Легион под знаком Погони. Белорусские коллаборационистские формирования в силовых структурах нацистской Германии (1941-1945)

Части и подразделения полиции

Первые подразделения местной полиции и самообороны начали создаваться в Белоруссии еще до организации на ее территории генерального округа. Как правило, подобная инициатива исходила от соответствующих органов Вермахта, заинтересованных в увеличении охранных войск в тыловом районе группы армий «Центр». В результате, к осени 1941 г. на территории Белоруссии было создано несколько десятков мобильных и стационарных подразделений, получивших, в целом, название «службы порядка» или «оди» (Ordnungsdienst; Odi). Эти подразделения представляли собой кавалерийские или пехотные отряды, командирами которых назначались советские офицеры, специально освобожденные для этого из лагерей военнопленных. Численность каждого из них колебалась в пределах 100-150 человек. Обычно, для привлечения местного населения в эти отряды применялся целый комплекс мер: от принуждения до освобождения от повинностей, налогов и реквизиций. Тем не менее, идеологический (антисоветский) момент в этом процессе так же нельзя отбрасывать. К слову, главными организаторами белорусской «службы порядка», например, на востоке республики, были такие известные белорусские националисты, как М. Витушка и Д. Космович[335].

В некоторых случаях отряды «службы порядка» без помощи немцев очищали целые районы от советского присутствия. Например, так было на Полесье (юго-западная Белоруссия), где в августе 1941 г. белорусская самооборона и отряды украинского атамана Т. Бульбы-Боровца («Полесская сечь») провели настоящую войсковую операцию против остатков советских войск, партизан и отрядов НКВД. В своем роде это была уникальная, в тех условиях, акция, так как немцы в ней вообще не участвовали, а только наблюдали за ходом событий. Операция началась 20 августа 1941 г. В ходенее 10 тыс. украинцев и 5 тыс. белорусов, разбитые на так называемые «летучие бригады», вытеснили остатки советских войск (примерно 15 тыс. чел.) с территории Полесья и соединились в районе Мозыря[336].

Следует сказать, что белорусы преследовали не только военные цели. В каждом освобожденном от советских властей районе они создавали свою администрацию, издавали газеты и делили землю. Все же воинские формирования стали играть роль местной полиции. Часто эта полиция действовала независимо от немцев, которые появились на Полесье только в октябре 1941 г. Интересно отметить, что в этот период формирования белорусской полиции уже имели собственную униформу. По воспоминаниям одного из участников этих событий В. Вира, это были пошитые из советских, песочного цвета шинелей, френчи и шапки-кепи (по образцу австрийских периода Первой мировой войны) с двойным «Ярыловским» крестом. Также имелись советские каски с таким же крестом, нарисованным желтой или синей краской[337].

В сентябре 1941 г. на большей части территории Белоруссии был создан генеральный округ. Соответственно, сразу же была проведена унификация местных частей охраны правопорядка. В результате, уже к концу осени вся «служба порядка» были реорганизованы в формирования «вспомогательной полиции порядка» (Schutzmannschaft der Ordnungspolizei; «Schuma»). Первыми были созданы подразделения индивидуальной службы в городах и сельской местности – аналоги немецкой охранной полиции и жандармерии. Следует сказать, что их не создавали заново. Фактически они были организованы на базе уже имевшихся частей «оди», которые действовали при всех местных городских, районных или сельских управлениях. В принципе, в них остались те же кадры и тот же персонал и при тех же обязанностях. Основные же изменения произошли в системе управления этими частями, хотя, по сути, ничего нового придумано не было. Как и прежде, эта система оставалась двухуровневой. Формально ими продолжал руководить начальник полиции городского и районного управления или староста, если речь шла о сельском управлении. На деле же реальная власть продолжала оставаться в немецких руках. Однако, если раньше шефом начальника полиции был соответствующий армейский комендант, то теперь в городах он подчинялся начальнику охранной полиции (Schutzpolizei), а в сельской местности – начальнику жандармерии (Gendarmerie). Обычно численность полицейских индивидуальной службы колебалась от 3 до 15 человек при сельском управлении и от 40 до 50 человек в небольших городах и районных центрах. Общее же количество полицейских в каждом районе было разным и находилось в зависимости от площади района и плотности населения в нем (в среднем, это соотношение не должно было превышать такую пропорцию: 1 полицейский на 100 жителей)[338].

Выше уже говорилось, что части «службы порядка» были одеты либо в гражданскую одежду, либо в трофейную униформу советского образца. На их принадлежность к добровольческим формированиям указывала только нарукавная повязка или разнообразные самодельные знаки различия (как на Полесье). С началом организации «Schuma» ситуация несколько изменилась. Зимой – весной 1942 г. немцы постарались как можно скорее привести всю униформу к одному стандарту: полицейским стали выдавать новые комплекты, перешитые из черной униформы так называемых общих СС (Allgemeine-SS). Надо сказать, что где-то это удалось сделать быстро, где-то, в основном в сельской местности, большинство полицейских еще осенью 1942 г. продолжали ходить в гражданской одежде, но уже со специально разработанными знаками различия. Зачастую, такие знаки были единственным признаком, по которым можно было отличить полицейского, если он был одет в гражданскую одежду. Летом 1942 – в начале 1943 г. это были специальные нарукавные нашивки – так называемые «полоски» и «уголки», обозначавшие воинское звание и занимаемую должность. Всего воинских званий в «Schuma» было пять. Последнее из них, соответствовавшее, примерно, старшине Красной Армии, являлось наивысшим для этой ветви вспомогательной полиции. Офицерские же звания для ее персонала предусмотрены не были[339].

Однако ни городская, ни сельская полиция не могли самостоятельно бороться с растущим партизанским движением, ни, тем более, уничтожить его и только зря несли потери. Один из белорусских националистов С. Шнек вспоминал, что только в Слуцком округе с 1941 по 1944 г. погибло 418 полицейских[340]. Поэтому оккупационные власти делали все, чтобы создать более крупные, мобильные и лучше подготовленные части, которые могли бы обеспечить порядок, хотя бы в пределах своего района. В целом, такая установка привела к созданию двух типов полицейских формирований: направленных на выполнение специальных охранных функций и оперативно-тактических частей широкого профиля[341].

В конце октября 1942 г. немецкая дирекция железных дорог в генеральном округе «Белоруссия» обратилась к И. Ермаченко с запросом: не мог бы он оказать помощь в организации батальона железнодорожной охраны. Условия, которые поставила дирекция, были, с точки зрения шефа БНС и его помощников, вполне приемлемыми. Поэтому на немецкое предложение он решил ответить согласием. Неделей позже состоялась встреча руководства БНС с начальником немецкой охраны железных дорог (Bahnschutz) Штримке, который находился в подчинении у начальника полиции порядка генерального округа «Белоруссия». На этой встрече были разработаны принципы организации батальона. Участвовавший во встрече начальник минских полицейских курсов капитан Ф. Кушель позднее вспоминал, что немцы были очень уступчивыми и приняли все выдвинутые белорусскими представителями условия. В результате, было принято решение, согласно которому белорусы предоставляли личный состав для батальона и его командные кадры, а немцы обязались позаботиться об их обмундировании, вооружении, размещении и материальном содержании. По мнению, как немцев, так и белорусов, сформировать батальон было нетрудно, так как существующая сеть призывных пунктов полиции давала возможность быстро собрать нужное количество добровольцев. Что же касается кадрового персонала, то к октябрю 1942 г. полицейской школой в Минске и школами в округах было выпущено достаточно офицерских и унтер-офицерских кадров. Примечательно, что не все белорусские офицеры с энтузиазмом отнеслись к этому новому проекту. Так, начальник унтер-офицерской школы в Новогрудке лейтенант И. Сажич откровенно сказал Кушелю, что не верит немцам. Последний ответил, «что необходимо хватать оружие, там, где это только возможно»[342].

Тем не менее, уже на следующий день после встречи с немцами, Ермаченко и Кушель отдали соответствующие указания. А вскоре начал прибывать и контингент. Первая партия добровольцев была направлена из Слонима в Минск, где из них почти сразу же начали формировать первую роту батальона. Первоначально планировали набрать 800 человек, но уже к весне 1943 г. число добровольцев достигло 1000. По предложению Ермаченко командиром батальона был назначен Ф. Кушель. Однако уже в январе-феврале 1943 г. немцы изменили свои условия и потребовали, чтобы командиром был офицер немецкой железнодорожной охраны, при котором от БНС должен был находиться только офицер связи. Ермаченко вынужден был согласиться, и таким офицером был назначен капитан В. Микула[343].

Батальон снабжался со складов немецкой железнодорожной охраны в Минске. Его личный состав носил стандартную синюю униформу этого подразделения немецкой полиции, но с белорусскими петлицами и кокардами. В качестве кокарды был выбран белорусский национальный символ – «Погоня», а в качестве петлиц – «Ярыловский» крест. Погоны в батальоне были немецкими. Однако немцы неохотно признавали за белорусами персональные воинские звания, заменяя их должностными. Вместо, например, «лейтенант» или «капитан» они употребляли “zugführer” или “gruppenführer”. Вооружение было также немецким, но его тип больше зависел от удаленности подразделений батальона от Минска: чем дальше, тем хуже. Несмотря на централизованное обеспечение и снабжение, в некоторых ротах были трудности материального характера. Так, в Барановичской роте половина личного состава не могла посещать занятия, поскольку не имела обуви[344].

После организации каждое подразделение проходило четырехнедельное обучение, которое заключалась в строевой и боевой подготовке. Последней уделяли наиболее серьезное внимание (например, в Лиде личный состав роты выводили за город и обучали вести наступление и оборону, уметь окапываться и т.п.). По окончании обучения рота уже могла использоваться для охраны железной дороги. Так, в декабре 1942 г. была подготовлена Минская рота (командир – лейтенант Д. Чайковский). Вслед за ней, в январе 1943 г., рота в Барановичах (командир – лейтенант Барбарыч). А в феврале 1943 г. закончила свое обучение последняя рота – Лидская (командир – лейтенант И. Сажич)[345].

На переговорах с немцами была установлена структура батальона и принципы его боевого применения. Он должен был располагаться поротно на всех крупных железнодорожных станциях генерального округа «Белоруссия»: в Минске, Столбцах, Барановичах, Лиде и Крулевщизне. Закончив организацию и подготовку, каждая рота была разделена на небольшие группы (по 10-15 чел.), которые разместили по всей белорусской железной дороге, а некоторые даже были направлены в юго-западную Россию. Каждая группа по численности не превышала одного отделения и располагалась на основных узловых станциях. Так, первая группа Минской роты была направлена в Полоцк, вторая размещалась на станции Унеча под Орлом (юго-западная Россия), а последняя оставалась в Минске, где одно время несла охрану здания Центрального совета БНС. Барановичская рота была также разделена на группы и направлена в Полесье (южная Белоруссия). Самая сильная группа этой роты была размещена в Калинковичах, где вела постоянную борьбу с советскими партизанами, дислоцировавшимися в Полесских лесах. В целом же, к весне 1943 г. все железные дороги на территории от Орла до Бреста и от Полоцка до Калинковичей имели белорусскую охрану. Одной из основных задач ее личного состава была борьба с советскими и польскими партизанами[346].

По утверждениям некоторых офицеров батальона, его роль была намного значительнее той, которую отводили ему немцы. Уже само появление какой-нибудь из его частей в населенном пункте способствовало оживлению там белорусского национального движения. Например, в Лиде, до зимы 1942 г. оно находилось на полулегальном положении и, как это не парадоксально, не по вине немцев. Дело в том, что в городе проживало много поляков, которые занимали главенствующее положение в местной администрации и полиции, и при всяком удобном случае терроризировали белорусов. После же того, как в Лиде была организована рота И. Сажича, местное белорусское население, по его словам, «сразу “подняло уши”, и начало отважно говорить по-белорусски, имея за плечами свое войско». Поляки же, наоборот, заметно притихли[347].

Следует сказать, что взаимоотношения немецкого руководства и белорусских офицеров не всегда были нормальными. Так, убедившись, что организация и подготовка батальона идут по графику, и он превращается в реальную военную силу, немцы решили забрать его из-под белорусского влияния. Поэтому, уже весной 1943 г. Штримке стал смещать белорусских офицеров с командных должностей и заменять их немецкими унтер-офицерами. Кроме того, офицеры с большими амбициями сами уходили из батальона. Например, так поступили капитан Микула и лейтенанты Чайковский и Барбарыч. Со временем, все белорусские офицеры были удалены из батальона. По настоянию Кушеля для белорусов удалось сохранить только одну должность – пропагандист батальона. Им стал лейтенант Сажич, бывший командир Лидской роты[348].

Отношение немецких командиров к солдатам-белорусам было очень плохим. Немецкие унтер-офицеры били их, отбирали продуктовый паек и т.п. Вследствие этого многие белорусские унтер-офицеры увольнялись из батальона, а некоторые, разжалованные в рядовые, перешли к партизанам. Такой случай, например, произошел на станции Выгода (между Барановичами и Минском). Здесь командир взвода унтер-офицер Слонимский вместе со своими людьми (12 чел.) напал на немецкое подразделение, которое вместе с ним охраняло станцию, разоружил его и ушел в лес, прихватив с собой 5 ручных пулеметов, 12 винтовок, несколько гранат и запас патронов. Там бывшие добровольцы создали партизанский отряд им. К. Калиновского, который некоторое время выступал под белорусскими национальными лозунгами, а затем был вынужден присоединиться к более крупному советскому партизанскому соединению[349].

«Тем не менее, вспоминал Кушель, благодаря пропагандистской работе Сажича, батальон, в целом, самоотверженно выполнял свои обязанности до тех пор, пока из Белоруссии не ушел последний немецкий поезд»[350].

Одной из последних акций батальона была охрана 2-го Всебелорусского конгресса. Руководство БЦР не без оснований опасалось, что его проведению могут помешать, как советские партизаны, так и немцы. Поэтому, из личного состава батальона были отобраны только самые надежные офицеры, которые под командованием лейтенанта Сажича патрулировали вокруг места проведения конгресса или незаметно находились среди его делегатов[351].

После отступления немцев из Белоруссии батальон перевели в Прирейнскую область (Западная Германия), где его личный состав использовался как рабочая сила по ремонту железных дорог. Позже, в декабре 1944 – январе 1945 г., часть его бойцов влилась в 1-ю Белорусскую гренадерскую бригаду войск СС, речь о которой пойдет ниже.

2 декабря 1941 г. ОКХ издало директиву «Особые указания для борьбы с партизанами». В этом документе, в частности, говорилось: «… Использование местных отрядов в борьбе с партизанами вполне себя оправдывает. Знание местности, климата и языка страны делает возможным в боях с партизанами применять их же методы действия»[352]. Поэтому, уже в первой половине 1942 г. немецкие полицейские органы при гражданской администрации приступили к созданию из местных добровольцев батальонов «Schuma», которые предполагалось использовать в антипартизанских операциях. По замыслам полицейского руководства они должны были представлять собой территориальные охранные части, более крупные, мобильные, лучше вооруженные и с более широким оперативным районом. В немецкой системе правопорядка их аналогом являлись так называемые военизированные полицейские батальоны и полки, которые в больших количествах действовали на оккупированных советских территориях[353].

Формирование белорусских батальонов «Schuma» проходило в три этапа: июнь-август 1942 г., сентябрь-октябрь 1943 г. и февраль-март 1944 г. В результате, к апрелю 1944 г. было организовано 13 таких частей: 45-49, 60, 64-67, 69-й охранные и фронтовые батальоны, 56-й артиллерийский дивизион и 68-й кавалерийский эскадрон. Динамика численности их личного состава выглядела следующим образом: 20 декабря 1943 г. – 1481, 30 января 1944 г. – 1499 и, наконец, 29 февраля 1944 г. – 2167 человек[354].

По штатному расписанию каждый батальон должен был состоять из штаба и четырех рот (по 124 чел. в каждой), а каждая рота – из одного пулеметного и трех пехотных взводов. Иногда в состав батальона входили также технические и специальные подразделения. На примере белорусской «Schuma» видно, что штатная численность личного состава в 501 человек на практике колебалась от 200 до 700. Как правило, батальоном командовал местный доброволец из числа бывших офицеров Польской или Красной Армии. Тем не менее, в каждом из них было 9 человек немецкого кадрового персонала: 1 офицер связи с немецким полицейским руководством и 8 унтер-офицеров. Интересно, что срок службы в таком батальоне определялся специальным контрактом и составлял шесть месяцев. Однако, зачастую, этот срок автоматически продлевался[355].

Командные кадры для батальонов «Schuma» (и вообще для белорусской полиции) готовили открытые в декабре 1941 г. минские курсы по переподготовке полицейских. Позднее, в мае 1942 г. при них была открыта школа унтер-офицеров полиции[356].

Бойцы белорусской «Schuma» носили стандартную униформу Вермахта или немецкой полиции. В начале 1943 г. для их личного состава (а затем и для всех остальных ветвей вспомогательной полиции) были разработаны специальные знаки различия, которые значительно отличались от «полосок» и «уголков» персонала индивидуальной службы. Это были: эмблема для ношения на головном уборе – свастика в лавровом венке; эмблема для ношения на левом рукаве кителя – свастика в лавровом венке и в обрамлении девиза «Treu – Tapfer – Gehorsam», что означало «Верный – Храбрый – Послушный»; и погоны черного цвета, на которых была вышита свастика. Также были введены новые черные петлицы, на которых размещались серебристые «уголки» и «звездочки», свидетельствующие о звании их владельца. Так как батальоны «Schuma» представляли собой уже более крупные формирования, чем части индивидуальной службы, для их личного состава были введены офицерские звания. Теперь, таким образом, было уже семь воинских званий: к трем унтер-офицерским было добавлено еще четыре офицерских (примерно, от лейтенанта до майора немецкой полиции). Следует отметить, что эти офицерские звания не были персональными, а, как и в предыдущий период, означали только занимаемую должность: помощник командира взвода, командир взвода, командир роты и командир батальона. Еще одним новшеством в этих знаках различия было то, что теперь каждый тип «вспомогательной полиции порядка» имел свой цвет. Например, полиция индивидуальной службы в городах и солдаты батальонов «Schuma» имели светло-зеленые выпушки петлиц и погон, свастику на погонах и рисунок нарукавной эмблемы, а у полиции индивидуальной службы в сельской местности все это было оранжевым[357].

В организационном и оперативном отношении эти части были подчинены начальнику полиции порядка генерального округа «Белоруссия» и действовали в западной и центральной части республики[358]. Единственным исключением был батальон «Schuma» №69. Он располагался в тыловом районе группы армий «Центр» и подчинялся фюреру СС и полиции «Могилева»[359].

При организации батальонов «Schuma» предполагалось, что, в отличие от вспомогательной полиции индивидуальной службы, на них будет возложено только участие в оперативных мероприятиях и всего связанного с ними. Немецкие нормативные документы выделяют три основных типа таких батальонов:

• фронтовой (Front) – предназначался для оперативных мероприятий на широком фронте и с широкими задачами; иногда мог применяться и против регулярного противника;

• охранный (Wach) – предназначался для охранных мероприятий, главным образом на военных объектах и в местах заключения;

• запасной (Ersatz) – осуществлял подготовку личного состава для двух предыдущих типов, но в случае крайней необходимости мог использоваться как охранный или фронтовой[360].

В Белоруссии были созданы батальоны только двух первых типов: шесть фронтовых и пять охранных. И такое их количественное соотношение не является случайным: немцы одинаково нуждались и в охранных частях, и в частях, которые могли на равных бороться с партизанами. Однако возникает вопрос, почему не был создан ни один запасной батальон? Дело в том, что в тот период и в генеральном округе, и на территории юрисдикции военной администрации уже было достаточно специальных учебных заведений, где готовился более или менее качественный полицейский персонал офицерского и унтер-офицерского уровня. Не было недостатка и в рядовом контингенте[361].

После окончания подготовки каждый из батальонов получал свой оперативный район. В целом, эти части «Schuma» были распределены следующим образом: №45 и №60 (район Барановичей); №46 и №65 (район Новогрудка); №47 и №49 (район Минска); №48 (район Слонима); №64 (район Глубокого); №66 (район Слуцка); №67 (район Вилейки); №69 (район Могилева)[362].

Здесь перед личным составом батальонов были поставлены задачи следующего характера:

1. Защита войскового и оперативного тыла действующей армии от агентурных и диверсионных действий противника;

2. Охрана и оборона всех видов коммуникаций, имеющих значение для фронта или экономики Германии;

3. Охрана и оборона объектов, имеющих значение для Вермахта и германской администрации (базы, склады, аэродромы, казармы, административные здания и т.п.);

4. Активное осуществление полицейских и, в случае необходимости, войсковых мероприятий по подавлению антигерманских выступлений в тыловых районах группы армий «Центр» и в генеральном округе «Белоруссия»[363]²⁹.

В июне 1944 г., после начала советского наступления в Белоруссии, часть батальонов «Schuma» была разгромлена, а часть (например, батальоны №№60, 64 и 65) были отведены в Польшу. Здесь они впоследствии вошли в состав 30-й гренадерской дивизии войск СС, речь о которой пойдет в следующей главе.

Следует сказать, что за весь период своего существования части белорусской вспомогательной полиции показали, в целом, хорошую выучку и проявили высокое тактическое мастерство. Однако нередко моральное состояние и боевой дух личного состава некоторых из них оставляли желать лучшего. И в этом, зачастую, были виноваты сами немцы. Ф. Кушель позднее вспоминал: «…Немецкое отношение к этому делу (созданию белорусских частей)… привело к тому, что широкие белорусские массы все больше и больше разочаровывались в немцах. Результатом этого разочарованья было, в первую очередь то, что белорусы начали покидать ряды полиции… и переходить к партизанам»[364].

Приведем лишь несколько, наиболее характерных, примеров. В августе 1942 г. было принято решение о формировании 49-го батальона «Schuma».

Уже сам набор в него проводился принудительными методами: окружные комиссары просто хватали белорусскую молодежь и отправляли ее под конвоем к месту формирования. Таким образом было набрано около 2 тыс. человек. Белорусам не дали ни одной офицерской должности, и поэтому батальоном, вплоть до ротного звена, командовали немцы. К тому же, все немецкие офицеры общались со своими подчиненными только по-немецки, что, естественно, не способствовало взаимопониманию и создавало дополнительные трудности в обучении. Из-за этого немцы стали избивать белорусских новобранцев, следствием чего стало дезертирство. В конечном итоге, этот период истории батальона закончился нападением советских партизан и паническим бегством всего белорусского персонала, который попросту не захотел сопротивляться (да и не мог, имея всего 50 винтовок). После этого инцидента вернуть обратно удалось только несколько сот человек[365].

Осенью 1943 г. немецкое полицейское руководство приняло решение о создании еще одного батальона «Schuma» – 48-го. Помня отрицательный опыт 49-го батальона, немцы при его организации пошли на хитрость. В обмен на помощь по набору добровольцев они пообещали Слонимскому окружному руководителю БНС И. Дакиневичу пост командира батальона. При этом приводились убедительные аргументы, типа, что «пора уже и белорусам включиться в войну за Новую Европу». Белорусская молодежь и на этот раз поверила немцам. В результате, в Слоним прибыло 5 тыс. человек, из которых медицинские комиссии отобрали только 1 тыс. Однако вскоре после начала организации батальона из Минска прибыло его настоящее начальство – немецкий СС-штурмбаннфюрер и командиры рот. Дакиневич был отодвинут на второй план, получив должность пропагандиста части. Можно было ожидать, что и здесь повторится история 49-го батальона, но на этот раз немцы действовали умнее. Не повторяя прежних ошибок, они называли Дакиневича командиром, а полицейский офицер при нем считался офицером связи между белорусским персоналом и начальником полиции порядка. В итоге, это сильно повлияло на дисциплину и боеспособность личного состава батальона: в целом, они были достаточно высокими. Тем не менее, это продолжалось не долго. Чем сильнее становился батальон, тем меньшую роль в его управлении играл белорусский командир. А в марте 1944 г. его и вовсе убрали из подразделения. Вскоре после этого оно стало разлагаться, и, как следствие, в одном из боев было разбито советскими партизанами[366].

Как видно, случаи дезертирства и разложения обычно происходили в тех подразделениях белорусской полиции, где командирами были исключительно немцы. В частях же, где на командных должностях были белорусы, не только не было дезертирства, а наоборот наблюдался явный приток добровольцев. Так, например, было во время повторной организации 49-го батальона, где наличие офицеров-белорусов явилось стабилизирующим фактором, вследствие чего его личный состав увеличился до 500 человек, а дисциплина и боеспособность значительно укрепились. Подобная история имела место и в еще одном, 60-м, батальоне «Schuma»[367].

Учтя негативный опыт, главный фюрер СС и полиции «Россия-Центр» фон Готтберг решил учредить специальный пост Главного опекуна (Hauptbetrauer) белорусской полиции. Формально этот чиновник должен был являться ее главным начальником, однако, фактически, он был только главным пропагандистом. В августе 1943 г. на это пост был назначен уже упоминавшийся капитан Ф. Кушель. В обязанности Кушеля входила пропаганда среди личного состава полицейских частей, которая должна была вестись в пронемецком и белорусском национальном духе, и забота о материальном положении. Помимо опеки над частями белорусской полиции, Кушель должен был также заботиться обо всех полицейских частях, расположенных в зоне ответственности главного фюрера СС и полиции «Россия-Центр и Белоруссия». Таким образом, в его компетенцию входили части, укомплектованные белорусами, русскими, украинцами, но не литовцами и латышами. Все мероприятия по опеке над полицией Кушель разрабатывал и осуществлял через свой штаб, который состоял из: секретаря, переводчика, машинистки, руководителя пропагандистских мероприятий и персонал редакции специального полицейского журнала. В каждом округе Белоруссии должен был находиться окружной опекун (Gebietbetrauer) со своим небольшим штабом, а в каждом районе и при каждом отделении полиции – просто опекун (Betrauer), который подчинялся окружному опекуну. Кандидатов на должность окружных опекунов искал и назначал Кушель. Все опекуны несли перед ним ответственность за свою работу. Кроме того, Главный опекун имел право и обязанность контролировать работу всех опекунов и вносить в штаб главного фюрера СС и полиции предложения об их увольнении или переводе на другую должность[368].

В сентябре-октябре 1943 г. Кушель предпринял инспекционную поездку по округам, чтобы выяснить, как осуществляется опека над белорусской полицией. Оказалось, что практически везде есть проблемы и связаны они, в основном, с вопросами пропаганды идей белорусского национализма среди полицейских. Причиной этого было то, что в западной части Белоруссии вся полиция находилась под польским влиянием, а в восточной – под русским. Это приводило к тому, что местные немецкие полицейские начальники назначали на должности опекунов поляков или русских. Если же на эту должность попадал белорус, то ему, обычно, были совершенно чужды идеи белорусского национализма. Так, например, в округе Ганцевичи из семи опекунов один был русским, один белорусом, а остальные поляками. По мнению Кушеля это положение могло исправить только специальное обучение опекунов, в ходе которого их бы знакомили с историей и современным положением белорусского национального движения. Такое предложение он внес в конце октября 1943 г., а уже в первой половине января 1944 г., в Минске открылись двухнедельные курсы для опекунов белорусской полиции. На эти курсы было отправлено по одному опекуну из каждого округа и по одному из каждого формирования полиции порядка. Всего, таким образом, прибыло 18 человек (15 белорусов, 2 русских и 1 поляк). После окончания обучения курсанты, которые вернулись в свои округи, провели такие же курсы для районных опекунов. В результате, к весне 1944 г. весь руководящий состав белорусской полиции был переподготовлен с учетом требований штаба Кушеля[369].

Роль проводника белорусской национальной идеи среди личного состава полиции отводилась органу штаба Главного опекуна – журналу «Беларус на варце», главным редактором которого также был Кушель. Первый номер этого журнала вышел в начале декабря 1943 г. и оказался весьма удачным. В количестве 2500 экз. он разошелся по всей Белоруссии. Дальнейшие номера «Беларуса на варце» выходили по мере накопления материала, поэтому с декабря 1943 по май 1944 г. вышло только 10 номеров. Журнал распространялся в Белоруссии через аппарат немецкой полиции и был очень популярным среди белорусской общественности[370].

Без сомнения, благодаря работе штаба Главного опекуна национальное самосознание полицейских сильно возросло. По мнению Кушеля, «они действительно начали считать себя белорусскими солдатами и совсем иначе оценивать свои обязанности и отношение к немцам»[371].

Возросшее моральное состояние белорусских полицейских привело к усилению их боевого духа. Так, когда началось немецкое отступление из Белоруссии, то немцы, обычно, бросали белорусскую полицию на произвол судьбы. Однако, несмотря на это, большинство полицейских батальонов и других частей полиции в полном порядке отступили на запад. Только в районе Гродно СС-группенфюрер фон Готтберг начал организовывать белорусскую полицию в регулярные боевые единицы и бросать в бой под командой немецких офицеров. Например, прорыв Красной Армии в районе Августова (Польша) был ликвидирован исключительно благодаря белорусам. При этом, как писал Кушель, «большинство полицейских погибли там героической смертью, веря, что они сражаются за Белоруссию»[372].

Немецкий исследователь Б. Кьяри отмечал, что «в советской литературе полицейские вместе с бургомистрами олицетворяли предательство своего народа»[373]. Однако из лагеря националистов звучат не менее серьезные обвинения. Так, эмигрант К. Акула вспоминал, что когда «белорусский народ говорил о полиции, то с особенной неприязнью выговаривал слово «черная». Под этим словом простые люди подразумевали не только цвет униформы, но и все самое, можно сказать, грязное, предательское, фальшивое, чужое и враждебное»[374].

Другой же белорусский националист С. Шнек вспоминал, что главными особенностями полиции в Слуцком округе было то, что «она и по принципам своего создания, и, исключительно, по белорусскому личному составу, и по характеру своего применения, была полицией от плоти и крови своего народа»[375].

Почему же можно прочесть такие полярные мнения? Из всего сказанного выше ясно, что полиция была наиболее неоднородной частью белорусских коллаборационистских формирований. В принципе, когда упоминают это собирательное название, то под ним надо подразумевать несколько самостоятельных подразделений. Одновременно, это были наиболее массовые формирования, которые применялись немцами на всей территории Белоруссии. Именно поэтому полиция и получила такую неоднозначную оценку. Если не брать во внимание советскую точку зрения, согласно которой все, кто шел служить в полицию, уже автоматически не могли считаться порядочными людьми, то можно выделить две основные причины, по которым ее личный состав мог вызывать неприязнь у местного населения. В первую очередь, это национальный вопрос, которому выше было уделено уже достаточно внимания. Здесь мы остановимся только на его влиянии в деле создания и использования белорусских частей охраны правопорядка. Когда немцы стали организовывать местную администрацию и вспомогательную полицию, то первоначально они делали это на добровольной основе и по своим планам, «совершенно не советуясь с местными белорусскими организациями или авторитетными лидерами белорусского актива». Поэтому в Западной Белоруссии в полицию «просто массово» стали вступать поляки. Немцы охотно принимали их, так как среди местных поляков было много тех, кто знал военное дело, а часто и немецкий язык.

Поляки быстро захватили в свои руки всю администрацию и весь аппарат вспомогательной полиции почти во всех западных районах генерального округа, и с его помощью начали уничтожение белорусских националистов, представляя их перед немецкими властями скрытыми коммунистами. Нередко полицейские формирования, состоявшие из поляков, участвовали в карательных акциях против белорусского мирного населения. Эта борьба наложила свой отпечаток на почти все стороны политической жизни в этой части оккупированной Белоруссии. Не могла она не затронуть и военную сторону. И борьба за придание местной администрации и полиции «белорусского вида» была кульминацией того белорусско-польского конфликта, который имел место на территории генерального округа в 1941-1944 гг.[376]

Следует сказать, официально победа осталась за белорусскими националистами. Так, по словам современного белорусского историка Ю. Грибовского, к 1943 г. им удалось белорусифицировать практически всю местную администрацию от района и ниже. Кроме того, под белорусское влияние попало почти все народное образование. В целом, к этому периоду доля участия националистов в управленческом аппарате увеличилось с 30 до 80%. Справедливости ради стоит отметить, что такой высокий процент появился не без помощи немцев, о чем было уже достаточно сказано выше[377].

Тем не менее, в отличие от гражданской администрации, где белорусским националистам удалось достигнуть определенных успехов (и это следует признать), вопрос с «деполонизацией» полиции выглядел несколько хуже. Известно, что на тот же период лица белорусской национальности составляли всего 60% ее личного состава. Не удалось националистам окончательно избавиться от «польского засилья» и в последующий период. Например, по состоянию на декабрь 1943 г. доля поляков в полиции Брестского округа составляла 22%, а в Барановичском округе процентное соотношение было следующим: 77,6% белорусов, 21,2% поляков и 1,2% остальных[378].

Однако наиболее неблагоприятная для белорусов ситуация сложилась в Лидском округе, где польское влияние было традиционно очень сильным. В связи с этим заслуживает внимания случай, который имел место во время инспекции лидской полиции Ф. Кушелем. Так, он позднее вспоминал: «Еще перед общим сбором полицейских начальник окружной полиции просил меня говорить так, чтобы не углублять существующий белорусскопольский антагонизм. Когда личный состав был построен, я сказал, чтобы все белорусы подняли руки... Оказалось, что их было не больше 20%, остальные были поляками»[379]. К слову, даже на март 1944 г. в Лидском округе поляками были 21 из 25 начальников местной полиции и 2/3 личного состава всех полицейских гарнизонов[380].

До более интенсивной ликвидации польского влияния в полицейском аппарате дошло только в августе 1943 г., когда недавно созданная БРД приняла решение «об очистке рядов белорусской полиции от поляков». В нем, в частности, говорилось: «Все без исключения лица польской национальности, которые находятся на службе в полиции, должны быть уволены»[381]. В дальнейшем, такие чистки планировалось проводить постоянно. А чтобы решить проблему кадров, на место изгнанных поляков и ополяченных белорусов предлагалось набирать молодых белорусских учителей и членов военизированной организации СБМ, речь о которой пойдет ниже. Как видно, будущий новый контингент должен был быть не столько обученным полицейскому ремеслу, сколько отличаться преданностью «белорусскому делу»[382].

И тем не менее, как показал последующий опыт, белорусские национальные лозунги и далее не находили в полиции достаточного отклика. Причина тому – значительное количество агентов АК, которые действовали в рядах белорусской полиции практически до самого конца немецкой оккупации. Только бороться теперь с ними было значительно трудней, так как, в отличие от польских полицейских, сторонники «аковцев» действовали тайно. Ущерб же от их деятельности был не меньшим, если не более значительным. И, прежде всего, в идеологической сфере: АК представляла собой разновидность антинацистского Сопротивления. Свидетельством этому является множество фактов. Например, в ходе столкновений белорусской полиции и польских партизан очень часто происходили случаи перехода первых на сторону последних. Выше уже говорилось, что в Лидском округе белорусским националистам практически ничего не удалось изменить в свою пользу, так как польская агентурная сеть охватывала почти все полицейские участки на указанной территории. Типичный для такой ситуации случай произошел в Щучинском районе. В декабре 1942 г. местный школьный инспекторат жаловался в Минск, что начальник полиции поляк Голомбек самовольно арестовал по обвинению в коммунизме и расстрелял учителя А. Душа, который был очень активным белорусским националистом. В связи с этим, школьный инспекторат просил прислать нового начальника полиции, белоруса по национальности, который бы защищал права своих соотечественников[383].

Введение должности Главного опекуна белорусской полиции и начало издания журнала «Беларус на варце» тоже, по сути, преследовали цель «формирования белорусского лица полиции». Так, на страницах этого издания публиковалось много достаточно критических материалов, поскольку редакция не могла просто так закрыть глаза на значительное влияние «польских настроений» среди личного состава полицейских частей. Что же это были за настроения? В одной из статей читаем: «В Западной Белоруссии полицейские усвоили манеры польской полиции. Во время службы они разговаривают на польском языке, а на народ смотрят, как на каких-то холопов... Вот почему шомпола и плети полиции... нередко секут белорусские спины»[384].

Проблема «польского засилья» была очень актуальна в Западной Белоруссии. В ее же восточной части в полицию стало записываться много русских, которые, хоть и не питали такой ненависти к белорусам, как поляки, тем не менее не упускали случая нанести удар по белорусским активистам, считая их сепаратистами и «предателями общерусского дела». Подобным образом могли действовать русские националисты, которых было, всетаки, не так много. Тем не менее, национальной или религиозной ненависти к белорусам у них было значительно меньше, чем у поляков (если таковая вообще была). За всю историю оккупации известен только один случай, когда именно русская коллаборационистская часть уничтожила население нескольких белорусских деревень именно за то, что это были белорусы. Об этом случае в своих воспоминаниях пишут, с разными вариациями, почти все белорусские эмигранты, поэтому остановиться на нем следует поподробнее. Речь идет о так называемой Особой русской бригаде СС «Дружина» (командир СС-оберштурмбаннфюрер В. Гиль-Родионов), действовавшей в районе Глубокого и Лепеля на протяжении 1943 г.[385]

По свидетельству белорусских националистов Ю. Витбича и К. Акулы, летом 1943 г. солдаты этой бригады сожгли несколько белорусских деревень в районе Лепеля, а их население (около 3000 чел.) согнали в населенный пункт Иконники. Здесь Гиль-Родионов обратился к белорусам с речью, в которой сказал, что все они будут уничтожены за связь с партизанами, однако он дает им последний шанс. Шанс этот заключался в следующем. Мнимые пособники партизан должны были обратиться к нему с просьбой о помиловании на «русском литературном языке». Естественно, что никто из простых белорусских крестьян не знал этого языка. Поэтому Гиль-Родионов приказал расстрелять их всех из пулеметов. Кроме того, другой белорусский националист – Ю. Дувалич – после войны вспоминал, что издевательское предложение командира «Дружины» не было единственным антибелорусским проявлением в ходе этой зачистки. Еще когда его солдаты жгли деревни и выгоняли их жителей на улицу, он приказал убить трех юношей и двух девушек только за то, что они прицепили на свою одежду белорусский национальный значок (какой неизвестно). Этот случай имел место в деревне Зембин[386].

Естественно, что все белорусские националисты, чьи свидетельства были приведены выше, настаивают именно на национальной подоплеке этих расправ. Мы не можем с этим согласиться по целому ряду причин. Во-первых, воспитанный в духе советского интернационализма бывший красный командир Гиль-Родионов вряд ли имел представление об истории белорусского национализма и его целях во Второй мировой войне. Во-вторых, уже позднее появились свидетельства, что он был советским агентом и таким образом намеренно провоцировал ненависть местного населения к оккупантам. Подтвердить последнее допущение можно уже хотя бы тем, что в августе 1943 г. Гиль-Родионов перевел большую часть своей бригады на сторону советского движения Сопротивления. Здесь на ее основе была создана партизанская бригада, которая действовала против немцев до самого конца оккупации Белоруссии. При этом Гиль-Родионов был не только не наказан советскими властями, а даже награжден (по одной из версий) орденом Боевого Красного Знамени и оставлен во главе своей части. Позднее он погиб в одном из боев с немцами[387].

Наличие польских и русских националистов в правоохранительном аппарате было не единственной проблемой. Кроме них в полицию, по разным причинам, попало много лиц, которые были сторонниками советской власти. Большинство из них не проявляло никакой активности до самого конца оккупации, когда они массово стали переходить на сторону партизан. Но были и такие, кто вступил в ряды полиции по приказу подполья. Они-то, помимо всего прочего, и занимались уничтожением белорусского актива, и часто делали это, также как и поляки, немецкими руками. Вот почему в целом ряде случаев вспомогательная полиция вызывала столько ненависти у белорусских националистов[388].

Там же, где эта полиция была организована при их содействии, например, в Слуцке, она, по словам С. Шнека, «любила и защищала свой народ со всей молодой пылкостью и самоотверженно уничтожала врагов своей родины». И если в остальных районах из вспомогательной полиции много и часто дезертировали, то в «белорусской полиции» наблюдался только рост личного состава. Так, в том же Слуцком округе его динамика была следующей: на 1 августа 1941 г. – 43, на 6 июля 1942 г. – 420, на 6 июля 1943 г. – 960 и на 1 января 1944 г. – 1760 человек. Нечто сходное наблюдалось и в Барановичах – 28 человек в июле 1941 г. и 341 человек в январе 1944 г.[389]

Наряду с национальным и идеологическим противоречиями можно также отметить проблему морального состояния личного состава полиции. Положение в ней было только отражением общей ситуации на оккупированной территории. В полицию, как и другие органы оккупационной администрации, вступали разные люди и из разных социальных слоев: интеллигенция, рабочие, крестьяне. В первые дни в ее ряды попало много уголовного элемента. В советской литературе не было приято писать об этом, однако немцы строго-настрого запрещали принимать в полицию уголовников. Но это, если специально разбираться и иметь для этого достаточно времени. Поначалу его не было, и брали всех желающих, лишь бы не был явным коммунистом или евреем. Поэтому, неудивительно, что вскоре «криминальный элемент» начал проявлять себя соответствующим образом[390].

Были разными и причины, по которым люди шли служить в полицию. Обычно, туда шли те, кто пострадал от советской власти. Для других служба в полиции выглядела более привлекательной, чем тяжелая работа в деревне или, вообще, вывоз в Германию. Из многочисленных протоколов послевоенных судебных процессов и из других источников также известно, что «полицаи» придавали большое значение наградам, униформе и оружию, как признакам определенного статуса, который был гораздо выше, чем у местного населения[391].

Конечно, среди «полицаев» были и такие, кто не деградировал и не потерял человеческого облика во время своей службы. Однако приходиться признать, что большая часть из них пошла в полицию не для того, чтобы охранять порядок, а совсем наоборот. И это не было только советской пропагандой. Например, даже в документах немецких полицейских властей в Белоруссии есть многочисленные факты драк, пьяных выходок, злоупотребления оружием и прочих подобных инцидентов. В качестве дисциплинарных нарушений были также зарегистрированы насилия и убийства мирного населения, которые совершались, главным образом, во время переселения евреев в гетто и позднее, во время их массового уничтожения. И зачастую, местные «полицаи» делали даже больше того, что от них требовали немецкие власти. Известно много случаев, когда белорусские или польские полицейские убивали евреев-беглецов из гетто, «принимая» их за «советских партизан». Иногда «партизаном» становился тот, кто просто не понравился полицейскому. Когда кто-нибудь в городе или деревне доносил на кого-либо как на коммуниста, он, обычно, делал это в местной полиции, которая и арестовывала подозреваемого. Часто это делалось с невиданной жестокостью. Дома, в которых скрывались «советские агенты», нередко просто поджигались. Когда виноватых не находили, их местонахождение «выяснялось» через допросы родственников, часто с применением пыток[392].

«Вот поэтому, подводит итог немецкий историк Б. Кьяри, образ пьяного, примитивного горлопана-полицая, который тиранил и грабил население, полностью проявляя свои преступные наклонности и садизм, появился не на пустом месте»[393].

Формирования белорусской самообороны

Сельские отряды самообороны, созданные местными жителями для защиты от советских и польских партизан, а иногда и немцев, существовали на протяжении всего периода оккупации Белоруссии. Создание таких отрядов облегчалось наличием большого количества оружия, оставленного Красной Армией, а также тем, что в центральных и западных районах республики осталось очень много мужчин призывного возраста. Это объясняется тем, что коммунисты не успели провести здесь мобилизацию, а немцы, в свою очередь, всех военнопленных белорусской национальности отпускали из лагерей по домам[394].

До середины 1942 г. создание отрядов самообороны носило неорганизованный характер и зависело от инициативы на местах. Однако летом ситуация коренным образом изменилась. В данном случае необходимо назвать две причины таких изменений. Во-первых, это было связано с развитием партизанского движения, бурный рост которого был вызван немецкой политикой в Белоруссии. Во-вторых, создание организованных сил самообороны являлось одним из пунктов программы генерального комиссара В. Кубе, направленной на белорусификацию оккупационного аппарата. В результате, 29 июня 1942 г. он опубликовал проект указа о Корпусе белорусской самообороны (КБС). Разработка планов по его созданию была поручена Центральному совету БНС, а создание отдельных формирований – органам местного самоуправления[395].

В начале июля 1942 г. капитан Ф. Кушель разработал план, по которому следовало в дальнейшем разворачивать КБС. Согласно этому плану предполагалось иметь следующую структуру корпуса:

• Штаб корпуса должен был располагаться в Минске;

• 1-я дивизия (дислокация в Минске; оперативный район – Минский и Слуцкий округа);

• 2-я дивизия (дислокация в Барановичах; оперативный район – Барановичский, Новогрудский и Слонимский округа);

• 3-я дивизия (дислокация в Вилейке; оперативный район – Вилейский, Лидский и Глубокский округа);

• вспомогательные службы[396].

Находясь формально в распоряжении Центрального совета БНС, корпус должен был подчиняться фюреру СС и полиции на правах вспомогательного формирования.

15 июля 1942 г. фюрер СС и полиции генерального округа «Белоруссия» СС-бригадефюрер К. Ценнер ознакомился с планом создания КБС и внес свои изменения. Согласно поправкам Ценнера, вместо развертывания трех дивизий, предполагалось создать сеть антипартизанских подразделений по всему генеральному округу. Поэтому в каждом районе должны были быть организованы добровольческие формирования КБС силой от роты до батальона, которые бы подчинялись местным руководителям немецкой полиции в оперативном отношении и сфере подготовки. Кушель позднее вспоминал, что «эти поправки оказали на нас очень удручающее впечатление. Из них следовало, что роль д-ра Ермаченко и лиц, обличенных его доверием, сводилась только к тому, чтобы призвать людей, одеть их, расквартировать и накормить, остальное же передавалось в компетенцию немцев»[397]⁶³. Тем не менее, руководство БНС было вынуждено согласиться с мнением Ценнера.

Чтобы создать видимость того, что самооборона находится под белорусским руководством, немцы на все высшие командные должности в ней разрешили назначить белорусов. В результате, к апрелю 1943 г., верховное командование КБС выглядело следующим образом:

• Шеф (главный комендант) КБС – руководитель Центрального совета БНС И. Ермаченко;

• Начальник штаба БНС – подполковник И. Гутько;

• Главный референт («военный министр») БНС и начальник ее военного отдела – капитан Ф. Кушель. В его подчинении в каждом округе Белоруссии находились специальные окружные референты, которые должны были отвечать за формирование ме стных батальонов самообороны[398].

Согласно приказу Ценнера, мобилизация в КБС проводилась на добровольной основе, однако часто местные немецкие власти не придерживались этого обязательства. В связи с этим, все, что касается численности личного состава корпуса, до сих пор является спорным моментом в его истории. Советские источники утверждают, что добровольцев не было вообще, поэтому оккупанты начали принудительную мобилизацию. Однако из-за противодействия партизан и нежелания населения служить в этом формировании, и она не дала ожидаемых результатов[399]. Этого не подтверждают белорусские источники. Так, Кушель позднее вспоминал, что извещение о создании КБС вызвало среди населения «небывалый энтузиазм» и убеждение, что корпус справится, наконец, с партизанами и станет основой будущей белорусской армии[400]. Наплыв же добровольцев был так велик, что немецкие и белорусские власти просто не знали, что с ними делать[401]. Из-за явной тенденциозности источников, обе эти точки зрения следует воспринимать очень осторожно. Как правило, коммунисты всегда значительно приуменьшали численность подобных формирований, а националисты, наоборот, преувеличивали. Истина, обычно, лежит где-то посередине. Согласно отчету Кубе, по состоянию на октябрь 1942 г. в КБС было завербовано около 15 тыс. человек. Из отчета также следует, что, действительно, не все из них были добровольцами. Например, принудительная мобилизация была проведена в Ганцевичском округе. Однако и отрицать «народный энтузиазм» также не стоит. Так, в Белостокском округе, который вообще не относился к генеральному округу «Белоруссия», в КБС захотело вступить действительно значительное количество добровольцев[402].

Призыв в корпус проходил в течение двух месяцев, в результате чего Кушель смог сформировать около 20 батальонов и несколько более мелких частей. Обычно каждый батальон самообороны состоял из трех пехотных рот и одного эскадрона кавалерии. В каждой роте было по 100-120 человек, а в эскадроне – около 100. Батальон имел двойное подчинение: белорусское и немецкое. Как правило, батальоном командовал белорусский офицер, а немец исполнял при нем обязанности советника и офицера связи с местным немецким полицейским начальником[403].

Солдаты белорусской самообороны не имели единой униформы и вооружения. Так, в Слонимском батальоне была как литовская, так и польская униформа. В качестве головного убора бойцы носили пилотки с кокардой в виде «Погони». На вооружении личного состава батальона были бельгийские винтовки[404]. Ситуация в Слонимском батальоне была еще не самой плохой, так как в большинстве частей КБС вопросы обмундирования и вооружения вообще не были решены. Одной из причин этого было то недоверие, которое немецкие полицейские власти испытывали к белорусским добровольцам, поэтому они и не спешили снабжать их всем необходимым. В результате, командиры и бойцы большинства батальонов ходили в своей домашней одежде, часто даже в лаптях, иногда, мало чем, отличаясь от партизан[405]. Подписывая соглашение с Ермаченко, немецкая сторона обязалась предоставить необходимое вооружение всем батальонам КБС. Однако только после многомесячного выжидания, к концу 1942 г., немцы выдали их личному составу небольшое количество винтовок устаревших образцов. Это, естественно, не решило проблемы вооружения, но, как это и не парадоксально, не обескуражило белорусских солдат. Они начали обеспечивать себя оружием самостоятельно, собирая его в лесах, покупая и выменивая у немецких солдат. Таким способом вооружил себя личный состав одного из батальонов Минского округа. Описывая ситуацию в Слонимском округе, очевидец даже приводит цены, по которым осуществлялись эти сделки. Так, автоматическая винтовка стоила 5 кг солонины и 5 л самогона. Иногда винтовки покупались даже… у советских партизан – по две бутылки водки за каждую[406].

Главной проблемой при организации КБС было отсутствие необходимого количества белорусских офицеров и унтер-офицеров. Дело доходило до того, что даже ротами командовали немецкие унтер-офицеры. Так, например, было в уже упоминавшемся Слонимском батальоне. Те же офицеры и унтер-офицеры, которые изъявили желание служить в КБС, имели неодинаковую подготовку и были очень далеки от понимания целей белорусского национализма. И здесь нет ничего удивительного, так как в корпусе служили бывшие военнослужащие трех армий: Русской императорской, Польской и Красной. Поэтому, их переподготовка для ведения войны в современных условиях была признана командованием КБС одной из первоочередных задач[407].

1 июля 1942 г. в Минске, в торжественной обстановке, были открыты курсы командного состава КБС, на которых стали обучаться 120 офицеров. Начальником курсов был назначен капитан Кушель, а его заместителем капитан Микула. Переподготовка продолжалась месяц. 1 августа начался второй курс, также в составе 120 человек, а 1 сентября – третий, в составе 60. Значение этих курсов в той ситуации было трудно переоценить. Во-первых, благодаря их проведению был учтен весь кадровый состав белорусских офицеров, командование КБС получило представление об уровне их военных знаний и, на основе этого, постаралось дать им одинаковую военную доктрину и привить, по возможности, базовые понятия белорусского национализма[408].

Во-вторых, только около трети слушателей Минских курсов стали командирами рот или батальонов КБС. Дело в том, что после их окончания большинство офицеров были распределены инструкторами в школы унтерофицеров, которые были открыты в местах создания батальонов КБС. До конца 1942 г. такие школы успели открыть в Барановичах, Новогрудке, Вилейке, Глубоком, Браславе и Поставах. Здесь, прибывшие из Минска офицеры, должны были, в свою очередь, подготовить необходимое количество унтер-офицеров, чтобы заменить ими, со временем, немецкий персонал в частях КБС. Следует подчеркнуть, что эти курсы явились настоящим питомником, из которого вышли именно белорусские унтер-офицеры и офицеры, какими их представляли националисты. Многие из них составили кадровый костяк почти всех белорусских коллаборационистских частей, которые позднее были сформированы немцами[409].

В целом, акция по созданию КБС не принесла ее немецким инициаторам желаемого результата. Анализируя причины провала его использования, начальник полиции порядка генерального округа «Белоруссия» СС-штандартенфюрер Клепш писал в апреле 1943 г.: «Во-первых, несмотря на многочисленные просьбы, Вермахт не предоставил необходимое количество оружия. Во-вторых, как только стало известно о создании КБС, белорусские бойцы самообороны вместе со своими семьями начали подвергаться постоянному террору со стороны бандитов (советских партизан). В-третьих, за редчайшим исключением, эти люди были абсолютно ненадежны и легко поддавались воздействию пропаганды противника. Имели место случаи, когда крупные патрули КБС, вооруженные винтовками и автоматическим оружием, добровольно переходили на сторону бандитов»[410]. Формально, эти причины послужили поводом для расформирования КБС. Однако в этой истории не все было так просто.

Целый ряд фактов свидетельствует о том, что КБС был, в основном, именно немецкой инициативой, а председатель единственной на то время легальной белорусской организации – БНС – И. Ермаченко не проявлял особого интереса к созданию белорусских вооруженных сил. На соглашение с немцами он пошел только «под давлением белорусской общественности», и только после того, как Кубе сам предложил ему это. Роль же последнего в деле создания КБС несомненна. По сути, создание этого корпуса было одним из пунктов реализации политической позиции генерального комиссара, еще одним ходом в партии против руководства СС. Польский историк Ю. Туронек утверждает, что приказ Кубе о создании КБС был издан даже без формального согласия Розенберга и Гиммлера, а рейхскомиссар «Остланда» Г. Лозе был извещен о нем постфактум[411].

Руководство СС, конечно, не было против того, чтобы белорусская самооборона выполняла антипартизанские функции. Однако оно не хотело того, чтобы наличие собственных вооруженных частей усиливало позицию Ермаченко, а через него – Кубе. Поэтому, даже такой, урезанный Ценнером, проект КБС не мог не вызвать противодействия Гиммлера. Согласно его указаниям полицейские власти «Остланда» избрали политику постепенного уничтожения корпуса. В конце июля 1942 г. лояльного к политике Кубе Ценнера сменил СС-бригадефюрер В. Шимана, который сразу же начал исправлять «ошибки» своего предшественника. В сентябре он отобрал у Ермаченко титул «главного коменданта» КБС, распустил его штаб, запретил присваивать персональные офицерские звания выпускникам Минских курсов, а также начал тянуть с обмундированием и вооружением уже сформированных батальонов самообороны[412].

В целом, такая патовая ситуация сохранялась до апреля 1943 г., когда немцы, воспользовавшись скандалом, в котором был замешан Ермаченко, окончательно решили распустить КБС. Вскоре был издан соответствующий приказ, согласно которому личный состав всех батальонов переходил в подчинение полиции порядка, охраны железных дорог или отправлялся на принудительные работы в Германию. По свидетельству Кушеля, многие солдаты отказывались переходить в полицию, поэтому в некоторых случаях для расформирования батальонов немцы применяли силу[413].

Эта история с КБС, конечно, самым отрицательным образом сказалась на лояльности белорусов к новой власти. Ее противники еще больше укрепились в своем мнении, что от оккупантов ничего хорошего ожидать не приходится, а немногочисленные сторонники «были оскорблены в самых своих лучших чувствах». В дальнейшем, многие из них, даже уже завербовавшись в очередное формирование, зачастую думали о том, что и эта затея кончится также как и с корпусом самообороны. Естественно, что такие мысли никак не способствовали укреплению боевого духа и морального состояния новых белорусских добровольцев.

Тем не менее, даже после расформирования КБС, идея охраны оккупированной территории силами самообороны не умерла, как казалось, окончательно. Летом 1943 г. она возродилась в виде так называемых «охранных деревень», и была связана с проектом Розенберга по внедрению в «восточных» областях «нового порядка землепользования». Главной своей целью этот проект ставил привлечение белорусских крестьян на сторону новой власти, поскольку обещал им наделение землей в полную собственность. Проект имел больше пропагандистский характер, так как окончательно аграрный вопрос немцы собирались решать только после завершения войны. Пока же, предусматривалось, что «при наделении земельными участками следует иметь в виду в первую очередь и преимущественно тех крестьян, которые оказывали содействие в борьбе против партизан»[414]. «Оборонные деревни» и явились тем местом, где крестьянин мог получить землю в свою полную собственность.

По сути, «оборонные деревни» явились компромиссом между политическим и полицейским руководством оккупированных территорий, так как новый фюрер СС и полиции «Белоруссии» СС-штандартенфюрер Э. Эрлингер понимал всю их неэффективность с военной точки зрения. Розенберг же, помимо политических мотивов, видел и явный экономический выигрыш от этой затеи. По его мнению, эти деревни позволили бы контролировать производство и захват сельскохозяйственной продукции.

«Опираясь на эти опорные пункты, утверждал вслед за Розенбергом заведующий экономическим отделом генерального комиссариата, надо попытаться вовлечь в полицию оседлое местное население и тем самым оказать поддержку немецким войскам»[415].

В результате, осенью 1943 г. началось создание сети «оборонных деревень», преимущественно в районах, граничащих с лесными массивами. Так, в Барановичском округе их было организовано 14, в Слонимском, Новогрудском и Слуцком округах, – примерно, по 10[416]. Главной задачей гарнизона деревень являлось отражение партизанских нападений, а также вылавливание одиноких диверсантов и разведчиков. Для несения такой, в общем-то, непростой по тем условиям даже для регулярных частей, службы, немцы выдавали местным жителям не более 20 старых советских винтовок с небольшим боезапасом к ним. Первоначально, пока партизаны не разведали реальную военную силу «оборонных деревень», их наличие в том или ином районе давало определенные результаты. Однако со временем стало ясно, что гарнизоны этих деревень не могут обороняться против лучше вооруженного и большего по численности врага. По словам наместника БЦР в Вилейском округе И. Малецкого, к середине 1944 г. «они производили только провоцирующее воздействие на польских и коммунистических партизан, заставляя их мстить мирному белорусскому населению»[417]. В общем, и с политической, и с военной точки зрения идея «оборонных деревень» не оправдала себя. Кроме того, их население не подлежало мобилизации в БКА, что, естественно, лишало последнюю значительного контингента более-менее подготовленных и обстрелянных призывников[418].

В связи с этим, президент БЦР Р. Островский 25 мая 1944 г. обратился к генеральному комиссару фон Готтбергу с таким письмом: «Глубокоуважаемый Генеральный Комиссар Белоруссии! Будучи в Слуцке, я узнал, что местные «оборонные деревни» не могут выполнять возложенные на них обязанности, так как их вооружение (несколько винтовок) не может дать отпор хорошо вооруженным советским партизанским отрядам, возглавляемым командирами-специалистами, сброшенными на парашютах. В результате, гибнут не только добровольцы, которые пытаются сопротивляться, но и их семьи. Поэтому убедительно прошу Вас, г-н Генерал, остановить акцию «оборонных деревень»…»[419]. Фон Готтберг откликнулся на просьбу Островского, и приказал ликвидировать эти деревни не только в Слуцком округе, но и в других районах[420].

Прохладное отношение немецкого руководства к самой идее самообороны объясняется не только нежеланием вооружать белорусов или давать в руки белорусских националистов какую-нибудь воинскую силу. Помимо этой, чисто политической причины, была и другая – военная неэффективность самообороны. Рост партизанского движения ясно давал понять, что с ним нельзя справиться небольшими отдельными отрядами, которые, к тому же были привязаны к месту проживания своего личного состава. Тем не менее, в начале ноября 1943 г. было принято решение о создании еще одного белорусского добровольческого формирования самооборонного типа – Новогрудского кавалерийского (или 1-го Белорусского) эскадрона. Это было небольшое по численности подразделение, которое, тем не менее, заняло свое, уникальное место в военной истории Белоруссии периода оккупации. Во многом это зависело от причин и условий его создания, процесса организации, подготовки и боевого применения, которые заметно отличались от тех же аспектов у других белорусских частей.

Инициатором создания нового добровольческого формирования являлись немецкие власти Новогрудского округа, а именно, его комиссар В. Трауб, который лояльно относился к деятельности белорусских националистов. В данном случае, его цель была ясна: переложить на плечи местного населения дело борьбы с советскими и польскими партизанами. В этом смысле причины создания эскадрона не отличались от тех, которые сыграли свою роль при организации других белорусских антипартизанских частей. В октябре 1943 г. Трауб вызвал к себе Б. Рогулю, преподавателя немецкого языка и военной подготовки Новогрудской учительской семинарии, который, в целом, хорошо зарекомендовал себя перед новой властью. На этой встрече ему было предложено сформировать и возглавить эскадрон. При этом окружной комиссар брался лично уладить все формальности, связанные с разрешением генерального комиссара «Белоруссии» на создание подобного формирования. Рогуля сказал, что ему необходимо подумать и, что самое главное, ознакомить с этим предложением белорусский актив округа[421].

На следующий день Рогуля выступил с таким докладом, однако, как это ни странно, предложение Трауба не было встречено всеобщим одобрением местных белорусских националистов. Среди главных мотивов, по которым многие из них выступили против немецкой идеи, было нежелание втягивать людей в заведомо обреченное дело, и боязнь мести со стороны партизан, которые сразу бы стали преследовать семьи будущих добровольцев. Наконец, имело место просто недоверие к немцам, уже не раз проявлявшим, как было показано выше, свою моральную нечистоплотность в деле создания белорусских частей. Однако сторонники создания эскадрона привели такие аргументы, которые, в конце концов, переубедили противников. Главным из них было, вероятнее всего, то, что Трауб пообещал Рогуле полную независимость будущего формирования от полицейских и военных властей округа. Одновременно он сказал, что немецкие власти не будут вмешиваться во внутреннюю жизнь эскадрона, давая тем самым понять, что белорусской пропаганде в нем дается «зеленая улица». После этого многим националистам уже виделась собственная вооруженная сила, на которую, как им казалось, они смогут опереться в своей будущей борьбе за независимость Белоруссии. Наконец, немаловажную роль сыграл тот факт, что и немцы, и белорусы считали, что именно белорусский эскадрон будет лучше защищать население от коммунистов и поляков[422].

После встречи с белорусским активом Рогуля опять встретился с Траубом и дал свое согласие сформировать эскадрон, но только на следующих условиях: (а) полная независимость эскадрона перед лицом местных немецких властей; (б) полная свобода в тактике борьбы с партизанами; (в) начало организации эскадрона только после получения вооружения, амуниции и обмундирования; и (г) личная гарантия генерального комиссара фон Готтберга, что немцы будут придерживаться этих условий. Нельзя не отметить, что в этих требованиях отразился весь печальный опыт сотрудничества националистов и немцев в деле создания белорусских частей. Выслушав Рогулю, Трауб ответил: «Вы можете быть уверены, что все условия будут выполнены. Я понял наши ошибки. Я понял, надеюсь, не поздно, что ваши требования были справедливыми. Жаль, что мало кто из нас (немцев) так думает…»[423]. В завершение встречи окружной комиссар пожелал Рогуле успеха и сказал, что теперь необходимо ждать вызова в Минск к генеральному комиссару[424].

Такой вызов последовал в начале ноября 1943 г. О действительной заинтересованности немцев в этом деле свидетельствует то, что за Рогулей был прислан самолет, на котором он и был доставлен к фон Готтбергу. На состоявшейся аудиенции между ними произошел короткий разговор, в ходе которого генеральный комиссар подтвердил Рогуле все обещания Трауба и также пожелал успеха[425]⁹¹.

В конце ноября обещанное немцами вооружение, амуниция и обмундирование было доставлено из Минска в Новогрудок. После этого началось формирование эскадрона. Главным контингентом для набора в него должна была стать местная молодежь. При этом Рогуля основную ставку делал на своих воспитанников-семинаристов. Дело в том, что, еще работая там, он, с разрешения Трауба, сформировал из учащейся молодежи военную организацию. Входившие в нее юноши изучали военное дело, основы белорусской национальной идеи и немецкий язык. У них была даже своя униформа и военное приветствие. Эта молодежь и стала теперь источником кадров будущего эскадрона. При этом их главное преимущество заключалось в том, что они не только были знакомы с военным делом, но еще и являлись убежденными белорусскими националистами – ранее, обычно, было либо первое, либо второе[426].

Эти бывшие семинаристы должны были стать офицерами и унтер-офицерами эскадрона. Его же рядовой состав немцы разрешили набирать среди местной городской и сельской молодежи. Поначалу вербовщики столкнулись с такой же проблемой, как и в случае с белорусским активом. Хотя в основу набора в эскадрон и был положен принцип добровольности, многие юноши думали: «стоит ли связываться с немцами, если войну они уже, фактически, проиграли» и «надо ли вступать в эскадрон, если через несколько месяцев здесь будут большевики». Однако неожиданно на помощь Рогуле пришли сами немцы. Одновременно с созданием эскадрона, в Новогрудке должен был состояться набор в очередной батальон «Schuma». Зная, какие в этих батальонах царят порядки, многие юноши не стояли бы долго перед выбором: лучше идти в лес к партизанам, чем служить непосредственно под немецкой командой. Поэтому эскадрон Рогули для многих явился просто спасением. Конечно, не стоит думать, что вся молодежь Новогрудка мечтала вступить в него. Среди нее было много сторонников советской власти или даже поляков, которые и так бы ушли к партизанам. Однако новый белорусский эскадрон дал многим из них шанс, как они считали, послужить своему народу[427].

В принципе, это было единственное белорусское коллаборационистское формирование, которое, в целом, не испытывало трудностей с командным и рядовым составом. Но, к чести Рогули следует сказать, что он, используя молодежь, не пренебрегал и более зрелыми кадрами (например, офицерами бывшей Русской императорской и Польской армии). Так, долгое время заместителем и главным помощником Рогули был капитан царской армии Ф. Радько, который оказался толковым администратором[428].

Еще одним отличием эскадрона от предыдущих белорусских формирований было то, что его командир капитан Рогуля был полностью независимым в своих действиях. Он вообще никак не должен был подчиняться местным немецким властям, а только лично генеральному комиссару фон Готтбергу. И, что самое парадоксальное, в действительности так оно и было[429].

Уже из самого названия формирования было ясно, что оно задумывалось как кавалерийская часть. К январю 1944 г. организация эскадрона, фактически, закончилось. В его составе было три взвода по, примерно, 50 человек в каждом. Однако Рогуля не хотел на этом останавливаться. В его планы входило увеличение личного состава своей части до уровня батальона. Такая попытка была предпринята им в апреле 1944 г. Тем не менее, разрешение на это не дал президент БЦР Островский. Он объяснил Рогуле, что люди нужны для БКА, в которую как раз шла мобилизация (об этих событиях речь пойдет ниже). Поэтому, его часть так и оставалась эскадроном до самого своего расформирования в мае 1944 г.[430]

Не является секретом, что все предыдущие и последующие белорусские добровольческие формирования имели одну общую проблему. Это – нежелание немцев снабжать их вооружением, амуницией и обмундированием. Новогрудский эскадрон и здесь является исключением из общего правила. Все это немцы предоставили Рогуле, как и обещал фон Готтберг, еще до начала организации подразделения (по той же договоренности, кони и седла для личного состава должны были быть переданы после двухмесячного обучения). Поэтому, все будущие кавалеристы сразу же получили стандартную немецкую униформу, на петлицах которой, однако, был нашит белорусский бело-красно-белый флаг. Имел эскадрон и свой официальный штандарт – полотнище с вышитыми на нем «Погоней» и гербом Новогрудка – факт весьма примечательный, так как до этого немцы с большой неохотой разрешали ношение национальной символики даже на униформе. Не было проблем с вооружением и амуницией. Все бойцы были вооружены штатным стрелковым оружием (обычно, винтовки и карабины советского образца). В каждом взводе имелось несколько ручных и станковых советских пулеметов «Дегтярев» и «Максим». А в начале 1944 г. на вооружение эскадрона поступили легкие минометы и даже противотанковая артиллерия[431].

Военная подготовка личного состава эскадрона началась почти одновременно с его организацией, и продолжалась на всем протяжении существования этого подразделения. Весь процесс подготовки можно условно разделить на два этапа: ноябрь 1943 – февраль 1944 и март – апрель 1944 г. На первом этапе, несмотря на то, что подразделение задумывалось как кавалерийский эскадрон, подготовка была пехотной (строевая, стрелковая и т.п.). После получения коней и необходимой амуниции началась кавалерийская подготовка. Она продолжалась, фактически, весь март и апрель 1944 г. Как и в случае с остальными сторонами жизни и деятельности эскадрона, его командир и здесь подошел к делу со всей серьезностью. В отличие от других добровольческих частей, где подготовкой их личного состава руководил, иногда, кто попало, кавалерийской подготовкой Новогрудского эскадрона занимался профессиональный кавалерист – лейтенант Д. (к сожалению, его фамилия и имя до сих пор неизвестны), в прошлом командир белорусской полиции в Кареличском районе Новогрудского округа. Вообще, само присутствие этого офицера в эскадроне – лишнее подтверждение полной независимости его командира. Дело в том, что лейтенант Д. вступил в подразделение прямо из Новогрудской тюрьмы, где он оказался из-за драки с немецким жандармом. В любое другое время и в любом другом месте его бы обязательно расстреляли или отправили бы в лагерь. Однако на его счастье, Рогуля мог набирать в свой эскадрон всех, кого считал необходимым по профессиональным (и не только) качествам[432].

Значительное внимание в процессе подготовки эскадрона уделялось ее политической составляющей. Здесь следует сказать, что она была гармонично связана с военной подготовкой и дополняла ее. В отличие от всех предыдущих белорусских частей, все солдаты и офицеры эскадрона были убежденными националистами. Причем, немцы совершенно не препятствовали (да и не могли препятствовать) такой деятельности Рогули, так как он имел покровителя в лице самого генерального комиссара. К тому же, большинство кадрового состава эскадрона (главным образом, офицеры и унтер-офицеры) уже пришли в него убежденными националистами: сказалась их обучение в Новогрудской учительской семинарии. Они же, в свою очередь, соответствующим образом воздействовали на рядовой состав подразделения[433].

25 марта 1944 г., в очередную годовщину провозглашения независимости Белоруссии, Новогрудский эскадрон принял присягу на верность белорусскому народу. Это событие происходило в торжественной обстановке и при стечении большого количества жителей города. Формально, присяга означала, что личный состав закончил свою подготовку и теперь может вступать в бой. На деле же, бойцы эскадрона уже давно, почти с самого начала его создания, участвовали в стычках с советскими и польскими партизанами. По словам неизвестного автора воспоминаний о Новогрудском эскадроне, первые четыре месяца нового 1944 г. прошли в таких стычках. Обычно боевое применение эскадрона происходило следующим образом. Его взводы и отделения выезжали в близлежащие деревни, где и несли службу по охране местного населения от партизанских нападений. В марте прибавилась еще одна обязанность. В этом месяце началась мобилизация в БКА, которая в Новогрудке продолжалась до конца апреля. В данном случае, задачей личного состава эскадрона было участие в проведении этой мобилизации, а именно: охрана призывных комиссий и мобилизационных пунктов, сопровождение призванного контингента и т.п. Следует подчеркнуть, что эта обязанность была не менее важной и трудной, чем охрана деревень, так как советские и польские партизаны прикладывали значительные усилия, чтобы сорвать это мероприятие. Более того, командир эскадрона капитан Рогуля был даже назначен окружным начальником БКА. Факт, который лучше всего свидетельствует о том доверии, которое оказывали ему, как высшие немецкие власти, так и руководство БЦР в Минске. Кстати, с обеспечением мобилизации связан и первый смертельный случай в эскадроне. До этого все стычки обходились без потерь. В середине марта 1944 г. командование эскадрона получило известие, что партизаны мешают работе призывной комиссии в дер. Красное (Кареличский район). В спешном порядке туда были высланы два отделения под командой унтер-офицера М. (его имя, к сожалению, до сих пор неизвестно). Произошел скоротечный бой с партизанами, после которого они отступили обратно в лес. Однако в ходе этого боя командир белорусских добровольцев был смертельно ранен, и умер в Новогрудской больнице через несколько дней[434].

Обычно отделения и взводы эскадрона использовались самостоятельно или придавались более крупным частям немецкой полиции для проведения совместных акций. Первое и последнее боевое применение всего Новогрудского эскадрона произошло практически перед самым его расформированием. Эта операция имела место с 28 апреля по 1 мая 1944 г. и была, по сути, уникальной из всех, когда-либо предпринятых белорусскими коллаборационистами. Вероятнее всего, ее инициатором был капитан Рогуля, так как немцам бы никогда не пришло в голову отправить такую небольшую воинскую часть в рейд через леса вокруг Новогрудка, которые почти целиком находились под контролем партизан. По плану командира эскадрона его рейд должен был проходить по следующему маршруту: Новогрудок – Городище – Мир – Турец – Кареличи – Нягневичи – Новогрудок. Эта акция носила, скорее, больше пропагандистский, чем военный характер. Вряд ли капитан Рогуля рассчитывал освободить весь этот район от партизан, которых здесь было в десятки, если не в сотни, раз больше, чем его бойцов. Своим рейдом он преследовал совершенно другие цели. Во-первых, показать партизанам, что в Новогрудском округе существует белорусская национальная воинская сила, а, в перспективе, может появиться и белорусская национальная власть. Во-вторых, продемонстрировать то же самое местному населению. И, наконец, в-третьих, поддержать (скорее морально) местные полицейские формирования и части БКА, которые, будучи отрезанными от Новогрудка, все больше и больше теряли боеспособность.

Первые два дня рейда партизаны, на удивление, не трогали эскадрон. Однако уже 29 апреля 1944 г. его личному составу пришлось вступить с ними в бой. Кстати, его инициатором был Рогуля. И произошло это вот по какой причине. Еще до прибытия эскадрона, в ночь с 26 на 27 апреля, партизаны напали на городские казармы, в которых находился контингент, мобилизованный для БКА. Это нападение увенчалось полным успехом: вся молодежь была либо распущена по домам, либо ушла в лес. В принципе, такие события происходили тогда по всей территории генерального округа, и случай в Кареличах не был чем-то выдающимся. Но на этот раз партизаны не просто разогнали призывников. Во время ночного боя был убит один из унтер-офицеров эскадрона, который обеспечивал здесь охрану призывной комиссии. Его смерть оказала гнетущее впечатление на весь личный состав подразделения. Поэтому капитан Рогуля и решил отомстить партизанам: напасть на их штаб в дер. Заболотье. Так, думал он, боевой дух эскадрона значительно поднимется, и одновременно, партизаны узнают, кто хозяин в округе. Для совместной акции против партизан Рогуля рассчитывал привлечь конный взвод местной полиции, который, по его замыслам, должен был сыграть роль приманки и заманить коммунистов под пулеметы эскадрона. Таким образом, всего в этой акции планировалось использовать около 150 добровольцев (они еще не знали, что для боя против них партизаны выставят около 1500 чел.). В целом, Рогуле удалось навязать партизанам свою тактику. Бой продолжался почти весь день, но, фактически, если исходить из целей сторон, закончился вничью. Эскадрон не смог уничтожить штаб партизан. Да и в тех обстоятельствах это было явной утопией (об этом Рогуле говорил еще бургомистр Кареличей, другое дело, что у капитана хватило здравого смысла ограничиться только засадой против партизан и не губить зря людей). Коммунисты не смогли уничтожить эскадрон, за которым осталось поле боя. Если же говорить о потерях сторон, то здесь преимущество явно на стороне белорусских коллаборационистов: среди них было только 3 раненых и 4 пропавших без вести (позднее выяснилось, что они попали в плен). Потери партизан, как и у любой наступающей стороны, были гораздо внушительнее: 65 убитых и столько же раненых[435].

До этого речь шла о противостоянии эскадрона исключительно с советскими партизанами. Однако у белорусских добровольцев был еще один враг, в каком-то смысле, даже более непримиримый, чем коммунисты. Речь идет о польских националистах из АК, отряды которой базировались в соседнем Лидском округе, но иногда совершали рейды и против Новогрудского. В марте 1944 г. один из таких отрядов перешел реку Неман и занял стеклянный завод в дер. Березовка. Такое поведение поляков вызвало страх среди местных жителей. Поэтому Рогуля решил действовать немедленно. Почти сразу же после получения известий о польском нападении он собрал командиров взводов эскадрона, и поставил перед ними задачу: выбить отряд АК из Березовки. Однако прежде, чем атаковать, их надо было попытаться вынудить уйти из деревни без боя. В любом случае, подчеркнул Рогуля, «разрешить полякам действовать на нашей территории является недопустимым»[436].

На этот раз командир эскадрона не участвовал в акции, а поручил ее своему заместителю старшему лейтенанту В. Сивко, в прошлом, офицеру Польской армии (что было очень кстати, если предполагались переговоры с поляками). Операция против отряда АК прошла более чем успешно. Поляки получили ультиматум, и на следующий день командовавший ими майор встретился с Сивко. Результатом переговоров стало то, что польский отряд очистил деревню и ушел за р. Неман. Кроме того, в ходе беседы была поднята такая неприятная для командования АК тема, как убийства белорусских активистов. Польский майор попытался оправдать этот очевидный факт тем, что трудно держать в повиновении партизан. В ответ на это старший лейтенант Сивко сказал, что, если в Лидском округе подобные акции не прекратятся, личный состав эскадрона начнет ответный террор против поляков в Новогрудке. В принципе, эти угрозы возымели действие, хотя и неизвестно, решился бы Рогуля и его солдаты на это[437].

Вся недолгая история эскадрона свидетельствует о том, что его личный состав имел высокую боеспособность и такой же боевой дух и моральное состояние. Через неделю после начала организации этой части ее с инспекционным визитом посетил генерал-майор Геллер из Минска. Он побывал в казармах эскадрона, поприсутствовал на учениях личного состава и остался очень доволен результатом. Однако генерал очень удивился, когда узнал, что с начала формирования подразделения прошла всего неделя. Выше уже говорилось, что параллельно с эскадроном формировался очередной белорусский батальон «Schuma». Вернее, процесс его организации и подготовки начался даже раньше. Генерал Геллер посетил и этот батальон, только за день до эскадрона. Но, по его словам, уровень подготовки и дисциплины личного состава этого подразделения оставлял желать много лучшего. Немецкий генерал очень верно понял причины этого. «Там не хватает подъема, сказал он Рогуле. – Солдаты исполняют приказы под принуждением или же из страха. Нет никакого духовного контакта между командирами-немцами и рядовыми-белорусами. Когда пытаешься выяснить, против чего он борется, ни одни солдат не может этого сформулировать»[438]. Правда, для «лучшего ознакомления личного состава эскадрона с немецкой военной системой» Геллер предложил ввести в его штаб немецкого офицера связи. Однако Рогуля запротестовал настолько яростно, что больше этот вопрос не поднимался. К слову, за всю историю существования этой части в ней не служил ни одни немец. Это еще один признак высокого доверия к Рогуле: обычно наличие немецкого кадрового персонала было неотъемлемым атрибутом любого «восточного» формирования[439].

Как правило, высокая боеспособность напрямую зависит от уровня дисциплины в части и морального состояния ее личного состава. Новогрудский эскадрон не являлся исключением из этого правила. Нет ни одного свидетельства, в котором бы говорилось, что его солдаты занимались грабежами, бессудными расправами или как-нибудь иначе притесняли мирное население. Как раз, наоборот, по мере сил они пытались защищать его и от коммунистов, и от поляков, а иногда и от немцев. Этому было несколько причин. Во-первых, в эскадроне служили действительно идейные добровольцы, причем, многие из офицеров и унтер-офицеров имели законченное среднее образование. Во-вторых, покровительство фактического диктатора тогдашней Белоруссии, ее генерального комиссара фон Готтберга давало Рогуле возможность не обращать внимания на козни немцев, чего не могли делать все предыдущие и последующие командиры белорусских формирований. В истории эскадрона таких ситуаций было достаточно. Например, кто-нибудь из бойцов эскадрона вступался за местное население во время антипартизанской акции, или местное СД пыталось устроить провокацию против Рогули, чтобы обвинить его в связях с партизанами. Особенно же возмущало немцев то, что он принимал в свое подразделение кого хотел, а иногда даже и тех, кого немцы пытались арестовать. В целом, эскадрон был огражден от немецкого разлагающего влияния, однако была еще и третья причина, влиявшая на боеспособность и моральное состояние любой «восточной» добровольческой части. Это – деятельность советских партизан и подпольщиков. Как правило, если им не удавалось уничтожить часть в открытом бою, они пытались разложить ее всяческими способами. Было много случаев, когда такая тактика приводила к успеху: добровольцы либо расходились по домам, либо переходили (и нередко с оружием) к партизанам, либо эти части расформировали сами немцы. Однако в случае с Новогрудским эскадроном такие попытки успеха не имели. За всю свою историю из него не было ни одного перебежчика. Даже когда партизаны попытались деморализовать эскадрон возможными репрессиями против членов семей добровольцев, Рогуля дал понять партизанам, что в качестве ответной меры будут уничтожены их семьи и родственники. И деятельность партизан в этом направлении сразу же прекратилась[440].

Неизвестный автор воспоминаний об эскадроне писал, что «белорусскому народу не было на кого надеяться. Оставалась одна надежда – вера в собственные силы. Это был единственный момент, который доминировал в Новогрудском эскадроне. Его молодые солдаты были зеркалом народных чувств. Их деятельность свидетельствовала об этом. Где только не побывал бы эскадрон, везде он завоевывал сердца белорусов»[441]. Если отбросить риторику, то, в принципе, так оно и было. Поведением своего личного состава и отношением к мирному населению эскадрон Рогули выгодно отличался и от немцев, и от добровольческих формирований из числа других народов, да и от многих белорусских частей тоже.

Апрельская операция эскадрона против светских партизан была его последней акцией. В начале мая 1944 г., почти сразу же после возвращения в Новогрудок, было принято решение расформировать это подразделение как самостоятельную единицу. Вскоре оно было переформировано и включено в местный батальон БКА[442].

Белорусская краевая оборона

22 января 1944 г. на первом заседании БЦР президент Р. Островский заявил, что его главной задачей является организация белорусских сил для борьбы с советскими партизанами и, вообще, с большевизмом. Естественно, что такая борьба должна была быть в первую очередь вооруженной[443].

На тот момент в Белоруссии существовала вспомогательная полиция, в разных частях которой проходило службу около 20 тыс. человек. Однако ее только с большой натяжкой можно было назвать «белорусскими вооруженными силами», так как она целиком находилась в распоряжении немецких полицейских властей. Кроме того, было еще несколько батальонов самообороны, которые находились в стадии расформирования. Поэтому, после ряда совещаний, БЦР постановил создать вооруженные силы, которые, хотя бы и подчинялись немцам, однако имели бы «ярко выраженный белорусский национальный характер». Новые формирования должны были создаваться одновременно и по принципу самообороны и как современные вооруженные силы. В конце концов, это и обусловило их название – Белорусская краевая оборона (БКА)[444].

Следует сказать, что генеральный комиссар «Белоруссии» СС-группенфюрер фон Готтберг сразу согласился на создание БКА. По его мнению, новые белорусские формирования должны были сменить немецкие охранные части и вместо них вести борьбу с партизанами. Если же организация БКА пошла бы удачно, то ее наиболее подготовленные части можно было бы использовать и на фронте против Красной Армии. Поэтому, уже в начале февраля 1944 г. началась разработка планов по организации БКА. Поскольку ни немцы, ни, тем более, белорусы, не имели опыта проведения подобных мероприятий, то сразу же возникла дискуссия: организовывать БКА по принципу добровольности, или путем мобилизации. В конце концов, было принято решение, что это формирование будет организовано через призывную компанию[445].

Мобилизация в БКА должна была затронуть все слои белорусского населения, поэтому было важно узнать, как оно относится к самой идее проведения такой акции. С этой целью, в начале февраля 1944 г. Островский в сопровождении некоторых членов БЦР и представителя фон Готтберга СС-гауптштурмфюрера Э. Куммера посетил Слуцк, Барановичи и Слоним. Изучение общественного мнения на местах проходило по следующей схеме. Сначала Островский встречался с немецкими и белорусскими начальниками округа, спрашивал их мнение о возможности проведения мобилизации и то, как к этому отнесется население. За редким исключением, все чиновники заверяли его, что такая акция вполне возможна, и что население охотно пойдет на призыв президента БЦР в «белорусское войско». На следующий день проводились встречи с местным населением. Обычно на них приглашались все желающие. По целому ряду свидетельств, простой народ также приветствовал набор в БКА. После посещения Слонимского округа Островский вернулся в Минск в полной уверенности, что «мобилизация, безусловно, удастся»[446].

Чтобы провести в тех условиях мобилизацию на должном уровне, было необходимо: организовать штаб БКА, который бы подготовил план мобилизации и создать военно-административные органы по всей территории генерального округа «Белоруссия», которые бы смогли ее осуществить. Что касается прав и обязанностей немецкой и белорусской сторон в деле организации и использования БКА, то уже в самом начале между БЦР и соответствующими немецкими органами начались разногласия. Немцы считали, что обязанностью БЦР является только провести мобилизацию, а руководство БКА должно принадлежать им. С этим не соглашался Островский, который считал, что БЦР также обязан принимать участие в руководстве, посредством специально созданного для этого штаба. В конце концов, после долгих споров, обе стороны пришли к компромиссу: при БЦР создается специальный отдел БКА, который подготовит мобилизацию, проведет ее и будет сотрудничать со штабом главного фюрера СС и полиции «Россия-Центр» по вопросам пропаганды, материального обеспечения, медицинского обслуживания и военной подготовки. При этом решение всех вопросов оперативного характера возлагалось исключительно на немецкий штаб. Кроме того, была достигнута договоренность, что он принимает на себя обязанность вооружить БКА, а БЦР будет заниматься вопросами ее обмундирования[447].

Приблизительно во второй половине февраля 1944 г. заинтересованные стороны решили все вопросы, касающиеся БКА. Можно было приступать к разработке плана мобилизации и ее проведению. В первую очередь был создан штаб или (как этот орган называли немцы) отдел БКА. Его начальником Островский, по согласованию с фон Готтбергом, предложил стать Главному опекуну белорусской полиции майору Ф. Кушелю. Сразу же после своего назначения, он начал готовить план мобилизации, который был составлен на основе проектов, поступавших в штаб БКА с января 1944 г.[448]

Другим важным делом стало создание военно-административной сети для проведения мобилизации в БКА. По замыслу Кушеля, на местах ее должны были проводить специальные уполномоченные штаба – окружные начальники БКА: в Минском округе (капитан М. Пугачев), в Слуцком (младший лейтенант С. Шнек), в Барановичском (лейтенант В. Русак), в Слонимском (И. Дакиневич), в Новогрудском (капитан Б. Рогуля), в Вилейском (Бабич, затем майор М. Якуцевич), в Глубокском (лейтенант Г. Зыбайло). Из них первые двое были кадровыми офицерами Красной Армии, а остальные младшими офицерами или унтер-офицерами польской. Практически все окружные начальники БКА были, по словам Кушеля, «людьми молодыми, в военном отношении слабо подготовленными, и без жизненного опыта». Однако их главным достоинством было то, что все они были «преданы белорусскому национальному делу»[449]. В подчинении у каждого окружного начальника находились районные начальники БКА. По всем вопросам, касающимся мобилизации, окружные офицеры должны были сотрудничать с окружными представителями БЦР, на которых лежала главная ответственность по ее проведению. Согласно инструкции штаба БКА, эти представители, совместно с окружными и районными начальниками БКА, должны были на местах выбрать командиров ее будущих подразделений[450].

23 февраля 1944 г., в день Красной Армии, состоялось совместное заседание руководства БЦР, штаба главного фюрера СС и полиции «РоссияЦентр», а также местных представителей БКА и немецкой полиции. На этом заседании адъютант начальника штаба фон Готтберга зачитал приказ о создании БКА, после чего была установлена окончательная дата ее начала – 10 марта 1944 г.[451]

В целом, если брать всю территорию Белоруссии, штаб БКА мог рассчитывать на 91758 человек, пригодных к воинской службе, из них: 1632 офицера, 7397 офицеров и 82729 рядовых. Однако согласно приказу фюрера СС и полиции, мобилизация в БКА должна была проводиться только на территории генерального округа «Белоруссия», за исключением Лидского округа и округа фюрера СС и полиции «Припять». В созданных немцами так называемых «оборонных деревнях», также было запрещено проводить мобилизацию[452].

Кроме того, специальным приказом БЦР от призыва было освобождено также население части окраинных районов. Формально, это было сделано с целью того, чтобы «защитить его от мести коммунистических партизан». На самом же деле, эти районы уже давно входили в так называемые «партизанские края» и «зоны», и провести там мобилизацию просто не представлялось возможным. Например, по Слуцкому округу таких районов было 16 из 92, что представляло собой 17,4% от общей территории и 6,5% от общей численности населения округа. В этом же приказе БЦР было сказано, что призыву не подлежали руководители округов и районов, некоторые врачи и агрономы, инженерно-технические кадры железнодорожников, работники предприятий военной промышленности, ученики и учителя средних школ. Кроме того, от военной службы освобождались лица с психическими и физическими недостатками, больные, и многодетные отцы[453].

Обязательному призыву в БКА подлежали все бывшие офицеры и унтер-офицеры Красной и Польской армии в возрасте, соответственно, до 57 и 55 лет. При этом в приказе отмечалось, что они могут быть освобождены от мобилизации, «если находятся на руководящих должностях или работают специалистами в немецких учреждениях», а также подпадают под вышеуказанные категории[454].

БКА планировалось сделать полностью мононациональной. В ее ряды не могли вступать ни русские, ни украинцы, ни поляки. Выше уже было достаточно сказано о той борьбе против «польского засилья» в полиции, которую вели белорусские националисты. Подобная ситуация имела место и в случае с призывом в БКА: поляки не подлежали призыву в ее формирования. В связи с чем, 15 марта 1944 г. майор Кушель издал приказ №15, согласно которому следовало «убрать из батальонов (БКА) всех офицеров и унтер-офицеров поляков, передав их в распоряжение Биржи труда. То же самое сделать и с поляками-рядовыми, если, по мнению командиров рот, их присутствие в рядах БКА является нежелательным»[455]. Впоследствии, в некоторых частях БКА этот приказ был выполнен буквально, в результате чего из их рядов были демобилизованы все солдаты польской национальности. В других – мобилизованные поляки (даже офицеры и унтер-офицеры, как, например, в Клецком батальоне) продолжали и дальше находиться в строю. В дальнейшем антипольские меры были еще больше ужесточены. Так, поляков категорически запрещалось набирать на 4-недельный офицерский курс БКА, который проходил в Минске. А согласно приказу Кушеля №22 от 30 мая 1944 г. личному составу белорусских частей категорически запрещалось петь небелорусские песни, в том числе – польские[456].

Призыв рядового состава начинался через три дня после окончания мобилизации и инструктажа офицеров и унтер-офицеров и должен был охватить следующие возраста: с 1908 по 1917 и с 1921 по 1924 гг. рождения. Возраста с 1925 по 1927 гг. рождения подлежали призыву во вспомогательные службы СБМ (о них речь пойдет ниже)[457].

Призыв в БКА продолжался с 10 марта по 15 апреля 1944 г. Согласно первым приказам штаба Кушеля, в каждом районе планировалось организовать по одному батальону, личный состав которых должен был насчитывать 600 человек[458]. Со временем, если ситуация на фронте изменилась бы в пользу немцев, должны были быть проведены новые призывы, в результате которых были бы организованы полноценные Белорусские вооруженные силы. Согласно донесениям окружных представителей БЦР и окружных начальников БКА, динамика мобилизации выглядела следующим образом: к 15 марта 1944 г. на призывные пункты явилось 19 тыс., к середине марта – 22 тыс., к концу марта – 25 тыс., а к окончанию призыва их было уже 40-60 тыс. человек[459].

Однако мобилизация такого количества здоровых мужчин могла сорвать работу промышленных предприятий и других, не менее важных, отраслей хозяйства. Поэтому немецкие окружные комиссары, под разными предлогами, отсеяли примерно 50% мобилизованных. В результате, в семи округах генерального округа «Белоруссия» было сформировано следующее количество батальонов:

• Минский округ – 6 батальонов (2358 человек);

• Слуцкий округ – 5 батальонов (3982 человека);

• Новогрудский округ – 4 батальона (2047 человек);

• Барановичский округ – 8 батальонов (6495 человек);

• Глубокский округ – 4 батальона (2910 человек);

• Вилейский округ – 4 батальона (2414 человек);

• Слонимский округ – 3 батальона (1423 человека).

Всего, таким образом, к 20-м числам апреля было организовано 34 пехотных батальона, личный состав которых насчитывал 21629 офицеров, унтер-офицеров и рядовых[460].

Следует сказать, что в БКА были также переведены несколько подразделений белорусской полиции (хотя, согласно первому приказу, полицейские и не подлежали призыву), в результате чего было сформировано еще 5 пехотных батальонов[461].

В ходе мобилизации выяснилось, что в каждом округе немцы отбирали часть людей, признанных годными к военной службе, и передавали их в распоряжение военно-строительной Организации Тодта (Todt Organisation). По этому поводу президент БЦР подал протест в генеральный комиссариат. Свои действия немцы мотивировали тем, что им была необходима рабочая сила для ремонта дорог в Белоруссии. Чтобы найти компромисс и не нарушать первоначальных условий по созданию БКА, было принято решение об организации из этих призывников 12 саперных батальонов. После своего создания эти батальоны должны были полтора месяца находиться в распоряжении командующего войсками Вермахта в Белоруссии, а потом войти в состав БКА. При этом, Вермахт обязался обмундировать и вооружить их личный состав. Однако, к началу мая удалось сформировать только 6 таких подразделений, которые были расквартированы в следующих населенных пунктах: в Могилеве и Слуцке – по два батальона, в Борисове и Барановичах – по одному[462].

Кроме пехотных и саперных частей в состав БКА вошло и одно кавалерийское подразделение. Его основой стал уже упоминавшийся Новогрудский эскадрон. В начале мая он был переформирован и включен в состав одноименного батальона БКА. Лучшие унтер-офицеры и рядовые эскадрона были использованы в качестве командного состава для трех новых пехотных рот, а его командир капитан Рогуля принял команду над батальоном[463].

Таким образом, к маю 1944 г. в составе БКА было сформировано 39 пехотных и 6 саперных батальонов. На тот момент ее личный состав насчитывал около 30 тыс. человек, причем только 10 тыс. из них имели опыт участия в боевых действиях в условиях современной войны. Остальные же, по сути, были новобранцами[464].

Руководящим органом БКА с белорусской стороны был ее штаб. Однако немцы не соглашались на такое название, и поэтому в официальных документах БЦР его было принято называть либо отдел, либо Главное управление БКА. На июнь 1944 г. структура и руководство штаба БКА была следующей: начальник штаба (майор Ф. Кушель), его заместитель (капитан В. Микула), организационный отдел (С. Романчук), отдел пропаганды (В. Гутько), санитарный отдел (Прожога, позднее Г. Богданович), хозяйственный отдел (Плескачевский, позднее Я. Скуратович), общая канцелярия (А. Василеня)[465].

Главной задачей начальника штаба БКА было подготовить и провести ее мобилизацию. Когда мобилизация была окончена, президент БЦР своим декретом назначил Кушеля командующим БКА. По всем вопросам, касающимся БКА, начальник штаба главного фюрера СС и полиции «Россия-Центр» СС-оберштурмбаннфюрер Кляйнц связывался непосредственно с Кушелем. Обычно эти контакты осуществлялись через заместителя последнего капитана Микулу. Чтобы упростить эту процедуру, СС-группенфюрер фон Готтберг создал во второй половине июня 1944 г. немецкий штаб связи, в составе одного майора, двух капитанов и четырех унтер-офицеров. Этот новый орган должен был располагаться в помещении штаба БКА. В его задачи входило не только поддерживать связь между белорусским штабом и штабом фон Готтберга, но и «вникать во все нужды БКА и облегчать работу белорусского штаба по вопросам ее материального обеспечения»[466].

Основной проблемой БКА, как, впрочем, и других белорусских формирований, был недостаток командных кадров. Еще перед началом мобилизации Кушель обратил на это внимание президента БЦР Островского, заявив ему, что белорусский офицерский корпус очень слаб, а кадровых офицеров нет вообще. В результате, к февралю-марту 1944 г. будущий офицерский корпус БКА состоял из: офицеров белорусской полиции и самообороны, которые к этому времени успели пройти подготовку на всевозможных курсах в Минске или в округах, а также бывших офицеров Русской императорской, Польской и Красной армий. По словам Кушеля, «имелись еще и подпрапорщики запаса царской армии, однако, это были люди преклонного возраста, с военной точки зрения малопригодные и в большинстве своем чуждые белорусскому делу»[467].

В связи с тем, что белорусские офицерские и унтер-офицерские кадры были очень слабы, БЦР принял решение, а немцы целиком с ним согласились, провести переподготовку имевшихся офицеров и унтер-офицеров. С этой целью в Минске были открыты месячные курсы, рассчитанные на 50 офицеров и 150 унтер-офицеров. Курсы должны были проводиться один за другим, пока все офицеры и унтер-офицеры не пройдут переподготовку. После этих курсов планировалось открытие офицерской школы с шестимесячным периодом обучения для новых кандидатов в офицеры. Поэтому в плане мобилизации БКА было предусмотрено прислать из каждого округа на курсы в Минск специально для этого отобранных офицеров и унтерофицеров. С немецкой стороны начальником курсов переподготовки был назначен СС-гауптштурмфюрер Шнайдер, который отвечал только перед фон Готтбергом, с белорусской – капитан В. Чеботаревич. Первые курсы начались в середине марта 1944 г. Причем слушателей на них прибыло даже больше, чем рассчитывали – 50 офицеров и 200 унтер-офицеров. В первой половине апреля, после окончания курсов, все они сдали экзамен в присутствии фон Готтберга. После этого, в конце апреля, были открыты вторые курсы[468].

Однако, помимо переподготовки офицеров и унтер-офицеров, главной задачей Минских курсов было, по мнению руководства БКА, привлечение на них молодежи, которая еще не служила в армии. Получив согласие фон Готтберга, БЦР провел соответствующие пропагандистские мероприятия и, одновременно с третьими курсами переподготовки, во второй половине июня 1944 г. была открыта офицерская школа, в которую приняли 250 кандидатов. В большинстве своем ими стали молодые люди с оконченным средним образованием и почти все члены СБМ. Как вспоминал один из слушателей школы, «это был в большинстве своем крестьянский элемент. Почти никто из них до этого не держал в руках оружие… Однако эта молодежь хорошо знала, где источники несчастий народа, и решила своими силами их ликвидировать. К занятиям в школе, пусть самым первым и элементарным, слушатели относились очень серьезно»[469].

Обучение должно было продолжаться шесть месяцев, после чего все слушатели могли получить первое офицерское звание. Этого, однако, не произошло, так как уже 29 июня 1944 г. офицерская школа была эвакуирована из Минска в Вильнюс (Литва), чтобы не попасть под удар наступающей Красной Армии. Со временем, все будущие офицеры были включены в так называемую Бригаду вспомогательной полиции «Зиглинг», речь о которой пойдет ниже[470].

Всего же с марта по июнь 1944 г. на курсах в Минске прошли переподготовку около 150 офицеров и около 600 унтер-офицеров. В целом, с военной и политической точки зрения, это были очень хорошие офицеры и унтер-офицеры, полностью преданные идее создания национальных Белорусских вооруженных сил. Единственным недостатком было то, что их было явно мало для создания таких вооруженных сил. Поэтому некоторые окружные начальники БКА пытались решить проблему нехватки командных кадров по-своему. Например, в Слуцком округе офицерские и унтерофицерские звания присваивали наиболее отличившимся, соответственно, унтер-офицерам и рядовым. К апрелю 1944 г. здесь уже было 45 таких выдвиженцев. Однако, как признавал местный окружной начальник БКА С. Шнек, «в большинстве своем такие самородки были преданные народному делу, храбрые и самоотверженные, но слабые как командиры для организованной и дисциплинированной регулярной армии»[471]. Проблему подготовки кадров могла решить только окружная школа для унтер-офицеров, для создания которой, тем не менее, уже не было времени[472].

По свидетельствам и Кушеля, и Шнека, и ряда других лиц, отсутствие необходимого количества командных кадров для строевых частей было не единственной проблемой такого характера. Так, БКА испытывала крайнюю нехватку офицеров и унтер-офицеров специальных армейских служб: саперов, связистов и разведчиков. Этих специалистов почти не было ни в одном батальоне. Что же касается интендантских и медицинских кадров, а также кадров военных чиновников, то их было достаточно. Еще одним слабым местом БКА было отсутствие необходимого количества военных юристов и офицеров-пропагандистов[473].

Выше уже говорилось, что президент БЦР Островский принял на себя обязательство обеспечить БКА обмундированием. По его замыслам, ее части должны были создаваться как так называемые «белые банды», чтобы бороться с партизанами их же методами. В результате, в чем люди пришли на призывные пункты, в том они и остались, а БЦР не имел возможности дать им униформу[474]. Только в мае-июне 1944 г. некоторые батальоны БКА, в основном в Минске, получили униформу немецкой полиции, а саперные батальоны – униформу саперов Вермахта[475].

5 апреля 1944 г. БЦР принял постановление о введении офицерских рангов БКА. 12 апреля было принято такое же постановление относительно унтер-офицерских званий. Вскоре, согласно этим документам начала разрабатываться униформа и знаки различия БКА. Для каждого из ее 18 рангов были разработаны варианты парадной, выходной, служебной и полевой униформы. Однако все эти проекты так и остались на бумаге. Единственным, что отличало белорусские формирования от других, одетых в такую же немецкую униформу, «восточных» частей, были знаки различия и символика. Так, у белорусов это были: бело-красно-белый флаг, использование которого было официально разрешено генеральным комиссаром «Белоруссии» 27 июля 1942 г., герб «Погоня», и «Ярыловский» крест. Все эти символы использовались в различных модификациях в качестве кокард, нарукавных щитков, петлиц и нашивок на униформе[476]¹⁴².

Вооружение и снаряжение для БКА пообещали дать немецкие власти. Первоначально планировалось выделить по 100 итальянских винтовок на каждый батальон. Таким образом, одна винтовка должна была приходиться на 5-6 человек. К тому же, эти винтовки были такого плохого качества, что руководство БКА приняло их сначала за учебные. Однако, видя, что фактически безоружные батальоны БКА не могут противостоять партизанам, немцы довооружили их в конце апреля 1944 г. При этом новое вооружение было самых разных систем. Например, наряду с немецкими, были французские, голландские, советские, польские и другие винтовки. Тяжелые пулеметы были, в основном, польские. Фактически же до самого наступления Красной Армии (июнь 1944 г.) БКА так и не была вооружена целиком[477].

Что же касается снаряжения и амуниции, то ситуация с ними сложилась и вовсе катастрофическая. Большая часть личного состава БКА не имела саперных лопаток, топоров, кирок, пил и т.п. инженерно-технических принадлежностей. У офицеров не было таких необходимых в бою предметов амуниции, как карты, компасы, свистки, полевые сумки, а рядовые носили свои вещи в самодельных мешках вместо положенных по уставу ранцев[478].

За организацией батальонов БКА последовала подготовка их личного состава. Согласно плану она должна была состоять из боевой, тактическо-полевой, стрелковой и физической подготовки. Однако и здесь не обошлось без трудностей. Почти полностью отсутствовала материально-техническая и, что наиболее важно, теоретическая часть для всех видов подготовки. Солдатам БКА приходилось учиться по уставам и учебникам, которые были не самого лучшего качества. Главным образом, это были сокращенные варианты немецких и советских уставов, как, например, «Строевой устав» и «Устав для полицейской караульной службы». Иногда же это был вообще вольный пересказ некоторых учебников (например, «учебник» по топографии в обработке капитана В. Микулы). В целом, как вспоминал С. Шнек, «самыми надежными учебниками стали знания и опыт офицеров и унтер-офицеров»[479].

Боевая подготовка в подразделениях начиналась на второй или третий день после мобилизации. Прежде всего, солдаты должны были овладеть оружием. Тактическо-полевая подготовка начиналась во всех батальонах на шестой день после призыва – 16 марта 1944 г. Согласно учебному плану и программе, через две-три недели все части БКА должны были стать пригодными для боевого применения. Многие офицеры БКА не имели еще достаточного опыта ведения войны в современных условиях, у некоторых он был вообще устаревшим, и они больше ничему не учились со времен Первой мировой войны. Однако были и такие, которые подошли к процессу подготовки с необоснованным в таких условиях формализмом. Они много времени уделяли шагистике и изучению оружия, тогда, как стрелковая и тактическо-полевая подготовка оставались у них почти без внимания. Их солдаты почти не выходили за пределы казарм или плаца, не изучали ведение боя в лесу, населенных пунктах, ночью, в тумане, в общем, в тех условиях, в которых батальоны БКА и должны были, в принципе, применяться[480].

Принято считать, что маневры, это неотъемлемая часть боевой подготовки любой армии. Тем не менее, известно, что в случае с БКА в них принимали участие только подразделения ее Вилейского округа. В ходе этих маневров, которые проводились в начале июня 1944 г., БКА совместно с полицией и частями польской АК отрабатывала захват вражеских позиций. После маневров состоялось их обсуждение немецкой и белорусской сторонами. В целом, все остались довольны выучкой личного состава БКА. Однако ее окружной начальник майор Якуцевич сказал, что, хоть на маневрах и были некоторые положительные показатели, для ведения современной войны нужно все-таки современное оружие, главным образом авиация и танковые войска. Вилейский округ был единственным, где были проведены показательные маневры БКА. В других этого не смогли сделать из-за нехватки времени или по иным причинам[481].

25 марта 1944 г., в день очередной годовщины провозглашения независимости Белоруссии, все подразделения БКА во всех округах приняли присягу на верность народу и родине. Это событие, в принципе, означало окончание периода организации и подготовки ее основного состава. О том, как использовать формирования БКА, у СС-группенфюрера фон Готтберга имелось две точки зрения. Так, еще 1 марта 1944 г. на конференции в Министерстве по делам оккупированных восточных областей, он представил проект создания 20-тыс. оперативной группы по борьбе с партизанами. В ее состав, помимо немецких частей, должны были войти: казачьи части, кавказские формирования, «Бригада Каминского» и пехотные батальоны БКА. Однако обстановка на Восточном фронте и его тыловых районах не позволяла за короткий срок создать такую группу. Поэтому фон Готтберг решил использовать батальоны БКА согласно своему второму варианту: они должны были участвовать в боях против партизан либо отдельно, либо в составе более крупных немецких частей. Такая возможность представилась во второй половине мая 1944 г., когда последние, из уже организованных батальонов БКА заканчивали свою подготовку[482].

Первым участие в боевых действиях принял 15-й Городищенский батальон под командованием уже упоминавшегося лейтенанта В. Радько. Этот батальон был присоединен к оперативной группе фон Готтберга, которая должна была очистить от советских партизан районы Лепеля и Борисова (операция «Праздник весны»). В ходе операции, продолжавшейся с 16 апреля по 10 мая 1944 г., личный состав батальона проявил высокую боеспособность, а противостоявшие ему партизанские отряды понесли большие потери. После операции лейтенант Радько был награжден Железным Крестом, а командиры рот, многие унтер-офицеры и рядовые получили специальную награду – «Медаль для восточных народов»[483].

В первой половине июня немцы решили использовать еще один батальон – 34-й, который дислоцировался в Столбцах. Однако, вследствие того, что они не уведомили штаб БКА о своих намерениях, многие солдаты батальона разбежались прямо перед своей посадкой на поезд. Чтобы не допустить окончательного развала батальона, начальник штаба БКА Кушель послал в Столбцы своего заместителя капитана Микулу, который смог уговорить белорусских солдат отправиться на операцию[484].

В крупных боевых акциях против партизан немцы старались использовать только наиболее подготовленные и хорошо вооруженные батальоны (например, советские партизаны к числу таких относили 1-3 и 44-й, а также подразделения под командованием Габриловича, Бугая и Ветвицкого)[485].

Те же части, которые были подготовлены хуже, использовались по типу местной самообороны. Их задача заключалась в следующем: они патрулировали район своего базирования, и отгоняли обратно в леса небольшие группы партизан, давая, тем самым, местным крестьянам спокойно обрабатывать землю. Таким образом, например, применялись части БКА Вилейского и Слуцкого округов. Здесь борьба с партизанами началась сразу же после организации батальонов, захватив, по сути, весь период их подготовки. Фактически, личный состав этих батальонов учился в бою. Части же, подготовка и вооружение которых не дотягивали даже до среднего уровня, использовались, в основном, на охране гражданских учреждений и складов, на погрузке и отправке в Германию различного имущества и на других хозяйственных работах[486].

Воспоминания лидеров белорусских националистов наполнены фактами того, что «дисциплина в частях БКА была очень сильной, несмотря на все проблемы материального и морального характера», а также о том, что советские партизаны массами переходили к ним. Например, окружной начальник БКА в Слуцке С. Шнек упоминает такой случай: за день до объявления мобилизации «из банд убежало 620 молодых случаков, которые хотели присоединиться к БКА. Естественно, что все они были сразу же зачислены в ее ряды»[487]. Однако другие факты свидетельствуют об обратном.

В целом, можно сказать, что части БКА не были использованы в полную силу, а опыт их боевого применения оказался минимальным. Этому есть несколько причин, первой из которых является фактор времени. Естественно, что за четыре неполных месяца было невозможно развернуть и подготовить полноценные вооруженные силы. Второй причиной является негативная роль немецкого военно-политического руководства в Белоруссии. Следует сказать, что, несмотря на то, что немцы сами вызвали к жизни идею БКА, они же и тормозили ее реализацию. Уже одно то, что мобилизация была принудительной, а неявившимся на призывные пункты грозила смертная казнь, не могло вызвать энтузиазма у белорусов[488].

Тем не менее, население многих районов республики охотно откликнулось на призыв. Как пишет современный белорусский историк Т. Клыковская, «не желая вновь оказаться под большевистским ярмом, часть крестьян была готова пойти под национальные лозунги и даже в определенной степени поспособствовать терпящим поражение немцам»[489]. Этот энтузиазм населения, зачастую, был действительно неподдельным. Например, окружной комиссар Новогрудка сообщал фон Готтбергу, что в его округе население приходило на призывные пункты даже из контролируемых партизанами районов. В Слуцком округе на эти пункты явилось 7740 человек, что было почти в два раза больше необходимого количества призывников. Тех же, кто должен был явиться, но не явился, было всего 110 человек или 1,4% от общего количества подлежащих мобилизации. В Вилейском округе было мобилизовано 15 тыс. человек, однако немцы согласились дать оружие только на 3000. Остальных же распустили по домам, до, как полагали белорусские власти, нового призыва[490].

Многие из этих добровольцев действительно думали, что будут сражаться в национальных Белорусских вооруженных силах и под белорусским командованием. Видя это, руководство БЦР издало приказ о том, что «батальоны, которые имеют достаточное количество оружия и боеприпасов, должны активно выступать против партизан»[491]¹⁵⁷. В этом приказе также подразумевалось, что, прежде чем использовать какую-нибудь часть БКА, немцы обратятся в ее штаб или к окружному начальнику БКА. Однако они, зачастую, использовали батальоны БКА по своему усмотрению, полностью игнорируя БЦР и белорусский штаб. В результате, это приводило и к инцидентам, который имел место в 34-м батальоне. Другим характерным примером такого немецкого поведения является ситуация с саперными батальонами. Если пехотные батальоны и находились в формальном подчинении у штаба БКА, то саперы даже не подчинялись главному фюреру СС и полиции. Как было сказано выше, они находились в распоряжении Вермахта. Кушель вспоминал: «…Если в пехотные батальоны люди шли весьма охотно, желая непосредственно бороться с большевистскими партизанами, то саперные батальоны не давали им такой возможности. Поэтому, в некоторых местах люди, призванные в саперные части, попросту дезертировали. Так, например, произошло в Несвиже и Клецке»[492]. Имея такой негативный опыт, немецкое военно-политическое руководство в Белоруссии должно было сделать вывод, что лучше всего белорусы сражаются против большевиков под знаменами белорусской национальной идеи. Однако, оно такой вывод не сделало, что, в результате, пагубно отразилось на дальнейших попытках создания белорусских формирований.

Наконец, еще одним препятствием со стороны немецкого руководства было его упорное нежелание снабдить БКА достаточным количеством современного вооружения. Этому есть, на наш взгляд, два объяснения. Во-первых, по свидетельству целого ряда документов, фон Готтберг не планировал набор более 10 тыс. человек, и поэтому такое большое количество белорусских добровольцев явилось для него полной неожиданностью. Для такой массы людей попросту не было ни вооружения, ни обмундирования, а передавать их в БКА вместо частей Вермахта или войск СС было, мягко говоря, неблагоразумно. С другой стороны игнорировать такой порыв населения также было нельзя. Поэтому фон Готтберг обратился в Берлин с просьбой прислать как можно скорее хотя бы 20 тыс. винтовок. Там ему ответили, что его просьба может быть выполнена только к концу мая. Как вскоре выяснилось, это решение было крайне запоздалым. Во-вторых, немецкое командование всегда опасалось снабжать современным оружием «восточные» формирования. Оно, и не без основания, считало, что если дела на фронте пойдут у немцев плохо, это оружие повернется против них[493].

Еще одним фактором, который оказывал негативное влияние на процесс организации и использования БКА, была деятельность советских и польских партизан. По своему характеру она делилась на пассивную (или пропагандистскую) и активную, и была направлена на срыв мобилизации. Если же в каком-нибудь районе мобилизацию и не удавалось сорвать, тогда партизаны прилагали все усилия, чтобы разложить уже сформированные части БКА[494].

Так, уже 10-11 марта 1944 г. Центральный комитет Компартии Белоруссии (ЦК КПБ) издал специальное «Обращение» к населению оккупированных районов. «Немецкие разбойники, говорилось в этом документе, хотят по мобилизации собрать наиболее здоровое белорусское население, чтобы затем уничтожить его. Для этого они во многих местах Белоруссии и Польши устроили лагеря смерти, куда загоняют тысячами собранных под разными предлогами людей»[495]. ЦК КПБ призывал белорусский народ не поддаваться ни на какие провокации оккупантов, всеми силами и средствами срывать их планы. «Партизаны и партизанки, говорилось далее в «Обращении», помогайте населению уклоняться от немецкой мобилизации. Разъясняйте всем, что объявленная… мобилизация – новый кровавый план уничтожения белорусского народа… Уничтожайте команды, которые загоняют народ на призывные пункты, громите призывные пункты»[496].

Подпольные органы Компартии на территории Белоруссии и командование партизанских отрядов положили «Обращение» ЦК в основу своей повседневной политико-агитационной и организационной работы. Оно было отпечатано в десятках тысяч экземпляров и распространено среди жителей. Так, за время проведения мобилизации в БКА, в южных районах Минского округа партизаны распространили 62 тыс. экз. листовок и 54 тыс. экз. газет с текстом «Обращения». Подпольные организации Белостокского округа за март-апрель 1944 г. издали большим тиражом 11 названий листовок с призывом к населению не вступать в БКА. Одновременно с разъяснительной и агитационной работой подпольные организации и партизанские отряды повсеместно громили призывные пункты БКА, устраивали кордоны, с целью не пропустить призывников на эти пункты, физически уничтожали членов окружных или районных мобилизационных комиссий. Во многих случаях имели место нападения на уже сформированные, но еще не вооруженные, батальоны БКА, в результате которых наиболее активные белорусские офицеры и унтер-офицеры уничтожались, а рядовые распускались по домам или включались в партизанские отряды. Такие случаи, например, имели место в ряде районов Новогрудского, Слонимского и Барановичского округов[497].

Со временем, такая активность партизан стала приносить свои плоды. Так, на призывной пункт в пос. Городок Барановичского округа явилось всего несколько человек. Чтобы предотвратить срыв мобилизации, немцы направили в близлежащие населенные пункты большой отряд полиции. В ходе облавы удалось схватить около 100 человек и пригнать их на призывной пункт. Однако уже в первую ночь 37 из них бежали к партизанам. В других районах ситуация выглядела еще хуже (данные по Минскому, Вилейскому, Слуцкому и Слонимскому округам):

• в Плиссу, Лужки и Глубокое явилось 170 человек, тогда как только по одному Плисскому району призыву подлежала 1000. За это же время в этих же районах в ряды партизан вступило более 500;

• в Молодечно большее число мобилизованных сразу же разбежались;

• в Смолевичском районе на призывные пункты не явилось 514 человек, подлежащих мобилизации;

• в Юрьевском, Кленническом, Верхменском и частично в Заболотском и Воротовском районах, где активно действовали партизаны, мобилизация была вообще парализована;

• в отчете из Заславского района сообщалось, что в БКА призваны только 209 человек, тогда как 402 вообще не явились;

• из Шершунского и Шанелевского районов на призывные пункты не прибыл ни один человек;

• в Старобинском и Любанском районах из деревень, расположенных вблизи лесов, на призывные пункты не явился ни один человек.

• Слонимский окружной комиссар доносил в Минск, что в его округе очень многие уклоняются от призыва[498].

Как было сказано выше, по плану развертывания БКА в каждом районе должен был быть сформирован один батальон численностью 500-600 человек. Однако, как из-за препятствий со стороны немцев, так и из-за деятельности партизан, в некоторых батальонах было только по 80-100 человек[499].

Другим следствием подрывной работы партизан стал переход на их сторону уже сформированных частей БКА. Так, по данным штаба Кушеля, только за март-апрель 1944 г. имели место следующие случаи:

• в ночь на 19 марта советские партизаны совершили нападение на немецкий гарнизон в дер. Яворская Руда Барановичского округа. Находившийся в гарнизоне отряд БКА не оказал никакого сопротивления, а 66 его солдат перешли на сторону партизан;

• в начале апреля партизаны разгромили немецкий гарнизон в пос. Остров Барановичского округа, в результате чего 28 находившихся в гарнизоне солдат БКА стали партизанами;

• в городе Столбцы Барановичской области на призывной пункт явилось около 1800 человек. Узнав об этом, подпольный комитет КПБ прислал туда своих агитаторов, которые провели среди мобилизованных «разъяснительную работу». В результате, через несколько дней на призывном пункте осталось всего 180 человек, 680 ушли в партизаны, а остальные разошлись по домам;

• за время боев с партизанами, из отряда БКА, сформированного в пос. Лапичи Минского округа, к партизанам перешло около 300 человек;

• по Клецкому району Барановичской области призывную комиссию прошло до 3000 человек, из которых годными к службе были признаны 1500. Однако уже к началу апреля к партизанам перебежали примерно 500, а затем стали уходить и остальные;

• в Плисском районе Минского округа только за две недели марта из местного батальона на сторону партизан перешло 82 человек;

• из Вилейки местный окружной начальник БКА сообщал о переходе на сторону партизан 70 добровольцев[500].

Кроме вышесказанного, партизаны засылали в батальоны БКА своих агентов, которые старались разложить их личный состав. С одной стороны они говорили, что «когда Советская власть вернется в Белоруссию, от расплаты не уйдет ни один предатель». С другой, они обещали «от лица народной власти прощение всем, кто вовремя одумается»[501]. В результате, в политическом обзоре БЦР по Минскому округу за март 1944 г. отмечалось, что у солдат БКА подавленное настроение, почти все думают, что они будут отправлены на фронт. Многие, особенно из насильно мобилизованных, морально разложены. В другом обзоре говорилось, что «после призыва почти каждый подал заявление об освобождении из рядов БКА, измышляя всевозможные причины, по которым не может оставаться в этих рядах»[502]. В целом, ни один день не проходил без того, чтобы кто-нибудь из солдат БКА не сбежал к партизанам.

Не осталась в стороне и польская АК. Еще в ходе мобилизации в БКА ее руководство поставило перед своими агентами задачу проникновения в ряды этих формирований, с целью их дальнейшего разложения или перевода на свою сторону. Следует признать, что в целом ряде случаев эти шаги были весьма успешными. Например, в Барановичском батальоне БКА оказалось 80 членов АК, в том числе и некто, известный как поручик «Виктор», который занял пост командира одной из рот. В апреле 1944 г. эта группа попыталась вывести личный состав батальона в лес, чтобы в дальнейшем создать на его базе партизанский отряд. Однако по невыясненным причинам эта акция так и не была выполнена[503].

23 июня 1944 г. Красная Армия начала операцию «Багратион», которая закончилась полным разгромом немецкой группы армий «Центр». За две недели с небольшим была освобождена почти вся территория Белоруссии. Поэтому на эвакуацию частей БКА и всех ее структур у немцев попросту не оказалось времени. Однако, как пишет польский историк Ю. Туронек, такая эвакуация и не планировалась, о чем свидетельствует полное отсутствие приказов на этот счет, как со стороны немцев, так и из штаба БКА. Буквально перед самым оставлением Минска, фон Готтберг отдал приказ окружным фюрерам полиции, чтобы они позаботились об отступлении наиболее боеспособных батальонов на запад и демобилизации остальных. Но, по словам Кушеля, коменданты полностью провалили эту акцию. В результате, после эвакуации из Минска 27 июня 1944 г. немецкого штаба связи при БКА, и Островский, и Кушель остались вообще без всяких контактов с фон Готтбергом и не могли дать своим частям ни одной, сколько-нибудь вразумительной, инструкции. А вскоре и БЦР, и штаб БКА сами последовали за немцами. В такой ситуации командиры большинства белорусских батальонов оказались представлены сами себе, и поэтому стали решать проблему спасения вверенных им людей по мере своих сил и опыта. Один из очевидцев так описывал «эвакуацию» одного из батальонов БКА в Барановичском округе: «Вечером 30 июня я стал случайным свидетелем демобилизации батальона численностью в 700 человек. Перед строем батальона стоял его командир. После короткой информации о последних событиях на фронте он сказал следующее: «Кто пойдет с нами, пусть остается в строю, остальные могут идти домой». После этих слов вся солдатская масса зашевелилась и двинулась к казармам, что бы забрать свои вещи и идти по домам. В строю осталось только 18 человек, в основном, унтер-офицеров, а на утро согласилось уезжать еще меньше»[504].

Судьба подразделений БКА, в целом, сложилась следующим образом. Только немногие батальоны приняли бой с передовыми частями Красной Армии и были разгромлены, другие (и, судя по вышесказанному, их была основная масса) – распущены своими командирами, а третьи – наиболее боеспособные – смогли в полном порядке отступить в Польшу. Саперные батальоны БКА, которые находились под юрисдикцией Вермахта, были эвакуированы в Бедруск под Познанью (западная Польша). Там все шесть были реорганизованы в 2 строительных батальона (Baubataillon) и, без ведома БЦР, включены в состав сухопутных войск Вермахта. Впоследствии, оба строительных батальона были переброшены на Западный фронт, где и находились до конца войны[505].

Во второй половине июля 1944 г. руководство БЦР окончательно обосновалось в Берлине и снова приступило к активной работе. Чтобы на деле доказать свою решимость и дальше продолжать борьбу с большевизмом, Островский планировал воссоздать БКА на территории Германии. Однако в данных условиях это оказалось невозможным. Поэтому было решено добиваться у немецкого военно-политического руководства согласия на создание Белорусского легиона. Он должен был быть организован по образцу так называемых Восточных легионов (Ostlegionen), которые одновременно представляли собой и запасные части, и центры по подготовке личного состава для боевых формирований. Так, в течение 1941-1943 гг. в составе Вермахта были организованы (и вполне удачно) Туркестанский, Азербайджанский, Северо-Кавказский, Грузинский, Армянский и Волжско-татарский легионы[506].

Кроме успешного опыта по созданию таких формирований, в Германии на тот момент имелось и достаточное количество частей и подразделений, чтобы создать Белорусский легион. Так, по мнению Островского, можно было рассчитывать на 6 саперных батальонов и некоторое количество пехотных батальонов БКА, 13-й Белорусский полицейский батальон при СД, офицерскую школу БКА и остатки вспомогательной полиции порядка. Всего в этих частях служило около 10 тыс. человек. Кроме того, помимо них, в легион охотно бы пошли многие белорусские беженцы и так называемые «восточные рабочие» – белорусы, которые в 1942-1944 гг. были вывезены в Германию на принудительные работы. Если бы немцы позволили, то вскоре можно было бы подготовить кадры для трех полноценных пехотных дивизий. Исходя из этого, президент БЦР выступил перед немецким руководством с ходатайством для разрешения организации Белорусского легиона[507].

Идея создания такого легиона была одобрена в Министерстве по делам оккупированных восточных областей. Следующей инстанцией, согласие которой нужно было получить, являлось Управление генерала-инспектора добровольческих формирований при Генеральном штабе сухопутных сил (General der Freiwilligen-Verbände). Во второй половине июля 1944 г. начальнику этого управления генералу кавалерии Э. Кёстрингу был подан соответствующий меморандум. Кёстринг обещал его рассмотреть, однако, до середины сентября так и не сделал этого[508].

Ситуация с таким молчанием со стороны немцев очень беспокоила лидеров БЦР. Поэтому оно решило действовать самостоятельно. 13 сентября 1944 г. при совете было создано Управление военных дел (с 5 октября – Главное управление военных дел), которое возглавил генерал-майор К. Езовитов. Вступив в должность, он, в свою очередь, выступил с предложением организовать новое белорусское воинское формирование, не дожидаясь, при этом, разрешения немцев. Это предложение очень понравилось Островскому, и в тот же день он принял решение о создании в Берлине 1-го Учебного батальона БКА. Основой для формирования батальона должны были послужить белорусские офицеры и унтер-офицеры, которые постепенно собирались в Берлине, узнав, что там вскоре будет создан Белорусский легион[509].

Согласно проекту Езовитова, структура кадрового батальона была сле дующей:

• офицерский курс, на котором офицеры БКА и полиции должны были проходить переподготовку;

• унтер-офицерский курс для переподготовки унтер-офицеров;

• офицерская школа, для всех, кто хотел стать офицером;

• унтер-офицерская школа для тех рядовых, которые хотели стать унтер-офицерами;

• хозяйственная рота[510].

В результате, к декабрю в батальоне проходило службу около 300 человек, в том числе 50 офицеров. Командиром батальона был назначен капитан П. Косацкий, а его заместителем по военной подготовке капитан С. Шнек, которые одними из первых прибыли в Берлин. Как руководство батальона они подчинялся командующему БКА Кушелю[511].

Следует сказать, что до конца февраля 1945 г. батальон фактически не значился ни в одном немецком военном документе и не находился на немецком довольствии. Деньги на его содержание в количестве 12 тыс. рейхсмарок были выделены из бюджета БЦР. Тем не менее, казармы, которые предоставил комендант Берлина для личного состава батальона, были относительно хорошими. Снабжение продуктами осуществлялось по карточкам, и было также вполне нормальным. С обмундированием же сложилась катастрофическая ситуация. Большинство солдат и офицеров прибыли в Берлин в летней униформе. А поскольку батальон не был поставлен на немецкое довольствие, зимнюю униформу им получить было негде. Однако, по словам Кушеля, «несмотря на сильные холода, люди терпели». С вооружением батальона дела обстояли не лучшим образом. Не принесли успеха и многочисленные попытки Кушеля легализовать батальон[512].

6 ноября 1944 г. Управление генерала-инспектора добровольческих формирований официально уведомило БЦР, что все вопросы, касающиеся создания Белорусского легиона, передаются в Главное управление СС (SS-Hauptamt). В конце весны – начале лета 1944 г. в составе последнего был организован специальный отдел «Восточные добровольцы» (Freiwilligen-Leitstelle Ost), задачей которого являлось создание частей войск СС из «восточных» народов. Руководителем отдела стал СС-оберштурмбаннфюрер Ф. Арльт. Фактически, это был конец Учебного батальона и вообще БКА, так как в течение декабря 1944 г. из него забрали офицерскую и унтер-офицерскую школы, а также всех более-менее боеспособных солдат и офицеров. В Берлине остались только офицеры старшего возраста и немного рядовых. Большинство из оставшихся не были пригодны к военной службе. В конце концов, в первой половине апреля 1945 г. батальон был расформирован[513].

В исторической литературе до сих пор идут споры, можно ли считать этот батальон полноценной кадровой воинской частью. Все эмигрантские и многие современные белорусские историки безоговорочно соглашаются с этим. Напротив, польский исследователь Ю. Туронек считает, что это не так и даже само слово «батальон» употребляет исключительно в кавычках. Основываясь на ряде фактов, он пишет, что до конца января 1945 г. это подразделение было, скорее, «приютом для бездомных беженцев». Поскольку, помимо офицеров и солдат БКА, при нем находились члены их семей и другие гражданские лица, для которых казармы батальона «были не самым худшим местом». Кроме того, многие военные вступали в этот батальон, чтобы отдохнуть после госпиталя. Сама же идея его создания была поддержана Островским исключительно в рамках той политической позиции, которую он занимал относительно белорусских добровольческих частей в эмиграции (более подробно о ней говорилось выше). Тем не менее, как бы там ни было, следует признать, что это воинское подразделение явилось переходным этапом между БКА и будущей белорусской дивизией войск СС, уже хотя бы потому, что позволило сохранить офицерские и унтер-офицерские кадры для последней[514].

В целом, приходится согласиться с немецким историком Н. Мюллером, который писал, что «кампания по организации БКА… закончилась неудачно»[515]. Военные цели, из-за которых она создавалась немцами, достигнуты не были. За редким исключением, им не удалось сформировать сколько-нибудь боеспособные и морально устойчивые части. Однако была достигнута белорусская, политическая цель. Как писал впоследствии Кушель, «проведение мобилизации в Белоруссии представительством белорусского народа, каким тогда являлся БЦР, было необыкновенно важным делом. Это был первый факт в истории Белоруссии, когда белорусский народ призывался в белорусские войска белорусской властью»[516]. С этим высказыванием можно спорить или нет, однако, если отбросить всю националистическую риторику, трудно не согласиться, что мобилизация в БКА была важным политическим успехом и фон Готтберга, и Островского, хотя и очень запоздалым.

Создание охранных формирований на территории оккупированной Белоруссии происходило по двум направлениям: в виде полицейских подразделений и частей самообороны. Как правило, это были два параллельных процесса, которые до начала 1944 г. пересекались крайне редко. Главной причиной этого было то, что создание полиции и самообороны осуществлялось под эгидой разных ветвей немецкой оккупационной администрации. Подразделения полиции организовывались по инициативе ведомства Гиммлера, самооборона – по инициативе генерального комиссара Кубе. Зимой-весной 1944 г. новый генеральный комиссар фон Готтберг попытался объединить этот процесс, дав разрешение на создание БКА. Это формирование создавалось по принципам самообороны, но с включением в состав его частей подразделений полиции.

Как правило, создавая части полиции и самообороны, немцы преследовали, главным образом, следующую цель: сковать и уничтожить силы партизан руками местного населения. И только во вторую очередь имели место определенные политические и пропагандистские мотивы. Для белорусских националистов определяющим был как раз политический момент. Прежде всего, они преследовали цель создать при помощи немцев боеспособные белорусские национальные формирования, как ядро будущей армии независимой Белоруссии. Причем, такие цели преследовали оба крыла белорусского национального движения: и коллаборационистское, и антинацистское. Для каждого типа охранных частей у них были свои методы. Во-первых, используя благосклонность генерального комиссара Кубе, они пытались создать изначально белорусские формирования, например КБС. Во-вторых, пытались белорусифицировать уже существовавшие полицейские подразделения, например: батальон железнодорожной охраны или батальоны «вспомогательной полиции порядка». Эти попытки продолжались с переменным успехом до конца 1943 г. В целом, в силу разного рода причин, националисты потерпели неудачу, так как в их актив можно записать создание только одного действительно белорусского подразделения – Новогрудского кавалерийского эскадрона. Зимой 1944 г. военнополитическая конъюнктура на территории Белоруссии поменялась значительным образом. Выше уже говорилось, что это было связано с созданием БКА. В данном случае, интересы оккупантов и националистов практически совпали, и последние получили шанс создать белорусские национальные силы. Однако времени на это уже явно не хватало.

Что касается общей боеспособности охранных частей, то ее можно оценить, как не очень высокую. Под влиянием целого ряда факторов (колебания линии немецкой оккупационной политики, деятельность советских и польских партизан, отношение местного населения и т.п.) эти части только в очень немногих случаях могли противостоять организованному и подготовленному противнику. Оккупанты крайне редко использовали их самостоятельно. В лучшем случае, белорусская полиция и самооборона воевали совместно с немецкими или другими коллаборационистскими формированиями. В худшем – просто несли охрану каких-нибудь объектов или поддерживали порядок в населенных пунктах. Дисциплина в частях полиции и самообороны была, обычно, ниже среднего, а дезертирство и переход к врагу – очень частым. Поэтому, многие из этих частей были расформированы немцами еще до конца оккупации или, после чистки личного состава, влиты в другие, более крупные формирования.