Леший

— А ну-ка отойди в сторону, — сказал он, наклоняясь и рассматривая пенек.

На стесанной стороне четко виднелась нарисованная черной краской цифра 93. Если бы внимание трассовиков не переключилось на медвежью берлогу, они бы нашли этот пикет сразу. Шумейко выпрямился, оглянулся по сторонам и тут же увидел просеку, ровной линией прочерчивающей тайгу. Где-то далеко-далеко зарокотал двигатель. По всей видимости Шабанову удалось завести бульдозер. Трассовики переглянулись и, не сговариваясь, направились на звук мотора.

— А берлогу так оставлять нельзя, — сказал Гудков, шедший след в след за Шумейко и дышавший ему прямо в затылок. — Если не поднимем его мы, он поднимется сам. Трасса-то идет прямо через него.

— Как думаешь, на вездеходе к ней можно пробиться? — спросил Шумейко.

— Думаю, что можно, — ответил Гудков. — Надо только охотников побольше взять.

— Никакой бригады здесь не надо, — сказал Шумейко, сразу сообразив, что Гудков немного трусит. — Возьмем двух человек и этого вполне хватит. Чем больше людей, тем больше неразберихи. Они в страхе перестрелять друг друга могут.

Взять медведя было решено на следующее утро. Трасса находилась от него довольно далеко, гул моторов он еще не должен был слышать. Зимой, в лютую стужу, медведи спят крепко. Еще с вечера Гудков проверил свой арсенал. Кроме двустволки у него были карабин «Сайга» и мелкокалиберная винтовка. Винтовку он решил не брать, на медведя с ней идти опасно. А вот снаряженные пулями патроны к ружью и карабину он проверил.

Но когда на следующее утро Шумейко с Гудковым и двумя сварщиками со всем своим арсеналом добрались до берлоги, медведя в ней уже не было. От нее в тайгу вел глубокий след, уходящий через гриву к ручью и дальше в непролазную чащобу. Остановив вездеход на крутом берегу ручья, Шумейко сказал:

— Теперь нам его бояться нечего. На трассу он не сунется, его наша техника испугает.

— Послушай, а не тот ли это медведь, которого мы видели осенью? — спросил Гудков.

— Это ты у него спроси, — смеясь, ответил Шумейко. — Я с тем медведем не знакомился.

Гудков задумчиво посмотрел на медвежью тропу и спросил:

— Неужели мы отпустим такую шкуру?

— Ты, что, хочешь идти за ним на лыжах? — спросил Шумейко.

— Зачем на лыжах? — удивился Гудков. — Мы его с вертолета хлопнем.

— Слишком дорого обойдется, — сказал Шумейко и полез в вездеход, чтобы возвратиться на трассу.

Зима в этот год выдалась суровой не только в Сибири, но и во всем северном полушарии. В нью-йоркских трущобах никогда не знавшие холода посиневшие негры, стуча зубами и содрогаясь от ужаса, прислушивались к вою метелей. В такую погоду они боялись выскочить даже в соседний магазин за бутылкой рома.

В Голландии — к не меньшему ужасу любителей водных прогулок на фоне ветряных мельниц — замерзли каналы. Оставшиеся на зимовку дикие утки вылезли на берег и, сбившись в стайки, сидели, угрюмо нахохлившись и все время поджимая от холода то одну, то другую лапу.

Солнце, отражаясь от чистого, словно отполированного льда, резало глаза. Один русский эмигрант, надев мерлушковую ушанку и, обмотав шею длинным шарфом с развевающимися концами, решил прокатиться на коньках по каналу, но провалился и утонул. Его выловили только на следующий день. Недалеко от этого места, распугав уток, всю ночь выла невесть откуда взявшаяся собака. Об этом целую неделю писали голландские газеты.

— Ну что, Наденька, наконец-то дождались настоящей зимы и мы, — говорил Фил Голби, сворачивая газету с сообщением о гибели эмигранта и поглядывая на колышущееся пламя в камине. Составленные шалашиком сухие поленья слегка потрескивали, когда огонь, лизавший их бока, вдруг вспыхивал, отбрасывая на стены желтые блики.

Надя стояла спиной к камину и молча смотрела через прозрачное окно в сад, где среди подстриженной под гребенку травы бродил черный дрозд, пытаясь отыскать на замерзшей земле не успевшего спрятаться от холода червячка. Фил в последнее время взял дурную привычку садиться с утра к камину со стаканом виски в руках и, уйдя в себя, молчаливо и задумчиво смотреть на огонь. Заработав большие деньги, он потерял всякий интерес к бизнесу. Когда Надя начинала упрекать его в этом, он все время отвечал:

— Будет у нас на десять миллионов больше или меньше, какая разница?

Свою вину в появившемся безразличии мужа к делам чувствовала и она. У Фила пропал стимул к обогащению. Были бы дети, может быть все было по-другому. Но еще девчонкой Надя пролетела на школьной вечеринке с одним шалопаем, забеременела, родители помогли сделать аборт. Избавившись от ребенка, других детей иметь она уже не могла. А Фил, между тем, все чаще и чаще напоминал ей о детях. Надя отговаривалась:

— Надо сначала привыкнуть к Европе, а потом думать о ребенке.

Но при этом понимала, что чем дальше, тем труднее будет придумывать отговорки.

Сегодня Фил впервые за последние дни сидел у камина без виски. Вчера ему из Нью-Йорка позвонил Хапоэль Ставриниди. Сказал, что через несколько часов заканчивает в Америке все дела и завтра в полдень по европейскому времени будет в Амстердаме. Зачем он решил сделать эту остановку, Фил не знал, расспрашивать о делах фирмы по телефону было не принято. Но если Ставриниди решил тормознуться в Амстердаме, значит для этого имеются веские причины.

— Где будем встречать Хапоэля? — спросил Фил, повернувшись к Наде, которая все так же молчаливо смотрела на дрозда. Маленькая черная птичка деловито разгребала лапами траву и внимательно осматривала землю.

— Ты бы хотел пригласить его домой? — лениво обхватив плечи узкими длинными ладонями, сказала Надя. — Домой приглашают только русские.

— Значит пообедаем с ним в ресторане, — безразлично произнес Фил.

— Это само собой. — Надя повернулась к Филу. — А чем занять его вечером? Ведь самолет в Москву улетает из Амстердама раньше, чем сюда прилетит Хапоэль. Ему придется задержаться на целые сутки.

— Послушай, — вдруг неожиданно оживился Фил. — Я видел в городе афишу о том, что здесь гастролирует Мариинский театр. По-моему они ставят «Жизель». Давай сводим в театр Хапоэля? Скажем, что много были наслышаны о русском балете, но ни разу его не видели.

— Нужен твой балет Хапоэлю, — брезгливо сморщилась Надя. — Ты разве не заметил, что у новых русских совсем другие интересы?

— Хапоэль не русский, — ответил Фил.

— Тогда тем более, — сказала Надя.

— С тобой трудно разговаривать, — заметил Фил. — Принеси-ка мне лучше кофе.

Надя подошла к столу, подняла маленький серебряный колокольчик и позвонила. В дверях тут же появилась пухленькая розовощекая горничная в белом накрахмаленном переднике. Сделав чуть заметный реверанс, она замерла на пороге, ожидая приказаний.

— Принесите кофе мистеру Голби, — распорядилась Надя.

Горничная исчезла и через минуту появилась снова с подносом в руках, на котором стояла тонкая фарфоровая чашка с дымящимся кофе. Фил взял чашку, поблагодарил горничную и опять уставился на огонь в камине. Он так и не придумал, чем занять Хапоэля в Амстердаме.

Самолет из Нью-Йорка прилетел ровно в полдень. Хапоэль появился в зале для встречающих взлохмаченный и немного опухший. Фил еще издали увидел его, пошел навстречу с вытянутыми руками. Они обнялись, как самые близкие друзья, похлопав другу друга ладонями по спине.

— А где Надя? — спросил Хапоэль, оглядывая зал.

— Она в машине. Караулит стоянку. Ты же знаешь, с парковкой здесь большие проблемы.

На самом деле Фил специально посадил Надю за руль. Не хотел, чтобы она оказалась вместе с Хапоэлем на заднем сидении. Он не мог забыть взглядов, которые тот бросал на нее, когда они были в Москве у него в кабинете.

— Не устал? — спросил Фил, забирая из руки Хапоэля маленький чемоданчик с его вещами.

— Ты знаешь, как только поднялись из Нью-Йорка, я сразу уснул и проснулся перед самой посадкой. — Хапоэль улыбнулся чуть заметной наигранной улыбкой. — Какая здесь погода?

— Холодно, как в Сибири.

— В Нью-Йорке тоже холодно. На улицах каждый день находят замерзших бездомных.

Они вышли из здания аэропорта. Надя, улыбаясь, стояла около автомашины. Увидев ее, красивую, элегантную, в безукоризненном костюме, Хапоэль машинально пригладил ладонями растрепанные волосы и тоже улыбнулся. Улыбка была искренней. Ему было приятно общество этой женщины. Надя понравилась Хапоэлю с первого взгляда. И не только потому, что была красивой. От тех женщин, которых он знал, ее отличало внутреннее достоинство. Она знала себе цену и не скрывала этого.

Не переставая улыбаться, Надя поздоровалась за руку со Ставриниди и села за руль. Фил открыл заднюю дверку автомобиля, усадил Хапоэля, затем уселся сам. Надя подвезла их к отелю.

Пока Хапоэль приводил себя в порядок в гостиничном номере, Фил с Надей прошли в ресторан. Ставриниди спустился к ним в чистой, отглаженной рубашке и хорошем галстуке. Подойдя к столу, по-хозяйски уселся на стуле, небрежно откинулся на спинку.

Фил обратил внимание на то, что за последнее время Ставриниди заметно изменился. Он располнел, жирные щеки набрякли и от этого его лицо казалось надутым. Но самое главное, другими стали его манеры.

Когда Фил впервые увидел Ставриниди в этом же ресторане, тот показался ему очень осторожным и не слишком уверенным в себе человеком. Теперь от этой неуверенности не осталось и следа. «Почувствовал власть денег», — сразу же подумалось Филу, хорошо знавшему по себе, что это такое. Он не раз видел глаза горничной в тот момент, когда Надя выдавала ей зарплату.

В них одновременно отражались и благодарность, и страх. Благодарность за деньги, на которые можно существовать, и страх за то, что она может лишиться работы и потерять их. И Филу подумалось, что, если бы он предложил своей горничной хорошую сумму за то, чтобы она переспала с Хапоэлем, она бы не посмела отказать. Да, деньги имеют огромную силу. Живя в Советском Союзе, он не понимал этого потому, что не был богатым.

Официант принес вино, налил в фужеры. Хапоэль поднял бокал, посмотрел сначала на Надю, потом на Фила и произнес:

— Я очень рад вас видеть. С тех пор, как мы встречались в Москве, вы, Надя, по-моему, похорошели еще больше. — Он поднес фужер к лицу, втянул в ноздри аромат вина и добавил: — За великие дела, которые нас ожидают.

Фил до сих пор не задал ему ни одного вопроса, ждал, когда тот заговорит сам. Поэтому он пригубил вино, поставил фужер на стол и принял позу человека, готового внимательно выслушать важное заявление. Надя тоже насторожилась. Хапоэль сделал большой глоток, причмокнул и спросил:

— Мы можем наливать свою нефть в танкеры в Амстердаме?

— Я этим не интересовался, — ответил Фил. — Но могу очень быстро навести справки.

— Вот за этим я и прилетел сюда, — заявил Ставриниди.

— Мы будем поставлять нефть в Америку? — осторожно спросил Фил, одновременно прокручивая в голове, какую выгоду это может принести фирме и ему лично.

— Да, — твердо ответил Ставриниди. — Мне показали соглашение, по которому Россия обязуется стать сырьевой базой для развития индустрии США. Для нас открывается колоссальный рынок сбыта. Нам надо успеть закрепиться на нем первыми. Сейчас туда полезут и «Лукойл», и «Юкос», и другие компании. Наша труба в отличие от них не имеет доступа к портам бывшего Союза. Поэтому нам было бы выгоднее перекачивать из нее нефть в танкеры здесь, в Амстердаме.

— В Амстердаме не получится, — сказал Фил, подумав.

— Почему? — насторожился Хапоэль.

— Почти все нефтепродукты в Нидерландах отгружаются через Роттердам. Там главный нефтеналивной терминал.

— А это далеко? — спросил Ставриниди.

— В Нидерландах все близко. На машине можно добраться за час с небольшим. — Фил на мгновение задумался и сказал: — Чтобы закрепиться в Америке первыми, надо первыми начать туда поставки нефти.

— Об этом я и говорю, — кивнул головой Ставриниди. Ему понравилась мгновенная сообразительность партнера. — Надо сегодня же встретиться с хозяевами нефтеналивного терминала.

— Попробуем договориться, — ответил Фил. — Им это тоже должно быть выгодно.

Он достал из кармана телефон и позвонил в Роттердам. Президент компании Ван дер Херст, владеющей нефтяным терминалом, оказался на месте, но принять их тут же не смог. Фил уже собрался договариваться о встрече на завтра, но Ван дер Херст опередил его.

— Если вы располагаете временем, я бы пригласил вас поужинать, — сказал он.

Предложение было принято. Оказалось, что в Голландии уже знают о намечающейся поставке российской нефти в Америку.

— Откровенно говоря, я ждал этого разговора, — заявил Ван дер Херст, перекладывая из большого блюда себе в тарелку розовые ломтики ветчины. — Мы знаем пропускную способность балтийских портов Советского Союза. У них практически нет резервов. Сколько нефти вы хотите поставлять в Америку?

Фил, разглядывая уютный ресторанчик, в котором они сидели, повернулся к хозяину нефтеналивного терминала. Слушая Ван дер Херста, он почувствовал, что в нем снова просыпается жажда деятельности. Он понял, что компанию «Сибойл» ждет значительное расширение. Придется фрахтовать или заводить свой танкерный флот, увеличивать штат сотрудников и, по всей вероятности, строить новый офис. Тот, который он снимает сейчас, и так уже тесен. «Господи, насколько же богата Россия, — в который раз, не переставая удивляться, думал Фил. — Целый век за счет своих ресурсов она развивала то отвалившиеся от нее окраины, то экономику других государств, а они до сих неисчерпаемы».

Тут же за ужином обговорили все основные моменты контракта о морском транспорте нефти. Договорились, что до конца года компания «Сибойл» отправит через терминал в США три миллиона тонн. Контракт должен быть подготовлен в течение трех дней, его подпишут Ван дер Херст и Фил Голби.

Ужин затянулся и вечерняя программа для Хапоэля Ставриниди отпала сама собой. Прощаясь с ним у отеля, Фил спросил:

— Послушай, а где мы возьмем столько нефти?

— Надо быстрее строить трубопровод, — сказал Хапоэль. — Месторождение, которое мне удалось купить, может давать двадцать миллионов тонн нефти в год. Кстати, было бы неплохо, если бы ты снова прилетел в Москву. Забирай с собой жену и через пару дней прилетай ко мне. Чего ей тут киснуть? Слетаем на трубу, посмотрим, как там идут дела.

Надя обрадовалась тому, что им удастся снова побывать в Москве. Ей подумалось, что такая поездка станет для Фила хорошей эмоциональной разрядкой. Посмотрит на Россию, еще раз увидит ее полуголодный вороватый народ и перестанет мечтать, сидя у камина. Деньги надо делать до тех пор, пока есть возможность. В отличие от всего остального их никогда не бывает много.

Для поездки в Москву Надя специально купила норковую шубу и сапоги на меху енота. Вырядившись в обновки и напялив широкополую, похожую на ковбойскую, шляпу, она повернулась на каблуках перед Филом и спросила с задиристым вызовом:

— Ну как?

— Ты похожа на завоевательницу, — сказал он и рассмеялся.

Надя походила в обновках на красивую эксцентричную миллионершу, которая решила сыграть роль уличного хулигана. Глядя на нее, ему почему-то вспомнился балет «Галатея», где главную партию танцевала блистательная русская балерина Екатерина Максимова.

В Москве все шло по старому протоколу. В аэропорту их так же встречал «Мерседес», после небольшого отдыха в гостинице они оказались в кабинете Хапоэля Ставриниди. Он поздоровался с Филом, глядя Наде в глаза, поцеловал ее руку. Потом усадил их на диван у журнального столика, сам сел в кресло напротив. Секретарша тут же поставила на столик коньяк, тарелку с закуской и три чашки кофе. Хапоэль разлил коньяк в рюмки, чокнулся с Филом и Надей, выпил и, подождав пока выпьют они, сказал:

— Теперь показывай.

Фил достал из кейса контракт на перевозку нефти из роттердамского порта в США, протянул его Хапоэлю. Тот, перелистав страницы, бегло прочитал текст, торжествующе посмотрел на Фила и произнес, не скрывая улыбки:

— Мы будем в Америке первыми. — И без всякого перехода добавил: — Завтра мы с тобой летим в Сибирь. Надо подтолкнуть и нефтяников, и нефтепроводчиков. Подумаем о том, как быстрее начать эксплуатацию месторождения.

Надя с недоумением посмотрела сначала на Фила, потом на Ставриниди. Он перехватил ее взгляд, сказал:

— Для вас, Наденька, мы на это время устроим культурную программу. Наши девушки сводят вас в Большой театр, если хотите — в Третьяковку. Не тащиться же вам с нами в сибирскую тайгу, где до сих пор бродят непуганые медведи? Через пару дней мы вернемся.

Он засмеялся и окинул ее таким лукавым взглядом, что она не поверила его словам. Но не мог же Хапоэль в присутствии мужа сказать ей, что вернуться с трассы собирается один, а для Фила он придумал задание, которое задержит того в Сибири минимум на неделю.

Хапоэль положил глаз на Надю еще во время их самой первой встречи в Амстердаме и теперь она была для него вожделенным желанием. Ему захотелось во что бы то ни стало заиметь красивую любовницу иностранку. Такую, которая бы чувствовала себя как рыба в воде в любом европейском городе, в любой самой изысканной компании деловых людей. Надя идеально подходила для подобной роли. В том, что он заимеет ее, Хапоэль не сомневался. На деньги ее купить нельзя, у нее их достаточно. Ей нужна власть, а самой большой властью в компании располагает он, Хапоэль.

На следующий день к вечеру Ставриниди и Фил прибыли в Сибирь. Еще до наступления темноты добрались на вертолете до вахтового поселка нефтяников. Заночевать решили у них. Начальник участка нефтедобычи Филимонов позвал их на ужин. За ужином обговорили все, что касалось ускоренной разработки месторождения. Особых проблем тут не было. Нефтяники могли быстро пробурить и обустроить несколько дополнительных скважин. Добычу сдерживала труба. Вернее, ее отсутствие. Без нее ни о какой добыче нефти говорить не приходилось.

— Завтра побываем у трубопроводчиков и, думаю, решим все вопросы, — сказал Ставриниди, выпивая очередную рюмку коньяка и закусывая рябчиком, тушеным в бруснике. Закуска ему понравилась, он доедал уже второго рябчика. Кивнув Филимонову, добавил: — Если надо, я оставлю здесь своего заместителя до тех пор, пока не сдадим нефтепровод.

Ставриниди повернулся к Филу, тот опустил глаза. Его эта перспектива никак не устраивала. В Сибири стояли крещенские морозы, от которых по ночам трещали деревья. В такую погоду на трассу волка не выгонишь, там могут работать только русские. Да и Надя сойдет с ума от одиночества. На нее и без этого в последнее время постоянно накатывала хандра. «Зачем он говорит мне это?» — подумал Фил. Но заводить за столом разговор, который касается только их двоих, в присутствии других людей он посчитал неуместным. Завтра они окажутся на трассе нефтепровода, там все станет ясно.

На трассу они прилетели рано утром. На вертолетной площадке высоких гостей встречал Шумейко. Гудкова он отправил на трубопровод со строгим заданием: сделать так, чтобы все бульдозеры, экскаваторы, трубоукладочные машины работали с полным напряжением. У заказчика не должно возникнуть никаких сомнений относительно сдачи нефтепровода в срок.

Выйдя из вертолета, Фил огляделся. Он не узнал тайги, в которой побывал осенью. Тогда ее пронизывали столбы солнечного света, желтые листья, загадочно кружась, медленно опускались на землю. Филу даже показалось, что высоко в небе однажды он услышал крик пролетающих гусей.

Сегодня тайга выглядела устрашающей. Над завязшими в непролазном снегу кедрами висела морозная дымка. Даль тонула в сумеречной мгле, снег под ногами хрустел, словно толченое стекло. Фил передернул плечами и зябко поежился. Шумейко заметил это и сказал:

— Сейчас заедем ко мне, я дам вам теплые шубы и унты. У нас сегодня минус сорок три.

Ставриниди никак не отреагировал на его слова. После обильного ужина у нефтяников он чувствовал себя неважно. То ли потому, что объелся рябчиков, а, может, потому, что выпил много коньяка, в животе все время булькало и урчало. «Сейчас бы пару чашек хорошего крепкого чая свежайшей заварки. Но где его возьмешь в этой дикой глухомани?» — с отстраненной горечью думал Ставриниди.

Когда зашли в контору к Шумейко, прежде чем переодеться, Ставриниди, морщась от неприятного ощущения в животе, попросил показать ему карту нефтепровода. Шумейко тут же расстелил на столе синьку с изображением трассы, разгладил ее рукой.

— Вот наш городок, а вот здесь мы сегодня работаем, — ткнул в карту согнутым, черным от въевшегося моторного масла пальцем Шумейко. — Мы набрали самый высокий темп. Сейчас идем почти по километру в день.

Ставриниди прикинул: до пуска нефтепровода осталось два месяца. Но если его сдать на месяц раньше, по трубе можно будет прогнать дополнительно пятьсот тысяч тонн нефти. Загруженные ей первые танкеры могут уже в марте уйти из Роттердама в Америку. Это будет означать практическое закрепление его компании на огромном рынке сбыта. От этих мыслей даже в животе перестало урчать.

— Поедем на трассу, — сказал он Шумейко. — Посмотрим, что там.

Разговор о досрочной сдаче нефтепровода он хотел начать после того, как осмотрит все собственными глазами. Конечно, строители будут упираться, ссылаться на всякие трудности, но предложи им деньги, которые получает американский негр, подметающий улицы Нью-Йорка, и они даже в шестидесятиградусные морозы станут работать круглые сутки. «Деньги делают все», — удовлетворенно думал Ставриниди.

Шумейко подал ему шубу, услужливо помог сунуть руки в рукава. Выйдя из вагончика, Шумейко посмотрел на термометр, висевший на стене.

— Ну вот, потеплело, — сказал он, повернувшись к Ставриниди. — Уже минус сорок один. К обеду будет минус тридцать пять не больше. Самая хорошая погода для работы.

— А плюс двадцать пять не лучше? — ехидно спросил Фил.

— Нет, — мотнул головой Шумейко. — При такой погоде нам не пройти через болота. Да и гнуса, осмелюсь вам доложить, летом бывает столько, что рот открыть невозможно.

«Набивает себе цену, — глядя на него, подумал Ставриниди. — Видать, догадался, зачем мы прилетели сюда». Он нырнул в крытый брезентом «УАЗик», по-хозяйски уселся рядом с шофером. Шумейко с Филом сели сзади. Машина тронулась. Ее затрясло на укатанных, отшлифованных колесами до блеска ухабах. От этой тряски Ставриниди стало еще хуже.

— Скажите, — повернувшись к Шумейко, спросил он, — а рябчиков у вас здесь много?

— У нас здесь не только рябчики, но и медведи есть, — ответил Шумейко. — А почему вы спрашиваете?

— Вчера нефтяники угощали нас рябчиками с брусникой.

— Это должно быть вкусно, — сказал Шумейко. — Раньше рябчиков подавали к царскому столу.

— Вкусно, — согласился Ставриниди. — А насчет медведей вы серьезно или это так, сибирский треп?

— Если они в Сибири по деревням ходят, почему им по тайге не бродить? — засмеялся Шумейко. Ставриниди тоже улыбнулся.

Два дня назад уже поздним вечером к Шумейко зашел Димка Шабанов. Шумейко думал, что тот снова станет просить вагончик для семейной жизни. Свободных вагончиков в городке не было, уплотнить кого-нибудь тоже не представлялось возможным. Но Шабанов заговорил совсем о другом.

— Сегодня ко мне знакомый охотник приходил, — сказал он. — Тот самый, в избушке которого мы с Зиной ночевали, когда заблудились. Говорит, в тайге шатун объявился.

— Нам-то что до этого, — ответил Шумейко, сразу подумав, что, по всей вероятности, это тот самый медведь, берлога которого оказалась прямо на трассе.

— Как что? — сказал Димка. — Напакостить может.

— На твой бульдозер броситься, что ли? — попытался пошутить Шумейко.

— Охотник просил дать ему вертолет. Он его по следам отыщет.

— Он что, сам с ним справиться не может? — спросил Шумейко.

— Не может. Медведь у него собак съел.

И Димка рассказал, как охотник Пырчин пришел к нему в вагончик, достал из кармана тряпочку, развернул ее и положил на стол. В тряпочке оказалась слипшаяся серая шерсть. Сначала Димка не понял, что это, но потом догадался: клочок собаки. Медведь съел лаек и теперь Пырчин показывал то, что от них осталось.

— Как я в тайга без сопака буду? — сидя на табуретке, горестно вздыхал Пырчин и хлопал себя ладонями по бедрам.

В это время у дверей вагончика заскулил Кузя. Пырчин насторожился. Димка открыл дверь и щенок лохматым клубком вкатился в тамбур. Пырчин оторопело посмотрел на него, перевел взгляд на Димку и сказал:

— Будь друг, продай свой сопак. Сополь хороший дам.

Димке было жаль Кузю, который к нему искренне привязался. Поэтому он сказал:

— Зачем он тебе? Это же еще щенок.

— Каждый сопака был щенок, — ответил охотник.

И Димка отдал щенка. После окончания стройки с ним все равно надо было расставаться. Пырчин тут же забыл и про вертолет, и про медведя, достал из котомки тонкий сыромятный ремешок, привязал на него Кузю и, не попрощавшись, торопливо направился в тайгу. По всей вероятности, побоялся, как бы Димка не передумал.

Охотничья стоянка находилась от трассы далеко и Шумейко, конечно же, никакого вертолета Пырчину не дал. Больше никто ни об охотнике, ни о медведе не слышал.

— Если вам надо медвежью шкуру, можем поговорить с охотником, — сказал Шумейко задумавшемуся Ставриниди. — Километрах в двадцати от трассы живут три семьи хантов. Они только охотой и занимаются.

— Тебе не нужна медвежья шкура? — спросил Ставриниди по-английски, повернувшись к Филу.

— Нет, — мотнул головой Фил. — От нее в доме будет много шерсти, да и насекомые могут завестись. Надя этого не вынесет.

Ставриниди не ответил. Теперь он уже точно знал, что оставит Фила на трассе хотя бы на неделю. А сам это время уделит Наде в Москве.

От одной этой мысли сразу улучшилось настроение. Расхотелось думать даже о нефти. Перед глазами стояла Надя, немного бледная, с большими серо-синими глазами, точеным носиком и припухшими розовыми губками. «Господи, до чего же она хороша», — невольно подумал Хапоэль. Он повернул голову и посмотрел на торопливо убегающие за боковым стеклом деревья. Такого леса он еще не видел. Деревья утонули в мягком снегу почти по нижние ветки, темно-зеленая хвоя на них казалась распушенной и необыкновенно длинной. Одно дерево особенно привлекло его внимание. Оно было огромным, его большие разлапистые ветки были увешаны тяжелыми шишками. Машина уже проехала его, но Ставриниди, словно очнувшись, схватил шофера за плечо и повелительно крикнул:

— Стой! Стой, тебе говорю!

Шофер затормозил так резко, что Ставриниди едва не клюнул носом в переднее стекло.

— Что это за дерево? — спросил он, приоткрыв дверку и высунув голову наружу.

Шумейко обернулся и увидел кедр, с которого зимний ветер еще не успел сбить последние шишки.

— Кедр, что же еще? — пожал плечами Шумейко.

— Подождите здесь, я сейчас вернусь, — сказал Ставриниди.

Ему захотелось во что бы то ни стало сорвать ветку вместе с шишками и подарить Наде. Это будет настоящая память о Сибири. Подумав об этом, Ставриниди даже почувствовал горьковатый, чуть терпкий запах смолы, который ветка распространит по комнате.

Он уже решил, что в Москве обязательно свозит Надю поужинать в ресторан «У дяди Бори». Это особый ресторан. За рюмкой коньяка или чашкой кофе «У дяди Бори» неторопливо, чаще всего с шутками обсуждаются вопросы завоеванной страны. Определяются цены на бытовой газ, электроэнергию и железнодорожные перевозки, снимаются и назначаются министры, принимаются решения о продаже оставшихся государственных компаний и устанавливаются цены на них.

Попасть в число гостей этого ресторана стремятся многие ведущие политики, хотя пускают туда всего нескольких из них. Чаще других сюда заходит председатель фракции в Государственной Думе Лева Берцов со своей похожей на сушеную змейку подружкой Ириной, которую многие почему-то считают неотразимой. Хапоэль же в разговоре с друзьями называет ее: «доска и два соска». Узнавший об этом Лева как-то сказал, не скрывая обиды:

— Ты, Ставриниди, завидуешь мне потому, что никогда не имел такой красивой женщины.

Высокая, тоненькая, как змейка, остриженная наголо, всегда в черном, Ирина действительно заметно отличается от остальных. Она держит себя всегда независимо, даже с вызовом, но в ее манерах много мужланского. В том числе и прокуренный, похожий на баритон, голос. А черные от табака зубы просто противны. Хапоэль никак не может понять, чем она могла обольстить Леву, у которого красивых и разных женщин хоть пруд пруди.

Получить приглашение поужинать «У дяди Бори» означает ни много ни мало, как стать новым членом тайного и могущественнейшего клуба. Сам дядя Боря, основавший клуб, бывает здесь редко, но все понимают, что без его ведома ни один новый человек не может проникнуть за его порог. Визитная карточка, по которой можно попасть туда, — размер состояния. Надя сразу поймет это. А когда увидит в вазочке на столе, за который ее будут усаживать, ветку с кедровой шишкой, обязательно дрогнет. Потому что вторую такую ветку, приглашая на ужин, принесет ей в гостиничный номер сам Хапоэль.

Он представил, как бросив всего один взгляд на Надю, сникнет и потухнет остриженная Ирочка, как заблестят глаза у Левы Берцова. Хапоэлю почему-то очень хотелось досадить ему. Показать, какой должна быть женщина клуба на самом деле. Надо было только привезти в Москву две ветки кедра.

Снежный вал, который нагребли бульдозеры, расчищая трассу, был высоким и Хапоэлю казалось, что, взобравшись на него, он без труда достанет до шишек.

Свернувшись клубком, медведь крепко спал, вдыхая чистый, профильтрованный сквозь снег зимний воздух. В берлоге было тепло. Она походила на небольшой овальный ледяной грот. Чтобы не отлежать бока, медведь постоянно переворачивался, утрамбовывая снег, и сверху от дыхания на нем образовалась тонкая корочка льда, не выпускавшая тепло наружу.

Медведь никогда не видел снов. Но в этот день ему приснились огромные грохочущие машины, извергавшие из труб синий смрад. Ему даже показалось, что от грохота задрожала земля. Медведь в испуге открыл глаза и прислушался. Недалеко от берлоги раздавался страшный скрип и скрежет, земля действительно подрагивала, осыпая на морду холодный куржак с ледяного потолка. Напружинившись, медведь рванулся вверх и сразу оказался над берлогой.

Скрежет и лязг слышались здесь еще отчетливее. В двухстах метрах от берлоги несколько бульдозеров валили лес, расчищая трассу. Смрад выхлопных газов сизым мерцающим облачком стелился над деревьями. Медведю показалось, что это облачко зависло над самой берлогой, проникло в легкие, засвербило в носу. Высоко задрав морду, он поднялся на задних лапах и увидел, что колонна бульдозеров идет прямо на него. Медведь тут же опустился на все четыре лапы и, проваливаясь в глубоком снегу, огромными прыжками направился в глубь тайги. Медведь бежал долго, подгоняемый далеко разносившимся в морозном воздухе лязгом железных гусениц. Наконец, устав, он остановился и прислушался.

Шум техники все еще был слышен в отдалении, но противного запаха моторной вони уже не ощущалось. Медведь снова поднялся на задние лапы и огляделся. Тайга показалась ему незнакомой и враждебной. Такой он ее никогда не знал. Она была вся наполнена безжизненным запахом холода. На рассыпчато белом ослепительном снегу не виднелось ни одного звериного следа. Словно все живое навсегда покинуло ее. Первый раз за всю свою жизнь медведь почувствовал страх. Он шел изнутри, из самой утробы. Медведь вдруг понял, что тайга перестала быть его домом, она не может ни накормить, ни спрятать от опасности. Идти было некуда.

Опустив голову и неторопливо переваливаясь, он побрел подальше от трассы, от неприятного, раздражающего шума машин. Шел он долго, до самых сумерек. Когда стало смеркаться, медведь стал искать место для ночлега. Но кругом был только снег, в котором глубокой прочерченной строчкой далеко виднелся проложенный им след. И сам он в виде большого вопросительного знака в конце неоконченной строчки. Наконец, он остановился у небольшого островка густого соснового подроста. Медведь лег в нем, повернувшись мордой к своему следу, чтобы вовремя учуять запах опасности. Он инстинктивно понимал, что она может идти только оттуда.

Ночью ударил мороз, пар от дыхания куржаком повис на медвежьей морде и ветках, под которыми он спал. Этот сон был совсем не таким, как в берлоге. Медведь постоянно открывал глаза, поднимал голову и прислушивался. Тайга была безмолвной, черное небо, увешанное льдистыми звездами, высоким и холодным. Замерев на несколько мгновений, он опускал голову на лапы и снова засыпал.

Если бы не мороз, медведь мог проспать долго. Но холод поднял его еще до рассвета. Отряхнувшись от снега, он несколько минут стоял, принюхиваясь и прислушиваясь к окружающему пространству. Оно все так же было безмолвным. Медведь побрел по снегу в ту сторону, где занимался рассвет. Когда солнце окрасило половину неба розовым светом, медведь снова залег, понимая, что чем больше он будет ходить по тайге, тем больше следов оставит в ней.

К вечеру пошел снег. К этому времени медведь уже почувствовал голод. Но сколько он не вглядывался в тайгу, не принюхивался, ловя в морозном воздухе самые тонкие запахи, нигде не мог обнаружить даже следов добычи. И тогда он пошел к человеческому жилью. Человек никогда не мог бы понять, каким образом медведь определил находившуюся почти в двадцати километрах от него хантыйскую заимку. Но он шел к ней настолько точно, словно заранее проложил свой маршрут по линейке.

Медведь подошел к жилью глубокой ночью. Метель усилилась. Снег летел косо, закручиваясь и свистя и тут же выравнивая и зализывая все следы. Три небольших деревянных дома расплывчатыми силуэтами едва проступали сквозь него. Медведь шел с подветренной стороны, постоянно поводя кончиком носа и принюхиваясь. Спавшую недалеко от ближнего дома собаку он учуял сразу. Свернувшись клубком, она лежала метрах в двадцати впереди него, но увидеть ее было невозможно. Снег занес собаку, сровняв с настом. Но медведь чуял ее тепло, ее резкий, ни с чем не сравнимый запах. Медленно переступая, он подошел к ней, сунул морду в снег, тут же нащупав теплый собачий загривок, и одним движением челюстей перекусил ей шею. Собака не успела издать ни одного звука. Медведь оттащил ее к краю леса и съел. Спать он залег недалеко от деревни, зная, что снег надежно заметет все следы разбоя.

На следующую ночь ему удалось задавить еще одну собаку.

И медведю показалось, что около этой деревни он может спокойно провести весь остаток зимы. Но когда через два дня он отправился за очередной жертвой, оставшиеся в живых собаки подняли неистовый лай. В избах захлопали двери, послышалась стрельба. Один жакан просвистел около уха медведя. Он испуганно шарахнулся в сторону и огромным, размашистым махом направился в глубь тайги. Больше к хантыйской деревне медведь не подходил.

Однако вскоре голод снова вывел его к людям. Медведь подошел к городку строителей, затаившись за деревьями, долго рассматривал его. Машинная вонь уже не пугала, постоянное нестерпимое чувство голода прогнало страх. На окраине городка медведь нашел помойку, куда строители выбрасывали отходы с кухни. Он обнаружил там несколько необглоданных костей, которые тут же съел. Устроив засаду, он решил подкараулить более крупную дичь и однажды уже увидел идущую к нему с ведром в руках Зину, но в это время со стороны трассы загрохотал бульдозер и медведь, соскочив с лежки, кинулся в тайгу.

К его удивлению вдоль трассы он нашел корм. На кедрах, которые валили бульдозеры, было немало шишек. Правда, при падении дерева большинство из них облетало, но шишки не проваливались глубоко в снег. Медведь научился безошибочно находить их. Осенью он никогда не обращал внимания на шишки. Многие из них были в смоле, ее вкус казался медведю противным. Орехи он ел лишь когда зорил норы бурундуков. Но сейчас другого корма не было, да и смола с шишек давно облетела.

Медведь сильно похудел с того времени, когда вынужден был покинуть свою берлогу. Шерсть на нем уже не блестела так, как осенью, мускулы не играли под кожей. Его все сильнее донимали мороз и голодные спазмы в желудке. Если бы медведю удалось завалить лося, он быстро набрал бы и вес, и силу. Но лоси еще с осени откочевали на край тайги, где меньше снега и больше молодых побегов. Скитаясь все эти дни по лесу, он не встретил ни одного их следа. Вся надежда хоть как-то продлить голодную жизнь была только на кедровые шишки.

Медведь привык к шуму машин и не обращал на них внимания, когда они проходили мимо. Он знал, что за высоким буртом, скрывающим от него трассу, его не видно. Шагая вдоль него, он еще издали увидел могучий, раскидистый кедр с шишками. Высокий снежный бурт почти касался нижних ветвей. Некоторые шишки можно было достать, не поднимаясь на задние лапы. Рядом с кедром из глубокого снега торчали верхушки густого подроста. Медведь уже подходил к ним, когда услышал неожиданный скрежет автомобильных тормозов. Он кинулся в подрост и затаился. Понимал, что по глубокому снегу ему все равно далеко не уйти. Вскоре он услышал, как кто-то, тяжело дыша, стал забираться на бурт. Медведь вжался в снег, жадно следя глазами за неожиданной добычей. Через несколько секунд над буртом появился человек.

Если бы он остановился там, медведь не решился бы напасть на него. Но, задержавшись на бурте всего мгновение, человек шагнул к кедру. Медведь вылетел, словно пружина, обрушив на человека всю мощь своих лап и когтей. Шофер не выключал мотора и ни Фил, ни Шумейко из-за его шума не слышали нападения. Они сидели в машине, время от времени оглядываясь назад. Но Ставриниди на трассе не показывался. Прошло минут пять, может чуть больше.

— Я тоже пойду, — сказал Фил, открывая дверку машины. — Малый нужда справить. Так можно правильно гофорить?

— Так, так, — закивал Шумейко.

Фил неторопливо прошел назад, поднялся на бурт снега и по следам Ставриниди направился к кедру. Стоявшие за ним тонкие деревца утонули в снегу по самые макушки. За их вершинами виднелось очертание огромного темного силуэта. Сначала Фил подумал, что это сидит на корточках Ставриниди. Но слишком уж внушительным был силуэт. Даже если Ставриниди распахнул полы шубы, он должен быть все равно намного меньше. Фил сделал несколько шагов и остолбенел от ужаса.

Огромное лохматое чудовище со вздыбленной шерстью, чавкая, пировало на шубе Ставриниди. Фил был настолько ошеломлен, что в первое мгновение не понял, что это за чудовище и с кем оно расправляется. На истоптанном, забрызганном кровью снегу лежала куча кровавого месива. Но вскоре он разглядел торчащие из него унты. Они лежали друг около друга, пятка к пятке, носками вверх. На подошвах унтов виднелись ошметки прилипшего снега. И Фил понял, что перед ним лежат останки Ставриниди. Его сразу прошиб холодный пот, волосы встали дыбом, зрачки расширились.

Чудовище подняло окровавленную морду и посмотрело на Фила ледяным беспощадным взглядом. От этого взгляда он начал сходить с ума. Закрыв лицо руками, Фил повернулся и побежал к машине. Свалившись с бурта на трассу, он упал, вскочил и закричал на чистом русском языке:

— Леший! Там леший! — он показывал рукой в ту сторону, куда ушел Ставриниди.

Шумейко с шофером выскочили из машины.

— Какой леший? — схватив Фила за отворот полушубка, тоже закричал Шумейко.

— Леший там…, - прохрипел Фил, показывая рукой на кедр. Он схватился за горло, согнулся, прижав колени к груди, и повалился на снег.

Шумейко выскочил на кромку трассы, в несколько прыжков добежал до молодого кедровника. Ставриниди там не было. Вместо него лежали клочья окровавленной одежды и куски человеческого тела. От них в глубь тайги уходил глубокий медвежий след.

В двадцати шагах рядом со следом виднелось темное пятно. Шумейко пригляделся и узнал унты, которые он недавно давал Ставриниди. Медведь унес часть тела и унты спали с одной ноги.

Пускаться в погоню за зверем было бессмысленно. У Шумейко не было ни лыж, ни оружия. Да он бы и не отважился на такое преследование. Медведь слишком опасен для неопытного охотника. Постояв немного, Шумейко понял, что надо вызывать милицию, чтобы оформить протокол гибели Ставриниди, и бригаду охотников.

Шумейко вернулся к машине. Фил, все так же лежа на снегу, что-то бессвязно бормотал. Из этого бормотания можно было разобрать только одно слово: «Леший». Шумейко догадался, что Фил от страха потерял рассудок. Вернувшись в городок, он отправил его на вертолете в районную больницу.

Охотники прилетели на трассу на следующий день, но медведя не нашли. Ночью поднялся буран и снег замел все следы. Покружившись на вертолете над тайгой, охотники не исключили, что медведь снова залег в спячку. Запасов жира ему вполне хватит до самой весны.

В этот же день следы медведя и его старую лежку обнаружили у помойки, на которую Зина выносила отходы с кухни. Узнав об этом, она упала в обморок. Зина пролежала в постели два дня. Как только она поправилась, они вместе с Димкой уехали с трассы. Через две недели Панов получил от них открытку из Кулунды…