его палубе.

— Однако есть одна вещь, — сказал Джин Ричардсон с полуулыбкой, — носовую фигуру выбросило на берег в пещере с открытым верхом под названием Ле-Кре-де-Вис. Это всего в двух шагах отсюда. Местные жители называют это место Дырой Дьявола. Чертовы дураки съезжаются со всех концов, чтобы посмотреть на эту штуку. У них даже есть скульптор, который приедет, чтобы поставить его на ноги и подпереть, как статую. Он весь день набивал мне карманы деньгами, когда все люди заходили выпить. Владелец земли говорит, что собирается взимать плату за то, чтобы люди могли ее увидеть.

Неправильно истолковав выражение лица Неделека, Джин Ричардсон запнулся:

— Хотя я уверен, что если бы вы хотели вернуть эту вещь владельцу «Ла Жозефина», когда вернетесь во Францию…

— Нет! — Голос капитана Неделека дрогнул от силы охватившего его ужаса. — Оставьте эту чертову штуку там, где она есть, или бросьте ее обратно в море. Я не хочу иметь с этим ничего общего!

Ричардсон мягко улыбнулся и похлопал его по руке.

— Я вижу, что вы все еще расстроены, капитан. Конечно же. Я позволю вам пока отдохнуть, но суп скоро будет готов, и вы должны поесть. Позовите, если вам что-нибудь понадобится.

Болезненное чувство охватило Аарона Неделека, когда он лежал под одеялами, которые больше не казались теплыми, и, когда он погрузился в сон, ему приснился сон. Темные сны о древнем лесе, где ветер шепчет в листьях.

Они прибыли ночью, Принц Регент и Белая Леди, встретившись при лунном свете над Дьявольской Дырой, как будто это было заранее оговорено.

— Ветер говорил о его приходе, — предложил регент в качестве объяснения, — дождь плакал от его горя. И все же я не думал, что снова увижу тебя здесь, в мире смертных.

— Я знала, что ты придешь, — тихо сказала Белая Леди, глядя на сломанную носовую фигуру. — Его сила затмевает нашу собственную. Деревья не поют ни о чем другом. Они так преданы ему, как никогда не будут преданы мне. Он разбудил что-то в этой стране.

— Что-то дикое, — согласился Регент, — я хотел бы, чтобы он пришел раньше, когда его гнев против смертных мог бы принести нам пользу.

— Я бы предпочла, чтобы он вообще не приходил, Регент, — в голосе Белой Леди, хотя и мягком, как дуновение ветерка, слышалась нотка раздражения. — Ты все еще говоришь о войне, в которой нельзя победить? Даже после всего этого времени? Эпоха фейри в этом мире закончилась.

— Возможно, пока, — пожал плечами Регент, — но мы будем терпеть. Смертные рано или поздно уничтожат себя. Разрушение — неизменный инстинкт их вида. Неужели было бы так ужасно слегка подтолкнуть их к концу?

— Натравить на них одного из старых богов вряд ли было бы «легким толчком», Регент.

Белая Леди заправила выбившийся золотистый локон за ухо, прежде чем снова заговорить:

— Его время закончилось, даже когда наша раса была молода. Должно быть, он проспал тысячелетия за тысячелетиями. Это чудо, что он вообще проснулся.

Регент улыбнулся, и его белые зубы блеснули в лунном свете.

— Нельзя убить то, что не может умереть, миледи. И из всех земель во всем этом огромном мире океан привел его сюда. Удивительное совпадение.

— Я не буду притворяться, что знаю пути старых богов, Регент, — сказала Белая Леди, отводя взгляд от его черных глаз, — я должна предположить, что он почувствовал что-то от древней магии, и это привлекло его к нам.

— Возможно. Так что же теперь с ним делать, миледи? Вышвырнуть его обратно в океан?

Белая Леди бросила на Регента испепеляющий взгляд, и его красивое лицо озарилось смехом.

— Я пришла, чтобы забрать его домой, как и ты. Его придется связать, — сказала она тихо, словно ожидая возражений, и ее глаза пристально посмотрели на него, — мы должны сделать это до того, как он полностью восстановит свои силы.

— Вы вообще можете связать такое, Аврора? — Регент скептически взглянул на фигуру на носу.

То, что он назвал ее по имени, заставило ее слегка вздрогнуть, и она отвернулась, прежде чем он заметил.

— Я хотя бы попытаюсь связать его. Железными и каменными ключами. Возможно, у меня будет время.

Регент вздохнул:

— Неужели ваша извращенная терпимость к смертным действительно простирается до того, чтобы рисковать собственным существованием?

— Я должна пойти на этот риск, — твердо сказала Белая Леди. — Его нужно связать, если он не хочет спать. Его ярость поглощает его, и война со смертными — верная смерть для всего нашего рода, Регент.

— Вы так уверены в этом, миледи? Они такие слабые.

— Я никогда ни в чем не была так уверена. Они могут быть слабыми, но их легион. Пойдем, Регент, спустимся.

Он предложил ей руку, хотя они оба знали, что она не нуждается в его помощи. После минутного колебания Белая Леди легонько коснулась пальцами черной ткани его пиджака. С безупречной грацией они спустились по крутым склонам Дьявольской Дыры к скалистому входу у ее подножия. Последние волны отступающего прилива шептались о камни внутри узкого туннеля между морем и открытой пещерой. Носовая Фигура лежала на боку, как труп, но регент чувствовал исходящую от нее силу настолько, что его шаги замедлились, когда он приблизился. Он увидел, что Белая Леди тоже заколебалась, но затем убрала руку с его плеча и придвинулась ближе, опустившись на колени у головы дьявола. Аврора погладила фигуру по щеке, как утешают больного ребенка, и что-то тихо сказала, так тихо, что даже острый слух Регента не смог разобрать слов. Возможно, она говорила на языке деревьев, который он не мог понять. Эти слова прозвучали как благословение. Ее тонкие пальцы осторожно, нежно прошлись по чертам деревянного лица и остановились на губах дьявола.

— Ты спал, когда они пришли, — печально сказала она, — когда они пришли с топорами и забрали у тебя твой дом. Мы пришли сюда сегодня вечером, мы, лидеры Света и Тьмы, Видимых и Невидимых Фейри, вместе, мы предлагаем тебе новый дом с нами. Ты присоединишься к нам там с миром, старина? Разделишь ли ты с нами это последнее пристанище?

На глазах у Принца Регента деревянные губы носовой фигуры медленно приоткрылись, и Белая Леди что-то вынула у нее изо рта. В ее руке лежал большой желудь, и она подняла его так, чтобы Регент мог увидеть, как он светится, прежде чем спрятать его в складках своего платья.

— Похоже, у вас есть ответ, — сказал Регент с легкой улыбкой.

Они вернулись из открытой пещеры и прогуливались вместе в странно уютной тишине, пока не достигли ближайшего из старых камней в Ла-Уг-де-Геонне, где они вместе прошли в царство фейри.

И вот Дьявол Ардена нашел новый дом на острове Джерси, проник в его корни, распространился по земле, и его ярость не уменьшилась.

Кривой фейри

Другим детям он не нравился.

Мальчик знал это и без того, чтобы ему об этом говорили, но дети все равно говорили, и часто.

— Моя мама говорит, что ты подменыш, Эмори, — сказал ему Жак достаточно громко, чтобы другие дети услышали, каким храбрым он был.

— Она говорит, что иногда феи приходят ночью и заменяют человеческих младенцев своими собственными. Она говорит, что ты родился с голубыми глазами, как у всех рыжеволосых. Потом ты заболел и все время плакал, и все знали, что ты умрешь. Потом однажды утром, когда твоя мать проверила тебя, твои глаза были черными, как сейчас, и ты не был болен, и ты больше не плакал, никогда, и теперь ты просто странный, Эмори Харкер.

— Все дети рождаются с голубыми глазами, Жак, — спокойно ответил мальчик, — по крайней мере, так мне говорит моя мама.

— Она не твоя настоящая мать! И собаки боятся тебя, — сказал Жак, — они боятся тебя, потому что ты подменыш, и они могут сказать, что ты ненормальный.

— Какие собаки? — спросил мальчик, с любопытством склонив голову набок.

— Все собаки, — твердо сказал Жак. — Моя мама так говорит. Каждый может сказать, что ты не такой, и никто не хочет, чтобы ты был здесь.

— Твоя мать, кажется, удивительно хорошо информирована для того, кто никогда не встречался со мной, — заметил мальчик, заправляя рыжий локон за ухо. — Я обязан ходить в школу, чтобы получить образование, Жак, как бы ты ни думал об этом.

Он попытался улыбнуться, показывая свои кривые белые зубы, и добавил:

— Полагаю, нам просто нужно попытаться поладить, Жак. Может быть, мы могли бы даже стать друзьями?

— Я никогда не буду с тобой дружить! — закричал Жак. — Ты подменыш, Эмори!

— Ты знаешь, что такое подменыш? — спросил мальчик.

Жак заколебался, а затем его лицо исказилось и порозовело:

— Я ненавижу тебя. Мы все ненавидим тебя, Эмори Харкер!

Жак умчался прочь. Его друзья последовали за ним, несколько раз оглянувшись. Мальчик смотрел им вслед, слегка нахмурившись.

Одна из девочек крикнула в ответ слегка дрожащим голосом:

— Я тоже тебя ненавижу, Эмори Харкер.

— Это не мое имя, — тихо прошептал мальчик, когда они были вне пределов слышимости.

Исключенный из их компании, он иногда следовал за другими детьми, когда они шли играть после окончания школы. Он старался держаться подальше от посторонних глаз с того дня, как Лиам Ле Тик бросил в него камень. Если Эмори не хотел, чтобы его видели, они бы его не увидели. Все было так просто. Он научился быть скрытным с самого раннего возраста, и были вещи, которые он знал, что нужно скрывать даже от своей матери. Он никогда не рассказывал ей о брошенном камне, он подозревал, что этот инцидент расстроил бы ее гораздо больше, чем его.

— Ты хороший мальчик, не так ли, Эмори? — спрашивала его мать.

Иногда вопрос был чисто риторическим, и она взъерошивала его рыжие кудри и крепко обнимала. В другие дни этот вопрос казался скорее потребностью в подтверждении.

— Я изо всех сил стараюсь быть хорошим мальчиком, мама, — отвечал он и иногда даже не забывал улыбаться.

— Конечно, ты такой, Эмори, — говорила она тогда, целовала его в лоб и говорила, что любит его.

Мальчик тоже любил ее. Он делал все, что мог, чтобы помочь ей по дому, часто удивляя ее скоростью и эффективностью, с которой он мог выполнять задания. Их огород процветал под его присмотром, и их маленькие урожаи были лучше, чем те, что его мать могла купить у местных фермеров.

— Он просто лучший сын, на которого я могла надеяться, — однажды сказала его мать их соседу на глазах у мальчика. — Эмори такой умный! Он никогда не допускает ошибок в своей школьной работе. Он решает математические задачи, которые я сама даже не могу начать понимать, и клянусь, что в его комнате никогда нет ничего неуместного. Он ничего не делает, кроме как читает, и он начал ходить, когда ему не исполнилось и года.

Сосед бросил на мальчика странный взгляд, и Эмори мог сказать, что его мать пожалела о том, что сказала так много, когда разгладила юбку и сказала, сжав губы:

— Полагаю, не так уж необычно для такого умного мальчика. Пойдем, Эмори. Давай вернемся в дом, мой дорогой.

— Это не мое имя, — прошептал он, зная, что она его не слышит.

Возможно, ему следовало каждый вечер сразу после школы идти домой, потому что он знал, что его мать беспокоится о нем, и все же он находил других детей очаровательными. Он часто следовал за ними просто для того, чтобы понаблюдать за их странными играми и послушать их странные бессвязные разговоры и диковинное хвастовство.

В течение последних нескольких недель его тихая погоня за ними чаще всего приводила его в Ферн-Вэлли, где они играли вокруг мелкого ручья, который извивался среди густой болотистой травы. На фоне сочной зелени белели петрушка и полынь. Семена одуванчика плавали в тяжелом воздухе под деревьями.

Дети узнали историю от одной из старших девочек, что-то, что напугало и взволновало их. Они пришли сюда, чтобы подзадорить друг друга пойти в одиночку по тропинке, которая огибала маленькую долину. Наверху, у линии деревьев, они доказывали свою храбрость, пробегая по узкой тропинке, задыхаясь от паники и смеха. Они уходили по одному за раз. Как только каждый человек возвращался в маленькую группу друзей, наступала очередь другого ребенка бросать вызов.

Девочки из группы играли в странную игру с хлопаньем в ладоши, где они стояли друг против друга парами и пели стишки о пирожных, хлопая друг друга по ладоням. Их нынешней любимой песенкой была та, которой они научились у старшей девочки, которая рассказала им о легенде Долины папоротников.

Со своего места высоко на деревьях мальчик мог слышать слова, наблюдая, как Жак пробегает по тропинке и проходит под его собственным укрытием.

— Раз, два, три, кривой фейри, — пели девочки, хлопая правой рукой вверх, а левой вниз, затем ударяя себя по коленям и хлопая в ладоши.

Мальчик поморщился, пытаясь проследить за повторяющимся рисунком их рук, который ускорялся по мере того, как песенка продолжалась. Ему бы хотелось выучить его, чтобы тоже играть, но он знал, что нет смысла просить их позволить ему присоединиться.

— Четыре, пять, шесть, сделан из палочек весь.

Жак был вторым самым быстрым бегуном в группе детей. Сегодня их здесь было семеро, не считая его самого. Две группы девочек, играющих в пирожки, и три мальчика, которые всегда стремились бежать первыми.

— Семь, восемь, не опаздывать домой просим.

Эмори не мог отделаться от ощущения, что девочки оказались в несправедливо невыгодном положении, поскольку им мешали их длинные юбки и вес одежды. Мальчики могли более свободно бегать в своих коротких штанишках и ботинках, не опасаясь, что их одежда или волосы зацепятся за ежевику и ветки, окаймлявшие неухоженную тропинку.

— Девять и десять, снова убьет здесь их.

Маленькая Нола Ковен неделю назад зацепилась своим лучшим платьем за терновник и оторвала большой кусок подола. Ее мать, как подслушал мальчик, дала ей пощечину за то, что она была такой беспечной, но на следующую ночь она все равно снова бегала по долине.

— Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, бежит слишком быстро, чтоб можно угнаться.

Жак вернулся на исходную точку, раскрасневшийся и запыхавшийся, но торжествующий. Лиам сразу же отправился в путь. Эмори смотрел, как он убегает, слегка улыбаясь при мысли о том, что Лиам может обо что-нибудь споткнуться и пораниться.

Когда девочки ускорились до конца песни, они ускорились до такой степени, что начали хватать друг друга за руки и истерически смеяться:

— Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, съест твои кости и будет улыбаться. Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать! Кривой фейри выпьет тебя до дна!

Почти сразу после того, как они закончили смеяться, они начали все сначала.

— Раз, два, три, кривой фейри…

Как только каждый ребенок пробежал вечернюю дорожку, они по очереди играли на качелях, которые они соорудили из толстой ветки с помощью какой-то старой веревки, раскачиваясь над мелким ручьем и обратно. Мальчики старались подняться как можно выше, а девочки визжали от возбуждения. Эмори, который однажды вечером попробовал качели, когда они ушли, вообще не видел в этом привлекательности. Очень мало из того, что делали дети, имело для него какой-либо смысл. Особенно то, что они, казалось, хотели рисковать своими жизнями, бегая по долине, которая, как им сказали, была домом особенно злобного монстра. Либо они верили в это существо и поэтому должны были держаться подальше, либо они не верили в него, и в их маленьком ритуале не было никакого смысла. Возможно, подумал Эмори, он никогда их не поймет. От этой мысли ему стало немного грустно.

Лиам вернулся на старт, запыхавшийся и, по крайней мере, для Эмори, к разочарованию, невредимый.