Лев Троцкий. Большевик. 1917–1923

1. Свияжск и юг

Только что сформированный поезд Троцкого прибыл на станцию Свияжск в полусотне километров от Казани 10 августа 1918 г. Явно преувеличивая трагизм ситуации, собственную роль в этом эпизоде истории и стратегическое положение станции, Троцкий позже писал: «В течение месяца здесь решалась заново судьба революции. Для меня этот месяц был великой школой» [715]. Впрочем, последнее было верно. Троцкому действительно приходилось многому учиться. Он не мог не понимать, что был одним из виновников вооруженного выступления чехословацких легионов, ибо по требованию Германии отдал приказ об их разоружении и об остановке эвакуации корпуса из России. По существу, приказ Троцкого от 24 мая был провокационный и ответом на него могло быть только восстание чехословаков, которым просто больше и делать ничего не оставалось. В приказе указывалось, что «каждый чехословак, который будет найден вооруженным на жел[езно]дор[ожной] линии, должен быть расстрелян на месте» [716].

Уже тогда максималистская политика Троцкого была подвергнута критике некоторыми здравомыслящими большевиками. Красин писал в августе 1918 г.: «Самое скверное — это война с чехословаками и разрыв с Антантой. Чичерин соперничал в глупости своей политики с глупостями Троцкого, который сперва разогнал, расстроил и оттолкнул от себя офицерство, а затем задумал вести на внутреннем фронте войну» [717]. Под «отталкиванием» офицерства Красин имел в виду весь комплекс советской политики, направленный на демобилизацию армии, уничтожение военной дисциплины, сговор с внешними врагами России…

Прибыв в Свияжск, нарком сразу же начал с крутых репрессивных мер. Он отстранил от должности командира бронепоезда А. Попова за оставление позиции без боя, объявив об этом специальным приказом. Вслед за пробным сравнительно умеренным жестом последовали новые, более суровые кары, в том числе активизация работы революционных трибуналов, которые к этому времени были созданы во всех армиях, как правило, выносили смертные приговоры. «Нельзя строить армию без репрессий, – писал Троцкий. — Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной позади» [718].

Иными словами, Троцкий сформулировал идею заградительных отрядов. Решение о создании «крепких заградительных отрядов из коммунистов и вообще боевиков» было принято еще до отъезда Троцкого в Свияжск. Но Троцкий опасался, что отряды эти будут недостаточно тверды. «Добер русский человек, на решительные меры революционного террора его не хватает», – говорил он тогда в беседе с Лениным [719]. Тем не менее заградительные отряды были образованы — сначала на Восточном фронте, а затем и на других новых фронтах, и Троцкий первым из большевистских руководителей стал заниматься именно тем, в чем цинично упрекал «бесхвостых обезьян» — строил Красную армию и воевал, предоставляя советским бойцам выбор между возможной смертью в бою с врагом и неизбежной казнью в случае бегства с поля боя.

За теорией последовала практика. Выдвинутый на фронт свежий полк из необученных и насильственно призванных в армию красноармейцев, не без основания полагавших, что их посылают на верную гибель в качестве пушечного мяса, вместе с командиром и комиссаром снялся с позиций, захватил стоявший на Волге пароход и уже готовился к отплытию, чтобы сдаться белым, когда красным с огромным трудом удалось пароход остановить и добиться капитуляции незадачливых дезертиров. Сформированный Троцким трибунал приговорил командира и комиссара полка к расстрелу. Вслед за этим была проведена «децимация» — полк построили, заставили рассчитаться и расстреляли каждого десятого [720].

30 августа последовал новый приказ о расстреле еще 20 дезертиров. «В первую голову расстреляны те командиры и комиссары, которые покинули вверенные им позиции. Затем расстреляны трусливые лжецы, прикидывавшиеся больными», – говорилось в этом весьма показательном документе [721]. Троцкий наводил порядок не убеждением в справедливости дела революции, как он пытался это сделать в своих статьях и докладах, а угрозами и смертной казнью. Бойцы шли в бой, опасаясь не только за свою жизнь, но и за жизнь своих близких, понимая, что террор, именуемый «красным», начинает разворачиваться и в тылу против тех, кого посчитают предателем.

Прибывший вместе с Троцким в Свияжск известный большевистский деятель член ВЦИКа С.И. Гусев (Я.Д. Драбкин) вспоминал позже, что состояние Красной армии на Восточном фронте было ко времени приезда Троцкого до предела плачевным: «Неверие в свои силы, отсутствие инициативы, пассивность во всей работе и отсутствие дисциплины сверху донизу». По словам Гусева, приезд Троцкого способствовал решительному повороту в положении дел. «Прежде всего это сказалось в области дисциплины. Жесткие методы тов. Троцкого для этой эпохи партизанщины, недисциплинированности и кустарнической самовлюбленности были прежде всего и наиболее всего целесообразны и необходимы. Уговором ничего нельзя было сделать, да и времени для этого не было. И в течение тех 25 дней, которые тов. Троцкий провел в Свияжске, была проделана огромная работа, которая превратила расстроенные и разложившиеся части 5-й армии в боеспособные и подготовила их к взятию Казани» [722].

В то же время нарком не считал методы террора и устрашения единственно приемлемыми. Троцкий начал широко применять методы агитационно-психологического воздействия на толпу малограмотных и запуганных красноармейцев, а также псевдоматериальные стимулы. При посещении частей красноармейцев выстраивали шпалерами (шеренгами войск по пути следования ответственного лица), наркома встречали криками «ура» и исполнением «Марсельезы» («Интернационал» еще в моду не вошел). В обязательный ритуал входило фотографирование. Иногда местные воинские начальники ухитрялись даже найти киноаппараты и запечатлеть встречу Троцкого на пленку. При посещении частей неизменно проводились митинги, на которых Троцкий выступал весьма эмоционально, неординарно, доходчиво. Это всегда была чистейшей воды демагогия, но она, как правило, бойцов впечатляла. При посещении одной из частей под Самарой Троцкий вывел из шеренги случайно попавшегося ему на глаза красноармейца и заявил во всеуслышание: «Брат! Я такой же, как ты. Нам с тобой нужна свобода — тебе и мне. Ее дали нам большевики. А вот оттуда, – и он сделал неопределенный жест рукой в предполагаемую сторону, где находился противник, – сегодня могут прийти белые офицеры и помещики, чтобы нас с тобой превратить в рабов». Естественно, этот дешевый лицемерный прием, но он не мог не запомниться простым красноармейцам.

Троцкий возил с собой мешки с бумажными деньгами (точнее, даже не деньгами, а некими суррогатами денег — государственными кредитными билетами 1918 г., а затем расчетными знаками 1919 г., часто имевшими вид почтовых марок, украшенных гербом РСФСР) для награждения красноармейцев. На раздаваемые им «деньги» можно было в лучшем случае купить несколько пачек махорки, но и это как-то ценилось, а главное, важен был сам факт раздачи неких денежных сумм от имени Троцкого [723]. Узнав о том, что Троцкий обещал денежные награды частям, которые первыми войдут в Казань и Симбирск, Ленин телеграфировал наркому в Свияжск, что согласен с этой инициативой. В другой телеграмме говорилось: «Не жалейте денег на премии» [724]. Не забудем — абсолютно обесцененных денег.

Уже очень хорошо зная цену тем большевистским крикунам-карьеристам, которые совершенно не умели и не желали совмещать слово и дело (сам он также был крикуном, но, в отличие от многих других, деловым), Троцкий в одном из писем Ленину из Свияжска требовал: «Коммунистов направлять сюда таких, которые умеют подчиняться, готовы переносить лишения и согласны умирать. Легковесных агитаторов тут не нужно». Любопытно, что в этом же письме был особый пункт: «Направьте в Свияжск один хороший оркестр музыки» [725]. Оркестр, видимо, действительно прислали, и он исполнял «Марсельезу» и другие торжественные гимны и марши, прежде всего при появлении и при проводах Троцкого.

Проведя несколько дней в Москве в связи с произошедшим покушением на Ленина, Троцкий возвратился на Восточный фронт, руководство которым к этому времени по его распоряжению было существенно реорганизовано. Был образован штаб фронта с оперативным, разведывательным, контрразведывательным отделами, отделом перевозок и другими подразделениями и службами по образцу регулярных армейских формирований западноевропейских стран. Особое внимание уделялось пропаганде в рядах противника и агитации среди местного населения. «Нужно эту войну сделать популярной, – писал Троцкий в Москву. — Нужно, чтобы рабочие почувствовали, что это наша война. Пошлите сюда корреспондентов, Демьяна Бедного, рисовальщиков» [726].

Как-то Троцкому принесли обращение видного эсеровского деятеля В. Лебедева, члена образованного в Самаре антисоветского Комитета членов Учредительного собрания (КОМУЧ). В обращении содержался призыв к красноармейцам переходить на сторону Комитета: «Ваши проклятые комиссары с Лениным и Троцким во главе ведут вас против всего народа, против ваших же братьев». В ответ Троцкий написал обращение «Из-за чего идет борьба?», по содержанию своему и стилю очень напоминавшее процитированный документ Лебедева, но, естественно, с прямо противоположной направленностью. Троцкий уверял, что Казань скоро будет «вырвана из рук контрреволюции и чехословацких банд». Он клеймил «наемников иностранного капитала» и уверял население, что помещикам не будет позволено отнять землю у крестьян, а «выродкам романовской династии захватить в свои руки власть». Вместе с приказом «Казань должна быть взята» [727] обращение сравнительно широко распространялось в самом городе и его окрестностях, для чего был даже использован присланный в распоряжение Троцкого аэроплан — один из первых, оказавшихся на вооружении Красной армии.

9 сентября Казань была осаждена, но Троцкий медлил со штурмом города. Он понимал, что уличные бои приведут к большому числу жертв среди мирного населения и разрушению города. Троцкий не хотел рисковать и не хотел нести бессмысленные потери. Он выжидал, хотя со взятием Казани его неоднозначно торопил Ленин, причем намекал, что жаждет расправы и большой крови. 7 сентября он телеграфировал Троцкому в Свияжск: «Выздоровление идет превосходно. Уверен, что подавление казанских чехов и белогвардейцев, а равно поддерживающих их кулаков-кровопийцев, будет образцово-беспощадное» [728]. Но Троцкий выжидал. 10 сентября он получил новую шифрованную телеграмму от суетящегося председателя Совнаркома: «Удивлен и встревожен замедлением операции. По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дальше, ибо необходимо беспощадное истребление, раз только верно, что Казань в железном кольце» [729].

Пожелание «беспощадного истребления» взятых в кольцо жителей города и солдат противника — было очень по-ленински. Ленин проявлял особую заинтересованность во взятии Казани и торопил со штурмом города еще и потому, что ошибочно считал, будто в городе находится золотой запас России, вывезенный в 1917 г. на восток по решению Временного правительства. Советские власти не знали тогда, что после занятия города белыми золото было перевезено из Казани в Омск, в распоряжение сибирского правительства адмирала А.В. Колчака (позже золото перевезут в Иркутск; часть его будет передана зарубежным банкам в обеспечение кредитов на закупку оружия для антибольшевистских армий; судьба остальной части золотого запаса останется неизвестной). Но вместо штурма Троцкий обратился к жителям Казани с требованием покинуть город на несколько дней и прежде вывести из города детей [730].

Правда, в телеграмме Ленину Троцкий писал, что предположение, будто он щадит Казань, действительности не соответствует: «Артиллеристы противника лучше наших. Отсюда затяжка. Сейчас, благодаря значительному перевесу сил, надеюсь на скорую развязку» [731]. Лев Давидович хитрил, чтобы Ильич не заподозрил его в мягкотелости. Тем не менее 11 сентября Казань была занята частями Красной армии без сопротивления, и в тот же день Троцкий выступил в городском театре с большой речью [732], посвященной в основном жесткой полемике с защитниками идеи Учредительного собрания. Оратор обрушивался на правительства стран Антанты, поддерживавшие как выступление чехословаков, так и восстановление в России демократической власти. Он весьма оптимистично описывал создание крепкой Красной армии, «которая растет не по дням, а по часам», и выражал уверенность в скором занятии Симбирска, Самары и других приволжских городов. В тот же день Троцкий послал Ленину телеграмму, полную гордости, чувства правоты и удовлетворенного честолюбия по поводу успешных результатов операции под Казанью и того военно-политического курса, который он проводил в вооруженных силах: «Сейчас, когда Казань в наших руках и в городе царит безукоризненный порядок, считаю долгом с новой силой подтвердить то, о чем докладывал в начале операции под Казанью. Солдаты Красной армии в подавляющем своем большинстве представляют превосходный боевой материал. Неудачи прошлых месяцев происходили из-за отсутствия надлежащей организации. Сейчас, когда организация сложилась в бою, наши части дерутся с несравненным мужеством» [733].

Троцкий осуществлял общее руководство боевыми операциями против А.В. Колчака на Восточном фронте в 1918–1919 гг., против А.И. Деникина на Южном фронте в 1919 г., против Н.Н. Юденича [734] в том же году, против польской армии маршала Ю. Пилсудского [735] в 1920 г. Подробно описывать деятельность Троцкого на фронтах Гражданской войны в эти годы — значит пересказать историю самой Гражданской войны, которой и в политическом и в военном отношении руководил Троцкий. На протяжении всей Гражданской войны он пытался самыми суровыми средствами вести борьбу против халатности, небрежности, неразберихи, продолжавшей, несмотря на объявление страны военным лагерем и вытекавшие отсюда репрессивные меры, проявляться как в центре, так и на местах. Нарком проявлял жестокость, которая могла бы считаться оправданной, если бы речь шла об обороне страны и ее выживании в условиях агрессии со стороны внешнего противника. Но в данном случае на весах истории взвешивалось совершенно другое — шла жестокая и в то же время неоправданная, нелепейшая из всех возможных гражданская война, в которой подчас родные братья, отцы и сыновья оказывались по разные стороны фронтовой линии. Жестокость Троцкого не была вызвана и по этой причине не могла быть оправдана жизненными потребностями народа и страны. Троцкий воевал за утопию, которую воздвиг себе сам и в которую фанатично верил. В то же время само положение Троцкого в качестве наркомвоенмора предопределяло тот факт, что его действия были значительно более заметны и замечаемы, нежели репрессивные действия других большевистских руководителей, хотя подчас и они не оставались незамеченными.

Еще в октябре 1918 г. он направил в Тамбовскую губернию телеграмму о борьбе с такой специфической формой крестьянского протеста, как уклонение от призыва в Красную армию. На сельские Советы возлагалась обязанность не только задерживать дезертиров, но и доставлять их в штаб соседней дивизии или полка. Дезертир, оказывавший сопротивление, подлежал расстрелу на месте [736]. Согласно приказу от 24 ноября те, кто самовольно оставлял боевой пост, подговаривал других к отступлению, дезертирству, невыполнению боевого приказа, кто бросал винтовку или продавал оружие, обмундирование или оборудование, кто укрывал дезертиров, подлежали расстрелу. В тексте приказа не фигурировали даже революционные трибуналы. Речь шла о самосуде. По приказу Троцкого в прифронтовой полосе продолжали формироваться заградительные отряды, в основном из коммунистов. В их задачи входило «ловить» дезертиров, а также «убеждать» красноармейцев не покидать боевых позиций. Однако те, кто оказывал заградительным отрядам малейшее сопротивление, тоже подлежали расстрелу [737].

Троцкий не только декларировал на уровне приказов, но и настаивал на практическом применении своих указаний об арестах членов семей офицеров в случае «измены» советской власти. 2 декабря 1918 г. он телеграфировал члену Реввоенсовета и члену Военно-революционного трибунала С.И. Аралову [738]: «Мною был отдан приказ установить семейное положение командного состава из бывших офицеров и сообщить каждому под личную расписку, что его измена или предательство повлечет арест его семьи… С того времени произошел ряд фактов измены со стороны бывших офицеров, но ни в одном из этих случаев, насколько мне известно, семья предателя не была арестована, так как, по-видимому, регистрация бывших офицеров вовсе не была проведена. Такое небрежное отношение к важнейшей задаче совершенно недопустимо» [739].

Нельзя сказать, что карательные санкции были для Троцкого самоцелью. В конце 1918 — начале 1919 г., когда части Красной армии добились серьезных успехов на юге в борьбе против казачьих сил генерала Краснова, в среде казачества наметилась серьезная тенденция прекратить боевые действия и разойтись по домам. Троцкий счел целесообразным воспользоваться этим. 10 декабря, находясь в Воронеже, он написал обращение «Слово о казаках и к казакам». Он призывал донское казачество порвать с Красновым и вернуться к мирному труду, для чего сдаваться в плен Красной армии. «Казак, который добровольно сдаст свою винтовку, получит в обмен обмундирование или 600 рублей денег», – говорилось в этом примечательном документе, в котором также содержалось обращение к патриотическим чувствам «обманутых офицеров» [740].

Однако это, по-видимому, искреннее стремление Троцкого добиться ликвидации «Донской Вандеи», как часто называли Область войска Донского по аналогии с французской провинцией эпохи революции 1789–1799 гг., ставшей базой роялистских восстаний, было сорвано. Распоряжение Троцкого отпускать по домам сдавшихся в плен казаков вызвало недовольство в Москве. Председатель ВЦИКа Свердлов 15 декабря телеграфировал начальнику политотдела Южного фронта И.И. Ходорковскому: «Немедленно организуйте концентрационные лагеря. Приспособьте какие-либо шахты, копи для работы в них пленных и содержания их в качестве таковых». Вслед за этим только что созданное Организационное бюро ЦК РКП(б) утвердило 24 января 1919 г. циркулярное письмо ЦК об отношении к казакам, которое предусматривало фактическое «расказачивание»: «Необходимо, учитывая опыт гражданской войны с казачеством, признать единственно правильной беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления». Этот документ требовал не только «провести массовый террор против богатых казаков», но и «беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». Предписывалось конфисковывать хлеб, переселять на казачьи земли пришлую бедноту, провести разоружение казаков и расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие после указанного срока сдачи [741]. Неудивительно, что после этого казачьи восстания, чуть было притормозившиеся, возобновились с новой силой, а казачьи подразделения стали одной из опор армии генерала Деникина. Сам же Троцкий предстал в глазах казаков откровенным провокатором.

Для большевистской власти в годы Гражданской войны исключительно важным было обеспечение единого руководства и командования вооруженными силами тех территорий, которые были объявлены советскими республиками, но формально сохраняли независимость. В наибольшей степени это касалось Украины, но проблема распространялась также на Белоруссию, Прибалтику и Закавказье. Первоначально власти этих советских республик воспринимали независимость буквально. В Украине, например, началось формирование собственной Красной армии. Троцкий был решительным противником таких юридических тонкостей и формальностей. По его настоянию 4 мая 1919 г. было принято постановление ЦК РКП(б) «О едином командовании над армиями как России, так и дружественных социалистических республик» [742], которое устанавливало строжайшее единовластие и армейский централизм. Одновременно была разослана директива ЦК «О военном единстве» — о расформировании созданного ранее Украинского фронта, части которого были влиты в 12-ю и 14-ю армии РСФСР, и полном объединении вооруженных сил России, Украины, Латвии, Литвы и Белоруссии.

Троцкого серьезно беспокоило повстанческое анархо-коммунистическое движение, которое развивалось в различных районах Украины, но прежде всего в юго-восточной ее части, где действовали отряды под руководством Н.И. Махно [743], сосредоточившиеся вокруг местечка Гуляйполе. Махно сотрудничал с Красной армией, был даже назначен командиром бригады и за успехи в боях награжден орденом Красного Знамени. Но Махно стремился сохранять относительную самостоятельность и выполнять только те приказы и распоряжения, которые он и его штаб считали правильными и приемлемыми. Между Махно и командирами Красной армии то и дело происходили конфликты, разрывы и новые примирения. Троцкий вынужден был временами считаться с анархистским лидером, имея в виду немалую ударную силу его подвижных отрядов, которые впервые эффективно опробовали тачанки — конные повозки, оснащенные пулеметами. В то же время нарком пытался вначале приструнить махновцев более или менее мирными средствами. Однако в газете «В пути», которую посылали и в дивизию Нестора Ивановича, Троцкий подчас срывался. Махно и его соратники были глубоко возмущены статьей наркома «Махновщина: Против кого же восстанут махновские повстанцы?», появившейся в конце мая. В ней утверждалось, что Махно открывает новый фронт против советской власти (что не соответствовало действительности), а сам батька объявлялся заговорщиком и организатором мятежа.

3 июня 1919 г. Троцкий издал приказ, направленный Реввоенсовету 2-й Украинской армии, в котором потребовал «разрушения военной организации махновцев» не позднее 15 июня, запретил выдачу денег, боевых припасов и вообще какого бы то ни было военного имущества штабу Махно «под страхом строжайшей ответственности». Приказ завершался словами: «Ликвидация махновщины должна быть проведена со всей решительностью и твердостью и без проволочек и колебаний» [744]. В беседе с представителями харьковских газет, проведенной в поезде наркома 4 июня 1919 г., Троцкий говорил о своем намерении «оздоровить» правый фланг Донецкого фронта путем упразднения гуляйпольской «анархореспублики», установления единства власти, «единства армии, ее методов управления, аппарата командования». Заявляя, что командование не разрешит намечаемый в Гуляйполе съезд представителей пяти уездов, он не просто с раздражением, но в весьма угрожающем тоне утверждал, что «в борьбе с деникинцами мы не потерпим в ближайшем тылу, а тем более на самой линии фронта, никаких элементов дезорганизации и распада» [745], хотя со стороны Махно речь шла о скромной попытке реализации права местного самоуправления, не направленного против существующей советской власти.

Рассматривая назначенный съезд как антисоветское сборище, Троцкий запретил его созыв. 8 июня последовал приказ наркома под названием «Конец махновщине». Чувствуя неблагоприятное для себя соотношение сил, Махно фактически пошел на капитуляцию. Он отказался от командования своей дивизией (по существу дела, предав верных ему командиров и помощников), о чем написал Троцкому и другим руководящим советским деятелям: «Настоятельно прошу освободить меня от занимаемого мною поста начдивизии Первой повстанческой украинской советской дивизии и прислать специалиста для принятия от меня всех отчетов» [746]. В ответ по приговору чрезвычайного военно-революционного трибунала Донецкого бассейна, которым руководил бывший председатель Временного революционного рабоче-крестьянского правительства Украины Г.Л. Пятаков, по совершенно неосновательному обвинению в измене были расстреляны заместитель начальника штаба Махно Михалев-Павленко, помощник начальника штаба по оперативной части Бурлыга, командир особого полка имени батьки Махно Коровко и другие соратники гуляйпольского анархиста [747].

Разумеется, репрессивные меры против повстанческих частей Махно Троцкий не без основания мотивировал неотложными задачами становления регулярной и дисциплинированной Красной армии, борьбой против партизанщины. Но в данном случае положение было особое — за Махно шли массы крестьян. Сам он был таким же догматиком-революционером, что и Троцкий, только другой идеологической выделки и не с таким опытом руководства. Нарком рассматривал махновщину как пережиток партизанщины и отказа от подчинения воинской дисциплине, фактически ставя «гуляйпольскую республику» на один уровень с тем военно-политическим курсом, который проводили К.Е. Ворошилов [748] и некоторые другие военачальники из рабочих, не имевшие военного образования и подготовки, при прямом подстрекательстве Сталина. В докладе на собрании партийных работников Пензы 29 июля 1919 г. Троцкий почти открыто намекал на это: «Если на последнем партийном съезде» — имелся в виду VIII съезд РКП(б) — «было сравнительно большое количество противников нашей военной системы, то я не сомневаюсь, что на следующем съезде оно сведется к нулю, ибо опыт показал, что есть две военные системы: одна — наша, одобренная и проводимая Центральным комитетом, другая — Григорьева [749] и Махно, которая нас так подкузьмила на правом фланге. Никакой третьей системы нет, никто ее не выдумал и выдумать не мог» [750].

Тем не менее в начале 1920 г. с Махно было достигнуто очередное перемирие. Он продолжал руководить своими конными частями, получившими теперь наименование Революционной повстанческой армии Украины. Однако летом 1920 г. по приказу, согласованному с Троцким, по этим отрядам внезапно и предательски Красной армией был нанесен удар. «Зарвавшиеся властители-комиссары ставят интересы партии выше интересов революции» [751], – написал на это Махно в своей последней телеграмме председателю Совнаркома Украины Раковскому — и бежал за границу.

Нельзя не отметить, что, не будучи особо рьяным защитником нации, к которой он сам принадлежал, считая себя интернационалистом, Троцкий решительно боролся против антисемитских погромов, которые подчас учиняли части Красной армии, особенно конница Буденного, а также «красные казаки». И. Бабель [752] свидетельствовал, что после одного из погромов «300 казаков, наиболее активных участников погромов, были по распоряжению Троцкого расстреляны» [753]. Сама цифра расстрелянных — 300 казаков, – возможно, является преувеличением. Но факт расстрелов за участие в погромах очевиден.

В борьбе с пьяными дебошами, грабежами, насилиями и другими бесчинствами, творимыми частями Красной армии, нарком пытался предпринимать меры — от жесткого внушения до расстрелов. Характерна секретная телеграмма Троцкого от 29 сентября 1919 г., направленная в штабы армий: «Жалобы на бесчинства эшелонов и злоупотребления военных властей не прекращаются. Считаю безусловно необходимым положить конец бесчинствам и насилиям со стороны недисциплинированных частей. На станциях нередко не хватает силы для обуздания насильников. Необходимо наказывать виновных на месте их пребывания, т. е. в штабах собственных армий. Ни одно бесчинство не должно быть оставлено безнаказанным. Ответственность возлагается на реввоенсоветы армий» [754].

Так в Гражданской войне во имя власти правившей партии и ее лидеров, во имя единоначалия с целью обеспечения победы в Гражданской войне и сохранения большевистского режима проливались все новые потоки крови. Человеческая жизнь полностью обесценилась. Во имя грядущего весьма сомнительного всемирного коммунистического рая гибли и страдали миллионы людей, которым этот рай был совершенно безразличен и которые в условиях революции и войны думали только о пропитании и выживании — своем и своих семей.

2. Царицынский конфликт

Из многочисленных событий и эпизодов Гражданской войны, в которых принимал участие Троцкий, заслуживает особого внимания «царицынский эпизод», в ходе которого возник и затем разросся и усилился конфликт со Сталиным, переросший в конце концов во взаимную смертельную ненависть. Вполне естественно, имея в виду особенности прихода Троцкого в стан большевиков из среды «полуоппортунистов», его характер, манеры поведения и общения, положение Троцкого как наркома иностранных дел и наркомвоенмора — вся его деятельность в годы Гражданской войны влекла за собой череду всевозможных конфликтов и столкновений с другими большевистскими лидерами. Конфликты были связаны с самыми разнообразными вопросами, но в центре их, как правило, стояла проблема использования старых военных специалистов, ставшая нарушением одного из основных догматов марксистской теории о классовой вражде и ненависти.

К концу Гражданской войны из вовлеченных в войну бывших царских офицеров в Красной армии служили около 43 % старого офицерского состава, в Белой гвардии — 57 %. Из наиболее подготовленной части офицерского корпуса — офицеров Генерального штаба — в Красную армию пошли 639 человек (в том числе 252 генерала), к белым — 750 [755]. Этот весьма значительный для большевиков положительный результат был достигнут, однако, через борьбу с теми, кто открыто или тайно хранил верность партизанской, полуанархистской линии, не доверял офицерскому корпусу, видел в нем опасных для себя соперников и «классовых врагов», готовых при первых благоприятных условиях перебежать в стан противника. Последнее, надо сказать, действительно происходило не так уж редко.

В вопросе об использовании военных специалистов Ленин первоначально занимал колеблющуюся позицию. В августе 1918 г. он сообщил Троцкому о том, что получил предложение «одного из видных членов партии» (речь шла о Ю. Ларине) о замене всех офицеров Генерального штаба, привлеченных в Красную армию, коммунистами. Со стороны председателя Совнаркома это, скорее всего, было лишь прощупыванием позиции Троцкого. Телеграммой из Свияжска от 23 августа наркомвоенмор ответил резко отрицательно. «Сжатие всей военной верхушки, удаление балласта необходимо — путем извлечения работоспособных и преданных нам генштаб[ист]ов, отнюдь не путем их замены партийными невеждами», – возражал нарком. Свою телеграмму он завершал так: «Больше всего вопят против применения офицеров либо люди панически настроенные, либо стоящие далеко от всей работы военного механизма, либо такие партийные военные деятели, которые сами хуже всякого саботажника: не умеют ни за чем присмотреть, сатрапствуют, бездельничают, а когда проваливаются, взваливают вину на генштабистов» [756].

Вряд ли Троцкий уже в этом документе имел в виду конкретно Сталина и его окружение, но дальнейшее развитие конфликта показало, что Троцкий, сам того не подозревая, описал наркома по делам национальностей, присвоившего себе военные функции.

Первый серьезный конфликт Троцкого со Сталиным возник как раз в связи с событиями в районе Царицына. Во второй половине 1918 г. это был второстепенный участок Южного фронта, хотя он был важен с точки зрения снабжения хлебом и другими видами пропитания центральных районов страны. Царицын, однако, приобрел несоразмерную важность в связи с тем, что сюда для решения продовольственного вопроса был направлен Сталин в качестве «общего руководителя продовольственным делом на юге России». Сталин, однако, расширил свои полномочия еще и на военную сферу, получив в этом поддержку Ленина.

Во второй половине июля, когда в Царицын прибыл Сталин, антибольшевистские казачьи части под командованием генерала Краснова, ставшего атаманом войска Донского, находились в 40–50 километрах от города и непосредственно ему угрожали. Для отражения казаков еще в мае 1918 г. был образован Северокавказский военный округ, военным руководителем которого был назначен бывший генерал-лейтенант А.Е. Снесарев [757], перешедший на сторону большевиков и теперь привлекавший в войска опытных старых офицеров и, в соответствии с прямыми указаниями Троцкого, боровшийся с партизанщиной и создававший регулярные воинские части. Сталин упорно добивался (и в конце концов добился) отстранения Снесарева и отозвания его в Москву.

Не имевший военной подготовки и не знавший военного дела, Сталин начал вмешиваться в решение оперативно-тактических вопросов и искать виновных отступления красноармейских частей. Он приписал нескольким офицерам сознательное вредительство и приказал арестовать всех сотрудников артиллерийского управления штаба округа, а сам штаб ликвидировать. Все арестованные были посажены на баржу, которую предполагалось затопить в назидание остальным офицерам. Правда, начальник штаба А.Л. Носович [758] и новый военный руководитель А.Н. Ковалевский [759] вскоре были освобождены, но остальных оставили на барже, после чего баржа была затоплена. Высшая военная инспекция республики, проверявшая позже обвинение офицеров в заговоре, ничего преступного в их поведении и действиях не нашла [760]. Носович же, ранее добросовестно служивший в Красной армии, после истории с казнью офицеров бежал к белым, где рассказал о случившемся [761].

Троцкий знал, что Сталин пользуется известной поддержкой Ленина за свою «способность нажимать» [762], и вынужден был с этим считаться. По согласованию с Лениным он направил Сталину телеграмму, требуя «навести порядок, объединить отряды в регулярные части, установить правильное командование, изгнав всех неповинующихся». Но действия Сталина в Царицыне носили противоположный характер. Сталин поощрял самоуправство комиссаров и, что Троцкому было особенно ненавистно, партизанские настроения местных руководителей. Особенным доверием и покровительством Сталина пользовались Буденный и Ворошилов.

Климент Ефремович Ворошилов руководил Луганским социалистическим отрядом, который смог пробиться к Царицыну. За это Ворошилова назначили командующим 5-й армией, а затем членом Военного совета Северо-Кавказского военного округа. Он привлек внимание Сталина «чистотой» своих большевистских взглядов, которые сочетались с полным отсутствием военного опыта и полководческого таланта. Семен Михайлович Буденный, унтер-офицер во время мировой войны, в феврале 1918 г. сформировал конный отряд, который начал военные действия против белых. Отряд вырос в полк, затем в дивизию. Хотя подразделение Буденного и обладало определенными боевыми качествами, в нем царили недисциплинированность, пьянство и мародерство. В отличие от Ворошилова Буденный был неплохим тактиком, но мыслить в масштабе сражений и тем более операций был не в состоянии. Зато он сблизился со Сталиным, который поощрял партизанщину в его частях.

Нельзя сказать, что Сталиным не привлекались к сотрудничеству военные специалисты. Но там, где Троцкий был склонен приписывать использованию военспецов победы на фронте, Сталин списывал на спецов военные поражения. В этом плане показательна его телеграмма Ленину от 7 июля 1918 г.: «Спешу на фронт. Пишу только по делу. 1) Линия южнее Царицына еще не восстановлена. Гоню и ругаю всех, кого нужно, надеюсь, скоро восстановим. Если бы наши военные «специалисты» (сапожники!) не спали и не бездельничали, линия не была бы прервана, и если линия будет восстановлена, то не благодаря военным, а вопреки им» [763]. Через несколько дней Сталин, все более раздражаясь, жаловался председателю Совнаркома на наркомвоенмора уже в очень грубых и наглых тонах: «Если Троцкий будет, не задумываясь, раздавать направо и налево мандаты… то можно с уверенностью сказать, что через месяц у нас все развалится на Северном Кавказе… Вдолбите ему в голову… Для пользы дела мне необходимы военные полномочия. Я уже писал об этом, но ответа не получил. Очень хорошо. В таком случае я буду сам, без формальностей свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело… Отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит» [764].

Военным руководителем на Северном Кавказе и в районе Царицына стал Сталин. Видимо, он чувствовал себя в этой должности, в которую он сам себя произвел, достаточно уверенно. Виновником развала в Красной армии он считал исключительно политику Троцкого в отношении военных специалистов, о чем постоянно доносил Ленину. 4 августа Сталин писал: «Положение на юге не из легких. Военсовет получил совершенно расстроенное наследство, расстроенное отчасти инертностью бывшего военрука, отчасти заговором привлеченных военруком лиц в разные отделы Военного округа. Пришлось начинать все сызнова… Положительной стороной Царицынско-гашунского фронта [765] надо признать полную ликвидацию отрядной неразберихи и своевременное удаление так называемых специалистов (бывших сторонников отчасти казаков, отчасти англо-французов)» [766].

Преследование офицеров в Царицыне и использование только наиболее покорных из них показало Троцкому, что без четкого разграничения функций командиров и комиссаров их взаимоотношения не удастся нормализовать. 5 августа, то есть на следующий день после рапорта Сталина Ленину, последовал достаточно литературный по форме приказ Троцкого, в котором, в частности, говорилось: «1) Комиссар не командует, а наблюдает, но наблюдает зорко и твердо. 2) Комиссар относится с уважением к военным специалистам, добросовестно работающим, и всеми средствами советской власти ограждает их права и человеческое достоинство. 3) Комиссар не покоряется по пустякам, но когда бьет, то бьет наверняка. 4) Дальнейшее нарушение этих указаний повлечет за собой суровые кары. 5) За перелеты тушинских воров [767] на театре военных действий комиссары отвечают головой» [768].

Под «перелетами тушинских воров» Троцкий подразумевал переход на сторону противника солдат и офицеров Красной армии (прежде всего — военспецов, бывших царских офицеров).

Однако конфликт между Сталиным и Троцким в вопросе о военспецах не утихал. 17 сентября Реввоенсовет образовал Южный фронт и назначил его командующим бывшего генерал-лейтенанта П.П. Сытина [769]. Однако Сталин и Ворошилов это решение опротестовали и заявили о своем намерении создать собственный военный центр, считая наиболее целесообразной «в настоящий момент коллегиальную форму правления фронтом и коллегиальное решение всех оперативных вопросов» [770]. Своей собственной волей Сталин отстранил от руководства войсками командующего Южным фронтом. Троцкий был возмущен. 2 октября он телеграфировал в Арзамас, где в это время происходило переформирование Реввоенсовета республики: «Завтра выезжаю на Южный фронт, где отношения ненормальны… Я приказал Сталину, Минину [771] немедленно прибыть в Козлов и конструировать Реввоенсовет Южного фронта». В свою очередь в телеграмме царицынцам Троцкий писал: «Неисполнение в течение 24 часов этого предписания заставит меня предпринять суровые меры» [772].

На свою сторону Троцкий смог на этот раз привлечь Ленина. В тот же день, 2 октября, конфликтную ситуацию рассмотрел ЦК РКП(б). Свердлову было поручено вызвать Сталина к «прямому проводу» и разъяснить ему, что подчинение Реввоенсовету республики абсолютно необходимо. Переговоры по прямому проводу состоялись [773], но Сталин не сдавался. Он затеял переписку, всячески тянул время. 3 октября он направил телеграммы в ЦК и отдельно Ленину (назвав его «председательствующим ЦК партии коммунистов»). Основным направлением атаки Сталина снова стал вопрос о военных специалистах. Первую телеграмму подписал Сталин. Вторую — Сталин и Ворошилов: «Мы получили телеграфный приказ Троцкого… Считаем, что приказ этот, писанный человеком, не имеющим никакого представления о Южном фронте, грозит отдать все дело фронта и революции на Юге в руки генерала Сытина, человека не только не нужного на фронте, но и не заслуживающего доверия и потому вредного… Необходимо обсудить в ЦК партии вопрос о поведении Троцкого, третирующего виднейших членов партии в угоду предателям из военных специалистов и в ущерб интересам фронта и революции. Поставить вопрос о недопустимости издания Троцким единоличных приказов… Пересмотреть вопрос о военных специалистах из лагеря беспартийных контрреволюционеров… Троцкий может прикрываться фразой о дисциплине, но всякий поймет, что Троцкий не Военный революционный совет республики, а приказ Троцкого — не приказ Реввоенсовета республики. Приказы только в том случае имеют какой-нибудь смысл, если они опираются на учет сил и знакомство с делом… Выполнение приказов Троцкого считаем преступным, а угрозы Троцкого недостойными».

Сталин и Ворошилов настоятельно требовали пересмотра политики использования военных специалистов [774]. Любопытно, что, составляя свое собрание сочинений после Второй мировой войны, Сталин решил это письмо в него не включать, хотя оно уже было опубликовано в 1940 г., а «антигерой» письма генерал Сытин был расстрелян за два года до этого.

3 октября Сталин послал Ленину еще одно очень грубое письмо с кляузой на Троцкого: «В общем дело обстоит так, что Троцкий не может петь без фальцета, действовать без крикливых жестов, причем я бы ничего не имел против жестов, если бы при этом не страдали интересы общего всем нам дела. Поэтому прошу, пока не поздно, унять Троцкого и поставить его в рамки, ибо боюсь, что сумасбродные приказы Троцкого внесут разлад между армией и командным составом и погубят фронт окончательно» [775].

Сталин, таким образом, объявлял Троцкому войну. Оставалось принять вызов, что наркомвоенмор и сделал, обратившись к Ленину с письмом от 4 октября. «Категорически настаиваю на отозвании Сталина, – писал он, едва сдерживая одолевавшие его чувства. — На царицынском фронте неблагополучно, несмотря на избыток сил. Ворошилов может командовать полком, но не армией [в] пятьдесят тысяч солдат. Тем не менее я оставляю его командующим десятой Царицынской армией на основании подчинения командарму Южной [то есть командующему Южным фронтом] Сытину. Для дипломатических переговоров времени нет. Царицын должен либо подчиниться, либо убраться. У нас колоссальное превосходство сил, но полная анархия в верхах» [776].

Из этого текста отчетливо видно, в каком крайне раздраженном состоянии находился Троцкий. Он не выбирал слов, просто путался, полностью господствовали эмоции, приводившие к явным логическим нелепостям, вроде выражения «Царицын должен убраться». Аналогичную телеграмму Троцкий послал Свердлову. Последний 5 октября потребовал от Сталина, Ворошилова и Минина подчиниться наркомвоенмору и не осложнять положения внутренними конфликтами. В тот же день Сталин выехал в Москву, предварительно послав Свердлову ответ. Из ответа следовало, что Троцкий поставил Сталина на место: «Разговор с Троцким был очень краток, намеренно оскорбителен, по логическому содержанию непонятен, разговор оборван Троцким» [777].

Ленин, чей авторитет в партии был существенно подорван защитой Брестского мира, был крайне не заинтересован в усилении позиций и влияния наркомвоенмора и председателя РВС республики Троцкого. Именно по этой причине в конфликте Троцкого и Сталина, вопреки тому, на что рассчитывал Троцкий, но на что в глубине души надеялся Сталин, Ленин поддержал наркомнаца. 8 октября Сталин был возведен в ранг члена Реввоенсовета республики [778], которым руководил конфликтуемый со Сталиным Троцкий, что не могло не быть воспринято наркомвоенмором как личное оскорбление. В связи с приказом Троцкого отстранить Ворошилова и члена Царицынского РВС С.К. Минина Сталин 9 октября сообщил им, что «ездил к Ильичу», который «взбешен и требует перерешения в той или иной форме… По-моему, можно решить вопрос без шума, в рамках сложившихся формальностей». Ворошилову и Минину Сталин советовал тем временем действовать «как вам подскажет ваша совесть и целесообразность» [779]. Ворошилов начал действовать «по совести». В ответ Троцкий 11 октября телеграфировал Свердлову, что тот инициативы не проявляет, мелочен и бездарен [780].

Свердлов стремился во что бы то ни стало и Сталина оставить на месте, и добрые отношения с Троцким сохранить. При этом Троцкий не знал о тех доносах, которые Сталин посылал председателю Совнаркома, а Сталин — о возмущенных телеграммах наркомвоенмора Ленину. Свердлов же пробовал усмирить одного и умиротворить другого. 23 октября он телеграфировал Троцкому о «новой» позиции Сталина, который будто бы готов к конструктивному сотрудничеству с Троцким:

«Сегодня приехал Сталин, привез известия о трех крупных победах наших войск под Царицыном… Сталин очень хотел бы работать на Южном фронте; выражает большое опасение, что люди, мало знающие этот фронт, наделают ошибок, примеры чему он приводит многочисленные. Сталин надеется, что ему на работе удастся убедить в правильности его взглядов, и не ставит ультиматума об удалении Сытина и Мехоношина, соглашаясь работать вместе с ними в Ревсовете Южного фронта, выражая также желание быть членом Высш[его] Военсовета Республики. Сообщая Вам, Лев Давидович, обо всех этих заявлениях Сталина, я прошу Вас обдумать их и ответить, во-первых, согласны ли Вы объясниться лично со Сталиным, для чего он согласен приехать, а во-вторых, считаете ли Вы возможным на известных конкретных условиях устранить прежние трения и наладить совместную работу, чего так желает Сталин. Что же меня касается, то я полагаю, что необходимо приложить все усилия для налаживания совместной работы со Сталиным» [781].

Конфликт с Троцким Свердлов объяснял не разногласиями по вопросу о партизанщине и военных специалистах, а существом дела, в частности перебоями в снабжении боеприпасами: «Сталин убедил Ворошилова и Минина, которых считает очень ценными и незаменимыми работниками, не уходить и оказать полное подчинение приказам центра; единственная причина их недовольства, по его словам, крайнее опоздание и неприсылка снарядов и патронов, от чего также гибнет двухсоттысячная и прекрасно настроенная Кавказская армия» [782].

Можно полагать, что в течение некоторого времени Сталин действительно стремился наладить с Троцким дружественные отношения и даже искал его покровительства, разумеется не оставляя планов переиграть ненавистного ему в глубине души наркомвоенмора [783]. Перемирие, однако, длилось недолго, ибо Троцкий смотрел на Сталина сверху вниз, хотя и старался не демонстрировать этого особенно откровенно, а Сталин вскоре прервал перемирие и перешел к новому раунду конфронтации. Он принадлежал к числу тех деятелей, которые обладали не только бесспорными организационными способностями, но и мастерством «жестокого интригана», который, по словам одного из исследователей, мог функционировать лишь в «обстановке искусственного разжигания конфликтов, столкновений между собой различных группировок и отдельных лиц, в насаждавшейся им атмосфере всеобщей подозрительности, гонений и сведения счетов, то есть в условиях своего рода перманентного осадного положения» [784].

При прямом или косвенном покровительстве Сталина, отозванного в конце концов с Южного фронта, но полностью сохранившего свои партийные и правительственные позиции, вновь развернулись нападки на военных специалистов. 25 декабря 1918 г. в центральной партийной газете «Правда» появилась статья близкого к Сталину и Ворошилову члена ВЦИКа А.З. Каменского [785] «Давно пора» [786] (в 1920 г. Каменский станет заместителем наркома по делам национальностей). В статье осуждалось использование военных специалистов как «николаевских контрреволюционеров». Хотя фамилия Троцкого в статье не упоминалась, в ней содержались почти прямые выпады против него, причем главным обвинением были указания на расстрелы «лучших товарищей». В качестве примера, правда, приводился только один случай — расстрела комиссара Пантелеева.

Троцкий кипел негодованием. Он написал статью «Преступная демагогия», в которой ставил вопрос расширительно — о выступлениях в печати против использования военных специалистов. «Чистейшей ложью является утверждение, – говорилось в статье, – будто на Южном фронте командный состав «пачками» перебегает к неприятелю… Случаи измены и предательства командного состава исчисляются единицами, в то время как случаи геройской гибели в бою лиц командного состава насчитываются сотнями» [787]. Это была достойная защита Троцким офицеров от большевистских догматиков. Но в центральной печати статью наркомвоенмора и председателя РВС не поместили; он был вынужден довольствоваться публикацией в своей собственной малотиражной газете «В пути» и в виде отдельной листовки, которая тоже была отпечатана в поезде и распространялась на местах, хотя читатели на местах посвящены в тонкости спора между Сталиным и Троцким по вопросу об использовании военспецов не были.

Понимая, что статья Каменского явно инспирирована Сталиным [788], Троцкий 25 декабря ответил еще и обширным, внешне сдержанным, но по существу дела гневным письмом в ЦК [789]. Опровергая утверждения Каменского, он просил, наряду с конкретным расследованием обстоятельств дел, о которых упоминалось в этой статье, «заявить во всеобщее сведение о том, является ли политика военного ведомства» и Троцкого его «личной политикой, политикой какой-либо группы или же политикой нашей партии в целом». На этот раз, действуя по принципу разделяй и властвуй, Ленин поддержал Троцкого. Не откладывая дела в долгий ящик, председатель Совнаркома в тот же день созвал ЦК, который принял постановление «О политике военного ведомства» [790], написанное, как видно по содержанию и стилю, самим Троцким. Здесь подчеркивалась ошибочность мнения, «будто политика военного ведомства есть продукт личных воззрений отдельных товарищей или отдельной группы», и указывалось, что она ведется «на точном основании директив, даваемых партией в лице его Центрального комитета и под его непосредственным контролем». Иначе говоря, постановление включало то положение письма Троцкого, на котором он настаивал. Более того, ЦК объявил выговор Каменскому за его газетную статью, но предусмотрительно не упомянул то лицо, которое было инициатором этого провокационного выступления в «Правде», – Сталина, хотя в постановлении содержался намек на его поведение: «наиболее ответственным и опытным» партийным работникам напоминалось, что политика военного ведомства ведется под непосредственным контролем ЦК.

Через две недели Троцкий написал еще одно письмо, на этот раз председателю ВЦИКа Свердлову и в редакции «Правды» и «Известий» — по поводу предъявленных ему Каменским обвинений в расстреле комиссара 2-го Петроградского полка Пантелеева. Это был тот самый комиссар полка, который действительно был расстрелян по приказу Троцкого под Свияжском вместе с командиром и каждым десятым красноармейцем. Обратим внимание на то, что в числе обвинений Каменского не было упоминаний о массовых казнях офицеров и рядовых красноармейцев. Упоминался только свой классово близкий комиссар Пантелеев. Остальные расстрелы в вину Троцкому не ставились, как не ставились в вину Сталину и утопленные в баржах.

Ленин снова поддержал Троцкого. Он ответил запиской, которая, по существу дела, давала наркомвоенмору всю полноту власти не только в решении военных вопросов, но и в расправе с неугодными ему лицами: «Зная твердый характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение целиком». Записка была написана на бланке председателя Совнаркома, причем в самой нижней части бланка, как бы давая тем самым Троцкому возможность использовать верхнюю часть листа для своих собственных распоряжений [791]. Позже Ленин неоднократно возвращался к мерам Троцкого по наведению порядка в Красной армии, каждый раз похвально о них отзываясь. В докладе на I съезде трудовых казаков 1 марта 1920 г. (этот съезд был созван после того, как казачество было отчасти «умиротворено» карательными кровавыми акциями) Ленин полностью поддержал деятельность Троцкого по введению «железной дисциплины, которая проводится беспощадными мерами» [792].

Комментируя записку Ленина о своем «твердом характере» (в «Полное собрание сочинений» Ленина записку не включили), Троцкий в мемуарах писал: «Для применения репрессий мне не нужно было никаких дополнительных полномочий. Заявление Ленина не имело ни малейшего юридического значения. Это демонстративное выражение полного и безусловного доверия к мотивам моих действий предлагалось исключительно для партии и по существу было направлено против закулисной кампании Сталина. Прибавлю, что я ни разу не делал из этого документа никакого употребления» [793].

Ленинский документ был свидетельством продолжавшейся политической игры Ленина на конфликтах Сталина с Троцким, только на этот раз чаша весов явно склонялась в пользу Троцкого. С другой стороны, и эта сторона дела была неразрывно связана с первой, Ленин начинал во все большей степени ощущать опасность для партийного руководства и лично для себя так называемой «военной оппозиции», которая складывалась в кругах средних и низших партийных кадров и действия которой могли привести к опасным для большевистской власти последствиям. Троцкий видел причины возникновения «военной оппозиции» в явном противоречии между классовым подходом, который включал изгнание офицеров из армии и расправу с ними (что было одним из элементов большевистской политики), и приглашением военспецов в качестве инструкторов, а затем и командиров новой армии. «Еще не отзвучали проклятия по поводу старой дисциплины, как уже мы начинали вводить новую» [794], – писал Троцкий.

Ленин сначала терпимо относился к раздражению значительной части партийных кадров против военспецов, так как не представлял себе масштабов этой проблемы. Троцкий вспоминал, что в начале 1919 г. во время очередного приезда в Москву он встретился с Лениным на одном из заседаний. Последний буквально ошарашил Троцкого запиской, в которой содержался вопрос: «А не прогнать ли нам всех специалистов поголовно и не назначить ли Лашевича главнокомандующим?» Можно полагать, что Ленин своим вопросом провоцировал Троцкого, проверял его позицию. Но последний отнесся к вопросу вполне серьезно и раздраженно ответил: «Детские игрушки». После заседания беседа главы правительства и наркомвоенмора продолжилась. Троцкий, по его словам, укоризненно заявил Ленину: «Вы спрашиваете, не лучше ли прогнать всех бывших офицеров. А знаете ли вы, сколько их теперь у нас в армии?» Ленин ответил отрицательно. «Не менее тридцати тысяч», – заявил Троцкий. «К-а-ак?» — удивился Ленин. «Не менее тридцати тысяч, – повторил Троцкий. — На одного изменника приходится сотня надежных, на одного перебежчика два-три убитых. Кем их заменить?» [795]

В появившейся почти сразу же после названного разговора брошюре «Успехи и трудности Советской власти» Ленин уже вполне определенно писал: «Когда мне недавно тов. Троцкий сообщил, что у нас в военном ведомстве число офицеров составляет несколько десятков тысяч, тогда я получил конкретное представление, в чем заключается секрет использования нашего врага: как заставить строить коммунизм тех, кто является его противниками, строить коммунизм из кирпичей, которые подобраны капиталистами против нас! Других кирпичей нам не дано!» [796]

Разговоры о непростых взаимоотношениях между Лениным и Троцким просачивались в самую глубину общественного мнения, причем представители различных социальных слоев толковали сообщения со своих позиций. В феврале 1919 г., незадолго до очередного партийного съезда, Троцкий и Ленин решили опровергнуть слухи. Сначала Троцкий поместил 7 февраля в «Известиях» «Письмо к красноармейцам-середнякам» о том, что эти слухи являются «самой чудовищной и бессовестной ложью, распространяемой помещиками и капиталистами или их вольными или невольными пособниками». 15 февраля одновременно в «Правде» и «Известиях» появился ленинский «Ответ на запрос крестьянина». Речь шла о распространявшихся слухах, будто Ленин и Троцкий не просто не ладят, а между ними есть крупные разногласия «как раз насчет середняка». Ленин полностью подтверждал заявление Троцкого: «Никаких разногласий у нас с ним не имеется, и относительно крестьян-середняков нет разногласий не только у нас с Троцким, но и вообще в коммунистической партии, в которую мы оба входим» [797]. Эти тексты должны были послужить важным сигналом для делегатов созываемого VIII съезда партии, на котором предстояло обсуждение и отношения партии к среднему крестьянству, и военного вопроса.

VIII партийному съезду, открывшемуся 18 марта 1919 г., предшествовала неожиданная и загадочная смерть Свердлова, скончавшегося, как официально было сообщено, от испанки — свирепствовавшей в то время пандемии гриппа. Стал вопрос о новом руководителе ВЦИКа. Явная неувязка заключалась в том, что сам этот орган формально, согласно конституции РСФСР 1918 г., являлся «высшим законодательным, исполнительным и контролирующим органом» государства, но в действительности был фикцией, послушным инструментом в руках большевистских лидеров. В то же время сам Свердлов был весьма властным и влиятельным партийным и государственным деятелем, пытавшимся через ВЦИК сосредоточить в своих руках реальную власть. Временно исполняющим обязанности председателя ВЦИКа после смерти Свердлова стал М.Ф. Владимирский, врач по профессии. Он рассматривался как промежуточная кандидатура. Ленин собирался поставить во главе ВЦИКа Л.Б. Каменева, который уже возглавлял этот орган до Свердлова, что, впрочем, потенциально не исключало конфликта: Каменев, как и Свердлов, тоже мог захотеть через ВЦИК начать управлять государством. Троцкий, видя, как обеспокоен этим вопросом Ленин, цинично предложил на вакантный пост кандидатуру человека, которого можно было бы представить миру как «рабоче-крестьянского» председателя и который обладал бы еще одним, весьма полезным, качеством — не очень образованного и послушного исполнителя воли высших руководителей партии и правительства. Так среди кандидатов всплыло имя Михаила Ивановича Калинина [798], крестьянина по происхождению, рабочего по опыту работы, получившего лишь начальное образование в земском училище и занимавшего к этому времени невысокий пост комиссара городского хозяйства Северной области.

Ленин счел предложение Троцкого остроумным и, более того, согласился с тем, чтобы новому формальному главе государства, вступившему на этот пост 30 марта, был присвоен придуманный Львом Давидовичем неофициальный титул «всероссийского старосты» [799]. Так под этой кличкой (которая через несколько лет, после образования СССР, была переиначена во «всесоюзного старосту») невзрачный и потому всем выгодный на своем государственном посту «Калиныч из папье-маше» [800] прочно вошел в обиход советской истории, занимая фиктивную должность главы государства более четверти века, вплоть до своей смерти в 1946 г.

3. VIII партийный съезд и военная оппозиция

Такова была ситуация к тому времени, когда военный вопрос оказался одним из важнейших на VIII съезде РКП(б). Впрочем, как раз накануне открытия съезда поступило известие о том, что войска Колчака, наступавшие на Урал, нанесли красным тяжелый удар под Уфой. В связи с этим Троцкий предложил, чтобы все военные делегаты съезда возвратились на фронт, и сам решил немедленно отправиться под Уфу, несмотря на важность предстоявших дебатов. Часть делегатов таким решением осталась недовольна: они приехали в Москву на несколько дней и, рассчитывая устроить себе небольшой отдых в столице, не хотели уезжать. Кто-то даже пустил слух, что Троцкий решил всех послать на фронт, чтобы избежать дебатов о военной политике [801]. Тогда нарком предложил отменить отправку военных делегатов на фронт, но поручить доклад по военному вопросу Сокольникову (который фактически должен был зачитать текст, подготовленный Троцким [802]). Сам же наркомвоенмор немедленно отправился на Восточный фронт, в Симбирскую губернию, и в съезде участия не принимал [803]. «Я не сомневался в победе той линии, которую считал единственно правильной. Центральный комитет одобрил внесенные мною заранее тезисы и назначил официальным докладчиком Сокольникова» [804], – писал Троцкий.

На съезде почти не было выступлений, в которых не упоминалась бы деятельность военного ведомства и, естественно, позиция и работа его главы. Ленин в отчетном докладе в вопросе о военспецах открыто поддержал Троцкого: «Мы не сомневались, что нам придется, по выражению тов. Троцкого, экспериментировать, делать опыт» [805]. Сославшись на Троцкого, Ленин как бы одобрил позицию наркома, а она была общеизвестна — строительство регулярной дисциплинированной армии с привлечением старых военных специалистов. В этом, по мнению Ленина, и заключался «эксперимент». Касаясь проблемы о доверии старым офицерам, Ленин сказал: «Возьмем вопрос об управлении военным ведомством. Здесь без доверия к штабу, к крупным организаторам-специалистам нельзя решить вопрос. В частности у нас были разногласия по этому поводу, но в основе сомнений быть не могло. Мы прибегали к помощи буржуазных специалистов, которые насквозь проникнуты буржуазной психологией и которые нас предавали и будут предавать еще годы. Тем не менее, если ставить вопрос в том смысле, что мы только руками чистых коммунистов, а не с помощью буржуазных специалистов построили коммунизм, то это — мысль ребяческая» [806].

Тема военного положения республики обсуждалась на заседании 20 марта. С докладом, как планировалось, должен был выступать Сокольников, представлявший позицию Троцкого. Предполагая, однако, бурные споры, могшие скомпрометировать ту или иную часть делегатов или же отдельных видных партийцев, слово «к порядку дня» взяла Р.С. Самойлова (Землячка) [807], дама весьма амбициозная, хотя и малокомпетентная, тем более в военных вопросах. Ее не раз направляли на тот или иной фронт для острастки и самоуверенного вмешательства, на которое она всегда была готова, а потому ее панически боялись военспецы, ибо Самойлова была склонна обвинить любого из них в контрреволюции. Самойлова предложила рассмотреть вопрос на закрытом заседании, так как «у многих делегатов есть мнения, которые могут быть высказаны только на закрытом заседании» [808]. Решено было все же заслушать сначала доклад и содоклад, а затем возвратиться к предложению Самойловой.

Сокольников в своем докладе [809] изложил тезисы уехавшего на фронт Троцкого. Были подчеркнуты успехи в строительстве армии, в частности почти полная ликвидация партизанщины, которая была базой авантюризма и склонялась «либо в сторону наглого бандитизма и мародерства, либо в сторону бонапартизма». Наибольшее внимание было уделено теме военных специалистов. Докладчик считал, что вопрос этот, по которому «было пролито немало чернил», устарел, так как даже бывшие противники применения военспецов теперь пересмотрели негативное к ним отношение. На опыте «выяснилось, что там, где военные специалисты были привлечены, где была проведена реорганизация партизанской армии в армию регулярную, там была достигнута устойчивость фронта, там был достигнут военный успех. И наоборот, там, где военные специалисты не нашли себе применения, где присланных из центра военных специалистов отсылали обратно или сажали на баржу, как это было в Кавказской армии, там мы пришли к полному разложению и исчезновению своих армий, там их нет, они разложились на наших глазах, не вынеся первого серьезного напора со стороны врага».

Сокольников, таким образом, а через него Троцкий, бросал немалой тяжести камень в огород Сталина, ибо именно по его приказу в Царицыне была осуществлена расправа с военными специалистами, казненными на барже на Волге. Усиливая давление на сторонников Сталина, Сокольников утверждал, что заменить военных специалистов коммунистическими работниками невозможно, что строить новое можно было только в значительной степени из обломков старого. Вместе с тем он подчеркивал, что в армии есть тенденция «партийных синдикалистов», тенденция к расширению полномочий партийных организаций, которая являлась той же партизанщиной и с которой докладчик призвал вести борьбу. Он требовал и дальше решительно и твердо идти по пути создания регулярной дисциплинированной армии, которая «представляет собой государственную организацию военных сил пролетарского государства», обрушивался на военную оппозицию, подчеркивая, что ее выступления против использования бывших офицеров в Красной армии аналогичны требованиям «левых коммунистов» не привлекать инженеров на фабрики и заводы. Сокольников не преминул напомнить, что большевики выступали за выборность командного состава, когда требовалось восстановить солдат против царской армии офицеров, и на данном этапе отказывать пролетарской диктатуре в праве назначать командный состав Красной армии — значит выражать недоверие советской власти.

От оппозиции с докладом выступил В.М. Смирнов — один из лидеров группы «демократического централизма», которая требовала демократизации в партии и в государственном аппарате и с которой в то время заигрывал Сталин [810]. Содокладчик утверждал, что буржуазным военным специалистам ни в коем случае нельзя доверять высоких командных постов, нельзя им давать право единолично решать оперативные вопросы, что их функции должны иметь лишь сугубо совещательный характер. Он резко выступил против требования недавно введенного Устава внутренней службы Красной армии к красноармейцам приветствовать военных начальников, видя в этом «пережитки самодержавно-крепостнического порядка». В.М. Смирнов настоятельно требовал значительного расширения прав комиссаров, вплоть до предоставления им возможности отменять оперативные решения командного состава.

20 марта во второй половине дня начались заседания секций съезда, в том числе военной, которые продолжились и на следующий день. Заседания военной секции проводились в закрытом режиме, и протоколы их в те годы опубликованы не были. Их впервые обнародовали только в 1989 г. [811] Ситуация в Красной армии того времени в целом была описана объективно: бюрократизм и беззаконие, творимые командирами и комиссарами; нежелание крестьян, мобилизованных в армию, воевать; насилие и расправы, которые творили части Красной армии, прежде всего полупартизанские формирования, над мирным населением занятых территорий [812].

В военной секции съезда участвовало 85 человек. В выступлениях представителей военной оппозиции не было единства. Некоторые делегаты, прежде всего Сталин, выступая с критикой взглядов оппозиционеров, одновременно натравливали их на Троцкого. В его лице резко критиковались недостатки в работе центральных военных органов, пытавшихся, по мнению выступавших, свести на нет роль партийных организаций и военных комиссаров. Действительно, Троцкий своим курсом на широкое использование военспецов восстановил против себя многих коммунистов — военных работников, которые видели в политике наркомвоенмора покушение на партийную монополию и которые профессионально не могли конкурировать с бывшими царскими офицерами, получившими военное образование. Особое их возмущение вызвало неосторожное заявление Сокольникова, сравнившего претензии коммунистов на Красную армию с претензиями телеграфистов на телеграф, а железнодорожников — на железные дороги. Оно дало повод делегату от коммунистов 3-й армии Г.И. Сафарову заявить, что «это сравнение в высшей степени неудачное. Если кто имеет право на Красную армию, то это в первую очередь коммунистическая партия, ибо Красная армия является орудием советской власти, а… коммунистическая партия стоит во главе этой власти» [813].

Вынужденные согласиться с курсом Троцкого на использование старых специалистов, поддержанным Лениным, участники военной оппозиции сосредоточили пафос своей критики не на военспецах, а на требовании расширения прав комиссаров и партийных ячеек в воинских частях, ведя линию на подрыв принципа единоначалия. Эти мысли содержались в тезисах, представленных В.М. Смирновым. Но особенно усердствовал в этом отношении Ворошилов, которого все присутствовавшие воспринимали как креатуру Сталина. Не называя наркомвоенмора по имени, Ворошилов повторял анонимные обвинения, направленные, как всем было хорошо известно, против Троцкого. Утрированный вывод Ворошилова заключался в том, что «официальные руководители военного ведомства» считают, будто «коммунисты — это такой элемент, который нужно особенно контролировать, инспектировать через посредство военспецов, белогвардейцев» [814].

Особого внимания заслуживают речи, с которыми в ответ выступили Ленин и Сталин. На последовавшем после прений в военной секции закрытом заседании Ленин отвел утверждение военной оппозиции, будто ЦК РКП(б) считает, что в военной области все обстоит благополучно. Он заявил, однако, что за тезисами оппозиции скрывается большая опасность, доказывал, что упреки оппозиционеров в том, что ЦК партии не руководит военным ведомством, необоснованны. Большое внимание Ленин уделил вопросу привлечения военспецов и необходимости использования их знаний. «Вся ошибка оппозиции, – утверждал он, – в том-то и состоит, что вы, будучи связаны с этой партизанщиной своим опытом, будучи связаны с этой партизанщиной теми традициями героизма, которые будут памятны, вы не хотите понять, что теперь период другой. Теперь на первом плане должна быть регулярная армия, надо перейти к регулярной армии с военными специалистами».

Ленин осудил действия Сталина в Царицыне, в частности казни офицеров, отверг его утверждение, будто «политика ЦК не проводится в военном ведомстве», и выразил особое возмущение Ворошиловым и в его лице всеми теми, кто если не на словах, то по существу дела отказывался от использования на командных постах старых офицеров и покровительствовал партизанщине: «Тов. Ворошилов говорит: у нас не было никаких военных специалистов и у нас 60000 потерь. Это ужасно… Вы говорите о том, что военные специалисты избегают, перебегают… Это все знают. Удивляюсь, как вы смотрите на дело со своей приходской колокольни… Защищаете старую партизанщину. Когда вы предлагаете тезисы, которые целиком направлены против военспецов, вы нарушаете всю общепартийную тактику. В этом источник расхождения. Но такие необоснованные обвинения, которые вы выдвигаете, говоря об установлении самодержавно-крепостнической дисциплины, никуда не годятся… Это такое отрицание самой этой буржуазной культуры и техники, что я не знаю, что и сказать» [815].

На закрытом вечернем заседании 21 марта Ленин делал записи, которые ярко свидетельствуют о поддержке им курса Троцкого. Он особо выделил слова Ворошилова о том, что Украина была якобы «занята без в[оен]спецов, вопреки им, повстанцами» и слова уральского партийного деятеля Ф.И. Голощекина [816], что политика ЦК не проводится, мол, военным ведомством. Впрочем, Ленин тут же сделал вывод: «Что военспецы управляют, вот что страшно. Их надо использовать» [817], а не позволять управлять Красной армией. Эта ремарка Ленина была его ответом на саркастический намек Ворошилова о том, что не комиссары в армии контролируют офицеров, а «белогвардейцы» контролируют комиссаров в Красной армии.

Став по основному вопросу военного строительства на позицию Троцкого, Ленин, как опытный политик, отдал дань и противоположному лагерю, но так, чтобы этот формальный поклон был воспринят на пользу наркомвоенмора. Объявляя о значении соблюдения воинских уставов, введения твердой и «сознательной» дисциплины, Ленин утверждал, что борьба за ее укрепление является одной из главных задач комиссаров, политработников и партийных организаций, подчеркивал значение пролетарского ядра Красной армии, военных комиссаров, партийно-политического аппарата в военном обучении и политическом воспитании бойцов и командиров, явно и умышленно не упомянув участия комиссаров и партийных работников в непосредственном руководстве военными действиями.

Почувствовав, куда дует ветер, Сталин в речи по военному вопросу отказался от поддержки партизанщины и высказался за строго дисциплинированную регулярную армию. Как будто забыв тот курс, который он упорно проводил в Царицыне, Сталин утверждал теперь прямо противоположное: «Факты говорят, что добровольная армия не выдерживает критики, что мы не сможем оборонять нашу Республику, если не создадим другой армии, армии регулярной, проникнутой духом дисциплины, с хорошо поставленным политическим отделом, умеющей и могущей по первому приказу встать на ноги и идти на врага» [818]. Сталин вообще не упомянул о проблеме военных специалистов и своим призывом строить регулярную армию как будто мирился с их привлечением.

Троцкий так определял позицию Сталина: «По отношению к военной оппозиции Сталин держал себя совершенно так же, как по отношению к оппозиции Зиновьева, Каменева в предоктябрьский период или по отношению к примиренцам в 1912 — 13 году. Он не солидаризовался с ними, но он поддерживал их против Ленина и стремился найти в них опору» [819].

21 марта состоялось пленарное заседание съезда, на котором за основу были приняты «тезисы ЦК», то есть тезисы Троцкого. На следующий день были подведены итоги обсуждения вопроса о военной политике. Для подготовки окончательного текста резолюции, которая была принята «за основу», образовали комиссию, в которую вошли Зиновьев, Сталин и питерский делегат Б.П. Позерн [820] «от большинства», Е.М. Ярославский и Г.И. Сафаров — «от меньшинства». Этот факт, в свою очередь, свидетельствует о тактической хитрости Сталина, сумевшего в нужное время не только перекинуться на сторону большинства, в которое входил еще и не присутствовавший на съезде Троцкий, но представить себя в качестве одного из его рьяных сторонников и пробиться в комиссию по выработке окончательного текста резолюции как сторонник Троцкого. После согласования поправок за резолюцию Троцкого проголосовали 174 делегата. Против — 95. Такие итоги, однако, не удовлетворили руководство партии, и 22 марта была избрана согласительная комиссия. 23 марта Ярославский доложил съезду, что комиссия внесла новые поправки и дополнения в принятые съездом за основу тезисы. По существу, это означало капитуляцию меньшинства. Ярославский призвал «голосовать всех делегатов единодушно за те решения, которые наметили в согласительной комиссии». Резолюция по военному вопросу при вторичном голосовании была принята съездом единогласно при одном воздержавшемся [821].

Сам Троцкий прислал с фронта раздраженное письмо в ЦК по поводу уступок в согласительной комиссии, но очевидно, что раздражение было наигранным, ставившим цель закрепить успех. Троцкий буквально издевался над этими уступками, например о пункте, в котором требовалось «урегулирование работы Реввоенсовета Республики», Троцкий писал: «Товарищи, возбуждающие нарекания в этом смысле, не раз требовали, чтобы я лично, как председатель Реввоенсовета, не разъезжал по фронтам, а сидел в центре. Имела ли комиссия Съезда в виду этот способ урегулирования? Так ли понимает вопрос ЦК?» Еще более характерной была реплика Троцкого по поводу решения провести опрос работников фронта о знаках отличия командного состава. По всей видимости, согласительная комиссия, пояснил Троцкий, вообще не владела вопросом: «У нас вовсе нет знаков отличия командного состава. У нас есть знаки отличия вообще. Один и тот же знак для красноармейца, комиссара, командира» [822].

Съезд, таким образом, полностью одобрил курс Троцкого, который был объявлен «ленинской политикой в военном вопросе». После нескольких политических поражений, главным из которых было его устранение из международного ведомства в связи с подписанием Брестского мира, принятие VIII партсъездом резолюции Троцкого по военному вопросу [823] явилось в полном смысле слова торжеством наркомвоенмора и его триумфальным возвращением на политическую сцену большевизма. О победе Троцкого свидетельствовало и то, что с этого дня Ленин, весьма часто бросавшийся из стороны в сторону в других вопросах, продолжал энергично поддерживать курс Троцкого на использование старых военных специалистов (правда, сопровождая эту поддержку словами о необходимости подготовки новых, «большевистских» командных кадров, против чего, разумеется, не возражал и Троцкий) [824].

Свой конфликт с накомвоенмором во время Гражданской войны, свою фактическую капитуляцию на VIII съезде партии злопамятный Сталин хорошо запомнил. Именно стычки 1918–1920 гг. создали тот фундамент враждебности, на который наслаивались последующие расхождения и столкновения. 7 ноября 1937 г. на обеде у Ворошилова Сталин стал философствовать о том, «почему мы победили над Троцким», который как «известно… после Ленина, был самый популярный в нашей стране». «Троцкий считал, – сказал Сталин, – что не середняк решает вопрос войны и победы, а отборные генштабисты. А фактически было так, что эти генштабисты ушли к Каледину, Деникину, Врангелю [825], Колчаку, а у нас остались унтер-офицерские кадры и подпрапорщики, которые имеют громадный опыт военного и хозяйственного строительства». Через три года, принимая у себя дома высшую советскую номенклатуру, Сталин вновь заявил, что Троцкий держался за старых офицеров, специалистов, которые часто изменяли: «В[ладимир] И[льич] вначале был склонен думать, что я отношусь наплевательски к специалистам. Он вызвал меня в Москву. Троцкий и Пятаков старались доказать это и заступались за двух специалистов, снятых мною. Как раз в этот момент получилось сообщение с фронта, что один из них предал, а другой — дезертировал. Ильич, прочитав эту телеграмму, изобличил Т[роцконо] и Пятакова, признал правильность наших действий» [826].

В данном случае интересно не то, что Сталин лгал, извращая историю, а то, что эта ложь свидетельствовала об имеющемся у Сталина чувстве неполноценности по отношению к Троцкому, несмотря на то что Сталин находился в тот момент на самой вершине власти, а Троцкий в момент первого рассказа — в изгнании, а ко времени второго — в могиле.

После VIII съезда партии 25 марта 1919 г. ЦК выделил из своей среды постоянно действующий орган — Политбюро, которое фактически стало высшей государственной, партийной и правительственной инстанцией, управляющей страной. В состав Политбюро первого состава вошли Ленин, Троцкий, Каменев, Сталин и Крестинский. Когда Троцкий находился в Москве, он неизменно активно участвовал в заседаниях Политбюро, вносил свои предложения, запросы, кандидатуры на партийные и государственные посты. На заседании 18 апреля 1919 г. из семи вопросов пять рассматривались по его инициативе, в том числе и частный вопрос о члене Реввоенсовета 2-й армии Штернберге, который «сильно харкает кровью и нуждается в отпуске на юг» [827]. На ряде заседаний Политбюро рассматривались его телеграммы с фронта. Так, 6 августа 1919 г. была заслушана телеграмма о необходимости «радикальной чистки тыла в Киеве, Одессе, Николаеве и Херсоне ввиду полной невозможности формирования и создания армии при том бандитизме, который идет на Украине» [828].

Троцкий участвовал и в подготовке новой программы партии, ориентированной на всемирную социалистическую революцию. Эта программа была утверждена VIII съездом. Будущее показало всю нереальность, а значит — утопичность упований на мировую революцию. Но в то время многие большевики верили в скорую или конечную победу коммунистических сил за пределами Советской России. Коммунистические партии за рубежом призваны были всячески разжигать социальный взрыв в своих странах. В СССР партия была сориентирована на то, чтобы при помощи военных и карательных средств, экономического и политического террора, пропаганды и агитации внутри страны выстоять до прихода помощи абстрактно и умозрительно понимаемого европейского пролетариата. Это и была концепция перманентной революции в действии, нашедшая в этот период выражение в политике военного коммунизма, организации трудовых армий и милитаризации всей страны, проводимой Троцким и полностью поддержанной Лениным.

4. Восточный и Южный фронты

Военные действия 1919 г., по существу, были заключительным актом Гражданской войны. Антибольшевистским генералам и политикам не удалось объединить вокруг себя массы населения; в среде их руководящих организаций и органов шли непрекращающиеся дебаты, иногда сменявшиеся государственными переворотами (например, переворотом Колчака, установившим военную диктатуру в Сибири). Что касается стран Антанты, оказывавшей некоторую поддержку белым, то носила она спорадический и неорганизованный характер, принимая чаще всего форму ограниченных поставок средств ведения войны. Десанты английских и французских войск на севере, японских и американских войск на Дальнем Востоке не могли кардинально повлиять на ход военных действий и смену режима в стране, так как иностранные отряды не планировали свергать советскую власть, а решали местные тактические задачи. Пресловутая формула о «трех походах Антанты» на Советскую Россию, фигурировавшая в сталинском «Кратком курсе истории ВКП(б)», была сильным преувеличением.

Основными врагами, против которых вела войну большевистская Россия, были войска Чехословацкого корпуса и адмирала А.В. Колчака на Востоке, генерала А.И. Деникина на Юге и Н.Н. Юденича под Петроградом. В 1920 г., когда все эти вооруженные силы были уже разбиты, в течение нескольких месяцев шли военные действия против Польши, войсками которой командовал маршал Пилсудский. Затем из Крыма сравнительно легко была выбита армия генерала П.Н. Врангеля. Однако существенной опасности для власти большевиков ни Польша, ни Врангель не представляли, хотя поражение Красной армии под Варшавой летом 1920 г., вошедшее в военную историю как «чудо на Висле», не только сорвало планы экспорта революции в Европу, но и позорным пятном легло на репутацию Красной армии.

На протяжении 1919–1920 гг. Троцкий продолжал осуществлять общее военно-политическое руководство боевыми операциями, неоднократно вступая в столкновения и противоречия как с высшими партийными иерархами, так и с военными руководителями на фронтах. Среди них были и военные специалисты, в том числе самого высокого ранга. Добившись признания их статуса со стороны самой высокой партийной инстанции, каковой являлся VIII партийный съезд, Троцкий теперь мог чувствовать себя значительно свободнее в конкретных фронтовых коллизиях и мог обращаться с генералами как их вышестоящий начальник. «Было четыре случая стратегических разногласий, которые захватили центральный комитет, – писал Троцкий через десять с лишним лет. — Иначе сказать, разногласий было столько, сколько было главных фронтов» [829]. Документы по истории Гражданской войны подтверждают правдивость этого заявления.

Первый крупный спор разгорелся по поводу того, какому фронту отдать предпочтение летом 1919 г. К этому времени войска Колчака были остановлены на Урале. Опасность прорыва сибирской армии в центральную часть России, которая возникла в марте 1919 г. и которая предопределила срочный отъезд Троцкого на фронт и его неучастие в VIII партсъезде, была ликвидирована. В этих условиях главком Вацетис счел целесообразным перебросить значительную часть войск с Восточного фронта на юг, где укреплялась и закрепляла свои позиции в контакте с командованием казачьих частей Добровольческая армия Деникина. Это намерение, однако, наткнулось на недовольство командующего Восточным фронтом С.С. Каменева.

Сергей Сергеевич Каменев, родившийся в 1881 г., бывший полковник царской армии, имел большой боевой опыт. Окончив Академию Генерального штаба в 1907 г., он занимал различные командные должности в войсках. Во время мировой войны Каменев сначала командовал полком, а затем стал начальником штаба стрелкового корпуса. После Октябрьского переворота он перешел на сторону большевиков и служил в Красной армии, занимая высокие посты. В сентябре 1918 г. был назначен командующим Восточным фронтом [830].

Каменев вступил с казавшимся почти всесильным главкомом Вацетисом в спор. Изначально Троцкий занял нейтральную позицию. Он подчеркивал важность Восточного фронта, просил прислать туда подкрепления. В телеграмме Раковскому, который в 1919 г. занял пост председателя Совнаркома Украины, заместитель Троцкого Склянский, заручившись также подписью Ленина, 20 апреля отмечал почти тройное превосходство артиллерии в армии Колчака и просил экстренно сформировать несколько батарей для Восточного фронта [831].

Иная ситуация сложилась к концу мая. Все еще соглашаясь с тем, что Колчак «является главой контрреволюции», как он писал Склянскому 1 июня, и что Восточный фронт продолжает сохранять решающее значение, нарком выражал согласие с выдвинутой Вацетисом идеей о необходимости наметить «стратегическую линию обороны», до которой следует вести наступление на этом фронте, ибо «ясно, что до Владивостока мы дойти сейчас не сможем» [832] (и действительно тогда не дошли).

В мае — июне между Вацетисом и Каменевым борьба по вопросу о степени важности фронтов только усилились. Перевес был не на стороне Вацетиса. В то время как партийные контролеры — члены Военного совета при главнокомандующем Вацетисе — часто менялись и даже не успевали сформировать свои взгляды на проблему, приставленные к С.С. Каменеву партийные представители Смилга и Лашевич (тот самый, которого Ленин однажды собирался сделать главкомом), обладая некоторыми военными знаниями, приобретя немалый боевой опыт, были полностью на стороне своего командующего фронтом Каменева. Последнего поддержал еще и Сталин, ранее посланный вместе с Дзержинским на Восточный фронт для расследования причин поражения Красной армии под Пермью.

Троцкий, который к этому времени сосредоточил основное внимание на Южном фронте, мог оказывать Вацетису только общую поддержку, не имея возможности следить за нюансами происходившего соперничества. Тот факт, что Сталин был на стороне С.С. Каменева, подталкивал Троцкого во всех случаях в сторону Вацетиса [833], и он стал склоняться к мнению, что Южный фронт становится несравненно важнее, нежели Восточный. Насколько сложным для самого Троцкого был выбор, засвидетельствовали мемуары, в которых даже много лет спустя Троцкий так и не смог ответить себе на вопрос, какой же из фронтов был самым важным: «Я считал уже тогда Южный фронт несравненно более серьезным и опасным, чем Восточный. Это подтвердилось впоследствии полностью. Но в оценке армии Колчака правота оказалась на стороне командования Восточного фронта» [834]. Кто же был прав в завязавшемся споре? Получалось, что и те и другие.

На чисто военный вопрос снова наложилась партийно-аппаратная интрига. 15 июня 1919 г. ЦК РКП(б) вынес решение «О Ставке», направленное против главного командования и Вацетиса, а тем самым, косвенно, против Троцкого. Троцкий со свойственным ему жаром возражал против этого решения на стадии разработок и обсуждения и даже в своем письме приклеил ему несколько литературных эпитетов: «причуды, озорство и т. п.». Тогда вскипел Ленин, вставший в споре на сторону С.С. Каменева и Сталина. Он обратился в ЦК с письмом: «Тов. Троцкий ошибается: ни причуды, ни озорства, ни каприза, ни растерянности, ни отчаяния, ни «элемента» сих приятных (Троцким с ужасной иронией бичуемых) качеств здесь нет. А есть то, что Троцкий обошел: большинство Цека пришло к убеждению, что ставка «вертеп», что в ставке неладно, и в поисках серьезного улучшения, в поисках средств коренного изменения сделан определенный шаг. Вот и все» [835].

Абсолютно неожиданно для Троцкого дело приняло серьезный оборот, и ему пришлось ретироваться и оправдываться. Решение ЦК он признал правильным. На смену Вацетиса С.С. Каменевым он был согласен [836]. Под давлением Ленина 3 июля 1919 г. было принято постановление ЦК по военным вопросам, которое по всем пунктам означало поражение Троцкого [837]. Оно предусматривало перенос полевого штаба Реввоенсовета из Серпухова, где чины РВС чувствовали себя независимыми, в Москву, под бдительный партийный контроль [838]. Главкомом назначался С.С. Каменев. Снятому с этой должности Вацетису предполагалось дать почетное военное назначение с приличным окладом. РВС был реорганизован. Из старого состава оставлены были Троцкий, как председатель, и Склянский, как его зам. Остальные шесть человек, набранные Троцким, были изгнаны. Новыми членами РВС стали главком С.С. Каменев, известный умеренный большевик А.И. Рыков, которого Троцкий считал полуменьшевиком и к которому относился враждебно (Рыков к тому же любил выпить [839], что Троцкий не терпел). В РВС были введены также связанные с Каменевым политработники Восточного фронта Гусев и Смилга. Зиновьеву, к которому Троцкий относился с холодным презрением, считая его карьеристом и паникером, поручалось подготовить проект письма ЦК к военным комиссарам, правда предварительно обсудив текст с Троцким. А Троцкий совместно со Смилгой должен был составить проект инструкции о правах и обязанностях политических комиссаров в армии [840].

Голосование этой резолюции проводилось в отсутствие Троцкого, так как он, поняв, что вопрос о снятии Вацетиса и назначении Каменева предрешен, написав заявление об уходе в отставку с поста председателя Реввоенсовета, покинул заседание. Несколько дней после этого Троцкий находился в постели, чувствуя обычный приступ непонятного, но мучительного недомогания, которое неоднократно ранее у него случалось из-за сильных переживаний и сопровождалось резким повышением температуры. В этот момент Ленин понял, что пережал и может потерять Троцкого, который был столь необходим ему на занимаемом посту. В написанной им Склянскому подчеркнуто теплой записке говорилось: «Болезнь Троцкого — прямо несчастье в данный момент. Надо 1) изо всех сил ускорить посылку 2-х дивизий из-под Перми и 2) Вам следить за югом, два раза в день говоря с Гусевым» [841].

Записка свидетельствовала не только о желании Ленина сохранить добрые личные и деловые отношения с Троцким (было совершенно очевидно, что этот листок будет Склянским передан Троцкому, на что Ленин и рассчитывал [842]). Упоминание Ленина о переброске двух дивизий и «юге» было некой уступкой Троцкому по существу. Удивительно, но, став командующим и заняв должность Вацетиса, С.С. Каменев тоже согласился уделять Южному фронту большее внимание. Становилось очевидно, что весь спор о фронтах был затеян С.С. Каменевым исключительно для того, чтобы скинуть Вацетиса, изменить состав РВС и самому стать главнокомандующим.

Но теперь, ощутив поддержку Ленина пусть на уровне одной лишь записки, инициативу перехватил Троцкий. Совместное заседание Политбюро и Оргбюро ЦК единогласно отклонило отставку Троцкого. Более того, содержание и стиль этого документа можно считать прямо заискивающими в отношении наркомвоенмора: «Орг[анизационное] и Поли[тическое] Бюро ЦК сделают все от них зависящее, чтобы сделать наиболее удобной для тов. Троцкого и наиболее плодотворной для Республики ту работу на Южном фронте, самом трудном, самом опасном и самом важном в настоящее время, которую избрал сам тов. Троцкий. В своих званиях Наркомвоена и Предреввоенсовета тов. Троцкий вполне может действовать и как член Реввоенсовета Южфронта… Орг[анизационное] и Поли[тическое] Бюро ЦК предоставляют тов. Троцкому полную возможность всеми средствами добиваться того, что он считает исправлением линии в военном вопросе и, если он пожелает, постарается ускорить съезд партии. Твердо уверенные, что отставка тов. Троцкого в настоящий момент абсолютно невозможна и была бы величайшим вредом для Республики, Орг[анизационное] и Поли[тическое] Бюро ЦК настоятельно предлагают тов. Троцкому не возбуждать более этого вопроса и исполнять далее свои функции, максимально, в случае его желания, сокращая их ввиду сосредоточения своей работы на Южфронте» [843].

Забрав отставку, Троцкий немедленно отбыл на Южный фронт. Уже 11 июля он провел в своей ставке в Воронеже совещание политработников 8-й армии, на котором устроил показательное демократическое голосование по вопросу о том, должна ли оставаться в силе нынешняя политика военного ведомства, или же ее следует подвергнуть изменениям. Так как собравшиеся очень хорошо знали точку зрения Троцкого и понимали, какой исход голосования нужен их начальнику, за сохранение курса проголосовал 41 участник совещания, против — 2. Окрыленный успехом, Троцкий повторил свой «демократический» ход на совещании в 13-й армии, и 14 июля прямо из поезда, двигавшегося в направлении Курска, проинформировал Склянского, что в 13-й армии из 60 участников совещания за его курс проголосовало 59 человек, воздержался — 1 [844].

Правда, в эти дни у Троцкого случилась мелкая неприятность. 8 июля, находясь в городе Козлове, он получил шифровку о том, что некий офицер, «изобличенный в предательстве» и организации заговора против советской власти, дал показания против… только что смещенного бывшего главкома Вацетиса, как посвященного в планы о мятеже. Сегодня, зная о том, с какой легкостью ЧК и политработники объявляли людей заговорщиками, можно с уверенностью сказать, что никакого заговора Вацетис в 1919 г. не планировал и планировать не мог. Но болезненная паранойя становилась уже постоянным фактором большевистского режима. Вацетиса арестовали. Самой большой неожиданностью были подписи под полученной Троцким шифротелеграммой: Дзержинский, Крестинский, Ленин, Склянский (именно в таком порядке шли имена подписавшихся) [845]. Вместо обещанного почетного назначения с хорошим окладом Вацетис получил арест.

Троцкий полагал, что за спиной Дзержинского, распорядившегося об аресте Вацетиса, стоял Сталин, который только ждал случая, чтобы таким образом нанести удар по Троцкому. Сталин, видимо, не понимал еще, что Троцкий, подобно ему самому, да и подавляющему большинству коммунистических руководителей, исходил из принципа «политической целесообразности» и личной комфортности и легко отказывался от связей с теми людьми, с которыми был ранее близок, но которые по тем или иным причинам переставали быть ему необходимыми. Именно так произошло с Вацетисом. Троцкий просто вычеркнул Вацетиса из списка своих сотрудников и забыл о его существовании. Много позже бывший наркомвоенмор описывал этот случай с подчеркнутым безразличием к судьбе к тому времени расстрелянного Вацетиса: «Весьма вероятно, что, недовольный смещением с поста главнокомандующего, он вел беседы с близкими к нему офицерами. Я никогда не проверял этого эпизода. Вполне допускаю, однако, что в аресте Вацетиса играл роль Сталин, который таким образом мстил ему за некоторые старые обиды» [846]. В общем, Троцкий «никогда не проверял этого эпизода»…

В конце весны и летом 1919 г. личные столкновения Троцкого и Сталина отошли на задний план и в ходе фронтовых операций не проявлялись (хотя впоследствии и на эту тему в советских верхах было выдумано много историй). Суть позиции Троцкого, как он ее отстаивал на заседаниях руководящих партийных органов, а также в переписке с ЦК, была в том, что силы противника на юге состояли из двух совершенно разнородных частей: казачьих соединений (Донская и Кубанская армии) и Добровольческой армии, ставивших перед собой принципиально разные задачи. В то время как Добровольческая армия Деникина и образованное при ней правительство стремились организовать наступление на Москву, чтобы захватить столицу и свергнуть большевиков, казачество «хотело отстоять свои границы от натиска рабочих и крестьян» [847].

Разумеется, в это суждение надо внести поправку: казаки защищались не от рабочих и крестьян, а от советской власти, большевистского и чекистского произвола. Но так или иначе, если отрешиться от социально-политических определений и штампов, Троцкий был прав. Повести казачьи части на Москву, далеко от родных станиц, Деникин был не в состоянии. Именно поэтому нарком возражал против плана нанесения удара по тылам деникинской армии, в первую очередь по казачьим подразделениям. Троцкий требовал сосредоточить главные силы против Добровольческой армии, не нанося бокового удара в направлении на Кубань, как того требовал С.С. Каменев, а наступая на Харьков и Донбасс. «Вопрос о казачестве оставался бы самостоятельной задачей, не столько военной, сколько политической» [848].

Ленин настаивал на сосредоточении ударов по тылам деникинских и казачьих формирований. Когда в конце мая деникинцы соединились в районе Миллерово с казачьими сотнями из верхнедонских станиц, Ленин 30 мая послал Троцкому явно негодующую телеграмму: «Крайне поражен Вашим молчанием в такой момент, когда, по сведениям, хотя и не совсем проверенным, прорыв на миллеровском направлении разросся и приобрел размеры почти совершенно непоправимой катастрофы» [849].

Троцкий занял осторожную позицию. 3 июля он возвратился с Южного фронта в Москву и сделал в ЦК не слишком оптимистический доклад о положении дел на фронте, объяснив неудачи старой проблемой: регулярные войска перебрасываются на восток, против Колчака, а на юге господствует партизанщина. Правда, он сообщил о сокращении числа дезертиров и даже о возвращении части дезертиров в Красную армию [850]. И хотя помощь Южному фронту была оказана, главком Каменев считал его периферийным, и Троцкий вынужден был с таким подходом согласиться. В середине августа войска Южного фронта попытались перейти в контрнаступление с флангов с целью овладеть территориями по нижнему течению Дона и не допустить отхода отсюда основных сил противника в направлении на Северный Кавказ. Но контрнаступление провалилось. Заблаговременно узнав о подготовке контратаки, деникинское командование направило в рейд по тылам красных войск 4-й Донской казачий корпус генерал-лейтенанта К.К. Мамонтова [851]. Прорвав фронт, казачий корпус ушел в глубокий тыл красных, беря города, уничтожая гарнизоны, разрушая коммуникации, раздавая оружие партизанам. Для борьбы с ним был образован Внутренний фронт под командованием Лашевича. Рейд конницы Мамонтова серьезно подорвал боеспособность красноармейских частей. Партруководство пыталось действовать методами террора. Лениным было проведено решение Политбюро о мерах борьбы с Мамонтовым, причем именно Троцкому, выступавшему против периферийной стратегии Каменева, было поучено составить проект телеграфного обращения в партийные органы с призывом к «большевистской энергии». Ему же совместно с Лашевичем давалось задание ввести «еще ряд мер драконовских по подтягиванию дисциплины», в том числе «расстреливать за невыход из вагонов» [852] (в спешке Ленин так сформулировал отказ красноармейцев вступать в бой с противником).

В то время как Мамонтов громил тылы Красной армии, Деникин развернул успешное наступление на Москву. 6 сентября Троцкий совместно с Лашевичем и Л.П. Серебряковым [853], находившимися на Южном фронте, связались по прямому проводу с Лениным, убеждая его в том, что положение становится критическим, что опасность «прорыва фронта на участке Курск — Воронеж становится очевидной», что необходимо перенести главный удар по войскам Деникина на Центральное направление [854]. К этому мнению прислушались, однако, далеко не сразу. В середине октября Деникину удалось занять Орел, его войска подошли к Туле и стали угрожать непосредственно советской столице. Только тогда Троцкий смог, наконец, добиться реализации своего плана, сосредоточив основные усилия на отпоре Деникину. Но к этому времени (осенью 1919 г.) и без каких-либо уговоров было ясно, что «периферийная стратегия» себя не оправдала.

Через много лет в статьях, подготовленных для Ворошилова его помощниками [855], а затем в сталинистской историографии и, наконец, в «Кратком курсе истории ВКП(б)» и всевозможных комментариях к нему появилась версия о «сталинском плане разгрома Деникина», приписывавшая идею нанесения удара непосредственно «в лоб» Добровольческой армии по направлению Орел — Курск — Харьков будущему «вождю народов» и «гениальному стратегу». На самом же деле Сталин занимал в этом вопросе нейтральную позицию, в споры не вмешивался и только позже, когда ситуация стала очевидной, поддержал вместе с Лениным и другими высшими партийными руководителями ту позицию, которую давно уже отстаивал Троцкий.

5. Петроград и Юденич

В 1919 г. в районе Северной столицы несколько раз возникало угрожающее для советской власти положение. Особенно опасным оно сложилось на Северо-Западном фронте к началу октября: создалась непосредственная угроза занятия города армией генерала Юденича. 15 октября Троцкий участвовал в заседании Политбюро ЦК, на котором отмечалось наличие «самой грозной военной опасности» и были приняты решения о новой мобилизации коммунистов на фронт, об обороне Петрограда, о помощи кавалерией и т. д. [856] Троцкий сразу же выехал в Петроград. В дороге он написал две статьи весьма сомнительной оптимистичности: «Удар по Петрограду» и «Петроград обороняется изнутри», которые были помещены в газете «В пути» и затем перепечатаны в питерских газетах [857]. «Петроград не падет. Петроград устоит. Петрограда мы не сдадим», – как рефрен повторялось в первой статье. Однако во второй не исключалась возможность прорыва войск противника в город, что Троцкий не слишком убедительно объявлял наиболее выгодным в чисто военном отношении, ибо Петроград «не трудно превратить в великую западню для белогвардейских войск». Конечно, поверить в такую «военную хитрость» советской власти, как устройство из Петрограда «западни» для уничтожения войск Юденича, ни один здравомыслящий человек не мог.

Троцкий надеялся на отпор войскам Юденича за пределами города. 17 октября через своего секретаря Бутова, остававшегося в Москве, он послал телеграмму Ленину: «Если отстоим Петроград, на что надеюсь, то получим возможность ликвидировать Юденича целиком» [858]. Ленин в тот же день сообщил о принятии предложенного Троцким плана, хотя и не исключал необходимости эвакуации Петрограда [859].

В Петрограде власть была в полной растерянности. Главным паникером нарком считал Зиновьева, обладавшего кучей званий и титулов, ставшего местным диктатором. Свое отношение к Зиновьеву, безусловно субъективное, но далеко не неправильное, Троцкий выразил словами: «Зиновьев очень легко взбирался на седьмое небо. Когда же дела шли плохо, Зиновьев ложился обычно на диван, не в метафорическом, а в подлинном смысле, и вздыхал… На этот раз я застал его на диване» [860].

В первые дни после прибытия Троцкого положение в районе Петрограда продолжало ухудшаться. 20 октября Троцкий с Зиновьевым информировали Ленина о том, что противник наступает на Царское Село (он именно так называл эту бывшую резиденцию императоров, хотя она к этому времени была переименована в Детское Село), движется по направлению к Колпину, угрожая перерезать Николаевскую железную дорогу [861]. Белые заняли Гатчину, Красное Село и Павловск. Вскоре, однако, наметился перелом. 21 октября войска Юденича попытались овладеть Пулковскими высотами, но потерпели поражение. «Исход сегодняшнего дня можно оценить как вполне благоприятный», – констатировал Троцкий в тот вечер [862]. Опасность захвата Петрограда Северо-Западной армией белых отодвинулась, хотя и не была ликвидирована полностью. В следующие дни части Красной армии смогли развить начатое ими наступление, пытаясь выполнить требование Ленина, содержавшееся в телеграмме Троцкому и Зиновьеву от 1 ноября, «раздавить Юденича до конца» [863].

Троцкий, вспоминавший о перманентной революции каждый раз, когда он смотрел в сторону границы Советской России, думал уже не о том, как «раздавить» Юденича, а о том, как бы под этим предлогом вторгнуться еще и в Эстонию с Финляндией. «Затруднением явится право убежища Юденича в Эстонии, – писал он Ленину. — Необходимо тем или другим путем разрешить вопрос. Нужно предложить эстонцам соглашение против Юденича с тем, чтобы Эстония оберегала свои границы от его вторжения. В противном случае мы должны сохранить за собой право вторгнуться в Эстонию по пятам Юденича» [864]. 27 октября Ленин ответил: «По-моему, нужно вступить в Эстляндию, если они пустят Юденича, и, если это актуально, надо ускорить бешеными средствами» [865]. Что касается Финляндии, то уже 3 ноября Троцкий издал приказ командованию 7-й армии и потребовал развить линию карельских укреплений, придав ей вполне законченный характер, сосредоточить части 7-й армии на финской границе, разработать план «короткого и мощного удара» по территории Финляндии, причем этот удар «в случае явного вызова» со стороны Финляндии должен был носить превентивный характер [866].

Троцкий покинул Петроград в уверенности, что городу более не угрожает опасность. Угроза занятия Петрограда Юденичем и уличных боев была предотвращена. 7 ноября наркомвоенмор выступил на заседании ВЦИКа с докладом об обороне Петрограда [867], в котором сообщил об овладении городом Гдовом — единственным важным опорным пунктом Юденича. В этом выступлении и ряде документов Троцкий информировал о первых боях, в которых с обеих сторон впервые участвовали танковые подразделения. До возникновения войн моторов было еще далеко, но первые признаки, предвещавшие таковые, уже появлялись.

Разумеется, Троцкий не командовал непосредственно частями Красной армии, оборонявшими Петроград и перешедшими затем в контрнаступление. Но он действительно осуществлял общее руководство оборонительными и наступательными действиями, возглавлял выработку и принятие основных оперативных решений, фактически отстранил от руководства делами паникера Зиновьева и взял в свои руки партийно-политическую власть в городе. В этом смысле Троцкий сыграл если не решающую, то во всяком случае весьма важную роль в том, что большевикам удалось удержать в своих руках Северную столицу.

Личная роль Троцкого в спасении Петрограда от войск Юденича признавалась не только в самом большевистском руководстве, но и врагами большевизма. Министр правительства Юденича Г. Кирдецов писал, что «еще 16 октября на петроградский фронт спешно приехал Троцкий, и растерянность красного штаба сменилась его кипучей энергией… Троцкому удалось сорганизовать в самом Петрограде сильные духом рабочие коммунистические отряды и бросить их в гущу борьбы» [868]. Правда, требование Троцкого о вторжении в Эстонию с целью преследования армии Юденича по настоянию наркома иностранных дел Чичерина было отклонено [869]. Сам Троцкий в этом вопросе пошел на попятную, заверив Ленина и Чичерина, что он отнюдь не предлагал объявлять Эстонии войну, а только ставил вопрос, как поступить, если Юденич перейдет эстонскую границу [870]. Идея о превентивном ударе по Финляндии тоже была оставлена.

За руководство операциями против Юденича Троцкий был награжден орденом Красного Знамени. В грамоте ВЦИКа за подписью Калинина от 7 ноября 1919 г. (годовщина Октябрьской революции) говорилось: «Тов. Л.Д. Троцкий, взяв на себя по поручению ВЦИК задачу организации Красной армии, проявил в порученной ему работе неутомимость и несокрушимую энергию. Блестящие результаты увенчали его громадный труд. Тов. Троцкий руководил Красной армией рабочих и крестьян не только из центра, но неизменно переносил свою работу на те участки фронта, где задача была всего труднее» [871]. Этого же ордена был удостоен поезд наркомвоенмора, что, кажется, являлось первым в советской истории награждением не отдельного лица, а целого коллектива вне зависимости от того, кто в нем участвовал. Излагая эпизод с собственным награждением, Троцкий старался подчеркивать качество, которое ему обычно не было свойственно: личную скромность. «Мне ничего не оставалось, как подчиниться условности», – писал он, вспоминая заседание Политбюро, на котором было принято соответствующее решение [872]. Он рассказывал, что сам был инициатором введения этого ордена, вручаемого за непосредственные боевые заслуги под огнем. Орден первоначально рассматривался как «единственная награда, которой ВЦИК награждает солдата Революции» [873]. В дальнейшем, однако, было решено награждать этим орденом и целые части; введено повторное награждение (вскоре оно превратилось в многократное), да к тому же появились другие боевые награды. Отметим, впрочем, что, формально говоря, Троцкий, не находившийся в Петрограде под огнем, не подпадал под те условия (а не «условности»), которым должен был удовлетворять кавалер ордена Красного Знамени. Троцкий легко мог не допустить своего награждения, если действительно его не хотел.

Видимо, кроме естественного человеческого тщеславия была еще одна причина, по которой Троцкий не отказался от ордена. Дело в том, что тогда же орден Красного Знамени получил Сталин, тоже никогда не находившийся «под огнем». Троцкий рассказывал об этом отстраненно, но внутренне негодуя. Он очевидным образом использовал этот эпизод, чтобы принизить роль будущего генсека, а заодно продемонстрировать двуликость Ленина: «В конце заседания Политбюро [Л.Б.] Каменев, не без смущения, внес предложение о награждении орденом Сталина. «За что?» — спросил Калинин тоном искреннего возмущения. «За что Сталину, не могу понять?» Его утихомирили шуткой и решили вопрос утвердительно. Бухарин в перерыве накинулся на Калинина: «Как же ты не понимаешь? Это Ильич придумал: Сталин не может жить, если у него нет чего-нибудь, что есть у другого. Он этого не простит». Я вполне понимал Ленина и мысленно одобрял его» [874].

Конечно, на этом примере Троцкий мог бы порадовать читателя и более глубокими выводами о чертах характера всех участников описанной истории, в том числе и самого Троцкого, и о нравах, царящих в Политбюро в 1919 г., тем более что к наградам вскоре прибавилось и увековечивание памяти еще живущих вождей — через переименование городов. В 1923 г. город Гатчина под Петроградом был переименован в Троцк, и этим, кажется, был создан прецедент по присвоению населенным пунктам имен живых и здоровых деятелей [875].

6. Польская кампания

Троцкий продолжал осуществлять военно-стратегическое руководство во время кампаний 1920 г. против Польши и войск генерала Врангеля. Собственно говоря, состояние полувойны против Польши длилось на протяжении почти всего 1919 г. Временами ситуация для советского правительства улучшалась, временами обострялась вновь. Когда Деникин наступал на Москву, его войска одновременно двигались по направлению к Киеву с целью, по оценке Троцкого, «соединиться с Румынией и Польшей» [876], хотя польское правительство крайне осторожно подходило к вопросу о взаимоотношениях с Деникиным, как представителем великодержавной России, не желая идти с ним на прямой союз. Когда же по деникинским армиям был нанесен решающий удар, большевистское правительство попыталось вступить в переговоры о мирном урегулировании конфликта с Польшей, использовав для этого контакты своего представителя поляка Юлиана Мархлевского [877]. Намечалось начать переговоры с сотрудничества с представителями польского Красного Креста по вопросу об обмене военнопленными и эти чисто гуманитарные переговоры превратить в политические.

На заседании Политбюро 14 ноября 1919 г. о переговорах с поляками докладывал Троцкий. Казалось, что они могут завершиться успешно. Польские представители согласились на переданные им условия, за исключением пункта о взаимоотношениях обеих сторон с главой Украинской директории С.В. Петлюрой [878]. Политбюро приняло по докладу Троцкого решение, что пункт о прекращении Красной армией вооруженной борьбы против войск Петлюры отклоняется под предлогом ведения Россией с Петлюрой самостоятельных переговоров. «Поэтому мы не считаем возможным ставить свои отношения» с украинцами в зависимость «от третьей стороны», – указывалось в советском ответе. По категорическому требованию польской стороны переговоры было решено продолжать, но проводить их в абсолютной тайне. Это было первое декларированное возвращение советского правительства к классической общемировой практике тайной дипломатии, от которой публично открещивались большевики, захватив власть в России. Троцкому и Чичерину поручалось разработать детальные условия перемирия, а затем и мира с поляками [879].

В следующие недели Мархлевский под наблюдением Троцкого вел переговоры с польскими представителями в поселке Микашевичи. В результате было достигнуто соглашение об обмене пленными и заложниками. Однако к началу 1920 г. переговоры застыли [880]. Ленин телеграфировал Троцкому 27 февраля: «Все признаки говорят, что Польша предъявит нам абсолютно невыполнимые, даже наглые условия. Надо все внимание направить на подготовку, усиление Запфронта… Надо дать лозунг подготовиться к войне с Польшей» [881].

Троцкий полностью согласился с мнением Ленина, предложив в свою очередь ряд мер по усилению боеспособности Западного фронта. Предсовнаркома был удовлетворен. Он телеграфировал в ответ, сыграв на вражде между своим адресатом и Сталиным: «Гомель считается под ударом, поэтому я, вопреки оптимизму Сталина, считаю все предложенные Вами экстренные меры необходимыми и срочно необходимыми» [882]. Действительно, в апреле 1920 г. между Красной армией и вооруженными силами Польши начались широкомасштабные военные действия, которые, собственно говоря, и считаются советско-польской войной. К их началу Польша заручилась союзом с генералом Врангелем (армия которого находилась в Крыму) и с Петлюрой, подписав с ним договор о совместных военных действиях. Польским войскам удалось занять Киев.

Пытаясь проанализировать непосредственные причины Польской военной кампании, ее первоначальные успехи, Троцкий признавал, что в значительной степени они были обусловлены непрочностью советской власти в Украине: «Украинское крестьянство явно подтолкнуло польских панов на их кровавую авантюру своей неустойчивостью, своим метанием, махновщиной и восстаниями» [883], – писал Троцкий. Однако успехи польской стороны были кратковременными. Стратегическое положение Советской России к этому времени стало несравненно прочнее, чем в предыдущие два года. Основные антибольшевистские военные формирования были разбиты. Красная армия представляла теперь значительную военную силу, в то время как независимое Польское государство было даже моложе Советской России. Оно получило независимость в 1918 г.

26 и 28 апреля 1920 г. на заседаниях Политбюро ЦК РКП(б) было решено подготовить тезисы о задачах партии в связи с создавшимся положением. 29 апреля ВЦИК и Совнарком утвердили обращение «Ко всем рабочим, крестьянам и честным гражданам России», написанное Троцким [884]. В этом документе обращал на себя заголовок: впервые в такого рода документе употреблялся сомнительно бесклассовый термин «честные граждане». Троцкий, знакомый с настроениями бывшего царского офицерства, безусловно, рассчитывал сыграть еще и на националистических антипольских чувствах русских. Война должна была вестись не только под знаменами мировой социалистической революции, но и под лозунгом защиты национальных интересов народов России от внешнего врага — Польши. Хотя в тексте обращения классовая риторика все же преобладала, эта новая интонация, тем более в заголовке, была весьма показательной, особенно для Троцкого.

Троцкий писал о последовательно миролюбивой политике советского руководства, о том, что на переговорах в Бресте именно советская делегация подняла голос в защиту независимости польского народа. «Мы готовы были идти на соглашение с польскими правителями, пока их еще терпит польский трудовой народ, дабы избегнуть дальнейшего пролития крови русских и польских рабочих и крестьян». И вновь после обращений к рабочим, крестьянам, красноармейцам звучали слова, рассчитанные на поддержку националистично и антипольски настроенных русских «честных граждан»: «Вы не допустите, чтобы волю русского народа определял штык польских шляхтичей, которые со свойственным им бесстыдством неоднократно заявляли, что им безразлично, кто господствует в России, только бы Россия была беспомощна и слаба».

В том же духе Троцким были написаны тезисы «Польский фронт и наши задачи», которые он представил Политбюро 30 апреля [885]. Троцкий призывал рассматривать войну с Польшей не как частную задачу Западного фронта, а как «центральную задачу всей рабоче-крестьянской России». Но в то же время контекст документа свидетельствовал, что новая война рассматривалась именно как частный случай, ибо в нем содержался призыв продолжать в полной мере хозяйственные мероприятия, на которых было сосредоточено внимание в течение последних месяцев: восстановление транспорта, заготовка продовольствия, топлива и сырья. В этом же духе 4 мая Совнарком принял постановление об организации всеми народными комиссариатами и другими центральными учреждениями помощи Западному фронту. Иначе говоря, наркомвоенмор приходил к выводу, что война против Польши не потребует всепоглощающего напряжения хозяйственных, политических и чисто военных усилий государства, что эта война не угрожает существованию большевистской власти, не ставит под сомнение возможность сосредоточения внимания на решении хозяйственных задач.

В конце обращения Троцкий все-таки остался Троцким. Забыв про исключительно антипольские чувства «честных граждан», он призывал: «Красноармейцы! Красные моряки, красные казаки! Вам надо нанести такой удар польским помещикам и капиталистам, чтобы эхо его прозвучало на улицах Варшавы и во всем мире» [886]. Начнем войну как национальную. В случае успеха продолжим — как интернациональную. Понятно, что иначе Троцкий и не мог смотреть на Польскую кампанию. И когда июньский номер журнала «Военное дело» переборщил, неправильно прочитал мысли Троцкого и опубликовал явно шовинистическую антипольскую статью «Первые шаги маршала Пилсудского», в которой говорилось о «природном иезуитстве ляхов», по приказу наркома издание журнала было приостановлено [887].

3 июня Сталин передал телеграфом Ленину предложение нейтрализовать Врангеля, либо заключив с ним перемирие, либо ударив и разгромив, чтобы высвободить войска для переброски на Западный фронт. На этот раз Ленин отнесся к инициативе Сталина отрицательно. «Это явная утопия», – писал он в тот же день Троцкому. Но, верный себе и не желая обижать «чудесного грузина», продолжая играть на противоречиях Сталина — Троцкого, он не ответил Сталину отказом, а предложил Троцкому послать Сталину ответную радиограмму за двумя подписями: «Ваше предложение о наступлении на Крым так серьезно, что мы должны осведомиться и обдумать архиосторожно. Подождите нашего ответа. Ленин, Троцкий» [888].

Сталин настаивал на своем плане. 4 июня из Кременчуга, где он находился в качестве члена Реввоенсовета Юго-Западного фронта, которым командовал А.И. Егоров [889], Сталин телеграфировал Ленину, что Врангель намечает наступление на Херсон и Одессу. Ленин вновь затребовал мнение Троцкого. В состоянии раздражения Троцкий ухватился за бюрократический нюанс и ответил, что Сталин нарушает установленный порядок, так как подобные сообщения должен направлять не политработник, а командующий фронтом. Ленин ответил Троцкому уклончиво, но просил высказаться по существу: «Не без каприза здесь, пожалуй. Но обсудить нужно спешно» [890].

Окончательный ответ был отрицательным. Наступление на Крым было отложено. 4 июля Красная армия перешла в контрнаступление, заняла Киев, а затем продолжила военные действия в западной части Украины и на территории самой Польши. Троцкий, впрочем, как и все большевистское руководство, пребывал в убеждении, что «трудящиеся Польши» не будут воевать со «страной победившего пролетариата». Национальный дух кампании постепенно стал сменяться родной Троцкому схемой перманентной революции. По инициативе Троцкого реввоенсоветы армий подготовили на польском языке «Пропуск в Российскую Социалистическую Советскую Республику» и издали его массовым тиражом для распространения в польской армии. В «пропуске» говорилось: «Всякий командир, комиссар и красноармеец обязаны встретить по-братски польского солдата, предъявившего сей пропуск, и препроводить его в штаб своей части для отправки в Реввоенсовет… Деньги и вещи не подлежат конфискации». Были выпущены также листовки на польском языке, распространявшиеся различными путями в частях противника. В Белостоке был образован Польский революционный комитет (Польревком) в качестве своего рода костяка польского советского правительства.

«Вопрос сводился к соотношению сил. Неизвестной величиной было настроение польских рабочих и крестьян» [891], – писал Троцкий. При благоприятных условиях он рассчитывал занять Варшаву и продолжить военные действия за пределами Польши. Над рядами наступавших полков развились знамена с надписями: «Даешь Варшаву!», «Даешь Берлин!». 10 августа Троцкий внес на рассмотрение Политбюро предложение направить на Западный фронт «некоторое количество» немцев-коммунистов [892] для вероятного их использования при выходе к германской границе или при вторжении в Германию. После доклада Троцкого Политбюро приняло решение откомандировать в распоряжение командования Западного фронта «около 100 немецких коммунистов, годных к советской и пропагандистской работе» [893] во главе с немецким коммунистом бывшим деятелем Баварской советской республики Вилли Будихом.

12 августа войска М.Н. Тухачевского [894] начали наступление непосредственно на польскую столицу. Им удалось вплотную приблизиться к городу. Взятие Варшавы казалось неминуемым. Из Варшавы в Познань были переведены иностранные посольства, аккредитованные в польской столице. Казалось, что Варшава будет захвачена в ближайшие дни. Итальянец К. Малапарте, служивший в посольстве своей страны в польской столице, вспоминал: «Варшава в те дни выглядела, как город, приготовившийся к разгрому и грабежу. Августовская духота приглушала голоса и городской гум; над толпами, наполнявшими улицы, нависло гнетущее молчание. Время от времени бесконечные вереницы трамваев, нагруженных ранеными, медленно рассекали толпу» [895].

Ленин, опьяненный военными успехами, требовал продолжать решительное наступление. От главкома Каменева в середине августа он требовал «во что бы то ни стало взять Варшаву в 3–5 дней» [896]. 20 августа председатель Совнаркома писал в телеграмме члену Военного совета Западного фронта Смилге: «Необходимо налечь изо всех сил, чтобы белорусские рабочие и крестьяне, хотя бы в лаптях и купальных костюмах, но с немедленной революционной быстротой дали вам пополнение в тройном и четверном количестве. Затем удесятерить агитацию аэропланов для польских рабочих и крестьян, что их капиталисты срывают мир и осуждают их на бесцельное кровопролитие» [897].

Тем не менее Троцкий понимал иллюзорность расчетов на то, что трудящиеся Польши поднимутся против своего правительства и будут переходить на сторону Красной армии. Он объяснял это не чувствами патриотизма граждан страны, только что получившей независимость от Российской империи, а «разными масштабами», которыми измеряются войны и революции: «Если не учитывать правильно этой разницы темпов, то зубчатые колеса войны могут только обломать зубья на колесах революции, а не привести их в движение» [898]. Но так или иначе наркомвоенмор вынужден был признать и учитывать в практических действиях, что национальные особенности и свободолюбивые традиции польского народа, включая его низшие слои, пришли в коренное противоречие с намерениями большевиков, считавших себя освободителями польского народа от польского же капиталистического ига.

Трудно сказать, как развивались бы события, если бы не великий саморазрушающий фактор: амбиции самих большевистских деятелей. В то время как войска Западного фронта под командованием Тухачевского наступали на Варшаву, группа армий Юго-Западного фронта под командованием Егорова вела наступление на Львов. Если «партийным контролером» Западного фронта в ранге члена Реввоенсовета был Смилга — деятель среднего ранга, то аналогичные функции у Егорова выполнял член Политбюро Сталин, и командующий фронтом находился под полным его влиянием. В то время как Тухачевский рвался к Варшаве, не имея достаточных сил, Егоров со Сталиным стремились во что бы то ни стало захватить Львов и игнорировали многочисленные приказы Троцкого о нанесении удара во фланг польской армии под Варшавой. Когда же в конце концов это распоряжение было нехотя выполнено, было уже поздно [899].

Безуспешно, а затем уже с опозданием требуя переброски войск Юго-Западного фронта на помощь Западному, Троцкий в то же время с известной опаской относился к действиям Тухачевского, ведшего, казалось бы, весьма успешные наступательные действия. Отношения с Тухачевским были неровными. Троцкий высоко ценил его боевые успехи на Восточном и Южном фронтах, ставил в пример другим командирам, несколько раз называл Тухачевского «демоном Гражданской войны», причем вкладывал в это определение положительный смысл. Через много лет в одной из своих статей он назвал Тухачевского в числе «лучших полководцев и руководителей Красной армии». Тем не менее Троцкий упомянул, что у него произошло с Тухачевским «несколько столкновений, впрочем, дружественных по форме» [900]. Один из таких «дружеских» конфликтов описан: «Однажды во время Гражданской войны на фронт к Тухачевскому приехал Троцкий. Тухачевский наносил в это время на карту план предстоявшего сражения. Троцкий сделал несколько замечаний. Командарм встал, положил перед ним карандаш, которым отмечал на карте, и вышел. — Куда же вы? — крикнул в окно Троцкий. — В ваш вагон, – спокойно ответил Тухачевский. — Вы, Лев Давидович, видимо, решили поменяться со мной местами» [901].

Троцкий критиковал идеи «революции извне», которые неоднократно выдвигались Тухачевским. По поводу предложения Тухачевского создать «международный генеральный штаб Красной армии» он писал: «Талантливый, но склонный к излишней стремительности полководец» обязан был бы знать, что «международный генеральный штаб мог бы возникнуть только на основе национальных генеральных штабов нескольких пролетарских государств» [902], а этих нескольких пролетарских государств еще не существовало. Иными словами, там, где Троцкий перво-наперво ожидал победы революции, на гребне которой можно было создавать «национальный генеральный штаб» местной советской армии, там Тухачевский предлагал создать «международный генеральный штаб» и на штыках российской Красной армии нести революцию за пределы Советской России.

Между Троцким и Тухачевским были существенные разногласия по принципиальным вопросам военной стратегии. В то время как Троцкий придерживался «стратегии измора» противника и его планирование оборонительной войны, сменяющейся решительным наступлением, поддерживали многие военные специалисты старой школы, Тухачевский настаивал на «стратегии сокрушения». Троцкий же считал, что в начальный период войны, скорее всего, придется не только обороняться, но и отступать, выигрывая время для сосредоточения сил и средств с целью нанесения решительных ударов. Будущий опыт Второй мировой войны показал, что военно-стратегические установки Троцкого применительно к действиям советской армии оправдались в значительно большей степени, нежели отчаянная, не взирающая на объективные факторы тактика стремительного наступления, больше похожая на гитлеровские блицкриги, приведшие в конце концов Гитлера к поражению, собственно — столь же сокрушительному, что и поражение Тухачевского под Варшавой в 1920 г.

За год до этих событий — в августе — сентябре 1919 г. — шифровальщикам польского Генштаба удалось взломать шифры Красной армии. По приказу Пилсудского была создана сеть станций радиоперехвата. К работе отнеслись весьма серьезно, привлекли математиков, профессоров Варшавского и Львовского университетов. Расшифровка тайной переписки дала ясную картину всего происходящего на территории России. С августа 1919 до конца 1920 г. польские шифровальщики смогли прочитать несколько тысяч радиограмм, подписанных Лениным, Троцким и другими большевистскими деятелями. На их основании командование войска Польского смогло принять правильные стратегические решения.

16 августа 1920 г. польские войска под Варшавой перешли в контрнаступление, нанесли войскам Тухачевского сокрушительный удар, заставив их уже на следующий день начать поспешный отход. Части Красной армии в беспорядке отступили. Они были отброшены почти на 600 километров. Троцкий в это время находился на Южном фронте, где параллельно с наступлением на территорию Польши готовилась перспективная операция против войск Врангеля. Возвратившись в Москву, он увидел, что уязвленное поляками партийное и военное руководство планирует новую военную кампанию против Польши с целью ликвидации независимости Польского государства. Эти настроения поддерживал и Ленин, хотя уже «без той уверенности и настойчивости, что в первый раз» [903]. Сам же Троцкий, и ранее сдержанно выступавший против активных наступательных действий, теперь решительно высказался за скорейшее заключение мира, приняв за основу условия, которые в разгар наступления Красной армии на Варшаву высказал министр иностранных дел Великобритании Джордж Керзон [904].

Ленин высказал пожелание отсрочить решение вопроса до поездки Троцкого на Западный фронт с тем, чтобы тот лично определил состояние Красной армии после отступления. Фактически это означало признание правоты Троцкого в польском вопросе. «Чем ниже я спускался по военной лестнице — через армию к дивизии, полку и роте, – тем яснее становилась невозможность наступательной войны», – констатировал наркомвоенмор [905].

Какое-то время Ленин еще сопротивлялся. Это проявилось в его поведении на IX конференции РКП(б), состоявшейся в сентябре 1920 г. В плане политического отчета ЦК для этой конференции Ленин записал: «Помочь советизации» П[ольши] и Л[итвы], «пощупать штыком». Гораздо важнее: прощупали поглубже Германию и Англию». В самом докладе, сделанном 22 сентября, признавая, что Советская Россия потерпела тяжелое поражение, Ленин открыто говорил о новой войне с Польшей. Он требовал, чтобы делегаты поменьше записывали (в смысле сохранения сказанного в тайне), и долго и путано рассуждал о возможности заключения перемирия с Польшей, но только для того, чтобы избежать ведения зимней кампании, а с началом весны предлагал возобновить военные действия и добиться «советизации» Польши [906].

Троцкий выступил на конференции с сообщением о положении на фронтах, в котором признал, что в Польше получилась «одна из величайших катастроф, которые когда-либо мы переживали на наших военных фронтах». Доклад, однако, был очень уклончивым, в том смысле, что в причины поражения оратор не вдавался. Делегаты не были удовлетворены объяснениями Троцкого. В заключительном слове Троцкий вступил в дискуссию с выступавшим ранее Сталиным, который был тоже очень осторожен, прямо не упрекал Троцкого, но косвенно пытался его скомпрометировать, заявляя, что под Варшавой «командование подвело нас». Троцкий стал отвечать. Осторожные тона постепенно сменились резкими. Троцкий сказал, что Сталин рисовал положение на фронте в розовом цвете. Сталин вновь взял слово, теперь уже по «личному вопросу» и вступив с Троцким в перепалку [907]. Это было первое открытое столкновение Троцкого и Сталина.

Осознав нереальность планов нового наступления на Польшу, Ленин присоединился к позиции Троцкого о необходимости установления мирных отношений с этой страной, по крайней мере на данном этапе. Советскую делегацию возглавляли близкий к Троцкому Иоффе (от РСФСР) и старый знакомый Троцкого, сотрудничавший с ним за несколько лет до того в издании социал-демократических газет в Париже Д.З. Мануильский (от Украины). Согласно подписанному перемирию, а затем Рижскому мирному договору от 12 октября 1921 г., граница между советскими республиками Украиной и Белоруссией, с одной стороны, и Польшей, с другой, прошла значительно восточнее линии Керзона. Планы победоносного похода на Германию рухнули. Не только в Германии, но и в Польше не произошли революционные восстания. Горизонт перманентной революции все более отдалялся. «Мир с Польшей подписан, – говорилось в приказе Троцкого от 13 октября 1920 г. по поводу подписания перемирия. — Дорогой ценой крови Красная армия получила этот мир… Нам нужны мир и труд. На пути стоят врангелевские банды» [908].

В ноябре 1920 г. армия Врангеля была вытеснена из Крыма и эвакуировалась на британских и французских кораблях в Турцию. В следующие два года завершились военные действия на Дальнем Востоке. Гражданская война закончилась. Советская власть вышла из нее победительницей, но ряд территорий, ранее принадлежавших Российской империи, за годы войны провозгласили свою независимость и образовали самостоятельные государства. Это были новые геополитические реалии, с которыми Троцкому приходилось считаться. Перманентная революция на время была отложена на полку истории.