Леонид Шебаршин. Судьба и трагедия последнего руководителя советской разведки

НА ПЕРЕЛОМЕ

На одной из пресс-конференций в конце 1991 года, после провала ГКЧП, председателю комиссии Верховного Совета СССР по расследованию августовских событий Александру Оболенскому журналисты задали вопрос: «Когда мы узнаем всю правду о том, что всё-таки произошло в трагические дни августа?» Его ответ тогда процитировала практически вся российская и зарубежная печать: «Боюсь, что при жизни нашего поколения мы всю правду вряд ли узнаем».

Несмотря на то, что за двадцать с лишним лет далеко не всё тайное стало явным, многое всё же прояснилось. Прежде всего — прояснилось в головах людей. Ведь многим понадобилось время, чтобы понять, против кого и против чего выступил ГКЧП. Они воочию увидели, куда новые правители страны привели СССР и куда они повели потом Россию.

Были обнародованы и многие важные детали августовских событий. Стало, например, известно, что Горбачёв лично благословлял «мятежников» и заблаговременно уехал отсиживаться в Форос. Заранее знал о выступлении ГКЧП и Ельцин. Причём сценарий, по которому стремительно раскручивались события, был выгоден обоим: одному — чтобы поднять свой приблизившийся к нулю рейтинг; другому — чтобы расчистить путь к практически неограниченной власти, выведя Россию из состава СССР.

Однако, несмотря на очевидность планов и целей участвовавших в августовских событиях сторон, к историческому явлению под названием ГКЧП в официальной пропаганде и большинстве средств массовой информации по-прежнему применяется понятие «путч», которое режет слух нормальному человеку. Режет той ненавистью, которую вложили в слово «путч» рвавшиеся к власти силы охлократии, задумавшие чудовищный эксперимент над страной, Россией, народом.

Но есть в этом слове и плохо скрытый страх тех, кто сознательно разрушал страну, хорошо знал тогда и понимает сейчас, что рано или поздно правда всё равно восторжествует. И надо сказать, что история уже многое расставила по своим местам…

Утром 19 августа по радио и телевидению было зачитано Заявление советского руководства о создании Государственного комитета по чрезвычайному положению[34]. А в Обращении к советскому народу ГКЧП с горечью отмечал, что в последнее время на смену былому энтузиазму и надеждам людей пришли безверие, апатия и отчаяние. Власть на всех уровнях потеряла доверие населения, а политиканство вытеснило из общественной жизни заботу о судьбе Отечества и гражданина. Стало насаждаться злобное глумление над всеми институтами государства, страна сделалась неуправляемой.

Как отмечалось в обращении, воспользовавшись предоставленными в процессе демократизации свободами, возникли экстремистские силы, взявшие курс на ликвидацию Советского Союза, развал государства и захват власти любой ценой. Создавая обстановку морально-политического террора и пытаясь прикрыться щитом народного доверия, политические авантюристы не считались с тем, что осуждаемые и разрываемые ими союзные связи устанавливались государством на основе широкой народной поддержки, прошедшей многовековую проверку историей. Те, кто по существу вёл дело к свержению конституционного строя, должны были ответить перед матерями и отцами за тех, кто стал жертвой межнациональных конфликтов.

ГКЧП видел свою задачу в преодолении глубокого и всестороннего кризиса, возникшей политической, межнациональной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожали жизни и безопасности граждан Советского Союза, суверенитету, территориальной целостности, свободе и независимости нашей родины.

В обращении подчёркивалось, что ГКЧП руководствуется мнением народа, который в ходе Всесоюзного референдума по вопросу о сохранении Союза высказался ясно и недвусмысленно в его поддержку. Цели ГКЧП были подчинены тому, чтобы остановить распад страны и не допустить подписания договора о создании вместо СССР суррогатного объединения — Союза суверенных государств.

Необходимо отметить один характерный факт: кроме российского, литовского и молдавского руководства, никто из лидеров других республик не призвал к сопротивлению Государственному комитету по чрезвычайным ситуациям и не назвал его действия незаконными. В полном составе и безоговорочно согласилось с созданием ГКЧП правительство СССР — во имя сохранения целостности страны.

…Шебаршин не раз сетовал, что председатель КГБ заранее не поставил его в известность о планах по созданию ГКЧП. И действительно: лишь во второй половине дня 18 августа, за несколько часов перед тем, как о ГКЧП узнала вся страна, В. Ф. Грушко, первый заместитель председателя КГБ, передал начальнику ПГУ распоряжение Крючкова привести в боевую готовность две группы ОУЦ[35], не называя целей приказа. Лишь утром 19 августа Леонид Владимирович из сообщений радио узнал о создании ГКЧП, а на совещании у Крючкова — о его целях и ближайших задачах.

Но могло ли быть иначе? Мог ли Крючков заранее посвятить Шебаршина в планы, которые предусматривали выполнение решений ГКЧП, мог ли он до конца положиться на него? Думается, что нет, и ход событий подтвердил правоту председателя КГБ.

Будем откровенны: за пределами круга чисто служебных вопросов отношения Крючкова и Шебаршина не носили доверительного характера. Дело в том, что взгляды председателя КГБ и начальника ПГУ на ряд принципиальных политических вопросов существенно расходились. Это касалось прежде всего их понимания места и значения партии в государстве и обществе. Владимир Александрович — убеждённый партиец, не мыслил дальнейшей жизни страны без ведущей роли КПСС. Леонид Владимирович к подобной перспективе относился скептически. В его опубликованных воспоминаниях часто говорится о формализме и скуке в работе партийных комитетов и организаций, в них трудно найти хотя бы одно более или менее позитивное суждение о КПСС. При этом Леонид Владимирович упоминает, что всегда был «абсолютно лояльным членом партии». Конечно, несколько странно слышать такие высказывания из уст члена КПСС, облечённого полномочиями огромной государственной важности. Ведь в партию вступали не для того, чтобы проявлять к ней просто лояльность, — обязанностью каждого коммуниста являлась активная борьба за её идеалы и принципы.

Поделились с автором своими наблюдениями на этот счёт товарищи Шебаршина по партийной организации ПГУ КГБ. Например, будучи членом парткома, Леонид Владимирович редко бывал на его заседаниях, не стремился использовать партийное влияние на повышение персональной ответственности руководителей за порученное дело.

(В скобках заметим, что у Крючкова расходились взгляды не только с Шебаршиным. Не находил он общего языка и со своим первым заместителем Ф. Д. Бобковым[36], с которым расстался задолго до августовских событий, ещё в начале 1991 года.)

Безусловно, глубокую зарубку в сознании Крючкова оставил отказ Шебаршина выставить свою кандидатуру для избрания в ЦК КПСС. Владимир Александрович резонно расценил такую позицию как сознательный уход Леонида Владимировича от острой политической борьбы, как снятие с себя существенной доли ответственности за происходящее в стране.

Кроме того, слишком очевидна была линия Шебаршина на обособление разведки от других управлений и подразделений КГБ, сопровождаемая его частыми рассуждениями об элитарности и корпоративных особенностях разведки. За такой точкой зрения руководство КГБ, многие начальники других управлений усматривали не только некоторый снобизм, но и желание вывести из-под огульной критики «демократов» лишь разведку и заявить о ее непричастности к репрессиям 1930-х годов. По их мнению, было недопустимо стоять в стороне от общих проблем в обстановке, требующей, с одной стороны, критического, но взвешенного переосмысления деятельности комитета, а с другой — активного разоблачения огромного количества наветов на работу чекистов.

На наш взгляд, все эти моменты помогают понять логику дальнейших действий Леонида Владимировича.

Уже 19 августа на совещании руководящего состава разведки по инициативе Шебаршина было принято решение не принимать мер по выполнению указаний председателя КГБ в связи с введением чрезвычайного положения и решений, принятых ГКЧП, а ограничиться лишь информированием загранаппаратов и сотрудников разведки о происшедших в стране событиях. Было дано указание направлять в Аналитическое управление КГБ и ГКЧП информацию только о негативном реагировании правительственных кругов и общественности зарубежных государств на события в СССР.

Шебаршин запретил полковнику Б. П. Бескову — командиру группы «Вымпел» — участвовать в планируемых акциях ГКЧП, предусматривавших, в частности, арест Ельцина. Вслед за этим такое же решение принял командир группы «Альфа» генерал-майор В. Ф. Карпухин. Оба руководителя спецподразделений перед самым началом спец-операции «Гром» по захвату здания Верховного Совета РСФСР в кабинете первого заместителя председателя КГБ Г. Е. Агеева отказались от участия в ней.

Было это в ночь на 21 августа, когда напряжение в Комитете госбезопасности достигло предела. По рассказу В. М. Прилукова, в кабинете первого заместителя председателя Агеева собралась небольшая команда в составе хозяина кабинета, заместителя председателя Лебедева, Прилукова, Карпухина и Бескова. Примерно в это же время в кабинете Крючкова совещались все другие лица, входившие в ударный штаб ГКЧП, — Бакланов, Варенников, Ачалов, Громов, Шенин, Крючков, Грушко, Плеханов. Приближалось время «Ч» — начало штурма здания Верховного Совета РСФСР.

Разработчики операции «Гром», назначенной на три часа ночи 21 августа, прекрасно понимали, что для её осуществления не нужны ни танковые полки, ни десантные батальоны — предполагалось, что армейские части и подразделения внутренних войск лишь блокируют Верховный Совет. С основной задачей вполне могли справиться две элитные команды — группы Карпухина и Бескова. Такого мнения накануне придерживались и Карпухин, и многие другие специалисты. Позднее на допросе начальник отделения группы «Альфа» А. Савельев также высказал подобную точку зрения: «Как профессионал скажу, что в техническом плане штурм здания Верховного Совета РСФСР не представлял собой особой сложности, наши люди были хорошо подготовлены и смогли бы выполнить поставленную задачу»…

Никто и подумать не мог, что ночной разговор в кабинете Агеева примет такой неожиданный оборот.

Реакцию самого Агеева — старшего оперативного руководителя, на которого было возложено осуществление захвата здания Верховного Совета, описывать не будем. Генерал-полковник хорошо знал, что такое отказ от выполнения боевого приказа и чем он обычно карается. Но не суровость наказания останавливала служивых людей — этому явлению просто не было места в традициях и российского, и советского офицерства, об этом просто и подумать не могли.

Страна летела в пропасть, а люди, которые могли её удержать, игнорировали воинскую присягу. Заместитель министра обороны СССР В. А. Ачалов убедил своего министра Д. Т. Язова отменить участие войсковых частей в операции «Гром». Бывший тогда первым заместителем министра внутренних дел Б. В. Громов заявил министру Б. К. Пуго, что внутренние войска не будут выполнять его приказы.

Это был полный провал.

К извечному вопросу о роли личности в истории: многие ветераны КГБ СССР до сих пор считают, что несколько человек своим бездействием повернули ход исторических событий в России…

О сложившейся ситуации надо было доложить Крючкову. Тогда же в кабинете Агеева приняли решение: к Крючкову пойдут Агеев и Прилуков, расскажут всё как есть. Это, по воспоминаниям Прилукова, было невыносимо тяжёлое поручение, для него — может быть, самое тягостное за всю его жизнь…

Крючков не решился докладывать присутствовавшим в его кабинете об отказе групп «Альфа» и «Вымпел» участвовать в операции «Гром». Было принято соломоново решение: направить группу товарищей для рекогносцировки. Вернувшиеся с места событий доложили: обстановка серьёзная, много пьяных, может быть кровопролитие, хотя операция возможна. Но Крючков вынужден был принять иное решение, продиктованное позицией групп «Альфа» и «Вымпел». Тогда он и произнёс: «Я этого не допущу, венгерские события повторять нельзя».

Его слова вызвали взрыв возмущения. Особенно негодовали Бакланов и Шенин.

Операция отменяется. Обессиленный Крючков звонит Ельцину. Всем слышен ответ: «Я в Форос ехать не собираюсь». О чём они между собой договаривались раньше — так и осталось тайной. Но то, что определённые договорённости, связанные с выступлением ГКЧП, были — не вызывает сомнений.

…А Шебаршин в те дни принял сторону ельцинского окружения. В критический момент противостояния он был у Г. Э. Бурбулиса, ближайшего соратника Ельцина, и советовался с ним. Именно из кабинета Бурбулиса Шебаршин, как он пишет в своих воспоминаниях, позвонил Крючкову и стал отговаривать его от каких-либо решительных действий. При этом он полагал, что якобы может вспыхнуть гражданская война. Но это выглядело довольно наивно — никаких предпосылок в стране для этого не было.

Прояви тогда Крючков больше чёткости в руководстве подразделениями КГБ и решительности, не увязни в политических комбинациях — и всё могло пойти по-другому. Например, ещё вечером 18 августа не составляло труда арестовать Ельцина в аэропорту Чкаловский, куда его самолёт вернулся из Алма-Аты. Затем планировалось, что Карпухин с подразделением «Альфа» задержит Ельцина и Хасбулатова в Архангельском и доставит их в охотхозяйство «Завидово» для переговоров с членами ГКЧП. Но до утра 19 августа Карпухин так и не дождался чётких распоряжений на этот счёт. Конечно же Виктор Фёдорович почувствовал колебания и половинчатость действий Крючкова, что и послужило одной из причин его отказа от участия в операции «Гром».

А ведь очевидцы утверждают, что Ельцин поначалу сильно струсил. Предоставим слово Р. И. Хасбулатову, исполнявшему тогда обязанности председателя Верховного Совета РСФСР:

Понятна позиция тех представителей руководящего состава КГБ, которые до сих пор считают, что одну из главных ролей в срыве планов ГКЧП сыграл Хасбулатов, который сумел фактически подчинить себе Ельцина и вернуть ему способность к действию. А ведь за всеми красочными снимками митингов в августовские дни с красующимся на танках президентом России скрывается подлинная сущность Ельцина — человека безвольного, трусливого, уходящего от проблем и страха с помощью алкоголя, а потому способного на самые непредсказуемые поступки. Что он и доказал сначала в Беловежской Пуще, а потом при расстреле Верховного Совета осенью 1993 года. Вот это были настоящие антигосударственные и антинародные заговоры, путчи по полной программе, которые у «демократов» принято почему-то называть «решительными действиями».

Напрашивается вопрос: а не вызвали бы силовые акции КГБ совместно с армейскими подразделениями — операция «Гром» и арест Ельцина — кровопролития в случае их проведения, чего, как известно, не желали члены ГКЧП?

Не принято, конечно, обсуждать то, что осталось в прошлом. Однако будем откровенны: вероятность такого хода событий существовала. Но за огромным числом всевозможных высказываний, предупреждений и не утихавшего кликушества на эту тему мало кто из либерал-демократов осудил впоследствии кровавый штурм Верховного Совета в октябре 1993 года, осуществлённый по личному приказу Ельцина. С их стороны почему-то остался незамеченным геноцид российского народа в 1990-е годы, причиной которого стала антинародная ельцинская политика. В результате её обнищала огромная часть жителей страны, резко увеличилась смертность и упала рождаемость, на несколько миллионов уменьшилась численность населения…

Некоторые бывшие руководящие работники КГБ считают, что половинчатая, а порой и невнятная позиция Крючкова делает его одним из главных виновников поражения ГКЧП. Ведь в Комитет государственной безопасности, в честность и порядочность людей, его представлявших, продолжала верить основная масса населения страны. Верить, несмотря на истеричную кампанию клеветы. А потому реальная возможность победы ГКЧП, опиравшегося на КГБ, существовала.

При этом есть вполне обоснованное мнение, что Крючков в августовские дни «завис» между двумя стульями и, продолжая в целом рассчитывать на Горбачёва, поддерживать его, надеясь на его переориентацию, скрытно вёл переговоры с Ельциным, что было зафиксировано очевидцами. Проще говоря: заигрался. Но правомерно ли вешать на Владимира Александровича основную часть вины за случившуюся трагедию? Давайте вспомним, что позиция практически всего сохранившегося здорового ядра партийных и советских руководителей по отношению к горбачёвскому курсу оставалась расплывчатой, что, кстати, и продемонстрировал прошедший в июле 1991 года пленум ЦК КПСС.

Это касается и членов ГКЧП. Ведь если проанализировать содержание основных документов, обнародованных ими 19 августа, то нетрудно заметить, что все обращения и заявления вполне соответствуют атмосфере и взаимоотношениям, сложившимся к тому времени в верхних эшелонах власти. В них не фигурируют какие-либо конкретные лица, не называются открыто силы, ответственные за бедственное положение страны, а трудящиеся не призываются к реальным действиям во имя защиты родины и социализма. Естественно, столь странная «тактика», характеризующаяся полным отсутствием организаторской работы в массах, привела к тому, что никаких значимых выступлений в поддержку ГКЧП в столице и других городах страны не наблюдалось.

Члены ГКЧП оказались «страшно далеки от народа»[37] и не думали на него опереться в своих действиях. Вопрос о проведении забастовок, демонстраций, митингов, способных противостоять массовым шабашам «демократов», даже и не ставился.

В действиях и оценках политики Горбачёва и его ближайшего окружения со стороны ГКЧП проявилась неопределённость. Долгое время все они были в одной команде и поддерживали его, а некоторые спокойно и довольно долго созерцали опасный характер политических и экономических реформ, не имеющих ничего общего с задачами выхода из кризиса и дальнейшего развития страны в рамках социалистического выбора. Трудно было не видеть, как СССР стремительно скатывается к капитализму и в стране устанавливается диктатура буржуазии.

Личная преданность «заговорщиков» Горбачёву, их надежды на то, что он в конце концов образумится, привели к тому, что ГКЧП стал инструментом осуществления чужих замыслов, направленных на окончательное разрушение Советского Союза и КПСС.

Как справедливо отмечал лидер КПРФ Г. Зюганов,

На наш взгляд, огромная беда заключается в том, что члены ГКЧП своим нерешительным поведением и невразумительной позицией подставили под удар тысячи честных коммунистов и руководителей, поддержавших их в Центре и в регионах.

Со временем стало известно, что эта акция долго и тщательно готовилась в предательской группировке Политбюро ЦК КПСС. Например, Горбачёв заговорил о необходимости принятия чрезвычайных мер ещё в феврале 1991 года. И конечно же не случайно Яковлев весной и летом «предупреждал» о неизбежности «государственного переворота», последний раз, о чём с гордостью свидетельствуют его поклонники, — 17 августа. Мастер закулисных интриг, как всегда, проявил завидную осведомлённость и занимался подготовкой декораций, имитирующих достоверность всего происходящего.

В интервью «Независимой газете», опубликованном 18 мая 2010 года, бывший председатель Верховного Совета СССР А. И. Лукьянов подчеркнул, что есть вещи, о которых очень долго молчали. Например, о том, что Государственный комитет по чрезвычайному положению был образован самим Горбачёвым. Состав соответствующей комиссии, которая должна была подготовить введение чрезвычайного положения, был определён на совещании у Горбачёва, которое состоялось 28 марта 1991 года и на котором Лукьянов присутствовал. Тогда же в ГКЧП под руководством Янаева были включены все те, кто позже, в августе, в него и вошли. Им, членам комиссии, было предложено подготовить закон о порядке введения чрезвычайного положения, а группе генералов КГБ — и они сделали это — написать обращение к народу. Всё это и было осуществлено.

Становится понятным, почему накануне заявления о создании ГКЧП, в воскресенье 18 августа, О. Бакланов, В. Болдин, О. Шенин, В. Варенников и Ю. Плеханов посещают Горбачёва в Форосе, куда он 4 августа предусмотрительно улетел в отпуск, и получают от него принципиальное одобрение на решительные действия. Их позиция известна: заручиться его согласием на введение чрезвычайного положения в стране и отложить принятие ново-огарёвских соглашений, которые не имеют никаких правовых основ. Кстати, вопрос о новом Союзном договоре, по мнению членов ГКЧП, должен был решать Съезд народных депутатов, провести который намечалось в сентябре.

Участники встречи в Форосе единодушно вспоминают: Горбачёв выслушал их, пожал им руки и сказал: «Действуйте, чёрт с вами!»

Довольно ясно позицию Горбачёва в Форосе сформулировал Варенников: он давал добро на введение чрезвычайного положения, но сам объявлять это положение не желал.

Вернёмся ещё раз к вопросу о том, можно ли назвать создание ГКЧП путчем, заговором либо переворотом. А ведь именно в таких трактовках августовские события мечтают сохранить в истории либерал-демократы. Однако любой здравомыслящий человек понимает: если это был заговор, то вряд ли заговорщики добровольно поехали бы к Горбачёву — к тому, против кого они якобы сговаривались. Путч означал бы ломку всей государственной системы, чего в планах ГКЧП, выступавшего за сохранение СССР и существующего политического строя, и в помине не было, да и быть не могло.

А. И. Лукьянов дал, пожалуй, наиболее точную характеристику действиям ГКЧП: это была отчаянная, но плохо организованная попытка группы руководителей страны спасти Союз, попытка людей, веривших, что их поддержит президент, что он отложит подписание проекта Союзного договора, который означал юридическое оформление разрушения Советской страны.

Почему же организация ГКЧП была столь слабой, что это сразу бросалось в глаза даже людям, которые никогда в жизни не соприкасались с подобными вопросами? Во многом проливает свет на эту проблему одна из бесед автора с В. М. Прилуковым. Он, в частности, рассказал, что за три дня до 19 августа у него состоялась доверительная встреча с В. А. Крючковым, и тот посетовал на то, что люди, казалось бы, призванные по своему статусу возглавить ГКЧП, и что немаловажно — помоложе его, отказывались от этого. Сначала отказался А. И. Лукьянов (он возглавлял Верховный Совет), потом О. С. Шенин (бывший тогда членом Политбюро, секретарём ЦК КПСС). Снял свою кандидатуру на этот пост и премьер-министр В. С. Павлов…

Крючков тогда переживал, что ему в преклонном возрасте (а было ему тогда 67 лет) придётся взвалить на себя ношу фактического руководителя ГКЧП. Так и случилось. Что конечно же ничуть не умаляет мужества Г. И. Янаева, исполнявшего 19–21 августа обязанности президента страны. Вполне понятно, что впоследствии «демократы», захватив практически все СМИ страны, постарались представить этих деятелей, безусловно, исторического масштаба в сером, неприглядном свете.

На наш взгляд, здесь кроется один из главных просчётов ГКЧП: к советскому народу обратились тогда, по сути, лишь несколько человек — членов Государственного комитета, которых «демократам» нетрудно было выставить в качестве «заговорщиков». Однако Верховный Совет и ЦК КПСС, которым народ ещё доверял, хранили молчание. Реальная возможность подвигнуть эти авторитетные органы государства и партии на активные действия существовала, но не была использована — люди из ГКЧП и поддерживавшие его политики, обладавшие влиянием и властью, в решающий момент заняли довольно пассивную позицию.

Не ошибёмся, если скажем: во главе ГКЧП стали люди, остро чувствовавшие, какие беды придётся испытать их народу с реставрацией капитализма в России. А сомнений в том, что страну сталкивают на капиталистический путь, с каждым днём оставалось всё меньше.

Обратимся вновь к воспоминаниям Шебаршина.

С этими словами трудно не согласиться. Но вот то, что Шебаршин пишет дальше, может вызвать у читателей некоторое недоумение:

Постановка Леонидом Владимировичем таких вопросов кажется несколько странной: мы-то ведь уже знаем о тех противоречиях, которые существовали между Крючковым и Шебаршиным, как знаем и о том, что не кто иной, как начальник ПГУ, лично дал своим спецподразделениям «отбой» после того, как они были заблаговременно, за трое суток до предполагаемой операции «Гром», приведены в боевую готовность. Но не будем торопиться упрекать Шебаршина в том, что вопросы, которыми он задаётся, не слишком корректны. За ними угадывается чувство вины, которую наш герой со временем стал испытывать за свою позицию, занятую во время августовских событий. Ведь Леонид Владимирович, по сути дела, говорит здесь о своей готовности поддержать Крючкова, если бы тот… доверял ему в той мере, в какой доверял он другим руководителям КГБ — Агееву, Калиниченко, Прилукову…

Нашу догадку подтверждают и друзья Шебаршина, в том числе и Прилуков, который рассказал о том, что в дальнейшем Леонид Владимирович не любил вспоминать об этих трагических событиях — чувствовалось, что в душе у него шла мучительная переоценка того, что случилось. Заметно изменилось и его отношение к той роли, которую судьба отвела тогда председателю КГБ. Да, Крючков, может быть, и не обладал в должной мере харизмой и бойцовскими качествами, необходимыми для того, чтобы в трудный момент повести людей за собой. Но он был человеком дела, способным на благородные и самоотверженные поступки. Жаль, что эти свойства Владимира Александровича Шебаршин смог оценить по достоинству лишь несколько лет спустя. Леонид Владимирович переживал, что в период ГКЧП излишне негативно и жёстко отнёсся к действиям Крючкова, даже назвал его предателем. Но, как человек порядочный, он в конце концов принёс ему извинения и до конца жизни в кругу друзей отзывался о нём только положительно.

Правда, есть люди, которые до сих пор сомневаются, что Шебаршин был совершенно непричастен к подготовке выступления ГКЧП. Ведь было хорошо известно, что Крючков неоднократно встречался с «заговорщиками» на секретных объектах Первого главного управления, и группа по расследованию деятельности ПГУ во время августовских событий, которую возглавлял некто Шиповский, считала, что Шебаршин знал о содержании этих встреч. На что Леонид Владимирович замечал:

Некоторые коллеги Шебаршина считают, что после августа 1991 года у Шебаршина произошёл психологический надлом. Особенно потрясли его аресты членов ГКЧП. Он находился в таком подавленном состоянии, что однажды в кабинете Бескова, с которым был в доверительных отношениях, произнёс: «Борис, настроение — хоть стреляйся!» О душевном состоянии Леонида Владимировича в те дни беспокоились многие его друзья.

Не только Шебаршин, но и многие другие, такие же честные люди, настоящие патриоты-государственники, пережившие август 1991-го, позднее сожалели, что не проявили тогда достаточной твёрдости, заблуждались по поводу политической состоятельности лидеров «демократов» и искренности их намерений. Однако все они принимали решения и действовали с желанием сделать как можно лучше, во всяком случае — пытались не навредить своей стране. Многие, как и Шебаршин, наивно полагали, что всё само собой обойдётся, успокоится, что страна устоит и СССР сохранится. Но чем обернулась такая наивность, мы хорошо знаем.

…Днем 21 августа члены ГКЧП Бакланов, Крючков, Тизяков, Язов, а также Ивашко и Лукьянов вылетели к Горбачёву в Форос. В какой атмосфере развивались дальнейшие события, помогает прочувствовать рассказ Е. М. Примакова[38].

Сам Евгений Максимович в те августовские дни сначала отдыхал в санатории «Южный», километрах в десяти от Фороса, где тогда находился Горбачёв. Среди многочисленных знакомых, отдыхавших в санатории, оказался и Б. К. Пуго, который проводил отпуск вместе с женой. Однако он как-то внезапно засобирался в Москву. Примаков попытался отговорить его — в Крыму стояла прекрасная погода, — но Борис Карлович сослался на срочные дела. А через день, утром, по телевизору передали обращение ГКЧП, и Примаков тут же запросил билет на самолёт. Вылетел в Москву 20 августа.

Первое, на что обратил внимание: у дома на улице Щусева, где он жил, стоял танк. Утром, ещё не было и восьми, приехал в Кремль и сразу же зашёл к Янаеву — их кабинеты находились недалеко друг от друга, — с порога резко спросил:

— Ты в своём уме?

Примаков с Янаевым были на «ты», друг к другу обращались по имени.

Чувствовалось, что Янаев растерян.

— Женя, поверь, всё уладится. Михаил Сергеевич вернётся, и мы будем работать вместе.

— Что-то не верится. Нужно немедленно убрать танки с улиц Москвы…

А позднее Примакову позвонил Силаев, бывший тогда председателем Совета министров РСФСР, и предложил лететь в Форос, к Горбачёву. Сказал, что летит ещё целая группа.

— Я полечу, — сказал Силаев, — ещё Руцкой, министр юстиции Фёдоров, французский посол, несколько журналистов, наших и зарубежных, Бакатин…

Ту-134 оказался забит под завязку.

Особенно по-боевому был настроен Руцкой. Под мышкой на ремне у него болтался новенький «стечкин», придававший Александру Владимировичу грозный вид. Примаков, не выдержав, улыбнулся и предложил сделать Руцкого старшим. Тот таким «назначением» был доволен[39]. Перед посадкой на военной базе, расположенной вблизи дачи Горбачёва, Руцкой распорядился: «Первыми высадятся автоматчики, они образуют каре, внутри которого расположимся мы». Это произвело впечатление. Но аэродроме, куда приземлились в восемь часов вечера, стояла тишина. Тёплый воздух был наполнен запахом персиков, а неподалёку на пляже под присмотром родителей резвились и плескались в море детишки, которым не было никакого дела до московских перипетий. Опасность, как выяснилось позже, существовала, но в атмосфере витало что-то шутовское, недодуманное, недоговорённое…

Из Крыма в Москву возвращались также на двух самолётах, только к публике, прилетевшей из Москвы, добавились Горбачёв с семьёй и его помощники. Председатель КГБ РСФСР Иваненко тем временем получил указание явиться с автоматчиками в аэропорт Внуково и задержать членов ГКЧП, летавших в Крым. Миссия неприятная.

После приземления самолёта Иваненко должен был арестовать трёх человек: Крючкова, Язова, Тизякова. Для этого специально открыли заднюю дверь салона.

Крючков был очень спокоен, даже более — заторможен и в движениях, и в реакции, и в чрезмерно затянутых ответах на вопросы. Язов — фронтовик, настоящий солдат — также не выказывал ни малейшего волнения, был даже дружелюбен по отношению к тем, кто пришёл его арестовывать. Лишь улыбка на его лице была печальной: он знал то, чего не знали другие. Тизякова арестовать не удалось — он был депутатом Верховного Совета СССР, а для ареста депутата требовалось лишение его депутатской неприкосновенности.

Вскоре Президиум Верховного Совета СССР дал согласие на арест членов ГКЧП — депутатов. Вместе с ними к уголовной ответственности привлекли лиц, активно содействовавших с Государственным комитетом по чрезвычайному положению. Среди них — член Политбюро ЦК КПСС О. С. Шенин, член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь МГК КПСС Ю. А. Прокофьев, генерал армии, главнокомандующий Сухопутными войсками — заместитель министра обороны СССР В. И. Варенников, заведующий Общим отделом ЦК КПСС В. И. Болдин. 29 августа арестовывается А. И. Лукьянов. На местах были освобождены от своих должностей практически все региональные руководители, поддержавшие ГКЧП. В стране развернулась «охота на ведьм».

Разгром ГКЧП завершён.

Некоторые политологи, журналисты, руководители силовых ведомств считают, что создание и действия ГКЧП были акцией, спровоцированной из-за рубежа. В. М. Прилуков, активно поддерживавший Государственный комитет по чрезвычайному положению, высказывает иное мнение. Он считает, что Запад лишь воспользовался беззубостью и бездарностью руководства ГКЧП. А настоящей, истинной провокацией по отношению к Советскому Союзу со стороны Запада стала навязанная нашему бывшему партийному руководству так называемая «перестройка» и последовавшие за ней «реформы». Главными конструкторами и идеологами этих афёр были западные советологи и аналитики спецслужб, а прорабами-исполнителями — россияне: Горбачёв, Яковлев, Шеварднадзе, Ельцин, Гайдар, Чубайс, Бурбулис, Афанасьев, Попов…

Крах ГКЧП вылился в трагедию не только для людей, выступивших под руководством Янаева. Это явилось крупнейшим поражением КПСС, чьи идеологические и организаторские ресурсы практически полностью иссякли.

О возможности реставрации капитализма в эпоху социалистического строительства неоднократно предупреждал Ленин. Не раз предостерегал коммунистов от благодушия и поливания на лаврах Сталин. «Чем больше будем продвигаться вперёд, чем больше будем иметь успехов, — подчёркивал он, — тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить Советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы».

Как не без оснований полагал Сталин, главные преграды на пути возврата капитализма можно, из-за политической близорукости, устранить и собственными руками. Например, если прекратить работу по развитию научного социализма и обеспечению глубокого усвоения законов общественного развития коммунистами. Или ослабить борьбу за единство партии, потерять политическую бдительность и пропустить, таким образом, в свои ряды специалистов по подрывной деятельности внутри коммунистических организаций. Но к самым тяжёлым последствиям приводят утрата живых связей с массами, отрыв партийной элиты от народа.

Как мы хорошо знаем, после смерти Сталина теорию социализма у нас заменило обычное начётничество. Многие партийные руководители начали испытывать благодушие, теряли требовательность к себе и подчинённым, способность критически оценивать положение дел, выходили из-под контроля партийных и государственных органов. Всё это вызывало вполне обоснованное раздражение у населения. Ведь дело доходило до того, что органы правопорядка и госбезопасности не имели права даже пальцем тронуть какого-нибудь проворовавшегося секретаря сельского райкома партии.

Результат, конечно, не замедлил сказаться. Внутри самой партии стали проявляться брожения, идеологические разногласия по вопросам дальнейшего развития страны и общества. Были преданы забвению элементарные законы политической борьбы, действующие объективно, а потому — неумолимо.

К тяжёлым последствиям партию привели утрата бдительности в «верхах», в высшем партийном руководстве, игнорирование принципов классового подхода к идеологическому противостоянию, недопонимание и замалчивание усложняющихся социально-экономических проблем стратегического характера. Партию начали разъедать проявления мещанской, частнособственнической психологии, болезненные формы обюрокрачивания чиновников всех уровней. Верхушку КПСС, всю партию ждала жестокая расплата за отход в окопы, в оборону, за отказ от активной борьбы в ходе непримиримой и коварной холодной войны с Западом — войны классовой, войны идеологической, информационной, психологической. При попустительстве Горбачёва и его прозападных наставников и советников эта война была бездарно проиграна. А при молчаливом согласии большинства коммунистов власть в партии фактически без боя была отдана возродившемуся мелкобуржуазному сословию.

Доминирующая роль в стране отошла к иным политическим силам, к тем, кто, спекулируя на ожиданиях перелома к лучшему, ловко манипулируя сознанием людей, вверг население страны в длительную эпоху бед и несчастий. Произошла национальная трагедия…

Утром 22 августа Шебаршину позвонили и попросили к двенадцати часам явиться к Горбачёву.

Разговор с президентом, как вспоминал Леонид Владимирович, был очень коротким: «Чего добивался Крючков? Какие указания давались комитету? Знал ли Грушко?»

Шебаршин коротко рассказал Горбачёву о совещании 19 августа.

— Вот подлец. Я больше всех ему верил, ему и Язову. Вы же это знаете. А кто у вас начальник пограничников?

— Калиниченко Илья Яковлевич.

— Как они меня окружили, стерегли! Был приказ стрелять, если кто-то попытается пройти через окружение.

После этого Горбачёв распорядился, чтобы Шебаршин созвал заместителей председателя КГБ и объявил им, что на него временно возложены обязанности руководителя комитета. (Не мог Шебаршин и подумать, что через сутки и три часа он снова будет у Горбачёва, который в присутствии Ельцина объявит о назначении нового председателя КГБ — В. В. Бакатина.)

Что примечательного для Леонида Владимировича вместили эти сутки?

Из прокуратуры СССР прислали группу для обыска кабинета Крючкова. Другую группу направили обыскивать дачу, ещё одну — городскую квартиру Владимира Александровича…

Распорядился освободить из Лефортовского изолятора Новодворскую…

Создана комиссия по расследованию деятельности КГБ 19–21 августа. Желающих осудить «пособников» ГКЧП и выразить власти верноподданнические настроения — более чем достаточно[40]. Особую активность проявил заместитель председателя КГБ РСФСР В. А. Поделякин, который выступал напористо, с чувством огромной внутренней убеждённости. Предложил вывести из состава коллегии тех, кто активно участвовал в деятельности ГКЧП, в частности, первого заместителя председателя Г. Е. Агеева…

На первом же совещании руководящего состава, которое собрал врио председателя КГБ Шебаршин, принято решение о департизации КГБ; после его окончания издан приказ (от 23 августа 1991 года № 126), в соответствии с которым деятельность партийной организации комитета была прекращена…

В ходе совещания возник какой-то срочный вопрос, требующий согласования с российским президентом. Шебаршин попросил связаться с Ельциным председателя КГБ РСФСР В. В. Иваненко. Многим запомнилась реакция Ельцина:

— А ты чего там сидишь вместе с предателями? Уходи оттуда немедленно!

Иваненко такой реакции не ожидал и подобного обращения не допускал, но был вынужден вместе со своим замом Поделякиным подняться и уйти — что ещё ему оставалось делать, если он был в полном подчинении у Ельцина?..

А тем временем за окнами собиралась толпа, которая намеревалась идти на штурм КГБ. Возбуждённые люди окружили памятник Дзержинскому. Обстановку докладывает начальник комендантской службы КГБ Опанасенко. В конце доклада — вопрос: «Что делать?»

Здесь Шевякин допустил некоторые неточности. На самом деле в распоряжении Прилукова личному составу предписывалось быть готовым «к возможному налёту хулиганствующего элемента», а в случае реальной опасности соответствующему подразделению надлежало «выдать оружие и стрелять по ногам нападающих при приближении их к зданию на пятьдесят метров». Это решение было оправданно, поскольку в здании хранились архивы и секретные документы государственной важности, а личный состав находился при исполнении служебных обязанностей. Была организована «утечка» содержания приказа — результат оказался эффективным: провокаторы и хулиганы около здания Московского управления не появлялись.

А под стенами здания на площади Дзержинского продолжала бушевать толпа, подогреваемая провокаторами.

Что тогда чувствовал Шебаршин? «Окна кабинета выходят во двор, глухо доносится уличный шум, мне не видно, что происходит вокруг здания, но ситуация знакома. Десяток лет назад в Тегеране приходилось сидеть в осаде, командовать защитниками, слушать рёв толпы, звон разбиваемых стёкол, выстрелы, тяжёлые удары в двери… Но теперь всё это происходит в самом центре моего города, на Лубянке, а не в Тегеране, и помощи здесь, как и там, ждать неоткуда. Тогда нас осаждали люди, прикидывавшиеся фанатиками-мусульманами, теперь прут те, кто прикинулся демократами… Я знаю, что стрелять нельзя и не стоит. Нас окружает митинговое пушечное мясо, а те, кто заваривает кашу, предпочитают держаться подальше от горячих точек».

Началось надругательство над памятником Дзержинскому. Памятником, установленным в центре столицы СССР в честь одного из самых выдающихся деятелей отечественной истории, последовательного и самоотверженного борца за интересы трудящихся, ставшего светлым и романтическим символом Октября.

Низменной акцией по низвержению монумента руководил прибывший на площадь зампред Моссовета С. Б. Станкевич — с соответствующим решением на руках. Его последующие рассказы о том, что он пытался отвлечь внимание разгневанной толпы, намеревавшейся штурмовать КГБ, рассчитаны на таких же простаков, которых удавалось дурачить двадцать с лишним лет назад. Разве не Станкевич со товарищи перед августовскими событиями настойчиво и последовательно подогревали чёрные инстинкты у обывателей и маргиналов, беззастенчивой ложью вводили в заблуждение массы честных людей?[41] Шебаршин в своей книге «…И жизни мелочные сны» высказался на этот счёт коротко и ясно: «Демократы подстрекали народ на штурм зданий КГБ».

Есть полное основание утверждать, что всё происходившее перед центральным зданием КГБ 22 августа было предрешено и постановление Моссовета о демонтаже памятника — одно из свидетельств того, что варварская акция была хорошо спланирована.

В одной из телевизионных передач Станкевич не без гордости заявил, что он возглавил толпу на площади Дзержинского, потому что «так распорядилась история». Но, на наш взгляд, привело его туда не историческое провидение, а обычный наполеоновский комплекс, которым страдали тогда многие завлабы и научные сотрудники, возомнившие себя народными трибунами. По этой же причине Станкевич оказался и в числе главных организаторов варварских захватов помещений ЦК КПСС на Старой площади. Думается, история по-настоящему распорядилась тогда, когда Станкевич, скрывавшийся в 1990-е годы от уголовного преследования в Польше, оказался там за решёткой — в той же тюрьме, в которую в своё время царская охранка заточила Феликса Эдмундовича. Нетрудно понять, какой смысл вложила история в это совпадение.

Заметим, что после низвержения памятника Дзержинскому попытки очернить память о выдающемся революционере только усилились. Вокруг имени Дзержинского до сих пор упорно нагромождается ложь, за которой организаторы вакханалии 22 августа 1991 года чувствуют себя относительно спокойно и безнаказанно. Когда-то биография Дзержинского являлась для советских людей, особенно для молодёжи, учебником нравственности, а его жизнь — образцом служения своей Родине. Всем памятны находившие отклик в молодых сердцах строки Владимира Маяковского из его поэмы «Хорошо!»:

Сейчас же молодёжь воспитывается в основном на грязных выдумках о Дзержинском Романа Гуля, которые тиражируются в Интернете и принимаются неискушёнными молодыми людьми за чистую монету — Всемирная паутина делает своё дело. Продолжают публиковать свои опусы, порочащие и унижающие Дзержинского, так называемые «историки», имеющие об истории, особенно о её переломных моментах, периоде Октября и Гражданской войны, самые смутные представления, манипулирующие фактами, выдернутыми из исторического контекста…

К сведению либералов, создавших легенду о председателе ВЧК как о человеке, стоявшем у истоков репрессий: Ф. Э. Дзержинский в тяжёлое для советской власти время трижды вносил предложения в Совнарком об отмене смертной казни. Заметим: смертная казнь была отменена сразу же после Октябрьской революции II съездом Советов. Затем она вновь вводилась — как вынужденное средство борьбы с «белым террором» и вновь была отменена постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 7 января 1920 года. В этом постановлении говорилось: «Революционный пролетариат и революционное правительство Советской России с удовольствием констатируют, что разгром вооружённых сил контрреволюции даёт им возможность отложить в сторону оружие террора». Однако в связи с польским наступлением и реальной угрозой, нависшей над Советской Россией с запада, высшая мера наказания в виде смертной казни была восстановлена. В то же время декретом ВЦИКа в 1922 году был введён запрет на применение смертной казни к лицам до 18 лет, беременным женщинам.

Принципиальная позиция Дзержинского по отношению к высшей мере наказания, его роль в подготовке и принятии документов, отменяющих смертную казнь, — очевидна и имеет большое значение для понимания личности человека, возглавлявшего ВЧК. Так же, как и огромная организаторская работа Феликса Эдмундовича по борьбе с детской беспризорностью, о чём, естественно, сейчас предпочитают умалчивать. А ведь благодаря усилиям именно «карательных» органов удалось вернуть к нормальной, полноценной жизни тысячи людей, многие из которых стали известными учёными и военачальниками, учителями и инженерами…

Подчеркнём, что реальная политика большевиков в первые годы советской власти никак не вяжется с либеральными страшилками о кровожадных и беспощадных комиссарах. Несостоятельны и попытки выдать за генеральную линию большевистской партии деятельность в её рядах троцкистских русофобов, отщепенцев и провокаторов, с которыми вело решительную борьбу ленинско-сталинское ядро коммунистов. И одержало победу.

…Из воспоминаний Шебаршина:

…Когда низвергали памятник Дзержинскому, чекисты безмолвствовали. Не слишком громко звучат их голоса в защиту Дзержинского и в наши дни, когда продолжают порочить его имя…