Легкий завтрак в тени некрополя

Морской паром от афинского причала

отошел ранним вечером 24 июля… С марта по октябрь греки – великие мореплаватели. Представьте себе: большие утюги разглаживают синий мундир, как теплоходы Эгейское море; утюги старательно обходят пуговки-острова; а на плечах мундира пыжатся эполеты – это чайки. Ни ветра, ни качки, ни волнения… Я прогуливался по верхней палубе и время от времени поглядывал на баклана, который лениво преследовал огрызок яблока за кормой. Меня подмывало плюнуть в него от раздражения, что баклан такой вялый и неромантичный. Что море скучное, что плыть на пароме до утра, что вечер придется провести в обнимку с бутылкой, что другой компании не предвидится. Кофе в баре пытались готовить по-турецки; я рассматривал в своей чашке кофе и тоже пытался установить его национальную принадлежность. Скорее всего, кофе был негром, но только не турком. Тогда я решительно подошел к борту и все-таки плюнул в баклана. Затем спустился на нижнюю палубу, открыл первую дверь, оказался в ресторане и отметил для себя, что это весьма кстати…

В ресторане я выбрал столик, развернул меню на четырех языках, подошел официант, я довольно толково потыкал в меню указательным пальцем и откинулся на спинку стула в ожидании кулинарного сюрприза. Иногда, чтобы не связываться с меню, я указываю официанту на «блюдо за соседним столиком» и говорю, что мне то же самое. Но в данном случае… За соседним столиком рыжий и толстый свинтус лопал все подряд со скоростью хорошего жонглера. Разлетались капли томатного соуса, какие-то котлетки шлепались в подливку – свинтус жевал, надкусывал, скреб, грыз, глотал и прихлебывал. Я не успевал разглядеть блюдо как следует, как оно исчезало. Официанты сломя голову бегали между свинтусом и кухней… Иногда свинтус задерживал пустую тарелку, разглядывая – а не осталось ли на ней еще кусочка, и тогда официанту приходилось выдергивать тарелку из его пальцев, чтобы конвейер не останавливался. Ай да свинтус! Видали мясистого Вакха на полотне Рубенса? Он воскрес.

Она… Она тоже сидела за этим столиком и пускала сигаретный дым прямо в физиономию свинтуса. Тот отмахивался, продолжая есть, а она глядела на него в упор, не мигая, не отрываясь. Сама целеустремленность. И казалось, что главная задача ее жизни – пускать дым. На вид – лет двадцать пять, смертельная брюнетка с короткой стрижкой. Тонкие черты лица. Ноги и фигура – для сопровождения денежных персон на уикенд. Более отвратительной картины я еще не видел. А все из-за жирного свинтуса… Такие женщины должны мечтательно и одиноко поджидать принца из Монако, а не шляться по свету в сопровождении мешка с дерьмом.

«Давайте решим, что это ее папа», – подумал я, вытащил из кармана блокнот и ручку, затем как можно крупнее написал «Чтоб ему лопнуть!». По-чешски, разумеется. Потому что чуть раньше я слышал, как свинтус обронил малозначительную фразу именно по-чешски.

Эту надпись я разместил на своем столике втайне от свинтуса. Через некоторое время последовал кинжальный взгляд на мою записку – брюнетка на долю секунды оставила в покое толстяка и снова уставилась на него, не забывая дымить, как дракон. Я уж думал, что все на этом и закончится, но тут брюнетка загасила очередную сигарету и громко рассмеялась. От неожиданности толстяк поперхнулся и замер. И тогда все, кто был в ресторане, повернули головы, чтобы увидеть колоритную парочку. Гору тарелок на столе, рыжего свинтуса и его компаньонку.

– Питайся, Клавдио, питайся, – сказала толстяку брюнетка и снова рассмеялась.

Честно говоря, от ее интонаций у меня мурашки пробежали по спине и так же испуганно спрятались. Но свинтус Клавдио, наоборот, радостно и дружелюбно заулыбался своей спутнице и всем, кто хотел бы разделить его веселье. Желающих оказалось немало; поднимались бокалы за здоровье Клавдио, за его отменный аппетит. Клавдио, пережевывая макароны, раскланивался в разные стороны.

– Извини, Клавдио, – сказала брюнетка и пошлепала толстяка по щеке, – мне надо поговорить с одним господином.

– Угу, ммм, угу, – согласился с нею Клавдио, и брюнетка бросила на стол салфетку…

Она даже не взглянула на меня, не остановилась, а только, проходя мимо, сказала «Пойдемте», и я вышел следом за ней на палубу.

В это время года темнеет мгновенно, без полудремных сумерек, – без пятнадцати девять солнце начинает заваливаться за горизонт, ровно в девять кто-то выключает свет и зажигает звезды. Брюнетка прошла на корму, откуда внезапная прохлада разогнала пассажиров, и остановилась. Я, озабоченный судьбой оплеванного баклана, взглянул за борт, но кроме темного моря там не было ничего. Неожиданно ее лицо оказалось рядом, но романтического дыхания я не почувствовал.

– Вы только что предотвратили убийство, поцелуйте меня, я заслужила. – Всю фразу брюнетка выложила без запинки, в едином ритме, как будто долгие годы проговаривала эту фразу перед зеркалом.

Я пожал плечами и аккуратно приложился губами к ее носу. Пару секунд брюнетка смотрела мне прямо в глаза, переманивая к себе моих чертиков, затем чуть запрокинула голову и рассмеялась, все так же громко и необъяснимо. Ее манера экономно расходовать свои эмоции меня заинтересовала.

– И много у тебя таких номеров? – спросил я.

– Для тебя – сколько хочешь, ты мне нравишься.

«Кто пишет для нее сценарий? – подумал я. – Кажется, она хорошо выучила свою роль, а мне потребуется суфлер. Господи, какая моя следующая реплика?»

– Клавдио – это просто говорящий бегемот? – поинтересовался я.

Она улыбнулась. И я понял, что знаменитая улыбка Моны Лизы – это обыкновенная ухмылка педика. Потому что женщина улыбается туманнее. Ее усмешка не ответ, не намек, а вероятность, что так улыбалась ее прабабушка. И брюнетка разглядывала меня из глубины веков с точки зрения всего женского пола, а не отдельной представительницы. Загадка – как эти фурии объединяются в пространстве и во времени, чтобы обрушиться на одного мужчину. Доисторический хаос, где тени ушедших и нерожденных женщин летают, перетекая друг в друга. Откуда сейчас нашептывают информацию прямо в подсознание конкретной брюнетки. Мне не следовало бы теперь расслабляться, но я наплевательски раскурил трубку мира…

Она подождала, пока трубка моя как следует раздымится, и требовательно протянула к ней свою руку… Когда-нибудь Смерть посетит меня. Она докурит мою трубку, допьет мое вино, дотрахает моих женщин. Потом скажет: «Пошли, дружище! Тут делать уж больше нечего…» И будет выглядеть точно так же, как эта брюнетка на пароме, который уплывает в темное море, в неизвестность и неизбежность.

– Несчастный Клавдио… – Она сделала еще затяжку: – Гадость, – и вернула мне трубку. – Все гадость: и трубка, и Клавдио, и я…

Когда женщина говорит, что она гадость, стерва и сука – она явно кокетничает…

– Я выскочила замуж за Клавдио полгода назад… Ты понимаешь по-чешски?..

– А на каком языке мы, по-твоему, разговариваем?

По-моему, она говорила на языке женского хаоса. Удивительно, что я его понимал.

– Полгода назад…

Она постукивала в такт своим словам по металлическому борту. Я изогнулся, чтобы посмотреть – чем же она стучит? Оказалось – коленом. От безысходности или желая дать кому-нибудь хорошего пинка.

– Вообще-то, Клавдио приходится мне дядей, – продолжала она. – Значит, я вышла замуж за своего дядю.

Она помолчала и снова рассмеялась. Так ей подсказывали из женской преисподней.

– Если зашла речь о Клавдио, то пора бы его остановить, иначе из съестных продуктов на пароме ничего не останется, – заметил я.

– А я тебя съем, – пообещала она.

Вот в этом я ничуть не сомневался.

– Кто ты?.. – спросила брюнетка и тут же продолжала: – А впрочем, не все ли равно? Мы плывем на Крит, ты плывешь на Крит. Пойдем, я познакомлю тебя с Клавдио.

– Всю жизнь мечтал. – Теперь уже я рассмеялся.

Но она меня не поддержала. Пауза, во время которой я наслаждался своим остроумием, была в полной мере использована этой женщиной. И я почувствовал себя дурак дураком.

– Мне глубоко неинтересно, о чем ты мечтал всю жизнь, – сказала она. – Ты идешь знакомиться с Клавдио?

Последний раз я обращался к врачу по поводу легкой простуды. Боже мой, он проглядел шизофрению! Я ответил брюнетке, что согласен познакомиться и с Клавдио, и со всеми остальными ее родственниками, если таковые имеются на этом пароме.

– Тогда пойдем. – Она взяла меня под руку, как чопорная леди, и тут я неосторожно спросил:

– А мне это надо – идти с тобой?

А мог бы и не спрашивать… Глупый вопрос, сродни философии, – а в чем смысл жизни? Лишь на мгновение брюнетка прижалась ко мне, и вся мировая философия полетела к черту. Смысл жизни – в самой жизни. В продолжении жизни… И я почувствовал, что очень хочу ее продолжать. И брюнетка это тоже почувствовала…

– Я ответила на твой вопрос? – невинно промурлыкала она.

Теперь брюнетка ожидала, когда я открою дверь в салон. Чтобы выйти к публике и раскланяться.

– Вполне ответила, – пробурчал я немного смущенно.

Потому что смысл жизни обнаружился у меня ниже пояса… И стал заметен.

– Теперь думай о цифрах и считай до десяти, – посоветовала мне брюнетка.

– …Сорок восемь, – представился я, когда мы дошли до Клавдио. Он уже все проглотил и теперь развлекался в другом салоне. Добрые люди уступили Клавдио угловой диван, и толстяк наслаждался там простором и пивом.

– Простите, что не расслышал – как вас зовут? – Клавдио утопил меня в любезной улыбке.

– Его зовут Милош Корда. – Брюнетка удобно устроилась на диванчике и продолжала: – Фамилия у него чешская, но думаю, что это псевдоним. Может иметь в кармане французский, немецкий, русский, канадский паспорт, а может не иметь никакого. Кинорежиссер, писатель. Снял два фильма на киностудии «Баррандов». Выпустил книгу. Лет около сорока, если не тридцати. Плывет на Крит, один, без съемочной группы. Зачем? Никто не знает. Ты все расслышал, Клавдио, просто он тебе ничего не сказал. Кто ты такой, Милош Корда? Интересно узнать…

Мне не надо было считать и представлять цифры – просто выслушал брюнетку, и все опустилось… Меня разыграли, как ребенка. Пообещали, что покажут настоящего Санта-Клауса, а заявился пьяный сосед в маске. Потому что в этом году его очередь дурачить детей из нашего дома.

– Вы журналистка? – спросил я.

– Моя жена Валерия, – важно представил брюнетку Клавдио. – Мы очень рады такому знакомству. Разрешите угостить вас пивом…

– Пиво – враг потенции, – сказала Валерия. – Пей его сам. Ты, Клавдио, друг пива.

Клавдио, шевеля губами и пальцами, попытался сопоставить одно с другим, и уже намечались выводы, когда Клавдио плюнул на выводы и отхлебнул пива. Господи, сделай же и меня идиотом. Чтобы жил я в радости, а не играл с чертом в шашки. Чтобы маразм и импотенция посетили меня как можно раньше и желательно одновременно. Тогда бы я сочинял вестерны и не гонялся за чужими женами.

– Я с режиссером выпью вина. Надо беречь потенцию режиссера, – подытожила Валерия. – Режиссер – наш друг.

Теперь настала моя очередь шевелить губами и делать выводы. Клавдио поманил к себе официанта, который испуганно заметался между столиков, когда увидел, кто его подзывает. На кухне, по всей вероятности, трубили полный аврал, но, ко всеобщему удовольствию, Клавдио заказал только бутылку хорошего красного вина.

Это природное кокетство, если женщина смотрит на тебя поверх бокала. Когда темные глаза становятся бархатными раньше, чем губы прикасаются к вину. Но когда бокал красного вина стоит на столе и туда опускается указательный палец, а затем палец следует в рот – что это? Вероятно, дегустация.

– Как тебе вино, дорогая? – невозмутимо спросил Клавдио у Валерии. Наверняка он видывал и другие бархатные штучки в исполнении Валерии.

– «Дорогая» не ответила на мой вопрос, – напомнил я.

– На который? – удивилась Валерия. – Нет, я не журналистка. А какой у тебя был ко мне вопрос? Уходи-ка, Клавдио, разве не видишь – наш тайный друг хочет задать мне неприличный вопрос. Я обожаю неприличные вопросы. После них пересматриваешь теорию Дарвина.

Диван подо мною закачался. Я подумал, что паром налетел на рифы, но оказалось – рыдал Клавдио.

– Вы видите, – всхлипывал Клавдио, подкрепляя свои слова добрым глотком пива, – какая она умная, какая она красивая, нет, вы видите это?..

А также и то, что секундой раньше, покуда Клавдио возился с носовым платком, Валерия показала мне язык. Вдобавок умиление Клавдио своей женой было вызвано цитатой из моей книги. «Обожаю неприличные вопросы» и так далее про Дарвина – написал я. И не думал, что мои заслуги перед всемирной литературой настолько велики.

– Значит, ты ее прочла?

– Значит, я ее прочла, – отвечала Валерия.

– Она знает все «Записки Пиквикского клуба», – подтвердил Клавдио, понемногу успокаиваясь.

– Главное достоинство книги – фотография автора на обложке, – продолжала Валерия. – У тебя было самое дебильное выражение лица. Трубка, шляпа… «Так должен выглядеть настоящий писатель», – сказала я. Если хочешь плеснуть в меня вином – не стесняйся. Я это тоже обожаю.

– Да, – сказал Клавдио, – она много чего любит. Не успеваю покупать.

Я отметил, что последние полчаса Билл Клинтон нравится мне все меньше, а Валерия все больше. Это было так же необъяснимо, как и то, при чем здесь вообще Билл Клинтон. Я, откровенно говоря, «зевнул», и Валерия за один только ход «слопала» три мои фигуры: самолюбие, самомнение и самонадеянность. Остатки возмущения дожевывал добряк Клавдио. Что мне оставалось? Я, как Валерия, подумал и рассмеялся. И тоже опустил в бокал указательный палец.

– Я могу облизать твой палец, – сказала Валерия, придвигаясь ко мне. – Только не бросай меня в терновый куст.

– Знаю-знаю, – встрепенулся Клавдио. – Это сказка про братца Кролика и братца Лиса.

– Осталось только распределить роли, – вполголоса произнесла Валерия.

– Сказка… – мечтательно продолжал Клавдио, закатывая глаза, и вдруг его голова стала клониться набок, после чего он вновь встрепенулся и сообщил как робот: – Перепил пива. Пора спать.

– Клавдио, ведь ты не против, если я с нашим другом посижу в баре. – Судя по интонации, это был не вопрос.

– Храпеть может любой мужчина. – Клавдио широко развел руки в стороны и сбил со стола пару пустых бутылок. – Друг наш, – проникновенно сообщил мне Клавдио, – я храплю только первые два часа, после чего Валерия может спокойно идти спать.

– Договорились. – Я пожал ему руку.

Вообще-то Клавдио надо приделать сигнал, вроде пароходного гудка. Глядя, как от него волнами отлетают пассажиры, вы бы тоже так подумали. Одна высокая блондинка несколько замешкалась перед Клавдио. Он меланхолично подождал, икнул пивом – блондинку как ветром сдуло, после чего Клавдио зажег сигнальные огни и поплыл дальше.

– У тебя нет любовников, – сказал я. – Нет никакого интереса наставлять Клавдио рога.

Валерия поигрывала пальцем в пустом бокале.

– Отчего же? – ответила она. – Было бы забавно поглядеть на Клавдио с натуральными рогами… Но, как показывает практика, сколько ни старайся, а рожки у мужчин не растут.

– Безобразие, – изрек я для поддержания разговора. – Как говорит одна моя приятельница…

– А у тебя их много? – спросила Валерия.

– Кого? – не понял я и машинально ощупал голову там, где обычно не растут рога.

– Приятельниц, – уточнила Валерия.

– Да как тебе сказать… – замялся я.

– И кто же это, после Агриппины? – Валерия невинно опустила ресницы.

Теперь я разозлился всерьез. Вначале она водила меня за нос, разыгрывая черт знает что. Потом она водила меня как слона за хобот, заставляя воображать, что это не часть моего тела. Затем называла меня дебилом, а кто я такой после всего перечисленного. Допустим, кое-что обо мне можно узнать с обложки… Помнится, кроме фотографии с трубкой была там напечатана и краткая биография. Но про Агриппину – ни слова. Почему там должно быть написано про Агриппину? Про Агриппину вообще нигде не упоминалось. Ни мною, никем, никогда. А теперь эта штучка сидит и неприхотливо раскладывает пасьянс из моей личной жизни. Да кто она такая, в конце-то концов? И откуда?

– Не напрягайся, – посоветовала мне Валерия. – Пойдем выпьем в баре по рюмочке текилы. Как мужчина с мужчиной…

– Откуда ты знаешь про Агриппину? – Я сверлил ее глазами.

– Как дятел с дятлом, – повторила Валерия. – По ма-а-аленькой рюмочке… Выпьем. Вспомним Агриппину. Ведь она была и моей любовницей…

– Как это? – растерялся я.

– Нежно и медленно, – сразу же пояснила Валерия. – Конечно, были там всякие сложности, но мы их преодолели… Ты идешь в бар?

И я поплелся за ней в бар. Вспоминать Агриппину.

Агриппина была моей любовницей. А точнее – я был любовником Агриппины. Наш роман отличался скоростью исполнения в самых неподходящих для этого местах. Лифт девятиэтажного здания – не самое экзотическое место, где мы занимались трудной любовью. Восемь этажей наверх – время Агриппины. Пять этажей вниз – моя очередь. Я никогда не видел Агриппину полностью обнаженной, а только частями. Наша эротика состояла из приоткрыть, приспустить, приободриться, после чего отнести вещи в прачечную. У кого-то есть муж, у кого-то – жена, и, наверное, эти посторонние люди вносят в жизнь любовников некое разнообразие и остроту ощущений. Мы с Агриппиной были свободны, поэтому искали разнообразия другим способом. Лишь изредка наши встречи происходили у меня в квартире, да и то в труднодоступных местах. Под обеденным столом, на подоконнике и даже, грешен, в платяном шкафу с закрытыми дверцами. По правде говоря, я не раз предлагал Агриппине попробовать что-нибудь традиционное, например на постели, но Агриппина всякий раз отговаривалась, что нет у нее на это времени. Зато есть взрослый сын, который требует ухода и внимания. Не скажу, что наши проделки в лифтах, подъездах и шкафах меня здорово утомили. Наплевать, что думали обо мне в прачечной, особенно после одного случая, когда мы забрались с Агриппиной в паровой котел на свалке металлолома. Но когда Агриппина пожелала меня в переполненном вагоне метро, между старушкой и металлическим поручнем, я адресовал ее, временно, к старушке. Все равно надо было передохнуть и поразмыслить, ибо не так уж много осталось на планете эротических мест, подходящих для нас с Агриппиной. Но, как теперь выяснилось, Агриппина искала не место, а новый смысл. И нашла Валерию.

Вначале мы выпили с Валерией текилы, потом еще раз текилы. Так выходило, что через каждые пять минут Валерия оказывалась ко мне все ближе и ближе. А с разговором об Агриппине Валерия придвинулась ко мне вплотную. Плечо к плечу мы выпили еще текилы.

– Ревнуешь? – спросила у меня Валерия.

– А надо? – спросил я. – Почему вы расстались?

Валерия рассмеялась. Я сделал знак бармену, чтобы он отворотил свою физиономию и не обращал на нас никакого внимания. Thank you!

– Видите ли, юноша, – Валерия играла пальцами на моей ладони, – ненормальные отношения между двумя нормальными женщинами случаются чаще, чем этого хотелось бы вам, мужчинам.

– Это опять моя фраза.

– Наплевать. – Валерия заказала еще текилы. – Так вот, девушка, если вам не хватает любви и тепла – ищите женщину.

– Это твоя фраза.

– Это моя жизнь! – Валерия опрокинула в себя текилу и показала пальцем, где теперь живет текила. Между двух холмов.

– Значит, тебе не хватает любви? – спросил я, расправляясь со своей порцией.

– И все-таки я что-то не так объяснила! – Валерия перевернула свою пустую рюмку вверх дном и жестами показала бармену, что ей сегодня больше не наливать. – Понимаешь, можно любви много, можно любви всякой – не это главное. Пойдем отсюда, а то у тебя разовьется косоглазие…

Мы вышли из бара прямо на палубу. Свежий ветерок обдувал разгоряченное лицо Валерии. Предусмотрительные греки спрятали до прихода в порт свой национальный флаг, и теперь паром шел в темноте конфиденциально, как Ноев ковчег. И я решил поделиться с Валерией своими мыслями о формах размножения. Начиная со времени Всемирного потопа и по сегодняшний день. Когда женщина ищет новые пути зачатия и спит с женщиной. А если серьезно, главное для женщины – чувство, в какой бы форме оно ни проявлялось. Женщина – это вечный двигатель сексуального прогресса. А если серьезно, главное для женщины – ее эротические фантазии, а не их воплощение. И так далее… Я и не думал, что так много выпил.

– Честно говоря, – отвечала мне Валерия, – я этого не знаю. Ты рассказываешь о причудах женщины, а я этого не знаю. Я не знаю – почему. Я не знаю – отчего. И не хочу объяснять то, что делаю. Я заказала для тебя каюту рядом со своей.

– Зачем? – изумился я.

– Наверное, я сумасшедшая, – как ни в чем не бывало отвечала Валерия.

– Когда?

– Две недели назад, – рапортовала она.

– Что?!! – И хмель у меня вылетел из головы.

– Это все просто, – тараторила Валерия, – я узнала, ты едешь на Крит, мне сказала Агриппина, я собрала Клавдио, купальники, твои книги и заказала каюты.

– Зачем?

– Ты уже спрашивал, – напомнила мне Валерия.

Я решил больше ничему не удивляться. Однажды на пароме я встречаю незнакомую женщину, которая, оказывается, в курсе, что я писался в штаны до трех лет, которая всего лишь любовница моей любовницы, которая заказывает для меня каюту, как только я подумал ехать на Крит, – и что тут удивительного?

– Что дальше?

– Хороший вопрос, – оценила Валерия. – Дальше, как порядочный мужчина, ты должен сделать мне два одолжения.

– Еще два? – Я все-таки удивился, учитывая, что одно одолжение для нее уже сделал – не придушил на месте.

– Никогда не расспрашивай меня про Агриппину, – Валерия указала на свой мизинец, – и никогда не рассказывай Агриппине обо мне. – Ссылка на безымянный палец.

Ревность – это не чувство, это тоже игра воображения. Однажды я застал свою приятельницу, когда она занималась любовью с другим мужчиной. Я так расстроился, что вначале треснул пепельницей приятельницу, затем ее друга, а потом – себя. Они разрушили мою игру. Целый месяц я подозревал ее во всех грехах, выслеживал, проверял записную книжку – я этим жил, воображая, как, где и с кем она занимается развратом. И вдруг все кончилось. Передо мною его волосатая задница, ее довольная рожа – отвратительная конкретность. Просто – гадкие голые люди на моей постели. Господи, подумал я, неужели мысли мои такие же голожопые, как эти двое придурков? Мне мерещились тайные знаки, которыми обмениваются любовники, мимолетные встречи и жаркие свидания, случайно оброненное слово и перехваченная записка. Да разве его мошонку или желтые пятки я воображал, мучась по ночам от подозрений? Такая конкретность унижала меня как создателя иллюзии, как творческую личность. Мой мозг уравняли с кучкой дерьма, и, кажется, намеренно. Помню, что тогда я очень обиделся. И глупо думать, что я бы стал выпытывать у Валерии, как она проводила время с Агриппиной. Может, еще и фотографии попросить? Полуприкрытая, полураспущенная, полураспахнутая Агриппина и без того тревожила мое воображение, а в совокупности с непонятной Валерией… О, тут предлагалась некая пища для моего ума.

– Три часа ночи, – сказала из темноты Валерия. – Каюта совсем не понадобится. Через два с половиной часа мы будем на Крите. Ты поможешь мне разбудить Клавдио… Все вместе мы сядем в такси… Поедем в отель под названием «Афродита»… Возьмем соседние номера… Распакуем свои чемоданы…

Кажется, я задремал. И очнулся, когда Валерия стала перечислять, какие именно чемоданы будет она распаковывать и какие вещи оттуда доставать…

– Какая «Афродита»? – встрепенулся я. – У меня заказан номер в отеле «Диоген».

Два раза в жизни я видел полупьяного шамана. Один раз в кинофильме о коренных жителях Аляски, второй раз сейчас.

– Окна будут выходить в сторону моря… – продолжала раскачиваться, как в трансе, Валерия. – Утром мы будем плавать в бассейне… Вечером сидеть в таверне… И звезды будут зажигаться для нас… И солнце…

Так все и случилось.

Через два часа мы разбудили Клавдио. Еще через полчаса паром причалил в порту города Ираклион. Следом за Клавдио мы спустились по длинному трапу на берег. Взяли такси и поехали в долбаную «Афродиту».

С марта по октябрь греки – отчаянные водители. И демонстрируют природное мастерство фигурной езды раскисшим туристам. Чтобы они как следует взбодрились. Через пять минут автомобильных выкрутасов даже Клавдио проснулся окончательно и перестал храпеть в ухо таксисту. Валерия мурлыкала какую-то песенку рядом со мной и, несмотря на выпитую текилу и бессонную ночь, была безоблачна, как утро на Крите.

Что за песенки, Валерия?

Но вскоре мы подъехали к «Афродите», получили ключи и заняли двухместные номера по соседству. Зачем мне двуспальная кровать, Валерия? И окна с видом на море… И храп Клавдио за стеной… И еще холодная вода в бассейне…

Однажды в зоопарке мне показали увядающего гиббона. Самец сидел в клетке и пялился на человеческих самок. У гиббона имелась правильная сексуальная ориентация. Когда появлялась на горизонте аппетитная попка – гиббон аплодировал, когда видел солидные сиськи – пытался свистеть. Я остановился рядом с клеткой, и мы здорово провели с гиббоном время. Я даже сбегал за парой банок пива, но служительница зоопарка отказалась передать гиббону пиво. Как и пачку сигарет. Тогда самец гиббона весело мне подмигнул, ухватил ближайшую гиббониху и насладился. Служительницу как ветром сдуло. Вероятно, ей было неудобно, что подопечный гиббон при всех имеет мартышек. А мне хоть бы хны! И гиббону тоже. Мы выпили с гиббоном пивка, обсудили кое-какие подробности из мужской жизни… В общем, когда меня выводил из зоопарка полицейский, а гиббону крутили лапы, мы пришли к единому мнению, что жизнь, по всей вероятности, – дерьмо. Невероятно скучна – без текилы и человеческих самок. Утром я отправился в банк и перевел на лицевой счет гиббона кое-какую сумму. Чтобы он мне не завидовал. Вот какого черта я нахряпался на пароме текилы и увязался за чужой человеческой самкой?

И теперь надо было непременно найти, чем гостиница «Афродита» хуже отеля «Диоген». Заявить, что условия здесь невыносимы, и выехать побыстрее от греха подальше. Я спустился к портье, потребовал туристический буклет и принялся сравнивать реальную «Афродиту» с картинками на буклете. Посетил бильярдную, оба бара, мини-шоп неподалеку от отеля, коридор и солярий. Проверил четыре лифта, кондиционер в номере, пылесос в комнате у горничной. Не обнаружил симпатичного администратора, одного бильярдного шара, женщину с красивыми ногами в небрежной позе у стойки бара. Возмутился. Но не очень. Попробовал поймать три монеты одной рукой и погладить проходившего мимо мальчика по голове. Мальчик показал мне язык. Гадкий мальчик.

Продолжая свою обзорную экскурсию, я вышел с буклетом в руках на открытую террасу. Два бассейна, пляжный бар между бассейнами. Все работает. Через дорогу ласковое море. Шумит. На небе ни облачка. Солнце светит. Рассчитывая как следует разозлиться за завтраком, я вернулся в отель и заказал себе легкий завтрак, как на картинке. Со злорадством я ожидал в ресторане свой омлет…

– И мне то же самое, – прощебетали у меня за спиной, и Валерия присела за мой столик.

Я был самым добрым и любезным мужчиной на побережье. Мне нравился официант, который ни слова не понимал по-чешски, мне нравилась муха, прилетевшая на омлет, мне нравилась бурда, которую выдавали за натуральный кофе. Я любил свой завтрак, покуда его пережевывал. Валерия была восхитительна. Простите за старомодное слово. Но мужчина в восторге от женщины со времен палеолита. Валерия была восхитительна. И никакие попытки оставить Валерию – ни к чему. Ах ты мое солнышко…

После завтрака мы разошлись на минутку по номерам, чтобы переодеться и открыть плавательный сезон в этом отеле.

– Сейчас я буду участвовать в конкурсе, – предупредила меня Валерия, когда мы спустились обратно в холл и оттуда вышли на солнечную террасу. Когда я говорю «мы», это значит – только я и Валерия. У Клавдио была своя замечательная жизнь, полная пива и пищи… На Валерии был пляжный халатик, у Валерии в руках была пляжная сумочка, в которой женщины обычно таскают всякую дрянь. Несмотря на ранний час, вокруг бассейна уже расположилась солидная туристическая группа.

– Что за конкурс? – осторожно спросил я.

– На лучший бюст и лучшую попку в этом отеле, – решительно заявила Валерия. – Надеюсь, у тебя все готово к голосованию? – И бросила взгляд ниже моего пояса.

– Валерия, я тебя умоляю… – занервничал я.

– Хорошо, – согласилась Валерия, – голосование будет тайным. Так… – Она надела пляжные очки и оглядела караваны шезлонгов. – Начнем, пожалуй…

Валерия скинула халат и пошла вдоль бассейна. Разумеется, бюст обнажен и на попке – символический треугольник. Я следовал за Валерией с видом гуляющей просто так гориллы. То есть скалился на солнце и хмуро озирался. Не скажу, что наше появление вызвало ажиотаж, но заметное оживление – несомненно. Чуть меньше ростом, чем Валерия, тем не менее я подавил всех своим интеллектом. Всех без исключения. На меня боялись даже взглянуть. Поэтому отводили глаза в сторону Валерии. Я очень пожалел, что с нами не гуляет Клавдио, тогда бы фурор от нашего появления был полнее. Намного полнее. В конце концов мы отыскали два свободных шезлонга под солнцем.

– Уверенно второе место, – сообщила мне Валерия итоги конкурса.

– А кто же занял первое? – самодовольно ухмыльнулся я.

– Дело вкуса, – пожала плечами Валерия, – но, по-моему, вон та шатенка возле бара.

Агриппина! Я чуть было не выскочил из шезлонга от неожиданности. Но, слава всем богам, это была не Агриппина.

– Укололся? – заботливо спросила Валерия. – Кто-то иголочку в шезлонге оставил?

– Показалось, – сообщил я Валерии, тщательно отряхиваясь.

– Бывает, – согласилась со мною Валерия и вытянулась на своем шезлонге во весь рост.

Воображение действительно каверзная штука. Вид обнаженных женщин на пляже, особенно когда их много, не вызывает таких эмоций, как обычное декольте. Уж настолько откровенными бывают разрезы на платьях, и все равно пытаешься заглянуть – а что там дальше? Боюсь показаться старым занудой, но в этом суть отношения мужчины к женщине. Он все время в желании заглянуть, ждет от женщины какого-то продолжения, а какого – не знает сам. Вот, к слову, обыкновенная женская грудь, которую мужчина видит с первых минут своей жизни. А какая экспрессия при виде молочных желез на стройном женском теле!

– Второй раз предупреждаю – у тебя разовьется косоглазие, – вполголоса сказала Валерия. – Поверни голову и спокойно рассматривай меня горизонтально.

– Как ты все видишь? У тебя глаза закрыты.

– Я не вижу, я чувствую.

Итак, воображение… Вот грудь интересной женщины. Очень интересная грудь. Теперь допустим, что это твоя законная жена. Вызывает эмоции? Не вызывает. А если незнакомая женщина?.. У-у-у!..

– Ты чего скулишь? – обеспокоилась Валерия.

– Жарко.

Десять минут, проведенные в бассейне, вернули мне смысл пребывания на суше. Несколько раньше я мечтал стать рыбой – до того у меня пересохли жабры. Кружка холодного пива подкрепила мое решение остаться в образе человека. Если я говорю «пиво», то подразумеваю Клавдио. Он появился на террасе, как только я сделал первый глоток. И уверенно направился прямо к стойке пляжного бара. Там Клавдио скорее всего подключился непосредственно к трубе, из которой наливали его любимый напиток, и ушел в процесс наполнения и насыщения. Валерия неодобрительно хмыкнула, постучала пальчиком по моей кружке пива, а затем указала на Клавдио. Антиреклама.

Видимо, грек-посыльный давно топтался между шезлонгами, потому что я успел привыкнуть к позвякиванию его колокольчика. Наконец он привлек мое внимание. Вернее, черная табличка, которую посыльный держал в руке.

– По-моему, он разыскивает тебя, – заметила Валерия.

Я и сам бы догадался, потому что мелом на табличке была написана моя фамилия.

– Это начальные титры фильма, – сказал я, подзывая к себе грека.

– Из отеля «Диоген», – сообщил посыльный и передал мне два конверта. – «Диоген» – часть нашей структуры. – Грек широким жестом охватил все побережье, потом смутился и уточнил: – Из четырех отелей.

В первом конверте было послание от Александра. «Прилетаем двадцать седьмого. У меня потрясающая идея. Беру с собой Лолу». Во втором конверте – только моментальный снимок, сделанный на фотокамере «Поляроид». Ни адреса, ни пояснительной записки. Я уставился на фото, вращая карточку, как гадают на кофейной гуще. Когда я в очередной раз поменял угол зрения, Валерия вывела меня из транса:

– Ну не настолько же она квадратная!

– Кто? – спросил я, продолжая вращать фотокарточку вокруг невидимой оси.

– Девушка на снимке, – уточнила Валерия.

– Тут нет никакой девушки, – задумчиво произнес я и передал Валерии фото.

На снимке была только часть девушки, а именно кисть руки. Ярко-красный маникюр, бледная кожа и синие вены, как дельта Стикса. Если в этом состояла потрясающая идея Александра, то прямо в аэропорту я дам ему по физиономии. От испуга. Если это фотография Лолы, то Александр может смело заказывать ей билет обратно. Я не Хичкок. Во всяком случае, не собираюсь на Крите снимать фильм из жизни привидений.

– Симпатично получилось, – сказала Валерия, разглядывая фотокарточку. – Можно поместить это в рамочку и любоваться на сон грядущий. Только не злоупотребляй.

Валерия положила карточку в конверт и вернула мне. Я все еще пребывал в размышлениях.

– Наверное, самое время выпить, – вздохнула Валерия, приподнимая солнечные очки. – Друг мой, – она окинула меня взглядом, – нельзя быть таким впечатлительным.

И в самом деле. Все разъяснится, когда прилетит Александр. А пока предстояло разобраться с Валерией и задать ей пару наводящих вопросов. На что я могу рассчитывать и когда оправдаются мои расчеты? Для свободной любви у меня оставалось не так много времени. Судя по сообщению, Александр с киногруппой прилетает послезавтра, и мы будем заняты выбором места для съемок. Предстояли утомительные разъезды по всему побережью Крита, от знаменитого пляжа с пальмами до… не знаю чего. Бегать, как папуас, по тридцатиградусной жаре, забираться в горы, чтобы обозреть панораму, – до свободной ли тут любви. Так, перехватишь какую-нибудь куколку из кордебалета за тенистым кустом, и вся любовь. Но Валерия, казус жизни, тревожила меня сейчас больше, чем натурные съемки. И даже больше, чем сценарий фильма, в котором, кстати, одни эпизоды просто следуют за другими. По количеству эпизодов наш сценарий мог смело претендовать на самостоятельный раздел в Книге рекордов Гиннесса. У меня всегда так… Разные критики хлопают меня по плечу и говорят, что «это – вещь!». «Эту вещь, – говорят они, – надо публиковать. По этому сценарию, – говорят они, – можно сделать хаа-ароший фильм». А я чувствую, что мне не хватает стержня. Какой-то мысли, фразы, нитки, на которую можно нанизать бусинки. Время от времени я выхватываю у кого-нибудь из рук мой литературный сценарий и дописываю пару фраз. Мне кажется, что я нашел эту ниточку. Но минут через десять я врываюсь в кабинет директора, нахально роюсь на его столе и, обнаружив свой сценарий, черкаю, черкаю, черкаю – покуда у меня его не отнимут. Главная задача Александра, по его мнению, вырвать у меня сценарий, когда там содержится наибольшее количество эпизодов. Покуда я все не зачеркал. Александр оптимист. Опасный оптимист. Это он заверил руководство кинокомпании, что сценарий окончательный и обжалованию не подлежит. Это он утвердил кипу бумаги, выдавая мои отрывки за цельный литературный сценарий. А когда подписали смету фильма, у Александра не дрогнула рука заграбастать деньги. Авторский гонорар и все прочее. Теперь кинокомпания оплачивала нашу поездочку на Крит. Именно «поездочку», потому что я не был уверен в необходимости этой туристической прогулки. А может, мне надо начинать съемки в Египте? «Не надо! – заверил меня Александр. – По сценарию действие разворачивается на Крите». Да пошел ты!.. Оптимист. Помню, все помню, как Александр заливался соловьем в руководстве кинокомпании! Забыть не могу, что он там наплел… «О, господин директор, это будет прекрасный кассовый фильм! Да, господин директор, Крит – это колыбель! Колыбель цивилизации! Обязательно, господин директор, обнаженная Клеопатра в колыбели! Нет, господин директор, Клеопатра вполне сформировалась! Сиськи больше колыбели! А кто говорит о порнографии? Это будет прекрасный кассовый фильм, господин директор!» О размножении улиток, должно быть, если в голову мне не придет что-нибудь поинтереснее. В поисках мысли я отправился путешествовать на пароме, думая, что меня особенным образом растрясет и роды будут легкими и преждевременными. Но теперь я мечтал только об одном – чтобы Александр всего лишь на недельку разбился на самолете, покуда я что-нибудь не придумаю. Я честно, не бегая за юбками, буду трудиться за рабочим столом, ни на что не отвлекаясь. Когда тело Александра вытащат из-под обломков самолета, у меня появится целый день, чтобы еще раз продумать сценарий. «О какое горе, господин директор! Да, мне потребуется время, да, надо проводить в последний путь погибшего друга». Пусть собаки его хоронят. Целых три дня. А в это время сценарий обрастает смыслом. «Если бы вы знали, господин директор, какая это тяжелая утрата для меня! Мне просто необходима еще пара дней, чтобы прийти в себя, господин директор!» А сам работать, работать. И наконец: «Вот наш новый сценарий, господин директор! Кто со мною рядом? А, это паразито Алехандро! Восстал из мертвых! Сейчас он будет требовать дополнительных расходов. Для поездки в Египет. Пожалейте его, господин директор!» Но разве «паразито Алехандро» погибнет на недельку? Разве он окажет такую услугу своему товарищу? Нет, он припрется уже послезавтра, приволочет за собой какую-то Лолу и будет пучить на меня глаза в ожидании какой-нибудь осмысленной фразы. Лола будет поминутно пудриться, говорить, что ей жарко, душно, что в ее гостиничном номере плохо работают кондиционеры, что еда отвратительная, и так далее. Когда я поставлю эту Лолу в какую-нибудь позу – тогда она запоет по-другому. Что остров чудесный, что всюду музыка и веселье и только один я гадкий, душный и злой, потому что у меня нет настоящего сценария. Вот когда она, Лола, снималась – «у… впрочем, не важно, какого режиссера…», – он так полюбил ее, Лолу, он так восхищался ее актерским мастерством! Он боготворил ее, Лолу, настолько, что… Что тут я пошлю Лолу к такой-то матери! Потом пошлю туда же Александра. А потом сяду и буду писать сценарий. Так стоит ли все это начинать? Может быть, лучше взять Валерию за руку, пойти с ней в двухместный номер, и там, несомненно, у меня появится сюжет, который, быть может, понравится Валерии.

Но Валерия, маня пальчиком, звала меня в сторону пляжного бара. Клавдио испуганно замычал, когда мы подошли к нему поближе. Он специально выбрал такое место, где пустые кружки убирались со стойки сразу же, как только Клавдио их опорожнял. Поэтому в свинстве замечен не был, за что мы его и похвалили. От нашего появления Клавдио, видимо, не ждал для себя ничего хорошего. Идти купаться он не хотел, выходить на солнце тоже – Клавдио нашел свое место и не желал его оставлять, опасаясь, что кто-нибудь да займет. Относительно Валерии он настолько не беспокоился, что его уверенность начинала меня пугать. Муж Валерии был начисто лишен либо воображения, либо нервов. Либо зрения. Либо всех чувств, кроме голода разумеется. Но Клавдио больше подозревал меня в попытке выпить его пиво, чем в попытке «отведать Валерии». Честно говоря, до сих пор не ясно – кто кого хочет отведать? Но к женским причудам надо относиться бережно и терпеливо, иначе можно загреметь за изнасилование. Шутка. И тайные надежды. Потому что не было у меня мысли овладеть Валерией, хотя было желание. Вы видите разницу между чувством и ощущением? Я тоже. С Валерией предполагалось чувство, и я не спешил в этом разубедиться.

От конкретного предложения пойти отобедать Клавдио не смог отказаться. Главное, что таверна была в двух шагах, и Клавдио даже оставил на стойке бара недопитую кружку пива, только пытливо оглядел бармена – можно ли ему доверять? Мы устроились на открытой террасе между какими-то фикусами, Клавдио согласился, что пиво и тут неплохое, а мы с Валерией слегка размялись текилой и жареными кальмарами. Когда перед Клавдио замелькали официанты, мы пересели за соседний столик, чтобы никому не мешать.

– Расскажи мне о себе, – попросил я Валерию.

Через дорогу лениво плескалось море, невдалеке вырисовывался соседний островок, рядом сидела интересная женщина и пыталась ногою сбить с фикуса ящерицу.

– Когда мне было десять лет, – рассказывала Валерия, – все принимали меня за мальчишку. Но как только возникала какая-нибудь опасность, я доставала из кармана бантики, цепляла их на голову и говорила: «Я девочка. Не смейте меня трогать». Сейчас я все время прикидываюсь мальчиком.

По дороге с криками «Кукуруза!» ездили греки на мотороллерах, за ними туристы на арендованных автомобилях, за соседним столом чавкал Клавдио. Во всем не было никакого смысла. Почему я должен был искать смысл в словах Валерии?

– Когда мне было четыре года, – продолжала Валерия, – я увидела мертвую собаку. «Дохлый?» – спросила я у матери. «Дохлый», – отвечала она. Мы пришли домой, я стала играть с механической бабочкой на колесиках. Крутишь колесики – бабочка машет железными крыльями, но не летает. «Мама!» – позвала я. Мама лежала на диване и не отвечала. «Мама, ты дохлый?» – спросила я. «Дохлый-дохлый», – сквозь сон отвечала мама. Тогда я подошла поближе и что есть силы стукнула мать по голове железной бабочкой. Она тут же вскочила с дивана. Я была очень довольна, что мне так легко удалось оживить свою маму. Эту механическую бабочку я храню до сих пор.

– Когда я сдохну, зайди ко мне со своей механической бабочкой.

– Обязательно, – согласно кивнула Валерия. – Клавдио, – оглянулась она, – ты найдешь обратную дорогу к пиву?

Клавдио внимательно посмотрел в сторону отеля и пляжного бара, оценил расстояние и степенно сказал:

– Найду.

– Тогда мы прогуляемся по побережью. – Валерия взяла меня за руку. – Клавдио, ведь ты не возражаешь?

– М-м-м, – не возражал Клавдио.

Песчаные участки пляжа чередовались с каменистыми. Мы шли вдоль побережья – где босиком по мокрому песку, в полосе ленивого прибоя, где надевали сандалии и возвращались обратно на дорогу. По пути мы завернули в отель и приняли душ, каждый в своем номере…

Мы с Александром – мастера батального жанра. Когда требуется снять грандиозное сражение, мы напускаем столько дыма, что вдвоем заменяем целую дивизию. Главное в кино – почаще «засовывать в кадр» различные части тела. Все в дыму, рабочие кидают лопатами землю, мы выдвигаем руки, ноги, один раз Александр показал даже свою голую задницу. Господин директор задницу Александра забраковал, а в остальном был доволен, потому что за пару центов получилась прекрасная битва при Ватерлоо. Половину вышеозначенной суммы пришлось потратить на «Наполеона», чтобы он в треуголке сидел на барабане. Из-за дыма никто и не заметил, что Наполеон – просто пьяный негр, которого мы с Александром привязали к барабану, иначе он все время падал… Я к тому, что в романе с Валерией пока было больше дыма, чем действия. Такая вот мысль посетила меня под душем.

– Мне кажется, ты все время что-то ищешь, – сказала Валерия, когда мы, посвежевшие, вышли из отеля.

Действительно, я искал себе оправданий. Или неожиданной опухоли мозга. Или другой смертельной болезни, но что-то надо было сказать Александру – за каким чертом я переселился в «Афродиту» и почему не собираюсь отсюда выезжать. Загадочное выражение на лице, которое я собирался продемонстрировать Александру в ответ на его расспросы, можно успешно держать в течение суток. Покуда Александр не припрется с кинокамерой в эту самую «Афродиту», чтобы отснять мой загадочный смысл. И тогда мне крышка. Александр увидит Валерию, скажет, что я просто-таки озабоченный кобель, и пропишет мне брому для подавления лишней потенции. Поневоле тут будешь озираться по сторонам.

– Вначале ты дважды оглянулся на кустик, который описала собачка, а теперь идешь за ней, – дополнила картину Валерия.

Стоит лишь подумать о кобелях, как тут же появляется писающий бобик. Сюжет?

– Давай-ка устроимся в прохладном месте, – предложила Валерия, – а то вид у тебя как у беременной совы.

– Ты ее видела? – с надеждой в голосе спросил я.

– Кого?

– Беременную сову. – Я все еще не оставил надежды выйти на интригу. Представьте себе – начало фильма… Беременная сова… Недурно, недурно…

– Посмотрел бы ты на себя, – хмыкнула Валерия, заходя в бар, где вовсю трудились кондиционеры. – Срочно два коктейля со льдом, и можно раздельно, – сказала Валерия бармену.

– Простите? – переспросил бармен.

– Раздельно – это значит: в один бокал алкоголь, для меня, а в другой бокал лед, для моего друга.

Слава богу, что бармен не признал во мне пингвина. Мы с Валерией потягивали коктейли и перемигивались.

– Рассказывай, – предложила мне Валерия.

И я выложил ей все, что думал. Про образ беременной совы в начале фильма. А также подчеркнул, что у меня нет творческого потенциала, совести, ума и домашних животных, хотя я всегда хотел их иметь.

– Прискорбно, – согласилась Валерия, – особенно по части домашних животных. Я всегда считала, что самое крупное из домашних животных – это мужчина… Не расстраивайся. Мне бы твои заботы.

Я с удовольствием отложил все свои заботы. Все, кроме одной…

– По-моему, ты меня раздеваешь, – сказала Валерия, поглядывая на меня. – Так и есть – ты овладел мною уже три раза. Извращенным способом. Мысленно.

– А я могу рассчитывать на другой способ?

– Конечно, – без промедления отвечала Валерия. – Смотри.

Она взяла из пустого бокала кусочек льда, откинулась на спинку кресла и положила лед себе на шею. Вначале медленно-медленно, а затем чуть побыстрее льдинка стала скользить вниз, миновала ключицы, задержалась у левой груди и юркнула за вырез платья. Валерия полузакрыла глаза и обеими руками потянула платье вперед, освобождая льдинке путь дальше по своему телу. Она слегка вздрогнула, когда льдинка пробежала по животу, руки устремились к бедру, и Валерия приподняла последнюю преграду, чтобы пустить льдинку туда, куда ей так хотелось попасть. И она растаяла там, вместе с Валерией, которая глубоко вздохнула и открыла глаза.

– Ты удивительный любовник, – шепнула Валерия, – мне было очень хорошо.

Я озадаченно хмыкнул… Для одних источником эротизма служат мужчины, для других – женщины. Третьи вообще возбуждаются по всякому неподходящему случаю. Я знал молодую женщину, которая всякий раз кончала, попадая в автомобильную аварию. Другая женщина испытывала оргазм в самолете, когда тот проваливался в воздушную яму. После обычного перелета из Праги в Оломоуц эту женщину спускали по трапу с полубезумным выражением на лице. «Зачем же вы летаете?» – спрашивали у нее перепуганные стюардессы, пичкая эту женщину таблетками против рвоты. «Потому что я не замужем», – отвечала она. То есть видел я много всякого. Но чтобы вот так, с обыкновенным кусочком льда… Я почувствовал к Валерии уважение. Тем более что был причастен к ее оргазму, хотя не понимал – насколько непосредственно.

Всю обратную дорогу к отелю Валерия прижималась ко мне с таким чувством, будто я был единственный мужчина на этом острове. Я думал, что не дойду с Валерией до двуспальной кровати в моем номере, а завалюсь где-нибудь с нею в кустах. Но дошел. И злобно уставился на пару непримятых подушек, в полном одиночестве, потому что Валерия перед моим гостиничным номером резко затормозила и смоталась, как она сказала, «только привести себя в порядок». Если раньше я мысленно не торопил Валерию отдаться, то только потому, что я козел. Этот вывод напрашивался самостоятельно, без прежних рассуждений о чувствах и ощущениях. А то вон чего выдумал. «Боюсь предположить чувство». А преждевременное отмирание конечности не хочешь предположить? А к сексоневропатологу на статистический анализ не хочешь? А? И тут зазвонил телефон…

– Друг мой, – послышался из трубки голос Валерии, – выходи на лоджию.

Я вышел. Уже стемнело настолько, что море слилось с небом. Перестали верещать цикады. Стихли крики чаек и чувствительных ко всему туристов. Только из глубины отеля доносился размеренный храп Клавдио.

– Я придумала замечательную игру, – сообщила мне Валерия, – и сейчас ознакомлю тебя с правилами…

Наши лоджии разделял прямоугольник из бетона. С трех сторон прямоугольник держался на толстых металлических прутьях. Сквозь пространство между стеной и прямоугольником я мог лицезреть Валерию, мог дотронуться до нее рукой, но пролезть на другую сторону даже и не пытался. Мне вдруг стало совершенно ясно, что я застрял. В какое из отверстий ни сунься. Между желанием и любопытством. Между интригой и желанием. Либо между желанием и женщиной. Везде мешал мой член. Из-за мужских гормонов я не мог быть полностью на стороне женщины. Но гормоны не ударяли мне в голову настолько, чтобы гордо стоять на позиции озабоченных самцов. Я ответил Валерии, что любые правила принимаются. Мы вообще сыграем с ней без общепринятых литературных правил…

– Это хорошо, – просто сказала Валерия.

Мы сидели на лоджии спина к спине, прислонившись к бетонному четырехугольнику, и Валерия задавала вопросы:

– Во что я была одета, когда мы встретились на пароме?

Минута, которая давалась мне на размышления, давно прошла.

– Черные джинсы… – Я попытался изобразить, что для меня плевое дело – вспомнить ее гардероб в мельчайших подробностях.

– Которые подходят к цвету моих волос, – дополнила Валерия. – Держи. – И черные джинсы свалились мне прямо на голову. Это Валерия перебросила их на мою сторону. Такая игра.

– Дальше? – потребовала Валерия.

– Светленькая кофточка, – неуверенно продолжал я.

– Что значит «светленькая»? – уточнила Валерия.

– Бежевеженькая, – отвечал я еще скромнее.

– Передай мне свою отвратительную футболку горчичного цвета с идиотской надписью «Сквош»! – отчеканила Валерия. – А на мне была не кофточка, а топ-майка.

– Конечно, вспомнил, – радостно сообщил я. – Под ней не было лифчика, и кофточка не прикрывала твой пупок.

– Зато перемигивалась с помадой, – отрезала Валерия. – Цвет губной помады можешь объяснить? Тогда снимай джинсы синего цвета фирмы «Вранглер».

Скоро, совсем скоро я сидел на своей стороне совершенно голый, потому что Валерия сумела угадать даже цвет моих трусов, не говоря уж о таких очевидных деталях, как носки и марка наручных часов. Затем Валерия вдолбила мне подробнейшим образом – что, когда и зачем надевала она, каждый раз перебрасывая названную вещь на мою лоджию.

– Как ты так быстро раздеваешься? – удивился я под водопадом из маечек, трусиков и так далее.

– Я же не идиотка, а давно сижу голая. Только вещи перекидываю, – отвечала Валерия. – Иди сюда.

Ее рука манила меня из ближайшего пространства. Быстрые, как ветерок, ноготки пробежались по моей груди и спустились вниз. Я видел треть силуэта, линию Валерии. От плеча линия плавно скользила вниз, вычерчивая округлости и изгибы груди, талии, бедра. Тогда я прильнул к пространству всем телом. И даже в некоторой части оказался на той стороне лоджии.

– Стой так, – сказала мне Валерия и опустилась на колени.

У нее была собственная льдинка на кончике языка…

Если кто-нибудь в июле месяце видел на Крите голого мужчину, страстно ласкающего лоджию, – знайте, что это был я. Ничего не мог с собою поделать. До сих пор при виде балкона начинаю стонать от удовольствия.

– Только не бросай меня в терновый куст, – сказала Валерия, когда действие кончилось.

Кто-то за минуту перевел время на полчаса вперед, и голый мужчина теперь задумчиво стоял посреди лоджии с ворохом женской одежды в руках. Понимая, что такой символ не лучшая реклама отелю, я поспешил в свой номер. Валерия скрылась за стенкой чуть раньше.

В номере я аккуратно побросал вещи Валерии на кровать и удивился их количеству. Я поразмышлял немного – что будет делать Валерия с моими вещами, но больше никакие фантазии мне сегодня в голову уже не приходили. Пусть фантазирует Клавдио, когда обнаружит мою одежду у себя в номере. В чем был, то есть без ничего, я направился в ванную, когда мое внимание привлек конверт, просунутый под дверь. Точно такой, как от посыльного из отеля «Диоген». Я поднял конверт и открыл, думая либо перечитать послание от Александра, либо насладиться видом замогильной руки. Там действительно была фотография – моментальное фото камеры «Поляроид». Я вытащил из конверта квадратную карточку и заорал. Что именно – сейчас не помню. Наверное, «А-а-а!» или «О-о-о!». С карточки смотрел на меня женский глаз. Красный зрачок занимал половину снимка. Все остальное тоже присутствовало. Синие тени, длинные накладные ресницы, черная тушь хлопьями – все как-то гадко и цинично. Я прыгал, орал и ругался до тех пор, покуда в дверь мою не постучали. Это был разбуженный моими криками Клавдио. Удивленный видом и состоянием «друга», он принялся расспрашивать, что случилось. Пришлось одеться, чтобы не смущать добряка Клавдио тем, что не смутило его жену. Какая, к черту, его жена?!! Где Валерия? Только она все объяснит. Почему рука на фотографии, почему глаз?

– Валерия давно спит, – сообщил мне Клавдио.

Я не стал его разубеждать. Чтобы как-то меня успокоить, Клавдио спустился к портье, вернулся и доложил, что никакого конверта на мое имя к ним не поступало. Он, конечно, успокоил меня еще больше.

– Давайте выпьем пива, – под конец предложил мне Клавдио.

Но я категорически отказался и отослал Клавдио спать. Сам я еще немного постоял на лоджии, но ощущение прекрасного вечера не возвращалось. И тогда я тоже лег спать, стараясь думать о Валерии, но мерещился кровавый глаз. Я так и задремал, отгоняя один образ и представляя себе другой.