Лесной Охотник

Часть Первая. Великий Белый Путь

Они путешествуют по ночам.

Вдоль дороги, что прорезает под молчаливыми звездами и бдительно-настороженным лунным светом огромные поля пшеницы и подсолнечника с человеческий рост, движется караван запряженных лошадьми цыганских повозок, несмазанные крепления которых тоскливо скрипят при каждом шаге. Они проходят через города, деревни и даже небольшие поселки, которые погружаются в сон на закате. Они поднимают пыль, и та, блистая и переливаясь в лунном свете, подобно бриллиантам, вновь оседает на русскую землю. Они будут идти, пока распорядитель цирка, белобородый Громелко, не решит остановить свою повозку, что маячит впереди, выбрав удобную точку между парой или более поселений, жители которых не видели цирка с тех самых пор, как казак заточил свою шашку о кроваво-красный камень. Именно там Громелко своим крючковатым носом втянет запах летнего ветра, и, если ветер будет правильным, он с удовольствием сообщит своей многострадальной жене: Это наш дом на сегодняшнюю ночь!

Вагоны и прицепы образуют свое собственное поселение. Факелы зажгутся и будут помещены на столбы, а вверх взметнется главный тент. Затем — те, что поменьше. Далее в ход пойдут полотна с объявлениями тех развлечений, что будут ждать зрителей, которые захотят посетить бродячий цирк. Одна из таких вывесок возвестит, сколько монет необходимо для входа или сколько кур можно принести взамен. Рабочих лошадей перегонят в загоны, а зверей для выступления — одного молодого мула, умеющего считать до двадцати, двух подряхлевших белоснежных коней и одну кривоногую зебру — запачканных в пыли с долгой дороги, заведут под зеленый тент, где накормят, напоят, вымоют и подготовят к их звездному часу. Черная одноглазая пантера, как водится, будет дожидаться в своей клетке, пока не придет кормящая рука, которую неприручаемый хищник все равно попытается укусить. Волк тоже будет до нужного срока содержаться в отдельной клетке, потому что из него так и не получилось выбить природную дикость. Зато престарелый беззубый медведь сможет везде разгуливать совершенно свободно, пока не захочет вернуться в свою обитель, чтобы скрыться от злобных глаз пантеры, волка и маленьких детей, которые, как водится, не уступают в жестокости самым изощренным природным хищникам.

Так рождается Великий Белый Путь.

Так было и сейчас.

Для Громелко это являлось самым большим удовольствием в жизни… по крайней мере теперь, когда в свои семьдесят пять лет он не мог больше ни пить, ни курить, ни развлекаться с девицами. Посему он стоял — бдительный, как никогда — в ожидании чудес и любых незаурядностей, которые будут отличаться от обрыдлой глазу грязи и пыли, что поднималась на протяжении множества часов, пока просыпался и воскресал бродячий цирк. А далее — о, чудо из чудес! — Великий Белый Путь мигнет несколько раз, как старик, просыпающийся от своей торжественной дремоты, а в нос ударит едва уловимый электрический запах, как после короткой грозы, когда множество лампочек загорятся и создадут светящийся коридор на подступе к цирку. Пока будет продолжать работу тот, кто крутит педали стационарного велосипеда, питающего генератор, лампочки будут светиться. Громелко расстраивался лишь оттого, что сие чудо будет длиться недолго, да и свет — в глубине души он это понимал — распространялся не на большое расстояние. Однако лучше уж синица в руках, чем журавль в небе.

А утром, когда проснутся поселения и начнется дневная деятельность — нудная и рутинная — кто-то в полях заметит растянутые тенты. Чуть позже тенты с развешенными на них вывесками пойдут небольшой рябью, как потревоженная водная гладь и, возможно (если артисты не слишком рано приложатся к бутылкам с водкой), начнется демонстрация основных развлечений. Появятся раскрашенные под кошек сестры Болдаченко — Вана и Велика — которые продемонстрируют чудеса акробатики и трюки на трапециях на высоте больше сорока футов. Сударыня Татьяна вместе со своей дочерью Золли оседлают лошадей на скаку и будут выполнять умопомрачительные трюки на ужасно маленькой арене. Клоун-чревовещатель Юрий со своим кукольным автопортретом по имени Лука также продемонстрирует верх своего мастерства. Красавчик Арман, канатоходец в черном смокинге, обязательно бросит розу удачливой жене крестьянина — эта традиция стала для него нерушимой на каждом представлении. А глотатель огня Гаврель выпустит изо рта струи пламени, которые будут кружить под тентом, как глаза голодных демонов, рыщущих в темноте.

Ах, как не упомянуть звезд Великого Белого Пути! Когда основное представление закончится, зрителям предложат пройти в лучах освещенной белой дороги и расстаться с еще большим количеством монет или кур, чтобы увидеть бородатую женщину по имени Ева; Мотьку — человека со столь прочной кожей, что молоток ломается пополам, врезаясь в его грудь; сморщенную карлицу Иришу, которая искусно сыграет Чайковского на своем розовом игрушечном пианино; тощую женщину-паука Наталью и последнего (но не менее примечательного) борца Октавия Злого в пурпурном плаще и шлеме римского легионера, способного гнуть голыми руками стальные балки и тянуть, скрестив руки на груди, вагон одними челюстями. Одновременно он будет приглашать любого сына русской земли дерзнуть сравниться с ним в силе. И хотя многие хотели потягаться с ним, пока что никто не одолел его, потому что Октавий Злой не имел ни капли милосердия к тем, кто выходил с ним на бой. Некоторые его прошлые соперники превращались в кровавое месиво, и их буквально уносили с ринга, а Октавий победно, с видом сверхчеловека, коим он себя и полагал, покидал поле боя под руку со своей молодой и красивой женой Деворой.

Местные не знали, что Деворе, при всей ее дикой девятнадцатилетней цыганской красоте уже не достает нескольких зубов, да и нос ее раньше был прямее. Никто не знает, что прошлым летом эта привлекательная цыганка ломала руку, а еще ей пришлось ходить в полусогнутой позе, чтобы уменьшить боль от огромного черного ушиба на спине. Однако сейчас был уже поздний август 1927-го года, и история продолжалась своим чередом. Как говорится, когда Злость и Отмщение женятся, породить они могут только Жестокость.

Все дело в водке, думала Девора. Дело всегда в водке. Он позволяет ей овладеть собой. И когда Октавий Злой напивался достаточно сильно, чтобы отпустить на свободу свой крутой нрав, но недостаточно сильно, чтобы уснуть от опьянения, он вскакивал — всклокоченный и разъяренный — и не мог успокоиться, пока кто-либо не получал увечий.

Чаще всего… именно его жена.

О, а как мастерски он мог пользоваться своими руками! Его руки были буквально созданы для того, чтобы карать других людей. Они были сильными, как лопаты, и тяжелыми, как кирпичи. Именно такие руки, как никакие другие, были иллюстрацией его воинственной души.

Поэтому в такую ночь, как эта, когда представление заканчивалось, и все зрители уходили… после того, как монеты или куры отправлялись в надлежащие места, а лампочки на пути гасли, все отправлялись в свои передвижные дома, которыми служили прикрепленные болтами к повозкам прицепы, ставни лениво опускались, и Великий Белый Путь исчезал в темноте. Именно в этот час Девора вытирала кровь, текшую из ее носа, куском хлопковой ткани и тихо проходила мимо пьяной груды мышц Октавия Злого, храпящего на кровати. Перед выходом она смотрела в овальное зеркало, что висело у двери и проверяла, насколько заметно то, как ее глаза цвета черного дерева опухали от слез и боли.

Этой ночью ее нос распух, а глаза сильно раскраснелись. Уголки губ недовольно опускались вниз, и только густая черная грива с рыжеватыми прядями, похожими на бесовское пламя, горделиво блестела. Когда Октавий хватал свою жену за волосы, рыжие пряди в них и впрямь напоминали пламя.

Девора смотрела на себя и понимала, как далеко она ушла от той хрупкой и беззащитной девушки, которой она была когда-то.

Что ж, подумала она, пора идти, если вообще собираюсь это сделать.

Она нежно погрузила свое тело в чистое серое платье, которое ничем не отличалось от других ее нарядов. Октавий Злой говорил, что предпочитает ее голой. Предпочитает ее распластанной на кровати под его мощным телом… предпочитает, чтобы она была придавлена и не имела возможности сопротивляться.

Девора вздохнула и кончиком дрожащего пальца нанесла на губы слой ярко-красной помады. Октавий Злой не одобрил бы этого, если б увидел, но он и не увидит. А когда он проснется, на Деворе не останется и следа косметики. Девушка проделывала такое уже не раз, и сегодня, как и всегда, выйдя, она возьмет с собой ключ и осторожно запрет дверь, после чего растворится во тьме молчаливой деревне, образованной бродячим цирком.

Точнее сказать, не совсем молчаливой. Выходя, Девора услышала отдаленный звук чьей-то скрипки — протяжный и печальный… и осторожные переливы нот игрушечного пианино. Она не понимала, что за музыку играет Ириша — это было за гранью разума деревенской девушки — но она по достоинству могла оценить мастерство маленьких шустрых ручек карлицы.

Девора шла мимо погруженного в темноту Великого Белого Пути. Ночной ветер шевелил тенты. Тени, произведенные игрой лунного света, плясали под ее ногами. Сердце девушки начало биться чаще с каждым шагом. Она шла все увереннее, чтобы увидеть таинственного юношу, который занят заботой о животных. Своего любовника. Он был ее желанием и ее свободой… хотя бы на некоторое время.

Как говорится: Зимы нет только на землях надежды.

Он будет ждать ее, как и всегда, в зеленой палатке.

Он был странным мальчиком. Большую часть времени держался особняком и, похоже, лучшей компанией для себя полагал животных. Однажды юноша признался Деворе, что ему всего семнадцать лет. А еще назвал свое имя. Михаил. Фамилии он не называл, а она не стала спрашивать. Михаил появился в цирке чуть больше месяца назад, вещей при нем не было, одежда висела на нем мешком — похоже он украл ее с чьей-то бельевой веревки, пока она сушилась на солнце. Девора задавалась вопросом, были ли у него хотя бы ботинки? Чаще всего он ходил босиком. Михаил имел худощавое телосложение — даже ребра можно было пересчитать — а кожу его украшал оливковый загар. Черные волосы всегда торчали в разные стороны, и, казалось, в них постоянно запутывалась солома. Когда он смотрел на Девору спокойным и неподвижным взглядом своих зеленых глаз, что-то в ее душе оттаивало и начинало согреваться. А в Михаиле словно что-то стягивалось и сжималось, будто подготавливая себя к тому, чтобы переродиться в нечто, неподвластное контролю. Именно таким он показался ей, когда она увидела его впервые. И так было до сих пор…

Он специально зажег несколько свечей для них в своей личной палатке, неподалеку от настила из сена, на котором спал. Для Деворы он расстелил мягкое одеяло пшеничного цвета. Но сначала, перед тем, как она полностью вошла в его скромную обитель, он повернулся к ней и предложил завернутое в светлую холщовую ткань синее платье. Она ахнула и улыбнулась, приняв подарок, не зная, что сказать, потому что уже очень давно никто не делал для нее ничего подобного. Вдобавок к этому дару, разумеется, Михаил собрал для нее полевые цветы… он всегда делал это, но платье…

— Ну же, примерь, — сказал он ей. Он хотел, чтобы она оделась для него. Ему доставит большое удовольствие после этого раздеть ее самому.

Где-то далеко от тента, в лесу, Девора услышала отдаленный волчий вой. Волк, заточенный в клетке, протяжно завыл в ответ.

Девушка прикрыла глаза и с истинным удовольствием сделала, что просил Михаил. Платье позволило ей почувствовать себя желанной и женственной. Оно помогло ей почувствовать… а, впрочем, какое вообще чувство в мире могло сравниться с этим? Столь… необычным. Нет, Девора не станет спрашивать, где Михаил раздобыл или украл платье, потому что отныне оно принадлежало только ей. А ведь у нее было так мало красивых вещей!

— Оно… прекрасно! — ответила она ему. — Я обожаю его! Обожаю, обожаю, обожаю!

Она говорила о подарке так, словно он был самым дорогим сокровищем в ее жизни. Так может говорить мать о своем едва рожденном дитя, и Девора знала, что Михаил захочет это услышать. Он был добрым человеком. Юношей. Мальчиком… кем бы он ни был.

И она знала, что ему понравится сама возможность начать медленно и нежно раздевать ее, пока она будет страстно обвивать руками его шею, позволяя целовать себя в губы — бережно и мягко, как если б ее касалось перо ангела. Девора не раз думала, что этого мальчика ей послали Небеса.

Он отстранился и задул все свечи, кроме одной.

Волк в клетке забеспокоился и начал нервно перемещаться из стороны в сторону. Пантера наблюдала, и ее единственный глаз блестел в свете свечи. Медведь дремал и вздрагивал во сне, вероятно, грезя о сладком мёде. Лошади тоже изображали сон, хотя их уши любопытно подергивались в такт звукам человеческой страсти.

Девора прервала горячие поцелуи, чтобы снять одежду со своего любовника, после чего они, обнявшись, опустились на одеяло. Он запустил руку в ее волосы и нежно провел по ним, снова прикоснувшись к ней нежным поцелуем. А затем поцелуи начали спускаться все ниже и ниже, пока не остановились между ее ногами, и он знал — этого она жаждет больше всего. Девушка страстно застонала, потому что в своем искусстве ее молодой возлюбленный был несравненно хорош: движения его языка были терпеливыми и настойчивыми, позволяя ей получить все желанное наслаждение.

Иногда, вспоминая их жаркие, страстные ночи, Девора спрашивала себя, где он научился так умело доставлять женщине наслаждение, кого еще любил так же, как ее, но она никогда не спрашивала. Она просто любила его, наслаждалась им, упиваясь этим эгоистичным чувством, которого Октавий Злой ей никогда не позволял испытать.

Прикрывая рот в попытке сдержать рвущийся наружу стон наслаждения, она задрожала от удовольствия, тело облилось жарким потом.

— Я сделаю все для тебя! — в порыве страсти прошептала Девора. — Чего ты хочешь? Скажи!

— Ничего, — ответил он своим бархатным голосом. — Сегодня я просто хочу быть твоим.

Эти слова звучали для нее приятнее любой музыки. Однажды она откровенно рассказала Михаилу, что ее муж всегда был груб с нею во время секса: размерами он блистал везде, кроме причинного места, и, возможно, именно это заставляло его быть столь озлобленно яростным. Он проталкивал свой член в ее горло, как таран, будто надеялся, что в одном из этих насильственных актов его молодая жена попросту задохнется. Девора задрожала, сказав, что больше никому не позволит так с собой обращаться. Михаил утешил ее.

— В нашей жизни хватает боли. Что угодно может сопровождаться болью, но любовь, — сказал он, проводя рукой по ее оголенному плечу. — Любовь должна быть удовольствием.

Ему не потребовалось произносить это вновь сегодняшней ночью. Он молча опустил ее обратно на одеяло, игриво проведя языком по ее животу, а затем медленно возвысился над ней и, одновременно страстно прикоснувшись поцелуем к ее губам, соединился с нею.

Его движения были сильны, нежны и настойчивы одновременно. Задыхаясь от страсти, Девора посмотрела на прекрасное лицо юноши: на висках и щеках чуть заблестел пот. Она подумала, что смогла бы прожить с ним всю жизнь… могла бы последовать за ним куда угодно, но, к несчастью, он был нищим и ничего не имел за душой, в то время как у Октавия Злого где-то в вагоне был спрятан целый ящик денег. Девора никогда не осмеливалась искать их, но знала это наверняка, потому что ее муж никогда не проигрывал бой и никогда не возвращал монеты.

Ритм любви становился все быстрее. Глядя на этого юношу и требовательно сжимая его мускулистые руки, Девора невольно задумывалась, что в душе он кажется явно старше своего фактического возраста. Пламенный, сильный, уверенный… настоящим мужчина, не мальчик.

На протяжении многих ночей после жаркой любви она рассказывала ему о своей жизни, не опуская деталей того, как жестоко муж избивал ее. Впрочем, отметины он видел и сам. Она рассказала Михаилу, как этот своевольный и несокрушимый боец забрал ее из дома, когда ей было только шестнадцать. Октавий положил на нее глаз, потому что в своей деревне она слыла самой красивой девушкой, а он был хулиганом, которому никто не мог противостоять. Таким образом, тридцатилетний Октавий Злой (по-настоящему его звали не так, но это имя подходило ему больше других) со своей эгоистичной и жестокой натурой, привыкший брать все, что захочет, увез Девору с собой, сочтя ее своей собственностью.

— Он был таким огромным и таким ужасающим, — рассказывала она Михаилу. — Он запугивал всех! Сражаться с ним — все равно что биться с ураганом. Поэтому… поэтому я просто жду шанса сбежать от него, и иногда мне кажется… что этот момент никогда не наступит.

Да и куда она могла пойти? У кого попросила бы помощи? А если он пустится в погоню и поймает ее? Точнее, даже не «если», а «когда». Трудно было вообразить весь ужас предстоящих побоев, но можно было с уверенностью сказать, что крови на его кулаке будет куда меньше, чем у нее на лице.

Возможно, думала она, таким образом Октавий просто пытается заставить меня снаружи выглядеть столь же уродливо, сколь он сам уродлив внутри.

Она не хотела об этом думать. В который раз она предпочла забыться, полностью отдавшись акту волшебной любви с Михаилом. Они целовались, тела их пламенно соприкасались, и они игриво покусывали друг друга в губы, а животные в клетках заинтересованно наблюдали за ними, словно это было особым представлением для них одних.

Наконец, когда нетерпеливая дрожь пробежала по телам обоих любовников, Девора зажмурилась и позволила себе закричать от наслаждения, в то время как Михаил оказался снаружи и оставил свою белую подпись на влажных волосах между ее бедрами.

Резко выдохнув, она уткнулась ему в плечо в золотом свете единственной свечи, затем они легли рядом и обнялись.

— Октавий на этот раз так рассвирепел, что обещал убить меня, когда проснется, — призналась она. — Как я могу освободиться от него? Как освободиться от такого безумца, как он?

Некоторое время Михаил молчал. А затем:

— Я поговорю с ним, — отозвался он.

Девора вздрогнула, нервно покачав головой.

— Даже не думай, разговором ничего не решишь! Октавий Злой понимает только насилие, поэтому, если хочешь мне помочь, лучше застань его спящим и разнеси ему голову первым предметом, что попадется тебе под руку! Только так я смогу избавиться от него. Только так мир может быть избавлен от него. И я буду свободна… впрочем, вряд ли я успею решить эту проблему. Если он убьет меня, как только проснется… Боже, я не знаю, что будет дальше!

Она прижалась головой к плечу Михаила и заплакала. Он лежал рядом, молча гладя ее. Лицо его было мрачным, губы плотно сжались. Затем, когда девушка успокоилась, он поднялся, быстро надел свою мешковатую одежду и сказал:

— Я все же пойду и поговорю с ним.

На этот раз Девора ничего не сказала.

— Не волнуйся, я скоро вернусь, — пообещал он, и девушка не понимала, как он может быть так уверен. Неужто ему невдомек, что безоружный худощавый юноша с помощью одних лишь кулаков не сможет сладить с грудой мышц борца, который никогда не проигрывает?

Однако Михаил, все такой же самоуверенный, спешно вышел из палатки, ведомый своей срочной миссией.

Какое-то время Девора ждала.

Затем встала и надела свое серое с заплатками платье, казавшееся ей предательски уродливым на фоне синего шедевра, что подарил ей ее небесный ангел. Однако в сердце ее горело теперь и другое чувство. Ревность. Поэтому она знала, что сегодня прекрасный мальчик получит тяжелый жизненный урок: не смей держать за руку Золли и стоять рядом с ней, раз ты принадлежишь мне! Не улыбайся ей, не смейся глупым шуткам этой мелкой суки, потому что ты мой! Ты думаешь, я не вижу, что вы делаете? Я могла бы пронзить сердце Золли ножом и провернуть его сотню раз, но вместо этого я использую лезвие по имени Октавий Злой, провалиться мне на моем цыганском месте!

Да, подумала она. Ее глаза прищурились, лицо исказилось выражением несдерживаемой ярости. Ревность… о да, ревность — тот самый недуг, с которым она никогда не могла справиться. Да, иди, поговори с ним. Он уже должен проснуться. Пойди, поговори с его кулаками, потому что я предупредила его, что ты был и остаешься воришкой и собираешься прийти, чтобы украсть его деньги в ночной тьме!

А я выживу, убеждала она себя. Выживу, как и всегда выживала. Переживу все удары, потому что знаю, что он бьет меня исключительно из страстной любви, когда овладевает мною!

Она знала, что Михаил приводил сюда и Золли. Прямо сюда, на то же самое любовное ложе. Она знала, что вместе они, должно быть, смеялись над ее глупостью, потому что Девора позволила себе поверить, будто молодой Михаил увлечен ею одной и не заботится больше ни о ком.

О нет, никто не заботился о ней по-настоящему. Только Октавий Злой.

Они были предназначены друг другу.

Девора вышла из палатки медленно и грациозно, словно во сне, миновала весь проделанный путь обратно по затемненной дороге Великого Белого Пути, чтобы вновь войти в свой цыганский передвижной дом, в котором ее дражайший супруг уже должен был вбить правосудие в голову этого злого мальчишки.

Как говорится, чужая душа — потемки. О, она не сомневалась, что душа Михаила очень темна, и внутри нее живет необузданная дикость, и эту дикость она не собиралась делить ни с одной другой женщиной в цирке, особенно с этой замарашкой Золли.

Дверь прицепа была открыта. Широко открыта. А внутри царила лишь темнота.

Девора поднялась по ступеням и вошла внутрь, мягким и осторожным окликом позвав своего мужа. В непроглядной тьме послышалось чье-то дыхание — резкое и жесткое. Отчего-то девушке показалось, что здесь сильно несет псиной.

Несколько секунд у Деворы ушло на то, чтобы нашарить спички и зажечь свечу возле двери. Пока дрожащие руки не слушались ее, она продолжала тихо звать мужа. Наконец, фитиль зажегся, она резко развернулась со свечой в руке… и увидела кровь.

Что ж, подумала она, справедливость восторжествовала. Может быть, мальчик и не заслужил такой жестокости, и все же…

Она слабо улыбнулась и уже начала продумывать, что расскажет своему мужу о том, где была, и остановилась на версии с прогулкой по ночному цирку под луной. Иногда она рассказывала ему всякие истории по ночам, потому что, просыпаясь от своего хмельного сна, он нередко плакал, как ребенок.

Следуя за светом свечи, Девора увидела красную массу на полу прямо у своих ног… похожую на мускулистую руку, вырванную из плечевой сумки… и на ногу, разодранную когтями какого-то животного так, что через рассеченную кожу и мышцы виднелись белые кости.

На полу валялась перепачканная кровью одежда. Девора уже видела эту одежду сегодня. Она снимала эту одежду сегодня…

— Октавий? — дрожащим и слабым шепотом позвала она мужа, защитника и похитителя ее сердца. Ответа не было.

Свет свечей очень скоро выхватил из темноты очертания головы на кровавых половицах. Горло было вскрыто, массивный подбородок поджался, а в глазах застыло выражение неконтролируемого ужаса. На одной руке, плечевая часть которой была изорвана в клочья, был заметен посиневший от ударов сжатый кулак.

Девора собиралась закричать, когда что-то вдруг зашевелилось где-то в темноте, куда не проникал свет.

Он заговорил с нею из темноты. Она не понимала, что он говорит, потому что голос больше походил на рычание. Словно какое-то животное внезапно захотело заговорить человеческим голосом. А затем он повторил, и теперь слова произносил уже человек:

— Ты свободна, — сказал он. А затем произнес это снова. — Свободна.

Девора покачала головой и пролепетала нечто бессвязное. Она не хотела быть свободной. Она не знала, как быть свободной. Она знала только, что муж бил ее из большой любви, а любил он ее по-настоящему сильно. Он хотел, чтобы она была выносливой женой, чтобы стала подобием великого человека, коим являлся он сам. И фильм о его жизни… она должна была сниматься в нем вместе с ним, чтобы они вместе стали звездами кинематографа, чтобы все девки в их деревне смотрели и кусали себе локти от зависти. Октавий обещал Деворе фильм. Обещал, что кинокартина обязательно родится, как только он заработает достаточно денег.

И тогда вся жизнь была бы в радость, потому что огромное количество людей позавидовало бы ей. Но теперь… теперь…

Свет выхватил руку из тени, эта рука тянулась к Деворе. Она казалась не совсем человеческой… но будто бы менялась на глазах, шерстяной покров втягивался обратно в кожу…

— Я тебя люблю, — прошептал мальчик.

С искривленных губ Деворы сорвалось одно единственное слово.

Это слово: Убийца.

И она повторила это — уже громче.

— Убийца!

Глаза ее испуганно округлились, и она позволила крику прорваться наружу, вовсе не боясь, что это разбудит все цирковое поселение. Они имеют право знать, что здесь произошло убийство.

Фигура вынырнула из темноты. Она была странной формы… словно только что вышла из кошмарного сна. Пока Девора продолжала вопить, фигура бросилась в окно и окончательно испортила оконную раму. Девушка упала на пол, все еще выкрикивая одно и то же слово, но теперь она осталась одна в этом прицепе рядом с изуродованным трупом мужа.

Прибежавшие люди попытались успокоить ее, увели в безопасное место и постарались уложить ее спать, но спать она сейчас не могла, а они не могли вырвать свечу из ее руки. Она лежала на кровати с широко раскрытыми глазами, смотрела в потолок и ни на что не реагировала. Татьяна и Золли — такие добрые ко всем — решили остаться и посидеть с нею. Вскоре Деворе стало ясно, что она ступила на дорогу, конца которой нет.

Охота на убийцу продолжалась, но дикий мальчишка словно испарился. Как ему удалось сотворить такое с Октавием Злым, оставалось загадкой без ответа. Почему мальчишка решил снять одежду? И еще одна странность: почему он помочился на пол? Неужели это было своеобразным актом унижения? Об этом будут говорить во всей деревне Великого Белого Пути. Тема не исчерпает себя до конца этого сезона… и в следующем… и, может, даже через один…

Но жизнь была представлением, которое должно продолжаться.

За несколькими бутылками водки, посовещавшись с группой человек в ранних сумерках августа, старый белобородый Громелко решил, что цирк это переживет. И это будет лучше всего.

— Худшее из зол — то, что добром прикидывается, — со знанием дела проскрипел он. — Видите, как бывает: человек человеку волк.

И в самом деле: если решил водить дружбу с волком, лучше держи свой топор наготове.