Лезвие света

ANDREA CAMILLERI

UNA LAMA DI LUCE

Перевод с итальянского М. Челинцевой

В оформлении обложки использована фотография из фотобанка Shutterstock

© 2012 Sellerio Editore, Palermo

© М. Челинцева, перевод на русский язык, 2023

© АО «Издательский Дом Мещерякова», 2023

Утро с самого рассвета выдалось переменчивым и капризным. А значит, и настроение грозило перепадами. Когда на Монтальбано накатывало, он старался свести общение с человечеством к минимуму.

С возрастом настроение все больше зависело от погоды – сродни тому, как влажность воздуха вызывает старческую ломоту в суставах. Комиссару все труднее было справляться с приступами чрезмерного веселья или грусти.

Пока он добирался из дома в Маринелле до предместья Казуцца – каких-нибудь пятнадцать километров по раздолбанному шоссе, хоть на трактор пересаживайся, а потом по проселку, такому узкому, что и легковушке тесно, – небо сменило бледно-розовый оттенок на серый, потом ненадолго стало мутно-белесым, размыв контуры и затуманив обзор, а потом – тускло-голубым.

Звонок раздался в восемь утра, когда Монтальбано был в душе. Встал он поздно – на работу можно было не спешить.

Комиссар нахмурился. Звонка он не ждал. Кто там еще? Покоя не дадут!

Теоретически в комиссариате не должно быть ни души, за вычетом дежурного, потому что этот день для Вигаты – особенный.

Сам господин министр внутренних дел, посетивший остров Лампедузу, где в пункты приема (да-да, у них хватило смелости так их назвать!) мигрантов не впихнуть даже двухмесячного младенчика – в бочке с сардинами и то просторнее! – выразил желание осмотреть временные пристанища, обустроенные в Вигате. Они, кстати, тоже битком набиты – до того доходит, что бедолаги спят на земле и справляют нужду в кустах.

Так вот, по этому случаю «господин начальник» Бонетти-Альдериги объявил всеобщую мобилизацию полиции и в Монтелузе, и в Вигате: велел оцепить пути следования важной особы, дабы не оскорбить его сиятельные уши бранью, свистом и прочим непотребством (на итальянском именуемым «выражением народного протеста»). Услаждать слух министра должны были жиденькие аплодисменты кучки нищебродов, которым за это еще и приплатят.

Ни секунды не раздумывая, Монтальбано свалил тяжкое бремя на плечи своего заместителя Мими Ауджелло, а сам взял отгул. Да у него от одного вида «господина министра», даже по телевизору, вся кровь вскипала в жилах. Страшно представить, что может случиться, столкнись они лицом к лицу, «лично и персонально».

Остается лишь надеяться, что в этот торжественный день, исключительно из уважения к члену правительства, преступные элементы, орудующие в городке и окрестностях, проявят деликатность и душевное благородство и воздержатся от совершения убийств и прочих преступных деяний, дабы не омрачать всеобщий радостный настрой.

А посему: кто может звонить?

Решил не брать трубку, но телефон, ненадолго смолкнув, зазвонил снова.

А вдруг это Ливия? Вдруг хочет сказать что-то важное? Деваться некуда, придется ответить.

– Алло, синьор комиссар? Катарелла сум [1].

Комиссар удивился. С чего бы вдруг Катарелла заговорил на латыни? Что вообще творится в мироздании? Близится конец света? Наверняка он просто ослышался.

– Катарелла это, синьор комиссар.

Вздох облегчения. Ослышался. Миру не грозит падение в тартарары.

– Слушаю.

– Синьор комиссар, перво-наперво надо вас упредить: тут дело долгое и непростое.

Монтальбано пододвинул ногой стул, сел.

– Я весь внимание.

– Значится, так. Сегодня утром, направляясь по приказанию синьора Ауджелло, поскольку все выжидали прибытия винтолета с господином министром…

– Так он прибыл?

– Не знаю, синьор комиссар. Поскольку не имею доступа к сведениям по данному вопросу.

– Почему?

– Не имею доступа, поскольку нахожусь в отсутствии.

– А где ты сейчас?

– Я присутствую в местности, называемой предместье Казуцца, синьор комиссар, и находится она рядом со старым перевалом, который…

– Знаю я, где предместье Казуцца. Может, уже объяснишь, что ты там забыл?

– Синьор комиссар, прошу понимания и разумения, как же мне объяснить, когда вы все время перебиваете…

– Прости, продолжай.

– Так вот, вышеуказанный синьор Ауджелло ответил на звонок нашего дежурного, поскольку меня заменил младший сотрудник Филиппаццо Микеле, так как он растянул ногу и…

– Погоди, он – кто? Синьор Ауджелло или Филиппаццо?

Комиссар похолодел при мысли, что ему придется встречать министра вместо заболевшего Мими.

– Филиппаццо, синьор комиссар, поскольку не мог нести службу из-за ноги. Синьор Ауджелло передал трубку Фацио, тот послушал и велел мне отставить ждать винтолет и срочно ехать в предместье Казуцца. Каковое…

Монтальбано понял: пока он хоть что-то уразумеет, полдня может пройти.

– Послушай, Катарелла, давай сделаем так. Сейчас я все уточню и сам тебе перезвоню минут через пять.

– А мне пока отключить мобильный?

– Отключи.

Он набрал Фацио. Тот сразу же ответил.

– Министр прибыл?

– Нет еще.

– Мне тут звонил Катарелла, вещал минут пятнадцать, я ничего не понял.

– Комиссар, я вам сейчас объясню. Дежурный принял звонок от одного крестьянина, тот хотел сообщить, что нашел у себя в поле гроб.

– С покойником или пустой?

– Я не понял. Было плохо слышно.

– А почему ты отправил туда Катареллу?

– Решил, что это пустяковое дело.

Комиссар поблагодарил Фацио и перезвонил Катарелле.

– Гроб пустой или с покойником?

– Синьор комиссар, у вышеозначенного гроба имеется крышка, и она лежит на нем сверху, так что, следовательно, содержимое данного гроба недоступно для осмотра.

– То есть ты ее не снимал?

– Никак нет, синьор комиссар, поскольку не было указания относительно чтобы снять крышку. Но если вы прикажете снять, я сниму. Все равно это без толку.

– Почему?

– Гроб-то не пустует.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, поскольку крестьянин, каковой является владельцем участка, где находится вышеозначенный гроб, и какового зовут Аннибале Лококо, сын Джузеппе, а находится он тут подле меня, он-то как раз крышку приподнимал и видел, что гроб занят.

– Кем занят?

– Трупом покойничка, синьор комиссар.

Выходит, дело-то вовсе не пустяковое, как полагал Фацио.

– Ладно, жди, скоро буду.

Чертыхаясь, сел в машину и двинулся в путь.

Гроб был из самых простых, для бедняков, деревянный, даже лаком не покрыт.

Из-под сдвинутой крышки торчал белый лоскут.

Монтальбано наклонился и присмотрелся. Взялся за ткань указательным и большим пальцем правой руки и потянул. Показался вышитый вензель с переплетенными буквами Б и А.

Аннибале Лококо, сухопарый, дочерна загоревший, лет пятидесяти, сидел у изножья гроба с ружьем на плече, дымя тосканской сигарой.

В шаге от него навытяжку стоял Катарелла, от выпавшей ему чести – проводить расследование вместе с самим комиссаром! – он напрочь лишился дара речи.

Вокруг – унылый пейзаж: камней больше, чем земли, редкие чахлые деревца, страдающие от тысячелетнего безводья, торчащие пучками высоченные метелки дикого сорго. В километре виднелась одинокая лачуга – возможно, она-то и дала название предместью [2].

Недалеко от гроба, в пыли, которая когда-то была землей, четко виднелись следы покрышек грузовика и двух пар мужских ботинок.

– Это ваша земля? – спросил Монтальбано у Лококо.

– Земля? Какая земля? – удивленно отозвался Лококо.

– Та, где мы находимся.

– Ах, эта. По-вашему, это земля?

– Что тут растет?

Прежде чем ответить, крестьянин снова посмотрел на комиссара, снял кепку, поскреб в затылке, вынул изо рта сигару, презрительно сплюнул и снова сунул сигару в рот.

– Ничего. Что тут вырастишь? Ни хрена ж не взойдет. Как есть проклятая земля. Я сюда охотиться приезжаю. Зайцев тут тьма.

– Гроб обнаружили вы?

– Ага.

– Когда?

– Утром, время было полседьмого. И сразу позвонил вам с мобильного.

– А вчера вечером вы сюда заезжали?

– Нет, я тут дня три не был.

– Значит, вам неизвестно, когда был оставлен гроб.

– Именно.

– Вы заглянули внутрь?

– Конечно. А вы бы не стали? Любопытство разобрало. Вижу, крышка не привинчена, ну и приподнял. Там труп, в саван спеленут.

– А признайтесь, вы ведь отвернули саван, чтобы увидеть лицо?

– Ага.

– Мужчина или женщина?

– Мужчина.

– Узнали?

– Никогда прежде не видал.

– Можете предположить, по какой причине его оставили у вас в поле?

– Будь мне такое под силу, я бы романы писал.

Похоже, говорит искренне.

– Хорошо. Прошу вас встать. Катарелла, подними крышку.

Катарелла опустился на колени рядом с гробом и слегка приподнял крышку. Резко отвернулся, сморщившись.

– Ям фетет [3], – обратился он к комиссару.

Монтальбано в ужасе отпрянул. Так это правда! Он не ослышался! Катарелла говорит на латыни!

– Что ты сказал?

– Я говорю, воняет уже.

Ну нет! На этот раз он все отлично расслышал! Ошибки быть не может.

– Да ты меня за дурака держишь! – взревел комиссар, сам чуть не оглохнув от звука собственного голоса.

Вдали отозвалась лаем собака.

Катарелла бросил крышку и выпрямился, красный как рак.

– Я? Вас? Да как вы могли такое удумать? Чтоб я, да чтоб такое себе позволил…

Не в силах продолжать, он обхватил голову руками и в отчаянии заголосил:

– О, ме мизерум! О, ме инфелицем! [4]

У Монтальбано потемнело в глазах, вне себя он бросился на Катареллу, схватил за горло и стал трясти, словно грушевое дерево со спелыми плодами.

– Мала темпора куррунт! [5] – философски заметил Лококо, дымя сигарой.

Монтальбано остолбенел.

Теперь и Лококо решил побаловаться латынью? Неужто комиссар перенесся назад во времени и не заметил этого? А почему тогда все одеты по-современному? Ни тебе туники, ни тебе тоги?

С грохотом упала крышка. Из гроба медленно поднимался покойник в саване.

– Монтальбано, где ваше уважение к усопшим?! – гневно возопил труп, снимая покровы с лица.

Батюшки, да это же сам «господин начальник» Бонетти-Альдериги!

Монтальбано долго лежал, размышляя о приснившемся. Сон запал ему в душу.

Не потому, что покойником оказался Бонетти-Альдериги, и не потому, что Катарелла и Лококо болтали на латыни, а потому, что сон был предательски похож на явь, а последовательность событий в нем строго соответствовала логике. Каждая деталь, каждая мелочь лишь усиливали ощущение реальности происходящего, когда граница между сном и явью становится слишком тонкой, практически неуловимой. Хорошо еще, конец получился фантастическим, а то сон мог оказаться одним из таких, что вспоминаешь спустя некоторое время и не можешь сказать, приснилось тебе все это или произошло в действительности.

Все, что ему приснилось, не имело с действительностью ничего общего, включая визит министра.

И наступивший день был, увы, не выходным, а рабочим. Как и все остальные.

Комиссар встал и открыл окно.

Небо было еще голубым, но со стороны моря уже меняло цвет, зарастая наплывавшей пеленой плотных облаков.

Только он вышел из душа, как зазвонил телефон. Снял трубку, с мокрого тела на пол капала вода. Звонил Фацио.

– Комиссар, простите за беспокойство, но…

– Я слушаю.

– Звонил начальник. Поступило срочное сообщение. Речь о министре внутренних дел.

– Разве он не на Лампедузе?

– Да, но вроде как решил посетить временный пункт размещения мигрантов в Вигате. Прибудет через пару часов на вертолете.

– Черт бы его забрал!

– Погодите. Начальник распорядился, чтобы весь комиссариат прибыл в распоряжение замминистра Синьорино, он будет здесь через пятнадцать минут. Я звоню вас предупредить.

Монтальбано с облегчением вздохнул.

– Спасибо.

– Вы, конечно же, являться не планировали.

– В точку.

– Что мне передать Синьорино?

– Что я дико извиняюсь, с гриппом дома валяюсь. Животом маемся, нижайше просим кланяться. А когда министр уедет, позвони мне в Маринеллу.

Так значит, визит министра случится наяву!

Неужели сон был вещий? Но если так, значит ли, что «господин начальник» вскоре очутится в гробу?

Нет, это простое совпадение. Продолжения не будет. Особенно потому, что, если вдуматься, даже представить невозможно, чтобы Катарелла заговорил на латыни.

Снова зазвонил телефон.

– Алло?

– Простите, я ошиблась номером, – произнес женский голос.

Повесили трубку.

Неужели Ливия? Почему сказала, что ошиблась номером? Набрал ей.

– Что на тебя нашло?

– Почему ты спрашиваешь?

– Звонишь мне домой, я снимаю трубку, а ты говоришь, что ошиблась номером!

– А, так это был ты!

– Ну конечно я!

– Просто я была настолько уверена, что не застану тебя дома, что… Кстати, а почему ты до сих пор в Маринелле? Заболел?

– Я совершенно здоров! И не увиливай!

– Ты о чем?

– Не узнала меня по голосу! По-твоему, нормально, спустя столько лет…

– Тяжкое бремя, да?

– Какое бремя?

– Годы, что мы провели вместе.

В общем, дело кончилось разборкой минут на пятнадцать или дольше.

Еще полчаса слонялся по дому в трусах. Потом явилась Аделина, увидела его и перепугалась.

– Пресвятая Дева, что с вами? Неужто приболели?

– Аделина, и ты туда же? Не беспокойся, я отлично себя чувствую. И знаешь что? Сегодня пообедаю дома. Что ты мне приготовишь?

Аделина просияла.

– Как насчет макаронной запеканки?

– Чудесно, Адели.

– А потом три-четыре хрустящих жареных барабулечки?

– Пусть будет пять, и дело с концом.

Словно на землю внезапно спустился рай.

Побыл дома еще часок, но, когда ноздри защекотал божественный аромат, доносившийся из кухни, понял, что мочи нет терпеть внезапно накатившее чувство пустоты от глотки до желудка, и решил прогуляться часок-другой вдоль берега моря.

Когда вернулся, Аделина сообщила о звонке Фацио: министр передумал и улетел в Рим, так и не завернув в Вигату.

Монтальбано прибыл в контору после четырех, с улыбкой на губах, в мире с самим собой и со всем человечеством. Вот что запеканка животворящая делает!

Притормозил возле Катареллы – тот при виде комиссара вскочил по стойке «смирно».

– Катаре, скажи мне одну вещь.

– Слушаю, синьор комиссар.

– Ты знаком с латынью?

– А как же, синьор комиссар.

Монтальбано опешил. Он был уверен, что Катарелла с трудом одолел курс средней школы.

– Изучал?

– Не то чтобы прямо-таки изучал, но вполне себе знаком.

Монтальбано все больше недоумевал.

– И как это вышло?

– Как я познакомился?

– Да.

– Сосед нас познакомил.

– Кого – вас?

– Меня и счетовода Виченцо Камастра по прозвищу Латинец.

Улыбка вновь озарила уста комиссара. Все в мире встало на свои места. Оно и к лучшему.

На письменном столе – неизменная гора бумаг на подпись. Среди личной корреспонденции – письмо с приглашением «синьора Сальво Монтальбано» на открытие художественной галереи «Тихая гавань», где выставлены художники ХХ века, как раз те, что ему нравятся. Письмо запоздало, открытие состоялось накануне.

Первая художественная галерея в Вигате. Комиссар сунул приглашение в карман – ему хотелось туда заглянуть.

Вскоре прибыл Фацио.

– Есть новости?

– Никаких, а могли бы быть, и большие.

– Поясни-ка.

– Комиссар, если бы министр с утра не передумал и заехал к нам, все могло бы кончиться скверно.

– Почему?

– Потому что мигранты устроили бучу.

– Когда ж ты об этом узнал?

– Незадолго до того, как прибыл Синьорино.

– И ты ему сказал?

– Нет.

– Почему же?

– Комиссар, а что мне было делать? Синьорино, как прибыл, выстроил нас и велел соблюдать спокойствие и не сеять панику. Сказал, приедут телевидение и журналисты, так что надо стараться представить все так, будто дела у нас идут идеально. Я и подумал: а ну как, если я передам ему то, что мне сообщили, начальник обвинит меня, что я сею панику? Тогда я просто велел нашим быть наготове, вот и все.

– И правильно сделал.

Вошел взбудораженный Мими.

– Сальво, мне только что звонили из Монтелузы.

– И что?

– Бонетти-Альдериги пару часов назад попал в больницу.

– Серьезно? А что с ним?

– Плохо стало. Вроде что-то с сердцем.

– Насколько плохо?

– Не сказали.

– Узнай и доложи.

Ауджелло вышел. Фацио не сводил глаз с Монтальбано.

– Комиссар, что с вами?

– В каком смысле?

– Когда Ауджелло сообщил новость, вы побледнели. Не думал, что вы настолько переживаете.

Мог ли он сказать, что видел Бонетти-Альдериги в гробу, завернутым в саван, пусть даже во сне?

Комиссар ответил нарочито резко:

– Конечно переживаю! Как-никак, мы ведь люди, а не скоты!

– Извините, – ответил Фацио.

Они помолчали. Вскоре вернулся Ауджелло.

– Хорошие новости. Это не сердце и вообще ничего серьезного. Несварение. Вечером выпишут.

В глубине души Монтальбано вздохнул с облегчением. Сон все-таки не был вещим.

В художественной галерее, расположившейся посреди главной улицы, не было ни души. Монтальбано эгоистично возликовал: никто не будет мешать любоваться картинами. Были выставлены пятнадцать художников, по одной работе от каждого. Мафаи, Гуттузо, Донги, Пиранделло, Моранди, Биролли… В общем, сплошное блаженство.

Из-за двери – за ней, вероятно, находился офис – вышла элегантная дама лет сорока в платье-футляре, красивая, высокая, длинноногая, большеглазая, скуластая, с черными как смоль длинными волосами. На первый взгляд похожа на бразильянку.

Улыбнулась, подошла, подала руку.

– Вы комиссар Монтальбано, верно? Я видела вас по телевизору. Марианджела Де Роза, для друзей – Мариан, хозяйка галереи.

Монтальбано сразу к ней потянуло. Такое хоть и редко, но все же с ним случалось.

– Мои поздравления. Отличные работы.

Мариан рассмеялась:

– Слишком красивые и дорогие для вигатцев.

– Действительно, галерея, подобная вашей, здесь… Я не совсем понимаю, как…

– Комиссар, я не настолько наивна и умею вести дела. Эта выставка – лишь приманка. На следующей я покажу гравюры – само собой, высокохудожественные, – но намного более доступные.

– Остается лишь пожелать вам успеха.

– Спасибо. Можно узнать, какая картина вам особенно понравилась?

– Да, но если вы думаете уговорить меня на покупку, то лишь зря теряете время. Я не в состоянии осилить…

Мариан рассмеялась.

– Я задала вопрос не без задней мысли, это правда, но только с целью получше вас узнать. Полагаю, я многое могу понять о мужчине, зная, какие художники ему нравятся и какие книги он читает.

– Знавал я одного мафиози – тот порешил человек сорок. Рыдал от умиления перед картинами Ван Гога.

– Ну же, комиссар, не язвите. Ответьте на мой вопрос, прошу вас.

– Ладно. Картина Донги и работа Пиранделло. В равной степени. Не знаю, которую выбрать.

Мариан бросила на него взгляд, сощурив свои огромные глаза-маяки.

– А вы знаток.

Прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

– Не то чтобы знаток. Немного разбираюсь, это да.

– Отлично разбираетесь. Признайтесь, у вас дома что-то висит?

– Да, но ничего значительного.

– Вы женаты?

– Нет, я живу один.

– Пригласите меня как-нибудь посмотреть на свои сокровища?

– Охотно. А вы?

– Я – что?

– Вы замужем?

Мариан скривила красивые алые губки.

– Была, развелась пять лет назад.

– Но как вы оказались в Вигате?

– А я местная! Родители перебрались в Милан, когда мне было два года, а брату Энрико – четыре. Энрико вернулся сюда через пару лет после защиты диплома, он владеет соляной шахтой близ Сикудианы.

– А вы почему вернулись?

– Энрико и его жена очень настаивали… У меня был тяжелый период после того, как муж…

– У вас нет детей?

– Нет.

– Почему вы решили открыть галерею в Вигате?

– Чтобы чем-нибудь себя занять. Между прочим, у меня неплохой опыт. Когда я была замужем, держала две небольшие галереи, одну в Милане, а другую – в Брешии.

Вошли, озираясь, будто ожидали нападения, мужчина и женщина лет пятидесяти.

– Сколько платить? – спросил с порога мужчина.

– Вход свободный, – ответила Мариан.

Мужчина шепнул что-то на ухо женщине. Та – ему. Потом он заявил:

– До свидания.

Парочка развернулась и вышла за дверь. Монтальбано и Мариан дружно расхохотались.

Спустя полчаса комиссар тоже покинул галерею, условившись с Мариан, что завтра в восемь вечера заедет за ней и они поужинают вместе.

Вечер был погожим, так что комиссар накрыл на стол на веранде и доел оставшуюся с обеда запеканку. Потом закурил и стал смотреть на море.

Наверняка после утренней размолвки Ливия не перезвонит – будет хранить молчание не меньше суток, чтобы показать, насколько она обижена.

Ни читать, ни смотреть телевизор ему не хотелось. А хотелось просто сидеть вот так и ни о чем не думать.

Затея безнадежная, потому что мозг, не желая пребывать в праздности, начинает заваливать тебя сотнями тысяч мыслей, высверкивающими одна за другой, как огни фотовспышки.

Сон про гроб. Инициалы Бонетти-Альдериги, вышитые на саване. Картина Донги. Катарелла с его латынью. Ливия, которая не узнала его по голосу. Картина Пиранделло. Мариан.

Кстати, Мариан.

Почему он сразу согласился, когда она предложила поужинать вместе? Лет двадцать назад он бы ответил иначе, наверняка бы отказался, да еще и съязвил бы.

Может быть, трудно отказать такой красивой и элегантной женщине? Но разве он не отказывал женщинам намного красивее Мариан?

Это означает лишь одно: в силу возраста его характер претерпел изменения. Истина заключалась в том, что теперь он все чаще ощущал груз одиночества, усталость от одиночества, горечь одиночества.

Он отлично понимал, что порой засиживается на веранде за сигаретой и стаканом виски вовсе не от бессонницы, а потому что ему тягостна мысль о том, что придется ложиться спать одному.

Хочется, чтобы под боком была Ливия, а если не Ливия, то сойдет и любая другая красивая женщина.

Самое любопытное – в этом желании не было ничего сексуального, он хотел лишь ощутить рядом с собой тепло другого тела. Вспомнил название одного фильма, выражавшее как раз это самое желание: «Я только хотел полежать с ней рядом» [6].

По существу, и друзей, которых можно было бы назвать настоящими, у него не было. Таких, с которыми делятся сокровенным, которым рассказывают самые тайные мысли… Конечно, Фацио и Ауджелло можно считать друзьями, но и они не принадлежали к этой категории.

В расстроенных чувствах комиссар уселся на веранде с бутылкой виски.

Время от времени он погружался в дремоту, а потом – не проходило и четверти часа – снова просыпался.

На душе было тоскливо, и ощущение, что он все в жизни делал неправильно, становилось все острее.

Женись он в свое время на Ливии, тогда бы…

Ради всего святого, лучше обойтись без сослагательного наклонения.

Скажем начистоту: если бы он женился на Ливии, они бы разошлись спустя несколько лет супружеской жизни. В этом он был более чем уверен.

Зная себя, он отлично понимал, что не наделен ни волей, ни способностью приноравливаться к другому человеку, даже любя – а Ливию он любил.

Ничто, ни любовь, ни страсть, не обладают достаточной силой, чтобы заставить его и Ливию долго жить под одной крышей.

Разве только…

Разве только они бы усыновили Франсуа, как того хотела Ливия.

Франсуа!

С Франсуа вышел полный швах. Мальчик, конечно, тоже постарался, но основная вина лежит на них.

В 1996 году им пришлось на время приютить сироту-тунисца лет десяти [7]. Они настолько к нему привязались, что Ливия предложила ему усыновить мальчика. Но он был не готов, и мальчика забрала к себе на ферму сестра Мими Ауджелло – там его приняли как родного сына.

И, если оглянуться назад, думается, что это, возможно, было большой ошибкой.

Они условились, что комиссар будет пересылать сестре Ауджелло чек на расходы. Монтальбано дал поручение банку, и тот много лет подряд отправлял деньги.

Но по мере взросления характер Франсуа становился все более трудным. Он не слушался, дерзил, роптал, постоянно был не в духе, не желал учиться – притом что был очень умным. Первое время они с Ливией регулярно его навещали, потом, как часто случается, наведывались все реже, пока не перестали совсем. Да и мальчик тоже отказывался ехать в Вигату встречаться с Ливией, когда та приезжала из Боккадассе.

Было очевидно, что Франсуа тяжело переживал свое положение и, возможно, весьма болезненно принял их отказ от усыновления, посчитав себя отвергнутым. Спустя несколько дней после того, как юноше исполнился двадцать один год, комиссар узнал от Мими Ауджелло, что Франсуа сбежал.

Его искали повсюду, но он будто сквозь землю провалился. В итоге пришлось смириться.

К чему ворошить прошлое? Что сломано – не поправишь.

При мыслях о Франсуа у него комок подступил к горлу. Чтобы избавиться от него, осушил четверть стакана виски.

При первых лучах солнца на горизонте показался величавый трехмачтовик, направлявшийся в сторону порта.

И комиссар решил лечь поспать.

Проснувшись, Монтальбано понял, что настроение у него хуже некуда. Встал и открыл окно. Что и требовалось доказать: небо полностью заволокло мрачными серыми тучами.

На пороге его окликнул Катарелла.

– Простите, синьор комиссар, там вас один господин дожидает.

– Что ему нужно?

– Желает заявить о вооруженном нападении.

– А что, Ауджелло нету?

– Звонил, сказал, что припозднится.

– А Фацио?

– Фацио отъехал в предместье Казуцца.

– Еще один гроб нашли?

Катарелла недоуменно взглянул на Монтальбано.

– Никак нет, синьор комиссар, там двое охотников переругались, вот один из двоих, не знаю, который, первый или второй, в другого и пальни, а тот, другой, не знаю, второй или первый, ему ногу-то и задело.

– Ладно. Как, ты сказал, его зовут, этого господина?

– Я толком не запомнил, синьор комиссар. То ли Ди Мария, то ли Ди Магдалина, вроде как.

– Меня зовут Ди Марта, Сальваторе Ди Марта, – вмешался хорошо одетый пятидесятилетний господин, абсолютно лысый и идеально выбритый.

Марфа, Мария и Магдалина, набожные женщины с Голгофы. Катарелла, как всегда, ошибся, но на этот раз промазал совсем немного.

– Проходите, синьор Ди Марта, слушаю вас.

– Я хочу заявить о вооруженном нападении.

– Расскажите, когда и как это случилось.

– Вчера вечером моя жена Лоредана возвращалась домой немного за полночь…

– Простите, что перебиваю. Нападению подверглись вы или ваша жена?

– Моя жена.

– Что же она сама не пришла с заявлением?

– Видите ли, комиссар, Лоредана очень молода, ей нет еще двадцати одного года… Она сильно перепугалась, кажется, у нее даже поднялась температура…

– Я понял, продолжайте.

– Она ездила навестить свою лучшую подругу – той нездоровилось – и засиделась у нее, не хотела оставлять одну…

– Разумеется.

– В общем, Лоредана ехала по переулку Криспи – там очень плохое освещение – и вдруг видит: на дороге лежит человек. Она притормозила и вышла из машины, чтобы ему помочь, а тот вскочил, в руке держит что-то – ей показалось, пистолет, – заставил ее забраться в машину и уселся рядом. А потом…

– Минутку. Как заставил? Целился в нее из пистолета?

– Да, еще и за руку схватил. Крепко – даже синяк остался. Вообще он был очень груб с Лореданой, у нее и на плечах синяки остались после того, как тот тип затолкал ее в машину.

– Он что-то сказал?

– Нападавший? Ничего.

– А лицо у него было закрыто?

– Да, нос и рот были завязаны платком. У Лореданы в машине лежала сумочка. Он взял ее, забрал деньги, потом достал из замка зажигания ключи и выкинул на улицу, подальше от машины. Потом…

Он явно был расстроен.

– Потом?

– Потом он ее поцеловал. Вернее, даже не поцеловал, а укусил за губу. У нее до сих пор видна отметина.

– А где вы живете, синьор Ди Марта?

– В новом жилом квартале Тре-Пини.

Монтальбано знал тот район. Что-то в этой истории не сходилось.

– Простите, вы вроде сказали, что нападение произошло в переулке Криспи.

– Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Дело в том, что я по дороге домой не смог внести дневную выручку супермаркета в ночной сейф своего банка. Поэтому передал деньги Лоредане, чтобы она положила деньги в банк, прежде чем ехать к подруге. Но она забыла об этом, а вспомнила только когда собралась уходить от подруги, поэтому ей пришлось сделать крюк и…

– И много у нее было денег в сумочке?

– Порядочно. Шестнадцать тысяч евро.

– И он взял только деньги?

– Как же только, если он ее поцеловал! Хорошо еще, что дело обошлось одним поцелуем, пусть и грубым!

– Я о другом. Ваша жена носит украшения?

– Ну да. На ней была цепочка, серьги, два кольца, часы Картье… дорогие вещи. Ну и само собой, обручальное кольцо.

– И он ничего не забрал?

– Нет.

– У вас есть фотокарточка жены?

– Конечно.

Достал из кошелька фото и протянул комиссару. Тот взглянул и вернул назад.

Вошел Фацио.

– Ты как раз вовремя. Сейчас синьор Ди Марта пройдет в твой кабинет, оформите официальное заявление о вооруженном нападении. Всего хорошего, синьор Ди Марта. Мы скоро с вами свяжемся.

Как мог мужчина за пятьдесят жениться на девушке, которой нет и двадцати одного? Да не на какой попало, а на Лоредане – если судить по фото, умопомрачительной красотке?

Как мог он не взять в расчет, что, когда самому стукнет семьдесят, женушке едва перевалит за сорок? Вполне еще аппетитная дамочка, да и у самой наверняка аппетита будет хоть отбавляй.

Ну да, конечно, комиссар всю ночь проплакал над своим одиночеством, но подобный брак – все равно что снадобье, которое хуже недуга.

Фацио вернулся спустя четверть часа.

– Что у него за супермаркет?

– Самый большой в Вигате, комиссар. Он женился в прошлом году на своей продавщице. В городке судачили, что та вскружила ему голову.

– И как тебе вся эта история? Кажется правдоподобной?

– Мне – нет. А вам?

– Мне тоже.

– Можете представить себе вора, который бы взял только деньги и не загреб заодно и ювелирку?

– Нет, не могу. Но, возможно, мы на него наговариваем.

– То есть вы полагаете, что тут орудовал благородный вор?

– Нет. Скорее бедолага, ставший вором из нужды, который не знал, куда потом сплавить драгоценности.

– Какие будут указания?

– Хочу все знать про эту Лоредану Ди Марту. Как зовут лучшую подругу и где та живет, какие у дамочки привычки, друзья… в общем, все.

– Хорошо. Рассказать вам про драку охотников в предместье Казуцца?

– Нет. О предместье Казуцца я и слышать не желаю.

Фацио изумленно посмотрел на комиссара.

Фацио удалился, а Монтальбано погрузился в бюрократическую канитель, подмахивая бумажки. Наконец настал обеденный перерыв.

– Изменили вы мне вчера, – укорил его Энцо, едва завидев на пороге траттории.

– Дома пообедал, Аделина приготовила, – с готовностью парировал тот, дабы с лёту пресечь приступ ревности Энцо, который крайне дорожил тем, что комиссар – его завсегдатай.

История Ди Марты, кто знает почему, развеяла его мрачное настроение. Если подумать, синьор Ди Марта сам виноват, что жена решила закрутить интрижку. Не то чтобы глумиться над чужой бедой было в обыкновении комиссара, но порой…

– Чем побалуешь?

– Всем, что прикажете.

Приказал и получил. Возможно, переусердствовал с размером порций и повторными заказами. В конце трапезы еле поднялся со стула.

Так что пришлось прогуляться до самого конца мола, с трудом переставляя ноги.

Великолепный трехмачтовик, который ранним утром направлялся в порт, был пришвартован там, где каждый день в восемь вечера вставал почтовый катер. Очевидно, он собирался отчалить до этого времени.

Двое матросов, вооружившись ведром и щетками, драили палубу. Больше никого не видно – ни членов экипажа, ни пассажиров. На корме выведено имя парусника – «Верушка». Комиссар не смог узнать поднятого на нем флага. А впрочем, много ли яхт итальянских богатеев плавает под родным флагом? Комиссар смутно вспомнил о некой Верушке, знаменитой манекенщице.

Как обычно, уселся на плоский камень у маяка и закурил.

Заметил, что на камне, ближе к воде, застыл краб, впившись в комиссара взглядом.

Неужели все годы это был один и тот же краб? Иногда Монтальбано баловался, кидая в того галькой.

А может быть, в этом крабовом семействе краб-отец наставлял краба-сына:

– Слушай, малыш, сюда почти каждый день после обеда приходит комиссар Монтальбано, ему нравится играть с нами. Ты уж потерпи, пусть он немного развеется, это всего лишь безобидный чудак-одиночка.

Комиссар взглянул крабу в глаза и ответил:

– Спасибо, дружище, что-то у меня нет настроения.

Краб шевельнулся и, ковыляя бочком, скрылся под водой.

А комиссар так бы и сидел тут до самого заката.

Но надо было возвращаться в контору. Вздохнув, он встал и двинулся в обратный путь.

Проходя мимо трапа трехмачтовика, приметил, что рядом остановились три машины – такси. Наверно, пассажирам пришла охота посетить греческие храмы.

После обеда комиссар чуть не умер от скуки, подписывая бесполезные бумаги. Дело это никак нельзя было задвинуть – не из чувства долга, а потому, что он знал, чем грозит пропустить хотя бы одну бумагу: на ее месте моментально возникнут две – требование разъяснений по поводу неподписания предыдущего документа и его копия (на случай, если он вдруг не получил первый экземпляр).

К семи вечера явился расстроенный Фацио: вернулся с охоты с пустым ягдташем.

– Комиссар, я собрал сведения о Лоредане Ди Марте.

– Выкладывай.

– Их немного. Девичья фамилия – Ла Рокка, отца звали Джузеппе, мать – Катерина Силечи, родилась в…

Его опять понесло. Не ровен час, выдаст вслух полное персональное досье. Если сразу не остановить, дойдет и до прапрадедов. Комиссар угрожающе посмотрел на подчиненного.

– Стоп. Предупреждаю: если не прекратишь сейчас же, клянусь, я…

– Простите. Больше не буду. Я говорил, что Лоредана, прежде чем выйти за Ди Марту, была с пятнадцати лет помолвлена с неким Кармело Савастано, беспутным проходимцем, ни кола ни двора, но девушка была от него без ума.

– Как же случилось, что она бросила его ради Ди Марты?

Фацио пожал плечами.

– Без понятия. Но ходят слухи.

– Какие?

– Что Ди Марта обставил это дельце с Савастано.

– Поясни-ка. Он велел Савастано отступиться?

– Так говорят.

– И Савастано согласился?

– А то.

– Разумеется, за внушительную сумму.

– Вряд ли он уступил ее просто так, за красивые слова.

– В общем, если можно так выразиться, Ди Марта купил Лоредану. А что про нее толкуют в городе?

– Никаких сплетен. Все говорят, что она порядочная девушка. Ведет себя хорошо. Из дому выходит только с мужем или чтобы навестить подругу.

– А эту как зовут, узнал?

– Да. Валерия Бонифачо. Живет в особнячке на Виа Палермо, 28.

– Замужем?

– Да. За капитаном дальнего плавания. Тот месяцами в рейсах, почти не бывает в Вигате.

– Так, значит, это было настоящее вооруженное ограбление?

– Похоже на то.

– Надо поймать вора.

– Это будет нелегко.

– Я тоже так думаю.

Как только Фацио вышел, комиссару пришла в голову одна идея.

Он позвонил своей горничной Аделине.

– Что такое, синьор комиссар? Или стряслось чего?

– Ничего, Аделина, не волнуйся. Мне надо переговорить с твоим сыном Паскуале.

– Его дома нету. Как придет, скажу, что вы звонили.

– Нет, Аделина, я уже ухожу с работы, а вечером меня не будет в Маринелле. Пусть звонит завтра с утра сюда, в комиссариат.

– Как скажете.

Паскуале – вор-домушник со стажем – частенько сиживал за решеткой. Монтальбано был крестным отцом его первенца, и Паскуале в знак признательности назвал сына Сальво. Иногда он снабжал комиссара разными сведениями, когда тот об этом просил.

Почему это рольставни галереи опущены почти до земли?

Время всего лишь без пяти восемь. Неужели Мариан забыла о нем и об их свидании?

Огорченный комиссар нажал кнопку звонка. Спустя мгновение послышался ее голос:

– Поднимите и заходите.

Первое, что бросилось в глаза, – голые стены, ни единой картины.

Не успел он ничего спросить, как Мариан кинулась к нему, крепко обняла, чмокнула в губы, потом отпустила и, смеясь, закружилась словно в танце.

– Да что произошло?

– Я продала все картины! Все разом! Проходите.

Она взяла его за руку, затащила в офис, усадила в кресло, открыла холодильник, достала бутылку шампанского.

– Специально купила. Ждала вас, чтобы вместе отпраздновать. Открывайте.

Монтальбано откупорил шампанское, она достала два бокала.

Выпили. Комиссару было приятно разделить с ней ее радость.

На этот раз уже Мариан подставила губы для весьма целомудренного поцелуя, потом уселась во второе кресло.

– Я счастлива.

Счастье ее красило.

– Расскажите, как все случилось.

– Может, перейдем на «ты»?

– Охотно. Расскажи, как все случилось.

– Утром, около половины одиннадцатого, сюда зашла одна элегантная дама, примерно моего возраста. Целый час изучала картины. Потом похвалила коллекцию, попрощалась и вышла.

– Итальянка?

– Не думаю. Говорит она отлично, но с акцентом, по-моему, немецким. Спустя четверть часа она вернулась с шестидесятилетним тучным господином весьма достойного вида. Он представился инженером Освальдо Педичини и сказал, что его жена хотела бы приобрести сразу все выставленные картины. Я чуть в обморок не грохнулась.

– А потом?

– Попросил назвать цену. Я прикинула и назвала сумму. Думала, будет торговаться, а он и бровью не повел. Сказал, надо поторопиться. Я заперла галерею, и мы пошли в банк. Он поговорил с директором. Начали куда-то звонить. А я улизнула промочить горло коньяком – еле держалась на ногах. Когда вернулась, директор и Педичини сказали, чтобы я зашла в банк к трем.

– И что ты делала?

– Ничего. Не могла ничего делать. Голова гудела, все выглядело невероятным. Так и сидела тут, в этом кресле. Даже есть не хотелось. Только пить. В три я пошла в банк. Там был один Педичини, без жены. Директор заверил меня, что все в порядке и причитающиеся мне деньги прибудут завтра, но можно считать, что они уже в кассе. Мы вернулись. У галереи стояли такси, три машины. Двое моряков принесли ящики и упаковали картины под присмотром Педичини. В шесть с делом было покончено.

Она снова наполнила бокалы. Села и вытянула ногу.

– Ущипни меня.

– Зачем?

– Чтобы я поверила, что не сплю.

Монтальбано наклонился и деликатно потрепал ее по икре. Потом резко отнял руку, будто его ударило током. Мариан вся дрожала, под кожей – словно юркие змейки, от нее исходила безудержная сила.

– Я всем обязана тебе, – сказала Мариан.

– Мне?!

– Да, ты принес мне удачу.

Она встала и пересела на подлокотник кресла Монтальбано, приобняв его за плечи.

Ее тело излучало тепло и аромат. Комиссар почувствовал, что внезапно вспотел.

Лучше выйти на свежий воздух, снять напряжение, которое с каждым мгновением становилось все сильнее и опаснее.

– К тебе вернулся аппетит?

– Да, и еще какой.

– Скажи, куда бы ты хотела…

– Давай сперва допьем шампанское.

Очевидно, у Мариан свои планы.

– Ты рассказала брату про это происшествие?

– Нет, – отрезала она.

– Почему?

– Потому что Энрико с женой сразу примчатся сюда.

– И что такого?

Молчание.

– Не хочешь их видеть? – все допытывался Монтальбано.

– Сегодня – нет.

Куда уж яснее! Не лучше ли нажать на тормоз до того, как все слишком осложнится?

Первым делом надо постараться не захмелеть.

– Послушай, Мариан, мы не можем допить всю бутылку.

– А кто нам запретит?

– Мы оба за рулем.

– Ах, ну да, – разочарованно скривилась она. – Какая жалость. Прости, я на минутку.

Встала, открыла дверь – Монтальбано заметил, что там ванная, – зашла, закрылась.

Минутка продлилась полчаса. Наконец Мариан вышла – обновила макияж, свежа как роза.

– Что ты хочешь на ужин? – спросил комиссар.

– Выбирай ты.

– Лучше нам поехать на двух машинах. Моя припаркована вон там.

– Моя тоже. Ах да, вот еще что. У нашего ужина есть одно непременное условие.

– Какое?

– Гуляем за мой счет. Хочу кутнуть.

– Давай без шуток.

– Тогда никакого ужина.

Она явно не шутила и была настроена решительно. Монтальбано решил не настаивать.

– Ладно.

Они вышли. Комиссар помог Мариан опустить рольставни. Потом она указала на зеленую «панду».

– Вот моя машина.

– Поезжай за мной, – сказал Монтальбано, направляясь к своему автомобилю.

Он хотел сводить ее в ту тратторию на взморье, где подавали множество закусок, но дважды сбился с пути. В конце концов он перестал понимать, где находится и куда ехать, и сдался. Мариан поравнялась с ним.

– Не можешь найти дорогу?

– Не могу.

– А куда нам надо попасть?

– Есть один ресторан, там подают закуски…

– Я знаю, где это! Поезжай за мной.

Вот позор так позор!

Спустя десять минут они уже сидели за столиком.

– Ты здесь с братом бывала? – спросил Монтальбано.

– Нет. Не с братом, – ответила она, глядя на него. Потом добавила: – Я хочу знать о тебе все. Почему у тебя нет жены? Ты в разводе? У тебя есть подружка?

Удачный момент. Комиссар принялся долго рассказывать про Ливию; комментариев не последовало.

Монтальбано с удовлетворением отметил, что у его спутницы хороший аппетит: она доела все, что лежало на тарелке.

Мариан поведала про свое неудачное замужество и сложности с получением развода.

– А если бы ты влюбилась еще раз, вышла бы замуж снова?

– Больше никогда, – отрезала та.

Потом улыбнулась.

– А ты хитер. Сразу видно, что ты полицейская ищейка.

– Не понимаю.

– У твоих расспросов есть конкретная цель.

– Неужели? И какая же?

– Узнать, были ли в моей жизни другие мужчины после развода. Да, мужчины были, но ничего серьезного. Доволен?

Монтальбано не ответил.

Вдруг она сказала:

– Завтра мне, к сожалению, надо будет уехать. Но сперва зайду в банк, уточнить, все ли в порядке. Мы не увидимся примерно неделю.

– Куда едешь?

– В Милан.

– К родителям?

– С ними я тоже увижусь. Но еду я туда потому, что Педичини сказал одну вещь, которая очень меня заинтересовала.

– Можно узнать, какую?

– Да, но это секрет. Он хочет, чтобы я раздобыла ему несколько ценных картин XVII века. Они с женой вернутся в Вигату недели через две. Он упомянул имя одного своего друга, который держит галерею в Милане и мог бы мне помочь. Ты расстроился?

– Немного.

– Только немного?

Монтальбано решил сменить тему.

– Прости, но я не понимаю.

– Чего?

– Если у Педичини есть этот друг со своей галереей, зачем ему нужна ты в качестве посредника?

– Педичини сказал, что не хочет заниматься этим лично даже через своего друга.

Потом добавила, погладив его по руке:

– Мне хочется напиться.

– Нельзя, ты за рулем, помнишь?

– У-у-у! Тогда попрошу счет, и мы сейчас же уедем. Ужин ведь кончился? В меня больше ни одна креветка не влезет.

Монтальбано позвал официанта.

– Хочешь вернуться домой?

– Нет.

– А куда?

– К тебе. У тебя есть выпить?

– Виски.

– Отлично. А потом я хочу посмотреть на твои картины.

– Картин у меня нет, только гравюры и рисунки.

– Сгодятся и они.

Веранда привела ее в полный восторг.

– Боже, как здесь красиво!

Она уселась на скамью и нетерпеливым жестом поманила к себе Монтальбано.

– Разве ты не хотела посмотреть на мои…

– Потом. Иди сюда.

Все шло своим чередом. Он мог лишь еще немного потянуть время.

– Схожу за виски.

Вернулся с непочатой бутылкой и двумя стаканами.

– Хочешь льда?

– Нет. Садись.

Он сел. Взял бутылку, чтобы откупорить, но не успел: Мариан обняла его и поцеловала. Долгим поцелуем.

Потом положила голову ему на плечо. Монтальбано налил полстакана виски и протянул ей.

Она не взяла стакан.

– У меня пропало желание напиваться. Хочу сохранить ясность ума.

Монтальбано двумя глотками осушил стакан: надо было оправиться от душевного и физического потрясения, вызванного поцелуем.

Он ощущал, что Мариан нервничает. Та поднялась с места.

– Пропусти меня.

Монтальбано встал. Мариан взяла его за руку и потянула за собой.

Они вышли с веранды на пляж, Мариан сняла туфли.

Прогулялись под руку по пляжу до скалы.

Потом она отняла руку и, смеясь, побежала по влажной полосе песка.

Монтальбано рванул было вдогонку, но Мариан бежала быстрее, и он раздумал догонять.

Мариан исчезла во тьме.

Комиссар развернулся и двинулся обратно.

Не слышал, как она подошла.

Мариан обхватила его за талию, резко повернула к себе, прижалась всем телом и шепнула на ухо, дрожа от возбуждения:

– Пожалуйста, пожалуйста. Клянусь, потом я не…

На этот раз Монтальбано сам взял ее за руку, и они побежали к дому.

Он внезапно проснулся, взглянул на часы при свете, проникавшем в щели жалюзи. Семь утра. Сразу вспомнил все, что было. И сильно встревожился. Раньше, просыпаясь «на следующее утро», он испытывал стыд и угрызения совести. На этот раз все было совсем иначе. За ночь между ними произошло нечто непредвиденное. Это ощущение пугало. Он привстал с постели. Вторая половина кровати уныло пустовала, как почти каждое утро.

Прикрыл глаза, потянулся, вздохнул, будучи совершенно не в состоянии привести в порядок противоречивые спутанные чувства, парализовавшие мозг.

Наверное, дело было так: Мариан встает, идет в ванную, одевается и уходит, а он спит мертвецким сном и не слышит ровным счетом ничего.

Его захватил смерч, настоящая экваториальная буря, и отдаться этому шторму было упоительно. Ураган оставил его совершенно обессиленным, со сбившимся дыханием, подобно потерпевшему кораблекрушение, наконец выбравшемуся на берег после отчаянного заплыва.

Монтальбано ощутил прилив гордости. В общем, принимая во внимание груз прожитых лет, он еще вполне…

Но пора вставать.

И тут в ноздри полился волшебный аромат свежесваренного кофе.

С чего бы Аделине являться раньше времени?

– Аделина!

Нет ответа. Только звук приближающихся шагов.

Появилась Мариан – уже полностью одетая – с чашечкой кофе в руках.

Он зачарованно смотрел на нее. Вновь нахлынуло сильное, пугающее, неудержимое чувство.

Мариан поставила чашку на тумбочку, улыбнулась ему блаженной улыбкой и наклонилась поцеловать.

– С добрым утром, комиссар. Странное ощущение: как будто я всегда тут жила.

Вместо ответа тело Монтальбано отреагировало само по себе, без подсказки мозга.

Он выпрыгнул из кровати и крепко обнял другое тело, вновь ощутив смесь желания, нежности и благодарности.

Она порывисто ответила на поцелуи, но потом решительно отстранилась.

– Хватит, прошу тебя.

Тело Монтальбано подчинилось.

– Поверь мне, – сказала Мариан, – не знаю, что я готова отдать за то, чтобы остаться. Но мне действительно пора ехать. Я тоже уснула и проспала. Постараюсь вернуться в Вигату как можно скорее.

Достала из кармана мобильный телефон.

– Дай мне все свои номера. Вечером позвоню тебе из Милана.

Монтальбано проводил ее до двери.

Он все еще не мог выдавить ни слова: нахлынувшее смятение лишило комиссара дара речи. Мариан обняла его за шею, посмотрела прямо в глаза и сказала:

– Я не собиралась…

Развернулась к нему спиной, открыла дверь, вышла.

Монтальбано высунул голову за дверь – он был совершенно голый – и увидел, как Мариан садится в машину и уезжает.

Пока шел обратно в спальню, дом показался ему еще более пустым, чем прежде.

Комиссара вновь охватило желание ощутить присутствие Мариан. Он нырнул в постель с той стороны, где она спала, и зарылся лицом в подушку, чтобы вдохнуть аромат ее кожи.

Минут через пять после его прихода зазвонил телефон.

– Синьор комиссар, там до вас на тилифоне сын вашей горничной Аделины.

– Переключи на меня.

– День добрый, комиссар, это Паскуале. Матушка сказала, у вас ко мне разговор. Слушаю.

– Как поживает мой крестничек Сальво?

– Растет не по дням, а по часам.

– Мне нужна информация.

– Чем смогу – помогу.

– Ты не слыхал про вора, который, угрожая пистолетом, напал в переулке Криспи на одну синьору, отнял деньги, но оставил драгоценности, потом поцеловал и…

– Поцеловал?

– Именно.

– И больше ничего?

– Ничего.

– Не знаю, что сказать.

– Так ты о нем слышал?

– Нет, ничего такого. Но, если хотите, могу поспрашивать.

– Сделай одолжение.

– Разузнаю и перезвоню, комиссар.

Мими Ауджелло и Фацио вошли вместе.

– Есть новости? – спросил комиссар.

– Да, – сказал Ауджелло. – Вчера вечером, минут через пять после твоего ухода, явился с заявлением некий Гаспаре Интелизано.

– О чем хотел заявить?

– В том-то и загвоздка. Обычно люди приходят заявить, что кто-то взломал дверь, а тут все совершенно наоборот.

– Ничего не понял.

– Вот именно. Дело показалось мне весьма тонким и запутанным, и я попросил его зайти сегодня утром, когда ты будешь в конторе. Пусть лучше с тобой побеседует. Он уже здесь, дожидается приема.

– Да ты хоть намекни, о чем речь!

– Поверь, лучше будет, если он сам всё расскажет.

– Ладно.

Фацио привел Интелизано.

Сухощавый высокий мужчина лет пятидесяти, чахлая седая козлиная бороденка, одет небрежно: потертая зеленая вельветовая пара, на ногах – тяжелые крестьянские башмаки. Явно нервничает.

– Садитесь и рассказывайте.

Интелизано осторожно опустился на краешек стула. Вытер пот со лба огромным, как простыня, платком. Мими сел на стул напротив него, а Фацио – за столик с компьютером.

– Стенографировать? – спросил он.

– Пусть сперва синьор Интелизано начнет говорить, – ответил Монтальбано, глядя на посетителя.

Тот вздохнул, снова промокнул лоб и спросил:

– Мне сперва назвать имя, фамилию, дату рождения?..

– Пока не нужно. Расскажите, что случилось.

– Синьор комиссар, скажу сразу, что я владею тремя крупными участками земли, которые достались мне от отца. В основном там растут пшеница и виноград. Держу я их только из уважения к покойному, поскольку там больше расходов, чем дохода. Один из трех участков находится в предместье Спириту-Санто и доставляет кучу хлопот.

– А что с ним не так? Не дает урожая?

– Половина дает, а вторая – бесплодна. Та, что дает урожай, засеяна пшеницей и бобами. А хлопоты все оттого, что по участку проходит граница земель Вигаты и Монтелузы, так что он приписан к двум разным населенным пунктам, из чего иногда выходит путаница с уплатой городских налогов, пошлин и тому подобного. Вы понимаете, о чем я?

– Понятно. Продолжайте.

– На бесплодный участок я почти никогда не заезжаю. К чему? Там стоит домик с обвалившейся крышей, без двери, растет несколько деревьев горького миндаля, вот и все. Вчера утром я проезжал мимо на хорошую половину участка, и мне приспичило; решил зайти в дом, но не смог.

– Почему?

– Кто-то поставил там дверь. Из крепкого дерева. И замок повесили.

– И вы ничего не знали?

– Именно.

– Вы хотите сказать, что кто-то взял и навесил дверь в пустой проем?

– Вот-вот.

– А вы что сделали?

– Я вспомнил, что в задней стене дома есть окошко. Заглянул. Но ничего разглядеть не смог: окно заколотили изнутри доской.

– А у вас есть работники…

– Конечно. На участке в предместье Спириту-Санто, двое тунисцев. Но те ничего не знали про дверь. Участок большой, они работали далеко от дома. И потом, дверь наверняка поставили ночью.

– Так вы не представляете, что там устроили – жилье или склад?

– Вообще-то представляю.

– Поделитесь со мной?

– Там наверняка устроили склад.

– Как вы это поняли?

– Перед домом много следов от колес джипа или вроде того.

– А проем широкий?

– Большой ящик вполне пройдет.

В голове Монтальбано сверкнула молния. Домик. Предместье Казуцца. Большой ящик. Гроб. Отпечатки колес в пыли. Нет ли тут связи с его сном?

Наверно, из-за этого у него вырвалось:

– Надо съездить взглянуть.

Потом засомневался.

– Та часть участка, где стоит дом, относится к Вигате или к Монтелузе?

– К Вигате.

– Тогда он в нашем ведении.

– Хочешь, я поеду с тобой? – спросил Ауджелло.

– Нет, спасибо. Возьму Фацио.

Потом добавил, обращаясь к Интелизано:

– Можно добраться туда на нашем авто?

– Вот уж не знаю! Разве что за рулем будет опытный водитель…

– Посадим за руль Галло. Синьор Интелизано, вы уж простите, но вам придется прокатиться с нами.

Галло чудом изловчился доставить их до пустыря перед домом. Но ощущение было, будто их час катали с американских горок – желудок того и гляди вывалится из ноздрей.

Монтальбано и Фацио посмотрели на дом, а потом на Интелизано – тот застыл, разинув рот.

Двери не было. Зиял пустой проем. Кто угодно мог свободно попасть внутрь.

– Вам все приснилось? – спросил Фацио у Интелизано.

Тот решительно и упрямо тряхнул головой.

– Была дверь!

– Прежде чем говорить, взгляни на землю, – сказал Монтальбано Фацио.

В пыли явственно виднелись перекрывавшие друг друга следы покрышек от больших колес.

Монтальбано подошел к проему, где должна была стоять дверь, и пристально вгляделся.

– Синьор Интелизано сказал правду, дверь была, – сказал он. – Между камнями есть следы быстросхватывающего цемента – там, где крепили петли.

Зашел в дом, следом – Интелизано и Фацио.

Половина крыши обрушилась, весь домик представлял собой одно большое помещение, и там, где крыша была еще цела, лежала куча соломы.

Увидев ее, Интелизано обомлел.

– Раньше она была? – спросил Монтальбано.

– Не было, – отвечал Интелизано. – Я сюда последний раз заходил месяца два или три назад, и соломы не было. Ее сюда притащили.

Наклонился и поднял длинный кусок проволоки. Осмотрел и протянул комиссару.

– Такими скрепляют рулоны соломы.

– Может, она им была вместо тюфяка, – заметил Фацио.

Монтальбано покачал головой.

– Вряд ли сюда принесли солому ради подстилки. Могли бы и спальником обойтись при необходимости. И потом, ради одной-двух ночей зачем им было ставить дверь?

– А тогда зачем?

– Я согласен с синьором Интелизано. Это место использовали как временный склад.

– Или временную тюрьму, – сказал Фацио.

– Не согласен, и все из-за соломы, – парировал комиссар. – Ее использовали, чтобы что-то прикрыть. Если бы кто-нибудь влез и заглянул через прореху в крыше, то увидел бы только кучу соломы.

Пол был глинобитным, без кирпичной кладки.

– Помогите-ка, – обратился Монтальбано к Фацио и Интелизано. – Надо убрать солому.

Они перекидали часть соломы в другой угол.

– Хватит, – внезапно сказал комиссар, наклоняясь и всматриваясь.

Отчетливо виднелись три широких полосы, одна рядом с другой.

– Тут протащили три ящика, – сказал Монтальбано.

– И увесистых, – добавил Фацио.

– Наверное, стоит убрать всю солому.

– Согласен. Вы себе идите покурите, а я тут пошурую с Галло и синьором Интелизано, – предложил Фацио.

– Ладно. Но смотрите во все глаза, вдруг хоть какую мелочь найдете, клочок бумаги или железяку – надо понять, что тут хранили.

– Галло, иди-ка сюда! – крикнул Фацио.

Монтальбано вышел, закурил. Не зная, чем себя занять, решил пройтись и невольно очутился на задворках дома. В окне виднелась доска, мешавшая заглянуть внутрь. Либо забыли отодрать, либо решили не возиться после того, как склад опустел.

Метрах в тридцати вразброс росло восемь или девять чахлых миндальных деревьев, скорее всего, остатки прежних садовых посадок.

Вокруг – ничего, вернее, пейзаж, весьма похожий на тот, что привиделся ему во сне.

Стоп, минутку, если приглядеться, деревьев было не восемь или девять, а ровно четырнадцать.

То есть девять были целыми, со стволом и кроной, а от пяти оставался один ствол.

Верхушка была срублена не топором по частям, а словно бы деревьям снесли башку одним точным и четким ударом: крона каждого дерева, целехонькая, лежала на земле в десятке метров от своего ствола.

Что тут могло произойти?

Комиссара разобрало любопытство, и он подошел к ближайшему обезглавленному дереву.

Срез был ровным, словно действовали скальпелем. Но даже встав на цыпочки, он не мог толком ничего разглядеть.

Тогда комиссар прошел десять шагов и осмотрел верхушку дерева – падая, та опрокинулась.

Нет, не мощный клинок одним махом сшиб дерево, а нечто огненное – ясно виднелись темно-коричневые следы жженой древесины.

И вдруг он понял.

Развернувшись, понесся к дому и на углу едва не врезался в Фацио – тот выбежал звать комиссара.

– Что там? – спросил Фацио.

– Что там? – спросил Монтальбано.

– Мы нашли… – начал Фацио.

– Я нашел… – одновременно с ним начал комиссар.

Оба запнулись.

– Будем спрягать глагол «найти» целиком? – спросил Монтальбано.

– Говорите сперва вы, – сказал Фацио.

– Я нашел за домом деревья, их укоротили чем-то вроде гранатомета или ракетницы.

– Ни хрена себе, – сказал Фацио.

– А ты что хотел сказать?

– Мы нашли шесть листков «Островного вестника» в масляных разводах.

– На что спорим, это оружейная смазка? – предложил Монтальбано.

– Никогда не спорю, если уверен, что проиграю.

– Там было оружие, и они решили его испытать, стреляя по деревьям, зуб даю, – сказал комиссар.

– А теперь что будем делать? – спросил Фацио.

– Давай зови всех.

– И куда пойдем?

– Поищем осколки под деревьями.

До часу дня они шарили в траве и пыли.

Когда нашли с килограмм осколков, комиссар сказал, что этого довольно и можно возвращаться.

Они отвезли Интелизано домой, наказав никуда не уезжать и ни с кем не говорить об этом деле, а потом поехали в комиссариат.

– Как договоримся? – спросил Фацио.

– Занеси ко мне в кабинет осколки и газетные листы и скажи Мими, что мы с ним увидимся в четыре. А я сажусь в машину и еду обедать. Дай-ка мне свой мобильный.

Было уже полтретьего, и он боялся, что Энцо закроет заведение. От голода сводило кишки.

– Если я приеду минут через сорок пять, покормишь обедом?

– Закрыто у нас!

– Монтальбано это!

Отчаянный вой подыхающего от голода пса.

– Простите, синьор комиссар, не признал. Приезжайте, когда пожелаете – для вас всегда открыто.

На парковке комиссариата Монтальбано направился было к своей машине, но его окликнули.

– Синьор комиссар, вам звонят!

Хорошо, что он успел предупредить Энцо. Зашел в каморку к Катарелле.

– Синьор комиссар, тут на проводе одна синьора, хотя, по мне, никакая она не синьора, а спрашивает вас, лично-персонально.

– Она назвала себя?

– Не пожелала, синьор комиссар. Я потому и говорю – никакая она не синьора.

– Поясни-ка.

– Синьор комиссар, я ей – как вас зовут, а эта личность давай хамить.

– Как – хамить?

– А вот так. Говорит: баран!

Мариан! Он вырвал из рук трубку, нажал на кнопку коммутатора и так зыркнул на Катареллу, что тот пулей вылетел из каморки. Хотел ответить, но голос куда-то делся.

– Гхы?..

Все, что он смог издать.

– Привет, комиссар, я в аэропорту, скоро вылет. Сказала, что позвоню вечером, но не удержалась, так захотелось услышать твой голос.

Голос! Да он двух звуков выдавить не может.

– Хотя бы пожелай мне удачно слетать.

– У-у-удачно с-с-слетать, – еле выговорил он, ощущая себя дефективным от рождения.

– Я поняла. Ты не один, неудобно говорить. Пока, хочу тебя.

Монтальбано повесил трубку и схватился руками за голову. Не будь рядом Катареллы, он бы расплакался от стыда.

С письменного стола корреспонденцию перевалили без разбора на диванчик, чтобы освободить место для осколков и газетных листов, разложенных в два мешка: джутовый – для осколков, прозрачный пластиковый – для листов.

Монтальбано запер дверь кабинета на ключ, запретил Катарелле отвлекать его звонками, что бы ни случилось, и сел посовещаться с Ауджелло и Фацио.

А поскольку ни один из них не открывал рта, комиссар решил их подбодрить.

– Говорите вы, – сказал он.

Он поздно обедал, из-за голода не сумел вовремя остановиться, а потом пришлось сократить прогулку по молу – некогда было, так что теперь он чувствовал себя немного несобранным, несмотря на три выпитых порции кофе. Не то чтобы тяжесть в голове, скорее наоборот, просто говорить не хотелось.

– Я, – начал Ауджелло, – думаю, что они еще воспользуются лачугой. Предлагаю выставить охрану, не на круглые сутки, но пусть кто-нибудь из наших заглядывает туда почаще, особенно ночью.

– А я уверен, что они больше не будут пользоваться этой лачугой, – сказал Фацио.

– Почему же?

– Прежде всего потому, что такие импровизированные арсеналы используют разово, а потом бросают, а кроме того, потому, что Интелизано спросил у тех двух тунисцев, которые работают у него в поле, не знают ли они чего про дверь. В общем, тунисцев тем самым поставили в известность, что Интелизано обнаружил склад.

– И что? Кто тебе сказал, что тунисцы в деле? Птичка напела? – спросил Ауджелло.

– Никто не говорил. Но это возможно.

– И с каких это пор ты записался в расисты? – подначивал Ауджелло.

Фацио не повелся.

– Дорогой коллега, вы отлично знаете, что я не расист. Но я спрашиваю себя: откуда эти контрабандисты или террористы, ведь речь почти наверняка идет о них, так вот, откуда этим чужакам было знать о существовании развалюхи в богом забытой сельской местности, если никто им не указал?

– Как ни прискорбно признавать, – сказал Ауджелло, – но, возможно, ты прав. В Тунисе сейчас заварушка, им крайне нужно оружие. Так что, по-твоему, надо брать и трясти тунисцев?

– Единственное логичное решение.

– Минутку, – вмешался Монтальбано, наконец-то он решил открыть рот. – Вы простите, но я пришел к выводу, что это расследование, несомненно крупное и важное, не может продолжаться нашими силами.

– Почему? – хором спросили уязвленные Фацио и Ауджелло.

– Потому что у нас нет для этого средств. Верно как смерть, что на газетных листах есть отпечатки пальцев. Верно как налоги, что кто-то сумеет понять по осколкам, о каком оружии идет речь и где оно произведено. А у нас таких спецов нет. Ясно? Так что это дело нам не по зубам. Смиритесь, его надо передать в отдел по борьбе с терроризмом.

Наступило молчание. Потом Ауджелло сказал:

– Ты прав.

– Отлично, – ответил Монтальбано. – Итак, раз мы договорились, ты, Мими, собери все: и осколки, и газеты – и поезжай в Монтелузу. Попросишь о встрече с начальником управления, все ему расскажешь, потом, получив его благословение, пойдешь в отдел по борьбе с терроризмом. Доложишь, передашь вещдоки, вежливо попрощаешься и вернешься сюда.

Лицо Мими выражало сомнение.

– Может, лучше отправить Фацио? Он был, когда нашли газеты и обломки.

– Нет, мне нужно, чтобы Фацио немедленно занялся одним делом.

– Каким? – спросил Фацио.

– Съезди еще раз к Интелизано. Постарайся как можно больше разузнать о тех тунисцах. Никто не запрещает нам вести параллельное расследование. Но смотрите: в управлении пока не должны знать, что мы тоже копаем.

Фацио довольно усмехнулся.

Часов в семь позвонил Катарелла.

– Синьор комиссар, тут до вас Паскуале, который вроде как сын горничной вашей Аделины, так вот он говорит, что если у вас есть время, то у него есть до вас разговор, лично-персонально.

– Он на проводе?

– Никак нет, он находится в присутствии.

– Так пусть зайдет.

Паскуале вошел, на ходу снимая кепку.

– Целую руки, синьор комиссар.

– Здорово, Паскуале. Садись. Все живы-здоровы?

– Слава богу, спасибо.

– Раздобыл чего?

– Ага. Но сперва мне надо совершенно точно знать место и время ограбления, тютелька в тютельку. Вы вроде говорили, что дело было в переулке Криспи, верно?

– Верно. Погоди минутку.

Он встал, прошел в кабинет Фацио, взял заявление Ди Марты, записал на бумажке номер телефона. Вернулся к себе, включил громкую связь и набрал номер.

– Ты тоже послушай.

– Алло, – раздался молодой женский голос.

– Комиссар Монтальбано. Я хотел бы поговорить с синьорой Лореданой Ди Мартой.

– Это я.

– Добрый вечер. Простите, что беспокою вас, синьора, но мне нужно кое-что уточнить по поводу ограбления.

– Боже мой! Мне бы не хотелось… я чувствую себя так…

Она была совершенно расстроена.

– Синьора, я знаю, что вы…

– Разве муж вам не всё рассказал?

– Верно, синьора, но ведь ограбили вас, а не его, понимаете?

– И что же я должна сказать, кроме того, что уже сказала?

– Синьора, я понимаю, что вам тяжело снова говорить об этой неприятной истории. Но вы должны понимать, что я никак не могу…

– Простите. Я постараюсь. Слушаю.

– Сколько ночей назад случилось ограбление?

– Три.

– В котором часу?

– Видите ли, как раз перед тем, как заметить лежавшего на дороге мужчину, я случайно взглянула на часы. На них было четыре минуты первого.

– Благодарю вас за любезность и понимание. А раз уж вы сказали когда, можете сказать, где все случилось?

– Как? По-моему, я уже столько раз это говорила! В переулке Криспи, потому что мне надо было положить…

– Да, я знаю, но на каком уровне? Можете указать точнее?

– Что значит – на каком уровне?

– Синьора, переулок Криспи не такой длинный, правда? Вроде как там есть пекарня, магазин…

– Ах да, я поняла. Дайте подумать. Да! Если не ошибаюсь – но скорее всего так и есть, – между магазином тканей и ювелирной лавкой Бурджо. В паре метров от круглосуточной кассы.

– Благодарю вас, синьора. Пока что у меня больше нет вопросов.

Повесил трубку и посмотрел на Паскуале.

– Слышал?

– Слышал.

– Ты это хотел знать?

– Ага.

– И?..

– Зуб даю, вор не из наших.

– Заезжий или случайный?

– Скорее случайный, чем заезжий.

– Понял.

Но комиссар чувствовал, что Паскуале хочет еще что-то сказать и не решается.

– Еще что-то? – подбодрил он.

– Вроде как.

Похоже, признание давалось ему с трудом.

– Говори. Ты ведь знаешь: я никогда не назову имен.

– Насчет этого у меня сомнений нет.

Наконец он решился.

– Она вам лапшу на уши вешает.

– Кто?

– Та дамочка на телефоне.

– Откуда ты знаешь?

– Вы уж простите за любопытство, а полиция говорит с карабинерами? И карабинеры – они говорят с полицией?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что синьор Анджело Бурджо, хозяин ювелирной лавки в переулке Криспи, заявил карабинерам, что его магазин обчистили, и было это ровно три ночи назад.

Монтальбано изумился.

– Расскажешь что-нибудь еще?

– Могу, но… вы обещаете?..

– Не волнуйся, Паскуале.

– Парни, как обычно, поставили одного на шухере: оттуда, где он стоял, был виден весь переулок. Он оставался на позиции с половины двенадцатого до полпервого ночи. Нестыковочка.

– В смысле?

– Никто на дороге не валялся, и никакая машина не останавливалась.

– Я понял.

– Чтоб вы знали: за целый час там проехали только «скорая», фургон и мопед.

– Спасибо тебе, Паскуале.

– Всегда рад помочь, синьор комиссар.

Так значит, прекрасная синьора Лоредана наплела муженьку кучу небылиц.