Лекции по истории западно–европейского Средневековья

Монархия Карла Великого и процесс ее распадения[12]

Карл Великий: значение его личности и ее характеристика. — Войны Карла Великого и их культурно–политическая цель. — Восстановление Западной Римской империи и исторический смысл этого события. — Административные реформы Карла. — Заботы его об умственном просвещении. — Общий итог исторического развития Западной Европы при Карле Великом. — Причины падения Карловой монархии.: а) противоположность элементов, входивших в ее состав, б) разнородность населения и в) слабость преемников. — История окончательного раздела Империи.

На протяжении всей западно–европейской истории трудно указать другую личность, которая вызывала бы своей деятельностью столь согласные, восторженные отзывы, которая в такой же степени служила бы предметом благоговейного почтения и обсуждения, как это случилось в отношении к Карлу Великому. От VIII в. по настоящее время люди всех положений и всякого звания, которые имели повод и случай ознакомиться с великим франкским королем, с беспримерным единодушием преклонялись перед ним и признавали за ним бесспорное право на имя «великого». Еще один из современных Карлу хронистов, записывая год и день его кончины, добавлял к своему известию такие слова: «Невозможно сказать, как велика была печаль о нем по всей земле: даже язычники сожалели о нем как о всеобщем отце». С тех пор, как сделано это замечание, прошло почти 11 веков, написано очень солидное число монографий о личности и деятельности Карла, но то чувство, какое слышится в словах хрониста, продолжает оставаться господствующим в одинаковой мере, несмотря на различие эпох и историков. «Много великих государей, — говорит о Карле один из известнейших исследователей истории германских императоров, — много великих государей было в течение тысячи лет, которыми отделено то время от нашего, но никто из них не имел стремлений более высоких, чем он: самые отважные завоеватели, самые мудрые из миролюбивых правителей довольствовались стремиться к тому, к чему стремился уже он. И, быть может, никогда не существовало человека, чья деятельность была бы так плодотворна, как деятельность этого государя». Другой современный нам историк, подводя итоги заслугам Карла, выражается о нем таким образом: «Величественный образ Карла, — пишет он, — сияет в хаотическом мраке этого переходного времени; история справедливо назвала его великим; гениальный правитель, он совершил бессмертные дела и создал благотворные учреждения в государстве, владыкой которого поставила его судьба на благо европейским народам. Его называют "Моисеем Средних веков": он вывел человечество из пустыни варварства и дал ему новые законы».

Деятель отдаленной эпохи, Карл еще и до сих пор живет, окруженный каким‑то мифическим облаком, не только в исторических сочинениях и критических исследованиях, но и в памяти различных народов, возвышаясь над всеми местными, национальными воспоминаниями, которые, казалось бы, ближе должны быть к сердцу народов. Известно, что славянские племена самое понятие о власти неразрывно сочетали с воспоминанием о Карле, так как наше слово «король» ведет свое начало от обаяния имени великого франка; французы в своем «Charlemagne» и до сих пор не отделяют от его имени титул Великого; немецкие, романские и арабские сказания одинаково дружно говорят о Карле в возвышенном, приподнятом тоне. Что же касается средневековой жизни, то нет в ней такой области, в которой бы личность Карла не вызывала горячей восторженности и искренней привязанности. Французское рыцарство прославляло и восхищалось им как первым рыцарем, поэты немецких городов воспевали его как заботливого о своем народе отца, как справедливого судью, а католическая Церковь причислила его к лику святых.

Где же лежит причина этого всеобщего преклонения перед личностью Карла? В великой ли монархии, созданной им в течение своей сорокалетней деятельности? Правда, что громадная Империя Карла, обнимавшая все христианские страны Западной Европы, была самой видной, самой блестящей стороной его царствования, но эта Империя, это единство, которое он хотел навечно дать западному миру, не имело в себе прочных задатков и исчезло вместе с ним, породив явления, прямо противоположные его личным замыслам. В учреждениях ли, связанных с его именем? Но и эти учреждения изменились вместе с Империей, и изменились не к лучшему, а к худшему, став основанием феодального устройства, надолго задержавшего общественное и политическое развитие Запада. В основных ли задачах, руководивших его многолетними заботами? Но и эти задачи, даже для века Карла, не составляли чего‑либо нового, самобытного, лично Карлу принадлежащего; они ясно были поставлены его предшественниками, завещаны ему основателями его династии, так что в данном отношении вся заслуга Карла состоит только в том, что он сумел блестяще завершить начатое ранее его.

Чтобы уяснить себе источник преимущественного величия Карла, нужно обращаться не к той или другой стороне его царствования в отдельности и вообще не к тем внешним результатам, какие явились следствием его деятельности; эти результаты, напротив, более ничтожны в сравнении с той славой, какую стяжал Карл в преданиях народов, и часто приводились в доказательство бессилия великих людей создать что‑либо прочное, тщетности их замыслов и бесполезности их для того мира, который они избороздили по всем направлениям. Тайну обаяния Карла Великого и причину его влияния на умы последующих поколений нужно искать в его собственной личности — в том идеальном характере, какой вносила эта личность в каждое свое предприятие, и в особенностях его исторического положения. В лице Карла история дает нам любопытный пример монаха–миссионера, который не столько хотел царствовать, сколько назидать и просвещать. Принадлежа к деятелям варварской, переходной эпохи, когда повсюду царствовали порок и невежество, управляя разнородной этнографической массой, в которой отсутствовали всякие общие интересы, Карл поставил своей целью содействие нравственному и гражданскому воспитанию своих подданных, стремился расширить их культурный кругозор и направить их к достижению высших, гуманнейших задач. Он был в одно и то же время и проповедником, и публицистом; ту роль, какая в настоящее время принадлежит литературе и философии, Карл взял на себя и старался ее выполнить путем реформ и законодательства. Его настольной книгой, с которой он редко расставался, было сочинение блаж. Августина «De civitate Dei»; из этого сочинения он почерпнул грандиознейшую идею — идею христианской монархии, в которой каждый подданный должен быть вместе с тем и истинным христианином, и свои силы посвятил осуществлению этой идеи. Служение Богу, жизнь по Его заповедям он поставил политической обязанностью хороших граждан и нравственный закон сделал требованием политического свойства. Вот что говорит, например, составленная Карлом для своих подданных присяга 802 г.: «Каждый должен всем сердцем служить Богу, согласно Его повелениям и по своему обещанию, по мере сил и ума, так как государь не может заботиться о всех подданных и наставлять каждого». И при рассмотрении законодательной деятельности Карла мы увидим, что она носит на себе совершенно своеобразный характер, характер поучительный, гомилетический. Величие Карла поэтому есть величие не завоевателя, а проповедника–цивилизатора. Его называют великим за то, что он глубоко и верно понял потребности своего времени, что он сумел удержаться на высоте благородных идей и в своих действиях руководился их идеальным содержанием. Его грандиозные замыслы умерли вместе с ним, и его монархия распалась на маленькие куски, но зато при нем западно–европейское общество пережило высокий культурный подъем, воспоминание о котором в нем никогда не могло изгладиться. Карл внес в западно–европейское общество идеальное содержание, и это содержание продолжало в нем жить и после того, как все другие труды Карла окончательно погибли. Когда, спустя каких‑нибудь 150 лет, монархии Карла Великого не стало — не стало даже его прямых потомков, — когда настали суровые, тяжелые времена феодализма и все живое принуждено было заковываться с ног до головы в железо или укрываться за недоступными стенами замков, люди стали чаще и чаще обращаться своими симпатиями к веку и личности Карла Великого и в возрождении его погибшей монархии видеть залог общественного и политического преуспеяния. И чем мельче с течением времени становились люди и интересы в средневековой Европе, тем выше вырастал образ первого ее императора, тем охотнее он наделялся различными идеальными качествами и из исторической личности постепенно обращался в полумифического героя народных легенд и преданий. Своей плодотворной деятельностью он дал Западу политические и общественные идеалы, и при помощи этих идеалов он сильнее и прочнее господствовал над душами последующих поколений, чем над жизнью и телом своих прямых подданных. — Историческое положение Карла иногда сравнивают с положением другого, более близкого к нам государя; его сравнивают с Петром Великим. Действительно, между тем и другим есть много общих черт; оба они были великими культурными реформаторами, оба они обладали несокрушимой энергией и положили много трудов на то, чтобы двинуть подчиненное им общество вперед, на более широкую дорогу. Но при этом сходстве между обоими остается одно существенно важное различие. В то время как внимание Петра направлено было преимущественно на материальную культуру, на усиление промышленных, финансовых и военных сил государства, Карл Великий заботился более о культуре духовной, идеальной: он хотел не обогащать общество, а воспитывать его, внедрить в него более гуманные и широкие потребности, воздействовать не на внешнюю, а на внутреннюю его сторону.

О молодости Карла почти ничего прочного не известно в истории; ученые до сих пор не смогли точно определить, где именно он родился. Легенда и поэзия имели здесь полный простор пополнять своими вымыслами пробелы исторических известий. Баснословное предание называет Карла сыном тайной любви, рассказывая, что он родился под счастливым созвездием на мельнице в Стефановском имении близ Фрейзинга, воспитывался у мельника под именем его сына, рос в обществе буйных товарищей без всякого образования и присмотра, проводил время в том, что дрался, охотился, скакал верхом. Впрочем, это предание не лишено и некоторого исторического значения: Карл, действительно, был плодом связи его отца Пипина Короткого с Бертрадой или Бертой, дочерью Хариберта, графа Лионского, — плодом, явившимся на свет ранее, чем Пипин и Берта вступили между собой в законный брак. Точно так же и его воспитание не многим должно было отличаться от того, какое нарисовано преданием. Оно состояло из военных, гимнастических упражнений, в верховой езде, охоте и плавании; по словам современного Карлу биографа, в этом последнем искусстве Карл достиг такого совершенства, что, по справедливости, никто не мог превзойти его. Несомненно, что с детства же Карл получил и хорошее религиозное воспитание; при дворе его отца было немало духовных лиц, с которыми Пипин стоял в дружественных, близких связях, да и сам Пипин отличался замечательной привязанностью к Церкви. Религиозность стала выдающейся характерной чертой и его сына, Карла Великого.

Начинаясь с колыбели, легенда сопровождает Карла во всей последующей его истории, обвивает своими вымыслами его домашнюю и общественную жизнь, искажает даже внешний вид Карла, представляя его человеком необычайно высокого роста и необычайных физических сил. По счастью, мы имеем здесь исторический портрет Карла, написанный лицом, хорошо его знавшим, его непременным спутником и сотрудником Эгингартом, оставившим нам первую «Жизнь Карла Великого». Прекрасно образованный по тому времени, даже ученый, отлично освоившийся с римской классической литературой и с творениями греческих Отцов Церкви, Эгингарт занимал место министра публичных работ при Карле и был в то же время его личным секретарем, исполнявшим поручения интимного, семейного свойства. В скором же времени после смерти Карла он принялся за его жизнеописание и окончил свой труд не позже 821 г.; в своей биографии Карла он старался подражать Светонию, не прочь был воспользоваться готовыми выражениями этого римского историка и характеризовать своего героя фразами, взятыми напрокат из Светония, но в общем его труд отличается крупными достоинствами добросовестности и искренности, которые блещут в каждом его известии. Эгингарт глубоко преклонялся перед Карлом, и нарисованный им его портрет носит на себе отпечаток того обаяния, какое производила на него личность великого государя. «Карл был широкого и сильного сложения, — пишет он, — высок ростом, но не чрезмерно (равнялся семи футам); голова закруглялась кверху, нос несколько более умеренного, красивая седина, лицо веселое и улыбающееся, хотя шея его была толста и велика, и живот выступал вперед, но пропорциональность остальных частей скрывала эти недостатки. Одежду он носил национальную франкскую, и только однажды в Риме по просьбе папы Адриана он позволил себе одеть римскую тунику и хламиду и обуться по–римски. Вообще умеренный в пище и питье, Карл был еще умереннее в отношении напитков, потому что ненавидел пьянство. Но в пище не мог быть одинаково воздержным и часто жаловался на то, что пост вредит его здоровью. Обыкновенный обед его состоял из четырех блюд, кроме пирога, но жареное подавали ему прямо на вертеле». Вот в кратких чертах портрет Карла Великого, нарисованный Эгингартом. Этот портрет замечателен и заслуживает того, чтобы внимательно всмотреться в него, так как он отражает на себе новый исторический мир, образовавшийся в Европе в VII и в VIII вв. В характеристике Эгингарта мы имеем перед собой свежую физическую и умственную силу, выступившую в лице варварских народов на историческую сцену и руководящуюся более природными, естественными инстинктами, чем определенными принципами или унаследованными от старины преданиями. Первобытный характер этой силы, ее дикость и необузданность уже значительно смягчились, но совершенно не исчезли. Конечно, Карл может служить лишь представителем высшего общественного класса своего времени, типом небольшого аристократического кружка франкской народности, да и из этого кружка выделяли Карла его исключительное положение и природные таланты, ставившие его на целую голову выше его современников. Однако и у него, этого лучшего человека своего времени, на которого Эгингарт смотрит как на образец величия и благовоспитанности, были свои слабости, дающие право видеть в нем чистокровного сына своего племени, не желавшего или не имевшего сил освободиться от некоторых варварских привычек. Как и большая часть людей, обладающих цветущим здоровьем и огромной физической силой, Карл отличался добродушием и снисходительностью, и Эгингарт несколько раз с особым ударением указывает на эту черту Карлова характера. Но так было только при обычном течении жизни в кругу послушных придворных и подданных. Когда же Карл встречал упорное сопротивление себе, он терял всякую меру самообладания, в нем просыпался варвар, и тогда он способен был на самые дикие, зверские распоряжения. Достаточно, например, отметить следующий факт, что по приказанию Карла в один день было казнено 4 500 саксов, задумавших восстание против его власти. Другим темным пятном его характера, в котором также сказывалось его варварское происхождение, была его семейная жизнь. Эгингарт называет по имени четырех жен Карла, а что касается наложниц, то он отказывается припомнить даже имена тех, от которых Карл имел потомство. По какому‑то странному капризу он не хотел выдавать замуж ни одной из своих красивых дочерей, заявляя, что он не может без них жить. «И вследствие этого, — намекает Эгингарт, — будучи счастливым во всем, Карл с этой стороны испытал злобу превратной судьбы: но он умел делать вид, как будто не существовало никакого слуха или подозрения насчет которой‑нибудь из его дочерей». Намек, высказанный здесь Эгингартом, впоследствии породил много легенд, в которых наш автор сам играет невыгодную роль вместе с дочерью Карла Эммой.

Есть известие, что Карл родился 2 апреля 742 г. Если так, то ему. было 28 лет, когда под его властью соединились все франкские государства, и он правил ими в продолжение 44 лет. Его государственная деятельность распадается на три существенно различные стороны и потому может быть рассматриваема с трех точек зрения: 1) как деятельность полководца и завоевателя, 2) как деятельность администратора и законодателя и 3) как деятельность покровителя искусств и наук и вообще интеллектуального развития. Продолжительное правление Карла Великого особенно было богато войнами; редкий год проходил без того, чтобы он сам не водил войск или не отправлял их под начальством своих сыновей, на некоторые же годы приходилось сразу по несколько войн. С 769 г. по 814 г. Карл имел 54 похода, в которых он выступал против аквитанцев, саксов, лангобардов, испанских арабов, тюрингов, бриттов, авар, славян, датчан, баваров и греков. Уже при первом взгляде на военные экспедиции Карла можно подметить, что они носят совсем другой характер, чем войны королей Меровингского дома. Те, в сущности, были раздоры между отдельными германскими племенами, походы с целью водвориться где‑нибудь или награбить добычи. Военные же предприятия Карла прежде всего отличаются систематичностью. Они внушены были государственной необходимостью, вызваны были политическими соображениями. Война велась Карлом исключительно для того, чтобы соединить разные племена Галлии и Германии в одно политическое целое, дать государству прочные границы и защитить остатки прежней унаследованной от Рима культуры от варварского истребления. Поэтому войны Карла были более оборонительные, чем наступательные, преследовали культурные цели и имели важное историческое значение. В особенности знаменита его продолжительная борьба с саксами, занявшая с небольшими перерывами 32 года его деятельной жизни. Саксы, оставшиеся до времен Карла язычниками и упорно чуждавшиеся всякого воздействия со стороны римской культуры, были старинными, исконными врагами франков. Меровинги и майордомы Меровингов вели с ними целый ряд войн. Отец Карла, Пипин, принудил некоторые из западных саксонских областей платить ему дань, но масса саксонцев сохраняла свою прежнюю независимость и грабила пограничные франкские земли. Карл поставил своим твердым намерением положить конец этим набегам саксов, принудить их к покорности франкам и ввести у них христианство вместе с улучшенными формами быта. Поэтому с самого же начала борьба Карла с саксами приняла национальный и религиозный характер. Саксы защищали в ней свою первобытную свободу и своих старых богов; франки стремились сломить силу саксов как последний оплот язычества и варварства, навязать им свои учреждения и свою религию. С обеих сторон война велась с ожесточением, и немало в течение ее совершено было диких, варварских поступков, часть которых темным пятном ложится на светлой личности Карла. Победа осталась на стороне франков и христианства; она присоединила саксов к семье прочих германских племен, принявших уже христианство, и повела их к более высоким формам быта, дав им возможность дальнейшего культурного развития. Победу франков над саксами историки единогласно признают победой цивилизации над варварством.

Следствием многочисленных походов Карла явилась обширная монархия, заключавшая в своих пределах всю Среднюю Европу с Верхней Италией. То, к чему со времени Хлодвига как бы инстинктивно стремились франки, в эпоху Карла было осознано и осуществилось на деле. Все германские племена, разрушившие Римскую империю, теперь соединились в один политический организм, составили одно государство. Границы этого государства совпадали с границами западног о христианства вообще, и его король, Карл, оказался не только одним германским королем, но и одним христианским правителем единой государственной семьи всего христианского Запада. Но Карл не ограничился созданием одной монархии, заключающей в себе все германские племена; его планы были шире и шли гораздо дальше. Достигнув такой власти над германцами, какой не достигал еще ни один из варварских государей, Карл задумал восстановить там порядок вещей, который некогда, три века тому назад, существовал на Западе. Он задумал ни более ни менее как восстановление Западной Римской империи — той Империи, которая была разрушена варварскими завоеваниями. В 800 г., будучи в Риме, он действительно и принял из рук папы титул римского императора, и его монархия получила имя Римской империи. Спрашивается, в чем же заключался смысл этого события? Каким образом Карл мог оказаться римским императором, а его монархия Римской империей, если к концу V в. эта Империя прекратила свое существование?

Рассматриваемый с внешней точки зрения исторический факт, известный под именем восстановления Западной Римской империи, является простым выводом из отношений, какие с давних пор установились между папами и майордомами Каролингского дома. Папы стояли в дружеской связи с последними и симпатизировали всем их начинаниям. С другой стороны, и майордомы дорожили своими связями с Римом, так как папа уже в то время был великой силой, глубоко влиявшей на склад исторических событий. Особое значение на Западе придавало папе уже то обстоятельство, что здесь он один только был преемником апостолов. Начало его светскому, правительственному влиянию положено было еще при римских и византийских императорах, наделивших папский престол различными привилегиями. Когда пала Римская империя, папы остались первыми и естественными представителями императорской власти. Вместе с византийским наместником, так называемым экзархом, папа являлся носителем Империи в борьбе с варварами. Его авторитет усилился еще более, когда императорский наместник перестал жить в Риме и перенес свою столицу в Равенну. Папа остался высшим лицом в Риме, смотревшим на себя как на распорядителя и государя этого города. Во второй половине VI в. Италия была завоевана лангобардами, не имевшими оснований питать особое почтение к римскому первосвященнику, и папы, чтобы удержать в своих руках зарождающуюся власть, принуждены были искать себе защитников и покровителей. Их они и приобрели себе в лице могущественных майордомов. Уже Григорий III заискивал расположения Мартелла, а Пипин, которого папа призвал в Италию для защиты от лангобардов, торжественным актом передал преемнику Петра 22 города, отнятые им от лангобардов, в том числе Равенну, первый город Италии после Рима. Этим знаменитым актом полагалось прочное основание светской власти римских епископов, которые с того времени становились светскими государями. В уплату за эту услугу папа Захарий короновал Пипина франкским королем.

Карл Великий продолжал в отношении к папе политику своего дома, но продолжал более блестящим образом. По просьбе Адриана I он в 773 г. вторгся в Италию и принудил лангобардов признать свою верховную власть, подтвердив при этом прежние права римских епископов. Вместе с тем изменились и отношения франкского короля к папе. Карл сделался государем Лангобардии и вершителем столкновений пап с враждебным им населением Верхней Италии. Когда преемник Адриана папа Лев III был прогнан из Италии противной Карлу партией, этот последний силой восстановил •его — и вот вслед за тем произошло другое событие, бывшее как бы любезным ответом со стороны папы. В 800 г. в праздник Рождества в церкви св. Петра папа возложил римскую императорскую»корону на голову Карла, при восторженных криках народа — и лкороль франков стал западным римским императором, а его государство — Западной Римской империей.

Дело, действительно, имело вид неожиданности, случайности, как его и представляют себе современные событию хронисты. Карл ''будто бы сам говорил, что он не пошел бы и в церковь, если бы 'знал, что готовил ему папа. Но даже из кратких, чрезвычайно отрывочных известий современных хронистов ясно, что провозглашение Карла императором было обдумано и решено заранее и что Об этом деле давно ведены были совещания. Да и само событие Называлось настолько естественным и необходимым, что было бы Слишком невероятно, если бы мысль о нем не явилась давно у всех рассуждающих и практических людей того времени. В руках Каряа соединились почти все области Западной Римской империи, и сам Рим, патрицием которого он считался, принадлежал ему. Восточный император потерял для Западной Европы всякое значение, Да в то время его и не было, так как управление Византийской империей находилось в руках женщины — Ирины. Мысль об Империи никогда не умирала на Западе, и никто не хотел признавать, что ее не существовало. Германские короли, захватившие области Римской империи, считали себя только консулами и патрициями Рима; падения Империи они и не заметили; они продолжали думать, что Империя только раздробилась на части, и теперь, когда все ее части соединились под властью одного лица, присвоение ему титула римского императора явилось неизбежным концом всей истории переходного периода.

Само собой понятно, что все это событие восстановления Империи было одной грандиозной иллюзией; Римская империя окончательно исчезла с лица земли, и монархия Карла не могла заменить ее. Назвавшись римским императором, Карл остался тем же, чем и был, т. е. франкским варварским королем; тем не менее эта иллюзия получила громадное значение для последующей церковной и политической истории Запада. С мыслью о восстановлении Империи связывалась идея политического единства западно–христианского мира, искавшая себе полного выражения. «Западные христиане, — говорит один историк, — считали Римскую империю вечным царством, а императора владыкой, поставленным от Бога для всего мира. Они полагали, что император имеет своим призванием охранять христианство от всех его врагов, поддерживать повсюду порядок и тишину, защищать Церковь и ее служителей от нападения мирских людей, подкреплять своим оружием проповедь христианства, пролагать ему путь до края вселенной, чтобы Христос стал Владыкой всех народов. По этой идее о власти императора, все другие короли и государи западно–христианского мира считались подвластными ему. все западные христиане должны были видеть в его повелениях повеления Божии, обязаны были большим повиновением ему, чем всякому другому повелителю, имеющему только земную, а не божественную власть. Сообразно с этим понятием, Карл стал считать себя преемником Константина и Феодосия, поставленным от Бога владыкой всех народов, призванным употреблять свою власть на охранение порядка в западных землях, на поддержание закона Бо-? кия и наказание его нарушителей. Он был глубоко проникнут той мыслью, что новый сан возложил на него новые обязанности. Он велел внимательно пересмотреть церковные и светские распоряжения и выбросить из них всё, противоречившее заповедям Господним. Он отправил во все области послов следить за исполнением этих требований, вводить в жизнь его подданных христианские добродетели, строгое соблюдение христианских заповедей. Он стал стремиться теперь к идеальной цели — к осуществлению царства Божия да земле, и к достижению этого направил свою административную и законодательную деятельность.

В своих административных реформах Карл руководился тем понятием о государственной власти, с которой его знакомила традиция, шедшая из времен Константина Великого и Феодосия. По это-; му понятию император должен был стоять в центре церковного '. управления, от которого, подобно радиусам, исходят все прочие государственные власти и к которому они возвращаются, чтобы дать -отчет в своей деятельности. Его собственная власть безгранична. и происходит от божественного установления. «Народом нужно «управлять по установлению Божию, — пишет Алкуин, ближайший советник Карла, — но не должно следовать народу; не должно слушать тех, кто утверждает, что глас народа есть глас Божий, потому беспорядочный народ всегда склоняется к решениям безумным».?: Как носитель верховной власти, император управлял войсками, созывал народные собрания, издавал законы, решал важнейшие судебные дела; он один имел право чеканить монету, назначал полководцев и графов и утверждал избранных епископов. Подобно римским императорам, Карл окружил себя иерархией властей, церковных и гражданских. Во главе первых стоял архикапеллан, во главе вторых—дворцовый граф (comes palatii). От первого зависел придворный клир; он ведал все, что касалось религии, церковной обрядности, монастырей и пр.; он же делал доклады императору о просьбах духовенства. — Главная обязанность дворцового графа заключалась в ведении дел, подлежавших личному решению императора, как‑то: толкование закона, подведение его статей по данному вопросу, апелляции к императору и т. п. Под его властью находился канцлер, хранивший государственную печать и отправлявший акты, исходящие от императора; камергер, который смотрел за царскими облачениями, управлял придворными церемониями, получал подарки, приносимые его подданными и послами от дворов; сенешал, исполнявший должность как бы придворного смотрителя и эконома, и затем следовала остальная масса различной дворцовой прислуги. — Для проведения императорской власти в низшие сферы государства Карлу служил ряд посредствующих правительственных инстанций. Он разделил государство на несколько легатств и каждое из них на графства. Управление графством принадлежало графу; он был и военным, и гражданским начальником своей области. Он творил суд и расправу, председательствовал на частных собраниях свободных людей, предлагал им для решения вопросы, собирал мнения и находил статьи закона. В случае возникновения на собрании какого‑либо трудного вопроса он обращался за решением к дворцовому графу или лично к самому императору; к последнему он направлял все дела, имевшие важное государственное значение. Следующую в восходящем порядке правительственную инстанцию составляли особые царские легаты, так называемые missi dominici (или ревизоры). Уже последние римские императоры ввели обыкновение посылать в отдаленные части своего государства особых агентов (agentes in rebus); то же иногда практиковали и Меровинги, но только Карл Великий придал прочное обоснование институту легатов, определив их права и упорядочив их действие. Главной обязанностью легатов было контролирование действий провинциальных должностных лиц. С этой целью они четыре раза в год посещали назначенные им легатства и открывали там свои действия тем, что Созывали народное собрание, на которое приглашались епископы, |графы и прочие должностные лица, и затем подвергали рассмотрению их поведение, выслушивали жалобы на них и рассматривали щ управление. На этих же собраниях объявлялись новые законы ' я предлагались разные улучшения, имевшие местный характер. — Высший же правительственной и вместе с тем законодательной инстанцией были общие народные собрания; они собирались два ^аза в год: одно осенью, на котором, собственно, и подготовлялся Материал для другого, более торжественного собрания, которое и Собиралось весной в мае месяце. Впрочем, нельзя думать, что эти С0брания в строгом смысле были общими, потому что в таком случае пришлось бы допустить, что толпы народа два раза в год совершали трудные переходы через Альпы и Пиренеи, чтобы собраться да Рейне или Маасе; естественнее допустить, что на них являлись 1«же должностные лица и люди, имевшие какое‑либо дело до императора. Аббат Кардии Адальгарт, родственник Карла, написал Трактат «De ordine palativi» с целью обрисовать механизм государственного управления Карла и, в частности, общие народные сования. Этот трактат, к сожалению, утерян, и мы знаем его только в Отрывках, воспроизведенных Гинкмаром, архиепископом Реймским, по просьбе лиц, обращавшихся к нему за советом по делам правления. Здесь между прочим говорится: «Было в обыкновении тогда держать два собрания каждый год, и чтобы они не показались созванными без причины, предлагались на рассуждение и Рассмотрение вельмож, по распоряжению короля, статьи закона, которые он сам составлял по внушению Божию». Таким образом, предложение закона или инициатива на этих собраниях исходили oт императора; собрание же обсуждало их, т. е. высказывало относительно их соображения, играло совещательную роль. Оно само по себе не было источником законодательства, но служило лишь федством государственного управления. Через него центральная власть извлекала сведения о провинциальной жизни государства, знакомила народ со своими планами и удобнее могла проводить свои распоряжения в жизнь. Происходили эти собрания при личном участии императора на открытом воздухе, если позволяла погода; в противном случае — в больших помещениях; в правление Карла таких собраний история насчитывает до 31.

Из соглашения императора с представителями народа выходили законы, известные под именем капитулярий; capitula значит небольшая главка, статья — термин, которым обозначаются не только распоряжения Карла Великого, но и вообще законы франкских королей. От Карла осталось 50 или, по другому счету, 65 капитуляриев. Они не представляют из себя какой‑нибудь стройной законодательной системы. Сюда входят и древние германские законы, и извлечения из соборных деяний, вопросы, какие Карл предлагал народному собранию, и даже разные заметки для памяти, составленные Карлом по различным случаям. Большая часть постановлений относится к Церкви, к ее устройству и управлению и имеет целью остановить постоянное ее падение. Эта группа постановлений, собственно, принадлежит к истории Западной церкви, и некоторые из них в особенности интересны, потому что составляют прямую противоположность тем правилам, каких держалась Римская церковь в позднейшую эпоху. «Пусть никто не думает, — говорится в одном капитулярии, — что можно молиться Богу только на трех языках (имеются в виду еврейский, греческий и латинский). Богу поклоняются на всех языках, и человек будет услышан, если он молится о справедливом». «Проповедь, — замечает капитулярий 813г., — должна быть всегда понятна простому народу». Но самой замечательной чертой Карлова законодательства, сообщающей ему единство, является господствующее в нем религиозное чувство. Так, например, в одном капитулярии Карл говорит: «Необходимо, чтобы каждый старался поддерживать себя, смотря по уму и силам, в святом служении Богу и на пути Его заповедей». Или другой пример: «Старательно избегайте коварства, незаконных браков и лжесвидетельств, как мы часто увещевали вас и как воспрещено законом Божиим». Этим христианским духом проникнуто было все законодательство Карла Великого, и как его предписания ни кажутся нам элементарными, не нужно забывать, что в ту эпоху перехода от первоначального варварства к цивилизации они должны были действовать воспитывающим образом на грубую среду, призывая ее к нравственному улучшению и. порядкам.

Но нигде столь симпатично не рисуется личность великого императора, как в его заботах о насаждении умственного просвещения, имевшего громадное значение для Запада. Начиная с эпохи переселения, образованность на Западе быстро стала падать, пока совсем не исчезла в VI в. и первой половине VIII в. Если сравнить Состояние образованности тогдашнего времени с состоянием ее в V и VI вв., то можно подумать, что между этими временами прошел не один век. В V в. Галлия еще покрыта была многочисленными школами, привлекавшими огромное количество слушателей; к началу же VI в. мы здесь уже не находим ни одной светской школы. Единственными учебными заведениями, какие оставались тогда в Средней Европе, являлись епископские школы, основанные «при соборных церквах, и монастырские, где образованность приняла исключительно церковный характер. Франкские короли, достигнув значительной власти, любили окружать себя образованными галло–римлянами и даже не прочь были похвастаться своими. знаниями, но какого рода были эти познания, о том лучше всего ЛЕает понять пример Хильперика, одного из ревнителей тогдашнего времени. Он изобрел четыре новые буквы, которые приказал употреблять в своем государстве, и намеревался даже истребить все -книги, где не было этих букв. Даже лучший духовный писатель 'Эпохи Меровингов, Григорий Турский (539–595), составивший Церковную историю франков, открыто сознается в своем невежествен. Он допускает, что ему могут возразить: «Ты ничего не понимаешь в словесности, ты смешиваешь роды мужской, женский и средний, ты не ставишь на своем месте предлоги и соединяешь с ними винительные падежи вместо творительных, ты думаешь, что тяжелый бык может танцевать на палестре…». Что Григорий говорит о себе так не из скромности, это лучше всего доказывается его собственными сочинениями. Из всех многочисленных родов письменности ко времени Карла остались только жития святых, написанные, увы, без всякого искусства и самым варварским языком. Карл остановил это падение, и с его времени начинается история западного образования. Он положил ему основание собиранием рукописей, которые он доставал отовсюду из Рима и даже из Ирландии. После третьего своего похода в Италию в 787 г. он вывез оттуда учителей грамматики и счисления и деятельно принялся за устройство школ. В высшей степени интересно его письмо к игумену одного монастыря, где Карл излагает следующее: «Многие монастыри в последние годы присылали нам письма, которыми извещали нас, что братия молится за нас во время священной службы; мы заметили, что в большей части этих писем чувства были хороши, но слова грубо не обработаны, и если благочестие хорошо одушевляло их, то неискусный язык, которым вовсе не занимались, не мог хорошо выразить его. Мы стали бояться, что как мало здесь искусства писать, так же мало здесь и понимания Св. Писания». Капитулярий от 789 г. уже прямо предписывает заводить двоякого рода школы: как первоначальные для обучения грамоте и письму, так и сравнительно высшие, где обучались арифметике, грамматике и нотному пению. Заботясь об устройстве школ, Карл отовсюду собирал к себе ученейших людей того времени: он призвал к себе Алкуина из Англии, Агобарта из Испании, Геодульфа из Италии. Он сам находил время, среди своих многоразличных работ, для ученых занятий. Эгингарт рассказывает, что Карл всегда клал на ночь под подушку таблички и бумагу, чтобы во время бессонницы набить свою руку в письме, добавляя, что это плохо удавалось Карлу, потому что он слишком поздно начал учиться письму. Из этих слов и заключили, что Карл вовсе не умел писать; вероятнее думать, что он только не мог достигать красоты и ровности почерка. Усердно старался Карл изучить и немецкий язык и дошел в нем до таких познаний, что сам составил первую немецкую грамматику. Мало того, он основал при своем дворе род академии, члены которой носили особые имена и в которой участвовал сам Карл под именем Давида, и устроил придворную школу, где учителем был Алкуин, а учениками сам Карл, его сыновья и дочери. От этого преподавания Алкуина в дворцовой школе сохранился образчик, представляющий собой разговор между Алкуином и Пипином, вторым сыном Карла. Я приведу несколько вопросов Пипина и ответов Алкуина.

В.: Что такое язык? О.: Бич воздуха.

В.: Что такое человек? О.: Раб смерти.

В.: Как поставлен человек? О.: Как фонарь на ветре.

В.: Где поставлен человек? О.: Между шестью стенами.

В.: Какие это стены? О.: Низ, верх, перед, зад, правая сторона и левая.

В.: Что такое зима? О.: Изгнание лета.

В.: Что такое весна? О.: Живописец земли.

В.: Что делает горькое сладким? О.: Голод.

В.: Что никогда не надоедает людям? О.: Нажива, и т. д.

Несмотря на их пустоту и изысканную фигуральность, эти разговоры Алкуина для того времени служили признаком начавшегося умственного развития.

В заключение заметим, что сохранилось много фактов, свидетельствующих о величии замыслов Карла. Сюда относятся многие его постройки, между прочим в Ахене, для украшения которого он перевез дорогие античные колонны из Равенны и Рима, грандиозный план соединения Северного моря с Черным посредством канала между Рейном и Дунаем — работа, к которой Карл уже приступил, но которая была слишком громадна для средств того времени; забота о покровительстве торговли, устройстве путей сообщения и т. д., короче, нет такой области, куда бы не проникал заботливый глаз Карла и где бы он не оставил тех или иных следов своей деятельности. Карл умер 28 января 814 г. в Ахене на 72 году своей жизни.

Начиная с тех пор, как Хлодвиг, первый франкский король–христианин, выступил из северо–восточного угла Галлии на завоевание ее юго–восточной части, римское государственное устройство продолжало оставаться для франкских королей идеалом, который они пытались осуществить среди варварских племен на протяжении трех столетий. В монархии Карла Великого этот идеал государственного строя, по–видимому, слился с действительностью. Благодаря войнам Меровингов и первых майордомов королевского рода, к IX в. в середине Европы возникло обширнейшее государство, границы которого были еще далее расширены и укреплены завоевательными предприятиями Карла. После покорения саксов на востоке Европы уже не оставалось ни одного германского племени, которое бы не входило в состав владений этого великого Каролинга. Река Эльба, служившая восточной границей Карловой монархии, обозначала собой предел германского мира и вместе с тем предел западного христианства, так как пространство за Эльбой в то время было занято славянскими народами, остававшимися еще языческими. На Западе Карлу удалось подчинить себе только небольшой северо–восточный уголок Испании, простиравшийся до реки Эбро, отделявшей франкское государство от владения арабов–магометан, завоевавших Испанию в VIII в. Не только римская Галлия, но вся древняя Германия, которой римляне никогда не имели силы овладеть, и верхняя часть Италии с городом Римом во главе к IX в. входили в состав Карловой монархии. В этих пределах заключены были как все германские племена, так и весь христианский мир тогдашней Западной Европы, и Карл оказался не только одним германским королем, но и одним христианским правителем, единой государственной главой всего христианского Запада. Как король германских племен, Карл поставил своей задачей применить к ним идею римского единства, связать их в одно целое и посредством разнообразных учреждений, созданных по римским образцам, образовать из них единую, стройную и сильную монархию. Как государственный глава всего западного государства Карл принял из рук папы титул римского императора, сделался помазанником Божиим, стал считаться призванным осуществить царство Божие на земле и в ученом придворном кружке назывался Давидом, которому он хотел подражать в своей правительственной деятельности. Казалось, то государственное единство, к которому сначала инстинктивно, а потом сознательно стремились франкские правители, было теперь достигнуто. По своему внешнему виду монархия Карла Великого представляла собой благоустроенное целое; в своем центре имела она энергичную личность, своего первого императора; в ней действовала стройная система должностных лиц и учреждений; под влиянием общего подъема сил начали развиваться науки и искусства. Мечты самого Карла шли гораздо дальше: он лелеял мысль присоединить к своим владениям и восточную половину Римской империи, т. е. Византию, и с этой целью, вскоре после коронации в Риме, задумал жениться на Ирине, управлявшей в то время Византией, чтобы стать главой не только западногерманского, но и всего христианского мира и восстановить Римскую империю в том объеме, какой она имела во время Константина и Феодосия.

Действительность сурово обошлась с романтическими мечтаниями великого франка. Огромная монархия, подготовленная меровингскими майордомами и организаторским гением Карла, на самом Деле оказалась зданием слишком непрочным, таившим в себе элементы разрушения. Пока жив был сам организатор этой монархии, эти элементы примирялись и сдерживались его энергией; но прошло не более трех лет после его смерти, как они выступили наружу и разделили его Империю на составные части. Чем дальше шло время, тем глубже и всесторонне охватывал Европу этот процесс разложения, так что в XI в. вместо централизованной наподобие Рима Империи Карла мы находим множество чрезвычайно мелких, вполне самостоятельных владений, не только не имеющих одного общего центра, но и не желавших иметь его. Спрашивается: почему же государство не могло удержаться на той высоте, которой на мгновение удалось ему достигнуть? Почему новые идеи, идеи общих интересов растаяли в воздухе вместо того, чтобы сделаться instrumentum regni? Постараюсь сейчас ответить на эти вопросы.

Прежде всего, монархия Карла Великого, какой бы блестящей не казалась она с внешней стороны, на самом деле была слишком искусственным соединением двух противоположных начал: римских традиций и германства. Карл был проникнут идеей Римской империи, а эта идея требовала такой политической организации, в которой все части исходили бы из одного начала и подчинялись бы ему, в которой государство царило бы над отдельной личностью и поглощало бы ее, в которой, как в одном стройном механизме, все приводилось бы в движение одной волей и направлялось к достижению одной цели. Природе же германца было присуще стремление к особенности, к отдельности в жизни: германец проникнут был идеей личной свободы и не понимал другого права, кроме права быть хозяином на своей территории; он не хотел знать никаких других отношений, которые не вытекали бы из его личных потребностей и не определялись поземельным строем. Первым Меровингам, положившим начало Карловой монархии, относительно легко было воспроизвести на галльской почве государство в смысле Римской империи и подчинить ему франков, так как в их время королевская власть еще опиралась на большинство старого римского населения, свыкшегося с римскими понятиями о государстве и основанными на нем порядками. Ко времени Карла Великого это положение дела радикально изменяется. С одной стороны, в саму Галлию из‑за Рейна переселяются новые и новые племена германцев, приносят сюда свои понятия и формы быта и постепенно германизируют коренное население; с другой стороны, франкское государство далеко расширяется на восток и включает в свой состав чисто германские племена, которым чужды были какие бы то ни было римские традиции. Карл имел перед собой уже общество германское, в котором исчезла римская цивилизация и воспоминание о Риме уступило место стремлению сохранить свойственные природе германца разрозненные и более простые формы быта. Если кое–где еще и хранились римские государственные понятия и имя Рима вызывало собой благоговение, то в этом повинно было не общество Карловых времен, а небольшое число ученых лиц, занимавшихся классической литературой, да разве еще семейные предания Каролингского дома. Полагают, что и самая мысль о восстановлении Римской империи принадлежит тому кружку духовных ^ученых, который собирался около Карла и в котором первое место занимал Алкуин; в этом кружке усердно читали римских писателей, — и из восхищения ими здесь возникло желание восстановить Римскую империю, величию которой дивились эти ученые и о которой они думали, что ей обещано Богом вечное существование на земле. С этой извлеченной из книг идеей Карл и связал судьбу евоей монархии, и нет поэтому ничего удивительного в том, что со смертью Карла, носителя этой идеи, уничтожилась и монархия, основанная на ней.

«Другой причиной разложения Империи Карла Великого служи'Ла крайняя разнородность ее состава, раздробленность входивших В ее границы германских племен. Как это ни кажется странным, но Даже Империя Карла не может быть названа государством в том Действительном и строгом смысле, в каком этот термин употребляется теперь. Что мы называем государством? Известную территорию, обитаемую людьми, которые носят одно общее имя, управляются одним законом и связываются между собой рядом некоторых общих потребностей. Ничего подобного не было в монархии Карла Великого; ее население не только не составляло одной народности, но не имело даже общего, всем понятного языка. Саксонец говорил речью, которая была недоступна жителю Верхней Италии, даже западный франк едва ли мог без переводчика объясняться со своим восточным соплеменником. Каждое племя, вошедшее в состав Империи, сохраняло все особенности своего законодательства и своих домашних обычаев, и хотя Карл своими капитуляриями создал новое обязательное для всех законодательство, но не уничтожил и не хотел уничтожить племенных особенностей и неуклонно держался старого германского принципа: «Каждый живет и судится по своему собственному праву». Еще менее могли иметь место у этих разрозненных племен какие‑либо общие интересы и потребности. Тогда не существовало ни промышленности, ни торговли, ни умственного общения, ни обмена идей; сношения были редки и чрезвычайно затруднительны. Жизнь людей ограничивалась узким пространством, в котором они рождались и умирали. Во многих пунктах Империи Карла ему не повиновались, даже не слыхали о нем, и сам он мало заботился об этом. Существовали только местные потребности и местные интересы, вращавшиеся в кругу частных и личных условий; общество состояло из мелких групп, ничем между собой не связанных, которым не было никакого дела ни до государственных нужд, ни до Империи, восстановленной Карлом. Однажды сын Карла Людовик, управлявший Аквитанией, явился ко двору своего отца без обычного подарка; удивленный этим, Карл спросил его, почему он, будучи королем, без нарочитого приказания, не может сделать подарка отцу, — и вот Людовик горячо начал жаловаться на свое положение. Он говорил, что знатные думают о своих только выгодах, что государственная казна остается в полном пренебрежении и величайшем беспорядке, что государственные имущества обращаются в частную собственность и что сам он, Людовик, считается императором только по имени, а на деле терпит нужду во всем. Очевидно, государственное единство, созданное Карлом, было чисто внешним, формальным и механическим единством; оно лежало в его личности и в его воле, а не в самом обществе; отдельные части Империи внешним образом объединялись в имени своего правителя, а не в идее государственной власти. Оттого, когда не стало этой личности, когда власть перешла в руки слабых потомков Карла и исчезла внешняя сила его имени и оружия, тогда последовала неизбежная реакция и началось естественное разложение искусственно созданного целого. Все, что имело какие‑либо условия самостоятельного существования, делалось самостоятельным: государство дробилось на мелкие территории; жизнь сосредоточивалась в мелких центрах; власть, законы и учреждения приняли местный и территориальный характер.

Процесс распадения Карловой монархии обнимает собой промежуток времени от его смерти в 814 г. до начала XI в. и совершается с замечательной постепенностью. Сначала образуются из его Империи более или менее обширные группы, представляющие собой в зародыше будущие главные государства Западной Европы. Затем внутри каждой из этих групп начинается раздробление на мельчайшие составные части, пока к XI в. Европа не покрывается сетью мелких самостоятельных владений, соединенных между собой весьма слабой связью. Нарождается особый порядок быта, феодализм, господствовавший в Западной Европе в течение трех веков и обнявший собой все государственные, общественные, семейные и экономические отношения, который и явился непосредственным и самым крупным историческим результатом распадения монархии Карла Великого.

Преемники Карла Великого всего менее были способны задержать этот процесс разложения. Энергия и блестящие организаторские достоинства, характеризовавшие род Каролингов и нашедшие полнейшее выражение в лице Карла, как бы исчезли у его потомков. Ни по личным своим качествам, ни по своему государственному правлению они не возбуждали никакого уважения к себе в народе. Достаточно обратить внимание на те прозвания, какими клеймил народ последних Каролингов, чтобы видеть, как мало они походили на своего великого предка. Только первый преемник Карла, его младший сын Людовик, пользовался некоторыми симпатиями народа за свою преданность христианству и Церкви, за что и получил название Благочестивого. А за ним следуют Карл Лысый, Людовик Заика или Лентяй, Карл Толстый, Карл Простой в смысле простоватый, иначе simplex или stultus, правивший, однако, западной частью более тридцати лет, Людовик Заморский и т. д. Последние Каролинги вообще во многом напоминали собой последних Меровингов — тех Меровингов, которые за свою бездеятельность прозваны были ленивыми или тунеядными королями. Великие государственные стремления Карла были им не по плечу: их занимали собой не единство, и не благо Империи, а личные расчеты, честолюбивые стремления, междоусобные войны и раздоры, которыми они оказали важное содействие быстрому разложению Империи.

Уже Людовик Благочестивый, наследовавший Империю Карла во всем ее объеме и по своим личным достоинствам стоявший далеко выше позднейших Каролингов, не был государственным человеком, способным поддержать твердость доставшегося ему наследства. Крепкий и сильный, как бы рожденный для битв, Людовик менее всего любил войну; его характер скорее годится к жизни монаха, чем к той трудной деятельности, какую назначила ему судьба. Он сам иногда как бы сознавал свою неспособность к практической деятельности и, по смерти своей первой жены, думал действительно пойти в монахи, но увлекся красивой и образованной дочерью графа Вельфа Юдифью, заметно превосходившей его своим умом, и вступил с ней во второй брак. Впрочем, он был человеком строгих нравов и серьезен до того, что улыбка почти никогда не появлялась на его лице. Все эти качества могли бы сделать честь частному человеку, но, на беду, Людовик не имел ни одного из тех свойств, которые необходимы были для него как правителя. Его распоряжения были шатки, и характер его отличался безграничной слабостью; как государь, он редко проявлял свою собст — венную волю: будучи исполнен самыми благими намерениями, он действовал, однако, так, как подсказывали ему его советники, и своим царствованием подорвал всякое уважение к имени короля. История Людовика Благочестивого есть история падения монархической власти франкских государей. Вот краткий очерк событий его царствования. — От первой своей жены Ирменгарды Людовик имел троих сыновей — Лотаря, Пипина и Людовика, и Ирменгарда, пользовавшаяся влиянием на императора, желала обеспечить каждому из сыновей независимое положение. Но мысль. о разделе государства находила себе еще сильных противников в составе высшего духовенства, для которых единство Империи казалось необходимым соответствием единству Церкви. Случай в Ахене, когда Людовик, проходя со своим двором по ветхой деревянной галерее, соединявшей дворец с собором, упал вместе с женой и едва не убился, дал повод партии Ирменгарды настоятельно требовать обеспечения сыновей на случай смерти отца. В 817 г., следовательно, только три года спустя после смерти Карла Великого, в Ахене составилось государственное собрание, и там, после трехдневного поста, решено было разделить владения между сыновьями Людовика, причем в этом акте, устанавливавшем это разделение, была прямо высказана мысль, что им нисколько не нарушается единство Империи, что намерение разделить Империю было бы величайшим соблазном для Церкви и оскорблением для всемогущества Божия, которым держится царство. И действительно, младшим сыновьям Людовика, Пипину и Людовику, в Ахене были отделены только те области Империи, которые и без того составляли отдельные владения, почти независимые от франкских королей, — Аквитания и Бавария. К тому же названные земли были слишком незначительны сравнительно с той долей, которая досталась старшему брату Лотарю, получившему вместе с титулом императора все остальные владения. Этим и объясняется то, почему духовенство, этот оплот единства Империи, согласилось на раздел 817 г. и сам папа освятил его своим согласием. — Между тем умерла Ирменгарда, и Людовик, хотевший сначала отказаться от света, женился на Юдифи. В 823 г. Юдифь родила ему сына Карла, прозванного потом Лысым. Это значительно изменило положение дела. Юдифь ничего так страстно не желала, как доставить своему сыну часть в отцовском наследстве, обеспечить ему самостоятельное владение. Это сделалось целью ее жизни, на достижение которой она направила все усилия своего тонкого ума и недюжинной энергии. Благодаря настоянию ее партии в 829 г. на собрании в Вормсе был изменен раздел Империи, установленный в 817 г., в видах выделить и шестилетнему Карлу области, взятые от других братьев, а через два года этот передел еще раз был повторен. В акте последнего раздела, вероятно, по мысли Юдифи, вставлена была важная прибавка, лишившая его всякой устойчивости и дозволявшая изменения в будущем. Было сказано, что если кто‑нибудь из сыновей отличится особенной преданностью и почтительностью к отцу, то последний может взять из части менее почтительных сыновей сколько захочет и отдать более почтительному. Прибавка явно клонилась к будущему еще большему возвышению Карла за счет его братьев и вооружила против него всех приверженцев Империи. Чтобы защитить свои права, все сыновья Людовика от первого брака схватились за оружие и восстали против отца. В битве отца с сыновьями 833 г. войска Людовика перешли в лагерь его противников, и, покинутый всеми, он должен был сдаться в руки Лотаря. Его тотчас же разлучили с Юдифью, отправленной теперь в Италию, и с Карлом, которого заключили в монастырь. На бурном собрании Лотарь объявил, что Бог отнял от отца его власть, которая отныне принадлежит ему как императору… Людовик Благочестивый, казалось, потерял все: его подвергли заключению в сообществе нескольких монахов, под ближайшим надзором епископов, особенно ему враждебных; он доведен был до того, что в Компьене в присутствии вельмож и народа принес в церкви покаяние в своих греках по формуле, сочиненной его врагами. Это унижение Людовика и своеволие Лотаря, спешившего воспользоваться императорской властью, вызвало сочувствие к старому императору в народе, еще не забывшему славных времен Карла. Возбудивший общее неудовольствие Лотарь бежал, и Людовик в 835 г. был восстановлен в своих правах. Еще раз сделано было разделение Империи, клонившееся опять в пользу Карла, но вскоре в походе против одного из своих непокорных сыновей старый император занемог и умер на одном из островов Рейна (20 июня 840 г.).

Нетрудно отгадать внутренний смысл этих событий, этих семейных распрей и усобиц, наполняющих собой несчастное царствование Людовика Благочестивого. Людовик был еще проникнут идеей Империи, мыслил об императоре как полновластном главе всего западно–германского мира. На разделы, происходившие в его царствование, он смотрел лишь как на облегчение своих занятий по управлению и не хотел видеть в них какого‑либо окончательного разделения Империи; поэтому он и считал себя вправе изменять их сообразно своим намерениям. Иначе смотрели на разделы Империи его сыновья; в постановлениях Ахенского съезда они видели нечто нерушимое, нечто такое, что стоит выше единичной воли отца. В борьбе Людовика с сыновьями, таким образом, сказалась борьба принципа Империи с началом сепаратизма, стремившегося раздробить монархию франков. Победа сыновей 833 г. и унижение, которому Людовик подвергся в Компьене, были вместе с тем победой элементов разрушения и уничтожения императорской власти как носительницы единства. После этого события не могли уже восстановиться ни императорская власть, ни единство Империи; и это прежде всего отразилось на Лотаре, старшем сыне Людовика, вскоре же после Ахенского раздела коронованного императорской короной в Риме (820 г.). Как император Лотарь склонен был требовать по смерти отца покорности от своих братьев и всего менее способен был признать последние разделы, совершившиеся преимущественно за его счет. Он начал борьбу сначала с Людовиком, а потом с Карлом, но преследуемые братья догадались скоро соединиться силами, и Лотарь оказался в том же положении, как находился некогда и его отец. Он принужден был заключить мирный договор в Вердёне (или — Вердюне) в 843 г. и произвести окончательный раздел Империи, получивший в истории Западной Европы огромное значение и положивший начало образованию западно–европейских национальностей. К изучению этого явления я теперь и обращаюсь.