Лезвие вечности

КОЛЕСНИЦА БОГОВ

Палящее солнце спускалось ниже к горизонту, превращаясь в медно-красный закатный диск. Багровый огонь заливал долину Нила, алым в лучах беспощадного светила становилось и белое одеяние жреца Ханны. Старый жрец стоял в ожидании возле распахнутых дверей храма, опираясь на посох. Они придут на закате… Они всегда приходят на закате.

Предвестником пришествия стал низкий гул. Он слышался отовсюду: с обагренных небес, из-за резкой черты горизонта, казалось, даже из-под спокойных вод великой реки. Земля дрожала под ногами Ханны. Старик неотрывно смотрел на запад, туда, где огонь уходящего светила затмевался ДРУГИМ огнем. Там снижалась Великая Небесная Колесница. Она летела все ниже, приближаясь к храму. Ханна вспомнил (как вспоминал всегда) тот день много лет назад, когда он впервые увидел ее. Он вспоминал охвативший его суеверный ужас, переросший со временем в горделивую готовность — нет, не к смерти, но к ПЕРЕХОДУ в иной мир.

Но они не убили его, не забрали в свою загадочную страну, простирающуюся за гранью человеческого представления. Как было объяснено Ханне и еще нескольким, тогда еще очень молодым, но подававшим самые большие надежды жрецам, они пришли, чтобы учить. Боги (хотя они не называли себя так, но, конечно, это были Боги, кто же еще?!) знали все о Вселенной и человеке, вере и неверии, смерти и бессмертии. Частью своих знаний — потому, что никто из смертных не смог бы объять всю мудрость Богов, а если бы и смог, никогда не сумел бы избежать сокрытых в ней угроз! — они возжелали поделиться с народом Ханны. А чтобы опасная Мудрость однажды не досталась властолюбивым невеждам, не поставила людей на грань гибели, Ханна и молодые жрецы были посвящены в Избранные. Им, и только им, открывались секреты бытия, чтобы они хранили их, пользовались обретенным Знанием во благо, оберегали его от злых помыслов и нечистых намерений тех, кто мог бы использовать откровения Богов во имя порабощения других, во имя гордыни и войны.

Сейчас, глядя на стремительно снижающуюся Небесную Колесницу, Ханна думал о том, что же будет после него. Он стар, ненамного моложе и прочие Избранные. Подготовлены уже преемники, способные разбирать написанные на тайном языке тексты, надежно скрытые от посторонних глаз, умеющие привести в действие немало из предначертаний Богов, научатся они и остальному. Но насколько можно доверять им? Безусловно, выбирались лучшие из лучших, но человеку свойственно меняться, особенно когда в его руках оказывается могущество почти беспредельное. А следующие преемники, следующие поколения Избранных?

Небесная Колесница опустилась у врат храма, подняв тучу песка. Из нее вышли двое в сверкающих одеждах — величественный старец с серебряными волосами до плеч и смуглая девушка необыкновенной красоты; Ханна знал их как Лонга и Шеру. Разумеется, он понимал, что так они лишь представились ему, ибо кому ведомы подлинные имена Богов?

Лонг подошел ближе, и Ханна низко поклонился ему.

— Мы пришли сегодня в последний раз, — сказал Лонг в свойственной ему резкой манере. — Нам нечему больше учить тебя и твоих людей. Завтра на рассвете мы покидаем Кемет. (Кемет — самоназвание Древнего Египта, буквально «Черная земля». — Прим. ред.)

— Вы отправитесь дальше… В другие страны?

— Нет, — произнесла Шера с мягкой улыбкой. — Наша миссия на Земле подошла к концу. Мы должны вернуться к звездам.

— О да… В вашу страну… Туда, где живут Боги.

— Я устал повторять, что никакие мы не Боги, — вздохнул Лонг, — но ладно, пусть будет так, тебя не переубедишь. Да, мы отправляемся в нашу страну. Мы дали вам знание, и оно в равной степени может быть обращено к добру и к злу. Помни, Ханна, и пусть помнят все: мы будем наблюдать за вами.

— Боги всевидящи, Боги справедливы.

— Зла на вашей планете еще немало. Его будет столь же много еще долгие тысячелетия, потому что вы… Как бы сказать, чтобы тебя не обидеть…

— Лонг, — предостерегла Шера.

— Да, хорошо… Наши знания не могут уменьшить зло в человеческих сердцах, но они могут облегчить поиски дороги к свету. Их не скоро можно будет открыть всему вашему миру, но, я надеюсь, это время настанет. А до тех пор ключ у вас, Посвященных Хранителей. Мы рассчитываем на вас. Вы знаете больше, чем остальные люди, творите же добро.

— Я обещаю, Лонг.

— Прощай, Ханна. Мы больше не увидимся с тобой, но пройдут века, и мы вернемся. Мы увидим, каковы были деяния — и твои, и твоих наследников — на этой планете.

— Я не забуду, Лонг.

— Прощай, — сказал Лонг.

— Прощай, — повторила Шера, как эхо.

— Прощайте, — ответил им старый жрец.

Он смотрел, как поднимаются они в Великую Колесницу, как она с гулом взмывает к небесам. «Мы вернемся, и мы увидим…» Да, Боги могут все, но разве в состоянии смертный человек Ханна, вся жизнь которого — краткий миг, прозреть пути будущих поколений? В его силах лишь хранить тайну, пока он жив, и делать все для того, чтобы другие продолжали его радения после его ухода в поля Иару.

«Мы вернемся…»

КЛИНИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ

«Шпионы, уходящие в холод, и шпионы, возвращающиеся с холода, не делают погоды…»

Эта фраза, вертевшаяся в голове генерала Курбатова, казалась ему несколько вычурной — каламбуром в дурном вкусе. Но Алексей Дмитриевич и не претендовал на звание эстета, тонкого ценителя изящной словесности. Главным для него была не элегантная фраза, а мысль: да, уже сейчас шпионы (в традиционном понимании) не являются более основной опорой политиков, как в минувшие эпохи. Агенты влияния и новые информационные технологии изменили мир. А в будущем, совсем близком будущем, просто рукой подать…

Черная генеральская «волга» неслась по проспекту Андропова в сторону Царицынских прудов. Ехать предстояло далеко, за кольцевую, и у Курбатова было время поразмыслить. Обычно не склонный к фантазиям сорокапятилетний генерал на сей раз позволил себе уйти от привычной конкретности. Генерал пытался охватить взглядом грядущее, одним из творцов которого намеревался стать. Заговоры, интриги, борьба за власть? Курбатов презрительно усмехнулся. Детские игрушки, мышиная возня. Нет, это не для него. Он замыслил иное и потому с волнением ждал предстоящей встречи с профессором Колесниковым. Ведь от профессора в решающей степени зависит судьба проекта «Коршун»…

«Волга» замедлила ход, и генерал, очнувшись от грез, снова ощутил себя в реальности, где все далеко не так просто и безоблачно, где ввязаться в бой вовсе не значит победить.

Водитель надавил на тормоз возле решетчатых ворот, за которыми просматривалось приземистое белое здание. Над запертой калиткой висела скромная табличка с надписью «Медсанчасть № 12А». Тщетными были бы попытки найти телефон и адрес данной медсанчасти в городских справочниках, и скверно закончилось бы предприятие любопытного постороннего, вздумавшего проникнуть сюда…

Заметив генеральский автомобиль, охранник нажал кнопку у ворот, пропуская машину на территорию. Но «волга» не проехала и двух метров, как была остановлена для проверки документов. Генерал не генерал, знакомый в лицо или нет — все равно придирчивое изучение спецпропуска и электронное сличение отпечатков пальцев соответствующим переносным прибором.

Машину отогнали на стоянку вдалеке от главного корпуса (водителю выходить не полагалось), а генерал Курбатов зашагал к раздвижной металлической двери. Там его документы проверили вторично. Алексей Дмитриевич поморщился, но тотчас же напомнил себе, что сам же и ввел такой порядок на объекте для всех без исключения.

Профессор Колесников пил чай в комнате отдыха медперсонала. Он поднялся навстречу Курбатову и стиснул руку генерала в дружеском пожатии.

— Привет, Петр Иванович, — буркнул Курбатов. — Примчался по твоему звонку, как гимназистка на первое свидание. Выкладывай.

— А чайку, Алексей Дмитриевич?

— С ума сошел? У меня в двенадцать совещание, не тяни кота за хвост…

— Ой ли? — прищурился Колесников. — Только ли в этом причина нетерпения вашего превосходительства? Ладно, пошли…

Из комнаты отдыха они прошли в длинный унылый коридор, где под потолком, в удручающей тишине, зловеще поблескивали мертвые зрачки телекамер. Коридор закончился белой дверью, обитой звукоизоляционным материалом. В центре виднелся ромбик с цифрой 1. Колесников открыл замок своим ключом.

Просторное помещение заполняла всевозможная электронная медицинская аппаратура. Экраны мониторов были отключены. Курбатов уселся в одно из вращающихся кресел.

— С чего начинать? — осведомился Колесников, раскрывая створки шкафа, где хранились пронумерованные папки. — С предыстории или…

— Нет, сначала я хочу посмотреть на нее.

— Воля твоя. — Профессор быстро щелкнул тумблером на пульте.

Перед креслом генерала засветился большой экран.

— Это монитор телекамеры в ее палате, — пояснил Колесников. — Ты видишь не запись, а, так сказать, трансляцию с места событий.

Генерал молча кивнул. Сначала изображение было нечетким, потом сфокусировалось. Сверху, под углом в сорок пять градусов, Курбатов увидел больничную койку, на которой полулежала читающая потрепанный номер «Нового мира» молоденькая девушка. Курбатов жестом попросил приблизить картинку. Профессор повернул верньер, и лицо девушки заняло весь экран. С полминуты Курбатов молча изучал ее черты — высокий лоб, обрамленный короткими светлыми волосами, широко расставленные ярко-синие глаза, чуть вздернутый нос, полноватые губы, овальный подбородок.

— Красивая, — пробормотал Курбатов с оттенком сомнения в голосе. — Во всяком случае, мне нравится… И это плохо.

— В смысле? — не понял профессор.

— Она не стереотипна, — ответил генерал. — Ее красота слишком индивидуальна. Хорошо ли это для нас? Ведь в случае… непредвиденных обстоятельств опознание не составит труда.

— Ах вот ты о чем… Конечно, с этой точки зрения предпочтительнее работать со стандартным материалом — с такими, что мелькают в журналах и на конкурсах красоты. Они все на одно лицо. Однако подумай, Алексей Дмитриевич, как мне при эдаком раскладе поступать с антропометрическими показателями? Я не смогу таскать ее в лабораторию каждую неделю, большей частью придется полагаться на данные внешнего контроля, а малейшая ошибка…

— Убедил, — махнул рукой Курбатов. — Выключай свой телевизор и покажи мне фотографии, где она во всей красе.

Профессор отключил монитор и достал из шкафа папку под номером семь. Раскрыв ее, он вынул несколько больших цветных фотоснимков, запечатлевших ту же девушку обнаженной, и передал генералу. Тот, просмотрев фотографии, одобрительно хмыкнул.

— А эти цифры внизу? — поинтересовался Курбатов.

— Параметры фигуры и всякая медицинская дребедень. Зачем тебе? Вот же товар лицом… Впрочем, могу прокомментировать — фигура нестандартная, если сравнивать с классическими образцами. Но, Алексей Дмитриевич, ты видишь…

— Вижу, вижу, — откликнулся Курбатов, возвращая профессору снимки. — Эх, и почему я верный муж…

— Ты? — поразился Колесников. — Когда ты успел жениться?

— Да ну тебя, не понимаешь солдафонского юмора, — нахмурился генерал. — Ладно, теперь рассказывай подробно.

Перебирая бумаги в папке, профессор опустился в кресло возле генеральского.

— Ее привезли в институт Склифосовского десятого мая — автомобильная авария на углу Бутлерова и академика Волгина. Там произошло столкновение, занесло автобус. На девушку пришелся удар всей многотонной махины. В крайне тяжелом состоянии ее доставили в реанимацию. Несмотря на усилия врачей, наступила клиническая смерть… Медицинские подробности интересуют?

— Да, но лишь в одном плане. Мы вернемся к этому позже, а пока продолжай.

— И вот представь себе, из состояния клинической смерти она выкарабкалась практически сама. Конечно, без врачей не обошлось, но если бы не ее невероятная воля к жизни и поистине удивительная сопротивляемость организма…

— Редкий случай?

— Очень. После этого я и взял ее на карандаш… Кто у нас курирует проект в Склифе?

— Одинцов.

— Верно, Одинцов… Он провел первичные исследования, и у него глаза на лоб полезли… Исключительно удачный генотип, словно по заказу… Вследствие чего ее и перевели к нам, едва она немного окрепла. Здесь я принялся за нее всерьез. В моей схеме сто девяносто семь параметров, и по ста семидесяти результат положительный.

— А остальные параметры? — снова нахмурился Курбатов.

— Ну, знаешь!.. — Профессор всплеснул руками. — Идеала в природе не существует. Лучший из предыдущих кандидатов едва дотянул до ста двадцати шести.

— Гм, гм… — Курбатов повертел в руках нераспечатанную пачку «Мальборо». — Хорошо. Ты ученый, тебе виднее. А я всего-навсего солдат…

— Вот именно, — проворчал профессор. — Понимаешь, показатели выдающиеся…

— Да-да, уже понял. А кто она?

— Ее зовут Ольга Иллерецкая.

— Ого! Воистину дворянская фамилия.

— Да, старинный род. Очевидно, длительный отбор отразился на качестве генотипа. Ей восемнадцать лет, студентка архитектурного института.

— Родственники?

— Тут занятная история. Старшие Иллерецкие, отец и мать, год назад надумали переселиться в Канаду, где у них родня — какой-то местный священник русской общины, седьмая вода на киселе. А Ольга отказалась наотрез. Поссорилась с родителями в пух и прах. Они уехали, она их не провожала… Но все же они оставили ей квартиру и немного денег. И, поскольку тех денег надолго не хватило, Ольга стала подрабатывать художницей в Доме культуры… С родителями даже не переписывается.

— Скверно! — Генерал стремительно поднялся с кресла, отошел к дальней стене и резко повернулся на каблуках. — Как поссорились, так и помирятся! И рванет наша Оля за кордон, а мы…

— Не рванет, — успокоил генерала Колесников. — Я провел серию тестов под гипнозом. Состояние психики Иллерецкой исключает возможность отъезда.

— Полностью?! — рявкнул Курбатов.

— Конечно нет, — удивился профессор. — Речь идет не о железяке какой, а о живом человеке… Но посуди сам, Алексей Дмитриевич. С одной стороны, почти полное соответствие нашим критериям, с другой — ничтожная вероятность того, что она когда-нибудь уедет… И неужели твоя служба не найдет способа деликатно ей помешать?

— Моя служба… — вздохнул генерал. — Кто знает, что станется с моей службой? Перестройщики уже такого наворотили… — Курбатов помолчал немного, затем закурил и снова заговорил: — Надеюсь, тебе понятно, Петр Иванович, что все данные по Иллерецкой будут десятки раз перепроверены, какая-нибудь мелочь может все перевернуть… Но, прежде чем принять предварительное решение, вернемся к тому отложенному медицинскому вопросу.

— Да, слушаю тебя.

— Иллерецкая попала в серьезную аварию. Гарантируешь ли ты, что она восстановится полностью — и в физическом, и в интеллектуальном плане? Едва ли надо напоминать, как это важно для нас.

Колесников несколько секунд молчал. Затем утвердительно наклонил голову.

— Еще неделю назад, — признался он, — я затруднился бы ответить. Поэтому и позвонил сегодня, а не неделю назад… Но сейчас я твердо говорю «да».

Стряхнув пепел в корзину для бумаг, Курбатов снова уселся в кресло, что профессор справедливо расценил как добрый знак.

— Ну что ж… — вполголоса проговорил генерал, — считай, что в принципе договорились. Как долго ты сможешь держать ее здесь, чтобы она ничего не заподозрила?

— Сколько угодно. — Профессор пожал плечами. — В моем распоряжении имеются препараты — абсолютно безвредные, но создающие видимость ухудшения здоровья. Нетрудно будет убедить ее продолжать лечение.

— Угу… А что ей известно о ее местопребывании и перспективах?

— Сюда ее перевезли под наркозом, она считает, что по-прежнему находится в отдельной палате института Склифосовского. А вставать ей пока не разрешается. Выписывать ее тоже будем не отсюда — по завершении программы отправим со всеми предосторожностями в одну из тех городских клиник, где есть опорные пункты проекта «Коршун»…

— Ладно, я обдумаю… А операция?

— Хоть завтра.

— Нет, — возразил Курбатов, — не торопись. Мы еще пропустим ее через частое сито. Кстати, она не просила телефон, не требовала встреч с приятелями?

— Нет. Она не слишком общительна, и едва ли кто-то из знакомых стал бы навещать ее в больнице. Из института, с работы, конечно, интересуются, но мы…

— Понятно. — Курбатов бросил взгляд на часы. — Мне пора, Петр Иванович. Буду держать с тобой постоянную связь.

— Что надо понимать как санкцию на продолжение работы с Иллерецкой?

— Да, разумеется. Готовься, но учти: может прозвучать отбой.

— Искренне надеюсь, что отбоя не будет! — воскликнул Колесников. — Такой материал…

Генерал исподлобья посмотрел на профессора и вышел, не говоря ни слова. Колесников в задумчивости прошелся по комнате, затем снова включил монитор. Девушка спала, раскрытый журнал валялся возле койки обложкой вверх.

— Оля… — прошептал Колесников еле слышно, точно опасался, что девушка услышит его. — Если бы ты знала, как много надежд возложено на тебя…

Она не знала. Она спала безмятежно, как спят маленькие дети, когда в окружающем их уютном мире все хорошо. Она не знала ничего ни о генерале Курбатове, ни о проекте «Коршун», ни о том, что хищная птица, именем которой назван проект, готова взмыть в небеса и накрыть Землю черной тенью распростертых крыльев, под которыми притаились ужас и смерть.

В отутюженном, сияющем белизной халате профессор Колесников переступил порог палаты Ольги Иллерецкой.

— Вадим Аркадьевич! — обрадовалась девушка, знавшая Колесникова под вымышленным именем. — А я уж подумала…

— Ну что ты, Оля, — ласково улыбнулся профессор. — Я ведь не опоздал. Девять часов, время обхода… Как наши дела?

— Прекрасно, Вадим Аркадьевич… Почему вы не разрешаете мне вставать? Я чувствую себя так, что могла бы рекорд на стометровке поставить! — Она смутилась. — Если потренироваться, конечно. От этого лежания, сидения да упражнений в постели под руководством милейшей Инги Викторовны скоро совсем мышцы атрофируются…

Колесников сделал притворно строгое лицо и сел на табурет возле койки.

— Оля, я твой лечащий врач, комплекс физических упражнений разработан мной специально для тебя, а Инга Викторовна — опытнейшая медсестра. Не понимаю, чем ты недовольна? Тем, что не очень быстро поправляешься? Или я плохо забочусь о тебе?

Профессор кивнул на тумбочку у изголовья. Там стояла ваза с разнообразными фруктами и лежали свежие номера журналов. Рядом примостился магнитофон — по просьбе Ольги Колесников принес кассеты с ее любимыми «Лед зеппелин» и «Роллинг стоунз».

— Даже слишком хорошо, — ответила девушка. — Вы обо всех пациентах так заботитесь?

Вот оно! Об этом предупреждал Колесникова генерал Курбатов — не создавать Ольге исключительных условий, дабы не вызвать подозрений. Профессор не послушался, и вот… Надо выкручиваться.

— Не обо всех, — отозвался Колесников тоном любящего отца. — Ты особая пациентка, мои ассистенты тебя буквально с того света вытащили… Не скрою: ты — краеугольный камень моей монографии.

— Ах вот как! — рассмеялась девушка. — Тогда понятно. — Она спохватилась и добавила: — Простите, Вадим Аркадьевич, Я действительно очень благодарна вам. Но я кое-чего не понимаю… Например, телекамера под потолком… И парк за окном…

— Телекамера как раз для того, чтобы тебе не вздумалось вскочить с постели и все испортить, — строго проговорил Колесников. — Медсестры присматривают…

— Хоть бы в туалет меня выпускали… Извините, вам как врачу… Так неловко, словно я инвалид или старушка беспомощная.

— Всему свое время, Оля. Лечись. А парк… — Колесников посмотрел в окно. — Что с ним такое?

— Почему там никогда не гуляют пациенты? Только какие-то угрюмые личности с бандитскими рожами. Профессор деланно рассмеялся.

— С бандитскими?.. Не замечал. Это наши сотрудники… А парк для прогулок пациентов с другой стороны. — Колесников поспешил сменить тему. — Оля, завтра состоится консилиум. Возможно, тебе понадобится еще одна операция.

— Как?!

— К сожалению, это не исключено. Но не беспокойся, операция несложная. И вскоре ты сможешь вставать… Не падай духом, все идет как надо.

Потрепав девушку по щеке, Колесников подмигнул и вышел, направляясь в рабочий кабинет. Он старался избавиться от дурных предчувствий, но тщетно. Пока между ним и Олей складывались доверительные отношения, ей и в голову не приходило ослушаться… А если она все же встанет с постели? Тогда в комнату войдут так называемые медсестры, наблюдающие за постоянно включенным монитором в соседнем помещении, и уложат ее снова — вежливо, но решительно. Ведь нельзя допустить, чтобы она обнаружила и другие странности. Запертые двери… То, что окно не открывается, а стекло в нем небьющееся… Впрочем, до проверки прочности стекла едва ли дойдет, но…

Опасениям профессора Колесникова не суждено было сбыться. На следующий день после консилиума (естественного, камуфляжного) состоялась операция. Как и обещал девушке профессор, она была очень несложной и завершилась благополучно.

После чего, вернувшись в кабинет, Колесников раскрыл рабочий журнал и записал с новой страницы:

Результат?

Колесников задумался.