Лесные твари

ГЛАВА 5

ИЗ ЗАПИСЕЙ ДОКТОРА ПАНКРАТОВА.

Интересный случай: Пациентка Елена Прохорова, 23 года. Жалобы: раздражительность, часто повторяющиеся неприятные сновидения. Пациентке снится, что она маленькая девочка, трагически погибшая в детстве. Болезненно переживает момент собственной «смерти». Повторяемость сновидений: 1-2 раза в месяц, в последнее время чаще. Испытывает периодическую депрессию: считает, что жизнь ее идет по неправильному пути, что она должна найти какое-то свое «истинное» место в жизни, соответствующее ее «предназначению свыше». Утверждает, что в памяти имеется большой провал, касающийся последних двух лет. Считает, что выпадение памяти индуцировано «кем-то извне», так как носит избирательный характер: пациентка помнит основные события, произошедшие за эти два года и касающиеся обыденных деталей. Но, по ее утверждению, в течение этого же времени с ней происходил ряд событий, «выходящих за рамки реальности». Что именно она имеет в виду, уточнить не удается, так как попытка обращения именно к этой, якобы «блокированной» информации приводит к припадкам, сопровождающимся sincope[11].

Восемь месяцев назад перенесла тяжелый энцефалит неясного генеза (инфекционно-аллергический?). Выпадения в памяти начались после перенесенного заболевания. В то же время, по косвенным данным можно предположить, что в жизни пациентки действительно имел место событийный ряд, связанный с вовлечением в криминальную сферу. Возможно, она была свидетелем убийств, насилия, или сама стала жертвой насильственных действий. Из газет за этот период я выяснил, что ее муж (сожитель) Демид Коробов имел отношение к деятельности религиозно-фашистской секты «Армия Добра» (непонятно, в каком качестве). Так как сама Елена об «Армии Добра» ничего не помнит, резонно предположить, что, возможно, имело место суггестивное (зомбирующее) действие со стороны руководителей клана.

Пациентка уверена, что тревожное состояние, в котором она пребывает, связано именно с тем, что она не может вспомнить «нечто», и, если она восполнит пробелы в своей памяти, душевное ее равновесие нормализуется.

Диагноз: неврозоподобное состояние с депрессивно-тревожными расстройствами и ретроградной амнезией вследствие острого энцефалита неуточненного генеза.

Добавлю свои собственные предположения: вероятна блокировка информации отрицательными пережитыми эмоциями, с механизмом запредельного торможения.

Прогноз излечения: благоприятный.

– Я думаю, можно вылечить вас, Елена (милая моя девочка). Ну, пожалуй, даже, не вылечить, потому что больным человеком я вас не считаю (лгун). Я просто помогу вам найти себя, решить ваши проблемы.

– Не замучила я вас своими рассуждениями? Вы же все-таки специалист, врач. А я все вам подсказываю, как нужно меня лечить. Лезу в диагностический процесс, а сама в этом ничего не соображаю.

– Да нет, почему же? – Доктор вежливо улыбнулся. – В ваших рассуждениях есть немалый логический смысл. Все то ужасное, что вы перенесли, вы забыли. Мозг ваш заблокировал какую-то отвратительную информацию – он бережет вас. Он не хочет, чтобы вы снова и снова ворошили грязь, в которую вам поневоле пришлось окунуться. Как только вы пытаетесь обратиться туда, вспомнить что-то из запрещенной вами же области, вы получаете наказание: боль, страх, потеря сознания. Ничего особенного в этом нет, достаточно стандартный медицинский случай – поверьте мне.

– Так может быть, не стоит ворошить всю эту дрянь? – Лека растерянно теребила бумажки на столе, изрисованные треугольниками и квадратами, разноцветными бабочками и столбиками цифр – психологическими тестами. – Демид мне говорит: «Не вздумай вспомнить, это плохо кончится для тебя!» Ведь он тоже забыл все это. И вспоминать не хочет.

«Господи, как достал меня этот Демид, – подумал доктор и улыбнулся еще вежливее. – Мало того, что Демид – сам псих законченный, да еще лезет куда не следует. Окончательно загубит девчонку!»

Доктор Панкратов в обыденной жизни свято следовал принципам, которые исповедовал своим пациентам, а потому был человеком уравновешенным, рассудительным, и даже не лишенным, как он считал, внутренней гармонии. Но при одной мысли о Демиде Коробове все внутри него заливала мутная, не поддающаяся контролю волна раздражения. Не терпел Юрий Васильевич, когда дилетанты-шизофреники лезли к нему со своими советами. И терпеть не собирался.

– Знаете, что я вам скажу, Лена? Память – хитрая штука. Страшные воспоминания можно загнать глубоко в подполье, но убить нельзя, они все равно оживут. Подавленные эмоции – как бомба замедленного действия. Враг скрытый всегда хуже врага явного. Он стучится – оттуда, из глубин сознания. Он рвется наружу. Это то самое, что Зигмунд Фрейд называл «ОНО». Оно пытается прорваться снизу в ваше "Я", истязает вас жуткими снами, заставляет вас впадать в депрессию и пугает каждым шорохом за стеной. Но поверьте мне – стоит извлечь это пресловутое «ОНО» на свет божий, и оно окажется вовсе не таким уж страшным. Знаете, чего больше всего на свете хочет «ОНО»? Оно жаждет удовольствий. Да, именно удовольствий! Оно очень веселое и разнузданное, это «ОНО»! Ему хочется первобытных, диких удовольствий, против которых протестует современная человеческая мораль. Ваше сознание поставило блок: «Да, со мной было такое, но я – человек двадцатого века, меня с детства учили, что такого делать нельзя. И я не буду больше делать такого плохого, я забуду об этом.» Но «ОНО» помнит, оно снова хочет получить то, чем владело когда-то. Оно бунтует. Что ждет вас, если мы разрешим ему вспомнить? Вас ждут неприятные воспоминания об ужасах, которые вам пришлось пережить. Но все это уже позади, Лена. Сейчас ваша жизнь вполне благополучна, так стоит ли отравлять ее прежними скрытыми страхами? Лучше добраться до них, препарировать их, научиться бороться с ними и развеять по ветру.

Доктор довольно откинулся на спинку стула. Он умел говорить хорошо и убедительно, он нравился самому себе. Но, самое главное, ему нравилась эта девчонка. Очень нравилась. Это, конечно, мешало в работе. Панкратов много читал про западных горе-психотерапевтов, которые валили своих клиенток на стол, и, убаюкивая слюнявыми сказками про подавленное либидо и очистительный вулкан спермы, лечили их дедовским способом «туда-сюда-обратно». Панкратов сам видел такого молодца, когда учился в Италии. Огромный и обаятельный доктор Д.: маленькие круглые очочки на мясистом носу, расчетливая похоть в глазах, пижонский пиджак от Армани, не сходящийся на животе, вечные круги от пота подмышками. Неудовлетворенные бабенки, распрощавшиеся со своей третьей молодостью, валили к нему толпой. Доктор Д. процветал не один год, раз пять оказывался под судом, и каждый раз счастливо выныривал, похудев от волнений килограммов на пять. Единственное, что могло испортить его карьеру – это не вовремя обвисший член.

Бр-р-р… Панкратова честно передернуло. Никогда он не позволял себе хоть сколько-либо близких отношений с пациентками. И свадебный портрет его с женой стоял тут же, в кабинете. И доктор Панкратов улыбался с этого портрета, как бы уверяя: «Вы имеете дело с человеком кристальной честности и гарантированы от каких бы то ни было посягательств на свою честь, а потому не бойтесь выложить все самое сокровенное».

«А все же хотелось бы. Может быть, когда-нибудь после, когда она уже не будет мой пациенткой. И я пересилю свои комплексы, загипнотизирую самого себя, внушу себе, что я действительно такой сильный, умный и сексуальный, каковым, собственно, и являюсь. Позвоню ей и приглашу ее – прямо в постель. В шикарную постель с изысканным вином и фруктами, с омарами и музыкой Стравинского. Где-нибудь на Сейшелах, да. И мы будем разговаривать языком любви, а не замшелым языком книжных оплетков. Но это будет потом. А сейчас я должен вылечить ее. И не забивать себе голову ничем лишним.»

– А вы справитесь с этим «ОНО» – полюбопытствовала Лека тонким голосочком. – Если оно действительно такое сильное?

– МЫ справимся! – Внутренние страсти ни в малейшей степени не проявились на лице доктора. – То, что предстоит НАМ – элементарная психотехника, терапевтические приемы, придуманные не мной. Приемы, отработанные десятками лет и миллионами людей, успешно научившихся справляться с самим собой. МЫ ВДВОЕМ с вами сделаем это.

Света в подъезде, как всегда, не было. Хотя он не помешал бы сейчас, в полпервого ночи, на узкой площадке съежившейся от преждевременной старости и неуюта «хрущевки». Лека вслепую нашаривала ключ в сумочке и вспоминала первый разговор с доктором Панкратовым. Очень обнадеживающий разговор. Месяц прошел с тех пор. Три раза в неделю – занятия с Юрием Васильевичем, мягкий его голос: «Расслабление – все ваши тревоги уходят – сейчас вы вспомните источник ваших страхов – но вы будете смотреть на него как бы со стороны»… Хоть бы хрен, никакого результата! Страхи остались страхами, раздражение – раздражением, а гадкий сон, один и тот же, так вообще уже снился каждую ночь. Доктор Панкратов Ю.В. был очень хорошим доктором. Наверное, это Лека была какой-нибудь неправильной. С ней всегда были заморочки.

Вонища на площадке стояла, прямо-таки скажем, выдающаяся – в три раза крепче обычной, кошачье-помойной. Лека ступала осторожно, боясь угодить ногой в какую-нибудь свежеразлагающуюся мертвую собаку, но все же поскользнулась в невидимой лужице слизи (будем надеяться, что это была слизь, а не нечто большее).

Отдельный дом – вот чего ей хотелось! И даже самая шикарная семикомнатная квартира с лестницей, двумя сортирами и жемчужной джакузи не прельстила бы ее сейчас больше, чем аккуратный домик в лесу. Ее собственный домик. Город надоел ей до тошноты – это было странно, потому что, кроме города, она нигде не бывала со времен своего дошкольного детства. Лека всегда плохо переносила деревню, а леса боялась параноически. Просто ТЕПЕРЬ ей не было места нигде.

Железная дверь громыхнула на весь дом, как Лека ни старалась отворить ее потише. В квартире тишина. Демид, конечно, уже дрыхнет. Лека шагнула через порог и едва не покатилась кубарем. Какая-то зловредная штуковина подвернулась ей под ногу на лестничной площадке. Лека чертыхнулась, включила свет в прихожей. В тусклой луже светового пятна блеснуло что-то, выставив золотой бочок из бетонной щербины пола. Лека наклонилась и подняла перстень.

Перстень-печатка – средних размеров, Демиду в самый раз. Почему-то Лека сразу решила, что это – демидова штучка, хотя он не был подвержен новорусской привычке увешивать свои пальцы «гайками». К тому же на плоской части печатки был выгравирован треугольный вензель, напоминающий букву "Д". Странный узорчик, прямо скажем. Какие-то лапы, как у насекомого… В общем, вполне в духе Демы рисунок – шизовый.

Девушка сунула находку в карман и заперла дверь. Пусть это даже чужое, завтра разберемся. Не на площадке же оставлять?

Одна комната – тесновато. Хотя сейчас Демид занимал места немного – как всегда, съежился на диване, едва не влез в щель между диваном и стенкой. Стенку всю протер до дыр. Это очень хорошо – такой экономный способ размещения, потому что Леке места всегда не хватало. Она занимала своими руками, ногами и прочими полагающимися красивой девушке частями тела весь двуспальный диван, да еще и бедного Дему норовила лягнуть во сне. Норовистая такая лошадка.

Первым делом – душ. Лека отправилась в ванную, зажигая везде свет и размещая по пути предметы своей одежды. Наверное, в этом было что-то от звериного инстинкта – так она метила свою территорию. Хорошо, если Демид вставал и уходил утром раньше ее, тогда она знала, где искать свои трусики, лифчики и колготки. Аккуратист Дема с меланхоличным ворчанием собирал все это безобразие и запихивал в корзину для грязного белья. Иногда, впрочем, терпение его лопалось и Лека находила свое белье кучкой под кроватью, в унитазе, или даже под окном – на ветках рябины. Вот если ей приходилось подниматься в несусветную рань – тогда начиналась трагедия. "Дем, ты не видел, где мое платье? – орала она с кухни, перекрывая гудение газовой колонки. Ежели спящий Демид и отвечал что-то на это, то только такое, что в приличных книжках (а наша книжка, безусловно, относится к произведениям приличным и высокоморальным) цитировать не полагается. Посылал, ее, короче, на три буквы. Естественно, Лека приходила от такой наглости в необузданную ярость. Ну конечно: это он, Демид, со своим ненормальным аккуратизмом, встал ночью, взял ее бережно повешенное на унитазный бачок платье, замечательно переливающееся синим и зеленым итальянское платье, такое обтягивающее, что все мальчики начинают облизываться, как коты, хотя ей и нет до них никакого дела, он схватил ее любимое платье и спрятал в каком-нибудь долбаном месте, чтобы она, опаздывая, искала его, обливаясь слезами и страдала, страдала, страдала. На этом месте меццо-сопрано Леки достигало такого крещендо, что Дема открывал один глаз, хрипло говорил: «Посмотри, дура, на чем стоишь», и снова засыпал. Лека смотрела под ноги. Платье обычно оказывалось там, на полу – немножко пыльное, с пятном на боку, но вполне годное к применению после пары стирок.

Лека наскоро сполоснулась под душем и нырнула к Демиду под одеяло. Демид сонно замычал и попытался полностью забраться в щель за диваном. Пахло от него почему-то хлоркой.

– Фу, противный, – Лека сморщила носик. – Даже приставать не хочется.

– Ага, – сказал Демид, не просыпаясь, и повернулся лицом к стене.

– Нет, ну Дем, ну подожди! – она затормошила Демида. – Дема, Демочка. – Она прильнула к нему вся вся вся всем своим таким гладким горячим телом. – Демочка, милый, я хочу… Слышишь?

– Ага, – сказал Демид, не открывая глаз и не поворачиваясь.

– Дем, ну не спи! – Лека стукнула кулачком по его плечу.

– Ага, – сказал негодяй, совершенно и не собираясь просыпаться.

Можно было, конечно, разбудить его ведром ледяной воды, но все мысли о здоровом сексе в этом случае пришлось бы оставить на пару дней. А мысли девушки уже путались – наверное, уже и в самом деле было поздновато.

– В самом деле, чего я дергаюсь? – сказала она себе. – Я такая симпампулька, у меня есть все, что хочешь. Жизнь моя – просто конфетка. А главное – у меня есть Демид. Ведь есть же люди, у которых нет Демида. Как они живут, просто не представляю… А у меня он есть, поэтому я счастлива.

Она прижалась к Демиду, закинула на него ногу, положила руку ему на бок и сразу заснула.

Маленькая девочка идет по лесу. Маленькая девочка по имени Ленусик. Маленькая, но уже очень самостоятельная. Она уже сама гуляет по лесу, и совсем не боится заблудиться. Хотя… Если папа узнает, что она сама, без спросу пошла в лес, он будет громко кричать. А может быть, даже шлепнет ее по попе. И мама будет кричать, а может быть, даже плакать. А потом уж шлепать по попе…

Девочка вздыхает. Об этом лучше не думать. Она ведь пошла в лесочек совсем-совсем на немножко. Она только посмотрит на Белую Девушку и вернется.

Белая Девушка с черными-черными волосами – она там живет на полянке. Совсем голенькая, и очень красивая. Она так улыбается… Никто ее не видел. Смешно, правда? Мама смотрела прямо на Белую Девушку и не видела ее. И бабуся тоже не видела. Только Ленусик увидела ее. И Девушка ей улыбнулась. А потом убежала, спряталась за березкой. Наверное, она там живет и не хотела, чтобы кто-то нашел ее домик. А Ленусик хочет побывать в ее домике. Она придет к ней в гости и они будут играть в дочки-матери.

И Ленусик, симпатичная девочка четырех лет, идет одна по лесу, поет песенку и собирает ромашки. Она сделала бы венок, но еще не знает, как это сделать. Белая Девушка научит ее. Ленусик не боится никого, она боится только Шмеля. Вредный Шмель живет в клевере. Если он обжалит, будет очень-очень больно.

Шмель никогда не обжаливал Ленусика. Ее обжаливала пчела. Ужасно! А шмель – такой большой, и гудит так громко. Наверное, обжаливает очень-очень больно.

Так думает девочка, и идет, и собирает белые ромашки, и фиолетовые колокольчики и голубые-голубые цветочки, которые она не знает как называются. И день такой хороший, и солнышко такое ласковое, и травка такая мягкая и зеленая. Все очень-очень хорошо.

И вот уже та самая полянка – большая-пребольшая, и вокруг нее прохладные березки. А на полянке – землянички. Они прячутся, но найти их совсем просто. Ленусик знает, как это сделать. Она встает на четвереньки и видит красные землянички. Они сладкие и прячутся под листиками.

А вот Белой Девушки нет. И девочка не знает, совсем не знает, как найти ее. Она зовет ее, она бегает по полянке и заглядывает за каждую березку. Но там никого нет – ни Девушки, ни ее домика.

Но она тут, эта Девушка. Ленусик знает это. Она живет прямо здесь, в каждой березке, во всех березках сразу. Она видит Ленусика, но почему-то не хочет выходить и поиграть с ней. Ей почему-то очень грустно, этой Белой Девушке. Наверное, ей просто поиграть не с кем.

– Выходи, выходи, выходи! – поет девочка, поднимает руки и кружится. И кружится ее голубое платьице, и кружится наверху голубое небо, и белые облачка высоко-высоко кружатся вместе с ней. И голова кружится. И девочка падает на траву, и хохочет и брыкает ногами.

– Выходи, выходи, выходи! Я знаю, что ты здесь!

– Ты здес-сь… – шелестят березки и качают темными ветвями.

Девочка поворачивает голову и видит росточек. Он вылезает прямо из травы, прямо рядом с ней. Он растет очень быстро, и девочка даже знает, что он не должен так быстро расти. Но он растет и разворачивает листочки, потому что хочет поговорить с ней. Это она тоже знает.

Это маленькая березка. Росточек совсем не похож на березку, но Ленусик знает, что это березка. Это Белая девушка послала его, чтобы поговорить с ней.

Она раскрывает ладошку и дотрагивается до листочка – темно-зеленого, глянцевого и с зазубринками на краях. И листочек прилипает к ладошке.

А потом голова снова начинает кружиться. И Ленусик вдруг выпархивает из себя, как легкое облачко. Сначала она видит полянку, и девочку на полянке (платьице все помялось и травою замаралось – мама будет ругать) и росточек – совсем большой, уже выше девочки. Уже деревце, а не росточек. А потом веточки у этого деревца складываются как коричневая корзинка, и Ленусик-облачко летит прямо в эту корзинку. Как мячик. Ей очень смешно.

Это Белая Девушка придумала такую игру. Она зовет Ленусика в гости.

И девочка оказывается в деревце, в этой березке. И оказывается, это так хорошо – быть деревцем. И слышно все как-то по другому. Раньше лес просто шумел, а теперь вдруг заговорил. Все могут разговаривать – и березки, и елочки, и всякие другие деревья. И водичка в ручье тоже может разговаривать. И даже большой камень в чащобе что-то бурчит – по-своему, по-каменьему. Только березки они не спешат разговаривать. Они – не как люди, которые всегда говорят, и говорят, и даже кричат, и всегда чем-то недовольны. А березки больше молчат или все как бы напевают что-то. Каждая сама по себе, а вместе получается очень красиво. А потом вдруг одна березка скажет словечко – и все отзовутся, каждая скажет свое – как ветерок по лесу дунул.

Если бы люди знали, как березки красиво поют и разговаривают, они никогда больше не стали бы рубить их.

И так здорово стоять и тянуть веточки-руки к солнышку. А солнечный свет, оказывается, такой вкусный! Не надо его цеплять ложкой, размазывать по противной тарелке, жевать, проглатывать, он вкусный сам по себе. Вкуснее даже мороженого. И водичка вкусная – там, в земле. Ленусик никогда не пила такой вкусной водички.

Березок много, а Белая Девушка – всего одна. Но это все равно, потому что она может в каждой березке быть. Она за всеми деревцами смотрит – чтобы зайцы-попрыгайцы много коры не погрызли, чтобы дятел-стукотун много дырок не набил. А как придут весной люди, нарежут ножиками на нежной коре-коже ран, чтобы березью кровь пить, ходит Белая Девушка между деревцами и плачет вместе с ними прозрачными слезами. Глупые люди и злые. Ведь можно просто воду пить – она куда вкуснее, чем кровь. Глупые.

Только Белая Девушка очень грустная сегодня.

«Уходи, – говорит она. – Уходи домой, человечья девочка. Ты хорошая. Но ветер сегодня плохой. Плохой туман был утром. Что-то случится сегодня плохое. Уходи, человечек, от беды подальше…»

Будильник верещит, как кошка, которой наступили на хвост. Сон разлетается тревожными обрывками. Но это все же лучше, чем досмотреть до конца.