Летняя книга

КОТ

Котенок был совсем маленьким, когда появился в доме, и умел только пить молоко из бутылочки с соской, благо что на чердаке нашлась старая соска Софии. Сначала он спал в колпаке для чайника, поближе к печке, а когда подрос и научился ходить, переселился в детскую, на кровать Софии. У него была своя подушка рядом с подушкой хозяйки.

Котенок был из породы серых рыбацких котов и очень быстро рос. В один прекрасный день он покинул детскую и стал разгуливать по всему дому, а на ночь забирался под кровать в коробку из-под посуды. Уже тогда было видно, что в голове у него полно своих собственных независимых идей. София ловила котенка и уносила назад, в детскую, и чего только ни делала, чтобы приручить его, но чем больше она любила этого разбойника, тем чаще он пропадал в своей коробке под кроватью и только громко мяукал, требуя, чтобы в коробке сменили песок. Имя его было Ma petite[5], а звали попросту Маппе.

— Странная штука любовь, — сказала как-то раз София. — Чем больше любишь кого-нибудь, тем меньше он думает о тебе.

— Так и есть, — согласилась бабушка. — И что же тогда?

— Любишь дальше, — горячо ответила София. — И все ужаснее и ужаснее.

Бабушка вздохнула и промолчала. Обследовав все уютные местечки, которые только могут заинтересовать кота, Маппе совсем освоился. Иногда он вытягивался на полу, снисходительно принимая ласки и полное доверие со стороны хозяйки, сам же воровато отводил в сторону желтые глаза и норовил поскорее спрятаться в своей коробке. Казалось, ничто в мире больше не интересовало его, только поесть и поспать.

— Знаешь, — сказала София бабушке, — иногда мне кажется, что я ненавижу Маппе. У меня больше нет сил его любить, а не думать о нем я не могу.

Шли недели, София ходила за Маппе по пятам. Она ласково разговаривала с ним, щедро дарила его сочувствием и заботой, только однажды терпение ее лопнуло, и в гневе она схватила его за хвост. В ответ Маппе зашипел и шмыгнул под дом. Впрочем, этот конфликт не помешал Маппе пообедать с еще большим аппетитом и хорошо выспаться, свернувшись до невероятности мягким клубком и положив кончик хвоста себе на нос.

София ходила сама не своя, она перестала играть, по ночам ее мучили кошмары. Она думала только о Маппе, переживая, что он не хочет быть преданным ей другом. Между тем Маппе рос и вскоре превратился в маленького подтянутого хищника, а в один прекрасный июньский вечер не пришел ночевать в свою коробку. Утром он как ни в чем не бывало вошел в дом, выгнул спину, задрав хвост, и, вытянув сначала передние лапы, а потом задние, зевнул и стал точить когти о кресло-качалку. Потом он прыгнул на кровать и уснул с видом невозмутимого превосходства.

Пожалуй, он начал охотиться, подумала бабушка.

И не ошиблась. Уже на следующее утро кот принес на крыльцо маленькую серо-желтую птичку. Горло ее было умело перекушено, и несколько пурпурных капелек крови красиво лежали на блестящем перьевом наряде. Потрясенная София, побледнев, некоторое время рассматривала убитую птицу. Потом она попятилась от убийцы, повернулась и бросилась прочь.

Бабушка осторожно объяснила Софии, что хищные животные, например кошки, не видят разницы между птицей и крысой.

— Значит, они глупые, — коротко сказала на это София. — Крыса противная, а птица красивая. Я решила, что не буду разговаривать с Маппе три дня.

И она перестала с ним разговаривать. На ночь кот отправлялся в лес, а утром приносил добычу в дом, чтобы похвалиться, и каждый раз птицу выбрасывали в море. В конце концов, прежде чем открыть дверь в дом, София стала громко спрашивать, стоя под окном:

— Можно войти? Труп убран?

Она наказывала Маппе и только растравляла свою боль, выбирая слова пострашнее:

— Кровавые пятна уже смыли?

Или:

— Сколько у нас убитых сегодня?

Утренний кофе утратил спокойную радость. И все вздохнули с облегчением, когда Маппе догадался наконец прятать свою добычу. Все-таки одно дело видеть кровавую лужу своими глазами и совсем другое — только знать о ней. Может быть, Маппе надоели крик и шум, поднимающиеся каждое утро, а может быть, он считал, что люди отбирают и съедают его добычу сами. Однажды утром бабушка, закуривая свою первую в этот день сигарету, выронила мундштук, тот закатился в щель. Бабушка приподняла половицу и увидела аккуратный ряд обглоданных Маппе пичужек. Конечно, для нее не было новостью, что кот продолжает охотиться, по-другому и быть не могло, и все же, когда в следующий раз он прошмыгнул в дом мимо ее ног, она выскочила во двор и прошептала:

— Ах ты, лукавый черт!

На крыльце, привлекая мух, стояла нетронутая миска с плотвой.

— Знаешь, — сказала София, — лучше бы Маппе вообще не родился. Или я бы не родилась. Так было бы намного лучше.

— Вы так и не разговариваете? — спросила бабушка.

— Я ему не сказала ни слова, — ответила София. — Что делать, не знаю. Даже если я прощу его, какая разница, ему все равно.

Бабушка не нашлась, что ответить. Маппе совсем одичал и почти не бывал в доме. Шерсть его приобрела привычный на острове серо-желтый оттенок — цвет гор или солнечных пятен на песке. Когда кот крался по прибрежному лугу, казалось, что это ветер колышет траву. Он мог часами караулить свою добычу в зарослях кустарника, на фоне заката иногда появлялся его неподвижный силуэт с навостренными ушами, который вдруг исчезал… и через секунду раздавался чей-то последний писк. Маппе продирался между ветвями низкорастущих елей, вымокший под дождем, с прилипшей к худому телу шерстью, и сладострастно вылизывал себя, когда выглядывало солнце. Он принадлежал только себе и был абсолютно счастлив. В жаркие дни Маппе катался по пологой горе, грыз время от времени какую-нибудь траву, а иногда его рвало собственной шерстью, о чем он, впрочем, быстро забывал, как это бывает у кошек. Что он еще делал, никто не знал.

Однажды в субботу к ним на чашечку кофе приехали Эвергорды. София спустилась на берег, чтобы посмотреть на их лодку. Лодка была большая, загруженная сумками, корзинами и всякой посудой, а в одной из корзин мяукал кот. София приподняла крышку, кот лизнул ей руку. Он был толстый, с белой шерстью и круглой мордой. София вынула его из корзины, и всю дорогу кот, не переставая, мурлыкал.

— А-а, ты нашла кота, — сказала Анна Эвергорд, увидев Софию. — Он очень милый, только вот мышей не ловит, поэтому мы решили отвезти его нашему инженеру. — София села на кровать, держа на руках тяжелого кота, тот умиротворенно мурлыкал. Он был мягкий, теплый и послушный.

Все уладилось очень легко, бутылка рома закрепила обмен. Маппе поймали, и он понял, что произошло, только когда лодка Эвергордов подплывала к деревне.

Нового кота звали Сванте. Он ел плотву и любил, когда его гладили. Сванте сразу же облюбовал себе детскую и каждую ночь спал в объятиях Софии, а по утрам выходил к утреннему кофе и досыпал на постели у печи. В солнечные дни Сванте катался по нагретой горе.

— Только не здесь! — кричала София. — Это место Маппе. — И она перетаскивала кота, который лизал ее в нос и послушно катался по траве на новом месте.

Лето было в самом разгаре, один за другим проходила вереница длинных лазурных дней. Каждую ночь Сванте спал, уткнувшись носом Софии в щеку.

— Странно, — сказала однажды София, — мне надоела хорошая погода.

— Вот как? — откликнулась бабушка. — Значит, ты похожа на своего деда, он тоже больше любил шторм.

София ушла прежде, чем бабушка ударилась в воспоминания.

И вот как-то ночью, сначала осторожно, а потом все набирая и набирая силу, подул ветер, а к утру по всему острову бушевал со зловещим свистом зюйд-вест.

— Просыпайся, — шепнула София. — Просыпайся, дорогой, шторм начался.

Сванте заурчал и вытянул во всю длину нагретые теплой постелью лапы. Простыня была в кошачьей шерсти.

— Вставай, — закричала София, — ведь на дворе шторм!

Но кот только перевернулся на свой толстый живот. И тогда София, неожиданно для себя, пришла в ярость, она распахнула дверь, выбросила кота на ветер и, увидев, как он прижал уши, закричала:

— Охоться! Делай что-нибудь! Ты же кот! — И, заплакав, забарабанила в дверь бабушкиной комнаты.

— Что случилось? — спросила бабушка.

— Я хочу, чтобы Маппе вернулся! — плакала София.

— Ты что, забыла, сколько с ним было мучений?

— Было ужасно, но все равно я люблю только Маппе, — сказала София твердо.

На следующий день Маппе был возвращен.