Вербовская
ЛЕТУНЫ ИЗ ПОЛЕТАЕВО,
ИЛИ ВЕНЬКИНЫ МЕЧТЫ О СИНЕМ МОРЕ
Сказка
Часть 1. ЗА СЕМЬ ВЁРСТ КИСЕЛЯ ХЛЕБАТЬ…
Эх, дороги…
Л. Ошанин
Глава 1. Медный таз и лето.
Похоже, лето всё-таки накрылось…
Тут Венька, конечно, сказал бы «медным тазом». Да только где найти такой таз, под которым поместилось бы целое лето? Ну, разве что на бабушкиной даче.
Таз у Венькиной бабушки звонкий, как бубен, огромный, как корыто, неподъёмный, как чугунный котёл. Но уж бабушка, поверьте, разбазаривать свой таз не будет и ничего накрывать им не даст. Он ей для других дел нужен - бельё полоскать, капусту солить или варить на медленном огне густое и приторное клубничное варенье.
- Варенье-загляденье! – зовёт Веньку бабушка, - Иди, внучок, пробу снимать!
Только Венька клубничное не очень. Он больше специалист по булочкам и всяким сдобным пирожкам.
И вот теперь под этим медным тазом… в общем, кончилось Венькино лето, даже не начавшись. А вместе с летом испарилась заветная Венькина мечта - про синее море, жаркое небо, зелёные пальмы, запах магнолий, стрёкот невидимых ночных цикад, жёлтый горячий песок, тугой белый парус далеко на горизонте, разноцветного воздушного змея в небе, хрупкие ракушки под ногами…
…Венька лежит в темноте, подложив мягкую пухлую ладонь под не менее пухлую щёку, страдает и тоскливо прислушивается.
За окном по-жабьи квакают автомобили. Заливается соловьём заблудившаяся поздняя электричка. Тёплый майский ветер бесцеремонно врывается в комнату - беспечно, не зная Венькиных печалей, играет шторой, скользит по подушке, с любопытством перелистывает забытые на столе тетради и книжки со сказками. Где-то за стенкой радостно бурчит телевизор. Мажорно булькает в ржавых трубах вода.
С кухни доносятся приглушённые взволнованные голоса взрослых.
- Всё лето насмарку, – сокрушается мама, - Бедный Вениамин Иванович! Куда его теперь девать?
В свои неполные девять лет Венька до того солиден и толст, что его иначе как по имени-отчеству и не называет никто. Даже родители.
- И отпуск мне никто не даст. На старой бы работе непременно дали… А на новой… Раньше ноября не жди…
- И командировка эта совершенно некстати, - поддакивает маме папин тихий басок.
- Мог бы и отказаться…
- Да я знаешь, как отказывался, отнекивался, отбрыкивался и отпирался! Иванова, Петрова и Сидорова вместо себя начальству подсовывал. Ни в какую!
- Да…, - вздыхает мама, - И, главное, даже если б отпуск дали… денег-то всё равно нет. Чтоб на море ехать, денег нужно – целый чемодан…
- Если б телевизор с холодильником не купили…
- А как без холодильника-то? Протухло б всё.
- Что ж теперь Вениамин Иванович-то? Так он на море хотел…
Тёплая и солёная, как морская вода, слеза скатилась по Венькиной пухлой щеке. Море… слышал о нём Венька, что бескрайнее оно, голубое, прозрачное, как стекло. Гладкие серые камушки на берегу. Называются так смешно – то ли валька, то ли галька. Бурые цепкие водоросли. Юркие маленькие рыбки. Ещё там, говорят, бывают морские коньки. Они весело прыгают и скачут под водой, как настоящие крошечные лошадки. А теперь… теперь всё это протухло – и рыбки, и коньки, и водоросли… что с холодильником протухло, что без холодильника. Только и осталось радости – телевизор. Хоть по нему на пальмы с водорослями посмотреть…
- И мать, как на грех, разболелась, - продолжает рассуждать папа, - Опять её ревматизм скрутил.
Папина мать Веньке приходится родной бабушкой. Зовут её, как почти всех бабушек, Марусей. И если бы не скрутил её этот проклятый ревматизм, она бы обязательно взяла внука к себе на дачу. Ту самую, где медный таз, и квашеная капуста, и приторное клубничное варенье.
«Не очень-то хотелось, - думает Венька, заворачиваясь плотнее в одеяло, - Подумаешь, дача… что я там не видел».
Нет на бабушкиной даче ничего такого, чего бы Венька не видел и чего не знал. Да и на что там глядеть? Заросший тиной пруд. Участок шесть соток. Грядки с редиской, грядки с укропом, грядки с картофельной и морковной ботвой. Справа забор. Слева забор. За забором – сплошные старухи, которые на пенсии и им на работу не надо, и ещё всякая детсадовская мелкота.
Скукотища. Поиграть не с кем. На пруд одного не пускают. У старух только и разговоров, какая у кого уродилась малина и сколько кто банок с огурцами закрутил. А бабушка Маруся вдобавок вечно пристаёт к Веньке со своим вареньем и компотом из кислых антоновских яблок.
- А если его отправить в лагерь? Сразу на две смены, – доносится с кухни оптимистичный папин голос, - В лагере ребята. Кружки всякие-разные. Походы. Костёр до небес.
-Тю, спохватился! В лагерь! В профкоме все путёвки давно разобрали.
«И хорошо, что разобрали, - размышляет Венька под своим одеялом, - Подумаешь, лагерь… что я в этом их лагере не видел».
Если честно, не видел Венька в лагере ровным счётом ничего. Потому что ни разу в жизни в этом самом лагере не был. Но он точно знает, что там скукотища ещё хуже, чем на даче. Кружки там все ерундовские. А походы – вообще чушь, два круга вокруг забора и обратно. И ребята там, говорят, ужасные. Всё время дерутся, плюются и мажут друг друга зубной пастой по ночам.
- Слушай, а может… я тут вот что вспомнил… в общем, есть один, на крайний случай, вариант…
Глава 2. Крайний случай и запасной вариант.
На кухне заскрипели, задвигались, загремели табуретки. Зазвенели чашки. Чайник зашипел и зажурчал кипятком, заглушая и без того еле слышный разговор.
Венька от любопытства приподнялся в постели. Скинул одеяло, подкрался к двери, изо всех сил напряг слух. Только как ни старался он прислушиваться, его ушей достигали лишь сумбурные и невнятные обрывки:
- Деревня… Сима… простокваша… русалка на ветвях… ой-ой-ой… поезд… придорожный камень… Фима… Полетаево… касса… билет… нечисть всякая… ни за что… даль несусветная… Горыныч… воздух… жаба… ухабы… тюхи… Сима… адрес… письмо… дремучий лес… леший… учёный… домовой… только через мой труп… обойдёмся без трупов… Фима… метла… молодильные яблочки… подружки… мухи… кисель… речка… печка… курица… Сима…
И надрывный мамин голос:
- Как же он там, бедненький, один?!
- Не один! А с Фимой! С Фимой он не пропадёт!
Что за Фима? Какая Фима? Или какой? И ещё что-то было про Симу… Кто такие? Клоуны, наверное. Фима и Сима. Как Бим и Бом. Венька их видел в цирке. Один был весёлый, в рыжем парике и с огромным поролоновым носом, другой – печальный, с белым лицом и в широченных штанах. Только причём тут придорожный камень? И русалка на ветвях? И дремучий лес? Клоуны – они же в цирке, на круглой арене! Где ж им ещё, клоунам, быть?
Венька лежит на спине, закинув руки за голову.
- Трам-та-ра-пам!!! – звенят в его ушах литавры.
- Бум-бу-ру-бум!!! – гремит, выстукивает барабан.
Дудят дудки, трещат трещотки, на арену выбегают акробаты, борцы, жонглёры, стриженые подо львов пудели и послушные, как пудели, львы. Они притворно-грозно рычат, звонко кричат, взлетают под самый купол, кувыркаются через голову, вращают блестящий обруч, бросают ему, Веньке, бумажные цветы и посылают лёгкие воздушные поцелуи.
И Венька посылает поцелуи им в ответ. И ворочается под своим слишком жарким для лета одеялом. И кувыркается, и подпрыгивает, и мысленно жонглирует разноцветными мячами. Веселится и потирает в предвкушении пухлые руки.
Близкое лето уже не кажется ему таким тоскливым, а каникулы – беспросветно-бесцветными и безнадёжными. Что-то ждёт Веньку впереди… какие-то мётлы, курицы, неизвестные дали, ухабы и волшебные приключения. И в этих приключениях обязательно будут загадочные Фима и Сима, и дремучий лес, и учёный домовой, и молодильные яблочки, и непонятная русалка, которая почему-то на ветвях…
- Полетаево… Сима… Фима…, - бубнит сквозь дрёму Венька, - Фима… Сима… Полетаево… какие смешные названия и имена…
С тем и уснул.
Глава 3. Чемоданное настроение.
На следующее утро Венька проснулся с весёлым чемоданным настроением. А какое ещё может быть настроение, если прямо посреди комнаты развалился, вальяжно откинув крышку, старый, оббитый на углах чемодан. А из чемодана во все стороны свисают носки, штанины брюк, рукава свитеров и футболок, шнурки от кед и кроссовок, всякие махровые и вафельные полотенца и ещё в придачу носовые платки. И мама бегает вокруг, суетится, всё время что-то подкладывает и подсовывает внутрь.
- Резиновые сапоги на случай плохой погоды, - бубнит себе под нос мама, курсируя от шкафа к чемодану и обратно, - Сандалии на случай хорошей. Панамка на случай хорошей погоды. Шерстяная шапка на случай плохой. Куртка на синтепоне на случай…
Венька сидит у окна, подперев руками наползающие на глаза щёки, и мечтает, чтобы плохой погоды не было никогда вообще, зато хорошая чтобы была всё время.
- Шорты на случай хорошей погоды, - продолжает суетиться мама, - Непромокаемые штаны на случай…
- Урагана, тайфуна, цунами, смерча, шторма, бурана и землетрясения двенадцать баллов по шкале Рихтера, - поспешил вставить веское слово папа. Он как раз с вокзала вернулся, где для Веньки билет на поезд покупал, - Ты что, ребёнка на Северный полюс собираешь? Или в кругосветную экспедицию вместо Фёдора Конюхова? Как это всё поместится в чемодан?
- Можно взять другой, побольше. Ты билет купил?
- Верхняя полка! – папа достал из кармана длинный, розового цвета билет и гордо, как первомайским флажком, помахал им в воздухе, - Плацкартный вагон!
- Верхняя полка! – запричитала мама, - Упадёт! Расшибётся! Проголодается! Заблудится! Растеряется! Потеряется! Испачкается! Замёрзнет! Пропадёт!
- Не пропадёт, - заверил маму папа, - Мир не без добрых людей. Поднимут. Помогут. Поддержат. Накормят. Обогреют. Проводят. Найдут. Отряхнут. Приведут. Встретят.
- А кто? – робко подал голос Венька, - Кто встретит-то? И как я их узнаю?
Мама охнула и чуть не села мимо табуретки.
- Забыли!
- Забыли?! – не понял Венька и тоже, вслед за мамой, испугался неизвестно чего.
Адрес забыли? Фамилию? Внешние приметы?
Дожили! Отправляют родного сына неизвестно куда и к кому. Надоел им, наверное, Вениамин Иванович. Решили от него избавиться – раз и навсегда. Как в сказке про Гензель и Гретель. Увёл их отец в лес, и там бросил. А хитрая ведьма заманила детей в свой пряничный дом и чуть не съела. «Чуть», конечно, не считается. Но всё равно боязно и опасно. Вон какой Венька пухленький и аппетитный, как ватрушка. Вдруг тоже попадёт прямиком к старой злой ведьме. И съест его ведьма – даже косточек на память не оставит.
- Фиме сообщить про Вениамина Ивановича забыли! Когда поезд-то?
- Послезавтра. В девять утра.
- Не успеем! Письмо не дойдёт… а телефон? Какой там у них номер?
- Какой телефон? – присвистнул папа, - В такой глухомани? Там даже электричество ещё не провели.
- А как же? Что же? Куда же? – дрожащим голосом спросила мама.
Тут Венька до того перепугался, что даже забрался под стол.
- А голубиная почта на что? – веско сказал папа и Веньку из-под стола за шиворот достал.
Глава 4. Голубиная почта.
Про голубиную почту Венька что-то такое слышал. Только не помнит, что именно. Вроде как в доисторические времена голуби письма, газеты и всякие счета из жэка разносили заместо почтальонов. И телеграммы доставляли быстрее любого телеграфа. А в Англии даже состояли на службе Её Королевского Величества.
Только вот Венька, хоть он и Иванович, никакое не Величество и пока ещё даже не король. И голубей у него на службе нет. А если б и были… На что им, скажите на милость, марку приклеивать – на лоб? Или на нос? А письмо куда совать - под крыло? Так им же, голубям, крыльями махать надо, письмо выпадет. В клюв? Опять-таки – голубю есть-пить полагается. Вот увидит голубь лужу или крошки какие, откроет клюв и сразу же письмо-то – раз! - и потеряет.
- Для начала надо текст написать, - деловито сказал папа и вырвал из записной книжки листок белой бумаги. Потом согнул его пополам, потом ещё раз пополам, потом оторвал от этого пополама крохотный клочок, не больше спичечного коробка, - Ну?! У кого тут каллиграфический почерк?
Венька отвёл глаза и принялся беспечно насвистывать. Вроде как его, Вениамина Ивановича, тут вообще нету. Хотя на самом деле все знают, что он есть и что почерк у Веньки – ой-ой-ой какой. Никакие Фима с Симой не разберут. Потому что Венька пишет как курица лапой и к тому же с орфографическими ошибками.
Мама – та скромно потупилась. В школе она была лучшей ученицей и ошибок не делала никогда. Да и почерк у неё красивый – ровный, круглый, буковка к буковке. Только вот буковки эти - размером с блюдце каждая. И на папином листочке вряд ли поместится даже одна.
- Всё приходится делать самому! – сказал папа.
Гордо так сказал: мол, куда ж вы все без меня, знаменитого каллиграфиста, почерковеда и чистописателя.
- Ну, что в сим послании напишем?
- Обязательно надо номер поезда указать, и вагон, и что Веньку зовут Вениамином, - принялась загибать пальцы мама, - И фамилию тоже, вместе с отчеством. И как он выглядит. Что глаза у него голубые, а волосы…
Мама внимательным, изучающим взглядом оглядела Веньку с головы до ног. Вроде как первый раз его увидела и хотела запомнить получше.
- Волосы тёмные, рыжеватые такие слегка. На носу веснушки. Щёки круглые и большие. Уши…
- Ты будто фоторобот составляешь, - сказал папа, - Из серии «Их разыскивает полиция».
- Ну, должны же его как-то идентифицировать, - произнесла непонятное слово мама, - Чтоб не перепутать при встрече. Значит, уши такие лопухастые.
- Ничего не лопухастые, - обиделся Венька и прижал свои уши к голове руками, - Уши как уши.
- Уши как уши, - согласилась мама, - Руки как руки. Ноги как ноги. И кто, скажи пожалуйста, тебя по такому описанию узнает? Надо написать, какой рост…
- И вес, - подсказал папа, - И размер ботинок. И талии обхват. Его ж с линейкой встречать будут. И с весами.
- Дату! – вдруг истошно завопила мама, - Обязательно надо дату написать. Число и месяц. Когда он туда приезжает. Чтобы точно встретили, не забыли. И ещё что на мёд у него аллергия. От сметаны сыпь, а от грибов желудочное расстройство…
- Всё ясно, - поставил точку папа, - Значит, действовать будем так!
Он достал из кармана огрызок замусоленного карандаша. Прижал ногтем большого пальца свою бумажку.
«Вениамин Иванович, - мелко вывел папа, будто бусины по полю рассыпал, - Понедельник. Встречайте».
- А как же…, - попыталась заспорить мама, - номер вагона… лопухастые уши… на мёд аллергия.
- Вагон как-нибудь найдут. Уши у него вполне нормальные. А про аллергию…, - папа взял пинцет, аккуратно, словно фармацевт в аптечной лавке, поднял крошечное письмо в воздух и потряс им перед маминым носом, - Про аллергию и про мёд не поместилось.
Глава 5. Сарафанное радио.
После того, как письмо было готово, папа вышел на балкон, накрошил хлеба и закричал призывным громким голосом:
- Цыпа-цыпа-цыпа!
На его звонкий клич слетелись все: галки, грачи, утки, вороны, сороки, сойки, ласточки, стрижи, воробьи, синицы, трясогузки, парочка скворцов и три незнакомые птицы сомнительного пёстрого окраса.
- Кажется, дрозды, - прокомментировал их появление папа, на всякий случай подсыпав ещё и пшена.
Птицы, суетливо галдя и толкаясь, накинулись на папино угощение. Голубей среди них не наблюдалось.
- Голубь – птица ленивая, - объяснил папа, - Надо подождать.
В этот самый момент – фр-р-р-р! – на перила балкона опустилось сразу несколько голубиных экземпляров. Были среди них крупные, холёные - сизые с фиолетовым отливом. Были помельче, потемнее и вроде как даже слегка потрёпанные. Были однотонные, были с крапинками. И только один оказался белый, гордый, с воланами из перьев на ногах – как будто он был в штанишках.
Именно его папа – хвать! – и поймал за распушившийся хвост. Скотчем примотал к ноге свою записку. Пошептал что-то на ухо. Голубь подёргал шеей, понимающе моргнул.
Фр-р-р-р… в воздухе мелькнули белоснежные крылья, красные и сморщенные когтистые лапы. Голубь сделал прощальный круг над домом и взял курс на северо-восток.
- А он точно знает, куда лететь? – спросил на всякий случай Венька.
- А что если он вообще не долетит? – заволновалась мама.
- Почему это он вдруг не долетит? – папа в голубе не сомневался и верил ему почти как себе.
- Ну… лиса по дороге сожрёт. Или орёл заклюёт. Или молния ему прямо в голову ударит. Или…, - фантазия у мамы была очень богатая.
- На этот случай у нас есть вариант номер два.
- Чего два? – не понял Венька.
- Сарафанное радио.
Папа перегнулся через перила балкона и крикнул вниз, во двор:
- А Вениамин Иванович послезавтра от нас уезжает!
Во дворе на лавке в вязаной кофте поверх бесформенного цветастого сарафана сидела известная сплетница бабка Варвара.
- Куда это? – сразу навострила она свои большие уши, - Далеко ли?
Эта Варвара во дворе целыми днями просиживала, информацию собирала и дальше по цепочке её кому надо транслировала.
- К Симе! В Полетаево, в дремучий лес! Поезд двадцать восьмой! Вагон девятый! Верхняя полка!
Бабка Варвара вся завертелась, заюлила, замахала подолом сарафана, закрутила во все стороны острым длинным носом. Даже отсюда, с балкона, было видно, как у неё чешется язык рассказать обо всём по секрету всему свету.
- Вот и хорошо, - довольно потёр руки папа, - Дело сделано. Встретят Вениамина Ивановича, встретят, не волнуйтесь. Главное теперь – чтоб чемодан закрылся и на поезд не опоздать.
Глава 6. Осторожно, чемодан закрывается!
Чемодан с превеликим трудом, но закрылся – после того как мама с папой сели сверху, а потом ещё Венька немножко на крышке для верности поскакал.
И на поезд никто не опоздал. Потому что в день отъезда Венька проснулся на рассвете, в четыре утра. Он так переживал и волновался, что перебудил весь дом. И на вокзал приехали почти за два часа до отправления.
А по дороге из дома Венька всё тормошил и теребил папу, выспрашивал всякие детали и подробности.
- А про русалку на ветвях – это правда?
- Какую русалку? – сделал круглые глаза папа.
- Я в тот раз не спал, - смущённо признался Венька, - вечером… всё слышал. Сима… Фима… русалка… молодильные яблочки…
- А-а-а! – заливисто рассмеялся папа, - Так тебе, наверное, спросонья послышалось! Не русалка, а рыбалка! И не на ветвях, а на речке, текущей в полях! И не молодильные яблочки, а в холодильнике тапочки!
- Тапочки?!
- Тьфу ты, перепутал! Не тапочки, а тряпочки. В смысле, лампочки!
- Ну да, ну да, - согласился Венька, хоть и не понял ничего, и запутался ещё больше, - А как же…
Но тут под потолком вокзала загнусавил, завыл репродуктор:
- Вним-м-мание! Вним-м-мание! Начинается посадка! Поезд м-м-м-мадцать м-м-м-мосемь! Отправление с м-м-м-мо-мого пути!
- Какой поезд? – засуетились, заволновались вокруг люди, - вы не слышали? С какого пути?
- Повторяю! – ответил им сверху тот же голос, - Поезд ном-м-мер м-м-м-мадцать м-м-м-мосемь отправится с м-м-м-мо-мого пути!
- Ну что тут непонятного? – удивился папа, - Наш поезд. И путь наш. Вот же он.
Поезд был действительно тот самый, какой требовался. Он стоял, распахнув призывно двери, и пыхтел от нетерпения трубой.
Папа лихо закинул внутрь Венькин чемодан. Мама на прощание всплакнула. Вениамин Иванович тоже хлюпнул пару раз для приличия.
- Ты уж там это…, - напутствовала мама, размазывая по щекам тушь, - Того…
- И вообще…, - папа ободряюще хлопнул Веньку по спине, по плечу и вдобавок потрепал по макушке, - Как говорится… смотри там… в общем, ты понял.
Венька не понял совершенно ничего. Но переспросить не успел. Потому что проводница в красной шапочке велела всем провожающим иметь совесть и заканчивать со своим провожанием и обниманием. И плакать нечего – потому что ведь не на войну…
Тут двери вагона задрожали и захлопнулись со страшным грохотом. Мама с папой остались приплясывать и махать руками на перроне. А Венька медленно поехал, прижав нос к стеклу.
- Тра-та-та… тра-та-та…, - запели, застучали колёса. Сначала медленно и как бы нехотя. Потом всё быстрее, быстрее, быстрее.
Тра-та-та-та-та-та-та-та-та…
Заколыхались мерно вагоны. Зазвенела ложка в оставленном на столе стакане – как положено, в подстаканнике.
- Ох-хо-хо, - заохала на нижней полке старушка с носом-пуговкой и в круглых очках, - Грехи наши тяжкие. Поехали, помолясь.
Она, и правда, перекрестилась, пригладила ладошкой растрепавшиеся волосы и вдруг обратилась к Веньке:
- Я тут из дома огурчиков свежих взяла. И картошки наварила полкастрюли. Ты, сразу видно, поесть любишь. Может, поможешь, а?
Глава 7. Дальний путь и близкие попутчики.
Прав был папа. Люди вокруг Веньки оказались сплошь добрые, отзывчивые и приветливые – все как один. Они помогали ему застелить постель. Показывали, где тут в поезде туалет и как помыть руки. Водили гулять по длинным, устланным коврами, коридорам. Угощали и подкармливали варёными яйцами, холодными котлетами, курицей, помидорами, пряниками, бутербродами с колбасой и ранней импортной черешней.
В конце концов Венька до того объелся, что его раздуло и разморило совсем, и он полез к себе наверх спать. Залез, конечно, не с первого раза. Поначалу всё зад перевешивал, и Венька скатывался обратно вниз. Но на то вокруг и добрые люди, чтоб помогать.
- Э-э-эх!!! – сказали добрые люди, подхватили, подбросили, закинули Веньку на полку и укрыли его сверху одеялом.
И Венька уснул.
Хорошо спать в поезде – укачивает, потрясывает и убаюкивает, как в колыбели.
- Си-ма-си-ма-си-ма…, - стучат, выстукивают по рельсам колёса.
- Фи-ма-фи-ма-фи-ма…, - позвякивает, погромыхивает и подпевает вагон.
- Си-ма-фи-ма-си-ма-фи-ма…, - журчит, струится тихий разговор.
Пассажиры общаются, делятся впечатлениями и расспрашивают друг друга о разных делах и о жизни.
- Сирота, - сквозь сон долетает до Веньки голос бабушки с носом-пуговкой, - Точно, сирота!
- С чего это вы взяли? Сироты такими толстыми не бывают.
- С голоду! С голоду опух! Видали, как на еду набросился? Ох, грехи наши тяжкие…
- Да его, вроде, родители провожали.
- А может, это и не родители вовсе!
- А кто ж тогда?
- Ну, не знаю… Злодеи какие-нибудь. Разбойники. Нормальные родители родного мальца одного в такую даль не отпустят…
- А на вид нормальные люди… и парень ничего себе, хоть и толстый…
Тут Венька догадался, что разговор про него, окончательно проснулся и свесил голову с полки.
- Ты куда же, добрый молодец, путь держишь? – ласково поинтересовалась у него бабушка с носом-пуговкой.
- И кого роду-племени будешь? – спросил огромный и бородатый, похожий на сказочного богатыря, дядька.
- А почему у тебя такие большие щёки? – пропищала маленькая и худенькая, как Дюймовочка, девочка в коротком клетчатом платьице.
Со всех сторон на Веньку посыпались вопросы.
И всем он отвечал честно, подробно и весьма обстоятельно.
Щёки большие – потому что наследственность. У мамы его тоже - лицо румяное и круглое, и вообще худобой она никогда не страдала. К тому же Вениамин Иванович поесть любит. Особенно всякие пончики, булочки, бублики, ватрушки и пирожки. А это, как известно, уменьшению щёк не способствует.
Роду он хорошего. Племени – тоже. Звать его Венькой. По метрике – Вениамином Ивановичем. Папу, наоборот, Иваном Вениаминовичем. Или, по-простому, Иванушкой. А маму – Алёнкой.
А путь он держит далеко. Так далеко, что точно сам не знает куда. Деревня там ещё какая-то есть. То ли Вылетаево, то ли Отлетаево. А может, и вообще - Вертолётово. Венька на радостях позабыл.
- О-о-ох!!! – вздохнула на этих Венькиных словах старушка, - За семь вёрст киселя хлебать! Грехи наши тяжкие!
И снова три раза перекрестилась.
Но Венька велел старушке ни в коем случае не волноваться. Потому что, во-первых, не семь вёрст, а тысяча пятьсот километров. Во-вторых, никакой кисель он хлебать не собирается по причине стойкой к этому напитку неприязни. И, в-третьих, хоть он и едет неизвестно куда и не пойми к кому, ждут его там очень хорошие люди. А имена у них совсем уж замечательные – Сима и Фима.
- Ой! – заверещала Дюймовочка и от радости захлопала в ладоши, - Как интересно! Сима! Фима!
Венька с Дюймовочкой вполне согласился. И ещё рассказал ей, что Сима – клоун. И Фима – клоун. У них красные поролоновые носы и лохматые рыжие парики. Во всяком случае, у кого-то одного из них точно. Они недавно сбежали из цирка, потому что хозяин этого цирка очень плохо с ними обращался и полгода не выплачивал им зарплату. А бесплатно Фима с Симой работать никак не хотели. Потому что у них больная бабушка, вся вдоль и поперёк перекрученная ревматизмом, и ей надо покупать всякие разные таблетки и лекарства в пузырьках. К тому же Фима с Симой, как и Венька, очень даже любят поесть.
- Ой! – опять заверещала Дюймовочка, на этот раз от испуга, - Что ж теперь будет-то, а?!
Глава 8. Утро вечера мудренее.
Но Венька и Дюймовочке велел понапрасну не переживать. Всё у Симы и Фимы в порядке. Теперь они выступают в дремучем лесу, на свежем воздухе. На большой круглой поляне, под огромным куполом неба. И все лесные звери приходят на их выступление посмотреть: и белки, и ежи, и бурые лохматые медведи. И рукоплещут им, как самым великим в мире артистам. И приносят – кто орехи, кто ягоды, кто сметану, кто лесной цветочный мёд. И едят Фима с Симой ложками мёд, и нет у них на этот мёд никакой аллергии.
- А как же ты их найдёшь? – пробасил богатырь, - В дремучем-то лесу?
Пришлось Веньке и богатыря изо всех сил успокаивать. Мол, встретят его, Вениамина Ивановича. Встретят обязательно. Потому что – голубиная почта. И второй, запасной вариант – сарафанное радио. И он, Вениамин Иванович, в этом радио ничуть не сомневается. Потому что сарафан у Варвары красивый и новый, куплен в универмаге. Наверное, за много рублей.
Старушка покачала с сомнением головой и наказала всем сейчас же укладываться спать. Потому что поздно уже, и вообще утро вечера мудренее…
Чух-чух-чух… Тра-та-та… Ту-тук-ту-тук… стучал всю ночь, торопился поезд. За окном мелькали тёмные осины и ёлки, тихие деревни, уснувшие перелески и поля. Бежала за поездом, катилась по-над лесом, улыбалась загадочно с неба жёлтая круглобокая луна.
Только никто, кроме Веньки, этой красоты не наблюдал и не видел. Все в вагоне спали крепким честным сном.
Богатырь храпел напротив Веньки богатырским храпом, свесив с верхней полки исполинскую ногу.
Старушка спала внизу и выводила носом-пуговкой смешно и тоненько: тиу-пиу-тю-ю-ю-ю…
Дюймовочка свернулась калачиком, спрятавшись целиком под одеялом. Её и не видно было, и не слышно – такая она вся из себя тихая и маленькая.
- Хорошо! – вздохнул Венька и тоже вслед за всеми уснул.
…К Венькиной станции подъехали ранним утром, только-только светать начало.
Проводница потрясла его за плечо:
- Просыпаться пора! Тебе выходить! Готовься!
Тихо, стараясь никого не разбудить, скатился Венька колобком со своей верхней полки. Достал из-под низа чемодан.
- До свиданья, - пропищала сквозь сон Дюймовочка, - Фиме и Симе привет!
- Ну, бывай, - пробасил сверху богатырь.
А старушка потёрла спросонья глаза и перекрестила Вениамина Ивановича на прощание.
Венька так торопился, что даже не успел поблагодарить их всех как следует. Поезд лязгнул колёсами, заскрипел тяжело тормозами, дёрнулся, вздрогнул и остановился. Венька сопя доволок свой чемодан до двери. Пыхтя и приседая под тяжестью своей ноши, скатился с подножки. И тут же уткнулся прямо в живот какому-то странному и весьма подозрительному персонажу.
Глава 9. Ядовито-зелёный персонаж.
Персонаж был до того чудён и необычен, что у Веньки задрожали колени и перехватило дух от одного его безумного вида.
- Ой! – сказал Венька, задрав кверху голову, и уронил чемодан этому персонажу прямо на лапоть.
- Ох! – персонаж потёр ушибленную конечность и Венькин чемодан поднял.
Росту в этом самом персонаже было метра два, не меньше. Руки у него были красные, длинные и волосатые. Они торчали огромными кувалдами из коротких рукавов колючего пиджака, надетого прямо на голое тело. Штаны когда-то, видно, были полосатые. Но сейчас – от старости, частых стирок и ещё от того, что они все сплошь были покрыты неровными заплатами – полоски проглядывали еле-еле и цвет их был весьма непонятен.
Зато цвет волос… О! Именно это было самым странным, подозрительным и вместе с тем примечательным во всём облике этого, с позволения сказать, человека. Потому что волосы на его голове были зелёные. И не просто зелёные, а ядовито-зелёные. Жутко зелёные. Зелёные – вырви глаз.
Складывалось впечатление, что человеку вылили на голову пузырёк аптечной зелёнки. Даже не один пузырёк, а сразу целых три. И вдобавок как следует растёрли и размазали по всей его густой шевелюре – чтобы впиталось и прокрасилось хорошенько.
В довершение ко всему нос у человека был ярко-синий. Даже, скорее, иссиня-фиолетовый. Как сочная, перезрелая слива.
«Пьяница, - догадался Венька, - или сумасшедший. А может, то и другое вместе».
И в ужасе попятился назад, к вагону. Там, в вагоне, можно было спрятаться и отсидеться. Там был богатырь. И бабушка с носом-пуговкой. И…
Но машинист уже дал свисток. Двери за Венькиной спиной предательски захлопнулись. И поезд покатил себе дальше, оставив его наедине с ядовито-зеленым человеком.
- Ну, давай знакомиться, что ли, - просипел человек и приветственно протянул свою кувалду Веньке, - Тебя, я так понимаю, Вениамином Ивановичем зовут?
- А откуда вы знаете?
- Сорока-белобока кашку варила, деток кормила. Кормила-поила, хвостом крутила. Хвостом крутила, на нём новости носила. Вот как раз надысь про тебя и принесла. Вениамин Иванович, говорит, к вам едет. Щёки толстые, глаза голубые. Поезд двадцать восьмой. Вагон девятый, верхняя полка. Встречайте, говорит, обязательно.
Господи! Ну, конечно! Сарафанное радио! Как он только мог забыть!
- А голубь? – спохватился Венька, - Голубь-то долетел?
Отчего-то он вдруг за этого самого голубя испугался. А что если права была мама. И сожрала по дороге голубя лиса. Или орёл склевал. Или молния ему прямо в голову попала. И пропал бедный голубь ни за грош…
- Долетел! Что ему сделается? – с этими словами человек сунул руку в карман пиджака и вытащил оттуда сонную, слегка помятую белую птицу, - Ну, отдохнул? Отоспался? Лети давай домой, не задерживайся.
Фр-р-р… голубь оттолкнулся лапами от огромной, как аэродром, мозолистой ладони и исчез, растаял в бескрайнем голубом небе.
Венькин рот сам собой раскрылся от изумления. Это ж надо! Сработало! И радио, и почта эта голубиная. Прав оказался папа. Как всегда, прав. Значит, не зря он всё-таки Вениамина Ивановича в такую даль отправил. И всё обязательно должно быть хорошо.
- А вы, наверное, Сима?
Ну, как же он сразу не догадался?! Зелёные волосы. Сине-фиолетовый нос. Штаны полосатые. Клоун. Ну, конечно, клоун, кто ж ещё?
- Не-е-е…, - сипло протянул человек, - Я не Сима. А Сима – это не я.
«Загадками говорит», - подумал Венька. А вслух сказал:
- Ну, тогда вы, наверное, Фима?
Ясное же дело! Если он не Сима, а Сима – это не он, значит, остаётся одно. Фима его зовут. Конечно, Фима! Третьего не дано.
- Пантелеймон я.
- Ка-а-ак? – растерялся Венька.
- Пантелеймон Федулыч, местный извозчик. По-вашему говоря, таксист.
Глава 10. Одна ослиная сила.
- Ну, давай, что ли, свой саквояж, - с этими словами таксист подхватил Венькин чемодан и направился в сторону леса, - Кирпичи, что ли, везёшь? Так Симе они без надобности.
- Послушайте, - Венька семенил рядом с Пантелеймоном, подскакивая, подпрыгивая и пытаясь попасть в такт его широкому, размеренному шагу, - Я как раз насчёт Симы… вы, случайно не знаете…
- Конечно, знаю, - невозмутимо отвечал Пантелеймон, - Кто ж здесь Симу не знает? Отвезу тебя к Симе, не волнуйся. Отвезу в лучшем виде, с ветерком! Вот и экипаж мой. Прошу, как говорится, пожаловать.
- И-и-и-и-и-а-а-а-а-а!!! – завопил, застучал копытами серый с отливом ушастый осёл. Он стоял на опушке леса, запряжённый в телегу, и, видать, как раз Пантелеймона дожидался.
- Ну, садись, что ли, в моё такси! – Пантелеймон ласково похлопал осла по загривку, - Мощность – одна ослиная сила. В пересчёте на лошадиные это будет… м-м-м… м-м-м… много будет. И ещё чуть-чуть, самую малость. В общем, внедорожник последней модели.
Внедорожник горделиво покосился на Веньку, взмахнув хвостом и ярко сверкнув зеленоватым глазом.
- Знакомься, Василий, - сказал ослу Пантелеймон, - Это Вениамин Иванович. Мы с тобой будем звать его просто Веник. Веник бы, кстати, нам аккурат пригодился. Метлу-то опять дома оставили. И ты не напомнил, ослиная башка.
Василий виновато потупил свою ослиную башку, смущённо ковыряя копытом землю. Пантелеймон швырнул в телегу Венькин чемодан. Легко, как голубиное пёрышко, забросил туда же самого Веньку. Сам прыгнул рядом, сгрёб в одну руку вожжи.
- Н-н-но-о-о!!! Пошли-побежали-помчались! Н-н-но-о-о!!!
Осёл, и правда, сначала пошёл – не спеша и лениво переставляя ноги, прядя ушами, игриво помахивая тощим хвостом. Потом шаг стал быстрее. Потом ещё быстрее. Потом дорога повернула в лес, и осёл перешёл на бодрую рысцу. Телегу потряхивало. Чемодан в ней подскакивал. Веньку подбрасывало. И каждый раз он тихо ойкал:
- Ой! Ой! Ой!
- Н-н-но-о-о!!! – не обращая внимание на Венькины ойканья и кряхтение, кричал Пантелеймон Федулыч и размахивал над головой одновременно кнутом и вожжами, - Н-н-но-о-о, лети давай, залётный!!!
Тут осёл, и правда, как будто взлетел.
Федулыч стеганул кнутом. Осёл оттолкнулся всеми четырьмя копытами. Телега подпрыгнула. Чемодан подскочил в воздух. Веньку подбросило вслед за ним. Всё произошло так быстро - он даже испугаться не успел.
- Уи-и-и-и-и!!! – засвистел в ушах ветер.
- Н-н-но-о-о!!! – ещё громче закричал Федулыч, выпучил глаза, закрутил вожжами, как пропеллером, - Н-н-но-о-о!!! Василий, давай жару!
И Василий дал такого жару! Венька аж вспотел.
Осёл то летел по воздуху, словно степной орёл. То камнем падал на землю, как подстреленный лебедь. И тут же снова отталкивался копытами от земли. И взлетал. И падал. И отталкивался. И взлетал.
Телега взлетала и падала вслед за Василием, грохоча колёсами и оглоблями. Венька с чемоданом летели вслед за телегой, то подскакивая, то подпрыгивая, то взмывая в воздух, то шлёпаясь вниз.
«Когда же всё это кончится?» - думал Венька, еле успевая уворачиваться от парящего рядом чемодана, и потирая отбитые и ушибленные места.
- Ухабы, - спокойно пояснил Пантелеймон Федулыч. Он всю дорогу сидел неподвижно и прямо, как изваяние, как будто и вовсе не было этой безумной скачки, больше похожей на гонку с преследованием, - Самый неровный участок пути. Главное - вниз не смотреть.
- Почему? – полюбопытствовал Венька, и ему сразу до ужаса захотелось свеситься через край телеги и посмотреть, что там под ней творится.
Глава 11. Чувырлы и придорожный камень.
- Не смей! – прикрикнул на Веньку Пантелеймон Федулыч, подняв его за шиворот и сильно встряхнув для острастки, - К чувырлам, что ли, свалиться хочешь?
- К чувырлам?!
- К чувырлам, к чувырлам! - пробурчал Федулыч, почесав корявым пальцем в зелёной голове, - Они для того эти ухабы с канавами и нарыли, чтобы жертву караулить. Сидят там, под ухабами и ждут. А кто посмотрит на них сверху, того сразу схватят и сожрут с потрохами. И метлы у нас, чтоб защищаться, нет. Василий метлу дома забыл.
- А какие они, дядя Пантелеймон, эти чувырлы?
- Да бес их знает. Их же никто никогда не видел! Дураков, чтоб смотреть на них, нет.
Венька, конечно, тоже дураком не был. Поэтому он сидел в телеге, крепко зажмурив глаза – чтобы ненароком не увидеть чувырл и к ним, не дай бог, не свалиться. И даже не понял, что произошло, когда вдруг…
- Тпр-р-ру-у-у!!!
- И-и-и-и-а-а-а-а!!!
Василий коротко протрубил, дёрнул ушами и встал на месте, как вкопанный. Телега вросла колёсами в землю. Веньку в очередной раз подбросило и шмякнуло задом о собственный чемодан.
- Что случилось? – потирая ушибленное место, Венька выглянул из-за могучего плеча Пантелеймона.
Впереди, прямо перед ними, дорога раздваивалась и разветвлялась. У развилки лежал огромный гладкий валун. На валуне белым мелом были нарисованы корявые стрелки, указывающие совершенно в разные стороны, и ещё виднелись какие-то полустёртые надписи.
- Налево пойдёшь, - с трудом разбирая вкривь и вкось накарябанные буквы, прочитал Венька, - живот надорвёшь. Направо пойдёшь, клад великий найдёшь.
Дороги прямо не было вообще.
- Н-н-но-о-о!!! – Пантелеймон Федулыч причмокнул губами и решительно потянул вожжи налево.
- Куда вы?! – закричал ему Венька в самое ухо, - Читать разучились?! Налево пойдёшь, живот надорвёшь!
- Ха!!! – ответил Федулыч и ещё сильнее хлестнул осла по крупу, - Н-н-но-о-о!!! Пошли-поехали-побежали!!!
И Василий пошёл. Скрипя колёсами, поехала телега. Побежали, озорно отскакивая назад и куда-то в бок ёлки, осины, молодые дубки.
Венька вертел головой во все стороны и отказывался что-либо понимать.
- Нет там никакого клада, - вполне насладившись Венькиным изумлённым и недоверчивым видом, соизволил объяснить Пантелеймон, - Это всё тюхи-залепухи развлекаются. Они и камень придорожный невесть откуда притащили. И надписи пишут. Их это рук дело. Тюх этих нахальных.
- А какие они, тюхи? – с любопытством поинтересовался Венька.
Глава 12. Тюхи-залепухи и плюхи-щекотухи.
- Тюхи-то? – Пантелеймон по обыкновению поскрёб в ярко-зелёной голове и слегка призадумался, - А шут их знает, этих тюх-залепух!
- Как это?
- А вот так. Их же не видел никто! Дураков, чтоб смотреть на них, нет!
- Сожрут? – уточнил Венька, память у него была хорошая, и про чувырл он забыть не успел.
- Почему сожрут? – удивился Пантелеймон, - У них и рта нет, чтоб жрать!
- Откуда ж вы знаете, что рта нет? – хитро прищурился Венька, он, хоть и писал с ошибками, был весьма смышлён и догадлив, - Если их никто не видел?
-Знаю, и всё! – сердито насупился возничий, - Чтобы знать, видеть вовсе необязательно!
«Опять загадки», - подумал Венька и обиженно замолчал.
Так и ехали некоторое время, молчаливо сопя и отвернувшись друг от друга. Пантелеймон Федулыч подхлёстывал осла. Осёл стучал копытами. Венька ковырял угол чемодана.
- Тюхи эти, - в конце концов сжалился над Венькой Пантелеймон, - шалуны большие. Кто к ним попадёт, тому залепят, запылят глаза и заставят играть с ними в догонялки. Загоняют до смерти и отдадут чувырлам. Забесплатно.
- И что чувырлы??? – затаил дыхание Венька.
- Что чувырлы!!! – передразнил Веньку Пантелеймон, - Как будто сам не знаешь…
- Сожрут?!
- Эти сожрут, - безнадёжно махнул рукой Федулыч, - Сожрут обязательно. И потрохов не оставят. И метлы у нас, главное, нет… забыли метлу-то… всё Василий виноват…
- А зачем метла-то, Федулыч?
- Как зачем?! – Пантелеймон чуть шею от удивления не свернул и посмотрел через плечо на Веньку как на недоумка, - Отбиваться! Без метлы их никак не одолеть! А у нас, как на грех, нет… всё Василий…
- И-и-и-и-и-а-а-а-а-а!!! – громко протрубил осёл, то ли признавая за собой грех, то ли, наоборот, впадая в полную несознательность.
- Опа-а-асно у вас тут, - дрожащим голосом протянул Венька.
- Не-е-е, - усмехнулся Федулыч, - Здесь не опасно. Особенно если по сторонам не смотреть. А вот там…
Пантелеймон Федулыч показал кривым пальцем куда-то вдаль, где будто из-под земли вырастала огромная, сплошь покрытая лесом гора. Прямо посреди неё широко раскрытой пастью чернел прорытый сквозь гору туннель.
- …вот там опасно. Там плюхи-щекотухи балуют и хозяйничают. Там что с метлой, что без метлы… эх-х-х…
Пантелеймон хлестнул осла, и тот послушно прибавил шагу, бодро стуча копытами по утоптанной грунтовой дороге. Дорога вела прямиком к туннелю.
Глава 13. Нормальные герои всегда идут вперёд.
- Может, как-нибудь в объезд? – с робкой надеждой спросил Венька.
- Какой объезд? Нет тут никакого объезда. Одна дорога, через туннель.
- А как же… плюхи эти… щекотухи…
- Проскочим, – заявил Федулыч и привычно поскрёб в голове.
Уверенности в его голосе было мало. Прямо скажем, не было уверенности совсем никакой.
- И-и-и-и-а-а-а-а!!! – тоскливо прокричал Василий, понурив голову и перейдя с весёлой рыси на меланхоличную, безрадостную трусцу.
- Давай-давай! – прикрикнул на него Пантелеймон, - Не халтурь!
- И-и-и-и-а-а-а-а!!! – всхлипнул осёл и, смирившись с судьбой, послушно устремился навстречу неизбежности.
Алчный и грозный зев туннеля приближался стремительно и неумолимо. Вокруг с каждым шагом становилось всё темнее и темнее. Дорогу, по которой катилась телега, обступили цепкие длиннорукие ели, дрожащие трусливые осины, недобрые дуплистые дубы. Они сжимали тропу со всех сторон, грозили ветвями, подхлёстывали, подгоняли, торопили путешественников, нашёптывая им в уши и направляя в сторону безжалостного туннеля.
- Ха-ха-ха!!! - захохотала где-то наверху неизвестная, до жути смешливая птица.
- Х-х-ха-а-а! Х-х-ха-а-а! Х-х-ха-а-а! – прокатилось эхом со стороны совсем уже близкого входа в туннель.
Венька вздрогнул всем телом и изо всех сил прижался к тёплому боку Пантелеймона.
- Не боись, герой, - прошептал возница, - Главное, сам не засмейся. А не то…
«Живот надорвёшь», - вспомнилась Веньке предупреждающая надпись на придорожном камне.
Вот оно что! Вот, значит, в каком они смысле… От смеха! От смеха живот надорвёшь! Ну, это пусть они только попробуют! Не такой он, Венька. Не из смешливых. Не засмеётся он ни за что. И никто его здесь рассмешить не сможет.
- Фу-у-у-ух! – Венька шумно выдохнул, крепко сжал губы и вдобавок рот ладонью прикрыл, чтоб наверняка.
Тут же вокруг до ватной густоты спрессовался воздух, и всё растворилось и исчезло в сыром, дрожащем тумане. Телега, испуганно дребезжа и покачиваясь, вкатилась под мрачный свод туннеля.
- Ха-ха! Хи-хи! Хо-хо! Ох-хо-хо-хо! – тихие хихиканья, перешёптывания и вздохи отскочили от стен и полетели прямо в Веньку.
Что-то прошуршало, пронеслось рядом, подуло на волосы, задело щёку – то ли мягким пухом, то ли лёгким пером.
- Ой! – сказал Венька, едва не хихикнув, такое это перо было щекотливое и смешное.
- Тс-с-с-с-с!!! – прошипел Федулыч и тоже ойкнул, видно, и мимо него пронеслось, задело, пощекотало и унеслось, неведомое, невесомое и непойманное.
Плюх! – шлёпнулось что-то в телегу рядом с Венькой.
Плюх! – упало совсем близко от первого плюха.
Плюх! – ударилось о чемодан и с нежным чавканьем скатилось с него в устилавшую телегу солому.
Тут уже посыпалось, полетело сверху градом: плюх! плюх! плюх! плюх! плюх! плюх! плюх! плюх! Как будто сверху опустили щекотный мохнатый колпак.
Глава 14. Плюхи поют песни.
- Прикройся чем-нито! – тихим шёпотом предупредил Пантелеймон.
Поздно предупредил. Плюхи уже сыпались Веньке на голову, за шиворот, лезли за пазуху и в рукава.
- Щ-щ-щекотно! – простонал Венька, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться во весь голос.
Мягкие и мохнатые плюхи-щекотухи бесцеремонно ползали прямо по Веньке, дули ему в уши, щекотали бока, подмышки, шею. Венька отбрыкивался и отмахивался от них, как мог. Извивался всем телом, дёргался, дрыгал в разные стороны ногами. Отцеплял от себя пушистые податливые комки, отбрасывал их прочь, далеко в темноту.
Плюх! плюх! плюх! – падали в телегу всё новые и новые плюхи.
- Кх-х-ха! Кх-х-ха! – кряхтел и ворочался под их натиском Пантелеймон.
- И-и-и-х-х-ха-а-а!!! – жалобно кричал Василий, ему от этих плюх тоже порядком доставалось.
Плюхи продолжали щекотать, дразнить, выколачивать смех из несчастных страдальцев. Венька раздувал щёки, сдерживаясь из последних сил. И тут…
Плюхи-злюки-щекотухи,
Мохнатухи-желтобрюхи,
Поём песни, лезем в ухи,
Защекочем вас, свистухи!
Пантелеймон закашлялся особенно сильно. Венька зажал себе рот двумя руками и в изнеможении повалился на дно телеги. Плюхи запели громче. Голоса их звенели, как колокольчики, и, щекотно журча, втекали прямо в уши.
Бормотухи-стрекотухи,
Беспардонки-колотухи,
Колдуны-хохотуны,
Защеко-о-очем, свистуны!
Смех бурлил и клокотал в Венькиной груди, распирал его, рвался наружу и с тихим свистом вытекал через нос.
Животрёхи-пустобрёхи,
Полоумные матрёхи,
Шутовские колпаки,
Защеко-о-о-о-о-очем, дураки!!!
Первым, как ни странно, не выдержал Василий.
- И-и-и-и-и-и-ха-ха-ха-ха!!! – заржал осёл и помчался вперёд, весело взбрыкивая задними ногами.
Следом захохотал, сгибаясь пополам и держась руками за живот, Венька.
Потом подхватил Пантелеймон.
- Хи-хи-хи-хи-хи-хи!!! – захихикал он неожиданно тоненько, по-бабски, - Ой-ой-ой! Не могу! Ой! Животики надорву!
Трах! – отлетела от пантелеймонова пиджака пуговица.
Бах! – раскрылись замки у чемодана, и он застучал, загремел от смеха крышкой.
Ту-ту-у-у-у-у!!! – загудел, засвистел где-то совсем близко поезд.
Телега выскочила на белый свет, оставив позади туннель, назойливых плюх-щекотух и их дурацкие глупые песенки.
- Обошлось, - с облегчением вздохнул Пантелеймон, придерживая на голом животе полы оставшегося без единственной пуговицы пиджака.
- И-и-и-а-а-а, - устало выдавил из себя Василий, постепенно замедляя шаг и останавливаясь на опушке.
- Что это? – только и смог вымолвить Венька.
Он глядел вперёд и не верил своим глазам. Прямо перед ними тянулось, убегая за горизонт, ровное, как стрела, полотно железной дороги. Чуть левее белела за деревьями крыша станции. Той самой, на которой ранним утром Пантелеймон встречал его, Веньку.
Глава 15. Ослик бегает по кругу.
- Это как же понимать? – поинтересовался у Пантелеймона Венька, - Это что же? Мы, что ли, обратно приехали?
- Не обратно, - объяснил Веньке Пантелеймон, - А снова туда.
- То есть как?
- Это всё Василий виноват. Он осёл цирковой. По кругу ходит.
Василий скосил на Пантелеймона хитрый зелёный глаз и, кажется, ему подмигнул.
«Цирковой, значит, - подумал Венька, - Всё сходится. Цирк. Клоуны. Сима и Фима».
- Ну, поехали, что ли? – прервал Венькины мысли Федулыч.
- Опять?!!! – испугался Венька, - Снова обратно?!!! По кругу?!!!
Неужели ещё раз ухабы, и чувырлы, и придорожный камень? Ну, камень и чувырл он как-нибудь ещё переживёт. Но туннель с плюхами-щекотухами…
- Не-е-е, - засмеялся Пантелеймон, - Теперь куда надо поедем, в Полетаево. К Симе. А то ведь ждёт не дождётся, волнуется, поди, уже.
- И плюх-щекотух не будет?
- Не будет, - успокоил возничий Веньку, - На что они нам? Это мы с Василием тебе экскурсию, кха-ха-ха, устроили. Познакомили, так сказать, с местными достопримечательностями. А то приехал к нам смурной такой, надутый…
Венька ещё не решил, обижаться ему на эти Пантелеймоновы штучки или не стоит, а телега уже с грохотом перевалила через рельсы на другую сторону железной дороги и покатила себе по ровной, утоптанной и укатанной колее.
- Тут недалеко, - небрежно отпустив вожжи и лениво развалясь в телеге, пояснил Пантелеймон, - Через два дня на месте будем. А может, через полчаса. Как пойдёт. Правда, Василий?
Василий согласно кивнул головой и, легко перебирая ногами, пошёл себе вперёд, застучал копытами. Телега катилась ровно и гладко. Лес вокруг посветлел, стал звонкий и прозрачный. Защебетали, запели в ветвях птицы. Где-то недалеко зажурчал ручей.
Потом выехали в поле. Поднялись на пригорок. На горизонте блеснула широким, извилистым боком ленивая речка.
- Ты вот всё спрашиваешь, - подал голос Пантелеймон, хотя Венька ни о чём таком не спрашивал, а лежал себе на дне телеге, разморившись от пережитых приключений и блаженно глядя в яркое безоблачное небо, - Отчего у меня такая причёска зелёная.
Тут Федулыч замолчал и как будто задумался. Вроде как и сам он не знал, почему так вышло и с чего это он вдруг позеленел. Думал Федулыч долго, и Венька решил, что продолжения разговора не будет и начал уже потихоньку задрёмывать…
- Домовой это всё, - смущённо скребя в голове, признался наконец Пантелеймон, - Шалил, негодник.
- Какой ещё домовой? – не понял Венька.
- Обыкновенный. Как у всех. Я его, видишь ли, покормить забыл. Ну, раз забыл, другой забыл, третий. А он взял и отомстил неизвестно за что. Стащил где-то три пузырька аптечной зелёнки и, пока я спал, мне на голову вылил. Негодяй неблагодарный! – Пантелеймон сжал руку в огромный кулак и погрозил этим кулаком кому-то в воздух, - У меня ещё и борода зелёная была. Только я, чтоб не пугать людей, её подчистую сбрил.
«Мог бы и голову побрить», - подумал Венька. Но потом представил себе Пантелеймона – лысого, с синим, как слива, носом… нет, пусть уж лучше так будет, как есть.
- А нос синий, - продолжал свою историю Пантелеймон, - Так это он меня с печки столкнул.
- Кто?
- Ну, домовой же, господи! Кто ж ещё? Он, когда мне голову испачкал, с печки меня вдобавок спихнул, бандитская рожа. Ну, нос перевесил. Я на лавку упал. Носом приземлился. И вот…
Пантелеймон развернулся лицом к Веньке и выставил вперёд свою вполне созревшую сливу. Вот, мол, полюбуйся, мил человек, до чего теперь домовые распустились и что они с честными людьми творят.
Венька уткнулся в солому, подавившись смехом. Показалось ему на миг, что опять набросились на него плюхи-щекотухи. И снова он едва не расхохотался во весь голос. Но обижать Пантелеймона не хотелось. И Венька, закусив губу, кивал возничему затылком. Понимаю, мол, очень даже понимаю. Но ничем помочь не могу.
Пантелеймон занял привычную позицию, лицом к дороге, и хорошенько хлестнул кнутом Василия. Будто тот каким-то боком был в приключениях Пантелеймона виноват.
Венька меж тем выбрался из-под душной и колкой соломы.
- Пантелеймон Федулыч…
- Ась?
- Скажите… а вот Сима… это… что ли, правда, клоун?
Федулыч от неожиданности закашлялся, обернулся к Веньке, вытаращив глаза, и уставился на него в полном недоумении.
Глава 16. Клоуны и весельчаки.
Несколько минут Федулыч со Венькой ошалело смотрели друг на друга.
«Может, я чего не то спросил?» - подумал Венька и уже пожалел о заданном вопросе. Но тут Федулыч тихо крякнул, прищурил глаз и согласно затряс головой.
- Клоун, ха-ха. Клоун и есть. Ведёт себя… обхохочешься.
- Я смотрю, - сказал Венька, - у вас тут все весельчаки.
- Все до единого, - подтвердил Венькины предположения Федулыч, - даже Василий.
- И-и-и-и-и-ха!!! – Василий радостно взбрыкнул копытами и подпрыгнул метра на три вверх.
Телега взлетела вслед за ослом. Седоки с чемоданом – вслед за телегой.
- Но-но-но, - пожурил осла Пантелеймон, - Не балуй!
- А Фима? – Венька, хоть и прикусил во время этого полёта язык, прекращать свои расспросы не собирался, - Фима тоже клоун?
- Фима-то? – смущённо почесал правый бок Федулыч, - М-м-м…
Похоже, этот Венькин вопрос окончательно загнал его в тупик. Пантелеймон кряхтел, елозил в телеге, закатывал к небу глаза.
- Фима-то? – повторил он, с трудом подбирая слова и делая между ними километровые паузы, - Фима… Клоун… Наверное… Конечно… А как же… Раз Сима клоун… Куда Фиме деваться… Клоун… У нас тут вообще… Клоун на клоуне сидит и клоуном погоняет.
- А представление? – загорелся Венька, - Представление они мне покажут?
- Они?! – как будто удивился Федулыч, но тут же спохватился и весело закивал, - Покажут! Такое представление покажут! Закачаешься!
Пантелеймон чему-то усмехнулся. Подхлестнул легонько Василия. Василий побежал шибче. Телега закачалась. И Венька закачался, разлёгшись на дне и раскинув в стороны руки. И небо над его головой закачалось тоже – вместе с набежавшими невесть откуда белыми кучерявыми облаками.
Совсем уже скоро они приедут на место. И там наверняка будет такой белый шатёр. Называется шапито, Венька знает. Из шатра навстречу им выскочат Сима и Фима – в широченных брюках и с красными поролоновыми носами. Они обрадуются Веньке и станут смеяться, прыгать, стоять на голове и ходить на руках. И покажут своё лучшее в мире представление. И…
- А я вот тоже тебя спросить желаю, - бесцеремонно влез в Венькины фантазии Федулыч, - Что у тебя там, в чемодане? Тяжёлый, будто кирпичами или булыжниками какими набит.
- Понимаете…, - Веньке было как-то неудобно признаваться, и он теребил солому, ковырял край телеги, мучительно соображая, что бы такое сказать.
Врать было неудобно и стыдно. Говорить правду – ещё неудобнее. Подумает Пантелеймон, что Венька неженка и маменькин сынок. Засмеёт.
- Вещи там,- в конце концов решился Венька.
Глава 17. Платки и колпаки.
- Какие вещи? – не понял Пантелеймон, внимательно рассматривая раздувшиеся бока чемодана, - Что за вещи? Вторсырьё? Антиквариат?
- Одежда моя. Обувь всякая. Ну… что мама собрала.
- Да? – оживился Федулыч, - Одёжа? А на что тебе столько? Это ж надо, целый чемодан одёжи. С горкой.
Пантелеймон Федулыч цокал языком и недоверчиво качал головой. А Венька закатывал глаза, вспоминая, что же там насовала ему мама, и терпеливо перечислял:
- Трое штанов. Шорты, четыре штуки. Полотенца махровые, пять штук. Нет, кажется, шесть. Платки носовые…
- Платки? – заинтересованно переспросил Пантелеймон, - Как ты сказал, носовые? На нос их, что ли надевают?
Возница сипло рассмеялся собственной шутке и энергично потёр свою синюю сливу. Видно, живо представил, как бы он на свой нос платок намотал и какой при этом элегантный вид у него при этом получился.
- Не надевают, - Венька поразился дремучести Пантелеймона, в глубине души надеясь, что уж Сима с Фимой подобным недостатком не отличаются, - А сморкаются.
- В платок?! Сморкаются?! – оскорбился Пантелеймон и гневно зыркнул на Веньку бледно-голубым, как будто выцветшим глазом, - В наших краях платок на голове носят. А вы, городские охальники… тьфу!
Напрасно Венька пытался уверить Пантелеймона, что это совсем другие платки. И на голову, ввиду несерьёзного размера, надеть их никак невозможно. Пантелеймон лишь ворчал себе под нос, грозно шевелил бровями и время от времени, присвистывая, крутил скрюченным пальцем у своего зелёного виска.
- Ну, а ещё что там у тебя? – в конце концов снизошёл он, вернувшись к теме разговора, - Куда вы там ещё сморкаетесь?
- Ещё три свитера, - продолжил Венька, проигнорировав ехидное замечание Пантелеймона, - кеды, кроссовки, сандалии, резиновые сапоги. Куртка на синтепоне. Ещё есть лёгкая, навроде ветровки…
Пантелеймон слушал внимательно, пожимал плечами, удивлённо присвистывал и вскидывал брови. У него самого из одежды явно было только то, что надето на нём: полосатые штаны в заплатках и пиджак, лишившийся из-за плюх-щекотух последней пуговицы.
- …пять маек, трусы, футболки… не помню, сколько. Носки, простые и шерстяные. Шерстяная шапка. Панамка. Кепка с козырьком.
- Кха-ха-ха!!! – вдруг расхохотался, держась за бока, Пантелеймон, - Ха-ха!!! Ох-хо-хо!!! Ты слышал, Василий? Хи-хи-хи!!!
Василий явно всё слышал, до единого слова. Потому что тоже, вслед за Пантелеймоном, оскалил свои жёлтые зубы и заржал, запрокидывая голову:
- И-и-и-и-а-а-а-ха-ха-ха!!!
- Шапка-ха-ха! – веселился Федулыч, - Кепка-ха-ха! Панам-ха-ха-ка! У тебя ж вроде не три головы, как у нашего Горыныча. Зачем тебе, ха-ха, колпаков столько?
Венька обиженно поджал губы и отвернулся.
- Ладно, Веник, - миролюбиво сказал Пантелеймон и похлопал его по плечу, - не дуйся. Приехали уже. Вот оно, твоё Полетаево. Летают, значит, тут все. Полетают, полетают, и назад, как положено, возвратятся.
Впереди, на светлой солнечной опушке, виднелась изгородь. За изгородью – обычная приземистая деревенская избушка. Толстые брёвна в семь рядов. Маленькие, подслеповатые окошки. Из кирпичной трубы дым. И стояла избушка, как положено - к лесу задом, к путникам, естественно, передом.
Необычным в избушке был её цвет – крикливо-жёлтый, как яичный желток, весёлый, с яркими бликами и переливами. Ставни у окон были малиновые. А крыша выкрашена сиреневой краской, да вдобавок вся разрисована розовыми и голубыми цветочками.
С крылечка махала белым платком сухонькая, чуть сгорбленная старушка в потёртом оранжевом пальто и синих галошах на босу ногу.
– Никак, капитулирует, - шепнул Веньке Пантелеймон и повернулся всем телом к старушке, - Эй, хозяйка, что стоишь, флагом машешь? Принимай долгожданных гостей!
Часть 2. ДЕРЕВНЯ ПОЛЕТАЕВО И ЕЁ НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ОБИТАТЕЛИ.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях…
А. С. Пушкин
Глава 1. Старушка в оранжевом пальто и синих галошах.
- И-и-и-х-х-ха!!! – вскрикнули одновременно осёл Василий и старушка в пальто и галошах.
Василий – от того, что слишком сильно натянул Пантелеймон вожжи. Старушка, вероятно, от переизбытка чувств.
Она подпрыгнула, закружилась, как юла, на месте, кубарем скатилась с крыльца, пулей пролетела сквозь калитку, кинулась к телеге и вцепилась, как сумасшедшая, в Веньку.
- Внучок! Внучок любимый приехал! – заверещала старушка, обнимая Веньку и покрывая поцелуями его толстые щёки, - Наконец-то! Все глаза проглядела! Заждалась!
Она трясла Веньку, как грушу. Гладила его по голове. Ерошила волосы. Дёргала за уши. Тискала, тормошила, пошлёпывала по спине. Вырваться из её объятий было невозможно.
«Позвольте, бабуля! – хотел было сказать ей Венька, - Какой любимый внучок? Вы, наверное, сослепу обознались».
Но старушка так решительно схватилась одной рукой за Венькин чемодан, а другой стянула его самого с телеги на землю, что он и рта раскрыть не успел.
Между тем она пошарила в кармане пальто и вытащила оттуда какой-то гладкий предмет золотого цвета, очень сильно напоминающий по форме и размеру обыкновенное куриное яйцо.
- На, вот! – старушка с поклоном протянула золотое яйцо Пантелеймону, - За труды.
- Опять? – усмехнулся Федулыч, подышав на яйцо и протерев его о полу замызганного пиджака.
- Чем богаты, - вздохнула старушка и подсыпала ему в карман ещё и горсть сухого гороха, - Сам знаешь…
- Да уж куда там…, - согласился Пантелеймон, скребя в затылке, - Знаешь, что я тебе скажу… на бульон её давно пора, вот что!
Он взмахнул вожжами, хлестнул под зад Василия и, не попрощавшись, погнал своё такси дальше по дороге.
Минута – и ни телеги, ни осла, ни возничего уже не было видно за клубами сухой дорожной пыли. На опушке остались стоять только чемодан, старушка и онемевший от изумления Венька.
«Постойте! Пантелеймончик! Друг Василий! Куда вы? А как же Сима? И Фима? Зачем вы меня сюда завезли?!» - у Веньки аж ноги загудели, так ему захотелось броситься вслед за телегой, подальше от этого странного дома и полоумной старушки с её попугайскими пальто и галошами, безумными идеями и приставучими поцелуями.
- Пошли, что ли? – старушка подхватила чемодан, крепко взяла Веньку за руку и потащила его к дому, размахивая багажом и ворчливо бубня себе под нос, - На бульон! Ишь, чего выдумал! А жить на что? Бульон! Самого тебя на бульон, кикимора зелёная!
Венька плёлся рядом, еле живой от сверлящего и сжимающего все внутренности страха.
«Бульон! – думал Венька, - Из кого тут варят бульон? Может, из таких вот толстых, как я, заезжих мальчишек?».
Ему вдруг вспомнилась сказка. Та самая, про Гензель и Гретель. Всё, в принципе, совпадало: и расписной, почти что пряничный дом, и старая бабка в пальто и галошах, и…
- Проходи, проходи, - старушка отворила скрипучую калитку, и Венька оказался в заросшем густой травой и кустами дворе.
Посреди двора торчала старая кривая яблоня. Под яблоней почему-то была насыпана рыбья чешуя. По чешуе расхаживала, прихрамывая на одну ногу и лениво ковыряя и корябая когтями землю, полуощипанная рябая курица.
- Кыш! – притопнула то ли на курицу, то ли на яблоню старушка и повела Веньку в дом.
В доме оказалось на удивление чисто и тепло. Пахло мятой, только что вымытыми полами и свежими сдобными булками.
- Что у тебя там, в саквояже? Кирпичи, что ли? - старушка небрежно бросила Венькин чемодан в угол и засуетилась, забегала вокруг большого деревянного стола, - Садись, садись. Устал с дороги? Сейчас чай с киселём пить будем. Или, может, наварим бульону?
«Наварим бульону! - подумал Венька, - Из меня! Всё! Это конец!»
Ужас вспорол ему живот и подкатил к самому горлу. Голова закружилась. Взгляд затуманился. Последнее, что успел отметить Венька, - огромная, почти в полкомнаты, печь с жарко потрескивающими в ней поленьями и булькающая в тяжёлом медном котле вода.
В глазах у Веньки всё сделалось оранжевым, синим, зелёным, потом разом почернело, ноги его подкосились. И Венька грохнулся в тяжёлый глубокий обморок.
Глава 2. Наваристый бульон и скатерть-самобранка.
Очнулся Венька от того, что на его лицо частым дождём шлёпались холодные, острые капли. Он вздрогнул, провёл рукой по щекам, вытирая воду, и открыл глаза.
- Слава тебе, господи! – прошептала склонившаяся над ним старушка, - Очухался!
В руках она держала большую глиняную кружку, из которой, видно, и поливала Веньку водой. Глаза у старушки были большие и испуганные. А лицо – участливое и даже, кажется, заплаканное.
- Да ты, никак, припадочный, внучок? – ласково спросила она Веньку, - Или просто переутомился с дороги?
Старушка нагнулась ещё ниже, подсовывая под Венькину голову набитую соломой подушку. Венька вгляделся в её быстрые натруженные руки, маленькую жилистую фигуру, загорелое и улыбчивое морщинистое лицо. При ближайшем рассмотрении старушка уже не казалась такой чужой и страшной. Оранжевое пальто она к этому времени сняла и повесила у двери на гвоздик. Галоши стояли там же, на круглом пёстром половичке. По дому старушка передвигалась в мягких войлочных чунях. Седые с голубым отливом волосы были закручены в растрёпанный высокий пучок, напоминающий дулю. На весьма измятом фартуке яркого лимонного цвета, надетом поверх фиолетового в розовую полоску платья, крестиком был вышит красный петух.
На душе у Веньки потеплело от зародившейся слабой надежды. Но для верности он всё же спросил:
- А что, бабушка, вы из меня бульон варить не собираетесь?
- Из тебя? Бульон? – старушка обомлела и замахала на Веньку руками, - Господь с тобой! Ишь чего выдумал! Какой из тебя бульон?! Я ж вегетарианка!!!
- А как же… вы тут говорили… не желаешь ли, мол, бульону…
- Овощного! – рассмеявшись, воскликнула старушка, - Я ж бульон из овощей варю! Из репы всякой, турнепса, топинамбура. Хороший навар ещё брюква даёт. А для запаха – петрушки всякой, лебеды, крапивы.
Тут Венька успокоился окончательно и уселся на лавке, чувствуя, как в нём разгулялся и разыгрался аппетит. Старушка этому обстоятельству обрадовалась и принялась энергично метать всякую снедь на покрытый крахмальной скатертью стол.
- Давай, скатерть-самобранка, накорми-удиви путника заезжего, гостя долгожданного, - приговаривала она, подсовывая Веньке под нос широкую, наполненную чем-то густым и розовато-малиновым миску, - Первым делом киселю. Кисель для путника – главное дело. Ради чего ж ты, внучок, семь вёрст шкандыбал и пёрся, если не киселю моего похлебать?
Венька хотел было и ей объяснить, как давеча той бабушке с носом-пуговкой, что вообще-то не семь вёрст, а полторы тыщи километров. И что он терпеть не может и кисель, и какао с пенкой, и бабушки-Марусин компот из кислых антоновских яблок. И не ради киселя он в такую даль притащился, а чтобы с Симой и Фимой познакомиться и на их весёлое представление посмотреть.
Но старушкин кисель был столь необычный, непохожий на всё, что Венька видел и пробовал дома. И запах от миски шёл такой манящий и сладкий. И голод так громко и требовательно бурлил, бормотал и бурчал в животе. В общем, не стал ничего Венька говорить и объяснять, а просто взял со стола расписную деревянную ложку и…
Глава 3. Кисельная река, простоквашные берега.
- М-м-м-м-м-м…, - только и смог промычать Венька, перекатывая во рту что-то нежно-густое, восхитительно тающее на языке и вкусное необыкновенно, - М-м-м-м-м-м-м-м-м-м…
- А ты говорил, не хочу кисель, не буду кисель, - беззлобно проворчала старушка, забирая у Веньки опустевшую миску, - Ну, ладно, не говорил. По лицу было видно. Вкусно?
Венька сыто и удовлетворённо икнул, еле сдержавшись, чтобы опять не замычать.
- У нас же тут совсем другой кисель, не как у вас, - пустилась в многословные объяснения старушка, - Это у вас там бурда из порошка. А у нас кисельная река, простоквашные берега. Аккурат перед твоим приездом я на речку сходила. Свежего киселю зачерпнула. И простоквашка в самый раз. Накось, попробуй.
Старушка шваркнула перед Венькиным носом другую миску. На этот раз – с кремово-белой, студенистой, дрожащей, как осиновый лист, простоквашей.
- Эка простоквашка! – гордо сказала старушка, - В ней ложка стоит! Главное, далеко за ней ходить не надо. По бережку не спеша туда-сюда прошёлся, крыночку-то и набрал.
Ложка из простокваши, и правда, торчала фонарным столбом. Но всё-таки Венька был человек начитанный, и слова старушки по кисельную реку вызвали у него глубокое недоверие.
- Ошибаетесь вы, бабушка, - сделал замечание Венька, поглощая простоквашу с невиданной доселе скоростью, - В сказке было «молочная река, кисельные берега».
- Так то в сказке! – глубокомысленно произнесла гостеприимная старушка, продолжая швырять на стол то миску творога, то блюда с булками и пирожками, блюдца с земляничным вареньем, сушёными яблоками, грецкими орехами и печеньем, кувшины с морсом, взваром, душистым настоем из шиповника, - А у нас тут не сказка, а самая настоящая жизть. У нас тут, если хочешь знать, седьмая вода на киселе. Значит, ты теперь, опосля киселя, семь кружек жидкости выпить должен.
Венька, и без того сытый до последней осоловелости, послушно прихлёбывал травяной чай, квас, клюквенный морс, отвары из чабреца и брусничного листа, компот из прошлогодней сушёной малины… Семь кружек выпил, аж взопрел.
- Ну, как доехал? Что видел в пути? – расспрашивала старушка, не забывая при этом утирать Веньке вспотевший лоб и перемазанные вареньем щёки, щедро подливать, пододвигать и подкладывать.
Венька жадно ел, жевал, чавкал и причмокивал. И рассказывал, рассказывал, рассказывал – даже язык стал заплетаться и болеть.
Всё Венька старушке изложил и поведал. Про то, как маме не дали отпуск, и про папину командировку. И про холодильник с телевизором. И про голубиную почту и Варварино сарафанное радио. Ещё – про поезд, старушку с носом-пуговкой, Дюймовочку и богатыря. Не забыл он про телегу, зелёную поросль на голове Пантелеймона, придорожный камень и весельчака Василия.
Старушка внимательно слушала, подперев ладонью острый подбородок, и после каждого Венькиного слова кивала. Только когда речь зашла об ухабах, чувырлах и страшном туннеле с плюхами-щекотухами…
- Вот ведь рожа зелёная! – старушка в гневе вскочила с места и стукнула по столу сухонькой маленькой ладонью, как будто прихлопнула комара, - Кикимора болотная! И ишак его этот паскудный туда же, Василий кривоногий! Ишь чего удумали, паразиты! Куда ребёнка потащили, стервецы! Там же заповедные места! Туда вообще без метлы соваться нельзя!
Напрасно Венька пытался увещевать старушку, растолковывал ей, что, мол, экскурсия это была, знакомство с местными достопримечательностями.
- Я ему покажу, экскурсоводу крашеному! – грозилась тощим кулаком старушка, - Я его примечу оглоблей по хребту!
- А ещё, - дипломатично попытался переменить тему Венька, - Пантелеймон обещал меня к Симе привезти. Вы, случайно, не знаете…
- Ой! – старушка вдруг вся зарделась, как спелый помидор, и стыдливо прикрылась ладошкой, - Что ж это я? Представиться совсем забыла!
С этими словами она вышла из-за стола, церемонно сделала книксен и, выпрямившись, произнесла:
- Я это. Я Сима и есть. Будем, как говорится, знакомы.
Глава 4. Сима.
- А про тебя я знаю, что ты Вениамин Иванович, - бабушка Сима сунула кусок ватрушки в Венькин широко разинутый от изумления рот, протянула ему руку и пожала её официально и крепко, как на важном государственном приёме, - Сорока-белобока кашку варила, деток кормила, на хвосте новости носила…
Ну, про сороку-белобоку Венька уже от Пантелеймона слышал. Но вот чтобы Симой оказалась эта чокнутая старушенция… ну, дела…
- А Пантелеймон Федулыч говорил…
- Что?! – вмиг насупилась Сима, - Что говорила про меня эта басурманская аптечная морда?
- Ну… это… как вам сказать…, - Венька мучительно подбирал слова, как бы так помягче сформулировать, чтобы бабушку Симу вконец не рассердить и не обидеть.
- Так и сказать! – Сима упёрла руки в бока и выставила вперёд лоб, будто хотела Веньку забодать, - Говори-говори, не стесняйся! Всё равно ему зелёной башки не сносить. Оторву подчистую!
- Он говорил… говорил…, - чем заменить слово «клоун» Венька точно не знал, поэтому, собравшись с духом, выпалил, - Что вы цирковая артистка! Вот!
- Клоун, что ли? – уточнила Сима, облегчив тем самым Веньке задачу.
Тот только молча кивнул.
- Ну, правду говорил! – засмеялась Сима, - Только не совсем ещё клоун, учусь пока. А что избушка моя весёлая на шапито похожа, говорил?
- Нет, - честно признался Венька, - Этого не говорил. Обещал, что представление покажете. Такое, мол, представление, закачаешься!
- Ну, качайся! – разрешила бабушка Сима, - Я начинаю.
С этими словами она забежала за печку. Подождала с полминуты. Выкрикнула оттуда гулким толстым басом:
- Уважаемые зрители! Тра-та-та-та-та… это барабаны загремели… весь вечер на арене… ту-ту-ту-ту… а это уже дудки пошли… знаменитейший на весь мир… бэмц-бэмц… литавры, если кто не понял… клоун Сима! Встречайте!
Сима выскочила из-за печки в мешковатых штанах, старой драной войлочной шляпе и с вымазанными чем-то ярко-красным щеками – видно, успела там, за печкой, переодеться и как следует подготовиться. Крикнула «але-оп!» и пошла гоголем по горнице, выбивая пятками чечётку. Потом схватилась за подол, отвела руки в стороны и закружилась, завертелась, понеслась… У Веньки от этого мельтешения поплыло и зарябило в глазах.
«Сумасшедший дом», - подумал Венька.
А Сима опять забежала за печку, прокричала «второе отделение, всем оставаться на местах» и выскочила оттуда уже с балалайкой.
- Ба-а-арыня, барыня! – заголосила Сима, бряцая по струнам, - Ба-а-арыня, сударыня!
У Веньки окончательно пошла кругом голова, и даже начало чуть-чуть мутить и подташнивать.
А Сима небрежным жестом отбросила балалайку в сторону и встала вдруг в стойку, вытянув вперёд одну руку.
- Я ещё стихи сочинять могу. Лирические, душещипательные. Не веришь? Вот, послушай…
Солнце светом небо кроет, вихри вешние вертя,
В мою пёструю избушку заходи скорей, дитя.
Где ты, пухлая подружка буйной юности моей?
Выбрось горе, съешь ватрушку!
Сердцу будет...
- М-м-м-м-м…, - Сима защёлкала пальцами и скосила глаза к носу, - тут рифма какая-то должна быть… не подберу никак… Трулалей? Сто рублей? Пантелей? Тьфу ты! Опять лезет в голову зелёная глупая харя! Ну, как, защипало душу-то?!
Венька решил не расстраивать пожилую женщину, поэтому и умолчал, что стихи эти были написаны задолго до неё и что переврала она их безбожно. По тому, как Сима широко и призывно улыбалась и раскланивалась, было видно, что она весьма довольна собой и ожидает бурных аплодисментов.
- Браво! – сказал Венька, - Защипало очень сильно! Так защипало, что до сих пор чешется и свербит.
И пару раз из вежливости хлопнул в ладоши.
- Плохо радуешься, - вроде как обиделась Сима, - Чем бы тебя ещё удивить?
Венька не очень понимал, зачем его вообще всё время удивлять надо. Но Сима уже набрала полный рот воздуха, раздула щёки неимоверно, оттолкнулась легонько от пола и вдруг взлетела под самый потолок, как невесомый воздушный шарик.
- А-а-а-а-ах! – только и мог сказать Венька.
Вроде устал он уже за целый день удивляться, и привыкнуть бы уже должен. А вот под ж ты!
Сима немного поболталась наверху, хитро подмигнула оттуда Веньке, помахала слегка туда-сюда руками и зашагала неспешно по воздуху. Прошлась над печкой, покружила над столом, перемахнула через Венькину голову и опустилась рядом с ним на скамейку.
- Во как я могу! Понравилось?
- Да-а-а, - восхищённо выдохнул Венька, - Правду, значит Пантелеймон говорил…
- Что ещё говорил этот зелёный змий, упырь болтливый? – вскинулась Сима.
- Только в смысле полётов, - поспешил успокоить её Венька, - В Полетаево, говорил, все летают. Полетают, полетают и восвояси вернутся.
- Кто вернётся, а кто и не-е-ет, - загадочно пропела старушка.
Венька загадки не понял и на всякий случай решил переменить тему:
- А что же Фима? Фима-то где?
- Сейчас, - закивала головой старушка, - сейчас её позову.
И выбежала из горницы вон.
Глава 5. Фима.
- Тук-тук! Есть кто живой? – раздалось из сеней ровно через три минуты.
- Я живой! – крикнул в сторону голоса Венька.
Дверь тихо заскрипела, приотворилась и в щель просунулась полголовы – одна щека и маленький краешек носа.
- Войти можно? – вежливо и робко спросило полголовы.
- Наверное, - пожал плечами Венька, - Проходите, пожалуйста.
Дверь распахнулась и в комнату, осторожно ступая, бочком протиснулась старушка. Точно такая же, как первая, только чисто умытая, в скромном сером платье и кипенно-белом, тщательно выглаженном фартуке. На голове старушки была повязана такая же белоснежная, как фартук, косынка.
- Ты, я так понимаю, Вениамин Иванович, - негромким голосом произнесла старушка, - Сорока-белобока кашку варила…
- Да-да-да, - поспешил перебить старушку Венька, - так точно, варила, деток кормила. А вы, наверное…
- Фима, - глубоко, в пояс, поклонилась старушка.
- Тоже клоун? – решил уточнить Венька и тут же прикусил себе язык.
Старушка от этих Венькиных слов побледнела, потом позеленела, потом вся покрылась красными гневными пятнами.
- Ой! – испугался за старушку Венька, - Извините. Я просто решил… похожи вы очень. Я думал, вы как Сима…
- Как Сима…, - скорбно прошептала бабушка Фима, - В моём-то возрасте… на балалайке играть и через голову кувыркаться…
- Но ведь Сима…
- Вот пусть твоя Сима и скачет козой, и шутом гороховым рядится, - бабушка Фима неприязненно покосилась в сторону оранжевого пальто, болтающегося на гвоздике, и печально покачала головой, - А я женщина серьёзная, домовитая. Ну, как тебе угощение? Понравилось?
- Ещё как понравилось! – принялся нахваливать Венька, - И простокваша, и пироги, и булки-ватрушки всякие. А особенно кисель! Я такого киселю в жизни не пробовал! Свежий, прямо из речки!
- Из какой-такой речки?! – возмутилась бабушка Фима, вскинув брови, - Что за выдумки?! Я самолично его с утра варила! Клюкву на рассвете на болоте насобирала, всю перемыла-перебрала, через сито протёрла, сок отжала, сахару добавила…
Тут бабушка Фима принялась долго и нудно пересказывать Веньке скучные рецепты из кулинарной книги. Сколько крахмалу добавлять в кисель. Как отбрасывать из скисшего молока творог, и опару ставить для пирогов и булок, и определять готовность варенья, и что лучше всего в подполе хранить.
- А простокваша? – Венька очень надеялся, что хоть здесь-то окажется по-Симиному, а не так прозаично и приземлённо, как у Фимы, - Простоквашу-то вы где собирали, если не на берегу?!
- Господи, - тяжело вздохнула бабушка Фима, - совсем запудрила старая клоунесса тебе мозги. Молока я купила на ферме. Принесла в банке домой, в крынку перелила. На ночь на окно поставила. К утру – сверху сливки, внизу простокваша.
«Скучно-то как», - зевнул Венька и вдруг спохватился:
- А Сима-то куда подевалась? Долго её что-то нет!
- Надоела я тебе? – пригорюнилась бабушка Фима, - По Симе своей заскучал? Ну да ладно, сейчас кликну.
Фима ласково провела рукой по Венькиной голове и тихо выскользнула в сени.
«Что это они всё туда-сюда шастают?» - подумал Венька. И тут же дверь с грохотом распахнулась.
Глава 6. И снова Сима. Явление № 2.
- И-и-и-и-и-эх!!! – в комнату вихрем ворвалась Сима.
На сей раз она была одета в какой-то узбекский халат и расписные восточные шальвары. На плечи накинута цыганская шаль с кистями. Свою седую голову Сима украсила неким подобием тюрбана, смотанного из обычного вафельного полотенца.
- Не даёт с любимым внучком пообщаться, зануда! – сумасшедшая бабуля с размаху шлёпнулась рядом с Венькой на лавку, крепко прижала его к своему пропахшему пловом и благовониями халату и принялась жаловаться на Фиму, - Всё-то у неё по режиму да по распорядку. Туда не ходи, того не делай. Дом не крась, на крыше рисуй, по воздуху не летай. Не летай! Чего ещё выдумала, а?!
Сима с размаху хлопнула Веньку по плечу, как бы ища у него поддержки.
- Угу, - согласился Венька.
Действительно, отчего бы человеку не полетать, если уж очень ему этого хочется.
- Я ж весёлая! – Сима широко, во весь рот, осклабилась, демонстрируя свой жизнерадостный нрав, - Стихи сочиняю! Петь-танцевать люблю! Вот, дом разукрасила. Нравится?
- Угу, - опять кивнул Венька.
- А ей нет. Ничего ей не нравится. Пальто вот моё не нравится. Не по возрасту, говорит. Слишком ярко. А я так думаю, ярко – значит, весело. Радостно, значит. А от радости, знаешь, что бывает?
- Что?
- Летают люди от радости! Вот! Потому что радость, она что?
- Что?
- Окрыляет!!!
Тут Венька догадался незаметно заглянуть Симе за спину. Даже пальцем потрогал легонько. Думал обнаружить там что-то вроде крыльев. Ну, или хотя бы пропеллер. Как у Карлсона. Только вот тощая и сутулая Симина спина была плотно обёрнута и обтянута шёлковой шалью. И никакого подобия летательных приспособлений под этой шалью не прощупывалось и не наблюдалось.
- А хочешь, я и тебя летать научу?! – вдруг воодушевилась Сима, - Сдаётся мне, ты к этому делу способный.
Тут Венька тоже так воодушевился, что с лавки подскочил, как ужаленный.
- Меня? Летать? Ура!
Но тут же засмущался, голову свесил, весь, как свёкла, побагровел.
- Куда мне? Я ж толстый…
- Ха! – возмутилась Сима и подскочила с лавки, - Подумаешь, толстый! Толщина полёту не помеха! Ты нашу старуху Матрёну видал?! Бегемот бегемотом, а парит… что твой мотылёк! Вот, смотри на меня и повторяй.
Сима опять, как давеча, оттолкнулась пяткой от пола. Поднялась на полметра в воздух, протянула Веньке руку. Но тут…
- Ква-ква! Ква-ква-ква!! Ква-ква-ква-ква-ква!!! – раздалось откуда сверху, со стены.
- Это что же? – спохватилась Сима, - Неужто уже девять часов? Пора до ветру и спать укладываться.
Глава 7. Часы с квакушкой.
- Только, чур, я до ветру первая! – Сима озорно показала Веньке язык и резво выскочила вон из комнаты.
- Ква-ква…, - неодобрительно раздалось оттуда же, что и в первый раз.
Венька поднялся с лавки и пригляделся. Высоко на стене, под самым потолком, висели небольшие часы с болтающимися под ними гирями. На первый взгляд – обычные ходики. Такие, что имеются в любой деревенской избе. У них ещё прямо над циферблатом бывают маленькие дверки, каждый час они раскрываются, и наружу выскакивает крохотная птичка-кукушка.
- Ку-ку, - обыкновенно говорит кукушка, мол, спать пора. Или, наоборот, просыпайтесь, граждане, солнце на дворе, работа вас ждёт, никак не дождётся.
Только вот при ближайшем рассмотрении оказалось, что из окошка Симиных ходиков вместо кукушки выставила голову здоровенная, коричневато-зелёная, вся покрытая волдырями жаба. Она важно раздувала бока и выстреливала своим узким длинным языком, доставая им до часовых стрелок. Стрелками же для часов служили две ощипанные камышины разновеликой длины. Циферблат представлял из себя огромный и обгрызенный по краям лист кувшинки с кривыми цифрами, процарапанными ржавым гвоздём. Да и гири были не гирями вовсе, а свинцовыми грузилами – из тех, что прицепляют к леске рыбаки.
- Ква-ква-ква, - уставившись на Веньку водянистыми глазами и свирепо осклабив широченную пасть, напомнила жаба, - Ква-ква, ква-ква-ква-ква.
Венька в испуге попятился и…
- Ты ж хоть смотри, куда идёшь-то!
Посреди комнаты стояла бабушка Фима в своём чистеньком фартучке, привычном сером платье и с метлой в руке. На неё-то Венька и наткнулся с размаху спиной. И как это она так тихо вошла, что он не заметил?
- Опять всякая нечисть в доме, - скорбно произнесла бабушка Фима, - А ну, кыш! Брысь, проклятая! Пошла вон!
Она взмахнула своей метлой, пытаясь дотянуться до жабы. Но ходики висели слишком высоко, под самым потолком – Фиме никак не достать, даже метлой. Она подпрыгивала, кряхтела, тянула вверх худенькие ручки, тыкала в направлении часов своим орудием. Безрезультатно.
- Ква-ха-ха! – издевалась над её бесплодными усилиями жаба, насмешливо свесив со своей приступочки безобразную голову, - Ква-ква-ква-кха-кха!!!
- Изыди! – умоляла её снизу Фима, - Не доводи до греха, окаянная!
- А вы бы, как Сима, - предложил ей Венька.
- Что… как… Сима…, - еле слышно, одними губами, пролепетала бабушка Фима.
Кровь начала отливать от её лица. Щёки побледнели. Дышать она стала тяжело и редко – по всему видно, что собралась грохнуться в обморок.
- Вот так! – совершенно не заметив Фиминого состояния, Венька привстал на цыпочки и раскинул в стороны руки, как приготовившийся к взлёту самолёт, - Вот так Сима – р-р-раз-з-з!
Венька зажужжал, заревел, как настоящий аэроплан, побежал нарезать круги по комнате, постепенно сужая их вокруг Фимы.
- Потом вот так! – он часто-часто замахал руками, крепко прижав локти к пухлым бокам, - Потом…
Венька подпрыгнул – невысоко, на сантиметр. Выше он и не умел. Но зато очень громко. Взвизгнули половицы. Задребезжала на столе не убранная после ужина посуда.
- Я вообще-то не очень…, - честно признался Венька, - Сима лучше летает. Она и меня обещала…
- Ка-а-ак?! – ахнула Фима.
- Ква-а-а-а-ак!!! – жаба истошно заорала, неожиданно вывалилась из часов прямо на пол и грузно поскакала к двери, на выход.
- Ну, вот, сама ушла, - обрадовался Венька и обернулся к бабушке Фиме, - А вы переживали и волновались…
Но бабушка Фима уже совершенно не волновалась и ни о чём таком не переживала. Она тихо и смирно лежала посреди комнаты на коврике – в спокойном и аккуратном бездыханном обмороке.
- Ой! – страшным криком закричал Венька, - Ой-ой-ой!!! Помогите! Караул! Сима, на помощь!
Он стал носиться по дому из угла в угол, мучительно соображая и прикидывая, что ему делать, за что хвататься и как теперь бабушку Фиму в чувства приводить и спасать. Искусственное дыхание? Так Венька не умеет. Водой её как следует из ведра облить? Но откуда взять ведро? И воды простой нигде не видно. На столе только морс, и квас, и сладкий шиповниковый отвар. Ситуация складывалась критическая. И помочь здесь могла только Сима. Но она-то как раз всё не шла и не шла.
«Сима же до ветру отлучилась! – вспомнилось вдруг Веньке, - А ветер, он где? На улице, конечно!»
Тут Венька храбро поддёрнул штаны и бросился из избы, громко хлопнув за собой дверью.
На улице, и правда, бушевал и свирепствовал ветер.
Глава 8. Буйный ветер, сумасшедший дом.
Лишь только выскочил Венька из дому на крыльцо, ветер набросился на него зверем, ослепил, оглушил и надавал изрядных шлепков, тумаков и подзатыльников.
Никогда ещё Венька не видел такого могучего, разъярённого урагана. От его порывов дом весь дрожал и ходил ходуном. Низко мчались мрачные тучи. Всё живое спешило спрятаться и расползтись по щелям и укрытиям.
- У-у-у-и-и-и, - скулила, завывала и повизгивала буря.
Ветер гнул к земле и трепал макушки деревьев. Поднимал с земли сучья и листья, закручивая их в шальной стремительной воронке. Швырялся песком и мелкими камушками. Одним словом, хулиганил и шалил.
- Сима! – сложив ладони рупором, крикнул в бурю и сгущающуюся темноту Венька, - Си-и-и-ма-а-а!!!
- И-и-и-а-а-а!!! – передразнил Веньку ветер.
- Си-и-и-ма-а-а!!!
Ветер зло хлестнул его по щеке, потом по другой, взъерошил на голове волосы, забрался под футболку и ледяной рукой сдавил грудь.
- Си-и-и-ма-а-а!!! – задыхаясь от холода и ужаса, ещё раз крикнул Венька.
Никто ему не ответил. Лишь жалобно скрипела старыми сучьями яблоня. Да испуганно шуршали листьями кусты. И над всем этим летала, хохотала и залихватски свистела буйная разбойничья стихия.
И что теперь Вениамину Ивановичу прикажете делать? Сзади, в доме, валяется в обмороке странная, по всему видать сумасшедшая, старушка. Ещё одна, полоумная, улетела, видать, вместе с ветром. Где теперь её искать? Кого позвать на помощь?
- Си-и-ма-а, - в последний раз, без всякой уже надежды, проблеял Венька.
И повернул обратно, в дом. Там хотя бы тепло, топится печка. И пироги остались на столе. И ещё чуток недоеденной простокваши. И в кувшинах настой шиповника и сладкий морс. Боязно, конечно, из-за этой падучей старушенции. Зато сытно. Хоть и страшно. Но ведь аппетит – он же страха сильней.
Дрожа всем телом и глотая горькие слёзы, Венька проскользнул с крыльца в сени. Спотыкаясь в полутьме, добрался до двери в горницу. Взялся за латунную, в форме диковинной птицы, ручку и…
- И чем тебе моя Анфиска не угодила?
- Чем-чем, всем!
Из-за двери доносились голоса. Разговаривали двое. Венька в оцепенении замер и прислушался.
- Ты, гляжу я, неженка! Чуть что, сразу в конвульсиях!
- А что, нельзя?
- Кому и можно, а тебе заказано!
- Чего это?
- Мальчонка-то, похоже, припадочный - в тебя.
- Ты его как будто чему хорошему научишь!
- Уж я научу!
- Тоже мне, профессор!
- Я-то профессор! Можно сказать, академик! А вот ты…
- А я тогда доцент!
- Чего-о-о? Ха-ха-ха! Доцент – гони процент!
- Глупости говоришь! Вечно у тебя – то кисельная река, то простоквашные берега!
- А у тебя одни опарыши на уме!
- Не опарыши, невежда! А опара! По-вашему, простонародному, квашня. Её, значит, заранее, готовят. Для теста. Сначала, значит, муки берут, дрожжей маленько…
- Зануда ты!
- Я зануда?! А ты скоморох ряженый! Фуфела! Паучья сныть!
- Слов-то где таких понабралась, серый рваный чулок!
- Рва-а-аный?!!!
- Ну, ладно, штопаный. Всё равно чулок.
- А ты… ты…
За дверью послышалась какая-то возня и приглушённое пыхтение. Посыпались мелкие частые удары – бум-бум-бум, бам-бам-бам, блямс. Что-то упало, покатилось. Потом всё стихло. Превозмогая оторопь и страх, Венька тихо-тихо приоткрыл дверь и осторожно заглянул внутрь.
То, что он увидел, повергло его в шок и полнейшее изумление.
Посреди комнаты, на коврике, сидела вполне себе очухавшаяся бабушка Фима. Платье её было изрядно помято и потрёпано и задралось почти до самых колен. Фартук весь изгваздан и съехал куда-то набок. Косынки не было вообще. Вместо неё Фимину голову украшал давешний Симин тюрбан из вафельного полотенца. Самой же Симы почему-то нигде не было видно. Бабушка Фима была в комнате совершенно одна. Одна-одинёшенька. Одинокая как перст.
- Заходи-заходи, внучок, - пропела она, услышав скрип двери, - Не бойся.
Венька нерешительно протиснулся в дверь и застыл, не отваживаясь двинуться дальше.
- А… где…
- Сима-то? – уточнила догадливая старушка, - Да вот же она!
-Где? – не понял Венька.
- Ну, вот же, прямо перед тобой!
Венька повертел вокруг себя головой. Заглянул за печку. Присел на корточки и посмотрел под стол. Никого.
- Господи! – бабушка Фима с кряхтением поднялась на ноги, подобрала с пола валявшуюся там цыганскую Симину шаль и набросила её себе на плечи, - Неужель не понял?
Венька лишь отрицательно помотал головой.
- Раздвоение личности у меня! Я тебе и Фима, я тебе и Сима! Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай!
Глава 9. Двойная личность.
Всё-таки оставались ещё у Веньки сомнения. Не ломает ли эта Фима перед ним комедию? Может ли такое быть, чтобы две такие разные личности уживались в одном-единственном человеке?
- А мы и не уживаемся, - пробурчала старушка, - Сам видишь. Ругаемся, каждый день по пять раз.
- Значит, всё-таки не унёс Симу ветер? А то я было так испугался…
- Я ж тебе не Мэри Поппинс, чтоб по ветру на зонтике колыхаться. Мне для полёту штиль нужен. То есть полная ясность и в небе чистая голубизна. И зонтика у меня нету. Сломался. Починить некому.
Бабушка поглядела на Веньку со значением, будто чего-то от него ожидая. Но Венька зонтики чинить не умел, намёки не понимал, поэтому и красноречивые старушкины взгляды совершенно проигнорировал.
- Как же всё-таки так? – никак не мог он взять в толк, - Чтобы и Сима, и Фима одновременно?
- Не одновременно, - терпеливо пояснила старушка, - а по очереди и по настроению. Радость в душе накопилась, просит полёта или шалости какой, так это, значит, я сегодня Сима. Дела одолели, суп требуется сварить аль пол подмести – Фима я. Фима как она есть. Мы друг друга, как бы это сказать…
Она прищёлкнула досадливо пальцами, подбирая вылетевшее из памяти слово. Потом прислушалась к чему-то внутри себя. Кому-то кивнула согласно головой.
- Да-да, спасибо! Дополняем и уравновешиваем! Уравновешиваем мы друг друга, вот! А вообще-то меня Серафимой зовут. Это по святкам. А по батюшке – Ферапонтовна. Выходит, Серафима Ферапонтовна я. Твоя бабушка. Вот так!
…Посуда давно была уже вымыта и сложена Фимой в сундук. И пол подметён. И жаба Анисья несколько раз из-за окна дребезжащим голосом вопила. Напоминала, что ночь на дворе и честные люди все давно уже спят.
А Венька с Серафимой Ферапонтовной всё сидели рядышком на лавке и тихие разговоры вели, о смысле жизни и всяких родственных делах беседовали.
- Как там Ванятка поживает? Здоров ли? Дюже ли богат? – спрашивала Веньку Серафима и кокетливо поправляла выбившийся из-под тюрбана голубовато-седой локон.
- Ванятка? – переспрашивал Венька, - Это кто ж такой? Не знаю.
- Ка-а-ак?! – Серафима всплёскивала сухонькими, похожими на птичьи лапки, руками и шутливо грозила тонким пальчиком, - Отца родного не знаешь? С глаз долой, из сердца вон?
- Отца знаю, - по обыкновению рассудительно и серьёзно отвечал ей Венька, - Только его Иваном Вениаминовичем зовут.
- Ну! Я и говорю, Ванятка. Ванюша, Ивашка, племяш мой любимый, озорник. Я ж Маруське, мамаше его, прихожусь сестрой многоюродной. Тебе, значит…
Серафимовна Ферапонтовна запрокинула к потолку лицо и принялась усердно шевелить губами, подсчитывая все ближние и дальние колена в её кривой и весьма разветвлённой родственной цепи.
- Тебе я, выходит, семиюродная бабушка.
Венька так далеко в родословные дебри никогда ещё не забирался. Поэтому и не мог оценить всей важности семиюродного родства. Бабушка как бабушка. А уж семи… или семидесятиюродная… какая, собственно говоря, разница?
Глава 10. Имена и маски.
- Имечко вот только у вас… Сер… Фер… понтовна, - спотыкаясь и тормозя на каждой букве, пожаловался Венька, - Пока выговоришь, язык сломаешь. Можно я буду звать вас просто Сима? Как раньше.
- А как же! – подпрыгнула от радости старушка, - Конечно! Валяй! Давай! Называй!
И закружилась, завертелась в весёлой кадрили, дробно топоча ногами и припевая в такт:
- Си-ма, Си-ма, Сима-Сима-Сима!
Но тут же как будто вдруг споткнулась, осеклась, застыла на месте и печально повесила голову.
- А что же Фима? Чем тебе Фима плоха? Имя-то какое! Как песня. Фи-и-и-ма-а-а…
- Ква-ква-а-а-а-а!!! – жалобно подхватила за окном изрядно уже промёрзшая жаба Анисья, - Ква-а-а!!!
- А ну кыш, отсюдова, нечисть!
Фима погрозила окну маленьким кулачком. Отвернулась. Схватилась за метлу.
Но тут же эту метлу со стуком отбросила и обернулась к окну с широкой озорной улыбкой.
- Анисьюшка! Свет очей моих! Радость моя болотная! Что сидишь там, скучаешь? Давай к нам! Петь будем, танцевать, веселиться!
Старушка резво кинулась распахивать окно, чтобы впустить полуночную жабу. Вытянула вперёд руку, ухватилась за щеколду… Но вдруг рука её слабо повисла, взгляд погрустнел.
- Вон! Пошла вон! – прокричала она, пятясь от окна, - Нечисть болотная!
«Этак и я с ними вместе того и гляди рехнусь», - с тоской подумал Венька.
Между тем на лице старушки Симина и Фимина маски начали сменять друг друга с ужасающей, какой-то феерической быстротой.
- Спать! – строго приказывала Веньке Фима.
- Куролесить! – вопила Сима ему в самое ухо.
- Завтра с петухами вставать, - ворчала Фима, - воду носить мне поможешь, грядки от сорняков полоть…
- Летать научу! – многообещающе подмигивала Сима, - На кисельную реку сгоняем! С Горынычем тебя познакомлю. Хоть он человечишко, конечно, так себе, пустой.
Венька не знал, кого слушать. Спать ему ложиться или танцевать? Песни петь или по воду тащиться? Он сидел на лавке, как замороженный истукан, и ждал, когда же всё это закончится.
Оно и закончилось. Как всё когда-нибудь кончается на свете.
- Уф-ф-ф!!!
Утомившись от самой себя, раздвоенная бабушка вновь превратилась в целую Серафиму Ферапонтовну, выдала Веньке чистое полотенце, велела хорошенько умыться и зубы почистить как следует.
- Укладывайся! – показала ему на печку.
- Мне бы…, - засмущался Венька, - Мне в другом каком-нибудь месте. Очень уж я высоты и жара боюсь.
На самом-то деле вспомнился Веньке рассказ Пантелеймона. Как его домовой с печки столкнул. Вдруг и его тоже… об скамейку носом… Будет Венька, как возничий, ходить с синей сливой посреди лица.
- В другом так в другом, - Серафима возражать не стала и постелила ему на лавке, у стены.
Венька снял штаны, футболку, аккуратно положил их на стул. Кеды поставил рядышком, около лавки. И, отчаянно зевая, повалился головой на мягкую пуховую подушку.
- А домового нашего не бойся, - ласково дуя ему в лоб, прошептала Серафима, - Он у нас тут смирный. Мухи не обидит. Не то что доброго гостя…
Глава 11. Мужичок в пиджачке и лакированных штиблетах.
Может, приснилось это Веньке. Может, привиделось. А может, на самом деле так оно и было, как есть. Только ровно в час ночи, лишь громко один раз проквакала Анисья, к лавке, на которой тихо и мирно задрёмывал Венька, подошёл прямо по воздуху… нет, скорее, подкрался на цыпочках мужичок.
Был тот мужичок маленький, тощенький и даже как будто слегка полупрозрачный. И одет весьма странно. Сверху – отутюженный, с искрой, пиджак глубокого синего цвета. Под пиджаком – крахмальная рубашка. Галстук-бабочка на шее. На ногах – до нестерпимого блеска вычищенные лакированные штиблеты. Зато вся его нижняя часть…
Вся нижняя часть незнакомца была облачена в потрёпанные, дырявые, с ободранной бахромой штаны. В общем, в лохмотья. Пояс штанов был подвязан обыкновенной бельевой верёвкой,
Волосы на его голове были длинные и все заплетены в множество тонких седых косичек. Борода сверкала яркой рыжиной и тоже заплетена в косу, но всего одну.
- Можно у вас тут ненароком с краешку присесть? – вежливо поинтересовался мужичок у Веньки и, не дожидаясь ответа, по-хозяйски расположился у него в ногах, - Спишь, что ли? Ну, спи, спи.
Веньке разрешения на сон от мужичка не требовалось. Он и так спал, по привычке подложив ладонь под толстую щёку. Спал, и снилось ему, что прямо по воздуху подкрался к его кровати мужичок в пиджачке и лакированных штиблетах. Уселся в его ногах, как у себя дома. И повёл с Венькой витиеватые разговоры.
- Заскучал я что-то, - обратился к спящему Веньке ночной незваный гость, - Душа моя неприкаянная притомилась. Мечется, мечется, покою не знает. Неизбывная грусть навалилась на меня. Затуманились мои думы. Кручина скрутила моё сердечное естество… во… во… во, полетела, зараза! Ах, ты…
Дз-з-з-з-з-з-з!!! - что-то промелькнуло в слабом, выбеленном и размытом лунном свете.
Бах!!! - тщедушное тело мужичка рванулось вперёд, как будто им выстрелили из берданки.
Хлоп!!! - твёрдая, как карающий меч, рука с оттяжкой прибила это «что-то» на столе, не оставив ему ни единого шанса на спасение.
- Фу-у-у-ух!!! – довольный проделанной работой, мужичок вернулся на лавку и показал Веньке только что убитую муху, - Видал?
Венька видал. Потому что этот похожий на выстрел хлопок выбил из него весь сон. И сидел теперь Венька рядом с мужичком на лавке, тёр глаза и совершенно не понимал, что происходит.
- Муха, говорю, - мужичок гордо сунул свою добычу под самый нос Веньке, - Я тут на них лучший охотник. У меня и значок от охотничьей организации есть.
Мужичок был именно такой, каким приходил к Веньке во сне: тот же блестящий пиджак, драные, с бахромой, штаны, начищенные лакированные штиблеты. Только теперь Венька заметил, что на лацкане его пиджака сияет круглый, до блеска отполированный значок с нарисованной на нём навозной мухой и надписью по кругу «Отличнику мухобойного труда».
- А вы, собственно, кто? – поинтересовался Венька.
- Сам-то как думаешь? – вместо ответа спросил мужичок.
«Никак я не думаю. Ну вас всех с вашими загадками», - хотел сказать Венька и чуть было не завалился обратно спать.
- Домовой я тутошний, - не дождавшись от Веньки никаких гипотез и предположений, объяснил мужичок, - А ты Вениамин Иванович. Я знаю.
- Все знают. Сорока-белобока кашку варила, деток кормила…
- Какая ещё сорока?! – возмутился домовой, - Какие, к лешему, детки?! Что ты мне тут голову морочишь?!
- Ну…, - растерялся Венька, - Здесь все так говорят. Потому что сарафанное радио…
- Какое-какое радио?! – домовой схватил себя за бороду, выпучил глаза и уставился на Веньку как на слабоумного, - Сарафанное?!!! Скажи ещё, подштанниковое, дуралей! Надо ж, чего выдумал! Не знаешь, что радиосигнал по волнам передаётся? Они так и называются, радио-волны. Потому что радио – оно как море.
- Как море?! – воодушевился Венька, - Скажите пожалуйста!
- Скажу, - кивнул мужичок, - Вот смотри, на море бушуют волны, так?
- Говорят…, - вздохнул Венька, - я не видел.
- Для того, чтобы знать, видеть вовсе и не обязательно!
«Вот и Пантелеймон так же сказывал», - вспомнилось Веньке.
- Радио это бушует и волнуется тоже, - продолжил свою учёную лекцию мужичок, - Волнуется себе, волнуется, потом – раз! – и волну свою как пульнёт! Вроде как из ружья. Опять же, в виде радиовещательного сигнала. А ты говоришь…
- Я не знал, - смутился Венька, - Мы этого ещё в школе не проходили.
- Не проходили! А мозги тебе на что дадены? Там, в мозгах, кстати, такие кривые извилины. У тебя есть?
Венька смущённо потупился и пожал плечами.
- У меня точно есть! Прямо чувствую, как они там извиваются и шевелятся. Даже щекотно, - мужичок хихикнул и дёрнул себя сразу за несколько косичек на голове, - А между извилинами - тоже волны. Только не радио, а другие. Специальные такие волны. Называются – биополе.
- Откуда вы столько всего знаете? – восхищённо поинтересовался у домового Венька.
- Ты уши мои видал?
- Ну-у-у-у-у…
- А ты посмотри, посмотри получше. Можешь даже потрогать, - домовой вытянул шею по направлению к Веньке и придвинул своё огромное мясистое ухо к нему поближе, чтобы Венька мог как следует его разглядеть, - Я ж подслушиваю!
- Что?
- Всё! Всё подслушиваю, подглядываю, вынюхиваю… Нос у меня тоже хорошей величины, не заметил? Я им столько… о… о… о… ещё одна, паскудница, полетела!
Хлоп!!! И новая муха замерла бездыханно под меткой рукой домового.
Глава 12. Очень добрый домовой.
- А бабушка Серафима говорила, - заметил Венька, - что вы даже мухи не обидите.
- Не обижу! – подтвердил домовой, - Никогда в жизни не обижу ни единой мухи!
- Но ведь вы же… только что…
- Что я только что? Что я такого сделал? – обиженно поджал губы домовой, - Давай мы лучше у неё самой спросим. Эй, муха! Я тебя чем-нибудь обидел?
Убиенная муха, поднятая домовым за крыло высоко в воздух, безмолвствовала.
- Ну, вот! – радостно провозгласил домовой, - Она не в обиде! И ты не мели чепухи. Лучше давай с тобой посплетничаем.
- Сплетничать нехорошо. Мама говорит…
- Мама правильно говорит, - согласился домовой, - Но иногда, немножечко, самую малость, для поднятия тонуса, нужно! Как же можно жить совсем без сплетен?!
- Мы же дома как-то живём.
- Скучно живёте!
- И о чём же мы будем с вами сплетничать?
Венька-то сам сплетничать вовсе не умел. Даже ни разу в жизни не пробовал.
- Для начала я тебя спрошу, - домовой потёр руки и довольно заёрзал на лавке, усаживаясь поудобнее, - Вот, к примеру, кто тебе нравится больше, Сима или Фима?
- Сима, - не раздумывая ответил Венька, - Она весёлая, смешная, на балалайке играет.
- Ну да, ну да, - закивал головой домовой, - На балалайке играет, по воздуху аки по суше ходит, нечисть всякую тащит в дом. То эту склизкую Анисью, то всяческих мохнатых пауков. А мне, страдальцу…
Тут домовой громко всхлипнул и так треснул себя кулаком в грудь, что у него развязался и шлёпнулся на пол галстук-бабочка.
- Душа у меня слишком нежная, - вытирая грязным пальцем совершенно сухой глаз, объяснил Веньке домовой, - Не выношу я этого гнуса. Ни жаб. Ни мух… ух… ух… ух…
Хлоп!!! Третья муха пополнила скорбную коллекцию домового. А он меж тем отряхнул преспокойно руки и невозмутимо продолжал:
- С Фимой-то мне лучше. Фима дом приберёт. Киселю наварит. Пирогов напечёт.
В этом смысле Венька был совершенно с домовым согласен. Убирала Фима чисто. Готовила вкусно. Только вот…
- Только вот зануда она, - продолжал свои размышления домовой, - Скучная какая-то. Всё у неё по распорядку. Мух не обижай. Колотушкой по ночам не колоти. А если у меня именно ночью душа колотушек просит?!
С этими словами домовой вытянул из-за пазухи какой-то предмет, очень сильно напоминающий скалку.
- Бах! – шмякнул этой скалкой себя по голове.
- Бам-м-м!!! – пошёл от головы звон, заполняя собой всю, до самого дальнего уголка, избушку.
- Ох-х-х-ох-ох!!! – заворочалась за печкой старая Серафима.
Веньке стало немного не себе. Не тот ли самый это домовой, что давеча облил аптечной зелёнкой беднягу Пантелеймона? Что, если он сейчас и Веньку… Ведёт себя мужичок как-то странно. За мухами гоняется. Лупит чем ни попадя по голове.
- Ну, домовые-то разные бывают, - как бы прочитав Венькины мысли, продолжил плести свои мудрёные сплетни мужичок, - Вот, слыхал я, один тут на днях… та-а-ак разозлился! Облил своего хозяина чем-то. То ли коровьей жижей, то ли поросячьей мочой…
- Зелёнкой, - подсказал мужичку Венька.
- О! – обрадовался тот, - Точно! Гляжу, и ты уже тут всё знаешь. Хорошо собираешь сплетни, хитрец!
Домовой заговорщицки подмигнул Веньке и укоризненно погрозил ему пальцем.
- Только я домовой не из таких! Я добрый! Очень добрый! Наидобрейший из всех самых добрых домовых!
- Ну, да. А мухи?
- Опять?! – рассердился домовой, - При тебе же допрос вёл с пристрастием. Муха не в обиде, со всем согласная, и вообще сама напросилась. Сама! Понял? А я добряк. Меня так и зовут, Добрыней.
- Ух, ты! – Венька обрадовался известному имени, будто старого знакомого встретил, - Добрыня Никитич?
- С чего это Никитич? – оскорбился домовой, - Что ещё за выдумки такие? Добрыня Добрыньевич я. Потому что папку моего тоже Добрыней звали. Это у нас семейный бзик такой – всех по мужицкой линии Добрынями называть. Добрые мы все. И добро всяко-разное любим. Вот, гляжу, у тебя туфли больно хорошие.
- Какие туфли? – не понял и даже слегка обиделся Венька.
Что он, девчонка, что ли, - туфли носить.
- Парусиновые, - домовой Добрыня показал на Венькины кеды и облизнулся при этом плотоядно, - Я парусиновые страсть как люблю. В них ноги не потеют.
- А-а-а!!! Так это кеды!
- Кеды, говоришь? Ну, ладно! Поздно уже. Спать тебе, наверное, пора. Да и мне… это… вот…
Не договорив последней фразы, Добрыня заволновался всем телом, заколыхался в воздухе и растворился в ночной темноте, не оставив после себя даже тени.
- Ах-х-х, - вздохнул с облегчением Венька, рухнул на подушку и тут же провалился в глубокий крепкий сон.
…Наутро, когда Венька проснулся, натянул на себя футболку и штаны и полез под лавку за обувью, оказалось, что из оставленных с вечера двух кед в наличии имеется только правый. Левый же исчез в неизвестном направлении.
Глава 13. Одна парусиновая туфля.
- Бабушка Серафима! – крикнул из-под лавки Венька, - Вы случайно кеда моего не видели?
- Деда? - переспросила Серафима, - Какого деда? Ты ж, вроде, приехал один.
- Не деда, а кеда!!!
Вот ведь незадача! Она ко всему прочему ещё, оказывается, глуховата.
- Что за зверь такой – кеда? Не слышала о таком никогда.
- Во-первых, не кеда, а кед, - по возможности попытался объяснить Серафиме Венька, - А во-вторых, по-вашему это называется «парусиновая туфля».
- А! Туфля! – обрадовалась бабушка Серафима.
И Венька тоже обрадовался вслед за ней. Видела, наверное, бабушка его кед. Просто не знала, как это называется. А теперь узнала, и сейчас пойдёт, и принесёт Веньке его недостающую обувку. Наверняка где-то за печкой завалялась.
- А шут её знает, твою керосиновую туфлю, - беспечно махнула рукой Серафима и подхватила вёдра, за водой идти.
«Шут-то как раз не знает, - печально подумал Венька, - а вот этот странный Добрыня-домовой…»
Слишком уж подозрительно он на Венькины кеды косился. Облизывался ещё так жадно. Ручонки свои вездесущие потирал. Он это! Точно, он!
Но почему тогда он не взял сразу правый и левый? Ног у Добрыни вроде полный комплект. Зачем ему один Венькин кед мог понадобиться? И для чего он второй Веньке оставил? Может, это и не домовой вовсе? А кто тогда?
Странно всё это, очень странно.
Венька облазил всю горницу. Заглянул под стол. Отодвинул лавку. Потыкал под печку кочергой.
- Ну, всю пыль животом собрал? – весело спросила вернувшаяся с полными вёдрами Серафима Ферапонтовна, - Умывайся давай, причёсывайся, туда-сюда, скоро завтрак завтракать будем!
Напевая и пританцовывая, она легко опустила вёдра на лавку, подкинула в печку берёзовой коры и поленьев, чиркнула спичкой, разожгла весёлый трескучий огонь.
- Трудись-трудись, топись-топись, варись-варись, - приговаривала бабушка Серафима, между делом подливая воду в большой пузатый самовар, доставая с полки сахар и муку, гремя горшками и ухватами.
«Интересно, кто она у нас сегодня? – Венька задумчиво вглядывался в Серафимино лицо и платье, прислушивался к её песням и ласковому, беззлобному ворчанию, - Вроде бы Фима. Вон, и воды принесла, и дров, видать, уже с утра наколола. Но уж больно на Симу похожа. Не отличить».
Платье на Серафиме было нежно-голубого цвета, в мелкий бордовый цветочек. Сверху платья – давешний жёлтый фартук с вышитым красным петухом. Только на этот раз фартук был выстиран, выглажен, и петух с него смотрел гордо и даже слегка нагловато.
«То ли Сима, - глубокомысленно размышлял, елозя во рту зубной щёткой, Венька, - То ли Фима. То ли Фима, то ли Сима».
Не придя ни к какому выводу по поводу личности хозяйки избушки, Венька вытер полотенцем умытое лицо, вытянул из-под лавки правый кед и вышел с ним на воздух, на крыльцо.
- Красота! – вздохнул Венька, обведя счастливым взглядом утренний, весь в росе, сад, и с силой зашвырнул правый кед куда подальше, в сторону яблони.
Оно и правда, зачем ему один кед нужен-то, когда ног у него всё-таки целых две.
- Спасибочки! – колокольчиком прозвенело оттуда, куда Венькин кед прилетел, а прилетел он прямо в яблоню, в тёмную глубину её кроны, - Вот так уважил! Вот так угодил! Век тебе этого не забуду!
Что такое? Яблоня разговаривает! Ну, дела…
Глава 14. Груша на яблоне.
Мелкими осторожными шажками Венька приблизился к дереву. Всмотрелся в спутанные сучковатые ветки, запылённую тёмно-зелёную листву. Сквозь листья, почему-то густо вымазанные в прилипшей к ним рыбьей чешуе, кое-где просвечивали небольшие краснобокие яблоки. Чешуя блестела на коре, тихо хлюпала и похрустывала под ногами.
- Эй! – тихо позвал Венька.
- Чего тебе? – пропел всё тот же колокольчик, - Всё равно не отдам! Что с возу упало, то всё моё! И не проси!
- Это вы про кед, что ли? – догадался Венька, - Да берите себе на здоровье! Я его всё равно выбросил. Мне он не нужен.
- Не нужен?! – в голосе колокольчика появились строгие басовые нотки, - Такой чудесный тряпочный лапоток?!
Листья задрожали. Ветки раздвинулись. Над толстым кривым суком показалось удивлённое женское лицо.
- Как тебя звать-величать? – спросило лицо, внимательно разглядывая босые Венькины ноги и с хрустом пережёвывая яблоко.
- Вениамин Иванович, - солидно, с поклоном, ответил Венька, - Вы разве не слыхали? Радио-волны! И ещё сорока-белобока кашку варила, деток кормила…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги